нный. Взамен джинсов и свитера, в которых выглядел вольным художником, к тому же благоухающим краской, он облачился в серый костюм. Я нашла этому два объяснения: помирать, так с музыкой и ограбление - всегда праздник. Конечно, эксплуатировать в детективе один и тот же прием - дурной тон. Но что поделаешь, если путь в генеральский кабинет лежит через окно. Вход в штаб охраняется дежурным. Скучает, бедняга. За разговором куда угодно можно проникнуть, но сегодня публичность мне ни к чему. Не будь Климочкин двухметровым богатырем, карабкаться бы до вожделенного окна на втором этаже по пыльной водосточной трубе, а так - он вскидывает меня вверх, и я почем зря топчу майорские плечи, потом вцепляюсь руками в подоконник, подтягиваюсь. Дабы не выдохнуться на полпути, стараюсь не думать о Лелике и Борисе. Выйду из генеральского кабинета своим ходом, а не под белы ручки, тогда и буду думать. Закидываю ступню на подоконник, по прутьям оконной решетки ползу вверх, к форточке. Стемнело. Едва угадываю внизу, в тени здания, силуэт стойкого майора Климочкина. "За друга готов я пить воду, да жаль, что с воды меня рвет..." Большая удача, что наша армия так скудно финансируется. Какая-нибудь вшивая забегаловка давно стоит на сигнализации в областном УВД, а кабинет комдива всего лишь на решетке. Между прочим, в исполнении "для толстых". Девушка, для которой вся жизнь - диета, в форточку вполне может нырнуть. Ныряю. По логике событий, именно в кабинете генерала должно было произойти героическое деяние, способное очистить меня от скверны, грехов и несвоевременного смеха. Топоча ногами, прибежали бы вооруженные до зубов охранники, а я бы отстреливалась до последнего патрона в пистолете: за Лелика, ну, и тому подобное. Увы, увы! Без всяких затей ключ два раза щелкнул в замке, и дверь сейфа медленно отъехала. Зеленая папка перекочевала в мои руки; в углу под стопкой газет я нашла дискету. Даже не пришлось попотеть. В поисках эмоциональных потрясений я принялась за содержимое генеральского стола. И уже в верхнем ящике, как на блюдечке с голубой каемочкой, обнаружила лист бумаги, заполненный быстрой рукой. При попытке отойти от стола к окну, дабы при свете фонаря прочесть выуженный лист, оказываюсь пойманной вылезшим из столешницы гвоздем. Зацепившаяся за гвоздь юбка трещит от пронзительного желания высвободиться. Я чуть ли не припадаю к ней глазами, не видно ни зги, только на ощупь определяю дырку, под пальцами она кажется внушительной. Но сейчас это не имеет никакого значения: подумаешь, юбка! Наташка сошьет мне сто юбок. Лелик купит мне двести юбок, если все обойдется. Бедный, бедный Лелик. Важны только улики, их никак нельзя оставлять. Как слепая, обшариваю стол и пространство вокруг, везде, где только может затеряться кусок юбки. Наконец-то под генеральским креслом обнаруживаю кусок ткани с лохмотьями, аккуратно, чтоб не упала и ниточка, засовываю лоскут в карман. Я горда собой: даже в кромешной тьме блюду все каноны идеального преступления. У окна разбираю подпись: полковник Власов. Забыв об опасности разоблачения, о томящемся под стенами штаба Климочкине, отодвигаю штору и сажусь на подоконник, спиной к фонарю. Рапорт генералу, командиру гарнизона. "Прошу прописать на мою жилплощадь, по адресу: улица Героев-Североморцев, 10, кв. 28, мою невесту Сенькину Ирину Ивановну", - написано в центре листа. Как баран на новые ворота, я пялюсь на каждое слово и все равно не въезжаю. Так, значит, Сенькина - невеста Лелика? А кто же тогда я? Или у Лелика невест немерено? Может быть, герой Лелик - магометанин? И ведь никаких вторичных признаков: обрезания, например. Рапорт недельной давности, в тот день, когда я спрятала у него кассету, когда он страстно и нежно любил меня, а потом при полном стечении гарнизона посадил в автобус. В левом углу рапорта, по косой, генеральская резолюция: разрешаю. Как гадко! А я самонадеянно считала себя большим знатоком человеческого материала, особенно его мужской части. Еще сегодня я была уверена в своих сверхспособностях, основанных на набитых шишках: мне достаточно одного взгляда, одной фразы, чтобы понять, чего стоит мужчина. И стоит ли вообще. Оказывается, набитые шишки - не иммунитет от обмана. Как там говорит Муза Пегасовна? "Оптимизм - плохое качество, при нем теряешь бдительность". Раненой птицей я сползла с подоконника. Как стыдно! Из-за какого-то низкого типа, из-за вульгарной похоти забыла ребенка, копаюсь в испачканном генеральском исподнем. Зачем мне все это? Только любовь способна оправдать все. Но ее-то и не было. Мой бедный, брошенный ребенок... Тихий свист заставил подойти к окну. Я высунулась из-за шторы: забытый Климочкин призывно махал руками. Пора лезть обратно в форточку. Спрыгнула с верхотуры прямо ему в руки. - Ты что так долго? Он тревожно вглядывался в мое лицо. Как хорошо, что в темноте, да и лицом к лицу лица не разглядеть. - Да сейф еле открыла, - сказала я. - А в столе смотрела? - спросил он и протянул мои туфли. Только тут я вспомнила, что стою босиком. Если б не хозяйственный Климочкин, бережно сохранивший мою обувь, а главное - напомнивший о ней, шлепала бы я дальше босоногой, не чувствуя сырой земли под собой. Он подставил мне свою руку, но я не хочу никакой помощи: ни от него, ни от его друзей. И вообще, я жалею, что позволила Климочкину знать так много. Если я не верю Лелику, как я могу верить его другу? - А зачем мне стол? - Не выпрыгни я из окна с зеленой папкой, то и про сейф промолчала, сказала бы, что ключ не подошел. - Ну мало ли, там ведь тоже важные бумаги лежат. - В его голосе мне послышалось смущение. Конечно, я не та, что прежде, и это смутило его. - А для чего тогда сейф? - Не могу же я признаться Климочкину, что именно в столе обнаружила самый важный документ. Через кусты, минуя фасад штаба, где под фонарем стоит дежурный, мы выбрались к машине. Не знаю, зачем я поехала с ним в гараж, зачем не рассталась там же, на дороге. Наверное, все еще надеялась, что Климочкин скажет что-то, ведь он его друг, и все прояснится. Я готова верить, я хочу верить, что Лелик не просто так со мной, что рапорт - обман зрения, и только. Но Климочкин говорит не о том, ни одного слова, способного возродить меня. - Куда ты теперь с этими документами? - спрашивает он. Лучше бы рассказал, когда Власов определил Ирочку Сенькину своей невестой. И чем это Сенькина лучше меня? У нее вообще глаза тупые. Наверное, когда определялся, темно было - не разглядел. Конечно, у Сенькиной формы! Дура, говорила тебе: жри меньше. Боже, при чем тут "жри"! Это он обманывал меня, и Сенькину, между прочим, тоже. Это его собственные проблемы, а не проблемы моего целюллита и Ирочкиных мозгов. Это я любила его, это я люблю его. Любовь - не рынок. Я вам три копейки, вы мне - пучок редиски. Можно отдать все, вывернуть наизнанку всю душу, до мелочи, до полной нищеты - и ничего взамен. Он не обязан любить меня, он волен не любить меня, но врать-то зачем? Слезы подкатили к горлу, ручьями скорби потекли по щекам. Враз умолкший Климочкин протянул мне сигарету. Я не прятала лицо, я смотрела в окно и следила за холодной каплей, катившейся по моей шее. - Варя, - Климочкин взял меня за руку, - ты из-за Алексея? Не переживай, там ничего страшного, через неделю он будет дома. - Власов хороший друг? - спросила я. - Да ты знаешь, какой он! Да он на все способен, он никогда никого не предаст, он кремень! Ну, ты разве не поняла, что это за человек? - пафосно размахивая руками, закричал Климочкин. Как же не понять - поняла. Жаль, что только сейчас. Смешно, но ведь Климочкин не врет. Я охотно верю, я на все сто уверена, что Лелик настоящий друг и никогда, ни под каким соусом не предаст друга. Но ведь женщина не может быть другом. А если может, то она - не женщина. В кодексе чести даже настоящих мужчин измена - в отличие от предательства - не возбраняется. Женщин не предают, нам просто изменяют. Тошнит от их снисходительности. Тоже новость: гараж Климочкина изнутри выглядел этакой "нью-Третьяковкой". Оказывается, весельчак Климочкин недурно пишет картины, ими заставлено все помещение. Но мне сейчас не до художеств. - Тут можно умыться? Он поливает мне на руки из ведра с тупой тщательностью. Желая только одного - смыть с себя всю грязь, я мылю ладони. Климочкин кивает на кучу тряпья в углу. - Вытри чем-нибудь руки. Пока он выносит на двор грязную воду, я копаюсь в ветоши, здесь же и синие джинсы. По-моему, в них Климочкин был при нашей первой встрече. Теперь понятно, почему он переоделся: в районе колена зияет большая рваная дыра. Жора тактично отказался идти со мной по адресу, указанному в рапорте Лелика. Мне не приходится взламывать дверь, я открываю ее ключом, подаренным щедрой рукой Лелика. А вдруг в его квартиру въехала уже прописанная Сенькина? То-то повеселимся: повыдергаем космы, от души помутузим друг дружку. Лежит Ирочка на диванчике и не предполагает, что это ее смерть ключик в замке поворачивает. О диванчике думать почему-то особенно больно. Меня встречает бездыханная квартира, диванчик пуст, но, судя по рапорту, ненадолго. Если б я могла ориентироваться в темноте, я бы не щелкала выключателем лампы, я бы закрыла глаза, чтобы не видеть стол, на котором люблю сидеть верхом и курить, а он слушает. Его чашку, из которой он пьет по утрам кофе. Его рубашку, брошенную на спинку стула. Я прижимаюсь к ней лицом, от его запаха в моей груди вспыхивают раскаленные угли. Я опускаюсь на пол и взахлеб реву в рубаху, пропитанную его потом. Я должна его ненавидеть, и я ненавижу его, но вместе с тем еще сильнее, как никогда прежде, люблю. Я презираю себя за полное отсутствие гордости и в таком униженном состоянии ползу под диван. Уже при первом броске, когда под диван влезла только половина меня, я понимаю: это то, что мне надо. Именно здесь, в этом тесном, пыльном, лишенном света месте я способна найти покой. Я готова лежать здесь вечно, лежать, опустив голову на ладонь, лежать без мыслей и воспоминаний. Здесь, под диваном, я забуду всех, все - забудут меня. Пройдут годы, старуха Сенькина случайно заглянет под диван и найдет молодую красивую мумию, завернутую словно в кокон в пыль десятилетий. Узнает ли Лелик в этом ссохшемся тельце меня? Или время как ластик сотрет из его памяти мое имя, мое лицо? И он постоит возле того, что останется после меня, боясь прикоснуться, и, может быть, еще минут десять помучает свой склероз - мол, где-то, когда-то он видел эти смуглые руки, тонкие щиколотки и, кажется, даже целовал. Мол, звали ее как-то нелепо - то ли Мака, то ли Бака. Вообще она вся была нелепой, надо же, залезла под диван и забыла вылезти. Очень, очень похоже на нее. Потом Сенькина позовет его ужинать, а может, и обедать, и после первой ложки, отправленной в рот, он окончательно забудет меня, ту, что когда-то была на диване, а потом - под диваном. Вот такая перемена участи. Я передвигаюсь ползком по диагонали и в самом дальнем углу обнаруживаю кассету, она немного пыльная, но, в общем, целая и невредимая. Рядом с кассетой натыкаюсь на что-то круглое. Ввиду невозможности опознать предмет непосредственно на месте обнаружения тащу его на свет божий. В другое время я бы побрезговала брать в руки неизвестную мне гадость, но сейчас чувствую себя на задании, провожу следствие. Предмет оказался серьгой, австрийская бижутерия, на позолоченном кольце прожилки белого перламутра. У кого-то я видела похожие серьги, одно точно - не у Лелика. Я вспоминаю Сенькину и калейдоскоп ее нарядов: совершенно нереально запомнить, что есть в ее гардеробе. Так как серьга - парная деталь туалета, приходится вновь обследовать поддиванное пространство. Но, сколь ни глажу ладонями пол, так и не обнаруживаю ничего, за исключением чего-то небольшого, сминающегося под пальцами. Уже на поверхности я понимаю, что последняя находка - а это кусок зеленого пластилина - не стоит и гроша. Итак, можно подвести итог розыскным мероприятиям под местом преступления. Преступником у нас будет Лелик. Найдены: заявленная ранее кассета и не заявленная ранее серьга. Кусок зеленого пластилина к делу не относится, поэтому летит прочь, под диван. Я не собираюсь