Вильям Шекспир. Отелло, венецианский мавр (Пер.М.М.Морозова) ---------------------------------------------------------------------------- Перевод М.М.Морозова М.М.Морозов. Избранные статьи и переводы М., ГИХЛ, 1954 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- Подстрочный комментированный перевод с английского ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА {1} Дож Венеции. Брабанцио - сенатор. Другие сенаторы. Грациано - брат Брабанцио. Лодовико - родственник Брабанцио. Отелло - благородный мавр {2}, на службе у Венецианской республики, Кассио - его лейтенант (заместитель) {3}. Яго - его знаменосец {4}. Родриго - одураченный господин {5}. Монтано - предшественник Отелло по управлению Кипром. Простофиля {6} - слуга Отелло. Дездемона {7} - дочь Брабанцио и жена Отелло. Эмилия - жена Яго. Бьянка - куртизанка {8}. Матрос, гонец, герольд, офицеры, господа, музыканты и слуги. Место действия - первый акт в Венеции, остальные акты - в порту на Кипре. АКТ I СЦЕНА 1 Венеция. Улица. Входят Родриго и Яго. Родриго. Вздор! Что ни говори, не поверю. Я очень обижен тем, что ты, Яго, который располагал моим кошельком, как своей собственностью {9}, знал об этом {То есть о том, что Дездемона собирается бежать к Отелло (Прим. перев.)}. Яго. Черт побери! Да ведь вы слушать не хотите. Если мне снилось такое дело, можете гнушаться мной. Родриго. Ты говорил мне, что ненавидишь его. Яго. Презирайте меня, если это не так Трое знатных вельмож Венеции били ему челом и лично просили, чтобы он сделал меня своим лейтенантом. Клянусь честностью человека, я себе знаю цену, я достоин не меньшего места. Но он, влюбленный в свою гордость и раз принятые решения, дает им уклончивый ответ в напыщенной речи, до ужаса напичканной военной терминологией, и в заключение отказывает моим ходатаям. "Дело в том, - говорит он, - что я уже выбрал себе лейтенанта". А кто же это такой? Конечно, великий арифметик, некий Микаэль Кассио, флорентинец, до чертиков влюбленный в одну смазливую бабенку {10}, который никогда не вел эскадрона в бой и понимает в военной тактике не больше пряхи, за исключением книжной теории, в которой болтливые сенаторы {11} могут отстаивать свои предложения с таким мастерством, как и он. Болтовня без практики - вот и все его военные достоинства. Но выбор, сударь, пал на него. А я, кто на глазах мавра показал себя и на Родосе, и на Кипре, и в других землях, христианских и языческих, обойден и лишен попутного ветра {12} этой бухгалтерской книгой, этим счетоводом. Он, в добрый час, его лейтенант, а я - прости господи! - знаменосец его маврства {13}. Родриго. Клянусь небом, я бы охотнее был его палачом. Яго. Что ж, тут ничего не поделаешь. Это проклятие службы. Продвижение по службе происходит благодаря рекомендательным письмам и личным симпатиям, а не по старшинству, как в былое время, когда второй наследовал первому. Теперь судите сами, обязан ли я, по справедливости, любить мавра. Родриго. В таком случае я бы не стал ему служить. Яго. О, не беспокойтесь. Я служу ему, чтобы извлечь личную выгоду. Не всем быть господами, не всем и господам иметь верных слуг. Заметьте: есть много услужчивых, преклоняющих колена дураков, которые, влюбившись в собственное подобострастное рабство, тратят жизни, подобно ослам своих хозяев, за один только корм. Когда они состарятся, их выгоняют. Пороть бы таких честных холуев! Есть и другие, которые, приняв облик и лицо честно исполняемого долга, в глубине сердца служат самим себе; угождая господам видимой услужливостью, они благоденствуют за их счет, а когда набьют себе карманы, "воздают почет себе самим. В таких парнях есть толк. И я причисляю себя к ним. Ибо, сударь, - это так же верно, как то, что вы - Родриго, - будь я мавром, я не был бы Яго. Служа ему, я служу себе. Пусть будет мне небо свидетелем, что служу не из любви и долга, а делаю тут вид, преследуя свою личную цель. Ибо если мое наружное поведение выказывало бы на людях то, что действительно происходит в моем сердце и каким оно является, то вскоре я стал бы ходить с душой нараспашку и меня заклевал бы любой простак {14}; я не то, что я есть. Родриго. Как везет этому толстогубому, что он одерживает такие победы. Яго. Разбудите ее отца. Начните охоту за мавром, преследуйте его, отравите его блаженство, ославьте на весь город, возбудите гнев ее родственников. Пусть живет он в благодатном краю счастья - докучайте ему мелкими пакостями {15}. Пусть радость его - истинная радость, - досаждайте ему всевозможными неприятностями, чтобы радость его несколько поблекла. Родриго. Вот дом ее отца. Я его громко позову. Яго. Отлично. Будите его испуганным криком и ужасным воплем, подобным тем, которые слышатся, когда пожар благодаря ночному часу и недосмотру распространяется по многолюдному городу. Родриго. Эй, Брабанцио! Синьор Брабанцио! Яго. Проснитесь! Эй, Брабанцио! Воры! Воры! Смотрите за вашим домом, за дочерью, за денежными мешками! Воры! Воры! Брабанцио появляется наверху в окне. Брабанцио. Что это за ужасная тревога? Что случилось? Родриго. Синьор, вся ли ваша семья дома? Яго. Заперты ли двери? Брабанцио. К чему эти вопросы? Яго. Черт возьми, вас обокрали! Стыдно, надевайте халат. Сердце ваше разбито, половина души вашей потеряна. Вот сейчас, как раз в данную минуту, старый черный баран кроет вашу белую овечку. Спешите, спешите! Разбудите набатом храпящих граждан, иначе черт сделает вас дедушкой. Говорю вам, спешите! Брабанцио. Что вы, с ума сошли? Родриго. Почтеннейший синьор, вы узнали мой голос? Брабанцио. Нет. Кто вы такой? Родриго. Имя мое - Родриго. Брабанцио. Для тебя нет у меня привета. Я запретил тебе шляться возле моих дверей. С честной прямотой я тебе сказал, что дочь моя не для тебя. И вот, в безумии, за ужином до отвала наевшись и напившись опьяняющих напитков, в злонамеренной дерзости ты пришел сюда, чтобы нарушить мой покой. Родриго. Синьор, синьор, синьор... Брабанцио. Но будь уверен: мой нрав и мое положение - достаточная сила, чтобы заставить тебя горько раскаяться. Родриго. Выслушайте, добрый синьор. Брабанцио. Что ты мне говоришь о ворах? Мы в Венеции. Мой дом не хутор. Родриго. Достопочтенный Брабанцио, я пришел к вам в простоте и чистоте душевной. Яго. Черт возьми, синьор, вы один из тех, которые не станут служить богу, если их даже дьявол попросит. Мы пришли, чтобы оказать вам услугу; но так как вы думаете, что мы негодяи, вы допускаете, чтобы вашу дочь покрыл берберийский жеребец, чтобы ваши внуки ржали вам в ответ и чтобы вашими потомками были рысаки и иноходцы. Брабанцио. Ты что за сквернословящий мерзавец? Яго. Я человек, синьор, который пришел сказать вам, что ваша дочь и мавр сейчас представляют собой зверя о двух спинах. Брабанцио. Ты негодяи! Яго. А вы - сенатор. Брабанцио. За это ты ответишь. Тебя, Родриго, я знаю {16}. Родриго. Синьор, я готов за все ответить. Но позвольте спросить: если имеется ваше желание и мудрейшее согласие, - как я уже отчасти подозреваю, - на то, чтобы ваша прекрасная дочь отправилась в глухой час ночи, когда ни зги не видно, без всякой охраны {17}, кроме наемного гондольера, в грубые объятия похотливого мавра, - если все это вам известно и сделано с вашего согласия, в таком случае мы виноваты перед вами в нахальном и дерзком поведении. Но если вы об этом ничего не знаете, призываю мое воспитание в свидетели, что вы напрасно упрекаете нас. Не думайте, что, забыв всякое приличие, я стал бы смеяться над таким почтенным человеком. Дочь ваша, - если на то нет вашего согласия, - повторяю, преступно восстала против родительской воли, связав свой долг, красоту, ум, судьбу с бродячим, кочующим чужеземцем, который живет то здесь, то в любой другой стране. Убедитесь собственными глазами. Если она у себя в комнате или в вашем доме, обрушьте на меня правосудие республики за то, что я вас так обманул. Брабанцио. Высекайте огонь! Эй, дайте мне свечу! Созовите всех моих домочадцев! Это несчастье сходно с моим сном. Одна мысль о возможности этого угнетает меня. Огня, говорю вам, огня! (Удаляется от окна.) Яго. Прощайте! Я должен оставить вас. По моему положению неприлично, да и невыгодно выступить свидетелем против мавра, чего не миновать, если я останусь. Я знаю, что правительство, хотя оно, возможно, и сделает ему досадный для него выговор, не сможет, в интересах собственной безопасности, отстранить его от должности. Ведь он срочно отправляется в Кипр в связи с начавшейся войной. Дож и сенат ни за какие сокровища не найдут другого человека такого масштаба {18}, как он, чтобы руководить их делом. В силу этого, - хотя я и ненавижу его, как муки ада, - однако, исходя из необходимости настоящей жизни, я принужден выкинуть флаг в знак любви, но это только знак. Чтобы наверняка найти его, ведите погоню к "Стрельцу" {19}. Я буду там вместе с ним. Итак, прощайте! (Уходит.) Входят Брабанцио {20} и слуги с факелами. Брабанцио. Несчастье слишком верно: она бежала. И в грядущем для моей опозоренной жизни не осталось ничего, кроме горечи. Где ты видел ее, Родриго? О несчастная девочка! С мавром, говоришь ты? Кто захочет быть отцом? Как ты узнал, что то была она? О, мысль о ее обмане и в голову не могла прийти! Что она сказала вам? Достаньте еще свечей, разбудите всех моих родственников. Вы думаете, что они уже обвенчались? Родриго. По правде говоря, думаю, что да. Брабанцио. О небо! Как она вышла из дому? О, измена собственной крови! Отцы, отныне не полагайтесь на душу ваших дочерей и не садите о них по внешнему поведению. Разве нет таких чар, посредством которых можно обольстить юность и девственность? Вам не приходилось, Родриго, читать об этом? Родриго. Конечно, приходилось, синьор. Брабанцио. Позовите моего брата. О, лучше бы она досталась вам! Одни идите в одну сторону, другие - в другую. Вам известно, где мы можем схватить ее и мавра? Родриго. Думаю, что смогу накрыть его, если вы изволите дать мне сильную стражу и сами пойдете со мной. Брабанцио. Прошу вас, ведите погоню. Я буду заходить в каждый дом. В большинстве домов я могу приказывать. Достаньте оружия, эй! Созовите людей из ночных дозоров. Вперед, добрый Родриго! Я отплачу вам за ваши старания. (Уходит.) СЦЕНА 2 Там же. Другая улица. Входят Отелло, Яго и слуги с факелами. Яго. Хотя по ремеслу я и убивал людей, но я считаю противным совести совершить обдуманное убийство. Мне не хватает порочности, чтобы иной раз она мне сослужила службу. Раз девять или десять мне хотелось пырнуть его под ребро. Отелло. Хорошо, что этого не случилось. Яго. Но он так кичился и говорил о вашей чести такие гнусные и дерзкие слова, что мне, многогрешному {21}, стоило большого труда пощадить его. Но, прошу вас, скажите, вы крепко связали себя браком? Не забывайте, что, сиятельный сенатор весьма любим и голос его вдвое могущественней голоса дожа. Он разведет вас. Или будет вас притеснять и делать вам неприятности, насколько у него будет силы повернуть закон, куда он захочет. Отелло. Пусть даст волю своей злобе. Услуги, которые я оказал синьории, перекричат его жалобы. Еще все должны узнать, - о чем я оповещу, когда увижу, что похвальба послужит к чести, - что я получил жизнь и бытие от людей царского рода и что я достоин той гордой удачи {22}, которой достиг. Ибо знай, Яго, не люби я милой Дездемоны, я не стеснил бы своей бездомной вольной жизни за все сокровища моря. Но посмотри: что за огни приближаются сюда? Яго. Это поднявшийся с постели ее отец и его друзья. Вам бы лучше войти в дом. Отелло. Я не намерен скрываться. Пусть найдут меня. Мои достоинства, звание, моя безупречная совесть вполне оправдают меня. Это они? Яго. Клянусь Янусом {23}, кажется - нет. Входят Кассио и несколько офицеров с факелами. Отелло. Это офицеры из свиты дожа и мой лейтенант. Доброй вам ночи, друзья! Что нового? Кассио. Дож приветствует вас, генерал. Он требует, чтобы вы поспешили срочно явиться к нему. Отелло. Не знаете, для чего? Кассио. Насколько