и. И я обожгу его. Поздним днем, незаметно переходящим в ранний вечер, в приподнятом настроении я шла по городу. Умиротворение легло на мою душу, было просто хорошо. И эти узкие, петляющие улочки, и широкий проспект, где, наслаждаясь днями из ушедшего лета, бродит народ. И листья шуршат под ногами. Я иду в плаще нараспашку, и сумочка легко болтается в моей руке. Оказывается, возвышенная душа способна облегчить даже непомерный груз. - Девушка. Из толпы вынырнул молодой парень и взял меня за локоть. Симпатичный, улыбается. Я приготовилась к самым занятным предложениям, мысленно обвела себя взглядом: прикид подходящий, бокал мартини в ближайшем кафе под аккомпанемент комплиментов и горловой бас Армстронга гармонично впишутся в мой мажорный настрой. Жаль, Лелик не видит, как я востребована подрастающим поколением. Что ни говори, женщина прощает ревность, но никогда - ее отсутствие. - Слушаю вас, молодой человек. - Вслед за юношей я послушно стала пробираться в глубину площади. Внезапно он остановился и извлек из кармана куртки яркий билет. - Девушка, поздравляем вас, вы выиграли самый дорогой приз нашей лотереи: музыкальный центр. Я оглянулась: по обе стороны и за спиной - оцепление нехилой братвы. Только тут до меня дошло: приняла лохотронщика за кавалера. Грежу наяву, совсем потеряла боевую окраску. Хорошо, Лелик не видит, КАК я востребована подрастающим поколением. Я рассмеялась на всю округу. Душившие меня приступы смеха привели в недоумение ловцов лохов; загибаясь от хохота, шагаю в образовавшуюся брешь в их рядах. Уже на свободе, вне зоны досягаемости, оборачиваюсь к предмету своих заблуждений: - Дружок, я кажусь тебе дурой? По выражению его лица было ясно: однозначно, без вариантов - кажусь. Несмотря на нелестную оценку, довольна собой чрезвычайно. Дело в том, что природа моя труслива, я боюсь многого: высоты, глубины, темных улиц, начальства. Весь перечень огласить невозможно. Конечно, оправдываю хилость своего характера. И не чем иным, как воображением, свойственным нам - творческим натурам. Дескать, заранее, в красках представляю последствия своих поступков, что будет, когда я прыгну, заплыву, высунусь. А так как еще с детского сада помню, что бояться - стыдно, то всячески побуждаю себя на отважные поступки, когда все поджилки трясутся от ужаса. Особенно мне это удается в миру, при скоплении народа. Редкий наблюдатель может усомниться в естественности моей отваги, многие склонны верить. Более того, когда я скулю о присущем мне изъяне - верить отказываются. Права Муза Пегасовна: "Хочешь соврать - скажи правду". Мысли и шествие по площади прервал знакомый окрик: - Девушка, можно вас. Мой несостоявшийся кавалер тянул за рукав молодую женщину, державшую за руку малышку в шапочке с миккимаусовскими ушами. То ли молодая мать засиделась дома и жаждала приключений, то ли была раззявой по натуре, но проявила неосмотрительность - без тени сомнений, с пылкой готовностью последовала за этим шарлатаном. По причине ли известного недостатка своей натуры, или из ревности, что не только меня выхватывают молоденькие мальчики из толпы, я прервала их ход. - Девушка, да вы посмотрите на него, это же лохотронщик. Мамаша уставилась на меня круглыми от недоверия глазами. Наверное, так смотрел Станиславский и приговаривал: "Не верю, не верю". По-моему, я наступила на горло ее фантазиям в самом интересном месте. - Идите, идите, - сказала я, - там их целое кодло, обдерут вас как липку. - Я наклонилась к малышке. - А у тебя, девочка, уши оторвут. Первой мои слова услышала дочка: уцепившись руками за уши, она отозвалась басом заматеревшей тетки. Подхватив в охапку свое громогласное создание, мамаша рванула прочь. Потом я пожалела, что не составила им компанию, а сейчас моя компания - лохотронщик. Чтобы отправить меня в нокдаун, хватило бы и его злобного взгляда, но этот бандит решил истребить меня, как вредителя лохотронного бизнеса, всерьез и надолго. Его грозящий кулак замелькал перед моим лицом. - Щас как врежу. - А я закричу. Из глубины нокдауна я услышала писк. Господи, неужели это я пищу? Даже двухлетний ребенок орал зычнее, мой голос не повиновался мне. Крепкие ребята окружили нас. Они жаждали развлечения, они смыкали круг. Здоровый дуболом как бы сочувственно подтянул меня за плащ к своему уху, и мои ноги потеряли точку опоры. - Что ты бормочешь, детка? - Закричу, - словно ватная кукла, пищала я. - Кричать будет, - продублировал дуболом. Лохотронщики попадали от хохота, надрывая животы, они тыкали в меня пальцами и повторяли как сумасшедшие: - Кричать