облегчать Сенькиной ее домохозяйственную участь, пусть сама, голубушка, выметает мусор. Что следует из найденного? Только одно: у Сенькиной была пара сережек, а теперь нет, потому что одна сережка - это не сережка, а кошке шляпа. О том, как могла упасть сережка под диван и где в это время лежала ейная хозяйка, а главное - с кем, лучше не думать. В общем, я не только извалялась в пыли, но и нашла важную улику того, о чем меня известили заранее, самым доподлинным образом. Отряхивая свою юбку, увешанную клочьями пыли, словно новогодняя елка кусками ваты, я детально разглядела то, что определило конец ее эксплуатации. Разрыв с лохмотьями по краям был внушителен. Желая хоть как-то реанимировать секс-символ своего гардероба, я вытащила из кармана лоскут, подобранный под генеральским креслом. Но соединить лоскут с юбкой было невозможно: они оказались изначально разными. Она - как леопард, рыжая в пятнах, он - синий, джинсовый. После некоторых размышлений пришлось лезть обратно под диван за куском зеленого пластилина. Больше не отряхиваюсь - надоело. И не реву - по той же причине. Глубокой ночью, проскочив на четвертой передаче полосу трассы от гарнизона до города, Климочкин выгрузил меня у моего дома. Подъезд был пуст, наверное, потому, что при мне находился охранник. Жора проводил меня до самой квартиры и благородно не стал напрашиваться на чашку чая. Но чайник кипел и в эту ночную пору. Не могу же я проспать великие дела. Пока огонь доводил воду до точки кипения, я успела просмотреть документы из зеленой папки. Любопытно, особенно для прокуратуры. А впрочем, ничего нового из того, что я знаю о генерале: ворует братец, ворует. Цистерны с соляркой, списанные самолеты, летное обмундирование - из всего этого генерал делает звонкую монету, которая и капает на счет коммерческого банка. Судя по банковской книжке из той же зеленой папки, выписанной на предъявителя, сумма накапала солидная - 230 тысяч долларов. Эта маленькая книжка перевернула мое сознание, ведь предъявителем могу быть я! Доехать до Москвы, снять деньги - и прощай все мои проблемы, в первую очередь финансовые. Интересно, сколько всего полезного и бесполезного можно купить на 230 тысяч долларов? Для меня, журналиста средней руки, чьи доходы не выходят за пределы среднемесячной зарплаты, наворованные генералом денежки рисовали самые радужные перспективы. Наяву я видела коралловые рифы и Багамские острова, где я, загорелая и бесстыже нагая как папуаска, провожу в неге и полусне свои дни. Безнравственно ли грабить грабителя? Не знаю, не знаю. Для меня, как и для всех, воспитанных в нашей стране, существуют две нормы морали. Украсть у конкретного человека стыдно. А обворовывать государство - не очень: общественное мнение не порицает. Помните: "Мне принес с работы папа настоящую пилу"? В другой стране папу отправили бы в каталажку, у нас - мужик домовитый, заботится о семье. Может, я не пру с работы только потому, что мне нечего, кроме подшивки старых газет, тащить? Работай я на мясокомбинате, неужели бы побрезговала палкой колбасы или хотя бы не надкусила? По-моему, я стала понимать генерала, мало того, оправдывать. В голове полный кавардак от дилеммы: на работе я или дома? Если же на работе, не загрызет ли меня под знойным багамским солнцем злобная волчица - моя совесть за то, что я запустила руку в карман частного лица? Я взяла эту маленькую высокоплатежную книжку в руки и сделала первый шаг к нравственному падению: пристроила ее в самый тайный карман сумки. В любом случае мне надо в Москву, хотя бы для того, чтоб отдать статью о генеральском беспределе в столичную прессу. Кстати, где там визитка пионера столицы Виталия Бонивура? Мне вообще надо спешить: если утром генерал недосчитается в сейфе зеленой папки, то спешить будет некому. При такой спешке, с учетом того, что утром все ходы и выходы будут оцеплены, ни машина, ни железная дорога не подходят, нужен самолет, желательно военный, на борт которого можно пройти, не предъявляя документов. Я набрала номер Климочкина. - Жора, мне нужен борт на Москву, как можно быстрее. Он перезвонил через несколько минут; время в ожидании звонка я провела в стиле подпольного миллионера Корейко. Я прижимала к себе фиолетовую торбу - с появлением банковской книжечки она стала мне еще дороже. Медленно я открывала замочки, перебирая все свои богатства. Сначала доставала пистолет, гладила его железное ледяное тело, потом, закрыв глаза, расстегивала "молнию" потайного кармана, вытягивала книжку и вожделенно пялилась на счет: 230 тысяч долларов. Особо настаиваю на долларах! Между прочим, скажу я вам, на фоне денег статус пистолета померк. И значительно. - Борт на Москву запланирован в десять утра, я подъеду к твоему дому. - Нет. - Я вспомнила о странных личностях, шастающих у подъезда. Конечно, можно покинуть дом по привычной мне схеме - через окно, но даже при моей сноровке четвертый этаж - дело рискованное. - Встретимся в восемь у Кулибина. - Как к нему ехать? - спросил Жора. - Ты же делал у него ключи! - удивилась я. - А, Кулибин? - что-то там проглотив, неестественно бодро сказал Жора. - Я не расслышал, Кулибина, конечно, найду. Значит в восемь. Мы попрощались, Климочкин пошел досыпать. Спокойно ли? И если он не был у Кулибина, то кто смастерил ему такие точные ключики, идеально, как родные вскрывающие генеральский сейф? Я вытащила из кармана куртки ключи - под лупой они не выглядели глянцево-новенькими - и сравнила их с ключами от своей квартиры; на взгляд дилетанта, степень износа одинаковая. Не становлюсь ли я излишне подозрительной? Определенно пора пить кофе. Несмотря на беспорядочную жизнь, есть в ней нечто долговечное, способное привести в порядок хаос, творящийся в голове. Чашка кофе - тому пример. Достаточно было выпить его горькую, густую влагу, сдабривая каждый глоток сигаретой, и все устоялось в моем сознании. Деньги у генерала воровать не будем, почему-то расхотелось. Я даже вознамерилась вернуть банковскую книжку в зеленую папку, а потом подумала: к чему эти театральные жесты, к чему эта патетика, успею еще выкинуть - и не стала лишний раз тревожить сумку. А вот статью напишу. Я включила компьютер, вставила дискету из сейфа. С приходом умных машин люди перестали доверять бумаге самые главные тайны, их хранят компьютеры. На мой взгляд, бумага ничуть не болтливее дискеты. Последняя поведала о грузе Х. О характере груза ни слова. Листы заполнены столбцами: слева дата, справа вес и еще, напротив каждой даты - координаты четырех точек с градусами, минутами, десятыми. Таблица дополнена картой, где пунктирной линией связаны три точки: Моздок, наш Заозерск, район Северной Атлантики. Последняя запись датирована шестнадцатым сентября, ПЛ К -130, далее - четыре координаты, в графе вес - 50 килограммов, сумма - 700 тысяч долларов. Интересно, за что это так классно платят? Какую золотую жилу откопал в Моздоке наш старатель? Одно понятно: таинственный груз Х доставляется в точку, расположенную на семидесятой параллели, посредством подводного флота, ведь именно так звучит система адресования во всех документах: ПЛ К, цифры, следующие за этой аббревиатурой, номер проекта, не будь я бывшей женой бывшего подводника. Неужели генерал обошелся без командира дивизии подводных кораблей? Может, поэтому Бибигон топит генерала глупыми Люськиными записками? Что же было шестнадцатого сентября? В тот день я прилетела в гарнизон, генерал общался с народом в Доме офицеров, Киселева получала форму... безумная ночь с безумным бегом, сначала за Борисом, потом - за Титовым. Матрос, умерший от передозировки наркотиков, обгоревший штурман Миша. И что же произошло с Борисом? Все дороги ведут в гарнизон. Я бы немедленно, вытащив свою заначку, взяла такси и отправилась туда, трясясь по узкой колее дороги, перескакивая с сопки на сопку, но в этот момент зазвонил телефон. Не Климочкин ли в очередной раз забыл адрес Кулибина? Нет, звонила Сенькина, я сразу узнала ее, хотя говорила она тихо-тихо, словно из преисподней, тихо и быстро, ни одного лишнего слова, что для женщины не характерно: - Жду тебя в редакции. Что-то новенькое! С каких это пор Ирочка вот так, запросто, среди ночи может располагать моим свободным от работы временем? Неужели штатные перестановки последнего дня, в которых она - невеста, дают ей на это право? Иногда мне казалось, что Сенькина говорит о ком-то другом, но только не о Лелике, которого я знала. Да и называла она его официально: Алексей. По-моему, близких людей зовут как-то иначе. - Он всегда мне дарит цветы и фрукты, недавно привез хурму. Представляешь, целый ящик. Он говорит, что я божественно хороша и даже поет мне серенады, - вздыхает Сенькина. - Его любимая: "Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую..." Поющий Лелик - это же нонсенс, абсурд, противоестественное явление. Интересно, у него бас, тенор или - дискант? Может, герой неба Лелик - преемник кастрата Фаринелли? Доводит дам до обморочного состояния посредством контр-сопрано? До чего же надо искалечить нормального мужика, чтобы он запел, да еще под балконом? Как много в этом грусти. - Вы скоро поженитесь? - Сдерживая себя от всевозможных извержений, я глушу пакостный вкус измены сигаретами. - Наверное, но сейчас он очень занят... - Медсестер в госпитале охмуряет, - цинично говорю я. А что, пусть знает правду жизни; если он изменял мне, почему бы ему не изменить Сенькиной, хоть она и божественно красива и даже достойна серенады. - Да, он в госпитале, - повторяет Сенькина. - Почему ты, божественно красивая, сидишь со мной, а не у постели раненого? - допытываюсь я. Самые изуверские чувства питают мою злость. Как бы я хотела, чтобы эта безупречная, с точки зрения Лелика, Ирочка разрыдалась, размазывая тушь по мокрым щекам, некрасиво захлюпала носом. - А зачем? - спокойно говорит Сенькина, плевала она на мой сарказм. - Врачи говорят, ничего серьезного, всего лишь сотрясение мозга да что-то с ногой, скоро выпишут. Действительно, зачем, впереди у них целая жизнь. Никто никогда не унижал меня так, как эта рассудительная, уверенная в Лелике Ирочка. Я ненавижу ее и его. Особенно его. За все время наших отношений он сказал мне несколько ласковых слов, я загибаю под столом пальцы: "Ты для меня близкий, родной человек" - раз, "Я тебя изнасилую" - два. И тут я подпрыгиваю: как я могла забыть самое значительное, что слышала от Лелика? - А он говорил тебе: "Ры-ры-ры, мы храбрые тигры"? - говорю я, дрожа от разных предчувствий. Если он говорил Сенькиной "Ры-ры-ры, мы храбрые тигры", крепко прижимая ее к себе одной рукой, то я - умру. Немедля, даже не оттягивая момент остановки сердца вставанием со стула. - Нет, не говорил. - Ирочка смотрит на меня как на ненормальную. - Мы же не в зоопарке. Он поет мне серенады. - Один ноль в мою пользу, - говорю я. Я не знаю, что это может означать, но ощущаю: что-то да значит. С чувством законного превосходства, как богач нищему, бросаю на стол серьгу с перламутровой вставкой. Зигзагом она катится к Ирочке. Изящными пальчиками Ирочка берет серьгу и, зажав в ладони, долго рассматривает ее, словно поражена не столько наличием, сколько узнаванием. И уж никак я не могла предположить, что Ирочка, увидев серьгу, разрыдается, горько, по-бабьи, некрасиво хлюпая носом, размазывая по лицу тушь, и я буду ее утешать, будто пренебрегли ею, а не мной. Взрывная волна, содрогнувшая город, выкинула нас с Ирочкой из редакции. В толпе, стекающейся из всех окрестных домов, мы бежали туда, куда бежали все. Ирочка, продолжавшая некрасиво хлюпать носом, на бегу пыталась что-то сказать мне, но суета людей и машин развела нас в разные стороны; в этом гомоне я потеряла ее. Шумный людской поток вынес меня к моему дому. Подпираемая телами, я оказалась у самого подъезда. В доме, освещавшем ночную улицу всеми окнами, уже работали пожарные, брандспойты были направлены на четвертый этаж, в выжженный провал окна. Пенная струя била в эту рваную дыру. - Что вы делаете, там же компьютер! - совершенно неожиданно для себя крикнула я, но крик увяз в общем гвалте. Только тут до меня дошло, что эпицентром взрыва стала моя квартира. Еще час назад я сидела за компьютером и пила кофе. Что стало бы со мной, не будь Сенькиной? Нет, все-таки соперницы иногда оправдывают свое существование. Что стало бы со мной, не будь при мне зеленой папки с документами, дискеты с координатами, а главное - банковской книжечки на предъявителя? Без них моя жизнь не стоит и гроша, а с ними - еще поторгуемся. Судя по тому, что бабахнуло на моей территории, генерал уже обнаружил опустошенный сейф. Надо срочно вывозить себя из-под обстрела! Уговор с Климочкиным о вылете звучит теперь, при внезапно возникших обстоятельствах, гениальным предвидением. Кто-то, схватив меня, выворачивающую голову на обугленный проем окна, за шиворот, выволок из толпы и долго в таком неудобном положении тащил по улице, пока дом не скрылся из поля зрения. - Доигралась, Варвара? - проворчал бывший муж, когда мы отъехали на приличное расстояние от пожарища. - В какое дерьмо ты опять влипла? - Не знаю, Сеня. Экскременты в наличии, а чьи они, покажут анализы, - с веселой наглостью сказала я. Когда мне страшно, я всегда наглею, такая порода. Сеня знает об этом. - Не хнычь, придет к тебе личный киллер, ты, главное, копай, - съязвил Сеня. - Ладно, не трусь, я тебя спрячу. Я положила руку на руль. - Я сама себя спрячу. Сеня, может быть, я уеду, ненадолго. Василий... ты присмотри... Удивительно, Сеня научился различать мои интонации, он научился быть достойным. - Конечно, Варя. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. Не волнуйся за Василия, я же отец. - Да, ты отец, - говорю я искренне, без иронии. - Спасибо тебе. Вот сходятся мужчина и женщина, и они никто друг другу, потом рожают ребенка, потом расходятся - и решают, что они снова чужие. Но не чужие они, а родственники и никогда больше не будут чужими, из-за ребенка. Даже если они поставят двести штампов о разводе, забудут имена и разъедутся по разным полюсам: он - на Южный, она - на Северный или наоборот. Это я о себе и Сене. Он подвез меня к дому Музы Пегасовны. Мы помолчали на дорожку. Чтобы не тратить попусту время, которого и так в обрез, - до самолета, направлявшегося в Москву, оставалось чуть меньше четырех часов, - я пишу по памяти на клочке бумаги несколько координат с дискеты, стараясь не забыть буквы, сопровождающие градусы и минуты: Ш, Д, СД, ЗД. - Чьи это шапка-добро? - вглядываясь в написанное, спрашивает Сеня. - Шапка-добро! Какая шапка? - кричу я. Его слова как землетрясение, так ясно я вижу перед глазами обугленного штурмана Мишу, слышу его надрывный стон: "Шапка-добро, шапка-добро". - Ну, ты же сама написала. Смотри, - обняв меня за плечи, надеюсь, только для того, чтобы было сподручней объяснять, говорит Сеня. - Ты написала координаты квадрата, каждая точка - его вершина, Ш - широта, Д - долгота, СД - северная долгота, ЗД - западная долгота. Все вместе на языке моряков: шапка-добро. - И для чего нужна эта шапка? - В море, Варенька, нет дорог и указателей, а вот передаст командный пункт на борт "шапку-добро", и пойдет лодка в заданный район или по заданным координатам, найдет цель, которую потом поразит торпедой. - Какой торпедой? - Учебной или боевой, в зависимости от политической обстановки. - Голос Сени, клонившегося все ближе ко мне, затух на последних словах, превратился в интимный шепот. - Варька, ты помнишь, как ждала меня из похода? - Покойники не помнят, - как из могилы прошептала я. - Какие покойники? - не понял Сеня. Он всегда игнорировал разговоры о смерти, но я знаю точно, старуха с косой не такая зазнайка, она приветит каждого. - Мертвые и холодные, - сказала я. Сеня обиженно отпрянул: он для меня все, а я - ни в какую. Смешно так надул губы, как даже Василий в младенчестве не надувал. И все-таки до чего они похожи, только за одно это я готова мириться с Сеней. За то, что он похож на моего сына. Моя рука легла на его плечо. - Сеня, ты же не некрофил, зачем тебе покойник? - А кто покойник? - забеспокоился он. - Я. Действительно, живые не должны так много знать. Я вышла из машины в темноту, утратившую кромешность, на сонном небе лениво занималась заря. - Надо же, как живая, как живая, - всплеснув руками, произнесла Муза Пегасовна, пустив меня на порог. Впрочем, я и не ожидала от нее слез по поводу трагического конца моей квартирки. Но ведь в ней могла быть я! - Сочувствовать может каждый, - говорит Муза Пегасовна, - и только редкие индивидуумы умеют радоваться. Заметь, Варвара, не только за себя, но и за другого. После этого Муза Пегасовна обычно цитирует Доризо, аккомпанируя себе же на рояле маршем юных пионеров: - Говорят, что друзья познаются в беде, но порой, только в счастье ты друга узнаешь. Уникальность Музы Пегасовны очевидна, и если она не сочувствует моему бездомному состоянию, то лишь потому, что радуется, что я еще дышу и бегаю. - Варвара, не все ли равно, где нагонит тебя смерть? Одна моя соседка каждое утро мерила давление - и что же? Умерла от гипертонического криза, - успокаивает меня за чашкой горячего какао Муза Пегасовна. - Рановато как-то, мне бы еще жить да жить. - С точки зрения Монтеня - он берет за основу бабочку-однодневку, - не так важно, когда она сложит крылышки: в полдень или на исходе дня, - философствует Муза Пегасовна. - Хотелось бы после ужина, - сопротивляюсь я ее желанию порадоваться на моих поминках. Я даже предвижу, как это будет. Торжественная Муза Пегасовна сядет за рояль, ведь она не может жить без музыки, и возвышенно запоет: "Старец Харон над темной той рекою ласково так помахивал мне рукою" - после чего хор провожающих меня туда, откуда не возвращаются, подхватит: "Жизнь все равно прекрасна!" Из непридуманного: одна моя знакомая, узнав, что я дружу с Музой Пегасовной, пришла в восторг: - Она так понравилась моему мужу! Такая хорошая, веселая! - Где же они познакомились? - На похоронах, - на голубом глазу выдала знакомая. Я поверила влет: где еще дикая старушка может быть хорошей и веселой, как не на поминках? Теперь вы понимаете, зачем ей моя смерть? Парадокс, но народ обожает Музу Пегасовну за жажду жизни, даже на чужих похоронах. - Борщ хочешь? - спрашивает она. Как это по-русски: на завтрак, после какао, борщ. Не дожидаясь ответа, она наливает тарелку до краев. Я не кочевряжусь, после утраты пристанища я решила есть и мыться впрок, ведь неизвестно, где еще будут мне стол и душ. - Чтобы выйти из окружения, мне надо переодеться до неузнаваемости. Да, для бомбистов я очень приметная мишень, - глубокомысленно говорю я, глотая борщ. - Через три часа улетаю в Москву. Престарелая Кармен делает широкий жест в сторону гардероба. - Бери, что хочешь. На мелкие, скупые жесты она просто не способна. Как не способна предать, даже невзначай, по-бабьи, посредством языка. Муза Пегасовна умеет хранить чужие тайны, здесь она - просто кремень. Если иногда и сплетничает, то исключительно о себе самой и великих мира сего, почивающих на сегодняшний день на погостах. Мы, живущие рядом, со своими игрушечными интрижками мало занимаем ее воображение. Без всякого опасения быть выданной, я рассказываю ей обо всех прегрешениях генерала, более того, для наглядности, чтобы мои слова не выглядели оговором, включаю кассету. Возможно, сейчас ей будет больно узнать, что человек, с которым она курила сигары, казнокрад, государственный преступник, зато потом не будет рвать волосы. На мне. Возможно, благодарить будет, что я уберегла ее доброе имя. Сфинкс, имя которому Муза, развалясь на бархатном диване цвета горького шоколада, в окружении диванных подушек с золотыми кистями, слушает кассету не шелохнувшись. Так же, без единого вздоха, с холодным выражением раскосых глаз, листает документы из зеленой папки. Царственной рукой она бросает папку на ковер, к ногам, затем направляется к комоду, где хранится коллекция табака, по пути снимает с рояля пепельницу. Судя по набору жестов, настало время курения. - Варвара, - говорит Муза Пегасовна, обрезая кончик сигары, - человек, записанный на кассету, - не Тимофей Георгиевич. - А кто же он? Моя бабушка? - От волнения я кромсаю сигару сверх нормы. - Если я сама не только слышала, но и видела генерала в туалете... - Варвара, ты утверждаешь, что Тимофей Георгиевич при тебе справлял нужду? - Муза Пегасовна пронзает меня взглядом. - Нет, конечно. Я слышала его голос из туалета, а видела - у туалета, понимаете? "У" или около - эти долгие объяснения, способные только запутать вещи очевидные, выводят меня из себя. - Варвара, послушай меня, у Тимофея Георгиевича голос на полтона ниже. - А документы тоже не его? И сейф не его? И подпись не его? - Угрожающе, как Змей Горыныч, я пускаю клубы дыма в сторону Музы Пегасовны. - А 230 тысяч долларов вашему Тимофею Георгиевичу наш трудовой народ выделил в качестве гуманитарной помощи? - Единственное, в чем я не сомневаюсь, так это в сейфе - он действительно числится за Тимофеем Георгиевичем, - говорит Муза Пегасовна и добавляет: - Единственное, в чем ты не заблуждаешься, так это в том, что генерал - мой. Остальное, как мне подсказывает интуиция - абсурд. - Что же хваленая интуиция не подсказала вам оставить Тимофея Георгиевича на ночь? Выпустили шалуна из-под ручки, а он - ну гранаты метать в беззащитных девушек. - В тебя, Варвара, никто ничего не метал. - Но ведь целились! Дорогая Муза Пегасовна, гоните свои меха, улетаю, - мстительно говорю я и, не выпуская сигару изо рта, лезу в шкаф. - И если вначале я хотела обойтись халатом, то теперь, раз вы на вражеской стороне, обойдусь шубой. Презрев бабье лето, коим встретит меня столица, я, движимая желанием отомстить по-крупному, накидываю на плечи шикарную соболью шубу, мечту всех теток гарнизона, и гордо запахиваю ее. У меня никогда не было такой шубы, а у Музы она есть, теперь я понимаю природу ее королевской осанки. От такой роскоши и горбунья выпрямится. В мехах редкой породы, струящихся до пят, я пялюсь на несгибаемую Музу. Но даже покушение на самую дорогую и любимую вещь гардероба не умаляет ее царственного величия. - Не замерзнете зимой, Муза Пегасовна, голубушка? - беспокоюсь я. - Главное, чтобы ты не вспотела. - Она окидывает меня взглядом и говорит: - Ты знаешь, Варвара, эта шуба тебе к лицу. Я понимаю, что Муза Пегасовна отдает мне шубу без боя, как Кутузов - Москву, спаленную пожаром. Она встает и, пока я изучаю шубу относительно подпалин, решая: вспотею или замерзну - возвращается из кухни с чашкой кофе. - Варвара, милая, выпей перед дорогой. - Слова Музы Пегасовны звучат угрожающе, особенно пугает "милая". Я принимаю чашку из ее рук и медленно по причине абсолютной сытости, преследуя единственную цель - наесться впрок, тяну в себя глоток за глотком. - Меня ждет Климочкин, полдень я встречу на Красной площади. Муза Пегасовна в знак согласия кивает. - Ты пей, пей. - Какой-то кофе у вас странный, где вы нашли такую гадость? - говорю я, выливая в себя последние капли. Я не узнаю собственный голос: как на заезженной пластинке, он подвывает на оборотах. - А что ты хочешь от нищей старухи, у которой даже шубы нет? - из туманного далека, смеша меня своим раздвоением, произносит то ли лев с Музиным лицом, то ли Муза с лицом льва. Дальше - темнота. С невыразимым наслаждением я погружаюсь в ее ласковые волны. ЧЕРНАЯ КОРОЛЕВА Все подводники вернулись из похода. Они стучали в двери своих квартир, звонили в двери своих квартир, своими ключами открывали двери своих квартир. И жены бросались им на шею. И только Борис не позвонил, не постучал, не открыл. И никто не бросился ему на шею. Он не вернулся из похода. И как-то сразу Люся поняла, что нет больше Бориса, как нет и надежды на возвращение. За что Бог лишил ее даже надежды? Люся сидела в своей квартире, куда больше никогда не войдет Борис. Она не была одна, вокруг толклись люди, но ей казалось, что, подобно отколовшемуся куску льдины, ее относит все дальше в открытый океан, в мутные воды, в которых сгинул Борис навсегда. Люся повторила это слово: - Сгинул. Кто-то принес, будто она просила, стакан воды. Люся смотрела на воду за стеклом и чувствовала, как погружается в ее толщу, как смыкаются волны над головой. Мир, лишенный голосов и запахов, мир без чувств воронкой затягивал ее. Она поднялась со