могу догадаться, какие-то вести с Кипра. Дело довольно горячее. Этой ночью с галер прибыло подряд двенадцать вестников один за другим. Многие из сенаторов поднялись с постели и собрались у дожа. Вас ожидали с горячим нетерпением. Дома вас не застали. Тогда сенат послал три отряда в разные места города, чтобы разыскать вас. Отелло. Хорошо, что вы нашли меня. Я только скажу несколько слов в этом доме и пойду с вами. (Уходит {24}.) Кассио. Что он здесь делает? Яго. Этой ночью он, честное слово, взял на абордаж сухопутную галеру {25}. Если добычу признают законной {26}, счастье его составлено навсегда. Кассио. Я не понимаю. Яго. Он женился. Кассио. На ком? Входит Отелло. Яго. Черт возьми, да на... {27} Ну что ж, начальник, пойдемте? Отелло. Идем. Кассио. А вот другой отряд, который вас разыскивает. Яго. Это Брабанцио. Генерал, берегитесь! Он с недобрым умыслом. Входят Брабанцио, Родриго и вооруженные дозорные с факелами. Отелло. Эй, стойте. Родриго. Синьор, это мавр. Брабанцио. Хватайте вора! С обеих сторон обнажают оружие. Яго. Вы, Родриго! Я к вашим услугам, синьор {28}. Отелло. Вложите ваши светлые мечи в ножны, не то они поржавеют от росы. Добрый синьор, вы годами внушите больше повиновения, чем оружием. Брабанцио. О гнусный вор, куда ты спрятал дочь мою? Проклятый, ты околдовал ее! Сошлюсь на здравый смысл: не будь она опутана цепями колдовства, возможно ли, чтобы такая нежная, прекрасная и счастливая девушка, настолько отрицательно относившаяся к мысли о браке, что избегала богатых кудрявых баловней своей страны, возможно ли, чтобы она, на всеобщее посмеяние, бежала из-под отцовской опеки на черную, как сажа, грудь такого существа, как ты, способного внушить страх, а не дать наслаждение! Суди меня весь мир, если не ясно, что ты околдовал ее гнусными чарами, развратил ее хрупкую юность расслабляющими зельями или снадобьями. Я добьюсь, чтобы это было расследовано. Это возможно и правдоподобно. Я поэтому задерживаю и арестую тебя, всесветного развратителя, прибегающего к запрещенным и незаконным средствам. Схватите его! Если он будет сопротивляться, смирить под страхом смерти. Отелло. Сдержите руки, вы, сочувствующие мне, и остальные. Если бы репликой мне тут было сражаться, я бы знал это без суфлера. Куда хотите, чтобы я пошел, чтобы ответить на ваше обвинение? Брабанцио. В тюрьму, пока не пройдет положенного по закону времени и не соберется судебное заседание; которое призовет тебя к ответу. Отелло. Что, если я повинуюсь? Как в таком случае исполнить желание дожа, посланные которого стоят здесь рядом со мной и зовут меня к нему по срочному государственному делу? 1-й офицер. Это правда, достойнейший синьор. Дож в совете, и я уверен, что и за вами, благородный синьор, посылали. Брабанцио. Как! Дож в совете! В такое время ночи! Ведите его. Мое дело не пустое: сам дож и любой из моих братьев-сенаторов не могут не почувствовать нанесенной мне обиды, как своей собственной. Ибо, если, давать свободный пропуск таким поступкам, руководителями нашего государства станут рабы и язычники. СЦEHA 3 Там же. Зал совета. Дож и сенаторы сидят за столом, на котором горят свечи {29}. Офицеры из свиты дожа. Дож. Нет в этих новостях согласия, которое придавало бы им достоверность. 1-й сенатор. В самом деле, они разноречивы. Мне пишут о ста семи галерах. Дож. А мне - о ста сорока. 2-й сенатор. А мне - о двухстах. Но хотя письма точно и не сходятся в числе, - в тех случаях, когда сообщают по догадкам, часто бывают расхождения, - однако все письма подтверждают, что это турецкий флот и он движется к Кипру. Дож. Конечно, все это вполне возможно. Ошибки в числах не успокаивают меня, наоборот - главное содержание донесений я считаю правдой и потому страшусь. Матрос (за сценой). Эй, там! Эй! Эй!.. 1-й офицер. Гонец с галер {30}. Входит матрос. Дож. Ну что, как дела? Матрос. Турецкий флот направляется к Родосу. Так приказано мне донести сенату синьором Анджело. Дож. Что скажете об этой перемене? 1-й сенатор. Это невозможно и противно уму. Это - демонстрация, чтобы отвести нам глаза. Не следует забывать о том, как важен для турок Кипр. Кроме того, не будем терять из виду, что, насколько Кипр для турок важнее Родоса, настолько же легче взять его, ибо у Кипра нет тех военных укреплений и оборонных средств, какими обладает Родос. Нам следует принять все это во внимание. Мы не должны считать турок настолько безыскусными, чтобы они оставили напоследок то, что интересует их в первую очередь, и пренебрегли легкой и сулящей выгоды попыткой, пустившись в опасное и неприбыльное предприятие. Дож. Нет, конечно, они плывут не к Родосу. 1-й офицер. Вот новые вести. Входит гонец. Гонец. Почтенные и благородные синьоры! Оттоманы, плывшие к Родосу прямым курсом, соединились там с вспомогательным флотом. 1-й сенатор. Я так и предполагал. Как велик этот вспомогательный флот? Гонец. В тридцать кораблей. Теперь турки повернули обратно и, не скрывая своих намерений, плывут к Кипру. Синьор Монтано, ваш верный и доблестный слуга, изъявляя готовность исполнить свой долг, сообщает вам об этом и просит вас верить этому сообщению. Дож. Итак, теперь несомненно, что они плывут к Кипру. В городе ли Марк Лучикос? {31} 1-й сенатор. Он уехал во Флоренцию. Дож. Напишите ему от нашего имени. Срочно пошлите ему депешу с курьером. 1-й сенатор. Вот Брабанцио и доблестный мавр. Входит Брабанцио, Отелло, Яго, Родриго и офицеры. Дож. Доблестный Отелло, мы должны немедленно употребить вас в дело против всеобщих врагов - оттоманов. (К Брабанцио.) Я не заметил вас. Здравствуйте, благородный синьор! Этой ночью нам не хватало вашего совета и вашей помощи. Брабанцио. А мне - вашей. Простите меня, ваша светлость: не сан мой, не то, что я слышал о государственных делах, заставило меня подняться с постели; общая забота не волнует меня, ибо личное горе разливается таким бурным и всесокрушающим потоком, что оно поглощает все другие печали и все же остается тем же горем. Дож. Как? Что случилось? Брабанцио. Моя дочь! О моя дочь! Дож и сенаторы. Скончалась? Брабанцио. Да, для меня. Она обманута, похищена у меня, испорчена колдовством и купленными у шарлатанов зельями. Ибо, если природа не имеет врожденного изъяна, если она не слепа и не хрома рассудком, она не может так нелепо заблуждаться без колдовства. Дож. Кто бы ни был тот, который этим гнусным способом похитил вашу дочь у нее самой и у вас, вы сами прочтете кровавую книгу закона и сами дадите истолкование его горькой букве, хотя бы наш собственный сын был обвинен вами. Брабанцио. Покорно благодарю, ваша светлость. Вот он, этот человек: это мавр, которого, кажется, особым приказом вы вызвали сюда по государственному делу. Все присутствующие {32}. Мы весьма сожалеем об этом. Дож (к Отелло). Что со своей стороны можете вы сказать? Брабанцио. Ничего, кроме того, что это так. Отелло. Могущественные, важные и уважаемые синьоры, благородные и испытанные добрые хозяева мои. То, что я увел дочь этого старика, - правда; правда и то, что я женился на ней. Этим ограничивается мой проступок. Груб я в речах. Не одарен я мягкой речью мирной жизни. Ибо с тех пор, как эти мои руки имели силу семилетнего возраста, вплоть до последних проведенных в праздности девяти лун эти руки проявляли главную свою деятельность в лагерном поле. Мало могу сказать я об этом великом мире, кроме того, что относится к подвигам, военным стычкам и сраженьям. И поэтому, говоря в свою защиту, я мало смогу представить дело в выгодном для себя свете. Но если вы милостиво выслушаете меня, я передам вам прямо, без прикрас весь ход моей любви; я расскажу вам, какими зельями, какими чарами и заклинаниями, каким могучим колдовством - ибо я обвинен в применении этих средств - я завоевал его дочь. Брабанцио. Девушка, такая робкая, столь тихая и спокойная, что собственные душевные порывы заставляли ее краснеть от стыда, - и чтоб она, наперекор природе, возрасту, отечеству, молве, наперекор всему, влюбилась в то, на что боялась смотреть. Лишь больной и несовершенный разум может утверждать, что совершенство может до такой степени заблуждаться наперекор всем законам природы. Разум вынужден здесь искать лукавых козней ада, чтобы найти объяснение. Я поэтому снова утверждаю, что он действовал на нее снадобьями, воспламеняющими кровь, или напитком, заговоренным с этой же целью. Дож. Утверждать - это еще не значит доказать, не имея более исчерпывающих и явных улик, чем эти поверхностные малостоящие предположения и общие места, которые здесь выдвинуты против него. 1-й сенатор. Скажите, Отелло, покорили ли вы и отравили чувства этой юной девушки тайными и насильственными средствами, или произошло это путем мольбы и той прекрасной беседы, которую душа дарит душе? Отелло. Прошу вас, пошлите за синьорой к "Стрельцу", и пусть она в присутствии отца все обо мне расскажет. Если из слов ее я окажусь бесчестным, не только отнимите у меня доверие и ту должность, которую я от вас получил, но пусть ваш приговор падет на самую жизнь мою. Дож. Приведите сюда Дездемону. Отелло. Яго, проводи их; ты знаешь, где она. Яго и офицеры уходят {33}. Пока она придет, с той же правдивостью, с какой исповедуюсь я небу в моих греховных страстях, я изложу строгому собранию, как я обрел любовь этой прекрасной синьоры, а она - мою. Дож. Расскажите об этом, Отелло. Отелло. Ее отец любил меня, часто приглашал к себе, постоянно расспрашивал про повесть моей жизни: как жил я из года в год, о битвах и осадах, превратностях судьбы, которые я пережил. Я пробегал все это, начиная от детских дней до того мгновения, когда он просил меня рассказать об этом. Я говорил о злосчастных неудачах, о волнующих случаях на море и на поле боя, как в проломе стен ускользал я от смерти, бывшей от меня на волосок; о том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу, и о том, как поступал я во время моих странствий. Я говорил об огромных пещерах, бесплодных пустынях, бесформенных нагромождениях скал, утесах и горах, касающихся вершинами небес, - обо всем этом рассказывал я; также о каннибалах, которые едят друг друга, антропофагах; и о людях, чьи головы растут ниже плеч {34}. Дездемона была расположена внимательно слушать мои рассказы. Но домашние дела постоянно отзывали ее. Она поспешно старалась их закончить, снова возвращалась и жадным ухом пожирала мой рассказ. Заметив это, я выбрал благоприятный час и нашел способ извлечь у нее просьбу от чистого сердца, чтобы я подробно рассказал о моих странствиях, о которых она слышала урывками и не сосредоточившись. Я согласился. И часто вызывал у нее слезы, когда я говорил о бедственных ударах, которые претерпел в юности. Когда я закончил свой рассказ, она меня наградила за труд целым миром вздохов {35}; она клялась, что, ей-богу, это удивительно, поразительно; это жалостно, невыразимо жалостно! Она желала бы и не слышать про это, но и желала бы, чтобы небо создало ее таким мужчиной {36}. Она благодарила меня. И просила меня, если есть у меня друг, который любит ее, научить его рассказывать мою повесть, и это заставит ее согласиться выйти за него замуж. Услыхав этот намек, я сказал, что она полюбила меня {37} за те бедствия, которые я пережил, а я ее - за сострадание к ним. Это единственное колдовство, к которому я прибег. Вот идет синьора. Пусть она засвидетельствует мои слова. Входят Дездемона, Яго и офицеры. Дож. Думаю, и мою дочь покорил бы этот рассказ. Добрый Брабанцио, примиритесь с тем, чего уж не поправишь. Люди предпочитают сражаться хотя бы сломанным оружием, чем голыми руками {38}. Брабанцио. Прошу вас, выслушайте ее: если она признается, что сама наполовину способствовала их сближению, да падет гибель на голову мою, когда я стану укорять этого человека. Подойдите сюда, сударыня. Усматриваете вы в этом благородном собрании того, кому обязаны вы наибольшим повиновением? Дездемона. Мой благородный отец, я усматриваю здесь, что долг