будет! Кричать будет! На редкость благодарная публика, не будь я предметом истязаний. Не знаю, кем в прежней жизни был дуболом, но режиссировать желал. Пройдясь всей пятерней по моей голове, он с леденящей нежностью проворковал: - Кричи, детка, кричи. Моих мальчиков это возбуждает. И пребольно, до хруста в шее, сжал мои волосы. Идиот, не читал Павлова, одним грубым жестом разбудил в моем парализованном теле условные и безусловные рефлексы. От болевого шока рука, прежде изменившая мне, впрочем, как и другие конечности, дернулась и с силой опустила сумочку на его бритую макушку. Шум и ярость! Ария бизонов на два голоса! Утробный вой ушибленного дуболома - достойный дуэт для моей сумочки. Спасаюсь бегством. Не снижая скорости, преследуемая топотом, на больших оборотах я залетела в подъезд. На втором пролете догнала мужчину, дернулась, чтобы обойти его, и поняла - этот вид со спины мне знаком. Да, да, именно он, этот мужик средних лет, с плешью на затылке, в коричневой куртке и серых брюках, прошел тем утром через двор и укатил в вишневой "девятке". Я еще едва успела отпрыгнуть на верхний этаж, потом смотрю - он через двор, в машину и был таков. Ничего себе смена декораций! Зачем он вернулся? За рублем, как его... Константина? Некуда бежать: за дверью и на лестнице сплошные опасности. Единственная уловка - мобильник, я выхватила его из сумки. Звонить! Звонить! Лелику, Роману, Музе Пегасовне? Всем - SOS! Пальцы уже нажимали кнопки. Вполоборота, с верхней ступеньки, мужчина оглянулся на меня. Едва успев спрятать лицо и мобильник, я склонилась к туфле. Ноги в пыльных ботинках после мгновенного замедления поднялись к двери, скрежет отворяемого замка, выскочившая на порог собака, потявкивая от восторга, облизала мужчине лицо. Дверь за ним захлопнулась. Так и не разогнувшись, в позе "бегун на старте", я вся обратилась в слух. Тихо, очень тихо. Ни топота, ни дыхания. Мгновенно выдохшись, я сползла по стене на ступеньку. Черт бы побрал мои фантазии, неужели набег на мою квартиру - только плод воображения? Тогда как объяснить монету? Лечиться, матушка, только лечиться. Резко обессилев, я поплелась на свой этаж. Достав из сумочки ключ, повернула его в замке. Я с трудом подняла голову. Прежде единое целое, теперь голова страшно гудит и раскалывается. Что-то произошло. И это "что-то" очень страшное. Это произошло, когда я открывала дверь. Кто-то сзади, со спины, зажал мне огромной ладонью рот, чтобы я не могла пикнуть, и грубо втолкнул в квартиру. От ужаса и невозможности дышать я впилась зубами в мясистую ладонь, и тут же - удар сверху, по голове, искры из глаз. Остальное - за кадром. Оказывается, я распласталась на полу кухни в опасной близости от перевернутого табурета. Прислушиваюсь к себе: болит где-то в области брови, пытаюсь дотронуться рукой и не чувствую своего лба, ладонь будто каменная. Обнаруживаю зажатый в руке мобильник. Судорожно роюсь в развалах памяти. Повезло, но отчасти: номер Лелика сгинул под обломками, а вот менее ценный номер оперативного дежурного - невредим. - Алле, - кричу я в микрофон, - соедините меня с полковником Власовым. Линия страшно гудит, и я с трудом разбираю: - Власов на полетах, в воздухе. - Передайте, звонила Варя, меня убивают, - говорю я и проникаюсь пиететом к себе. Как глубоко все-таки в нашем сознании уважение к покойнику, пусть даже потенциальному. В подтверждение того, что реально существую, трогаю голову, прикасаюсь к брови и вздрагиваю от прикосновения - кровь на пальцах. Судя по лежачему положению табурета, мы с ним встречались. На четвереньках ползу в коридор, к зеркалу. Видок еще тот, врагу не пожелаешь: разбитая бровь кровоточит и пухнет на глазах. А если учесть, что и в глазах двоится... Остальное вроде бы на месте и без акцентирующих данное происшествие синяков. Ничего себе на месте! Я вскрикиваю и забываю обо всех болячках: нет сумочки! А была ли сумочка?! Была - не была? Я начинаю сомневаться в ее наличии, многого из того, что было сегодня, в действительности не было. Если учесть, что она ревела как бизон, хранила ключи и провоцировала своей тяжестью сколиоз моего позвоночника, то сумочка - была. А теперь - нет. Я обшарила все закутки: под столами, под кроватью, в ванной. Я даже залезла на шкаф - пустой номер. Сумки нет. Угнали вместе с противоугонным устройством. Да, такую ситуацию Кулибин не закладывал в свое изобретение. В комнату врывается гул сирены, я подскакиваю к окну. По проспекту наперекор светофорам и всем правилам дорожного движения мчится "уазик", следом за "уазиком" как на привязи