с его ведома, типографы считались с орфографическими амбициями автора и печатали его имя без h - Jonson. В нашем же случае поправить наборщика было некому - Джонсон вместе со своим подопечным находился за границей. Другое подтверждение того, что стихотворения Джонсона оказались в честеровском сборнике без ведома автора, в его отсутствие, мы получаем, сравнивая текст его "Прелюдии" в честеровском сборнике с найденным более ранним рукописным вариантом и с более поздним (в фолио 1616), подготовленным, безусловно, самим Джонсоном. В 1616 году он отказался от большинства сделанных в его отсутствие изменений, восстановив бывшие в ранней рукописи местоимения единственного числа "я", "мое" вместо множественного "мы", "наше". Только исходя из того, что книга Честера - Блаунта печаталась в 1612-1613 годах, когда Джонсона не было в Англии, можно сравнительно легко объяснить все столь удивляющие джонсоноведов особенности его вклада в сборник. Новая датировка хорошо согласуется и со многими другими фактами, имеющими к нашему сборнику прямое или косвенное отношение; количество таких "совпадений" по мере продолжения исследования неуклонно растет. Уже после открытия водяных знаков, исследуя в Фолджеровской библиотеке книги, отпечатанные Филдом и Оллдом в первые десятилетия XVII века, я обнаружил, что именно в 1612-1613 годах эти два лондонских печатника, чьи эмблемы стоят на честеровском сборнике (эмблема Филда - на всех шмуцтитулах, эмблема Оллда - на титульном листе лондонского экземпляра), участвовали еще в одной мистификации. Они печатали прокатолические сочинения некоего Роджера Уидрингтона (псевдоним католического проповедника Томаса Престона). Здесь Филд именовался Теофилом Пратом, а Оллд - Теофилом Фабри, места издания соответственно названы Космополисом и Альбинополисом. В этих изданиях {Эти книги по "Краткому каталогу титульных листов..." Полларда Редгрейва (1948) имеют номера 25596, 25597, 25602.} - одно и то же предисловие, одни и те же декоративные элементы набора (использованные частично и в честеровском сборнике!). Это дополнительное и очень веское свидетельство в пользу датировки книги Честера 1612-1613 годами и объяснение, почему в лондонском экземпляре, полностью идентичном по набору и бумаге фолджеровскому, на титульном листе вдруг оказалась эмблема Оллда: в это самое время он и Филд выполняли еще один (и довольно опасный - связанный с преследуемой католической пропагандой) заказ, работали вместе. Тысяча шестьсот двенадцатый год... Именно тогда и в непосредственно следующие годы в Англии появился ряд прозаических, поэтических и драматических произведений, об истинном смысле которых учеными высказаны противоречивые предположения и догадки. А из шекспировских биографий все знают, что именно 1612-1613 годами датируется прекращение творческой активности Уильяма Шекспира - Великий Бард, как нам сообщают, не написал больше ни одной строки, хотя умер только в 1616 году... Существует ли связь между появлением поэтического сборника Роберта Честера и прекращением творческой деятельности Уильяма Шекспира или это простое совпадение во времени, чистая случайность? У читателя будет больше возможностей ответить на этот и другие непростые вопросы, когда чтение книги подойдет к концу. Другой такой пары в Англии не было Долго и безуспешно искали английские ученые в исторических архивах следы какой-то занимавшей высокое положение бездетной четы, чьи странные отношения, а также другие обстоятельства жизни и особенно почти одновременной смерти, последовавшей около 1600-1601 года, хотя бы приблизительно соответствовали тому, что рассказали о таинственных Голубе и Феникс авторы честеровского сборника. Такой подходящей пары, как мы уже знаем, никому обнаружить не удалось, что и породило пессимистический взгляд на возможность убедительной идентификации прототипов честеровских героев вообще, а значит, и на перспективы постижения смысла самого загадочного произведения Шекспира. Но теперь, когда исследование привело нас к другой дате - к 1612 году, я могу сразу назвать именно такую странную супружескую чету, ушедшую из жизни, как и Джон Солсбэри, летом этого года, и в той же очередности, что и честеровские Голубь и Феникс. Это были Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, и его жена Елизавета, дочь великого поэта Филипа Сидни, которого боготворившие его современники часто называли Фениксом (а его дом, его семью - "гнездом Феникса"). В течение трех столетий имена дочери Филипа Сидни и ее мужа покоились в желанном для них забвении; английские историки литературы мало что о них знали, известно было лишь, что Рэтленд являлся участником эссексовского мятежа. И только в начале нашего века, с расширением и углублением круга научно-исторических поисков и исследований, ученые наткнулись на ряд доселе неизвестных или давно забытых фактов, свидетельствовавших не только о необычности их отношений, но и о какой-то бесспорной близости к ним крупнейших писателей эпохи, в том числе Джонсона, Бомонта, Флетчера и самого Уильяма Шекспира. По свидетельствам современников, брак Рэтлендов был фиктивным: у них не только не было детей, но в течение всех двенадцати лет супружеской жизни их отношения оставались платоническими - Джонсон и Бомонт говорят об этом прямо. Как и честеровские Голубь и Феникс, они умерли один за другим - сначала он, потом она, и случилось это летом 1612 года. Роджер скончался в Кембридже 26 июня после длительной и тяжелой болезни; ему было 35 лет. Набальзамированное тело графа доставили в закрытом гробу в его родной замок Бельвуар и сразу же, ночью предали земле в фамильной усыпальнице; вопреки обычаю, никому не было разрешено видеть лицо умершего. А торжественные похоронные церемонии совершили через два дня, уже без покойника! Об обстоятельствах кончины Елизаветы Рэтленд историки долгое время ничего не знали, даже год ее смерти был под вопросом {Неверно указан год ее смерти - 1615 - и в таком авторитетном для западных историков и литературоведов издании, как британский Национальный биографический словарь.}. Лишь сравнительно недавно из сохранившегося письма современника узнали, что она приняла яд и умерла в Лондоне всего через неделю после странных похорон мужа. Также ночью, без огласки, ее захоронили в соборе св. Павла в могиле отца, Филипа Сидни, чьи пышные, оплаченные короной похороны за четверть века до того стали событием в жизни страны. Она прожила на свете менее 27 лет и покинула этот мир по собственной воле, вслед за своим мужем - как и Феникс, последовавшая за сгоревшим на алтаре Аполлона Голубем. Но не только смерть и похороны графа и графини Рэтленд заключают в себе много таинственного и труднообъяснимого - необычайна и окутана тайной вся их совместная жизнь. И дело не просто в платоническом характере их брака, хотя эти особые отношения чрезвычайно важны для их идентификации с честеровскими героями. Они все время держали свои занятия в тени, окружали их завесой секретности, хотя им не легко было это делать. Одно то, что Елизавета являлась единственной дочерью, единственным отпрыском Филипа Сидни - кумира целого поколения английских поэтов, делало ее очень заметной фигурой. Достаточно сказать, что Фулк Гревил, который был не только поэтом, но и одним из влиятельнейших сановников, назвал себя "слугой королевы Елизаветы, советником короля Иакова и другом сэра Филипа Сидни", поставив последнего в один ряд с монархами. А ведь дочь великого поэта Елизавета была еще и падчерицей самого графа Эссекса (через несколько лет после гибели Филипа Сидни его вдова стала женой Эссекса). Несмотря на все это, имя Елизаветы Сидни, графини Рэтленд, редко встречается в сохранившейся печатной и рукописной литературе того времени, особенно по сравнению с другими женщинами ее круга, например с ее кузиной и подругой Люси Бедфорд. Однако так дело обстояло не всегда. Ведь даже само рождение дочери Сидни отметили поэты, а ее крестной матерью стала специально прибывшая на крестины королева Елизавета! Лишь после того, как она соединила свою судьбу с Рэтлендом, ее имя исчезает с книжных страниц. Но, может быть, она не унаследовала от своего гениального отца и от воспитавшей ее тетки - высокоталантливой Мэри Сидни, графини Пембрук, - их глубокой интеллектуальности, литературной одаренности, была настолько заурядной личностью, что даже великая притягательная сила имен Филипа Сидни и ее отчима Эссекса не могла привлечь к ней внимание поэтов и писателей? !!!!!!!! Нет! Никто иной, как сам Бен Джонсон, не раз бывавший в ее доме, сказал через семь лет после ее смерти: "Графиня Рэтленд нисколько не уступала своему отцу сэру Филипу Сидни в искусстве поэзии" {22}. Это чрезвычайно важное свидетельство - такая похвала была тогда для поэта высочайшей из возможных; значит, Бен Джонсон не только знал о ее поэтическом даре, но и ценил его самой высокой мерой времени. Его оценка не могла быть вызвана желанием польстить, заискиванием, - Джонсон говорил это, будучи в гостях у провинциального поэта Драммонда, не зная, что все услышанное от разговорившегося столичного гостя любознательный хозяин потом старательно заносит на бумагу. Сама Елизавета и ее супруг давно уже были в могиле, и Джонсону не было никакой необходимости говорить неправду, тем более выдумывать детали такого рода. К тому же сказанное Драммонду находит подтверждение в обоих поэтических посланиях Джонсона к Елизавете Сидни-Рэтленд, впервые опубликованных им в его фолио 1616 года, то есть через четыре года после ее смерти. В 79-й эпиграмме Джонсон восклицает, что Филип Сидни, будь он жив, мог бы увидеть свое искусство возрожденным и превзойденным его дочерью! Джонсоноведы нашего времени с удивлением обращают внимание на ни с чем не сравнимый пиетет, с которым Бен говорит здесь о ее поэтическом даре, - ведь ни одной поэтической строки, подписанной именем дочери Филипа Сидни, до нас не дошло. Второе стихотворное послание к ней, написанное и отосланное адресату еще в 1600 году, но опубликованное тоже лишь в фолио 1616 года, Джонсон поместил там в небольшом (всего 15 стихотворений) разделе "Лес", являющемся, как он сам считал, важнейшей частью его поэтического наследия. Большинство этих стихотворений связано в той или иной степени с семейством Сидни. И вот именно в этот "сидниевский" раздел Джонсон включает два своих стихотворения из загадочного честеровского сборника - "Прелюдию" (несколько измененную и без названия) и "Эпос" (переименованный в "Эподу" {Эпос - героическая песнь, эпическая поэма; эпода - лирическая поэма, где длинный стих чередуется с коротким.