Потемки наполняя красотой. Так днем тружу я тело, ночью - разум, Покоя нас двоих лишая разом. Перевод А. Шаракшанэ 28 How can I then return in happy plight That am debarred the benefit of rest? When day's oppression is not eased by night, But day by night and night by day oppressed; And each (though enemies to either's reign) Do in consent shake hands to torture me, The one by toil, the other to complain How far I toil, still farther off from thee. I tell the day to please him thou art bright, And dost him grace when clouds do blot the heaven; So flatter I the swart-complexioned night, When sparkling stars twire not thou gild'st the even: But day doth daily draw my sorrows longer, And night doth nightly make griefs' strength seem stronger. Как же мне тогда вернуться в благополучное состояние, если мне отказано в благе отдыха - когда тяготы дня не облегчаются ночью, но, _наоборот_, ночь усиливает дневной гнет, а день - ночной, и оба, хотя каждый является врагом власти другого, пожимают руки, соглашаясь мучить меня, один - тяготами пути, а другая - _заставляя_ сокрушаться, что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя? Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты _так_ светел, _что_ оказываешь ему любезность, _заменяя его_, когда тучи затмевают небо; так и смуглоликой ночи я льщу, _говоря, что_, когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер. Но день каждый день продлевает мои печали, а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску. Но как же снова счастье я найду, Когда покой давно отброшен прочь, И сон не облегчает мне беду, Ночь день тиранит, день тиранит ночь? И оба вместе, хоть они враги, Так много мне страданий принесли, Он - направляя вдаль мои шаги, Она - тоской о том, что ты вдали. Я говорю, стараясь им польстить, Что дню поможет свет прекрасный твой, Что ярко можешь ты позолотить Беззвездный небосвод во тьме ночной. Но что ни день, тоска моя длиннее, И ночь от ночи боль моя сильнее. Перевод Игн. Ивановского И как же мне вернуть благополучье, Когда целитель-сон ко мне нейдет, Когда за тяжким днем и ночь не лучше, И ночь, как день, а день, как ночь, гнетет? Хотя друг другу их враждебны царства, Меня изводят вместе день и ночь: Терзаюсь ночью, что меня мытарства Дневные от тебя уносят прочь. Я дню польстил - сказал, что лик твой светит Ему под стать, коль в тучах небеса; А ночи - что не будь и звезд на свете, Все озарит за них твоя краса. Но день мою все умножает муку, А ночь все горше делает разлуку. Перевод А. Шаракшанэ 29 When in disgrace with Fortune and men's eyes, I all alone beweep my outcast state, And trouble deaf heaven with my bootless cries, And look upon myself and curse my fate, Wishing me like to one more rich in hope, Featured like him, like him with friends possessed, Desiring this man's art and that man's scope, With what I most enjoy contented least; Yet in these thoughts myself almost despising, Haply I think on thee, and then my state (Like to the lark at break of day arising From sullen earth) sings hymns at heaven's gate; For thy sweet love rememb'red such wealth brings That then I scorn to change my state with kings. Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей, я в полном одиночестве оплакиваю мое положение отверженного и тревожу глухое небо тщетными мольбами, и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу, мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой, походить на одного внешностью, на другого - обилием друзей, желая обладать искусством этого и кругозором того, - менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен; среди этих мыслей, почти презирая себя, я вдруг думаю о тебе, и тогда моя душа, подобно жаворонку, на заре поднимающемуся с угрюмой земли, поет гимны у небесных ворот, так как мысль о твоей драгоценной любви дает такое богатство, что я бы погнушался поменяться своим положением с королями. Когда, гонимый взглядами людей, С самой судьбой я чувствую разлад, И небо глухо к жалобе моей, И ни себе, ни жизни я не рад. И жить хотел бы, как живет другой, Достойной дружбой удивляя свет, А тот - умом, а этот - красотой, И только для меня надежды нет. Тогда гнетет меня досада злая, Но вспомню о тебе - и жизни рад, И, жаворонком утренним взлетая, Душа моя поет у райских врат. На славу и богатства королей Не променял бы я любви твоей. Перевод Игн. Ивановского. Когда, не мил ни людям, ни фортуне, Отверженный, я плачу над собой И к небесам глухим взываю втуне, Мечтая уподобиться судьбой Счастливцам, что надеждами богаты, Кому даны, на радость их друзьям, Талант, и внешность, и ума палаты, - Забыв о том, чем так богат я сам; Себя жалею, чуть не презирая, Но вспомню о тебе - душа в полет Стремится от земли к воротам рая И, будто жаворонок, песнь поет. В твоей любви такая мне награда, Что мне и царской участи не надо. Перевод А. Шаракшанэ 30 When to the sessions of sweet silent thought I summon up remembrance of things past, I sigh the lack of many a thing I sought, And with old woes new wail my dear time's waste: Then can I drown an eye (unused to flow) For precious friends hid in death's dateless night, And weep afresh love's long since cancelled woe, And moan th'expense of many a vanished sight; Then can I grieve at grievances foregone, And heavily from woe to woe tell o'er The sad account of fore-bemoaned moan, Which I new pay as if not paid before: But if the while I think on thee (dear friend) All losses are restored, and sorrows end. Когда на _судебные_ заседания безмолвных заветных мыслей я вызываю воспоминания о прошедшем, я вздыхаю о многом, к чему тщетно стремился, и, _думая_ о старых бедах, заново оплакиваю растрату моих лучших лет. Тогда мои глаза, непривычные к влаге, бывают затоплены _слезами_ по драгоценным друзьям, скрытым в вечной ночи смерти; я оплакиваю заново давно изжитые муки любви и стенаю о многом, что было, но исчезло; тогда я горюю о прежних горестях и тяжко, беду за бедой, повторяю печальный счет прежних страданий, заново оплачивая его, как будто он не был оплачен раньше. Но если в это время я подумаю о тебе, дорогой друг, то все потери восполняются и печали проходят. На сессию безмолвного суда Повесткой вызываю тень былого. В уме утрат проходит череда, И прежней скорбью мучаюсь я снова. Не знавший слез, я слезы лью свои О тех друзьях, что скрыла Смерти ночь. Свежа тоска погашенной любви И все картины, что умчались прочь. И я скорблю о том, чего уж нет, Оплачиваю, выбившись из сил, Печальный счет моих минувших бед, Который я давно уж оплатил. На если вспомню о тебе, мой друг, Печали эти исчезают вдруг. Перевод В. Николаева Когда перед судом моих раздумий Проходит дней минувших череда, Мне жаль всего, чего искал я втуне, И мучит в прошлом каждая беда. Тогда глаза, которым слезы внове, Их льют о тех, кто вечной ночью взят, О давних ранах умершей любови, О всем былом, что не вернуть назад. И, память вороша, я стоны множу, Как горестей прожитых пересказ, Их счет печальный для себя итожу И заново плачу, как в первый раз. Но только о тебе, мой друг, я вспомню, Как все утраты тяжкие восполню. Перевод А. Шаракшанэ 31 Thy bosom is endeared with all hearts, Which I by lacking have supposed dead, And there reigns love and all love's loving parts, And all those friends which I thought buried. How many a holy and obsequious tear Hath dear religious love stol'n from mine eye, As interest of the dead; which now appear But things removed that hidden in thee lie! Thou art the grave where buried love doth live, Hung with the trophies of my lovers gone, Who all their parts of me to thee did give; That due of many now is thine alone. Their images I loved I view in thee, And thou (all they) hast all the all of me. Твоя грудь _мне_ дорога всеми сердцами, которые я, будучи лишен их, полагал мертвыми; там царствует любовь, со всем, что ей принадлежит, и всеми друзьями, которых я считал похороненными. Как много священных и почтительных слез глубокая преданная [религиозная] любовь похитила из моих глаз, как проценты мертвым, которые, кажется, только переместились и теперь сокрыты в тебе! Ты - могила, в которой живет погребенная любовь, увешанная трофеями моих ушедших возлюбленных друзей, которые все свои права на меня передали тебе, и то, что принадлежало многим, теперь только твое. Их любимые образы я вижу в тебе, и ты - вместе со всеми ними - целиком владеешь мной. В твоей груди - приют для всех сердец, Когда-то милых сердцу моему. Моя любовь там царственный жилец, А с ней друзья, сошедшие во тьму. Как много слез обильных и святых, О гибели безвременной скорбя, Я молча пролил о друзьях моих, Вошедших, как в убежище, в тебя! Ты - склеп любви, которая