несется кавалькада из милицейских машин. Гудящие сирены оглашают всю округу. - Водитель 2144, остановитесь! Наперерез, по тротуару, через двор, бороздя колесами рыхлую насыпь, на детскую площадку врывается "уазик". На ходу из машины выскакивает Лелик, я шарахаюсь от подоконника и с разбега укладываюсь на пол. Сердце бьется как бешеное. С одной стороны - Лелик бросил самолет. Это серьезно. Ведь я отчетливо понимаю, что у меня одна конкурентка - авиация и ради меня он пренебрег ею. С другой - для его десантирования нужны веские причины, царапина над бровью не из их числа. Найди Лелик меня недостаточно мертвой, он доведет меня до могилы собственными руками. С той стороны лестничной площадки раздался страшный грохот, дрогнула под ударом дверь и, сорвавшись с петель, вместе с Леликом ввалилась в коридор. Прямо в одежде я лежу на кровати поверх покрывала. Лелик обрабатывает мою растерзанную бровь зеленкой. Судя по его измазанным рукам, не только бровь, но и все мое лицо приобрело изумрудный цвет. Не столько от боли, сколько из желания положить конец санитарной вакханалии, я пищу с каждым его прикосновением - но разве у него вырвешься? Больше пугает не рана, а последствия врачевания. Утром встреча с генералом - и как я ему зеленая? Наконец, отступив на шаг и удовлетворившись результатом обработки, Лелик говорит: - Ну что, Вака, будешь жить. Я сползаю с кровати и ковыляю к зеркалу. Не будь потрясений минувшего дня, дрожать бы мне от ужаса: из зеркала таращится архизеленое изображение. В одном Лелик не обманул - такими незрелыми не умирают. Большая удача сирых и убогих, что Власов пошел в авиацию, а не в медицину. - Спасибо, Лелик, спас. - Я возвращаюсь в постель, больные должны лежать, особенно когда есть кому ухаживать. - Лелик, ты будешь мне родной матерью? - слабым голосом, в надежде на кофе и сигарету в постель, вопрошаю я. - Лучше отцом, - говорит он и заваливается рядом. Ничего себе родитель! Не спросясь, он укладывает мою голову себе на плечо. - Вака, надо вызвать милицию. - И что я скажу милиции? Квартира не моя, Костомаров узнает о нехорошей квартирке и попрет меня с жилплощади. Лелик, ты когда-нибудь жил без крыши над головой? - Нет. - Тогда молчи. Принеси-ка сигареты, в столе на кухне... и зажигалка там. Вроде бы мелочь, пустяк, но по безропотной готовности исполнить мое желание, по тому, что обычно морщащийся от сигаретного дыма Лелик не подвергает критике мой грех, а, напротив, садится на край кровати, выбивает сигарету из пачки и, сделав глубокую затяжку, передает мне, понимаю, что он - не посторонний. Что все, произошедшее со мной, произошло и с ним. Я беру его ладонь, подношу к своим губам. Впервые в жизни я целую мужчине руку. - Поживи у меня, Вака, - говорит Лелик. - А дальше, когда поживу, что делать со мной будешь? - спрашиваю я. - Не знаю. - Узнаешь - позовешь. Иди ко мне. - Я пододвигаюсь, Лелик кладет голову мне на живот, я перебираю его волосы. - Расскажи мне, каким ты был маленьким. - Я жил с мамой и бабушкой в коммуналке, одна большая комната... укладывали меня спать, к маме приходили подруги, разговаривали. Лежу и слушаю. Я тогда очень хорошо разбирался в женщинах. - Поэтому до сих пор не женился? Снизу, задрав подбородок, Лелик смотрит на меня. - Вака, у меня времени на тебя не хватает, а ты хочешь, чтобы я женился. Вот это откровение! Ромка не одинок: интимофобия переступила эпидемический барьер, интимофобы пошли косяками, один больной - рядом. Ну ничего, и тебя, дружок, вылечим. - Лелик, ты любишь пирожные? - тоном сестры милосердия спрашиваю я. - Хочешь, я тебе их испеку? - Вспомнив о своих кулинарных разочарованиях, корректирую: - Нет, куплю. Огромный торт, с кремом! А, Лелик! Что-то настораживает его в моем заманчивом предложении. Не найдя ничего лучшего, он бросает в меня подушку. - Хитра, Вака, хитра. Колись, отравить меня задумала? Я брыкаюсь руками и ногами, смех эффективнее подушки душит меня. Я откидываю подушку с лица и встречаюсь с его глазами, и забываю, что только что было смешно до колик. Мы молчим, ни слова - но каков диалог! Его долгий взгляд, и это как дверь: всегда закрытая, она вдруг без малейшего усилия и повода - отворилась. - Вака, подарки у нас буду делать я. Кстати, где у тебя кассета? - Ничего себе "кстати"! Давай лучше о подарках, хочу вульгарный перстень, как у Пушкина. - Обойдешься без перстня, кассета где? - Лелик, ее угнали вместе с сумочкой, - лопочу я. Он берет меня за плечи. - Вака, ты не такая дура... - А какая я дура? - Не знаю, отчего мне приспичило ломать ваньку. Конечно, я