и в случае с Бэконом, дербианцам трудно объяснить выход в свет шекспировского Великого фолио - явно посмертного - в 1623 году, когда Дерби был еще жив и здоров. Какая-то связь Дерби с "шекспировской тайной" вполне вероятна, но здесь необходимы дополнительные конкретные исследования. Имеет, вероятно, Дерби отношение и к появлению честеровского сборника. Урсула, жена Джона Солсбэри, памяти которого (якобы) посвящен сборник, была сводной сестрой Уильяма Стэнли, графа Дерби (она появилась от внебрачной связи его отца); Дерби нередко посещал эту семью и был в курсе их дел и занятий. О честеровском сборнике он мог знать. В 1920 году английский профессор Томас Луни опубликовал, приняв предварительно особые меры предосторожности, результаты своих длительных исследований проблемы шекспировского авторства37. Изучая "Венецианского купца", Луни пришел к твердому убеждению, что автором пьесы мог быть только человек, который знал Италию не по чужим рассказам и книгам, а по личным впечатлениям, то есть Уильям Шекспир был в Италии. Изучение других произведений Шекспира укрепило его сомнения в истинности стратфордского евангелия. В поисках действительного автора Луни тщательно изучал литературу елизаветинской Англии. Поэзия Эдуарда де Вера, графа Оксфорда чьи стихи несколько раз публиковались под его собственным именем), привлекла внимание Луни сходством с "Венерой и Адонисом". Статья о графе Оксфорде, написанная Сидни Ли для Национального биографического словаря, рисовала образ человека, соответствующего представлению об авторе шекспировских произведений, которое к тому времени сложилось у Луни. Так Томас Луни подошел к идентификации Уильяма Шекспира с Эдуардом де Вером, 17-м графом Оксфордом (1550-1604). К первоначальным доводам добавились и другие. Оксфорд был близок к королевскому двору, он был зятем всесильного лорда Берли, черты которого исследователи-шекспироведы видят в образе Полония; это объясняло хорошее знание Шекспиром мира дворцовых тайн и интриг, мира власти. Гербовый щит Оксфорда венчало изображение льва, потрясающего сломанным копьем. В 1578 году Гэбриэл Харви в своем выступлении в Кембриджском университете превозносит литературные успехи графа, но просит его отложить на время перо и обратить свои таланты и мужество на защиту Англии от ее врагов. При этом Харви употребляет латинское выражение: "Vultus tela vibrat" - "Облик потрясающего копьем", что по-английски звучит как "Shake-speare" - Шекспир. Луни приводит также свидетельство Ф. Мереза (1598) о том, что граф Оксфорд относится к лучшим английским авторам комедий; многие писатели посвящали ему свои книги, Джон Лили и Энтони Манди были его секретарями; он покровительствовал нескольким актерским труппам. Егo активное участие в литературной и театральной жизни елизаветинской Англии, таким образом, не вызывает сомнений. В начале своей книги Луни, как и основатели других нестратфордианских гипотез, подвергает резкой критике традиционные биографии Шекспира, подчеркивая их несоответствия и противоречия. Тщательно изучив все шекспировское творческое наследие, Луни обрисовал главные черты, присущие подлинному автору, подлинному Шекспиру, нашедшие явное отражение в его произведениях: - гениальность, творческая зрелость, - эксцентричность, склонность к таинственности, - необыкновенная чувствительность, - высоко развитый литературный вкус, превосходное знание драмы, - глубокая образованность (классическое образование того времени - ни в коем случае не самоучка!). Кроме этих главных черт Луни сформулировал и "специальные характеристики" Шекспира, также проявившиеся в его произведениях: - принадлежность к кругу высшей аристократии, - сочувствие сторонникам Ланкастеров в войне Алой и Белой розы, - любовь к Италии и знание ее, - хорошее знание многих видов спорта и развлечений, доступных только самым знатным и богатым лендлордам, в том числе редкой и дорогой соколиной охоты, - знание музыки и любовь к ней, - неуверенность, сомнения там, где дело касается женщин, - человек, далекий от меркантилизма, щедрый и великодушный, - вероятно, доброжелательно относившийся к католицизму, но в общем державшийся в стороне от религиозных конфликтов и споров своего времени. Всем этим главным чертам и специальным характеристикам Шекспира, по мнению Луни, граф Оксфорд полностью соответствовал. Сегодня я могу с этими тестами - отпечатками личности Шекспира в его произведениях - согласиться (хотя и не считаю их полными и исчерпывающими), но хотелось бы заметить, что им соответствует не только Оксфорд, но и некоторые другие современники Шекспира, в первую очередь - и в большей степени - Рэтленд. Особенно это относится к таким "чертам и характеристикам", как склонность к таинственности и неуверенность в отношениях с женщинами. Оксфорд, как мы видим, иногда печатался под собственным именем, не скрывал своего покровительства писателям и актерским труппам. Рэтленд такую деятельность тщательно скрывал, в последнее десятилетие вообще не разрешал писателям и поэтам называть его имя (демонстративный обрыв Джонсоном стихотворения XII в "Лесе" подтверждает это). Необходимо отметить и такой потрясающей факт, как тайные похороны Рэтленда и его жены. Что касается женщин... Оксфорд имел семью, законных детей, любовниц и детей от них - непохоже, чтобы он чувствовал себя неуверенно с женщинами. А вот Рэтленд состоял в странном браке, который до конца его жизни оставался платоническим, - это прямо подтверждено Беном Джонсоном и Фрэнсисом Бомонтом, а также - как мы теперь знаем - честеровским сборником. Странный брак Рэтленда и прямой намек Бомонта на его неспособность - или нежелание - выполнять супружеские обязанности (каковы бы ни были тому причины), несравненно более соответствуют шекспировской "неуверенности там, где дело касается женщин", чем семейная жизнь, дети, внуки и любовные связи Оксфорда. Но эти замечания я делаю здесь между прочим, ибо не уверен, что Луни изучал биографию Рэтленда и его спутницы жизни. Наверное, правильно было бы выделить отдельной "главной чертой" не имеющий равных словарь Шекспира, говорящий в пользу участия в его творениях и "других перьев"; такой тест был бы весьма полезен в исследованиях тайны шекспировского псевдонима. Луни опубликовал также томик поэм и стихотворений Оксфорда, в котором оказались, однако, произведения, принадлежащие перу и неизвестных авторов, и таких известных, как У. Рэли, Ф. Гревил, Р. Барнфилд. В 1922 году Б.Р. Уорд основал в Англии специальное шекспировское общество, чьей задачей было "бороться со стратфордской ортодоксией путем применения к проблеме шекспировского авторства принципов научно-исторического критицизма". Его сын, Б.М. Уорд в 1928 году опубликовал подробную биографию Оксфорда; он допускал, что в ряде случаев имело место сотрудничество Оксфорда и Дерби. Оксфордианская гипотеза получила в Англии и США довольно широкое распространение; в настоящее время к ней примыкает там большинство нестратфордианцев, так что в Англии и США всякий, кто не разделяет традиционных представлений о личности Великого Барда, чуть ли не автоматически именуется оксфордианцем. Многое сделал для пропаганды этой гипотезы американский писатель Чарлтон Огбурн; в 1984 году он выпустил свой главный труд - "Таинственный Уильям Шекспир"38 - настоящую энциклопедию оксфордианцев. Сравнительно недавно (1987- 1988) оксфордианцам удалось организовать на самом высоком уровне судебные (игровые, но с соблюдением всех внешних атрибутов юридических процедур) разбирательства "претензий" графа Оксфорда на авторство шекспировских пьес. Эти процессы в Вашингтоне и Лондоне снова привлекли внимание широкой публики к "шекспировскому вопросу", хотя высокие судьи (среди которых были члены Верховных Судов обеих стран) и не признали доводы адвокатов Оксфорда о его авторстве достаточно убедительными. Слабым местом оксфордианской гипотезы является как отсутствие прямых доказательств авторства Оксфорда (например, рукописей, но, как мы знаем, ими не располагают и сторонники стратфордского Шакспера), так и - особенно - очень ранняя дата смерти Оксфорда - 1604 год, тогда как значительная часть шекспировских пьес была явно создана позднее. Оксфордианцам приходится предполагать, что пьесы, появившиеся после этого времени, созданы до 1604 года, но публиковались позже, хотя содержащиеся в них аллюзии на события 1605-1610 годов определенно говорят против такого допущения. Предпринимались попытки отождествлять ставившиеся различными актерскими труппами в 1576-1590 годах пьесы с шекспировскими ("Тимон Афинский", "Тит Андроник", "Цимбелин"), чтобы сблизить их датировку с годами жизни Оксфорда. Не находят убедительного объяснения в оксфордианской гипотезе такие важные факты, как посвящение Великого фолио 1623 года Пембруку и Монтгомери и активное участие в издании Бена Джонсона. Последние годы много споров среди оксфордианцев вызвало поддержанное некоторыми из них предположение, что Оксфорд одно время был не только фаворитом, но и любовником королевы Елизаветы и что тайным плодом их связи был Саутгемптон. Доказать реальность всех этих построений их авторам - за отсутствием документальных подтверждений - не удалось, решения "шекспировского вопроса" они не продвинули, но работу защитникам стратфордианского культа, несомненно, облегчили. В оксфордианской гипотезе ее вводная часть - критический разбор стратфордианского биографического канона с использованием всех ставших теперь известными фактов об Уильяме Шакспере из Стратфорда - гораздо убедительнее, чем доводы в пользу авторства Оксфорда. Однако изучение биографии Оксфорда, как и других "претендентов", их связей с литературой и театром, безусловно способствует накоплению знаний о шекспировской эпохе. Кроме Бэкона, Рэтленда, Дерби, Оксфорда в нашем веке в качестве "претендентов" на авторство были названы граф Эссекс, Уолтер Рэли, Роберт Сесил, ряд других известных деятелей и литераторов елизаветинско-якобианской Англии, включая самих монархов - королеву Елизавету I и короля Иакова I. В 50-е годы получила распространение и известность гипотеза о том, что за псевдонимом "Потрясающий Копьем" скрывался выдающийся драматург Кристофер Марло, в последних произведениях которого много общего в творческой манере и языке с шекспировскими хрониками. Прекращение творчества Марло, его убийство в 1593 году совпадает с началом творческой деятельности Шекспира. В обстоятельствах убийства Марло, ставших известными не так давно, много странного и двусмысленного. Сам молодой поэт и драматург, бунтарский характер и вольнодумство которого были известны, в то же время, оказывается, выполнял какие-то тайные поручения руководителя елизаветинской разведки Уолсингема. Американец Калвин Гоффман высказал сомнение в том, что Марло действительно был убит 30 мая 1593 года. В своей книге "Человек, который был Шекспиром" (1955)39 Гоффман утверждал, что в Дептфорде убили не Марло, а неизвестного человека, сам же драматург после мнимого убийства якобы скрывался в имении Уолсингема и через него (или через его кузена) передавал актерским труппам и издателям свои произведения, печатавшиеся под псевдонимом "Уильям Шекспир". В 1956 году Гоффман предпринял раскопки склепа Уолсингемов, где надеялся (по неясным для меня соображениям) найти рукописи Марло. Как и следовало ожидать, в склепе никаких рукописей не обнаружили. Другие сторонники этой гипотезы высказывали предположение, что живший после 1593 года под чужим именем Кристофер Марло был связан с кругом графини Мэри Сидни - Пембрук и с самим королем Иаковом. Очевидно, что из действительно странных обстоятельств убийства Марло и близости даты убийства ко времени появления в литературе имени Уильяма Шекспира, а также из того общего, что есть в первых шекспировских хрониках и последних пьесах Марло, Гоффманом были созданы слишком далеко идущие версии, не подкрепленные фактами. Очень многие ученые в разное время высказывали мнение (и я согласен с ними), что первые исторические хроники Шекспира, особенно три части "Генриха VI", являются разной степени переделками материала, оставшегося после Марло, Грина, Пиля или кого-то еще из "университетских умов". Что касается всего остального - фиктивного убийства Кристофера Марло, его "посмертной" жизни, творчества под именем Уильяма Шекспира и т.