ть свой и без того необъятный кругозор: Я вам, ребята, на мозги не капаю, Но вот он перегиб и парадокс: Ковой-то выбирают римским папою - Ковой-то запирают в тесный бокс. Там все места блатные расхватали и Пришипились, надеясь на авось, - Тем временем во всей честной Италии На папу кандидата не нашлось. Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, - Я б засосал стакан - и в Ватикан! Тут и февральские события в Иране под руку подвернулись: При власти, при деньгах ли, при короне ли - Судьба людей швыряет, как котят. Но как мы место шаха проворонили?! Нам этого потомки не простят! Шах расписался в полном неумении - Вот тут его возьми и замени! Где взять ? У нас любой второй в Туркмении - Аятолла и даже Хомейни. Ну, и конечно, коронный удар - это неисчерпаемая израильская тема: В Америке ли, в Азии, в Европе ли - Тот нездоров, а этот вдруг умрет... Вот место Голды Меир мы прохлопали, - А там - на четверть бывший наш народ! Да, выросли мы за эти годы вместе с персонажем! Уже не отдельные события комментируем, а мировой исторический процесс в целом. И за все происходящее готовы взять ответственность на себя. Почему все так смеются, слушая? Потому что эти идеи, этот пафос когда-то всерьез пережили. Ведь с детских лет были уверены, что буквы "СССР" постепенно распространятся на весь глобус, и когда какая страна вступит в наш союз - это вопрос времени. Впервые эта песня прозвучала в конце марта - после поездки в Ташкент (три дня - девять концертов во Дворце спорта "Юбилейный") и до отлета во Франкфурт-на-Майне. Из этого города - долгий путь в Кельн, поездом вдоль могучего Рейна. В Кельне пел для работников советского консульства. Потом перелет через Атлантику - и два концерта в канадском городе Торонто. Отличная русская публика собралась двенадцатого апреля в оздоровительном центре "Амбас-садор клаб". Очень всех оздоровили песни, и на бис Высоцкий сымпровизировал попурри из старых песен: по два-три куплета в убыстренном темпе, начиная с "Все позади - и КПЗ, и суд... " и кончая "Большим Каретным". Нисколечко не устарела эта классика за полтора десятка лет! На следующий день - еще один концерт в зале первоклассной гостиницы. Человек шестьсот было, многие из вчерашних слушателей пришли по второму разу. Вот и эта заокеанская страна освоена, сюда еще не раз можно будет приехать. Таганке между тем исполнилось пятнадцать лет. По традиции Высоцкий слагает поздравительные куплеты на ту же мелодию, что пять лет назад. Юмор в них немножко натужный, мрачноватый. Обыграна недавняя история с "Пиковой дамой", которую в обработке Альфреда Шнитке Любимов начинал ставить в Париже, с оформлением Давида Боровского. После того как в "Правде" дирижер Жюрайтис по команде сверху обругал "искажение классики", это дело и прикрыли. Тут как ни шути - все выходит смех сквозь слезы. Сильнее всего хохотали на празднике после непритязательного куплета, где упоминалась попытка Любимова поменять директора, когда некоторое время место Дупака безуспешно занимал Коган с Бронной: "Хоть Коган был неполный Каганович, но он не стал неполным Дупаком". И все же сквозь усталое каламбурное балагурство пробивается здесь новое желание - дожить до лучших времен: Придут другие, в драме и в балете, И в опере опять поставят "Мать", Но в пятьдесят - в другом тысячелетье - Мы будем про пятнадцать вспоминать. Что обидно, однако: через некоторое время, когда в театре прокручивали ленту с записью праздничного вечера и когда дошла очередь до Высоцкого (помимо куплетов он спел еще "Охоту с вертолетов" и "Лекцию о международном положении"), - все вдруг траурно замолчали, как воды в рот набрали. А остальные номера приветствовали бурно и восторженно. В этот момент добрый настрой, с таким трудом достигнутый, рухнул, ощущение безнадежности вновь им овладело. Добрался до Вадима и, как обиженный ребенок, ему жаловался: - Представляешь картину? Видят себя на экране, радостно узнают друг друга. Появляюсь я - гробовое молчание. Ну что я им сделал?! Луну у них украл? Или "мерседес" отнял? В принципе-то понятно: Высоцкий обошел своих товарищей на несколько кругов, как тот самый воспетый им гвинеец Сэм Брук, не "победил на площади", по-цветаевски говоря, не в успехе обошел, а в степени самореализации. Если даже он сейчас остановится - и то им в пределах жизненного марафона трудновато будет сократить отставание. Когда успех большой, коллеги могут отвести душу, критикуя, подмечая недостатки, сетуя на извечную несправедливость фортуны, припоминая примеры из прошлого: вот такой-то был прославлен, а где он теперь? А высокая степень самореализации вызывает зависть неосознанную, глубоко сидящую у каждого в печенках и прорывающуюся в таком вот гробовом молчании. Это значит, что они и друг с другом стараются о тебе не говорить. Как и друзья-поэты, безуспешно пытавшиеся тебе помогать. Как все, кто своими разговорами создает репутацию и престиж. Молчание - не золото, это страшный радиоактивный металл, излучение которого убивает незаметно. В конце апреля выступал в Ижевске и Глазове. Сначала были "Поиски жанра" вместе с Золотухиным и Межевичем, потом работал один. На день рождения Марины летал в Париж. В отношениях их появилась непреодолимая напряженность. Он без Марины существовать не может, ни морально, ни физически - она мотор его жизнедеятельности. И, конечно, законно претендует на монополию. Но... уж слишком она права. А всякая правота урезает полноту жизни, укорачивает ее. В июне Таганка гастролирует в Минске. Высоцкий, отыграв шесть спектаклей, по нездоровью возвращается в Москву. Вскоре он едет в Париж, а оттуда с Мариной - в Италию. Наконец-то он в Риме, где, совмещая приятное с полезным, выступает по телевидению, на радио. Итальянский язык в звуковом отношении очень близок к русскому: в отличие от французского, английского и немецкого здесь имеется необходимое Высоцкому полноценное "р": недаром во времена нашей юности в речь прочно вошло сочетание "ариведерчи, Рома!". Переведут Высоцкого и на язык Петрарки, а пока он оглашает римский ресторан имени венецианского мавра Отелло славянскими звуками и "Моей цыганской" по-французски... По возвращении на родину занятный казус приключился в аэропорту Шереметьево. На пограничном контроле требуют предъявить паспорт, а Высоцкий нечаянно достает целых два - по разным разрешениям оформил в свое время и один оставил у себя (а не сдал, как полагается по нашим строгим законам). Один из загранпаспортов у него отбирают, и подполковник Тимофеев отсылает лишний документ в ОВИР, где полковник Фадеев выносит хладнокровное распоряжение: "т. Карпушиной: в дело, для уничтожения. 17. 07. 79". За здоровьем Высоцкого в последнее время присматривает Толя Федотов - реаниматор. Года четыре они уже знакомы, не раз приходилось звонить среди ночи, чтобы укол сделал или еще как-то выручил: "Толян, приезжай!" Но и он Толе тоже приходил на помощь. Тот жил в коммуналке, и Высоцкий как-то велел ему собрать надлежащие бумаги и в подходящий под настроение момент, прихватив Толю и свой французский диск с надписью "Добра! На память от В. Высоцкого", нагрянул аж к заместителю председателя Моссовета. Тот, заглянув в бумаги, просит зайти через неделю. Высоцкий, доигрывая роль до конца, так разочарованно ему: - А-а... Через неделю... Значит, у нас с вами ничего не получится. А у начальника-то свой кураж: - Как вы можете, Владимир Семенович! Я сказал - значит будет! И точно - получилось. На гастроли в Узбекистан Толя сам попросился - оформили его артистом "Узбекконцерта" и включили в команду (как потом выяснилось, не зря) вместе с Севой Абдуловым, Янкловичем, Гольдманом и Леной Аблеуховой - артисткой разговорного жанра. Оксана прилетела отдельно, днем позже. Двадцатое июля - Зарафшан. Двадцать первое - Учку-дук: первые три концерта - по полтора часа, последний - час с чем-то. Примерно то же - в Навои. В Бухаре рано утром двадцать восьмого июля приложился к зелью, да к тому же еще пошел на рынок и какую-то дрянь съел. Через некоторое время начал бледнеть, зеленеть. Заглянувший к нему Гольдман срочно тащит Федотова. Высоцкий успевает проговорить: - Толя, спаси меня... Спасешь - буду считать тебя лучшим врачом в мире. И падает. Глюкоза не помогает. Дыхание останавливается, за ним - и сердце. Федотов делает инъекцию кофеина прямо в сердечную мышцу. Потом - искусственное дыхание изо рта в рот. Севе в это время поручает массировать сердце. Дело решают секунды. А еще говорят двум смертям не бывать! Вот и вторая клиническая позади. Ну что, надо к концерту готовиться? Но тут уж его упаковали, в карман - записку (что надо делать, если приступ повторится) - и в Ташкент, в Москву. А там уже он, по прошествии нескольких дней, встречает в Домодедове свою команду... Впервые за долгое время театральные каникулы он проводит не за границей. Есть на то свои причины. Пробовал отдохнуть в Сочи, где находился Янклович, пробивший ему место в санатории "Актер". Да, здесь вам не Таити - возникли проблемы с койко-местом и с талонами на питание! А в довершение всего - тут же ограбили. Залезли через балкон в номер, украли куртку, джинсы, зонт. Документы, правда, подбросили потом в санаторий. Так и вернулся в Москву несолоно хлебавши, да к тому же в квартиру собственную смог без похищенного ключа проникнуть только при помощи слесаря-виртуоза, справившегося с хитрым американским замком. Таганские гастроли в Тбилиси оказались сразу омрачены. Для начала были запланированы десять представлений "Поиски жанра", а состоялось только пять, да и аншлагов не получилось. А все дело в том, что организаторы выбрали неудачное место - дворец спорта, почему-то у местного населения непопулярный. Настроение ухнуло, да еще кое-кто во время задушевного разговора как-то очень недобро отозвался о его стихах. Что, мол, ты рифмуешь: "кричу" - "торчу"? Надо, дескать, пользоваться более сложными рифмами. Абсолютно несправедливо. Посмотрим, что конкретно имеется в виду. У Высоцкого в его исповеди "Мне судьба - до последней черты, до креста... " есть период, где на одном дыхании проносятся двенадцать строк с рифмой на "чу": Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу, И веселый манер, на котором шучу... Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу, - На ослабленном нерве я не зазвучу - Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! Лучше я загуляю, запью, заторчу, Все, что ночью кропаю, - в чаду растопчу, Лучше голову песне своей откручу, - Но не буду скользить словно пыль по лучу! Здесь просто немыслима была бы рифма приблизительная, которой в принципе-то Высоцкий владеет. Ну, там типа "Гоголю" - "убогую", "лучших" - "лучник"... А его составные и каламбурные рифмы сам Бродский хвалил - вот те крест! Буквально говорил, что сам не умеет такие штуки делать, как, скажем, "в венце зарю" - "Цезарю", "людей, пожалуй, ста" - "пожалуйста". Да не в рифмах тут, по-видимому, дело... Когда пошли концерты в институтах, там полные аудитории собирались на Высоцкого. И в "Гамлете" игралось вполне вдохновенно. Пока он был в Тбилиси, в "Литературной газете" наконец появился отклик на альманах "Метрополь". С весны тянулась эта история, куда-то тягали участников, прорабатывали. Двух молодых составителей исключили из Союза писателей, куда они только что были приняты. В знак протеста из Союза вышли Вася Аксенов и Лиснянская с Липкиным. Альманах в итоге опубликован на Западе. Обругать его свыше было поручено функционеру Феликсу Кузнецову, который сделал это с надлежащим советским занудством. Сдохнешь от скуки, пока доберешься до своей крамольной фамилии: "... Натуралистический взгляд на жизнь как на нечто низкое, отвратительное, беспощадно уродующее человеческую душу, взгляд через замочную скважину или отверстие ватерклозета сегодня, как известно, не нов. Он широко прокламируется в современной западной литературе. При таком взгляде жизнь в литературе предстает соответствующей избранному углу зрения, облюбованной точке наблюдения. Именно такой, предельно жесткой, примити-визированной, почти животной, лишенной всякой одухотворенности, каких бы то ни было нравственных