и, кроме того, там подавали очистительное мороженое и богоугодные прохладительные напитки с маленькими иеродульскими сандвичами с треской. Монах вновь облачился в свою повседневную одежду с большой дырой на заднице, но он рассчитывал купить себе новый балахон с барыша, полученного с пяти тысяч дублезвонов. В придачу он только что облапошил оркестр, что он делал, собственно, всякий раз, и к тому же отказался выплатить гонорар дирижеру, поскольку последний помер до начала. Пузан и Шиш раздевали детищ Веры, чтобы убрать на место их костюмы. Шиш занимался исключительно девочками. Оба подшишика, работавшие по совместительству, уже ушли. Грузовик Мазил ожидал снаружи. Они готовились соскоблить желтую и фиолетовую краски и запихнуть их обратно в маленькие омерзительные горшочки. Радом с Коленом и Хлоей Ализе и Шику, Изиде и Николасу тоже пожимали руки. Пожимали руки им братья Де Маре. Когда Пегас заметил, что брат слишком уж приблизился к стоявшей с его стороны Изиде, он изо всех сил ущипнул его, извращенца, за ляжку. Теперь оставалось лишь с дюжину гостей -- близкие друзья Колена и Хлои, они должны были прийти на дневной прием. Бросив последний взгляд на украшенный цветами алтарь, все вышли из церкви и почувствовали, как свежий воздух бьет на паперти им в лицо. Хлоя закашлялась и поспешила спуститься по лестнице и забраться в теплую машину. В ожидании Колена она съежилась на подушках. Остальные, столпившись на паперти, наблюдали за отъездом музыкантов, их увозили в тюремной машине, поскольку все они были в долгу как в шелку. В машине они теснились как сельди в бочке и, чтобы за себя отомстить, дули в свои трубы, производя тем самым с молчаливого согласия и по поручению скрипачей омерзительный шум. XXIII Явственно квадратная по форме, с высокими потолками, комната Колена освещалась снаружи через оконный проем в полметра высотой, который проходил по периметру стен на расстоянии примерно метра двадцати сантиметров над уровнем пола. На полу лежал толстый светло-оранжевый ковер, а стены были обиты натуральной кожей. Но кровать стояла не на ковре, а на платформе, возведенной ровно посредине между потолком и полом. До нее добирались по маленькой приставной лестнице из вощеного сырокузского дуба, отделанной сплавом бронзы с латунью. Внутри подкроватной платформы был оборудован будуар. Там находились книги и удобные кресла, а также фотография последнего Долой-Ламы. Колен еще спал. Хлоя только что проснулась и теперь разглядывала его. С растрепанными волосами она казалась еще моложе. На кровати осталась лишь одна простыня, нижняя, все же остальное упорхнуло и разлетелось по всей комнате, хорошо прогретой огнем печных насосов. Сейчас Хлоя сидела, подтянув колени к подбородку, и терла глаза, потом потянулась и снова откинулась назад, подушка прогнулась под ее тяжестью. Колен лежал вытянувшись ничком, обхватив руками валик, и пускал слюну, словно старый младенец. Хлоя засмеялась и, встав на колени рядом с ним, сильно его встряхнула. Он проснулся, приподнялся на руках, сел и, не открывая глаз, ее обнял. Она весьма охотно смирилась с этим, направляя его в отборные места. Ее янтарная кожа была вкусна, как миндальное пирожное. Серая мышь с черными усами взобралась по лесенке и уведомила их, что Николас ждет. Они вспомнили о путешествии и выпрыгнули из кровати. Мышь воспользовалась их невниманием, чтобы почерпнуть побольше из подарочной коробки жевательного шоколада, которая валялась у изголовья кровати. Они быстро умылись, надели элегантные костюмы и поспешили на кухню. Николас пригласил их позавтракать в его владениях. Мышь последовала было за ними, но остановилась в коридоре. Она хотела посмотреть, почему солнца светили там не так ярко, как обычно, а при случае -- устроить им выволочку. -- Ну как, -- сказал Николас, -- хорошо ли вам спалось? У него самого были круги под глазами и довольно сумеречный цвет лица. -- Очень хорошо, -- сказала Хлоя и повалилась на стул, так как с трудом держалась на ногах. -- А тебе? -- спросил Колен, который поскользнулся и сел на пол, не делая никаких попыток вернуться в исходное положение. -- Я, -- сказал Николас, -- проводил домой Изиду, и она меня как следует напоила. -- Ее родителей не было дома? -- спросила Хлоя. -- Нет, -- сказал Николас. -- Но зато были две ее кузины, и они непременно хотели, чтобы я остался. -- А сколько им лет? -- лукаво спросил Колен. -- Не знаю, -- признался Николас. -- Но на ощупь я дал бы одной лет шестнадцать, а другой -- восемнадцать. -- Ты там и провел ночь? -- спросил Колен. -- Уф!.. -- сказал Николас. -- Они все трое слегка набрались, ну и... я должен был уложить их в постель. У Изиды такая широкая кровать... Оставалось еще одно место. Я не хотел вас будить и поэтому заснул с ними. -- Заснул?.. -- сказала Хлоя. -- Кровать, наверное, была очень жесткой, коли ты так плохо выглядишь... Николас не очень естественно закашляются и засуетился вокруг электрических аппаратов. -- Попробуйте-ка вот это, -- сказал он, чтобы сменить тему разговора. Это были начиненные бело- и черносливом абрикосы, залитые приторным, глазированным сверху сиропом. -- А машину-то ты сможешь вести? -- спросил Колен. -- Попробую, -- сказал Николас. -- Вкусно, -- сказала Хлоя. -- Николас, бери тоже. -- Я предпочитаю что-нибудь укрепляющее, -- сказал Николас. На глазах у Колена и Хлои он изготовил себе чудовищное пойло. Он взял белого вина, ложку уксуса, пять яичных желтков, две устрицы и сто граммов рубленого мяса, приправленного сливками и щепоткой гипосульфита натрия. Все это исчезло в его глотке со звуком хорошо разогнанного циклотрона. -- Ну как? -- спросил Колен, который чуть не задохнулся от смеха, глядя на гримасу Николаса. -- Нормально... -- с усилием выдавил Николас. И в самом деле, круги у него из-под глаз вдруг исчезли, как будто его физиономию протерли бензином, а цвет лица заметно прояснился. Он всфыркнул, сжал кулаки и покраснел. Хлоя следила за ним с легкой тревогой. -- У тебя не болит живот? А, Николас? -- Нисколько!.. -- заорал Николас. -- С этим по кончено. Подаю вам следующее блюдо, и уходим. XXIV Большой белый автомобиль осторожно прокладывал себе путь через дорожные рытвины. Колен и Хлоя сидели на заднем сиденье и с неясной тревогой разглядывали пейзаж. Небо нависло совсем низко, красные птицы летали вровень с телеграфными проводами, поднимаясь и спускаясь вместе с ними, и их пронзительные крики отражались от свинцовой воды луж. -- Почему мы свернули? -- спросила Колена Хлоя. -- Так короче, -- сказал Колен. -- Да по-другому и не проехать. Обычная дорога совсем сносилась. Все предпочитали ее, потому что там всегда хорошая погода, и в результате остался только этот путь. Не беспокойся. Николас отлично водит машину. -- Да, но этот свет... -- сказала Хлоя. Ее сердце билось быстро, будто сжатое в слишком жестком корпусе. Колен обнял Хлою одной рукой и ухватился пальцами за ее изящную шею под волосами -- так, как берут маленького котенка. -- Да, -- сказала Хлоя и, так как Колен ее щекотал, втянула голову в плечи, -- трогай меня, одной мне страшно... -- Хочешь, я подниму желтые стекла? -- сказал Колен. -- Подними разноцветные... Колен нажал зеленые, голубые, желтые, красные кнопки, и стекла соответствующих цветов заменили собой обычные стекла автомобиля. Казалось, что находишься внутри радуги; при проезде мимо очередного телеграфного столба на белой обивке плясали разноцветные тени. Хлоя почувствовала себя лучше. По обеим сторонам дороги тянулся чахлый короткошерстный мох выгоревшего зеленого цвета, время от времени попадалось кривое, растерзанное дерево. Ни одно дуновение ветра не морщило гладь грязи, вылетавшей из-под колес во все стороны. Николас старался изо всех сил, чтобы сохранить контроль за направлением движения, и с трудом удерживал машину на середине перепаханного шоссе. На мгновение он обернулся. -- Не унывайте, -- сказал он Хлое, -- осталось недолго. Скоро дорога изменится. Хлоя повернулась к правому стеклу и содрогнулась. Их разглядывало чешуйчатое животное, прислонившееся к одному из телеграфных столбов. -- Посмотри, Колен... Что это?.. Колен посмотрел. -- Не знаю, -- сказал он. -- Оно... У него совсем не злой вид... -- Это один из обходчиков телеграфных линий, -- сказал через плечо Николас. -- Они одеваются так, чтобы до них не добралась грязь. -- Это... Это так безобразно... -- пробормотала Хлоя. Колен обнял ее. -- Не расстраивайся, Хлоя, это просто-напросто человек... Почва под колесами становилась все тверже. Неясный отблеск слегка подкрасил горизонт. -- Посмотри, -- сказал Колен. -- Солнце... Николас отрицательно покачал головой. -- Это медные рудники, -- сказал он. -- Мы через них проедем. Сидевшая рядом с Николасом мышь навострила уши. -- Да, -- сказал Николас. -- Сейчас станет жарко. Дорога несколько раз повернула. Грязь начинала дымиться. Машину окружал пропахший медью белый пар. Затем грязь совсем затвердела, и сквозь нее проступило шоссе, растрескавшееся и запыленное. Далеко впереди воздух колебался, как над большой печью. -- Мне здесь не нравится, -- сказала Хлоя. -- Нельзя ли проехать стороной? -- Другой дороги нет, -- сказал Колен. -- Не хочешь ли книгу Гуффе?.. Я взял ее с собой... Рассчитывая все купить по дороге, они не захватили никакого другого багажа. -- Опустим цветные стекла? -- добавил он. -- Да, -- сказала Хлоя. -- Теперь свет уже не такой скверный. Внезапно дорога вильнула еще раз, и они очутились посреди медных рудников, с обеих сторон ярусами громоздившихся друг над другом. Необъятные пространства зеленоватой меди до бесконечности развертывали свою иссушенную поверхность. Сотни людей, одетых в непроницаемые комбинезоны, копошились вокруг огней. Другие громоздили в правильные пирамиды топливо, которое беспрестанно подавалось электрическими вагонетками. Под воздействием тепла медь плавилась и текла красными ручейками, обрамленными бахромой ноздреватых и твердых как камень шлаков. Повсюду ее собирали в большие резервуары, откуда затем откачивали машинами и переливали по овальным трубам. -- Какая ужасная работа! -- сказала Хлоя. -- За нее хорошо платят, -- сказал Николас. Несколько человек остановились поглазеть на проходящий автомобиль. В их глазах сквозила слегка насмешливая жалость. Они были большие и сильные, вид у них был невозмутимый. -- Мы им не нравимся, -- сказала Хлоя. -- Уедем отсюда. -- Они работают... -- сказал Колен. -- Это не довод, -- сказала Хлоя. Николас увеличил скорость. Автомобиль несся по растрескавшемуся шоссе под шум механизмов и расплавленной меди. -- Сейчас выедем на старую дорогу, -- сказал Николас. XXV -- Почему в них столько презрения? -- спросила Хлоя. -- Работать не так уж и хорошо... -- Их приучили к мысли, что надо работать, -- сказал Колен. -- И вообще считается, что работа -- это благо. В действительности же никто так не думает. Работают просто по привычке и чтобы не думать. -- Во всяком случае, выполнять работу, которую могли бы делать машины, -- полный идиотизм. -- Машины-то нужно еще построить, -- сказал Колен. -- Кто это сделает? -- О! Конечно, -- сказала Хлоя. -- Чтобы появилось яйцо, нужна курица, но коли у тебя есть курица, можно получить целую кучу яиц. Стало быть, лучше начинать с курицы. -- Следовало бы разобраться, -- сказал Колен, -- что мешает построить машины. Вероятно, не хватает времени. Люди тратят время на то, чтобы жить, и у них не остается его на работу. -- Уж не наоборот ли? -- сказала Хлоя. -- Нет, -- сказал Колен. -- Найди они время построить машины, и больше им не надо было бы ничего делать. Я хочу сказать, что они работают, чтобы жить, вместо того чтобы работать над постройкой машин, которые дали бы им возможность жить не работая. -- Как сложно, -- призналась Хлоя. -- Нет, -- сказал Колен. -- Очень даже просто. Все это, конечно, не сразу. Но столько времени уходит