п., - то эти интересные версии не могут рассматриваться как научные гипотезы: это - домыслы. Кроме нестратфордианских гипотез, отстаивающих того или иного - отдельного - кандидата, были высказаны предположения о групповом авторстве. Еще Делия Бэкон в прошлом веке приводила кроме Фрэнсиса Бэкона имена Рэли и Спенсера. В 1925 году Мускат называл в качестве возможных соавторов Бэкона, Оксфорда, графа и графиню Рэтленд. Г. Слэтер (1931) доказывал40, что имеются свидетельства в пользу частичного авторства Марло ("Генрих VI"), Бэкона ("Ричард II" и "Ричард III"), Дерби ("Бесплодные усилия любви", "Сон в летнюю ночь"), Оксфорда ("Гамлет"), Мэри Сидни - Пембрук ("Как вам это понравится"), Рэли и Рэтленда. Основной фигурой в таком созвездии Слэтер, следуя в этом вопросе за Томасом Луни, считал графа Оксфорда. Конкретных исследований по этим предположениям проведено, однако, недостаточно. Сторонники нестратфордианских гипотез о групповом авторстве опираются на поражающий своим объемом активный лексикон Шекспира - таким лексиконом не мог обладать один человек, как бы гениален и образован он ни был. Кроме того, в некоторых пьесах явно чувствуется другая рука - с этим согласны и большинство стратфордианцев, разногласия между ними касаются лишь количества таких произведений и характера сотрудничества Шекспира с другими авторами в каждом отдельном случае. Д.М. Робертсон и его школа (а у нас - И.А. Аксенов) заходили в признании такого сотрудничества достаточно далеко. Коллективное творчество в различных формах в ту эпоху отнюдь не было редкостью; наиболее известный пример тому - пьеса "Томас Мор", к которой "приложила руку" целая группа опытных драматургов! Ряд нестратфордианцев, не выдвигая собственного кандидата, ограничиваются критикой стратфордских биографий, опираясь на документальные свидетельства об Уильяме Шакспере. Эти исследования, следуя за писавшим в начале нашего века Дж. Гринвудом, доказывая непричастность Шакспера к какому-либо литературному творчеству и явную преднамеренную сотворенность мифа о том, что этот человек якобы был Великим Бардом, в то же время не высказывают предположений относительно того, кто в действительности прятался за такой странной маской. Они считают, что для определенных утверждений в этом смысле необходимо дальнейшее накопление и исследование конкретных фактов, на что может потребоваться немало времени. Объем и характер данной работы, посвященной нескольким таким важнейшим фактам, которые являются ключами к "шекспировской тайне", не позволяют мне подробнее остановиться даже на главных трудах исследователей-нестратфордианцев и их оппонентов - ведь только простое библиографическое перечисление всех относящихся к проблеме личности Шекспира книг и статей занимает целый том41. История Великого спора, вероятно, будет написана уже после его окончательного завершения... Множественность нестратфордианских гипотез и предлагаемых ими кандидатов своеобразно изменила в 20-х годах нашего столетия картину дискуссии вокруг "шекспировского вопроса". Отныне единой - несмотря на несовпадение взглядов по некоторым частным проблемам - и опирающейся на почти четырехвековую традицию, школьные учебники, процветающий культ стратфордских реликвий "официальной" биографической версии стали противостоять разрозненные, спорящие между собой школы и группы нестратфордианцев, отстаивающие каждая "своего" кандидата в Шекспиры. Это, безусловно, облегчает положение их оппонентов, хотя, как уже ясно читателю, в критике традиционных представлений аргументация всех нестратфордианцев в основном совпадает. Совпадает и главный вывод: Шакс-пер не был и не мог быть Великим Бардом. Конечно, за это время наряду с серьезными, научно анализирующими исторические и литературные факты работами появилось немало и легковесных, разоблачительных, рассчитанных на сенсацию, а то и просто пародийных сочинений, полных домыслов и фантазий, еще более запутывающих в глазах широких читательских кругов сложнейшую проблему. Авторы таких сочинений, похоже, мало считаются с тем значением, которое приобрела эта проблема для мирового литературоведения, для всей человеческой культуры. Впрочем, и среди тех, кто, придерживаясь с детства усвоенной традиции, не сомневается в авторстве стратфордского Шакспера, было высказано немало "догадок" подобного сорта. Так, Д. Форбис, отмечая, что сам Шекспир всегда почему-то оказывается вне поля зрения (очевидно, имеется в виду отсутствие фигуры Шакспера среди литераторов его времени, отсутствие какой-либо видимой его связи с шекспировскими творениями), приходит к выводу, что причина такого явления может заключаться в застенчивости, вызванной... алкоголизмом. Сравнительно недавно некоторые английские авторы пытались объяснить "шекспировскую тайну" тем, что Шекспир (то есть Шакспер из Стратфорда) был шпионом, тайным агентом и т.п. Все это уже скорее относится к области литературных развлечений*. ______________ *Вот свежий пример. В газете "Совершенно секретно" (1994, э 9) и "Литературной газете" (1995, э 29) были опубликованы статьи, подписанные Н.Каcтрикиным, в которых утверждается, что Шекспир - это лорд-камергер Хэнсдон (1520- 1596). Никаких убедительных фактов в подтверждение такой идеи (произвольное толкование сонетов не в счет) автор публикации привести, конечно, не может, тем более, что Хэнсдон отличался от других своих современников разве что особым солдафонством, жестокостью и некультурностью. Зато нам рассказывается, как этот лорд нанял "бедного, но трудолюбивого и непьющего (что немаловажно)" актера Шекспира, чтобы тот переписал хэнсдоновские рукописи и выдавал их за свои произведения. А как объяснить, что шекспировское творчество прекратилось только в 1612 году, то есть через шестнадцать лет после смерти престарелого Хэнсдона? Оказывается, очень просто: именно в 1612 году у Шекспира закончились хэнсдоновские черновики, и дело заглохло... И нашлись люди, которые приняли все это всерьез! Публично высказывалось мнение, что в вопросе о личности Шекспира можно сочинять какие угодно версии, "ибо через четыре столетия ни доказать, ни опровергнуть их все равно невозможно". Суждение глубоко ошибочное, свидетельствующее о слабом знакомстве как с историей "шекспировского вопроса", так и с немалыми возможностями современной исторической науки. К тому же четыре столетия - не такой уж большой срок, и Англия XVII века - не первобытная пустыня. Впрочем, пародировать и смеяться можно надо всем, и непростые поиски решения загадки Шекспира не защищены в этом отношении никаким табу. Тем более, что раблезианский смех - один из важных компонентов шекспировской легенды. Сегодня даже профессиональным шекспироведам нелегко ориентироваться во всех деталях многолетнего и многоголосого спора вокруг Шекспира, в огромном клубке фактов и предположений, доводов и контрдоводов, высказанных сотнями участников дискуссии на ее различных этапах. Сегодня проблема шекспировской личности, шекспировского авторства и история дискуссии вокруг него является, без преувеличения, особой дисциплиной, требующей специального изучения; тем более удивительными выглядят попытки попросту отмахнуться от нее, объявив надуманной и несуществующей или предав, после несложных идеологических выкладок той или иной окраски, всех оппонентов групповому отлучению от Шекспира. В академическом стане - накопление фактов Огромное количество новых исследований и публикаций, появившихся в первой четверти нашего столетия, касавшихся не только Шекспира, но и почти всех его литературных современников, сама дискуссия по проблеме шекспировского авторства не могли не вызвать новых подходов к шекспировским текстам в академическом стратфордианском шекспироведении. Я уже упомянул о кембриджской школе - Д. Робертсоне и его учениках, которые пришли к выводу, что большая часть шекспировских пьес или является переделками текстов его предшественников (Грин, Марло, Пиль, Кид), или же написана в сотрудничестве с такими писателями, как Чапмен, Мессенджер, Флетчер, причем роль самого Шекспира часто сводилась к окончательной литературной правке текста. Таким образом эти ученые, не посягая на стратфордский культ, давали какое-то рациональное объяснение явному присутствию "других перьев", а заодно и огромному объему шекспировского лексикона. Подход Робертсона к шекспировским текстам как к плодам коллективного творчества вел к попыткам при помощи стилистического и лексического анализа дробить эти тексты, связывая ту или иную сцену или даже монолог с именем определенного литературного современника Шекспира. Это вызвало возражения со стороны ряда влиятельных английских шекспироведов, обеспокоенных "вольностями" Робертсона и его последователей на фоне непрекращающихся нестратфордианских атак на устои традиционного представления о личности великого драматурга и поэта. В мае 1924 года Британская академия на специальном заседании заслушала доклад сэра Эдмунда Чемберса, в котором он критиковал взгляды Робертсона, хотя и признавал обоснованными доводы о нешекспировском характере части "Тимона Афинского", "Троила и Крессиды", "Перикла", "Генриха VIII". Взгляды Робертсона были осуждены как "большевистская национализация Шекспира"; сегодня сторонников этой школы немного, но сотрудничество Шекспира с другими авторами уже не исключается большинством ученых, хотя допускается с заметной осторожностью и оговорками в весьма ограниченном количестве случаев. Таким образом, нельзя считать, что взгляды Робертсона были научно опровергнуты, можно лишь говорить о несовершенстве тогдашних методов сравнительного анализа текстов. Сейчас применение в этих целях компьютеров открывает возможности для более уверенных выводов в каждом отдельном случае, в частности, использование текстов Марло в шекспировских хрониках уже получило новые аналитические подтверждения. Другую группу кембриджских ученых называют "библиографической школой", хотя ее, наверное, точнее было бы называть "текстолого-книговедческой". Эти ученые (А.У. Поллард, Р.Б. МакКерро, У.У. Грег и их последователи) изучали тексты в тесной связи с условиями их появления. Они начали глубоко и систематически знакомиться с постановкой печатного и издательского дела в шекспировское время, выработали научные методы реконструкции оригинальных текстов; с помощью этих методов был решен ряд трудных текстологических проблем, проведен научный анализ таких литературных памятников, как шекспировское Великое фолио, шекспировские кварто, ранние издания произведений Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, других елизаветинцев. Можно заметить, что ни одна другая эпоха не требовала столь специальных и сложных методов исследования конкретных обстоятельств издания литературных произведений, как шекспировская. И прежде всего это относится к самому Шекспиру - появление текстов чуть ли не каждого его произведения представляет сложную проблему; мы убедились в этом на примере "Голубя и Феникс". Многое говорит за то, что эти трудности - не случайны, а органически связаны с "шекспировским вопросом", которого, однако, ученые респектабельной "библиографической школы" предпочитали напрямую не касаться. Особенное значение имели - и продолжают иметь - такие фундаментальные работы ученых этой школы, как "Краткий каталог титульных листов книг, отпечатанных в Англии, Шотландии и Ирландии, а также английских книг, напечатанных за границей в 1475-1640 гг." (А.У. Поллард и Г.Р. Рэдгрейв); "Словарь типографов и книготорговцев Англии, Шотландии и Ирландии в 1557-1640 гг." (Р.Б. МакКерро); "Эмблемы типографов и книгоиздателей Англии и Шотландии в 1485-1640 гг." (Р.Б. МакКерро); "Первое фолио Шекспира" (У.