мой раздвоен: вам обязана я жизнью и воспитанием. Жизнь и воспитание учат меня, как почитать вас. Вы - господин моего долга, и, насколько мне велит долг, я - ваша дочь. Но вот мой муж. И я утверждаю, что тот долг, который в отношении вас исполняла моя мать, предпочитая вас своему отцу, я вправе исполнить в отношении мавра, моего господина. Брабанцио. Бог с тобой! Я все сказал. Прошу вас, ваша светлость, обратимся к государственным делам. Лучше бы я имел приемную дочь, чем родную. Подойди сюда, мавр. От всей души отдаю тебе то, что, если бы ты этим уже не владел, от всей души схоронил бы от тебя. (К Дездемоне.) Благодаря вам, сокровище мое, я душевно рад, что у меня нет других детей. Твой побег научил бы меня быть тираном, и я надел бы на них колодки. Я все сказал. Дож. Разрешите мне выступить от вашего имени и высказать афоризм {39}, который сможет послужить любящим ступенькой к достижению вашего расположения. Когда нет средств исправить случившееся и когда убеждаешься в худшем, тогда исчезает скорбь, которая еще недавно питалась надеждой. Оплакивать минувшее несчастье - вернейшее средство накликать новое. Нельзя спасти то, что отнимает судьба, но терпение превращает обиду, нанесенную судьбой, в шутку. Обворованный, если он улыбается, тем самым крадет кое-что у вора; предающийся же бесполезной скорби обворовывает самого себя. Брабанцио. Так пусть же турки отнимут у нас Кипр: ведь мы его не потеряем, если будем улыбаться. Тому легко выслушивать такие афоризмы, кто ничего не переживает, а только слушает щедрые утешения. Но тому, кто, чтобы расплатиться со своей скорбью, должен брать взаймы у нищего терпения, приходится переносить вдвойне: и афоризмы и собственное горе. Такие афоризмы двусмысленны, так как в одинаковой степени способны и подсластить горе и растравить раны. Но слова - только слова. Я еще не слыхал, чтобы раненое сердце можно было излечить словами. Покорнейше прошу вас обратиться к государственным делам {40}. Дож. Турки, закончив мощную подготовку, плывут к Кипру. Отелло, вам лучше, чем кому-либо, известна обороноспособность этого острова. И хотя у нас там есть наместник признанных достоинств, однако общее мнение, этот верховный властелин успеха, считает вас более надежным. Вы должны поэтому согласиться омрачить блеск вашей удачи более суровым и шумным предприятием. Отелло. Почтенные сенаторы, тиран-привычка превратила для меня ложе войны, сделанное из кремня и стали, в трижды взбитую пуховую постель. Сознаюсь, что я нахожу в тяжелых испытаниях естественную и живую радость. Я готов принять участие в настоящей войне против оттоманов. Поэтому, покорно склоняясь перед вашим собранием, я прошу вас должным образом устроить мою жену, предоставив ей жилище и содержание, удобства и прислугу соответственно ее воспитанию. Дож. Если вы не возражаете, она может жить у отца. Брабанцио. Я не согласен. Отелло. Ни я. Дездемона. Ни я. Я не хочу находиться там, чтобы, постоянно попадаясь отцу на глаза, возбуждать его нетерпеливые мысли. Светлейший дож, склоните благосклонный слух к моей искренней речи, и пусть ваш голос окажет поддержку моей простоте. Дож. Чего хотите вы, Дездемона? Дездемона. О том, что я полюбила мавра, чтобы жить с ним, открытое нарушение мной отцовской воли и презрение к житейским выгодам {41} пусть трубят на весь мир. Сердце мое покорено достоинствами {42} моего господина {43}. Я увидала лицо Отелло в его душе. Его чести и его воинской доблести посвятила я душу и судьбу мою. Итак, дорогие синьоры, если я останусь здесь мирным мотыльком, а он отправится на войну, я лишусь того, за что люблю его, и в его отсутствие переживу тяжелое время. Позвольте мне ехать с ним. Отелло. Подайте голоса, сенаторы. Прошу вас - пусть воля ее найдет свободный путь. Да будет мне свидетелем небо, не потому прошу об этом, чтобы удовлетворить свою чувственность, утолить жар - ведь чувства юности уже угасли во мне - и доставить себе личное наслаждение, но чтобы дать щедрую свободу ее душе. И да сохранит вас небо от мысли, чтобы я стал пренебрегать вашим важным и великим делом потому, что она будет вместе со мной. Нет, если легкие игры крылатого Купидона затемнят сладостной беспечностью мои умственные способности и умение нести службу, если развлечения повредят возложенному на меня делу, пусть хозяйки обратят мой шлем в кухонный котелок и пусть моя слава подвергнется недостойным и постыдным неудачам. Дож. Пусть будет так, как вы решите меж собой - оставаться ли ей, или ехать. Дело требует поспешности, и нужно действовать быстро. 1-й сенатор. Вам нужно ехать сегодня в ночь {44}. Отелло. Готов от всей души. Дож. В девять утра мы снова здесь соберемся. Отелло, оставьте кого-нибудь из ваших офицеров, он отвезет вам наши поручения, а также такой приказ о вашем назначении, который внушит к вам должное уважение. Отелло. С разрешения вашей светлости я оставлю своего знаменосца. Он человек верный и честный. Ему поручаю я привезти жену мою, а также все то, что ваша светлость найдет нужным переслать ко мне. Дож. Пусть будет так. Всем доброй ночи! (К Брабанцио.) Благородный синьор, если душевные качества равноценны чарующей красоте, ваш зять гораздо более светел, чем черен. 1-й сенатор. Прощайте, храбрый мавр! Будьте ласковым к Дездемоне. Брабанцио. Смотри за ней, мавр, если есть у тебя глаза, чтобы видеть. Она обманула своего отца, может обмануть и тебя. Дож, сенаторы, офицеры и другие уходят. Отелло. Жизнью ручаюсь за ее верность. Честный Яго, тебе оставляю я мою Дездемону; прошу тебя, пусть жена твоя находится при ней. Приезжай с ними, когда представится наиболее благоприятный случай... Пойдем, Дездемона. Только час могу я провести с тобой и посвятить его любви, делам и нужным распоряжениям. Мы должны повиноваться требованиям времени. Отелло и Дездемона уходят. Родриго. Яго... Яго. Что скажешь, благородная душа? Родриго. Как ты думаешь, что я собираюсь сделать? Яго. Лечь в постель и заснуть. Родриго. Я немедленно утоплюсь. Яго. Если ты это сделаешь, я тебя разлюблю. К чему это, глупая голова? Родриго. Глупо жить, когда жизнь - страдание. Нам предписано умереть, если смерть - наш врач. Яго. О гнусная чепуха! Я гляжу на белый свет четыре семилетия. И с тех пор как я научился различать выгоду от убытка, я еще не нашел человека, умеющего любить себя. Прежде чем решить утопиться из-за любви к проститутке {45}, я обменялся бы своей человеческой природой с павианом. Родриго. Что же мне делать? Признаюсь, мне самому стыдно, что я так влюблен. Но мне не дано исправить это {46}. Яго. Не дано... Ерунда! Быть тем или другим зависит от нас самих. Наше дело - сад, а садовник в нем - наша воля. Захотим ли мы засеять этот сад крапивой или салатом, растить в нем иссоп или полоть в нем тмин; иметь в нем один сорт трав или несколько разных; сделать его бесплодным благодаря запущенности или заботливо его обрабатывать, - сила и власти изменить все это зависит от нашей воли. Если бы у весов нашей жизни {47} не было чаши рассудка для уравновешивания чаши чувственности, наши страсти и низость нашей природы довели бы нас до самых нелепых последствий. Но у нас есть рассудок, чтобы охлаждать наши неистовые порывы, побуждения плоти и необузданную похоть; поэтому я считаю то, что вы называете любовью, всего лишь побегом или ростком {48}. Родриго. Этого не может быть. Яго. Просто похотливая страсть и потворство воли. Полно, будь мужчиной. Утопиться! Топи кошек и слепых щенят. Я объявил себя твоим другом и признаюсь, что привязан к твоим достоинствам канатами прочной крепости. Я еще никогда не мог быть тебе настолько полезным, как теперь. Насыпь денег в кошелек. Отправляйся на войну, измени свое лицо поддельной бородой. Говорю тебе, насыпь денег в кошелек. Невозможно, чтобы любовь Дездемоны к мавру продолжалась долго, - насыпь денег в кошелек, - невозможно, чтобы и он долго любил ее. Начало любви было бурным, и ты увидишь столь же бурный разрыв, насыпь только денег в кошелек. Эти мавры изменчивы в своих желаниях, - набей кошелек деньгами. Пища, которая для него теперь вкусна, как саранча {49}, скоро будет для него горька, как колоквинт {50}. И она должна по молодости измениться. Когда она пресытится его телом, она увидит, как ошиблась в выборе. Ей нужна будет перемена, непременно будет нужна. Поэтому насыпь денег в кошелек. Если ты непременно хочешь погубить свою душу, выбери для этого более приятный способ, чем утопиться. Собери денег, сколько можешь. Если лицемерная святость и пустые клятвы бродячего варвара и сверхлукавой венецианки не пересилят моей смышлености и стараний целого ада, ты насладишься ею. Поэтому достань денег. К черту топиться! Это совершенно не к месту. Скорее уж старайся, чтобы тебя повесили после того, как ты удовлетворишь свое желание, чем утопиться, не обладав ею. Родриго. Ты будешь мне помогать, если я буду надеяться на успех? Яго. Положись на меня. Ступай достань денег. Я часто говорил тебе и повторяю снова: я ненавижу мавра. Это крепко сидит в моем сердце. И у тебя имеется не меньше оснований. Давай объединимся в нашей мести. Если тебе удастся наставить ему рога, ты доставишь себе удовольствие, мне - развлеченье. Во чреве времени скрыто много событий, которые явятся на свет. Марш! Ступай! Доставай денег. Мы еще завтра поговорим об этом. Прощай! Родриго. Где мы встретимся утром? Яго. У меня. Родриго. Я приду к тебе пораньше. Яго. Ступайте. Будьте здоровы. Слышите, Родриго? Родриго. Что такое? Яго. О том, чтобы утопиться, больше ни слова. Слышите? Родриго. Я теперь - другой человек. Пойду и продам все свои земли. (Уходит.) Яго. Так-то всегда делаю я одураченного мною глупца кошельком моим. Ибо это было бы осквернением лично приобретенного мною опыта, если бы я стал тратить время с такой вороной не ради потехи и выгоды. Я ненавижу мавра. И многие полагают, что он исполнял мою службу в моей постели. Я не знаю, правда ли это. Но я из одного лишь подозрения в подобного рода делах поступлю, как если бы был убежден в самом факте. Он хорошо относится ко мне. Тем легче поддастся он моему намерению. Кассио красив собою. Подумаем, как поступить. Занять должность Кассио и дать торжествовать моей воле в двойной подлости... Но как, как?.. Подумаем... Через некоторое время начать отравлять слух Отелло словами о том, что Кассио слишком короток с его женой. У него такая внешность и такое приятное обхождение, что его можно заподозрить. Он создан, чтобы толкать женщин на измену. Мавр - по природе человек свободной и открытой души {51}. Он считает честными тех людей, которые такими только кажутся, и позволит так же покорно провести себя за нос, как осел... Найдено! Зачатие свершилось. Ад и ночь произведут на свет это чудовищное порождение. (Уходит.) АКТ II СЦЕНА 1 Кипр {62}; Входят Монтано и два офицера. Монтано. Не видно ли чего на море с мыса? 1-й офицер. Ничего. Волны вздымаются высоко. Между небом и водой я не могу различить ни одного паруса. Монтано. Громко поговорил ветер и на суше. Еще никогда не потрясал наши укрепления такой шторм. Если он так же буйствовал и на море, разве смогут выдержать дубовые ребра, когда на них рушатся водяные горы? Что в результате этого услышим мы? 2-й офицер. Что турецкий флот рассеян. Ведь только стань на пенящийся берег, кажется, что разгневанная волна бьет в облака; кажется, что потрясаемый ветром вал с высокой и чудовищной гривой обдает водой горящую Большую Медведицу и гасит стражей вечно неподвижного полюса {53}. Я еще никогда не видал такого смятения на разгневанном море. Монтано. Если турецкий флот не укрылся в бухту, он потонул. Он не смог выдержать такой бури... Входит 3-й офицер. 3-й офицер. Новость, ребята! Война закончена! Отчаянная буря так ударила по туркам, что предприятию их конец. Благородный корабль из Венеции был свидетелем того, как большая часть их флота претерпела бедственную гибель или пострадала. Монтано. Как! Неужели это правда? 