как зима, - она сурова к нам, Зато втройне мы рады летним дням. Перевод А. Шаракшанэ 57 Being your slave, what should I do but tend Upon the hours and times of your desire? I have no precious time at all to spend, Nor services to do till you require. Nor dare I chide the world-without-end hour Whilst I (my sovereign) watch the clock for you, Nor think the bitterness of absence sour When you have bid your servant once adieu. Nor dare I question with my jealous thought Where you may be, or your affairs suppose, But like a sad slave stay and think of nought Save where you are how happy you make those. So true a fool is love that in your will (Though you do any thing) he thinks no ill. Будучи твоим слугой [рабом], что мне делать, как не прислуживать _тебе_ в часы и моменты твоего желания? Время не имеет для меня ценности, мне не на что его тратить, и нет _для меня_ никакой службы, пока ты _ее_ не требуешь. Я не смею ни сетовать на бесконечно тянущиеся часы, когда я, мой господин, ожидаю тебя [следя за часами], ни думать о горечи тоскливой разлуки, когда ты отослал слугу прочь. Не смею я и вопрошать, в своих ревнивых мыслях, где ты можешь быть, или гадать о твоих занятиях, но, как печальный раб, _могу только_ ждать, не думая ни о чем, кроме как о том, какими счастливыми ты делаешь тех, _кто с тобой_. Любовь так глупа, что в твоей прихоти, что бы ты ни делал, не видит ничего дурного. Всем слугам полагается всечасно Хозяину безмолвно угождать. Я повинуюсь искренне и страстно: Ты для меня и власть, и благодать. Я не хочу роптать иль жить беспечно. Дни без тебя - как ненавистный плен. Но не скажи "Прощай!" мне бессердечно, Не отлучай меня, мой суверен. Не смею я, от ревности сгорая, Спросить, в какой бродил ты стороне. По-рабски я молчу, подозревая, Что счастье даришь ты не только мне. Любовь глупа, коль думает в неволе, Что ты не сможешь причинить ей боли. Перевод В. Розова Что делать мне, рабу, как не служить, Не ждать господской воли изъявленья? На что мне время - для чего мне жить, Пока тобой не вызван из забвенья? Я не ропщу, коль час за часом битым Томиться на посту уже невмочь; Не смею горькой чувствовать обиды, Когда слугу ты отсылаешь прочь. И в ревности гадать я не могу, Где ты и с кем, какие рядом лица. Жду, жалкий раб, и мысли нет в мозгу Иной, как об уделе тех счастливцев. Любовь глупа, она не мыслит зла, Какими б ни были твои дела. Перевод А. Шаракшанэ 58 That god forbid, that made me first your slave, I should in thought control your time of pleasure, Or at your hand th'account of hours to crave, Being your vassal bound to stay your leasure. О let me suffer (being at your beck) Th'imprisoned absence of your liberty, And patience, tame to sufferance, bide each check, Without accusing you of injury. Be where you list, your charter is so strong That you yourself may priviledge your time To what you will; to you it doth belong Yourself to pardon of self-doing crime. I am to wait, though waiting so be hell, Not blame your pleasure, be it ill or well. Да избавит бог {*}, сделавший меня твоим рабом, чтобы я в мыслях следил за моментами твоих развлечений или желал получить из твоих рук отчет о _проведенных_ часах, будучи твоим слугой, обязанным дожидаться, когда у тебя будет досуг _для меня_. О, пусть я буду, ожидая, что ты поманишь, терпеть это тюремное заключение - разлуку по твоей прихоти {**}, и пусть терпение, послушное страданию, сносит любой отказ, не обвиняя тебя в обиде. Будь где пожелаешь; твои привилегии так велики, что ты можешь свободно отдавать свое время чему захочешь, _и_ тебе принадлежит право прощать себя за собственные прегрешения. Мне остается ждать, хотя такое ожидание - ад, не осуждая твои развлечения, будь они дурны или хороши. {* Купидон. ** В подлиннике - стилистическая фигура: "imprisoned absence of your liberty", буквально: "заключенная в тюрьму разлука твоей воли".} И в мыслях бог, надевший мне оковы, Мне запретил в досуг вторгаться твой И требовать отчета в нем сурово - Вассал я, жду, всегда я под рукой. В оковах, я - оковы, - понимаю, Зови - примчаться я не премину, Готов я ждать, упреки принимаю И никогда тебя не упрекну. Где хочешь будь. Ты обладаешь правом Расписывать счета своих минут И суд вершить своим делам неправым, И не являться в этот строгий суд. Твоих забав, будь хороши иль плохи, Не осуждаю, сдерживая вздохи. Перевод С. Степанова Бог, сделавший меня твоим рабом, Да упасет, чтоб я твоим досугам Учет вести пытался иль умом В них проникать, - я твой вассал к услугам! Пусть буду я, страдая, ждать тебя, Как узник ожидает высшей воли, Привычно унижения терпя, Тебя в своей не упрекая боли. Где хочешь будь и трать на все лады Часы свои - вольны твои решенья. Что хочешь делай - можешь только ты Себе простить свои же прегрешенья. Я буду ждать, хоть ожиданье - ад, Тебя простив заранее стократ. Перевод А. Шаракшанэ 59 If there be nothing new, but that which is Hath been before, how are our brains beguiled, Which, labouring for invention, bear amiss The second burthen of a former child! О that record could with a backward look, Even of five hundred courses of the sun, Show me your image in some antique book, Since mind at first in character was done, That I might see what the old world could say To this composed wonder of your frame: Whether we are mended, or whe'er better they, Or whether revolution be the same. О sure I am the wits of former days To subjects worse have given admiring praise. Если в _мире_ нет ничего нового, а то, что есть, было прежде {*}, то как обманывается наш ум, который, в творческих муках, заблуждаясь, дает второе рождение уже бывшему ребенку! О, если бы архивы, озирая прошлое хоть за пятьсот витков солнца, показали мне твой образ в какой-нибудь древней книге, _написанной_ с тех пор, как впервые мысль была выражена в письменах, чтобы я мог увидеть, что древний мир смог сказать об этом чуде - твоем сложении: мы ли усовершенствовались, они ли _были_ лучше, или же кругооборот _всего сущего_ ничего не меняет. О, я уверен, что умы прежних дней возносили восхищенную хвалу худшим предметам. {* В сонете отразились идущие от Книги Екклесиаста и античных философов представления о циклических изменениях всего в природе, приводящих к бесконечным повторениям, без какого-либо развития.} Обманут разум мира новизной, Вотще стремясь родить неповторимость, Все, что случилось некогда со мной, В иных событьях обретает зримость. Я силой мысли в глубь веков проник, Их мудрость нам в сознанье перелита, Там образ твой в одну из древних книг Вошел с изобретеньем алфавита. Но временная шелуха земли Тесна ей, как изношенное платье, Твои черты столетья пронесли Через иное жизни восприятье. Не верю я, что прошлого умы Любили так же сильно, как и мы! Перевод Л. Гавриловой Коль мир лишь повторение времен И ничего нет нового, все было, И ум наш, мнимой выдумкой прельщен, На то, что рождено, зря тратит силы, - Тогда пусть взор мой, ищущий в веках, На сотни солнц обратно возвратится, Пусть образ твой в старинных письменах Найду, листая первых книг страницы. Узнал бы я, как пели в век былой Твой чудный лик, каким глаголом нежным; Чье лучше: наше или их стило? Иль в самом деле мир остался прежним? О, верю: славен древний идеал - И все ж тебе во всем он уступал! Перевод С. Шестакова 60 Like as the waves make towards the pebbled shore, So do our minutes hasten to their end, Each changing place with that which goes before, In sequent toil all forwards do contend. Nativity, once in the main of light, Crawls to maturity, wherewith being crowned, Crooked eclipses 'gainst his glory fight, And Time that gave doth now his gift confound. Time does transfix the flourish set on youth. And delves the parallels in beauty's brow, Feeds on the rarities of nature's truth, And nothing stands but for his scythe to mow. And yet to times in hope my verse shall stand, Praising thy worth, despite his cruel hand. Подобно тому как волны, напирая, движутся к каменистому берегу, так наши минуты спешат к своему концу, каждая сменяя ту, что ей предшествует, - упорной чередой все стремятся вперед. Рождение, едва появившись на свет, ползет, _как дитя_, к зрелости, а лишь только увенчается ею, кривые затмения ополчаются на его великолепие и Время, которое дарило, теперь губит свой дар. Время пронзает цвет юности и роет борозды на лбу красоты, кормится всем редкостным и подлинным в природе, и все живет лишь для того, чтобы быть скошенным его косой. И все же до грядущих времен доживут мои стихи, восхваляющие твою красоту вопреки его жестокой руке. Как волны на скалистые уступы