е тема затрагивает этот самый, кажущийся кое-кому злополучным, "вопрос". Своей очереди у кулис англо-американской литературоведческой науки ожидает и Величайший из Писателей и Путешественников, Князь Поэтов, Неутомимый Скороход из Одкомба Томас Кориэт, поддерживаемый под руку ухмыляющимся Водным Поэтом Его Величества. Им тоже есть что рассказать своим потомкам... Колокол звонил по Шекспиру Разгадка прототипов Голубя и Феникс позволяет нам сделать следующий, заключительный шаг в постижении смысла и значения книги Честера как важнейшего, поистине золотого ключа к "шекспировской тайне". Ибо тайна Великого Барда - это прежде всего тайна необыкновенной четы Рэтлендов. 26 июня 1612 года в Кембридже после долгих мучений погасла "догоравшая свеча", перестало биться сердце "благородного и храброго друга", воина, путешественника, поэта и драматического писателя, "эликсира всех шуток", необычайного человека, сочетавшего в себе высокую мудрость, разносторонние знания и дарования с эксцентричными чудачествами, падуанского студента и однокашника Розенкран-ца и Гильденстерна, первого из "поэтов Бельвуарской долины", предпочитавшего, однако, "быть поэтом, чем носить это имя", "чистого Голубя" честеровского сборника. Теперь мы знаем больше об этой трагической жизни, ибо воистину то была высокая трагедия, тщательно скрытая от любопытных глаз за шутовскими масками, за покровом тайны. Через несколько дней после его загадочных похорон покончила с собой его поэтическая подруга, его "чистая дева Мариан", - дочь Феникса и сама Феникс, предмет обожания Бомонта и Овербери, "прекрасная Чарис" Бена Джонсона, бывшая, однако, только "видимостью жены Голубя". Перед этим она подготавливает все к тому, чтобы по возможности "сохранить кровь Голубя", чтобы "из их пепла мог восстать новый Феникс" - их творческое наследие, оставляемое на поучение и изумление этому миру. Она рассказывает, как ее друг принял свое последнее испытание: "Раскинув свои крылья повсюду, он продолжает смеяться..." Феникс видит, как мысль ее друга, и на смертном одре не расставшегося с лукавой улыбкой, обретает могучие крылья, отправляясь "учить этот испорченный мир" слушать голос Истины и видеть Прекрасное. "И я надеюсь, что это восстающее Создание Будет владеть всем, сотворенным нами обоими... О, приобщи меня к своей славе!" Неизвестный тоже пишет об ожидаемом появлении нового Феникса, который представляется ему необычайной "живой урной". "Мы построим себе убежище в сонетах..." Они не хотели другого памятника! И Джон Марстон настойчиво, снова и снова - точно боясь, что мы не поймем его или поймем неправильно, - описывает это Совершенство, оставленное бельвуарской четой, - их гениальные творения, представшие перед "поэтами Бельвуарской долины", когда Голубь и Феникс ушли в другой мир. Вспомним, что при их жизни более половины шекспировских произведений еще не были известны; они были доработаны и печатались только к десятой годовщине смерти Рэтлендов. Но не все. Об этом свидетельствуют не только так называемые сомнительные пьесы, которые потом попытались ввести в шекспировский канон издатели Третьего фолио. Об этом говорят и помещенные Честером после своей поэмы поэтические произведения, специально обозначенные им как "созданные Пафосским Голубем для прекрасной Феникс". Я уже говорил в первой главе, что в нашем столетии некоторые литературоведы обратили внимание на это собрание блестящих акростихов, в которых видна уверенная рука мастера, превосходящего в своем поэтическом искусстве всех других авторов, представленных в честеровском сборнике, - лучших английских поэтов того времени. И что больше всего вызывало удивление исследователей - поразительное сходство и многочисленные прямые совпадения в темах, образах, поэтическом языке этих "песен Голубя" с поэтическими строками Шекспира, и прежде всего - с его сонетами! Ничего подобного этим "совпадениям" в поэзии елизаветинцев не найдено. Недаром крупнейший знаток шекспировской поэзии Д.У. Найт, тщательно анализируя бесчисленные "шекспировские места" в "Песнях Голубя", поражался: "Это же чистый Шекспир!" {Я уже отмечал, что "Песни Голубя" являются во многих отношениях более "шекспировским" поэтическим материалом, чем поэма "Феникс и Голубь", хотя под последней напечатано имя Шекспира.}. Но кто же в то время мог писать с такой подлинно шекспировской силой, с таким поэтическим мастерством, так по-шекспировски видеть и переживать те же самые жизненные коллизии (достаточно необычные) и выражать свое видение и свои мысли шекспировскими словами и образами, кроме самого Великого Барда, руку которого мы знаем не только по ранним поэмам на классические сюжеты, но и по его сонетам и "Страстному пилигриму"? Поэтому Найт после долгих раздумий пришел к осторожному выводу, что Шекспир, поместив в сборник свою поэму "Феникс и Голубь", вероятно, не ограничился этим, но приложил руку и к некоторым разделам честеровской поэмы, а особенно заметно - к "Песням Голубя". Других объяснений этому феномену, насколько мне известно, никто еще предложить не смог. И только теперь мы можем сказать и гораздо более определенно: прекрасные акростихи бельвуарского Голубя - это действительно шекспировская поэзия, потому что за маской "Уильям Потрясающий Копьем" скрывались именно Голубь и Феникс. Человечество обретает новое богатейшее собрание поэтических произведений Шекспира, носящих на себе ясную и неоспоримую печать шекспировского гения, продолжающих и развивающих мотивы и образы шекспировских сонетов ("Песни" по многим признакам написаны позднее сонетов). "Песни Голубя" - ключ к сонетам, над поисками которого билось не одно поколение шекспироведов, ключ к сердцу Шекспира. 34 страницы неизвестных ранее шекспировских стихотворений - и каких стихотворений! Это - только часть того великолепного наследия, шекспировского наследия, которое оказалось в руках друзей Голубя и Феникс после их ухода из жизни. Теперь мы знаем, что смерть Великого Барда не прошла незамеченной английскими писателями и поэтами! Они почтили память тех, кто был Шекспиром, и сделали это в книге, окутанной хитроумно сотканной завесой, достойной таких мастеров творческой конспирации, как Роджер и Елизавета Рэтленд. И Хор Поэтов - лучших поэтов Англии - прощается с бельвуарской четой - "Уильямом Потрясающим Копьем", прощается в строках, "исполненных смысла, скрытого от непосвященной толпы". Но если честеровский сборник - это скорбный отклик на трагическую смерть, тайное прощание с Уильямом Шекспиром, то правомерно задать вопрос: что же тогда представляет из себя прекрасная поэма, известная под данным ей в прошлом веке названием "Феникс и Голубь" и в наше время привычно причисляемая к шекспировским произведениям (хотя в прошлом, как мы знаем, на этот счет неоднократно высказывались и обосновывались серьезные сомнения)? Ведь в книге Честера под поэмой стоит имя Шекспира, - как совместить этот факт с тем, что в ней оплакивается смерть тех, кто творил под этим именем? Однако вспомним, как расположена эта поэма в честеровском сборнике. Первая ее часть напечатана на двух страницах, без заголовка (единственное произведение во всей книге!) и без подписи. Вторая часть - "Плач" - занимает отдельную страницу, снабжена отдельным заголовком и является реквиемом по умершим Голубю и Феникс. Вверху и внизу текста "Плача" - бордюрные рамки, под последней строкой - имя "Уильям Шекспир" (напечатано через дефис, что подчеркивает его смысловое значение: Shake-speare - Потрясающий Копьем). Отсутствие заголовка перед первой частью вызвано отнюдь не тем, что для него не хватило места - одну-две строфы можно было легко перенести на следующую страницу. Но составитель демонстративно не сделал этого, и причина нам теперь понятна: отсутствие заголовка перед обращением к участникам похоронной процессии и особое оформление "Плача" не случайны, а функциональны - таким путем это произведение (или произведения) выделено как главное, ключевое в сборнике, посвященном Голубю и Феникс. Траурная поэма попала в книгу Честера отнюдь не по недоразумению, как это можно иногда слышать от тех западных шекспироведов, кто сам эту книгу прочитать не удосужился! Р. Шахани, Э. Гарнет и другие исследователи, считавшие, что поэма не принадлежит Шекспиру (и действительно, она не похожа ни на одно из его поэтических произведений или поэтических текстов в пьесах), склонялись к тому, что она написана Джоном Флетчером. В пользу такого заключения говорит в первую очередь анализ "Плача", который по своей поэтической форме, языку чрезвычайно - почти буквально - близок к нескольким строфам, написанным Флетчером в 1616 и 1621 годах. Эта близость не случайна. Джон Флетчер, дописавший неоконченного шекспировского "Генриха VIII", "Двух знатных родичей" {Пьеса относится к так называемым сомнительным по своей принадлежности Шекспиру.}, а возможно, и некоторые другие пьесы, один из "поэтов Бельвуарской долины", - наиболее вероятный автор поэмы "Феникс и Голубь". Помещенный на отдельной странице, обрамленный рамками наподобие сегодняшних некрологов, "Плач" - это действительно наконец-то найденный некролог, реквием по Шекспиру. И последняя строка рифмуется с именем "Шекспир", которое, таким образом, является частью поэтического текста, вливаясь в последнюю фразу: "То this urne let those repaire That are either true or faire For these dead Birds, sigh a prayer. William Shake-speare". Имя Уильяма Шекспира здесь - не подпись. Это скорбный вздох, стон того, кто пришел помолиться к урне с прахом Голубя и Феникс. Если применить современную пунктуацию и поставить в конце последней строки двоеточие, то окончательно открывается подлинный смысл этой строфы, этого реквиема, и наконец - всего честеровского сборника: "Об этих умерших птицах вздохнет молящийся: Уильям Шекспир" {*}. {* Возможны и иные объяснения появления имени Шекспира под "Плачем". Ведь кроме Рэтлендов были и другие люди, принимавшие то или иное участие в "шекспировском" творчестве (тот же Флетчер или Мэри Сидни-Пембрук), которые вполне могли подписаться этим именем, символизируя тем самым продолжение Игры и после смерти ее творцов и главных актеров. Что касается бескомпромиссных стратфордианцев, то они могут исходить из того, что Шакспер, который, как известно, весной 1613 года был в Бельвуаре и безусловно знал его недавно умершего хозяина (за это говорит и появление в "Гамлете" датских однокашников Рэтленда и другие убедительные факты), принял участие в книге, посвященной памяти графа и его жены. Такое объяснение будет сравнительно безболезненно вписываться в стратфордианскую биографию Великого Барда и не потребует от ее профессиональных сберегателей обязательной конфронтации с новой датировкой и идентификацией героев "Феникс и Голубя". Невзирая на то, что аспекты нашего исследования, связанные с "шекспировским вопросом", вряд ли окажутся для этой категории шекспироведов приемлемыми.