зательно означает, что их авторы разделяют упомянутую принятую точку зрения_. Наряду с этими соображениями - так сказать творческого характера - большую роль в процессе отбора играли разнообразные практические соображения и причины, приводить которые здесь нет необходимости. Следует только подчеркнуть, что в итоге _число переводов, взятых для сборника от того или иного автора, ни в коем случае не отражает их сравнительной ценности, определение которой является прерогативой читателя_. Каждый сонет представлен оригинальным английским текстом, подстрочным переводом и, как правило, двумя поэтическими переводами. В ряде случаев - для наиболее популярных сонетов - количество поэтических переводов увеличено до шести. Оригинал "Сонетов" печатается по изданию: The Sonnets / Ed. by G. Blakemore Evans. The New Cambridge Shakespeare, Cambridge University Press, 1996. Подстрочный перевод выполнен А. Шаракшанэ; для этого широко использовался комментарий, содержащийся в указанном издании, однако всю ответственность за правильность перевода несет его автор. Составители выражают благодарность Игорю Оськину за предоставленные материалы. ПОСВЯЩАЕТСЯ столетию опубликования "Сонетов" в переводах разных авторов в собрании сочинений Шекспира под ред. С. А. Венгерова Sonnets Сонеты 1 From fairest creatures we desire increase, That thereby beauty's rose might never die, But as the riper should by time decease, His tender heir might bear his memory: But thou, contracted to thine own bright eyes, Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel, Making a famine where abundance lies, Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel. Thou that art now the world's fresh ornament And only herald to the gaudy spring, Within thine own bud buriest thy content, And, tender churl, mak'st waste in niggarding: Pity the world, or else this glutton be, To eat the world's due, by the grave and thee. От прекраснейших созданий мы желаем потомства, чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала, но, когда более зрелая _роза_ {*} со временем, скончается, ее нежный наследник нес память о ней. Но ты, обрученный с собственными ясными глазами, питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности, создавая голод _там_, где находится изобилие, сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне! Ты, являющийся теперь свежим украшением мира и единственным глашатаем красочной весны, в собственном бутоне хоронишь свое содержание и, нежный скряга, расточаешь _себя_ в скупости. Пожалей мир, а не то стань обжорой, съевшим причитающееся миру на пару с могилой. {* Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные для большей понятности и гладкости. - Все примечания принадлежат автору подстрочного перевода.} Потомства от прекраснейших мы ждем, Чтоб не увяла роза красоты, В другом цветке, наследнике своем, Опять явив знакомые черты. Но с ясным взором обручен своим, В свое лишь пламя жару поддавая, Себе врагом ты делаешься злым, Меж изобилья голод создавая. Ты миру украшеньем свежим стал, - Единственный, герольд весенних дней, Но внутрь бутона суть свою убрал, Себя транжиря в скупости своей. Мир пожалей - не то порой унылой Ты будешь проедать свой долг с могилой. Перевод В. Николаева Всегда мы от прекрасного созданья Потомства ждем - пусть розой красота Цветет, а увядать пора настанет Сияет снова, с юного куста. Но ты, с красою глаз своих повенчан, Лишь свой огонь питаешь сам собой. Средь изобилья ты на голод вечный Обрек себя, жестокий недруг свой. Ты - молодое украшенье мира, Глашатай вешних красок и цветов, Но сам, скупец и вместе с тем транжира, Себя в бутоне схоронить готов. Не обездоль же мир, обжора милый, Не раздели себя с одной могилой! Перевод А. Шаракшанэ 2 When forty winters shall besiege thy brow, And dig deep trenches in thy beauty's field, Thy youth's proud livery so gazed on now Will be a tottered weed of small worth held: Then being asked where all thy beauty lies, Where all the treasure of thy lusty days, To say within thine own deep-sunken eyes Were an all-eating shame, and thriftless praise. How much more praise deserved thy beauty's use, If thou couldst answer, 'This fair child" of mine Shall sum my count, and make my old excuse', Proving his beauty by succession thine. This were to be new made when thou art old, And see thy blood warm when thou feel'st it соЦ Когда сорок зим {*} возьмут в осаду твое чело и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты, гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды, все будут считать лохмотьями; тогда если тебя спросят, где вся твоя красота, где все богатство цветущих дней, сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах, было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой. Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты, если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", доказав _его сходством с тобой_, что его красота - это твое наследство Это было бы _как будто_ снова стать молодым, когда ты стар, и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что _в тебе_ она холодна. {* По понятиям того времени, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости.} Когда твой лоб осадят сорок зим, Всю красоту траншеями изрыв, Прощайся с прежним обликом твоим: Как старый плащ, ты станешь некрасив. И на вопрос, где нынче новый дом Той красоты, что радовала нас, Одним всепожирающим стыдом Ответишь ты со дна угасших глаз. О, если бы на склоне лет ты мог Сказать в ответ: "Вот сын прекрасный мой, Моим счетам он подведет итог Полученной в наследство красотой". Ты мог бы в старости родиться вновь И видеть, как твоя играет кровь. Перевод Игн. Ивановского Когда полсотни зим возьмут в осаду, Траншеями изрыв, чело твое, Твоей красы наряд - очей усладу - Все осмеют как жалкое тряпье. И если спросит кто-нибудь однажды, Где все богатство прежней красоты, Что скажешь? Что оно в глазах запавших? Пустая похвальба и жгучий стыд! Куда достойней в пору увяданья Суметь ответить: "Вот мое дитя - Мне продолжение и оправданье", - Свои черты в ребенке находя! Как будто ты, старик, стал снова молод И в жилах снова пламя, а не холод! Перевод А. Шаракшанэ 3 Look in thy glass and tell the face thou viewest, Now is the time that face should form another, Whose fresh repair if now thou not renewest, Thou dost beguile the world, unbless some mother. For where is she so fair whose uneared womb Disdains the tillage of thy husbandry? Or who is he so fond will be the tomb Of his self-love to stop posterity? Thou art thy mother's glass, and she in thee Calls back the lovely April of her prime; So thou through windows of thine age shalt see, Despite of wrinkles, this thy golden time. But if thou live rememb'red not to be, Die single, and thine image dies with thee. Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь: пришло время этому лицу создать другое, _так как_, если ты не обновишь его свежесть, ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать {*}. Ибо где та, чье невозделанное лоно пренебрежет твоей пахотой? Или - кто настолько безрассуден, _что_ станет гробницей, чтобы из любви к себе не дать появиться потомству? Ты - зеркало для своей матери, и она в тебе возвращает прелестный апрель своих лучших лет; так и ты, через окна своей старости {**}, увидишь, вопреки морщинам, это свое золотое время. Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти, умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой. {* Т. е. лишишь какую-то женщину счастья материнства. ** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно понять как "старыми глазами" или "в своих детях".} Скажи лицу, что в зеркале увидишь: Пора настала копию создать. Иль ты весь мир обманешь и обидишь И обездолишь будущую мать. Где та, чье невозделанное лоно От пахоты откажется твоей? И кто способен так самовлюбленно Гробницей стать для собственных детей? Ты зеркало для матери родной - Она в нем та, какой была весною. Вот так сквозь окна старости седой И ты увидишь время золотое. Но если хочешь, чтоб тебя забыли, Умри один и облик скрой в могиле. Перевод В. Николаева Скажи лицу, что в зеркале ты видишь: Пора себе подобие создать, А то обманщиком пред миром выйдешь, У женщины отнимешь благодать. Где дева, чье непаханное лоно Презрит такого земледельца труд? И кто безумец тот самовлюбленный, Что скажет - пусть потомки в нем умрут? Для матери ты - зеркало живое, Цветущих лет вернувшийся апрель. И ты под старость время золотое, В морщинах сам, увидишь как теперь. Но если ты к забвенью дело клонишь, Умри один, и образ свой схоронишь. Перевод А. Шаракшанэ 4 Unthrifty loveliness, why dost thou spend Upon thyself thy beauty's legacy? Nature's bequest gives nothing, but doth lend, And being frank she lends to those are free: Then, beauteous niggard, why dost thou abuse The bounteous largess given thee to give? Profitless usurer, why dost thou use So great a sum of sums, yet canst not live? For having traffic with thyself alone, Thou of thyself thy sweet self dost deceive: Then how, when Nature calls thee to be gone, What acceptable audit canst thou leave? Thy unused beauty must be tombed with thee, Which used lives th'executor to be. Расточительная прелесть, почему ты тратишь на себя свое наследие красоты? Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы, и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр {*}; так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать? Ростовщик без прибыли, почему ты используешь такую великую сумму сумм и при этом не имеешь средств к жизни? Ведь, заключая сделки только с одним собой, ты, милый, обманываешь только самого себя; а когда Природа велит тебе уйти, какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить? Твоя неиспользованная [не пущенная в рост] {**} красота должна быть похоронена с тобой, Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего душеприказчика. {* В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение "щедрый"; второй также может содержать намек на вольность сексуального поведения. ** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся значения слов подлинника, которые не переданы в переводе из-за существенной многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала бы неприемлемо коряво и/или непонятно.} Зачем ты на себя, прелестный мот, Расходуешь богатство красоты? Природа не навек, а в долг дает. Она щедра, но щедрым будь и ты. Стяжатель милый, как ты не постиг, Что красота дана, чтобы отдать? Как мог ты, бескорыстный ростовщик, Жить широко, а жизни не видать? С самим собой торговлю ты ведешь, Себя обманывая без труда, Но в час, когда из мира ты уйдешь, Какой отчет представишь ты тогда? И все же можно красоту спасти: Скорее в оборот ее пусти. Перевод Игн. Ивановского Зачем транжиришь ты, прелестный мот, То, что Природа детям завещала? Она щедра к тебе, но платы ждет, Как ростовщик, беря процент немалый. А ты, очаровательный скупец, Взял ссуду и не захочешь рассчитаться, Ты словно незадачливый купец, Которому с товаром не расстаться. Коммерцию ведя с самим собой, Ты режешь главную статью дохода; Как рассчитаешься, банкрот скупой, Когда тебе предъявит счет Природа? Краса, не пущенная в оборот, Не даст процентов и - в гробу сгниет. Перевод И. Фрадкина 5 Those hours that with gentle work did frame The lovely gaze where every eye doth dwell Will play the tyrants to the very same, And that unfair which fairly doth excel; For never-resting time leads summer on To hideous winter and confounds him there, Sap checked with frost and lusty leaves quite gone, Beauty o'ersnowed and bareness every where: Then were not summer's distillation left A liquid prisoner pent in walls of glass, Beauty's effect with beauty were bereft, Nor it nor no remembrance what it was. But flowers distilled, though they with winter meet, Leese but their show; their substance still lives sweet. Те часы, которые своей тонкой работой создали прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды, поведут себя как тираны по отношению к нему же и лишат красоты то, что _все_ превосходит красотой, поскольку неутомимое время ведет лето к отвратительной зиме и там губит его: соки _будут_ скованы морозом, а пышная листва исчезнет, красота _будет_ занесена снегом и всюду _будет_ голо. Тогда, если эссенция лета не была сохранена, жидким узником, заточенным в стеклянных стенах, вместе с красотой будет утрачена ее _животворная_ сила, не станет ни _красоты_, ни памяти о том, какова она была. Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима, они теряют {*} только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему живет. {* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать как "lose".} Тот час, когда твой милый, нежный вид И светлый образ услаждают глаз, Становится тираном и грозит Большой несправедливостью для нас. Нас время всех без устали ведет Из лета к разрушительной зиме; Без листьев лес, в стволах не сок, а лед, Под снегом красота в холодной тьме. Когда нет летней прелести цветов, Текучий пленник в стенках из стекла, Цветочный запах - аромат духов - Напомнит нам, как красота цвела. Цветы погибли, встретившись с зимой, А сущность их сохранена живой. Перевод А. Кузнецова То время, что ваяло неустанно На радость взорам облик молодой, Внезапно станет для него тираном, Разрушив все, что было красотой. Вот так оно к зиме приводит лето, Не прерывая бег ни на мгновенье. И листьев нет, и снегом все одето. Замерзла жизнь, и всюду запустенье. И если бы не сладостный нектар, Сей жидкий пленник, запертый в стекле, Бесследно бы исчезла красота, Не оставляя память на земле. Но те цветы, что нам нектар дают, Теряют облик, а не суть свою. Перевод В. Николаева 6 Then let not winter's ragged hand deface In thee thy summer ere thou be distilled: Make sweet some vial; treasure thou some place With beauty's treasure ere it be self-killed: That use is not forbidden usury Which happies those that pay the willing loan; That's for thyself to breed another thee, Or ten times happier be it ten for one; Ten times thyself were happier than thou art, If ten of thine ten times refigured thee: Then what could death do if thou shouldst depart, Leaving thee living in posterity? Be not self-willed, for thou art much too fair To be death's conquest and make worms thine heir. Так не позволь грубой руке зимы обезобразить в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция; наполни сладостью какой-нибудь сосуд, обогати какое-то _вместилище_ [место] сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится. Такое использование [помещение в рост] не является запрещенным ростовщичеством, оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду; ты вправе породить другого себя или _стать_ в десять раз счастливее, если _"процент" будет_ десять к одному. Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь, если бы десять твоих _детей_ десять раз воспроизвели твой облик; тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул _этот мир_, оставив себя жить в потомстве? Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен, Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками. Пока рука свирепейшей из зим Не погубила облик летний, милый, Фиал наполни существом своим, И красота не кончит путь могилой. Как кредитор, что выгодный заем С процентом прибыльным вернет обратно, Ты мог бы в светлом образе своем Увидеть сам себя десятикратно. Ты жил бы не один, а десять раз, Десятикратно повторенный в детях, Когда бы пробил твой последний час, Ты в них бы жил, уж не живя на свете. Наследниками прелести своей, Смотри, не сделай земляных червей. Перевод А. Кузнецова Не дай Зиме суровою рукою Сок летний выжать - наполняй сосуд И сладостью своею, и красою, Не то они бесславно пропадут. Не грех взимать проценты безвозвратно; Дают взаймы, процент оговорив, И ты продолжишь жизнь десятикратно, В сынах себя достойно повторив. Сын каждый повторит тебя раз десять, И десять раз умножит каждый внук - Тысячекратно жить тебе на свете: У Смерти для тебя не хватит рук. Одумайся, красу губить не смей, Наследниками делая червей. Перевод И. Фрадкина 7 Lo in the orient when the gracious light Lifts up his burning head, each under eye Doth homage to his new-appearing sight, Serving with looks his sacred majesty; And having climbed the steep-up heavenly hill, Resembling strong youth in his middle age, Yet mortal looks adore his beauty still, Attending on his golden pilgrimage: But when from highmost pitch, with weary car, Like feeble age he reeleth from the day, The eyes (fore duteous) now converted are From his low tract and look another way: So thou, thyself outgoing in thy noon, Unlooked on diest unless thou get a son. Гляди: когда на востоке благодатное светило поднимает пылающую голову, внизу все глаза отдают почести этому новоявленному зрелищу, служа взглядами его священному величеству; и когда _оно_ взобралось на крутой небесный холм, напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет, взгляды смертных по-прежнему любуются его красотой, сопровождая его _блистательное_ [золотое] путешествие; но когда с высшей точки, на _изношенной_ [утомленной] колеснице, как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день, глаза, прежде преданные, отворачиваются от этого низкого участка _пути_ и глядят прочь. Так и ты, теперь вступающий в свой полдень, Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына. Вот на востоке милостивый свет, Горя, подъемлет голову свою. Все, присягая, чтут его расцвет И почести глазами воздают. Взбираясь вверх, на холм небес крутой, Младое солнце к зрелости идет, И взоры, восхищаясь красотой, Сопровождают путь лучистый тот. Когда же постаревший пилигрим Устало колесницей правит вниз, Глаза, что шли почтительно за ним, Уж от него давно все отреклись. И так же на закате ты растаешь, Коль на земле ты сына не оставишь. Перевод В. Николаева Смотри: когда вздымает на востоке Пылающую голову восход, Весь мир взирает на него в восторге И почести, как богу, воздает. Когда, взойдя на гору голубую, Светило полно жизни молодой, Все так же душу смертную любую Пленяет этот путник золотой. Когда же с высоты, уже не в силе, Оно повозкой шаткой катит в ночь, Глаза, что прежде преданно следили, Гнушаются упадка, смотрят прочь. И ты, сейчас входящий в пору полдня, Умрешь один, отцовства не исполня. Перевод А. Шаракшанэ 8 Music to hear, why hear'st thou music sadly? Sweets with sweets war not, joy delights in joy: Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly, Or else receiv'st with pleasure thine annoy? If the true concord of well-tuned sounds, By unions married, do offend thine ear, They do but sweetly chide thee, who confounds In singleness the parts that thou shouldst bear; Mark how one string, sweet husband to another, Strikes each in each by mutual ordering; Resembling sire, and child, and happy mother, Who all in one, one pleasing note do sing; Whose speechless song being many, seeming one, Sings this to thee, 'Thou single wilt prove none.' _Сам_ музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку? Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию; почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно, или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно? Если верное созвучие хорошо настроенных _струн_ [звуков], соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух, _так это потому_, что они мягко упрекают тебя, губящего в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить. Смотри, как струны, одна - любезный супруг другой, ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке, напоминая родителя, ребенка и счастливую мать, которые, все как один, поют одну радостную ноту. Их песня без слов, в которой несколько _голосов_ кажутся одним _голосом_, поет тебе: "Ты один окажешься ничем". Ты - музыка, но с музыкой в разладе, А радость с радостью живет в ладу. Так почему ты рад своей досаде И любишь то, в чем чувствуешь беду? Ведь это звук, со звуком обручен, Лишь потому твой оскорбляет слух, Что каждый миг напоминает он, Как в одиночестве беднеет дух. Послушай, как игрой неторопливой Многоголосье струны создают. Так сын с отцом и матерью счастливой В тройном единстве слаженно поют. Они без слов дают тебе упрек: Немного проку в том, кто одинок. Перевод Игн. Ивановского Сам - музыка для слуха, отчего же Ты, музыке внимая, все грустней? Сласть любит сласть, со счастьем счастье схоже, А здесь печаль - и радость рядом с ней! Наверно, в звуках стройного порядка Душе смущенной слышится упрек, Они корят настойчиво и сладко: Зачем ты сам доселе одинок? Смотри - согласья узы, словно семьи, Связуют звуки: каждая струна Поет для всех, в согласии со всеми - Как муж, дитя, счастливая жена... Сколь много звуков! Но едина суть: "Неправ избравший одинокий путь". Перевод Д. Щедровицкого 9 Is it for fear to wet a widow's eye That thou consum'st thyself in single life? Ah! if thou issueless shalt hap to die, The world will wail thee like a makeless wife; The world will be thy widow and still weep, That thou no form of thee hast left behind, When every private widow well may keep, By children's eyes, her husband's shape in mind: Look what an unthrift in the world doth spend Shifts but his place, for still the world enjoys it, But beauty's waste hath in the world an end, And kept unused the user so destroys it: No love toward others in that bosom sits That on himself such murd'rous shame commits. _Не_ из боязни ли увлажнить глаза вдовы ты растрачиваешь себя в одинокой жизни? О! если тебе случится умереть бездетным, мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары {*} жена. Мир будет твоей вдовой и _будет_ вечно скорбеть, что ты не оставил после себя никакого своего образа, тогда как любая обыкновенная вдова может хранить, _вспоминая_ по глазам детей, облик мужа в своей душе. Подумай: то, что мот тратит в этом мире, только переходит с места на место, так как мир по-прежнему обладает этим, но растрата красоты - это ее конец в мире, и, не используя {**} ее, владелец ее уничтожает. Нет любви к другим в груди у того, кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние. {* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "makeless" следует читать как "mateless". ** Речь идет о выгодном использовании, приносящем "проценты", то есть рождении детей.} Не слез ли вдовьих хочешь избежать И одиноко путь проходишь свой? Но если род не станешь продолжать, Весь мир твоей окажется вдовой. Вдова не перестанет слезы лить: Ведь ты надежды не оставил ей Супруга милый образ воскресить, Поглубже заглянув в глаза детей. Промотано богатство - не беда, Оно, сменив владельца, уцелело. Но красоту ты губишь навсегда И разрушаешь, не пуская в дело. Ты не любил, должно быть, до сих пор, Раз терпишь свой убийственный позор. Перевод Игн. Ивановского Иль так тебя слеза пугает вдовья, Что одиночества ты терпишь гнет? Но коль умрешь ты, не родив подобья, Весь мир тебя оплакивать начнет. Для мира смерть твоя тем будет хуже, Что образ твой ни в чем не будет жив, Когда вдовице вспоминать о муже Дано, себя сынами окружив. Что в мире мот потратил - не исчезло, Лишь поменяло место без вреда, Но, красоту растратив бесполезно, Убьешь ее для мира навсегда. Любви в душе тот не имеет к людям, Кто виноват в сем преступленье лютом. Перевод А. Шаракшанэ 10 For shame deny that thou bear-st love to any, Who for thyself art so improvident. Grant, if thou wilt, thou art beloved of many, But that thou none lov'st is most evident; For thou art so possess'd with murd'rous hate, That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire, Seeking that beauteous roof to ruinate Which to repair should be thy chief desire: О change thy thought, that I may change my mind! Shall hate be fairer lodged than gentle love? Be as thy presence is, gracious and kind, Or to thyself at least kind-hearted prove: Make thee another self, for love of me, That beauty still may live in thine or thee. Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то - _у тебя_, который в отношении себя так неразумен. Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими, но, что ты никого не любишь, совершенно очевидно; ибо ты так одержим убийственной ненавистью, что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе, стремясь разрушить прекрасный кров, забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием. О, перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение! _Неужели_ ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь? Будь, как _само_ твое присутствие, милостивым и добрым или к себе по крайней мере прояви добросердечие: сотвори другого себя ради меня, чтобы красота могла вечно жить в твоих _детях_ или в тебе. Покайся, что себя не судишь строго, Легко бежишь от счастья своего. Ты говоришь, в тебя влюбленных много, Но сам-то ты не любишь никого. К любви своей убийственно суров, Ты и не думаешь суровость скрыть И разрушаешь тот прекрасный кров, Который ты бы должен укрепить. Так убеди меня, что это ложь. Ужель вражда почетнее любви? Будь щедр душой, как ты собой хорош, Хотя бы сам для счастья оживи. Ты повторись в наследнике своем, Пусть красота живет в тебе и в нем. Перевод Игн. Ивановского Какой позор! - Проводишь дни беспечно, Бесповоротно красоту губя. Любовь к тебе у многих бесконечна, Но ни к кому любви нет у тебя: Живешь, вредить себе не прекращая. Ты с красотой своей воюешь сам, В развалины позорно превращая Самой Природой возведенный храм. Переменись! И о тебе сужденье И я переменю. Ужель вражда К себе - тебе дарует наслажденье? Добрее стань к себе ты навсегда, - Любя меня, свой род не прекращай: Красу и юность сыну передай. Перевод И. Фрадкина 11 As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st In one of thine, from that which thou departest, And that fresh blood which youngly thou bestow'st Thou mayst call thine, when thou from youth convertest: Herein lives wisdom, beauty, and increase, Without this, folly, age, and cold decay: If all were minded so, the times should cease, And threescore year would make the world away. Let those whom Nature hath not made for store, Harsh, featureless, and rude, barrenly perish: Look whom she best endowed she gave the more; Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish: She carved thee for her seal, and meant thereby, Thou shouldst print more, not let that copy die. По мере того как ты будешь приходить в упадок, так же быстро ты будешь расцветать в одном из твоих _детей_, из того, что отделишь от тебя, и ту свежую кровь, которую ты, будучи молодым, подаришь, ты сможешь назвать своей, когда утратишь молодость. В этом - мудрость, красота и рост; без этого - безрассудство, старость и холодное увядание. Если бы все думали так, _как ты_, времена прекратились бы и за три двадцатилетия {*} мир исчез бы. Пусть те, кого Природа создала не для того, чтобы сохранять, - неотесанные, уродливые, грубые, - погибнут бесплодными; но кого она наделила лучше всего, _тем_ она дала больше {**}, и этот обильный дар ты должен заботливо приумножать. Она изваяла тебя как свою печать и имела в виду, чтобы ты произвел больше оттисков, а не дал погибнуть этому образцу. {* Т.