стула, и все замолчали, словно вглядывались в ее горе, примеряли его на себя, и ей стало противно от их любопытства. Она хотела закрыть глаза - ведь все это дурной сон, - а затем вынырнуть и вновь оказаться с ними. С красавицей Наталией, сумасбродной Бибигоншей, подозрительной Титовой, запасливой Скомороховой. Но льдина горя, с которой невозможно убежать, уносила ее. Люся подошла к шкафу, достала альбом с фотографиями; за его толстой бархатной обложкой покоилась их с Борисом жизнь. Как сейчас он покоится где-то в глубине океана. Она переворачивала страницы, и с каждой на нее смотрел Борис. Смотрел виновато, смущаясь, будто хотел сказать: "Прости, Люся, что так получилось". Но она не помнила его голоса. Казалось, все его интонации, смех и даже ласковые слова, которыми он ее называл, навсегда погрузились в глубину вместе с ним. Люся закрыла глаза, она хотела вспомнить его руки, но вместо его рук перед глазами мелькали ее же обкусанные пальчики и аристократические пальцы Гужова, переставляющие шахматные фигуры. Шахматная доска стояла тут же, на столе, стояла с тех времен, когда Борис был рядом, а она и днем и ночью, не принимая его в расчет, вела бесконечные шахматные баталии. Люся раскрыла доску и беспорядочной кучей, как бы символизирующей апофеоз войны, высыпала фигуры на стол. Черная королева, решившая избежать страшной участи, скатилась по столешнице и упала на пол. Все, кто был рядом, переглянулись, никто ничего не понял. Люся долго, хлопая ящиками, что-то искала на кухне и вернулась с топором. Методично, как на гильотину, она клала на клетчатую доску фигуру за фигурой и взмахом топора разрубала вдребезги всех этих пешек, офицеров, коней, ну, что там еще... Никто не решился подойти к ней, вырвать из рук орудие казни. С каждым ударом, когда топор нависал над новой жертвой, она набирала силы. Странной улыбкой освещалось ее лицо, когда очередная шахматная фигура превращалась в труп. Красавица Наталия, сумасбродная Бибигонша, подозрительная Титова, запасливая Скоморохова сжались от ее дикого удовольствия, сидели, не шелохнувшись, словно сговорились, что надо молчать для своего же спасения. Никто не заметил, как явился Гужов. Он подошел к Людмиле со спины, на самой высокой точке, когда она замахнулась, и перехватил топор. Но Люся, тщедушная Люся, которая только и могла рубить игрушечные войска, показала свою недюжинную силу. Сжимая обух двумя руками, она тянула топор на себя. Поддавшись ей, лезвие полоснуло по руке Гужова - хлынула кровь, забрызгав все вокруг. И не было при этом ни единого стона. Ни одного звука не услышали присутствующие во время их борьбы. Всем, кто вжался в стену, виделся какой-то странный танец без музыкального сопровождения; с каждым поворотом головы, с каждым па на полу расцветали красные маки. Обхватив неистовую в своем азарте Люсю, Гужов развернул ее лицом к себе, и топор с окровавленным лезвием отлетел к ногам зрителей. Никто не посмел двинуться в сторону, тем более поднять топор. - Это ты, ты во всем виноват! - дыша желчью, исходившей из глубины ее раненого сердца, прокричала Люся. - Я отдал команду "Задраить верхний рубочный люк" только после того, как на центральный пост прошли доклады из всех отсеков, что присутствуют все. Я не знал, что он не спустился в свой третий отсек. Последний раз Бориса видели на мостике перед погружением, когда все курили, - тихо сказал Гужов и разжал руки, сжимавшие ее тело. - Уходи, - обронила она. Он не сказал ни да, ни нет, кровь тонкой струйкой текла из его ладони на пол. Он смотрел на Люсю, словно хотел разделить ее безбрежное горе. Никто не слышал, хлопнула ли за ним дверь. Борьба двоих - теперь, увы, не за шахматным столом - и кровавая рана на руке одного из них заставили всех забыть о черной королеве, чудом сохранившей свою венценосную головку от неотвратимого удара. Но, оказывается, Люся не забыла о ней, избежавшей общей участи. Нагнувшись, она вытащила беглянку из-под стола, и долго рассматривала ее, словно примеривалась, куда направить стальное лезвие. И тогда Наташа, выдавив себя из стены, схватила топор, прижала, словно ребенка, окровавленное топорище к груди. Сумасбродная Бибигонша, подозрительная Титова и запасливая Скоморохова заслонили красавицу Наташу собой. Маленькая, хрупкая Люся, сжимавшая детскими обкусанными пальчиками черную королеву, опустилась на пол и тихо заплакала. Это были первые слезы с той самой минуты, когда она узнала, что Борис не вернется. Ночью они уложили затихшую Людмилу в постель и, не включая свет, сидели у изголовья кровати. Свет фонаря пробивался с улицы осторожно, словно боясь нарушить ее сон, и они видели ее скорбное лицо, ее ладонь, прижавшую к щеке черную шахматную фигуру. Никто из них не мог оставить Люсю одну, даже спящую, в этой темной комнате, в этой пустой квартире. - Как странно, - тихо, как бы про себя, сказала Наташа. - Что странно? - шепотом спросила Бибигонша. - Все странно, - повторила Наташа, - очень странно. - Три смерти за одну неделю, - кивнула Скоморохова, - такого у нас еще не было. - Ну, с Борисом еще не известно, - вымолвила Наташа. - Да все известно, - возразила Титова и, помолчав немного, добавила: - Море не отпускает. Сначала лодка плыла в надводном положении, все курили на мостике. Мой Титов говорит, что Борис прикуривал у него. - Борис ведь не курил, - заметила Наташа. - Много ты знаешь! Значит, закурил. Сигареты "Вог"... - повысила голос Титова и осеклась, будто проговорилась. - Потом была команда: "Все вниз, погружаемся". Все разошлись по отсекам и только когда погрузились, обнаружили, что нет Бориса. Титов говорит, он не успел спуститься в прочный корпус... - Почему не успел? - спросила Скоморохова. - С сердцем могло стать плохо, - предположила Бибигонша, - или зацепился за что, упал, а никто не заметил. В экипаже 150 человек, угляди здесь за каждым. - Остался в ограждении рубки. А никто не заметил, потому как рядом же был, его видели. Вероятно, его смыло водой, - подтвердила Титова. - Так что ты, Наташа, хотела сказать? - Я отправила криптограмму на лодку, помимо других цифр, она состояла из трех шестерок. - Это число дьявола, - согласилась Титова. - В адресной группе был номер ПЛ К-130, а потом с этой лодки привезли обгоревшего штурмана, - продолжала Наташа. - Миша. Мой сосед. Двое мальчишек осталось, - сказала Скоморохова. - Там тоже было три шестерки, - послышался чей-то тихий голос. Он отозвался эхом в глубинах коридора, словно из могилы, и все покрылись холодным потом. Наташе даже почудился скрип половиц, будто кто-то стоял за приоткрытой дверью. Липкая струйка ужаса покатилась по ее спине. Боясь пошевелиться, с противной дрожью в коленках, они вглядывались в темноту. И только когда голос повторил: "Три шестерки" - они поняли, что он исходит от Людмилы. От ее неподвижного взгляда, устремленного в ночь, стало не по себе. Но только Люся, приподнявшаяся на постели, могла восстановить мирное течение беседы. Поэтому даже не ради нее, а прежде всего из желания проверить реальность ее пробуждения, Наташа подошла и подложила ей под спину подушку. - Ты помнишь? - Горячей рукой Люся вцепилась в Наташину руку. - Ты помнишь, там тоже было три шестерки... - Когда? - разом выдохнули остальные полуночницы. - Пари. Ты помнишь, Наташа? Помнишь? - судорожно, страшась Наташиной забывчивости, повторяла она. - Помню, Люся, ты успокойся, - гладила ее по руке Наташа, - ты ложись. - Какое пари? - спросила Титова. - Да глупое пари, - отмахнулась Наташа. Высвободив руку, Люся зачастила: - Она пришла к нам с Варькой... Варька приезжала с генералом, потом Наташа вспомнила, ну... это... такую загадку... Боря ее потом отгадывал, - замялась Люся, подбирая нужное слово. - Ну, как это, Наташа? - Криптограмму, - выдавила Наташа. - В криптограмме было шесть шестерок, Варька еще сказала, что это число дьявола, - все больше распалялась Люся. - Тогда все началось, с этих дьявольских шестерок. Утром в медсанчасти скончались двое, сначала матрос, обкололся наркотиками, потом Михаил - от ожогов. Сейчас Борис. - Надо вызвать священника, чтобы освятил гарнизон, - голосом, полным ужаса и восторга от того, что так страшно, сказала Бибигонша. - Надо вызвать, - смиренно повторила Люся. - Батюшку. Они еще долго говорили о том, что с утра поедут в город, - Бибигонша обещала взять у мужа машину, - и привезут попа, чтобы окропил святой водой каждый дом, изгнал бесовскую силу из гарнизона. Что Люсе надо поставить свечку Николаю Угоднику, защитнику всех странствующих и воинов, а Борис и странствующий, и воин. Скоморохова стала читать по памяти молитву "Спасение на водах", Люся с Бибигоншей вторили ей. Только Наташа молча вслушивалась в пугающую неизвестность за дверью. Она посмотрела на Титову и по ее напряженной спине даже в темноте разглядела, что Света за монотонными словами молитвы тоже слышит чье-то тихое дыхание за дверью, от которого сосет под ложечкой. Позже, когда ночь пошла на убыль и страх утратил свою липкость, Наташа встала и беззвучными шагами прошлась по квартире; все двери были нараспашку. За ней в полутьме следовала Титова. Ни на кухне, ни в коридоре не было того, кто пугал их своим дыханием. Они остановились на кухне, у подоконника. За окном занималось утро. - Как хорошо, что эта ночь кончилась, - сказала Наташа, закуривая сигарету. - Хорошо, - подтвердила Титова, бросив окурок в форточку. - Еще чуть-чуть, и у меня бы сердце остановилось. Смотри, кто это? Отодвинув штору, они припали к стеклу. Крадущейся походкой от дома отходил адмиральский адъютант. Внезапно, словно почувствовал их взгляды на своем затылке, адмиральская подушка развернулся и посмотрел прямо в окно. Они рухнули на пол. И долго еще, сидя на полу под подоконником, не могли прийти в себя. - А я-то думала, мне пригрезилось, думала, нервы лечить пора. - Сигарета дрожала в Наташиной руке. - Наверное, ждал под дверью, когда на него Бибигонша свалится, - заметила Света. - Нужна ему Бибигонша как приложение к звездам, - изрекла Наташа. - Для него все одно. Все загадывают желание на падающую звезду, адмиральская подушка - на падающую Бибигоншу, - уточнила Титова. - Что характерно - сбывается, - усмехнулась Наташа. На кухню, шлепая босыми ногами, в одной сорочке, зашла Люся. - Не курите, - сказала она, разгоняя дым рукой, - у меня же аллергия на дым, - и, помолчав, добавила: - Боря сразу после свадьбы бросил курить. Прибежавший утром посыльный взял скопом всю компанию. Приказом самого Бибигона прапорщик Киселева, матрос Титова, прапорщик Скоморохова были срочно откомандированы на запасной аэродром, затерянный в глуши, среди непроходимых лесов и сопок. Не пощадили и сержанта Чукину. Из всей компании в гарнизоне оставили только Бибигоншу, оказавшуюся, как всегда, вне правил. Собрав сумки, Наташа и Люся одновременно вышли из квартир на лестничную площадку. Люся оставила свою дверь приоткрытой, спустилась по ступенькам и ждала, пока Наташа закроет квартиру. - Если Боря вернется, - объяснила она, заметив Наташин взгляд. После утраты Бориса все остальные возможные потери казались Люсе мелочью. СОБАКА, КОТОРОЙ КРУТИТ ХВОСТ Так сладко, так хорошо, с такими замечательными снами, в которых мы с Леликом гуляли рука об руку по цветущему яблоневому саду, я давно не спала. Словно из мягкой уютной норки, оттягивая момент пробуждения, я медленно вылезала из объятий Морфея. И вылезла. Прямо передо мной стоял генерал. От ужаса я захлопнула глаза. Где я, что я, как я? Вопросы копошилисьв моей голове, как червяки в яблоке. Неужели ничто, кроме яблоневого сада, не зацепилось за мою память? Из-под чуть приоткрытых ресниц я увидела серое сияние, окутавшее мое тело. Как можно незаметнее я потрогала это сияние лежавшей на груди рукой. Пальцы погрузились в шелковый ворс, и я вспомнила. Вспомнила все: прежде всего шубу Музы Пегасовны, в которой лежу здесь и сейчас. Вспомнила, как она принесла мне чашку кофе, который я, проигнорировав мерзкий вкус, запасливо выпила. Я даже вспомнила, как погрузилась в темноту, как смеялась мне из этой темноты Муза с лицом льва или лев с лицом Музы. Значит, она меня усыпила и тепленькой приволокла к генералу. Ничего