} Бывший так долго неприступно-загадочным, честеровский сборник "Жертва Любви" и потрясающий реквием в нем - прощальная горестная песнь, пропетая "поэтами Бельвуарской долины" у свежей могилы подлинного Великого Барда - Роджера и Елизаветы Рэтленд. И всеведующее Провидение, похоже, давно позаботилось о том, чтобы Реквием о Великом Барде обрел достойное место среди его творений. Обычно "Феникс и Голубь", как и подобает реквиему, завершает собрания сочинений Уильяма Шекспира... Я подумал, что было бы хорошо закончить книгу проникновенным стихотворением Владимира Набокова, написанным еще в 1924 году. Один из крупнейших писателей и поэтов столетия, мыслитель и эрудит, Набоков, насколько мне известно, не занимался шекспироведческими штудиями и не писал трудов по "шекспировскому вопросу". Но, как может убедиться читатель, Набоков сумел увидеть облик подлинного Потрясающего Копьем (очень близкий портрету Рэтленда!), постигнуть его высокую Мысль и его Боль, его отрешенность от Суеты. Конечно, Набокову не были тогда известны факты о Елизавете Сидни-Рэтленд, о Мэри Сидни-Пембрук, об игре вокруг Томаса Кориэта, многие другие, открытые позже; за маской-именем Шекспира он различал лишь одного человека. Неточно его представление о характере отношений подлинного Автора с его "живой маской" - Шакспером. Ничего, никаких пьес, поэм или сонетов Шакспер не подписывал и подписывать не мог - ни за плату, ни как-либо еще. Однако это - детали; перед нами не научная статья, а поэтическое произведение. Поражает заключительная строка. Безусловно, Набоков не изучал честеровского сборника, не читал рассказа Феникс о том, как - с улыбкой - уходил из жизни ее Голубь. Но он увидел эту картину, увидел даже улыбку на губах умирающего! Через века, поколения, через моря слов Поэт открывает Поэта... Владимир Набоков ШЕКСПИР  Среди вельмож времен Елизаветы и ты блистал, чтил пышные заветы, и круг брыжей, атласным серебром обтянутая ляжка, клин бородки - все было, как у всех... Так в плащ короткий божественный запахивался гром. Надменно-чужд тревоге театральной, ты отстранил легко и беспечально в сухой венок свивающийся лавр и скрыл навек чудовищный свой гений под маскою, но гул твоих видений остался нам: венецианский мавр и скорбь его; лицо Фальстафа - вымя с наклеенными усиками; Лир бушующий... Ты здесь, ты жив - но имя, но облик свой, обманывая мир, ты потопил в тебе любезной Лете. И то сказать: труды твои привык подписывать - за плату - ростовщик, тот Вилль Шекспир, что Тень играл в "Гамлете", жил в кабаках и умер, не успев переварить кабанью головизну... Дышал фрегат, ты покидал отчизну. Италию ты видел. Нараспев звал женский голос сквозь узор железа, звал на балкон высокого инглеза, томимого лимонною луной на улицах Вероны. Мне охота воображать, что, может быть, смешной и ласковый создатель Дон Кихота беседовал с тобою - невзначай, пока меняли лошадей, - и, верно, был вечер синь. В колодце, за таверной, ведро звенело чисто... Отвечай, кого любил? Откройся, в чьих записках ты упомянут мельком? Мало ль низких, ничтожных душ оставили свой след - каких имен не сыщешь у Брантома! Откройся, бог ямбического грома, стоустый и немыслимый поэт! Нет! В должный час, когда почуял - гонит тебя Господь из жизни, - вспоминал ты рукописи тайные и знал, что твоего величия не тронет молвы мирской бесстыдное клеймо, что навсегда в пыли столетий зыбкой пребудешь ты безликим, как само бессмертие... И вдаль ушел с улыбкой.  * ПРИМЕЧАНИЯ *  Глава первая. ТАИНСТВЕННЫЕ ПТИЦЫ РОБЕРТА ЧЕСТЕРА  1 Lee S. A Life of Shakespeare. L., 1898, p. 184. 2 The Phoenix Nest, 1593. Ed. by H.E.Rollins. Cambridge (Mass.), 1931, reiss. 1969. 3 Brittons Bowre of Delight, 1591. Ed. by H.E.Rollins. Cambridge (Mass.), 1933. 4 Englands Helicon, ,1600, 1614. Ed. by H.Macdonald. L., 1949; Englands Parnassus 1600. Ed. by Ch.Crawford. Oxford, 1917; A Poetical Rhapsody 1601-1621. Ed. by H.E.Rollins. Cambridge (Mass.), 1931-1932. Vol. 1,2. 5 GrosartA.B. Robert Chester's Loves Martyr or Rosalin's Complaint. L., 1878. 6 Loves Martyr: or Rosalin's Complaint. Allegorically shadowing the truth of Love in the constant Fate of the Phoenix and the Turtle. A Poem enterlaced with much varietie and raritie; now first translated out of the venerable Italian Torquato Caeliano,by Robert Chester... Mar.: Mutare dominum not potest liber notus. London. Imprinted for E.B. 1601. (Орфография оригинала.) 7 The Anuals of Great Britain. Or a most excellent Monument, wherein may be scene all the antiquities of this Kingdome, to the satisfaction both of the Universities, or any other place stirred with Emulation of long continuance. Excellently figured out in a worthy Poem. London. Printed for Mathew Lownes. 1611. (Орфография оригинала.) 8 Cantoes Alphabet - wise to faire Phoenix made by the Paphian Dove. Cantoes Verbally written. 9 Knight G. W. The Mutual Flame. L., Methuen, 1955, p. 161-178. 10 Кроме честеровского сборника с этими стихотворениями можно ознакомиться в собраниях поэтических произведений Б.Джонсона, см.: Jonson В. The Complete Poems. Ed. by G.Parfitt. Penguin, 1975, p. 106, 107, 278, 341. 11 Halliwell J. 0. Some Account of Robert Chester's Loves Martyr or Rosalin's Complaint, a very rare volume published in the year 1601, including a remar-cable poem by Shakespeare. L., 1865. 12 Poems by Sir John Salusbury and Robert Chester. Ed.byC.Brown. L., 1913, 1914. 13 A new Variorum Edition of Shakespeare. Ed. by H.E.Rollins. Philadelphia, 1938. Vol. I. The Poems, p .583. 14 The Phoenix and the Turtle. A Survey of Scholarship by R.A. Underwood. Salzburg, 1974. 15 Matchett W. The Phoenix and the Turtle. Shakespeare's poem and Chester's Love's Martyr. L., Mouton, 1965. 16 Chambers E.K. William Shakespeare. A Study of Facts and Problems. Oxford, Clarendon Press, 1930. 17 Oxford Anthology: The Literature of Renaissance England. Ed. by J. Hollander, F. Kermode. Oxford, Univ. Press, 1973, p. 424. 18 Zesmer D.M. Guide to Shakespeare. N.Y., 1976, p. 88. 19 William Shakespeare. The Complete Works. General Editors Stanley Wells and Gary Taylor. Clarendon Press, 1994, p. 777-778. 20 Jonson's Conversations with Drummond, 1.150. - In: Jonson B. The Complete Poems, p. 465. 21 См.: Pollard A. W. Shakespeare's fight with the pirates. L., 1920, pp. ix-xii; Аникст A.A. Первые издания пьес Шекспира. М., 1974, с. 89-90. 22 Jonson's Conversations with Drummond, 1.1. - In: Jonson B. The Complete Poems, p. 206-207. 23 Dictionary of National Biography. L., 1893, vol. 36. 24 Примеры подобных ошибок можно видеть даже в таких весьма солидных работах, как: Fripp E.J. Shakespeare: Man and Artist. L., 1938, vol.1, p. 9; vol. 2, p. 230; BaldR.C. John Donne, a life. N.Y., Oxford, 1970, p. 203-205, и в цитировавшейся выше (прим. 15) книге У. Мэтчета - с. 173. Глава вторая. ДОЛГИЙ СПОР ВОКРУГ ГОРОДА СТРАТФОРДА-НА-ЭЙВОНЕ  1 Ежегодный библиографический выпуск научного издания Shakespeare Quarterly, публикуемый Шекспировской библиотекой Фолджера в Вашингтоне, перечисляет за 1988 год 4846 названий книг, статей, рецензий на всех языках мира, а за 1992 год - уже 5597. 2 См.: Шекспир. Библиография русских переводов и критической литературы на русском языке. 1748-1962. Сост. И.М. Левидова. М., 1964; Шекспир. Библиографический указатель русских переводов и критической литературы на русском языке. 1963-1975. Сост. И.М. Левидова. М., 1978; Шекспир. Библиографический указатель русских переводов и критической литературы на русском языке. 1976-1987. Сост. Ю.Г. Фридштейн. М., ВГБИЛ, 1989. 3 Шведов Ю. Ф. Вильям Шекспир. Исследования. М., 1977, с. 276-277. 4 Использованные Шекспиром источники перечислены в восьмитомнике Дж. Буллоу: Narrative and dramatic sources of Shakespeare. Ed. by G.Bullough. N.Y., Columbia Un. Press, 1957-1973. 5 Шенбаум С. Шекспир. Краткая документальная биография {Schoen-baum S. William Shakespeare. A compact documentary Life. N.Y., 1977). Пер. с англ. A.A-Аникста и АЛ.Величанского. М., 1985, с.310. 6 Там же, с. 386. 7 Венгеров С.А. Вильям Шекспир. Очерк. - В кн.: Шекспир. Полн. собр. соч., т.5. СПб., изд. Брокгауз - Ефрон, 1904, с. 460,464. 8 Аникст А.А. Шекспир. М., 1964, с. 274. 9 Морозов М.М. Шекспир. М., 1947, с. 232-233. 10 Смирнов А.А. Биографический очерк. - В кн.: Шекспир. Полн. собр. соч., T. I. M., 1957, с. 32. 11 Аникст А.А. Шекспир, с.91. 12 Akrigg G. Shakespeare and the Earl of Southampton. L., 1968. 13 Цит. по: Шенбаум С. Указ. соч., с. 212. 14 WeeverJ. Epigrams in the oldest cut and newest Fashion. 1599. Repr. 1911 by R.B.McK.errow, p. 75 - Ad Gulielmum Shakespeare. 15 Barnfield R. Remembrance of Some English Poets. L., 1598. 16 Meres F. Palladis Tamia. Wits Treasure. L., 1598. 17 Цит. по: Шенбаум С. Указ. соч., с. 387. 18 Wilson J.D. The Essential Shakespeare. Cambridge, 1932, p. 5-6. 19 Шенбаум С. Указ. соч., с. 392. 20 Wilson J.D. Op. cit., p. 6. 21 Шенбаум С. Указ. соч., с. 396. 22 Eupheme, 4. 23 Шенбаум С. Указ. соч., с. 396. 24 Harrison G. В. Introducing Shakespeare. N .Y., 1941. Preface. 25 Dickens Ch. Letter to W.Sandys. 13.6.1847. - The Letters of Charles Dickens, edited by his sister-in-law and his eldest Daughter. Leipzig, B.Tauch-nits, 1880, vol. l,p. 190. 26 Bacon D.S. The philosophy of the plays of Shakespeare. N.Y., 1856. Reiss. N.Y.,1970. 27 Бэкон Ф. О достоинстве и предназначении наук, кн. 6. - Сочинения, т. 1.М., 1977, с. 215. 28 Стороженко Н.И. Шекспир - бэконовский вопрос. - В кн.: Шекспир. Поли. собр. соч., т.5. Изд. Брокгауз - Ефрон, с. 497-515. 29 См.: EdelL. The Life of Henry James. Vol. 2. Penguin, 1977, p. 475. 30 Lee S. A Life of William Shakespeare. L., 1898. 31 Chambers E.K. William Shakespeare. A Study of Facts and Problems. 32 Dembhn C. Lord Rutland est Shakespeare. P., 1912; L'Auteur d'Hamlet et sa Monde. P.,1913. 33 Луначарский А. В. О театре и драматургии. Т.2. M., 1958, с. 425-426. 34 Аксенов И.А. Шекспир. M., 1937, с.251, 267. 35 Коган П. С.Вильям Шекспир. M., 1931, с.71,18. 36 Смирнов А.А. Предисловие к пьесе М. Жижмора "Шекспир. (Маска Рэтленда)". M., 1932, с.6,7,8-9. 37 Looney J. Т. Shakespeare identified in Edward de Vere, 17-th Earl of Oxford. N.Y., 1920. 38 Ogburn Ch. The Mysterious William Shakespeare. The Myth and Reality. N.Y., 1984. 39 Hoffman С. The man who was Shakespeare. L., 1955. 40 Slater G. Seven Shakespeares. Oxford, 1931. 41 См.: GallandJ.S. Digesta anti-shakespeareana. Ann Arbor, 1970. 42 Wilson J.D. The Essential Shakespeare. Cambridge, 1932, p. 5-6. 43 Fripp E.J. Shakespeare. Man and Artist. L., 1938. 44 Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. N.Y., 1970. Глава третья. ЦЕЛОМУДРЕННЫЕ ХОЗЯЕВА ШЕРВУДСКОГО ЛЕСА  1 Porohovchikov P. Shakespeare unmasked. L., 1955. 2 Sykes CM. Alias William Shakespeare? L., 1947. 3 См.: Rutland's Papers. Historical MS Comission, vol. 1-4. L., 1888-1894. Среди приведенных в этом издании рукописных материалов из Бельвуара - письма, хозяйственные и другие записи. Они использованы и в настоящей работе. 4 См.:. - Sykes CM Op. cit., p. 166. 5 См.: Akrigg G. Op. cit., p. 96. 6 The three Parnassus Plays (1598-1601). Ed. by J.B. Leishman. L., 1949. 7 Weever J. Epigrams in the oldest cut and newest Fashion. 1599. Reprint 1911 by R.B.McKerrow, p. 19. 8 Ibid., p. 43. 9 Honigmann E.A.J. John Weever. Manchester Un. Press. 1987. 10 Аникст А.А. Шекспир, с. 234. 11 Цит. по: Шенбаум С. Указ. соч., с. 321. 12 См.: Hamlet. Ed. byJ.D.Wilson. Cambridge, 1997. Notes, p. 295-296. 13 The Sad Shepherd, or a Tale of Robin-hood. 14 Materialen zur Kunde des alteren Englishchen Dramas. Louvain. 1905. Bd. 2. Ben Jonson's Sad Shepherd. Ed. by W.W.Greg. S. XIV - XVI. 15 См.: Jonson В. The Complete Poems, p. 126. 16 См.: Jonson В. Ed. C.H.Herford, P. and E.Simpson. Oxford, 1925-1952. Vol. 7, p. 208-209, XV - XIX; vol. 10, p. 465-468. 17 См.: Auerbach E. Nicolas Hilliard. L., 1961, p. 275. PI. 242 - репродукция портрета. 18 По принятой джонсоноведами нумерации, это элегия XL. См.: Jonson В. Tbe Complete Poems, p. 177-178. 19 The Oxford Anthology of English Literature. The Literature of Renaissance England. L., 1973, p. 597. 20 См.: Ringler W.A. (Jr.). The Poems of Sir Ph.Sidney. Oxford, 1962. The Psalms of Sir Philip Sidney and the Countess of Pembroke. Ed. J.C.A. Ratmell. N.Y., 1963. Triumph of Death and other unpublished and uncollected poems by Mary Sidney, Countess of Pembroke. Ed. G.F.Waller. Salzburg, 1977. Waller G.F. Mary Sidney, Countess of Pembroke: A critical study of her writing and literary millieu. Salzburg, 1979. 21 The Poems of Shakespeare's Dark Lady "Salve Deux Rex Judaeorum" by Emilia Lanier. Introd. A-L.Rowse. L., 1978. Глава четвертая. ВЕЛИЧАЙШИЙ ПЕШЕХОД МИРА, ОН ЖЕ КНЯЗЬ ПОЭТОВ ТОМАС КОРИЭТ ИЗ ОДКОМБА  1 Strachan M. The Life and adventures of Thomas Coryate. L., 1962. 2 Fuller Т. Worthies of England - Somersetshire. Ed. J.Freeman. L., 1952, p. 502. 3 Dictionary of National Biography. L., 1887. 4 См.: Stoye I. English travellers abroad. L., 1952. 