Бегут, теснясь, так череда минут Спешит к концу, где каждая уступит Свои права другой, и все уйдут. Рождение, чуть свет увидев Божий, Стремится к зрелости, но с той поры Нимб совершенства тень кривая гложет, И Время губит все свои дары: Цветущих лет наряд испортит брешью, Избороздит чело самой красы, Редчайшие плоды пожнет небрежно - Все лишь пожива для его косы. Но вопреки руке его жестокой Мой стих тебя воспел для славы долгой! Перевод А. Шаракшанэ Как волнам, набегающим на брег, Так и минутам нашим быстротечным Окончить суждено свой трудный бег, Поочередно удаляясь в вечность. Родившись в море света и потом Достигнув полной зрелости, светило Утратит блеск в затмении кривом, - Погубит Время то, чем одарило. Избороздит оно чело красы, Цвет юности убьет себе в угоду, - Безжалостной не избежит косы Все лучшее, что создано природой. Но не всевластна Времени рука, В стихах моих ты будешь жить века. Перевод С. Шестакова 61 Is it thy will thy image should keep open My heavy eyelids to the weary night? Dost thou desire my slumbers should be broken, While shadows like to thee do mock my sight? Is it thy spirit that thou send'st from thee So far from home into my deeds to pry, To find out shames and idle hours in me, The scope and tenure of thy jealousy? О no, thy love, though much, is not so great; It is my love that keeps mine eye awake, Mine own true love that doth my rest defeat, To play the watchman ever for thy sake. For thee watch I, whilst thou dost wake elsewhere, From me far off, with others all too near. По твоей ли воле твой образ не дает закрыться моим тяжелым векам в томительной ночи? Ты ли желаешь, чтобы моя дрема обрывалась, когда тени, похожие на тебя, обманывают мое зрение? Твой ли это дух, посланный тобой так далеко от дома подглядывать за моими делами, чтобы обнаружить у меня постыдные поступки и часы праздности, _в чем состоит_ цель и смысл {*} твоей ревности? О нет: твоя любовь, хотя и сильна, все же не так велика; это моя любовь не дает моим глазам закрыться, моя собственная истинная любовь побеждает мой отдых, чтобы _мне_ быть в роли стража для тебя. За тобой я слежу, когда ты бодрствуешь в другом месте, далеко от меня, слишком близко к другим. {* В оригинале -"tenure", что, по мнению исследователей, следует читать как "teno(u)r" (смысл, содержание).} Иль ты ниспосылаешь утомленье - Глаз не могу сомкнуть порой ночной? Иль это тени, вестники мученья, С тобой дружны, смеются надо мной? Иль это дух твой, посланный тобою, Чтоб ревностно всегда за мной следить - Заметив прегрешение любое, В неверности меня изобличить? О нет, меня не любишь ты настолько, Чтоб мой покой нарушить в поздний час, - То я люблю! И до того мне горько, Что вновь я, страж твой, не смыкаю глаз. Любовь стоит на страже в тишине, Пока к другим ты ближе, чем ко мне. Перевод И. Фрадкина Твоей ли волей мне ночами долго Глаз не дают сомкнуть твои черты И дрема обрывается, лишь только В игре теней привидишься мне ты? Иль это дух твой прилетел без тела Следить за мною, чтоб к исходу дня В делах постыдных и часах безделья, Питая ревность, уличать меня? О нет! Любви твоей бы не хватило, Чтоб сна лишить. Моя же так сильна, Так велика, что отдых победила, Велев на страже быть, не зная сна. И видит страж твой неусыпным взглядом: Ты далеко, не спишь, и кто-то рядом. Перевод А. Шаракшанэ 62 Sin of self-love possesseth all mine eye, And all my soul, and all my every part; And for this sin there is no remedy, It is so grounded inward in my heart. Methinks no face so gracious is as mine, No shape so true, no truth of such account, And for myself mine own worth do define, As I all other in all worths surmount. But when my glass shows me myself indeed, Beated and chopped with tanned antiquity, Mine own self-love quite contrary I read; Self so self-loving were iniquity. Tis thee (my self) that for myself I praise, Painting my age with beauty of thy days. Грех себялюбия целиком владеет моими глазами и всей моей душой и всем мной безраздельно, и от этого греха нет исцеления, так глубоко он укоренился в моем сердце. Мне кажется, что ни у кого нет такого очаровательного лица, как у меня, такой совершенной формы, такой большой добродетели, и я сам определяю собственное достоинство, поскольку я всех других по всем достоинствам превосхожу. Но когда мое зеркало показывает мне меня _таким, каков_ я на самом деле, потасканного, в глубоких морщинах {*}, задубленного от времени, свою любовь к себе я понимаю наоборот: так любить себя было бы чудовищно; это тебя - то есть себя - я восхваляю в себе, украшая свою старость красотой твоих дней. {* По мнению комментаторов, "chopped" здесь следует читать как "chapped" (потрескавшийся, в глубоких морщинах).} Грех самомнения владеет мной - Умом, глазами, каждой частью тела, Всей сокровенной сердца глубиной, - Люблю себя безмерно и всецело. Мне кажется, что в мире нет лица Прекраснее, стройней телосложенья. И нет моим достоинствам конца - Я всех превосхожу, без исключенья. Но стоит зеркалу сорвать покров И честно отразить мой вид исконный, Самообман свой вижу, хоть даров Чужих я не хватаю беззаконно: Я возраст свой и все, что мне дано, Сверяю по тебе. Ведь мы - одно. Перевод О. Дудоладовой Грех себялюбья заслоняет свет И наполняет взор и душу мне. От этого греха лекарства нет - Он заключен у сердца в глубине. Мне кажется, прекрасней нет лица, И образа милей не нахожу. Себя я уверяю без конца, Что я во всем других превосхожу. Но зеркало покажет мне, как есть, Поблекшее от возраста чело, Чтоб мог я возражение прочесть, Узнать, что себялюбье - это зло. Тебя хвалил я, а не облик свой, Себя твоей спасая красотой. Перевод В. Николаева 63 Against my love shall be as I am now, With Time's injurious hand crushed and o'erworn; When hours have drained his blood and filled his brow With lines and wrinkles; when his youthful morn Hath travelled on to age's steepy night, And all those beauties whereof now he's king Are vanishing, or vanished out of sight, Stealing away the treasure of his spring: For such a time do I now fortify Against confounding age's cruel knife That he shall never cut from memory My sweet love's beauty, though my lover's life. His beauty shall in these black lines be seen, And they shall live, and he in them still green. Против _того времени, когда_ мой возлюбленный станет таким, как я сейчас - разбитым и потрепанным губительной рукой Времени, - когда часы истощат его кровь и покроют его лоб линиями и морщинами; когда его юное утро поедет по крутой _дороге к_ ночи старости и все те красоты, королем которых он является сейчас, будут исчезать или _уже_ исчезнут с глаз, похищая сокровище его весны, - для такого времени я сейчас строю укрепления против жестокого ножа губительной старости, чтобы он не вырезал из памяти красоту моего возлюбленного, хотя _этот нож уничтожит_ его жизнь. Его красота будет видна в этих черных строках, - они будут жить, и он в них _пребудет_ цветущим. Я сохраню в веках мою любовь; Когда года безжалостной рукою Изрежут лоб, а в старых жилах кровь Похолодеет; утро молодое Нежданно перейдет в глухую ночь, А прелесть молодого короля Сойдет на нет, уйдет от взоров прочь, Весной твоя не зацветет земля; К тем временам готовлюсь я сейчас Безжалостному Времени назло, Не вырезать из памяти у нас Всего, что было мило и светло. В строках стихов от Времени таю Любовь, красу и молодость твою. Перевод А. Кузнецова Для той поры, когда любимый будет, Как я, потрепан Времени рукой, И годы в жилах кровь его остудят, Лоб исчертив, и по тропе крутой Его младое утро к ночи съедет, И прелестями, что ему даны, Как королю - страна, он станет беден, Все растеряв сокровища весны, Для той поры я оборону строю, - Хоть от косы смертельной не уйдешь, - Не дам ему, с такою красотою, Из памяти пропасть, попав под нож. В строках чернильных явится живущим Он в полной красоте, всегда цветущим. Перевод А. Шаракшанэ 64 When I have seen by Time's fell hand defaced The rich proud cost of outworn buried age; When sometime lofty towers I see down rased, And brass eternal slave to mortal rage; When I have seen the hungry ocean gain Advantage on the kingdom of the shore, And the firm soil win of the wat'ry main, Increasing store with loss, and loss with store; When I have seen such interchange of state, Or state itself confounded to decay, Ruin hath taught me thus to ruminate: That Time will come and take my love away. This thought is as a death, which cannot choose But weep to have that which it fears to lose. Когда я вижу, как обезображено беспощадной рукой Времени то, что было богатством и