достану кассету и включу, но не сейчас, мне хочется оттянуть миг, когда Лелик поймет, что среди нас не только он - профессионал и на работе я не крестиком вышиваю, сообразит, в какие серьезные криминальные игры я играю. Может быть, за мою голову дают кучу баксов. Я дотрагиваюсь до ноющего лба: интересно, в связи с травмой ставки не упали? Нет, все-таки Лелик - солдафон, не то что слов любви, но и того, что предупреждать надо, - не знает. Взял и вытащил из-за пазухи пистолет, сжимает его в руке - огромный, черный, дулом прямо мне в сердце. Не знаю, на каком этапе произошла радикальная потеря памяти: когда меня треснули кулаком по голове или сейчас, под воздействием визуального ряда, но из головы вылетело, что бояться - стыдно. Дрожа как осиновый лист, я соскочила с постельки и словно крот зашуршала паркетом. Своими руками в считанные секунды сдала тайник и чуть ли не в зубах притащила кассету вооруженному Лелику. Все время пока Лелик прослушивал разговор за унитазами, я давилась сигаретой за сигаретой, чтобы не разрыдаться. Вместо того чтобы утешать меня, Лелик погрузился в тайны генеральского двора: какие проценты накрутили наши герои на задержке выплаты личному составу дивизии денежного содержания, куда девалась списанная техника и другие детективные подробности, которые мне уже обрыдли. Проклятый пистолет, выбивший меня из колеи привычного поведения, - как водораздел между мною и Леликом. Ежась под дулом, я никак не возьму в толк: зачем Власовпритащил оружие, или мы дошли до такой доверительной точки отношений, когда не до сантиментов, когда все средства хороши? - Вака, тебе плохо? От его участливого голоса мне действительно плохо. Боже, на глазах у Лелика, покинув образ героини-подпольщицы, предельно органично вошла в образ трусливой моли. Презираю себя! - Да, мне плохо! Мне очень плохо! - В момент, совершенно неоправданный с точки зрения драматургии, я выхожу из себя. - И вообще, Лелик... шел бы ты домой... Где логика, где разум? Смотрит на меня, как на недоумка (или недоумку?) и тут же вкладывает в мои шальные ручки пистолет. - Вака, это тебе. Я же не могу привязать тебя к себе. Смотри внимательно: патроны вставляются в магазин... На физическом уровне ощущаю грозную мощь пистолета, и он в моей власти. Обретаю уверенность. - Кого ты, Лелик, учишь? Прапорщика запаса? Десять лет в строю. ПМК. Патроны девятого калибра принес? Лелик извлекает из кармана коробочку с патронами. - Вака, я от тебя шалею. У твоего маятника амплитуда зашкаливает. То ты от одного лишь вида пистолета готова впасть в кому, сидишь и хлюпаешь носом, и тут же выясняется, что Вака - меткий стрелок. Вака, ты хоть сама себя понимаешь? Не верю своим ушам: Лелик считает меня загадкой, неопознанным объектом, восьмым чудом света - круто! Изящно изогнув спинку, закинув ногу на ногу, тонкой ручкой я поигрываю грозным оружием, по-моему, жест этот заимствован у Никиты. - Лелик, а ты, видимо, любитель девушек, у которых маятник не отклоняется с нулевой отметки ни при каких погодных условиях? Любишь таких чудесных девушек, которые есть, а на самом деле их нет, они - ноль. Какая интересная дискуссия разгорелась! Увы, погасла: вместо того чтобы парировать мои слова, Лелик протягивает деньги. - Снимешь квартиру, здесь тебе нельзя оставаться. О, я в восторге. - Ты понял, Лелик, какой опасности подвержена моя жизнь? - Вполне, - говорит он и совершает немыслимое: достав кассету из диктофона, комкая и ломая, вытягивает магнитную ленту. Сублимируясь в блестящий путаный шар, вещдок прощально шуршит. Моей зажигалкой, в моей же пепельнице, у меня на глазах Лелик устраивает костер из шикарного информационного повода. Теперь я понимаю, почему Власов - ас летного дела: в силу ответственного отношения к порученному. Каким бы ни было это дело, он выполнит его по максимуму. Пример тому - мой лоб, отмыть невозможно. Еду к генералу зеленая. Отступив от зеркала, критически оглядываю себя: одета как шлюха - юбка под самое никуда, гиперсексуальное декольте и умопомрачительные каблуки создают иллюзию, что природа в моем случае ограничилась ногами и грудью. Как писал старина Шопенгауэр: "Красота - открытое рекомендательное письмо". Не слишком ли буквально в части открытости я толкую Шопенгауэра? Весь этот маскарад исключительно ради желания понравиться генералу. После удара по голове до меня дошло: противостоять генералу - больно. Следовательно, чтобы не было мучительно больно, нужна анестезия, основной компонент которой - высокое покровительство. Первая заповедь журналиста: подготовь почву для