3-й офицер. Корабль вошел в гавань. Веронец Микаэль Кассио {54}, лейтенант воинственного мавра Отелло, сошел на берег. Сам мавр еще в море. Он назначен правителем Кипра со всеми полномочиями. Монтано. Я этому рад. Он достойный правитель. 3-й офицер. Но этот самый Кассио, хотя он и говорит с облегчением о гибели турок, смотрит печально и молится о спасении мавра. Ибо мрачная и свирепая буря разлучила их. Монтано. Да спасет его небо! Я служил под его начальством; этот человек умеет начальствовать, как совершенный воин. Идемте на берег. Эй! Посмотрим на корабль, который вошел в гавань, и будем всматриваться вдаль, ожидая храброго Отелло, - туда, где море сливается с воздушной синевой. 3-й офицер. Пойдемте. Ибо каждую минуту можно ожидать его прибытия. Входит Кассио. Кассио. Благодарю храбрых мужей этого воинственного острова за то, что вы цените мавра! О, да подаст ему небо защиту против стихий, ибо я потерял его в опасном море! Монтано. Его корабль надежен? Кассио. Судно построено из крепкого дерева, а капитан опытен и испытан. Поэтому моя надежда, еще не пресытившаяся до смерти ожиданием, смело ждет исцеления {55}. Крики за сценой {56}: "Парус! Парус! Парус!" Входит 4-й офицер. Что это за шум? 4-й офицер. Город опустел. На морском берегу люди стоят рядами и кричат: "Парус!" Кассио. Надежда подсказывает мне, что это правитель. Пушечный выстрел. 2-й офицер. Приветственный салют с корабля. Во всяком случае это друзья. Кассио. Прошу вас, синьор, пойдите и узнайте, кто прибыл, и сообщите нам. 2-й офицер. Иду. (Уходит.) Монтано. Скажите, любезный лейтенант, ваш генерал женат? Кассио. И весьма счастливо. Он добыл девушку, которая превосходит описания и шумную славу и которая выше стилистических ухищрений хвалебных стихов. В природной одежде мироздания она украшает творца {57}. Возвращается 2-й офицер Что нового? Кто прибыл? 2-й офицер. Некий Яго, знаменосец генерала. Кассио. Он совершил плавание под благоприятным и счастливым покровительством: самые бури, взволнованное море, воющие ветры, зазубренные скалы и собравшиеся вместе пески - предатели, погрузившиеся в глубину, чтобы захватить безвинный киль корабля, - как бы обладая чувством прекрасного, изменили своей смертоносной природе и пропустили безопасно божественную Дездемону. Монтано. Кто это такая? Кассио. Та, о которой я говорил, - начальница нашего великого начальника. Сопровождать ее поручено храброму Яго, чье прибытие сюда предвосхищает наши ожидания на семь дней. Великий Юпитер {58}, охрани Отелло, наполни паруса его твоим мощным дыханием, чтобы он смог осчастливить эту бухту своим гордым кораблем, дышать порывистым дыханием любви в объятиях Дездемоны, оживить наш упавший дух новым пылом и принести успокоение всему Кипру! О, смотрите! Вошли Дездемона, Эмилия, Яго и Родриго. Богатство корабля сошло на берег. О мужи кипрские, склоните перед ней колена! Привет тебе, госпожа! Да окружит тебя со всех сторон небесная благодать! Дездемона. Благодарю вас, доблестный Кассио. Что вы скажете мне о моем муже? Кассио. Он еще не прибыл. Знаю только, что он здоров и скоро будет здесь. Дездемона. Ах, я боюсь... Как разлучились вы с ним? Кассио. Великая борьба моря и небес разлучила нас... Но чу! корабль! Крики за сценой: "Парус! Парус!" Пушечный выстрел. 2-й офицер. Корабль приветствует нашу крепость. Это тоже друзья. Кассио. Узнайте, кто приехал. Входит 2-й офицер. Добрый знаменосец, привет вам. (Эмилии.) Привет, сударыня. Пусть не раздражит вас, добрый Яго, что я дозволю себе эту вольность. Мое воспитание разрешает мне это смелое выражение галантности. (Целует Эмилию {59}.) Яго. Синьор, если бы она угостила вас губами так же щедро, как она постоянно угощает меня языком, вам бы это опротивело. Дездемона. Бедняжка, она совсем неговорлива. Яго. Слишком говорлива, честное слово. Я постоянно в этом убеждаюсь, когда хочу спать. Черт возьми, это только в вашем присутствии, синьора, - ручаюсь в этом, - она придерживает язык и ругается мысленно. Эмилия. У вас нет оснований так говорить. Яго. Ну, ну!.. Вне дома все вы - картинки, колокольчики в гостиных {60}, дикие кошки на кухне, святые, когда обижаете, дьяволы, когда вас обижают, бездельницы в хозяйстве, зато хозяйки в постели. Дездемона. Фу, стыдно, клеветник! Яго. Нет, это правда, назовите меня иначе турком. Вы встаете, чтобы бездельничать, а ложитесь, чтобы работать. Эмилия. Вы мне не напишите похвального слова. Яго. Нет, уж лучше мне его не писать. Дездемона. Что бы ты написал обо мне {61}, если бы сочинял в мою честь похвальное слово? Яго. О благородная синьора! не принуждайте меня к этому. Ибо вне критики я - ничто. Дездемона. Полно, попробуй. Кто-нибудь пошел в гавань? Яго. Да, синьора. Дездемона. Мне невесело. Но я обманываю себя кажущейся веселостью. Ну, как бы ты хвалил меня? Яго. Сейчас. Но, честное слово, моя фантазия так же трудно отделяется от башки, как птичий клей {62} от сукна: вырывает вместе с собой мозги и все прочее. Однако моя муза рожает, и вот что она произвела на свет. Если женщина красива и умна, если в ней красота и ум, то красота создана для использования, ум - чтобы использовать красоту. Дездемона. Замечательная похвала! А если она черна, да умна? Яго. Если она черна, но умна, она найдет белого красавца под стать своей черноте. Дездемона. Час от часу не легче. Эмилия. А если она красива и глупа? Яго. Та, что красива, не может быть глупа. Ведь ее безумие {63} и помогло ей родить наследника. Дездемона. Все это старые глупые парадоксы, которые заставляют смеяться дураков в пивных. Какую жалкую похвалу воздашь ты уродливой и глупой? Яго. Нет женщины столь уродливой и глупой, которая не умела бы делать те же гнусные шалости, которые делают умные и красивые. Дездемона. О глубокое невежество! Худшему ты воздаешь лучшую похвалу. Но как бы восхвалил ты действительно достойную женщину - ту, за безусловные качества которой поручилось бы само злословие? Яго. Та, что красива и нетщеславна, владеет даром речи, но не болтлива, имеет избыток золота, но не одевается в яркие платья, сдерживает свои желания и вовремя говорит: "Теперь можно"; та, которая, если рассердить ее, готова вспыхнуть гневом, но умеет подавить обиду и отогнать от себя чувство недовольства; та, которая в мудрости своей никогда не бывала столь непостоянной, чтобы заменить голову трески хвостом лосося 64; та, что умеет думать, но никогда не открывает своих мыслей, видит, что за ней следуют поклонники, но не оглядывается, - вот такой человек, если только есть на свете такой человек... Дездемона. Годен на что? Яго. На то, чтобы кормить грудью дураков и вести счет выпитому жидкому домашнему пиву {65}. Дездемона. О, какое слабое и бездарное заключение! Не учись у него, Эмилия, хотя он и твой муж. Что вы скажете, Кассио? Разве это не бесстыдный и распутный советчик? Кассио. Синьора, он говорит без прикрас. Его легче оценить как солдата, чем как ученого. Яго (в сторону). Он берет ее за кисть руки. Прекрасно, продолжайте шептаться. В эту маленькую паутину я поймаю такую большую муху, как Кассио! Да, улыбайся ей, улыбайся. Я запутаю тебя в твоей собственной галантности. (Вслух.) Вы говорите правду: это так в самом деле {66}. (В сторону.) Если эти фокусы лишат вас места лейтенанта, вам бы лучше не целовать так часто кончики трех пальцев {67}, щеголяя галантностью манер. Прекрасно, замечательный поцелуй! Великолепная галантность! Это в самом деле так {68}. Снова пальцы к губам? Я хотел бы для вашей же пользы, чтобы они были клистирными трубками {69}. Звук трубы за сценой. Это мавр. Я знаю звук его трубы. Кассио. В самом деле, это он. Дездемона. Встретим его, примем его! Кассио. Смотрите, вот он идет. Входит Отелло со свитой. Отелло. О мой прекрасный воин! Дездемона. Мой дорогой Отелло! Отелло. Я охвачен столь же великим удивлением, как и великой радостью видеть вас здесь перед собой. О радость моей души! Если после каждой бури наступает такая тишь, пусть дуют ветры, пока не разбудят смерть; пусть борющийся корабль забирается на водяные горы, высокие, как Олимп, и снова ныряет в бездну, столь же глубокую, как бездна, отделяющая рай от ада. Если бы нужно было сейчас умереть, это было бы величайшим счастьем. Ибо боюсь, радость души моей настолько совершенна, что другого утешения, подобного этому, уже не последует в неведомой грядущей судьбе. Дездемона. Да подаст небо, чтобы наша любовь и наше счастье возрастали вместе с днями нашей жизни. Отелло. Аминь, сладостные силы неба! Я не могу высказать всей моей радости. Слова останавливаются здесь {70}. Слишком много радости. Они целуются {71}. Пусть это и это {72} будет единственным раздором наших сердец! Яго (в сторону). О, вы хорошо настроены! Но я спущу колки, от которых зависит эта музыка, клянусь своей честностью. Отелло. Пойдем в замок. Новость, друзья: война закончена, турки потонули. Как поживают мои старые знакомые на этом острове? Медовая моя, вы будете желанной на Кипре. Меня здесь очень любили. О сладость моя, я болтаю беспорядочно, я заговариваюсь от радости. Прошу тебя, добрый Яго, сходи в бухту и выгрузи с корабля мои сундуки. Отведи капитанам замок. Это хороший капитан, и его достоинства заслуживают уважения. Пойдемте, Дездемона, еще раз приветствую вас на Кипре. Отелло, Дездемона и свита уходят. Яго. Немедленно ступай в гавань. Мы там встретимся. Поди сюда. Если в тебе есть доблесть, - ведь говорят, что в природе низких людей, когда они влюбляются, пробуждается благородство большее, чем свойственно им от рождения, - слушай меня. Лейтенант сегодня ночью дежурит в кордегардии. Во-первых, должен сказать тебе следующее: Дездемона решительно влюблена в него. Родриго. В него? Это невозможно. Яго. Положи палец так, и пусть душа твоя внемлет поучению. Ведь ты знаешь, как бурно она влюбилась в мавра только за то, что он хвастал и нес перед ней фантастическую ложь. Значит ли это, что она всегда будет любить его за болтовню? Пусть мудрое сердце твое этого не думает. Глазам ее нужна пища. А какая ей радость смотреть на черта? Когда кровь охладится наслаждением, необходимо, чтобы вновь воспламенить кровь и возбудить у пресыщенности свежий аппетит, - приятное лицо, соответствие возраста, уменье держать себя, внешняя привлекательность: все то, чего недостает мавру. И вот благодаря отсутствию этих условий ее тонкие и нежные ощущения начнут подсказывать ей, что она обманулась. Она начнет чувствовать тошноту, мавр разонравится ей, станет ей противен. Сама природа ее этому научит и заставит ее сделать второй выбор. Если допустить это, поскольку это очевидный и естественный вывод, спрашивается: кто ближе всех к удаче, как не Кассио? Весьма красноречивый плут, у которого совести хватает лишь на то, чтобы напускать на себя притворную любезность и человечность и тем самым вернее осуществить свои похотливые и глубоко скрытые развратные желания. Конечно, никто иной; конечно, никто иной. Скользкий, тонкий плут, умеющий пользоваться случаем и обладающий способностью чеканить поддельные достоинства, не обладая настоящими. Дьявольский плут! Кроме того, плут красив, молод и обладает всеми теми качествами, на которые заглядываются распутство и неопытность. Отвратительный, законченный плут. Она уже выбрала его. Родриго. Я этому не поверю. Она полна благословенных качеств. Яго. Благословенная чушь. То вино, которое она пьет, сделано из виноградных лоз {73}. Если бы она обладала благословенными качествами, она не полюбила бы мавра. Благословенная колбаса! Разве ты не видел, как она играла его рукой? Ты заметил это? Родриго. Да, заметил. Но ведь это была галантность. Яго. Похоть, клянусь этой рукой! {74} Вступление и темный пролог к повести о сладострастии и гнусных помыслах. Их губы были так близки, что дыхание их сливалось. Мерзостные помыслы, Родриго! Когда взаимности такого рода становятся нашими руководителями, за ними вскоре последует главное и основное действие: физическое