жива. Венками прошлых лет укрыта дверь, И на меня друзей моих права Тебе, мой друг, принадлежат теперь. Ты сохраняешь облик их живой, Ты - все они, и, значит, весь я твой. Перевод Игн. Ивановского В твоей груди - собранье всех сердец, С которыми проститься я не в силах, Там царствует любовь, там свой конец Нашли друзья мои, а не в могилах. Платя проценты от своих потерь, Как много раз я чтил святым обрядом Слезы оброненной тех, что теперь В тебе явились драгоценным кладом! В тебе жива за гробом, смерть поправ, Любовь, с наследьем тех, кого не стало. Тебе оставил каждый долю прав На то, что им во мне принадлежало. На всех любимых я в тебе гляжу, И весь тебе - всем вам - принадлежу. Перевод А. Шаракшанэ 32 If thou survive my well-contented day, When that churl Death my bones with dust shall cover, And shalt by fortune once more re-survey These poor rude lines of thy deceased lover, Compare them with the bett'ring of the time, And though they be outstripped by every pen, Reserve them for my love, not for their rhyme, Exceeded by the height of happier men. О then vouchsafe me but this loving thought: 'Had my friend's Muse grown with this growing age, A dearer birth than this his love had brought To march in ranks of better equipage: But since he died, and poets better prove, Theirs for their style I'll read, his for his love.' Если ты переживешь тот благословенный для меня день, когда этот скряга [мужлан], Смерть, укроет мои кости прахом, и случайно еще раз перечтешь эти бедные безыскусные строки твоего умершего друга, сравни их с достижениями времени и, хотя бы их оставило позади любое перо, сохрани их ради моей любви, не ради стихов, которые будут превзойдены искусством более счастливых людей. И удостой меня такой любящей мысли: "Если бы Муза моего друга росла вместе с растущим веком, его любовь принесла бы более ценные плоды, чем эти, чтобы _ему_ шагать в рядах лучших {*}, но раз он умер, и поэты стали лучше, я буду читать их _сочинения_ ради их стиля, а его - ради любви". {* В подлиннике - образ марширующих полков, где "equipage" означает "вооружение", "оснащение". Возможно, здесь содержится указание на лучшую образованность других поэтов по сравнению с автором сонетов.} О, если ты земной продолжишь путь, А Смерть с землей мои смешает кости, И если на досуге как-нибудь Мой скромный стих к тебе нагрянет в гости, То ты, друг мой, тогда сравни его С тем, что сегодня создают поэты, Которым Время дарит мастерство; Я чувством жил - цени меня за это. Пусть мысль в тебе живет: "Он мог вполне Воспеть любые дни, любые дали. Он рос бы с нашим веком наравне, Но - мертвого - другие обогнали. Поэты превзошли его искусство, Но в них я мастерство ценю, в нем - чувство!" Перевод И. Фрадкина Коль ты переживешь тот день, когда мне Смерть наконец упрячет кости в прах, И перечтешь потом, что друг твой давний Писал в своих бесхитростных стихах, Ты их сравни с твореньями эпохи, Где их перо любое превзошло, Но за любовь мою, хоть строчки плохи, Их сохрани всем новшествам назло. И обо мне ты так подумай нежно: "Когда б он с веком вместе мог расти, Его бы Муза жизнь дала, конечно, Стихам таким, что быть ему в чести. Другие превзошли его, но все же, Хоть слог их дорог, в нем любовь дороже". Перевод А. Шаракишнэ 33 Full many a glorious morning have I seen Flatter the mountain tops with sovereign eye, Kissing with golden face the meadows green, Gilding pale streams with heavenly alcumy, Anon permit the basest clouds to ride With ugly rack on his celestial face, And from the forlorn world his visage hide, Stealing unseen to west with this disgrace: Even so my sun one early morn did shine With all triumphant splendor on my brow; But out alack, he was but one hour mine, The region cloud hath masked him from me now. Yet him for this my love no whit disdaineth: Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth. Множество раз видел я, как великолепное утро чествует вершины гор царственным _взглядом_ [глазом], касаясь золотым лицом зеленых лугов, позолачивая бледные потоки с помощью небесной алхимии, но вскоре позволяет нижайшим тучам бежать уродливой массой по своему божественному лицу и, пряча от покинутого мира свой облик, крадется, невидимое, на запад с позором. Так и мое солнце однажды ранним утром озарило мой лоб всем своим великолепием, но, увы, моим оно было только один час - скоро его от меня скрыла туча. И все же моя любовь его за это нисколько не презирает: земным солнцам позволено иметь пятна, когда в пятнах солнце небесное. Я видел, как торжественный восход На горных пиках царственно горит И бледную поверхность быстрых вод Алхимией небесной золотит. Но низким тучам позволяет он Свой светлый лик укрыть от наших глаз, И вот уже, похищен, унесен, Бесславно он на западе угас. Так солнца моего прекрасный свет Блестящее пророчил торжество, Но час прошел - и счастья больше нет, Закрыла туча хмурая его. И все же я любви не изменил: Ведь пятна есть и у земных светил. Перевод Игн. Ивановского В своем явленье утреннем великом Вершинам горным солнце дарит взор, Лугов касаясь лучезарным ликом И в злато превращая гладь озер, Но часто низких туч бегущей своре Дает пятнать свой образ неземной И, мир покинув, стороною вскоре Спешит на запад, со своей виной. Так и земное солнце озарило Меня своей красой в начале дня. Увы, моим оно недолго было - Его сокрыла туча от меня. Все солнцу своему любовь простила, Ведь без пятна и в небе нет светила! Перевод А. Шаракшанэ 34 Why didst thou promise such a beauteous day, And make me travel forth without my cloak, To let base clouds o'ertake me in my way, Hiding thy brav'ry in their rotten smoke? Tis not enough that through the cloud thou break, To dry the rain on my storm-beaten face, For no man well of such a salve can speak, That heals the wound, and cures not the disgrace: Nor can thy shame give physic to my grief; Though thou repent, yet I have still the loss: Th'offender's sorrow lends but weak relief To him that bears the strong offence's cross. Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds, And they are rich and ransom all ill deeds. Почему ты обещал такой прекрасный день и _тем_ заставил меня отправиться в путь без плаща, чтобы позволить низким тучам настичь меня в пути, скрыв твое великолепие отвратительной завесой? Недостаточно тебе пробиться сквозь тучи, чтобы осушить от Дождя мое побитое бурей лицо, ведь никто не станет хвалить бальзам, который лечит рану, но не исцеляет бесчестья. И твой стыд не станет лекарством от моего горя; хотя ты раскаиваешься, я все же в убытке: сожаления обидчика дают лишь слабое утешение тому, кто несет крест тяжкой обиды. Но эти слезы - жемчужины, которые роняет твоя любовь, - драгоценны и искупают все злые деяния. Зачем ты обещал мне ясный день И я в дорогу без плаща пустился? Но туч меня настигла злая тень - Твой светлый образ в дымке их затмился. Пусть из-за туч пробился блеск луча - Дождем побитый лик не сушат взоры. И назову ль спасителем врача, Что лечит рану, не леча позора? И скорбь мою твой стыд не исцелит, Раскаянье тебе не даст защиты. Обидчика печаль не облегчит, Не облегчит мне тяжкий крест обиды. Но слезы льешь ты, и жемчужин тех Богатство весь твой искупает грех. Перевод В. Николаева Был мне тобой обещан день погожий, И в путь я устремился налегке, Но низкой тучи мглой, на дым похожей, Был от тебя отрезан вдалеке. Пусть ты развеешь тучи между нами, - Хоть от дождя лицо мне осуши, - Все мало мне, ведь проку нет в бальзаме, Что лечит раны тела, не души. В твоем раскаянье мне нет леченья, Печаль твоя ущерб не возместит. Обиды крест тяжел, и облегченья Не принесет обидевшего стыд. Но этот перл - слеза с твоей ресницы - Искупит всю вину твою сторицей. Перевод А. Шаракшанэ 35 No more be grieved at that which thou hast done: Roses have thorns, and silver fountains mud, Clouds and eclipses stain both moon and sun, And loathsome canker lives in sweetest bud. All men make faults, and even I in this, Authorizing thy trespass with compare, Myself corrupting salving thy amiss, Excusing thy sins more than their sins are; For to thy sensual fault I bring in sense - Thy adverse party is thy advocate - And 'gainst myself a lawful plea commence: Such civil war is in my love and hate That I an accessary needs must be To that sweet thief which sourly robs from me. Не печалься больше о том, что совершил: у роз есть шипы, а в серебряных источниках - грязь; тучи и затмения пятнают луну и солнце, и отвратительный червь живет в сладчайшем бутоне. Все люди совершают проступки, и даже я - в этом _стихотворении_, узаконивая твое прегрешение сравнениями, унижая себя, заглаживаю твою ошибку, находя для твоих грехов больше оправданий, чем для грехов других {*}. Ведь чувственному проступку я придаю разумность - твоя противная сторона становится твоим адвокатом - и против себя самого начинаю тяжбу. Такая гражданская война идет во мне между любовью и ненавистью, что я поневоле становлюсь пособником милого вора, который меня жестоко ограбил. {* Спорное место. В оригинальном издании Торпа в этой строке дважды повторялось местоимение "their" (их): "Excusing their sins more than their sins are", однако большинство позднейших издателей считали это ошибкой "набора и заменяли одно или оба местоимения на "thy" (твои), чем определялись разные истолкования. Помимо принятого в настоящем переводе, распространенным истолкованием является: "...