У. Грег). "Краткий каталог титульных листов...", выпущенный Поллардом и Редгрейвом в 1926 году, переиздавался с дополнениями в 1948, 1976, 1986 годах; последний том каталога, где книги сгруппированы по издателям и типографам, составленный К. Пантцер, вышел в свет в 1991 году; номера, присвоенные каждому старинному изданию этим "Кратким каталогом", применяются всеми научными библиотеками мира. Широкий резонанс в английском шекспироведении второй четверти нашего века получили идеи Джона Довера Уилсона, также относящегося к "библиографической школе". Имя этого ученого читатель уже встречал ранее в связи с его высказываниями о стратфордском бюсте и графтонском портрете. Уилсон в своих трудах, особенно в небольшой книге "Подлинный Шекспир" (1932) и в осуществленном под его редакцией издании ряда пьес Шекспира (New Shakespeare) продемонстрировал новый подход не только к конкретным текстологическим проблемам, но и к некоторым принятым среди биографов-стратфордианцев представлениям о личности Великого Барда. Являясь сам правоверным стратфордианцем, Уилсон в то же время резко протестует против того образа удачливого дельца, который вставал со страниц биографии, написанной Сидни Ли. Уилсон не жалеет сильных выражений в адрес стратфордского бюста, который он считает едва ли не главной причиной того, что образ великого поэта приобрел ненавистные ему черты "преуспевшего мясника". Не только книга Сидни Ли, но даже гравюра Дройсхута оказывается, по Уилсону, созданной под влиянием этого злополучного творения скульптора-ремесленника; и эти два изображения стоят между нами и подлинным Шекспиром, вызывая отвращение всех, кто понимает и глубоко чувствует Великого Барда. Отсюда и неприятие Уилсона неоднократно переиздававшейся, долгое время считавшейся классической работы Сидни Ли: "Короче говоря, созданная С. Ли шекспировская биография - это жизнеописание не Уильяма Шекспира - человека и поэта, а другого "Уильяма Шекспира" - бюста в стратфордской церкви, если представить, что он существовал когда-то во плоти и крови". И далее Уилсон в своей борьбе за подлинного, поэтического Шекспира поднимает "знамя крестового похода" против Янсена, Дройсхута и викторианских биографов Барда. Уилсон категорически не согласен с распространенным (и сегодня) утверждением, что Шекспир якобы "отсутствует" в своих произведениях, и требует, чтобы биографы и исследователи неустанно искали "живого Шекспира". "Если мы будем исходить из того, что он всегда отсутствует в своих произведениях, что он стоял всегда в стороне от жизни своего времени, мы никогда не сможем увидеть его. Наоборот, мы должны искать его в самом сердце той жизни. Жизнь дворца Елизаветы и Иакова, личности и дела выдающихся людей, общественные и политические события его времени - это реальная атмосфера его пьес"42. При этом Уилсон справедливо предостерегает, что Шекспир был не репортером, а поэтом. В плане связей Шекспира с событиями его времени Уилсон придает большое значение тому влиянию, которое оказала на поэта яркая личность графа Эссекса и его трагическая судьба. В "Генрихе V" и особенно в "Гамлете" Уилсон почувствовал тревогу Шекспира за Эссекса, его обожание, его неизбывную боль. "Тайна Гамлета - это тайна Эссекса, тайна его сердца", - писал Уилсон. Стремление Уилсона пробиться к "живому" Шекспиру, преодолеть то, что он называет "викторианскими представлениями" о великом драматическом поэте, его яростное неприятие стратфордского бюста не могли не вызвать интереса. Но ведь нельзя забывать, что "бюст"*, который для Уилсона является символом темного, несовместимого с шекспировским творчеством начала, мешающего людям пробиться к Барду, - только один из элементов в целом комплексе стратфордских реалий, хорошо согласующихся между собой и обрисовывающих контуры одного и того же человека - Уильяма Шакспера из Стратфорда. ___________________ *Уилсон, как и многие другие, не обращает никакого внимания на то, что при своем появлении стратфордский бюст выглядел еще более непоэтичным, чем сейчас, - без красивой подушечки, пера и бумаги, но с прижатым к животу бесформенным мешком. Уилсон же как будто отрывает стратфордский бюст от всего остального - от неграмотных родителей, жены и детей Шакспера, от его ростовщической деятельности, от пресловутого завещания. Эти реалии Уилсон почти игнорирует, несмотря на их бесспорный, документальный характер. Он слишком глубоко чувствует Шекспира - художника, поэта, чтобы принять или попытаться как-то объяснить эти ужасные бумаги. Но он не может и совсем отмежеваться от них, как он отмежевался от настенного бюста, ибо, в отличие от произведения скульптора, эти бумаги неразрывно, неотделимо привязаны к человеку, чей прах покоится в стратфордской церкви св. Троицы. Сосредоточивая все свое неприятие, весь сарказм на "бюсте" и связанном с ним викторианском, бескрыло-бюргерском представлении о Шекспире, Уилсон обходит то важнейшее обстоятельство, что эти представления выросли не на пустом месте и отнюдь не из одного "бюста". Атаки Уилсона на "викторианских" шекспироведов, и в первую очередь - на книгу Сидни Ли, несправедливы, ибо биографу не дано право игнорировать или затушевывать факты, как бы он к ним ни относился. Подлинный, то есть основанный на научном анализе всех свидетельств и источников, историзм не мешает и не противоречит постижению творческого наследия художника, когда речь идет о биографии одного и того же человека. Жизнеописание великого писателя, поэта содержит сведения о его происхождении, воспитании, образовании, его семье и окружении, о его делах и поступках, рассказывает о событиях, происходивших на его глазах в его стране и мире. И этот - социальный и личностно-бытовой - аспект жизнеописания переплетается с биографией творческой, то есть с историей создания его произведений, с рассказом о поэтическом мире, рожденном его гением. Эти два аспекта научной биографии не только не исключают, но и хорошо дополняют и обогащают один другой, хотя связь между ними подчас может оказаться совсем не простой и не прямолинейной. Все это справедливо в том случае, когда оба аспекта относятся к одной и той же личности. В случае с Шекспиром дело обстоит иначе. Хочет того Уилсон или нет, он фактически защищает биографию поэта Уильяма Шекспира от биографии Шакспера из Стратфорда и пытается очистить первую от проникших в нее элементов второй, но не порывая при этом с основами стратфордской традиции. Сделать это ему, конечно, не удалось. "Викторианский" образ расчетливого и благополучного приобретателя, для которого работа в театре и литературные занятия были прежде всего способом обеспечить себе материальную независимость, появился не в результате отсутствия воображения у Сидни Ли и других атакуемых Уилсоном стратфордианских биографов; такой "умеренный" образ великого драматурга представлял из себя осторожный компромисс, попытку по возможности сгладить несовместимость двух шекспировских биографий, свести все литературные и историко-документальные свидетельства в один непротиворечивый, пусть даже не очень "поэтичный" портрет. Резко критикуя своих викторианских учителей, защищая горячо чтимого им Барда от ненавистных ему черт стратфордского "бюста"*, Уилсон подрывает основу "мирного сосуществования" двух шекспировских биографий и до опасной для стратфордианского канона и культа степени обнажает разделяющую их пропасть. _________________ *Уилсон даже возлагал на стратфордский "бюст" - вместе с написанной "под влиянием бюста" биографией С. Ли - главную ответственность за "компанию против человека из Стратфорда", то есть за возникновение нестратфордианских гипотез! Подобные представления о причинах возникновения "шекспировского вопроса" нередки. Смелые попытки Уилсона увидеть "живого" стратфордского Шекспира (то есть Шакспера) вызвали сопротивление видных англоамериканских шекспироведов, называвших его подходы "романтическими", а сделанные им в ряде случаев выводы - "произвольными". Действительно, своеобразное и не лишенное заметных элементов модернизации отношение Уилсона к историческим фактам, как видно на примере его интерпретации истории сооружения стратфордского бюста или предпочтения, отдававшегося им графтонскому портрету изображающему неизвестного молодого человека, весьма уязвимо для критики. Несмотря на это, многие созданные в последние десятилетия шекспировские биографии и исследования биографического характера носят следы влияния идей Довера Уилсона (он умер в 1970 году) или по крайней мере знакомства с ними. Это часто проявляется в отходе от характерной для Э. Чемберса и его учеников сухой "протокольности" к более свободному рассказу, не чуждому предположений и догадок, особенно когда речь заходит о чудесном превращении Шакспера в величайшего драматического поэта и эрудита. В 1938 году двухтомный труд "Шекспир. Человек и художник", обобщавший ставшие к тому времени известными факты, относящиеся к биографии Шекспира, в том числе некоторые сообщенные впервые, опубликовал Эдгар Фрипп43. Интересны книги такого неутомимого исследователя, как Лесли Хотсон, много работавшего с архивными материалами и с портретной живописью шекспировской эпохи. Хотя ряд произведенных им идентификаций недостаточно обоснованы, его исследования в конечном счете способствуют устранению некоторых "белых пятен" вокруг Шакспера и вокруг Шекспира, прояснению тех черт Великого Барда, которые позволяли литературным современникам сравнивать его с хитроумным и неуловимым Меркурием, с текучим Протеем древних легенд. Последними крупными биографическими трудами являются книги С. Шенбаума "Шекспировские биографии" (1970)44, а также "Шекспир. Краткая документальня биография" (1977), на которую я уже несколько раз ссылался. В первой, фундаментальной по объему и характеру, работе описывается длительная эволюция шекспировских биографий (в стратфордианской интерпретации, разумеется). Нестратфордианских гипотез Шенбаум касается весьма поверхностно, причины их возникновения представляет себе довольно смутно, но относится к ним (без особого разбора) с подчеркнутой враждебностью. С рэтлендианской гипотезой он, судя по этой книге, вообще не знаком. Шенбаум довольно подробно рассказывает биографии самих шекспировских биографов, и надо сказать, что они выглядят у него значительно достоверней, чем традиционное жизнеописание Великого Барда. Весьма показательно: свой капитальный труд Шенбаум завершил меланхолической констатацией, что, хотя каждое поколение ученых применяло на этом мало благодарном поприще свои подходы и методы и мы постепенно узнали о Шекспире так много, убедительного жизнеописания Великого Барда почему-то никому создать не удалось; остается лишь уповать на будущее. Вторая книга Шенбаума, рассчитанная на более широкую читательскую аудиторию, перечисляет связно и в хронологическом порядке документально подтвержденные факты биографии Уильяма Шакспера. Говорится и о некоторых преданиях, анализируется возможная степень их достоверности. Подробно описывается театральная жизнь и актерские труппы елизаветинского Лондона, при этом шекспировское творчество затрагивается лишь от случая к случаю, так как связь с ним Шакспера никак не установлена (но, разумеется, не ставится биографом под сомнение). В результате биография, содержащая огромное количество фактов - и превосходящая в этом отношении жизнеописание любого другого поэта или драматурга той эпохи, - производит странное впечатление даже на людей, воспитанных на стратфордианской традиции: какое отношение все это имеет к автору "Гамлета" и "Лира"? Еще раз подтверждается: если исключить домыслы и оставить только документально доказанные факты, то стратфордианская биография Шекспира (то есть Шакспера) превращается в историю жизни заурядного, цепкого приобретателя не из крупных. И чем больше ученые узнают, чем научно состоятельнее становятся шекспировские биографии, тем этот эффект заметнее. Недаром в своем предисловии к русскому переведу этой книги А.А. Аникст писал: "Боюсь, что книга С. Шенбаума может укрепить мнение скептиков и не верящих в авторство Шекспира (то есть Шакспера. - И.