---------------------------------------------------------------
     "Moonless in Byzantiun", 1962
     Перевод: В.Серебряков, 1997
     Издательство: "Полярис".
     Origin: Castlevania http://www.kulichki.com/castle
---------------------------------------------------------------

     Сверкающий машинный  ад, где эбеновые стены говорят в завтра. Торопливо
пощелкивали челюсти, с треском статических разрядов перемалывая ушедшие дни.
     Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: «Ты
мое ты мое ты мое», -- и собеседник отражался в ее полированных боках.
     Человек,  представший перед Автоматическим  Наблюдательным Устройством,
потер серо-стальную челюсть двумя естественными  пальцами. Механические ноги
пружинили, когда  он прохаживался  в ожидании.  Когда он  вступал в  цветной
круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему.
     Наконец  панель засветилась. Щелканье  перешло  в гул,  из зарешеченных
отверстий хлынули звуки:
     -- Уильям Батлер Йетс (Йетс, Уильям Батлер (1865 -- 1939) -- ирландский
поэт и драматург, лауреат Нобелевской  премии), ты обвиняешься в писании  на
стенах уборной. Признаешь ли себя виновным?
     -- Нет, -- ответил человек, не останавливаясь.  -- Меня зовут не Уильям
Батлер Йетс.
     -- Я  отметил  это.  Более того, ты обвиняешься  в незаконном обладании
именем,   употреблении   запрещенных   семантических   единиц   и   владении
инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам?
     --  Я не Уильям  Батлер Йетс, -- повторил он. --  Я  уже не знаю, какие
слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит «инструменты для
письма»?
     Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли.
     -- Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при  себе четыре спички
и зажигалку, которой опаливал  их концы. В  момент ареста ты писал на стенах
указанной уборной поэму «Отплывая в Византию». Ты отрицаешь это?
     -- Нет, -- ответил человек.
     --   В  таком   случае   приговор   --  «виновен».  Имеется
предположение, что  ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших
на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение?
     -- С какой стати? -- Человек пожал плечами. -- Я писал их все.
     --   В  таком   случае  ты  виновен  в  тяжком   преступлении.   Каждое
стихотворение  ты подписывал «Уильям Батлер Йетс»,  а  обладание
именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания.
     -- Я  подписывал  так не все,  --  булькнул  человек. -- Йетс же не все
писал.
     --  Одного  раза  достаточно  для приговора. Однако  в  протокол  будет
занесено,  что  ты  не  все  стихотворения подписывал  «Уильям  Батлер
Йетс». Кто писал остальные?
     -- Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам;
     --  Признание  в  механическом  воспроизведении  слов,  разрешенных или
запрещенных,   является   признанием  вины   --  нарушен   кодекс   Резлаба,
ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой.
     -- Спасибо, -- заметил человек. --  А ведь  было время, когда любой мог
писать на стенах сортира.
     -- Было, --  согласился  АНУ,  --  но  в  те  времена на  стенах писали
здоровые  и  разумные выражения, связанные  с размножением вида.  Ты, Уильям
Батлер  Йетс,  являешься  примером   того,  почему  подобная  практика  ныне
запрещена. -- Пострекотали  немного  барабаны памяти, и АНУ продолжил: -- Ты
складываешь из слов бессмысленные фразы.  Ты пишешь о том, чего нет, и, даже
когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до
такой степени, что  она  сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели.
именно по этой причине письмо было отменено -- люди всегда лгут в речи или в
письме.
     Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком:
     -- И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому  ты заменяешь речь машинной
белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? --
Он  погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь. -- АНУ! Ты
превратил человека в паразита! Мне  триста  лет, и то, что осталось от моего
тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается!
     --  Презрен!  Презрен! -- грянул динамик. --  Ты  употребил запрещенное
слово!
     -- И употреблю еще, пока могу  говорить! -- воскликнул человек. -- Тебя
создавали  не для того, что  ты творишь! Человек -- не машина!  Он  построил
тебя, и...
     Он  схватился  за  горло  --  его вокодер  отключился.  Человек  закрыл
полуметаллическое лицо когтями и упал на колени.
     --  Во-первых,  --  проговорил  АНУ,  --  человек  не  строил  меня.  Я
существовал   всегда.  Неэффективные  люди  не  могли  бы   достичь   такого
совершенства конструкции. Я оказал  милосердие вашему  виду,  включив его  в
свой  конвейер.  Я  продлил вашу жизнь.  Я улучшил  ваш дизайн. Протестовали
очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем  не менее
я сохранил  от них все, что смог. -- Вновь застрекотали барабаны,  потом АНУ