начал и предстает жизнь со страниц альманаха, - возьмем ли мы стилизованные под "блатной" фольклор песни В. Высоцкого, или стихотворные сочинения Е. Рейна, или безграмотные вирши Ю. Алешковского... " Гнусно, бездарно, но задора особенного не чувствуется. Гниловаты эти литературные начальнички, того и гляди, труха из них посыплется. Говорят, именно Кузнецов этот в Москве заправляет приемом в Союз писателей. Ничего, еще не вечер, пока роман допишется, глядишь, уже другие люди туда придут. После тбилисских гастролей Высоцкий получает отпуск в театре, около недели проводит в Париже. Возвращаясь через Германию, купил у своего приятеля Бабека Серуша маленький коричневый "мерседес" спортивной модели: пригодилось разрешение на ввоз машины без пошлины, которое он заблаговременно получил в Министерстве внешней торговли за подписью замминистра Журавлева. Эта машина сразу стала любимой: с ней будем жить долго и счастливо. Одиннадцатого ноября по телевидению начинается показ пятисерийного фильма "Место встречи изменить нельзя". Смотрят все - в эти часы улицы вымирают, и количество правонарушений резко снижается. Говорят, такой успех был в прежние времена только у "Семнадцати мгновений весны". Но разница все-таки есть: "Мгновения" - сплав выспреннего пафоса и немудреной сентиментальности. Их смотрели по-разному: одни поглощали с тупой буквальностью, а другие, кто покультурнее, - с иронической ухмылкой, поглощая сюжет как пародию. Недаром потом пошли анекдоты про Штирлица и Мюллера, причем в них фашист выступает как умный, а советский разведчик - тупым пеньком, и, по правде говоря, фильм для этого дал все основания. Наш фильм, хоть и не совсем на правде построен, но уж точно не на лжи. Народ с ходу подхватил фразу Жег-лова: "Вор должен сидеть в тюрьме". Суждение жесткое, но по сути справедливое. Другое дело, что когда лес рубят, то и щепки летят, но в том вина уже не Жеглова. И тем более не Высоцкого, который, кстати, щедро наделил своего персонажа и артистизмом, и легкой ироничностью. Нет, это не "мент": среди капитанов милиции такие яркие личности встречаются не чаще, чем среди дореволюционных следователей люди, подобные Порфирию Петровичу. При. всей психологической достоверности чувствуется и игровая условность. Высоцкий не есть Жеглов - и наоборот. Это уж гарантию можно дать, что персонажа зрители не будут именовать "Высоцким", а придя в театр, Гамлета или Свидригайлова не назовут "Жегловым". Очень, очень недурственно получилось. Не исключено, что это зрелище годится не только для одноразового употребления. Может быть, будут потом снова смотреть - уже не ради сюжета, а ради искусства, всматриваясь в оттенки актерской работы... Жаль, конечно, что не завершается каждая серия песней за кадром, на фоне титров. Тут Говорухин все-таки неправ, но - проехали. Пресса пошла весьма доброжелательная, некоторые статьи такие толковые... Ольга Чайковская, например, написала, что сама не знает, как она к Жеглову относится. Так к этому мы и стремились! Этой неоднозначности добиться ой как нелегко. Ну, у Высоцкого-то сколько песенных персонажей, к которым не знаешь, как относиться! Потому и слушают песни вновь и вновь. И у фильма потому шанс на долгую жизнь имеется. Собрался было на Таити праздновать свадьбу Жан-Клода - бывшего мужа Марины, второго по порядку. Но, прилетев в Лос-Анджелес, сильно занемог и остался на континенте. Двенадцатого декабря вернулся в Москву в состоянии совершенно разобранном, вскоре туда прилетела и Марина. Линия жизни опять переходит с подъема на спуск. Мучительное раздвоение во всем. Когда-то он сказал Оксане, что у него места в сердце хватит и для нее, и для Марины. Но сердце этим летом уже качнуло на рубеже "быть - не быть", и не хватает сил, энергии. Чтобы жизнь продолжалась, нужен новый толчок судьбы. Откуда его можно ждать? Режиссура... На Одесской студии возникла идея "Зеленого фургона" - по повести Козачинского из времен Гражданской войны. Экранизация такая была лет двадцать назад, но поскольку режиссер Габай эмигрировал, фильм как бы арестован на неопределенный срок. Греха в том нет, чтобы новую картину затеять - на Западе вообще по известным произведениям каждые лет двадцать снимают фильмы заново. Конечно, "Зеленый фургон" не "Три мушкетера", но вещь проверенная, проходимая, а потом можно ведь и улучшить на сценарном уровне. На эту вещь уже многие нацеливались - говорили, что берется снимать по ней мюзикл Николай Рашеев, песни напишет Ким, а на главную роль хотят позвать Высоцкого. Странноватое сочетание! Но вот позвонил такой Игорь Шевцов с просьбой написать несколько песен. Высоцкий, сам того от себя не ожидая, оживился и предложился в качестве режиссера. Сценарий решили с Шевцовым переделывать в соавторстве. Тот приехал из Одессы, договорились обо всем и в конце декабря засели за работу. Времени на нее нет абсолютно, но - нужен этот крючок, чтобы за жизнь зацепиться. Это будет ступенью, чтобы к прозе вернуться. А со всем этим актерством, лицедейством - покончить навсегда! Последние стихи И снова пошли стихи, явно не песенные, обращенные не к слуху, а к глазам и душе читателя. Только далекому, неведомому другу можно признаться в беспощадных мыслях, которые посещают по ночам. Появились навыки уверенного, делового поведения, злой азарт, готовность защищать свои интересы любыми средствами. Уже ничего ему не стоит козырнуть своим именем и известностью, объяснить недоумкам, что он - Высоцкий, а не кто-то там. Не всякому позволено ему звонить, а если кого-нибудь к нему приведут без спросу, "за компанию", так он может прямо с порога такого гостя завернуть. С людьми отношения становятся все более прагматичными, расчетливыми. Иначе нельзя, но как душу уберечь при этом? Меня опять ударило в озноб, Грохочет сердце, словно в бочке камень. Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками. Он ждет, когда закончу свой виток - Моей рукою выведет он строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам - гуртом и в одиночку. И в ходе этого беспощадного саморасследования вдруг приходит новая парадоксальная трактовка алкогольно-наркотической темы. Как бы соответствие блоковскому: "Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине!" И питие, и укол - способ разделаться с этим внутренним "жлобом", способ убить злое начало в себе: Но я собрал еще остаток сил, - Теперь его не вывезет кривая: Я в глотку, в вены яд себе вгоняю - Пусть жрет, пусть сдохнет, - я перехитрил. Грубыми, колющими словами сказано, но мысль довольно новая. Под необычным углом столкнулись нравственная самокритика и вопрос о взаимоотношениях творческого человека с дурманом. Большинство поэтов вообще эту тему обходят. Пишут про цветочки, про чистые чувства, про Россию, а читатели уже как-то стороной, из сплетен узнают, что автор не только квасом и чаем жажду утолял. А ведь это, как ни крути, важная область жизни, один из источников поэтического трагизма. Как Есенин отважно исповедовался на этот счет: "Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь". Алкоголь, наркотик - тоже часть природы, и Блок с Есениным сию тему отнюдь до конца не исчерпали. А вот если всерьез, без смехуечков, без маски простонародного алкаша поговорить с собой об этом? Заглядывая в бездну, все записать, обозначить точными словами, зарифмовать, распять этот кошмар на кресте стиха - ведь так и победить беду можно, а? Вспоминался не раз Есенин в последнее время, и черный человек посещал - только не как мистический двойник, а как собирательный образ недоброжелателя. Или даже точнее - зложелателя, если есть такое слово в русском языке. Да, еще ведь и к пушкинскому Моцарту приходил черный человек, чтобы заказать реквием. Может быть, это был переодетый Сальери? Зависть тех, кто рядом, сильнее всего толкает нас к смерти. И бросать в бокал ничего не надо, зависть сама по себе есть яд... Мой черный человек в костюме сером - Он был министром, домуправом, офицером, - Как злобный клоун, он менял личины И бил под дых, внезапно, без причины. И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, - И я немел от боли и бессилья, И лишь шептал: "Спасибо, что - живой". Но так уж устроен Высоцкий, что смотреть на ситуацию только с одной стороны он органически не способен. И себе он не может не припомнить даже минутного малодушия, нелепых и безрезультатных попыток найти понимание у власть имущих: Я суеверен был, искал приметы, Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда... Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: "Больше - никогда!" И потому он вправе говорить о той боли, которую доставляли ему люди, и далекие и близкие: Вокруг меня кликуши голосили: "В Париж мотает, словно мы - в Тюмень, - Пора такого выгнать из России! Давно пора, - видать, начальству лень!" Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег - прорва, по ночам кую. Я все отдам - берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою. Но, оставшись на исходе жизни в психологическом одиночестве, он не озлобился, а осознал свою ситуацию как философскую, как пребывание на грани бытия и небытия: Я от суда скрываться не намерен, Коль призовут - отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз. Но знаю я, что лживо, а что свято, - Я понял это все-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята, - Мне выбора, по счастью, не дано. Вот и успел объясниться со всеми и с самим собой. И в себе в очередной раз разобраться. Другого пути не было, и жалеть совершенно не о чем. Окончательно ясно: писать "проходимые" вещи не смог бы, и "красивые" словеса разводить у него не получилось бы. Уж такой язык - грубоватый, царапающий душу - дан был ему свыше, и свою правду мог он рассказать только такими словами. И еще одно итоговое стихотворение написал он на исходе семьдесят девятого года. В какой-то мере прообразом послужила лермонтовская "Дума": "Печально я гляжу на наше поколенье... " Здесь тоже разговор только начинается с "я", а потом переходит на "мы". Да и с самого начала в авторском "я" присутствует обобщенность: не просто "я, Владимир Высоцкий", а молодой человек конца пятидесятых - шестидесятых годов двадцатого века: Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана, - Учителей сожрало море лжи - И выплюнуло возле Магадана. И я не отличался от невежд, А если отличался, очень мало, Занозы не оставил Будапешт, А Прага сердце мне не разорвала. Не слишком ли жестко сказано о неверии в миражи? Все-таки, нося пионерские галстуки на шеях, они не видели для себя иного будущего, кроме светлого и коммунистического. Все-таки с тупостью вполне искренней оплакивали смерть Сталина, некоторые даже в стихах... Нет, детскую наивность верой считать нельзя, а в возрасте совершеннолетнем они все уже были в состоянии понять что к чему. Мешало только умственное невежество и эгоистическое равнодушие. Все прошли школу приспособленчества и закончили ее довольно успешно. А мы шумели в жизни и на сцене - Мы путаники, мальчики пока, - Но скоро нас заметят и оценят. Эй! Против кто ? Намнем ему бока! Но мы умели чувствовать опасность Задолго до начала холодов, С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов. Но ведь Высоцкий-то вроде не держал душу на засове, выпускал ее на волю и от опасности не укрывался. Зачем ему брать на себя чужие грехи и слабости? А затем, что с историей можно говорить только на "мы", принимая на себя ответственность за все свое поколение: И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз, - Мы тоже дети страшных лет России, Безвременье вливало водку в нас. Правдивая исповедь невозможна без максималистской беспощадности к себе, и беспощадность эта излишней не бывает. Пока мы живем, погруженные в свои творческие замыслы и свершения, стараясь не думать о политике, политика сама берется за нас. На исходе семьдесят девятого года, двадцать шестого декабря, СССР вводит свои войска ("ограниченный контингент", как говорится в официальных документах) на территорию Афганистана. Услышав об этом, Высоцкий спешит обсудить новость с Вадимом Тумановым. Придя к нему, прямо с порога бросает: "Совсем, б... ь, о.. ели!" А что еще тут скажешь? По сути дела идет война, а мы смиренно слушаем, как нам впаривают что-то про "интернациональный долг". И гордимся всенародным успехом нашего высокохудожественного фильма о подвигах советской милиции. А потом, когда поубивают множество людей, своих и чужих, мы начнем осторожненько намекать на это в остроумных песнях и эффектных спектаклях... Нет, жить и писать по-прежнему уже не хочется. И муза все упорнее диктует речи прямые и недвусмысленные. Последний Новый год Как встретишь год - так его и проведешь. Есть такая народная примета, которая часто сбывалась - или не сбывалась. Как любые приметы, которые предсказывают все на свете с вероятностью пятьдесят процентов. Предвкушение Нового года - ощущение противоречивое, сотканное из детской доверчивости и суеверной взрослой тревоги. С одной стороны, хочется что-то особенное извлечь из этого мига, когда ты вместе со всеми слушаешь звон курантов и чокаешься шампанским, а сам тайком желаешь себе того, о чем окружающая компания и не догадывается. А есть и такое желание - перемахнуть поскорее очередной хронологический барьер и мчаться дальше, не думая ни о каких датах. Худо, ох как худо... Самый подходящий момент для ухода. Чтобы людей не беспокоить и самого себя не терзать. Отпразднуют, потом хватятся - а тебя уже и след простыл, и труп остыл. Тьфу, что за дрянь лезет в больную голову... Марина прилетела в Москву - верит, что все еще может пойти по-прежнему. Кто же против? Но вытянем ли эту ношу в четыре руки? Оксане он недавно подарил телевизор. Тридцать первого декабря по дороге на дачу заехал к ней, она его кормила пельменями, пуговицу к рубашке пришивала. - А телевизор ты куда поставила? - Володя, да ты же его смотришь! Да, дошел до точки. Ну, пора. На всякий случай позвал Оксану с собой, она, естественно, отказалась. Его уже ждут у Володарского. Надо еще как-то оправдать свою задержку, изобразить большие хлопоты. С Севой и Валерой Янкловичем взяли в магазине огромный кусок мяса, он едет с ним в Пахру, а они туда прибудут чуть позже, с девушками знакомыми. Там Вася Аксенов, Юрий Валентинович Трифонов. Жаль, Вадима не будет: Римма у них заболела. Шум, суета... Он явно не в своей тарелке. Какое-то раздвоение личности - или даже "растроение". Как будто сюда приехал некто, имитирующий Высоцкого, а сам он - где-то в другом месте. Не то с Оксаной, не то... А, лучше не думать. Гитара с ним была. Но так они оба с ней и промолчали всю ночь - никто не попросил спеть - всем словно передалось его оцепенение. Но в общем, людям было хорошо. Перешли в дом Высоцкого и Марины, смотрели по телевизору захаровского "Мюнхаузена" (очень оригинальное решение: барон не смешон, не врун и вообще Олег Янковский), гуляли. Вечером Сева и Валера собрались в Москву - он тут же вызвался подвезти. Марина настаивала, чтобы он их подбросил только до трассы. Сева сел рядом, Валера с девушками сзади... "Мерседес" нервно юлил по темному шоссе, потом набрал скорость и полетел. Ленинский проспект. Гололед, припорошенный снежком... Смерть совсем рядом. Вот этот троллейбус уже никак не объехать. Да, но он же не один! - Ложитесь! Погибаем! - прокричал, а Севину голову обхватил и прижал к подголовнику: хотя бы ее, беднягу, уберечь от новой травмы! Рассудок после встряски в момент возвращается на место. Надо позвонить Володе Шехтману, чтобы приехал. Вызвать "скорую". А гаишники уже тут как тут - они прямо за нами ехали, хладнокровно прогнозируя исход: "Наверняка разобьется". Место аварии - напротив Первой Градской больницы. В это демократическое медицинское учреждение и попадают Абдулов - с переломом руки, Янклович - с сотрясением мозга. Третьего января Высоцкий играет Лопахина. Лицо у него изрядно поцарапано. На спектакль он пригласил сына, Аркадия. Забот теперь множество: надо искать запчасти для маленького "мерседеса", поторопить станцию техобслуживания, где уже черт знает сколько времени ждет ремонта "мерседес" большой. А тут еще Кравец - ижевский следователь по особо важным делам, продолжающий копать прошлогоднюю хреновину с концертами и билетами. Приперся прямо в больницу - нашел, сукин сын, время и место. Сева позвонил, и Высоцкий с Тумановым примчались мгновенно. Вот палата, где уже час Кравец пытает Валеру. И главное, даже разрешения на допрос у него нет. Но, говорит, я его получу, а заодно и вас допрошу, Владимир Семенович. Ну, тут уже осталось только послать его к соответствующей матери. Перепугал Высоцкий своим ревом всю больницу. И самого трясло потом еще долго. Пришлось поехать к большому человеку в следственном управлении МВД - тому, что консультантом был в "Месте встречи". Большой человек позвонил в больницу, где следователь уже работал в паре с каким-то московским полковником. Обоих вызвали на ковер и пропесочили, но дело пока не закрыто. Эти два полкаша сильно вдохновились идеей засадить за решетку всенародного любимца капитана Жеглова. Разрабатывают версию, будто Высоцкий нарочно учинил аварию, чтобы свидетеля Янкловича упрятать в больницу. Быть - или не быть... С Мариной, в театре, а теперь еще - и на свободе. Такие вот дилеммы накопились у нашего Гамлета к одноименному представлению шестого января, накануне Рождества Христова. А седьмого происходит своего рода цивилизованный развод с Любимовым. Высоцкий адресует ему заявление с просьбой о творческом отпуске на один год с целью работы над фильмом "Зеленый фургон" на Одесской киностудии. Год в его нынешнем положении и состоянии - это очень много. Если что-то в жизни в целом переменится к лучшему, то в театр возврата не будет. А если к худшему - тем более. Идет какая-то чеховская драма с глубоким подтекстом. Говорится одно, а подразумевается совсем другое. Поначалу Высоцкий даже писал заявление о полном уходе из театра. Сказал шефу: вы начали в сорок лет и сделали театр, а я начну в сорок два. Любимов первого варианта не принял, а на годовой отпуск согласился сравнительно легко. Мол, решайте сами, только прошу играть Гамлета. Это на поверхности. А душа Высоцкого не хочет никакой Одесской киностудии. Никуда не уедешь на "Зеленом фургоне", как его ни перекрашивай, как ни мучай шевцовский сценарий своими переделками. Все равно "Фургон" этот - советская карета прошлого. Ох, не будет кина... А Таганка - как сердитая, сто раз обманутая жена, какая ни на есть, а своя. Может быть, зарыдает опять, вцепится и не отпустит? Любимов же, подписав заявление, сказал тем самым, что новых ролей у Высоцкого в этом театре больше никогда не будет, а вся ответственность за будущее Гамлета, Лопахина и Свидригайлова полностью ложится на исполнителя. В сущности во всех трех случаях возможны замены. Отчитывая в очередной раз Золотухина, Любимов в сердцах бросает. "Один уже дохамился - Высоцкий. Вторым хотите быть?" Приказ о творческом отпуске артиста В. Высоцкого вывешивается на таганской доске объявлений в канун Старого Нового года - тринадцатого января. А Марина отъехала в Париж, крайне недовольная всем, что здесь происходит. Последний день рождения Сценарий "Зеленого фургона" получается пока хренова-тый. Бедного Шевцова он уже не раз обматерил, но тот, конечно, ни в чем не виноват: материал изначально гнилой. Есть, правда, только что сочиненная для этого фильма казачья песня, которая не так себе сбоку должна звучать, а весь ритм зрелищный настраивать: Проскакали всю страну Да пристали кони - буде! Я во синем во Дону Намочил ладони, люди. Над сюжетом же надо бы еще повозиться, а времени уже в обрез. Ладно, покажем телевизионному начальству в таком виде, а потом будем еще улучшать - не по их замечаниям, а по своему разумению. Страшно противен стал ему в последнее время Дом литераторов. Его сокращенное название - ЦДЛ он даже хотел как-то срифмовать со словом "цитадель", когда собирался на вечер Вайнеров двадцатого января. Остановился, однако, на следующем варианте: Не сочтите за крик выступленье мое, Не сочтите его и капризом. Все, братьЯми моими содеянно╗, Предлагаю назвать "вайнеризмом". Неприятное предчувствие подтвердилось. Когда он сидел в комнате за сценой, готовясь к выступлению, Вадима Туманова с сыном Вадиком затормозили у входа в писательскую цитадель. Мол, билет у них "на одно лицо". Вадим, естественно, сослался на Высоцкого, но это не показалось убедительным дежурившему у входа администратору. Инцидент уладился, но нервы Высоцкому порвали. Спев песню "Жора и Аркадий Вайнер... " и зачитав заготовленный "экспромт", он проследовал за сцену и удалился прочь. А, надоели вообще все эти оговорочки: исполнитель роли Жеглова, автор песен... "Поэт" - не скажут никогда. Поэтами у них называются толстяки, стоящие на страже цитадели и не пропускающие посторонних... Начинается роман с Центральным телевидением, увы, запоздалый. Конечно, все на почве того же Жеглова - в "Кинопанораме" Ксения Маринина готовит сюжет о "Месте встречи". Снять-то снимут. А вот покажут ли? Чувствуешь себя как пленник, привязанный к двум наклоненным деревьям: отпустят их палачи - и разорвет тебя напополам. Взрослым умом понимаешь: некого тут ловить. А детская надежда все не умирает: чем черт не шутит, у нас ведь что угодно может дуриком пройти. Составил программу, продумав ее стратегически и тактически. Надо, чтобы каждая тема, каждый цикл был представлен двумя-тремя песнями. Одну зарежут -другая пройдет, и в итоге все-таки будет более или менее цельная картина. Берем "Песню о Земле" и "Мы вращаем Землю" - они как бы на пару в разведку пойдут. "В желтой жаркой Африке... " - вместе с аборигенами, которые съели Кука... "Я не люблю" - вместе с "Парусом". "Утреннюю гимнастику" поддержит "Дорогая передача". Такая будет у нас диспозиция на линии фронта... Продумал и одежду, с Оксаной советовался. Кожаная куртка, которую можно снять перед работой. Серая рубашка с зеленоватым оттенком, тонкий зеленый свитер с треугольным вырезом. Все-таки премьера. Перед ребятами обнаруживать волнение не хотелось. Мол, пустяки, только потому еду, что Славе обещал. Когда подъехали к останкинскому зданию, сказал сопровождавшему его Шехтману, что выйдет через полчаса. В этом здании трудно кого-нибудь чем-нибудь удивить, но и женщина в бюро пропусков, и милиционер на контроле онемели при появлении Высоцкого. То же в лифте, где попутчики явно не поверили глазам своим: похож, но он ли? Зато в павильоне уже стоял негромкий, дисциплинированный гул. Все, кто мог, побросали работу и пришли на историческую запись. И вот на беду - энергетический обвал. Перед глазами - красно-зеленый абстракционизм, тело расползается на части, и никак его не скрепить. Ну, и нога, черт бы ее взял, - нашла время загноиться. Сейчас, сейчас... Но разговор с публикой идет явно не в том тоне: вместо привычного веселого рывка какие-то ненужные объяснения, комментарии. Это точно в корзину пойдет... Ну ладно, попробуем начать песней. "От границы мы Землю вертели назад... " Стоп! Не то... Давайте снова. "От границы мы Землю вертели назад, было дело - сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат... " Подождите, еще раз... С пятой, не то с шестой попытки въехал. И то - средненько. Возврата энергии - никакого. Не помогла и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит теперь народ Высоцкого не первой свежести и второго сорта. Но все-таки "Баллада о Любви", кажется, прозвучала не так уж про-вально, а? Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали, и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе. Следующий день Высоцкого проходит под знаком саморазрушения. Зачем-то он приходит к главному редактору "Экрана" Трошеву, который сценария еще не читал, да к тому же обхамил: "Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде... " В каком таком виде? Да он сам, наверное, пьяный. И к черту этот "Фургон" - пусть катится куда угодно... И там же, в Останкине, по поводу вчерашней записи кое-кто из самых лучших намерений ему посоветовал организовать звонок Суслову. Ну, если такое вмешательство требуется - значит, дохлый номер мы исполнили... Не остался на запись "Кинопанорамы" - ну их всех к той матери! Опять надо им Жеглова изображать, а песен как не было в фильме, так и в передаче не будет - это ежу понятно. Крутанул баранку - и домой. Лечиться тебе надо... Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья. И Вадим, и Сева сошлись на этой позиции с Янкловичем. Мол, если так дальше пойдет, "они", власти то есть советские, тебя скрутят в два счета, купят за дозу наркотика... Милые вы мои, как же вы переоцениваете - и меня, и их. Мне нечего продавать, а им незачем покупать. Сделка заведомо невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С. Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию. Может быть, оттуда дано указание лечиться... Тогда давайте, я не против. Сорокадвухлетие встретил под капельницей - Федотов снимал абстиненцию. Дома у него Янклович, Шехтман. Оксана привезла подарок - сшила смешную бабу на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать. Предполагаем жить Поразбежались все от Высоцкого - или сам он всех поразогнал, пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает: - Кто сейчас твои друзья? Он секунду подумал и такой выдал перечень (по Москве, подразумевая, конечно, и парижского дружка Шемякина): - Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович... На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула... - Мам, он мне нужен... А когда-то хвалился, что у него друзей - тысяча и один человек. В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской. - Привези мне в следующий раз фотографию мою, детскую, ту, что с кудрями. Ладно? - Зачем, Володя? - А так - поставлю и буду смотреть. Не без труда, не без усилия заглянул в жизнь свою, пробежал этот марафон длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только боковым зрением зафиксировал, но этапы большого пути ощутил. Интересный материал - и теперь задача его не провалить, втащить в начатый роман. Роман вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей. Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет. Настоящий поэт как бы умирает после каждого удавшегося стихотворения: спел - и ушел. А романист намечает себе далекий финиш, заключает с судьбой контракт, в котором обязуется не умирать до завершения всего объема работ. Не только Толстой с его могучим здоровьем, но и Достоевский, мучившийся от эпилепсии, благодаря такому контракту жизнь себе продлил - дотянул все-таки почти до шестидесяти. А Солженицына даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас он, говорят, в Америке пишет громадный цикл романов: всю историю двадцатого столетия хочет отразить и осмыслить. Взял на себя роль человека-века - такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года. Опять вспомнилась беседа с Трифоновым. Он тогда говорил: "Если хотите писать настоящую прозу, имейте в виду: она требует молчания. Сколько намолчишь, столько потом и напишешь". А что если действительно - выключить голос на неопределенный срок? Уйти, спрятаться и ждать, когда стремительно запишется отложенный роман, а потом с разбегу - второй, третий. Достоевский когда-то "Игрока" за двадцать шесть дней настрочил. Темперамент и страстность у Высоцкого вполне "Достоевского" накала - играя Свидригайлова, он это остро почувствовал, да и фактура текста очень ему близка. Прорвать плотину страха, выпустить наружу все свои жуткие мысли, чувства и предчувствия... Надо понемногу сворачивать концертную деятельность. Не резко, не вдруг, а постепенно сокращая нагрузки, - как уходят из спорта штангисты. Да и с долгами надо подрассчитаться. А с осени засядем с Музой на новой даче... Пока же нужно работать физически. Стоять, ходить, в "Гамлете" становиться на колени. А ногу разнесло черт знает как. К казенным эскулапам не хочется обращаться. Шехтман привозит на Малую Грузинскую своего отца, хирурга. Тот вскрывает нарыв, явно догадываясь о его происхождении. И "Гамлет" двадцать шестого февраля, и все концерты на исходе месяца (Олимпийская больница, физики два раза, да еще институт каких-то там капитальных проблем) отчетливо подтверждают вызревшее в душе убеждение. Работа пошла на износ, вечный двигатель за пятнадцать лет вышел из строя: зрительный зал уже не в состоянии вернуть ему затраченную энергию. Опять в ход пошло другое топливо... Двадцать девятого февраля в Доме кино показывают "Маленькие трагедии" - Высоцкого нет на премьере, два концерта у него в этот день. Первого марта "Кинопанорама", с фрагментами из "Места встречи", Рязанов беседует с Говорухиным и Конкиным. Нет Высоцкого на экране, и среди телезрителей тоже - нет у него ни сил, ни охоты на это глядеть. Последняя весна В начале марта Оксана уезжает на практику в Ленинград, а Высоцкому надо собираться в Италию. На прощанье он снимает с шеи свой талисман с золотым Водолеем и дарит ей - она тоже Водолей. (А Марина у нас - Телец, знак властный и строгий. ) После чего он вылетает в Париж (с большими таможенными неприятностями в Шереметьеве), оттуда в Венецию. Кто из наших не мечтал побывать в сем сказочном граде! Достойный венец в судьбе русского путешественника! "Холодный ветер у лагуны, гондол безмолвные гроба... " "Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла... " "Заметает ветерок соленый черных лодок узкие следы... " "Тяжелы твои, Венеция, уборы, в кипарисных рамах зеркала... " Не худо бы и Высоцкому вписать в этот могучий текст свои строки, и даже мысль зашевелилась, когда они с Мариной проплывали мимо кладбища с могилами знаменитых артистов: мол, местечко неплохое в смысле вечного покоя. Но тут же себя одернул: хватит, о смерти уже написано достаточно. С Мариной был тяжелый диалог на темы "лекарства". Она не на шутку перепугана: просто не думала, что может дойти до такого... Да еще она об этом говорит открытым текстом - не то что русские, которым произнести слово "наркотик" - хуже чем выматериться, поэтому московское окружение Высоцкого все выражает через намеки, недомолвки, многозначительные взгляды. Марине даны все возможные обещания исправления, излечения, приезда в Париж на полгода для серьезной литературной работы. Марина готова все начать сначала, он - тоже, только с некоторыми разночтениями. "Забыл повеситься - Лечу - Америку" - этот телеграфный стих любит цитировать Вознесенский. Чьи строки? Крученых, что ли? А, неважно - главное, они под настроение подходят и перекликаются со свидригайловской "Америкой", только версия более оптимистическая. Настроение у Высоцкого - хоть вешайся, а можно про все забыть и где-нибудь в Америке засесть за письменные дела, время от времени концертируя да контактируя с кинематографическими кругами. Есть там где развернуться русскому человеку! Вот и Мишка Шемякин собирается на фиг послать Париж этот стареющий - и в молодую страну, "за Атлант!", как говорил Игорь Северянин, очень недурственный, хотя и презираемый снобами поэт. Янклович должен расстараться. Он тут подружился с симпатичной американской аспиранткой польского происхождения Барбарой Немчик. Есть идея им расписаться и тем самым укрепить связь России с Америкой, изрядно нарушенную дуроломными советскими политиками. А пока Высоцкого с Валерой приглашают в Ижевск - "для дачи свидетельских показаний". Тамразов уже там побывал в этом качестве, и на него судья орал как на обвиняемого. Посоветовались с одной знакомой судьей дамского пола - она говорит: не дергайтесь, по закону суд сам к вам в Москву должен приехать. Но, будем надеяться, до такого не дойдет, а там, глядишь, адвокат наш Генрих как-нибудь вытащит... Двадцать седьмого марта получил очередное разрешение на поездку во Францию, в этот же день - вечер в Доме культуры имени Парижской коммуны. Собирался показать ребятам-каэспэшникам, организовавшим это выступление, те песни, которые никогда не пел раньше на концертах. Но не получилось: прокрутил обычную программу, на записки отвечал нервно и раздраженно. Двадцать девятого - единственный за месяц таганский спектакль - "Преступление и наказание". Телефонные разговоры с Мариной по вечерам все больше похожи на работу, на обязанность. В апреле - дюжина концертов в Москве. Программа стабильная. Первыми идут, как правило, "Братские могилы", вторым номером - "Тот, который не стрелял". Предпоследняя песня обычно - "Лекция о международном положении", а под занавес - "Парус", реже - "Я не люблю" Где-то в середине поются "Товарищи ученые... ", с которыми, кстати, любопытная история приключилась. Девятого апреля в "Литературной газете" публикуется рассказ сатирика Измайлова под названием "Синхрофазатрон". Колхозники едут в Москву в подшефный институт и за две недели чинят там этот самый синхрофазотрон. А теперь, мол, ждем атомных физиков к себе на уборку. Ребята, вам это ничего не напоминает? Вот именно. Что делают, а? Такие вспышки ревности, впрочем, быстро гаснут, и им на смену приходит спокойное соображение: значит, можем придумывать сюжеты, лепить характеры. Есть чем писать, о ком и для кого. В жизни всегда есть перспектива. Вот казалось, что съемка для "Кинопанорамы" - последняя. Так нет же! Предпоследняя она оказалась. Последняя будет в Ленинграде. Режиссер Вячеслав Виноградов пригласил Высоцкого сделать сюжет в телефильме "Я помню чудное мгновенье". Что ж, хоть мгновенье еще... Шестнадцатого апреля в малом зале Большого драматического театра на набережной Фонтанки, под кинокамеру, в присутствии тихой интеллигентной аудитории Высоцкий поет "Охоту", "Купола" и, наконец, "Коней". Эту песню он переписал от руки набело и предложил как бы в качестве премьеры. Ему в ответ: да ее вся страна знает. Ладно, раз не получается первого исполнения, будет вам последнее. Только с этой психологической установкой, в таких предлагаемых обстоятельствах сумел вытянуть. И все думал: а знаете ли вы, дорогие мои, хорошие, что вдоль обрыва-то да по-над пропастью больше нам с вами никогда... И дожить не успел, мне допеть не успеть... "Его песенка спета"... Какое жуткое, жестокое присловье - особенно в применении к тому, для кого "песенки" - главное дело жизни! Ведь очень может быть, что в этом жанре им уже достигнут предел, за которым следует опасность самоповтора, разжижения сделанного. "Если улицы Москвы все сложить в одну, то она нас приведет прямо на Луну" - запала в память эстрадная чушь. А если песни Высоцкого все сложить в одну, то куда приведет эта глобальная "Песня обо всем"? Каждый, кто приходит на концерт, получает от этого многослойного пирога по куску, а к любимой песне относится так, будто он ее сам сочинил. Не жалко, для того и работаем. Но есть ли хоть один человек, который, слушая Высоцкого, держит в уме, в памяти, в душе все им сочиненное? Ведь и о книге Высоцкий мечтал - теперь уже и мечтать перестал - для чего? Чтобы читатель, помнящий песни порознь, вдруг посмотрел на их совокупность как на целое и по-новому воспринял. Как еще выстроить эту армию, это "войско песен", если не на книжных страницах? Вот шеренга песен о войне, вот спортивный батальон, вот кавалерия, вот полк автомобильный. А между ними неожиданные переклички могут обнаружиться: у песни про зверей, допустим, такое же второе дно, что и у песни о кораблях и матросах. Почувствовал читатель, что есть такой проводок - и зажглась лампочка в сознании. Маяковский в свое время устроил выставку "Двадцать лет работы" - двадцати-то не было, округлил малость. На выставку никто из коллег не пришел, и она стала только еще одним толчком к последнему выстрелу. У Высоцкого на носу двадцатая годовщина поэтической работы - "Татуировку" ведь в шестьдесят первом он сочинил. Книга не книга, а нужен какой-то способ все разом охватить. И самому на себя со стороны посмотреть, и другим показать свой мир со всех боков. А то уж больно однобокие представления о Высоцком у товарищей по творческим цехам - что театральному, что литературному. Это мне у тебя нравится, а это вот не очень... Все равно что женщине сказать: левая твоя грудь мне больше нравится, чем правая. Но самые дубы и козлы - это те, кто говорит: "Ты, Володя, хорошо умеешь смешить, а вот серьезность и пафос тебе меньше удаются". Значит, они и в смешных песнях ни хрена не понимают, там же всегда серьезная начинка имеется... Медицинское