Г.). Автор все время имеет дело с документацией, а она в основном не связана с творческой деятельностью Шекспира". Важнейшим результатом интенсивного изучения шекспировской Англии и ее культуры в последние два столетия является колоссальное накопление и постепенное осмысление новых фактов. И этот интереснейший, продолжающийся и сегодня процесс показывает не только трудности, но и возможности научного восстановления по крупицам сложной, отделенной от нас многими столетиями исторической эпохи; в этот процесс вносят свой вклад тысячи ученых и исследователей, придерживающихся самых различных взглядов на те или иные проблемы, в том числе и на проблемы шекспировского авторства и личности. Ежегодно появляются тысячи шекспироведческих работ - книг и статей почти на всех языках мира, и какая-то часть из них содержит новые открытия, поступающие в научный обиход. Сумма сегодняшних знаний о шекспировской Англии, ее культуре, ее людях даже отдаленно несравнима с тем, чем располагали ученые еще полтора столетия назад, когда Великий спор о Шекспире только начинался. Наряду с научной литературой, исследованиями, комментированными переизданиями многих елизаветинских и якобианских писателей и поэтов выходят бесчисленные - научные и массовые - издания произведений Шекспира, и к ним приобщаются новые поколения человечества. Будет уместно упомянуть здесь самые заметные издания полных собраний сочинений Шекспира на русском языке. Первое такое собрание выпустил Н. Кетчер (1841-1850 и 1858-1879), это почти подстрочник. Полное собрание со стихотворными переводами было издано в 1865 году Н.А. Некрасовым и Н.В. Гербелем; потом оно несколько раз переиздавалось. В 1894-1898 годы появились все шекспировские пьесы в переводах А.Л. Соколовского. Великолепно оформленное и прокомментированное русскими литературоведами собрание сочинений Шекспира было издано в 1902-1904 годах под редакцией С.А. Венгерова. Из полных собраний сочинений, появившихся в советское время, самым авторитетным является восьмитомное издание под редакцией А.А. Смирнова и А.А. Аникста (1957-1960), где представлены лучшие переводы трех предшествующих десятилетий, включая принадлежащие М. Лозинскому, А. Радловой, Б. Пастернаку. В освещении биографических проблем российские и советские шекспироведы обычно (за исключением краткого периода проникновения в Россию рэтлендианской гипотезы) полагались на своих англо-американских коллег. Сегодня, благодаря совершенствованию и распространению техники микрокопирования, первоисточники и вспомогательная литература стали более доступными и для нас, появились возможности для проведения оригинальных, независимых исследований. Эти возможности пока используются недостаточно. В биографиях Шекспира на русском языке наиболее полное отражение традиционные представления о личности Великого Барда нашли в талантливой книге А.А. Аникста "Шекспир", изданной в серии "Жизнь замечательных людей" в 1964 году. Крупный литературовед и искусствовед, внесший весомый вклад в изучение и пропаганду шекспировского творчества, А.А. Аникст (1910-1988) в вопросе об авторстве, о личности Шекспира придерживался стратфордианской традиции, отвергая всякие сомнения в ее истинности. Час Голубя и Феникс пришел С каждым годом на воображаемой карте политической, социальной, культурной жизни Англии XVI - XVII веков остается все меньше "белых пятен", где первые шекспировские биографы могли свободно развешивать лубочные картинки наивных легенд о Великом Барде из Стратфорда. По мере заполнения этих "белых пятен" становится все труднее убедительно объяснить отсутствие каких-либо следов, каких-либо нитей, связывающих стратфордца с литературной действительностью того времени. Его по-прежнему нет ни в кругу Пембруков или Эссекса, ни около Саутгемптона, ни среди студентов Кембриджа или лондонских юридических корпораций - то есть там, куда прямо указывают шекспировские произведения. Нет его возле Джонсона, Донна, Дрейтона, Дэниела, Чапмена, Марстона, Бомонта, Флетчера и других писателей и драматургов, о жизни и круге знакомых которых постепенно стало известно немало. Фигура Великого Барда, словно отделенная от всех его литературных современников таинственной завесой, по-прежнему кажется обитающей в некоем четвертом измерении. Документы о жизни, занятиях и интересах Уильяма Шакспера свидетельствуют - чем дальше, тем убедительнее, - что никаким литературным творчеством этот человек не занимался и заниматься не мог. "Шекспировская тайна" продолжает существовать, элементы двух разных биографий упорно не складываются в одно жизнеописание - искусственная склейка столь несовместимого материала не может не бросаться в глаза. Сегодняшние авторы шекспировских биографий стараются преодолеть эту несовместимость, густо насыщая свои книги картинами жизни эпохи, рассказами о выдающихся людях, о театрах и театральных труппах, синхронизируя события с каноническими (хотя часто - спорными) датировками появления шекспировских произведений и с нехитрыми занятиями Уильяма Шакспера. Как мы видим на примере С. Шенбаума, в научных биографиях привлечение (и соответствующая подача) такого дополнительного материала может только затенить, но никак не устранить разительное несоответствие Уильяма Шакспера приписываемой ему роли Великого Барда. Но научные шекспировские биографии читают не все и не тогда, когда у человека только начинают складываться представления об истории литературы и о великих писателях. Такие представления формируются еще на школьной - в крайнем случае на университетской - скамье на основе информации, содержащейся в учебниках и хрестоматиях, в рассказах преподавателей, в художественных произведениях на исторические темы, в рекламных буклетах о стратфордских реликвиях, из личных впечатлений от посещения Стратфорда. В литературе околобиографического характера о Шекспире, не претендующей на научность, можно подчас прочитать немало интересного. Так, в книге Р. Сиссон "Юный Шекспир" (переизданной у нас на английском языке) повествуется о том, как юный Уильям учится в стратфордской грамматической школе, откуда ему приходится уйти из-за тяжелого материального положения семьи, как он начинает писать стихи, как становится пажем у Фулка Грезила. Последний знакомит его с самим Филипом Сидни, с поэтом Генри Гудиа и его пажем юным Майклом Дрейтоном; он соревнуется с ними в сочинении стихов в честь прекрасных дам, изумляя их своим искусством, и т.п. Поскольку нигде не оговаривается, что все эти наивные выдумки - плоды авторской фантазии, многие читатели воспринимают их всерьез. И таких книг немало. В сегодняшнем академическом (университетском) шекспироведении на Западе различимы две противоречивые тенденции. С одной стороны, продолжающееся внедрение методов научной истории, накопление фактов, среди которых стратфордианская традиция чувствует себя все более неуютно, ибо ни одно из открытий не обогатило арсенал ее защитников. С другой стороны, бесспорно имеет место негативная реакция на неостановимый - хотя и не всегда заметный - процесс размывания основ стратфордианской традиции и стратфордианского культа, с которыми официальная наука о Шекспире связана неразрывно. За полтора века нестратфордианцы смогли указать миру на непримиримые противоречия традиционных представлений о личности Великого Барда, поставить их под вопрос, сделать предметом научной дискуссии. Это немало. В дальнейших поисках нестратфордианцы подошли к труднейшему вопросу: "Если не Шакспер, то кто?" - и предложили много (даже слишком много) вариантов ответа на него. Однако разрозненные нестратфордианские школы, отстаивающие каждая своего кандидата, не могли, конечно, потеснить оппонентов, опирающихся на единую четырехвековую традицию и привычный культ стратфордских реликвий, с господствующих позиций в шекспироведческой науке. Воспитанные на традиционных представлениях о Шекспире, ученые продолжают в них верить, защищая, как они полагают, Великого Барда от нечестивых нападок его критиков и хулителей. Главные аргументы "еретиков" обычно просто игнорируются, зато все, даже мелкие фактические неточности, не говоря уже о бездоказательных утверждениях, используются для дискредитации всякой критики основ стратфордианской традиции вообще, вплоть до непризнания "шекспировского вопроса" как научной проблемы. Но полуторавековая дискуссия возникла не случайно и не в результате происков любителей сенсаций или высокомерных английских аристократов - речь идет об объективно существующей научной проблеме фундаментального значения для всей истории мировой культуры. И отгородиться от этой проблемы официальному, привязанному к стратфордскому культу англо-американскому шекспироведению не удается. "Шекспировский вопрос" возрождается в каждом новом поколении, и только поверхностному взгляду этот интереснейший и поучительный процесс обретения истины может показаться безрезультатным. Знакомясь с трудами маститых английских и американских ученых, посвятивших свою жизнь изучению творчества Шекспира и его современников, часто задаешься вопросом: неужели они действительно не замечают странное, необъяснимое отсутствие малейших свидетельств этих современников о своем великом товарище как о конкретном живом человеке, не обращают внимания на подчеркнутые странности дройсхутовского портрета и стратфордского "монумента", на удручающий характер стратфордских документов, на множество других свидетельств подобного рода, вызвавших неприятие у тысячи образованных и глубоко чтивших шекспировские творения людей, в том числе выдающихся писателей и поэтов? Неужели эти ученые действительно считают всю аргументацию нескольких поколений критиков праздными домыслами, происками аристократов и т.п.? Неужели они сами - перед лицом всей этой массы установленных фактов - никогда не усомнились в истинности традиционного биографического канона: ведь им-то не может не быть известно, когда и как он создавался? Думаю, что это не всегда так. Однако не только усвоенные с детства представления, но и официальный статус (нечто вроде жрецов-толкователей стратфордско-шекспировского культа) ставит этих ученых в затруднительное положение, даже если у них и возникают какие-то сомнения относительно центральной фигуры культа. Поскольку сегодня все-таки нет надежных способов ограничить циркуляцию каких-либо идей в гуманитарных науках только узким кругом специалистов, такие ученые, как правило, стараются не преступать пределов и ограничений, накладываемых на них стратфордским символом веры, от чего, безусловно, страдают их собственные труды и исследования. Что касается нестратфордианских гипотез, то жесткое неприятие их официальным шекспироведением в известном смысле приносит даже пользу: испытание временем и непризнанием способствует селекции перспективных идей, отметанию домыслов, которых расплодилось немало. Полуторавековая дискуссия о "шекспировском вопросе" не имеет прецедентов в истории, как, впрочем, и многое другое, связанное с Великим Бардом и его творениями. Но неправильно говорить об этой дискуссии в прошедшем времени - она только еще вступает в решающую стадию. Даже если великий художник и его соратники специально позаботились о том, чтобы его подлинное лицо было сокрыто от современников и потомков, даже если он хотел остаться жить только в своих творениях, превратить их в свой единственный памятник, без надгробия и эпитафии, - мы можем узнать об этом, лишь найдя его и поняв его помыслы. Этот поиск ни в коей мере не свидетельствует об отсутствии пиетета перед творениями великого человека, уважения к его памяти. Смешно и наивно видеть в научных исследованиях и гипотезах лишь погоню за историческими сенсациями, попытки кого-то "разоблачить". И надо быть уже совсем лишенным воображения, чтобы опасаться, что такие исследования могут нанести ущерб чьему бы то ни было престижу - будь то престиж Англии, мировой литературы и театра или славного города Стратфорда-на-Эйвоне. Как бы ни складывался спор вокруг Шекспира, авторитет великого писателя незыблем, ибо он основывается на его несравненных творениях, а не на документах стратфордского прихода и судебных протоколах о преследованиях несостоятельных должников. Речь идет не о "разоблачении" Шекспира, а о его постижении. Множество фактов указывает на то, что перед нами - Великая Игра, самое блестящее создание гениального драматурга, сценой для которого стало само Время, а роль не только зрителей, но и участников отведена сменяющим друг друга поколениям смертных. И те, кто сегодня, подобно старательным библейским евнухам, охраняют запечатанные входы в святая святых этого Театра Времени, не зная, что скрывается за ними, тоже исполняют предназначенную им роль. Постижение Великой Игры об Уильяме Шекспире - не