на изготовление вещей, которые изнашиваются... -- А ты не думаешь, что рабочие предпочли бы остаться у себя дома и обнимать своих жен, или пойти в бассейн, или поразвлечься? -- Нет, -- сказал Колен. -- Нет, потому что они не думают об этом. -- Но разве они виноваты, что верят, будто работать -- хорошо? -- Нет, -- сказал Колен, -- не виноваты. Все из-за того, что им вдолбили: "Работа -- святое, работа -- это замечательно, это прекрасно, превыше всего, только рабочие и имеют право на все". Только устраивают-то все так, чтобы заставить их работать все время, и поэтому они не могут этим своим правом воспользоваться. -- Но тогда выходит, они дураки? -- сказала Хлоя. -- Да, дураки, -- сказал Колен. -- Именно поэтому они и идут на поводу у тех, кто внушает им, что работа -- самое главное. Это не дает им поразмыслить, как избавиться от необходимости работать. -- Поговорим о чем-нибудь другом, -- сказала Хлоя. -- Эта тема меня вымотала. Скажи, тебе нравятся мои волосы... -- Я тебе уже говорил... Он посадил ее к себе на колени. Он снова чувствовал себя вполне счастливым. -- Я тебе уже говорил, что ты мне очень нравишься и в целом, и в частностях. -- Ну тогда давай, переходи к частностям, -- сказала Хлоя, отдаваясь в руки Колену, ласковая, как уж. XXVI -- Пардон, Месье, -- сказал Николас. -- Не желает ли Месье, чтобы мы здесь вышли? Автомобиль остановился перед расположенным у дороги отелем. Дорога была что надо, с наведенным фотогеничными бликами муаром, с совершенно цилиндрическими деревьями по обеим сторонам, со свежей травой, солнцем, с коровами на полях, трухлявыми загородками, цветущими шпалерами, яблоками на яблонях и маленькими кучами опавших листьев, со снегом там и сям, чтобы разнообразить пейзаж, с пальмами, мимозами и кедрами в саду отеля и со взъерошенным рыжим мальчуганом, который гнал куда-то двух баранов и пьяную свинью. С одной стороны дороги был ветер, с другой не было. Выбирали ту, которая нравилась. Тень давало лишь каждое второе дерево, и только в одной из двух канав водились лягушки. -- Да, выходим, -- сказал Колен. -- Все равно мы не доберемся сегодня до Юга. Николас открыл дверцу и спешился. На нем был красивый шоферский костюм из свиной кожи и элегантная форменная каскетка. Он отступил на два шага и осмотрел машину. Колен и Хлоя тоже вышли. -- Наш экипаж изрядно испачкан, -- сказал Николас. -- Та самая грязь, через которую мы проезжали. -- Ну и пусть, -- сказала Хлоя, -- его помоют в отеле... -- Зайди и посмотри, есть ли у них свободные комнаты, -- сказал Колен, -- и хорошо ли здесь кормят. -- Слушаюсь, Месье, -- сказал Николас, поднося руку к каскетке; сегодня он доводил всех своими манерами еще сильнее, чем обычно. Он толкнул калитку из вощеного дуба и почему-то вздрогнул, ощутив под рукой ее обитую бархатом ручку. Гравий прохрустел у него под ногами, и он поднялся на пару ступенек. Застекленная дверь поддалась его напору, он исчез внутри. Жалюзи были спущены, и из отеля не доносилось ни звука. Солнце потихоньку припекало упавшие яблоки, заставляя их порождать малюсенькие зеленые и свежие яблоньки, которые тотчас расцветали и приносили еще более крохотные плоды. В третьем поколении различить можно было уже лишь что-то вроде зелено-розового мха, в котором, как шарики, катались мельчайшие яблочки. Несколько козявок зюзюкало на солнце, подчиняясь неясным заданиям, одним из которых было быстрое коловращение на одном месте. На ветреной стороне дороги под сурдинку гнулись злаки, с легкими трениями порхали листья. Несколько жесткокрылых пыталось плыть против течения, негромко шлепая по воздуху на манер колес парохода, держащего курс на Великие озера. Колен и Хлоя оставались на солнцепеке бок о бок, они молчали, и сердца у обоих бились в ритме буги. Застекленная дверь тихонько заскрипела. Вновь появился Николас. Его каскетка была сбита набекрень, костюм -- в беспорядке. -- Они выставили тебя вон? -- спросил Колен. -- Нет, Месье, -- сказал Николас. -- Они готовы принять Месье и Мадам и заняться машиной. -- Что с тобой стряслось? -- спросила Хлоя. -- Уф!.. -- сказал Николас. -- Хозяина не оказалось на месте... Меня приняла его дочь... -- Приведи себя в порядок, -- сказал Колен. -- Ты забыл о приличиях. -- Умоляю Месье простить меня, -- сказал Николас, -- но я подумал, что две комнаты стоят жертвы... -- Иди переоденься в штатское, -- сказал Колен, -- и говори нормально. Ты выматываешь мне все нервы на катушки!.. Хлоя остановилась поиграть с маленьким сугробом. Хлопья, белые и нежные, оставались белоснежными и не таяли. -- Посмотри, какой красивый, -- сказала она Колену. Под снегом росли примулы, васильки и маки-самосейки. -- Да, -- сказал Колен. -- Но ты зря трогаешь снег. Ты озябнешь. -- О нет, -- сказала Хлоя и закашлялась, будто кто-то раздирал шелковую ткань. -- Хлоя, -- сказал Колен, крепко прижимая ее к себе, -- не кашляй так, мне от этого больно! Она выпустила снег из рук, он падал медленно, как пух, и снова заблестел на солнце. -- Не нравится мне этот сугроб, -- пробормотал Николас. Но тут же снова овладел собой. -- Прошу Месье простить мне эту вольность речи. Колен стянул с ноги туфлю и швырнул ее в Николаса, а тот как раз нагнулся, чтобы соскоблить крохотное пятнышко со своих брюк; услышав звон разбитого стекла, он выпрямился. -- О! Месье... -- с упреком сказал Николас, -- это окно комнаты Месье!.. -- Ну что ж, ничего не поделаешь! -- сказал Колен. -- Не надо будет проветривать... А тебе впредь наука -- не рассусоливай, как идиот... Он поскакал на одной ноге к двери отеля, Хлоя ему помогала. Разбитое стекло уже начало отрастать. По краям рамы образовалась тонкая кожица, переливающаяся, как опал, радужными бликами изменчивых и смутных цветов. XXVII -- Ты хорошо спал? -- спросил Колен. -- Неплохо, а ты? -- сказал Николас, бывший на сей раз в штатском. Хлоя зевнула и взяла кувшинчик с каперсиковым сиропом. -- Мне мешало спать стекло, -- сказала она. -- Оно не закрылось? -- спросил Николас. -- Не совсем, -- сказала Хлоя. -- Родничок еще не совсем зарос и пропускает потрясающий сквозняк. К утру у меня была полная грудь этого снега... -- Безобразие, -- сказал Николас. -- Ну и головомойку же я им задам. Кстати, уезжаем сегодня? -- Во второй половине дня, -- сказал Колен. -- Надо будет переодеться в шоферскую форму, -- сказал Николас. -- Ох! Николас... -- сказал Колен. -- Если ты опять... я... -- Да, -- сказал Николас, -- но не сейчас. Он проглотил свою чашку сиропа и прикончил тартинки. -- Совершу-ка я обход кухни, -- провозгласил он, поднимаясь и поправляя узел галстука и воротник при помощи складного коловорота. Он вышел из комнаты, и звук его шагов постепенно затих в направлении, вероятно, кухни. -- Что ты собираешься делать, моя Хлоя? -- спросил Колен. -- Целоваться, -- сказала Хлоя. -- Несомненно!.. -- ответил Колен. -- Ну а потом? -- Потом, -- сказала Хлоя, -- я не могу этого сказать громко. -- Хорошо, -- сказал Колен, -- ну а потом? -- Потом, -- сказала Хлоя, -- пора будет обедать. Возьми меня на руки. Мне холодно. Этот снег... В комнату неясной позолотой вошло солнце. -- Здесь не холодно, -- сказал Колен. -- Нет, -- сказала, прижимаясь к нему, Хлоя, -- но мне зябко. Потом... потом я напишу Ализе... XXVIII Уже в самом начале улицы толкалась толпа желающих пробраться в зал, где Жан-Соль читал свою лекцию. Желающие прибегали к самым изощренным уловкам, чтобы обмануть бдительный надзор санитарного кордона, призванного проверять подлинность пригласительных билетов, так как в обращение были пущены десятки тысяч подделок. Некоторые прибывали в похоронных дрогах, жандармы втыкали тогда в гроб длинную стальную пику, пригвождая их на веки вечные к дубу, и они уже не могли выйти из гроба до самого погребения; несправедливо это было лишь по отношению к случайно затесавшимся всамделишным мертвецам, саваны которых оказывались после этого в плачевном виде. Другие выбрасывались с парашютом из специального самолета (а в Бурже тоже бились, чтобы попасть в него). Эти служили мишенью для пожарной команды, которая при помощи брандспойтов оттесняла их на сцену, где они самым жалким образом проваливались и тонули. Наконец, третьи пытались пробраться через канализацию. Но как только они хватались за край тротуара, чтобы выбраться на поверхность, их сбрасывали обратно, нанося подкованными башмаками жестокие удары прямо по суставам пальцев; остальное довершали крысы. Но ничто не могло обескуражить этих одержимых, хотя нужно признать, что среди утонувших не было тех, кто продолжал свои попытки, и наоборот; и ропот толпы поднимался к зениту, отражаясь от облаков замогильными раскатами. Только правоверные, записные завсегдатаи да свои в доску имели настоящие билеты, отличить которые от поддельных не составляло никакого труда; поэтому они беспрепятственно шагали по выгороженному вдоль домов узкому проходу, через каждые полметра охраняемому замаскированным под сервотормоз тайным агентом. Их тем не менее набралось очень много, и вновь приходящие ежесекундно, ежеминутно внедрялись в уже переполненный зал. Шик находился на месте со вчерашнего дня. На вес золота он откупил у привратника право его заменить и, чтобы сделать такую замену возможной, сломал запасным костылем вышеуказанному привратнику левую ногу. Когда речь шла о Партре, Шик не жалел денег. Вместе с ним прихода докладчика ждали Ализа и Изида. Боясь пропустить событие, они даже провели здесь ночь. Шик в темно-зеленой униформе привратника был до невозможности обольстителен. С тех пор как он вступил во владение двадцатью пятью тысячами дублезвонов Колена, он стал очень небрежно относиться к своей работе. Публика, теснившаяся здесь, обладала весьма характерной внешностью. Взгляд то и дело натыкался на скользкие физиономии в очках, взъерошенные волосы, желтоватые окурки, объедки нуги, ну а что касается женщин -- на тощенькие невзрачные косы, обмотанные вокруг черепа, и куртки на меху, одетые прямо на голое тело; в их вырезах время от времени можно было заметить кусочки грудей на темном фоне. В большой зал первого этажа, потолок которого был наполовину застеклен, наполовину расписан фресками тяжелой воды, коим с легкостью удавалось заронить в присутствующих сомнение в пользе экзистенции, населенной столь обескураживающими женскими формами, набивалось все больше и больше народа; пришедшим поздно только и оставалось, что стоять в глубине на одной ноге, пользуясь второй для отпихивания напирающих соседей. Взоры выжатой как лимон толпы притягивала специальная ложа, где во главе целой свиты восседала герцогиня де Бонвуар; своей высокопробной роскошью она словно издевалась над сиюминутностью индивидуальных усилий шеренги философов, которые замерли на пуантах, как и их складные, а может, и раскладные стульчики. Час лекции приближался, и толпу все более и более лихорадило. В глубине зала потихоньку нарастал галдеж, несколько студентов старались посеять в умах присутствующих сомнения, декламируя во весь голос уклончиво изуродованные пассажи из "Нагорной отповеди" баронессы Орци. Но. Жан-Соль приближался. На улице бибикнул слоновий хобот, и Шик высунулся из окна привратницкой. Вдалеке, в бронированном паланкине, под которым в лучах красной фары причудливо морщилась бугорчатая слоновья спина, возник силуэт Жан-Соля. В углах паланкина наготове замерли отборные снайперы, вооруженные алебардами. Размашистыми шагами слон прокладывал себе путь через толпу, неумолимо приближалось глухое шарканье четырех столбообразных ног, движущихся по раздавленным телам. Перед дверью слон опустился на колени, и снайперы сошли с него вниз. Партр грациозно спрыгнул в середину образованной ими пары лелограммов, и, расчищая путь ударами алебарды, они стали продвигаться к эстраде. Полицейские закрыли дверь, и Шик, толкая перед собой Изиду и Ализу, бросился в потайной коридор, кончавшийся