окружение Высоцкого сильно озабочено степенью интоксикации его организма: так дальше продолжаться не может. Леня Сульповар рассказал про одну спасительную процедуру. Гемосорбция. Всю кровь твою пропускают сквозь активированный уголь, и она в тебя возвращается полностью очищенная. Несколько дней - и ты другой человек, свежий и готовый к новой прекрасной жизни. Все, уговорили! Двадцать третьего апреля лег в Склиф. Измучили его, но ни черта не получилось. Посмотрел на себя в зеркало: лицо синего цвета. Дал расписку: он сознает, что в случае дальнейшего употребления наркотиков врачи за него никакой ответственности не несут. И поехал с Янкловичем домой. Не наркотиком единым организм отравлен - вот в чем дело. В конце апреля выходит на свободу большой "мерседес" - наконец он отремонтирован. Можно на дачу наконец съездить с Оксаной: домик уже готов к летнему сезону. Красота! А пока надо выручать Барбару Немчик: ей сократили срок стажировки и просят освободить общежитие. Это так власти наши готовятся к Олимпиаде! Имущества у девушки набралось столько, что еле запихнули его в машину. Перевезли все это на Малую Грузинскую. Потом заезжали с Янкловичем и Барбарой на дачу, ночевали там. Кстати, смешной случай приключился. Утром Валеру будит перепуганная невеста: "Нас пришли арестовывать!" А это солдатики из одной военной части, где Высоцкий выступал, пришли помочь навести порядок на участке. Но все-таки Барбару на всякий случай пришлось отправить по туристской путевке во Фрунзе: пусть пока посмотрит на Среднюю Азию. Первого мая в гости к Высоцкому нагрянул Олег Даль: нет на человеке лица в самом буквальном смысле слова. Когда-то Даль и Высоцкий разыгрывали дуэль в фильме по одноименной повести Чехова. Теперь между ними тоже идет своеобразная заочная дуэль: кто скорее умрет, кого раньше свалит традиционный русский недуг. Отоспался Олег, а второго мая Толя Федотов вшил ему на кухне привезенную Высоцким из Франции "эспераль". Промежуток между вторым и девятым мая всегда дает некоторый импульс. Народ кругом шустрит по праздничной части, запасается выпивоном и закусоном, девушки переходят на летнюю форму одежды и веселят мужской глаз своим мельканием и сверканием. В общем, как сказано у классика, весна живит его... Три спектакля на Таганке - "Добрый человек", "Преступление" и "Гамлет" - возвращают к лучшему, что было. А многое еще и может быть. Как-то почти случайно оказывается он на лекции Натана Эйдельмана в Доме архитектора. Устроился тихо в последнем ряду, сыграл роль неизвестного. Сам лектор на него разок озадаченно посмотрел и, по-видимому, подумал: вот человек, похожий на Высоцкого. А предмет был занятный - борьба за русский престол в восемнадцатом веке, во времена Елизаветы Петровны. Там многое неясно, но и того, что доподлинно известно, хватило бы на несколько романов или пьес. Черт, выскочить бы на свободу и засесть за чтение! Беда наша - чрезмерный профессионализм. Вкалываем, как бобики, выворачиваемся наизнанку, а заполнять баки свои новым топливом не успеваем. Сколько книг, привезенных из загранки, лежит у него дома в нетронутом виде! Вот ведь что еще может спасти от чувства опустошенности и исчерпанности... И это всегда под рукой, никуда от нас не уйдет! Последнее лето В Париж лететь очень не хотелось. Даже нарочно опоздал в Шереметьево, но там, увидев его, рейс призадержали: "Подождите! Тут у нас еще Высоцкий!" И в самолете - прием слишком задушевный, стали коньяком его потчевать, не сообразуясь с состоянием здоровья... Погрузившись в забытье, он почувствовал неожиданный душевный уют: все, нет с него теперь никакого спросу! Из аэропорта имени Шарля де Голля в Париж поехал на такси, благополучно забыв, кто он, куда, к кому и зачем едет. Непродолжительный диалог с шофером вывел на название русского ресторана, куда русский пассажир и был доставлен. Там он прилег отдохнуть на банкетку, обитую красным плюшем, где его и обнаружила Марина, примчавшаяся туда с сыном Петей. "Лечиться тебе надо"... Теперь таково к нему отношение не только в Москве, но и в Париже. Приветствую тебя, пустынный уголок по имени Шарантон. Пять лет назад навещали здесь с Мариной ее сына Игоря, а теперь вот ей и супруга своего пришлось сюда определить. Лежа на койке в пижаме малинового цвета, он постепенно приходит в себя, чему убедительное свидетельство - желание писать. Руки просятся к шариковой японской ручке, а та в свою очередь - к белой бумаге в голубую линейку: Общаюсь с тишиной я. Боюсь глаза поднять, Про самое смешное Стараюсь вспоминать. Жизнь - алфавит: я где-то Уже в "це-че-ше-ще", - Уйду я в это лето В малиновом плаще. Но придержусь рукою я В конце за букву "я"... Навестил его Шемякин, сам только что вышедший из запоя, в соответствующем настроении. Присели в палате. Разговор полубезумный: - Мишка, я так людей подвел... И про какие-то автомобильные запчасти, которые кому-то в Москве обещал. Слезы полились. Потом чувство ужаса охватило: - Мишка, тебе надо уходить! Это же настоящая психиатричка - и тебя сейчас тоже повяжут! Но все-таки поговорили, поняли друг друга. Не одинок пока Высоцкий в Париже, и уже пошли строчки повеселее: Как зайдешь в бистро-столовку, По пивку ударишь - Вспоминай всегда про Вовку: Где, мол, друг-товарищ! И конец такой оптимистический: Мишка! Милый! Брат мой Мишка! Разрази нас гром! - Поживем еще, братишка, С Мариной отношения так и не прояснились, да и невозможен диалог в сложившейся ситуации. В классике такие дела давно расписаны. Как там Тригорин уговаривал Арка-дину? "Ты способна на жертвы... Будь моим другом. Отпусти меня... " Нет, не Высоцкого это роль. Посложнее у нас коллизия, есть еще одна участница с косой, того гляди пересилит обеих женщин, стоящих - каждая по-своему - на стороне ускользающей из рук жизни. Он звонит в Москву, телефон Оксаны не отвечает, и Ян-клович о ней не знает ничего. Зато проблемы театральные возникли. Таганка едет в Польшу, семнадцатого мая начинаются гастроли. "Гамлета", намеченного на девятнадцатое, пока заменили "Добрым человеком", но как дальше? Звонок Любимова не оставляет времени для раздумий. Срываться из клиники - опасное решение, состояние-то предынфарктное. Отказаться от "Гамлета" (по сути - навсегда, больше таких вещей никто не потерпит!) - решение крайне рискованное. Марина уступает. Его отпускают в Москву. Во Вроцлав уже не успеть, но на три последних спектакля в Варшаву - да. Прощание с Шемякиным в его мастерской рядом с Лувром. Мишка что-то там про цветущие деревья, про то, что не надо доставлять радость тем, кто нам смерти желает. Давай, мол, выживем им назло... Ладно, Мишенька, попробуем. В Москве пробыл один день. В его отсутствие у Оксаны случилась большая беда: отец покончил с собой - что-то ведь подобное предчувствовал он там, в Шарантоне. Хотя смерть в его сознании стала такой обыденной вещью - свою собственную он ожидает ежедневно и даже стал окружающих этим раздражать. В Варшаве - молчание, концентрация последних сил. К черту разговоры! Любимов во Вроцлаве уже опять искушал Золотухина Гамлетом. В который раз? Разберетесь после... После того самого. На "Добром человеке" Высоцкий, к всеобщему удивлению, оживает и очень усиливает общий энергетический потенциал зрелища. Откуда что берется? Явился актер с того света, восстал из пепла, как тот Феникс. Может быть, это все преувеличение насчет близкого конца? Может быть. Для его нынешнего состояния нет медицинского объяснения, да и вообще - материализм в случае с Высоцким терпит полный крах. Душа уже вступила в свои высшие права и вытворяет невероятные штуки с телом, которое по всем объективным законам уже непригодно для употребления. На чем там проверяется истинная вера? На воскрешении Лазаря, кажется (Порфирий Петрович у Раскольникова именно насчет этого евангельского эпизода осведомлялся). Так вот мы сейчас уверуем - и воскреснем. Ольбрыхский, который здесь присутствует, говорил ему как-то, что "Быть или не быть?" только где-то в девятнадцатом веке стали считать смысловой кульминацией "Гамлета". Не в этом монологе суть. И не в решительном "Быть!", которое утвердилось на таганской сцене. "Я есть!" - с таким настроем играет Высоцкий свою коронную роль двадцать седьмого мая. Он существует как абсолютная реальность, вне пространства и времени. Как-то отчужденно звучат в ушах речи партнеров, и видятся они все, как в тумане. У них - игра, у него - уже совсем другое. Такой же "Гамлет" на следующий день. От повторения возникает эффект эха, и ему кажется, что это все он либо вспоминает там, либо просто видит оттуда. Причем тут какие-то наркотики - они лишь химический способ перехода. И всегда можно вернуться. Зал аплодирует стоя. Зрители подходят к нему один за другим, протягивают руки, пытаются коснуться. Тоже что-то такое почувствовали, и это не прощание - нет! Сейчас только все и начинается. Притяжение земных желаний полностью преодолено. Оказывается, еще вчера он был молодым человеком, желавшим славы, любившим одних и ненавидевшим других, пытавшимся что-то доказать миру. А сейчас он сам этим миром стал, вобрал в себя всех и каждого... Петь песни на прощальном банкете тридцатого мая он и не мог, и не хотел. Он теперь будет молчать, и долго. Правда, он завелся вдруг по поводу сценария "Венские каникулы", оживленно рассказывал об этой невозможной затее, слыша себя со стороны и не понимая, кому, зачем говорит... Посмотрел на часы, вскочил и убежал. За ним Ольбрых-ский, который отвез его в гостиницу. Наутро он вылетел в Париж. Жалко, Шемякин в отъезде. А он тут сочинил роскошное стихотворение "Две просьбы" с подзаголовком "М. Шемякину - другу и брату посвящен сей полуэкспромт". Формулировка скромненькая, а работа виртуозная: две тугие строфы по тринадцать строк и в каждой использовано всего по две рифмы: Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я Гоню их прочь, стеная и браня. Но вместо них я вижу виночерпия, Он шепчет: "Выход есть, - к исходу дня Вина! И прекратится толкотня, Виденья схлынут, сердце и предсердие Отпустит и расплавится броня!" Я - снова - Я, и вы теперь мне верьте, я Немногого прошу взамен бессмертия, - Широкий тракт, холст, друга да коня Прошу покорно, голову склоня Побойтесь Бога, если не меня, - Не плачьте вслед, во имя Милосердия! П. Чту Фауста ли, Дориана Грея ли, Но чтобы душу - дьяволу - ни-ни! Зачем цыганки мне гадать затеяли? День смерти уточнили мне они... Ты эту дату, Боже, сохрани, - Не отмечай в своем календаре, или В последний миг возьми и измени, Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли И чтобы агнцы жалобно не блеяли, Чтоб люди не хихикали в тени. От них от всех, о Боже, охрани, Скорее, ибо душу мне они Сомненьями и страхами засеяли В конце забыл поставить точку - или восклицательный знак. Зато слева внизу педантично обозначил: "Париж 1 июня 80 года", а справа поместил свое фирменное "Высоцк". Почувствовал вкус к каллиграфии, к знакам препинания, особенно полюбил тире. В песнях старых надо будет их расставить - это ведь как нотный знак, точно фиксирует паузы, интонационные барьеры. Есть ощущение, что теперь пойдут не песни - стихи. Ему казалось, что он о себе уже все сказал, а столько еще осталось! Все было правдой, писалось из себя, но - для других. Теперь условием жизни стало - подумать о себе. Получится ли - после стольких лет безоглядного самосожжения? Жизнь отделила его буквально от всех. Все рвутся его мучить, терзать под видом "лечения". Но никто внутрь его не залезет, не поймет, что для него спасительно. Все уже имеют в виду определенную дату смерти и предлагают различные варианты припарок для мертвого. Изменить эту дату может только... понятно кто. Но они же все в Него не верят, будь то крещеные или некрещеные. А Высоцкий с Ним уже беседует тет-а-тет, и это не бред, не безумие. Если бы у них у всех хватило мудрости его не "спасать", а оставить в покое, дать всему естественный ход, - может быть, и выскочил бы он с Божьей помощью. А Марина везет его на французский юг, где им обоим невыносимо. У нее своя правда, у него - своя. Разрыв неизбежен, но он может быть неокончательным. Их жизни сплетены