завершение. Фу! Слушайтесь, сударь, меня, ведь я привез вас из Венеции. Будьте сегодня ночью в числе стражи. Что касается вашего назначения на ночное дежурство, то я это устрою: ведь Кассио вас не знает. Я буду недалеко от вас. Найдите какой-нибудь предлог, чтобы рассердить Кассио: болтайте слишком громко или издевайтесь над его распоряжениями. Или найдите другой способ, по вашему усмотрению, как подскажут время и обстоятельства. Родриго. Хорошо. Яго. Он, сударь, горяч и вспыльчив в гневе и, весьма возможно, ударит вас. Побудите его это сделать. Ибо по этому поводу я подыму возмущение среди жителей Кипра, которые не успокоятся до тех пор, пока Кассио не будет смещен. Таким образом сократится путь к достижению ваших желаний, осуществлению которых я буду помогать всеми средствами, и весьма выгодным образом будет устранена помеха, без удаления которой мы не можем рассчитывать на успех. Родриго. Я это сделаю, если только представится случай. Яго. Можешь не сомневаться, что представится. В самом скором времени жди меня у замка. Я должен выгрузить на берег пожитки мавра. Будь здоров. Родриго. До свидания. (Уходит.) Яго. Что Кассио любит ее, этому я охотно верю. Что она любит Кассио - естественно и весьма вероятно. Мавр, хотя я и не выношу его, человек благородный, постоянной в любви природы. И я полагаю, что он окажется любящим мужем Дездемоны. Но ведь и я ее люблю. Не с безграничной похотливостью, - хотя, возможно, я и ответственен за столь великий грех {75}, - но отчасти побуждаемый желанием удовлетворить свою месть. Ибо я подозреваю, что похотливый мавр взбирался на мое ложе. Мысль об этом, как ядовитое зелье, гложет мне внутренности. И ничто не принесет и не сможет принести успокоения моей душе, пока я не расквитаюсь с ним женой за жену, или если это не удастся, то вызову по крайней мере такую сильную ревность в мавре, которую не сможет излечить рассудок. Для достижения, моей цели, - если только этот жалкий, дрянной венецианец, которого я, как пса, держу на привязи, потому что он слишком стремительно гонится за дичью, сумеет, побуждаемый мной, совершить нападение, - я затравлю нашего Микаэля Кассио. Я представлю его мавру в гнусном виде. Ибо боюсь, что и Кассио знаком с моим ночным колпаком. Я заставлю мавра благодарить меня, любить меня, вознаградить меня за то, что я постыднейшим образом превратил его в осла и, обдуманно нарушив его мир и спокойствие, довел его до настоящего безумия. Замысел у меня в голове, но он все еще неясен. Уродливое лицо подлости становится зримым только на деле. (Уходит.) СЦЕНА 2 Улица. Входит герольд Отелло {76} и читает объявление; за ним следует народ. Герольд. Отелло, нашему благородному и доблестному генералу угодно, чтобы по случаю только что полученных верных известий о полной гибели турецкого флота каждый житель Кипра праздновал это событие: одни бы плясали, другие зажигали потешные огни, и каждый предался веселью и развлечениям согласно своей склонности, ибо, кроме этих благих вестей, это также празднование его бракосочетания, о чем ему угодно объявить. Все служебные помещения замка {77} открыты, и в них дана полная воля пировать от настоящего времени, от пяти часов, до тех пор, пока колокол не пробьет одиннадцать. Да благословит небо остров Кипр и нашего генерала Отелло! (Уходит.) СЦЕНА 3 В замке {78}. Входят Отелло, Дездемона, Кассио и свита {79}. Отелло. Дорогой Микаэль, присматривайте за стражей этой ночью. Мы должны учиться достойной сдержанности, чтобы в развлечениях не прогулять рассудка. Кассио. Яго получил нужные приказания. Но, несмотря на это, я лично за всем буду наблюдать. Отелло. Яго - честнейший человек. Доброй ночи, Микаэль. Завтра утром как можно раньше приходите поговорить со мной. (К Дездемоне.) Идем, любовь моя; сделка совершена, теперь должны последовать ее плоды; еще в будущем та прибыль, которую мы должны с тобой разделить. Доброй ночи! Отелло, Дездемона и свита уходят. Входит Яго. Кассио. Привет, Яго. Пора в караул. Яго. Еще не время, лейтенант, еще нет десяти часов. Наш генерал отпустил нас так рано из любви к своей Дездемоне. Его за это нельзя винить. Он еще не провел с ней сладострастной ночи. А ведь она доставила бы развлечение самому Юпитеру. Кассио. Восхитительная женщина! Яго. И, ручаюсь за нее, игривая. Кассио. Правда, это такое свежее и нежное создание. Яго. А какие у нее глаза! По-моему, вот так и трубят, призывая вступить в переговоры и возбуждая сладострастные мысли. Кассио. Да, ее взор как бы приглашает вас; но вместе с тем он, по-моему, полон исключительной скромности. Яго. А когда она говорит, разве это не сигнал, призывающий к любви? Кассио. Она в самом деле совершенство. Яго. Что ж, пожелаем им счастливого ложа. Слушайте, лейтенант: у меня есть сосуд вина, и тут же, за дверью, на улице, находится несколько кипрских кавалеров, которые охотно выпили бы за здоровье черного Отелло {80}. Кассио. Не в этот вечер, добрый Яго. Бедная голова моя, к несчастью, плохо переносит вино. Я бы желал, чтобы для выражения взаимной любезности придумали бы другой обычай развлечения. Яго. Ах, да ведь эти кипрские кавалеры наши друзья. Один лишь кубок. Я буду пить за вас. Кассио. Я уже выпил один кубок этим вечером, притом значительно разбавленный водой, а вот посмотри, какая со мной перемена. Эта слабость - мое несчастье, и я не решусь испытать ее еще раз. Яго. Э, полноте! Сегодня ночь ликований, и этого желают кипрские кавалеры. Кассио. Где они? Яго. Здесь, за дверью. Прошу вас, пригласите их войти. Кассио. Хорошо, но это мне не по душе. (Уходит.) Яго. Если мне не удастся заставить его выпить хоть один кубок, не считая того, который он уже выпил сегодня вечером, он станет таким же задорным и готовым лезть в драку, как пес моей молодой хозяйки. А мой больной любовью дурак Родриго, которого любовь почти вывернула наизнанку, выпил сегодня вечером за здоровье Дездемоны не одну кварту вина. А ведь он будет дежурить ночью в числе стражи. Трех кипрских парней, духом благородных и надменных, готовых немедленно вступить в бой, если только затронут их честь, воплощающих самый дух этого воинственного острова, я сегодня вечером разгорячил обильными кубками вина. А ведь они тоже будут дежурить. И вот среди этого стада пьяниц мне нужно заставить Кассио совершить какой-нибудь поступок, который вызовет негодование жителей острова... Но вот они идут. Если последствия оправдают мою мечту, корабль мой поплывет свободно по ветру и по течению. Входят Кассио, Монтано и офицеры, а также слуги с вином. Кассио. Клянусь богом, они уже дали мне полный кубок. Монтано. Честное слово, маленький, не больше пинты. Это так же верно, как то, что я солдат. Яго. Вина, эй! (Пьет.) "Пусть кубки звенят, клинк, клинк! Пусть кубки звенят! Солдат - мужчина, жизнь - краткий миг, пусть же выпьет солдат". Слуги, вина! Кассио. Клянусь богом, отличная песня! Яго. Я выучил ее в Англии, где здорово умеют пить: датчанин, немец, голландец с отвисшим брюхом - пейте же, эй! - ничто по сравнению с англичанином. Кассио. Неужели англичане такие мастера пить? Яго. Еще бы! Англичанин легко перепьет датчанина и будет пить, пока тот не свалится замертво; он, не потея, уложит на обе лопатки немца; а голландца начнет рвать уже после второй кварты. Кассио. За здоровье нашего генерала! Монтано. Присоединяюсь, лейтенант. Я от вас не отстану. Яго. О сладостная Англия! (Поет.) "Король Стефан {81} был достойный вельможа, штаны ему стоили только одну крону; но он решил, что переплатил шесть пенсов, и поэтому назвал портного плутом. Он был человеком высокой славы, а ты - низкого положения. Роскошь губит страну. Завернись же в свой старый плащ". Эй, вина! Кассио. Это еще более восхитительная песня, чем та. Яго. Хотите еще раз ее послушать? Кассио. Нет, ибо я думаю, что тот, кто так поступает, недостоин своего места {82}. Впрочем, над всеми бог. Есть души, которые предназначены к спасенью, и есть души, которые не предназначены к спасенью. Яго. Это правда, добрый лейтенант. Кассио. Что касается меня, - не в обиду будь сказано нашему генералу или другому знатному лицу, - я надеюсь, что буду спасен. Яго. Также и я, лейтенант. Кассио. Да, но, с вашего разрешения, не прежде меня. Лейтенант должен войти в царствие небесное прежде знаменосца... Довольно об этом. Пора за дело. Прости нам прегрешения наши! К служебным обязанностям, господа! Не думайте, господа, что я пьян. Это мой знаменосец, это - моя правая рука, это - левая. Сейчас я не пьян. Я могу достаточно твердо стоять и достаточно твердо говорить. Все. Как нельзя лучше! Кассио. Что ж, пусть будет как нельзя лучше. Поэтому вы не должны думать, что я пьян. (Уходит.) Монтано. На эспланаду {83}, господа! Пойдемте расставлять часовых. Яго. Вы теперь разглядели этого малого, который сейчас вышел отсюда! Как воин он мог бы сравняться с Цезарем. Он мог бы быть полководцем. Однако обратите внимание на его порок. Он относится к его достоинствам, как ночь ко дню во время равноденствия. Одно равняется другому. Боюсь, что доверие, которое ему оказывает Отелло, когда-нибудь в недобрый час, когда он предастся своей слабости, приведет к потрясениям на Кипре. Монтано. Он часто бывает в таком состоянии? Яго. Это его всегдашний пролог ко сну. Он не будет спать круглые сутки, если вино не укачает его колыбели. Монтано. Хорошо бы предупредить генерала. Может быть, он этого не видит. Или, по доброте своей природы, ценит достоинства Кассио и смотрит сквозь пальцы на его пороки. Разве это не так? Входит Родриго. Яго (тихо Родриго). Что такое, Родриго? Прошу вас, следуйте за лейтенантом! Ступайте! Родриго уходит. Монтано. Очень жаль, что благородный мавр вверил такой пост, как пост своего заместителя {84}, человеку с закоренелым пороком. Долг честного человека сказать об этом мавру. Яго. Только не я возьмусь за такое дело, хоть подари мне этот прекрасный остров. Я очень люблю Кассио и дал бы многое, чтобы излечить его от этого порока. Но слушайте!.. Что это за шум? Крики за сценой: "Помогите! Помогите!" Входит Кассио, преследуя Родриго. Кассио. Черт возьми! Негодяй! Подлец! Монтано. В чем дело, лейтенант? Кассио. Чтобы мошенник учил меня исполнению воинских обязанностей! Я вобью этого мошенника в дорожную фляжку! Родриго. Меня бить? Кассио. Ты еще рассуждаешь, негодяй! Монтано. Постойте, добрый лейтенант! Прошу вас, синьор, не давайте рукам воли. Кассио. Пустите меня, синьор. Или я вам дам по башке! Монтано. Тише, тише, вы пьяны! Кассио. Пьян! Они сражаются. Яго (к Родриго). Прочь отсюда, говорю тебе! Беги на улицу и кричи, что начался бунт! Родриго уходит. Стойте, добрый лейтенант... увы, синьоры!.. Эй! Помогите... Лейтенант... синьор Монтано... синьор... Помогите, господа!.. Хорош караул, нечего сказать! Звон колокола. Кто это звонит в набатный колокол?.. Диабло! {85} Эй! В городе начнется восстание... Ради бога, лейтенант, прекратите это. Вы будете опозорены навек. Входят Отелло и свита. Отелло. Что здесь случилось? Монтано. Черт возьми! Я истекаю кровью. Я смертельно ранен. Отелло. Остановитесь, если дорога вам жизнь! Яго. Эй! Остановитесь. Лейтенант... синьор... Монтано... господа... Неужели вы позабыли и место и долг? Остановитесь! Генерал обращается к вам... Позор! Отелло. Эй, вы, что такое? Из-за чего возникла ссора? Или мы превратились в турок и делаем с собой то, что небо не дало совершить Оттоману? Во имя христианской совести прекратите эту варварскую драку. Следующий, кто шевельнется, чтобы предаться личному своему гневу, дешево ценит жизнь: он умрет при первом движении. Прекратите звон колокола, наводящий ужас! Он волнует жителей острова. Что случилось, господа? Честный Яго, от огорчений ты выглядишь мертвецом. Скажи, кто это начал? Во имя твоей любви ко мне, приказываю тебе. Яго. Я не знаю. Ведь сейчас, только что сейчас все были друзьями, в поведении и на словах друг с другом напоминая новобрачных, раздевающихся, чтобы лечь в постель. А затем, вот