доверительных отношений. В краткий час интервью респондент должен испытать непреодолимое желание выговориться, излить на корреспондента душу, иногда - с помоями. Женское обаяние плюс сексапильность наиболее органично провоцируют взрыв откровенности. Хорошо нам - принцессам крови! Как только умудряются выкручивать наизнанку интервьюеров мои коллеги-мужчины? Мир скроен на мужской фасон, респонденты, то есть люди, которым дали слово, в подавляющем большинстве - мужики, в среде себе подобных они безмолвствуют. Поют, воют, ревут только в период гона, при непосредственной близости самки. Интересно, на какой минуте завоет комдив? Конечно, Сенькина не давала блестящих рекомендаций генералу. Но у меня свое толкование: неужели мужик, ворующий по-крупному, может не интересоваться женщинами? Какой смысл тогда так рисковать? Никогда не поверю, что перманентно одинокий мужчина разборчиво назовет десять пунктов вложения капитала. Ну, пива напьется, ну раз десять на футбол смотается. На своем личном самолете. И все. Масштаба-то нет. Золото, бриллианты, меха и туалеты во все времена - это область женских интересов. На одних колготках разориться можно. У наших же половых антиподов даже крой галстука - вековая константа. Вывод: наличные мужчине без наличия женщины - что корове седло. Если, конечно, он не псих и не использует купюры как бумажку по прямому назначению. Для тех, кто не понял. Данное устройство мира на мужской манер нахожу чрезвычайно полезным и выгодным для женщин. Голова кружится до дурноты от функций, традиционно возлагаемых на мужчину: надо быть умным, хладнокровным, решительным, уметь забивать гвозди и таскать тяжести, читать электрические схемы и совершать подвиги, состояться в профессии и сделать карьеру, кормить булками с маслом жену и детей. Делание последних тоже на его совести, как и жена, карт-бланш которой на капризы и токсикоз редко ограничивается беременностью. Теперь о том, зачем мужчины женятся. Не знаю. Думаю, они тоже. Как говорил мой бывший босс: "Если б вы не были женщиной, я бы с вами даже не разговаривал". Оригинал звучит вульгарно, пришлось купировать. Но суть неизменна с сотворения мира: не будь у мужчин желания, столь сильно ориентированного на женщин, ходить нам сирыми и убогими и добывать хлеб свой насущный тяжким трудом. В общем, незначительная подробность, а какая лафа всем бабам мира! Чуток красоты, немного мозгов, завалилась за мужа - и жизнь удалась! Вприпрыжку, приободренная собственными мыслями, я спускалась с этажа на этаж. Зеленый пятак на лбу закрывала по причине отсутствия других головных уборов натянутая на самые глаза бейсболка Василия. До встречи с генералом осталось два часа, за это время надо успеть скрыть следы побоев. Думаю, Музе Пегасовне под силу подстричь меня. Я выскочила из подъезда, распахнула дверь и сначала не въехала: широкий козырек бейсболки сужал поле зрения до размеров полянки, и там появились ноги в найковских кроссовках. Где я их видела? Как в замедленном кино, я задрала голову. На той стороне крыльца стоит мой вчерашний лжекавалер, и на шее у него болтается поддерживаемая свеженьким бинтом его же забинтованная рука. И мы стоим и пялимся друг на друга, глаза у него злые-злые. А потом его рука, не та, что забинтована, пускается вплавь и тянется к двери. Я смотрю как завороженная на его руку, на последней секунде во мне что-то щелкает и бьет адреналином в виски. Я едва успеваю захлопнуть дверь, вцепляюсь в нее двумя руками, тяну на себя. Однорукий гад определенно сильнее . - Пусти, - требует он, - тебя ищет... Нашел ниф-нифа! Знаю я этих ищеек! Я вкладываю все свои девичьи силы в последний рывок, я вгрызаюсь в дверь... и отпускаю... легко... очень легко. От этой легкости и лохотронщик, и дверь с грохотом отлетают в неведомые мне дали, поскольку я на цыпочках отступаю в темный угол подъезда и затаив дыхание слушаю о себе такое! С душераздирающими стонами знаток ненормативного языка ковыляет мимо меня в подъезд. Даже из моего угла видно, что он еле тащит свою поврежденную конечность. Пока он медленно взбирается по лестнице, я связываю вчерашний грабеж с его рукой и моими зубами: "Я так кусаюсь?" С высоты третьего этажа узнаю о себе еще одну правду, очень нелестную и потому непечатную, и нащупываю в пакете пистолет. Пристрелить? Чтобы не выражался в муках. И не мучился в выражениях. Тихо выхожу из подъезда и тенью исчезаю за углом. Вот такая погоня. Ошеломленная неожиданной встречей, придавшей мне ускорение, я аки спринтер добираюсь до дома Музы Пегасовны. В темноте парадной, когда я только