е. за человеческий век. ** В оригинале - трудное для истолкования место. Возможное прочтение: "...всем, кого Природа наделила лучше всего, она дарит и больше шансов оставить потомство". По другой версии, "the" в строке 11 следует понимать как "thee"; в таком случае вся строка означает: "кого бы и как бы природа ни одарила, тебе она дала больше".} Мы, увядая, вместе с тем растем В своем потомке, в нашем далеке. Кровь молодая возродится в нем И возместит потери в старике. И в этом смысл, и жизнь, и красота - Иначе время прекратит свой бег, И будут холод, мрак и пустота, И навсегда исчезнет человек. Дары природы не всегда щедры. Кто груб и зол, пускай погибнет он. И пусть умножит все ее дары, Кто был в избытке ими наделен. Избранник он - с него природа-мать Для копий изготовила печать. Перевод В. Савина Пойдет на убыль жизнь твоя, но в сыне Она прибудет, станет все видней, И кровь младую, что даруешь ныне, Ты назовешь своей на склоне дней. И в этом - красота, и рост, и разум; Без этого - безумье, старость, крах. Когда б такой пример все взяли разом, За краткий век весь мир сошел бы в прах. Те, что Природой сделаны небрежно, - Безликие, - пусть без следа умрут. Но к избранным щедра она безбрежно, И дар сей умножать - твой долг и труд. Природа как печать тебя ваяла, Чтоб оттисков оставил ты немало. Перевод А. Шаракшанэ 12 When I do count the clock that tells the time, And see the brave day sunk in hideous night, When I behold the violet past prime, And sable curls all silvered o'er with white, When lofty trees I see barren of leaves, Which erst from heat did canopy the herd, And summer's green all girded up in sheaves Borne on the bier with white and bristly beard: Then of thy beauty do I question make That thou among the wastes of time must go, Since sweets and beauties do themselves forsake, And die as fast as they see others grow, And nothing 'gainst Time's scythe can make defence Save breed to brave him when he takes thee hence. Когда я считаю удары часов, сообщающих время, и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь; когда я смотрю на отцветающую фиалку и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой; когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья, прежде укрывавшие от жары стадо, и зелень лета, всю увязанную в снопы, которые везут на дрогах, с белой колючей бородой; тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте, _понимая_, что ты должен исчезнуть вместе со _всем_, что уничтожено временем, поскольку _все_ прелести и красоты пренебрегают собой и умирают, как только видят, что подрастают другие, и ничто от серпа Времени не может защитить, кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя отсюда. Когда я слышу бой часов, когда Я вижу день в пути ко тьме унылой; Когда фиалка вянет и седа Изнанка черных локонов у милой; Когда я наблюдаю листопад И беззащитность крон; когда осенний Лют ветер и пернатые летят На юг, - тогда в полях опустошенья О красоте я думаю твоей. Она - зеленый лист, фиалка, птица. Так знай: жестоки сроки! Но сумей В себя иного перевоплотиться - И время, встретив сына твоего, Не сделает с тобою ничего. Перевод Р. Винонена Когда считаю мерный бой часов И вижу день в преддверии ночном, Фиалки смерть в тиши глухих лесов И локон, убеленный серебром, И голых веток чувствую озноб, Дававших тень стадам в июльский зной, На погребальных дрогах вижу сноп С торчащей кверху жесткой бородой, Тогда я задаю себе вопрос, Что станет дальше с красотой твоей: Ведь ход вещей столь многое унес, Освобождая путь для новых дней. Серп Времени тебя не пощадит, Но твой наследник Время победит. Перевод Игн. Ивановского Когда часов удары я считаю, Смотрю, как тонут дни во тьме ночей, И вижу, как фиалка увядает, Как серебром укрыта смоль кудрей; Когда деревья голы, как столбы, Хоть укрывали стадо в сильный зной, И зелень лета связана в снопы, Свисая с дрог колючей бородой, - Как не подумать о твоей красе, Ведь чары с ходом времени пройдут? Красоты мира отрекутся все, Когда другие их сменить придут. И нет защиты от серпа того, За вычетом потомства твоего. Перевод В. Николаева Когда я вижу, слыша бой часов, Нарядный день в объятьях ночи мглистой, Фиалку без весенних лепестков И черный локон в краске серебристой. И рощицу с опавшею листвой Там, где в тени стада гуляли вволю, И сноп на дрогах с бородой седой (Его в последний раз везут по полю), - Тогда я страхом за тебя объят: Так Красота твоя навек умчится - Вслед за восходом следует закат, В костре времен жизнь новая родится. Над каждым Время занесет косу - Оставь потомство и спаси красу. Перевод И. Фрадкина Когда я вслед часам считаю время И вижу мрак, что пожирает свет, И смоляных кудрей посеребренье, И розу, что, увяв, роняет цвет, Когда замечу, как редеют кроны, Что стадо в зной скрывали под шатром, И лето ляжет на воз похоронный Белесым и щетинистым снопом, - Я усомнюсь: пред Временем, наверно, И красота твоя не устоит, Ведь прелести земли себя отвергнут, Увидев тех, кто их сменить спешит. Да, Время все пожнет, защиты нет нам, - Но много хуже умереть бездетным. Перевод Т. Шабаевой Когда в часах я время наблюдаю И вижу ночи тень на ясном дне, Фиалку, что, отцветши, облетает, И смоляные кудри в седине; Гляжу, как роща догола раздета, Что тень давала стаду в летний зной, И как везут на дрогах зелень лета, В снопах, с колючей белой бородой, - Тогда я знаю: должен мир покинуть И ты когда-то, Временем гоним, Раз всюду прелесть и краса погибнуть Готовы, чтобы дать расти другим. От Времени с косою нет защиты, - В потомстве лишь спасение ищи ты. Перевод А. Шаракшанэ 13 О that you were your self! but, love, you are No longer yours than you yourself here live; Against this coming end you should prepare, And^your sweet semblance to some other give: So should that beauty which you hold in lease Find no determination; then you were Your self again after yourself s decease, When your sweet issue your sweet form should bear. Who lets so fair a house fall to decay, Which husbandry in honour might uphold Against the stormy gusts of winter's day And barren rage of death's eternal cold? O, none but unthrifts: dear my love, you know You had a father, let your son say so. О, пусть бы ты принадлежал себе! {*} Но, любовь моя, ты не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь _на этом свете_ [здесь]. К неминуемому концу ты должен готовиться и свой милый образ подарить кому-то другому, чтобы красота, которую ты получил в аренду, не имела окончания; тогда ты стал бы принадлежать себе снова после своей смерти, когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик. Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок, когда бережный уход мог бы достойно поддержать его вопреки бурным ветрам зимнего дня и опустошительному наступлению вечного холода смерти? О, никто как моты! Возлюбленный мой, помни: у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же. {* Другое возможное толкование: "пусть бы ты оставался собой".