}), посвященные Голубю и Феникс! А теперь очень существенное, но никем еще адекватно не оцененное обстоятельство: "Прелюдия" получает номер X, "Эпода" - номер XI, а сразу же за ними, под номером XII, Джонсон ставит свое раннее "Послание к Елизавете, графине Рэтленд". Уже говорилось, что Джонсон сам подбирал и тщательно группировал произведения для этого - такого важного для него - издания, и расположение его стихотворений обнаруживает бесспорную функциональность, заданность. Поэтому появление послания к Елизавете в такой тесной связке с обращениями к таинственным честеровским Голубю и Феникс является еще одним доказательством правильности нашей идентификации их прототипов, тем более что оно прослеживается и в более раннем рукописном списке. Случайность здесь исключена - для Джонсона эти три его стихотворения всегда были связаны неразрывно. В "Послании к Елизавете, графине Рэтленд" Джонсон опять говорит о том, что Елизавета унаследовала от своего отца, "богоподобного Сидни", его любовь к музам, его искусство. Но это "Послание" интригует джонсоноведов еще и тем, что оно является единственным из полутора сотен напечатанных в фолио 1616 года стихотворений, текст которого Джонсон неожиданно обрывает на полуфразе. Фраза обрывается, как только от отца Елизаветы он переходит к ее "храброму другу, тоже возлюбившему искусство поэзии", то есть к ее мужу. В тексте фолио Джонсон сделал странную пометку: "окончание утеряно". Пометка даже более чем странная, ибо поэт сам редактировал это издание и безусловно мог восстановить или заменить "утраченное" окончание. Но он этого демонстративно не сделал. Полный текст стихотворения был найден уже в нашем веке, в рукописном списке; он включал и якобы "утерянное" окончание ~ всего семь строк, содержащих упоминание о какой-то "зловещей клятве" и о благодарности Рэтленду. О причине столь демонстративной купюры сегодняшние джонсоновские комментаторы высказывают различные предположения (купюра не имеет аналогов в прижизненных изданиях Джонсона), например, делаются ссылки на то, что граф Рэтленд был импотентом, не мог исполнять супружеские обязанности, хотя совсем неясно, какое значение это - гипотетическое - обстоятельство могло иметь через четыре года после смерти обоих супругов. Ясно другое: говорить открыто о Рэтленде даже после его смерти (так же, как назвать подлинные имена Голубя и Феникс) было почему-то нельзя, и Джонсон нашел способ привлечь к этому внимание современников и потомков. В третьем послании, адресованном "Глубокочтимой - графине -" (50-е стихотворение цикла "Подлесок", опубликованного уже после смерти Джонсона), которое, как по ряду признаков определили авторитетные джонсоноведы, тоже обращено к Елизавете Рэтленд, ее имя и титул заменены прочерками. Здесь поэт говорит о ее положении "вдовствующей жены", о книгах, заменяющих ей отсутствующих друзей, и, так же как в описывающей Феникс "Оде восторженной", о других ее высоких достоинствах, надежно скрытых от непосвященных. Пасторальная пьеса Бена Джонсона "Печальный пастух" свидетельствует, что замок Бельвуар был центром закрытого поэтического кружка - этих людей Джонсон назвал "поэтами Бельвуарской долины"; к ним относятся и все участники честеровского сборника. Дочь великого поэта, женщина выдающихся дарований и трагической судьбы, Елизавета Сидни занимала особое положение в этом поэтическом сообществе - в ней видели продолжателя служения Филипа Сидни, нового Феникса, восставшего из его пепла, - здесь и зарыты корни честеровской аллегории. Бесконечно преклонялся перед ней и Бен Джонсон - дальше мы увидим, что именно она является той почти всегда остающейся за занавесом Высокой Музой, о которой он вспоминал потом - после ее смерти - не только в разговорах с Драммондом, но и (обычно не открывая ее имени) в ряде своих наиболее значительных поэтических произведений, и тогда мы узнаем ее по ни с чем не сравнимому пиетету и никогда не утихающей боли в голосе поэта. Платонический брак Роджеру Мэннерсу, 5-му графу Рэтленду, в британском Национальном биографическом словаре посвящено несколько столбцов текста, написанного историком Арчболдом {23}. Современник Шекспира граф Рэтленд (1576-1612) был одним из образованнейших людей своего времени, имел степень магистра искусств как Кембриджского, так и Оксфордского университетов, учился в Падуанском университете в Италии и в лондонской юридической корпорации Грейс Инн. Его воспитанием и образованием одно время руководил сам Фрэнсис Бэкон - великий оратор, философ и друг муз, человек со сложным характером и непростой судьбой. Рэтленд в молодости был интимным другом и соратником графа Саутгемптона, единственного человека, которому Шекспир посвятил свои произведения - первые поэмы "Венера и Адонис" (1593) и "Обесчещенная Лукреция" (1594). Сохранилось письмо современника, в котором сообщается, что Рэтленд и Саутгемптон проводят все время в театре в ущерб своим обязанностям при дворе (1599). Вместе с Эссексом они принимали участие в военных действиях на море и в Ирландии. В 1601 году Рэтленд шел в первых рядах участников эссексовского мятежа, за который его тесть поплатился головой, а Саутгемптон - свободой; сам Рэтленд был приговорен к разорительному штрафу и отправлен под надзор родственника в провинцию. Воцарившийся в 1603 году Иаков Стюарт реабилитировал его и вскоре послал с почетной миссией к датскому королю; вернувшись, Рэтленд редко показывался при дворе. Изнурительная болезнь часто и надолго укладывала его в постель и в конце концов еще молодым свела в могилу. Из нескольких сохранившихся писем знавших его людей видно, что он страдал тяжелым заболеванием ног, а в последние годы жизни и мучительными спазмами сосудов головного мозга. Поскольку Роберт Честер (как сейчас установлено) был дальним родственником Рэтленда, он не мог не знать о его болезни. Теперь мы можем понять, почему у честеровского Голубя был "печальный вид, подобный бледному лику смерти", и почему, посылая к нему Госпожу Природу и Феникс, Юпитер (король Иаков) дает им некий бальзам для больных ног и головы Голубя. Соответствие, как видим, поразительное даже в таких деталях - тем более что эти детали не имеют ничего общего с легендой о птице Феникс {Конечно, нельзя подходить к честеровскому рифмованному повествованию, перемежающемуся многостраничными отступлениями, как к некоему репортажу с места событий. Но это и не чистый поэтический вымысел, ведь сам автор несколько раз повторил, что его "домотканая" поэма содержит лишь аллегорически завуалированную правду об обоих ее героях. Фрагменты этой правды, почти натуралистически безыскусные, то и дело выпадают (и не всегда случайно) из неуклюже скроенной вуали честеровской аллегории; это относится и к стихотворениям других поэтов, стоящим гораздо выше по своим поэтическим качествам. Ценность таких фрагментов и аллюзий неизмерима для исследователя.}. Можно добавить, что описание Честером места, где живет больной Голубь, довольно точно совпадает с топографическими реалиями родового поместья Рэтлендов Бельвуара {Бельвуар - прекрасный вид (франц.).} - одной из уникальных достопримечательностей Англии. Старинный замок Рэтлендов расположен на плоской вершине высокого холма (возможно, искусственного происхождения), откуда открывается действительно изумительный вид на окружающую местность, омываемую двумя рукавами речки Девон, на лесистую долину и далее - на десятки километров. Карлтон Браун в свое время специально отмечал, что герои Честера несколько раз и в сходных выражениях описывают эту прекрасную небольшую долину с рекой, этот "высокий холм с плоской вершиной", которые, в отличие от других географических описаний в поэме Честера, явно относятся к какой-то хорошо знакомой и памятной автору конкретной, а не условной местности. Браун с сожалением констатировал невозможность соединить эту неведомую честеровскую местность с имением сэра Джона Солсбэри, а Гросарт и Мэтчет столь же безуспешно пытались искать ее в Ирландии, на маршрутах пребывания там Эссекса в 1599-1600 годы. И еще одно важное "совпадение". Мифический единорог, обнаруженный нами на бумаге честеровского сборника, присутствует и в гербе Рэтлендов - их там даже два. Отношения супругов Рэтленд не всегда были безоблачными; примерно в 1605-1610 годы между ними возникает определенная отчужденность, большей частью они живут раздельно. Друзья и родные Елизаветы, в первую очередь ее тетка - блистательная Мэри Сидни-Пембрук, обеспокоены ее двусмысленным положением "вдовствующей жены", боятся, что дочь Филипа Сидни останется без потомства и род Фениксов пресечется; наконец, они пытаются не только примирить Рэтлендов, но и убедить их превратить свой брак в нормальный. Вспомним, как честеровская Госпожа Природа (маска для Мэри Сидни-Пембрук) просит Юпитера вмешаться и как она потом отправляется к больному Голубю, чтобы, говоря не очень куртуазными, но зато вполне определенными словами Честера, "привести его в постель этой Феникс". Таким образом, очень многое в обстоятельствах приезда Феникс и Госпожи Природы к Голубю - его болезненное состояние, бальзам для больной головы и ног, его просьба к Феникс простить причиненные ей ранее обиды - показывает, что Честер начал писать свою поэму именно в этот период (около 1605 года) их сложных и, вероятно, мучительных для обоих отношений, когда их друзья и родные надеялись на чудо и старались его приблизить. Но чуда не произошло, Рэтленд угасал, и через несколько лет он и его платоническая супруга почти одновременно уходят из жизни. Честер с помощью Блаунта и его высоких покровителей тайно печатает свою книгу, дополнив ее рассказом о трагическом исходе и стихотворениями нескольких других поэтов, оплакивающих Голубя и Феникс. Этим стихотворениям, включающим и потрясающий реквием с именем Шекспира, в книге предшествовал специальный второй титульный лист. Смерть графа Рэтленда и, что еще более поразительно, последовавшая сразу за ней жертвенная смерть его жены, дочери Филипа Сидни - прославленного Феникса елизаветинцев, не была, вопреки обычаю, открыто оплакана их друзьями-поэтами и вообще никем в тогдашней Англии, и это не может не вызывать крайнего удивления. Поэты молчали, хотя их не могли не потрясти и эта мученическая смерть их кумира, их Музы, и эти таинственные похороны их покровителей {Заговор молчания нарушил лишь Фрэнсис Бомонт, но его элегия на смерть Елизаветы Рэтленд, полная глубокой скорби, была напечатана - безымянно - только через десять лет (1622), когда самого Бомонта уже не было в живых.}. Все это неоспоримо свидетельствует о том, что атмосфера секретности, глубокой тайны, неотделимая от честеровских Голубя и Феникс, окружала и их бельвуарских прототипов, и друзья - в первую очередь поэтические, служители Аполлона - относились к этой тайне с уважением, подчинялись ей и после того, как их не стало. Но несколько наиболее близких к бельвуарской чете поэтов все-таки решили нарушить табу и почтили их память в честеровском сборнике, замаскированном хитроумной аллегорией так, что его смысл мог быть понятен только немногим. Загадка честеровского сборника - это загадка бельвуарской четы, Рэтлендов, тесно переплетенная с загадкой Шекспира. И решение ее - после долгого и трудного пути - высвечивает из мрака столетий укрывавшихся там удивительных людей, возможно - самых удивительных из всех, прошедших по земле. Однокашник Гамлета Незадолго до первой мировой войны бельгийский историк Селестен Демблон обнаружил в списке иностранных студентов Падуанского университета, где учился и Рэтленд, имена двух студентов из Дании - Розенкранца и Гильденстерна. Розенкранц и Гильденстерн! Каждый, кто знает и любит "Гамлета", по-особому помнит эти имена. Многие, писавшие о трагедии Шекспира, специально останавливались на образе этой неразлучной пары ложных друзей принца Датского. Личности вполне заурядные, услужливые, бездумные исполнители монаршей воли, они всегда появляются вместе, их трудно представить порознь, трудно - нет, невозможно - даже отличить друг от друга. Но удивительно, что при всей своей незначительности, безликости, отсутствии индивидуальных характеристик они все-таки не теряются среди главных действующих лиц трагедии. Их хорошо видишь и чувствуешь, они цепко застревают в памяти. Еще Гете обратил внимание на глубину и тонкость замысла великого драматурга, создавшего эту пару, которая представляет на сцене то, что нельзя было бы изобразить с помощью одного персонажа, ибо они символизируют само общество. А английский шекспировед Х.Гренвил-Баркер так лаконично определил их сущность: "Это не просто ничтожество, а ничтожество, расщепленное надвое". Нераздельной двойней прошли они через бессмертную трагедию, через сознание миллионов и миллионов людей, говорящих на всех языках мира, читателей и зрителей Шекспира. И вот через три столетия после своего первого появления на подмостках "Глобуса" они снова напомнили о себе чуть ли не мистическим образом. Так же вдвоем тени давно умерших и ставших прахом датских дворян Розенкранца и Гильденстерна поднялись с запыленных полок падуанского университетского архива, чтобы предстать перед нами в безмолвном и внушительном свидетельстве. Их собственная незначительность, принадлежность к другой стране делает это свидетельство особенно ценным, ибо их имена - это не имена королей, знаменитых полководцев или знатных английских вельмож, которые были на устах их британских современников. Их имена вряд ли могли быть вычитаны драматургом из датских книг и хроник. Здесь практически исключается и вероятность случайного совпадения, которую еще можно было бы с натяжкой допустить, когда бы речь шла об одном человеке, одном имени. Нет, Розенкранц и Гильденстерн не вымышлены автором "Гамлета"! Двое молодых датских дворян учились вместе с молодым знатным англичанином графом Рэтлендом в далеком от Англии и от Дании итальянском городе Падуя, а через несколько лет после этого их имена стали именами двух неразлучных придворных в трагедии, созданной великим англичанином Уильямом Шекспиром {У Шекспира Гамлет и Горацио прямо названы студентами Виттенбергского университета, а принц называет Розенкранца и Гильденстерна своими товарищами-однокашниками (fellows). Теперь установлено, что учившиеся в Падуе Розенкранц и Гильденстерн были выпускниками именно Виттенбергского университета. Ясно, что Шекспир знал и об этом: случайность вряд ли возможна.