5 Coryats Crudities Hastily gobled up in five Moneth in France, Savoy, Italy, Rhetia commonly called the Orisons country, Helvetia alias Switzerland, some parts of high Germany and the Netherlands. Newly digested in the hungry aire ofOdcombe in the County of Somerset, and now dispersed to the nourishment of the travelling Members of this Kingdome. Printed byW.S. William Stansby.L., 1611. 6 Coryats Grambe or His Colwort Twise Sodden, and now served in with other Macaronicke dishes, as the second course to his Crudities. London. Printed by William Stansby. 1611. 7 The Odcombian Banquet: Dished foorth by Thomas the Coriat, and Served in by a number of Noble Wits in prayse of his Crudities and Crambe too. Asinus portans mysteria. Imprinted for Thomas Thorp. 1611. 8 Цит. по кн.: Аникст А.А. Шекспир, с. 290. 9 Purshas S. Purchas his pilgrimes: in five books. Printed W. Stansby for H.Fetherstone. 1625. Материалы о Кориэте (отрывочные заметки, а также напечатанные ранее письма, рекомендуемые как "образчик одкомбианских шуток") помещены в 1-м (кн. 4, гл. 17) и во 2-м (кн. 10, гл. 12) томах этого гигантского - около пяти тысяч страниц ин-фолио - собрания рассказов и отчетов о путешествиях и военных экспедициях начиная с библейских времен. 10 All the works of John Taylor, the water poet. L., 1630. "Собрание сочинений Тэйлора" посвящено ближайшим приближенным короля - маркизу Гамильтону и братьям Герберт - Уильяму, графу Пембруку, и Филипу, графу Монтгомери. 11 Terry E. Voyage to East India. L., 1655. 12 Brown H. Rabelais in English Literature. N.Y., 1967, p. 72-78. 13 О Блаунте, Торпе, Баррете, Джаггарде, Фезерстоне, Стэнсби и других издателях, книготорговцах и типографах см.: Dictionary of Printers and Booksellers in England, Scotland and Ireland, and of Foreign Printers of English books 1557-1640. Ed. R.McKerrow. L., 1910. Глава пятая. СМЕРТЬ И КАНОНИЗАЦИЯ ЗА ЗАНАВЕСОМ  1 Wills A.D. The Popular Dictionary of English Place-Names. Oxford, 1996. 2 Sykes C.W. Op. cit., p. l94. 3 Filer L. The History ofBelvoir Castle. L., 1866. 4 См.: - Sykes С. W. Op. cit., p. 202. 5 См.: Gayley Ch.M. Beaumont, the Dramatist. N.Y., 1912, p. 150-151, 155-158. 6 См.: Gayley Ch.M. Op. cit., p. 156. 7 Аникст А.А. Шекспир, с. 363- 364. 8 См.: William Shakespeare. The Complete Works. General Editors Stanley Wells and Gary Taylor. Clarendon Press. Oxford, 1994, p. XLVI. 9 См.: Randell D.B. The Jonson's gypsies unmasked. Durham, 1975, p. 13. 10 Горбунов A.H. Джон Донн и английская поэзия XVI-XVII вв. М., 1993. Макуренкова С.А. Джон Данн: поэтика и риторика. М., 1994. 11 Wodsworth F. W. The Poacher from Stratford. Los Angeles, 1958. 12 Churchill R. C. Shakespeare and his betters. L., 1958. 13 "Вопросы литературы", 1962, э 4. Глава шестая. ПО КОМ ЖЕ ЗВОНИЛ КОЛОКОЛ  1 A Short Titles Catalogue of books, printed in England, Scotland and Ireland, and of English books, printed abroad 1475-1640. Vol. 3. A printers and publishers index. By Katharine F.Pantzer. L., The Bibliographical Society, 1991. 2 Ibid., vol. 1-2. First compiled by Pollard A.W. and Redgrave G.R., 1976, 1986. э 25596,25597,25602. 3 В справочнике Р.Б.МакКерро такая маска с добавлением инициалов А.Н. фигурирует под э 379, как относящаяся к 1613 г. эмблема печатника А. Харта. Однако эта же самая маска (без каких-либо добавлений) напечатана на титульных листах "Поэтической рапсодии" (1602, 1611). Х.Э. Роллинз указывал на несколько случаев появления маски еще в изданиях 1582,1583,1585 гг., а также в конце издания "Ювеналий" Дж. Донна (1633). К этому можно добавить шекспировские "Много шума из ничего" и "Генрих V" - 2-я часть (1600), сборник эпиграмм близкого к Рэтленду поэта Дж. Оуэна (1612), "Кориэтовы Нелепости", шмуцтитулы во 2-м (посмертном) томе "Трудов" Бена Джонсона. Загадочная маска! 4 Davies J. The Muses Sacrifice. L., 1612. 5 См.: The Complete Works of John Davies of Hereford. Collected and edited with memorial introduction, notes and illustrations by A.B.Grosart. Reed. AMS Press, N.Y., 1967. 6 Blayney P.W.M. The bookshops in Paul's Churchyard. L., The Bibliographical Society, 1990. 7 Records of the Court of the Stationers Company 1602-1640. L., The Bibliographical Society, 1957, p. 138; A Transcript of the Registers of the Company of Stationers of London 1554-1640. Ed. by EdwArber. L., 1875. 8 Gililov I. For whom the bell tolled. В сборнике: Russian Essays on Shakespeare and His Contemporaries. Newark: University of Delaware Press. London: Associated University Presses. 1998. 9 См.: Gililov I. Shakespeare studies: cooperation and polemics. - "Science in Russia", 1994, э 3, p. 82. ПРИЛОЖЕНИЕ Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова... "НАВСЕГДА ЗАКРЫТЫЙ ВОПРОС" ОЖИЛ!  Книга "Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса" вышла в свет в 1997 году. Учитывая, что у нескольких поколений советских гуманитариев представления о личности Шекспира складывались в атмосфере фактического запрета на "шекспировский вопрос" и за последние шесть-семь десятилетий в нашей стране не появилось ни одной книги, даже ни одной статьи, объективно освещающей эту сложнейшую и интереснейшую проблему, можно было ожидать, что большинство театроведов и литературоведов встретят "Игру об Уильяме Шекспире" в штыки. Кому понравится, если усвоенный еще со школьной и студенческой скамьи, со страниц бесчисленных хрестоматий и диссертаций образ великого классика вдруг оказывается мифом, порождением необыкновенной Игры, у истоков которой стояли странные, незнакомые прежде личности, с их удивительными, с трудом постижимыми людьми XX века помыслами... Однако книгу сразу тепло приняла как пресса, так и подавляющая масса читателей, особенно связанных с искусством, с театром. Оказалось, что несоответствие тусклых "официальных" представлений о Шекспире, о грандиозной личности создателя "Гамлета", "Лира", сонетов ощущалось многими людьми театра давно, и теперь, когда они получили доступ к подлинным фактам, это ощущение обрело и рациональное объяснение, стало Знанием: они увидели Великого Барда и его создателей. Радовала быстрота, с которой нашла понимание непростая концепция феномена Шекспира как Великой Игры, обращенной к Вечности, призванной вовлекать в свою орбиту поколение за поколением смертных, - самого убедительного Спектакля, когда-либо представлявшегося на сценах Мира. Был принят и оценен по достоинству и великолепный раблезианский фарс, целое десятилетие разыгрывавшийся современниками Шекспира вокруг придворного шута Томаса Кориэта из Одкомба, объявленного ими величайшим в мире путешественником и писателем, превзошедшим самого Гомера! Конечно, интерес читателей всех уровней привлекла трагическая история жизни и смерти необыкновенной бельвуарской четы - Роджера и Елизаветы Рэтленд, оплаканных их поэтическими друзьями в так долго остававшемся неприступно таинственным честеровском сборнике "Жертва Любви". Не остались незамеченными и впервые объясненные причины появления самой знаменитой книги в истории Англии - Первого Шекспировского фолио - именно в 1623 году и многое другое. Свидетельства понимания и согласия приходили и из других стран. Причем все это выглядело отнюдь не как хоровое восхваление: задавались трудные вопросы, анализировались идеи и гипотезы, высказывались сомнения в возможности окончательного решения тех или иных частных проблем, подчеркивалась необходимость продолжать исследования в показавших свою перспективность направлениях. Но главное, что поняли и приняли эти читатели и рецензенты (причем не только театроведы, режиссеры, актеры, литературоведы, но и историки культуры, философы): речь идет не о каком-то "ниспровержении" или "разоблачении" - в мире происходит невероятно сложный, трудный, но неотвратимый процесс постижения Шекспира, а вместе с ним и целого фундаментального пласта европейской культуры. И процесс этот по своей глубине и значимости мало с чем можно сравнить в человеческой истории. Осенью 1997 - весной 1998 года были проведены специальные конференции в Институте мировой литературы и в Государственном лингвистическом университете, на них обсуждалась как основная концепция "Игры об Уильяме Шекспире", так и содержащиеся в книге гипотезы по ряду конкретных проблем, в первую очередь - идентификация прототипов героев поэтического сборника Роберта Честера и его новая датировка, уже получившая не только аналитическое, но и эмпирическое подтверждение благодаря открытию уникальных водяных знаков на хранящихся в Вашингтоне и Лондоне экземплярах сборника. Участники конференций говорили о необходимости создать научный центр, который координировал бы исследования в области сложнейших дискуссионных проблем шекспироведения и объективно информировал бы общественность о ходе научной полемики у нас и на Западе. Оппоненты (а ведь их не могло не быть!) долгое время не давали о себе знать. Пришлось неоднократно публично приглашать их высказаться, иногда это носило форму дразнящего вызова ("неужели вы со всем согласны, неужели вам нечего возразить?" и т. п.). Потом уже стало ясно, что некоторые оппоненты молчали - и продолжают молчать - принципиально, веря, что игнорирование - лучший метод борьбы с неугодными идеями. Другие по привычке осматривались и выжидали, не зная, обретут ли эти новые идеи статус если не официальных, то хотя бы официозных и как отнесутся к ним англо-американские шекспироведы, в чьей привязанности к стратфордскому культу сомневаться не приходилось. Но дискуссия с оппонентами была необходима. "Игра об Уильяме Шекспире" - не художественный вымысел, не роман, автор которого может стоять в стороне от публичного обсуждения своего детища. Основу книги составляют новые (или по-новому увиденные и понятые) исторические и литературные факты, открытия, гипотезы. Дискуссия вокруг этой научной основы позволяет уточнять и разъяснять факты и сложные проблемы, отвечать на возникающие у читателей вопросы, парируя несостоятельные и учитывая справедливые доводы оппонентов. Важно было побудить их высказаться, ибо никто лучше их самих не может продемонстрировать отсутствие у стратфордианского шекспироведения научно обоснованного ответа на кардинальные вопросы, связанные с проблемой личности величайшего драматурга человечества. Эта проблема неотделима от многолетнего и многоголосого Спора вокруг нее, от огромного и основательно запутанного клубка доводов и контрдоводов, повторяющихся обвинений и примеров взаимонепонимания. Долгое время мы были оторваны от непрекращавшейся мировой дискуссии. Тем интересней выглядит полемика, все-таки развернувшаяся - пусть и не сразу - после выхода в свет "Игры об Уильяме Шекспире". Поэтому я рискнул приложить к новому изданию книги небольшую брошюру с кратким обзором этой полемики; ознакомившись с ней, читатель сможет не только свободней ориентироваться в фактах, породивших удивительную проблему, но и ощутить атмосферу Великого Спора, его неожиданный для многих интеллектуальный и эмоциональный накал. Еще раз подтверждается: большие общечеловеческие проблемы актуальны всегда. ЕЩЕ И ЕЩЕ РАЗ О ШЕКСПИРЕ И ШАКСПЕРЕ  Первых откликнувшихся наконец на призыв к дискуссии оппонентов занимала, как правило, только защита привычной веры в страт-фордского Шакспера. Они приводили те же доводы, что и их предшественники 60 лет назад, пока стараниями этих предшественников начавшуюся тогда в нашем литературоведении дискуссию не задушили вообще. Да и откуда бы взяться новым аргументам - ведь для этого нужны новые факты, подтверждающие веру в авторство Шакспера, а их, как известно, за все столетия, прошедшие после его смерти, никому найти не удалось. Новыми можно было назвать лишь несколько незатейливых вымыслов... Характерным почти для всех защитников стратфордианской традиции было и остается непонимание причин возникновения "шекспировского вопроса" - сомнений в авторстве Шакспера. Часто это выглядит и как нежелание понять, - даже прочитав главу "Игры об Уильяме Шекспире", где излагаются и эти причины, и история полуторавековой дискуссии, такие оппоненты продолжают недоумевать, как это можно сомневаться, что "произведения Шекспира написал Шекспир"? Отсюда распространенное представление, что причиной являются происки любителей (искателей) дешевых сенсаций (а вот многие англичане склонны винить высокомерие британских лордов, не желающих признавать гением человека низкого происхождения). Один рецензент убежден, что "сомнения в Шекспире" возникли полтора столетия назад на Западе на некоей "волне гиперкритицизма тогдашней исторической и филологической науки, когда подвергался сомнению даже факт исторического существования Иисуса Христа". Другой рецензент, имея в виду уже непосредственно "Игру об Уильяме Шекспире", полагает, что все дело в том, что "мы живем в смутное время, одна из главных примет которого - глубокий кризис идеологии... таким временам очень свойственны мгновенные и бурные увлечения всякими свежими (или псевдосвежими) теориями". И т. д. и т. п... Отсюда недалеко и до решительных заявлений, что никакого "шекспировского вопроса" в науке не существует и все эти разговоры-дискуссии - от лукавого. Можно занимать ту или иную позицию в споре между приверженцами традиции и ее критиками, но отрицать существование проблемы, многие годы служащей предметом неутихающей острой дискуссии в мировом шекспироведении, - просто смешно. Не надо быть семи пядей во лбу и для того, чтобы понять наконец: причиной возникновения сомнений в правильности традиционных (стратфордианских) представлений об авторе шекспировских произведений, а потом и их неприятия являются не происки безответственных охотников за сенсациями и не смутные времена в истории той или иной страны, а невиданное в истории мировой культуры противоречие. Неустранимое, просто чудовищное противоречие, полная несовместимость между тем, что свидетельствуют шекспировские пьесы, сонеты, поэмы о своем авторе - "Уильяме Потрясающем Копьем" - не только гениальном, но и самом образованном и эрудированном поэте и драматурге своего времени, и тем, что постепенно, спустя одно-два столетия стало известно из найденных в архивах документов об уроженце Стратфорда, пайщике лондонской актерской труппы, чье записанное и при крещении, и при погребении имя может по-русски быть передано как "Шакспер". Вся семья стратфордца - не только его родители и жена, но даже его дети(!) всю жизнь оставались неграмотными; нет свидетельств, что сам он получил хоть какое-то образование (даже начальное) или что в его доме когда-либо водилась такая вещь, как книга; нет ни строки, написанной его рукой. Никто при жизни нигде ни разу не назвал стратфордца поэтом или драматургом, зато документы свидетельствуют, что он занимался ростовщичеством, жестко преследовал неимущих должников и т. п. Никто в целой Англии не отозвался ни словом на его смерть, и только через шесть-семь лет возле его могилы в стратфордской церкви кто-то распорядился соорудить небольшой настенный памятник с витиеватой надписью, из которой можно было заключить, что он-то якобы и был великим поэтом и драматургом; вскоре вышел роскошный однотомник - собрание пьес Шекспира с несколькими аллюзиями в сторону Стратфорда. Вот эти две посмертные реалии и положили начало представлению об Уильяме Шакспере из Стратфорда как о Шекспире, представлению, которое могло казаться естественным лишь тогда, когда о Шакспере практически ничего не знали, да и в шекспировских творениях разбирались достаточно поверхностно. Но уже к середине XIX века масса исторических и литературных фактов, обрисовывающих пропасть, отделяющую Шакспера от Великого Барда, достигла критического уровня, и у многих людей, глубоко чтивших Шекспира и его творения, стала спадать пелена с глаз. Среди этих людей мы видим такие имена, как Диккенс, Марк Твен, Уитмен, Фрейд, Чаплин, Ахматова, Набоков; к отрицанию стратфордской традиции их привело именно осознание этой пропасти, а не легкомысленное следование за модой. Поэтому защитники стратфордской традиции и культа (известно, что был бы культ, а уж в защитниках у него недостатка никогда ощущаться не будет) всегда стараются если не устранить эту пропасть (это невозможно), то по крайней мере как-то ее уменьшить, сгладить. Для этого, с одной стороны, затушевываются научно установленные факты о высочайшей образованности Шекспира, гигантском лексиконе, использовании множества иностранных источников, не говоря уже об английских. Великого Барда пытаются как-то "опростить", приземлить, приблизить хоть на несколько дюймов к почти нулевому культурному уровню стратфордца. С другой стороны, всячески "смягчаются", ставятся под сомнение, а то и вовсе замалчиваются главные достоверные документальные факты об Уильяме Шакспере - его необразованность, неграмотность семьи и вообще отсутствие подтверждений, что этот человек умел хотя бы читать и писать. Это относится и к его занятиям - мелкое ростовщичество, преследование небогатых соседей-должников и т. п. Таким путем Шакспера пытаются как-то облагородить, сделать более подходящим для навязанной ему роли поэта, драматурга, эрудита. Для нейтрализации достоверных фактов, особенно их взаимоподтверждающей совокупности, сегодняшние защитники традиции предлагают небогатый набор старых или слегка подновленных вымыслов. Например, откуда бы у нигде не учившегося Шакспера знание иностранных языков, иностранной литературы? Рецензент С. {Здесь и далее авторы полемических откликов обозначены инициалами, которые расшифрованы в конце брошюры. Там же указано, какие именно статьи и рецензии этих авторов дискутируются (иногда цитируются) в настоящем обзоре.}, касаясь написанной по-французски сцены в "Генрихе V", считает, что данный факт не говорит о владении Шекспиром французским языком, ибо, "надо думать", у Шекспира были приятели, которые помогли ему перевести этот текст. А как же насчет французской книги Бельфоре, откуда взят сюжет "Гамлета"? На это, как считает рецензент, тоже не следует обращать внимания, ибо до шекспировского "Гамлета" существовала какая-то неизвестная пьеса на тот же сюжет. Французскую книгу мог прочитать и использовать неизвестный автор этой неизвестной пьесы, а Шекспир лишь шел по его следам (о том, что сюжеты из книги Бельфоре использованы Шекспиром не только в "Гамлете", рецензент, похоже, не знает). Так с помощью неизвестного приятеля и неизвестного драматурга-предшественника "закрывается дело" о французском языке Шекспира. Рецензент Г. о Бельфоре вообще ничего не говорит, а относительно сотни французских строк в "Генрихе V" высказывает соображение, что они были предназначены "произвести комическое впечатление и повеселить неприхотливых и не слишком эрудированных зрителей". Нам предлагают представить себе драматурга, пишущего целые сцены на незнакомом ему языке. Для веселья публики! Знание Шекспиром итальянского языка ни эти двое, ни другие оппоненты оспорить сходным образом почему-то не попытались. А ведь чего проще: у Шекспира-де был приятель-итальянец, который переводил ему книги Чинтио и Фьорентино, рассказывал о Падуе и Венеции... Вообще оба эти рецензента, да и не они одни, утверждают, что степень образованности Шекспира невелика, не надо ее преувеличивать. Не буду повторять приведенные во второй главе "Игры об Уильяме Шекспире" многочисленные факты, достаточно порекомендовать таким оппонентам ознакомиться хотя бы с капитальным трудом английского профессора Дж. Буллоу "Прозаические и драматургические источники Шекспира" (1957-1973), где использованные Великим Бардом английские, латинские, греческие, французские, итальянские, испанские тексты заняли восемь томов - четыре тысячи страниц. Многие из этих текстов в шекспировские времена еще не были переведены. Надеюсь, ознакомление с этими данными все-таки заставит оппонентов, оспаривающих эрудицию Шекспира, призадуматься... Так же старательно обходится оппонентами тот удивительный факт, что никто из современников при жизни Великого Барда ни в письмах, ни в дневниках не пишет, что знал, видел такого человека, разговаривал с ним либо слышал о нем что-нибудь определенное от своих знакомых, друзей. О каждом писателе, драматурге, поэте той эпохи какие-то (иногда очень подробные и многочисленные) прижизненные свидетельства существуют - за исключением Шекспира! Тем более никто ни разу не подумал назвать Уильяма Шакспера из Стратфорда поэтом или драматургом - и не только при жизни, но и целых семь лет после его смерти. Кстати, об имени стратфордца. И в самой книге, и в нескольких газетно-журнальных публикациях я терпеливо объяснил не просто правомерность, но и необходимость называть его именем, под которым он записан в приходской книге как при крещении, так и при погребении: Shakspere, что по-русски наиболее адекватно {С учетом того, что имя великого драматурга неточно транскрибируется и произносится по-русски: "Шекспир" вместо английского "Шейкспие".} может быть передано как "Шакспер". Именно так - Shakspere - называют его большинство английских и американских специалистов по "шекспировскому вопросу"; именем же "Шекспир" - Shakespeare - Потрясающий Копьем - в ходе дискуссий по этой проблеме принято обозначать лишь искомого Автора пьес, поэм и сонетов. Всех же "кандидатов" на эту роль, начиная с Шакспера, называют именами, зафиксированными при крещении, и это нисколько не предрешает результатов спора. Если сторонники других "кандидатов" тоже просто будут называть каждого из них ШЕКСПИРОМ, то участники дискуссии перестанут понимать друг друга. Четкое разграничение понятий и обозначений - обязательное "техническое" условие любой научной дискуссии. Однако оппоненты упорно нарушают это элементарное условие, запутывая читателей, а возможно, и самих себя. Они защищают авторство Шакспера, но при этом объявляют, что "обороняют Шекспира". От кого? Похоже, им до сих пор непонятно, что все участники многолетней дискуссии - за Шекспира, а спор идет о том, кто же писал под этим именем: Шакспер, Бэкон, Рэтленд, Дерби, Оксфорд, Марло, Мэри Сидни-Пембрук или кто-то еще, и что научные проблемы надо решать научными методами. Это относится и к обозначению объектов дискуссий. И еще о номинациях. В 30-е годы, когда каждый спорный вопрос в любой области рассматривался у нас как эпизод вселенской борьбы Единственно Верного Учения с полчищами супостатов, критиков стратфордианской традиции именовали антишекспиристами, то есть "врагами Шекспира", и всякому поинтересовавшемуся "шекспировским вопросом" сразу становилось ясно, что тут к чему. Окончательно точки над i были поставлены, когда все нетрадиционные воззрения объявили идеологически враждебными. За время действия у нас нелепого "идеологического" табу на Западе привились более корректные по форме и точные по существу определения сторон в сложном споре о Шекспире: приверженцев традиции называют стратфордианцами, их оппонентов - нестратфордианцами, и это помогает пониманию сути дискуссии. Однако наши защитники традиции продолжают клеймить ее критиков как "врагов Шекспира", превосходя в этом охранительском рвении даже прославленных своим консерватизмом британских тори; впрочем, замечено, что их позиции всегда совпадают с "официальными" или (как в данном случае) - "официозными", принятыми культурным истеблишментом. И все-таки давайте считать всех участников Великого Спора друзьями Шекспира и откажемся от реликтовой терминологии и идеологической зашоренности любой окраски. Не будем подходить к участникам дискуссии о Шекспире с примитивными критериями известного типа: он за красных или за белых? Идет научный поиск Истины. ТОЛЬКО ГЕНИЙ МОГ ЗАВЕЩАТЬ ЖЕНЕ ВТОРУЮ ПО КАЧЕСТВУ КРОВАТЬ  Теперь посмотрим, как относятся наши сегодняшние защитники британской традиции к достоверным фактам об уроженце Стратфорда Уильяме Шакспере. Первый факт: родители Шакспера и его жена были неграмотны. В отношении матери и жены возражений со стороны оппонентов вроде бы нет (хотя и о согласии не заявляется). Но вот отца, перчаточника Джона Шакспера, который в документах вместо подписи рисовал крест или циркуль (инструмент его профессии), рецензент Г. считать неграмотным не согласился и