только что, точно какая-нибудь звезда лишила людей рассудка {86}, мечи вон {87}, давай пырять друг друга в грудь, и началась кровавая схватка. Я ничего не могу сказать о начале этой бессмысленной ссоры. Ах, почему в славных битвах не лишился я этих ног, которые привели меня сюда, чтоб сделать свидетелем чести того, что было! Отелло. Как случилось, Микаэль, что вы так забылись? Кассио. Прошу вас, простите меня: я не могу говорить. Отелло. Достойный Монтано, вы всегда отличались благонравием. Строгость и смирение вашей юности заметил свет, и имя ваше прославилось среди мудрейших людей. Что же случилось, что заставило вас запятнать свое доброе имя и растратить богатое мнение о вас, чтобы получить взамен прозвище ночного буяна? Дайте мне ответ. Монтано. Достойный Отелло, я опасно ранен. Ваш офицер Яго может рассказать вам все, что мне известно: я не в силах говорить, речь тяжела мне. Я не знаю, что я сказал или сделал дурного этой ночью, если милосердие к самому себе не является пороком и самозащита не грех, когда насилие совершает на нас нападение. Отелло. Клянусь небом, кровь моя начинает брать верх {88} над более надежными руководителями поступков, и страсть, затемняя способность к суждению, стремится захватить первенство. Если я шевельнусь или подыму эту руку, достойнейший из вас падет от моего наказующего удара. Объясните мне, как началась эта гнусная драка, кто зачинщик? И тот, виновность которого в этом преступлении будет доказана, хотя бы мы с ним были близнецами, одновременно появившимися на свет, потеряет меня. Ка<к! В городе, находящемся на военном положении, еще не усмиренном, где сердца людей переполнены страхом, заводить частные домашние ссоры ночью, находясь в карауле и охраняя порядок? Это чудовищно!.. Яго, говори, кто начал! Монтано. Если по личной склонности или потому, что связан с обидчиком по службе, ты преувеличишь или преуменьшишь правду, ты не солдат. Яго. Не задевай меня за живое. Я бы предпочел, чтобы у меня вырезали язык, чем повредить им Микаэлю Кассио. Но - я стараюсь убедить себя в этом - если я скажу правду, я не причиню ему этим никакого вреда. Вот как было дело, генерал... Мы с Монтано беседовали, когда вбегает какой-то парень, громким криком взывая о помощи, а следом Кассио с обнаженным мечом, готовый с ним расправиться. Тогда Монтано, сударь, подходит к Кассио и просит его остановиться. Я же бросился вдогонку за вопящим парнем, чтобы крик его, как это и случилось, не встревожил города. Но он бежал очень быстро, и я не догнал его. Я предпочел вернуться, ибо услыхал звон и удары мечей, а также, как громко ругался Кассио, чего я никогда не слыхал до этой ночи. Вернувшись, - все это произошло очень быстро, - я застал их в схватке, рубящих и колющих друг друга мечами, точь-в-точь как вы застали их сами, когда розняли их. Больше ничего не могу доложить об этом деле. Но люди всегда люди. Даже лучшие иногда забываются. Хотя Кассио слеша и оскорбил Монтано, - ведь люди, охваченные бешенством, бьют прежде всего по своим доброжелателям, - однако, конечно, Кассио, как я полагаю, подвергся от убежавшего человека исключительно сильному оскорблению, которое, при всем своем терпении, не мог вынести. Отелло. Я знаю, Яго, по честности и любви к Кассио ты стараешься преуменьшить это дело и выгородить Кассио. Кассио, я люблю тебя, но отныне и навсегда ты уже не в числе моих офицеров. Входит Дездемона со свитой {83}. Смотрите, моя нежная любовь поднялась с постели. (К Кассио.) На тебе я покажу пример другим. Дездемона. Что случилось? Отелло. Теперь все в порядке, радость моя. Иди ложись в постель. (К Монтано.) Синьор, что касается ваших ран, я сам буду вашим хирургом. Уведите его {90}. Яго, тщательно обойди весь город и успокой тех, кого встревожила эта гнусная схватка... Пойдем, Дездемона. "Такова уж жизнь солдата - от сладкой дремы пробуждаться для битвы. Уходят все, кроме Яго и Кассио. Яго. Как! Вы ранены, лейтенант? Кассио. Да, и неизлечимо! Яго. Что вы, помилуй бог! Кассио. Доброе имя, доброе имя, доброе имя! О, я потерял мое доброе имя! Я потерял бессмертную часть самого себя, осталась только животная. Мое доброе имя, Яго, мое доброе имя! Яго. Клянусь честью, я думал, что вы получили какую-нибудь телесную рану. Это почувствительней, чем потеря доброго имени. Доброе имя - праздная и лживая выдумка. Его часто получают не по достоинствам и теряют без вины. Вы нисколько не потеряли вашего доброго имени, если только сами не убедите себя, что потеряли его. Полно, дружище! Есть много средств, чтобы вернуть расположение генерала. Он дал вам отставку в минуту раздражения и скорее для поддержания дисциплины, чем потому, что злился на вас. Совсем так же, как бьют невинную собаку, чтобы устрашить могущественного льва. Попросите его - и он ваш. Кассио. Я скорее сам буду настаивать, чтобы он презирал меня, чем стану обманывать такого хорошего начальника, навязывая ему такого ничтожного, такого ненадежного пьяницу-офицера. Напиться и болтать, как попугай! Ссориться из-за пустяков, заноситься, ругаться и рассуждать о вздоре со своей же собственной тенью! О ты, незримый дух вина, если у тебя нет еще имени, по которому могли бы узнать тебя, пусть назовут тебя дьяволом! Яго. Что это за человек, которого вы преследовали с обнаженным мечом в руке? Что он вам сделал? Кассио. Я не знаю. Яго. Как не знаете? Кассио. Я помню множество вещей, но ничего не помню отчетливо. Помню, что была ссора, но не помню причины. О боже, и зачем эти люди вкладывают себе в рот врага, который похищает у них мозг? И подумать только, что мы с радостью, с наслаждением, ликуя и рукоплеща, превращаем себя в зверей! Яго. Ну что вы! Вы теперь в достаточно здравом состоянии. Как это вы так быстро протрезвились? Кассио. Дьявол пьянства пожелал уступить место дьяволу ярости. Один порок повлек за собой другой, чтобы заставить меня искренне презирать самого себя. Яго. Полноте, вы слишком строгий моралист. Принимая во внимание время, место и условия, которые создались на этом острове, я желал бы от всего сердца, чтобы этого не случилось. Но что сделано, то сделано, и потому старайтесь все уладить в свою пользу. Кассио. Попроси я о возвращении мне моего места, он мне скажет, что я пьяница. Если бы у меня было столько же ртов, как у гидры {91}, такой ответ заткнул бы все эти рты. Быть разумным человеком, вдруг превратиться в дурака, а затем в зверя! О, как нелепо! Каждый лишний кубок проклят, и составная часть напитка в нем - дьявол. Яго. Полноте, полноте, доброе вино - доброе, дружелюбное существо, если умело с ним обращаться. Перестаньте бранить его. Добрый лейтенант, я думаю, что вы думаете, что я вас люблю. Кассио. Это, сударь, я показал на деле: я напился пьяным. Яго. И вы, друг, и всякий другой вправе иногда напиться. Я скажу вам, что вы должны сделать. В настоящее время наша генеральша является нашим генералом. Я вправе так говорить, потому что он посвятил и целиком отдал себя созерцанию, рассмотрению и обожанию ее качеств и достоинств. Откровенно излейте перед ней душу. Настойчиво просите ее, чтобы она помогла вернуть вам место лейтенанта. Она женщина столь свободного, доброго, впечатлительного, богом благословенного нрава, что по доброте своей считает пороком не сделать больше того, о чем ее просят. Умолите ее восстановить порванную связь между вами и ее мужем, и я готов заложить все, что имею, против самой пустой вещи, что этот разрыв только укрепит дружбу между вами. Кассио. Вы мне даете хороший совет. Яго. Уверяю вас, советую от искренней любви к вам и честного доброжелательства. Кассио. Охотно этому верю. Рано утром я буду молить добродетельную Дездемону заступиться за меня. Я отчаюсь в моем счастии, если оно мне тут изменит. Яго. Вы правы. Доброй ночи, лейтенант. Я должен обойти стражу. Кассио. Доброй ночи, честный Яго. (Уходит.) Яго. Ну кто вправе сказать, что я поступаю, как злодей, когда я даю невинный, честный, разумный совет и когда указываю на лучший путь, чтобы вернуть расположение мавра? Ведь очень легко прямодушным ходатайством убедить охотно нисходящую к просьбам Дездемону. Она по своей природе столь же щедрая, как свободные стихии. Кроме того, ей ничего не стоит склонить на свою сторону мавра, хотя бы убедить его отказаться от крещения и от всех обрядов христианской веры {92}. Он окован душой с любовью к ней так крепко, что она может все устроить, расстроить, сделать все, что ей угодно, ибо ее желание является божеством его ослабевшей силы {93}. Так можно ли сказать, что я злодей, если я показываю Кассио путь, соответствующий его желаниям и ведущий прямо к его благу? Божественный образ ада! {94} Когда дьяволы хотят поощрить чернейший грех, они соблазняют сначала небесной видимостью, как поступаю и я сейчас. Ибо пока этот честный дурак будет просить Дездемону исправить случавшееся, а она будет настойчиво ходатайствовать за него перед мавром, я волью мавру отраву в ухо {95}, намекнув, что она добивается возвращения Кассио из-за плотской похоти. И чем больше будет она стараться сделать добро Кассио, тем больше будет терять доверие мавра. Так превращу я ее добродетель в деготь и из ее же доброты сплету сеть, в которую попадутся они все. Входит Родриго. Что такое, Родриго? Родриго. Я участвую в этой охоте не как собака, которая гонится за дичью, но которая нужна только для того, чтобы пополнить свору. Мои деньги почти все истрачены; сегодня ночью меня здорово поколотили. Я думаю, что в результате я получу за все свои старания всего лишь некоторое количество житейского опыта и, потеряв все свои деньги и приобретая небольшой запас ума, снова вернусь в Венецию. Яго. Как жалки те, в ком нет терпения! Где та рана, которая зажила бы сразу? Ты знаешь, мы действуем умом, а не колдовством; деятельность же ума зависит от медлительного времени. Разве все не идет хорошо? Кассио побил тебя, зато ты ценой легкой боли лишил Кассио места. Хотя на солнце все хорошо растет, первыми созревают плоды, которые зацвели первыми {96}. Потерпи немного... Однако, ей-богу, уже утро. Удовольствия и деятельность сокращают время. Ступай домой. Ступай, говорю тебе. Потом узнаешь больше. Нет, и слушать не хочу, уходи. Родриго уходит. Нужно сделать два дела: моя жена должна попросить свою госпожу за Кассио, - я подобью ее на это, - а между тем я уведу куда-нибудь мавра и вернусь с ним как раз в то время, когда Кассио будет упрашивать жену. Да, это верный путь! Не притупляй острия замысла равнодушным отношением к делу и отсрочкой. АКТ III СЦЕНА 1 Перед замком. Входит Кассио с Музыкантами. Кассио. Играйте здесь, господа. Я вознагражу вас за труд. Сыграйте что-нибудь покороче и провозгласите: "Доброе утро, генерал!" {97} Музыка. Входит Простофиля. Простофиля. Что это, господа, уже не были ли ваши инструменты в Неаполе? Они что-то уж слишком гнусавят {98}. 1-й музыкант. Как так? Простофиля. Скажите, пожалуйста, это духовые инструменты? 1-й музыкант. Ну да, сударь, духовые. Простофиля. Значит, возле них висит хвост {99}. 1-й музыкант. Где это, сударь, висит хвост? Простофиля. Да возле многих мне известных духовых инструментов. Однако, господа, вот вам деньги! Генералу так нравится ваша музыка, что он от всей души просит вас перестать. 1-й музыкант. Хорошо, сударь, мы больше не будем играть. Простофиля. Если у вас есть такая музыка, которой не слышно, играйте с богом. Ведь, как говорят, слушать музыку толпа не очень любит {100}. 