}. Падуанские призраки Розенкранца и Гильденстерна указывают, что этот самый Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, имел какое-то отношение к Уильяму Шекспиру и его "Гамлету". Об этом же говорит ряд датских реалий, появившихся в трагедии лишь со второго кварто, то есть вскоре после возвращения Рэтленда из Дании в 1603 году. Даже если Рэтленд и его жена были просто информаторами Шекспира, то, казалось бы, и этого вполне достаточно, чтобы историки литературы обратили на них самое пристальное внимание, особенно учитывая почти полное отсутствие достоверных фактов, проливающих хоть какой-то свет на творческое окружение великого драматурга, на его творческую лабораторию. Однако падуанские реалии и другие важнейшие факты, связывающие Шекспира с поэтическим окружением Рэтлендов - Сидни - Пембруков, все еще не нашли себе подобающего места в шекспировских биографиях. Возьмем, к примеру, краткую документальную биографию Шекспира, принадлежащую перу авторитетного американского шекспироведа С. Шенбаума, переведенную в 1985 году на русский язык. Здесь перечислены важнейшие открытия мирового шекспироведения, все, что в какой-то степени может быть связано с жизнью и творчеством Великого Барда. Однако в обстоятельной научной книге, где не пропущены касающиеся Шекспира закладные и купчие, его судебные иски на мелкие суммы к соседям и преследование несостоятельных должников и их незадачливых поручителей, вы не найдете ничего ни о Рэтленде, ни о его однокашниках Розенкранце и Гильденстерне, перекочевавших неизвестным биографу образом из университетской аудитории старинного итальянского города на страницы великой трагедии, где они обрели еще одного однокашника - Гамлета, принца Датского. Имя Рэтленда если и появляется в некоторых шекспировских биографиях, то лишь в связи с его дружбой с графом Саутгемптоном; нередко даже в очень солидных научных трудах его путают с другими Мэннерсами - с его братом и двоюродным дедом {24}. А ведь Шекспир знал дорогу в Бельвуар! Об этом говорит не только его имя в честеровском сборнике, но и уникальная запись в расходной книге дворецкого Бельвуара, от которого вскоре после смерти Роджера Рэтленда Шекспир получил несколько десятков шиллингов золотом. Что касается такого невнимания к однокашнику Гамлета и его спутнице жизни со стороны сегодняшних шекспировских биографов, то часто причиной этого является простое незнание важных фактов и содержащих их источников, отсутствие интереса к их исследованию. Конечно, немало трудностей порождает для ученых плотная завеса секретности (напоминающая чем-то масонские таинства), созданная вокруг Голубя и Феникс ими самими и их поэтическими друзьями. К сохранению своих тайн "поэты Бельвуарской долины" относились, как можно судить по многим признакам, весьма серьезно. Это видно и по тому, как тщательно сохранялась тайна их необычных похорон, по тем приемам маскировки и умолчаний, которыми изобилуют честеровский сборник и джонсоновская пастораль "Печальный пастух", из оборванного на полуфразе стихотворения Джонсона, из нескольких сохранившихся писем его и Джона Донна. Однако исследование и освещение важных свидетельств, указывающих на существование закрытого поэтического кружка, с которым оказываются связаны крупнейшие писатели и драматурги эпохи, включая самого Шекспира, затруднялись - и продолжают затрудняться - не только созданной ими завесой секретности. Есть и другие причины. Здесь и давние, освященные авторитетами и традициями представления, и влияние хрестоматийного или компилятивного подхода к явлениям, корни которых лежат достаточно глубоко от поверхности. Играет свою роль и повышенная осторожность наших британских и американских коллег при обращении к именам, фигурировавшим в продолжающейся ожесточенной полемике вокруг "шекспировского вопроса". Ведь Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, является одним из так называемых претендентов, то есть одним из тех живших в шекспировскую эпоху людей, которых ряд исследователей в XIX-XX веках заподозрили в том, что именно они были подлинными авторами шекспировских пьес, поэм и сонетов. Спору между сторонниками "еретических" гипотез и теми, кто отстаивает традиционные представления, - полтора века. Однако читатели в нашей стране долгое время получали всю информацию о Великом Споре вокруг Шекспира - споре, не имеющем прецедентов в истории мировой культуры, - только в односторонней, да еще сдобренной упрощенной идеологией интерпретации. Пришло время ознакомить наших читателей с подлинными причинами возникновения Великого Спора и его непростой историей.  * Глава вторая. ДОЛГИЙ СПОР ВОКРУГ ГОРОДА СТРАТФОРДА-НА-ЭЙВОНЕ *  "Шекспир и несть ему конца". - Кто и зачем придумал "шекспировский вопрос". Следы гения. - Уильям Шакспер из Стратфорда, его семья и занятия. - Последняя воля Владыки Языка? Загадки автографов. - Близкий друг графа Саутгемптона. - Ворона, разукрашенная чужими перьями. - Кембридж и Оксфорд знали Потрясающего Копьем. - Самодовольный колбасник или унылый портной? - Портрет, на который Бен Джонсон рекомендовал не смотреть. - Великий Бард обретает биографию. - Юбилей. - Сундуки рукописей. - Первые сомнения. Бэконианская ересь. - Становление исторической науки. Появляется Рэтленд - совпадения, совпадения... - Идеологическое табу. - Дискуссия усложняется. Новые кандидаты, новые эволюции неуловимого образа. - В академическом стане - накопление фактов. - Час Голубя и Феникс пришел "Шекспир и несть ему конца" Представить себе мировую культуру без Шекспира невозможно. Гениальное искусство, глубочайшее проникновение в человеческую природу сделали этого англичанина, жившего в одно время с Иваном Грозным и Борисом Годуновым, полноправным современником всех последующих эпох и поколений обитателей нашей планеты. И похоже, что именно бурному XX веку с его трагическими катаклизмами, взлетами и падениями, искусство Шекспира особенно близко и необходимо. Сегодня десятки миллионов людей видят его героев на сценах театров, на экранах кинотеатров, телевизоров и видеомагнитофонов, слушают по радио, читают его произведения на всех языках мира. Ежегодно планету затопляет целое море - более четырех тысяч - книг и статей, имеющих прямое отношение к Великому Барду: издания, переиздания, переводы, исследования, дискуссии, диссертации, рецензии на книги и постановки {1}. Специальные шекспировские ежегодники, ежеквартальники, международные и национальные конференции, симпозиумы ученых, театральные фестивали на всех континентах... Шекспироведение давно уже стало не просто частью литературоведения (и театроведения), но особой наукой, наукой интернациональной, со своими традициями и своей историей в каждой стране. Например, если говорить о российском шекспироведении, то среди имен, стоявших у его истоков, можно назвать Карамзина, А.А. Бестужева, Кюхельбекера и, конечно, великого Пушкина, который называл Шекспира "отцом нашим". Пушкин писал: "Читайте Шекспира - это мой постоянный припев". Уже в середине прошлого века все произведения Шекспира были переведены на русский язык. Шекспир и русская культура (особенно литература, театр, кино) - особая, чрезвычайно интересная и обширная тема, освещенная в сотнях книг и статей {2}. Значительное место занимает творчество Шекспира и в культурах других стран и народов. Воистину, как предсказал Гете, "Шекспир и несть ему конца". При таком всеобщем и неослабном внимании к Шекспиру вполне естественно предположить, что за прошедшие столетия ученые уже узнали о нем и его творениях все существенное, и дискутировать надо лишь о вопросах теоретических, оценочных, о качестве переводов и переизданий, о проблемах различных уровней изучения шекспировского творчества, о находках, представляющих биографический интерес, о художественном уровне новых постановок, о режиссерских и актерских решениях... Однако такая хрестоматийная идиллия далека от действительности. Целый ряд серьезных проблем шекспироведения остается открытым, ждущим окончательного решения: различия в текстах прижизненных и посмертных изданий, датировка многих произведений, авторство так называемых сомнительных пьес, в разное время приписывавшихся Шекспиру, но не вошедших в канон, и т.д. Широко известны бесчисленные, но до сих пор безуспешные попытки идентифицировать героев шекспировских сонетов. Немало проблем связано с творчеством современников Шекспира. И наконец, продолжает существовать и время от времени достаточно громко напоминать о себе знаменитый (некоторые скажут "пресловутый") "шекспировский вопрос" - Великий Спор о личности Великого Барда. В 20-х годах оживленная дискуссия вокруг этой проблемы проблем велась и у нас, но потом ее (как и многие другие) "прикрыли"; сократилось до минимума и поступление объективной информации о ее ходе на Западе, где споры продолжались, то ослабевая, то разгораясь, особенно после появления новых гипотез. Последнее время как раз ознаменовалось оживлением споров в Англии и США, да и у нас, с исчезновением "официального" литературоведения, стали появляться пересказы некоторых догадок и гипотез начала века, зачастую не обремененные научной аргументацией и не учитывающие результаты исследований и дискуссий последних десятилетий - сказываются последствия идеологического табу, так долго довлевшего здесь над изучением и публичным обсуждением этой специфической проблематики. Но как вообще могла возникнуть такая проблема, такой спор, продолжающийся и сегодня? Ведь мало кто сомневается в правильности традиционной идентификации личности Данте, Петрарки, Сервантеса, Филипа Сидни, Бена Джонсона, Джона Милтона и других великих и просто известных писателей, драматургов, поэтов Ренессанса, не говоря о более поздних периодах, а вот в отношении величайшего гения человечества - Уильяма Шекспира - неоднократно высказывались самые серьезные сомнения, причем людьми, глубоко чтившими шекспировские произведения! Спор о Шекспире часто велся и ведется в тоне, далеком от академичности, - как и во всех человеческих делах, немалую роль здесь играют эмоции. Нет согласия и в вопросе о причинах возникновения проблемы и многоголосого спора вокруг нее. Те, кто придерживается традиционных взглядов, в качестве причин появления "еретиков" указывают на недостаточность наших знаний о жизни Шекспира, на бесцеремонность охотников за историческими сенсациями, на предубеждение снобов, не желающих согласиться с тем, что простой актер без высшего образования мог написать гениальные произведения. Вот что, например, говорилось об эпохальном споре в работе известного литературоведа Ю.