гордостью изжитого и похороненного века; когда я вижу порой, что сровнены с землей величественные башни и вечная бронза во власти смертельной стихии _разрушения_; когда я вижу, как голодный океан наступает на царство суши, а твердая почва одерживает победу над водами, увеличивая изобилие за счет потерь и потери за счет изобилия; когда я вижу такие перемены в состоянии или то, как высшее состояние приходит к краху, - все это разрушение учит меня думать: такое Время придет и заберет мою любовь. Эта мысль подобна смерти, с ней остается только рыдать о том, что имеешь, но боишься потерять. Когда я вижу, как сметает Время Все то, чему пришла пора истлеть, Как башни валит в прах столетий бремя И гнев свергает монументов медь. Когда я вижу, как вступают в спор Голодный океан и берега, Утратам тягостным наперекор Трофеи забирая у врага, Когда я вижу странный ход вещей, Неизлечимо портящий страну, Все говорит, что и любви моей Не сдобровать у Времени в плену. Мысль эта - смерть, и больно повторять, Что я владею, чтобы потерять. Перевод Игн. Ивановского Когда седого времени свирепость Крушит помпезность гордую эпох, И в пыль дробит незыблемую крепость, И медь литую одевает в мох; Когда у суши океан голодный Прибрежье пожирает каждый час, А твердь земная у стихии водной Берет свое и грабит про запас; Когда ветшают страны-исполины И государств колеблется оплот, Мне говорят упавшие руины - Проходит все. Так и любовь пройдет. А с ней и жизнь. Смерть выбирать не может И то убьет, что нам всего дороже. Перевод В. Савина 65 Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea, But sad mortality o'ersways their power, How with this rage shall beauty hold a plea, Whose action is no stronger than a flower? О how shall summer's honey breath hold out Against the wrackful siege of batt'ring days, When rocks impregnable are not so stout, Nor gates of steel so strong, but Time decays? О fearful meditation! Where, alack, Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid? Or what strong hand can hold this swift foot back, Or who his spoil of beauty can forbid? О none, unless this miracle have might, That in black ink my love may still shine bright. Раз бронзу, и камень, и землю, и бескрайнее море - _все_ пересиливает прискорбная бренность, как же против этой стихии _выступать_ [судиться] красоте, чьи позиции не сильнее, чем у цветка? О как медовому дыханию лета устоять против уничтожающей осады сокрушительных дней, когда неприступные скалы не так крепки и стальные ворота не так прочны, чтобы избежать разрушения Временем? О пугающая мысль! Увы, где _же_ лучший драгоценный камень Времени укроется от сундука Времени? {*} Или - какая сильная рука может удержать его (_Времени_) быстрые ноги, или - кто может запретить ему порчу красоты? О, никто, если только не совершится то чудо, что в моих чернилах моя любовь будет вечно ярко сиять. {* Смысл метафоры "сундук времени" (Time's chest) не вполне ясен; возможно, имеется в виду, что Время в конечном итоге всех прячет, как в сундук, в небытие и забвение; с другой стороны, возможно, это просто эвфемизм, означающий "гроб".} Но тщетно море, суша, камень, медь Гордятся мощью - им назначен срок. Как красоте тогда не умереть, Когда она нежнее, чем цветок? Как тронуть смерть бессилием цветка, Какой найти от времени заслон, Когда крушат безжалостно века И сталь мечей, и гордый строй колонн? О, крик души! Где красоту укрыть? Кто стрелки отодвинет на часах И времени прикажет отступить, Чтоб цвет времен не обратился в прах? Увы, никто. Но ярче всех светил Ты засияешь из моих чернил. Перевод Б. Кушнера И медь, и камень, и земля, и море В печальной смерти обретут итог. А красоте что делать в этом споре - Безвредной и бессильной, как цветок? Как продержаться золотому лету В осаде надвигающихся дней? Ведь даже скал несокрушимых нету, А Время - стали кованой прочней. Мне страшно. Значит, Время потеряло Свой неразменный слиток золотой. Кто Времени велит начать сначала? Кто запретит торговлю красотой? Никто. И вот на черные чернила Моя любовь весь белый свет сменила. Перевод В. Орла 66 Tired with all these, for restful death I cry: As to behold desert a beggar born, And needy nothing trimmed in jollity, And purest faith unhappily forsworn, And gilded honour shamefully misplaced, And maiden virtue rudely strumpeted, And right perfection wrongfully disgraced, And strength by limping sway disabled, And art made tongue-tied by authority, And folly (doctor-like) controlling skill, And simple truth miscalled simplicity, And captive good attending captain ill: Tired with all these, from these would I he gone, Save that, to die, I leave my love alone. Устав от всего этого, я взываю к смерти, - _устав_ видеть достоинство от роду нищим, и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь, и чистейшую веру, от которой злобно отреклись, и позолоченные почести, позорно воздаваемые не по заслугам, и девственную добродетель, которую грубо проституируют, и истинное совершенство, неправедно опозоренное, и силу, которую шаткое правление сделало немощной, и искусство, которому власть связала язык, и блажь, с ученым видом руководящую знанием, и безыскусную честность, которую прозвали глупостью, и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, - устав от всего этого, я бы от этого ушел, но _меня останавливает_, что, умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве. Измотан всем, готов просить конца - Уйти от обездоленных заслуг, От нищенской веселости слепца, От веры, слишком праведной для мук, От мнимой чести, алчущей наград, От совершенств, ославленных везде, От чистоты, согласной на разврат, От сил, у властной немощи в узде, От мысли, в унижении немой, От мастерства, судимого глупцом, От правды, что зовется простотой, От доброты, смиренной перед злом, - Измотан всем, и смерть меня манит, И лишь любовь утраты не простит. Перевод И. Астерман Зову я смерть. Так видеть я устал Заслуги в рубище на склоне лет, Ничтожеств, поднятых на пьедестал, И верности нарушенный обет, И честь, что как стыдливая раба, И девственность, что в жертву принесли, И мудрость у позорного столба, И мощь, которой нужны костыли, И музу, у которой кляп во рту, И ум, что глупость цепью оплела, И правду, что слывет за простоту, И пленное добро в застенках зла. Устал... И в землю лег бы не скорбя, Но как, мой друг, оставлю здесь тебя? Перевод А. Васильчикова Душой устав, я плачу о кончине. Нет силы видеть муки нищеты, И пустоту в ликующей личине, И совершенство - жертвой клеветы, И девственность, что продана разврату, И простоту, что превратилась в срам, И веры повсеместную утрату, И неуместной славы фимиам, И глупость, поучающую вечно, И власть, остановившую перо, И мощь в плену у мерзкого увечья, И злом порабощенное добро. Душой устав, уснул бы я совсем, Но как тебя оставить с этим всем? Перевод Б. Кушнера Измучен всем, "Приди же, смерть!" - кричу: Я вижу честь, что нищей рождена, И пустоту, одетую в парчу, И веру, что давно осквернена, И стыд, и неуместность возвышенья, И девственность, что втянута в разврат, И совершенство в полном униженье, И силу, что болезни тяготят, И Музу, чей властями скован рот, И глупость, что как ментор - ремеслу, И правду, что наивностью слывет, И пленное добро на службе злу. Измучен всем, ушел бы от всего, Но как тебя оставить одного? Перевод В. Николаева Я смерть зову. Я до смерти устал - От гордости, идущей в приживалки, От пустоты, занявшей пьедестал, От вымученной веры из-под палки, От срама орденов и галунов, От женщин тех, что смолоду пропали, От силы под пятою болтунов, От мудрого величия в опале, От вдохновения исподтишка, От простоты, в которой нету прока, От знания в руках у дурака, От доброты в подручных у порока... Я так устал.. Но если смерть приму, Куда тебе деваться одному? Перевод В. Орла Я смерть зову, мне в тягость этот свет, Где мается достоинство в нужде, И где ничтожество живет без бед, И чистой веры не сыскать нигде, И почести даются без заслуг, И честь девичью треплют на торгах, И совершенству страшен подлый слух, И чахнет мощь у немощи в руках, И власть искусству заперла уста, И блажь в управу знание взяла, И искренность зовется "простота", И под пятой добро живет у зла, - Устал я и бежал бы от всего, Но как я брошу друга своего? Перевод А. Шаракшанэ 67 Ah wherefore with infection should he live, And with his presence grace impiety, That sin by him advantage should achieve, And lace itself with his society? Why should false painting imitate his cheek, And steal dead seeming of his living hue? Why should poor beauty indirectly seek Roses of