находя для твоих грехов больше оправданий, чем они того заслуживают (и тем самым поощряя тебя на дальнейшие проступки)".} Ну не горюй же о своем поступке: У роз шипы есть, а в фонтанах - тина, Червь мерзостный живет в бутоне хрупком, Затменья прячут ясные светила... Порочны люди - вот и я под стать им: Чтоб оправдать тебя - ищу сравнений, Хоть утешать тебя берусь некстати - Твой грех не стоит стольких извинений. И чувственность твою я понимаю - Беру защиту, бросив обвиненье, Себе же самому я иск вчиняю; Столь яростно в душе моей сраженье, Что я уж соучастник твой усердный, Мой милый вор, такой немилосердный. Перевод Т. Шабаевой Ошибкой не казнись, она понятна: Порой хрустальный замутнен родник, У розы есть шипы, на солнце - пятна, И в сладостный бутон червяк проник. Мы все грешны. Я - тем, что обеляю Твою вину сравнением таким, Рассудок свой постыдно ослепляю, Тебе прощая больше, чем другим. Ошибке чувств ищу я оправданье, Стал адвокатом обвинитель твой, Любовь и ненависть, бушуя втайне, Ведут во мне междоусобный бой, Так что пособником я стал невольно Обидчика, мне сделавшего больно. Перевод А. Шаракшанэ 36 Let me confess that we two must be twain, Although our undivided loves are one: So shall those blots that do with me remain, Without thy help, by me be borne alone. In our two loves there is but one respect, Though in our lives a separable spite, Which though it alter not love's sole effect, Yet doth it steal sweet hours from love's delight. I may not evermore acknowledge thee, Lest my bewailed guilt should do thee shame, Nor thou with public kindness honour me, Unless thou take that honour from thy name - But do not so; I love thee in such sort, As thou being mine, mine is thy good report. Позволь мне признать, что мы двое должны быть раздвоены, хотя _две_ наши неразделимые любви суть одно, чтобы те пятна _позора_, которые лежат на мне, я нес один, без твоей помощи. В двух наших любовях - одна привязанность, но в наших жизнях - разное зло, которое, хотя и не умаляет единой любви, крадет у любви драгоценные часы наслаждения. Я, может быть, никогда больше не признаю тебя при встрече, чтобы моя прискорбная вина не навлекла на тебя позор; и ты публично не выказывай мне расположения, чтобы, оказанная мне честь не убавила чести у твоего имени. Не делай этого; я люблю тебя так, что, поскольку ты мой, и твоя репутация - моя. И правда, лучше нам держаться врозь, Хоть на двоих любовь у нас одна. Иначе тем делиться бы пришлось, За что на мне одном лежит вина. Любви единой мы признали власть, Зато у каждого своя беда. Пускай она не одолеет страсть, Но лучший миг похитит без труда. С тобой я встречусь словно невзначай, Моя вина на мне была и есть, И ты при всех мне честь не воздавай, Чтобы твоя не пострадала честь. Поберегись: ведь мы с тобой - одно И ляжет на тебя мое пятно. Перевод Игн. Ивановского Я признаю: должны мы быть двоими, Хотя любовью слиты мы в одно. Пусть лишь мое грехи пятнают имя, Мне в одиночку их нести дано. Одна любовь соединяет милых, Но в жизни каждого своя печаль. Любви ничто поколебать не в силах, Но отнятых часов бесценных жаль. Я буду ото всех скрывать привычно Любую связь, что между нами есть, И ты меня не привечай публично, Чтоб на меня свою не тратить честь. Я так люблю, что всем в тебе владею - И честью беспорочною твоею. Перевод А. Шаракшанэ 37 As a decrepit father takes delight To see his active child do deeds of youth, So I, made lame by Fortune's dearest spite, Take all my comfort of thy worth and truth; For whether beauty, birth, or wealth, or wit, Or any of these all, or all, or more, Intitled in thy parts, do crowned sit, I make my love ingrafted to this store: So then I am not lame, poor, nor despised, Whilst that this shadow doth such substance give, That I in thy abundance am sufficed, And by a part of all thy glory live: Look what is best, that best I wish in thee; This wish I have, then ten times happy me. Как дряхлый отец радуется, видя, что его полный жизни сын [ребенок] совершает деяния юности, так я, охромевший {*} по жестокой злобе Фортуны, нахожу все свое утешение в твоих достоинствах и верности, так как если красота, происхождение, богатство, или ум, или что-то из этого, или все, или что-то еще, облагороженные тобой, по-королевски воплотились в тебе {**}, _то_ я приобщаю свою любовь к этим благам, _и_ тогда я не хромой, не бедный, не презираемый, поскольку эта тень _твоих благ_ так существенна {***}, что мне довольно твоего изобилия и я жив частью всей твоей славы. Что ни есть лучшего, я желаю, чтобы это принадлежало тебе; если это желание выполнено, то я десятикратно счастлив. {* Большинство комментаторов считают, что определение "lame" (хромой) здесь следует понимать в переносном смысле. ** Спорное место, допускающее различные прочтения. *** В подлиннике использованы заимствованные из философии образы тени (shadow) и субстанции (substance), о которых см. примечание к сонету 53.} Как немощный отец следит свершенья Ребенка своего во цвете лет, Так я, вкусив от рока пораженье, Слежу за чередой твоих побед. Ведь и уму, и красоте, и славе, Богатству - всем достоинствам твоим Я, жалкий нищий, причаститься вправе, Своей любовью причащенный им. И я теперь не немощный, не бедный, Мне хлеб насущный зренье подает, Следящее, любя, твой марш победный, - И сыт я славой от твоих щедрот. Все то, чего желать тебе я смею, Я от тебя сторицею имею. Перевод С. Степанова Как старческая немощь испокон Вздыхает, утешаясь юной силой, Так я, фортуной злою обделен, Твоими жив достоинствами, милый. Твой ум, богатство, знатность, красота И мне передаются по крупице: Не хил, не беден я и хромота Моя исчезла - нет причин казниться. Обогатил меня союз двоих: Твои заслуги - и мои по праву, Живет во мне та часть заслуг твоих, Которая тебе приносит славу. Все лучшее, что в мире есть у нас, - В тебе: счастливей всех я в десять раз. Перевод И. Фрадкина 38 How can my Muse want subject to invent While thou dost breathe, that pour'st into my verse Thine own sweet argument, too excellent For every vulgar paper to rehearse? О give thyself the thanks if aught in me Worthy perusal stand against thy sight, For who's so dumb that cannot write to thee, When thou thyself dost give invention light? Be thou the tenth Muse, ten times more in worth Than those old nine which rhymers invocate, And he that calls on thee, let him bring forth Eternal numbers to outlive long date. If my slight Muse do please these curious days, The pain be mine, but thine shall be the praise. Как может моя Муза нуждаться в предмете для творчества, когда _жив_ [дышишь] ты, который наполняет мои стихи своей драгоценной темой, слишком великолепной, чтобы ее могла выразить любая заурядная бумага? О благодари сам себя, если что-то у меня _в стихах_ предстает в твоих глазах достойным чтения, ибо кто настолько туп [нем], чтобы не суметь писать к тебе, когда ты сам даришь свет для творчества? Будь сам десятой Музой, вдесятеро превосходящей [своими достоинствами] те старые девять, которых призывают стихотворцы, и тот, кто обращается к тебе, пусть создаст вечные стихи, переживущие долгие времена. Если моя скромная Муза понравится нашим придирчивым дням, пусть труд достанется мне, а хвала - тебе. Что нужно мне еще для сочиненья, Коль дышишь ты и в мой вливаешь стих Такой бальзам чудесный вдохновенья, Который недоступен для других? Благодари себя, коль чем-то я В твоих глазах сумел достойным стать. Тот нем, кто не напишет для тебя, - Ты свет такой способен излучать. О, будь десятой Музой, в десять раз Достойнее тех прежних девяти! Тому же, кто воззвал к тебе сейчас, Ты помоги бессмертье обрести. Коль мил я вкусам этих строгих дней, Мой будет труд, а похвала - твоей. Перевод В. Николаева Иссякнет разве Муза, если ты Себя в стихи вливаешь, мне на радость, Так ласково, что грубые листы Вобрать в себя не в силах эту сладость? Ты словно луч Поэзии живой, Он светит - я пою от