Ф. Шведова "Творчество Шекспира" (сравнительно недавно - в 1959 году; переиздано в 1977-м): "Ограниченность достоверных данных о жизни великого поэта дала повод реакционным литературоведам XIX и XX веков выступить с попытками отрицать за Шекспиром авторство его произведений. Основным аргументом этих нападок служила и служит барски пренебрежительная мысль, что сын ремесленника, получивший недостаточное образование в стратфордской грамматической школе и служивший актером в театре, не мог создать столь великолепных произведений. Сторонники антишекспировских теорий выдвинули целый ряд домыслов о том, что под именем Шекспира скрывался кто-либо из современных аристократов, гнушавшихся отдавать свои произведения в театр под собственным именем и потому ставивший их на сцене под именем одного из актеров труппы. Антинаучность подобных измышлений, авторы которых произвольно подтасовывают факты и не обращают внимания даже на высокие отзывы о творчестве Шекспира людей, лично знавших поэта, ясна и не нуждается в специальных доказательствах..." {3}. По сравнению с аргументацией наших шекспироведов 30-40-х годов здесь не так много идеологических штампов и навешиваемых на оппонентов устрашающих и отпугивающих ярлыков, хотя "антинаучность... измышлений" для нашего автора "ясна и не нуждается в специальных доказательствах". Другая сторона, то есть "еретики", подвергающие сомнению и критике традиционные представления о личности Великого Барда, часто ссылаются на "слепоту" первых биографов и их последователей, принявших на веру наивные предания и легенды, не понимая, не чувствуя Шекспира, великого духа, открывающегося нам в его произведениях. Английский политический деятель и писатель Джон Брайт (1811-1889) высказался по этому поводу весьма лаконично и сверхкатегорично: "Всякий, кто верит, что этот человек - Уильям Шакспер из Стратфорда - мог написать "Гамлета" и "Лира", - дурак". Даже если учитывать только количественную сторону - активные и пассивные сторонники традиции исчисляются многими миллионами, - ясно, что в пылу полемики этот автор чрезмерно упростил сложнейшую проблему. Однако и сторонники традиции - литературоведы и театроведы - нередко называли своих оппонентов фантазерами, лунатиками, странными личностями, посягающими на сокровищницу культурного наследия не только английского народа, но и всего человечества. Более чем натянутые отношения между спорящими сторонами - и у нас, и на Западе - отражаются в том, как они называют друг друга (я, конечно, оставляю в стороне терминологию эмоциональную, носящую преднамеренно оскорбительный или идеологически-обвинительный характер, некоторые образцы которой привел выше). Но даже в дискуссиях академического типа бытует терминология небезобидная, несущая в себе определенный полемический заряд: сторонники традиции часто именуют своих оппонентов "антишекспиристами", то есть врагами Шекспира, те же в свою очередь называют традиционалистов "слепыми ортодоксами" и т.п. Поэтому в дальнейшем в интересах объективности изложения существа дела я буду употреблять более нейтральные термины для обозначения сторон в этом споре: "стратфордианцы" - это те, кто не сомневается, что шекспировские произведения написал член лондонской актерской труппы Уильям Шекспир (а точнее - Шакспер), родившийся в 1564 году в городке Стратфорде-на-Эйвоне и там же умерший и похороненный в 1616 году. Тех же, кто с этим не согласен, мы будем называть "нестратфордианцами". Терминология, конечно, условная (и не новая), но достаточно удобная и корректная. Кто и зачем придумал "шекспировский вопрос". Следы гения Итак, почему же все-таки возник "шекспировский вопрос", почему он продолжает существовать и будоражить умы? Может быть, действительно, все дело в том, что о жизни Великого Барда якобы мало известно, как это часто можно слышать? Нет, это неверно - так было только в первое столетие после его смерти. Однако постепенно, благодаря кропотливому труду многих поколений исследователей, о нем стало известно гораздо больше, чем о других литераторах и актерах того времени. Дело именно не в количестве достоверных, документально подтвержденных биографических фактов, а в их характере, их просто потрясающей несовместимости с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения - 37 пьес, две большие поэмы, цикл сонетов, несколько других стихотворений. И чем больше узнавали достоверных биографических фактов, чем глубже изучали шекспировские произведения, тем очевиднее делалось это несоответствие. Известный русский дореволюционный специалист, автор ряда работ в области истории английской литературы Н.И. Стороженко, никогда не сомневавшийся в истинности традиционной идентификации личности Уильяма Шекспира, вместе с тем отмечал: "История литературы не знает большего несоответствия между тем, что нам известно об авторе, и его произведениями". Р.У. Эмерсон еще раньше писал, что не может совместить шекспировские биографии с шекспировским творчеством. Мимо этого бросающегося в глаза противоречия не может пройти ни один сегодняшний биограф Шекспира, каким бы образом он его ни объяснял. Кроме общего впечатления глубокой духовности и человечности, высоко поднятых над кипением мирских страстей, из шекспировских драматических и поэтических произведений мы узнаем об их авторе довольно много. Его герои говорят не только о своих повседневных заботах и стремлениях, о своих друзьях и врагах. Они часто рассуждают о смысле жизни и смерти, о добре и зле, о любви, о смысле истории людей - эти рассуждения иногда кажутся не связанными непосредственно с действием, и тогда мы ощущаем биение шекспировской мысли, и эта мысль поражает своей философской глубиной и изощренностью, своим проникновением в труднейшие проблемы бытия. Но, конечно, его гений проявляется не только и не столько в мышлении, в анализе - подобно природе, его искусство снова и снова творит жизнь на сцене театра, сцене, подчас способной вместить целый мир. Шекспировские произведения свидетельствуют не только о гениальном художественном мастерстве их автора, но также об огромном, ни с чем не сравнимом богатстве языка Шекспира. Его словарь насчитывает около 20 тысяч слов, то есть в два-три раза больше, чем у самых образованных и литературно одаренных его современников и даже писателей следующих поколений и веков (для сравнения, у Джона Мил-тона, Фрэнсиса Бэкона - по 8 тысяч слов, у Уильяма Теккерея - 5 тысяч; в словаре таких французских писателей, как Виктор Гюго, Ипполит Тэн, живших через два столетия после Шекспира, - примерно по 9 тысяч). Англичанин нашего времени, имеющий высшее образование, употребляет не более 4 тысяч, а малообразованный провинциальный житель елизаветинской Англии обходился 1 тысячью или даже половиной того. Такой огромный разрыв говорит сам за себя - ничего подобного история мировой литературы не знает. Шекспир ввел в английский язык, как сообщает Оксфордский словарь, около 3 200 новых слов - больше, чем Бэкон, Джонсон, Чапмен, вместе взятые. Произведения Шекспира также свидетельствуют, что он владел французским, латинским, итальянским языками, мог читать на греческом, возможно, и на других языках. Напомню, что в "Генрихе V" 4-я сцена III акта написана целиком по-французски, так же как и разговор с пленным в 4-й сцене IV акта, а всего в этой пьесе около 100 строк на хорошем французском языке. Отдельные французские, итальянские, латинские слова и фразы присутствуют во многих пьесах. Сюжет "Гамлета" взят из "Трагических историй" француза Бельфоре, переведенных на английский только через столетие; сюжеты "Отелло" и "Венецианского купца", включая многие детали, заимствованы соответственно из сборников итальянских новелл Джиральди Чинтио и Джованни Фьорентино, тоже появившихся на английском языке лишь в XVIII веке. Шекспир знал произведения Монтеня, Рабле, Ронсара, Ариосто, Боккаччо, Банделло. Сюжет "Двух веронцев" взят из испанского пасторального романа Монтемайора, на английском языке до появления пьесы не печатавшегося {4}. Многочисленны свидетельства классического, то есть основанного на греко-латинской культурной традиции, образования автора, превосходного знания Шекспиром греко-римской мифологии, литературы, истории, использования им сочинений Гомера, Плавта, Овидия, Ливия, Сенеки, Плутарха, Аппиана - причем не только в переводах, но и оригиналов. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать его поэмы, пьесы римского цикла, "Тимона Афинского". Насчитано 260 случаев использования им мифологических и исторических персонажей классической античности; не будет большим преувеличением сказать, что эти имена не сходят с языка Великого Барда. Чрезвычайно широк круг его чтения на английском языке. При создании исторических пьес он пользовался "Хрониками" Холиншеда, трудами Холла, Графтона, Фабиана, Стоу. Он знал романы о короле Артуре, сочинения Чосера, Гауэра, следил за литературой о путешествиях и географических открытиях, за произведениями современных ему поэтов и драматургов, хорошо разбирался в Священном Писании. Специальные исследования, проведенные учеными за последние полтора столетия, показали основательность познаний Шекспира в английской истории, юриспруденции, риторике, музыке, ботанике, медицине (тех лет, разумеется), военном и даже морском деле (например, команды, отдаваемые боцманом в "Буре", точно соответствуют ситуации, в которой оказалось терпящее бедствие парусное судно). В шекспировских произведениях насчитали 124 места, связанных с юриспруденцией, 172 - с морским делом, 192 места свидетельствуют о знании - и каком-то опыте - военного дела, слово "музыка" и производные от него встречаются 170 раз. В те времена подавляющая часть таких знаний, такой эрудиции могла быть получена только в университете, от домашних учителей, от людей, лично участвовавших в военных походах. Напомню, что публичных библиотек до конца XVI века в Англии еще не было. Многое говорит об очень близком знакомстве Шекспира с придворным этикетом, титулатурой, родословными, языком самой высокородной знати и монархов. Именно в этой среде, где происходит действие большинства его пьес, Великий Бард чувствует себя наиболее уверенно. Статистики насчитали 196 мест в его произведениях, где проявилось знание времяпрепровождения титулованных лендлордов, их игр и развлечений, в том числе редких и дорогих, как охота с соколами, псовая охота, теннис; эти знания не могли быть обретены заочно. Ботаники обратили внимание, что герои Шекспира упоминают названия 63 различных трав, цветов и деревьев. Можно предложить читателям этой книги проверить себя: сколько разновидностей растительного мира они могут назвать... Удивляет доскональное знание Шекспиром многих городов Северной Италии; некоторые биографы предполагали, что он побывал там. Места действия пьес - Венеция, Падуя, Верона, Милан, Мантуя. Люченцио в "Укрощении строптивой" появляется в Падуе со словами: "Сбылось мое заветное желанье Увидеть Падую, наук питомник, И наконец в Ломбардию я прибыл - Волшебный сад Италии великой". Люченцио, родившийся в Пизе и воспитанный во Флоренции, хорошо знает, чему можно научиться в знаменитом Падуанском университете. И не только Люченцио, но и его слуга Транио: "Mi pardonate, добрый мой хозяин! Я рад, что твердо вы решили сласть Сладчайшей философии вкусить. Но только, мой хозяин, преклоняясь Пред этой добродетельной наукой, Нам превращаться вовсе нет нужды Ни в стоиков, синьор мой, ни в чурбаны. И, Аристотелевы чтя запреты, Овидием нельзя пренебрегать. Поупражняйтесь в логике с друзьями, Риторикой займитесь в разговорах, Поэзией и музыкой утешьтесь, А математики, скажу я прямо, И метафизики примите дозу Не больше, чем позволит вам желудок..."