shadow, since his rose is true? Why should he live, now Nature bankrupt is, Beggared of blood to blush through lively veins, For she hath no exchequer now but his, And proud of many, lives upon his gains? О him she stores, to show what wealth she had, In days long since, before these last so bad. О почему же он должен жить _в одно время_ с пороком и своим присутствием скрашивать нечестивость, чтобы грех благодаря ему получил преимущество и прочно связал себя с его обществом? Почему фальшивая краска должна подражать его щеке и красть мертвое подобие у его живого цвета _лица_? Почему должна убогая красота обманным путем добывать подобия роз, поскольку его роза истинна? {*} Почему он должен жить сейчас, когда Природа обанкротилась, обнищав кровью, способной наполнить краской живые вены, так как у нее не осталось другой казны, кроме его _красоты_, и, гордясь многими _своими творениями_, она живет только за его счет? О, она хранит его, чтобы показать, каким богатством она обладала в дни давно прошедшие, до этих последних, таких плохих. {* С учетом философской фразеологии (см. примечание к переводу сонета 53), строки 7-8 можно истолковать таким образом: "Почему поддельная красота должна иметь возможность имитировать его красоту, которая является воплощенным идеалом?"} Зачем он от заразы не бежит И терпит ложь, царящую вокруг? Ведь грех его повсюду сторожит И льнет к нему, как самый лучший друг. Зачем под цвет его румяных щек Спешит неправда краски подгонять, Искать для красоты кривых дорог И тенью розы розу заменять? Зачем он нужен в наши времена, Когда концов Природа не сведет? Затем, что он теперь - ее казна. Гордясь другими, им она живет. Она заполучила этот клад Не в дни потерь, а много лет назад. Перевод Игн. Ивановского Зачем собой мир грязный украшая, Оказывает он бесчестью честь, Порочность милостиво приглашая С Добром и Красотою рядом сесть? Зачем фальшь прибегает к ложной краске, Румянец похищая с юных щек? Зачем потребны бедным розам маски? Зачем его красу берут на срок? Затем, что обанкротилась Природа - Не та сегодня, что была вчера: Казна пуста, былого нет дохода И жить должна за счет его добра. Хранит Природа прежней мощи след, Которой у нее сегодня нет. Перевод И. Фрадкина 68 Thus is his cheek the map of days outworn, When beauty lived and died as flowers do now, Before these bastard signs of fair were borne, Or durst inhabit on a living brow; Before the golden tresses of the dead, The right of sepulchres, were shorn away, To live a second life on second head; Ere beauty's dead fleece made another gay: In him those holy antique hours are seen, Without all ornament, itself and true, Making no summer of another's green, Robbing no old to dress his beauty new; And him as for a map doth Nature store, To show false Art what beauty was of yore. Таким образом, его _лицо_ [щека] - образец минувших дней, когда красота жила и умирала, как теперь - цветы, до того, как эти незаконные символы красоты стали носиться людьми и посмели поселиться на живом лбу; до того, как золотистые локоны мертвых - достояние могил - стали отстригаться, чтобы получить другую жизнь на другой голове, прежде чем мертвая шевелюра красоты стала украшать другого. В нем видны эти благословенные старые времена - _красота_ без приукрашиваний, подлинная и истинная, когда не творили себе лето из чужого цветения, не ограбляли старого, чтобы дать своей красоте новый наряд. И Природа его хранит как образец, чтобы показать фальшивому Искусству, какой красота была прежде. И потому он - образ прежних дней, Когда свободно красота жила, Пока позор искусственных затей Еще нам не наделал столько зла, Когда с умерших золото волос Еще не возвращала нам земля, Чтоб мертвый локон снова службу нес, Владелицу живую веселя. В нем виден отсвет тех времен святых, Когда во всем хранили чистоту И для заемных прелестей своих Не грабили чужую красоту. На нем Природа хочет нас учить, Как правду от подделки отличить. Перевод Игн. Ивановского Его лицо есть память о былом: В ту пору, как цветок, жила в природе Краса, а не блестела над челом, Как днесь - ее внебрачные отродья: В те дни власы златые мертвеца Живым не отдавали, состригая Для увенчанья нового лица, Чтоб смертью украшалась жизнь другая. В нем ожил век античности святой, Тот мир, что был когда-то прост и целен: Цвела весна своею красотой, Ни у кого не похищая зелень. Сей образец Природа сохранила - И фальшь искусства с красотой сравнила. Перевод Д. Щедровицкого 69 Those parts of thee that the world's eye doth view Want nothing that the thought of hearts can mend; All tongues (the voice of souls) give thee that due, Utt'ring bare truth, even so as foes commend, Thy outward thus with outward praise is crowned, But those same tongues that give thee so thine own, In other accents do this praise confound By seeing farther than the eye hath shown. They look into the beauty of thy mind, And that in guess they measure by thy deeds; Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind) To thy fair flower add the rank smell of weeds: But why thy odour matcheth not thy show, The soil is this, that thou dost common grow. Та часть тебя, которая видна глазам мира, не лишена ничего, что могла бы пожелать сокровенная мысль; все языки, выразители души, отдают тебе в этом должное, говоря голую правду, и даже враги _тебя_ хвалят. Твоя внешность, таким образом, увенчана внешней хвалой, но те же языки, которые воздают тебе то, что тебе причитается, в других словах эту хвалу опровергают, когда глядят дальше, чем показывает глаз. Они смотрят на красоту твоей души и, в _своих_ догадках, измеряют ее твоими поступками; тогда в своих мыслях эти скряги - хотя бы их глаза были добрыми, - к твоему прекрасному цветку добавляют зловоние сорняков. Но почему твой запах не соответствует твоему виду? Причина {*} в том, что ты цветешь, доступный всем. {* В оригинале Торпа здесь стояло несуществующее слово "solye", которое большинство позднейших издателей сочли искаженным "soyle", что соответствуем современному "soil". Однако интерпретации этого слова предлагались разные, в том числе "почва (на которой вырастает порок)", "пятно (моральное)", "решение (вопроса)".} То внешнее в тебе, что видит свет, Считать за совершенство он готов, И в этом хоре несогласных нет, В нем даже голоса твоих врагов. Так внешность хвалят внешнею хвалой. Но те же обожатели как раз Утрачивают весь восторг былой, Проникнув глубже, чем способен глаз. Твоей души коснувшись лишь слегка, Зато поступки строго разобрав, Они дивятся облику цветка, Но ясно слышат запах сорных трав. Откуда он, сказать тебе могу: Ты с этими людьми, ты в их кругу. Перевод Игн. Ивановского Во внешности твоей, что видит мир, Ни глаз, ни сердце не найдут штрихов Несовершенства. Ты - для всех кумир, И для друзей твоих, и для врагов. За внешность - внешняя и похвала, Но с языков иных уже не раз Слетала злоречивая молва О том, чего не может видеть глаз. Но внутрь души твоей проникнул взгляд, За ним - другой, и злые языки Твоих цветов заглушат аромат, Средь них рассеяв щедро сорняки. Твое благоухание, увы, Испорчено влиянием молвы. Перевод А. Кузнецова 70 That thou are blamed shall not be thy defect, For slander's mark was ever yet the fair; The ornament of beauty is suspect, A crow that flies in heaven's sweetest air. So thou be good, slander doth but approve Thy worth the greater, being wooed of time, For canker vice the sweetest buds doth love, And thou present'st a pure unstained prime. Thou hast passed by the ambush of young days, Either not assailed, or victor being charged, Yet this thy praise cannot be so thy praise To tie up envy, evermore enlarged: If some suspect of ill masked not thy show, Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe. То, что тебя порицают, не должно считаться твоим изъяном, так как прекрасное всегда было мишенью клеветы; орнаментом красоты является подозрение - ворона, летающая в чистейшем воздухе небес. Так что, будь ты хорошим, клевета тем более подтвердит твое достоинство, подвергающееся соблазнам времени {*}, так как порча любит самые сладостные бутоны, а ты представляешь собой чистый, незапятнанный расцвет. Ты миновал _опасности_ [засаду] юных дней, или не подвергшись нападению, или атакованный, но выйдя победителем; это похвально, но этого недостаточно, чтобы _сдержать_ [связать] вечно растущую зависть. Если бы подозрение в пороке не бросало тень на твою красоту, тогда ты один владел {**} бы королевствами сердец. {* Темное место, вызывающее споры комментаторов. ** Согласно комментаторам, "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).