потеря, как опасаются "стерегущие порог", а неизмеримое обогащение. Что же касается Уильяма Шакспера, то когда - как и предвидели создатели Первого фолио - "время размоет стратфордский монумент", то есть будет понято, что Шакспер не был Великим Бардом, но несколько столетий исправно выполнял роль его маски, "импрессы", мир не только не отвернется от старых реликвий, но будет чтить их по-новому. Ибо он как один из главных актеров Великой Игры займет достойное место в ее истории - на удивление и назидание человечеству! Конечно, придет день, когда различия в позициях оппонентов в Споре отойдут на задний план и будут казаться несущественными - ведь каждый отстаивал свое представление, свое видение Потрясающего Копьем, каждый был активным участником задуманного им Театра. Но сегодня говорить об этом еще рано. Сегодня не так важна сама дискуссия, где основные аргументы и контраргументы уже давно начали повторяться, как конкретные исследования фактов, которые могут являться ключами к тайне Великого Барда, к святая святых его Театра. И честеровский сборник "Жертва Любви" - один из таких важнейших ключей. Человечество непременно обретет истину о Великой Игре, коль скоро у нас хватит сил и ума пробиться к ней через все препятствия и лабиринты, нагроможденные не только всепожирающим Временем, но и гениальным умыслом тех, кто стоит всегда так близко от нас, - мы чувствуем биение их высокой мысли, - однако невидимые, неузнанные, они словно смеются над нашими трудностями, над попытками соединить разбросанные там и сям обрывки ариадниной нити. Но час Голубя и Феникс пришел... Глава третья. ЦЕЛОМУДРЕННЫЕ ХОЗЯЕВА ШЕРВУДСКОГО ЛЕСА Следы ведут в Бельвуар. - Дитя государства. - О, Падуя, Падуя... Разгаданный портрет. - Феникс, дочь Феникса - Розалинда. Жак-меланхолик жаждет быть шутом. - Кембриджские игры вокруг обители муз. - Фаворит на эшафоте. Крушение. - Корабль плывет в Эльсинор. Два кварто "Гамлета". - Поэты Бельвуарской долины. - Графиня Пембрук - хозяйка поэтической Аркадии туманного Альбиона. - Преображение жены капитана Лэньера Следы ведут в Бельвуар Теперь вернемся к Рэтлендам, платонической чете, чьи необычные отношения и занятия, а также странные обстоятельства почти одновременного ухода из жизни в точности совпадают с тем, что рассказывают о Голубе и Феникс Роберт Честер и другие поэты - авторы сборника "Жертва Любви". Даже если бы Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда, не подозревали серьезно в том, что именно он скрывался за псевдонимом-маской "Потрясающий Копьем", обнаруженных в нашем столетии фактов достаточно, чтобы привлечь пристальное внимание к этой странной личности, всегда оказывающейся там, где мог бы находиться и Великий Бард, и нередко там, где находился Уильям Шакспер из Стратфорда; чтобы постараться узнать все о Рэтленде и его жене-поэтессе, бывших, как постепенно выясняется, одним из подлинных центров литературной жизни тогдашней Англии. Исследования Г. Цейглера, К. Блейбтрея, С. Демблона, П. Пороховщикова1, К. Сайкса2, публикации подлинных документов, найденных в Бельвуаре и других местах, пролили наконец некоторый свет на эту загадочную пару, ранее почти полностью скрытую завесой, созданной ими самими и их верными друзьями. Сегодня, несмотря на то, что внимание западных нестратфордианцев по ряду причин больше обращено к таким фигурам, как Оксфорд и Марло, факты, лежащие в основании рэтлендианской гипотезы, остаются непоколебленными; наоборот, в ходе моих исследований добавились факты, связанные с Елизаветой Сидни - Рэтленд и ее ролью в литературном процессе, а также с грандиозным раблезианским фарсом вокруг "Величайшего Путешественника и Князя Поэтов" Томаса Кориэта. Значение всех этих фактов для осмысления загадочных явлений в литературе елизаветинско-якобианской Англии - включая и "шекспировскую тайну" - видно на примере не только честеровского сборника, но и других книг, о которых я буду говорить дальше. Потребуется еще немало усилий, чтобы отчетливо увидеть этих необыкновенных людей, понять их помыслы, постигнуть высокую трагедию их служения искусству, их жизни и смерти. Но главное ясно уже сегодня - путь к разгадке тайны Великого Барда лежит через проникновение в тайну Рэтлендов, тайну Голубя и Феникс. Роджер Мэннерс родился 6 октября 1576 года в замке Бельвуар расположенном в графстве Лейстер, в конце небольшой Бельвуарской долины, недалеко от исторического Шервудского леса, где когда-то совершал свои подвиги легендарный Робин Худ. Мэннерсы, как и многие другие английские аристократические роды, были потомками норманнских рыцарей, осевших в Англии после победы Вильгельма Завоевателя над англосаксами. В войне Алой и Белой розы, которой посвящена трилогия "Генрих VI", один из предков Роджера сражался на стороне этого короля, другой был сподвижником графа Уорика. Прадед Роджера, Томас Мэннерс, пользовался расположением короля Генриха VIII и в 1525 году получил от него титул графа Рэтленда (последний граф Рэтленд - юный сын Ричарда Йорка - был убит в битве при Уэкфилде в 1460 году). Внук Томаса, 3-й граф Рэтленд - Эдуард, был человеком высокообразованным (он был магистром искусств Кембриджского и Оксфордского университетов), знатоком юриспруденции, что подтверждает такой авторитет, как Уильям Кэмден. Эдуард пользовался доверием королевы Елизаветы, посетившей Бельвуар во время одной из своих поездок по стране. Интересно, что, хотя он считался вполне лояльным подданным королевы, иезуиты включили его в список аристократов, на которых испанский король может опереться в случае своего вторжения в Англию (письмо иезуита Парсонса с такой информацией было обнаружено в испанских архивах в прошлом веке); возможно, он каким-то образом проявлял симпатии к гонимому католицизму. После смерти Эдуарда в 1587 году титул перешел к его младшему брату, Джону, умершему уже в следующем году, и 5-м графом Рэтлендом стал одиннадцатилетний Роджер Мэннерс. Историки отмечают, что кроме любви к знаниям и искусствам многим Мэннерсам была свойственна и необычность поведения, эксцентричность. О стоящем на высоком холме замечательном замке Бельвуар мы уже упоминали в связи с его описанием в поэме Честера. Но он заслуживает и более подробного рассказа. Я был там и могу свидетельствовать: ничего прекраснее Бельвуара я в Англии не видел. Из небольшого селения внизу в замок ведут каменные ступени. Дорога к замку обсажена рядами кедров и рододендронов, а вход в него охранялся пушками, поставленными на бастионе. Перед стенами замка - эспланада, прогуливаясь по которой можно наслаждаться поэтическим видом окрестностей; в ясную погоду видимость доходит до тридцати миль, и можно различить крыши Ноттингема и колокольни Линкольнского собора... Эспланада находится над отвесной стеной обрыва, в которой проделан вход в огромный погреб, составляющий подземную часть замка. Замок обустраивался и украшался всеми предшественниками Роджера; картинная галерея Бельвуара насчитывала сотни полотен, в том числе французских, итальянских, фламандских мастеров, к услугам хозяев и гостей была богатейшая библиотека, постоянно пополнявшаяся новыми изданиями. Хозяйственные записи дворецкого фиксируют значительные и частые расходы на приобретение книг3. Так, в сентябре 1585 года 20 шиллингов затрачено на покупку вышедшего в Париже на французском языке сочинения Бельфоре "Трагические истории", послужившего, как известно, источником для "Гамлета". Были в библиотеке "Хроники" и Холла, и Холиншеда, ставшие источниками для шекспировских исторических пьес, и другие использованные Шекспиром книги. Особенно много книг начали приобретать, когда хозяином Бельвуара стал Роджер. Забегая вперед, скажу, что через несколько десятилетий после его смерти, в 1643 - 1645 годы, Бельвуар окажется ареной жестоких сражений между сторонниками короля и армией парламента, а в начале XIX века здание сильно пострадало от пожара, погибло много ценных картин и документов. Потом оно было построено заново. Ближайшим другом Джона Мэннерса, отца Роджера, был Генри Герберт, 2-й граф Пембрук, муж Мэри Сидни; с его сыновьями Уильямом и Филипом - особенно с первым - Роджер Мэннерс сохранит дружбу до конца жизни, им же, как мы знаем, будет посвящено посмертное издание шекспировских пьес с указанием на внимание, которое они оказывали Шекспиру при жизни. Джон Мэннерс оставил жену и восемь детей: четыре сына - Роджера, Фрэнсиса, Джорджа, Оливера, и четыре дочери - Бриджет, Елизавету, Анну и Франсис (можно отметить такую курьезную деталь: у Уильяма Шакспера из Стратфорда тоже было три брата и четыре сестры). Интересно также, что из четырех братьев двое - Роджер и Джордж - принадлежали к англиканской церкви, а Фрэнсис и Оливер были католиками; это определенным образом характеризует атмосферу веротерпимости, в которой воспитывались в семье дети, свидетельствует о терпимом - и, может быть, даже сочувственном - отношении к католицизму. Следов неприязненного отношения к католикам в произведениях Шекспира - это давно заметили исследователи - нет, а францисканский монах в "Ромео и Джульетте" - бесспорно положительный герой, самоотверженно и бескорыстно помогающий влюбленным. Памятник на могиле Джона Мэннерса, 4-го графа Рэтленда, был выполнен Герардом Янсеном-старшим (отцом Николаса и Герарда-младшего, которые позже создадут памятники Роджеру Мэннерсу и Уильяму Шаксперу); он является выдающимся произведением монументального искусства; изображение этого памятника, установленного в боттесфордской церкви, воспроизведено в английской энциклопедии Чемберса, в статье о скульптуре. Это целая театральная сцена из камня. Вокруг надгробия - лежащих статуй отца и матери - их коленопреклоненные дети с молитвенно сложенными руками. Замысел такого памятника отцу и матери, безусловно, обсуждался скульптором с новым графом, а возможно, он вообще принадлежит Роджеру. После смерти Роджера в 1612 году титул перешел к его брату Фрэнсису. ставшему 6-м графом Рэтлендом. Это он через несколько месяцев распорядился выплатить деньги Шаксперу и Бербеджу, и, как считают некоторые историки, именно он спустя десятилетие оплатил Янсенам настенный памятник Шаксперу в стратфордской церкви - вместе с памятником Роджеру в Боттесфорде. Сохранилось семейное предание о некой удивительной речи, произнесенной Фрэнсисом на смертном одре (по выражению историка Арчболда, речь эта была в духе "мэннерсовских чудачеств"). Дочь Фрэнсиса, Екатерина, со временем вышла замуж за герцога Бэкингема, столь известного ныне по историческим романам. Сестра Роджера, Бриджет, в 1593 году последовательно отвергла предложения руки и сердца двух молодых аристократов (друзей Роджера) - графа Саутгемптона и графа Бедфорда (Эдуарда Рассела), так как считала их обоих "фантазерами". Эдуард Рассел вскоре утешился, сочетавшись браком с Люси Харрингтон, а граф Саутгемптон через несколько лет женился на родственнице Эссекса, Елизавете Вернон. Другая сестра Рэтленда, Франсис, вышла замуж за Уильяма Уиллоуби, брата Генри Уиллоуби, оксфордского студента, уже упоминавшегося нами в связи с загадочной поэмой, появившейся в 1594 году под названием "Уиллоуби и его Авиза, или Правдивый портрет скромной девы и целомудренной и верной жены". Видя любовные страдания Уиллоуби, его друг, обозначенный как W.S., стал нарочно возбуждать и растравлять его надежды, ибо хотел убедиться, не сумеет ли "другой актер сыграть эту роль лучше, чем он играл ее сам, и понаблюдать, не закончится ли эта любовная комедия более счастливым финалом для нового актера, чем она завершилась для старого". Однокашник Уиллоуби, скрывшийся под псевдонимом "Адриан Дорелл", якобы нашел эту поэму среди его бумаг и решил издать. Через два года появилась поэма "Жалоба Пенелопы", подписанная неким Питером Колзом, где упоминается "неизвестный автор", опубликовавший "поэму Уиллоуби". Впоследствии "Уиллоуби и его Авиза" была переиздана с добавлениями, одно из которых подписано "Адриан Дорелл" и датировано "30 июня 1596 г., Оксфорд". Другое, подписанное Томасом Уиллоуби, - "Победа английского целомудрия" - извещает, что соперничество Пенелопы и Авизы закончилось в пользу последней, причем судьей в этом соперничестве выступал некий Роджеро (то есть Роджер; имя Генри Уиллоуби тоже итальянизировано - Энрико). Адриан Дорелл (Демблон полагает, что это - анаграмма имени Роджера Рэтленда) насмехается над Питером Колзом (вероятно, тоже псевдоним), который не мог не знать автора, "чье подлинное имя открыто на каждой странице". Что касается имени "Авиза", то его происхождение трактуется Адрианом Дореллом в разных изданиях поэмы по-разному. В одном случае "объясняется", что имя образовано из первых букв латинских слов: любящая жена, незапятнанная, всегда достойная любви; позже, однако, Дорелл сообщил, что имя "Авиза" составлено из греческого отрицания "а" и латинского visa (видимая), но, возможно, образовано от латинского avis - птица, и таким образом, это имя означает невиданную или невидимую птицу. Ясно, что все эти издания и контриздания являются розыгрышем, игрой в масках, понятной только посвященным. Однако аббревиатура "W.S." (подходящая как для Уильяма Шекспира, так и для графа Саутгемптона*), анаграмма "Адриан Дорелл" и Роджеро - Роджер помогают уточнить круг этих авторов и посвященных - круг аристократической университетской молодежи - Рэтлендов, Саутгемптонов, Бедфордов. Вероятно, имеет отношение к этой литературной игре и неудачное сватовство к Бриджет Мэннерс двух ее незадачливых поклонников. Можно добавить, что имя Франсис Уиллоуби встречается в акростихах странной поэтической книги Роберта Парри "Синеты", связанной с кругом Р. Честера - Дж. Солсбэри, то есть имеющей какое-то отношение и к честеровскому сборнику. ______________ *Wriothesley Southampton. Поскольку в предварительных хвалебных стихах к "Авизе" содержался первый по времени отклик на появление в литературе имени Потрясающего Копьем (напечатано через дефис), редкая биография Шекспира обходится без какого-то рассказа об этой поэме. А известный в шекспироведении исследователь Лесли Хотсон докопался, что жена старшего брата Генри Уиллоуби имела сестру, и мужем этой самой сестры был некто Томас Рассел, бывший, как и Шакспер, родом из Стратфорда. Для Хотсона такое "родство" подтверждает, что поэма и история вокруг нее возникли где-то "в кругу личных знакомств и литературных интересов Уильяма Шекспира" (то есть для Хотсона - Шакспера). О каком конкретно "круге" идет речь, шекспироведы, как обычно, предпочитают не уточнять, ибо давно уже убедились, какова может быть степень определенности в вопросах связей стратфордца с литературной действительностью его времени. Но вот то обстоятельство, что Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, был шурином брата Генри Уиллоуби, до сих пор особого внимания шекспироведов не привлекало, так же, как не заметили они Роджера, рассудившего соперничество Авизы и Пенелопы. Дело, конечно, не в степени родства, и нельзя совсем исключить, что Генри Уиллоуби был менее близок к своему родственнику, чем к земляку мужа сестры жены своего старшего брата... Но от братьев и сестер молодого графа вернемся к нему самому. Дитя государства Как и другие оставшиеся без отцов юные отпрыски знатных родов, Роджер Мэннерс находился под опекой первого королевского министра лорда Берли, считался "ребенком государства"*. Ранее через эти же строгие руки прошли графы Оксфорд, Эссекс, Саутгемптон, Бедфорд. Лорд Берли, обремененный многими государственными заботами, перепоручил повседневное наблюдение за воспитанием юного Рэтленда своему родственнику Фрэнсису Бэкону - философу, юристу, писателю; такому воспитателю, конечно, было что передать способному подопечному. То, что Шекспир был хорошо знаком с идеями Бэкона, сегодня трудно оспаривать... ________________ *Первая строка шекспировского сонета 124 многим кажется непонятной: "If my dear love were but the child of state" - откуда У Шекспира этот образ, это выражение, бывшее в обиходе у столь немногих, "the child of state" - "дитя государства"? В 1587 году Роджера отправляют в Кембридж и зачисляют в колледж Королевы, где его главным ментором был Джон Джегон, впоследствии ставший епископом Норичским. Через два года Джегон перешел в колледж Тела Христова и перевел туда же Рэтленда. Связи со своими однокашниками по обоим колледжам Рэтленд поддерживал как во время пребывания в Кембридже в студенческие годы, так и потом. В Кембридже у него был кабинет, где он останавливался, посещая свою alma mater и работая там. В Кембридже он и умер в 1612 году, предусмотрев в завещании средства на помощь кембриджским ученым. В 1589 году лорд Берли вытребовал Роджера в Лондон, чтобы представить королеве, которая (как явствует из его сохранившегося письма матери) обошлась с ним приветливо и сказала, что знала его отца как честного человека и слышала много хорошего о его матери. В это время Рэтленд близко сходится с другим воспитанником Берли - юным графом Саутгемптоном; позже им обоим покровительствует королевский фаворит - блестящий граф Эссекс, и они становятся его верными поклонниками и соратниками. Так, под крылом первого министра Уильяма Сесила, лорда Берли, зародилась дружба трех графов, которой предстояло выдержать грозные испытания, когда Эссекс бросит свой трагический и театральный вызов власти семейства Сесилов и самой Елизавете. Сохранилось письмо от 1591 года, посланное матери Роджера состоявшим при нем доверенным слугой о том, что "Саутгемптон сообщил, что он собирается посетить моего господина"; в июне этого года Рэтленд проводит несколько дней в доме Саутгемптона. А через два года выходит "Венера и Адонис" с изысканным и теплым посвящением Саутгемптону, подписанным Уильямом Шекспиром (Shakespeare). Это первое напечатанное произведение Шекспира и первое появление этого имени в литературе. На следующий год издается "Обесчещенная Лукреция" с новым посвящением Саутгемптону. Раньше уже говорилось, что оба посвящения написаны свободным языком, не скованным раболепием и самоуничижением, в них - и это отмечалось так или иначе многими шекспироведами - не чувствуется огромной разницы в социальном положении (мог ли простой актер из провинциального городка так обращаться к титулованному аристократу, приближенному к королевскому двору?). Так мог писать некто, равный Саутгемптону, находившийся с ним в дружеских отношениях. И если перебрать всех друзей Саутгемптона в этот период, чья близость к нему документально подтверждена, то окажется, что скорее всего адресоваться к двадцатилетнему Саутгемптону в 1593 году с таким посвящением мог именно семнадцатилетний Рэтленд - равный по положению (и тоже "дитя государства") обращался под псевдонимом к своему старшему и почитаемому другу. Дружба Рэтленда с Саутгемптоном, очевидно, должна была выявить и различия в их характерах. Если последний, при обширных интеллектуальных интересах, не упускал при этом возможностей пользоваться всеми мимолетными радостями жизни, то Роджер Рэтленд уже тогда проявлял склонность к духовному уединению, к углублению в науки и искусства, сторонясь пустоты светской жизни, открытой перед ним в силу его происхождения. Об этом говорят долголетние связи Рэтленда с английскими и континентальными учеными, переписка с которыми частично сохранилась, редкие появления при дворе. Возможно, что и физически Роджер уступал своему старшему другу - он часто болел, особенно после путешествия по Европе. Занятия в колледже были достаточно напряженными - студенты изучали латынь, древнегреческий, древнееврейский, богословие, юриспруденцию, медицину, философию, логику, риторику. В программу также входило чтение и представление пьес латинских классиков. Постановки пьес были любимым времяпрепровождением студентов. Очень многие преподаватели и старшие студенты сами сочиняли пьесы, некоторые из них разыгрывались в актовых залах колледжей по торжественным дням. Вот и Полоний в "Гамлете" вспоминает, как он исполнял роль Цезаря в какой-то пьесе, когда учился в университете. Пьесы, написанные преподавателями и студентами, ставились, как правило, один раз и не публиковались. Имя "своего" автора обычно не скрывалось, но бывали и исключения. Так, вдень присуждения университетских степеней магистра искусств в начале 1595 года исполнялась пьеса неизвестного автора "Лелия", сюжет которой был взят из французской переделки итальянской комедии. Исследователи нашли в тексте этой превосходной пьесы немало общего с некоторыми шекспировскими комедиями, особенно с "Двенадцатой ночью", и высказывали предположение, что Шекспир, вероятно, читал "Лелию" и кое-что из нее использовал. Пороховщиков считает, что "Лелия" и еще несколько анонимных пьес, ставившихся в Кембридже в середине 1590-х годов, были написаны заканчивавшим курс обучения Рэтлендом. Во всяком случае, среди выпускников университета, получивших в феврале 1595 года степень магистра и смотревших "Лелию" (а возможно, и среди исполнявших в пьесе роли) был молодой Роджер Мэннерс, граф Рэтленд. А среди почетных гостей - сам Эссекс. Письма Джегона матери Роджера свидетельствуют о блестящих успехах Рэтленда в учебе. Но годы, проведенные в Кембридже, не были только безоблачным временем занятий и развлечений. Дядя и отец Роджера оставили его матери немало долгов, и ей не всегда удавалось вовремя посылать в Кембридж все необходимое. Хотя Джегон был им доволен, родственник молодого графа (двоюродный дед, тоже Роджер Мэннерс) сообщал матери полученную от кого-то информацию, что юноша порой не разборчив в знакомствах, и это может неблагоприятно сказаться на его поведении и манерах... Семь студенческих лет остались позади, но не бесследно. Следы Кембриджа ученые находят во многих шекспировских произведениях. Это не только знания классики, права, риторики, но и особого кембриджского слэнга - выражений и словечек, бывших в ходу только у тамошних студентов; мы слышим их даже из уст короля Лира. И первые восторженные отклики и оценки Шекспира - поэта и драматурга раздались тоже из университетской, прежде всего кембриджской, среды: авторами этих первых откликов были однокашники Рэтленда по колледжу У. Ковел (назвавший в 1595 году Потрясающего Копьем среди писателей - питомцев Кембриджа) и Джон Уивер (1598), а также кембриджды Р. Барнфилд и Ф. Мерез (1598). Это были годы становления личности, обретения знаний, первых опытов в поэзии и на сцене. Запомним, что в своем посвящении Саутгемптону Шекспир назвал поэму "Венера и Адонис" на классический, мифологический сюжет "первенцем моей фантазии"* (*"The first heir of my invention"); это очень важное свидетельство. Здесь сам Великий Бард датирует начало своего творческого пути, и эта дата - 1593 год. Впоследствии, чтобы как-то согласовать эти слова с тем, что несколько первых шекспировских пьес датируется шекспироведами более ранним периодом, многие из них стали утверждать, что выражение "первенец моей фантазии" следует относить только к поэтическим произведениям: драмы, мол, тогда считались творениями низкого уровня, и Шекспир их якобы не принимал во внимание. Однако такое толкование, какие бы авторитеты его ни придерживались, является вполне произвольным домыслом: cам Шекспир ничего подобного ни в этом посвящении, ни где-либо еще никогда не говорил. Впечатление юношеской восторженности, присутствующей в посвящении "Венеры и Адониса", укрепляется при чтении самой поэмы, где значительное место занимают эротические мотивы; эротизм здесь тоже юношеский, литературный. Что касается сложных проблем, связанных с первыми (или считающимися первыми) шекспировскими пьесами и временем их появления, то разговор об этом - впереди. По окончании университета юноши из знатных семей, по обычаю, отправлялись в путешествие по континенту, и граф Рэтленд не стал исключением. В декабре 1594 года лорд Берли сообщил вдовствующей графине Рэтленд, что королева разрешила ее сыну выезд за рубеж. Одновременно королевский министр писал, что из разговора с молодым графом он вынес впечатление, что тот плохо осведомлен о состоянии дел в своих поместьях и советовал матери восполнить это упущение (а финансовое положение семьи оставляло желать лучшего). Мать умирает весной 1595 года. Рэтленд находится в Бельвуаре все лето и начало осени, вникая в дела и пытаясь привести их в порядок. И разумеется, по привычке, немало времени проводит в своей библиотеке и за письменным столом; 1595 год - год создания