(I, 1). Это выступление Транио - простого слуги - хорошая иллюстрация к тому, о чем я говорил выше: такое не мог написать человек, не имеющий представлений обо всех этих науках, о том, как ими занимаются студенты университетов. В Венеции Шекспиру известны не только главные достопримечательности, но и некоторые малозначительные переулки и даже здания, местные словечки; хорошо ориентируется он и в окрестностях Мантуи. И, как заметили очень многие шекспироведы, в итальянских пьесах Шекспира, как нигде еще (например, по сравнению с джонсоновским "Вольпоне", действие которого тоже происходит в Венеции), передан подлинный дух, неповторимая атмосфера итальянской жизни, яркие краски и солнце этой обетованной страны Ренессанса, явно воочию увиденные и впитанные (а не вычитанные только из книг) гениальным сыном туманного Альбиона. Герои галантной пьесы "Бесплодные усилия любви" - современники Шекспира французский король Генрих IV (названный в пьесе Фердинандом), его первая жена Маргарита Валуа, его ближайшие сподвижники - под их собственными именами - маршал Бирон, герцоги Лонгвиль и Дюмен; это предельно высокопоставленный, замкнутый, недоступный для простых смертных круг. Утонченные философские беседы, словесные пикировки могущественных вельмож, вершащих судьбами страны, и очаровательных юных аристократок, завоевывающих их сердца, обильно уснащены хитроумными каламбурами и аллюзиями, множеством иноязычных фраз и отдельных словечек... Вот такая многосторонне и глубоко образованная, почти энциклопедически эрудированная, располагающая гигантским активным лексиконом творческая личность автора вырисовывается при изучении (и даже при внимательном чтении) шекспировских произведений. И конечно же, читателя (а часто и зрителя) не покидает ощущение философской глубины видения Великим Бардом этого Мира и места человека в нем, гениального драматургического и поэтического мастерства, позволяющего Шекспиру не только проникать в сокровеннейшие тайники человеческого сердца, но и продолжать открывать их для нас на сцене театра - из поколения в поколение. И еще: он различает - и хочет, чтобы мы различали тоже, - Добро и Зло. Хотя рука его беспристрастно - но не равнодушно! - лепит живые, во плоти и крови образы, а не метафизические абстракции, Шекспир не оставляет сомнения, на чьей стороне его симпатии, какие герои владеют его сердцем: Корделия или Гонерилья, Эдгар или Эдмонд, король Клавдий или принц Гамлет, ростовщик Шейлок или его жертвы. Нужно ли вспоминать Яго? Уильям Шакспер из Стратфорда, его семья и занятия Ну, а что известно сегодня о самом Уильяме Шекспире из других источников - из подлинных документов и свидетельств его современников? Первые биографы начали собирать какие-то сведения и предания о нем лишь через 50-100 лет после его смерти; потом постепенно стали находить и подлинные документы, образовавшие за три столетия довольно солидный свод достоверных фактов, отличающий сегодняшние биографии Шекспира от тех, которые писались в XVIII - первой половине XIX века. Уильям Шекспир, как сообщают нам биографы, родился, провел детство, юность и молодость в маленьком городке Стратфорде-на-Эйвоне, что в графстве Уорикшир, число жителей которого не достигало и двух тысяч. В приходских регистрах и других документах имя его отца, матери, жены, детей и его самого обычно (в том числе и при крещении и при погребении) писалось Shakspere или Shaxper, что в русской транскрипции может быть передано как "Шакспер" {В своих ранних работах я обозначил это имя как "Шекспер". Теперь по совету коллег я возвращаюсь к форме "Шакспер", принятой у нас в 20-е годы, потому что она более четко отличается от устоявшейся неточной русской транскрипции имени Великого Барда - "Шекспир". Принципиального значения эта деталь не имеет.} в отличие от литературного имени Великого Барда - Shakespeare или Shake-speare (в принятой русской неточной транскрипции - "Шекспир" {Правильнее было бы по-русски писать "Шейкспир", но, конечно, пытаться менять укоренившуюся за два столетия транскрипцию бессмысленно.}), как оно печаталось на титульных листах прижизненных, а потом и посмертных изданий шекспировских произведений. Написание "Шакспер" мы видим и в пяти из шести известных его личных подписей {Поэтому в многочисленных английских, американских изданиях второй половины XIX-начала XX в. это имя транскрибируется как Shakspere (Шакспер). Основанное в 1873 г. вполне ортодоксальное британское научное общество называлось New Shakspere Society. Учредители специально разъясняли, что, как они полагают, Великий Бард, подписываясь "Шакспер", знал, как следует писать свое имя.}. Поэтому нестратфордианцы называют уроженца Стратфорда именно так - Шакспер, применяя сходное, но все же отличающееся и к тому же смысловое имя "Шекспир" (Shakespeare - в переводе: Потрясающий Копьем) только как литературное имя Автора великих произведений, кто бы он ни был. Так же вынуждены поступать и некоторые исследователи-стратфордианцы, рассматривающие имя "Уильям Шекспир" (Потрясающий Копьем) как литературный псевдоним Шакспера из Стратфорда. Поскольку в дальнейшем изложении во избежание путаницы я буду везде называть стратфордца Шакспером, следует подчеркнуть, что такое различное обозначение (основанное на бесспорных документах), являясь необходимым, само по себе не предрешает заранее результатов исследования чрезвычайно запутанного вопроса об авторстве шекспировских произведений. Тем, кто воспитан на традиционных представлениях и кого коробит подобное "отделение" или "отлучение" актера от автора, можно напомнить, что никакое научное исследование немыслимо без четкого определения и разграничения понятий и обозначений (они могут быть даже чисто условными - вплоть до букв и цифр), но безоговорочно смешивать их нельзя даже из самых благородных побуждений, по крайней мере до тех пор, пока исследование не доведено до конца. Важность такого напоминания становится очевидной, когда знакомишься с материалами полуторавековой дискуссии, исполненной примерами взаимонепонимания. К сожалению, в биографиях Шекспира на русском языке, в том числе и переведенных с английского, авторы и переводчики обычно идут по пути антинаучной "унификации", искажая - в целях упрощения и облегчения восприятия сложной проблемы читателями - бесспорные исторические документальные реалии. Например, если в стратфордской приходской книге сделанная 26 апреля 1564 года латинизированная запись о крещении младенца называет его Gulielmus, filius lohannes Shakspere, то на русский язык эту несложную запись переводят так: "Гильельм, сын Иоганна Шекспира", то есть переводчик "исправляет" в ней самое главное - фамильное имя (по-нашему, фамилию) младенца! Такая же косметическая операция производится со сделанной через 52 года в той же приходской книге важнейшей записью о погребении "Уилла Шакспера, джент.": фамильное имя покойного - того самого крещенного здесь когда-то младенца, завершившего теперь свой жизненный путь, - переводчик опять спокойно "исправляет" на привычное ему "Шекспир". Если бы кто-то в записях о крещении и погребении Анри Бейля исправил его фамильное имя на "Стендаль", это не прошло бы незамеченным и вызвало бы протесты, хотя никто не сомневается, что "Стендаль" - это литературный псевдоним Анри Бейля, а не кого-то другого. А вот замена подлинного имени уроженца Стратфорда Уильяма Шакспера литературным именем "Шекспир" - то есть "Потрясающий Копьем", даже при воспроизведении документальных реалий, практикуется на всех языках мира, хотя очень и очень многие сомневались и продолжают сомневаться, что эти имена относятся к одной и той же личности. Но исправлять, "улучшать" по своему усмотрению или даже следуя какой-то традиции подлинные исторические реалии нельзя - документы должны воспроизводиться в первозданном виде. Свои же мнения, толкования текстов и имен каждый вправе высказывать в предисловиях, примечаниях, послесловиях и т.п. То обстоятельство, что в нашем случае имена Шакспер и Шекспир имеют некоторое сходство (по-английски меньшее, чем при переводах), обязывает ученых - и популяризаторов науки тоже - к особой скрупулезности, точности. Но вернемся к записи от 26 апреля 1564 года. Так как крещение обычно производилось через три дня после рождения, считается, что Уильям Шекспир появился на свет в Стратфорде 23 апреля 1564 года. Имя его отца Джона Шакспера встречается в городских бумагах начиная с 1552 года, когда он был оштрафован за то, что оставил на городской улице нечистоты. В городок Джон Шакспер, очевидно, перебрался за несколько лет до того из селения Снитерфилд, где фермерство-вал, как и его родители. В Стратфорде он занялся перчаточным ремеслом, но также торговал шерстью, возможно, еще и лесом, ячменем, давал деньги в рост. Когда его дела шли успешно, горожане выбирали его констэблем, потом олдерменом - членом совета городской корпорации, а в течение 1568 года он был бейлифом - городским головой. Потом начались финансовые затруднения, и городские старейшины исключили Джона Шакспера из своего списка как не посещающего заседания совета. Он был неграмотен и вместо подписи ставил на документах крест или изображение циркуля - инструмента перчаточника. В 1557 году он женился на Мэри Арден; у них родилось восемь детей, из которых выжило пять. О начальном образовании Уильяма Шакспера ничего достоверного не известно, так как списки учеников городской школы не сохранились. Принято считать, что он несколько лет посещал эту школу (так называемую грамматическую), содержавшуюся городской корпорацией - других в маленьком городке, конечно, не было. Предположение о том, что мальчик посещал школу, исходит только из невозможности допустить, что он вообще нигде и никогда не учился. По преданию, записанному в конце XVII века, Джон Шакспер, испытывая финансовые трудности, рано забрал сына из школы, и тот стал помогать отцу в его ремесле. Забегая вперед, отметим, что ни в юности, ни позже Уильям Шакспер не учился в университете или каком-то другом высшем учебном заведении (это уже не предположение, а бесспорный факт, так как списки студентов сохранились). Тем, кто верит, что он-то и стал потом Великим Бардом (то есть стратфордианцам), нелегко объяснить, где он мог получить столь основательные знания истории, права, древних и новых языков и литературы - ведь в тогдашнем Стратфорде почти не было книг, кроме Библии, и в целой стране не было еще ни одной публичной библиотеки. Даже предположение, что он некоторое время посещал начальную школу, мало что меняет, - вся школа помещалась в единственной комнате, и со всеми детьми управлялся один учитель. Чем Шакспер занимался в свои юные и молодые годы в Стратфорде, достоверно не известно Предания рассказывают о рано проснувшейся тяге к искусствам: будучи подмастерьем у отца-перчаточника, он, когда резал теленка, любил декламировать торжественные речи. Сегодняшний шекспировский биограф С. Шенбаум называет это предание наивным и даже смехотворным {Перчаточник не производил забоя скота.}, но оно представляется характерным для первых попыток поклонников Барда узнать у жителей Стратфорда что-либо определенное об их давно умершем, но становившемся все более знаменитым земляке. В ноябре 1582 года Уильям Шакспер получил от церкви разрешение на брак с Анной Хетеуэй из деревни Шоттери, что рядом с Стратфордом; ему достается небольшое приданое. Новобрачная была на восемь лет старше своего восемнадцатилетнего мужа; уже через полгода состоялось крещение их первой дочери Сьюзен. В феврале 1585 года у них родились близнецы - дочь Джудит и сын Гамнет. С 1586 до 1594 года (некоторые биографы считают - до 1592-го, но они имеют в виду не документальные свидетельства) - идут так называемые потерянные годы. За этот период не найдено никаких документов, никаких записей, - а ведь именно в это время, если придерживаться традиционных биографий, произошло превращение подмастерья из маленького провинциального городка в гениального и высокоэрудированного поэта и драматурга. Было сделано немало попыток заполнить эти "потерянные" годы, этот досадный вакуум легендами и преданиями о том, как он проводил время в Стратфорде после женитьбы и как оказался в Лондоне. Рассказывали, что он очень любил местный крепкий эль и даже состязался на этом поприще с соседями-бедфордцами (туристам в XVIII и в начале XIX века местные "экскурсоводы" показывали дикую яблоню, под которой он заснул, не дойдя до дома, после одного такого состязания). Долгое время по шекспировским биографиям гуляло предание о том, как молодой стратфордец связался с непутевой компанией, браконьерствовал в заповеднике, принадлежавшем сэру Томасу Люси; был уличен в убийстве оленей, высечен, бежал от судебного преследования в Лондон. Теперь установлено, что у сэра Томаса Люси не было заповедника в этом районе, и вся интересная история повисла в воздухе, хотя, как считают некоторые биографы, "возможно, в ней что-то есть". Высказывались догадки, что в этот период ставший главой семейства Шекспир (то есть Шакспер) то ли помогал местному адвокату, то ли побывал в качестве солдата в Нидерландах или даже был школьным учителем; никаких серьезных подтверждений тому не найдено, так же, как и преданию о том, что свою лондонскую жизнь он начал, присматривая за лошадьми знатных зрителей возле театра. Вероятно, он отправился в Лондон с одной из посещавших его городок актерских трупп, и произошло это около 1586-1587 года. В те годы по Англии странствовало несколько актерских трупп, причисленных к челяди того или иного знатного лорда (иначе их считали бы бродягами); состав