} То, что тебя порочат, не порок. Спокойно не живется красоте, И подозрение - ее венок, Ворона в самой чистой высоте. Усилиями долгой клеветы Ты только поднимаешься в цене. Червь заползает в лучшие цветы, А пятен не найдешь в твоей весне. Ты избежал засады юных дней, Подстерегавший сам попал в беду, Хотя хвала невинности твоей На зависть не набросила узду. Глухой намек тебя оговорил, Не то бы все сердца ты покорил. Перевод Игн. Ивановского То, что и ты подвергся клевете, - Не твой порок, - красы извечный жребий, И подозренья тень на красоте - Орнамент, ворон черный в ясном небе. Ты всем хорош. Лишь подтвердит навет, Что ты душою чист и непорочен; Червь наилучший выбирает цвет, Но твой цветок не знает червоточин. Все искушенья молодости ты Иль победил, иль обошел искусно; И все же правдой не завяжешь рты Завистникам и лжи тысячеустой. Когда б не тень на лике, ты бы мог Один владеть сердцами - царь и бог. Перевод С. Шестакова 71 No longer mourn for me when I am dead Than you shall hear the surly sullen bell Give warning to the world that I am fled From this vile world with vildest worms to dwell; Nay, if you read this line, remember not The hand that writ it, for I love you so That I in your sweet thoughts would be forgot, If thinking on me then should make you woe. Or if (I say) you look upon this verse, When I (perhaps) compounded am with clay, Do not as much as my poor name rehearse, But let your love even with my life decay, Lest the wise world should look into your moan, And mock you with me after I am gone. Когда я умру, оплакивай меня не дольше, чем будешь слышать угрюмый колокол, оповещающий мир, что я бежал из этого низкого [подлого, мерзкого] мира, чтобы поселиться с нижайшими червями. Даже если прочитаешь эту строку, не вспоминай руки, которая ее написала, ибо я люблю тебя так, что хотел бы быть забытым тобою _и_ в сокровенных мыслях, если мысли обо мне причинят тебе страдание. Или если, говорю я, ты взглянешь на эти стихи, когда, возможно, я _уже_ смешаюсь с глиной, ты даже моего бедного имени не повторяй, но пусть твоя любовь погибнет с моей жизнью, чтобы всеведущий мир не заметил твоего плача и не осмеял тебя из-за меня, когда меня не будет. Недолго плачь по мне, пусть слез исчезнет след, Лишь колокол вдали пробьет тоскливый, Что я оставил этот низкий свет, Спустившись ниже - в черный мир червивый. И над строкой заплакать не спеши В сознании моей несчастной доли - Я так любил, что для твоей души Я не желал бы даже этой боли. И если ты увидишь этот стих, Когда мой прах смешается с землею, Не призывай тогда имен моих - Пускай любовь твоя умрет со мною. Чтоб этот мир, услышав голос твой, Не осмеял нас за твоей спиной. Перевод Б. Кушнера Когда умру я, ты скорби не долее, Чем будет возвещать унылый звон, Что я бежал из низкой сей юдоли И в низший мир червей переселен. И руку, что писала эти строчки, Не вспоминай. Я так тебя люблю, Что предпочту забвенье без отсрочки, Чем памятью покой твой отравлю. Перечитав сонет мой в час досуга, Когда меня поглотит прах земной, Не повторяй пустое имя друга - Пускай твоя любовь умрет со мной, Чтоб, слыша вздох твой обо мне последний, Премудрый мир тебя не ранил сплетней. Перевод А. Шаракшанэ 72 О lest the world should task you to recite What merit lived in me that you should love, After my death (dear love) forget me quite; For you in me can nothing worthy prove, Unless you would devise some virtuous lie To do more for me than mine own desert, And hang more praise upon deceased I Than niggard truth would willingly impart: О lest your true love may seem false in this, That you for love speak well of me untrue, My name be buried where my body is, And live no more to shame nor me nor you: For I am shamed by that which I bring forth, And so should you, to love things nothing worth. Чтобы мир не заставил тебя рассказывать, какие во мне были достоинства, заслуживавшие твоей любви, после моей смерти, любовь моя, забудь меня совсем, так как ты не сможешь доказать, что во мне было что-то ценное, если только не изобретешь какую-нибудь благородную ложь, чтобы сделать для меня больше, чем я заслуживаю, и _воздать_ [навесить] больше хвалы мне, покойному, чем скупая правда сообщила бы по своей воле. О, чтобы твоя подлинная любовь не показалось фальшивой оттого, что ты, из любви меня хваля, говоришь неправду, пусть мое имя будет похоронено там же, где мое тело, и не будет больше жить, чтобы не позорить ни тебя, ни меня, так как мне стыдно за то, что я произвожу на свет, и тебе должно быть стыдно за свою любовь к никчемным предметам. Чтоб мир вопросами не донимал, За что при жизни ты меня приметил, Забудь меня - не стою я похвал: Забудь, как будто не жил я на свете. К чему добропорядочная Ложь, Когда скупая Правда ходит рядом? Ничем я не был для тебя хорош: Умру - и вспоминать меня не надо; И не приписывай ты мне заслуг, Дань отдавая дружбе нашей нежной, Зарой со мною мое имя, друг: Несет мне и тебе стыд неизбежный. Мой стыд - мои ничтожные творенья, Твой стыд - ко мне, ничтожному, влеченье. Перевод И. Фрадкина О, чтоб не привирал ты всякий раз, За что ко мне любовью воспылал, - Когда умру, забудь меня тотчас, Совсем забудь, как будто и не знал. Возносит добродетельная ложь Хвалу богатствам, что таит душа; Так ты меня, любимый, вознесешь До неба, против истины греша. О, чтоб из-за пристрастных тех речей Твою любовь не запятнал обман, Пусть похоронят плоть мою и с ней Позор наш - имя, коим был я зван. Мне стыдно, что во всем ничтожен я; И ты стыдишься, полюбив меня. Перевод С. Шестакова 73 That time of year thou mayst in me behold When yellow leaves, or none, or few, do hang Upon those boughs which shake against the cold, Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang. In me thou seest the twilight of such day As after sunset fadeth in the west, Which by and by black night doth take away, Death's second self, that seals up all in rest. In me thou seest the glowing of such fire That on the ashes of his youth doth lie, As the death-bed whereon it must expire, Consumed with that which it was nourished by. This thou perceiv'st, which makes thy love more strong, To love that well which thou must leave ere long. Во мне ты видишь то время года, когда желтые листья - их или нет совсем, или мало - висят на трясущихся от холода ветвях, - оголенных разрушенных хорах, где недавно пели сладкоголосые птицы. Во мне ты видишь сумерки дня, который после захода солнца угасает на западе; его быстро забирает черная ночь - второе "я" Смерти, все опечатывающая покоем. Во мне ты видишь сияние такого огня, который покоится на золе своей юности, как на смертном ложе, где он должен угаснуть, поглощенный тем, что его питало. Ты это осознаешь, и это делает твою любовь сильнее, _заставляя_ любить преданно то, что ты должен вскоре потерять. Во мне ты видишь пасмурную пору, Когда в ветвях дрожит засохший лист, И разоренные лесные хоры Не оглашает милый птичий свист; Во мне ты видишь этот сумрак серый, Когда закат на западе угас, И, пядь за пядью заполняя сферы, Покоем ночь, как смерть, смиряет нас; Во мне ты видишь тот огонь, что гложет Последние остатки юных сил И угасает, как на смертном ложе, На мертвом пепле, что его вскормил; И зная это, дорожишь сильней Любовью ускользающей своей. Перевод И. Астерман Во мне то время года видишь ты, Когда с дерев спадает их убор, Когда дрожат замерзшие листы Там, где звенел недавно птичий хор. Во мне ты видишь тусклый сумрак дня, Когда закат на западе угас, И сон ночной, второе смерти "я", Кладет, как тень, печать свою на нас. Во мне ты видишь отблески костра, Что полыхал и радовал собой, Но, отгорев, когда пришла пора, Был погребен своею же золой. И оттого любовь твоя сильней При мысли, что простишься скоро с ней. Перевод А. Васильчикова Я для тебя - та поздняя пора, Когда слетают листья с вышины, И там, на хорах, слышные вчера, Сегодня птицы больше не слышны. Во мне ты видишь слабый отсвет дня, На запад уходящий догорать, Где на него, все краски хороня, Ночь, словно смерть, кладет свою печать. Во мне ты видишь бледный огонек, Мерцающий над пеплом юных лет. На этот смертный одр он тихо лег, Погублен тем, чем порожден на свет. Но вижу я, ты любишь тем сильней, Чем меньше у любви последних дней. Перевод Игн. Ивановского Во мне ты пору года видишь ту, Когда последний желтый лист поник И холод сводит сучьев черноту На хорах, где не слышен птичий крик. Во мне ты видишь час, когда невмочь В закате день померкший распознать, И смерти тень - с небес сползает ночь И ставит погребальную печать. Во мне ты