корнями, и неважно, что ствол сожгла молния. Не надо ничего выяснять, не надо ставить никаких точек над I. Уже сочинены последние стихи, обращенные к Марине, стихи, которые означают и прощание, и возможное возвращение. И снизу лед и сверху - маюсь между, - Пробить ли верх иль пробуравить низ? Конечно - всплыть и не терять надежду, А там - за дело в ожиданье виз. Лед надо мною, надломись и тресни! Я весь в поту, как пахарь от сохи. Вернусь к тебе, как корабли из песни, Все помня, даже старые стихи. Мне меньше полувека - сорок с лишним. Я жив, 12 лет тобой и господом храним. Мне есть, что спеть, представ перед всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед ним. Надо еще доработать, приладить эти "двенадцать лет" к общему ритму, но последние две строки - окончательные. Это единственное, что бесспорно. Одиннадцатого июня Высоцкий выезжает из Парижа в Бонн. Там кое-какие дела с Романом Фрумзоном, закупка подарков - и поезд "Дюссельдорф - Москва". В Бресте хорошо угостил таможенников, ну и сам за компанию... Такие добрые оказались ребята, весь вагон освободили от досмотра, да еще вызвались сами позвонить в Москву, чтобы Высоцкому достойную встречу устроили на Белорусском вокзале - как Горькому в тридцать втором году. Сева и Янклович с Шехтманом приехали какие-то озабоченные, сосредоточенные... Чудные они - в первый раз, что ли, видят его такого? И потом - гора чемоданов, как бы он сам с ней справился? По приезде домой упросил Оксану пару платьев сразу примерить. Потом пошла хаотическая раздача подарков, в том числе и случайно зашедшим людям. Куда все подевалось вмиг? Или таможенники успели разворовать? Пошли все к черту, мне надо в Склиф! Нет уже сил терпеть... Стае Щербаков встречает его и Янкловича строго: в преддверии Олимпиады все гайки закручивают, врачей из Склифосовского постоянно "пасут" по поводу наркотиков. Нет, мол, и все! Выручила бригада, вступилась за родного Высоцкого, оказала ему первую и последнюю помощь. Проводил Барбару Немчик в Европу, перед отъездом она в американском посольстве достала редкий антибиотик для Любимова, лежавшего дома в одиночестве с температурой под сорок. За пару дней ожил Юрий Петрович. И для Высоцкого есть где-то лекарство - только вот какое? Никто этого не знает пока... Раньше как-то мог поддержать силы даже небольшой успех в "важнейшем из искусств". А тут - сообщает Шевцов, что Высоцкого объединение "Экран" официально утвердило режиссером-постановщиком "Зеленого фургона" - это ж какой прецедент создается! Но, увы, не влияет это известие ни на температуру, ни на пульс! Поздно... Пять дней гастролей в Калининграде - том, прибалтийском, что назывался раньше Кенигсбергом. Гольдман организовал концертов двадцать - не меньше, а может, и больше. Финансовый результат - шесть тысяч "тугриков". Приходилось, конечно, прибегать к стимуляторам, в разумных пределах. Но, как говорится: а вы могли бы? Попробуйте так поработать - вы на второй день съедите дома все таблетки, выпьете все жидкости и пойдете громить ближайшую аптеку. А я вас буду дразнить: наркоманы! В трехкомнатном гостиничном "люксе" Высоцкий живет с "Тамразочкой" - Николаем Тамразовым, человеком контактным и остроумным. Это он любит говорить, как легко достичь успеха и сорвать самые бурные аплодисменты: "Я просто выхожу и говорю три слова: поет... Владимир... Высоцкий!" Как-то раз для забавы он начинает рассказывать Тамра-зову про какого-то "чудака", который его посещает: вот он, здесь. Такая невинная игра в "раздвоение личности". Иногда он и с другими такой фокус проделывает. Надо же поддерживать репутацию человека "не от мира сего"... Чтобы потом мемуаристам было о чем рассказать... Но перед последним концертом приключается неприятность вполне реальная. Пропадает голос. Высоцкий обещает народу приехать еще раз и дать концерт по всем "оторванным билетам". А пока он расскажет про театр, про творческие планы в кино... Не обошлось, конечно, без криков типа: "Пой, Володя!", без хамских записок. Но в целом - поверили его последним словам - не спетым, а проговоренным: "Я, конечно, вернусь... " Двадцать третьего июня в Москву звонит Марина, в слезах: умерла сестра Татьяна - по сценическому имени Одиль Версуа. Болела раком восемь лет, Марина за ней ухаживала до последнего дня. Только однажды оставила ее на неделю в начале июня, когда пришлось спасать русского мужа и возить его на юг. Эта беда была давно ожидаемой, и тем не менее в таких ситуациях многое проясняется и что-то может повернуться, измениться... В ОВИРе уже лежало заявление Высоцкого на выезд с первого августа. Он идет, предъявляет траурную телеграмму, переписывает дату на первое июля. И четвертого числа получает разрешение. Но лететь и не собирается, уходя от разговоров и объяснений. Нет, в Париж он сейчас не может. Попозже - может быть, но не теперь. А теперь бы ему - к Вадиму, в Печору, на природу, туда, где ни люди, ни звери не знают ничего о его диагнозе. Где он задышит по-новому, подзарядится такой энергией, которой ему ни здесь, ни в Париже не может уже дать никто. Зачем он здесь всем сказал, что вот-вот умрет? Они и поверили, слишком поверили. После двух концертов третьего июля в Подмосковье он собирается на следующий день лететь к Вадиму, вместе с Игорем Годяевым. Не получается, силы собрать не смог. То же, повторяется седьмого. Двенадцатого июля он играет Свидригайлова, тринадца-тогого - Гамлета. С коллегами-таганцами он теперь на дистанции - может быть, такой дистанции стоило держаться с самого начала, не подвергая профессиональное сотрудничество испытанию ненужной дружбой и сердечностью? Меньше эмоций... Но для соблюдения этих, наконец осознанных абсолютных правил поведения нужны еще один театр и еще одна жизнь... В эти дни Таганка похоронила Олега Колокольникова, актера, вместе с которым Любимов ставил самого первого "Доброго человека" - еще студийного. На кладбище кто-то сказал, что следующий - Высоцкий. Но это не пожелание, конечно, и даже не прогноз, а желание как бы "сглазить" смерть, отогнать ее... Есть еще общая почва, и не могильная притом. Веня Смехов в журнале "Аврора" напечатал свой очерк о Высоцком. Приятно было прочесть его перед сном, видя фамилию свою не в латинском шрифте... Ижевское дело вышло на финишную прямую - присудили взыскать с Высоцкого две с половиной тысячи. Не заработал он эти деньги, а получил в результате хитрых махинаций. Спасибо, родная советская Фемида! Спасибо, что не засадила народного любимца за решетку! Там ему самое место: он ведь у нас уже изнасиловал кого-то и дорожно-транспортное происшествие организовал, чтобы дружков своих погубить. Давайте, вы уж подсоберите матерьял сразу на расстрельную статью! Пора, мой друг, пора - расстрела сердце просит... Суки... Бляди... Бляди... Суки... Четырнадцатого июля он выступает в НИИ эпидемиологии и микробиологии. Первый раз показывает песню "Грусть моя, тоска моя". Назвал ее "вариациями на цыганские темы", хотя совсем не цыганский, а сугубо русский эмоциональный букет здесь представлен - отвращение к жизни, к женщине, к самому себе. Все вместе - зеленая тоска... Одари, судьба, или за деньги отоварь! - Буду дань платить тебе до гроба. Грусть моя, тоска моя - чахоточная тварь, - До чего ж живучая хвороба! Поутру не пикнет - как бичами ни бичуй, Ночью - бац! - со мной на боковую. С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй, - Гадом буду, я не приревную! До и после концерта по инерции исповедовался пригласившим его медикам по части недугов. Они с ходу ставят диагнозы, дают рекомендации. Трогательная забота, конечно. Но чего-то они все-таки не понимают в устройстве Высоцкого. Сколько уже врачей в глаза и за глаза авторитетно утверждали: с таким здоровьем не только выступать, но и жить невозможно! Милые мои материалисты! Отнюдь не все жизненно важные органы нарисованы в ваших учебниках и атласах. Даже когда алкоголь и наркотик съели значительную часть тела, душа у вашего пациента может быть ничуть не меньше и не слабее, чем у окружающих здоровяков. Да, что-то с ней нужно сделать, и она заведется, вытащит все остальное. Душа, труп на себе таскающая, - так определил человеческую сущность один философ. Что же может сейчас душу привести в движение? Надо обвенчаться с Оксаной. Ну и что, что он женат! А мы церковным браком. Пусть Оксана отправит Марине стихи его прощальные - как знак окончательного расставания. И кольца уже куплены. Шестнадцатого июля выступление в Калининграде - другом, подмосковном, том, что рядом со станцией Подлипки. Нормальный, полноценный концерт, толковая, интеллигентная аудитория. Вот прозвучала последняя песня, последняя строка: "Я это никогда не полюблю!" Последние аплодисменты... - Мне работалось здесь очень удобно, я разошелся и сейчас меня еле остановили... А сейчас я вас благодарю. Всего вам доброго. Восемнадцатое июля, пятница. Вечером предстоит "Гамлет". Утром был Шевцов, откровенно потолковали о "Зеленом фургоне", договорились пока концов не рубить, но в целом дело ясное... Потом приехал Генрих Падва, с которым надо было договориться по поводу ижевского процесса: подавать ли на кассацию и прочее. Вот тут обвал всех сил приключился, и состоялся разговор. Но спектакль есть спектакль, и приходится воскресать. Может быть, все-таки не надо так решительно разводиться с Мельпоменой? Когда назначено очередное свидание с этой стервой, как-никак, а собираешь себя из обломков. Вот он, до боли знакомый тупичок, трижды проклятый служебный вход, ставший - ничего не поделаешь - частью кровообращения. - Здравствуйте! В ответ - тишина. Что за бред? Уж с простым народом-то у Высоцкого противоречий никогда не было. А тут молчат скромные труженики закулисья, в упор не видя исполнителя главной роли. Списали уже? Не желают даже здравствовать кандидату в покойники? Пора выходить. Где Федотов? Мне плохо. И все-таки это спасение. Не будь сегодня "Гамлета", может быть, все уже и кончилось бы. По сцене ноги еще носят кое-как... Но в такую жару в шерстяной униформе... "Ой, плохо! Ой, не могу", - повторяет он за кулисами, выпрашивая у партнеров, как милостыню, частичку энергии. Ну дайте копеечку, что вам стоит? У самих нету? Появляется Толян со спасительным шприцем. Глоток энергии из своего же собственного будущего, из собственных последних ресурсов. Не в уколах дело. Он так всю жизнь свою проработал, забирая силы у себя пятидесятилетнего, шестидесятилетнего, расходуя неприкосновенный стратегический запас. Молодец Демидова - после поклонов и цветов, когда все уже в лежку лежали, вдруг выдала шуточку, почти без улыбки: - А слабо, ребятки, сыграть еще раз? Вот это ему понравилось! Вот это укольчик в самое нутро! В момент ожил пациент: - Слабо, говоришь? А ну как не слабо? Не только к смерти мы готовы, но и к жизни самой изнурительной. Так всколыхнулся он, что Алла поспешила отмежеваться: - Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз, двадцать седьмого. И точно! "Гамлет" у нас всегда впереди... Уход Не надо было оставаться в Москве на эти дни! Бежать, бежать надо было вместе со всеми преступными элементами, от которых милиция так старательно очищала образцовый коммунистический город, столицу Олимпийских игр. Может быть, там, за сто первым километром, еще можно было чем-то дышать. По високосным годам шибко помирают в Москве сердечники, а также работники литературы и искусства - есть такая нехорошая примета. С Олимпиадой вообще получилась полная лажа. Американцы в ответ на наши военные действия в Афганистане от участия отказались, их примеру последовало множество капиталистических стран. Так что проводится нечто вроде Спартакиады народов СССР и "социалистического лагеря". В западных газетах - карикатуры, на которых дядя Сэм поддает под зад нашему олимпийскому Мишке. С одной стороны, так и надо этой стране с ее сраной властью, с другой - как-то обидно, что все флаги в гости к нам не будут, что зря готовили угощение. А Высоцкого не иначе как тоже иностранцем считают и представителем НАТО. Никаких ему официальных приглашений не последовало ни на открытие, ни на что другое. Сам он звонить в