привел такой придуманный западными стратфордианцами довод: сосед Шаксперов Куини умел писать, а в официальной бумаге поставил вместо подписи крест; значит, и Шакспер-отец тоже был грамотным. К этому добавляется несколько других доводов сходной убедительности. Например: "в городские советники неграмотных обычно не выбирали". Отвечу коротко: во-первых, Куини поставил в этом документе не крест, а перевернутую первую букву своей фамилии, во-вторых, грамотность соседа никак не доказывает грамотности Шакспера-отца и, наконец, еще в прошлом веке Ч. Найт установил, что две трети стратфордских городских советников были именно неграмотными. Другой мой оппонент пошел еще дальше и зашел, надо сказать, весьма далеко. Не разобравшись в одном довольно известном шекспироведам эпизоде, он поведал недавно изумленному человечеству, что "отец Шекспира" не просто был грамотным, но являлся видным публицистом! Об этом потрясающем сообщении и о других удивительных утверждениях этого оппонента мы еще будем говорить, пока же констатируем: никаких оснований сомневаться в неграмотности Джона Шакспера нет. Посмотрим, что говорят наши оппоненты относительно неграмотности детей Шакспера. Если Шакспер действительно был великим драматургом и поэтом, образованнейшим писателем Европы, эрудитом, мог ли он оставить своих детей неграмотными?! Этот потрясающий факт ни наши, ни западные приверженцы традиции вразумительно объяснить не могут, поэтому обычно предпочитают о нем промолчать. А объяснение тут самое простое: ни Уильям Шакспер, ни его жена не могли научить своих детей тому, что не знали и не умели сами. Приходилось слышать такую догадку: у Шакспера, наверное, были не очень хорошие отношения с семьей, и он не был особенно заботливым отцом, поэтому дети и могли остаться неграмотными. Догадка более чем натянутая. Шакспер часто бывал в Стратфорде, где жила его семья, там он скупал дома и земельные участки, давал соседям деньги в рост; в его завещании интересы дочерей скрупулезно оговорены до мелочей и пенсов: завещатель печется об их благополучии, их - и их потомства - достатке. Такой заботливый отец не мог бы не позаботиться об образовании своих детей, хотя бы о том, чтобы научить их читать и писать. Разумеется, при условии, что он сам умел это делать. А что же достоверно известно насчет образования самого Уильяма Шакспера? У нас нет никаких данных, что он посещал какое-то время даже начальную школу. Через полвека после его смерти соседи и родственники рассказали получившему приход в Стратфорде священнику, что Шакспер был человеком природного ума, но без образования, и только еще через полвека возникло "предание", что он все-таки некоторое время ходил в начальную школу, но отец вскоре забрал его оттуда и сделал своим подмастерьем. Вот и все, что можно сказать об образовании Уильяма Шакспера; нет никаких свидетельств, что его грамотность в зрелые годы простиралась дальше умения кое-как изобразить под документом свою подпись (да и это под вопросом). Эти достоверные факты и пытаются обойти, утопить в домыслах о том, какое это было необыкновенное, замечательное учебное заведение - стратфордская начальная (так называемая "грамматическая") школа, куда, возможно, ходил некоторое время юный Уильям. Стратфордская школа, как мы уже знаем, размещалась в одной комнате, со всеми детьми управлялся один учитель. Уровень обучения в провинциальных школах, по свидетельству авторитетного тогда педагога Р. Эшема, был весьма плачевным, а самым распространенным "учебным пособием" служила палка. Из всех мальчиков - одногодков Уильяма Шакспера - лишь один (из грамотной семьи) поступил потом в колледж. Если эту школу и сравнивать с чем-то, то разве что в лучшем случае с российской церковно-приходской. Но такая картина наших оппонентов не устраивает, и нам совершенно серьезно сообщают, что стратфордская грамматическая школа конца XVI века по уровню даваемого ею образования соответствовала дореволюционной российской гимназии! Другой оппонент, К., не разобравшись в тексте переводной книжки, восторгается, что в Стратфорде детей начинали обучать уже с трехлетнего возраста на специальных подготовительных курсах! Таким вот подлинным оазисом ренессансной просвещенности выглядит под пером наших оппонентов провинциальный городок, где половина мужчин и 90 процентов женщин не умели подписать свое имя. А как насчет "удивительного" отсутствия следов хотя бы одной книги в доме Шаксперов? Для сравнения: от других писателей того времени дошло немало принадлежавших им книг, с автографами и пометками... Здесь нам повторяют старый-престарый довод о двух книгах шекспировской эпохи, на которых надписаны инициалы владельца - W. S. - и отмечены некоторые места в тексте: вот вам и "доказательство" существования у Шакспера библиотеки! Неважно, что и тогда, и позже в Англии жили сотни людей, чьи инициалы совпадали с этими... Нет ни клочка бумаги, исписанного рукой Шакспера, единственные "рукописи" этого человека - постепенно найденные шесть подписей под юридическими документами; подписи разные, с разной орфографией, какие-то неуверенные или неумелые. Многие сомневаются, что это действительно его подписи, а не пометки, сделанные писцом. По-разному объясняется их характер и различие между ними, высказывалось и осторожное предположение о какой-то неизвестной болезни, отразившейся на почерке Шакспера. Однако научная осторожность не является качеством, присущим нашим защитникам добрых хрестоматийных традиций, и вот один из них (совсем не врач) без тени предположительности сообщает своим читателям и слушателям, что "Шекспир" (то есть Шакспер) подписывал все эти документы, будучи тяжело больным, и даже ставит точный диагноз: "обычный склероз или нетяжелое кровоизлияние в мозг". Конечно, редко кто из оппонентов забывает сослаться на "научный подвиг" британского графолога начала нашего века, приписавшего Шаксперу почерк, которым написаны полторы сотни строк в рукописи пьесы "Томас Мор", на том основании, что буква а в этих строках рукописи схожа с той же буквой в одной из шаксперовских подписей! Это "открытие" было с большими сомнениями и оговорками воспринято даже ведущими стратфордианскими авторитетами, так как любому здравомыслящему человеку ясно, что одиннадцать букв, входящих в эти подписи (к тому же неоднообразно написанные), вообще не представляют достаточного материала для каких-то научно состоятельных идентификаций. Несмотря на это сегодня многие британские составители собраний сочинений Шекспира (Стэнли Уэллс и Гери Тейлор, например) включают туда и этот отрывок, надеясь таким образом представить читателю "доказательство" не только грамотности Шакспера, но и его писательства. Следуя этим путем, один американский графолог недавно ошеломил мир заявлением о том, что "почерком Шекспира" написаны некоторые сочинения Фрэнсиса Бэкона и даже письма графа Эссекса. Разумеется, нашелся в Москве рецензент, доказывающий грамотность Шакспера ссылками на этого американца. Фантастика... Сторонники традиции не оставляют без защиты найденное в 1747 году завещание Шакспера, поразившее своим духовным и интеллектуальным убожеством обнаружившего документ рядового англичанина. Рецензент Г. почтительно трактует этот документ (где на поколения вперед расписано все имущество завещателя и его деньги до мелочей и пенсов, с учетом процентов, но нет даже слова "книга", не говоря уже о каких-то рукописях) как свидетельство принадлежности Шакспера к "обществу, основанному на уважении к частной собственности". В связи с шаксперовым завещанием рецензент Г. даже счел необходимым специально подчеркнуть преимущество этого типа общества перед таким, "где поэту или академику не принадлежит даже дачный дом, где бы он окончил свои дни". Подобный довод в шекспироведческих дискуссиях безусловно является новаторским, хотя связь "шекспировского вопроса" с проблемой обеспечения поэтов и академиков личными дачами представляется мне не вполне ясной. Несколько рецензентов одобрительно отметили тщательность и деловитость, с которыми Шакспер расписал по предполагавшимся (но так и не появившимся) потомкам свое имущество и деньги; конечно, не осталась без защиты и ставшая всемирно известной "вторая по качеству кровать с принадлежностями". В своей книге я просто сообщил в одной фразе - без комментариев - о том, что этот предмет мебели завещан жене. За такое невнимание к столь важному предмету я получил упрек сразу от двоих рецензентов. Рецензент Н. Б. при этом специально подчеркнул трогательный характер дарения и глубину чувства, выраженного Шакспером в самой формуле: "моей жене мою вторую по качеству кровать" (курсив рецензента). Рецензент К. относится к этому пункту завещания с неменьшим пиететом и восклицает: "А еще говорят, что в завещании не слышен Шекспир! Так мог сказать только он". По мнению рецензента, лишь гений, покидая навсегда этот мир, мог сделать своей спутнице жизни столь изысканный подарок. "Здесь видна последняя улыбка гения..." О том, почему жене завещалась одна кровать и что значит "вторая по качеству", много спорили западные шекспироведы, но такого глубокого уважения к этому предмету мебели, придания ему таких важных смысловых и поэтических атрибутов мне, признаюсь, никогда еще встречать не приходилось. Завещание важно тем, что хорошо обрисовывает кругозор Шакспера, его интересы, его духовный и интеллектуальный уровень. Очень важное обстоятельство - нет какого-либо упоминания о книгах, что подтверждает их отсутствие в доме Шаксперов. Для примера: стратфордский священник - один из немногих в городке, у кого в доме было несколько книг, в своем завещании аккуратно их перечислил, ибо они представляли собой не только духовную, но и материальную ценность. Неграмотность всей семьи Уильяма Шакспера, отсутствие подтверждений, что и сам он умел хотя бы читать и писать или что в его доме когда-либо водилась такая вещь, как книга, и являются главными фактами, вступающими в непримиримое противоречие с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения. Остальные свидетельства - о ростовщичестве Шакспера, преследовании несостоятельных соседей-должников, откупе церковной десятины и т. п. - дополняют главные факты, хорошо с ними согласуясь. Речь, таким образом, идет не о несовпадении каких-то отдельных несущественных деталей или о "нравственной позиции" стратфордца - Уильяма Шакспера отделяет от литературы, поэзии настоящая пропасть. Оппоненты же, замалчивая или обходя главные факты, пытаются свести дело лишь к занятиям Шакспера, доказывая, что ничего особенного в них нет, что сами по себе они не исключают его писательства. Подводится даже некоторая теоретическая база под такое неблаговидное (и сегодня, и тогда) занятие, как ростовщичество, которое уподобляется деятельности современных банков, "тоже взимающих определенный процент за предоставление ссуды". Как сообщает нам рецензент Г., "в Европе, уже ступившей на путь буржуазного развития, ссуды под проценты были как раз способом борьбы против средневекового ростовщичества". То есть давая деньги в рост и загоняя в долговую тюрьму незадачливых соседей - кузнеца, аптекаря, Шакспер выполнял исторически прогрессивную функцию! Очевидно все-таки, что автор "Венецианского купца" и "Тимона Афинского" не понимал до конца прогрессивную роль ростовщичества, когда гневно и презрительно бичевал ростовщиков... Говоря о ростовщичестве Шакспера, стратфордианцы (наши даже чаще, чем британские) любят ссылаться на то, что "гению не чужды земные заботы", и приводят в пример таких поэтов, как А. А. Фет и Н. А. Некрасов, которым отнюдь не были чужды практицизм, деловая хватка и даже прижимистость. Рецензент Г. сообщает, что "переписка многих русских писателей XIX века заполнена просьбами о своевременной высылке гонораров". Вот так параллель! Да разве есть хоть малейший намек на то, что стратфордец где-то или когда-то получал (или требовал) литературные гонорары? Можно ли казуистически приравнивать естественную заботу настоящих литераторов о