} О, будь собой! Всегда будь сам собой, Но помни, что всему наступит край, И к сроку смерти милый образ свой Кому-нибудь другому передай. Тебе дана краса и благодать В аренду, не надолго. Если ты Покинешь нас, должны мы увидать В твоем потомке все твои черты. Кто разрешит сгноить свой милый кров, Бесстрастным будет и не защитит Его от вьюжных, яростных ветров И холода, где смерть одна царит? Лишь сумасброд! Но ты, мой милый, все же Имел отца, пусть сын твой скажет то же. Перевод А. Кузнецова Ты в этот мир явился не навечно, Тебе недолго красоваться в нем. И помни - красота не бесконечна, Она тебе дана судьбой внаем. Потомку передай свой облик нежный: Сын должен красоту арендовать, Чтоб, избежав кончины неизбежной, Путь жизненный победно продолжать. Одумайся! Какой же расточитель Не защитит свой дом от зимних вьюг И холодом Зимы свою обитель В руины смерти превратит, мой друг?! Ты знал отца, и пусть родится тот, Кому отцом ты станешь в свой черед. Перевод И. Фрадкина 14 Not from the stars do I my judgement pluck, And yet methinks I have astronomy, But not to tell of good or evil luck, Of plagues, of dearths, or seasons' quality; Nor can I fortune to brief minutes tell, Pointing to each his thunder, rain and wind, Or say with princes if it shall go well By oft predict that I in heaven find: But from thine eyes my knowledge I derive, And, constant stars, in them I read such art As truth and beauty shall together thrive If from thy self to store thou wouldst convert: Or else of thee this I prognosticate, Thy end is truth's and beauty's doom and date. Свои суждения я не собираю со звезд, и все же, полагаю, я владею астрономией, но не так, чтобы предсказывать удачу или неудачу, чуму, голод или то, какими будут времена года; также не умею я делать предсказаний на краткие моменты _времени_, каждому указывая [его] град, дождь или ветер, или говорить, хорошо ли пойдут дела у государей, по знаменьям {*}, которые я нахожу в небе. Но я свое знание вывожу из твоих глаз, и в этих неизменных звездах я читаю ту премудрость, что правда {**} и красота будут вместе процветать, если ты _отвлечешься_ от себя _и_ обратишься к сохранению _своей красоты_; иначе вот что я тебе предсказываю: твой конец будет для правды и красоты роковым пределом. {* "By oft predict" - трудная для перевода фраза, в которой наречие "oft" (часто) употреблено как прилагательное, a "predict" (предсказывать) - как существительное. ** Здесь и во многих случаях далее слово "truth" применительно к адресату сонетов употребляется в широком смысле положительного нравственного начала и может интерепретироваться не только как "правда", "истина", но также как "совершенство", "добродетель", "постоянство", "верность".} Свой взор я не на звезды обращаю: Хоть звездочет я, звезды ни к чему, Я грозы, смуты, голод не вещаю И не пророчу засуху, чуму; Не знаю я, какой подует ветер И восседать на троне жребий чей, Одну я знаю истину на свете, Что черпаю я из твоих очей: Ты должен обеспечить продолженье И Верности своей, и Красоты, Чтоб вечно жить векам на удивленье, Когда наш мир навек покинешь ты. А иначе, когда твой час пробьет, Он Красоту и Верность унесет. Перевод И. Фрадкина Хоть я не доверяюсь звездам дальним, Знакома астрономия и мне, Но не такая, чтоб решать гаданьем, Когда быть мору, гладу и войне. Я не даю на каждый час прогнозы, Гром иль гроза грядет - не знаю сам; Где ждут царей удачи и угрозы, Не в силах предсказать по небесам. Зато глаза твои мне знанье дали, По этим звездам я могу предречь: Чтоб красота и правда процветали, Не должен втуне ты себя беречь, Иль станут правде с красотою нежной Твои глаза могилой неизбежной. Перевод А. Шаракшанэ 15 When I consider every thing that grows Holds in perfection but a little moment, That this huge stage presenteth nought but shows Whereon the stars in secret influence comment; When I perceive that men as plants increase, Cheered and checked even by the selfsame sky, Vaunt in their youthful sap, at height decrease, And wear their brave state out of memory: Then the conceit of this inconstant stay Sets you most rich in youth before my sight, Where wasteful Time debateth with Decay To change your day of youth to sullied night, And all in war with Time for love of you, As he takes from you, I ingraft you new. Когда я думаю о _том, что_ все, что произрастает, остается совершенным только краткий миг; что эта огромная сцена представляет не что иное, как спектакли, которые, тайно влияя, толкуют звезды; когда я постигаю, что рост людей, как растений, поощряет и останавливает то же самое небо: _все они_ тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их упадок, и _затем_ их расцвет изглаживается из памяти; тогда мысль об этом непостоянном пребывании _в мире_ делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах, _которые видят, как_ разрушительное Время спорит с Увяданием, _стремясь_ превратить день твоей молодости в мрачную ночь, и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе, то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова. Когда я сознаю: все, что растет, Удержит совершенство лишь на миг, Что мир - большая сцена, где идет Спектакль по указаньям звезд немых, Что люди, расплодившись, как растенья, Живут по мановенью тех же звезд, Кичатся соком юного цветенья, К забвению клоня полдневный рост, То я тебя окидываю взглядом, Сильней дивясь богатству твоему, Тогда как Время об руку с Распадом Ведут твой юный день в глухую тьму. Уносит Время молодость твою, Но, как росток, я вновь тебя привью. Перевод В. Николаева Все, что росло, то прибавляло в росте, На миг один во весь вставая рост, Но было пусто на большом помосте, Где шли тайком переговоры звезд. Произрастали люди, как растенья, И хвастали о подвигах своих В забвении, на глубине паденья, А звезды все нахваливали их. И, глядя на шатание помостов, Я вижу, как ты молод и богат Там, где живую плоть на голый остов Разменивают Время и Распад. Тебе я помогу. Расти упорней Там, где тебе перерубают корни! Перевод В. Орла 16 But wherefore do not you a mightier way Make war upon this bloody tyrant Time, And fortify yourself in your decay With means more blessed than my barren rhyme? Now stand you on the top of happy hours, And many maiden gardens, yet unset, With virtuous wish would bear your living flowers, Much liker than your painted counterfeit: So should the lines of life that life repair Which this time's pencil or my pupil pen Neither in inward worth nor outward fair Can make you live yourself in eyes of men: To give away yourself keeps yourself still, And you must live drawn by your own sweet skill. Но почему ты более сильным способом не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени, и не укрепишь себя против увядания средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи? Сейчас ты на вершине счастливых часов, и много девственных садов, еще не засаженных, с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы, гораздо более похожие _на тебя_, чем твое рисованное подобие. Так _и_ должны линии жизни {*} _обновлять_ твою жизнь, _ведь_ ни кисть этого времени {**}, ни мое ученическое перо, _не способные передать_ ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней красоты, не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей. Отдавая себя, ты сохранишь себя, и _так_ ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством. {* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования. Возможно, имеются в виду черты детей, повторяющие и "обновляющие" (repair) красоту отца. ** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной живописи.} Так почему же, если точит нож Кровавый деспот Время, враг живых, Ты лучшей обороны не найдешь, Чем этот бедный безоружный стих? Напрасно сад в невинности природной Ждет завязи твоих цветущих лет, Чтобы родился плод, с тобою сходный Как ни один рисованный портрет. Не сохранит ни Времени перо, Ни этот неумелый карандаш Твой юный облик, правду и добро, И ты себя векам не передашь. Умножь богатство щедростью своей И в сыне сам себя запечатлей. Перевод Игн. Ивановского Но стих бесплоден мой. Наверняка Есть путь благословенней и вернее. Чтоб Времени кровавая рука Не тронула тебя - так в бой смелее! Сейчас ты на вершине красоты - Спеши сберечь свой облик от распада: Желанье от тебя взрастить цветы Есть у любого девственного сада. Пред этим дивом нищ любой портрет, Ничто - мои беспомощные строки: Пусть совершенств твоих не гаснет свет - Его хранит потомок твой далекий. Так воссоздай свой образ наконец: Яви искусства своего венец. Перевод И. Фрадкина 17 Who will believe my verse in time to come If it were filled with your most high deserts? Though yet, heaven knows, it is but as a tomb Which hides your life, and shows not half your parts. If I could write the beauty of your eyes, And in fresh numbers number all your graces, The age to come would say, 'This poet lies; Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.' So should my papers (yellowed with their age) Be scorned, like old men of less truth than tongue, And your true rights be termed a poet's rage And stretched metre of an antique song: But were some child of yours alive that time, You should live twice, in it and in my rhyme. Кто поверит моим стихам в грядущие времена, если они будут наполнены твоими высшими достоинствами, хотя, видит небо, они всего лишь гробница, которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств? Если бы я мог описать красоту твоих глаз и в новых стихах перечислить все твои прелести, грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет: такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица". Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени, были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые, и то, что тебе причитается по праву, назвали бы _необузданным_ воображением поэта или пышным слогом античной песни; однако, будь в то время жив твой ребенок, ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах. Спустя года, поверят ли в мой стих, Который полон прелести твоей? - Хранилище красы, заслуг твоих Не лучшее, чем склеп иль мавзолей. Пусть описал я глаз чудесных свет, Что в доброте и свежести возник, В иное время скажут: "Лгал поэт, Придав лицу земному божий лик". Мне кажется, что пожелтелый лист Воспримут, словно лепет стариков, Хоть скажут, что в пылу поэт речист И соблюдал размеры древних строф. Но доживи твой сын до этих дней, Ты б дважды жил - в нем и строфе моей. Перевод А. Кузнецова Не примут ли мой стих за небылицу, Пусть я тебя в нем верно описал? Хоть видит небо, он - скорей гробница И меньше половины показал. Коль перечислю много дивных черт, Глаз красоту усердно воспевая, Грядущее промолвит: "Лжет поэт - Небесных лиц у смертных не бывает". И будут пожелтевшие листы, Как старый враль, всех болтунов презренней, Игрою вдохновенья станешь ты, На выдумку богатой песней древней. Но если бы оставил ты потомка, Ты жил бы дважды: в нем и этих строках. Перевод В. Николаева 18 Shall I compare thee to a summer's day? Thou art more lovely and more temperate: Rough winds do shake the darling buds of May, And summer's lease hath all too short a date; Sometime too hot the eye of heaven shines, And often is his gold complexion dimmed; And every fair from fair sometime declines, By chance or nature's changing course untrimmed: But thy eternal summer shall not fade, Nor lose possession of that fair thou ow'st, Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade, When in eternal lines to time thou grow'st. So long as men can breathe or eyes can see, So long lives this, and this gives life to thee. Сравнить ли мне тебя с летним днем? Ты красивее и мягче [более умерен]: прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами, а [арендный] срок лета слишком краток; порой слишком горячо сияет небесный глаз, а часто его золотой цвет затуманен, и все прекрасное порой перестает быть прекрасным, лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы; но твое вечное лето не потускнеет и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит {*}, и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени, когда в вечных строках ты будешь расти с временем. Пока люди дышат и глаза видят, до тех пор будет жить это _мое произведение_, и оно будет давать жизнь тебе. {* В оригинале - "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).} Тебя сравню ли с летним днем? Едва ли. Ты мягче и милее. Погляди: Вот в мае ветры лепестки сорвали, А вот маячит осень впереди. Вот солнечный в лазури глаз сверкает, Вдруг тучи закрывают небеса... Таков закон природы: расцветает И увядает всякая краса. Но о своем ты не тревожься лете. Смерть не восторжествует над тобой: Начертанные мною строки эти Навек запечатлеют образ твой. Живи же в каждом новом поколенье, Покуда слух есть у людей и зренье. Перевод В. Васильева Могу ль тебя я уподобить лету? Ты краше, и краса твоя ровней. Ведь угрожают бури первоцвету, И краток срок законный летних дней. Сияющее око в небосводе То слишком жгуче, то омрачено. Все лучшее в изменчивой природе Несовершенным быть обречено. Но нет предела твоему цветенью, Ты не утратишь дара красоты И поглощен не будешь Смерти тенью, Коль в строчках вечных воплотишься ты. Покуда в людях есть душа и зренье, Ты жив пребудешь - как мое творенье. Перевод А. Шаракшанэ 19 Devouring Time, blunt thou the lion's paws, And make the earth devour her own sweet brood; Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws, And burn the long-lived phoenix in her blood; Make glad and sorry seasons as thou fleet'st, And do whate'er thou wilt, swift-footed Time, To the wide world and all her fading sweets; But I forbid thee one most heinous crime: O, carve not with thy hours my love's fair brow, Nor draw no lines there with thine antique pen; Him in thy course untainted do allow For beauty's pattern to succeeding men. Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong, My love shall in my verse ever live young. Всепожирающее Время! Затупи _когти_ [лапы] льва и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод; вырви острые зубы из пасти свирепого тигра и сожги долговечную феникс в ее крови; проносясь, твори радостные и мрачные времена года; делай, что пожелаешь, быстроногое Время, со всем этим миром и его блекнущими прелестями. Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление: своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного, не начерти на нем линий своим древним пером. Его, в своем беге, оставь невредимым как образец красоты для будущих людей. Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред, мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым. О Время, затупи же лапы львов; Пускай земля съест собственный приплод, И тигр лишится режущих клыков, И Феникс пусть в крови себя сожжет. За урожаем засуху веди И делай все, что хочешь, пробегая, С огромным миром ты, но грех один, Один лишь грех тебе я запрещаю. Ты не рисуй у друга на челе Штрихов своим источенным пером. Пусть юным он пребудет на земле И красоты предстанет образцом. А если ты не слышишь слов моих, То юным сохранит его мой стих. Перевод В. Николаева О, Время алчное! Все сокруши: Вели земле пожрать, что родила, Льву когти затупи, зубов лиши И феникс вечную сожги дотла. За летом зиму скорую пришли. Что хочешь с миром делай, разори Все украшенья блеклые земли, Лишь худшего из зол не сотвори: На лбу любимом за чертой черту Пусть не проводит древний твой резец, Чтоб невредимой друга красоту Оставить для людей как образец. А впрочем, козням вопреки твоим В стихах моих он будет молодым. Перевод А. Шаракшанэ 20 A woman's face with Nature's own hand painted Hast thou, the master-mistress of my passion; A woman's gentle heart, but not acquainted With shifting change, as is false women's fashion; An eye more bright than theirs, less false in rolling, Gilding the object whereupon it gazeth; A man in hue, all hues in his controlling, Which steals men's eyes and women's souls amazeth. And for a woman wert thou first created, Till Nature as she wrought thee fell a-doting, And by addition me of thee defeated, By adding one thing to my purpose nothing. But since she pricked thee out for women's pleasure, Mine be thy love and thy love's use their treasure. Лицом женщины, написанным рукой самой Природы, обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти; нежным сердцем женщины, однако незнакомым с непостоянством, которое в обычае у обманщиц - женщин; глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры, красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят; мужской статью, которая все стати превосходит {*}, похищает взоры мужчин и поражает души женщин. Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной, но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью и, _занявшись_ добавлением, отняла тебя у меня - добавив нечто мне вовсе не нужное; но поскольку она предназначила {**} тебя для удовольствия женщин, пусть будет моей твоя любовь, а использование {***} твоей любви - их сокровищем. {* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма", "благородная осанка", "грация". Глагол "control" (в форме "controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские и женские черты". ** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с XVI в. и по настоящее время используется как просторечное название мужского органа. *** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как потомство - результат "использования" любви с "прибылью".