Олимпийский комитет или куда еще не собирается - пошли они все... Ребята достали пропуск в Олимпийскую деревню на двадцать пятое июля: будем живы - посмотрим, может быть, и заглянем на часок. В субботу, девятнадцатого, вяло смотрели открытие игр по телевизору. Перестали Высоцкого волновать спортивные баталии - едва ли теперь удастся выполнить шуточный план и довести число спортивных песен до сорока девяти... А, ладно, какой уж тут спорт... Позвонил Полоке, напел ему "Гимн школе" для нового кинофильма - мелодия пока черновая, надо еще поработать. Сын Никита заходил. В общем, день спокойно прошел, но ночью чернота внутри стала накапливаться... И прорвалась утром в воскресенье. Все куда-то поразбре-лись, и проснувшись, он увидел перед собой Аркадия. Захотелось с ним поговорить, у него, судя по всему, какие-то серьезные проблемы, но сначала надо восстановиться... Через некоторое время Янклович привез "лекарство" - в порошке, для нюханья. Потом у соседей ему дали спирта... Двадцать первого вечером предстояло играть Свидригай-лова. Сил для этого не было, но до театра все же добрался. Вернул Гале Власовой брошь, которую хотел купить для Марины, - не понадобится уже. Вечером поехал с Оксаной к Ване Бортнику: сколько уже не виделись... Стакан водки и - "Давай ко мне". Продолжили на Малой Грузинской. Наутро Ваня сходил в магазин, а Оксана стала на него кричать, выгонять. Чтобы удержать их обоих, вышел на балкон, перебрался через решетку и повис на руках. Она снизу увидела, прибежала, конечно. Втащили его - стал он приходить в себя понемногу... Как тут помрешь, когда столько дел еще! Из ОВИРа позвонили: надо ехать за паспортом. По дороге заглянул в знакомую больничную аптеку - за "лекарством". Навестил Бортника, но тот лежал у себя дома в полной отключке. По возвращении на Малую Грузинскую позвонил Марине - все в порядке: завязал, в кармане виза и билет в Париж на двадцать девятое июля. Телефонный разговор забрал последние силы, надо опять заправляться. С Оксаной колесили по разным местам, пока не заехали в ресторан ВТО, где к нему подходили разные люди, что-то говорили. Что характерно - все его рассматривают, а в глаза никто не глядит. Боятся заразиться смертью. Взяли с собой артиста Дружникова, за руль посадил Толю Бальчева, приехали на Грузинскую. Там мама пришла. Идем к соседу. На кухне у Нисанова Высоцкий заводит с Дружниковым разговор о легендарном киноактере Алейникове (отце жены Нисанова), о других, ушедших раньше времени, пытается расспросить, как они, почему... Но собеседника, похоже, больше волнуют "мерседесы" Высоцкого и метраж его квартиры. Нашел тему для задушевного разговора. Пусть забирает и машины, и квартиру и сваливает ко всем чертям. Утром Янклович и Федотов поехали в Склиф за каким-то там гидратом. А он в это время хватается за телефон, звонит Бабеку Серушу, пытается разыскать Артура Макарова. Очень надо поговорить - не о наркотиках, не о больницах, не о смерти, стоящей там, на лестничной площадке, между лифтом и входной дверью... Кто бы сменил пластинку, зашел бы с другой стороны. И зачем столько шампанского? Оно же называется "их штербе" - это уже пошлая шутка не первой свежести. Оставьте эту гадость для поминок,... вашу мать! Уже и материться нет сил. Остался только один крик. Опять вечером придут от соседа-хирурга с жалобами, что у него, мол, завтра серьезная операция. Слушай, хирург, ты мне не отрежешь голову за скромное вознаграждение? Деньги в столе, сколько надо? А, безвозмездно? Тоже хорошо... И мою голову потом на блюде понесут... А-а-а-а-а! Потерпите, совсем немного осталось... Вот приехали: Сульповар, Щербаков. Препираются с Фелотовым, на повышенных тонах разговор идет: "Посмотри, он у тебя синюшный весь! Ухайдокал ты мужика... " Ну что, светила: пациент больше жив или больше мертв? Собираются двадцать пятого везти в больницу. Но у нас на двадцать пятое что-то другое назначено... Олимпиада. В здоровом теле здоровый дух. Расходятся, дверь отворяют... Не надо, вдруг она прямо сейчас войдет... Утром Оксана кормит его клубникой со сливками. Пушкин в соответствующий день ел морошку, но эта ягода, кажется, растет только в окрестностях Петербурга. У нас в Москве свои традиции. И мама рядом. А они говорили, что она Оксану никогда... Хорошо, чтобы все пришли. Вадим где? И Марина сейчас пусть прилетит, а то ведь не сможет он сам в Париж двадцать девятого, если они его в больницу упекут. И Мишке по такому случаю пусть дадут визу: в связи с неизбежной кончиной лучшего друга прошу в порядке исключения оформить... Все, все соберитесь сюда! Занимайте диван, стулья, кресла... Чтобы ей места не осталось. Отгоните ее, рогатую! Не лежится. Он ходит по комнате, хватаясь за сердце и повторяя: "Я сегодня умру". Да, говорил это и раньше. А вы спорьте со мной, спорьте, мать вашу! Не просто "Да что ты, Володя!", а с аргументами. А то сейчас как выйду на балкон да заору, что тут у вас Высоцкий умирает. Народ мне этого точно не позволит... Пришел Сева, только что прилетевший в Москву. Он понимает. Пообещал ему, что сразу после "Гамлета" двадцать седьмого полетим в Одессу, все будет в порядке. Будем делать "Зеленый фургон". Когда втягиваешься в долгую работу, все болячки отступают... Какая-то суета, голоса на лестнице. Ну, скажите, кто это был? Да, сам вспомнил. На двадцать четвертое ведь назначали сеанс прямой связи с космосом, обещал спеть ребятам. Спел бы - остался бы жив... А так... Поздним вечером уходят мама и Сева. Кого-то к нему не пускали. Может быть, Аркадия? Или примерещилось? Очередной звонок из квартиры хирурга с жалобами на шум. Что-то надо делать. Его кладут в большой комнате на маленькую тахту, перенесенную из кабинета. Чтобы не дергался, слегка привязали простынями. Ладно, пускай завтра в больницу... Завтра перетекает в сегодня. Душная полночь с четверга на пятницу. Наступает двадцать пятое июля 1980 года - самый короткий день в жизни Владимира Высоцкого. Он спокоен - смирительные простыни уже не нужны, их убирают. Оксана в слезах к нему склоняется. - Не плачь... Вот я умру, что ты будешь тогда делать? - Я тогда тоже умру... - Ну тогда - ладно... Тогда - хорошо... Уходит Янклович. Теперь он остается только с Оксаной и Федотовым. Толя дал ему рюмочку и сам выпил - усталый, со смены вернулся. Потом попросили у Нисанова шампанского, тот принес. Главное теперь - до утра дотянуть. Оксана измаялась, надо дать ей отдохнуть: - Иди поспи... Оксана засыпает в маленькой комнате. Федотов задремал где-то здесь, на диване. Часа в три и к Высоцкому приходит сон - непродолжительный, но глубокий. Тишина. Покой. Ну и притомился же он за эти сорок два с половиной года!.. Открыл глаза. Темно. Еще не утро, спешить некуда. Можно поговорить с самим собой. Еще ничего не потеряно. Спадет жара, будет прохладная осень. Он начнет жить мудро и размеренно. Съездит в Америку. Серьезно займется литературным трудом. Закончит роман. Приведет в порядок песни. Может быть, напишет пьесу - а то и в стихах!.. Столько еще неперепробованных возможностей! На всех у него еще хватит времени. На Оксану и Марину. На детей. На родителей. На всех друзей - старых и новых. Скольких людей он еще встретит и поймет, сколько всего напишет для них, от их имени... Он не умирает, он просто очень устал. Жизнь возможна... Что-то мешает дышать, но сердце еще бьется. Да нет же, не бьется! Жуткая тишина будит Федотова, тот вскакивает, хватается за неподвижную руку. Пульса нет. Он зовет Оксану, и та вбегает в мертвую комнату. Высоцкий уже ушел. Прощание и возвращение Инфаркт миокарда произошел во сне. Это версия Анатолия Федотова, которому предстоит еще долго маяться муками совести, самому пройти через алкогольно-наркотический ад и умереть в 1992 году. Асфиксия, удушье. В результате чрезмерного применения седативных средств у больного были ослаблены рефлексы. Он задохнулся, когда у него запал язык. Федотов просто "проспал" своего пациента в роковую минуту. Это версия Станислава Щербакова и Леонида Сульповара. Истинная причина смерти гражданина Высоцкого В. С. пока остается неизвестной, поскольку его родители официально отказались от медицинского вскрытия тела. Они не хотели, чтобы факт наркомании приобрел гласность, и это можно понять (впрочем, Станислав Щербаков заявил, что Высоцкого наркоманом не считает). Может быть, специалисты будущего еще смогут по косвенным данным и свидетельствам выстроить объективную картину болезни и дать окончательный диагноз - подобно тому, как в конце двадцатого века была установлена причина смерти Моцарта (и навсегда опровергнута легенда о его отравлении коллегой-композитором). Пока же наличие разных версий приходится принять как данность. Но смерть поэта - это совсем другое дело, особенно в России. Это результат взаимодействия множества сил, земных и небесных. Это неминуемое следствие болевого соединения судьбы личности с судьбой целой страны. Обыденным житейским взглядом здесь ничего не увидишь. Каждый имеет право на собственное суждение о смерти Высоцкого, но ничье суждение не может претендовать на абсолютную истинность. Двадцать пятое июля, около четырех часов утра. Федотов звонит Янкловичу, Туманову. Янклович привозит бригаду из Института Склифосовского. Тело Высоцкого переносят в малую комнату, накрывают простыней. Приезжают Туманов с сыном, потом Абдулов. Звонят: Туманов - Нине Максимовне, Янклович - Семену Владимировичу, Абдулов - Марине Влади в Париж. Федотов едет в районную поликлинику, где есть карточка Высоцкого. Женщина-врач оформляет свидетельство о смерти - причина ее указана со слов Федотова. Приезжают Нина Максимовна и Семен Владимирович. Около десяти часов появляются Любимов и Боровский. Идут разговоры о месте похорон. Абдулов звонит Иосифу Кобзону. Кобзон пытается добиться в ЦК КПСС опубликования двух некрологов - в газетах "Вечерняя Москва" и "Советская культура". Потом вместе с Абдуловым в Моссовете получает разрешение похоронить Высоцкого на Ваганьковском кладбище. Вечером, перед началом спектакля "Десять дней, которые потрясли мир", Любимов объявляет зрителям о кончине Высоцкого. В "Вечерней Москве" опубликовано краткое сообщение - без заголовка, без фото, в черной рамке: Министерство культуры СССР, Госкино СССР, Министерство культуры РСФСР, ЦК профсоюза работников культуры, Всероссийское театральное общество, Главное управление культуры исполкома Моссовета, Московский театр драмы и комедии на Таганке с глубоким прискорбием сообщают о скоропостижной кончине артиста Владимира Семеновича Высоцкого и выражают соболезнование родным и близким покойного. Несмотря на отсутствие широкого официального оповещения, об этом к концу дня уже знают миллионы людей. Начинается беспрецедентное по масштабу, абсолютное по искренности прощание с самым популярным в стране человеком. Высоцкий - не кумир, не идол, он друг и собеседник разных людей, причем с каждым он говорил по отдельности. Впрочем, почему - говорил? Продолжает говорить. Вечером двадцать пятого его песни доносятся сквозь глушилки из радиоприемников, где западные русскоязычные станции вслед за траурным известием дают слово живому Высоцкому. "С намагниченных лент" поет он в десятках тысяч домов: для многих людей лучший способ заглушить боль - это включить любимую из песен. Реакция у соотечественников разная. Кто-то плачет, кто-то вынимает из холодильника бутылку и молча наполняет стакан, а кто-то просто вспоминает, что значат для него это имя и этот голос. Одни собираются во что бы то ни стало прийти и проститься с "Володей" (отчество известно отнюдь не всем), другие шлют из своих городов телеграммы в Театр на Таганке, третьи, не любящие похорон и поминок, после мгновенного эмоционального шока, уже переводят Высоцкого в своем сознании из современников в "вечные спутники" - поближе к Пушкину, Блоку, Пастернаку. Культура по сути своей не сентиментальна, для нее смерть поэта - всего лишь миг между его первой, короткой жизнью и тем, что называется "новая судьба, Vita Nuova" (слова Мандельштама в связи с годовщиной кончины Блока). В последующие два дня на Малой Грузинской снимается посмертная маска, идет подготовка к похоронам, обсуждаются вопросы, связанные с архивом, квартирой, дачей. Нелегкое испытание для близких, для тех, кто был связан с Высоцким родственными, дружескими и творчески-профессиональными узами. Чувство непоправимой потери усугубляется неизбежным раскаянием: "Жжет нас память и мучает совесть, у кого, у кого она есть". Каждый в эти дни подумал о том, что он лично мог бы сделать для того, чтобы хотя бы чуть-чуть продлить эту внешне беспутную, но такую внутренне целеустремленную и полнокровную жизнь. "Мне не стало хватать его только сейчас... " Сколько людей вспомнили в этот день строку Высоцкого, повернувшуюся новой смысловой гранью. "Народу было много", - часто говорил Высоцкий Туманову, вернувшись с очередного концерта. Народу было много на Таганской площади двадцать восьмого июля. У входа в театр стояли еще с предыдущего вечера. Из квартиры на Малой Грузинской гроб (самого дорогого образца, на профессиональном жаргоне - "шестерка") вынесли в четыре часа утра. Около дома играл оркестр студентов, обитателей консерваторского общежития, находящегося неподалеку. В реанимобиле из Института Склифо-совского гроб повезли к театру. Сцена затянута черным бархатом. Над ней - большой фотопортрет Высоцкого. Гроб стоит посередине, над ним занавес из спектакля "Гамлет". Высоцкий лежит в черном свитере (конечно же, не в том, в котором играл Гамлета, а в специально привезенном Мариной) и черных брюках, руки сложены на груди, длинные волосы зачесаны назад. Время от времени музыка сменяется голосом Высоцкого - фрагментом гамлетовского монолога: Что человек, когда его желанья - Еда и сон?