позади эстрады. Задник эстрады был украшен обивкой из бородавчатого бархата, в котором Шик проделал смотровые дыры. Они уселись на подушки и стали ждать. Не более чем в метре от них Партр готовился прочесть свою лекцию. От его гибкого аскетического тела исходило необыкновенное излучение, и публика, захваченная грозным очарованием малейшего его жеста, с тревогой ждала старта. Многочисленными были случаи обмороков, вызванные внутриутробной экзальтацией, которая особенно сильно овладела женской половиной публики, и со своего места Ализа, Изида и Шик ясно слышали прерывистое дыхание двух дюжин энтузиастов, которые пробрались под эстраду и на ощупь раздевались, чтобы занимать меньше места. -- Помнишь? -- спросила Ализа, с нежностью глядя на Шика. -- Еще бы, -- сказал Шик. -- Именно там мы и познакомились... Он нагнулся к Ализе и сладко поцеловал ее. -- Вы были внизу? -- спросила Изида. -- Да, -- сказала Ализа. -- Было очень приятно. -- Не сомневаюсь, -- сказала Изида. -- А это что такое. Шик? Шик в это время распаковывал стоявший рядом с ним большой черный ящик. -- Звукописец, -- сказал он. -- Я купил его в предвкушении лекции. -- О! -- сказала Изида. -- Какая хорошая мысль!.. Теперь можно и не слушать!.. -- Да, -- сказал Шик. -- А вернувшись домой, если захочется, можно слушать его хоть целую ночь, но мы этого делать не будем, чтобы не запилить диски. Я их сначала продублирую, а еще, может быть, попрошу компанию "Крик хозяина" поставить мне коммерческий тираж. -- Должно быть, это стоило вам очень дорого -- сказала Изида. -- О! -- сказал Шик. -- Какое это имеет значение!.. Ализа вздохнула. Вздох ее был столь легок, что только она одна его и услышала... да и то с трудом. -- Ну вот!.. -- сказал Шик. -- Он начинает. Я поставил свой микрофон на стол вместе с микрофонами официального радио, никто ничего не заметил. Жан-Соль заговорил. Первые минуты не было слышно ничего, кроме бряцания затворов. Фотографы, фотокорреспонденты и киношники наслаждались вволю. Но тут одного из них опрокинуло отдачей его аппарата, и это вызвало ужасный беспорядок. Разъяренные собратья накинулись на него и молниеносно засыпали с ног до головы магниевым порошком. Ко всеобщему удовлетворению он исчез в ослепительной вспышке, а полицейские увели в тюрьму всех остальных. -- Чудесно! -- сказал Шик. -- Я остался единственным, у кого будет запись. Публика, которая вплоть до этого момента держалась почти спокойно, постепенно стала нервничать и каждый раз, когда Партр произносил слово, выражала свое преклонение перед ним громогласными криками и приветственно вопила, что весьма затрудняло понимание текста лекции. -- Не старайтесь уловить все, -- сказал Шик. -- На досуге послушаем запись. -- Тем более что отсюда ничего не слышно, -- сказала Изида. -- Он шумит, как мышь. Кстати, нет ли у вас новостей от Хлои? -- Я получила от нее письмо, -- сказала Ализа. -- Они наконец добрались? -- Да, но уже собираются назад, так как Хлое нездоровится, -- сказала Ализа. -- А Николас? -- спросила Изида. -- С ним все в порядке. Хлоя пишет, что он вел себя хуже некуда с дочерьми всех хозяев гостиниц, где дни останавливались. -- Он такой хороший, -- сказала Изида. -- Не понимаю, почему он повар. -- Да, -- сказал Шик, -- весьма странно. -- Почему? -- сказала Ализа. -- По-моему, лучше быть поваром, чем коллекционером Партра, -- добавила она, ущипнув Шика за ухо. -- Но Хлоя больна не тяжело? -- спросила Изида. -- Она не пишет, что с ней, -- сказала Ализа. -- у нее болит грудь. -- Хлоя такая прелестная, -- сказала Изида. -- Не могу себе представить, что она больна. -- Ой! -- выдохнул Шик. -- Смотрите!.. Часть потолка приподнялась, и появился ряд голов. Эту тонкую операцию осуществили пробравшиеся через крышу к самому витражу отважные поклонники. Их оказалось довольно много, задние напирали, и передним приходилось энергично цепляться за край отверстия. -- Они не ошиблись, -- сказал Шик. -- Лекция просто замечательная... Партр привстал и представил публике оплетенные соломой образцы блевотины. Настоящий успех выпал на долю самого красивого непереваренного яблока с красным вином. Теперь уже ничего не было слышно и позади бархатных кулис, где находились Ализа, Изида и Шик. -- Ну и в итоге, -- сказала Изида, -- когда они будут здесь? -- Завтра или послезавтра, -- сказала Ализа. -- Как давно мы их не видели! -- сказала Изида. -- Да, -- сказала Ализа, -- с самой свадьбы... -- Свадьба удалась, -- заключила Изида. -- Да, -- сказал Шик. -- Именно в тот вечер тебя проводил Николас... К счастью, в этот момент весь потолок как единое целое рухнул в зал, и это позволило Изиде не вдаваться в подробности. Поднялась густая пыль. Среди обломков штукатурки копошились, пошатывались и рушились белесые фигуры, задыхающиеся под нависшим над обломками тяжелым облаком. Партр перестал читать и смеялся от всего сердца, хлопая себя по ляжкам, он был счастлив, что ангажировал на это приключение столько народа. Он вдохнул здоровенный глоток пыли и закашлялся, как безумный. Шик, весь в лихорадке, крутил ручки своего звукописца. Из того выбился яркий зеленый блик, скатился на пол и исчез в щели паркета. За ним последовал второй, а затем и третий, и Шик вырубил ток как раз в тот момент, когда из мотора едва не выскочила какая-то гнусная многоножка. -- Что я делаю! -- сказал он. -- Он же заблокирован. Звук не проходит, пыль забила микрофон. Пандемониум в зале достиг апогея. Партр теперь пил прямо из графина и собирался уходить, поскольку только что прочел последний лист своего текста. Шик решился. -- Предложу-ка я ему выйти отсюда, -- сказал он. -- Ступайте вперед, я вас догоню. XXIX Проходя по коридору, Николас остановился. Солнца определенно плохо проникали внутрь. Казалось, что желтые керамические плитки потускнели и подернулись легкой дымкой, а лучи, вместо того чтобы отскакивать металлическими капельками, расплющивались о землю и стекали в скудные и вялые лужицы. Стены в солнечных яблоках блестели уже не так равномерно, как прежде. Мыши, казалось, были не особенно обеспокоены этими изменениями -- все, за исключением серой с черными усами; ее удрученный вид поразил Николаса. Он решил, что она сожалеет о внезапном возвращении, о знакомствах, которые могла бы завести по дороге. -- Ты недовольна? -- спросил он. Мышь с отвращением указала на стены. -- Да, -- сказал Николас. -- Тут что-то не так. Раньше было лучше. Не знаю, в чем дело. Мышь, кажется, чуть-чуть поразмыслила, затем покачала головой и недоуменно развела лапками. -- Я тоже не понимаю, -- сказал Николас. -- Три не три -- ничего не меняется. Наверно, виновата атмосфера -- она теперь разъедает их, что ли... Он постоял в задумчивости и в свою очередь покачал головой, а затем отправился дальше. Мышь скрестила лапки на груди и с отсутствующим видом принялась жевать, но тут же поспешно сплюнула, почувствовав вкус кошачьего чуингама. Продавец перепутал. В столовой завтракали Хлоя и Колен. -- Ну как? -- спросил Николас. -- Тебе лучше? -- Смотри-ка, -- сказал Колен, -- ты решился говорить как все? -- На мне не те туфли, -- объяснил Николас. -- Да, неплохо, -- сказала Хлоя. Глаза ее блестели, у нее был хороший цвет лица, да и выглядела она счастливой -- оттого, вероятно, что опять оказалась дома. -- Она слопала половину куриного торта, -- сказал Колен. -- Очень приятно, -- сказал Николас. -- На сей раз я обошелся без Гуффе. -- Что ты собираешься сегодня делать, Хлоя? -- спросил Колен. -- Да, -- сказал Николас, -- когда будем обедать, рано или поздно? -- Мне бы хотелось выйти с вами обоими, и с Изидой, и с Шиком и Ализой, и сходить на каток, и пройтись по магазинам, и устроить танцульки, -- сказала Хлоя, -- а еще купить себе зеленое приручальное кольцо. -- Хорошо, -- сказал Николас, -- тогда я сейчас же займусь кухней. -- Кухарничай в штатском, Николас, -- сказала Хлоя. -- Не представляешь, как это облегчит нам жизнь. К тому же ты сразу будешь наготове. -- Пойду возьму денег из сундука с дублезвонами, -- сказал Колен, -- а ты, Хлоя, позвони пока друзьям. Это будет чудесная вылазка. -- Уже звоню, -- сказала Хлоя. Она поднялась и подбежала к телефону. Поднесла к уху телефонную трубку и заухала, подражая крику неясыти, чтобы уведомить, что хочет говорить с Шиком. Нажав на маленький рычаг, Николас очистил стол; грязная посуда пустилась в путь, направляясь к раковине по большой пневматической трубе, скрывавшейся под ковром. Он вышел из комнаты и опять очутился в коридоре. Мышь, стоя на задних лапках, скоблила одну из потускневших плиток. Там, где она уже счистила накипь, плитка блестела как новая. -- Ну что ж! -- сказал Николас. -- Здесь ты преуспела!.. Замечательно. Запыхавшаяся мышь остановилась и показала Николасу кончики своих пальчиков, ободранные и окровавленные. -- Ох! -- сказал Николас. -- Ты себя мучаешь!.. Пошли, оставь это. В конце концов, здесь еще много солнца. Пошли, я сделаю тебе перевязку... Он разместил ее в нагрудном кармане, и она свесила наружу свои бедные искалеченные лапки, запыхавшаяся, с полузакрытыми глазками. Колен очень быстро крутил ручки своего сундука с дублезвонами и вполголоса напевал. Его больше не мучила тревога последних дней, и он ощущал в груди сердце в форме апельсина. Сундук был из белого мрамора, инкрустированного слоновой костью, с ручками из черно-зеленого аметиста. Ватерпас показывал шестьдесят тысяч дублезвонов. С маслянистым щелчком откинулась крышка, и Колен перестал улыбаться. Ватерпас, ранее блокированный неизвестно чем, после двух или трех колебаний остановился на тридцати пяти тысячах. Он погрузил руку в сундук и быстро удостоверился в точности последней цифры. Проделав в уме быстрый расчет, констатировал ее правдоподобность. Из ста тысяч он отдал двадцать пять Шику, чтобы тот женился на Ализе, пятнадцать тысяч за автомобиль, пять тысяч за церемонию... остальное разошлось само собой. Это его немного успокоило. -- Все нормально, -- громко сказал он, и собственный голос показался ему странно изменившимся. Он взял сколько было нужно, поколебался и усталым жестом положил половину обратно, потом захлопнул крышку. Ручки быстро крутились, издавая тихое, ясное позвякивание. Постучав по циферблату ватерпаса, Колен убедился, что он правильно показывает сумму содержимого. Затем он встал. Он простоял в неподвижности несколько мгновений, удивляясь величине сумм, которые пришлось потратить, чтобы дать Хлое то, что он считал ее достойным, и улыбнулся, подумав о растрепанной Хлое, утром, в постели, и о форме простыни на ее распростертом теле, и о янтарном цвете ее кожи, когда приподнимаешь простыню, -- и тотчас заставил себя думать о сундуке, потому что обо всем остальном думать было не время. Хлоя одевалась. -- Скажи, чтобы Николас сделал сандвичи, -- сказала она, -- и сразу же идем... Я назначила всем свидание у Изиды. Воспользовавшись просветом, Колен поцеловал ее в плечо и побежал предупредить Николаса. Тот уже оказал мыши первую помощь и теперь мастерил ей миниатюрную пару бамбуковых костыликов. -- Ну вот, -- заключил он. -- Ходи с ними до вечера, и все пройдет без следа и следствия. -- Что с ней? -- спросил Колен, гладя мышь по головке. -- Решила почистить плитки в коридоре, -- сказал Николас. -- Это ей удалось, но сама она пострадала. -- Не беспокойся, -- сказал Колен. -- Все наладится само собой. -- Не знаю, -- сказал Николас. -- Странно все это. Словно плиткам тяжело дышать. -- Все наладится, -- сказал Колен. -- Я, по крайней мере, так думаю... ведь никогда до сих пор такого не было? -- Нет, -- сказал Николас. Колен задержался на несколько мгновений у кухонного окна. -- Должно быть, обычный износ, -- сказал он. -- Не попробовать ли их сменить?.. -- Это обойдется очень дорого, -- сказал Николас. -- Да, -- сказал Колен. -- Лучше подождать. -- Что ты хочешь? -- спросил Николас. -- Не готовь