вхожу в подъезд, кто-то хватает меня за плечо и тут же затыкает рот пятерней. В свете последних событий такую методу обращения я нахожу банальной, не вызывающей бурной реакции. Вот если бы кто-то взял меня нежно за руку и позвал за собой ласковым голосом! Тогда бы я вздрогнула. А так - не просите, кричать не буду. Потом, когда глаза привыкают к темноте, я различаю Романа. Вяло пялюсь на него, он принимает мою лень за шок и крайне эмоционально, сотрясая мои плечи, начинает объяснять, что он, дескать, не может выловить меня второй день. Способ моей ловли Роман избрал самый что ни на есть простецкий - подсылал ко мне своих боксеров, подрабатывающих в свободное от ударов гонга время на лохотронной ниве. Тихо и ненавязчиво они должны были привести меня к Роману. О том, что мое тщедушное тело способно сопротивляться с таким размахом, Роман и не предполагал. - Тебе бы вышибалой работать, - говорит он, - с пацанами ты лихо разделалась. Мне лестно это слышать, тем более от профессионала. Как здесь не вспомнить вершину самообороны - перевязанную руку лжекавалера. - Это тоже на моей совести? - уточняю я. - Чего захотела! - насмешничает Роман. - К руке ты не имеешь никакого отношения, он просто неудачно упал. - А сумку-то зачем сперли? - вопрошаю я. Роман божится, что к сумке его ребята не имеют никакого отношения, как, впрочем, и к ссадине на лбу. Мальчики потеряли меня еще на площади. Ну хоть ему я могу верить? На вопрос, почему нельзя было просто, по-человечески, без всяких выкрутасов и шпионских страстей прийти ко мне домой или позвонить по телефону, Роман говорит: - Если в твоем доме всплыла эта монета, значит, где-то рядом бродит Бибигон, а он не должен видеть нас вместе. Если Бибигон узнает, что мы связаны, мы никогда не найдем ни талер, ни рубль. От обилия информации и непонятных слов у меня начинает стучать в висках. Мысленно считаю до трех, уговаривая себя успокоиться и систематизировать услышанный каламбур. - Рома, давай все по порядку, с расстановкой. Начнем с Бибигона, при чем здесь он? - Если по порядку, тогда едем к нам. - Озираясь, Ромка приоткрывает дверь подъезда. Поочередно, с разницей в минуту, сначала Рома, за ним - я, выходим из подъезда. За углом дома нас поджидает "Форд". Рубль Константина я получаю обратно за кухонным столом. Надежда суетится у плиты. Увлеченная пищеварительным трактом своего мужа, она даже не обращает внимания на то, что я пью кофе, не снимая бейсболку. Легким щелчком Роман посылает монету по столешнице ко мне. - Фуфел, он же фальшак, он же новодел. - Это плохо? - спрашиваю я, замороченная нумизматическим сленгом. - Куда хуже, - говорит Роман, заливая творожную запеканку вишневым вареньем. - Твой рубль - подделка. Качественная, но подделка. Это не по правилам: грабят и бьют всерьез, а в качестве вещдока всякую гадость подкидывают. Совершенно неравноценный обмен. Подперев голову руками, Надька с таким обожанием лицезрит Ромку, словно он не детское питание по тарелке гоняет, а атомный реактор разбирает по винтикам. Ох, неспроста. Чует мое сердце, что заговоренные мною пирожные Ромка наверняка не один трескал. Надежде половину скормил. Ну не может женщина нормальная быть такой влюбленной, тем более в собственного мужа! - Ладно, про фуфел проехали, - строго говорю я, мне рассусоливать некогда, впереди еще встреча с генералом. - Какое отношение имеет ко мне Бибигон? - Любой коллекционер нашего города, да и не только нашего, скажет, что рубль Константина - визитная карточка Чуранова, - говорит Роман, чем окончательно запутывает меня. Час от часу не легче! Хотя кандидатура генерала кажется более убедительной - уж ему-то есть смысл рыться в моем столе. Неужели, совершая переворот на моей территории, он взял в подельники адмирала? Оказывается, генерал и адмирал дружили, дружили давно, с тех пор как один из них не был еще генералом, а другой - адмиралом. Откуда это знает Роман? Вместе с ними он был членом областного клуба нумизматов. Роман тогда после окончания института военных физкультурников только пришел служить на Северный флот. После смерти отца, искусствоведа Екатерининского дворца, ему досталась неплохая коллекция монет, и особую гордость составлял талер с Палладой 1623 года. Бибигон благоволил молодому лейтенанту, после нескольких встреч в клубе не только перевел служить в свою часть, но и определил на постой у себя; Бибигонша привечала Романа котлетами. Дня через четыре, когда освободилось место в офицерском общежитии, Роман съехал, а еще через месяц, когда повез коллекцию на выставку в Питер, эксперты