шекспировских пьес "Сон в летнюю ночь" и "Король Иоанн". В октябре 1595 года путешествие началось. Первым пунктом на континенте был голландский порт Флашинг, сданный в аренду англичанам в обмен на английскую помощь в войне с Испанией. Губернатором Флашинга был сэр Роберт Сидни, брат великого поэта Филипа Сидни и сам (как почти все члены этой удивительной семьи) тоже поэт. В письме, посланном в Англию, Роберт Сидни чрезвычайно высоко оценил интеллектуальные качества Рэтленда. В багаже молодого путешественника вместе со всякими необходимыми вещами находились и специальные "Полезные наставления", написанные для него многоумным Фрэнсисом Бэконом по поручению графа Эссекса, уже проявлявшего в это время самую теплую заботу о Рэтленде; этот любопытный документ сохранился в рукописи, а в 1613 году был даже напечатан. Кроме того, бдительный ментор Джегон специально предупреждал предтечу Чайлд Гаролда о легкомысленном характере французов и о разных опасностях, подстерегающих путешественника в их стране. Все эти заботливые наставления не были оставлены без внимания обладавшим хорошей памятью путешественником; в "Гамлете" их нехитрое существо оказалось вложенным в уста многоопытного королевского министра Полония, напутствующего своего сына Лаэрта перед отправлением во Францию. Сдобренное авторской иронией сходство речей Полония с "полезными наставлениями" было замечено биографами Бэкона уже давно, историки же добавили, что многие черты шекспировского Полония сатирически напоминают дотошного лорда-казначея Берли (которого его подопечный Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, знал отнюдь не понаслышке, в отличие от Уильяма Шакспера из Стратфорда). Из Голландии Рэтленд отправляется в Германию. Сохранившееся письмо показывает, что в начале февраля 1596 года он находился в Гейдельберге, где имел возможность ознакомиться со знаменитым университетом. Повидал он, конечно, и пресловутую гейдельбергскую бочку, изображение и описание которой через полтора десятка лет появится в "Кориэтовых Нелепостях". Но его главной целью является Италия, Падуанский университет. 24 февраля находившийся в Венеции доктор Хоукинс, информируя Энтони Бэкона об англичанах, путешествовавших в это время по Италии, сообщает, что Рэтленд еще не перебрался через Альпы. Энтони, брат Фрэнсиса Бэкона, через своих доверенных лиц следил за событиями на континенте и держал в курсе происходившего там Эссекса, который таким образом имел возможность докладывать об иностранных делах королеве, не завися от лорда Берли и его сына. Через Бреннерский перевал Рэтленд попадает в Италию, где первым городом, оказавшимся перед ним в долине, была Верона, известная знаменитым римским амфитеатром. Великолепная гравюра с изображением этого древнего сооружения потом появится в книге Кориэта, в Вероне происходит действие пьес "Два веронца" и "Ромео и Джульетта". О, Падуя, Падуя... Разгаданный портрет 28 марта 1596 года Рэтленд внесен в списки студентов Падуанского университета, связанного с такими именами, как Галилей, Джордано Бруно. В 1574 году в Падуе побывал и Филип Сидни; для образованного англичанина того времени это была подлинная Мекка. Особенно славился этот университет своими учеными в области права и латинистами - "падуанская латынь" считалась в Европе эталоном. Вместе с Рэтлендом в списках университета значатся и студенты из Дании - Розенкранц и Гильденстерн. Кличка "падуанский студент" долго еще сохранится за Рэтлендом после его возвращения в Англию. О Падуе говорится и в шекспировских пьесах, прежде всего - в "Укрощении строптивой". Мы уже знаем, что пьеса, входящая в шекспировский канон, впервые появилась только в Великом фолио 1623 года, а до нее (1594) была напечатана другая, название которой отличается от шекспировской лишь артиклем, и все три сюжетные линии (интродукция с пьяницей Слаем, укрощение Катарины, замужество ее сестры) совпадают. Но в шекспировской комедии - несмотря на то, что развитие действия и чередование эпизодов совпадают с пьесой-предшественницей, - сам текст полностью другой, он написан заново, при этом Шекспир изменил все имена действующих лиц (кроме Катарины) на итальянские и перенес действие из условных Афин в реальную Падую. Есть несколько гипотез, объясняющих удивительную связь между этими двумя столь схожими и одновременно столь различными пьесами. Одни шекспироведы считают, что ранняя пьеса написана другим автором, их оппоненты склоняются к мнению, что она является первым вариантом шекспировской пьесы. Но самое важное заключается в том, что итальянской, а точнее - "падуанской" сценическая история укрощения строптивой Катарины стала сразу после того, как в Падуе побывал Рэтленд. На слова Люченцио о его сбывшейся мечте - "увидеть Падую, наук питомник", - и на подробное перечисление его слугой Транио основных дисциплин, изучаемых в Падуанском университете, мы уже обращали внимание. Интересно, что герой пьесы "Много шума из ничего" остроумец Бенедикт, сподвижник принца Арагонского (прообраз принца - граф Эссекс) вдруг оказывается падуанцем, а в "Двух веронцах" есть забавная описка: Спид приветствует Ланса с прибытием в Падую (вместо Милана). Падуя, Падуя... Вероятно, занятия в Падуанском университете не были для Рэтленда продолжительными: в конце мая доктор Хоукинс сообщает Энтони Бэкону, что Рэтленд тяжело болел (какая-то лихорадка), но теперь поправляется. Однако приступы болезни повторились, и в июле Хоукинс даже специально прибыл из Венеции, чтобы засвидетельствовать завещание Рэтленда - настолько серьезным казалось положение больного. Больной выздоровел, и вместо составления завещания Хоукинс перевел на итальянский язык какую-то оду с восхвалением английского флота, полученную от Рэтленда, - очевидно, такие произведения использовались Хоукинсом для борьбы с испанским влиянием и для укрепления британского авторитета в этой республике. Из другого письма Хоукинса видно, что Рэтленд собирался посетить Рим. Однако, судя по всему, побывать в "вечном городе" ему не пришлось; не исключено, что причиной изменения его планов были придирки папских властей, преследования и даже аресты нескольких англичан-протестантов в Риме как раз в это время. Зато с Венецией он имел возможность познакомиться достаточно близко, и она произвела на него неизгладимое впечатление. Реальная атмосфера кипучей жизни Венеции, яркие краски, смешение религий и рас на базарах и площадях купеческой республики, столь необычное для глаз англичанина, - все это явственно ощущается в "Венецианском купце" и в венецианских сценах "Отелло". При этом в Венеции Шекспиру, оказывается, известны не только главные (описанные многими путешественниками) достопримечательности "жемчужины Адриатики", но и некий глухой переулок Сагитари, известно ему и итальянское слово "трагетто" - венецианский паром... Зато современный ему Рим в шекспировских произведениях полностью отсутствует. В конце сентября 1596 года Рэтленд находится в Венеции, откуда через Падую и Милан отправляется во Францию. В Милане путешественник мог видеть знаменитое творение Корреджо "Юпитер и Ио", копия которого, кстати, украшает потолок одного из салонов Бельвуара, о чем, похоже, говорит Лорд очухавшемуся Слаю в интродукции к "Укрощению строптивой". Знакомство с Миланом обнаруживается и в "Двух веронцах": герои назначают свидание "у стены святого Григория" - в Милане действительно были госпиталь и церковь св. Григория, обнесенные каменной стеной; Шекспиру также известно, что из Милана в Верону через Мантую вели две дороги, и та, которая начиналась у Северных ворот, шла через лес, где водились разбойники (они захватывают Валентина). Далее маршрут Рэтленда пролегал через Швейцарию - Женеву и Цюрих. В Цюрихе он завязывает дружеские отношения с Гаспаром Вазером, ученым-филологом и полиглотом. Эти отношения, свидетельствующие о какой-то общности интересов, продолжались в последующие годы, поддерживалась переписка, найденная впоследствии в бумагах Вазера. Один из корреспондентов Вазера, посетивший Англию с рекомендательным письмом ученого, сообщает о теплом приеме, который оказал ему граф Рэтленд - "этот подлинный Феникс Англии". Пародийное "письмо" от этого цюрихского профессора оказалось в 1611 году и в книге Томаса Кориэта, хотя в Англии Вазер переписывался только с Рэтлендом. Через Марсель и Лион Рэтленд движется к Парижу - как явствует из одного письма эссексовского агента, он прибывает туда не позднее середины февраля 1597 года. Самого короля - Генриха IV Наваррского - в это время в Париже не было, но придворная жизнь совсем не замерла. В шекспировской изысканной комедии "Бесплодные усилия любви", написанной (или переработанной) приблизительно в этот период, действие происходит при дворе "наваррского короля", а кроме самого монарха и его первой жены (Маргариты Валуа) героями являются вельможи его свиты. Несмотря на подлинные французские имена этих последних - герцоги Лонгвиль и Дюмен, маршал Бирон, - по многочисленным намекам шекспироведы давно определили, что за этими именами следует искать таких английских лордов, как Эссекс, Саутгемптон и Рэтленд. Особенно интересен, конечно, Бирон (у него немало общего с Бенедиктом из "Много шума из ничего"), в словах которого нередко чувствуется биение авторской мысли. А.А. Смирнов в комментарии к пьесе писал: "Рупором идей Шекспира в этой комедии является самый умный, живой и привлекательный из ее персонажей - Бирон". Между прочим, Бирон, оказывается, тоже пишет сонеты... Красочен также комический образ школьного учителя, педанта Олоферна, в котором, как согласны многие, автор сатирически изобразил Джона Флорио, итальянца по происхождению, жившего в Англии и учившего итальянскому языку Саутгемптона, Рэтленда, Люси Бедфорд, близкого и к Мэри Сидни - Пембрук. В Лондоне (где его мог бы увидеть кто-то из актеров "Театра" или "Глобуса") он появился только через несколько лет. В 1598 году Э. Блаунт издал англо-итальянский словарь "Мир слов" Джона Флорио с посвящением Саутгемптону, Рэтленду и Люси Бедфорд; во вступительном материале Флорио упоминает "сонет одного из моих друзей, который предпочитает быть истинным поэтом, чем носить это имя", - кого бы из довольно узкого круга своих высокопоставленных друзей и покровителей мог иметь в виду итальянец? В 1603 году он посвящает свой перевод "Опытов" Монтеня шести знатным леди, в том числе Люси Бедфорд и Елизавете Сидни - Рэтленд... Олоферн в 4-м акте декламирует (или поет) итальянское двустишие из словаря Флорио*. ______________ *"Venegia, Venegia, Chi nоn te vede, nоn te pregia". ("Венеция. Венеция./ Кто тебя не видит, не может тебя оценить"). Еще один персонаж из "Бесплодных усилий любви" - дон Адриано де Армадо - тоже оказывается знакомым Рэтленду. Никто не сомневается, что несуразный испанец - шаржированный портрет Антонио Переса, неудачливого претендента на португальскую корону, носившегося с фантастическими планами достижения своих целей путем создания антииспанской коалиции и активизации участия в ней Англии. Из того же письма эссексовского агента в феврале 1597 года мы узнаем, что Рэтленд получил от Переса какие-то послания для Эссекса и принял меры для доставки их адресату4. Итак, дон Антонио после своего знакомства с Рэтлендом очутился в шекспировской комедии... В середине июня 1597 года Рэтленд пишет из Парижа родственнику, что возвращается в Англию, чтобы успеть принять участие в экспедиции, планируемой графом Эссексом. Речь шла о морском походе к Азорским островам. Сначала Эссекс собирался нанести удар по главным силам испанцев, сосредоточившихся в гавани Ферроля; но английский флот, вышедший из Плимута, был застигнут страшным штормом и через десять дней с большим трудом и потерями вернулся обратно. В августе была предпринята вторая попытка, и опять шторм не подпустил англичан к Ферролю. Тогда Эссекс решил идти к Азорским островам, чтобы перехватить ожидавшийся испанский караван с сокровищами из Вест-Индии. Уолтер Рэли взял штурмом важный город Фаял, не дожидаясь подхода кораблей Эссекса, чем привел графа в ярость, и тот попытался захватить другой опорный пункт испанцев - Сан-Мигель; а тем временем вожделенный караван с сокровищами успел благополучно укрыться в надежно укрепленной гавани Терсейра, оставив английских флотоводцев ни с чем. Мало того, воспользовавшись тем, что английский флот находился в районе Азорских островов, король Филипп послал к берегам Англии новую армаду с большим войском на борту, строя далеко идущие планы захвата ненавистного оплота протестантизма. Опять вмешался шторм, и остатки очередной армады кое-как добрались до родных берегов. Зимой 1597/98 года Филипп еще раз - последний - двинул свой флот на Англию, но англичане встретили его возле Кале и основательно потрепали. Особых лавров Азорская экспедиция своим участникам - а среди них кроме Рэтленда были и Саутгемптон, и поэт Джон Донн, и многие другие сподвижники Эссекса, - не принесла, но страшный шторм запомнился надолго. И внимательный читатель шекспировской "Бури" чувствует, что автор знаком с действиями команды терпящего бедствие парусного судна отнюдь не понаслышке... Через три месяца после возвращения из похода к островам, 2 февраля 1598 года, Рэтленд записывается в Грейс Инн - одну из четырех лондонских юридических корпораций, являвшихся своеобразными высшими учебными заведениями. Студенты Грейс Инн, Линкольн Инн, Миддл Темпл и Иннер Темпл не только изучали законы и практиковались в их толковании и применении, но и традиционно любили и умели развлекаться, поддерживая при этом тесные связи. Театр и литература составляли значительную часть их интересов. Празднования на Рождество включали театральные представления, шуточные процессы, церемонии и шествия по Лондону - все это часто занимало по нескольку недель. Для руководства празднествами в каждой корпорации выбирался Князь (в Иннер Темпл даже Император), происходил обмен "посольствами" и т.