ничего, -- сказал Колен. -- Только сандвичи... выходим сразу. -- Хорошо, -- сказал Николас, -- одеваюсь. Он опустил мышь на пол, и она заковыляла к двери, раскачиваясь между маленькими костылями. С обеих сторон торчали ее усы. XXX Со времени отъезда Колена и Хлои улица совершенно изменила свой вид. Теперь листья деревьев были большими, а дома сбросили с себя свой бледный зимний колорит, чтобы, перед тем как приобрести нежную летнюю бежевость, оттениться блекло-зеленым. Камни мостовой мягко пружинили под ногами, а воздух благоухал малиной. Было еще прохладно, но за голубоватыми стеклами окон уже установилась хорошая погода. Вдоль тротуаров выросли зеленые и голубые цветы, живительные соки змеились вокруг их тонких стеблей с легким влажным причмокиванием, как поцелуй улиток. Процессию открывал Николас. Одет он был в спортивный костюм из теплой шерсти цвета горчичного соуса, под ним виднелся свитер с высоким воротом, на груди которого был изображен лосось а ля Шамбор, в точности такой, каким он предстает на странице 607 "Поваренной книги" Гуффе. Желтые кожаные туфли Николаса с подошвами из прозрачного каучука почти не мяли растительность. Он старался шагать по двум бороздам, оставленным для проезда машин. За ним шли Колен и Хлоя, Хлоя держала Колена за руку и полной грудью вдыхала реявшие в воздухе запахи. На ней было простенькое платье из белой шерсти и короткая накидка из бензолированного леопарда, пятна которого, приглушенные обработкой, расплылись тонко лессированными ореолами и перекраивались в любопытные интерференции. Ее пенящиеся волосы свободно развевались и выделяли сладкий пар, ароматизированный жасмином и гвоздикой. Полузакрыв глаза, Колен направлялся на этот запах, и его губы сладко вздрагивали при каждой ингаляции. фасады домов слегка расслабились, отбросив свою суровую прямизну, и в результате внешность улиц временами сбивала Николаса с дороги, ему приходилось останавливаться и читать надписи на эмалированных дощечках. -- С чего начнем? -- спросил Колен. -- Пойдем по магазинам, -- сказала Хлоя. -- У меня всего одно платье. -- Ты не хочешь пойти к сестрам Калло, как обычно? -- сказал Колен. -- Нет, -- сказала Хлоя, -- я хочу пройтись по магазинам и купить себе готовые платья и вещи. -- Изида наверняка будет рада снова тебя увидеть, Николас, -- сказал Колен. -- Почему это? -- спросил Николас. -- Не знаю... Они свернули на улицу Сиднея Беше и оказались у дома Изиды. Перед дверью консьержка раскачивалась в механической качалке, мотор которой постреливал в ритме польки. Подобная система давно вышла из моды. Их встретила Изида. Шик и Ализа были уже на месте. Изида улыбнулась Николасу, она была в красном платье. Потом обняла Хлою, и тут же все перецеловались. -- Ты хорошо выглядишь, дорогая, -- сказала Изида. -- Я думала, ты больна. Теперь я успокоилась. -- Мне лучше, -- сказала Хлоя. -- Николас и Колен очень хорошо за мной ухаживали. -- Как поживают ваши кузины? -- спросил Николас. Изида покраснела до корней волос. -- Они требовали у меня новостей о вас чуть ли не каждый день, -- сказала она. -- Очаровательные девушки, -- сказал, слегка отвернувшись, Николас, -- но вы потверже. -- Да... -- сказала Изида. -- Ну, как путешествие? -- сказал Шик. -- Вполне сносно, -- сказал Колен. -- Поначалу дорога была очень плохой, но потом все уладилось. -- Все было хорошо, -- сказала Хлоя. -- Вот только снег... Она поднесла руку к груди. -- Куда идем? -- спросила Ализа. -- Если вы хотите, могу вкратце изложить вам лекцию Партра, -- сказал Шик. -- Ты много его накупил со времени нашего отъезда? -- спросил Колен. -- Ох!.. Нет... -- сказал Шик. -- А твоя работа? -- спросил Колен. -- Ох!.. Нормально... -- сказал Шик. -- У меня тут есть под рукой один субчик, и он заменяет меня, когда я вынужден отлучаться. -- Он делает это запросто так? -- спросил Колен. -- Ох!.. Почти, -- сказал Шик. -- Вы собираетесь сначала на каток? -- Нет, мы отправляемся по магазинам, -- сказала Хлоя. -- Но если мужчины хотят кататься... -- Это идея, -- сказал Колен. -- Я пойду с ними по магазинам, -- сказал Николас. -- Мне надо сделать несколько покупок. -- Ну и чудесно, -- сказала Изида. -- Но идемте же быстрее, чтобы осталось время немного покататься на коньках. XXXI Колен и Шик катались уже час, и на льду становилось все больше народа. Все те же девушки, все те же парни, те же падения и те же служки-чистильщики со скребками. Распорядитель прокрутил на вертушке старую песенку, выученную на протяжении нескольких недель всеми завсегдатаями наизусть. Он перевернул пластинку на другую сторону, которой, собственно, все и ждали, так как, в конце концов, его пристрастия были всем давным-давно известны, но запись внезапно оборвалась, и во всех громкоговорителях, кроме одного, диссидента, продолжавшего музицировать, раздался замогильный голос. Голос этот приглашал месье Колена по доброй воле пройти на контроль, ибо его просят к телефону. -- Что это может быть? -- сказал Колен. Он поспешил к бровке и зашагал по резиновой дорожке. Шик старался от него не отстать. Миновав бар, Колен зашел в кабинку контролера, где находился телефон. Пластиновожатый как раз с усилием обрабатывал щеткой одну из своих пластинок, чтобы удалить шероховатости, возникшие на ней в процессе пользования. -- Алло! -- сказал Колен, взяв трубку. Он слушал. Шик увидел, как он сначала удивился, а потом вдруг стал белым как лед. -- Что-то серьезное? -- спросил он. Колен сделал ему знак замолчать. -- Иду, -- сказал он в трубку и повесил ее. Стенки кабинки сжимались, и Колен выскочил, пока его не расплющило. Он бежал на коньках, его нога выворачивались во все стороны. Он подозвал подручного. -- Откройте побыстрее мою кабинку, номер 309. -- И мою, 311... -- добавил подоспевший Шик. Подручный, не слишком поспешая, отправился следом за ними. Колен обернулся, увидел его в добрых десяти метрах позади себя и остановился, дожидаясь, пока тот с ним не поравняется. Со всего маху он нанес зверский удар коньком ему под подбородок, и голова подручного скатилась с плеч в одну из вентиляционных труб машинного отделения; Колен между тем завладел ключом, который мертвец с отсутствующим лицом продолжал держать в руке. Открыв первую попавшуюся кабинку. Колен запихнул в нее тело, плюнул на него и бросился к номеру 309. Шик захлопнул оставленную им настежь распахнутой дверь. -- В чем дело? -- запыхавшись спросил он, заходя к Колену. Колен уже снял коньки и надел ботинки. -- Хлоя, -- сказал Колен. -- Она больна. -- Тяжело? -- Не знаю, -- сказал Колен. -- У нее был обморок. Он был уже совсем готов и убегал. -- Ты куда? -- крикнул Шик. -- Домой! -- крикнул Колен и исчез в гулком бетонном колодце лестницы. На другом конце катка люди выбирались из машинного отделения задыхаясь, поскольку вентиляция не функционировала, и падали без сил по обе стороны ледяной дорожки. Шик, остолбенев, с коньком в руке бессмысленно уставился на то место, где исчез Колен. Под дверью кабины номер 128 медленно извивался тонкий арык шипучей крови, и красный напиток начинал стекать на лед большими каплями, дымящимися и тяжелыми. XXXII Он бежал изо всех сил, и у него перед глазами люди медленно кренились, чтобы упасть, как кегли, растягивались на мостовой с мягким всплеском, как большой кусок картона, который упал плашмя. И Колен бежал, бежал, острый угол горизонта, сжатый между домов, бросался ему навстречу. Под его шаги опускалась ночь. Ночь из черной ваты, аморфная и неорганическая, и небо было без цвета, потолок, еще один острый угол; он бежал к вершине пирамиды, и сердце его застыло в перекрестье сечений не до конца загустевшей тьмы, но до его улицы было еще три других. Хлоя лежала, очень бледная, на их чудесном брачном ложе. Ее глаза были открыты, но дышала она с трудом. С ней была Ализа. Изида помогала Николасу, который, следуя Гуффе, приготовлял что-то укрепляющее, а мышь перетирала своими острыми зубами зерна травы, чтобы из них сварить постельное питье. Но Колен не знал, он бежал, он боялся: почему нельзя всегда оставаться вместе, нужно еще чего-то бояться, может быть, это несчастный случай, ее задавила машина, она будет лежать на своей кровати, я не смогу ее увидеть, мне не дадут войти, но вы, чего доброго, считаете, что я боюсь моей Хлои, я увижу ее вопреки вам, но нет. Колен, не входи. Может быть, она только ранена, тогда все пройдет, мы пойдем вместе в Лес, чтобы снова увидеть скамейку, я держал ее руку в своей, ее волосы рядом с моими, ее запах на подушке. Я всегда беру ее подушку, вечером мы за нее еще подеремся, моя ей слишком туга, под головой она остается совсем круглой, а я, я беру ее потом, когда она пропитывается ароматом ее волос. Никогда больше я не почувствую сладостного аромата ее волос. Тротуар стал перед ним на дыбы. Он перемахнул через него одним гигантским прыжком, он был на втором этаже, он поднялся, он открыл дверь, и все было тихо и спокойно, ни людей в черном, ни священников, покой ковров с серо-голубыми рисунками. Николас сказал ему: "Пустяки", и Хлоя улыбнулась, она была счастлива снова его видеть. XXXIII Вялая, доверчивая рука Хлои лежала в руке Колена. Она смотрела на него, ее чуть удивленные светлые глаза вселяли в него покой. У подножия платформы в комнате скапливались хлопоты, изо всех сил душившие друг друга. Внутри своего тела, внутри грудной клетки Хлоя чувствовала непроницаемую силу, враждебное присутствие, она не знала, как бороться, время от времени она кашляла, в надежде стряхнуть своего противника, вцепившегося в глубины ее плоти. Казалось, что, глубоко вздохнув, она заживо отдастся бесцветной ярости врага, его скрытой злокачественности. Грудь ее едва вздымалась, и прикосновение гладких простынь к длинным голым ногам придавало спокойствие ее движениям. Рядом с ней, слегка сгорбившись, сидел и смотрел на нее Колен. Входила ночь, превращалась в концентрические пласты темноты вокруг маленького светящегося ядра утонувшей у изголовья в стене лампы, прикрытой круглой пластинкой матового хрусталя. -- Поставь мне музыку, мой Колен, -- сказала Хлоя. -- Поставь то, что ты любишь. -- Это тебя утомит, -- сказал Колен. Он говорил откуда-то издалека, он плохо выглядел. Он только сейчас сообразил, что всю его грудь занимало сердце. -- Прошу тебя, -- сказала Хлоя. Колен поднялся, спустился по маленькой дубовой лесенке и зарядил автоматический аппарат. Громкоговорители были во всех помещениях. Он включил динамик этой комнаты. -- Что ты поставил? -- спросила Хлоя. Она улыбалась. Она и так это знала. -- Помнишь? -- спросил Колен. -- Помню... -- Тебе плохо? -- Терпимо... В том месте, где реки впадают в море, образуется гряда, через которую трудно переплыть, и бурные, покрытые пеной водовороты, в которых пляшут обломки погибших судов. Снаружи ночь, внутри свет лампы, воспоминания одно за другим выныривали из темноты, натыкались на свет и, то расплывчатые, то явные, показывали свои белые животы и посеребренные спины. Хлоя чуть-чуть приподнялась. -- Сядь рядом со мной... Он подошел к ней и устроился поперек кровати, голова Хлои покоилась на сгибе его левой руки. Кружева легкой рубашки вычерчивали на золотистой коже капризную сеть линий, нежно разбухавшую там, где начинались груди. Рука Хлои вцепилась в плечо Колена. -- Ты не сердишься? -- Почему я должен сердиться? -- Иметь такую вздорную жену... Он поцеловал доверчивую ключицу. -- Прикрой чуть-чуть руку, Хлоя. Ты озябнешь. -- Мне не холодно, -- сказала Хлоя. -- Слушай пластинку. В игре Джонни Ходжеса было что-то эфемерное, что-то необъяснимое и совершенно чувственное. Чувственность в чистом виде, освобожденная от всего телесного. Углы комнаты менялись, постепенно закругляясь под воздействием музыки. Колен и Хлоя покоились теперь в центре сферы. -- Что это было? -- спросила Хлоя. -- "The Mood to be Wooed", -- сказал Колен. -- Именно это я