видишь тот последний пыл, Когда огонь сверкнет из пепла вдруг, Но то, что прежде он сжигать любил, Теперь само сжимает смертный круг. Ты видишь все. Любовь обречена. Но тем сильней становится она. Перевод Б. Кушнера Во мне ту пору твой находит взгляд, Когда почти все листья облетели И ветви лишь на холоде дрожат, Пустые хоры там, где птицы пели. Во мне ты видишь завершенье дня, Когда закат уж начал догорать И, постепенно прочь его гоня, Ночь, будто Смерть, кладет на все печать. Во мне ты видишь блеск огня того, Что тлеет в пепле юности своей, И ложе погребальное его Остатки поглощает прежних дней. И для тебя тогда еще дороже Все то, что потерять ты скоро можешь. Перевод В. Николаева Ты застаешь во мне такую пору, Когда дрожат последние листы На тех ветвях, что были домом хору Птиц сладкогласых, а теперь пусты. Ты видишь день, что, на закате тая, Темнеет быстро, - ночь его крадет И, будто Смерть, сестра ее родная, На все печать недвижности кладет. Свет пламени ты видишь, где остался Огонь на пепле юности былой. Но, поглощенный тем же, чем питался, На ложе смерти станет он золой. Ты видишь все. Но лишь сильней во взоре Любовь к тому, с чем расставаться вскоре! Перевод А. Шаракшанэ 74 But be contented when that fell arrest Without all bail shall carry me away, My life hath in this line some interest, Which for memorial still with thee shall stay. When thou reviewest this, thou dost review The very part was consecrate to thee: The earth can have but earth, which is his due; My spirit is thine, the better part of me. So then thou hast but lost the dregs of life, The prey of worms, my body being dead, The coward conquest of a wretch's knife, Too base of thee to be remembered: The worth of that is that which it contains, And that is this, and this with thee remains. Но не горюй, когда этот жестокий арест без права освобождения заберет меня отсюда; моя жизнь _продолжается_ [имеет долю] в этих строчках, которые для памяти навсегда останутся с тобой. Читая снова это _стихотворение_, ты будешь видеть ту самую часть _меня_, которая была посвящена тебе; земля может получить только землю {*}, которая ей причитается, а мой дух - лучшая часть меня - принадлежит тебе. Так что ты потеряешь не более чем отбросы жизни, добычу червей, - умрет мое тело, бесчестная добыча ножа негодяя {**}, слишком низменное, чтобы его помнили. Его ценность в том, что оно содержит в себе, то есть это _мое творчество_, а это останется с тобой. {* См. примечание к сонету 44. ** Спорное место. Согласно одному из толкований, под "ножом негодяя" здесь нужно понимать косу Смерти.} Но не терзайся, и когда за мной Придут, чтоб взять без лишней канители, Пусть эти строки сохранят живой Ту память, что у нас отнять хотели. И если вместе быть нам не дано, Мой высший дух отыщешь за строкою - Земля возьмет, что ей обречено. Моя душа останется с тобою. И потому лишь мусор бытия, Червей добычу, жалкий плод разбоя, Утратишь ты, когда погибну я, - Простую плоть, что памяти не стоит. Пускай в земле истлеет низкий прах, - Моя душа с тобой - в моих стихах. Перевод Б. Кушнера Но будь доволен. Пусть мне под арест Уйти без поручительства придется, Судьба моя пробудит интерес Тем словом, что на память остается. Найдешь, коснувшись взглядом этих строк, Все, что тебе хочу я посвятить. Земля получит прах - законный долг. Но лишь твоим мой дух обязан быть. Ты потеряешь только жизни шлак И труп, что стал добычею червей, Куда кинжал вонзил трусливый враг, - Не стоит это памяти твоей. И только стих ее достоин мой, Что навсегда останется с тобой. Перевод В. Николаева 75 So are you to my thoughts as food to life, Or as sweet seasoned showers are to the ground; And for the peace of you I hold such strife As 'twixt a miser and has wealth is found: Now proud as an enjoyer, and anon Doubting the filching age will steal his treasure; Now counting best to be with you alone, Then bettered that the world may see my pleasure: Sometime all full with feasting on your sight, And by and by clean starved for a look; Possessing or pursuing no delight Save what is had or must from you be took. Thus do I pine and surfeit day by day, Or gluttoning on all, or all away. Для моих мыслей ты - как пища для жизни или как свежие благоуханные ливни - для земли, и ради твоего спокойствия {*} я веду такую борьбу, какая бывает между скупцом и его богатством: то он горд, наслаждаясь _им_, а то опасается, что вороватый век украдет его сокровище; то я считаю, что лучше всего быть с тобой наедине, то _полагаю, что_ еще лучше, чтобы мир видел мою радость; порой пресыщен пиршеством - созерцанием тебя, но скоро _снова_ совсем изголодаюсь по взгляду _на тебя_, не имея и не ища других удовольствий, кроме того, что я получил или должен получить от тебя. Так я чахну и предаюсь излишествам изо дня в день - или обжираюсь всем, или лишен всего. {* Неясное место; "for the peace of you" можно истолковать так же как "ради (моего) удовлетворения, которое мне доставляет твоя дружба".} Ты для души, как пища, чтобы жить, Как свежий ливень - для земли весной. Борюсь я, чтоб покой твой сохранить, Как со своим сокровищем - скупой. Горжусь я обладаньем, но потом Боюсь, что век украсть способен клад; То я хочу с тобою быть вдвоем, То миру я тебя представить рад. Порой я сыт от вида твоего, Но вскоре взор мой голоден опять. Не даст мне обладанье ничего Поверх того, что ты мне можешь дать: Так день за днем пирую, голодая, То поглощая все, то Извергая. Перевод В. Николаева Ты для меня как хлеб для бедняка, Как животворный ливень для пустыни, А я как тот скупец у сундука - Нет драгоценней для него святыни, Когда он ворожит над сундуком: То золотом в открытую гордится, То кладом наслаждается тайком, То спрячет - похитителя боится. Так я - то объедаюсь за троих, То голодаю, жду подачки-взгляда; Я счастье получил из рук твоих, И ничего иного мне не надо: Ты рядом - я в три горла ем и ем, А ты вдали - лишен еды совсем. Перевод И. Фрадкина 76 Why is my verse so barren of new pride? So far from variation or quick change? Why with the time do I not glance aside To new-found methods and to compounds strange? Why write I still all one, ever the same, And keep invention in a noted weed, That every word doth almost tell my name, Showing their birth, and where they did proceed? О know, sweet love, I always write of you, And you and love are still my argument; So all my best is dressing old words new, Spending again what is already spent: For as the sun is daily new and old, So is my love still telling what is told. Почему мои стихи настолько лишены новомодного великолепия - Так далеки от разнообразия и быстрых перемен? Почему я не обращаюсь, вместе с временем, к новообретенным методам и странным сочетаниям? {*} Почему я пишу постоянно одно и то же, всегда одинаково, и одеваю воображение в ту же знакомую одежду, так что каждое слово почти называет мое имя, обнаруживая свое рождение и происхождение? О, знай, любовь моя, я всегда пишу о тебе, и ты и любовь - моя постоянная тема, так что лучшее, что я могу, - это нарядить старые слова по-новому, тратя опять то, что уже потрачено. Ведь солнце каждый день и ново и старо, так и моя любовь постоянно говорит то, что уже сказано. {* Возможно, речь идет о новых стилистических приемах или о словотворчестве, широко распространенном в эпоху Шекспира.