своих гонорарах к "заботам" о выдирании ростовщических процентов с небогатых соседей-ремесленников?! И разве у Фета и Некрасова были неграмотные дети? НАМ ПРЕДЛАГАЮТ ВЕРИТЬ В ЧУДЕСА  Не видя ничего невероятного в том, что автор "Гамлета", "Лира", тончайших сонетов мог не иметь никакого образования и вместе с неграмотной женой растить неграмотных детей, защитники традиции обвиняют тех, кто не закрывает глаза на чудовищное несоответствие Шакспера роли Великого Барда и ищет этому беспрецедентному феномену научное объяснение, в применении некоего "биографического метода", который-де и приводит их к отрицанию авторства Шакспера. Странное обвинение: ведь речь идет именно о биографии великого человека, для создания (или "проверки, уточнения) которой необходимо собрать и осмыслить все и всякие - прежде всего достоверные - факты, имеющие к нему отношение, все оставленные им на земле следы. Для биографии писателя важное значение имеют и отпечатки его личности в его произведениях (образованность, эрудиция, лексикон, использованные отечественные и иностранные источники, знание той или иной общественной среды и т. п.). Эти свидетельства сопоставляются (не механически, конечно) со свидетельствами документальными (письма, дневники, воспоминания современников, юридические и хозяйственные бумаги и т. д.). На такой основе строится научно состоятельная биография. Это азбучные истины. Но в дискуссии о Шекспире защитники традиции вкладывают в понятие "биографический метод" особый, одиозный смысл: якобы нестратфордианцы наивно требуют полного совпадения документальных биографических фактов об Уильяме Шакспере со своими субъективными представлениями о великом поэте и драматурге, вынесенными из чтения его произведений. А поскольку "характер и поведение" этого человека (Шакспера) противоречат этим представлениям, "антишекспиристы"-де отказывают ему в авторстве и ищут "историческую личность, чей образ находился бы в полной гармонии с творчеством и чья биография нашла бы в нем вполне адекватное отражение" (рецензент Г.). Так карикатурно искажается причина и сама сущность великой дискуссии, создается подобие теоретического обоснования для слепого следования традиции, сложившейся задолго до появления научной истории, с ее методами отделения истины от мифов и сомнительных преданий. Как будто бы все дело в "характере и поведении" Шакспера! С характером и поведением стратфордца (а точнее, с его занятиями), хотя и более чем странными для поэта и драматурга, еще можно было бы как-то смириться - бывают же аномалии... Но неграмотный (или малограмотный) делец не мог быть величайшим писателем, гуманистом, эрудитом - такое не приснится и в кошмарном сне. В посрамление зловредного "биографического метода" рецензент 3. приводит неудачную попытку В. Ходасевича вычислить прототипа героини пушкинской "Русалки", после которой он напрочь отказался от своей мечты создать убедительную биографию Пушкина, что рекомендуется сделать и нам в отношении Шекспира. Опять притянутые за волосы "параллели"! Проблемы биографии - в том числе и творческой - Пушкина (жизнь и деятельность которого прослежена временами до дней и часов, его видели и описывали в дневниках, письмах, публикациях сотни современников, от него остались тысячи страниц бесспорных рукописей, заметок, личных писем) не идут ни в какое, даже самое отдаленное, сравнение с чудовищным, неустранимым противоречием, лежащим в основе "шекспировского вопроса". Повторю вопрос, который я уже задавал в печати рецензенту 3. и другим защитникам "бедного Шакспера": если бы кто-то стал убеждать вас, что Пушкин родился в неграмотной крестьянской семье, не получил никакого образования, не оставил ни строки, написанной собственноручно, что его дети всю жизнь оставались неграмотными и т. п., что ответили бы вы такому "биографу"? Несомненно, вы сказали бы, что он глубоко заблуждается, что он рассказывает не об авторе "Евгения Онегина", а о ком-то совершенно другом! Итак, мы видим, что ни игнорирование фактов, ни их искажение, ни "теоретические" выкладки и произвольные параллели не могут устранить или преуменьшить пропасть, разделяющую Шекспира и Шакспера. Косвенно это признают и наши "защитники бедного Шакспера", когда выдвигают свой последний "аргумент": утверждение, что для гения никакая логика, никакие законы природы не писаны. Рецензент К.: "Гилилов просто не понимает, что такое гений. Гений - это всегда невозможное". Рецензент Н. Б.: "Гилилова, занимающегося вопросом об авторстве шекспировских произведений, то есть объекта сгущенной гениальности (sic!), не волнует вопрос о гении". И наконец, рецензент Г. чеканно формулирует: "Чудо истинной гениальности не подлежит упрощенно-рациональному объяснению". Проще говоря, нас призывают отказаться от попыток анализа и рационального объяснения достоверных фактов и просто поверить в чудо, этим фактам противоречащее. Но подлинная наука такие призывы отвергает и будет отвергать, ибо она всегда ищет именно рациональное, согласующееся с фактами объяснение явлений как природы, так и истории людей, в том числе истории культуры. И не успокаивается, пока такое объяснение не найдено, сколько бы на это времени ни потребовалось. Можно также заметить, что основные факты биографий гениальных представителей человечества рациональное объяснение все-таки находят (пусть и не сразу). За исключением нашего случая - случая с традиционными представлениями о гениальном Шакспере из Стратфорда. Когда речь идет о биографии писателя (гениального или не гениального), мы вправе искать подтверждения, что человек, которого считают писателем, умел хотя бы читать и писать. В отношении Шакспера доказать это с фактами в руках никому еще не удалось. Фактов же, доказывающих противоположное, - множество. Вот и приходится присяжным защитникам традиций в конце XX века призывать к вере в немыслимые чудеса, хотя речь идет не о сотворении мира, а о человеческой биографии. Было ясно, что оппонентов больше всего занимала защита привычной традиции, защита "человека из народа, бедного Шакспера", которого недоброжелатели пытаются заменить аристократом. Доводы оппонентов были не новы, а там, где они пытались прибавить что-то от себя, сказывалось плохое знание (а то и просто непонимание) существа и истории "шекспировского вопроса", что после многолетнего глухого табу на любую объективную информацию о нем удивления не вызывает. Сосредоточиваясь на отстаивании усвоенных с младых ногтей хрестоматийных представлений о личности великого драматурга, первые оппоненты почти не касались результатов последних исследований важных конкретных проблем, которым посвящена большая часть "Игры об Уильяме Шекспире". Эти специфические проблемы (датировки, идентификации прототипов в произведениях Бена Джонсона, Марстона и ряда других современников Шекспира) явно находились за пределами знакомой рецензентам сферы литературно-критического и теоретического словоговорения и особого желания вникать в них не вызывали. Изучение материалов полуторавековой дискуссии вокруг "шекспировского вопроса" давно убедило меня, что к разгадке "прекрасной тайны" (как назвал ее Диккенс) могут привести не бесконечные словопрения и взаимные обвинения, а тщательное научное изучение конкретных исторических и литературных фактов, близких к истокам шекспировского феномена. Разумеется, требовалось следить и за ходом подобных исследований, ведущихся западными учеными. Показательно, что когда впервые результаты моих исследований были доложены на шекспировских конференциях и опубликованы в академической печати, голосов оппонентов не раздавалось, ибо связь этих результатов с "шекспировским вопросом" напрямую не затрагивалась (в противном случае статьи, скорей всего, никогда не увидели бы свет). И только спустя какое-то время после выхода "Игры об Уильяме Шекспире" были сделаны попытки "опрокинуть" вместе с "шекспировским вопросом" и важные конкретные проблемы. Первым объектом исследования, занимающим заметное место в "Игре об Уильяме Шекспире", является поэтический сборник Роберта Честера "Жертва Любви", где когда-то появилось самое загадочное шекспировское произведение - поэма "Феникс и Голубь", название которой до меня всегда переводили на русский язык с грубейшей ошибкой как "Феникс и Голубка", тогда как в ней оплакивается смерть и описываются похороны платонической четы - Голубя (он) и Феникс (она). И за целое столетие никто этого не заметил - ни шекспироведы, ни переводчики, ни редакторы! И только теперь этот прижившийся в русских изданиях Шекспира ляпсус начал постепенно (и далеко не всеми) исправляться. В "Игре об Уильяме Шекспире" впервые в российском шекспироведении изложена история столетней научной дискуссии на Западе вокруг поэмы и честеровского сборника, дан анализ основных гипотез, предложенных западными учеными за это время; объективность этого анализа специально отмечена английским профессором Парком Хонаном. Ни одна из выдвинутых на Западе гипотез о смысле честеровского сборника не дает удовлетворительного решения проблемы, поэтому несколько крупных англо-американских специалистов давно выразили сомнение в возможности достижения такого решения, возможности идентифицировать необыкновенную чету, чью смерть тайно оплакивали поэты - участники сборника. Однако констатация неудовлетворительности всех предложенных до сих пор на Западе гипотез должна вести не к отказу от дальнейших исследований честеровского сборника и почиванию на хрестоматийных паллиативах, а к выбору новых направлений научных поисков. Именно таким новым и чрезвычайно перспективным направлением явился анализ и пересмотр ничем по сути не подтвержденной традиционной датировки сборника 1601 годом. ТАИНСТВЕННАЯ КНИГА - КЛЮЧ К ПОТРЯСАЮЩЕМУ КОПЬЕМ  Целый ряд фактов свидетельствует о более позднем времени появления книги Честера; некоторые из этих фактов ранее отмечали и западные ученые, но объяснить их нестыковку с традиционной датой - 1601 год - не могли. Другие факты, установленные мною уже в процессе исследования, тоже свидетельствовали о более поздней дате, тщательно скрывавшейся издателями и авторами сборника. Эта подлинная дата - 1612 год - позволила раскрыть главную тайну книги Честера: имена платонической четы - "Голубя" и "Феникс"; ибо именно летом 1612 года почти одновременно ушла из жизни чета Рэтлендов, чьи отношения при жизни точно соответствовали отношениям честеровских героев, а смерть и похороны окружены завесой глубокой тайны. Новую датировку сборника и идентификацию прототипов Голубя и Феникс поддержали несколько английских и американских ученых - стратфордианцев, хотя большинство западных шекспироведов продолжают придерживаться привычной им гипотезы К. Брауна невзирая на все ее несоответствия. У нас в течение 12 лет никто против моей гипотезы не выступал, а А. Аникст определенно считал ее самым удовлетворительным решением чрезвычайно сложной проблемы. Первым - после появления "Игры об Уильяме Шекспире" - атаковал новое прочтение честеровского сборника (единственную гипотезу по конкретной проблеме, пришедшую в мировое шекспироведение из России) рецензент Г. Некоторых его доводов в защиту Шакспера, вроде уподобления ростовщичества деятельности современных банков, я ранее касался. К честеровскому сборнику рецензент подходит уже не с экономическими, а с книговедческими (как бывший сотрудник университетской библиотеки и автор нескольких библиографических работ) критериями, хотя сложными и часто запутанными, связанными с шекспироведением проблемами британского книгопечатания и книгоиздания XVI-XVII веков он никогда ранее не занимался, а самого сборника, судя по всему, в глаза не видел. Рецензент Г. считает, что никакого "шекспировского вопроса", никакой "шекспировской тайны" просто не существует, и все сомнения в истинности стратфордской традиции и культа - не более чем дань моде, которую он, в меру своих сил и знаний, старается опровергнуть. И вообще слово "тайна", подрывающее здоровое доверие к зафиксированным в хрестоматиях