нашли его талер поддельным. Из Питера Роман вернулся на взводе и сразу рванул в кабинет к Бибигону. - Немного придушил Бибигона, - скромно уточнил Роман. Придушенный Бибигон уволил Романа из рядов вооруженных сил по служебному несоответствию. - Почему ты решил, что Бибигон смастерил фальшак? Ты жил в общаге, ты снимал квартиру в городе... ты же не в сейфе держал свои монеты... Бибигон не единственный подозреваемый, - говорю я. - Не единственный, - согласился он, - но ты знаешь, у меня нюх. Я чувствую. Как-то резко он меня тогда полюбил, сразу, как талер увидел. И еще, нигде я не спал так сладко, так хорошо, как у Бибигона. - Бибигонша, наверное, котлеты снотворным начиняла? - засмеялась я. - Может, и так. Но спал как проваливался. Потом, где-то через год после того как меня вытурили из армии, я уже боксировал, в пивнушке встретил Тимофея Георгиевича, пьяного вдрызг, - продолжал Роман. - У генерала случилась нехорошая история с рублем Константина, похожая на мою, как фуфел на оригинал. Он точно так же привез коллекцию на выставку, и так же эксперты определили, что рубль Константина - новодел. - На все божий промысел, Ромочка, - встревает в разговор Надежда. - Женился бы на мне пять лет назад, не мыкался бы по чужим квартирам, глядишь, и талер бы не упустил. Как два изверга, мы с Надькой дружно закивали: пусть знает - провидение на нашей стороне, будет знать, как не жениться! На ринге при подобных обстоятельствах противнику можно дать в глаз, что значительно облегчает разрешение конфликтной ситуации. В компании же двух слабых, беззащитных особ мастер спорта по боксу от невозможности развернуться свирепеет. - Гони рубль Константина! - кричит он мне в лицо. - Хам, - констатирую я. От такого обращения Роман чуть не падает со стула, потом долго смотрит на меня, наверное, не может решить, что делают в таких случаях с женщинами. - Да что ты сразу обзываешься, - примирительно говорит он. - Дай денежку, я тебе фокус покажу. Трогательно до слез. Отдаю. Виной тому - неоправданная чувствительность натуры. В ответ Роман вынимает из внутреннего кармана куртки еще две монеты, присовокупляет к моей. В числе новеньких - рубль Константина, близнец моего рубля. На второй монете красуется какая-то греческая воительница с копьем и щитом. Мы с Надеждой пялимся на них, что есть мочи силясь понять: что бы это значило. Насладившись нашим мыслительным фиаско, Роман указывает на монету с гречанкой, экипированной для войны. - Талер с Палладой. Остальные вы знаете: рубли Константина. Все три - новоделы. А теперь, Варвара, не хлопай ушами: по заключению экспертов, химический состав всех трех монет абсолютно идентичен. - Что это значит? - спрашиваю я и чувствую, как во мне тетивой на луке звенит и ноет жажда погони, преследования. Когда я совсем немного - человек, а больше - собака, лиса, волчица, когда мой нос опускается к самой земле, когда я вдыхаю ветер и мое нетерпение пьет запах добычи. - Все три монеты были изготовлены одновременно в одном и том же месте. Сказать, в каком? - смотрит на меня Роман. - Ближе к телу, - сквозь зубы цежу я. - Их изготовил Кулибин. Заказчик - Бибигон, - говорит Роман. - Кто тебе это сказал? - спрашиваю я. - Кулибин и сказал. - Так твои пацаны его, видать, придушили, вот у тебя глухонемой и заговорил, - с сомнением выдавливаю я из себя. - За кого ты меня принимаешь? - сердится Роман. - Я честный бандит, не отморозок. Детей, женщин и инвалидов не трогаю. Отвалил Кулибину кусок, он и кивнул на Бибигона. Юродствуя, я возвожу руки к потолку. - Спасибо, боже, что мама родила меня девочкой! - Не радуйся, - рычит Роман. - Ты идешь в номинации "журналист", а их мы отстреливаем. Потом он берет в руки один из рублей Константина. - Этот фуфел был подложен генералу взамен настоящего. Тогда в кафе он просто выкинул его... а я - подобрал. Как знал, что пригодится. В моей руке - второй Константин. - И много человек знали о пропаже из генеральской коллекции? - Трое. Я, эксперт, ну, он в Питере, и еще тот, кто совершил подлог. Если ты успела понять, Чуранов не из болтливых. Он не стал ничего выяснять, доказывать, просто закрыл для себя нумизматику. И Бибигона. Его мы и будем колоть на предмет украденного. - А мне это зачем надо? Чтобы вернуть генералу его рубль? - У меня совершенно нет желания заниматься благотворительностью в пользу генерала. Роман берет рубли, с двух рук демонстрирует их. - Обрати внимание на неровность гурта. Только тут, справа от профиля, прямо под бородой Константина, я замечаю, что край монет как срезан, не дотягивает до идеального