их часто менялся, они сливались, распадались, меняли покровителей. Считают, что молодой стратфордец мог примкнуть к труппе "слуг Ее Величества Королевы", игравшей заметную роль в тогдашней театральной жизни (она распалась вскоре после 1588 года, когда умер ее ведущий актер - комик Ричард Тарлтон). Но возможно, он начал с труппы "слуг графа Пембрука". С кем Шакспер имел дело в Лондоне в первые годы после своего появления там и в каком качестве - неизвестно, но в 1594 году он оказывается членом новой, образовавшейся в этом году труппы "слуг лорда-камергера", возможно, и ее пайщиком. Отметим, что имя "Уильям Шекспир" (Shakespeare - Потрясающий Копьем) впервые появилось в 1593 году под авторским посвящением графу Саутгемптону утонченной поэмы на мифологический сюжет "Венера и Адонис", которую автор называет "первенцем моей фантазии". Под этим именем - Уильям Шекспир - и с посвящением тому же графу Саутгемптону в следующем, 1594 году появляется вторая поэма - "Обесчещенная Лукреция". Об этих поэмах и об этих посвящениях мы будем говорить подробнее позже, когда перейдем к литературным реалиям, связанным с Шекспиром. Обосновавшись в Лондоне, Шакспер, однако, оставил семью в Стратфорде, продолжая там бывать, вести свои дела, приобретать дома и земельные участки, давать деньги в рост и преследовать должников. В 1596 году некто Уильям Уайт, пасынок судьи Гардинера, подал заявление в суд, что он опасается быть убитым или потерпеть членовредительство со стороны Уильяма Шакспера, Фрэнсиса Лэнгли и двух женщин. О женщинах ничего не известно, но Фрэнсис Лэнгли был владельцем театра "Лебедь", враждовал с Гардинером и подавал на его пасынка такое же заявление. Значит, Шакспер имел какие-то дела с владельцем "Лебедя" и поддерживал его в этой разборке. В августе 1596 года в Стратфорде умирает "Гамнет, сын Уильяма Шакспера", как гласит запись в приходской книге. Октябрь 1596 года. Удовлетворена просьба отца Шакспера, Джона, разрешить ему иметь семейный герб (при живом отце сын не мог ходатайствовать о гербе, но хлопотал об этой привилегии, безусловно, сам Уильям Шакспер и его лондонские знакомые). В сохранившемся эскизе герба клерк из герольдии написал странный девиз: "Нет, без права". Есть там и другой вариант: "Не без права" {Бен Джонсон в пьесе "Каждый вне своего нрава" высмеял Шакспера под именем Соглигардо, купившего себе в герольдии герб с изображением кабана. Его приятель предлагает и девиз к гербу. "Не без горчицы".}. Май 1597 года. Шакспер покупает второй по величине дом в Стратфорде, так называемый Нью-Плейс, за 60 фунтов стерлингов - возможно, это не вся сумма. Ноябрь 1597 года. Сборщики подати в лондонском районе Би-шопсгейт записывают Уильяма Шакспера среди невнесших налог с имущества (вероятно, съехал с арендуемой квартиры, не уплатив налога). 24 января 1598 года стратфордец А.Стэрли посылает своему земляку Ричарду Куини, находившемуся в Лондоне, письмо (случайно сохранившееся), в котором передает поручение отца Куини предложить Шаксперу сделку с десятинными землями. В октябре 1598 года Куини, опять оказавшийся по делам стратфордской корпорации в Лондоне, пишет письмо Шаксперу с просьбой одолжить 30 фунтов стерлингов под поручительство двух лиц. Письмо не было отправлено, вероятно, состоялся разговор, ибо в тот же день Куини пишет в Стратфорд, что Шакспер обещал дать просимую сумму. 4 ноября Стэрли по поводу этого письма выражал удовлетворение тем, что "наш земляк м-р Уильям Шакспер готов обеспечить нас деньгами, чему я был бы очень рад, зная, когда, где и как он это сделает; и я прошу, не упускайте этой возможности, если только условия будут достаточно приемлемы". Февраль 1598 года. В связи с неурожаем власти ограничили количество зерна и солода, которое может быть запасено в каждом доме для изготовления пива. При проверке жителей Стратфорда, Шакспер оказался обладателем 10 четвертей (80 бушелей, или около трех тысяч литров) солода - довольно значительное количество. Октябрь 1598 года. Шакспер снова в списке неуплативших налог; в 1600-м задолженность все еще не была погашена. Февраль 1599 года. Уильям Шакспер как пайщик принимает участие в строительстве театра "Глобус". Его доля - 10 процентов. 1600 год. Томас Уайтингтон, который когда-то был пастухом у отца жены Шакспера, в своем завещании просит исполнителей взыскать с нее долг 40 шиллингов и обратить деньги в пользу бедных города Стратфорда. Вероятно, она занимала деньги, когда мужа не было в Стратфорде, и потом не смогла возвратить долг своевременно. Сентябрь 1601 года. Умер отец, Джон Шакспер. Май 1602 года. Шакспер покупает у ростовщиков Комбов участок земли близ Стратфорда. Купчая подписана обоими Комбами - дядей и племянником; подписи Шакспера нет. 1602-1603 годы. Покупает и арендует строения в Стратфорде вблизи Нью-Плейс. Май 1603 года. Вскоре после воцарения нового монарха - Иакова I - актерская труппа "слуги лорда-камергера" становится "слугами Его Величества". Труппа получает королевский патент, дающий право "свободно применять свое умение представлять комедии, трагедии, хроники, интерлюдии, моралите, пасторали, драмы и прочее". Среди перечисленных восьми членов труппы - "Уилм Шекспир" (Wilm Shakespeare {Составители патента, конечно, уже встречали это имя на титульных листах изданий поэм и пьес.}). Он же в марте следующего года в списке членов труппы, которым выдано по 4 ярда красного сукна для пошивки ливрей в связи с предстоявшим торжественным въездом нового монарха в столицу. Июль 1604 года. Шакспер привлекает к суду своего стратфордского соседа, аптекаря Филипа Роджерса за недоплату долга. Шакспер продал ему весной 20 бушелей солода, а потом 25 июня дал взаймы еще 2 шиллинга. Всего долг Роджерса едва превышал 2 фунта стерлингов, из которых аптекарь успел к июлю вернуть 6 шиллингов, и за ним оставалось 35 шиллингов 10 пенсов. Шакспер через своего поверенного требовал от должника уплаты 35 шиллингов 10 пенсов плюс 10 шиллингов в возмещение расходов и убытков. Чем закончилось это судебное дело - иски на мелкие суммы рассматривались под председательством бейлифа - неизвестно. Июль 1605 года. Шакспер откупает у некоего Ралфа Хьюбода право взимать половину "десятипроцентного налога на зерно, солому и сено" (церковная десятина) с арендаторов бывших монастырских земель в трех ближайших деревушках, а также половину небольшой десятины со всего стратфордского прихода. Он уплатил за это право очень крупную сумму - 440 фунтов стерлингов; выколачивание налогов с окрестных фермеров - дело, конечно, хлопотливое, но, как подсчитали сегодняшние шекспироведы, довольно прибыльное. Июнь 1607 года. Старшая дочь, Сьюзен, выходит замуж за врача Холла; умирает брат Эдмунд. 1608 год. Крестины внучки; похороны матери, Мэри Шакспер (Shaxspere). Август 1608 года. Шакспер становится пайщиком театра Блэкфрайерс вместе с шестью другими членами труппы. Август 1608 - июнь 1609 года. Шакспер преследует через суд еще одного своего земляка, Джона Эдинбрука, за долг в 6 фунтов стерлингов плюс 1 фунт стерлингов 5 шиллингов в возмещение расходов и убытков. Эдинбрука задерживают, но у него нет денег, и за него поручился кузнец Томас Хорнби. Поскольку Эдинбрук, очевидно, бежал из Стратфорда, Шакспер обращает судебное дело против незадачливого кузнеца. Дело тянулось долго, неоднократно заседали присяжные, выносились решения, истец упорно требовал взыскания долга и покрытия своих расходов и убытков Сегодняшний шекспировский биограф С.Шенбаум по этому поводу замечает: "Его настойчивость может поразить наших современников, показаться бессердечной, однако действия Шекспира были обычными в эпоху, когда не существовало кредитных карточек, овердрафта или инкассирующих учреждений" {5}. Эпоха, конечно, другая, но хватка у нашего заимодавца, похоже, мертвая. 1611 год. Вместе с двумя другими откупщиками десятины обращается в суд по вопросу недоплаты ренты остальными откупщиками. Май 1612 года. В лондонском суде Шакспер дает показания в качестве свидетеля по иску некоего Стивена Белотта к своему тестю К. Монжуа; дамскому парикмахеру и изготовителю париков, за то, что последний не уплатил полностью обещанного приданого. Шакспер жил в доме парикмахера примерно с 1603 по 1607 год, он посредничал при сватовстве Белотта к дочери Монжуа и в переговорах о размерах приданого, хотя, давая показания, вспомнить точно, что именно и сколько было через него обещано жениху изготовителем дамских париков, не смог. Январь 1613 года. Стратфордский ростовщик Джон Комб в своем завещании оставляет Шаксперу 5 фунтов стерлингов. 10 марта 1613 года. Шакспер покупает в Лондоне, в Блэкфрайерсе, дом за 140 фунтов и уже на следующий день, 11 марта, закладывает его за 60 фунтов бывшему хозяину на срок полтора года. 31 марта 1613 года. Шаксперу и его другу и компаньону Ричарду Бербеджу дворецкий графа Фрэнсиса Рэтленда (брата и наследника умершего предыдущим летом Роджера) уплачивает в замке Бельвуар по 44 шиллинга золотом за некую "импрессу моего Лорда". Биографы предполагают, что речь идет об изготовлении раскрашенного картонного щита для предстоящего рыцарского турнира. (В марте 1616 года там же Бербеджу еще раз заплатили по аналогичному поводу.) Вскоре после этого Шакспер переуступает кому-то принадлежащий ему пай в актерской труппе, ликвидирует свои финансовые интересы в Лондоне (детали неизвестны) и окончательно перебирается в Стратфорд. 1614 год. Имя Шакспера несколько раз упоминается в документах в связи с попыткой семьи Комбов произвести насильственное незаконное огораживание общинных земель. Шакспер договорился со своими друзьями Комбами, что его интересы не будут ущемлены. Остальные же члены стратфордской корпорации оказали захватчикам решительное сопротивление и силой защитили свои пастбища от огораживания. Май 1615 года. Имя Шакспера среди нескольких других имен владельцев собственности в Блэкфрайерсе, обратившихся в лондонский суд с иском по поводу документов, имеющих отношение к их строениям и недвижимости. Февраль 1616 года. Замужество младшей дочери, Джудит. Она, как и другие члены семьи Шакспера, была неграмотна (ставила знак вместо подписи - имеются документы). 25 марта 1616 года. Нотариусом Фрэнсисом Коллинзом (безусловно, со слов самого Шакспера) составлено завещание - исправленный вариант сделанного двумя месяцами раньше - Уильяма Шакспера (Shackspeare), джентльмена. 