восхищенья. Хвали себя за стих удачный мой: Ты для меня источник вдохновенья. О, будь десятой Музою моей, Соперничая с девятью другими, И в десять раз будь остальных сильней, Сквозь годы пронеси стихи живыми. И если им в веках дань воздадут, То слава вся твоя, мой - только труд. Перевод И. Фрадкина 39 О how thy worth with manners may I sing, When thou art all the better part of me? What can mine own praise to mine own self bring? And what is't but mine own when I praise thee? Even for this, let us divided live, And our dear love lose name of single one, That by this separation I may give That due to thee which thou deserv'st alone. О absence, what a torment wouldst thou prove, Were it not thy sour leisure gave sweet leave To entertain the time with thoughts of love, Which time and thoughts so sweetly doth deceive, And that thou teachest how to make one twain, By praising him here who doth hence remain. О, как же я могу воспеть подобающим образом твои достоинства, когда ты - суть лучшая часть меня? Что может моя похвала принести мне самому? И кого, как не себя, я хвалю, когда я хвалю тебя? Хотя бы ради этого давай жить врозь, и пусть наша драгоценная любовь потеряет название единой - чтобы, благодаря этому разъединению, я мог воздать тебе то должное, которого заслуживаешь ты один. О разлука, какой пыткой была бы ты, если бы твой тоскливый досуг не давал сладостной свободы посвящать время мыслям о любви, которая так сладостно занимает время и мысли, и если бы ты не учила, как сделать единое раздвоенным, воздавая здесь хвалу тому, кто _от меня_ отдален. О, как воспеть прекрасный облик твой, Когда ты - лучшее, что есть во мне? Как мне тебя украсить похвалой И тем не похвалить себя вдвойне? Расстанемся - хотя бы для того, Чтобы увидел ты, мой властелин, Всю силу поклоненья моего, Которого достоин ты один. Разлука горько мучила бы нас, Когда бы не давала нам досуг Для мыслей о любви в заветный час, Смягчающий обманом тяжесть мук. Но и в разлуке мы с тобой вдвоем, Раз ты живешь в сознании моем. Перевод Игн. Ивановского Как мне тебя достойнее воспеть, Души моей прекрасная частица, И честь твою случайно не задеть, И самому собой не возгордиться? Не лучше ли расстаться - хоть на миг - И разорвать весь этот круг порочный, Чтоб, уходя, любви прощальный крик Соединить нас вновь стремился прочно. Но нет, разлуки не перенести, Когда, томимый болью ожиданья, То, что должно так пышно расцвести, Я на съеденье отдаю страданью. Мой милый, научи, как жить без мук, С тобою слиться в тягости разлук. Перевод А. Шведчикова 40 Take all my loves, my love, yea, take them all; What hast thou then more than thou hadst before? No love, my love, that thou mayst true love call; All mine was thine before thou hadst this more. Then if for my love thou my love receivest, I cannot blame thee for my love thou usest; But yet be blamed, if thou thyself deceivest By wilful taste of what thyself refusest. I do forgive thy robb'ry, gentle thief, Although thou steal thee all my poverty; And yet love knows it is a greater grief To bear love's wrong than hate's known injury. Lascivious grace, in whom all ill well shows, Kill me with spites, yet we must not be foes. Возьми все мои любви, моя любовь {*}, да, возьми их все. Что ты приобретешь такого, чего не имел прежде? - никакой любви, моя любовь, которую ты мог бы назвать истинной любовью: все мое было твоим до того, как ты получил еще и это. И если ты берешь мою любовь ради моей любви {**}, я не могу винить тебя за употребление моей любви, и все же ты виноват, если ты сам себя обманываешь, _руководствуясь_ своенравным вкусом к тому, что твое существо отвергает. Я прощаю твой грабеж, милый вор, хотя ты присвоил себе все, чем я владел; и все же любовь знает, что горше сносить зло любви, чем обычные удары ненависти. Порочное очарование, в котором всякое зло представляется добром, убей меня обидами, но все же мы не должны быть врагами. {* В подлиннике многократно употреблено слово "love", с игрой на его разных значениях, и прочтение сонета зависит от истолкования этих значений. По мнению большинства исследователей, поводом для этого сонета (и двух следующих) стало то, что Друг соблазнил любовницу поэта (или был соблазнен ею). Соответственно, "my love" в первой строке - это обращение к Другу, которое можно перевести как "мой милый", "возлюбленный". ** Иными словами, если ты отобрал у меня любовницу потому, что я люблю ее.} Возьми их все, да, все мои любви. Намного ли богаче ты теперь? Как новизну любовью не зови, Давно я отдал все тебе, поверь. Ты все присвоил из любви ко мне. Я твоего не осуждаю пыла, Но постыдись: ведь по твоей вине Твоя же ложь тебя с дороги сбила. Грабеж тебе прощаю, нежный вор, Хоть нищего ты обобрал, как мог, И легче видеть ненависть в упор, Чем верности украденный залог. Ты оправдаешь даже путь дурной. Убей меня, но не враждуй со мной. Перевод Игн. Ивановского Коль хочешь, то любовь мою возьми, Что нового получишь вместе с нею? Она не будет истинной, пойми, - Я твой давно, и нет любви сильнее. И за мою любовь, что получил, Моя любовь, судить тебя не стану; Но сколько ты упреков заслужил, Коль взял ее, доверившись обману. Мой милый вор, прощаю твой разбой, Хотя забрал ты все без сожаленья, Больнее ведь любви упрек немой, Чем ненависти горькие мученья. Ты зло само с невинности слезами, Убей меня, чтоб нам не стать врагами. Перевод А. Казаковой 41 Those pretty wrongs that liberty commits, When I am sometime absent from thy heart, Thy beauty and thy years full well befits, For still temptation follows where thou art. Gentle thou art, and therefore to be won, Beauteous thou art, therefore to be assailed; And when a woman woos, what woman's son Will sourly leave her till he have prevailed? Ay me, but yet thou mightest my seat forbear, And chide thy beauty and thy straying youth, Who lead thee in their riot even there Where thou art forced to break a twofold truth: Hers, by thy beauty tempting her to thee, Thine, by thy beauty being false to me. Эти милые проступки, которые совершает своеволие, когда порой меня нет в твоем сердце, вполне подобают твоей красоте и твоим годам, ибо соблазн постоянно следует за тобой по пятам. Ты добр, и потому тебя завоевывают; ты прекрасен, и потому тебя осаждают; а когда женщина добивается _любви_, какой сын женщины жестоко покинет ее до того, как одержит победу? {*} Увы мне, но все же ты мог бы воздержаться от _захвата_ моих владений и отчитать свою красоту и беспутную юность, которые, в своем буйстве, ведут тебя даже туда, где ты невольно нарушаешь две верности: ее - своей красотой ее соблазняя, свою - из-за своей красоты изменяя мне. {* Многие издатели считают, что в этом месте подлинника имеется опечатка, и следует читать: "Till she have prevailed". В таком случае перевод должен звучать: "...до того, как она одержит победу".} Ты волю низким шалостям даешь, Когда меня в беспечном сердце нет, Лишь потому, что молод и хорош И для соблазна порожден на свет. Ты нежен - все хотят тобой владеть, Красив - и словно создан для осад, А если женщина раскинет сеть, Какой сын женщины не будет рад? И мне не угрожала бы беда, Когда ты страсти притушить бы мог, Они тебя забросили туда, Где к нам обоим будешь ты жесток. Ты красотой с ума сведешь ее, Изменой сердце разобьешь мое. Перевод Игн. Ивановского Твоих измен беспечных череда, Когда ты забываешь обо мне, - При красоте твоей, в твои года, Среди страстей, естественна вполне. Ты добр - тебя в полон берут шутя, Красив - тебя легко завоевать; К желаньям жен, о женщины дитя, Легко ли равнодушным пребывать? Увы! Ты и меня не пощадил. Твоей красе и юности упрек Я шлю за то, что ты, в избытке сил, Две чести сразу опорочить мог: Ее - своей красою соблазнив, Свою же - мне с подругой изменив. Перевод Д. Щедровицкого 42 That thou hast her, it is not all my grief, And yet it may be said I loved her dearly; That she hath thee, is of my wailing chief, A loss in love that touches me more nearly. Loving offenders, thus I will excuse ye: Thou dost love her because thou know'st I love her, And for my sake even so doth she abuse me, Suff ring my friend for my sake to approve her. If I lose thee, my loss is my love's gain, And losing her, my friend hath found that loss; Both find each other, and I lose both twain, And both for my sake lay on me this cross. But here's the joy, my friend and I are one. Sweet flattery! then she loves but me alone. То, что ты обладаешь ею, - не вся моя печаль, хотя можно сказать, что я любил ее горячо; что она обладает тобой - вот главная _причина_ моих стенаний, потеря в любви, которая задевает меня сильнее. Любящие грешники [обидчики], я оправдаю вас