п. По крайней мере две шекспировские комедии были исполнены во время таких празднеств в разные годы. В шекспировском "Генрихе IV" обнаруживается знание некоторых обычаев и обрядов, принятых в Грейс Инн, но вряд ли известных широкой публике... Занимаясь в Грейс Инн, Рэтленд находит время, чтобы сдать экзамены в Оксфорде и получить степень магистра искусств еще и этого университета (10 июля 1598 года). Годы 1598-1599... У вернувшихся из Азорского похода Эссекса, Саутгемптона, Рэтленда много забот и треволнений - у каждого свои. Эссекс, ставший в декабре 1597 года лордом-маршалом Англии, отчаянно борется в Тайном совете с Берли и его сторонниками, а в свободное время волочится за придворными дамами. Умирает лорд-наместник в Ирландии, и вопрос о его преемнике оказывается в центре споров и интриг; тем временем вождь ирландских мятежников Тирон наносит англичанам чувствительные удары. Во время одного из споров в Совете о кандидатуре нового наместника обозленный Эссекс демонстративно поворачивается к королеве спиной. Елизавета отвечает пощечиной, потерявший голову граф хватается за меч, другие лорды его удерживают, он выскакивает из зала, скачет в свое поместье. Все ждали грома, но его не последовало, все как-будто утряслось, хотя Елизавета, конечно, не забыла немыслимо дерзкой выходки. Умирает старый верный Берли - опора и надежда королевы; но он оставил достойного преемника - сына, проницательного горбуна Роберта Сесила, постепенно ставшего для Елизаветы незаменимым. Однако в народе популярность рыцарственного Эссекса все еще высока, его избирают на почетный, освободившийся после смерти Берли пост ректора Кембриджского университета, ему посвящают книги, у него много преданных сторонников, готовых следовать за ним куда угодно... В горячке очередного спора в Тайном совете Эссекс предлагает себя в качестве наместника в Ирландию, и королева, после обычных колебаний, в январе 1599 года неожиданно соглашается. Получившего опасное назначение, от которого не приходится ждать ничего хорошего, Эссекса одолевают мучительные сомнения и предчувствия - но жребий брошен. Внешне его отношения с королевой могут показаться безоблачными: в крещенскую ночь на балу у датского посланника Ее Величество изволила танцевать с графом. Для Саутгемптона это время было непростым. Его отношения с родственницей Эссекса, Елизаветой Вернон, зашли далеко, и, отправившись посланником в Париж, он узнает, что она ждет ребенка. Он немедленно возвращается - в августе 1598 года - и тайно женится на Елизавете Вернон. Королева, как это бывало в таких случаях и раньше (например, в связи с женитьбой Эссекса и Рэли), пришла в ярость - или разыграла ярость - от такого самовольства и бросила молодоженов в тюрьму. Потом их выпустили, но на придворной карьере Саутгемптона при Елизавете I был поставлен крест. Рэтленд находится то в Лондоне, то в Оксфорде, то в родном Бельвуаре. Кроме занятий правом и сдачи экзаменов он уделяет время музыке. Хозяйственные записи дворецкого указывают на приобретение виолы-да-гамба (шестиструнная виолончель) - инструмент, упоминаемый в "Двенадцатой ночи". В феврале 1598 года Рэтленд присутствует на ужине в доме Эссекса - об этом сообщает Роберту Сидни его дворецкий и постоянный информатор Р. Уайт; присутствуют также и графиня Эссекс - мать будущей жены Рэтленда, сестра Эссекса - леди Рич, и Люси, графиня Бедфорд. Мы вряд ли ошибемся, если предположим, что там присутствовала и юная падчерица Эссекса - Елизавета Сидни. В 1598-1599 году Рэтленд и Елизавета Сидни часто оказываются рядом, похоже, об этом кто-то заботится специально. Их встречи превращаются в состязания в остроумии и словесные игры, фейерверк каламбуров и колкостей; это - непрерывные пикировки между Бенедиктом - падуанским сочинителем сонетов - и Беатриче в "Много шума из ничего" - пьесе, появившейся именно в этот период. Не упустим и двусмысленный намек Дона Педро в адрес Бенедикта: не растратил ли на него Купидон все свои стрелы в Венеции - ведь к действию пьесы и ее героям этот город как будто бы отношения не имеет и больше ни разу не упоминается. Зато недавно вернувшийся домой Рэтленд определенно в Венеции был... О воспитании и круге знакомств Елизаветы Сидни заботились не только ее мать и отчим, но и родственники ее отца, прежде всего ее тетка - поэтесса и покровительница искусств Мэри Сидни - Пембрук. Многие знатные женихи мечтали предложить свою руку и сердце дочери "богоподобного Сидни" (среди них был и сам всесильный секретарь Роберт Сесил), но, похоже, и Эссекс, и Мэри Сидни - Пембрук считали: чтобы удостоиться такой чести, только богатства, знатности и влияния недостаточно - избранником юной Елизаветы не должен стать человек, чуждый служению Аполлону и музам. И не случайно их выбор (и выбор самой Елизаветы) остановился на "падуанском студенте", "предпочитавшем быть поэтом, чем носить это имя", - графе Рэтленде, который, однако, подобно Бенедикту и Бирону, отнюдь не торопился связать себя узами Гименея, - это случилось лишь в конце 1599 года, в трудное время, когда тучи над головами Эссекса и его приближенных стали сгущаться. Достоверных портретов Рэтленда, как и его избранницы, немного. Но существует интереснейшая, давно интригующая искусствоведов и историков живописная миниатюра работы художника И. Оливера, датируемая теперь второй половиной 90-х годов. На ней изображен молодой человек, сидящий под деревом, прислонившись к нему спиной, на некоем подобии естественного возвышения, образуемого корнями дерева с приставшей к ним комковатой почвой. Одежда молодого человека, а также рыцарский меч с рукоятью и эфесом искусной работы говорят о его знатности. За спиной молодого лорда - длинная, на всю ширину картины крытая галерея итальянского типа* и парк с газонами и дорожками, образующими сложный рисунок, возможно, имеющий какое-то смысловое значение. Еще дальше - верхний этаж барочного здания с башенками. _________________ *Такие крытые уличные галереи были в Падуе. Долгое время полагали, что это - портрет Филипа Сидни после его путешествия на континент (1574-1575), пока по ряду признаков не стало ясно, что портрет написан значительно позже (да и художнику И. Оливеру в 1575 году было лишь десять лет). Но если это не Филип Сидни, то кто же? Давно уже обращено внимание на рисунок на титульном листе книги Р. Бертона "Анатомия меланхолии" (1621), изображающий Демокрита, сидящего на камне под деревом в позе, сходной с позой молодого лорда на миниатюре Оливера; сходен и рисунок, образуемый газонами и дорожками. Ясно, что рисунок в бертоновской книге специально напоминал осведомленным читателям о человеке, изображенном Оливером. Сходство здесь не случайно, не случайна и философско-художественная близость Бертона Шекспиру - вплоть до многих текстуальных совпадений или полемики... Бен Джонсон, оказывается, знал эту миниатюру Оливера - он говорит о ней в своем послании Драммонду (1619), вспоминая "изящные ноги того, юного, кто сидит там в тени дерева Аполлона"**, значит, этот знакомый Джонсону молодой аристократ имел отношение к поэзии. _____________ ** Вполне вероятно, что речь идет о том самом дереве, которое было посажено родителями Филипа Сидни в день его появления на свет (30 ноября 1554 года) в имении Пензхeрст, - Джонсон писал о нем во втором стихотворении цикла "Лес". Дерево Аполлона, дерево великого Сидни... Изучая загадочный "портрет неизвестного молодого человека" - так его именуют после многолетней дискуссии, - я отметил и рисунок в книге Бертона, и стихотворение Бена Джонсона, и падуанскую крытую уличную галерею. После того как эксперты пришли к заключению о датировке миниатюры второй половиной 90-х годов, все эти признаки в своей совокупности указывали в одном и том же направлении: на портрете изображен молодой граф Рэтленд во время или сразу после его пребывания в Италии, в Падуе. Это получило подтверждение и в важном факте биографии Оливера: в 1596 году он был в Италии. На обороте портрета лорда Талбота им собственноручно написано: "Совершено 13 мая 1596 г. французом Исааком Оливером в Венеции"; значит, Оливер был в Венеции и Падуе в одно время с Рэтлендом и не мог с ним не встретиться. Оливеру принадлежат портреты и других близких к Рэтленду людей: графа Дорсета, Люси Бедфорд. Позже его приблизили к королевскому двору, он писал портреты королевы Анны, принца Уэльского, но начал он, похоже, с Рэтленда. Миниатюра является теперь собственностью английской королевы и находится в замке Виндзор. Благодаря любезности сотрудника королевской картинной коллекции госпожи Ванессы Ремингтон, я и М.Д. Литвинова получили в апреле 1995 года разрешение осмотреть загадочный (как и все, относящееся к владельцу Бельвуара) портрет. Он вправлен в глухую латунную рамку, с задней стороны которой выгравировано (очевидно, в прошлом веке) "Сэр Филип Сидни". Как сообщила госпожа Ремингтон, миниатюра написана на пергаменте, наклеенном на игральную карту! ...Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, сидит в тени дерева Аполлона. Позади - Италия, Падуя. Он снова в Англии, в своем Бельвуаре, в Кембридже, среди "университетских умов" и их хитроумных забав, среди друзей блистательного Эссекса, на сцене Театра жизни, где еще продолжает разыгрываться веселая комедия юности... Но на его губах не играет улыбка, его взгляд задумчив, меланхоличен. Впереди - испытания... Феникс, дочь Феникса - Розалинда. Жак-меланхолик жаждет быть шутом В конце марта 1599 года Эссекс отплыл в Ирландию во главе сильного войска с целью подавить мятеж, уничтожить Тирона. Верные Эссексу Саутгемптон и Рэтленд последовали за ним. Саутгемптона Эссекс назначил начальником кавалерии, но королева, узнав об этом, разгневалась и назначение отменила. Рэтленду сначала было разрешено отправиться в Ирландию, потом королева передумала и взяла разрешение обратно, но, несмотря на это, в апреле Рэтленд все-таки переплыл Ирландское море и присоединился к своему кумиру, который сделал его полковником пехоты. Однако в июне королева вспомнила о Рэтленде и категорически приказала вернуться. Он успел все-таки принять участие во взятии крепости Кахир (чуть ли не единственный успех Эссекса за всю кампанию) и был там же возведен Эссексом в рыцарское достоинство. По возвращении Рэтленда в Англию многие придворные ждали, что он будет наказан, возможно, даже посажен в тюрьму, но королева была настроена милостиво и, узнав, что он болен, соблаговолила послать к нему своего врача. Лечился он (б