23 апреля 1616 года Уильям Шакспер умирает в своем родном городе Стратфорде-на-Эйвоне в возрасте 52 лет, в день своего рождения. Через два дня - запись в приходской книге о погребении Уилла Шакспера, джентльмена ("Will Shakspere, gent."). Ни единого отклика на эту смерть ни в Стратфорде, ни в Лондоне, ни где-либо еще. 1622 год. В стратфордской церкви, где захоронен Уильям Шакспер, сооружен небольшой настенный памятник. Читатель ознакомился с перечнем достоверных, документально подтвержденных фактов об Уильяме Шакспере из Стратфорда (я не включил сюда лишь некоторые малозначительные факты хозяйственного порядка, а также некоторые из тех, что относятся к его родственникам и знакомым). Но и в таком составе этот список довольно внушителен - далеко не о всех елизаветинцах мы знаем так много. Это - результат тщательных поисков и исследований, продолжавшихся три столетия, и эти бесспорные биографические, факты сегодня не в силах проигнорировать ни один шекспировский биограф, как бы он к ним ни относился. Читатель не может не задать вопрос: "А где же документально подтвержденные, бесспорные факты о литературной деятельности Шекспира (то есть Уильяма Шакспера из Стратфорда), о его связях с другими писателями, поэтами, драматургами, издателями? Где прижизненные письма, дневники - его или его современников, - из которых было бы ясно, что речь идет о нем, о великом поэте и драматурге, рожденном и умершем в Стратфорде, бывшем при жизни членом известной актерской труппы, ее пайщиком? Короче говоря, где подлинные свидетельства, факты, подтверждающие, что именно этот человек и был Великим Бардом, автором гениальных пьес, поэм, сонетов?" Ответ прозвучит малоутешительно: таких бесспорных документальных - и литературных - свидетельств нет и никогда не было. Что касается нескольких спорных и странных реалий, в основном посмертного характера, на которых зиждется стратфордский культ и связанные с ним традиционные представления, то о них подробный и объективный разговор (они того заслуживают) - впереди. Сейчас же вернемся к бесспорным, документально подтвержденным (единственным в этом смысле, ибо других нет) фактам, перечисленным выше. Если бы вам не сказали заранее, из чьей биографии они взяты, могли бы вы подумать, что речь идет о великом поэте и драматурге, эрудите. Владыке Языка, авторе высоких трагедий и тончайших сонетов, создавшем "Гамлета", "Лира", "Макбета", "Отелло", "Бурю", "Тимона Афинского"? Нет, я полагаю, что, внимательно ознакомившись с этими фактами, вы, скорей всего, подумали бы, что они взяты из биографии какого-то дельца не из крупных, пайщика лондонской театральной труппы, цепкого приобретателя, правдами и неправдами сколотившего себе капиталец. Этот человек скупал строения и земли, откупил сбор налога с окрестных фермеров на зерно, солому и сено, ссужал деньги (конечно же, не бескорыстно, а на определенных "условиях", о которых пишет его земляк А. Стэрли) и безжалостно преследовал несостоятельных должников и их поручителей - своих соседей - аптекаря, кузнеца. Мы видим несколько случаев такого судебного преследования; ясно, что чаще всего должники своевременно рассчитывались с кредитором и дело до суда не доходило. Отсюда можно заключить, что "ссудная практика" Уильяма Шакспера была не такой уж малой. Неграмотная семья, включая не только его родителей, но даже и детей, вносит еще один существенный штрих в образ стратфордского откупщика половины церковной десятины (штрих достаточно характерный тогда для социального слоя, к которому он принадлежал: около 50 процентов торговцев и ремесленников и 90 процентов их жен не умели подписать свое имя). И наконец, ознакомление с пресловутым духовным завещанием Уильяма Шакспера, найденным только в середине XVIII века, еще более укрепляет и уточняет это складывающееся на основании документально подтвержденных фактов представление о человеке из Стратфорда-на-Эйвоне. Последняя воля Владыки Языка? Загадки автографов "Во имя Бога, аминь. Я, Уильям Шакспер... благодарение Богу в полном здравии и полной памяти совершаю и предписываю эту мою последнюю волю..." В документе на трех листах нотариус Коллинз записывает эту последнюю волю завещателя: распоряжения о распределении остающегося после него имущества. Тщательно, с учетом процентов и порядка наследования грядущими поколениями, расписываются деньги. Целую страницу занимает инструкция, как выплатить младшей дочери, Джудит, ее долю. "Дочери моей Джудит сто пятьдесят фунтов стерлингов законной английской монетой, которые должны быть ей выплачены следующим образом и в следующей форме: то есть сто фунтов стерлингов в уплату ее брачной доли в течение одного года после моей смерти с процентами в размере двух шиллингов на фунт стерлингов, которые должны выплачиваться до тех пор, пока упомянутые 100 фунтов стерлингов не будут ей выплачены после моей смерти, остальные 50 фунтов стерлингов из поименованной суммы должны быть выплачены ей после того, как она выдаст или даст такое достаточное обеспечение, какое душеприказчики сего моего завещания пожелают, что она сдаст или подарит все ее имущество и все права, которые перейдут к ней по наследству или поступят в ее пользу после моей смерти или которые она имеет теперь на один арендный участок с принадлежностями, лежащий и находящийся в Стратфорде на поименованном Эйвоне, в вышеназванном графстве Уорик, участок, который является долею или владением поместья Роуингтон, моей дочери Сьюзен Холл и ее наследникам навсегда. Также я дарю и завещаю дочери моей Джудит сто пятьдесят фунтов стерлингов еще, если она или какой-нибудь потомок ее будет жив по истечении трех лет, непосредственно следующих за днем подписания сего моего завещания; причем в течение упомянутых 3-х лет мои душеприказчики обязаны выплачивать ей проценты со дня моей смерти в вышепоименованном размере; если же она умрет в течение упомянутого срока без потомства, моя воля такова, я даю и завещаю сто фунтов стерлингов из только что упомянутой суммы моей внучке Елизавете Холл, а 50 фунтов должны быть удержаны моими душеприказчиками в течение жизни сестры моей Джоан Харт, доходы же и проценты с упомянутых 50 фунтов стерлингов должны быть выплачиваемы упомянутой сестре моей Джоан, после же ее смерти поименованные 50 фунтов стерлингов должны остаться за детьми упомянутой сестры моей и должны быть разделены поровну между ними; если же упомянутая дочь моя Джудит будет жива по истечении поименованных 3-х лет или будет жив кто-нибудь из ее потомков, то моя воля такова, и я предназначаю и завещаю упомянутые 150 фунтов стерлингов, которые должны быть отложены моими душеприказчиками и попечителями ради большей выгоды ее и ее потомков; капитал не должен быть выплачен ей, пока она будет замужем и под властью мужа, но моя воля такова, что ей ежегодно должны выплачиваться проценты в течение ее жизни, после же ее смерти упомянутые капитал и проценты должны быть выплачены ее детям, если у нее будут таковые, если же нет, то ее душеприказчикам или уполномоченным, если она будет жива в упомянутый срок после моей смерти. Если супруг, за которым она будет замужем по истечении поименованных 3-х лет или в какое-нибудь другое время после сего, обеспечит ее и ее потомков землями, соответствующими доле, предоставленной в ее пользу настоящим завещанием, и это будет признано моими душеприказчиками и попечителями, то моя воля такова, что упомянутые 150 фунтов стерлингов должны быть уплачены упомянутому супругу, давшему такое обеспечение, для его личного пользования". Далее расписывается разная домашняя утварь, включая посуду, раздаются небольшие суммы друзьям, в том числе товарищам по труппе "слуг Его Величества" Хемингу, Конделу и Бербеджу, для покупки памятных колец. Посуда завещается внучке Елизавете, "за исключением широкой серебряной позолоченной чаши". Сестре Джоан дается 20 фунтов и все носильное платье, и дом со службами в Стратфорде, в котором она живет, пожизненно, при условии уплаты ею ежегодной ренты в 12 пенсов. Основная часть имущества - дома, хозяйственные постройки, земельные участки - завещается дочери Сьюзен "во владение на срок пожизненный, после смерти же ее я завещаю упомянутые только что имущества первому законному сыну ее и законным наследникам мужского пола упомянутого первого сына ее; за неимением же такового потомка - второму законному сыну ее и законным наследникам мужского пола упомянутого второго сына ее; за неимением же таковых наследников - третьему законному сыну поименованной Сьюзен и законным наследникам мужского пола упомянутого третьего сына ее..." и т.д., и т.д. - до седьмого законного сына и его потомков! Дальше завещается жене "вторая по качеству кровать с принадлежностями", дочери Джудит - упомянутая серебряная позолоченная чаша. Об этом завещании, ставшем известным биографам лишь спустя много десятилетий после смерти Уильяма Шакспера, имеется обширная литература на всех языках. Однако внимание писавших чаще всего сосредоточивается на таких курьезах, как завещанная жене "вторая по качеству кровать" или забытое имя одного из племянников. А ведь самое важное в этом документе - бросающееся в глаза поразительное духовное и интеллектуальное убожество завещателя. Посмотрите, как он пытается из гроба управлять своими фунтами и шиллингами - до седьмого законного наследника своей дочери и наследников этих законных наследников; как дает дочери Джудит только заранее определенные проценты с капитала, а сам "капитал" велит поместить для большей выгоды ее наследников (неведомых ему!); как велит, чтобы ее будущий супруг обеспечил ее землями в такой же доле, которую оставляет ей отец, и т. п. Заскорузлость, ограниченность кругозора - типичного кругозора дельца, целиком погруженного в меркантильные расчеты, цепко держащегося за свои дома, сараи и земельные участки, проценты с продаваемой фермерами соломы и сена, за все эти накопленные им всякими путями шиллинги и "имущества", с которыми его не может разлучить даже сама смерть. Обращает внимание отсутствие в завещании какого-либо упоминания о книгах (а книг в доме поэта и драматурга Уильяма Шекспира, судя по его произведениям, должно было быть немало), которые - или по крайней мере многие из которых - стоили тогда довольно дорого. И - если этот человек действительно был писателем - неужели в его доме не было изданных к тому времени его собственных поэм, пьес, сонетов? Нет, Уильям Шакспер из Стратфорда, распределив на несколько поколений вперед все свое имущество, вплоть до посуды и других мелочей и деньги до пенсов, ни разу не употребил слово "книга". Нет также ни слова о каких-то рукописях, которые ведь тоже представляли немалую ценность, ибо могли быть проданы издателям (лондонские издатели уже тогда гонялись за каждой строкой, написанной или якобы написанной Шекспиром - об этом свидетельствует история с появлением в печати "Сонетов" и "Страстного пилигрима"), Ничего не говорится о картинах или портретах. Абсолютное отсутствие упоминаний о каких-либо книгах или рукописях, конечно, не могло не озадачить позднейших биографов, поэтому в трудах некоторых из них и особенно в беллетристике околобиографического характера можно нередко встретить рассказы о некоем таинственном сундуке с бумагами, якобы увезенном из дома умирающего драматурга его литературными или театральными друзьями. Никакой фактической базы под этими рассказами, конечно, нет. Домыслы на эту тему возникли еще в начале XVIII века, когда некто Джон Роберте, называвший себя "бродячим актером", распространял слухи о том, что "два больших сундука, полные неразобранных бумаг и рукописей великого человека, находившиеся в руках одного невежественного булочника из Уорика (женившегося на женщине из рода Шекспиров) были разбиты, а их содержимое небрежно разбросано и раскидано, как чердачный хлам и мусор... и все это погибло во время пожара" {6}. Однако никакие потомки Шакспера в конце XVII века в Уорике не жили (большой пожар, к которому привязан этот домысел, произошел в 1694 году). Еще позже, через 70 лет после смерти последнего отпрыска Уильяма Шакспера, его внучки Елизаветы Барнард, стали муссировать "старинное предание" о том, что она якобы увезла с собой из Стратфорда много бумаг своего деда. В конце XVIII века циркулировала другая версия легенды: будто некто Уильямс в доме, купленном им у семьи Клоптонов, обнаружил несколько корзин (!) с бумагами, на которых было имя Шекспира (Клоптоны же в свое время купили у наследников Шакспера его стратфордский дом Нью-Плейс). Разумеется, при этом сообщалось, что все эти "бумаги" простодушный джентльмен (Уильямс) сжег! Иногда в шекспировских биографиях можно встретить предположение, что "библиотека" могла перейти к зятю Шакспера Джону Холлу еще до составления завещания, поэтому-то, мол, там и не говорится ничего о книгах и рукописях. Под этим домыслом тоже нет фактической основы, как и под другими попытками хоть как-то объяснить чрезвычайно странное отсутствие книг в доме человека, которого вообще трудно представить без обширной библиотеки: ведь ее следы обнаруживаются во всех его произведениях. Но разве менее странным является неграмотность семьи Шакспера? Нестратфордианцы считают, что эти факты вполне согласуются: в доме, где жили неграмотные люди, не было никаких книг. Завещание Уильяма Шакспера из Стратфорда хорошо вписывается в собрание подлинных биографических фактов о нем, позволяя нам через прошедшие столетия и через горы диссертаций и хрестоматий увидеть этого человека и его окружение, услышать его голос, понять образ жизни и заботы. Это довольно несложный мир - отсутствие книг, никаких проблесков интеллектуальности; потолок интересов - деньги, денежные тяжбы, приобретение "имуществ". Тут нет ничего загадочного или предосудительного - в кругу таких занятий и интересов жили многие его современники, но какое отношение все это может иметь к великим творениям, вот уже пятое столетие стоящим в центре духовной жизни человечества? И напрасны все старания представить этот потрясающий по своей убедительности документ лишь заурядным юридическим актом о раздаче имущества наследникам, составленным нотариусом по образцу и канонам, принятым тогда для подобных бумаг. Писал ли поверенный Фрэнсис Коллинз его под диктовку завещателя, или он пересказывал своими словами последнюю волю Шакспера, личность и кругозор последнего отразились в этом документе вполне отчетливо. Достаточно ознакомиться с сохранившимися завещаниями писателей той эпохи (например, Джона Донна, Джона Дэвиса), в которых тоже значительное место занимает раздача остававшегося после них имущества, чтобы убедиться, насколько несопоставим кругозор и интересы этих людей с миром интересов Уильяма Шакспера из Стратфорда. Даже завещание его товарища по труппе Хеминга (1630) выглядит пристойней, и не только по стилю изложения: Хеминг говорит о своих книгах, специально выделяет пять фунтов для приобретения учебников внуку... Недаром честный стратфордский антикварий Джозеф Грин, нашедший "завещание Великого Барда" в середине следующего столетия (1747), был буквально ошеломлен, подавлен своим великим открытием. Он писал другу: "Завещательные распоряжения, содержащиеся в этом документе, несомненно соответствуют его (Шекспира. - И.