так: ты любишь ее, потому что знаешь, что я люблю ее, и так же ради меня она изменяет мне, идя на то, чтобы мой друг ради меня испытал ее. Если я теряю тебя, то моя потеря - это приобретение для моей любви, а теряю ее - мой друг приобретает эту потерю. Двое находят друг друга, и я теряю обоих, и оба ради меня возлагают на меня этот крест. Но вот утешение: мой друг и я суть одно, _и, значит_, - о сладкое самообольщение! - она любит меня одного. Полгоря, что она теперь твоя, А сердце прошлого не забывает, Но с нею и тебя лишился я, А это горе больше задевает. Обидчики, прощаю вам обиду. Ты по моим следам предался страсти, Она со мной враждует лишь для виду, Поскольку ты ведь у нее во власти. Тебя я потерял - она нашла, И я тебе помог ее найти. Вдвойне моя разлука тяжела, Мне крест двойной приходится нести. Но ведь недаром ты и я - одно. Пусть я не с ней, любим я все равно. Перевод Игн. Ивановского Ты обладаешь ею - не беда, Хотя ее любил я очень нежно. Она тобой владеет - вот когда Уже мое несчастье неизбежно. Обидчики мои, я вас прощаю: Ее ты любишь как мою любовь, И для меня она, мой дух смущая, Тебя, мой друг, испытывает вновь. Потерянная мной тебе досталась; Ты мной потерян - у нее ты есть. Друг друга вы нашли - я потерял вас, И на меня вы возложили крест. Но ясно мне: одно - мой друг и я. О грезы! Все равно она - моя. Перевод В. Николаева 43 When most I wink, then do mine eyes best see, For all the day they view things unrespected; But when I sleep, in dreams they look on thee, And darkly bright, are bright in dark directed. Then thou, whose shadow shadows doth make bright, How would thy shadow's form form happy show To the clear day with thy much clearer light, When to unseeing eyes thy shade shines so! How would (I say) mine eyes be blessed made, By looking on thee in the living day, When in dead night thy fair imperfect shade Through heavy sleep on sightless eyes doth stay! All days are nights to see till I see thee, And nights bright days when dreams do show thee me. Чем больше я смежаю глаза, тем лучше они видят, так как весь день они глядят на вещи нестоящие, но когда я сплю, во сне они смотрят на тебя и, _закрытые_ [темные], направляют светлый взгляд в темноту {*}. Твоя тень делает светлыми тени; каким же прекрасным зрелищем была бы _вещественная_ форма этого образа при свете дня и твоем, гораздо более ярком, свете, если для невидящих глаз твоя тень так сияет! Я говорю: какое было бы счастье для моих глаз смотреть на тебя среди живого дня, если в мертвой ночи твой прекрасный, _хотя и_ несовершенный образ сквозь тяжелый сон запечатлевается в незрячих глазах! Все дни мне видятся ночами, пока я не вижу тебя, а все ночи - ясными днями, когда сны мне показывают тебя. {* Согласно представлениям того времени, в основе механизма зрения лежали исходящие из глаз лучи.} Смежая веки, зорче я стократ, При свете дня гляжу, не замечая. Во сне же очи на тебя глядят, Твой светлый лик во мраке различая. Твоя безмерно лучезарна тень, Встающая передо мной ночами, - О сколь она светлей, чем ясный день, Коль вижу я незрячими очами! Сколь просияли бы твои лучи, Явись они при свете дня живого, Коль тень твоя слепым очам в ночи Несет снопы сияния такого! Мне день - как ночь, когда ты не со мной, А ночь - как день, коль в сон приходишь мой. Перевод С. Степанова Днем никого я взглядом не приметил. Смежил я веки - взор мой стал острей: Мои глаза, незрячие при свете, Вновь красотой ослеплены твоей! Мелькает светоносное виденье, Высвечивая черноту ночи, - От света жмурюсь я, лишенный зренья, У тени ослепительны лучи! В глухую ночь светлеет мрак постылый, Хоть светит только благостная тень, Так как же засверкает образ милый, Когда его увижу в ясный день! День без тебя объят ночною мглой, А ночь светла, ведь ты во сне со мной. Перевод И. Фрадкина 44 If the dull substance of my flesh were thought, Injurious distance should not stop my way, For then despite of space I would be brought, From limits far remote, where thou dost stay. No matter then although my foot did stand Upon the farthest earth removed from thee, For nimble thought can jump both sea and land As soon as think the place where he would be. But ah, thought kills me that I am not thought, To leap large lengths of miles when thou art gone, But that, so much of earth and water wrought, I must attend time's leisure with my moan, Receiving nought by elements so slow But heavy tears, badges of either's woe. Если бы вялое вещество моей плоти было мыслью, то досадное расстояние не остановило бы меня, поскольку тогда, вопреки пространству, я был бы перенесен из далеких пределов туда, где пребываешь ты. Тогда было бы неважно, хотя бы мои ноги стояли на земле, самой отдаленной от тебя, так как проворная мысль может перепрыгивать через море и сушу, как только вообразит место, где хотела бы быть. Но, увы, меня убивает мысль, что я - не мысль, способная переноситься через многие мили туда, куда уехал ты, но что, состоящий в такой большой мере из земли и воды {*}, я должен проводить пустое время в стенаниях, ничего не имея от таких медлительных элементов, кроме тяжких слез - знаков их страдания. {* В этом и следующем сонетах метафорически обыгрывается учение о том, что человек состоит из четырех "элементов": земли, воды, воздуха и огня.} Когда б из мысли состояло тело, Вот бы меня к тебе перенесло - От самого далекого предела, Пространству ненавистному назло! И даже пусть, попав в чужие страны, Я в самой дальней от тебя стране: Мысль перепрыгнет через океаны, Лишь про тебя подумается мне. Да, я не мысль. И нет печальней мысли. Я из земли с водою пополам, И между нами сотни верст повисли, И время предалось иным делам. Земля с водой лежат в моем начале, И с ними я делю мои печали. Перевод В. Орла Когда бы мыслью плоть моя была, То путь к тебе не знал бы протяженья; Куда б тебя судьба не занесла, Там появился б я в одно мгновенье. Хоть в самый дальний удались предел, Моря пусть между нами или страны, Как мысль легко б я их преодолел - Лишь о тебе подумаю, желанный. Но я не мысль. Таким, какой я есть, Мне не угнаться следом за тобою; Я, в сущности, земли с водою смесь И принужден досуг делить с бедою. От двух стихий в знак горя моего Даны мне слезы, - больше ничего. Перевод С. Шестакова 45 The other two, slight air and purging fire, Are both with thee, wherever I abide; The first my thought, the other my desire, These present-absent with swift motion slide; For when these quicker elements are gone In tender embassy of love to thee, My life, being made of four, with two alone Sinks down to death, oppressed with melancholy, Until life's composition be recured By those swift messengers returned from thee, - Who even but now come back again assured Of thy fair health, recounting it to me. This told, I joy, but then no longer glad, I send them back again and straight grow sad. Другие два _элемента_, легкий воздух и очищающий огонь, оба с тобой, где бы я ни пребывал: первый - моя мысль, второй - мое желание; неуловимые, они легко переносятся _с места на место_. Когда эти более быстрые элементы отправляются к тебе в сердечном посольстве любви, моя жизнь, созданная из четырех _элементов_, оставшись только с двумя, клонится к смерти, подавленная меланхолией; _так продолжается_, пока состав жизни не восстановится возвращением от тебя этих быстрых посланцев, которые как раз сейчас возвращаются, убедившись в твоем добром здравии, чтобы поведать это мне. Когда весть сообщена, я радуюсь, но затем, снова неудовлетворенный, я отсылаю их назад и сразу становлюсь печальным. В разлуке мы, но нам обручены Огонь и воздух - остальные звенья Природы; и к тебе обращены Огонь желанья, мысли дуновенье. Когда посланцы нежных чувств моих К тебе спешат, ног под собой не чуя, Как в окруженье двух стихий других Смертельно одинок я, как тоскую! Тогда лишь только оживаю я, Когда гонцы, отправясь в путь обратный, Мне весточку приносят от тебя, Что ты здоров и все с тобою ладно. Я счастлив, но на миг лишь - и готов Вновь в путь-дорогу отослать гонцов. Перевод В. Тарзаевой Но вот стихии легкие, скользя, Любое одолеют расстоянье: Огонь и воздух, верные друзья, - То мысль моя и вечное желанье. Летят к тебе покорные послы, Опустошив меня наполовину; Теперь я лишь вода и горсть земли: Я погружаюсь в смертную пучину До той поры, пока не принесли Мне дорогую весточку про друга Мои друзья - крылатые послы, - Что ты здоров и счастлив в час досуга. Но радуюсь недолго - миг промчит, Вновь шлю послов я, горечью убит. Перевод И. Фрадкина 46 Mine eye and heart are at a mortal war, How to divide the conquest of thy sight: Mine eye my heart thy picture's sight would bar, My heart mine eye the freedom of that right. My heart doth plead that thou in him dost lie (A closet never pierced with crystal eyes), But the defendant doth that plea deny, And says in him thy fair appearance lies. To 'tide this title is impanneled A quest of thoughts, all tenants to the heart, And by their verdict is determined The clear eye's moiety and the dear heart's part: As thus: mine eye's due is thy outward part, And my heart's right thy inward love of heart. Мои глаза и сердце ведут смертельную войну, деля завоевание - твой зримый образ {*}: глаза хотели бы запретить сердцу видеть твое изображение, а сердце глазам - свободно пользоваться этим правом. Сердце заявляет, что ты находишься в нем - в каморке, куда не проникает взгляд хрустальных глаз, - но ответчики отвергают это заявление и говорят, что твоя прекрасная внешность находится в них. Чтобы решить этот спор о праве собственности, учреждено жюри из мыслей, которые все являются арендаторами сердца, и по их вердикту определены доля ясных глаз и драгоценная часть, _отводимая для_ сердца. Итак, моим глазам причитается твоя внешность, а сердце имеет право на то, что внутри, - твою сердечную любовь. {* По всей видимости, речь идет о доставшемся поэту портрете Друга.