и чувствовала, -- сказала Хлоя. -- Но как зайдет к нам доктор, когда комната такой формы? XXXIV Николас пошел открывать. На пороге стоял доктор. -- Я доктор, -- сказал он. -- Ладно, -- сказал Николас. -- Если вам угодно, будьте добры проследовать за мною. Он потащил его за собой. -- Вот, -- заявил он, как только они вошли в кухню. -- Попробуйте это и скажите, что вы об этом думаете. Это было налитое в остекленевшее кремне-содо-известковое вместилище питье необычного цвета, отливающее царским пурпуром Кассия и зеленью синюшного мочевого пузыря с легким отклонением к голубизне зеленого хрома. -- Что это такое? -- спросил доктор. -- Питье... -- сказал Николас. -- Это понятно... но, -- сказал доктор, -- для чего предназначенное? -- Укрепляющее, -- сказал Николас. Доктор поднес стакан к носу, понюхал, загорелся, хлебнул, посмаковал, выпил и схватился обеими руками за живот, уронив свою докторскую сумку. -- Действует? А? -- сказал Николас. -- Ух!.. Да, -- сказал доктор. -- От этого можно подохнуть... Вы что -- ветеринар? -- Нет, -- сказал Николас, -- кулинар. Итак, в общем оно действует. -- И неплохо, -- сказал доктор. -- Я чувствую себя бодрее, чем раньше... -- Ступайте осматривать больную, -- сказал Николас. -- Теперь вы продезинфицированы. Доктор отправился в путь, но не лучшим образом. Казалось, что он в весьма малой степени оставался хозяином своих движений. -- Эге, -- сказал Николас, -- скажи-ка!.. Вы в состоянии провести осмотр? А? -- Ну да, -- сказал доктор, -- мне хотелось бы получить заключение собрата по профессии, ну я и попросил зайти Лопатолопа. -- Хорошо, -- сказал Николас. -- А теперь идите сюда. Он открыл дверь на служебную лестницу. -- Спуститесь на три этажа и повернете направо. Войдете внутрь -- и вы на месте... -- Хорошо, -- сказал доктор. Он начал спускаться и вдруг остановился. -- Но где я? -- Тут... -- сказал Николас. -- А! Хорошо!.. -- сказал доктор. Николас закрыл за ним дверь. Появился Колен. -- Что случилось? -- спросил он. -- Доктор. У него был вид идиота, ну я и сбыл его с рук. -- Но нам нужен какой-то доктор, -- сказал Колен. -- Конечно, -- сказал Николас. -- Должен прийти Лопатолоп. -- Это лучше, -- сказал Колен. Звонок зазвенел снова. -- Не беспокойся, -- сказал Колен. -- Я открою. В коридоре мышь вскарабкалась по его ноге и принялась взбираться ему на правое плечо. Он поспешил открыть дверь профессору. -- Добрый день! -- сказал тот. Под черным пиджаком он носил ярко-желтую рубашку. -- Физиологически, -- возвестил он, -- черное на желтом фоне соответствует максимальному контрасту. Добавлю, что это сочетание не утомляет взгляд, а на улице отпугивает машины. -- Несомненно, -- подтвердил Колен. Профессору Лопатолопу можно было дать лет сорок. Их он был способен снести, но не единого более. У него было бритое лицо с клинышком бородки, невыразительные очки. -- Не угодно ли Вам пройти за мной? -- предложил Колен. -- Не знаю, -- сказал профессор, -- я колеблюсь... Он все же решился. -- Кто болен? -- Хлоя, -- сказал Колен. -- А! -- сказал профессор, -- это напоминает мне одну мелодию... -- Да, -- сказал Колен, -- именно она. -- Хорошо, -- заключил Лопатолоп, -- пошли. Вам следовало бы сказать об этом раньше. Что с ней? -- Не знаю, -- сказал Колен. -- И я, -- заверил профессор, -- теперь я вполне могу вам в этом признаться. -- Но вы узнаете? -- с тревогой спросил Колен. -- Возможно, -- сказал профессор Лопатолоп с сомнением. -- Не мешало бы ее осмотреть... -- Так идемте... -- сказал Колен. -- Ну да... -- сказал профессор. Колен довел его почти до самой двери комнаты, как вдруг кое-что вспомнил. -- Осторожнее, -- сказал он. -- Она округлилась. -- Мне не привыкать, -- сказал Лопатолоп, -- она беременна?.. -- Да нет, -- сказал Колен, -- не мелите чепуху... комната шарообразная. -- Совсем как шар? -- спросил профессор. -- Вы ставили пластинку Эллингтона, не так ли? -- Да, -- сказал Колен. -- У меня их предостаточно, -- сказал Лопатолоп. -- Вы знаете "Slap Happy"? -- Я больше люблю... -- начал было Колен, но тут же вспомнил, что Хлоя ждет, и втолкнул профессора в комнату. -- Добрый день, -- сказал профессор. Он поднимался по лесенке. -- Добрый день, -- ответила Хлоя. -- Как поживаете? -- Как вам сказать, -- ответил профессор, -- время от времени меня очень мучит печень. Вам известно, что это такое? -- Нет, -- сказала Хлоя. -- Конечно, -- ответил профессор, -- у вас-то наверняка с печенью все в порядке. Он подошел к Хлое и взял ее за руку. -- Чуть горячевата, а?.. -- Я не чувствую. -- Да, -- сказал профессор, -- увы. Он уселся на кровать. -- Я вас выслушаю, если это вас не побеспокоит. -- Прошу вас, -- сказала Хлоя. Профессор вынул из саквояжа стетоскоп с усилителем и приложил капсулу к спине Хлои. -- Считайте, -- сказал он. Хлоя стала считать. -- Нет-нет, -- сказал доктор. -- После двадцати шести идет двадцать семь. -- Да, -- сказала Хлоя. -- Извините. -- Впрочем, достаточно, -- сказал доктор. -- Вы кашляете? -- Да, -- сказала Хлоя и закашляла. -- Что у нее, доктор? -- спросил Колен. -- Это серьезно? -- Гм... -- сказал профессор, -- что-то с правым легким. Но я не знаю, что именно... -- Ну и что же? -- Надо, чтобы она пришла ко мне для обследования, -- сказал профессор. -- Мне очень не хочется, чтобы она вставала, доктор, -- сказал Колен. -- Вдруг она будет чувствовать себя так же плохо, как сегодня? -- Нет, -- сказал профессор, -- сейчас это не так серьезно. Я вытешу вам рецепт, но ему придется следовать. -- Конечно, доктор, -- сказала Хлоя. Она поднесла руку ко рту и закашлялась. -- Не кашляйте, -- сказал Лопатолоп. -- Не кашляй, моя дорогая, -- сказал Колен. -- Я не могу удержаться, -- сказала Хлоя прерывающимся голосом. -- В легком у нее слышится странная музыка, -- сказал профессор. У него был слегка раздосадованный вид. -- Это в порядке вещей, доктор? -- спросил Колен. Тот дернул себя за бородку, и она с резким щелчком вернулась на свое место. -- Когда прийти к вам, доктор? -- спросил Колен. -- Через три дня, -- сказал профессор. -- Мне необходимо подготовить аппаратуру. -- Вы ею обычно не пользуетесь? -- спросила в свою очередь Хлоя. -- Нет, -- сказал профессор. -- Мне гораздо больше нравится строить миниатюрные модели самолетов, но меня все время вызывают, и в результате я занимаюсь одной и той же моделью уже целый год, и мне никак не выкроить время, чтобы ее закончить. В конце концов просто отчаиваешься!.. -- Без сомнения, -- сказал Колен. -- Истинные акулы, -- сказал профессор. -- Я сравнил бы себя с несчастной жертвой кораблекрушения, чью дрему поджидают эти прожорливые чудовища, чтобы опрокинуть ее утлый челн. -- Красивый образ, -- сказала Хлоя и засмеялась, тихо, чтобы не закашляться вновь. -- Осторожно, малышка, -- сказал профессор, положив руку ей на плечо. -- Это глупейший образ, так как, по словам "Домостроя" от 15 октября 1944 года, вопреки общепринятому мнению, только три-четыре из тридцати пяти известных видов акул являются людоедами. К тому же они реже нападают на человека, чем он на них... -- Вы так красиво говорите, доктор, -- сказала восхищенная Хлоя. Профессор ей очень нравился. -- Это все "Домострой", -- сказал доктор. -- Я тут ни при чем. С чем вас и покидаю. Он крепко поцеловал Хлою в правую щеку, похлопал ее по плечу и спустился по маленькой лесенке. Зацепившись правой ногой за левую и левой за последнюю ступеньку лестницы, он растянулся у ее подножия. -- У вас весьма необычная обстановка, -- заметил он Колену, энергично потирая себе спину. -- Извините меня, -- сказал Колен. -- И кроме того, -- добавил профессор, -- в этой сферической комнате есть что-то гнетущее. Попробуйте поставить "Slap Happy", может быть, это вернет ее на место, или хотя бы попробуйте ее обтесать. -- Хорошо, -- сказал Колен. -- Не желаете ли рюмочку аперитива? -- Пожалуй, -- сказал профессор. -- До свидания, малышка, -- прокричал он Хлое, перед тем как выйти из комнаты. Хлоя все еще смеялась. Снизу было видно, как она сидит на большой низкой кровати, будто на праздничном помосте, освещенная сбоку электрической лампой. Полосы света просачивались сквозь ее волосы, словно солнце в молодой траве, и, отразившись от ее кожи, покоились, уже раззолоченные, на окружающих предметах. -- У вас красивая жена, -- сказал профессор Колену в передней. -- Да, -- сказал Колен. Он вдруг расплакался, ибо знал, что ей плохо. -- Ну-ну, -- сказал профессор, -- вы ставите меня в затруднительное положение... Нужно вас утешить... Вот, держите... Он порылся во внутреннем кармане куртки и вытащил из него маленькую записную книжку, переплетенную в красную индейскую кожу. -- Посмотрите, это моя. -- Ваша? -- спросил Колен, стараясь успокоиться. -- Моя жена, -- пояснил профессор. Колен машинально открыл записную книжку и тут же расхохотался. -- Так и есть, -- сказал профессор. -- Буквально ни одной осечки. Все смеются. Но, в конце концов... что в ней такого уж забавного? -- Я... я не... не знаю, -- пробормотал Колен и рухнул от приступа чудовищного хохота. Профессор забрал обратно свою записную книжку. -- Все вы одинаковы, -- сказал он, -- все думаете, что жены обязательно должны быть красивыми... Ну так как насчет аперитива? XXXV Колен, следом за которым шел Шик, толкнул дверь аптеки. Раздалось "дзинь!" -- и дверное стекло обрушилось на сложную систему склянок и лабораторных аппаратов. Появился потревоженный шумом аптекарь. Он был высок, стар и худ, а его главу венчал султан белой взъерошенной гривы. Он направился к прилавку, схватил телефон и с быстротой, выработанной долгой практикой, набрал номер. -- Алло! -- произнес он в трубку. Голос аптекаря звучал как сигнальный рожок в тумане, и пол у него под ступнями -- длинными, черными, плоскими -- равномерно накренялся вперед-назад, в то время как облака водяной взвеси обрушивались на стойку. -- Алло! Фирма Гершвин? Не могли бы вы заменить мне стекло во входной двери? Через четверть часа?.. Давайте побыстрее, ко мне может зайти еще клиент... Хорошо... Он оставил трубку, которая с трудом повесилась. -- Месье, чем могу быть полезен? -- Приведите в исполнение вот этот рецепт, -- подсказал Колен. Аптекарь схватил бумажку, сложил ее вдвое, сделал из нее узкую длинную ленту и тут же ввел ее в маленькую конторскую гильотину. -- Ну вот и все, -- сказал он, нажимая на красную кнопку. Нож гильотины рухнул, а рецепт расслабился и опал. -- Приходите сегодня вечером, часов в шесть пополудни, лекарства будут готовы. -- Дело в том, -- сказал Колен, -- что мы очень спешим... -- Мы, -- добавил Шик, -- хотели бы получить их сразу. -- Хорошо, -- ответил аптекарь, -- тогда подождите, я приготовлю вам все необходимое. Колен и Шик уселись на обитый пурпурным бархатом диванчик как раз напротив прилавка и стали ждать. Аптекарь нагнулся за прилавком и через потайную дверь почти бесшумно выполз из комнаты. Шуршание его длинного и худого тела по паркету ослабло, затем рассеялось в воздухе. Они разглядывали стены. На длинных полках из покрытой патиной меди выстроились бутылки, скрывавшие в себе всевозможные снадобья, от банальных смесей до чудодейственных квинтэссенций. Из последней бутыли в каждом ряду исходило интенсивное свечение. В коническом резервуаре из толстого разъеденного стекла раздувшиеся головастики вращались по нисходящей спирали и, добравшись до дна, цугом отправлялись обратно к поверхности и возобновляли свое эксцентрическое вращение, оставляя за собой белесую кильватерную струю сгущенной воды. Рядом, на дне аквариума длиной в несколько метров, аптекарь поместил испытательный стенд реактивных лягушек, там и сям валялись отбракованные экземпляры, четверки их сердец еще слабо бились. Позади Шика и Колена расстилалась огромная фреска, изображающая хозяина аптеки в прогулочном костюме Цезаря Борджиа, блудящего со своей матерью. На столах стояло множество машин для