представлениям и стимулирующее появление всякого рода гипотез, рецензент откровенно не любит. Так же он подходит и к честеровскому сборнику, полагая, что я специально нагнетаю таинственность вокруг этой книги. Похоже, даже соответствующий раздел "Игры об Уильяме Шекспире" он не затруднился внимательно прочитать, иначе узнал бы, что все без исключения западные ученые, изучавшие поэму о Голубе и Феникс и книгу Честера, писали о тайне, которая в них кроется (Р. У. Эмерсон, А. Фарчайлд, А. Гросарт, X. Роллинз, У. Мэтчет и др.). Загадок у Честера столько, что не увидеть их может только безнадежно слепой. Кто скрывается за именами "Голубь" и "Феникс", тайно служивших Аполлону и ушедших из жизни почти одновременно? Какое поэтическое Совершенство они оставили после себя? Почему Честер специально сообщает, что правда о его необыкновенных героях будет показана в книге "аллегорически затененной" и что его поэма якобы переведена с итальянского оригинала никогда не существовавшего Торквато Челиано? Почему у лондонского экземпляра совершенно другое название со странной "опечаткой" в главном слове, имя другого издателя, эмблема другого печатника, хотя весь текст напечатан с одного набора (и как я установил, на бумаге одной, да еще уникальной партии)? Какое отношение имел Шекспир (кто бы он ни был) к участникам сборника и к его ушедшим из жизни героям, к целому собранию прекрасных акростихов, носящих на себе явную печать его гения? Список можно продолжить, но и этого более чем достаточно, чтобы убедиться: издатели и авторы книги намеренно и тщательно скрывали какую-то чрезвычайно важную тайну, связанную прежде всего с необыкновенной платонической четой. Надо быть очень самонадеянным, чтобы, не зная фактов и имен, связанных со сборником, даже не прочитав его, выносить какие-то вердикты! Но наш оппонент смело отрицает не только бесспорные для всех западных ученых, изучавших честеровский сборник, признаки тайны; он "не заметил" и приведенных мною важных фактов, свидетельствующих о том, что книга Честера появилась значительно позже 1601 года, указанного на титульном листе фолджеровского экземпляра. Даже неполный перечень этих "незамеченных" или просто не понятых рецензентом фактов впечатляет, особенно если учесть, что некоторые из них давно заметили (но не могли объяснить) западные ученые. Вот факты, которые шаг за шагом ведут к новой датировке сборника и которые не удостоились внимания нашего книговеда: - относящийся именно к 1601 году разгар так называемой войны театров и доходившей до драк вражды Джонсона и Марстона, делающий их сотрудничество в это самое время крайне маловероятным. Это относится и к характеру поэтического вклада Марстона, отличающегося от всех его ранних произведений; - в честеровском сборнике имеется верноподданнический реверанс в сторону Иакова Стюарта, ставшего английским королем только через два года после 1601 года; - книга Деккера (1609), где и Голубь, и Феникс еще живы; - честеровский сборник в нарушение действовавшего правила не регистрировался в Компании печатников и издателей ни в 1601, ни в 1611 году, хотя издатели Э. Блаунт и М. Лаунз были видными членами Компании, а регистрация стоила гроши. Проверив подряд издания Блаунта и Лаунза, я установил (впервые!), что они регистрировали практически все свои издания; честеровский сборник - редчайшее для них исключение, свидетельствующее о желании скрыть подлинную дату издания этой книги. В таком контексте отсутствие регистрации (да еще дважды!) - факт серьезнейший, и вызывает крайнее удивление, что называющий себя книговедом рецензент вообще не обратил на него никакого внимания. Также не заметил он установленный мною факт сотрудничества печатников Филда и Оллда именно в 1612-1613 годах (что объясняет и необъяснимое раньше появление эмблемы Оллда на лондонском экземпляре). Полное умолчание о впервые выявленных реалиях, связанных с Беном Джонсоном, его вкладом в сборник и его особыми отношениями с Рэтлендами и другими "поэтами Бельвуарской долины" говорит о том, что эта область находится далеко за пределами компетенции рецензента. Бесцеремонно проигнорировав две трети приведенных мною фактов-оснований (причем важнейших!), свидетельствующих о том, что честеровский сборник появился не в 1601-м, а в 1612-1613 годах, рецензент Г. выносит вердикт: "Итак, собственно книговедческий анализ честеровского сборника, независимо от его отношения к "шекспировскому вопросу", не дает достаточных оснований для его передатировки". Ничего себе "собственно книговедческий анализ"! Элементарная предвзятость и некомпетентность - вот как называются такие подходы в литературной критике... Посмотрим теперь, как наш книговед пытается опровергнуть те немногие (и не главные) факты и доводы, которые он все-таки заметил. Он признает: "Несомненной заслугой Гилилова является установление принадлежности всех четырех экземпляров сборника к одному изданию". В огромной рецензии больше ни слова не уделено этому "установлению", а ведь случай удивительный: российские исследователи первыми обнаружили в напечатанных четыре столетия назад и хранящихся в центре Вашингтона и Лондона экземплярах загадочной книги один и тот же (несмотря на разные даты на титульных листах) набор водяных знаков, в том числе уникального, нигде и никогда ранее не фиксировавшегося единорога с искривленными задними ногами. Тот же набор водяных знаков позже обнаружен и на бумаге хантингтонского экземпляра, и этим окончательно было доказано, что все экземпляры отпечатаны одновременно. Рецензент не понял, что эта филигрань (водяной знак) важна совсем не в силу своей возможной (но вовсе не обязательной) связи с гербом Рэтленда, а в силу уникальности рисунка, исключающей случайное совпадение разных партий бумаги. Такой единорог нигде, кроме честеровского сборника, до сих пор не найден (к сожалению!), нет его и в существующих справочниках по филиграням XVI-XVII веков, где представлены многие десятки разновидностей филиграни "единорог". Открытие доселе неизвестной разновидности этой филиграни было зарегистрировано в шекспировском научном центре - в Библиотеке Фолджера в Вашингтоне - и подтверждено Библиотекой Хантингтона в Калифорнии и Британской библиотекой в Лондоне. Не понимая существа и значения сделанного нами открытия (хотя об этом подробно рассказано в первой главе "Игры об Уильяме Шекспире" и даже дано изображение уникальной филиграни), рецензент почему-то решил, что я привязываю ее к гербу Рэтленда, и обвинил в "слабом понимании собственно книговедческих проблем" (!). А для демонстрации своего понимания "собственно книговедческих проблем" счел полезным сообщить, что филиграни бывают разные (буквально он пишет: "Все изображения в филигранях отличались друг от друга"). Такой вот уровень книговедческой эрудиции... О том, что книга Честера напечатана не ранее 1611 года, свидетельствует лондонский экземпляр с этой датой на титульном листе. Все предположения, что в 1611 году якобы продавались снабженные новым и странным титульным листом некие гипотетические "остатки" тиража 1601 года, абсолютно бездоказательны (их неадекватность ситуации подробно рассмотрена в первой главе "Игры"), но рецензент повторяет одно из них чуть ли не как само собой разумеющийся факт. Еще на один год позволяет уточнить время появления сборника эпиграф из Горация: "Мужу, хвалы достойному, Муза не даст умереть" (то есть умереть памяти о нем). Помещенные сразу после имени Джона Солсбэри, умершего летом 1612 года, эти слова имеют здесь посмертный характер, так же как и двусмысленное пожелание ему "блаженства небесного и земного" (в земле!). Там же говорится, что имя Солсбэри помогает скрыть, завуалировать (overshadow) подлинный смысл книги от непосвященных. Совершенно не учитывая мистификационный характер издания, рецензент безапелляционно заявляет, что этот эпиграф может относиться только к живому человеку, ибо Гораций в свое время адресовал стихотворение, из которого взята эта строка, здравствовавшему тогда римлянину. А вот такой ученый, как У. Мэтчет, многие годы отдавший изучению книги Честера и всего, что с ней связано, определенно считал, что эпиграф из Горация носит здесь посмертный характер. Как можно не учитывать, что отдельно взятая и перешедшая в другое произведение в качестве эпиграфа фраза часто теряет детерминированную связь со своей alma mater и приобретает иной смысловой оттенок в новом контексте?! Это относится и к строке из эпиграммы Марциала, обретающей на титульном листе книги Честера двусмысленность, отсутствующую в древнем оригинале и потому начисто отвергаемую Г. Но эту двусмысленность заметил еще выдающийся шекспировед XIX века Э. Дауден! Противоречие моей датировке - 1612 году - Г. видит и в том, что Честер, посвященный в рыцари в 1603 году, не назвал себя на титульном листе "сэром". Но ведь он скрывал подлинную дату издания книги, а такая деталь могла все выдать! И вообще титул "сэр" указывался не всегда, особенно в изданиях-мистификациях. Например, в "Кориэтовых Нелепостях" среди авторов "панегириков" в честь Кориэта была целая дюжина рыцарей, но лишь один из них обозначил себя в этом качестве. В другом месте Г. утверждает, будто новая датировка сборника выводится мною из идентификации его героев с Рэтлендами. Неверно! Даже само имя "Рэтленд" появляется в моей книге только после того, как по целому ряду фактов определилось, что честеровский сборник вышел не ранее лета 1612 года (смерть Солсбэри совпадает почти день в день с похоронами Рэтленда, благодаря чему Солсбэри и попал в сборник - "чтобы его имя вуалировало правду"). Но даже если не обращать внимания на это совпадение, на эпиграф из Горация и, опираясь на лондонский экземпляр, датированный 1611 годом, констатировать, что книга появилась не ранее этой даты (и во всяком случае значительно позже 1601 года), то и этого вместе с поэмой-реквиемом и стихотворениями Джонсона было бы достаточно для отождествления Голубя и Феникс с четой Рэтлендов. Ибо речь идет не о каких-то (как полагает этот и другие не читавшие честеровский сборник оппоненты) незначительных "совпадениях аллегорических и символических намеков с некоторыми фактами биографии Рэтленда и его жены". Перед нами - полное совпадение всех основных линий истории Голубя и Феникс с необыкновенными отношениями и занятиями бельвуарской четы и обстоятельствами их окруженного тайной ухода из жизни и похорон. Другой пары, которая бы так полно вписывалась в честеровский сборник, во все составляющие его поэмы и стихотворения, в то время (и не только в 1612 году) просто не было. Эта идентификация получила потом и другие подтверждения, особенно в связи с Джонсоном и его отношениями с Рэтлендами. Правильная датировка и идентификация персонажей взаимоподтверждаются, чего Г. просто не понял. Считая мистификацию с датировкой, обращенной вспять на 11-12 лет, невероятной, рецензент не обратил внимания на приведенный мною пример с так называемым фальшивым шекспировским фолио. А ведь этот пример - важнейший, имеющий к тому же прямое отношение к "шекспировскому вопросу", чего Г. тоже не понял. В 1619 году издатель Пэвиер и печатник Джаггард отпечатали 10 шекспировских и сомнительно-шекспировских пьес, но были остановлены, хотя на некоторые из пьес они имели законные права; тогда они выпустили эти пьесы в продажу по отдельности, снабдив их титульными листами с фальшивыми датами (1600, 1608, 1618), а некоторые - и фальшивыми эмблемами. То есть датировки отставали от настоящей от одного года до 19 лет! Подлинная датировка установлена английскими учеными только в нашем веке путем анализа водяных знаков и полиграфических реалий, но о причине, побудившей солидных членов Гильдии прибегнуть к мистификационной датировке, можно только догадываться. Запретить печатать не содержащие никакой крамолы книги, на которые издатель имел законные, зарегистрированные права, могло тогда только лицо, облеченное большой властью, например граф Пембрук. Рецензент Г. на целой странице вовсю потешается над теми, кто