} Мой глаз и сердце, овладев тобой, Из-за добычи ссорятся, и вот Стремится глаз присвоить образ твой, А сердце глазу воли не дает. Вчиняет сердце иск, прося о том, Чтоб на тебя не покушался глаз. Ответчик же твердит, что в нем самом Живет твой образ каждый день и час. Пришлось присяжным мыслям заседать, И спор жестокий приведен к концу: Велит вердикт ответчику отдать Не больше и не меньше, чем истцу. Что видит глаз - достанется ему, Что любит сердце - сердцу моему. Перевод Игн. Ивановского Жестокою захваченным борьбою, Как сердцу с оком твой делить портрет? Его считает око за собою, Но прав таких, считает сердце, нет: Мол, целиком ты в нем, а око сроду, Не видя, и не ведало о том. Но око аргумент отводит с ходу: Мол, в нем твой дивный образ целиком. И чтоб не длилась эта тяжба доле, Присяжных мыслей суд определил, В чем состоит отныне ока доля, И сердце ленным правом наделил: Мол, оку - внешности твоей оправа, А сердце на любовь имеет право. Перевод С. Степанова 47 Betwixt mine eye and heart a league is took, And each doth good turns now unto the other: When that mine eye is famished for a look, Or heart in love with sighs himself doth smother, With my love's picture then my eye doth feast, And to the painted banquet bids my heart; Another time mine eye is my heart's guest, And in his thoughts of love doth share a part. So either by thy picture or my love, Thyself, away, art present still with me, For thou not farther than my thoughts canst move, And I am still with them, and they with thee; Or if they sleep, thy picture in my sight Awakes my heart to heart's and eye's delight. Между моими глазами и сердцем заключен союз, и обе стороны теперь оказывают добрые услуги друг другу: когда глаза мучит голод по взгляду _на тебя_ или любящее сердце само себя душит вздохами, тогда глаза пируют, _любуясь_ изображением моего возлюбленного, и приглашают сердце к этому живописному угощению; в другой раз глаза становятся гостями сердца и разделяют его мысли о возлюбленном. Так, благодаря твоему изображению или моей любви ты, находясь далеко, всегда остаешься со мной, так как не можешь удалиться от меня больше, чем мои мысли, а я всегда с ними, и они - с тобой. Если же они спят, твой образ в моих глазах пробуждает мое сердце для наслаждения сердца и глаз. Глаза и сердце - лучшие друзья, Товарищи по общему несчастью, Когда увидеть милого нельзя, И сердце разрывается на части - Мои глаза ласкают твой портрет И заставляют сердце чаще биться, Иль сердце приглашает на банкет Глаза, чтобы любовью поделиться. В портрете иль в любви всегда со мной Твой милый образ. Что бы ни случилось, Уйти не сможешь - мыслию одной Мы связаны надежней всякой силы. А если я усну, то и во сне Принадлежать ты будешь только мне. Перевод С. Епифановой Союз у ока с сердцем заключен Об обоюдной помощи - на случай, Когда с тобою взгляд мой разлучен И стонет сердце от тоски тягучей. У ока пир глядеть на твой портрет, И сердце - гость, являющийся к сроку; И в мыслях о тебе на свой обед Шлет сердце приглашены; другу-оку. Вот так, в разлуке, ты со мной всегда, С моей любовью и влюбленным взглядом, Не денешься от мыслей никуда, Я - с ними, а они - с тобою рядом. Коль мысли спят, на твой портрет гляжу И взглядом сердце спящее бужу. Перевод С. Степанова 48 How careful was I, when I took my way, Each trifle under truest bars to thrust, That to my use it might un-used stay From hands of falsehood, in sure wards of trust! But thou, to whom my jewels trifles are, Most worthy comfort, now my greatest grief, Thou best of dearest, and mine only care, Art left the prey of every vulgar thief. Thee have I not locked up in any chest, Save where thou art not, though I feel thou art, Within the gentle closure of my breast, From whence at pleasure thou mayst come and part; And even thence thou wilt be stol'n, I fear, For truth proves thievish for a prize so dear. Как я заботился, когда отправлялся в путь, поместить каждую безделицу под крепчайшие запоры, чтобы для моей пользы она осталась нетронутой, - _сохранить_ от нечестных рук, под надежной охраной! Но ты, рядом с которым мои драгоценности - безделицы, мое самое ценное утешение, а теперь - моя величайшая печаль, ты, лучший из всего, что есть дорогого, и моя единственная забота, оставлен добычей для любого пошлого вора. Тебя я не запер ни в какой сундук, а только _храню_ там, где тебя нет, хотя я чувствую, что - есть: в нежном узилище моей груди, которое по произволу ты можешь посещать и оставлять, и даже оттуда, я боюсь, ты будешь украден, так как _даже_ честность склонна к воровству ради такого драгоценного трофея. Как мелочен я был, готовясь в путь, Как проверял засовы и замки, Чтобы найти потом когда-нибудь В сохранности все эти пустяки. А ты, мой клад, который мне несет И все мое блаженство, и беду, Единственная цель моих забот, - Ты у любого вора на виду. В такой тайник тебя я заключу, Где нет тебя, и все же ты со мной. Не под замком держать тебя хочу, И если в клетке спрячу, то в грудной. Но красоты непобедима власть. Тебя и честность норовит украсть. Перевод Игн. Ивановского Я осторожен был, уйдя из дома, До мелочи все спрятал под замок, Чтобы неправда не коснулась крова И лишь закон добром его стерег. А ты, мой свет, мой камень драгоценный, Моя звезда - теперь моя напасть, Единственная радость, друг бесценный, Безвинной жертвой вора можешь пасть. Я не способен грудь свою заставить, Как пленника, твой образ охранять, Ты можешь в миг любой ее оставить, И я тебя не в силах удержать. Боюсь, тебя похитят и оттуда - И Честность украдет такое чудо! Перевод А. Казаковой 49 Against that time (if ever that time come) When I shall see thee frown on my defects, When as thy love hath cast his utmost sum, Called to that audit by advised respects; Against that time when thou shalt strangely pass, And scarcely greet me with that sun, thine eye, When love, converted from the thing it was Shall reasons find of settled gravity: Against that time do I insconce me here Within the knowledge of mine own desert, And this my hand against myself uprear, To guard the lawful reasons on thy part. To leave poor me thou hast the strength of laws, Since why to love I can allege no cause. На то время - если такое время придет, - когда я увижу, что тебе досадны мои изъяны; когда твоя любовь выведет свою итоговую сумму, призванная к такой ревизии мудрыми соображениями; на то время, когда ты как чужой пройдешь мимо и едва поприветствуешь меня этими солнцами, своими глазами; когда любовь, уже не та, какой она была, найдет причины для степенной холодности, - на то время я строю себе укрепления здесь, в сознании того, чего я стою {*}, и свою руку подниму, _свидетельствуя_ против себя, в защиту законных оснований твоей стороны. Чтобы бросить меня, бедного, ты имеешь силу законов, поскольку для любви _твоей ко мне_ я не могу привести никакой _законной_ причины. {* Эту фразу можно понять двояко: "в сознании своих больших достоинств" или "в сознании своей ничтожности".