Г.) намерениям; но манера, в которой они изложены, представляется мне столь невежественной {Dull - тупой, невежественный, примитивный.}, столь абсолютно лишенной малейшей частицы того духа, который осенял нашего великого поэта, что пришлось бы унизить его достоинство как писателя, предположив, что хотя бы одно предложение в этом завещании принадлежит ему". Под этими словами проницательного человека, прочитавшего на своем веку не одно завещание, можно подписаться и сегодня. Нередко приходится читать, что Шекспир составлял завещание, будучи тяжело больным, и это отразилось на всем содержании документа. Чем был болен Уильям Шакспер, неизвестно, но даже если исходить из того, что какая-то тяжелая болезнь пагубно сказалась на его интеллекте, на блестящем даре слова (если он и был Великим Бардом), как все-таки могло случиться, что в этом пространном и подробном документе, готовившемся не один месяц, вообще нет ни одной мысли, ни одной фразы, хотя бы отдаленно напоминающих о Владыке Языка? Остается только предположить, что болезнь полностью преобразила его личность, превратила в совершенно другого человека, утратившего связь с прошлым. Но нет признаков того, чтобы умственные способности и память завещателя были серьезно ослаблены болезнью, - ведь он так подробно излагает сложный порядок наследования нажитых им "имуществ" грядущими поколениями, перечисляет все виды этих "имуществ" и "принадлежностей" к ним, фунты, пенсы и проценты на них. Нет, не похоже, чтобы личность его была разрушена болезнью (и в январе 1616 года, когда завещание писалось, и в конце марта, когда в него вносились существенные изменения): излагая последнюю волю, он вполне управлял своими мыслями, и эти мысли целиком были направлены на то, чем он занимался, как свидетельствуют бесстрастные документы, всю жизнь, - на приращение и удержание имущества и капиталов. Непостижимое противоречие между достоверными биографическими данными о стратфордце Уильяме Шакспере и тем, что говорят о своем авторе великие шекспировские произведения, особенно после нахождения Джозефом Грином поразившего его завещания, было замечено многими, в том числе и в России. Слова Н.И. Стороженко об этом - не имеющем аналогов в истории литературы - несоответствии я уже приводил. А вот что писал по этому поводу историк литературы, редактор лучшего дореволюционного собрания сочинений Шекспира на русском языке профессор С.А. Венгеров: "До последней степени поражает всякого, кто ценит в Шекспире то, что он ярче кого бы то ни было во всемирной литературе воспроизвел душевную жизнь избранных натур, когда узнаешь об его операциях не только по покупке и приобретению лично для себя домов и земли, но и по приему в залог чужих владений и вообще по займам... Как же, однако, сочетать в одно представление мировую скорбь и разбитые иллюзии с тем, что одновременно с "Гамлетом" Шекспир с присущей ему осмотрительностью и тщательностью был занят приобретением новой земельной собственности? Как, наконец, соединить в одно личное представление величественную безнадежность "Отелло", "Меры за меру", "Макбета", "Лира" с таким мелко суетливым и не совсем чистоплотным занятием, как относящийся как раз к тем же годам откуп городских поборов (церковной десятины)? Очевидно, ни в каком случае не следует смешивать в одно представление Шекспира-человека, Шекспира-дельца с Шекспиром-художником. Очевидно, что Шекспир-художник жил в своем особом волшебном мире, где-то на недосягаемой высоте, куда голоса земли не доходят, где художественное прозрение его освобождается от условий времени и пространства" {7}. Итак, "не следует смешивать в одно...". Ибо - смешать, сочетать чрезвычайно трудно... Тем, кто считает, что великий поэт и драматург Уильям Шекспир и стратфордский откупщик церковной десятины Шакспер - одно лицо, приходится предполагать в авторе "Гамлета" и "Лира" такую чудовищную раздвоенность, подобную которой воистину не знает история мировой культуры. Можно заметить, что С.А.Венгеров ничего не говорит о неграмотной семье (возможно, не располагая тогда достаточной информацией в отношении дочерей Шекспира), а деликатно касаясь "операций по займам", не упоминает о том, что эти "операции" иногда заканчивались судебным иском, а то и препровождением несостоятельного должника или его соседа-поручителя в долговую тюрьму. Явно ростовщический характер денежных операций Уильяма Шакспера разрушает даже тот портрет осмотрительного и расчетливого приобретателя, который рисовали викторианские биографы Шекспира, утверждавшие, что он был вынужден заниматься некоторыми малопоэтическими делами только для того, чтобы содержать семью и иметь возможность спокойно отдаваться творческому труду. Человек, который не хотел печатать свои произведения и иметь таким образом законный и достойный заработок, не брезговал давать деньги в рост и таскать своих небогатых соседей по судам! Ростовщические операции Шакспера, откуп церковной десятины, неграмотная семья и ужасное завещание - самые ошеломляющие из всех сделанных за несколько веков открытий об этом человеке, и неудивительно, что у многих в остальном вполне объективных биографов просто не поворачивается язык назвать вещи своими именами. Делаются попытки оспорить ростовщический характер шаксперовских займов на том шатком основании, что в сохранившихся документах нет указаний на проценты, которые должник должен был уплатить кредитору за предоставленную ссуду. Такой аргумент игнорирует то обстоятельство, что должник давал долговую расписку не на ту сумму, которую он получал от своего кредитора, а на ту, которую был обязан вернуть, с включением в нее начисленных процентов. Выходит, что Шакспер просто по доброте душевной одалживал своим соседям и знакомым деньги (или солод), когда же они не могли своевременно вернуть долг (а это случалось не раз), ему ничего не оставалось, как взыскивать с них деньги через суд и даже сажать в тюрьму. Нередко кончавшиеся серьезными неприятностями для должников ссудные операции стратфордца приобретают подчас черты чуть ли не своеобразной филантропии в интересах искусства. А.А.Аникст пытался, например, увязать финансово-судебную практику Уильяма Шакспера с фактами театральной жизни эпохи, объяснив настойчивое и жестокое судебное преследование оказавшегося на мели Джона Эдинбрука и его поручителя кузнеца Томаса Хорнби тем известным фактом, что в эти самые годы (1608-1609) труппа "слуг Его Величества" приобретала новое театральное помещение и Шекспир мог нуждаться в средствах для этого {8}. Долг был - шесть фунтов... Но как бы ни объяснять эти факты, отрицать их нельзя, а они неоспоримо свидетельствуют о том, что Уильям Шакспер занимался не только откупом налогов на солому и сено, но и примитивным ростовщичеством, как и его друзья Комбы. В шекспировских же произведениях, особенно в "Венецианском купце" и "Тимоне Афинском", автор гневно и презрительно бичует ростовщиков. Завещание Уильяма Шакспера не содержит ни малейшего намека ни на книги, ни на рукописи. И от Уильяма Шекспира, великого писателя (кто бы он ни был и как бы ни писалось его имя), тоже не осталось - в отличие от большинства других поэтов и драматургов, его современников, - не только абсолютно никаких рукописей, но и вообще ни клочка бумаги, ни одной строки, написанной его рукой! За несколько веков напряженнейших поисков удалось найти лишь шесть подписей стратфордца в архивных документах, из них три - в завещании. Об этих шести подписях - единственном, что, как считают, сохранилось от написанного Великим Бардом, - существует обширная литература, неоднократно производились графологические экспертизы, дававшие несовпадающие заключения. Чита гель может сам ознакомиться с факсимильным воспроизведением этих подписей и составить собственное мнение о них. Подписи стояли на следующих документах. 1. На свидетельских показаниях по иску Белотта к его тестю, мастеру дамских париков Монжуа 11 мая 1612 года. (Найдено в 1910 году.) 2. На купчей по приобретению дома в Блэкфрайерсе от 10 марта 1613 года. 3. На закладной на тот же дом от 11 марта 1613 года. (Оба эти документа найдены в 1768-м и опубликованы в 1790 году Э.Мэлоном.) 4. На первой странице завещания. 1616 год. 5. На второй странице завещания. 1616 год. 6. На последней странице завещания. 1616 год. (Завещание найдено в 1747 году.) И невооруженным глазом видно, что подписи заметно отличаются одна от другой, даже имеют различную орфографию, но ни одна полностью не совпадает с именем Великого Барда - Шекспир (Shakespeare). Вот странные сокращения - У или Шаксп, Уиллиам Шакспе (Wiln Shaksp, William Shakspe), хотя в подписях под такими документами сокращения не допускались. Подписи под завещанием транскрибированы тоже по-разному: на первой и второй странице - William Shakspere, Wilm Shakspere, на третьей - William Shakspeare; из них лишь последняя сравнительно близка к литературному, пользовавшемуся уже известностью имени (отличается от него только отсутствием буквы е после k). Почему он подписывался каждый раз по-разному (даже под одним документом) и почему не подписывался "облагороженным", давно получившим хождение в литературе (и ассоциирующимся с копьем в дарованном его семейству гербе) вариантом имени: Shakespeare - Шекспир, то есть Потрясающий Копьем? Это первые вопросы, на которые стратфордианским биографам Шекспира всегда было трудно дать удовлетворительный ответ. Но этим дело не исчерпывается. Уж очень странным, неуверенным почерком, какими-то корявыми буквами начертано везде само фамильное имя подписанта. Чувствуется, что рука, водившая здесь пером, явно не приучена к такому занятию, тем более - к скорому письму. Собственно, трудно даже говорить о почерке, когда глядишь на эти неловкие, расползающиеся буквы, чуть ли не каракули, и сравнивать их со строками, написанными тут же поверенным или писцом (пусть тоже не каллиграфами, но людьми, для которых перо - орудие профессии). Все эксперты в той или иной степени и форме соглашаются, что почерк "шекспировских автографов" весьма необычен и странен для человека пера, исписавшего за свою жизнь тысячи страниц. И дело не в том, что почерк якобы "некрасив" или "неразборчив" - просто это рука человека, не привыкшего пользоваться пером. Объяснения предлагаются не очень убедительные. Например, Х. Гибсон рассказывает, как трудно было писать гусиным пером, да еще скверными густыми чернилами, которые применялись в те времена. Но ведь другие писатели и поэты писали тогда такими же перьями и чернилами, однако проблем, подобных порожденным "шекспировскими автографами", с ними нет. В этом убедился известный ученый - текстовед и библиограф У.У. Грег, исследовав рукописи и подписи семидесяти прозаиков и драматургов и сорока двух поэтов за период 1550-1650 годов. Большинство шекспировских биографов сегодня склонны объяснять странный вид подписей Шакспера какой-то болезнью. Бернард Шоу п