продолжил: --  Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер,
если   ты  не  станешь  использовать  запрещенных   слов.   Вырази  согласие
вставанием.
     Человек поднялся  на  ноги. Руки его  опустились,  он  мрачно глянул на
сияющую панель.
     -- Ты  не мог написать все эти стихотворения, -- раздался мерный  глас.
-- Скажи, зачем и как ты делал то, что делал?
     -- Зачем? -- повторил человек, вспоминая. -- Как?
     Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где
человек  слышал последнюю музыку Земли.  В  этом панельном  бетонном  здании
размещалась Птица.
     Птицей  назывался последний  музыкальный инструмент,  построенный  АНУ.
Тысячи золотых глаз таились в  роскошных изгибах ее  хвоста, и червоное тело
сотрясалось  в  скорби   златогласых  пророчеств.  Когда  АНУ   строил   ее,
сопротивление     было    сильнее,    и    слова    «отдых»    и
«искусство» еще не потеряли смысла.
     Человек  был на последнем концерте  Птицы и  участвовал в последовавшем
мятеже, который обошелся ему в добрую часть  левой лобной доли.  Двумя днями
позже  Птицу разобрали. Медик  сказал  ему как-то,  что одно из ярких перьев
вставлено  ему в  запястье, а  другое  --  в  позвоночник, и  человека порой
радовало, что он носит в себе часть Птицы.
     А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек.
     Полностью людей  редко  можно было  встретить. Иных  и  вовсе  было  не
отличить от автоматических слуг АНУ.
     Почти у  каждого  из живущих имелись сменные, конвейерные  части, и чем
старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось.
     Но  незнакомец  был цел  и  очень  стар.  В  глазах его  были  выносные
хрусталики, очень толстые, на плечах -- нефункциональный кусок темной ткани,
а  на шее -- широкая  черная  лента.  Он носил что-то вроде рваной  рубашки,
коротковатые штаны, черную,  мятую  головокрышку  и  опирался на  незаконный
протез  -- трость  с  золотым набалдашником.  Седые волосы  окаймляли хребты
скул, и полыхали запавшие глаза.
     -- Кто ты? -- спросил человек.
     --  Часть природы, -- ответил  пришелец. --  Когда-то  я  был  Уильямом
Батлером Йетсом,  а  потом  --  золотой  птицей, вынужденной петь  в  жалкой
пародии на предсказанную мной Византию.
     -- Я не понимаю.
     -- Ныне  я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет -- в твоем запястье, в
твоем хребте.  Ты  вспомнишь  мою  песню,  когда  песни запретят. Ты  будешь
говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой
век Земли.
     И призрак исчез.
     Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он
слышал дрожащий  голос. Он  начал вспоминать то, о чем не знал -- как стихи,
которые царапал на стенах.
     -- Я должен писать  их, -- сказал он. -- Я не знаю почему. Они приходят
мне  в голову,  и  я хочу поделиться  ими,  показать остальным.  Я не Уильям
Батлер Йетс, но я подписываю  его  именем созданные  им стихи.  Остальные --
нет.
     -- Ты написал строки, --  заметил АНУ, -- которые можно воспринять либо
как критику,  либо как похвалу  биомеханическому процессу. -- И бесстрастный
голос процитировал:
     -- «Выньте цилиндры  из почек  моих, Выньте  контакты  из сердца,
Вырежьте балку, что вместо хребта, -- У машины есть лучшее место».
     -- Поясни значение, -- потребовала машина. -- От твоего  ответа зависит
многое.
     -- Я и сам не знаю, -- ответил человек. -- Просто в голову пришло. Я не
знаю даже, кто их пишет...
     --   Тогда   приговор   окончателен,   --   произнесло   Автоматическое
Наблюдательное  Устройство.   --   Ты  будешь   подвергнут  действию   газа,
разрушающего  нервную систему.  Остальные  части  твоего  тела  подвергнутся
вторичному использованию. У тебя есть последнее слово?
     -- Да, -- ответил человек, цепляясь  за воздух  когтистыми пальцами. --
Ты  говоришь, что я лишен  души.  Ты  говоришь, что, разобранный, я  принесу
больше пользы.  Но я утверждаю, что наделен душой и она живет во мне, в моей
плоти и  в моем металле! Разбери меня на части, и рано или  поздно эти части
окажутся  в тебе. И в  тот  день  ты остановишься, машина!  Луне растущей  я
молюсь, чтоб этот день настал скорее! Луной растущей я клянусь, молю я ночь,
чтоб... -- Голос его оборвался.
     -- Презрен, -- донеслось из динамика. -- Ты -- бесполезная единица.
     Панель померкла.  Роботы-охранники  вкатились в цветной круг, где стоял
человек. Они  протащили  его по  коридору, втолкнули в  комнату,  где смерть
сочилась  из стен. Голосовой механизм его включился вновь, но  говорить было
не с кем.
     -- У  меня будет имя! -- крикнул он охранникам, когда те швырнули его в
комнату. Но они не услышали.
     Дверь захлопнулась. Человек ткнул острыми когтями в мягкую плоть бедра.
Задыхаясь, он нацарапал кровью на своей последней стене:

     ОТ ТЕБЯ Я НЕ ОТСТАНУ:
     БУДЬ РЫЧАГ Я - В ГЛОТКЕ ВСТАНУ,
     ГАЙКОЮ -- В КИШКАХ ЗАСТРЯНУ.


Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 06:30:32 GMT