} Твой лик, мой господин и госпожа, Писала как для женщины Природа, Но, как у женщин, мягкая душа От вечной их капризности свободна. Твои глаза правдивей и яснее И золотят все то, на что глядят. Началами обоими владея, И женский, и мужской ты манишь взгляд. И женщиной ты создан был сначала, Но не могла Природа не влюбиться И у меня ту женщину украла, Добавив то, что мне не пригодится, Чтоб мог ты женщин одарять блаженством И одарял меня любовью женской. Перевод В. Николаева Лицом прекрасной женщине подобен, Ты царь-царица дум и чувств моих, А сердцем дев нежней, но не способен К измене, что в обычае у них. Глаза, чей свет как будто дарит златом, Игры фальшивой женской лишены, А стан мужской всех очертаний ладом Пленяет взор и мужа, и жены. Тебя Природа женщиной лепила; Затем, сама же страстью воспылав, Ненужным добавленьем наделила И тем меня лишила всяких прав. И коли так, будь женщинам усладой, А мне любовь свою оставь наградой. Перевод А. Шаракшанэ 21 So is it not with me as with that Muse, Stirred by a painted beauty to his verse, Who heaven itself for ornament doth use, And every fair with his fair doth rehearse, Making a couplement of proud compare With sun and moon, with earth and sea's rich gems, With April's first-born flowers, and all things rare That heaven's air in this huge rondure hems. О let me, true in love, but truly write, And then believe me, my love is as fair As any mother's child, though not so bright As those gold candles fixed in heaven's air: Let them say more that like of hearsay well, I will not praise that purpose not to sell. Я не похож на _тех поэтов, чью_ Музу вдохновляет на стихи раскрашенная красота, которые само небо используют для украшения и все прекрасное перечисляют _в связи_ со своими возлюбленными, творя сочетания гордых сравнений с солнцем и луной, с перлами земли и моря, с первоцветом апреля и всем тем редкостным, - что заключено в этом огромном небесном куполе. О, позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно; а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ, как те золотые свечи, что установлены в небе. Пусть больше говорят те, кто любит молву, я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать. Со мной совсем не так, как с Музой той, Которая в изысканных твореньях, Рисованной прельстившись красотой, Сам небосвод берет для украшенья; Что нижет пары гордые сравнений, Где солнце, и луна, и жемчуг моря, Богатства недр, и первоцвет весенний, Красе любой своей красою вторя. Позвольте мне любить, но и не лгать: Красив, как дети матерей земных, Мой друг, но не способен засверкать, Как в небе сотни свечек золотых. И я хвалить не собираюсь вам Того, кого вовеки не продам. Перевод В. Николаева Не так служу я Музе, как поэты, Что, красотой мишурной вдохновясь, Ей сами небеса вплетут в куплеты, Со всем прекрасным ей припишут связь И нарекут, в сравненьи горделивом, Луной и солнцем, перлом недр и вод, Апрельским цветом - всяким редким дивом, Что заключает этот небосвод. А мне в стихах, как и в любви, дороже Правдивость. И поверьте: мой предмет Прекрасен так, как человек быть может, Хоть и не ярче солнца и комет. Другие пусть шумят, а я не славлю Того, что на продажу я не ставлю. Перевод А. Шаракшанэ 22 My glass shall not persuade me I am old, So long as youth and thou are of one date, But when in thee time's furrows I behold, Then look I death my days should expiate: For all that beauty that doth cover thee Is but the seemly raiment of my heart, Which in thy breast doth live, as thine in me. How can I then be elder than thou art? О therefore, love, be of thyself so wary As I not for myself but for thee will, Bearing thy heart, which I will keep so chary As tender nurse her babe from faring ill: Presume not on thy heart when mine is slain; Thou gav'st me thine, not to give back again. Мое зеркало не убедит меня, что я стар, пока юность и ты - одного возраста, но когда я увижу у тебя борозды времени, тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням, так как вся та красота, которая тебя облачает, есть не что иное, как прекрасное одеяние моего сердца, живущего в твоей груди, как твое в моей; так как же я могу быть старше тебя? Поэтому, любовь моя, береги себя, как и я буду _беречь себя_ - не ради себя, а ради тебя, нося в _себе_ твое сердце, которое я буду оберегать, как заботливая нянька - дитя, от всякого зла. Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито: ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал. Что стар я, не докажут зеркала, Пока весна - ровесница твоя. Но если Время милого чела Коснется, смерть свою увижу я. Ведь блеск твоей чудесной красоты - Лишь видимый покров моей души. И как могу я старше быть, чем ты, Коль двум сердцам дано друг в друге жить? Поэтому будь бережным с собою, Так как и я с тобой, моя душа. И сердце я твое от зла укрою, Как женщина, что нянчит малыша. А коль мое погибнет безвозвратно, Свое уже ты не возьмешь обратно. Перевод В. Николаева Что стар я, не докажет мне зерцало, Покуда с юностью ты лет одних, Но, увидав, что время начертало Тебе морщины, смерть найду я в них. Владею сердцем я твоим по праву, Ведь и мое живет в твоей груди, Присвоив красоты твоей оправу; Так как же мне быть старым, посуди? Поэтому, любовь моя, прошу я: Ты береги себя; я ж дал обет Себя беречь, чтоб сердце, что ношу я, Как нянька добрая, хранить от бед. Коль будет сердце, что в тебе, убито, Твое останется во мне сокрыто. Перевод А. Шаракшанэ 23 As an imperfect actor on the stage, Who with his fear is put besides his part, Or some fierce thing replete with too much rage, Whose strength's abundance weakens his own heart; So I, for fear of trust, forget to say The perfect ceremony of love's rite, And in mine own love's strength seem to decay, O'ercharged with burden of mine own love's might: О let my books be then the eloquence And dumb presagers of my speaking breast, Who plead for love, and look for recompense, More than that tongue that more hath more expressed. О learn to read what silent love hath writ: To hear with eyes belongs to love's fine wit. Как плохой актер на сцене, от страха выбивающийся из роли, или некое свирепое существо, переполненное яростью, у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце; так я, робеющий от ответственности, забываю произнести совершенные формулы любовного ритуала, и кажется, что любовь во мне ослабевает, подавленная бременем собственной мощи. О пусть мои книги {*} заменят мне красноречие и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди], молящими о любви и взыскующими награды более, чем язык, который больше высказал {**}. О, научись читать то, что написала молчаливая любовь: умение слышать глазами - часть тонкого ума любви. {* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 - это опечатка и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица). ** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно появляется в более поздних сонетах к Другу.} Как будто неумелый лицедей, Что от испуга роли нить теряет, Как зверь, что, в гневе распалясь сильней, Избытком силы сердце ослабляет, Так я, боясь сфальшивить, позабыл Любовной церемонии обряд, И страсть в моей груди лишилась сил, Поскольку страстью слишком я богат. Пускай же о любви мольбу заводит Безгласное посредничество книг, Слова красноречивые находит Сильней, чем сделал бойкий тот язык. Прочти слова безмолвные мои. Очами слушать - высший дар любви. Перевод В. Николаева Как иногда плохой актер от страха Не может роли вымолвить слова, А гневная натура от размаха Страстей своих становится слаба, Так мне от чувств невмоготу бывает Речей любовных соблюдать устав; И кажется тогда, что убывает Любовь, от силы собственной устав. Так пусть же выразит тетрадь немая Все то, что говорит в моей груди, - Пусть молит о любви; и, ей внимая, Меня ты больше всех вознагради. Умей понять, что сказано без звука. Глазами слышать - вот любви наука. Перевод А. Шаракшанэ 24 Mine eye hath played the painter and hath stelled Thy beauty's form in table of my heart; My body is the frame wherein 'tis held, And perspective it is best painter's art. For through the painter must you see his skill To find where your true image pictured lies, Which in my bosom's shop is hanging still, That hath his windows glazed with, thine eyes. Now see what good turns eyes for eyes have done: Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me Are windows to my breast, wherethrough the sun Delights to peep, to gaze therein on thee. Yet eyes this cunning want to grace their art, They draw but what they see, know not the heart. Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели облик твоей красоты на скрижали моего сердца; мое тело служит ей рамой, а перспектива - искусство лучших художников, так как через художника нужно видеть его мастерство {*}, чтобы найти, где помещен твой истинный образ, всегда висящий в мастерской моей груди, окна которой застеклены твоими глазами {**}. Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам: мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня - окна моей груди, через которые солнце любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя. Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости: они рисуют только то, что видят, не зная сердца. {* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз, как объектив камеры-обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди] поэта, в соответствии с законами перспективы. ** Потому что, как сказано в сонете 22, "мое сердце находится в твоей груди".} Рисует глаз на сердце образ твой, А тело служит рамой: словно диво, Портрет в моей груди, как в мастерской - Искусство возвышает перспектива. Вдвоем с тобой мы создаем портрет: Мои глаза тебя нарисовали, А сквозь твои - как в окна, льется свет, И холст висит в груди, как в светлом зале. В согласии две пары глаз живут, Рисуя и рисунок освещая. Свет рвется в грудь! О, как его там ждут - Портрет сверкает, солнце восхищая. Но взор мой в сердце доступа лишен - Лишь то рисует глаз, что видит он. Перевод И. Фрадкина Мои глаза художниками стали: Холстом мое взяв сердце, рамой - грудь, Они портрет твоей красы создали, Где перспектива - живописи суть. Раздвинув плоти тесные границы, Твой образ верный даст узреть она. Он в мастерской души моей хранится, Что светом глаз твоих освещена. Так трудятся глаза глаз милых ради: Мои глаза рисуют облик твой, Твои же - окна; солнце, внутрь глядя, В моей душе любуется тобой. Но живописцы эти невелики, Не зная сердца, пишут только лики. Перевод А. Шаракшанэ 25 Let those who are in favour with their stars Of public honour and proud titles boast, Whilst I, whom fortune of such triumph bars, Unlooked for joy in that I honour most. Great princes' favourites their fair leaves spread But as the marigold at the sun's eye, And in themselves their pride lies buried, For at a frown they in their glory die. The painful warrior famoused for fight, After a thousand victories once foiled, Is from the book of honour rased quite, And all the rest forgot for which he toiled: Then happy I that love and am beloved Where I may not remove, nor be removed. Пусть те, к кому благосклонны их звезды, хвастают почестями и гордыми титулами, тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству, безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего. Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки, совсем как ноготки под взглядом солнца, и в них же сокрыта их гордыня, так как от _первого_ хмурого взгляда их слава умирает. Утомленный _ратными трудами_ воин, прославленный в битвах, после тысячи побед однажды потерпевший неудачу, вычеркивается совсем из книги чести, и забывается все остальное, ради чего он трудился. Но счастлив я, любящий и любимый; от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить. Пусть те, к кому светила благосклонны, Возносят честь свою и титул славный. А я, Фортуной этим обделенный, Обрадован незримо честью главной. Пускай временщики владык великих Цветут, как ноготки под взором солнца. Нахмурятся, померкнут солнца блики, И всей их славе умирать придется. Уставший воин, полководец некий, Разбитый после тысячи побед, Из книги чести вычеркнут навеки, И про него уже не помнит свет. Я счастлив быть любимым и любить, Ведь это невозможно изменить. Перевод В. Николаева Пусть тот, кому благоволят светила, Высоким титулам и славе рад, А я, кого фортуна обделила, Имею то, что выше всех наград. Любимец государя расцветает Нарциссом гордым в солнечных лучах, Но над его расцветом смерть витает: Сокрылось солнце, и цветок зачах. И если воин, сто побед добывший, Окажется однажды побежден, Весь ратный труд его забудут бывший, Бесславьем будет он вознагражден. А я - счастливец любящий, любимый, И это титул мой неотделимый. Перевод А. Шаракшанэ 26 Lord of my love, to whom in vassalage Thy merit hath my duty strongly knit, To thee I send this written embassage To witness duty, not to show my wit; Duty so great, which wit so poor as mine May make seem bare, in wanting words to show it, But that I hope some good conceit of thine In thy soul's thought (all naked) will bestow it, Till whatsoever star that guides my moving Points on me graciously with fair aspect, And puts apparel on my tottered loving, To show me worthy of thy sweet respect: Then may I dare to boast how I do love thee, Till then, not show my head where thou mayst prove me. Властелин [лорд] {*} моей любви, к которому долгом вассала меня крепко привязали твои достоинства, к тебе я шлю это письменное посольство, чтобы засвидетельствовать свой долг _уважения_, а не выказать остроту ума, - долг столь великий, что _в сравнении_ ум, такой бедный, как мой, может показаться голым, не имея слов для его выражения, но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью в глубине своей души ты прикроешь его наготу до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь, посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении, и оденет мою истрепавшуюся любовь в _красивые_ одежды, чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения. Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю, а до того не явлюсь к тебе на испытание. {* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула, - если, как считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым аристократом.} О лорд моей любви! Как твой вассал, Которого связали долга узы, К тебе гонцами строки я послал, Чтоб показать свой долг - не яркость Музы. Долг так велик, что ум несчастный мой Не сыщет слов, чтоб выразить его, Но верю я, что будет стих нагой Одет игрою чувства твоего, - Пока звезда какая-то меня К изысканной красе не приведет, Любви лохмотья на камзол сменя, Чтоб был достоин я твоих щедрот. Тогда и похвалюсь моей любовью, А до тех пор лицо скрываю вновь я. Перевод В. Николаева Любви моей владетельный милорд, Чьим совершенствам я обязан данью! Своим служеньем, а не слогом, горд, Я прибегаю к этому посланью. Так велико служенье, что мой слог Покажется нагим и бесполезным. Я уповаю, чтоб укрыться мог Твоим он пониманием любезным! Когда же звезды, что судьбу творят, Мне явят доброе расположенье, Своей любви смогу я дать наряд, Что и твое заслужит уваженье. Тогда скажу я, как тебя люблю, А до поры твой слух не оскорблю. Перевод А. Шаракшанэ 27 Weary with toil, I baste me to my bed, The dear repose for limbs with travel tired, But then begins a journey m my head, To work my mind, when body's work's expired; For then my thoughts (from far where I abide) Intend a zealous pilgrimage to thee, And keep my drooping eyelids open wide, Looking on darkness which the blind do see; Save that my soul's imaginary sight Presents thy shadow to my sightless view, Which, like a jewel (hung in ghastly night), Makes black night beauteous, and her old face new. Lo thus by day my limbs, by night my mind, For thee, and for myself, no quiet find. Уставший от тягот _пути_, я спешу в постель, _сулящую_ желанный отдых членам, утомленным дорогой, но тогда начинается путешествие в моей голове, которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились, так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище, отправляются в усердное паломничество к тебе и заставляют мои слипающиеся глаза широко раскрыться, глядя в темноту, которую видят слепые, но воображаемое зрение моей души представляет моему невидящему взору твой призрак, который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи, делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо - молодым. Вот так днем - мои члены, а ночью - ум ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя. Устав с дороги, тороплюсь в кровать - Дать передышку утомленной плоти. Но я и лежа в путь скачу опять, И разум заменяет плоть в работе. И думы - из краев, где мой ночлег, - В паломничество ходят за тобой, И, не сомкнув слипающихся век, Я вижу тьму, что видит и слепой. Одним воображением, без глаз, Твою во тьме я различаю тень, И, в той ночи сверкая, как алмаз, Ты превращаешь ночь в прекрасный день. Днем тело, ночью разум бедный мой Никак не могут обрести покой. Перевод В. Николаева Окончив путешествие дневное, Желанный отдых телу дать могу, Но только лягу, странствие иное В бессонном начинается мозгу: Где б ни пристал я, мысли-пилигримы К тебе свой начинают дальний путь. Я провожаю их в полет незримый И век тяжелых не могу сомкнуть. Зато души всевидящие очи, Незрячему, мне дарят образ твой. Он светится алмазом в черной ночи,