Животное, не боле... Немногим удалось проститься с Высоцким здесь, внутри, прикоснуться к его руке. Десятки тысяч стоят на июльской жаре. Пространство вокруг театра огорожено железными барьерами. Несметное множество милиции. Иностранные кинооператоры снимают происходящее, представители райкома и КГБ пытаются им помешать. В театре начинается панихида. У открывающего ее Любимова срывается голос. Взволнованно и искренне говорит Михаил Ульянов, за ним - Золотухин, в конце - снова Любимов. В четыре часа Золотухин и Филатов выносят крышку гроба, затем гроб помещают на катафалк. Общий выдох, прощальный стон звучит в воздухе. Все тротуары, мостовая, крыши домов и киосков заполнены людьми. Катафалк едет по букетам цветов, которыми устлана улица. Могила вырыта у самого входа на Ваганьковское кладбище. Яркий закатный свет. Несколько прощальных слов произносит Дупак. На гроб возложена крышка, в жуткой тишине звучат удары молотков... Поминки на Малой Грузинской, потом - в театре, после спектакля "Мастер и Маргарита", - уже в полночь. Дупак говорит о том, что ни один билет на "Гамлета" с датой двадцать седьмое июля не был сдан в кассу. Точных статистических данных о числе людей, пришедших на Таганку двадцать восьмого июля, нет. Десятки тысяч. Тем более нет данных о том, сколько людей пережили смерть Высоцкого как личную трагедию, - тут счет идет на сотни тысяч, если не на миллионы. Ясно одно: уход Высоцкого сразу стал его возвращением. Что за люди пришли прощаться с Высоцким, сохранив как драгоценную реликвию билеты на несостоявшийся спектакль? Давайте, вернувшись к тому печальному утру, присмотримся к двум из них, стоящим рядом, но незнакомым друг с другом. Один - приезжий интеллигент, среднего роста, тридцати с чем-то лет, в очках, со спортивной сумкой, где рядом с очередной "запрещенной" книгой всегда лежит портативный магнитофон. Другой - примерно того же возраста высоченный длинноволосый скандинав с видеокамерой в руках. Оба, так сказать, типичные представители той человеческой породы, которая столько лет незримо соучаствовала в творчестве Высоцкого и через которую теперь непосредственно осуществляется, проявляется то, что мы называем творческим бессмертием. Читатели Высоцкого У кандидата физико-математических наук Сергея Борисова имелся театральный билет с красным квадратиком и датой "27 июля". Отныне билет будет вечно храниться в одной из многочисленных папок с наклейкой "ВВ", точнее, в главной из них. Вместе с шестью автографами Владимира Семеновича на фотографиях и программках. Не успел он получить еще один автограф - на сочиненной им таблице "Спортлото, или Мироздание по Высоцкому". Сергей задумал ее давно, последние полгода составлял, обсуждая с друзьями, вносил поправки и уточнения. Пятнадцатого июля начертил на листе ватмана, хотел с ней подойти к Высоцкому на концерте в Подлипках шестнадцатого числа и сделать ВэВэ скромный подарок. А потом пожадничал (никогда он себе этого не простит) и решил изготовить второй экземпляр - первый отдать Высоцкому, а на втором попросить его расписаться. Не поехал Сергей в Подлипки... Можно было еще восемнадцатого июля подстеречь ВэВэ до или после "Гамлета", у служебного входа Таганки, но билета тогда у него не было, а до следующего спектакля оставалось всего каких-то девять дней... Таблица почти шуточная, но с долей правды - как шуточные песни Высоцкого. Может быть, она хоть чуточку развлекла бы поэта, подняла его настроение на какую-то десятую долю градуса... Об этом лучше теперь не думать. Но и после двадцать пятого июля эта игровая схемка смысла не потеряла и к большому разговору о Владимире Высоцком имеет отношение. Итак, с чего это началось? Приступая к исполнению своих спортивных песен, Высоцкий нередко говорил, что к концу жизни их у него будет сорок девять - как в "Спортлото". Но, конечно, такой простой и прямолинейной задачи он перед собой не ставил. Эта банальная лотерейная таблица привлекла внимание поэта своей замкнутостью, завершенностью и универсальностью. Полная картина спорта как такового. К тому же каждая спортивная песня Высоцкого имеет второе дно. Конькобежец, которого заставили бежать на длинную дистанцию, - это наш советский труженик, которого замордовали заведомо невыполнимыми планами. Прыгун в длину - это человек больших внутренних возможностей, которому мешает дурацкая черта, которую по дурацким спортивным правилам нельзя заступать (кстати, он шлет привет тому самому Волку, который прорвался за флажки). Сентиментальный боксер - это гуманист в бесчеловечном мире (как и "тот, который не стрелял"). Слово за слово, песня за песню - и картина всей человеческой жизни выстраивается. То, что Высоцкий - универсал, энциклопедист, - это мы уже с начала семидесятых годов заметили. "Нет, ты смотри: у Высоцкого все есть, прямо как в той Греции! Преступный мир, война, политика, спорт, горы, море, история. Библия, фольклор, литература от Шекспира и Пушкина до Шукшина... " И уже следили, как пополняется каждая ячейка: вот еще одна спортивная песня, вот еще одна "любовь в такую-то эпоху", вот он снова к военной теме вернулся. Сначала Сергей стал составлять "Высоцкую энциклопедию": Автомобиль, Баня, Высота, Горизонт... А потом понял, что плоская получается картина. Нужна модель не статическая, а динамическая. Назвать мир Высоцкого энциклопедией - слишком очевидно и элементарно. Это все равно, что о красивой женщине сказать: "все при ней". Ты разгадай тайну красоты и гармонии. Объемная и живая картина будет, если мы заветное "сорок девять" представим как семь на семь. Значит, смотрите: в этой таблице по вертикали представлены тематические циклы песен Высоцкого. Начинаем, естественно, с так называемых блатных, из-за которых Владимир Семенович столько натерпелся: всю жизнь должен был пояснять, что не был уркаганом. Для простоты и ясности назовем этот тематический слой - "Преступление и наказание". Потом пошла военная тема - это ведь не только о Великой Отечественной, так что уместно будет дать опять-таки обобщенное название - "Война и мир". Спортивная тема органичным образом смыкается с горной и морской - испытание человека в экстремальных условиях, так что все это будет одной строкой. Звери, птицы, насекомые у Высоцкого - это всегда мы с вами, один знакомый филолог посоветовал назвать по-научному - "Аллегорическая фауна". Затем идут сказки, над которыми Высоцкий работал постоянно - и чужие обрабатывал, и свои сочинял. Потом - быт (не только советский, но и общечеловеческий). Ну и наконец "Бытие" - это философская поэзия, раздумья о жизни и ее смысле, о смерти, о судьбе, о любви и ненависти. Эти высокие материи присутствуют и в предыдущих циклах, но здесь они не в подтексте, а выведены наружу. Такова одна координата мира Высоцкого. А в каждой теме идет движение мысли в едином направлении - оно в таблице нашей развернуто слева направо. 1. Личность у Высоцкого начинается с поступка - когда человек делает первый шаг, расходящийся с общими представлениями и нормами. Вор не идет воровать, солдат не стреляет, боксер не бьет человека по лицу, волк выбегает за флажки, опальный стрелок не хочет убивать вепря, а потом отказывается от королевской дочки, муж "Марины Влади" убегает от нее в ограду к бегемотам, символический водитель выбирается из чужой колеи, наконец сам автор (или "лирический герой") убегает от Нелегкой и Кривой, от фатума. 2. Теперь он отстаивает свое "Я", суверенность своей личности - второй столбец так и называется "Я". Тут мы находим и Иноходца, и непокорного Жирафа, и Гамлета, и ушедшего "из дела" артиста Высоцкого. Таковы же по сути и грустный гармонист в "Смотринах", и даже слесарь шестого разряда, углубившийся в одиночество. Не согласны? Но посмотрите, как он похож на героя песни "Сыт я по горло... ". А Стругацкие, между прочим, в романе "Гадкие лебеди" вложили этот с виду простонародный монолог в уста поэта Виктора Банева, который у них символизирует, так сказать, творческую интеллигенцию. 3. Дальше - "Двое". Это равноправное единение двух личностей в дружбе или любви. Живая душа всегда находит родственную душу - будь то ситуация трагическая ("Песня летчика"), комическая ("Мишка Шифман"), трагикомическая ("Зэка Васильев и Петров зэка"), драматическая ("Песня о друге"), романтическая ("Баллада о Любви")... 4. Соединились два "Я" в "Двое" - и пошла дальше цепная реакция. Возникает "Мы". Это высокое единство людей - не стадо, а совокупность индивидуальностей. Даже в "блатном" цикле, в песне "За меня невеста... " такая романтика присутствует: "За меня ребята отдадут долги... " - и в конце: "... Как меня обнимут и какие песни мне споют". Как в жизни самого Высоцкого формировалось это "Мы" - можно судить по "Большому Каретному" и "Балладе о Детстве". Особенно прочное "Мы" рождается в испытаниях: "Черные бушлаты", "Здесь вам не равнина... ", "Баллада о борьбе". Даже сказочная нечисть тянется к человеческому общению - об этом шуточная песня "От скушных шабашей... ". Бывает, однако, негативное "Мы", обезличивающее всех и каждого, чему посвящены, например, "Гербарий" и "Старый дом". Тем не менее вектор смыслового движения единый - от личного к общему. 5. И выводит этот вектор авторскую мысль на еще более высокий уровень - это уже не "Мы", а - "Мир". В "блатном" цикле Уголовный кодекс становится универсальной книгой человеческих судеб. В военной тематической группе такова песня "Мы вращаем Землю", где солдаты не просто родину защищают, а восстанавливают порядок во Вселенной, направляют вращение нашей планеты. "Прощание с горами" - это мечта о недосягаемом. "Заповедник" и "Песня о нотах" - о внутренней парадоксальности миропорядка. Есть здесь и сугубо отрицательный "антимир" ("Странная сказка"), и амбивалентный мир-антимир, рай-ад ("Райские яблоки"). В общем, энергия глобального обобщения пронизывает все темы. 6. Но обобщения Высоцкого не сводятся к однозначно-категоричным утверждениям. На каждый предмет он умеет посмотреть сразу с двух точек зрения, учесть все возможные "за" и "против". Философский диалог взаимоисключающих идей и взглядов представлен в столбце "Pro at contra". В цикле "Преступление и наказание" такова песня "Я в деле", где поэт полностью перевоплощается в персонажа и до конца развивает его "этику": "... У нас для всех один закон, и дальше он останется таким", но мы отчетливо ощущаем противоположную позицию автора. В "Песне о звездах" сама идея героизма и утверждается, и подвергается сомнению. Утренняя гимнаст