} В заклятый день - его пошлет ли рок? - Когда паду в твоем суждении строгом, Когда любви ты подведешь итог, Как ростовщик, что счет ведет залогам, - В заклятый день, когда в толпе меня Едва окинешь равнодушным взором, Когда любовь погасшая твоя Тепло заменит церемонным вздором, - В заклятый день я выстою в беде В сознании, что сам всему виною, И, руку вскинув, словно на суде, Я поклянусь, что правота с тобою. Я без тебя погибну, может быть, Но нет закона, что велит любить. Перевод Б. Кушнера Тот день, когда (его не кличу я!) Ты на мои изъяны хмуро глянешь, И выставит мне счет любовь твоя, И, вняв рассудку, ты терпеть устанешь; Тот день, когда, своим путем пройдя, Меня не удостоишь ясным взором, Когда любовь, в надменность перейдя, Брезгливо вспомнит о себе с позором; Тот день встречая, я сейчас встаю; Ничтожество свое признав с отвагой, Свидетельствую правоту твою И руку поднимаю под присягой. Меня ты вправе бросить - я суду В защиту ничего не приведу. Перевод С. Степанова 50 How heavy do I journey on the way, When what I seek (my weary travel's end) Doth teach that ease and that repose to say, 'Thus far the miles are measured from thy friend.' The beast that bears me, tired with my woe, Plods dully on, to bear that weight in me, As if by some instinct the wretch did know His rider loved not speed, being made from thee: The bloody spur cannot provoke him on That sometimes anger thrusts into his hide, Which heavily he answers with a groan More sharp to me than spurring to his side; For that same groan doth put this in my mind: My grief lies onward and my joy behind. Как тяжело мне ехать своей дорогой, когда там, куда я стремлюсь - в конце моего утомительного путешествия, - удобства и отдых скажут _мне_: "Вот сколько миль отделяет тебя от твоего друга". Животное, которое везет меня, измученного своей печалью, вяло тащится, везя этот груз _печали_ во мне, как будто каким-то инстинктом бедняга знает, что его всаднику не по душе скорость, удаляющая его от тебя. _Коня_ не подгоняет окровавленная шпора, которую _мое_ раздражение иногда вонзает в его шкуру, на что он отвечает тяжким стоном, более ранящим меня, чем шпоры - его бока, ведь этот стон напоминает мне: мое горе лежит впереди, а моя радость - позади. С трудом свой тяжкий труд я совершаю, И мысль мне доставляет столько мук, И отдыха, и сна меня лишая: "Все дальше от тебя твой милый друг". Мой конь, уставший от моих стенаний, Неторопливо подо мной бредет, Как будто знает, что к концу скитаний Тоска меня - не скорость приведет. Удары шпор моих не заставляют (Что в бок ему порой вонзает гнев) Коня скакать; он стон лишь исторгает, И во сто крат тогда больнее мне. И эхом стон звучит в моей груди: Минула радость, горе - впереди. Перевод А. Казаковой О, как в пути далеком тяжело мне, Когда я знаю, что на склоне дня Мне отдых долгожданный лишь напомнит, Что милый друг все дальше от меня! Мой конь, под тяжестью моей печали, Плетется вяло, с поводом не в лад, - Ему, как видно, чувства подсказали, Что всадник скорости и сам не рад. Сердясь, я в бок его вонзаю шпору, Но получаю только тяжкий стон, Какой издать скорее мне бы впору, Кто хуже ранен, чем от шпоры - он. И стону этому я мыслью вторю, Что счастье позади - я еду к горю. Перевод А. Шаракшанэ 51 Thus can my love excuse the slow offence Of my dull bearer, when from thee I speed: From where thou art, why should I haste me thence? Till I return, of posting is no need. О what excuse will my poor beast then find, When swift extremity can seem but slow? Then should I spur though mounted on the wind, In winged speed no motion shall I know: Then can no horse with my desire keep pace; Therefore desire (of perfect'st love being made) Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race, But love, for love, thus shall excuse my jade: Since from thee going he went wilful slow, Towards thee I'll ran and give him leave to go. Вот как моя любовь может оправдать медлительность {*} моего вялого _коня_, несущего меня, когда я скачу от тебя: от того места, где находишься ты, зачем мне торопиться? Пока я не буду возвращаться, в спешке нет нужды. О, какое оправдание найдет тогда мое бедное животное, когда _и_ крайняя быстрота _мне_ покажется медленной? Тогда бы я давал шпоры, хотя бы ехал верхом на ветре, в окрыленной скорости я не признавал бы движения; тогда никакая лошадь не поспела бы за моим желанием; [поэтому] желание, состоящее из совершенной любви, с ржанием _неслось бы_ - не вялая плоть! - в огненной скачке. Но любовь, ради любви, так оправдает моего одра: раз по пути от тебя он намеренно медлил, _по пути_ к тебе я помчусь _вперед_ и оставлю его идти. {* В подлиннике - стилистическая фигура: "slow offence", буквально: "медлительная провинность".} Простит моя любовь без промедленья Нерасторопность моего коня, Он с каждым шагом мчит меня к забвенью, Но путь обратный - счастье для меня. Какое бедный конь мой извиненье Найдет мне, если даже скорость я Не чувствую и шпорю в исступленьи Бока, как ветер, быстрого коня. Скакун с моею страстью не сравнится, Что соткана из чувственной любви, Она быстрей коня любого мчится - Коня, огонь желаний, не кори. Но если он так медленно идет, Я спешусь и помчусь - ведь страсть не ждет. Перевод А. Казаковой Такое у любви есть оправданье Никчемному коняге моему: Когда от друга прочь, дорогой дальней, Я еду, торопиться ни к чему. А стану возвращаться - быть в ответе Ему пред нетерпением моим. Тогда, хотя бы мчался он как ветер, Все мне казалось бы, что мы стоим. Тогда мое желанье нас обгонит; Оно подобно быстрому огню, С ним никакие не сравнятся кони - Но своего я все же извиню: Коль от тебя он плелся еле-еле, Пускай бредет, а сам помчусь я к цели. Перевод А. Шаракшанэ 52 So am I as the rich whose blessed key Can bring him to his sweet up-locked treasure, The which he will not ev'ry hour survey, For blunting the fine point of seldom pleasure. Therefore are feasts so solemn and so rare, Since, seldom coming, in the long year set, Like stones of worth they thinly placed are, Or captain jewels in the carcanet. So is the time that keeps you as my chest, Or as the wardrobe which the robe doth hide, To make some special instant special blest, By new unfolding his imprisoned pride. Blessed are you whose worthiness gives scope, Being had, to triumph, being lacked, to hope. Я - как богач, чей благословенный ключ может привести его к заветному запертому сокровищу, которое он не станет созерцать каждый час, чтобы не притуплялась острота редкостного удовольствия. Поэтому _и_ праздники так торжественны и так исключительны, поскольку, наступая редко, они в долгом году распределены скупо, как ценные камни или крупные брильянты в ожерелье. Так и время, которое хранит тебя подобно моему сундуку {*} или чулану, скрывающему платье, чтобы сделать какой-то особый момент особенно счастливым, снова открыв заточенный предмет гордости. Благословен ты, чьи достоинства дают свободу: когда _они мне_ доступны - торжествовать, когда я их лишен - надеяться. {* В подлиннике, возможно, игра на слове "chest", которое может означать и "сундук", и "грудь".} В руках благословенный ключ держа, Богач не станет к злату торопиться. Так я, своей любовью дорожа, Не позволяю чувству притупиться; Не часты праздники, и каждый раз Моя душа возликовать готова, Так в ожерелье редкостный алмаз - Причина восхищения людского. Скупое Время прячет все в сундук, Разлукой он зовется - люди рады Ласкать его прикосновеньем рук. О, как великолепны в нем наряды! Надеждой встреч я в дни разлук богат, А в миг свиданья - радостью объят! Перевод И. Фрадкина Как богачу, и мне доступно счастье Сокровище свое обозревать, Но я ларец не открываю часто, Чтоб остроту блаженства не терять. Средь будней праздник - редкое явленье, Поэтому так ярко торжество; И в ожерелье лучшие каменья Черед имеют меж камней его. Ты Временем храним, - убор богатый Так в сундуке содержат под замком; Но близок миг! - назначит Время дату И счастье явит в образе твоем. Блаженство пробуждаешь ты - при встрече, Надежду на него - когда далече. Перевод С. Шестакова 53 What is your substance, whereof are you made, That millions of strange shadows on you tend, Since every one hath, every one, one shade, And you, but one, can every shadow lend? Describe Adonis, and the counterfeit Is poorly imitated after you; On Helen's cheek all art of beauty set, And you in Grecian tires are painted new; Speak of the spring and foison of the year The one doth shadow of your beauty show, The other as your bounty doth appear, And you in every blessed shape we know. In all external grace you have some part, But you like none, none you, for constant heart. Что это за субстанция, из которой ты создан, если миллионы чужих теней у тебя в услужении, - ведь у каждого _создания_ только одна тень, а ты, один, можешь дать любую тень? {*} Опиши Адониса, и этот _словесный_ портрет окажется плохим подражанием тебе; примени все искусство _изображения_ красоты к _лицу_ [щеке] Елены, и _получится, что_ снова написан ты, в греческих одеяниях. Заговори о весне и поре урожая в году, _и_ одна покажется тенью твоей красоты, а другая предстанет твоей щедростью, - в любой благословенной форме мы узнаем тебя. Во всякой внешней красоте есть твоя доля, но ты, как никто, _обладаешь_, и никто _не обладает_, как ты, постоянством сердца. {* "Субстанция" (substance) и "тень" (shadow, shade) - термины, заимствованные из философского учения, восходящего к идеям Платона о том, что бесплотная сущность вещей, а также красоты является основой всего, "субстанцией", а реальные предметы только отражения ("тени") этой субстанции.