изготовления пилюль, некоторые из них работали, хотя и вполсилы. На выходе из патрубков, сделанных из голубого стекла, пилюли скапливались в восковых руках, которые раскладывали их по пакетикам из плиссированной бумаги. Колен встал, чтобы поподробнее рассмотреть ближайшую к нему машину, и приподнял предохранявший ее заржавленный кожух. Внутри разнородное животное, полумясо-полуметалл, напрягало остатки своих сил, глотая лекарственное сырье и выделяя из организма в виде идеальных круглых катышков готовое лекарство. -- Иди посмотри, -- сказал Колен. -- Что? -- спросил Шик. -- Очень любопытно! -- сказал Колен. Шик посмотрел. Удлиненные челюсти зверя перемещались быстрыми поперечными движениями. Под прозрачной шкурой можно было различить трубчатые ребра из тонкой стали и слабо сокращающийся пищеварительный тракт. -- Это переделанный кролик, -- сказал Шик. -- Ты думаешь? -- Так обычно и делают, -- сказал Шик. -- Сохраняют только нужную функцию. Здесь оставлена перистальтика, но убрана вся пищеварительная химия. Это намного проще, чем производить пилюли обычным укатчиком. -- Что он ест? -- спросил Колен. -- Хромированную морковь, -- сказал Шик. -- Ее производят на том заводе, где я работал сразу после фака. Кроме того, ему дают элементы, входящие в пилюли... -- Здорово придумано, -- сказал Колен, -- и пилюли выходят очень красивые. -- Да, -- сказал Шик. -- Идеально круглые. -- Скажи-ка... -- сказал Колен, садясь обратно. -- Что? -- спросил Шик. -- Сколько у тебя осталось из тех двадцати пяти тысяч дублезвонов, что я дал тебе перед отъездом в путешествие? -- Эх!.. -- ответил Шик. -- Пора бы уже тебе решиться и жениться на Ализе. Ей же так обидно, что ты все тянешь и тянешь! -- Да... -- ответил Шик. -- В конце концов, у тебя же осталось тысяч двадцать? Все-таки... Этого достаточно, чтобы жениться... -- Дело в том... -- сказал Шик. Он остановился. Это было трудно выговорить. -- В чем дело? -- настаивал Колен. -- Не только у тебя денежные затруднения... -- Я это хорошо знаю, -- сказал Шик. -- Ну и? -- сказал Колен. -- Ну и, -- сказал Шик, -- у меня осталось всего три тысячи двести дублезвонов. Колен почувствовал огромную усталость. В голове у него с неясным гулом прибоя вращались острые и тусклые штуковины. Он уцепился за сиденье. -- Неправда... -- сказал он. Он устал, устал, словно его только что настегивали целый стипль-чез. -- Неправда... -- повторил он, -- ты меня разыгрываешь. -- Нет... -- сказал Шик. Шик стоял и ковырял кончиком пальца угол ближайшего стола. Пилюли скатывались в отверстия стеклянных трубок с легким шариковым шумом, и шуршанье бумаги в восковых руках создавало атмосферу верхне-палеолитического ресторана. -- Но куда ты их дел? -- спросил Колен. -- Я покупал Партра, -- сказал Шик. Он порылся в кармане. -- Посмотри. Я отыскал ее вчера. Ну разве не прелесть? Это была "Цветочная отрыгниль" в переливчатом сафьяне с вклеенным приложением Кьеркегора. Колен взял книгу и стал ее разглядывать, но он не видел страниц. Он видел глаза Ализы у себя на свадьбе и взгляд грустного восхищения, который она бросила на платье Хлои. Но Шику этого не понять. Глаза Шика никогда не поднимались столь высоко. -- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал... -- пробормотал Колен. -- Итак, ты все растратил?.. -- На прошлой неделе я добыл две его рукописи, -- сказал Шик, и голос его задрожал от сдерживаемого волнения. -- И я уже записал семь его лекций... -- Да... -- сказал Колен. -- Почему ты меня об этом спрашиваешь? -- сказал Шик. -- Ализе все равно, женюсь я на ней или нет. Она и так счастлива. Я ее очень люблю, ты же знаешь, и, кроме того, она тоже без ума от Партра! Одна из машин, по-видимому, понесла. Пилюли хлынули сплошным потоком, и в тот момент, когда они падали в бумажные кульки, во все стороны сыпались фиолетовые искры. -- Что происходит? -- сказал Колен. -- Это опасно? -- Вряд ли, -- сказал Шик. -- На всякий случай отойдем в сторонку. Они услышали, как где-то вдалеке хлопнула дверь, и за прилавком неожиданно возник аптекарь. -- Я заставил вас ждать, -- сказал он. -- Это неважно, -- заверил Колен. -- Напротив, -- сказал аптекарь. -- Я же сделал это нарочно. Чтобы подчеркнуть свое положение. -- Похоже, одна из ваших машин понесла... -- сказал Колен, указывая на механизм, о котором шла речь. -- А! -- сказал аптекарь. Он нагнулся, вытащил из-под прилавка карабин, спокойно упер его в плечо и выстрелил. Машина взлетела на воздух, сделала кульбит и, трепыхаясь, упала обратно. -- Ничего страшного, -- сказал аптекарь. -- Время от времени кролик берет верх над сталью и приходится их отстреливать. Он поднял машину, нажал на исподний кожух, чтобы заставить ее помочиться, и повесил ее на гвоздь. -- Вот ваше лекарство, -- сказал он, вытаскивая из кармана коробочку. -- Будьте внимательны, оно очень сильное. Не превышайте дозы. -- А! -- сказал Колен. -- И как, по-вашему, от чего оно? -- Не могу сказать... -- ответил аптекарь. Он запустил в свои белые лохмы длинную руку с волнистыми ногтями. -- Его используют во многих случаях... -- заключил он. -- Но обычному растению долго против него не продержаться. -- А! -- сказал Колен. -- Сколько я вам должен? -- Оно очень дорогое, -- сказал аптекарь. -- Вам следовало бы избить меня и уйти, не заплатив... -- Ох!.. -- сказал Колен. -- Я слишком устал... -- Тогда два дублезвона, -- сказал аптекарь. Колен вытащил бумажник. -- Это, знаете ли, -- сказал аптекарь, -- просто грабеж. -- Мне все равно... -- сказал Колен мертвым голосом. Он заплатил и отправился прочь. Шик за ним. -- Вы глупы, -- сказал хозяин аптеки, сопровождая их до дверей. -- Я стар и не могу сопротивляться. -- У меня нет времени, -- пробормотал Колен. -- Неправда, -- сказал аптекарь. -- Вы ждали не так уж и долго... -- Теперь у меня есть лекарство, -- сказал Колен. -- До свиданья, месье. Он переходил улицу наискось, косым выпадом, чтобы сберечь силы. -- Ты знаешь, -- сказал Шик, -- я не расстанусь с Ализой из-за того, что не женюсь на ней... -- Ох! -- сказал Колен. -- Я ничего не могу сказать... В конце концов, это твое дело... -- Такова жизнь, -- сказал Шик. -- Нет, -- ответил Колен. XXXVI Ветер прокладывал себе дорогу среди листьев и выбирался из крон деревьев, нагруженный запахами почек и цветов. Люди ходили громче и дышали сильнее, чем раньше, так как воздуха было предостаточно. Солнце медленно расправляло свои лучи и там, куда не могло добраться прямиком, осторожно ставило их на карту, изгибая под слащаво закругленными углами; однако, натыкаясь на черное -- пику или трефу, -- оно тут же отдергивало их сильным и точным движением золотистого осьминога. Его громадный жгучий скелет мало-помалу приблизится и начал, застыв в неподвижности, испарять континентальные воды, и часы пробили три раза. Колен читал Хлое роман. Роман, как водится, был о любви, и все кончалось хорошо. В данный момент герой и героиня писали друг другу письма. -- Почему они делают все так долго? -- сказала Хлоя. -- На практике это бывает намного быстрее... -- У тебя что -- есть практика в подобных вещах? -- спросил Колен. Он больно ущипнул кончик солнечного луча, который добрался наконец до глаза Хлои. Луч вяло отдернулся и принялся разгуливать по мебели. Хлоя покраснела. -- Нет, у меня нет практики... -- робко сказала она, -- но мне кажется... Колен закрыл книгу. -- Ты права, Хлоя. Он поднялся и подошел к постели. -- Пора принять пилюлю. Хлоя задрожала. -- Они такие противные, -- сказала она. -- Это обязательно? -- Конечно, -- сказал Колен. -- Сегодня вечером ты пойдешь к доктору, и наконец станет известно, что у тебя. А сейчас нужно принимать пилюли. После он, может быть, выпишет что-то другое... -- Это ужасно, -- сказала Хлоя. -- Будь благоразумной. -- Когда я принимаю пилюлю, будто два зверя начинают драться у меня в груди. И к тому же это неправда... не нужно быть благоразумной... -- Не хотелось бы, но иногда нужно, -- сказал Колен. Он открыл маленькую коробочку. -- До чего у них грязный цвет... -- сказала Хлоя, -- и пахнут они противно. -- Они странные, не спорю, -- сказал Колен, -- но их все-таки нужно принимать. -- Посмотри, -- сказала Хлоя. -- Они сами по себе шевелятся, и еще, они наполовину прозрачны, и что-то наверняка живет внутри. -- В воде, которой ты их запиваешь, -- сказал Колен, -- ничто, конечно же, не проживет слишком долго. -- Ты говоришь глупости... может быть, это рыба... Колен рассмеялся. -- Тогда она тебя подкрепит. Он наклонился и поцеловал ее. -- Прими лекарство, Хлоя, будь умницей. -- Согласна, -- сказала Хлоя, -- если ты меня еще поцелуешь! -- Идет, -- сказал Колен. -- Тебе не противно целоваться с таким скверным мужем, как я?.. -- Ты и в самом деле не очень-то красив, -- дразнясь сказала Хлоя. -- Я в этом не виноват. -- Колен повесил нос. -- Я слишком мало сплю, -- продолжал он. -- Колен, поцелуй меня, я такая скверная. Дай мне сразу две пилюли... -- Ты с ума сошла, -- сказал Колен. -- Одну-единственную. Ну, глотай... Хлоя закрыла глаза и, побледнев, поднесла руку к груди. -- Так и есть, -- сказала она с усилием. -- Опять началось... Рядом с ее блестящими волосами проступили капельки пота. Колен сел рядом и обнял ее за шею. Она обеими руками стиснула его руку и застонала. -- Успокойся, милая Хлоя, -- сказал Колен, -- так надо. -- Мне больно... -- прошептала Хлоя. В уголках ее век появились большие, как глаза, слезинки и прочертили прохладные борозды на ее округлых и нежных щеках. XXXVII -- Я не могу уже больше стоять... -- пробормотала Хлоя. Она спустила ноги на пол и попыталась подняться. -- Ничего не выходит, -- сказала она, -- я совсем вялая. К ней подошел Колен и приподнял ее. Она уцепилась за его плечи. -- Держи меня, Колен. Я сейчас упаду. -- Постель лишила тебя сил... -- сказал Колен. -- Нет, -- сказала Хлоя. -- Это пилюли твоего старика аптекаря. Она попыталась устоять сама и зашаталась. Колен снова подхватил ее, и она, падая, увлекла его за собой на кровать. -- Как хорошо, -- сказала Хлоя. -- Оставайся со мной. Мы так давно не спали вместе. -- И не нужно, -- сказал Колен. -- Нет, нужно. Поцелуй меня. Я твоя жена, да или нет? -- Да, -- сказал Колен, -- но ты плохо себя чувствуешь. -- Я в этом не виновата, -- сказала Хлоя, и ее рот слегка задрожал, как будто она вот-вот заплачет. Колен наклонился и поцеловал ее так нежно, как целуют цветок. -- Еще, -- сказала Хлоя. -- И не только лицо... Ты меня больше не любишь? Ты больше не хочешь свою жену? Он сильнее сжал ее в объятиях. Она была податливая и ароматная. Флакон духов из обитой белым коробки. -- Да, -- сказала Хлоя потягиваясь, -- еще. XXXVIII -- Мы опоздаем, -- заявил Колен. -- Ничего, -- сказала Хлоя, -- подведи свои часы. -- Ты и вправду не хочешь ехать на машине?.. -- Нет... -- сказала Хлоя. -- Я хочу пройтись с тобой по улице... -- Но это порядочный крюк! -- Ничего, -- сказала Хлоя. -- Когда ты меня... целовал, только что, это вернуло мне уверенность. Я хочу немного пройтись. -- Тогда я скажу Николасу, чтобы он приехал за нами? -- подсказал Колен. -- Ну если тебе так хочется... Чтобы идти к доктору, она выбрала миленькое нежно-голубое платьице с очень низким остроконечным декольте и короткую накидку из меха рыси, дополненную соответствующей шапочкой. Завершали ансамбль туфли из крашеной змеиной кожи. -- Пошли, кошечка, -- сказал Колен. -- Это не кошка, -- заявила Хлоя. -- Это рысь. -- Звучит почти как "брысь", -- сказал Колен, -- и кроме того, у нее нет уменьшительного. Они вышли из комнаты и направились в переднюю. Перед окном Хлоя остановилась. -- Что это? Здесь не так светло, как обычно... -- Да нет же, -- сказал Колен. -- Солнца вполне достаточно. -- Нет, -- сказала Хлоя, -- я хорошо помню, что солнце доходило до этого рисунка на ковре, а теперь оно вон где... -- Все зависит от времени, -- сказал Колен. -- Да нет же, ни от какого