себе старушка-подружка. А вот шубу, которую я спросонья приняла за теплую норку, не сняла. Отдала так отдала. Очень даже в ее стиле. Чрезвычайно благородная дама, сдавшая меня неприятелю вместе с шубой. - Проснулась, Варвара? - полюбопытствовал генеральский бас. Пришлось открыть глаза. Настоящие герои умирают стоя, возможно, и сидя, но никогда - лежа. Пришлось сесть. Вокруг меня стояла казенная обстановка казенного общежития, подо мной скрипела казенная кровать с синим солдатским одеялом и проштампованной простыней. В небольшое замызганное окно я разглядела одинокий вагончик на фоне леса, раскрашенного осенними мазками. По каким-то невнятным признакам я поняла, что это глубинка и находится она далеко в тундре. Какие-то люди бродили около вагончика, в одном я узнала Наташу, в другом - Люсю. После Титовой, выросшей как из-под земли, я положила ладонь на лоб: температурю или схожу с ума? Музино снотворное определенно как следует ударило по мозгам. Откуда здесь Наташа, Люся, Титова, да еще всем отрядом? Когда на крыльце вагончика показалась Скоморохова, мне стало ясно как день - надо лечиться. Я отвернулась от окна, дабы избавиться от посетивших меня видений, способных доконать ослабевшую психику. Дверь каземата распахнулась, и появилась Муза, дочь коня с крыльями. Руки стареющей Кармен сжимали икебану из веток с пестрыми листьями. - Варвара, это тебе, - не удивившись моему пробуждению, без всякого стыда за содеянное сказала Муза Пегасовна и положила мне в ноги букет. Я взглянула на ветки, тронутые увяданием, и разгадала тайный смысл икебаны: дни мои сочтены. Внутри у меня все сжалось в комок - неужели я так чудовищно ошиблась в Музе Пегасовне? А ведь я считала ее подружкой. - Как прекрасно все, что создала природа! К чему не прикасалась рука человека! - воскликнула она. - Варвара, ты находишь? Она потрепала меня по щеке. - Какая ты бледная. - Не трогайте меня, - отпрянула я от ее руки. Каждый жест Музы был наполнен для меня особым, зловещим смыслом. - Предательница, - прошипела я. - Тима, сделай-ка ей кофе. - Муза, может ей лучше бутерброд? - послушно гремя посудой, спросил генерал. - Гоните сразу свой яд, кофе и бутерброд! Не надо, закусите ими на моих поминках, - произнесла я. Муза с генералом вплотную приблизились ко мне. Я вжалась в металлическую спинку кровати, поверх шубы до самого подбородка натянула на себя валяющееся в ногах одеяло. - По-моему, девочка ничего не поняла, - сочувственно сказал генерал. - Сейчас поймет, - заверила его Муза и села на постель. В кино после таких жалостливых фраз в непонятливого выпускают всю обойму, до последнего патрона. Перед моими глазами поплыли мерзкие круги, в животе затряслись поджилки. Никогда не думала, что они такие мерзкие. Это я о Музе и генерале. - Начнем сначала, - пробасил генерал. - С кассеты. Муза говорит, что ты записала меня, когда я был в туалете. Конечно, я там был, но один, без Костомарова. В этом деле мне не нужны помощники. - Но я же видела вас с редактором, - возразила я, радуясь тому, что долгие препирательства могут продлить мне жизнь. - Где видела? В туалете? - спросила Муза. - Ну, не в самом, а около. Они сидели в холле на диване. Костомаров тогда еще сказал, что у меня нюх как у собаки. Помните? - Припоминаю, - ответил генерал. - С нюхом они не прогадали. - А перед этим я слышала ваши голоса и записала на диктофон вашу исповедь - о том, как вы воруете и в каких количествах. - Я полосовала генерала голосом словно бритвой. - Ты это когда-нибудь видела? - Он протянул мне на ладони какой-то запекшийся кругляш. Несмотря на обуглившиеся пимпочку и кнопочку, я узнала в нем модулятор голоса, таким пугала меня Наташа. Я поднесла оплавленный, будто побывавший в топке, модулятор ко рту. - Откуда он у вас? Вы что, расстреляли Климочкина? Даже в таком потрепанном состоянии он изменил мой голос до неузнаваемости. - Так, так, значит, все-таки Климочкин... Между прочим, он вышел из мужского туалета сразу за тобой, - задумчиво произнес генерал. - Нашли на месте падения самолета. Именно после этих слов все предыдущие события выстроились в четкую логическую цепочку. Модулятор нашли в самолете, на котором потерпел аварию Лелик. Кто-то пробил трубопровод, и этот кто-то забыл там модулятор. Я сразу вспомнила Климочкина, вспомнила ключ, открывший сейф как по маслу, вспомнила, что Климочкин забыл адрес Кулибина. Или он у него не был? Тогда откуда же такой замечательно подходящий к замку сейфа ключ? - У вас только один ключ от сейфа? - дрожа от близости разгадки, крикнула я. - Один, - кивнул генерал. - Дубликат был в дежурке, но месяц назад он пропал, я хотел сменить замок, да все недосуг. Лавиной хлынули на меня все доказательства вины Климочкина. И эта его редкая способность имитировать чужие голоса, которой он веселил меня всю дорогу. Чего стоит одна только фраза, перепетая с генеральского голоса: - А Шуйского меж нами нет? Только ли из-за Лелика Климочкин с такой готовностью помогал мне? И не было ли у него в этом своего интереса? - Муза Пегасовна, вы не забыли мою сумку? - сгорая от приступа подозрительности и близости развязки, спросила я. - За кого ты меня принимаешь? - Муза выудила из-под кровати фиолетовую торбу. Судорожными движениями я вытащила зеленую папку, протянула ее содержимое генералу. - Ваши документы? - Нет, впервые вижу, - сказал он, вглядываясь в бумаги. - Но я нашла их в вашем сейфе! - Муза, дай-ка ручку! - велел генерал. С несвойственным ей послушанием Муза Пегасовна принесла ручку. Под моим бдительным оком генерал исписал всю бумагу росчерками автографов. Проведенная здесь же экспертиза - хотя какой из меня эксперт, я сама каждый раз расписываюсь по-разному - показала: заглавная "Ч" и росчерк хвоста, напоминающий у генерала петлю Нестерова, на документах из зеленой папки были не такими лихими. Словно у копииста не хватило духу черкнуть ручкой легко и свободно. Перед глазами возникла "нью-Третьяковка", изобилующая полотнами Климочкина. - Зачем это ему? - спросила я. - Пока не знаю, - ответил генерал, - догадываюсь только, что документы в сейф подложили специально для тебя, Варвара. - Почему для меня? - встревожилась я, словно сама была под подозрением. - Из-за твоего легендарного нюха. Они хотели, чтобы ты нашла эти документы, и ты нашла. - Кто они? Климочкин - раз, а два... - Я вопрошающе уставилась на него. - Климочкин - раз, но будут и два, и три, - пообещал генерал. Меня оскорбила его скрытность: мы в одной связке или нет? - Подумаешь, секрет! - высокомерно бросила я. - Знаю я ваше два. Два - это Бибигон. Или он шутки ради кидается записками о девушке, обесчещенной вами? - Какие глупости ты говоришь, Варвара, - укорила меня Муза Пегасовна. "Опять двойка", - грустно подумала я. На что только потрачена жизнь? Ну, написала бы я статью, ну до выяснения обстоятельств отстранили бы генерала от занимаемой должности, в губернаторы как пить дать не выбрали бы. Интересно, зачем это Бибигону? Совершенно опечаленная ошибочностью своих изысканий, я спросила: - А дискета? Дискета тоже не ваша? - Дискета моя, - признался генерал. - Буквально накануне, перед твоим приходом, мне скачали ее с адмиральского файла. Оказывается, месяц назад генерал поймал на самолетной стоянке, возле самолета, на котором майор Климочкин прилетел из Моздока, двух техников, пребывающих в странном состоянии, вроде бы и не пьяные, а зрачки расширены, и сразу видно - с ними что-то неладно. Через неделю история повторилась, и опять по прилете майора Климочкина. Не было никаких доказательств, поэтому и техники, и майор упорно отнекивались от всех высказываемых предположений. Генерал заподозрил, что Климочкин доставляет из Моздока в гарнизон наркотики. После этого он отстранил его от полетов. Вместо него на ближайший полет был запланирован полковник Власов, но его самолет потерял управление и рухнул. Теперь известна причина аварии - пробитый трубопровод. Хорошо, что Власов успел катапультироваться. Между прочим, отстранение Климочкина от полетов привело к конфликту между генералом Чурановым и полковником Власовым. - Я же не балаболка какая, разглашать непроверенные факты, - рычал генерал, - а этот Власов прицепился ко мне: "Почему лучшие кадры отстранены от полетов? Доложу обо всем командующему". А что я ему мог сказать, когда сам толком не знал? - Знали, - сказала я. - Здесь действительно замешаны наркотики. И я рассказала, как Малыш, натасканный на таможенной границе на поиск наркотиков, бросался на Климочкина. А я подозревала Наташу в съехавшей крыше. - На месте у твоей подружки крыша, можешь сама посмотреть. - Муза Пегасовна указала рукой на окно. За ним среди осеннего пейзажа гуляли все, кого я сочла пригрезившимися. Только теперь я узнала запасной аэродром. Так вот куда привезла меня Муза, спасая от Бибигона! - Главное - не дальность побега, а надежность укрытия, - сформулировала Муза Пегасовна. Неплохая, скажу вам, мысль, спрятаться в зоне командования нашего преследователя. Как правило, меньше всего ищут у себя под носом. - И долго мы будем сидеть здесь? - полюбопытствовала я. - Пока не найдем транспорт, - ответил генерал. - А где же машина? Вы же как-то привезли меня сюда? - Вот именно как-то, - хмыкнула Муза Пегасовна. Оказывается, Музин драндулет, припрятанный ею еще с дозоновских времен, застрял в болоте, последние километры генерал и Муза тащили мое бесчувственное тело на руках. Я едва не прослезилась: ведь могли оставить одну шубу, а меня выкинуть посреди болота как ненужную начинку. - Почему же вы не вызовете машину? Здесь что, нет телефона? - Нашлась умная. Мы уже вторые сутки думаем, как нам выбраться, а корреспондентка только очнулась - и сразу за телефон. Да Бибигон по одному звонку обнаружит наши координаты, он же как кот у мышиной норы сидит и слушает, где мы пискнем, - ворчал генерал. - И слопает, - резюмировала Муза Пегасовна, кровожадно хлопнув прекрасно сохранившейся челюстью. - А вдруг генералом подавится? Тимофей Георгиевич, надеюсь, вы первый в его меню? - сыронизировала я. - И вообще, зачем я ему? Во-первых, я сделала все, как он хотел, во-вторых, я не удовлетворю изысканный адмиральский вкус, уж больно костлявая. И еще, я очень не люблю, когда меня кусают, особенно - жуют. Предупреждаю, буду плеваться, испорчу адмиралу обедню. - Ничего, девчонки, прорвемся! - хлопнув рукой по Музиному колену, с боевым задором произнес Чуранов. - Муза, перед тем как ехать к тебе, я позвонил командующему, предупредил, мол, надо в Питер по предвыборным делам. Возможно, Бибигон взял ложный след. Словно почуял, ты говорила таким голосом... - Я всегда таким голосом говорю, - закатив глаза, томно прошептала Муза Пегасовна. - А я всегда понимаю, когда ты так говоришь, - в тон ей произнес генерал. Обнявшись, они закатились от смеха. Хорошо им, их двое, им не страшно. - Ты говорила Климочкину, что нашла дискету? - переведя дух, спросил генерал. - Нет, он же не спрашивал. Но раз они узнали, значит, кто-то сказал. Для того чтобы тайна стала явной, достаточно открыть рот, - по-моему, вполне логично заключила я. - Может быть, рот открыл тот, кто принес ее вам? - Исключается. В этом случае они бы метали гранаты в мою квартиру. Где ты открыла дискету? - Дома. Потом меня вызвала Сенькина... - Зачем? - спросила Муза Пегасовна. - Ну, просто так вызвала, - замялась я. - Просто так ночью никого не вызывают, - буравя меня взглядом, отчеканила Муза Пегасовна. Знаю я ее манеру докапываться до самой сути, в которой и себе самой стыдно признаться, не то что публично. Желая покончить с этой скользкой темой, я вспомнила о банковской книжице. К моему глубокому сожалению, она оказалась такой же подделкой, как и генеральские автографы на документах. - Очень неплохая копия, сделана на цветном ксероксе, но где ты тут видишь водяные знаки? - Старушка с криминальным прошлым усердно демонстрировала мне страницы на свет. Действительно, как я могла пропустить столь важный признак? Ужель богатство так застит глаза? Столько потерь за ничтожный срок - это уж слишком! Сначала я потеряла Лелика, потом квартиру, теперь лишилась возможности хоть раз в жизни посетить Багамы. А еще раньше - рубль Константина, по первоначальной оценке, он тянул на 30 тысяч, а потом оказался фуфел. Всю жизнь я считала себя собакой, которая вертит хвостом, а оказалось, что хвост вертит собакой. И я дала себе слово найти хвост и купировать. И грустно добавила: если хвост первым не обезглавит меня. - Так ты говоришь, открыла дискету на домашнем компьютере? - переспросил генерал. Я кивнула и уже вознамерилась поделиться впечатлениями об информации, записанной на дискете, как вдруг где-то над нами раздался неимоверный шум. Муза Пегасовна и генерал бросились из вагончика. Я последовала за ними, однако ноги путались в длинных полах конфискованного мехового изделия и, как предсказывала его прежняя владелица, пот катил с меня градом. Пришлось скинуть шубу в домике. Прямо над нами, пригибая деревья, шел на посадку вертолет. Что посылают нам небеса? Спасение или гибель? Вертолет опустился на площадку за деревьями. Мы с Музой спрятались за генералом; в его руке невесть откуда появился пистолет. В моей руке пистолет возник из фиолетовой торбы, но даже с ним я предпочла остаться в тени генерала. Всего один раз Тимофей Георгиевич повернулся к нам и дотронулся до Музиного плеча, как приласкал. Она одарила комдива голливудской улыбкой, властной и нежной. Даже в такую минуту я не смогла сдержать удивления - надо же, как быстро генерал приручил дикую пенсионерку! Из вертолета вышли какие-то фигуры, они медленно приближались к нам. В этот момент кто-то прыгнул мне на плечи; от неожиданности я лягнулась. - Ты что, обалдела? - заорала на весь лес Наташа, упав на траву. Нас окружили Скоморохова и Титова. Их лица светились счастьем. Наверное, оттого, что не они, а Наташа первой зашла с тыла. Девчонки наперебой радовались тому, что я наконец-то пришла в себя, оклемалась, очухалась. Хорошо им, не ведающим тайн. При любой посылке с небес их жизнь не претерпит изменений. - Здоровая как конь! А мы еще переживали, что не очнешься, - сердилась Наташа, потирая ногу. Поодаль, в стороне от общих восторгов, на крыльце бункера сидела Люся. Я уже знала, что произошло с Борисом. Забыв о безопасном положении за генеральской спиной, о тех, кто выйдет из кустов, я подошла к ней. Мы обнялись и долго-долго стояли так, прижавшись друг к другу. Все слова, какие я хотела сказать Люсе, казались мне фальшивыми, да она и не нуждалась в них. Мы обе, как одно целое, чувствовали свою вину перед Борисом, которого знали еще мальчишкой в курсантской форме, когда он травил пошлые анекдоты и восхищался девушками, а они затыкали уши от этих анекдотов. И если б нас спросили, в чем наша вина, мы бы не ответили. Ее не объяснить словами и никогда не искупить. - Люся, - окликнул ее кто-то. Нагруженный пакетами, перед нами стоял Гужов. - Люся, - повторил он. Вместе с Гужовым на запасной аэродром высадился и Иван Шкарубо. По всей видимости, он прилетел проведать своих подчиненных. Наташа ходила как именинница. В тревожном повороте ее головы, в том, как она, закусив губу, бросала на Шкарубо полувзгляд, я угадывала зарождающийся бриз влюбленности. Я обернулась: Люся и Гужов, не приблизившись ни на шаг, стояли и смотрели друг другу в глаза. От такой вакханалии чувств я как пень в весенний день загрустила о Лелике. Еще один вопрос занимает меня: интересно, если б Лелик мне не изменил, убивалась бы я по нему так же горячо или на порядок ниже? Думаю, что - последнее. Я достала из сумки телефон и набрала его номер. Вместе с ответом оператора "Абонент вне зоны досягаемости" на меня налетела Муза - дочь крылатого папаши. - Варвара, куда ты звонишь? Ты хочешь, чтобы враги засекли наше месторасположение? Дай нам спокойно улететь! Оказывается, генерал успел договориться с летчиком о доставке нас вертолетом в район большого аэродрома. Уже через полчаса, после дозаправки, мы поднимемся в воздух. - Нам надо кое-кого прижать, - подошла ко мне Киселева. - Шкарубо? - выпалила я первое, что пришло на ум. - Его я сама прижму, - сказала Наташа, двинув меня плечом. - Надо прижать Титову. Ласковыми речами мы заманили Светлану в бункер. Это из него, будто из-под земли, она явилась мне, когда я смотрела в окно. Как под конвоем, чтобы не сбежала, Наташа - впереди, я - сзади, мы вели жену особиста по узкому, слабо освещенному коридору. Миновав приоткрытую дверь, за которой брошенный Титовой коммутатор, - сейчас была ее вахта, - мы загнали нарушительницу трудовой дисциплины в тупик. По-моему, на последних метрах до нее дошло, что не просто так мы заманили ее в этот темный угол. - Ну давайте, выкладывайте свою тайну, - волновалась Титова, пытаясь обойти нас, но мы держали позиции. - Нет, Светочка, сначала ты, - предложила Наташа. Не ведая о сути ни сном ни духом, я не осталась в стороне от Натальиных притязаний и поддержала подругу: - Давай, давай, выкладывай! - Что "выкладывай"? - нагло, руки в боки, сжигая меня уничижительным взглядом сверху вниз благодаря ощутимому преимуществу в росте, вопрошала Титова. Так смотреть на Наталию у нее просто не получалось. - Что-что? Все! - грубым голосом, привстав на цыпочки, прорычала я. И посмотрела на Наташу: что это за тайна, ради которой мы должны зажимать Титову в темном бункере? - Света, откуда тебе известно, что Борис курил сигареты "Вог"? - начала допрос Наташа. - Да ничего мне неизвестно, отстаньте. Сильные руки жены особиста расталкивали нас по противоположным стенам. Прорвать оборону Титовой помешал мой пистолет. Оказывается, слившись в единое целое, я носила его незамеченным в своей руке с той самой минуты, как спряталась за генеральскую спину. Вырвав пистолет из моей руки, Наташа направила дуло на Титову. - Лучше по-хорошему говори. Даже в темноте бункера были видны капли пота, тотчас выступившие на лице нашей жертвы. - Титов пришел с похода. Перебирая его вещи, я нашла в кармане кителя пустую пачку "Вог". Подумала, что здесь замешана баба, надавала Титову по морде, ведь сигареты "Вог" женские, сам же Титов курит всю жизнь "Приму", - по-военному четко докладывала Титова. - Но Константин сказал, что перед погружением они курили с Борисом на мостике. Борис курил "Вог", потом бросил пустую пачку под ноги, а Костя поднял. Вы же знаете, какой он аккуратный. Выбросить не успел, потому что дали команду на погружение. - И куда ты дела пачку? - не опуская пистолет, спросила Наташа. - Выкинула, выкинула на помойку, - подозрительно охотно сказала Титова. - Не ври. Ты ведь не поверила ни одному его слову. Что бы он ни плел, ты-то знаешь, что там замешана баба. И пока не припрешь всех теток этой пачкой, не вычислишь ту, что курила на брудершафт с Титовым, ты не выкинешь пачку. Так? - жестко произнесла Наташа, и дуло пистолета воткнулось в грудь Титовой. - А-а, - блеяла Светка, кивая в знак согласия. - Гони пачку! Нашлась твоя соперница, в наших краях только Варвара курит "Вог". Гони, а то нажму курок! - приказала Наташа. На счет два Титова вытащила из бокового кармана форменного платья белую с узким ребром пачку с зеленой веточкой на лицевой стороне. Я взяла эту белую коробочку в руки и даже здесь, в этом темном углу, вспомнила запах Борькиного одеколона, которым был наполнен тот вечер. Вот записанная его торопливой рукой криптограмма, а в ней три шестерки; с них начались все несчастья. В самом центре, словно пачку пробили кинжалом, темнела узкая косая прорезь. Если б я была криминалистом, то сделала бы два противоречивых вывода: кинжал, вонзившийся в пачку, был острый, но ржавый. Тончайший рыжеватый срез напоминал росчерк твердого стержня на белом ватмане. Пока мы изучали пачку, Титова испарилась. Наташа протянула мне пистолет. - Хорошо, что не заряжен. - Хорошо, заряженным я его сама боюсь. Я отодвинула Титову; после промывки мозгов она примерно караулила молчащий коммутатор. - Иди погуляй, я за тебя посижу. Мне не пришлось повторять дважды, после демонстрации пистолета преимущество было на моей стороне. Надев на голову гарнитуру, я вставила шнуропару в гнездо, надавила тумблер вызова. - Власов слушает, - ответил голос Лелика. - Здравствуй, Лелик, - сказала я в микрофон. - Вака, ты где? - выдохнул Лелик, изображая, будто давно ищет меня и вот наконец нашел. Презрев его фальшивые вздохи, я спросила, как спрашивают о погоде или о времени. Может, чуть громче, дабы он расслышал все, что я хочу сказать: - Как пишется: "дЕрьмо" или "дИрьмо"? Он ответил не сразу, за молчанием я почувствовала соленый вкус пощечины на его щеке. - Через "Е", - с горечью вымолвил Лелик. - Где ты? Я не ответила. Вместо того чтобы выдернуть шнуропару из гнезда, оборвать связь, оборвать его голос, даже сама не зная почему, я слушала его крик: "Где ты, Варя? Где?" Потом он тоже замолчал, и я испугалась, что вот так, внезапно, все оборвалось, и нет больше Лелика на том конце провода, но вдруг услышала его дыхание, как он слышал мое. Я - в бункере с гарнитурой на голове, Лелик - с телефонной трубкой в своем кабинете; через километры больших и малых дорог, через тундру с карликовыми березами и валунами, заросшими мхом, мы слушали друг друга. - Ну что ты молчишь и дышишь в трубку? - тихо сказал он. - Ты хочешь, чтобы я задохнулась? - в тон ему ответила я. - Да ну тебя, - печально произнес Лелик. Произнес так, что слезы защипали глаза. Я выдернула шнуропару. Меловой круг любви и ненависти сжимал сердце. Могла ли я улететь, улететь навсегда из этого города, в котором есть он, не сказав, как я его ненавижу? МЕЛОВОЙ КРУГ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ Выйдя из бункера, мы с Наташей устроили совет в Филях; генерал был Кутузовым, Музу пришлось исключить из списка. А пусть не поит бедных девушек гадким кофе! Я отвела генерала подальше от его Музы, в сторону, и продемонстрировала проткнутую кинжалом пачку "Вог". Рассказала, как отдала ее Борису, как он написал на ней три шестерки, как с этих шестерок в гарнизоне началась черная полоса. Сначала погиб рыжий матрос, потом штурман Миша, потом Борис. Наташа вспомнила, что за день до гибели Михаила она посылала на ПЛ К-130 криптограмму с тремя шестерками, именно с этой лодки доставили обгоревшего штурмана. От названной аббревиатуры ПЛ К-130 в моей голове что-то щелкнуло. - Мозги, - впоследствии язвительно подытожит так и не простившая изгнания Муза Пегасовна. И добавит: - В пустой голове они всегда стучат. - У меня щелкнуло, - возражу я. - А это уж в совсем пустой, - останется при своем мнении Муза Пегасовна. Но это будет потом, а сейчас, в страшном возбуждении от близости разгадки, схватив своих визави за плечи, как больной, внезапно излечившийся от амнезии, я выдаю все, что знаю о ПЛ К-130 с дискеты, найденной в генеральском сейфе. Лучше всего в моей голове зафиксировались цифры: 50 килограммов и 700 тысяч долларов. Наташка ахает. Муза Пегасовна, совершенно не умеющая быть в стороне, бодрой походкой нарезает круги вокруг нас и стремительно уменьшает радиус колеса обозрения. - Не говорите так громко, - кричит нам Муза Пегасовна, стремясь хотя бы номинально сохранить честность в своем коварном приближении, - я все слышу! Генерал просит припомнить координаты, сопутствующие ПЛ К-130. Но в моей голове крутятся только доллары и килограммы. Генерал разочарованно разводит руками. - Ничего, - говорю я, - главное, до компьютера долететь. Но я уверена, что с координатами было что-то не то, погибший штурман Миша кричал перед смертью "шапка-добро". - Значит, Титова нашла пачку у мужа, - промолвил генерал, не отрывая глаз от коробочки "Вог". - Да, она всегда его обыскивает. Вот и получается: он следит за всеми, она - за ним, - сказала Наташа. В подтверждение я припомнила, как мы всю ночь носились за Титовым по гарнизону. - Думали, он к любовнице, а оказалось - в ангар торпедо-погрузочной базы, - сообщила я. - Представляете, мы, наверное, были последние, кто видел рыжего матроса живым. Он вышел из ангара покурить. А утром скончался от передозировки наркотиков. - Так, значит, ангар, - задумчиво произнес генерал. - Товарищ генерал, пора, - напомнил подошедший к нам Шкарубо. Муза Пегасовна, генерал и я залезли в вертолет, оставшиеся махали нам на прощание. Взглядом я выхватила из группы провожающих Люсю и Наташу, подмигнула