} Ты говоришь, тебе не нов мой стих, Что у меня повторов слишком много. Ну что бы мне не брать в пример других С их странным смыслом и свободой слога, А не твердить одно день ото дня, Все образы свои тобой питая. Уж по упорству, верно, на меня Там каждая похожа запятая. Не спорю, но когда в душе одна Любовь к тебе поет, не утихая, Моя единственная новизна - Венчать ее все новыми стихами. Как солнце вечно льет все тот же свет, Так у любви - всегда один сюжет. Перевод О. Дудоладовой Зачем мой стих так скуп на новизну И так далек от перемен внезапных? Зачем я вместе с веком не взгляну На новый способ сочетаний странных? Зачем всегда пишу одно и то же, Не приодев свое воображенье? Меня назвать любое слово может И объявить свое происхожденье. Знай, милый друг, я о тебе пишу, И у меня один сюжет - любовь. Обновки прежним строчкам нахожу И то, что я истратил, трачу вновь. Как солнце надо мной старо и ново, Так я опять твержу все то же слово. Перевод В. Николаева 77 Thy glass will show thee how thy beauties wear, Thy dial how thy precious minutes waste, The vacant leaves thy mind's imprint will bear, And of this book, this learning mayst thou taste: The wrinkles which thy glass will truly show Of mouthed graves will give thee memory; Thou by the dial's shady stealth mayst know Time's thievish progress to eternity; Look what thy memory cannot contain Commit to these waste blanks, and thou shalt find Those children nursed, delivered from thy brain, To take a new acquaintance of thy mind. These offices, so oft as thou wilt look, Shall profit thee, and much enrich thy book. Твое зеркало покажет тебе, как изнашиваются твои прелести, часы - как истекают драгоценные минуты, _а_ чистые листы будут хранить отпечаток твоей души, и из этой книги {*} ты можешь вкусить такое знание: морщины, которые твое зеркало тебе правдиво покажет, напомнят тебе о раскрытом зеве могилы; по тому, как украдкой движется тень в часах {**}, ты можешь постичь вороватое движение времени к вечности; а все, что твоя память не может удержать, доверь этим пустым страницам, и _потом_ ты обнаружишь взращенными этих детей, рожденных твоим умом, чтобы с ними снова познакомилась твоя душа. Эти услуги _зеркала_ и _часов_ - в той мере, насколько часто ты будешь смотреть, - принесут тебе пользу и сильно обогатят твою книгу. {* Здесь "книга" (book), вероятно, означает какого-то рода книгу для записей. По мнению некоторых комментаторов, поэт подарил Другу такую книгу, и данный сонет сопровождал подарок. См. сонет 122, где речь идет о подобном подарке Друга поэту. ** Вероятно, речь идет о солнечных часах.} Свой возраст в зеркале увидишь ты, В часах - минуты, что нельзя вернуть. Ложится жизнь на чистые листы - Из этой книга ты постигнешь суть. Напомнит беспощадное стекло Морщинами, что пасть могилы ждет; А время-вор мгновеньем протекло В тени часов и к вечности ведет. Доверь заветным письменам скорей Все то, что памяти не удержать, - Когда-нибудь плоды своих идей Пожнешь и сможешь ты себя познать. И ты, читая мудрость этих строк, Весьма богатый извлечешь урок. Перевод А. Васильчикова Часы покажут быстроту минуты, А зеркало - утрату красоты: Пусть мыслей сокровенные маршруты Заполнят эти чистые листы. Лениво в вечность тенью воровскою Крадется стрелка - в зеркало смотреть Без грусти невозможно, и с тоскою Глядим на подступающую Смерть. Пусть мысли - вскормленные мозгом дети - Найдут в заветном дневнике приют: В нем "я" твое родные чада эти Надолго для тебя же сберегут. Когда в дневник порой ты бросишь взгляд, Перед тобой сверкнет бесценный клад. Перевод И. Фрадкина 78 So oft have I invoked thee for my Muse, And found such fair assistance in my verse, As every alien pen hath got my use, And under thee their poesy disperse. Thine eyes, that taught the dumb on high to sing, And heavy ignorance aloft to fly, Have added feathers to the learned's wing And given grace a double majesty. Yet be most proud of that which I compile, Whose influence is thine, and born of thee: In others' works thou dost but mend the style, And arts with thy sweet graces graced be; But thou art all my art, and dost advance As high as learning my rude ignorance. Я так часто призывал тебя как свою Музу и находил _в тебе_ такую добрую помощь для своих стихов, что каждое чужое перо присвоило мой обычай и, прикрываясь тобой, распространяет свою поэзию. Твои глаза, которые научили немого петь во весь голос, а тяжкое невежество - летать в вышине, _теперь_ добавили перьев к крыльям ученых и придали изяществу двойное великолепие. И все же гордись более всего тем, что слагаю я, у которого все влияние - твое и рождено от тебя {*}; в произведениях других ты всего лишь улучшаешь стиль, и искусства _лишь_ украшаются твоей драгоценной красой. Но _для меня_ ты - все мое искусство и возвышаешь до учености мое грубое невежество. {* Согласно расхожим представлениям того времени, жизнь каждого человека проходила под постоянным влиянием тех или иных звезд. Поэт заявляет, что у него все влияние - от Друга, тем самым косвенно очередной раз уподобляя его звезде.} К тебе как к Музе столько я взывал И помощь получал твою при этом, Что, как и мне, взывать к тебе настал Черед другим завистливым поэтам. Немому мне твой взор уста раскрыл, Невежество уча летать по-птичьи, А им, ученым, не давал он крыл, Но их полету лишь придал величья. И все же ты стихом гордись моим - Он дух от духа твой и плоть от плоти, Ведь только слог подправил ты другим И придал совершенство их работе. Ты - все мое искусство, неуч я, И вся наука у меня - твоя! Перевод С. Степанова Ты Музой, вдохновеньем был моим, Волшебной силой наполняя строки, И каждый, кто поэзией томим, Проворно перенял мои уроки. Тебя узрев, немой заговорил, Лишенный крыльев полетел, как птица, А кто летал, тот выше воспарил, Стал грацией стиха вдвойне гордиться; Но ты, прошу, гордись моим стихом: Ты даришь только блеск чужим твореньям, В моих же - сам живешь весь целиком: Тебе обязан стих своим рожденьем. В стих взяв тебя - поэзию, мощь, свет - Невежда в прошлом, ныне я - поэт. Перевод И. Фрадкина 79 Whilst I alone did call upon thy aid, My verse alone had all thy gentle grace, But now my gracious numbers are decayed, And my sick Muse doth give another place. I grant (sweet love) thy lovely argument Deserves the travail of a worthier pen, Yet what of thee thy poet doth invent He robs thee of, and pays it thee again: He lends thee virtue, and he stole that word From thy behaviour; beauty doth he give, And found it in thy cheek; he can afford No praise to thee but what in thee doth live. Then thank him not for that which he doth say, Since what he owes thee, thou thyself dost pay. Пока я один взывал к твоей помощи, мои стихи одни воплощали все твое изящество {*}, но теперь мои изящные стихи в упадке, и моя больная Муза уступает место другому. Я признаю, любовь моя, что твоя милая тема заслуживает труда более достойного пера, и все же что бы о тебе ни сочинил поэт, он все ворует у тебя, а потом возмещает тебе же: он наделяет тебя добродетелью, но _само_ это слово он украл у твоего поведения; он придает _тебе_ красоту, но _он лишь_ нашел ее в твоем _лице_ [щеке]; он не может воздать тебе никакой хвалы, кроме _повторения_ того, что _уже_ в тебе живет. Поэтому не благодари его за то, что он говорит, поскольку то, что он должен _воздать_ тебе, ты платишь сам. {* Другое возможное прочтение: "...одни пользовались твоей благосклонностью".} Покуда я взывал к тебе один, В мой стих вливалось все твое искусство: Теперь же ты стал многим господин, И мой недужный стих теряет чувство. Достоин ты, об этом спору нет, И лучшего пера, и вдохновенья, Но все, что в дар тебе несет поэт, Им взято у тебя с соизволенья. Ты осознай даров его тщету: Тебе твою несет он добродетель, Твою же преподносит красоту, Которым он в тебе простой свидетель. Ты платишь сам за все, и оттого Благодарить не должен никого. Перевод С. Степанова Пока тебя один я воспевал, Все грации твои вмещал мой стих; Теперь же он беспомощен и вял, А Муза предпочла, увы, других. О, несомненно, чудный твой портрет Достоин лучшего, чем я, творца; Но что бы ни дарил тебе поэт, Из твоего украдено ларца. Тебя он грабит, а не сам творит: Вот славит добродетель - так она В делах твоих; вот у твоих ланит Красу крадет, - все есть в тебе сполна. И не благодари его! - собой За похвалу ты платишь - и с лихвой. Перевод С. Шестакова 80 О how I faint when I of you do write, Knowing a better spirit doth use your name, And in the praise thereof spends all his might, To make me tongue-tied Speaking of your fame. But since your worth (wide as the ocean is) The humble as the proudest sail doth bear, My saucy bark (inferior far to his) On your broad main doth wilfully appear. Your shallowest help will hold me up afloat, Whilst he upon your soundless deep doth ride, Or (being wracked) I am a worthless boat, He of tall building and of goodly pride. Then if he thrive and I be cast away, The worst was this: my love was my decay. О, как меня лишает сил, когда я пишу о тебе, знание, что превосходящий меня дух использует твое имя и на хвалу тебе расходует всю свою силу, так что сковывает мой язык, когда я говорю о твоей славе. Но поскольку твои достоинства, обширные, как океан, несут на себе _равно_ скромный и самый гордый парус, моя дерзкая ладья, много уступающая его _кораблю_, своевольно появляется на твоей морской шири. Твоя самая мелкая помощь удержит меня на плаву, тогда как он поплывет по твоей бездонной глубине, или, потерпев крушение, я стану никчемной лодкой, _а_ он _останется кораблем_ величественной и прекрасной постройки. Тогда, если он будет преуспевать, а я буду выброшен на берег, то худшее будет в том, что моя любовь стала моим крахом. Как мне воспеть тебя! Мой ум нищает При мысли, сколь могущественный дух Тебе хвалы в поэмах