} В чем суть твоя, материя, состав, Чьи тени любят над тобой кружить? Мы на две тени не имеем прав, А ты готов хоть сотню одолжить. Адониса прилежно опиши - И будет грубой копией твоей, И пусть черты Елены хороши, Ты совершенный образ наших дней. Весна и жатва украшают год, Весна, как ты, прекрасна и чиста, А жатва - это тень твоих щедрот, И всюду ты, где свет и красота. Как лучший облик мира, ты пригож, Но верностью на мир ты не похож. Перевод Игн. Ивановского В чем суть твоя и кем же создана Несметность необычных отражений? За каждым остается лишь одна, Не миллион ему подобных теней. Изобразим Адониса, и вот - Он жалок по сравнению с тобой, В Елене прелесть древности живет, В тебе искусство блещет новизной. Расцвет весны и урожайный год В твоих тенях, прекрасное созданье, В твоих тенях поток твоих щедрот Мы видим вместе с милым очертаньем. Ты для достоинств внешних образец, А сердце - идеал для всех сердец. Перевод А. Кузнецова 54 О how much more doth beauty beauteous seem By that sweet ornament which truth doth give! The rose looks fair, but fairer we it deem For that sweet odour which doth in it live. The canker blooms have full as deep a dye As the perfumed tincture of the roses, Hang on such thorns, and play as wantonly, When summer's breath their masked buds discloses; But, for their virtue only is their show, They live unwooed, and unrespected fade, Die to themselves. Sweet roses do not so, Of their sweet deaths are sweetest odours made: And so of you, beauteous and lovely youth, When that shall vade, by verse distils your truth. О, насколько красивее кажется красота благодаря этому драгоценному украшению - добродетели [верности]! {*} Роза прекрасна на вид, но мы считаем ее еще более прекрасной из-за сладостного аромата, который в ней живет. У цветов шиповника {**} густая окраска, не уступающая колориту ароматных роз; они _растут_ [висят] на таких же шипах и трепещут так же игриво, когда дыхание лета раскрывает их спрятанные бутоны; однако их внешность существует только для них, они живут не зная внимания и увядают в безвестности - умирают, _прожив_ сами для себя. Не то сладостные розы: из их сладостной смерти делаются сладчайшие ароматы. Так от тебя, прекрасный и милый юноша, когда это _внешнее очарование_ пройдет {***}, в стихах останется эссенция твоей добродетели. {* По поводу существительного "truth" см. примечание 2 к переводу сонета 14. ** Здесь словосочетание "canker bloom" (шиповник), вероятно, употреблено с игрой на значениях слова "canker" (порча, червь). *** По мнению комментаторов, в этом месте оригинала "vade" является вариантом написания глагола "fade"; кроме того, возможна связь с латинским "vadere" (уходить).} Как возрастает сила красоты, Когда в ней правда ясно говорит! И пусть нам зренье радуют цветы, Но лучшее в них запах, а не вид. Шиповник розам, кажется, сродни. В его бутонах все оттенки цвета, И в свой черед колышутся они, Когда раскроет их дыханье лета. Но вся их красота, увы, обман, Их лепестки бесславно облетят, А свежим розам лучший жребий дан: Их смерть рождает тонкий аромат. Так правду драгоценную твою, Как запах роз, в стихи я перелью. Перевод Игн. Ивановского Насколько же прелестней красота, Когда ей верность служит украшеньем! Прекрасны розы, но прекрасней та, Где аромат соседствует с цветеньем. Хотя у роз, изъеденных внутри, И цвет, и стебли, и шипы все те же, И танец лепестков у них игрив, Едва повеет лето ветром свежим. Но добродетель их - одно притворство, И все они в забвении умрут. Другим же знать забвенье не придется - В духи их сладкий запах перельют. Когда твоей красы промчатся сроки, Вся верность перельется в эти строки. Перевод В. Николаева 55 Not marble nor the gilded monuments Of princes shall outlive this pow'rful rhyme, But you shall shine more bright in these contents Than unswept stone, besmeared with sluttish time. When wasteful war shall statues overturn, And broils root out the work of masonry, Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn The living record of your memory. 'Gainst death and all oblivious enmity Shall you pace forth; your praise shall still find room Even in the eyes of all posterity That wear this world out to the ending doom. So, till the Judgement that yourself arise, You live in this, and dwell in lovers' eyes. Ни мрамор, ни позолоченные монументы государей не переживут этих могучих стихов, но ты в них будешь сиять ярче, чем запущенный камень, загрязненный неряшливым временем. Когда опустошительная война опрокинет статуи и распри уничтожат _до основания_ труд каменщиков, ни меч Марса _не погубит_, ни быстрый огонь войны не сожжет живую запись памяти о тебе. Вопреки смерти и беспамятной вражде ты пойдешь вперед; хвала тебе всегда найдет место в глазах всего потомства, которое изживет этот мир до рокового конца. Так, до Страшного суда, когда ты сам восстанешь, живи в этих _стихах_ и пребудь в глазах влюбленных. Из мрамора и золота надгробья Земных князей мой стих переживет, И будешь ты блистать все той же новью, Когда давно поблекнет мрамор тот. Когда война их статуи разрушит И опрокинет камни старины, Твою живую память не нарушат Ни Марса меч и ни огонь войны. Не бойся же ни смерти, ни забвенья - Ты будешь славен даже и в глазах Последнего земного поколенья, Которое износит мир во прах. Вплоть до Суда, что жизнь тебе вернет, В моих стихах пускай твой дух живет. Перевод В. Николаева Надгробий царских мраморная стать Не долговечней строф, с их нежной силой. Здесь будет ярче образ твой сиять, Чем в запыленном камне над могилой. Война повалит статуи, как смерч, На камне камня не оставит смута, Но не погубят ни огонь, ни меч Стиха живого - памяти сосуда. Ни смерти, ни беспамятной вражде Тебе не стать пределом. Будет лира Тебе хвалу рождать в сердцах везде, Во всем потомстве, до скончанья мира. Так, до Суда, что оживит твой прах, Пребудь в стихах и в любящих глазах! Перевод А. Шаракшанэ 56 Sweet love, renew thy force, be it not said Thy edge should blunter be than appetite, Which but today by feeding is allayed, Tomorrow sharp'ned in his former might. So, love, be thou: although today thou fill Thy hungry eyes even till they wink with fullness, Tomorrow see again, and do not kill The spirit of love with a perpetual dullness: Let this sad int'rim like the ocean be Which parts the shore, where two contracted new Come daily to the banks, that when they see Return of love, more blest may be the view; As call it winter, which being full of care, Makes summers welcome, thrice more wished, more rare. Сладостная любовь, возобнови свою силу, пусть не говорят, что ты не так остра, как аппетит, который, _хотя_ лишь сегодня утолен едой, завтра усиливается до прежней остроты. Будь такой и ты, любовь: хотя сегодня ты насыщаешь свои голодные глаза до того, что они слипаются от сытости, завтра смотри _острым взглядом_ снова, не убивай духа любви постоянной вялостью. Пусть этот печальный период _пресыщения_ будет как океан, разделяющий берега, на которые новообрученные приходят каждый день, чтобы когда они увидят возвращение любви, тем счастливее было зрелище; или назови это зимой, которая, будучи полна горести, делает лето благословенным, втройне желанным, редкостным. О дух любви, воспрянь! Пусть аппетит, Не притупляясь, вновь ко мне вернется: Ведь как бы ни был я сегодня сыт, Вовсю назавтра голод разовьется. Будь ты таким же! Нынче пусть твои Глаза слипаются от пресыщенья, Но завтра запылай, мой дух любви, Тупое одолей оцепененье! Подобный жар двум обрученным дан: Чрез океан друг к другу тянут руки - Их разлучил притихший океан, Вещая встречу и конец разлуки. Разлука словно стужа, что зимой Готовится утроить летний зной. Перевод И. Фрадкина Любовь, окрепни! Разве в нас силен Один лишь аппетит, что вечно с нами, - Что, хоть сегодня пищей утолен, Уж завтра гложет острыми зубами? Такой же будь, любовь: насытишь глад Очей своих сегодня до дремоты, Но завтра снова алчет пусть твой взгляд, Чтоб не лишилась духа своего ты. Пусть будет перерыв, как ширь морей Меж берегов, куда влюбленных двое Приходят каждый день, чтоб тем острей, Вернувшись, было счастье молодое. Иль