всем вместе и персонально самым близким. Когда я их еще увижу? Пилот запустил двигатель, винт уже начал свое движение, и если бы не крик Музы Пегасовны, мы бы взмыли в воздух, но тут неутомимая пенсионерка не обнаружила на мне шубу. - Шуба где? - крикнула Муза Пегасовна. В этом страшном шуме было совершенно невозможно вести нормальную беседу, и я ограничилась жестами - мол, там, в домике. Муза Пегасовна, назвав меня безответственной раззявой, которая не умеет ценить подарки, выскочила из вертолета. Бросилась спасать шубу, с которой вообще-то по причине дарения должна была проститься всерьез и надолго. Генерал помчался за ней. Они скрылись за деревьями, разошлись по объектам и те, кто нас провожал. Для них я уже улетела. Вот так, помахали ручками и, посчитав свою миссию исчерпанной, оставили меня одну на залитой солнцем вертолетной площадке. Вертолетчик - не в счет, пока он только приложение к машине. Стоял тихий, ясный день. Такие дни бывают только на стыке лета и осени, когда в воздухе неспешно плывет паутина, а мне кажется, что это грусть застилает глаза. Я вспоминаю самые возвышенные слова, которым верю лишь сейчас, на стыке лета и осени: благодать, отдохновение. Я опускаюсь в траву - она уже пахнет сеном - и, обхватив колени руками, закрываю глаза, лицом ловлю солнце, неяркое, увядающее вместе со всей природой. За спиной, как шмель, на малых оборотах жужжит вертолет. За его жужжанием я улавливаю чье-то стрекотание. Открываю глаза. Прямо по солнцу, в нимбе лучей, идет Лелик. Медленно, припадая на одну ногу, он приближается ко мне. За его спиной я различаю вертолет "Ми-8". Лелик подходит и протягивает книгу. - На, Вака, чтобы не путалась в правописании. После яркого солнца я с трудом различаю надпись на книге: "Орфографический словарь". - Как там Ирочка? - спрашиваю я, не поднимаясь с травы. - Она приходила ко мне, - отвечает Лелик, нависая надо мной. - Ха-ха-ха, - невесело говорю я. - Она не должна вылезать от тебя, эта сладкая, вкусная Ирочка. - Вака, ты дура. - Его слова звучат как объяснение в любви. - С девушками так нельзя. - С дурами можно, - утверждает Лелик. - Той ночью она была у Климочкина, услышала его разговор по телефону, он с кем-то договаривался о гранатомете для тебя. Под каким предлогом ты бы еще вышла из дома среди ночи? Сейчас Сенькина в больнице, напилась каких-то таблеток из-за этого гада Климочкина. Волна любви к Лелику и сострадания к Ирочке поднимает меня с травы. Бедная, бедная Ирочка, так вот почему она так плакала, увидев серьгу с перламутровыми прожилками. Рваные джинсы Климочкина, синий лоскут, найденный мною у генеральского стола, замечательно подходящий к сейфу ключ, кусок зеленого пластилина, выуженный из-под дивана - из этого ряда. Климочкин давно хотел оторвать меня от Лелика, вместе мы казались ему непреодолимой силой. Он уговорил Сенькину сказать, что она невеста Лелика, для вящего подтверждения ее слов подложил в генеральский стол сфабрикованный рапорт о прописке. А под диван - серьгу, которую Сенькина накануне забыла у него на подушке. Если б мужчина, с которым я была близка, не ведая стыда, воспользовался моей серьгой, забытой у него на подушке, я бы плакала не меньше Ирочки. И наверняка бы травилась. Почему-то принято считать, что если девушка дарит свою любовь не одному мужчине, то она какая-то бесчувственная и ее можно использовать безо всякого стеснения, тем более - моральных обязательств. Но я все-таки склонна верить, что даже самые распущенные среди нас, впервые обнимая мужчину, надеются - это он. В одном прогадал Климочкин: Сенькина исполнила его волю не ко времени. И спасла меня. Теперь я обязана ей по гроб жизни, обязана хотя бы тем, что могу вот так протянуть руку, ладонью коснуться щеки Лелика, а Лелик будет стоять и смотреть на меня. И моя ладонь ощутит его прохладную, шершавую от щетины кожу. Наверное, мы перегрелись на солнце, если не слышали, как подошли к нам Муза Пегасовна и генерал. С шубой. Лелик выразительно посмотрел на меня. - Она? Я качнула ресницами. Так Лелик самолично узрел легенду моего устного творчества. Да и трудно было не признать. Кто, как не Муза Пегасовна, эта экзальтированная Кармен, способен в погожий, почти летний день неспешной походкой выйти из глухой тундры в шикарной собольей шубе, с генералом под руку? - Как вы здесь оказались, Алексей? - Генерал протянул Лелику руку. - Интуиция, товарищ генерал. - Лелик кивнул на вертолет, который доставил его сюда, одновременно пожимая генералу руку. - Я сейчас этой интуиции дам по шее, - сказала Муза Пегасовна, обжигая меня взглядом. Быть бы мне битой, если б не безумолчное сегодня небо. Прямо на нас стремительно шел на посадку еще один вертолет. - Вертолеты пошли косяком, - следя глазами за раздувающейся на глазах тушкой, прокомментировала я. Из иллюминатора нависшего над нами вертолета смотрел Бибигон. - На счет три! - крикнул Лелик и бросился, припадая на ногу, к своему вертолету. - Варвара, на твоей могиле поставят бюст с телефонной трубкой, - грозила Муза Пегасовна, запихиваемая генералом в салон. И когда вертолет Бибигона коснулся земли и из него выскочил сам адмирал, а за ним группа автоматчиков, наша машина и машина, за штурвалом которой - Лелик, одновременно, как по команде, взмыли в небо. Припав к иллюминатору, я смотрела, как Адам Адамович неуклюже карабкается обратно в салон, как кинулись за ним автоматчики. Вертолет адмирала забил лопастями, набирая обороты, подъемная сила уже оторвала его от земли, и в этот момент над ними навис Лелик, не давая взлететь. Из открытых иллюминаторов автоматчики целились вверх, в вертолет Лелика. Трассирующие очереди пунктирными линиями прошивали воздух вокруг "Ми-8". - Уходи, они с автоматами! - кричала я, будто он мог меня слышать. Вертолет Лелика, сделав стремительный круг, пошел над машиной противника на бреющем полете. "Ми-8" стойкой шасси врезался в хвостовой винт нижнего вертолета, круша и разбрасывая лопасти. Лишенный направляющей тяги, вертолет Бибигона юлой завертелся вокруг оси и тяжело плюхнулся оземь. От ужаса я закрыла лицо руками. А когда открыла, увидела, как далеко мы оторвались от своих преследователей. На параллельном курсе шел вертолет, из него мне махнул рукой Лелик. Внизу, вокруг обездвиженной машины, черными горошинами бегали автоматчики, посылая очереди, не способные достать нас. - К ангару торпедопогрузочной базы! - крикнул генерал в кабину пилота. - Вызови по рации прокуратуру! Оттаявшая от переживаний, Муза Пегасовна обняла меня за плечи. - Окрасился месяц багрянцем, где море бушует у скал, - грудным голосом, насыщенным красками, запела моя подружка-старушка. - Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал, - подхватили мы с генералом. Смеясь, обернулся пилот: давно он не возил таких веселых пассажиров. Наш вертолет приземлился на взлетно-посадочной площадке гарнизона подводников. Именно по этой взлетной полосе шагали мы с генералом, прилетев на его первую встречу с избирателями. Между двумя посадками в одну и ту же точку одного и того же гарнизона - всего неделя, а событий - на целую жизнь хватит. Муза Пегасовна, генерал и я выскочили из машины; над нами беспомощно завис двуногий "Ми-8", за штурвалом которого - Лелик. При ударе о хвостовой винт Бибигонова вертолета была вырвана основная, передняя стойка шасси. - Давай баллоны! - скомандовал генерал. Споро и слаженно, как единый механизм, нацеленный на спасение, техники катили по полю огромные резиновые круги, выкладывали их в ряд, прямо туда, где была тень от вертолета, за штурвалом которого - Лелик. - Сколько он сможет продержаться? - спросила я Музу Пегасовну. Она не ответила, только взяла меня за руку. - Пока не закончится керосин. - Я сама знала ответ. И я молила Бога, в которого обычно не верю, а сейчас верила истово и свято, как паломник у гроба Господня, не отбирать у Лелика керосин, а значит, саму жизнь. И Бог услышал мою молитву, а может, таким профессионалам, как он, не только Бог - в помощь? Держа "Ми-8" в висячем положении, Лелик правой задней ногой шасси коснулся земли, затем обрела точку опоры левая нога. На двух ногах, как слон в цирке, навис вертолет над рядами баллонов. Казалось, достаточно слабого ветерка под брюхо, и туша завалится на спину. Аккуратно, словно боялся смять, вертолет всем корпусом опустился на баллоны. - Ура! - кричали все и бросали в воздух пилотки. Муза Пегасовна, принципиально не закрывающая голову какими-либо шляпками, за неимением оной бросилась в объятия генерала. - Тима, - сказала она, смачно целуя его в обе щеки, - это так необыкновенно, что мне хочется немедленно сесть за рояль и написать специально для тебя новый гимн. - И выкурить, Муза, по хорошей бразильской сигаре, из отборного табака, года эдак 94-го, - согласился генерал, обнимая Музу Пегасовну за талию. - И обязательно шампанское! Целый ящик, и чтобы пробки били в потолок! Обожаю, когда громко! - восторженно голосила Муза Пегасовна. Потом, обернувшись ко мне, крикнула: - А ты что стоишь? И подтолкнула меня к Лелику, покинувшему вертолет. Не знаю, с ее ли подачи, но только неожиданно для самой себя, я повисла на его шее. Вот уж не думала, что способна на такое бурное проявление чувств! А может, прежде у меня были одни эмоции, а теперь впервые - чувство? - Какой ты настоящий, - говорю я, глядя ему в глаза. - Тебя, Вака, не понять. То ты называешь меня псом, то гадом, то вообще заблуждаешься: "Е" или "И" ставить в моем случае. Ты уж определись, - советует Лелик, всем телом прижимая меня к себе. - Так ты же во всем настоящий, даже в тех случаях, где нечеткая гласная, - настаиваю я. - Вака, я тебя изнасилую, - угрожает мне Лелик, сжимая меня в объятиях. - Я не буду сопротивляться. Он смеется. - И как тогда я буду тебя насиловать? - Страстно, - шепчу я и бесстыдно запускаю ладонь ему под куртку. Ледяные от дующего с побережья ветра пальцы добираются до горячего тела. Разница температур обжигает нас. Я вижу, как сжимается зрачок - до точки, как желтеет глаз. Ногти царапают нежную ложбинку на его спине, граничащую с бедром. Его руки напрягаются, сжимают мои плечи до синяков. Колючим подбородком он трется о мой лоб. - Вака, твоя испорченность сбивает меня с ног, - с трудом подбирая слова, изрекает Лелик. Его рыжие глаза смотрят мне прямо в сердце. - А по моим сведениям, Лелик, с устойчивостью у тебя нет проблем, - голосом верховной жрицы, знающей, что он со всеми потрохами в моей власти, лениво мурлычу я. Понятный лишь ему одному смысл сказанного выводит Лелика из себя, и он раздраженно рычит: - Варвара, ты понимаешь, что я на службе? С легкой улыбкой я наблюдаю, как он отдирает свои ноги от моих ног, глаза от моих глаз, руки от моих рук, себя от меня, и не понимаю: зачем надо ломать себя? О какой службе можно помнить сейчас? Сейчас для меня - только ты, а я для тебя - не только... Ты даже видишь стоящих поблизости, они смущают тебя. Самому не противен тупой материализм? Я молчу, я неподвластна ситуации. Куда ты спрыгнешь с подводной лодки, когда все твое естество голосует за меня? ЦЕНА ВОПРОСА Вместе с сотрудниками прокуратуры, сопровождаемыми вислоухим спаниелем, мы зашли в ангар торпедопогрузочной базы. Поглядывая на генеральские погоны комдива, дежурный по ангару лейтенант вытянулся по струнке, как-то невнятно пробормотал: - Ваши документы. Все было полезли за документами, но Муза Пегасовна упредила действия масс лозунгом революционного звучания: - Дорогу генералу! И по тому, как она первой, распахнув тяжелые ворота, шагнула в тоннель ангара, стало понятно, кто здесь генерал. Муза Пегасовна не из тех субтильных особ, что ждут, когда мужчина распахнет перед ними дверь. С такой ерундой она способна справиться сама и если ждет чего-либо от мужчины, так только двери, распахнутой в мир. В мир возможностей и наслаждений. Вместе с дверью ангара была открыта и последняя карта из колоды Бибигона: в пустующей при учебных стрельбах боевой части торпеды, уже готовой к погрузке на лодку, оперативники с собакой обнаружили мешок, набитый порошком цвета слоновой кости. - Героин, - нюхая и разминая порошок в пальцах, констатировал сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиков. В этот же день по героиновому следу задержали всех членов преступной группы, возглавляемой Бибигоном. В ходе проведенного следствия, закончившегося приговором трибунала, были раскрыты все составляющие данного преступления. Пять лет назад Бибигон посетил с дружественным визитом Голландию. Но не голландские красоты, не флот страны тюльпанов поразили тогда контр-адмирала Мотылевского, а вполне рядовой ужин в семейном кругу контр-адмирала голландского происхождения. Именно там, в этом шикарном доме, где коридоров и комнат столько, что можно заблудиться и никогда не выйти наружу, Бибигон понял: его благосостояние на фоне благополучия голландского коллеги так же эфемерно, как смехотворна и незначительна вся коллекция собранных им монет. А коллекция у Бибигона была внушительная: общий вес дензнаков многих континентов и летосчислений, на которые сначала курсант, а затем офицер Мотылевский тратил все свое денежное содержание, зашкаливал за пять килограммов. В первый год женитьбы, когда сияющий как медный грош Бибигон вместо ожидаемой получки принес домой замшелый крейцер, вышедший из обращения полтора века назад, - на него и куска хлеба не купишь, - Ева, схватив папку с монетами, вознамерилась было выкинуть в форточку "весь этот мусор". Возможно, и вылетела бы коллекция россыпью из окна, да внезапно на нее снизошло прозрение - так случаются подземные бури и тайфуны, - и Ева поняла, что вслед за антиквариатом всегда покладистый и ведомый муж отправит в свободный полет ее. Наутро у нее распухла рука, рентген выявил трещину, и еще долго она помнила, как щуплый Адам с остервенелым лицом, вырвав из руки папку, грубо толкнул ее на пол. Коллекция вошла в ее сознание комнатой синей бороды: приближаться к ней - опасно для жизни. Потом, по мере накопления житейского опыта, Ева пришла к выводу: в перечне всевозможных прегрешений, допускаемых мужчинами, нумизматика относится к особо легким. Ей мог достаться дебошир, бабник или алкоголик. Можно сказать, расплатилась за брак малой кровью - мужик всего лишь цацки складирует да любуется на них, как ни разу не любовался на нее, Еву. Правда, однажды было просветление - Бибигон забросил коллекцию в дальний угол, перестал ездить в клуб и даже впервые принес в дом всю зарплату, до копеечки. Тут бы и радоваться, а Ева испугалась: слишком уж злым и ядовитым был муж в период отлучения коллекции. Случилось это после того, как Тимофей Чуранов, которого Бибигон по дружбе сам затащил в клуб, этот "чайник нумизматики" показал там одну-единственную монету, зато какую - рубль Константина! Монету, коих в мире всего семь - и одна из них у Тимки Чуранова! Добил Бибигона Роман Юнеев. Этот наглый, коротко стриженный лейтенантишко вытащил из кармана талер с Палладой. Он мог так небрежно достать носовой платок или смятую пачку сигарет, но таскать в кармане монету, о которой Бибигон не загадывал и в самых смелых мечтах, это - слишком. Волна зависти, разбудившая в Сальери злодея, поднялась в нем и оголила самые мерзкие наклонности. С семнадцати лет он отказывал себе во всем, отказывал в девушках и удовольствиях, из-за коллекции прибыл на Север девственником, из-за нее же - достался Еве. Она единственная не требовала от него ни кино, ни мороженого, напротив - сама кормила котлетами. Уразумел тогда Бибигон: нет справедливости в мире, как нет равных возможностей. Ты можешь изо дня в день, изматывая себя до кровавых мозолей, совершать марафонский забег, но финиш возьмет тот, кому бог дал дыхалку вкупе с резвыми ногами. Дал просто так, не по праву - по неразумению. Как достались этим двум талер с Палладой и рубль Константина? Достались по наследству, Юнееву - от отца, Чуранову, еще комичнее, какая-то тетка по матери отписала в завещании. И если верил Бибигон в судьбу и ее предначертания, то лишь в образе Фемиды с завязанными лентой глазами, дарующей без разбора, вслепую. Пугая галландских хозяев мрачной решимостью, русский гость стремительно уничтожил спиртосодержащие напитки, представленные за ужином, и принялся за бар. Коллекция спиртного всех стран мира пала бы в ненасытной утробе адмирала, если б не дух отечества. Бутылка "Столичной", высосанная до капли из горла, сбила его с ног. Подкошенный приветом с родины, Бибигон рухнул на пол. Хозяева отметили его падение вздохом облегчения, после чего в спешном порядке вывезли бесчувственное тело в отель. Утро приветствовало Бибигона не только раскалывающейся головой. Если вы подумали, что в номере была женщина, то ошиблись. Открыв глаза, сквозь туман похмелья он обнаружил троих мужчин, сидевших напротив его кровати. Если вы подумали... то и здесь вы тоже ошиблись. Эти респектабельные джентльмены, один из коих записывал все происходящее на видеокамеру, кинули на постель чемодан, принадлежащий Адаму. Он подтвердил это в объектив. Затем они высыпали из чемодана ворох белья, и он опять признал его своим. Далее началось непонятное. Чемодан, который Бибигон знал как облупленный, ибо путешествовал с ним с незапамятных времен, внезапно для хозяина оказался с секретом. Секрет - небольшой, замотанный скотчем сверток - покоился под двойным дном, его наличие тоже явилось откровением для Бибигона. Но самым большим откровением стал героин, обнаруженный в пакете. Адам уже не помнил, когда он кивал: "Мое, знаю" - просматривая кассету, записанную респектабельными джентльменами. Выходило так, что все содержимое чемодана, вкупе с героином, принадлежало ему, Бибигону. Из двух предложенных джентльменами вариантов - тюрьма или деньги - он выбрал второй. "Вот ведь, не чемодан, а со вторым дном", - обреченно подумал Бибигон о самом себе. И когда новенькие купюры закладывали кирпичиками второе дно, он отчетливо различил за их хрустом звон монет. Он знал: так заманчиво могут звенеть только две монеты. Потом, как хорошие друзья, за бутылочкой коньяка, окончательно отрезвившей Бибигона, они обсудили - один из них сносно говорил по-русски - подробную схему доставки товара. К транспортному самолету, прибывающему с Севера в Моздок, их человек приносит груз героина, упакованный под обычную передачу от доброго дядюшки любимому племяннику. Вместе с грузом Бибигон получает и записку с координатами выгрузки. Наркотик закладывается в боевую часть торпеды, пустующую во время учебных стрельб. Подводная лодка, выходящая на стрельбы, выпускает начиненную героином торпеду, но не на полигон, а, согласно полученным координатам, в район активного промысла, где ее, определившую свое погружение буем, вылавливает сухогруз. Сухогруз джентльмены брали на себя, Бибигон же - командира транспортного самолета, коим стал Климочкин, и командира подводной лодки К-130. Была обговорена и финансовая сторона проекта: с каждой удачной поставкой будет расти счет в голландском банке, открытый на предъявителя. Тут же за столом Бибигону вручили банковскую книжку, в которой уже сейчас фигурировала солидная сумма. Так, не вставая с места, Адам Адамович Мотылевский стал состоятельным человеком. Было бы ему счастье, и не только в голландском интерьере, если б не командир авиационной дивизии генерал-майор Чуранов - упертый чурбан, не желавший и за две цены расставаться с рублем Константина. Устав от долгих уговоров, Бибигон воспользовался новоделом - им и заменил экспроприированную у Чуранова монету. Сначала Бибигон мучился из-за вульгарного способа разрешения вопроса и даже порывался пойти покаяться, но потом, когда разоблачения не последовало, решил, что судьба наконец-то скинула повязку с глаз и привела распределение в равновесие. Второй подлог дался ему значительно легче. А уж после того как качок Юнеев душил его, да недодушил, окончательно уверовал в справедливость сущего. Тогда и освободил свою совесть от всяческих угрызений. Словно почуяв нечто неладное, генерал-майор Чуранов отстранил от полетов Климочкина, вдобавок лично проверял каждый прибывающий из Моздока борт. Тут уж Бибигону ничего не оставалось, как принять решение избавиться от генерала. В силу чувствительности своей натуры, не переносящей крови и силовых методов, он лично разработал изящный план устранения генерала: с помощью бескомпромиссного пера журналистки Синицыной. Для этого Климочкину был выдан модулятор голоса, посредством которого он говорил в туалете за двоих: генерала и Костомарова. Костомаров ничем не мешал Бибигону, он просто попал под колесо машины, наехавшей на генерала. Не мог же генерал говорить сам с собой о своих же преступлениях. Дабы поторопить Синицыну со статьей, был устроен переполох в ее квартире. А чтобы госпожа Синицына не сомневалась в виновнике переполоха, под стол был брошен рубль Константина. Разве мог предположить адмирал Мотылевский, что из двухсот нумизматов нашего города я выйду именно на Романа? Когда же и это не помогло, для ускорения процесса пришлось ударить журналистку по голове и умыкнуть никому не нужную сумочку. Превентивные меры возымели действие, журналистка бросилась по следу, проложенному Бибигоном, с усердием натасканной борзой. В одном просчитался контр-адмирал: буквально перед тем, как я вскрыла сейф, Тимофей Георгиевич положил в него дискету с файлом груз "Х". Тогда я не знала, что мой домашний компьютер подключен к удаленному доступу. Когда наркобарон увидел на мониторе своего компьютера, какая информация оказалась у меня в руках, забыв о своей чувствительности, он приказал Климочкину убрать меня с помощью гранатомета. Дальнейшее известно: меня спасла Сенькина, оказавшаяся в ту ночь под боком у Климочкина. Вместе с Бибигоном, Климочкиным и командиром ПЛ К-130 на скамье подсудимых оказался и особист Титов. Его нашли по пустой пачке "Вог". Помните ночь, когда мы все с Гужовым и Люсей бежали за Борисом? Тогда он скрылся от нас в подъезде Бибигона, но не затем, чтобы жаловаться на Гужова. Борис действительно был хорошим шифровальщиком. И когда он расшифровал криптограмму, то понял, что торпеда, которой выстрелила лодка, пошла не на полигон, а в район активного промысла. Бывает же так: из всех криптограмм, приходящих на телеграф пачками, Наталья запомнила именно эту. Как только экипаж по команде "Все вниз, погружаемся!" спустился с мостика, где накануне наслаждался свежим воздухом, Титов ударил Чукина кортиком прямо в сердце. Потом, обшарив одежду Бориса, вытащил у него из нагрудного кармана тужурки то, что искал: пачку с криптограммой. Пачка лежавшая у самого сердца, была пробита насквозь. Следствие установило идентичность следов крови на кортике, найденном у Титова при обыске, и сигаретной пачке. Те же показатели крови были записаны в медицинской карточке Бориса. Бросив истекающего кровью Чукина на мостике, Титов спустился в отсек, откуда и доложил на центральный пост командиру лодки Гужову о присутствии всего личного состава на борту. После команды Гужова "По местам стоять, к погружению!" лодка опустилась на глубину. Волны смыли тело Бориса с ограждения рубки, заполняющегося при подводном положении водой. Кроме убийства, трибунал инкриминировал Титову и участие в организованной преступной группе, занимающейся сбытом наркотиков: под руководством особиста рыжий матрос, скончавшийся от передозировки, закладывал героин в торпеду. Из-за координат квадрата, в который отправлялась героиновая торпеда, погиб и штурман Миша. Командир ПЛ К-130 убрал его после того, как штурман стал много говорить о районе активного промысла. Осужденный на солидный срок, Бибигон каменной рукой командора еще раз попытался дотянуться до генерала. Возможно, и сделал бы из Тимофея Георгиевича труп, хотя бы политический, если б не Муза Пегасовна. Ввергнутый в круговорот всех этих следствий, очных ставок и показаний свидетелей, генерал отошел от предвыборной борьбы за губернаторское кресло. Казалось, окончательно. В один из последних дней предвыборной кампании "Пионер столицы" напечатал статью журналиста Виталия Бонивура "Генерал в дамках". Обвинительный лейтмотив звучал довольно-таки примитивно: генерал-де человек плохо образованный, обучен только одному языку - как он будет искать инвесторов для нищей области? Чтобы доводы выглядели еще убедительнее, к статье был приложен ат