расточает, Язык бессилен слово молвить вслух. Но ты - как океан, на чьем просторе Свой ищет путь и легкая ладья, И бриг, но вот в отчаянном задоре Покой твой всколыхнуть пускаюсь я. Мне даже мель и рифы твои в радость. Он же стремит к неведомым глубинам! И я без помощи твоей не справлюсь Ни с валом, что он гонит, ни с пучиной. Пусть в бурю не спасу я и весла, Не он - любовь мне гибель принесла. Перевод О. Дудоладовой О, как я слаб, когда тебя пою И знаю: лучший дух тебя поет, Что, в похвалу всю мощь вложив свою, Мне славословьем зажимает рот. Но если меж твоих бескрайних волн Любое судно может удержаться, То даже рядом с ним мой дерзкий челн На тех просторах волен показаться. Я удержусь - при помощи твоей, Пока он реет над пучиной водной. Иль буду меж разбитых кораблей, Пока плывет он гордо и свободно. И если он в чести и брошен я, То крахом стала мне любовь моя. Перевод В. Николаева 81 Or shall I live your epitaph to make, Or you survive when I in earth am rotten, From hence your memory death cannot take, Although in me each part will be forgotten. Your name from hence immortal life shall have, Though I (once gone) to all the world must die; The earth can yield me but a common grave, When you intombed in men's eyes shall lie: Your monument shall be my gentle verse, Which eyes not yet created shall o'er-read, And tongues to be your being shall rehearse, When all the breathers of this world are dead; You still shall live (such virtue hath my pen) Where breath most breathes, even in the mouths of men. Я ли доживу до того, чтобы составить тебе эпитафию, или ты еще будешь жив, когда я сгнию в земле, отсюда {*} твою память смерть не сможет забрать, хотя я буду всецело забыт. Твое имя отсюда получит бессмертную жизнь, хотя я, скончавшись, должен буду для всего мира умереть. Земля может предоставить мне только простую могилу, тогда как ты пребудешь в гробнице людских глаз; памятником тебе станут мои нежные стихи, которые будут перечитывать глаза _людей_, еще не рожденных на свет, и будущие языки будут заново рассказывать о твоем _живом_ существе, когда все, кто _сейчас_ дышит в этом мире, _уже_ умрут. Ты всегда будешь жить - такое свойство имеет мое перо - там, где дыханье _жизни_ более всего дышит _жизнью_, - в устах людей. {* Здесь "hence" (отсюда) может означать либо "из этого мира", либо "из этих стихов".} Иль мне тебе надгробный стих слагать, Иль ты меня проводишь до могилы, Тебя отсюда смерть не в силах взять, Хоть взять меня у ней достанет силы. Здесь имя сохранишь ты на века. Без имени я кану в тенях ночи, В простой могиле пищей червяка, Тебя ж узреть живые смогут очи. Твой памятник - мой стих, его узрят И прочитают очи лет грядущих, И языком грядущим повторят, Когда умолкнут языки живущих. Ты будешь вечно жить в моих стихах Живым дыханьем духа на устах. Перевод С. Степанова Мне ль плакать над могилою твоей, Иль раньше я отправлюсь в мир иной, - Но ты пребудешь в памяти людей, И навсегда забудут образ мой. Тогда как ты бессмертье заслужил, Я безымянным должен умереть; Мой холмик не заметят средь могил, Твое ж надгробье каждый сможет зреть. Твой памятник - мой стих; его прочтут Глаза потомков наших, и, поверь, Не канет в вечность сей достойный труд, Когда умолкнут все, кто жив теперь. Ты будешь жить, прославленный в стихах, Там, где дыханье духа, - на устах! Перевод С. Шестакова 82 I grant thou wert not married to my Muse, And therefore mayst without attaint o'erlook The dedicated words which writers use Of their fair subjects, blessing every book. Thou art as fair in knowledge as in hue, Finding thy worth a limit past my praise, And therefore art inforced to seek anew Some fresher stamp of the time-bettering days. And do so, love; yet when they have devised What strained touches rhetoric can lend, Thou, truly fair, wert truly sympathised In true plain words by the true-telling friend; And their gross painting might be better used Where cheeks need blood; in thee it is abused. Я признаю, что ты не связан браком с моей Музой и, значит, можешь без позора _для себя_ прочитывать слова посвящений, которые пишущие употребляют, говоря о своих прекрасных предметах, чтобы благословить каждую книгу. Ты так же совершенен умом, как и внешностью {*}, и, находя, что твои достоинства превосходят мою хвалу, ты вынужден поэтому искать снова какую-то более свежую _хвалу, несущую_ печать этого усовершенствованного времени. Так и делай, любовь моя; но все же, пока они придумывали, какие неестественные приемы может дать риторика, ты, истинно прекрасный, был истинно отображен в простых истинных словах _своего_ истинного друга; а их грубое художество лучше бы применять там, где щекам недостает крови; для тебя она неуместна. {* См. примечание 1 к переводу сонета 20.} Ты с Музою моею, к сожаленью, Не обручен. Когда тебе несут Со всех сторон Поэты посвященья, Ты выше моего их ставишь труд - Пою красу, - ты недоволен мною, А тем, кто хвалит ум, отказа нет, И ты спешишь упиться похвалою, Увидеть еще ярче свой портрет. Считай наградою - хулить не смею! - Риторику любезно-пышных строк, Но я всегда был Правдою твоею И искренне хвалил в тебе, что мог. Не греет кровь - тогда кладут румяна, А у тебя - нет этого изъяна. Перевод И. Фрадкина Моей ты Музе клятву не давал, И потому не будет прегрешенья, Когда, читая чей-то мадригал, От стихотворца примешь восхваленья. Прекрасен ты и ликом и умом, Твой щедрый дар похвал моих превыше; И потому ты мнишь: другим пером, Быть может, и верней тебя опишут. Что ж, тешь себя надеждой! Все равно, Послушав их риторики пустые, Поймешь: лишь мне действительно дано Красе твоей найти слова простые. Румяна прячут бледный цвет ланит, Тебе же краска только повредит. Перевод С. Шестакова 83 I never saw that you did painting need, And therefore to your fair no painting set; I found (or thought I found) you did exceed The barren tender of a poet's debt: And therefore have I slept in your report, That you yourself, being extant, well might show How far a modern quill doth come too short, Speaking of worth, what worth in you doth grow. This silence for my sin you did impute, Which shall be most my glory, being dumb, For I impair not beauty, being mute, When others would give life, and bring a tomb. There lives more life in one of your fair eyes Than both your poets can in praise devise. Я никогда не видел, чтобы ты нуждался в приукрашивании, и поэтому к твоей красоте никакого приукрашивания не применял; я обнаруживал - или думал, Что обнаруживал, - что ты выше того пустого _славословия_, которое поэты предлагают в уплату своего долга. Я потому _ничего не делал_ [спал] для твоего прославления, что ты сам, живой, был свидетельством тому, насколько современное перо не справляется, говоря о достоинствах, с _описанием_ достоинств, которые процветают в тебе. Это молчание ты мне вменил в грех, тогда как оставаться бессловесным - моя самая большая заслуга, ведь, будучи немым, я не наношу вреда красоте, когда другие желали бы дать ей жизнь, а приносят могилу. В каждом из твоих прекрасных глаз больше жизни, чем оба твоих поэта могут изобрести для хвалы. Не надобно прикрас для красоты - Румян и пудры всякой лести вздорной; В сравненьи с тем, чего достоин ты, Ничтожна лепта славы стихотворной. Я и во сне тягаться не мечтал С певцами - мастерами лицемерья: Я знаю, что высок предмет похвал И слишком куцы нынешние перья. Ты счел мое молчание виной? - О нет, в заслугу мне должно вмениться, Что я замкнул уста, пока иной Сулит бессмертье, а творит гробницу. Один твой взгляд живее, милый друг, Всех наших поэтических потуг! Перевод Г. Кружкова Не знаешь ты румян, красы подложной, И я, тебя рисуя, их не брал; Мои стихи - патрону дар ничтожный: Так сюзерену дар несет вассал. Ты - красоты живое воплощенье, Нельзя ее запечатлеть в стихах, И я перо роняю в восхищенье: Беспомощно оно в моих руках! Считаешь ты грехом уста немые, А я благословляю немоту И ничего не порчу - пусть другие Корявым словом губят красоту. Твой каждый глаз дарует больше света, Чем дарят миру два твоих поэта. Перевод И. Фрадкина 84 Who is it that says most which can say more Than this rich praise - that you alone are you, In whose confine immured is the store Which should example where your equal grew? Lean penury within that pen doth dwell That to his subject lends not some small glory, But he that writes of you, if he can tell That you are you, so dignifies his story: Let him but copy what in you is writ, Not making worse what nature made so clear, And such a counterpart shall fame his wit, Making his style admired every where. You t