времени это не зависит, как раз это время и было... -- Посмотрим завтра, -- сказал Колен. -- Видишь, раньше оно доходило до седьмой черты. А сейчас только до пятой. -- Пошли, -- сказал Колен. -- Мы опаздываем. Проходя перед большим зеркалом облицованного плиткой коридора, Хлоя улыбнулась своему отражению. Ее болезнь не могла быть тяжелой, и отныне они часто будут гулять вместе. Колен станет бережно расходовать свои дублезвоны, их у него осталось достаточно, чтобы они могли жить без особых забот. Может быть, он пойдет работать... Звякнула сталь задвижки, и дверь открылась. Хлоя держалась за руку Колена. Она шла маленькими легкими шажками. На каждые два ее шага приходился один коленовский. -- Я довольна, -- сказала Хлоя. -- Солнечно, и хорошо пахнут деревья. -- Да! -- сказал Колен. -- Весна! -- Разве? -- шаловливо взглянув на него, сказала Хлоя. Они повернули направо. Чтобы попасть в медицинский квартал, нужно было миновать пару вольготно раскинувшихся построек. Метров через сто до них донесся запах анестезирующих средств, в ветреные дни он проникал еще дальше. Совсем другим стал тротуар. Теперь это была бетонная решетка с частыми и узкими поперечинами, настланная поверх широкого и гладкого канала. Под решеткой тек смешанный с эфиром спирт, он гнал ватные тампоны, замаранные слизью и сукровицей, а иногда и кровью. Там и сям поток нестойких выделений окрашивали собой длинные волокна наполовину свернувшейся крови; медленно проплывали, вращаясь вокруг своей оси, словно чересчур подтаявшие айсберги, лохмотья полуразложившейся плоти. Запах эфира забивал все остальные. Разматывая свои сонные кольца, спускались вниз по течению и марлевые повязки и компрессы. Справа от каждого дома в канал опрокидывалась спускная труба, и не представляло особого труда определить специализацию врача, понаблюдав чуть-чуть за жерлом его трубы. Какой-то глаз выкатился сам собой, уставился на несколько секунд на Колена с Хлоей и закатился за большое полотнище красноватой ваты, мягкой, как зловредная медуза. -- Мне здесь не нравится, -- сказала Хлоя. -- Хоть воздух и здоров, но смотреть неприятно. -- Да, -- сказал Колен. -- Пошли по середине улицы. -- Да, -- сказал Колен. -- Но нас же задавят. -- Зря я отказалась от машины, -- сказала она. -- Я совсем сбилась с ног. -- Тебе еще повезло, что он живет вдали от квартала общей хирургии. -- Замолчи, -- сказала Хлоя. -- Скоро уже? Она вдруг снова закашлялась, и Колен побледнел. -- Не кашляй, Хлоя... -- взмолился он. -- Не буду. Колен... -- сказала она, с трудом сдерживаясь. -- Не кашляй... мы пришли... это здесь. Вывеска профессора Лопатолопа изображала гигантскую челюсть, заглатывавшую землекопскую лопату; наружу из челюсти торчал один штык. Хлою это рассмешило. Она смеялась совсем тихо, очень осторожно, чтобы не закашляться. Вдоль стен висели цветные фотографии чудесных излечений профессора, снабженные подсветкой, которая в данный момент не работала. -- Вот видишь, -- сказал Колен. -- Нам повезло, он -- крупный специалист. Ни у одного из других домов нет столь совершенной декорации. -- Это доказывает лишь, что у него много денег, -- сказала Хлоя. -- Или что это человек со вкусом, -- сказал Колен. -- Все в целом выгладит очень художественно. -- Да, -- сказала Хлоя. -- Напоминает образцовую мясную лавку. Они вошли и очутились в большом круглом вестибюле, покрытом белой эмалью. К ним направилась санитарка. -- Вы назначены на прием? -- спросила она. -- Да, -- сказал Колен. -- Кажется, мы немного опоздали... -- Ничего, -- заверила санитарка. -- Профессор кончил на сегодня оперировать. Прошу следовать за мной. Они послушались, и звуки их шагов гулко отдавались от эмали пола. В круговой стене было несколько дверей, и санитарка повела их к той, на которой в чеканном золоте была воспроизведена в уменьшенном масштабе гигантская наружная вывеска. Санитарка открыла дверь и стушевалась, чтобы дать им пройти. Они толкнули вторую дверь, прозрачную и массивную, и оказались в рабочем кабинете профессора Лопатолопа. Тот, стоя перед окном, умащивал свою бородку при помощи зубной щетки, смоченной экстрактом опопанакса. Он обернулся на шум и с протянутой рукой устремился навстречу Хлое. -- Ну-с, как вы себя сегодня чувствуете? -- Пилюли были ужасны, -- сказала Хлоя. Лицо профессора потемнело. Теперь можно было подумать, что среди его родителей был квартерон. -- Досадно... -- пробормотал он. -- Я надеялся на лучшее. Он замер на месте с задумчивым видом, потом заметил, что все еще держит в руках зубную щетку. -- Подержите-ка минутку, -- сказал он Колену, засовывая щетку ему в руку, и добавил Хлое: -- Садитесь, малышка. Он обогнул стол и уселся сам. -- Видите ли, -- продолжал он, -- у вас что-то с легким. Точнее, у вас что-то в легком. Я надеялся, что это... Он замолчал и резко поднялся. -- К чему лишние разговоры, -- сказал он. -- Идемте со мной. Положите ее куда хотите, -- добавил он в адрес Колена, который никак не мог понять, что же делать со щеткой. Колен хотел было пойти вслед за Хлоей и профессором, но оказалось, что для этого ему нужно отбросить что-то вроде невидимой и плотной вуали, которая возникла вдруг между ними. Сердце его наполнилось странной тревогой и билось с перебоями. Он сделал усилие, взял себя в руки и сжал кулаки. Собрав все свои силы, он сделал несколько шагов, и, как только дотронулся до Хлои, все прошло. Она подала профессору руку, и тот провел ее в небольшой белый кабинет с хромированным потолком, целую стену которого занимал гладкий приземистый аппарат. -- Вам лучше присесть, -- сказал профессор. -- Это продлится недолго. Напротив машины находился обрамленный хрусталем экран из червонного серебра, а на его цоколе поблескивала черной эмалью единственная рукоятка. -- Вы остаетесь? -- спросил профессор Колена. -- Мне бы хотелось, -- сказал Колен. Профессор повернул рукоятку. Свет потек из комнаты ярким потоком, который исчезал под дверью и в воздушной яме вентиляции над машиной, и экран мало-помалу засветился. XXXIX Профессор Лопатолоп похлопал Колена по спине. -- Не переживайте, старина, -- сказал он ему. -- Все может уладиться. Колен с убитым видом смотрел в землю. Хлоя держала его за руку. Она изо всех сил старалась выглядеть веселой. -- Ну да, -- сказала она, -- это ненадолго. -- Конечно, -- пробормотал Колен. -- Кроме того, -- добавил профессор, -- если она будет соблюдать предписанный мною режим, ей, вероятно, станет лучше. -- Вероятно, -- сказал Колен. Они стояли в круглом белом вестибюле, и голос Колена, отраженный от потолка, звучал, казалось, издалека. -- В любом случае, -- заключил профессор, -- я пришлю вам счет. -- Разумеется, -- сказал Колен. -- Благодарю вас за ваши хлопоты, доктор. -- А если ей лучше не станет, -- сказал профессор, -- приходите ко мне повторно. Есть еще и оперативное вмешательство, о котором мы даже и не упоминали... -- Да, конечно, -- сказала Хлоя, сжимая руку Колена; не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась. Профессор собрал бороду в кулак. -- Очень досадно, -- сказал он. Наступила тишина. За прозрачной дверью возникла санитарка и постучала два раза. Перед ней в толще двери загорелся зеленый сигнал "Войдите". -- Пришел месье и велел предупредить Месье и Мадам, что Николас здесь. -- Спасибо, Сучка, -- ответил профессор. -- Можете идти, -- добавил он, и санитарка не заставила себя упрашивать. -- Ну так что же... -- пробормотал Колен, -- до свидания, доктор... -- Конечно... -- сказал профессор. -- До свидания... Лечитесь... постарайтесь выкарабкаться... XL -- Плохи дела? -- не оборачиваясь, спросил Николас, пока машина не тронулась. Хлоя по-прежнему плакала, уткнувшись в белый мех, а у Колена был вид мертвеца. Запах тротуара становился все сильнее и сильнее. Пары эфира наполняли улицу. -- Трогай, -- сказал Колен. -- Что с ней? -- спросил Николас. -- Ох! Хуже и быть не может! -- сказал Колен. Он тут же сообразил, что сказал, и бросил взгляд на Хлою. В этот момент он так ее любил, что готов был убить себя за свою неосторожность. Хлоя, съежившись в уголке, кусала себе кулаки. Блестящие волосы упали ей на лицо, и она топтала свою меховую шапочку. Она плакала изо всех сил, как младенец, но беззвучно. -- Прости меня, Хлоя, -- сказал Колен. -- Я изверг. Он придвинулся к ней и притянул ее к себе. Он целовал ее жалкие, обезумевшие глаза и чувствовал, как сердце у него в груди билось медленными, глухими ударами. -- Тебя вылечат, -- сказал он. -- Я хотел сказать, что хуже и быть не может, чем видеть тебя больной, какой бы ни была болезнь... -- Я боюсь... -- сказала Хлоя. -- Он наверняка предложит операцию. -- Нет, -- сказал Колен, -- какая операция, ты поправишься. -- Что с ней? -- спросил Николас. -- Я могу чем-нибудь помочь? У него тоже был очень несчастный вид. Обычное его холодное высокомерие сильно подтаяло. -- Хлоя, -- сказал Колен, -- успокойся. -- Конечно, -- сказал Николас. -- Она поправится со дня на день. -- Это кувшинка, -- сказал Колен. -- Где она могла ее подцепить? -- У нее кувшинка? -- недоверчиво переспросил Николас. -- В правом легком, -- сказал Колен. -- Сперва профессор думал, что это всего-навсего какое-то животное. Но это кувшинка. Она хорошо видна на экране. Довольно большая, но ведь и с ней можно справиться. -- Конечно, -- сказал Николас. -- Вы не можете себе представить, что это такое, -- всхлипнула Хлоя. -- Так больно, когда она шевелится! -- Не плачьте, -- сказал Николас. -- Слезами здесь не поможешь, вы только устанете. Машина тронулась. Николас медленно вел ее сквозь путаницу зданий. Мало-помалу солнце скрылось за деревьями, а ветер посвежел. -- Доктор хочет, чтобы она уехала в горы, -- сказал Колен. -- Он утверждает, что холод убьет эту мерзость... -- Она подцепила ее в дороге, -- сказал Николас. -- Там была уйма подобных гадостей. -- Кроме того, вокруг нее все время должны быть цветы, -- добавил Колен, -- надо запугать кувшинку... -- Зачем? -- спросил Николас. -- Если она зацветет, -- объяснил Колен, -- там появятся и другие. Но мы не дадим ей зацвести. -- Режим только в этом и состоит? -- спросил Николас. -- Не только, -- сказал Колен. -- А в чем еще? Колен не знал, что ответить. Он видел, как рядом с ним плачет Хлоя, и ненавидел ту пытку, которой должен был ее подвергнуть. -- Нельзя, чтобы она пила... -- сказал он. -- Что?.. -- спросил Николас. -- Ничего? -- Ничего, -- сказал Колен. -- Совсем ничего?! -- Две ложки в день... -- пробормотал Колен. -- Две ложки!.. -- сказал Николас. Он ничего не добавил и уставился на дорогу прямо перед собой. XLI Ализа дважды нажала на кнопку звонка и подождала. Входная дверь показалась ей уже, чем обычно. Ковер выглядел блеклым, истончившимся. Открыл Николас. -- Привет!.. -- сказал он. -- Ты пришла их повидать? -- Да, -- сказала Ализа. -- Они дома? -- Да, -- сказал Николас, -- заходи, Хлоя дома. Он закрыл за ней дверь. Ализа изучала ковер. -- Здесь не так светло, как раньше, -- сказала она. -- С чего бы это? -- Не знаю, -- сказал Николас. -- Странно, -- сказала Ализа. -- А не висела ли здесь картина? -- Я уж и не помню, -- сказал Николас. Дрожащей рукой он пригладил волосы. -- Действительно, -- сказал он, -- такое впечатление, что сама обстановка уже не та. -- Так и есть, -- сказала Ализа. Она пришла в отлично сшитом коричневом английском костюме, с букетом нарциссов в руках. -- А ты в хорошей форме, -- сказал Николас. -- Все в порядке? -- Да, -- сказала Ализа, -- все в порядке. Как видишь, Шик преподнес мне костюм... -- Он тебе очень идет, -- сказал Николас. -- Мне повезло, -- сказала Ализа, -- у герцогини де Бонвуар в точности те же размеры, что и у меня. Он подержанный. Шик хотел заполучить автограф, который был в одном из карманов, вот он его и купил. Она посмотрела на Николаса и добавила: -- Ты неважно выглядишь. -- Н-да! -- сказал Николас. -- Не знаю. У