1-й музыкант. У нас нет такой музыки, сударь. Простофиля. В таком случае спрячьте дудки в сумки, ибо мне пора идти. Ступайте. Аминь, аминь, рассыпьтесь, проваливайте! Музыканты уходят. Кассио. Послушай, мой честный друг. Простофиля. Нет, послушаю я, а не ваш честный друг {101}. Кассио. Сделай милость, брось свои каламбуры. Вот тебе один ничтожный золотой. Если та дама, которая состоит при жене генерала, встала, скажи ей, что некто Кассио молит ее оказать ему небольшую милость - поговорить с ним. Ты это сделаешь? Простофиля. Она уже встала. И если она направится сюда, я сделаю вид, что сообщаю ей {102}. Кассио. Пожалуйста, мой добрый друг. Простофиля уходит. Входит Яго. Час добрый, Яго! Яго. Итак, вы не ложились? Кассио. Ну конечно, нет; ведь уже рассвело, когда мы расстались. Я осмелился, Яго, послать за вашей женой. Я буду просить ее, чтобы она доставила мне доступ к добродетельной Дездемоне. Яго. Я сейчас же пришлю ее к вам. И я придумаю способ удалить мавра, чтобы вам было свободнее поговорить и обделать дело. Кассио. Покорно благодарю вас. Яго уходит. Я не знавал более доброго и честного флорентинца {103}. Входит Эмилия. Эмилия. С добрым утром, добрый лейтенант! Я сожалею о том, что вы впали у генерала в немилость. Но все, конечно, уладится. Генерал и его жена сейчас говорят об этом, и она горячо заступается за вас; мавр возражает, что тот, кого вы ранили, пользуется большой известностью на Кипре и имеет здесь большие связи и что благоразумие требовало удалить вас. Но он уверяет, что любит вас и что, кроме любви к вам, ему не нужно другого ходатая, чтобы ухватиться за первый подходящий случай и вернуть вам ваше место. Кассио. Однако, прошу вас, - если вы считаете это удобным и если это возможно сделать, - дайте мне возможность несколько минут поговорить наедине с Дездемоной. Эмилия. Пожалуйста, войдите. Я проведу вас туда, где вам никто не помешает высказаться откровенно. Кассио. Я вам премного обязан. Уходят. СЦЕНА 2 Комната в замке. Входят Отелло, Яго и офицеры. Отелло. Яго, отдай эти письма капитану корабля и передай через него мой почтительный привет сенату. Я буду находиться на укреплениях; приходи ко мне туда. Яго. Хорошо, мой добрый господин, я все исполню. Отелло. Что касается этой фортификации, господа, - осмотрим ее? Офицеры. Мы следуем за вами, ваша милость. Уходят. СЦЕНА 3 В саду замка {104}. Входят Дездемона, Кассио и Эмилия. Дездемона. Будь уверен, добрый Кассио, я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе. Эмилия. Постарайтесь, добрая госпожа. Уверяю вас, мой муж так огорчен этим, как будто он сам был на месте Кассио. Дездемона. О, это честный малый! Не сомневайтесь, Кассио, я сделаю так, что вы и мой господин станете такими же друзьями, какими были прежде. Кассио. Милостивая госпожа, что бы ни случилось с Микаэлем Кассио, он прежде всего - ваш преданный слуга. Дездемона. Я знаю это и благодарю вас. Вы любите моего господина, вы давно его знаете. Не сомневайтесь в том, что он отдалился от вас лишь настолько, насколько этого потребуют политические соображения. Кассио. Так, госпожа. Но эта политика может затянуться надолго, найти новые поводы в мелочах повседневной жизни {105}, укрепиться благодаря обстоятельствам, а между тем я буду отсутствовать, место мое будет занято другим и генерал позабудет мою любовь и службу. Дездемона. Этого не будет. При Эмилии ручаюсь тебе в том, что ты снова получишь должность лейтенанта. Будь уверен, что если я даю обет дружбы, я держу свое слово до последней буквы. Я не дам покоя моему господину; я не дам моему соколу спать, пока он не станет ручным {106}; я буду говорить, пока он не потеряет терпения, постель его станет школой, обеденный стол исповедальней; во все, за что бы он ни принялся, я прибавлю просьбу за Кассио. Поэтому будь весел, Кассио. Твой ходатай скорее умрет, чем откажется от твоего дела. Эмилия. Госпожа, вот идет мой господин. Кассио. Госпожа, я ухожу. Дездемона. Зачем, же, останься и послушай, как я буду говорить. Кассио. Нет, не теперь, госпожа. Мне не по себе, и я сейчас не способен действовать в интересах собственного дела. Дездемона. Хорошо, поступайте, как хотите. Кассио уходит. Входят Отелло и Яго. Яго. Ха! Это мне не нравится. Отелло. Что ты говоришь? Яго. Ничего, генерал... Но если... Я, право, не знаю... Отелло. Не Кассио ли сейчас расстался с моей женой? Яго. Кассио, генерал? Нет, конечно, я никак не думаю, чтобы он стал удаляться крадучись, с таким виноватым видом при вашем приближении. Отелло. Мне кажется, что это был он. Дездемона. Что случилось, господин мой? Я говорила здесь с просителем, с человеком, который томится тем, что вы недовольны им. Отелло. С кем же это? Дездемона. Как с кем? Да с вашим лейтенантом, с Кассио. Мой добрый господин, если во мне есть хоть сколько-нибудь благодатной силы, чтобы влиять на вас, примиритесь с ним сейчас же. Ибо, если он не один из тех, которые искренне любят вас, если он совершил проступок не благодаря заблуждению, а по злому умыслу, значит я не умею распознать честное лицо. Прошу тебя, вороти его. Отелло. Это он вышел сейчас отсюда? Дездемона. Ну да, он. Такой приниженный, что он оставил мне часть своей скорби, и я страдаю вместе с ним. Любовь моя, позови его, чтобы он вернулся. Отелло. Нет, не сейчас, сладостная Дездемона {107}; когда-нибудь в другой раз. Дездемона. А это будет скоро? Отелло. Ради вас, моя сладостная, я приближу срок. Дездемона. Этим вечером за ужином? Отелло. Нет, не этим вечером. Дездемона. В таком случае завтра за обедом? Отелло. Я не буду обедать дома. У меня назначена встреча в крепости с офицерами. Дездемона. Ну, так, значит, завтра вечером или во вторник утром, во вторник в полдень или вечером, в среду утром, - прошу тебя назначить время. Но пусть оно не превысит трех дней. Право, он полон раскаяния. Да и весь проступок его, - хотя и говорят, что на войне нужно выбирать лучших два примера, - по мнению людей непосвященных, едва ли заслуживает выговора даже с глазу на глаз. Когда же можно будет прийти ему? Скажи мне, Отелло. Я дивлюсь всей душой. Разве я отказала бы вам или стояла бы, как вы сейчас, в нерешительности, если бы вы меня о чем-нибудь просили? Как, Микаэль Кассио, который приходил вместе с вами сватать вас за меня? И часто, когда я дурно о вас отзывалась, вступался за вас. Сколько усилий приходится тратить, чтобы вернуть ему его место! Поверьте мне, я могла бы много сделать... Отелло. Прошу тебя, довольно. Пусть приходит, когда захочет. Я не хочу тебе ни в чем отказывать. Дездемона. Да разве я что-нибудь выпрашиваю? Ведь это то же самое, как если бы я просила вас носить перчатки, есть питательные кушанья, одеваться потеплее, - словом, сделать что-нибудь полезное для вас же самих. Нет, когда у меня будет просьба, которой я захочу испытать вашу любовь, она будет касаться важного дела и будет ужасно трудной для исполнения. Отелло. Я не хочу тебе ни в чем отказывать. Поэтому и ты исполни мою просьбу: оставь меня на несколько минут наедине с самим собой. Дездемона. Мне ли отказать вам? Нет! Прощайте, мой господин. Отелло. Прощай, моя Дездемона. Я сейчас приду к тебе. Дездемона. Эмилия, пойдем. Поступайте так, как вздумаете. Что бы вы ни решили, я вам послушна. (Уходят с Эмилией.) Отелло. Дивное создание! Да погибнет моя душа, но я тебя люблю! И если я разлюблю тебя, вернется снова хаос. Яго. Мой благородный господин... Отелло. Что ты говоришь, Яго? Яго. Когда вы искали руки госпожи моей, Микаэль Кассио знал о вашей любви? Отелло. От начала и до конца. Почему ты спрашиваешь? Яго. Лишь для того, чтобы подтвердить свою мысль. Без всякого злого умысла. Отелло. Какую мысль, Яго? Яго. Я не думал, что он был знаком с нею. Отелло. О да! И не раз бывал посредником между нами. Яго. В самом деле? Отелло. В самом деле? Да, в самом деле, - ты разве что-нибудь видишь в этом? Разве он не честен? Яго. Честен, господин мой? Отелло. Честен? Да, честен? Яго. Насколько мне известно, господин мой. Отелло; Ты хочешь этим что сказать? Яго. Что сказать, господин мой? Отелло. "Что сказать, господин мой!" Клянусь небом, он вторит мне, как будто в мыслях его скрывается чудовище, слишком отвратительное, чтобы показать его. В твоих словах подразумевается что-то. Я слышал, как ты только что сейчас сказал, что это тебе не нравится, когда Кассио отошел от моей жены. Что тебе не понравилось? И когда я сказал, что он был посвящен в тайну моей любви к Дездемоне и знал все подробности моего ухаживания, ты воскликнул: "В самом деле?" - и нахмурил и свел брови, как будто в эту минуту ты замкнул в мозгу какую-то ужасную мысль. Если ты любишь меня, покажи мне эту мысль. Яго. Мой господин, вы знаете, что я люблю вас. Отелло. Думаю, что любишь. И так как я знаю, что ты исполнен любви и честности и взвешиваешь свои слова, прежде чем высказать их, тем более пугают меня твои недомолвки. У лживых, вероломных плутов - это обычная проделка. Но у честного человека такие недомолвки - тайные доносы {108}, идущие от сердца, над которым не властвует страсть. Яго. В отношении Микаэля Кассио я готов поклясться, что считаю его честным человеком. Отелло. Я тоже так считаю. Яго. Люди должны быть такими, какими кажутся. А те, которые не таковы, какими кажутся, лучше бы они такими не казались. Отелло. Конечно, люди должны быть такими, какими кажутся. Яго. Ну вот, поэтому-то я и думаю, что Кассио честный человек. Отелло. Нет, тут кроется что-то большое. Прошу тебя, говори со мной, как со своими мыслями, передай весь ход твоих размышлений и найди худшие слова для худших мыслей. Яго. Мой добрый господин, простите меня. Хотя я по долгу и подвластен вам в делах службы, я не подвластен в том, в чем даже рабы свободны. Высказать свои мысли? Но предположим, что они подлы и лживы? Ведь где найти такой дворец, куда бы порой не проникала гнусность? Чье сердце так чисто, чтобы в нем не участвовали в сессиях и судебных заседаниях {109} нечистые помыслы вместе с законными размышлениями? Отелло. Ты становишься заговорщиком против своего друга, Яго, если, думая, что его обидели, скрываешь от его слуха свои мысли. Яго. Прошу вас, - ведь я, возможно, ошибаюсь в своей догадке, так как, признаюсь, у меня от природы проклятая склонность следить за преступлениями, и часто моя подозрительность видит проступки там, где их не существует, - прошу вас, чтобы вы пока что, по мудрости своей, не обращали внимания на слова человека, который так несовершенно строит предположения; и не смущайтесь его случайными и непроверенными наблюдениями. Не послужило бы на пользу вашему спокойствию и не было бы вам на благо, не было бы достойно меня как мужчины, моей честности, не было бы мудрым с моей стороны, если бы я открыл вам мои мысли. Отелло. Что ты хочешь этим сказать? Яго. Доброе имя для мужчины и женщины, мой дорогой господин, - самое первое сокровище души. Тот, кто крадет мой кошелек, крадет хлам. Это сущий пустяк. Кошелек был моим, теперь принадлежит ему, а до того был рабом тысяч. Но тот, кто ворует у меня доброе имя, - крадет у меня то, что не обогащает его, но воистину обращает меня в бедняка. Отелло. Клянусь небом, я непременно узнаю твои мысли! Яго. Вы не смогли бы этого сделать, если бы держали мое сердце в своей руке; и не сделаете этого, пока я храню его в моей груди. Отелло. Ха! Яго. О, остерегайтесь, господин мой, ревности. Это зеленоглазое чудовище, которое издевается над своей жертвой {110}. Тот рогоносец живет в блаженстве, который сознает то, что выпало ему на долю, и не любит своей обидчицы. Но, о, каково же считать проклятие минуты жизни тому, кто обожает, но сомневается, подозревает, но сильно любит! Отелло. О, это бедствие! Яго. Тот, кто беден, но доволен, - богат, вполне достаточно богат. Но и безграничные богатства бесплодны, как зима, для того, кто вечно боится стать бедняком. Благие небеса, сохрани души всех сынов моего рода от ревности! Отелло. Зачем, зачем это так?.. Ты думаешь, что я буду жить ревностью, вечно следуя за изменениями луны новыми подозрениями? Нет. Начата сомневаться - значит принять решение. Считай меня козлом, если я обращу деятельность своей души на пустые, раздутые подозрения, на которые ты намекаешь. Меня не сделать ревнивым, если сказать, что жена моя красива, ест с удовольствием {111}, любит общество, свободна в речах, хорошо поет, играет на музыкальных инструментах и танцует. Там, где есть добродетель, эти качества лишь увеличивают