считает, будто кто-либо, в том числе Пембрук, мог "властно распоряжаться изданием книг в королевстве - запрещать, доверять, поручать". Здесь, как и в других разделах своей рецензии, Г. проявляет незнание достаточно общеизвестных фактов. Граф Пембрук был лордом-камергером, ему была подконтрольна и Компания (Гильдия) издателей и печатников, члены которой обращались к нему как к последней инстанции для решения важных вопросов. Фактов о влиянии в издательском мире его матери Мэри Сидни-Пембрук в "Игре об Уильяме Шекспире" приведено достаточно, так что нет никаких оснований сомневаться в возможностях круга Пембруков - Сидни ("Великих Владетелей пьес") способствовать (доверять, поручать, финансировать) изданию нужных им книг и препятствовать появлению нежелательных. В связи с этим интересно и поучительно посмотреть, как Г. реагирует на сообщаемые в "Игре" обстоятельства появления в 1623 году самой знаменитой книги в истории Англии - первого собрания пьес Шекспира (Великое, или Первое, фолио). Фолиант открывается обращением к сыновьям Мэри Сидни-Пембрук: Уильяму, графу Пембрук, и Филипу, графу Монтгомери. Оказывается, рецензенту точно известно, что "братья графы Пембрук (sic!) просто финансировали дорогостоящее издание, как это было принято в книгоиздательской практике того времени", стало быть, все тут ясно! Великое фолио планировалось выпустить в 1622 году, второе его издание (Второе фолио) вышло в 1632-м - даты точно совпадают с 10-й и 20-й годовщинами смерти бельвуарской четы - факт, о котором, кстати, впервые сообщается именно в "Игре". Но для нашего книговеда факт, не укладывающийся в его представления, вовсе и не факт. Такой "вполне в советском духе" подгонки изданий к знаменательным датам, как он "свидетельствует", не было и не могло быть, никаких годовщин никто никак не отмечал и не замечал! Обратим внимание на этот довольно неожиданный в подобном контексте оборот - "в советском духе", он еще попадется нам в рецензии раз-другой, и тогда мы уделим ему несколько слов. Конечно, забавно, что в представлении нашего рецензента выпуск (или написание) книг и статей к определенным датам связан только с советским периодом в истории известной части человечества! Ну а что касается Англии XVII века, то можно было бы напомнить Г. хотя бы о "годовщинах" Джона Донна. Не говоря уже о более поздних потоках литературы, приурочивавшейся к самым разным "знаменательным" датам, прежде всего - шекспировским. Почему это Г. столь категорично заверяет своих читателей, что друзья Рэтлендов ("поэты Бельвуарской долины") не могли додуматься приурочить создание и выпуск в свет Первого и Второго фолио к годовщинам их одновременного ухода из жизни?! Ведь точно совпадает не одна, а целых две даты, но Г. продолжает утверждать, более того - клятвенно "свидетельствовать", что этого не может быть. Даже если бы речь шла только о случайном, но впервые замеченном и как-то объясненном совпадении, оно является бесспорным фактом, и как таковой он требует к себе научного подхода, а не идеологической (независимо от происхождения и окраски) упертости. О "поэтах Бельвуарской долины" Бен Джонсон рассказал в своей пасторальной пьесе "Печальный Пастух", где местом действия прямо указан Бельвуар - замок Рэтлендов. Результаты исследования "Печального Пастуха" и честеровского сборника хорошо согласуются, но Г. этого просто не заметил, как и многих других важных фактов, связанных с ключевой в шекспироведческих изысканиях фигурой Бена Джонсона. Относительно "величайшего писателя и путешественника мира" Томаса Кориэта из Одкомба рецензент Г. нехотя соглашается, что "возможно, Гилилов прав, и Томас Кориэт не был ни путешественником, ни автором приписанного ему ученого описания путешествия в Европу". Однако раблезианская сущность многолетнего дерзкого фарса вокруг пьяненького придворного шута с участием более полусотни (!) поэтов, написавших на дюжине языков огромное собрание головокружительных "панегириков", изданных даже отдельной книжкой, осталась для нашего книговеда непостижимой. В отличие от рецензентов, связанных с театром, со сценой, он не видит, что кориэтова эпопея - не заурядная литературная мистификация, а необыкновенная карнавальная Игра, действие которой протекает как на печатных страницах, так и на сцене реальной жизни. Не заметил (или не понял) рецензент и многочисленных фактов, свидетельствующих о тесной связи Фарса о Кориэте с Игрой об Уильяме Шекспире (одни и те же участники, покровители, издатели, важная роль в обоих случаях Бена Джонсона и др.), что не мешает ему вынести безапелляционный вердикт о том, что "судьба Кориэта не может быть ключом к решению шекспировского вопроса". Но Фарс о Кориэте рассматривается в "Игре" не как единственный, а как один из важных ключей к пониманию феномена Шекспира, и доказывается это не декларациями, а фактами, впервые проанализированными именно в рецензируемой книге. Научные гипотезы, как известно, оцениваются потому, насколько полно они объясняют факты, прежде всего в сравнении с другими точками зрения по тем же проблемам. Это должно распространяться и на гипотезы о смысле честеровского сборника и ключевой поэмы-реквиема в нем. Не секрет, что англо-американские специалисты обычно не слишком торопятся признавать достижения иностранных исследователей, российских в том числе. Однако несколько видных западных специалистов уже охарактеризовали датировку честеровского сборника 1612 годом и идентификацию его героев с платонической четой Рэтлендов как самую убедительную и доказательную гипотезу из всех, выдвинутых за более чем столетнюю научную дискуссию. Действительно, только она удовлетворительно объясняет все загадки обстоятельств появления честеровского сборника и его содержания, включая замечательные "Песни Голубя", написанные (по признанию английских специалистов) явно той же рукой, что и шекспировские поэмы и сонеты. Старые гипотезы объяснить многих важных фактов не могут, а ряд фактов прямо им противоречит. Разумеется, основные дискуссии с приверженцами старых гипотез на Западе еще впереди, и они не будут простыми: ведь они существуют многие десятки лет, прочно обжили учебники и справочники, к ним привыкли, их повторяют, часто даже не вдумываясь в их соответствие фактам. Какая из предложенных более чем за столетие гипотез - Гросарта, Брауна, Ньюдигейта или Гилилова - получит в шекспироведении окончательное признание, покажет время и новые факты. Пока же ни один из фактов, на которых основываются новая датировка сборника и идентификация его героев, не опровергнут, наоборот, прибавились новые, ранее неизвестные. Никаких обстоятельств, серьезно противоречащих новой гипотезе, рецензент Г. найти не смог, однако объявил, что для "передатировки" честеровского сборника и идентификации его героев с четой Рэтленд оснований нет! Право рецензента на собственное мнение бесспорно, но подкреплять это мнение путем игнорирования этих самых "недостающих" оснований (и искажения других) - по меньшей мере несолидно. Тем более что какого-то собственного мнения о смысле честеровского сборника или анализа иных, ранее появившихся на Западе гипотез мы от рецензента не услышали. Дело тут явно не в старинной и загадочной английской книге (против ее новой датировки никто у нас целые полтора десятилетия не возражал), дело в зловредном "шекспировском вопросе", с которым эта старинная книга сегодня вдруг оказалась связанной, да еще так тесно! К удивлению и неудовольствию кое-кого из наших рецензентов, воспитанных в идеологически очищенной от всяких нездоровых сомнений стратфордианской вере. Несколько иначе дело обстоит с книгой, вышедшей под именем Эмилии Лэньер. Отвергая мою гипотезу относительно этой книги, рецензент ссылается на самые последние английские работы по этой проблеме, содержащие ранее неизвестные факты. Авторства Елизаветы Сидни-Рэтленд они совсем не исключают, но датировка ее книги 1612 годом (вместо 1611) и интерпретация смысла заключительной поэмы "Описание Кукхэма" действительно оказались под вопросом, что и было учтено в новом издании "Игры об Уильяме Шекспире". Чтобы окончательно решить эту проблему, необходимо изыскать возможности для исследования отношений семьи Лэньеров с Саутгемптоном, Пембруками, Рэтлендами, с "поэтами Бельвуарской долины". Вот пример - в этой рецензии, увы, едва ли не единичный - пользы, которую может приносить конструктивная критика. Коррекция гипотез по мере появления новых или уточнения ранее известных фактов - неотъемлемая составляющая научного процесса; в данном случае она касается только частного эпизода с книгой "Славься, Господь" и других сюжетов "Игры об Уильяме Шекспире" не затрагивает. Но нельзя согласиться с рецензентом, когда он категорически отвергает даже возможность того, что гравюра У. Хоула в книге Джона Дэвиса из Хирфорда "Жертвоприношение Муз" (1612) и часть текстов в этой книге связаны со смертью в этом году Елизаветы Рэтленд и ее супруга. Даже если принять предлагаемый Г. перевод надписи в правом верхнем углу гравюры (я переводил с неполного текста фолджеровского экземпляра), рисунок - жертвенный огонь, музы, Аполлон, поверженный бог плотской любви Купидон - вполне может быть отнесен к этому трагическому событию. Это не "коварный обман скорбящих родственников", как сокрушается рецензент. Сходство печальных событий (смерть платонической четы Рэтлендов и юной платонической четы Даттонов) давало Дэвису возможность оплакивать последних, не забывая при этом и о Рэтлендах, о которых открыто писать было нельзя, и сделать это достойным образом. Если добавить, что книга Дэвиса посвящена трем ближайшим к Елизавете Сидни-Рэтленд женщинам, а сам Дэвис и гравер Хоул - активные участники "Кориэтовых Нелепостей", то оснований для столь категорического неприятия и этой гипотезы не останется. Кстати, неверно утверждение Г., будто Дэвис ни разу не назвал в своих произведениях имя Рэтленда (и откуда только берется смелость для таких утверждений - не гипотез, не предположений, а категорических утверждений!); ведь даже в шестой главе "Игры" он мог бы прочитать, что в более ранней книге Джона Дэвиса "Микрокосм" (1603) есть сонет, обращенный к Рэтленду и его супруге, в котором поэт молит считать его "своим"! ЗАЧЕМ ИГРА?  Нельзя не коснуться манеры рецензента Г. приписывать мне высказывания, которых в моей книге нет, чтобы затем их с пафосом критиковать. Вот, в главе второй, рассказывая о стихотворении Л. Диггза в шекспировском Великом фолио, где впервые упоминается стратфорд-ский монумент, я делаю примечание: "В некоторых экземплярах... слово "монумент" транскрибировано Moniment, что на шотландском диалекте означает "посмешище". Просто сообщаю интересный факт для сведения читателей - и только. Однако Г. обвиняет меня в "беспредельных вольностях" (!) и пишет, что "опечатку... Гилилов трактует как сознательную, направленную против Шакспера". Во-первых, почему бдительный рецензент априори и безальтернативно уверен, что это простая опечатка, а во-вторых, где я трактую ее "против Шакспера"?! И везде эта забавная безальтернативная уверенность; свои мнения и предположения Г. сообщает как аксиомы. Еще пример: говоря о знаменитом стихотворении Джонсона к дройсхутовому портрету Шекспира в Великом фолио, я пишу: "Некоторые нестратфордианцы обращают внимание на то, что английское has hit his face (нашел, схватил его лицо) произносится как has hid his face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это учитывал, предназначая второй вариант для посвященных". То есть я говорю о мнении других и не пишу, что это мнение по этому вопросу я разделяю (или не разделяю). Между прочим, авторы, которые выражали это мнение, - англичане, а такой авторитетный писатель, как Джон Мичел, сообщает, что слово hit в печатных и рукописных текстах того времени иногда применялось в значении hid. Однако не имеющий желания и времени вникать во все эти тонкости рецензент пишет просто: "Гилилов считает, что поэт имел в виду слово hid", после чего возмущенно заключ