меня такое впечатление, будто я постарел. -- Покажи-ка паспорт, -- сказала Ализа. Николас пошарил у себя в заднем кармане. -- Вот, -- сказал он. Ализа открыла паспорт и побледнела. -- Сколько тебе было лет? -- тихо спросила она. -- Двадцать девять... -- сказал Николас. -- Посмотри... Он посчитал. Выходило тридцать пять. -- Не понимаю... -- сказал он. -- Должно быть, ошибка, -- сказала Ализа. -- Тебе ни за что не дашь больше двадцати девяти. -- Я выглядел на двадцать один, -- сказал Николас. -- Все, конечно, уладится, -- сказала Ализа. -- Я люблю твои волосы, -- сказал Николас. -- Иди, навести Хлою. -- В чем же дело? -- задумчиво сказала Ализа. -- Ох! -- сказал Николас. -- Это все из-за болезни. Она всех нас потрясла. Все уладится, и я помолодею. Хлоя лежала на кровати в пижаме из сиреневого шелка и длинном домашнем халате из стеганого атласа спокойного оранжево-бежевого оттенка. Вокруг стояло много цветов, главным образом орхидеи и розы, хотя были там и гортензии, гвоздики, камелии, длинные ветки цветущего персикового и миндального дерева, охапки жасмина. Сквозь янтарь ее обнаженной груди справа четко вырисовывался большой голубой венчик. Скулы Хлои порозовели, сухие глаза блестели, легкие наэлектризованные волосы походили на шелковые нити. -- Ты простудишься! -- сказала Ализа. -- Укройся! -- Нет, -- пробормотала Хлоя. -- Так надо, таков режим. -- Какие прекрасные цветы! -- сказала Ализа. -- Этак, пожалуй, Колен скоро совсем разорится, -- весело добавила она, чтобы рассмешить Хлою. -- Да, -- пробормотала Хлоя. Она жалко улыбнулась. -- Он ищет работу, -- добавила она едва слышно. -- Потому-то его здесь и нет. -- Почему ты говоришь так тихо? -- спросила Ализа. -- Я хочу пить, -- выдохнула Хлоя. -- Ты в самом деле выпиваешь всего две ложки в день? -- сказала Ализа. -- Да... -- вздохнула Хлоя. Ализа наклонилась и поцеловала ее. -- Ничего, скоро поправишься. -- Да, -- сказала Хлоя. -- Завтра Николас увозит меня на машине. -- А Колен? -- спросила Ализа. -- Он останется, -- сказала Хлоя. -- Нужно, чтобы он работал. Бедный мой Колен!.. У него больше нет дублезвонов... -- Почему? -- спросила Ализа. -- Цветы... -- сказала Хлоя. -- Она растет? -- пробормотала Ализа. -- Кувшинка? -- сказала Хлоя совсем тихо. -- Нет, кажется, ее скоро не станет. -- Ну вот видишь! Ты довольна? -- Да, -- сказала Хлоя. -- Но до чего я хочу пить... -- Почему ты не зажигаешь свет? -- спросила Ализа. -- Здесь так темно. -- Уже давно, -- сказала Хлоя. -- Очень давно. И ничего не сделать. Попробуй. Ализа поколдовала над выключателем, и вокруг лампы обрисовался легкий ореол. -- Лампы угасают, -- сказала Хлоя. -- И стены суживаются. И окна тоже. -- В самом деле? -- спросила Ализа. -- Посмотри... От большого застекленного проема, который проходил ранее по всей ширине стены, осталось лишь два длинных, закругленных на концах прямоугольника. В середине проема появилась перемычка, что-то вроде черенка, связывающего его края и загораживающего дорогу солнцу. Потолок нависал заметно ниже, а платформа, на которой покоилась кровать Колена и Хлои, почти сровнялась с полом. -- Как это может быть? -- спросила Ализа. -- Не знаю... -- сказала Хлоя. -- Смотри, а вот и капелька света. Появилась мышь с черными усами, она несла отбрасывавший яркие отблески кусочек плитки из кухонного коридора. -- Когда становится слишком темно, -- объяснила Хлоя, -- она мне их понемногу приносит. И она приласкала зверушку, положившую свою добычу на ночной столик. -- Так мило с твоей стороны, что ты пришла меня навестить, -- сказала Хлоя. -- Ты же знаешь, -- сказала Ализа, -- я тебя очень люблю. -- Знаю, -- сказала Хлоя. -- А как Шик? -- О! Как обычно, -- сказала Ализа. -- Видишь, он купил мне костюм. -- Очень красивый, -- сказала Хлоя. -- И очень тебе идет. Она замолчала. -- Тебе плохо? -- сказала Ализа. -- Бедная моя. Она наклонилась и погладила Хлою по щеке. -- Да, -- простонала Хлоя. -- Я так хочу пить... -- Понимаю, -- сказала Ализа. -- Если я тебя поцелую, твоя жажда уменьшится. -- Да, -- сказала Хлоя. Ализа наклонилась к ней. -- Ох! -- вздохнула Хлоя. -- Какие у тебя свежие губы... Ализа улыбнулась. Ее глаза были влажны. -- Куда ты уезжаешь? -- спросила она. -- Недалеко, -- сказала Хлоя. -- В горы. Она повернулась на левый бок. -- Ты очень любишь Шика? -- Да, -- сказала Ализа. -- Но он больше любит свои книги. -- Не знаю, -- сказала Хлоя. -- Может быть, так и есть. Не будь я замужем за Коленом, мне бы хотелось, чтобы с ним жила ты. Ализа снова поцеловала ее. XLII Шик вышел из магазина. Ничего интересного для него там не нашлось. Он шагал, разглядывая свои обутые в красно-коричневую кожу ноги, и удивился, когда увидел, что одна из них тянет его в одну сторону, а другая норовит увлечь в противоположном направлении. Он поразмышлял некоторое время, построил в уме биссектрису образовавшегося угла и устремился вдоль этой линии. И тут же его едва не задавило большое, толстое такси; своим спасением он был всецело обязан грациозному отскоку, в результате которого ему удалось приземлиться точно на ноги какому-то прохожему; тот смачно выругался и отправился в больницу лечиться. Шик двинулся дальше, прямо перед ним возник книжный магазин, это была улица Джимми Нуна, и здание было выкрашено в белый цвет в подражание Эбони-Холлу Гуди Бедмана. Он толкнул дверь, та грубо возвратила ему пинок, и он, более не настаивая, вошел через витрину. Книгопродавец мирно покуривал трубку, восседая на полном собрании сочинений Жюля Ромена, каковой именно для этого его и написал. Свою редкой красоты вересково-суглиняную трубку мира продавец набивал оливковыми листьями. Кроме того, под рукой у него стояла кювета, в которую он по первому позыву со вкусом и запахом извергал желток живота своего, влажное полотенце, чтобы освежать виски, и флакон душистой водки "Чичикофф", чтобы усиливать действие трубки. Он поднял на Шика свой мертвенный зловонный взгляд. -- Что вам угодно? -- спросил он. -- Посмотреть ваши книги, -- ответил Шик. -- Ну так смотрите, -- сказал продавец и нагнулся над кюветой, но тревога оказалась ложной. Шик углубился в магазинчик. Здесь царила благоприятствовавшая открытиям атмосфера. Под ногами у него то и дело похрустывали какие-то насекомые. Пахло старой полукожей и дымом оливковых листьев, что в совокупности составляло довольно-таки омерзительный запах. Книги были расставлены в алфавитном порядке, но торговец плохо знал алфавит, и Шик обнаружил угол Партра между Б и Т. Вооружившись лупой, он принялся изучать корешки и переплеты. На экземпляре "Голоса и Логоса", знаменитого критического обзора радиосводок погоды, ему сразу же удалось выявить интересный отпечаток пальца. Охваченный лихорадочным возбуждением, он вытащил из кармана маленькую коробочку, в которой, помимо мягкой кисточки, содержалась пыль для компостирования, и "Краткий Справочник Образцового Шпига" ублаженного Фуя. Сверяясь с извлеченной из бумажника инструкцией, Шик тщательно проделал все предписанные операции и, задыхаясь, остановился. Это был отпечаток левого указательного пальца Партра, который до сих пор удавалось обнаружить только на его старых трубках. Прижимая к груди драгоценную находку, он вернулся к торговцу. -- Эта почем? Книготорговец взглянул на книгу и хмыкнул. -- А! Разыскали-таки!.. -- А что тут особенного? -- спросил Шик с притворным удивлением. -- Ха!.. -- заржал торговец, выпуская изо рта свою трубку, она упала в кювету и потухла. Он грязно выругался, потирая себе руки от удовольствия, что не должен больше затягиваться этими отвратительными помоями. -- Я спрашиваю о книге... -- настаивал Шик. Сердце его стремилось вырваться наружу и с остервенением колотилось о прутья грудной клетки. -- А! Ну-ну... -- сказал торговец, который, чуть ли не задохнувшись покатывался от хохота по полу. -- А вы, однако, шутник!.. -- Послушайте, -- сказал растерянный Шик, -- объясните... -- Пожалуйста, -- сказал торговец. -- Для того чтобы получить этот отпечаток, мне пришлось много раз подносить маэстро свою трубку мира и проявить изрядную ловкость рук, чтобы в последний момент подсунуть вместо нее книгу... -- Не стоит говорить об этом, -- сказал Шик. -- Раз вам все известно, сколько она стоит? -- Недорого, -- сказал торговец, -- но у меня есть и кое-что получше. Подождите. Он встал, исчез позади полупереборки, которая разрезала магазинчик надвое, где-то порылся и появился вновь. -- Вот, -- сказал он, швыряя на прилавок брюки. -- Что это? -- пробормотал Шик с беспокойством. Его охватило дивное возбуждение. -- Штаны Партра! -- гордо провозгласил торговец. -- Не может быть! -- воскликнул Шик в экстазе. -- Как вам удалось? -- Сняты на его лекции, -- объяснил торговец. -- Он даже не заметил. Тут даже есть подпалины от трубки... -- Покупаю, -- выпалил Шик. -- Что именно? -- спросил продавец. -- У меня ведь, знаете ли, есть еще кое-что... Шик прижал руку к груди. Он не мог обуздать биение сердца и позволил ему немного закусить удила. -- Вот, -- опять сказал продавец. Это была трубка, на мундштуке которой Шик без труда распознал отпечатки зубов Партра. -- Сколько? -- сказал Шик. -- Вам, вероятно, известно, -- сказал книготорговец, -- что в настоящее время маэстро готовит энциклопедию тошноты в двадцати томах с фотографиями; у меня будут рукописи... -- Но я никогда не смогу... -- сказал сраженный Шик. -- Я-то тут при чем? -- спросил торговец. -- Сколько за эти три вещи? -- спросил Шик. -- Тысяча дублезвонов, -- сказал продавец. -- Это моя последняя цена. Вчера я отказался от двенадцати сотен, но больно уж у вас бережливый вид. Шик вытащил бумажник. Он был страшно бледен. XLIII -- Видишь, -- сказал Колен, -- скатерть мы уже не стелим. -- Ничего, -- сказал Шик. -- Не понимаю только, почему дерево такое жирное. -- Не знаю, -- рассеянно сказал Колен. -- Его уже, наверное, не отчистить. Жир все время просачивается изнутри. -- Ведь ковер раньше был шерстяным? -- спросил Шик. -- А этот выглядит как бумажный... -- Это все тот же, -- сказал Колен. -- Не мог он стать другим. -- Чудно, -- сказал Шик. -- Такое впечатление, что мир сжимается. Николас принес маслянистый бульон, в котором плавали кубики гренок. Он налил полные тарелки. -- Что это такое, Николас? -- спросил Шик. -- Кубацкий суп с мукой для прихлебки, -- ответил Николас. -- Знай наших! -- А, -- сказал Шик, -- вы отыскали рецепт у Гуффе? -- Подумайте-ка! -- сказал Николас. -- Это Нищеанский рецепт. Гуффе, тот хорош для снобарья. И, кроме того, для него нужно такое оборудование!.. -- Но у вас-то ведь есть все, что нужно, -- сказал Шик. -- Что? -- сказал Николас. -- Только газ и холодец, как у всех. Что вы себе воображаете? -- Да нет... Ничего! -- сказал Шик. Он заерзал на стуле. Он не знал, как продолжать разговор. -- Хочешь вина? -- спросил Колен. -- Теперь у меня в погребе только это. Очень недурное. Шик протянул ему свой стакан. -- Три дня назад Ализа приходила навестить Хлою, -- сказал Колен. -- Я не смог с ней увидеться, а вчера Николас отвез Хлою в горы. -- Да, -- сказал Шик. -- Ализа мне говорила. -- Я получил письмо от профессора Лопатолопа, -- сказал Колен. -- Он требует кучу денег. По-моему, он очень способный человек. У Колена болела голова. Ему хотелось, чтобы Шик говорил, рассказывал истории, все равно какие. Но Шик уставился на что-то за окном. Вдруг он вскочил и, вынимая из кармана метр, отправился измерять раму. -- Кажется, она изменяется, -- сказал он. -- Как это? -- равнодушно спросил Колен. -- Сужается, -- сказал Шик, -- да и комната тоже... -- Как? -- сказал Колен. -- Это же противоречит здравому смыслу... Шик не ответил. Он вынул блокнот и карандаш и записал несколько чисел. -- Ты нашел работу? -- спросил он. -- Нет... -- сказал Колен. -- Одно деловое свидание у меня завтра и одно на днях. -- Что за работу ты ищешь? -- спросил Шик. -- Да все равн