ее. Тоже и то, что сам я беден достоинствами, не возбудит во мне ни малейшего опасения, ни сомнения в ее верности. Ведь у нее были глаза, и она сама выбрала меня. Нет, Яго: я должен увидеть, прежде чем усомниться; усомнившись - доказать, а когда доказано, остается сделать только одно, не больше - разом прочь и любовь и ревность. Яго. Я этому рад. Теперь я могу откровенней показать вам мою любовь и преданность. Поэтому выслушайте то, что я считаю своим долгом высказать вам. Я пока что не говорю о доказательствах. Следите за вашей женой. Наблюдайте за ней, когда она будет с Кассио. Наблюдайте без ревности, но и без излишней уверенности. Я не хотел бы, чтобы вы, человек свободной и благородной души, из-за вашего благодушия были обмануты. Следите за тем, чтобы этого не случилось. Я хорошо знаю нравы нашей страны {112}: в Венеции только небо видит проделки, которые они не осмеливаются показывать мужьям. Совесть их, в лучшем случае, состоит не в том, чтобы не делать, но чтобы скрывать. Отелло. Неужели это так? Яго. Она обманула отца, выйдя за вас замуж. Когда она делала вид, что дрожит и боится вашего вида, тогда-то она вас особенно сильно любила. Отелло. Да, это правда. Яго. Ну, вот я и говорю! Она, такая еще молодая, сумела притвориться и отвести отцу глаза, - ведь он думал, что это колдовство... Но я достоин порицания. Покорно прошу вас простить меня за то, что я вас слишком люблю. Отелло. Я тебе обязан навсегда. Яго. Я замечаю, что это немного смутило вас. Отелло. Нисколько, нисколько. Яго. Честное слово, боюсь, что да. Надеюсь, вы сочтете, что сказанное мной было сказано из любви к вам. Но я вижу, что вы взволнованы. Я должен просить вас не насиловать смысла моих слов, не делать из них более существенных выводов и не вкладывать в них чего-нибудь большего, чем подозрение. Отелло. Хорошо. Яго. Если бы вы это сделали, господин мой, моя речь привела бы к таким гадким последствиям, которых я и в мыслях не имел. Кассио - мой достойный друг. Мой господин, я вижу, что вы взволнованы. Отелло. Нет, не очень... Я вполне уверен в том, что Дездемона честна. Яго. Пусть долго живет она в таком случае! И вы живите долго за то, что так думаете! Отелло. И, однако, как же это природа, изменяя самой себе... Яго. Да, в этом-то и все дело. Ведь, говоря с вами откровенно, не ответить взаимностью многим искателям ее руки, ее соотечественникам, одинакового с ней цвета, равным ей по знатности, наперекор тому, к чему природа всегда стремится {113}, - фу!.. От этаких разит порочным желанием, гнусной извращенностью, противоестественными мыслями... Но, простите меня, я не утверждаю этого определенно о ней. Хотя я и боюсь, как бы она, вновь подчинившись здравому смыслу, не начала сравнивать вашу внешность с внешностью ее соотечественников и - что возможно - раскаялась бы. Отелло. Прощай, прощай! Заметишь еще что-нибудь - сообщи мне. Устрой так, чтобы и жена твоя наблюдала. Оставь меня, Яго. Яго. Мой господин, позвольте откланяться, Отелло. Зачем я женился? Этот честный малый, несомненно, видит и знает больше, гораздо больше, чем говорит. Яго. Мой господин, прошу вас разрешить мне просить вашу милость не углубляться в это дело. Предоставьте все времени. Хотя и следовало бы вернуть Кассио его должность, ибо, конечно, он исполняет ее весьма умело, - однако, если вы его отдалите на некоторое время, вы тем самым лучше сможете наблюдать и его и те средства, к которым он прибегает. Замечайте, будет ли ваша жена настаивать на возвращении ему должности с упорной и пылкой настойчивостью. Это многое обнаружит. А между тем думайте, что/'я уж чересчур поддался страхам, - а у меня есть серьезные основания опасаться, что я уж слишком им поддался, - и считайте ее невинной, умоляю вашу милость. Отелло. Будь уверен в моем умении владеть собой. Яго. Еще раз позвольте откланяться. (Уходит.) Отелло. Этот малый исключительно честен, опытной душой он понимает все оттенки человеческих отношений. Если я найду доказательство тому, что сокол мой дичится и не поддается учению, хотя путы его и сделаны из самых крепких жил моего сердца {114}, - свистну и пущу его по ветру {115}: пусть питается тем, что пошлет ему судьба. Быть может, оттого, что я черен и не владею даром приятной речи, как опытные волокиты, или оттого, что я перевалил в долину лет, хотя и не настолько, - она ушла, я обманут, и утешением мне должно быть презрение к ней. О проклятие брака! Оно - в том, что мы получаем право назвать своими эти нежные создания, но не желания их! Я бы предпочел быть жабой и питаться испарениями темницы, чем представить то, что люблю, уголок для других. Но таково уже несчастие знатных людей, - у них меньше преимуществ, чем у людей низшего состояния; таков уж их удел, неизбежный, как смерть: этот рогатый недуг предопределен нам от самого рождения. Дездемона идет. Если она лжива, - о, тогда значит, небо посмеялось над самим собой! Я не верю этому! Входят Дездемона и Эмилия. Дездемона. Что случилось, мой дорогой Отелло? Обед готов, и знатные жители острова, которых вы пригласили, ждут вас. Отелло. Я виноват. Дездемона. Почему вы говорите так тихо? Вы нездоровы? Отелло. У меня болит лоб, вот здесь {116}. Дездемона. Ей-богу, это от бессонницы. Это сейчас же пройдет, позвольте только покрепче перевязать ваш лоб; в течение часа и следа не останется. Отелло. Ваш платок слишком мал, не надо его. (Отстраняет платок, она его роняет.) Пойдемте вместе. Дездемона. Мне очень жалко, что вам нездоровится. Отелло и Дездемона уходят. Эмилия. Я рада, что нашла этот платок. Это был первый подарок ей на память от мавра. Мой своенравный муж сотню раз приставал ко мне с просьбой украсть его; но она так любила этот знак его любви, ибо он заклинал ее вечно его хранить, что она всегда носит этот платок при себе, целует его и говорит с ним. Я закажу платок с таким же узором и подарю его мужу. Только небо знает, что он хочет с ним сделать, я этого не знаю. Я поступаю так только для того, чтобы удовлетворить его прихоть. Входит Яго. Яго. Ну что? Что вы здесь делаете одна? Эмилия. Не ругайтесь. У меня для вас есть вещица. Яго. Вещица для меня? Вещь обычная... Эмилия. А? Яго. Иметь глупую жену. Эмилия. Ах, вот как, и это все? А что вы мне дадите за этот платок? Яго. Какой платок? Эмилия. Какой платок? Да тот самый, первый дар мавра Дездемоне, тот самый, который вы так часто просили меня украсть. Яго. И ты его у нее украла? Эмилия. Честное слово - нет. Она уронила его по небрежности, а я, находясь здесь и воспользовавшись случаем, его подняла. Посмотрите, вон он. Яго. Молодец девка! Отдай его мне. Эмилия. Что вы хотите с ним сделать, если так серьезно настаивали, чтобы я выкрала его? Яго. А какое вам дело? (Вырывает у нее платок.) Эмилия. Если это не для какой-нибудь важной цели, отдайте мне его. Бедная госпожа, она сойдет с ума, когда хватится и не найдет его. Яго. Молчите о том, что вы нашли платок. Он мне нужен. Ступайте, оставьте меня. Эмилия уходит. Я оброню этот платок в квартире Кассио, пусть он его найдет. Безделицы, легкие, как воздух, - для ревнующих подтверждения столь же убедительные, как доводы священного писания. И этот платок может подействовать. Мавр уже меняется под влиянием моего яда. Опасные подозрения по самой природе своей - яды, которые сначала едва ли не приятны, но, начиная понемногу воздействовать на кровь, горят, как рудники серы. Входит Отелло. Я так и говорил. Смотрите, вот он идет! Ни мак, ни мандрагора {117}, ни все снотворные снадобья, которые существуют в мире, не возвратят тебе того сладкого сна, которым ты еще вчера владел. Отелло. Ха! Не верна мне? Яго. Что с вами, генерал? Довольно думать об этом. Отелло. Прочь! С глаз долой! Ты вздернул меня на дыбу. Клянусь, лучше быть во многом обманутым, чем немного знать об обмане. Яго. Ну что вы, мой господин! Отелло. Разве я ощущал похищенные ею у меня и проводимые ею в похоти часы? Я этого не видел, не думал об этом, это мне не причиняло вреда. Я хорошо спал ночью, много ел, был свободен духом и весел. Я не находил поцелуев Кассио на ее губах. Тот, кто ограблен, если он не хватится того, что у него украли, пусть только не знает о грабеже, - не ограблен ни в чем. Яго. Мне очень жаль, что я это слышу. Отелло. Я был бы счастлив, если бы весь лагерь, саперы {118} и все остальные солдаты вкусили ее сладостного тела, лишь бы я не знал об этом. О, теперь навек прощай, спокойный дух! Прощай, душевное довольство! Прощайте, пернатые войска и великие войны, превращающие честолюбие в доблесть! О, прощай, прощай, ржущий конь {119} и звонкая труба, возбуждающий дух барабан, пронзительная флейта, царственное знамя и все достоинства - великолепие, пышность и блестящий церемониал славных войн! И вы, о смертоносные орудия, чьи грубые глотки подражают ужасным громам бессмертного Юпитера, прощайте! То, что было деятельностью Отелло, ушло навсегда! Яго. Возможно ли, мой господин? Отелло. Негодяй, ты обязан доказать, что жена моя шлюха, ты обязан! Дай мне наглядное доказательство. Или, клянусь бессмертной душой человека, тебе бы лучше родиться псом, чем отвечать моему пробужденному гневу! Яго. Уже до этого дошло? Отелло. Сделай так, чтобы я увидел. Или по крайней мере докажи так, чтобы в доказательстве не было ни петли, ни крючка, где бы прицепить сомнение. Иначе - горе тебе! Яго. Мой благородный господин!.. Отелло. Если ты клевещешь на нее и подвергаешь пытке меня, не молись больше никогда, отрекись от совести, громозди злодейства на злодейства, совершай дела, от которых заплачет небо и которым изумится земля, ибо ничего большего, чем это, ты не можешь прибавить на погибель своей души. Яго. О милосердие божье! Помилуй меня, о небо! Или вы не человек? Есть ли у вас душа и чувства? Господь с вами! Увольте меня со службы. О несчастный глупец, доживший до того, что твоя честность стала пороком! О чудовищный мир! Смотри, смотри, о мир, - небезопасно быть прямым и честным. Благодарю вас за этот урок. Отныне я больше не буду любить друзей, раз любовь порождает такое оскорбление. Отелло. Нет, не уходи. Ведь ты как будто должен быть честным человеком. Яго. Мне следовало бы быть умным человеком, ибо честность - дура и теряет то, чего добивается. Отелло. Клянусь миром, я думаю, что моя жена честна, и думаю, что она нечестна; я думаю, что ты прав, и думаю, что ты не прав. Я должен иметь какое-нибудь доказательство. Ее имя, прежде чистое в свежести своей, как лик Дианы, теперь запачкано и черно, как мое лицо. Если есть на свете веревки и ножи, яд, огонь или удушливые пары, я этого не потерплю. Как хотел бы я убедиться! Яго. Я вижу, сударь, вас пожирает страсть. Я раскаиваюсь, что поселил ее. Вы хотели бы получить доказательства? Отелло. Хотел бы?.. Нет, я их получу! Яго. Вы можете их получить. Но как? Какие доказательства, мой господин? Или вам хотелось бы подглядывать и грубо глазеть на то, как она совокупляется? Отелло. Смерть и проклятие!.. О!.. Яго. Потребовалось бы много времени, и очень трудно найти случай, чтобы подсмотреть их, когда они представят это зрелище. Пусть будут они прокляты, если глаза смертных, кроме их собственных глаз, увидят их лежащими вдвоем. Что же делать? Как быть? Что мне сказать? Где доказательство? Невозможно, чтобы вы это увидали, если бы они были даже возбужденными, как козлы, горячими, как обезьяны, похотливыми, как волки во время течки, и глупыми и грубыми, как пьяные невежды. Но, однако, послушайте: если доказательства, основанные на убедительных косвенных уликах, ведущих прямо к дверям истины, смогут убедить вас, вы можете их получить. Отелло. Предоставь живое доказательство ее неверности. Яго. Мне не по душе это поручение. Но, поскольку я так далеко зашел в этом деле, подстрекаемый глупой честностью и любовью, пойду и далее. Недавно я ночевал рядом с Кассио. Страдая от зубной боли, я не мог заснуть. Есть люди, которые столь распущенны и так мало владеют своей душой, что во сне