круга. Сложенные одна на другую, монеты идеально повторяют друг друга. - Когда у нас будет оригинал, сразу станет ясно, с него ли Кулибин отлил штемпель для чеканки. А тебе, Варвара, станет ясно, кто навещал тебя в твое отсутствие. - Интересно, каким образом ты собираешься колоть Бибигона? Раскаленный утюг на живот адмирала? - интересуюсь я. - Если бы так легко можно было расколоть высший офицерский чин, давно бы включил утюг. А как можно, это тебе, Варвара, решать, - говорит Роман, - ты у нас титан мысли. - А Ромочка у нас просто титан, - говорит Надежда, ласково гладя его бицепсы. - Могу только подсказать: через час Бибигон приедет в штаб флота на Военный Совет, - говорит Роман. - И учти, за Бибигоном - армия, колоть надо аккуратно, незаметно для постороннего глаза. Что интересно, независимо от меня в моей голове тут же, прямо на глазах, будто опара от свежих дрожжей, зреет план. Как, оказывается, полезно в детстве читать Конан Дойла. План, как все гениальное, прост на словах и сложен в исполнении: Роману надо успеть заблокировать лифт в штабе флота и кинуть дымовую шашку в квартиру Бибигона. И если первый объект, штаб флота, в двух кварталах от нас, то дом Бибигона - на расстоянии тридцати километров, в гарнизоне подводников. Последнее значительно усложняет задачу, в гарнизон без пропуска и прописки не проехать. - Делов-то! Роман тут же посредством мобильной связи ставит на уши своих пацанов, один из них живет в гарнизоне. Длинная рука мафии дотянулась и до гарнизона - оазиса мира и порядка. Тема для моей следующей статьи. Из "Форда", затормозившего на спуске с сопки, мы наблюдаем за расположенной чуть ниже высоткой штаба флота. Там уже полно машин, военных чинов в черных кителях. Отражаясь на золоте погон, слепит солнце, так бьет в глаза, что я щурюсь. В зоне видимости на противоположной стороне дороги появляется черная "Волга". - Пора. - Дотянувшись через меня рукой, Роман распахивает дверь. Я выскакиваю из машины, бросаю через плечо: - К черту. Прямо по курсу - значительный, как корабль на гребне волны, штаб флота. На высоких каблуках не очень-то удобно бежать, но я бегу. Бибигон черным колобом выкатывается из черной "Волги" и двигается к широкой парадной лестнице. Стараясь не афишировать свое появление, я лавирую за спинами. Мои каблуки уравновешены адмиральским весом, поэтому к огромной дубовой двери, в проеме которой - дежурный по штабу, мы с Бибигоном подходим одновременно. На этом идентичность наших восхождений заканчивается. Капитан, экипированный блямбой дежурного, козыряет Бибигону, мне же преграждает путь. - Ваши документы. Удостоверение давно у меня в руке, но как назло капитан долго и недоверчиво изучает его от корки до корки. Я нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу. Бибигон уже у лифта, вот-вот распахнется дверь. Я вижу его широкую фигуру из-за спин офицеров, ожидающих лифт. - Головной убор снимите, - требует капитан, пытаясь рассмотреть мое лицо. Двери лифта распахиваются, Бибигон, а за ним и все остальные, заполняют кабину. - Товарищ Би... товарищ адмирал! - нарушая все конспиративные законы, кричу я. И даже машу рукой. А что еще прикажете делать, когда чья-то меткая рука уже нацелилась дымовой шашкой на Бибигоново окно? Все из лифта оборачиваются в мою сторону, Бибигон узнает меня, кивает. - Пропустите. Схватив удостоверение, бегу в лифт. В прятки уже не играем, расступившись, военный люд дисциплинированно освобождает мне место возле адмирала. - Спасибо, - говорю я. Но Бибигону плевать на мою благодарность, его волнует причина моего появления. Меня же волнует, когда заглохнет лифт; если верить толчкам, второй этаж мы уже миновали. Военный Совет, по моим сведениям, проходит на шестом этаже. - По заданию редакции, - плету я первое, что пришло на ум. - И что задали? Опять про Чуранова? - допытывается Бибигон, неудовлетворенный услышанным. Едва я успеваю открыть рот, чтобы выпалить очередную дозу фантазии, которую сегодня нельзя назвать искрометной, как лифт дергается в конвульсиях и останавливается. Майор в черном мундире одной рукой жмет на все кнопки, другой стучит в дверь, хором они орут: - Лифт застрял! Позовите лифтера! Из-за их криков, гулко разносившихся в шахте, звонок в портфеле, который Бибигон прижимает рукой к бедру, едва слышен. Его улавливаю одна я, и только потому, что хочу услышать. Увлеченный же вызволением из заточения, адмирал не реагирует на мелодичную трель. Приходится наступить ему на ногу. - Извините, - опустив голову, еле шепчу я. Переключившись на тихую волну моего голоса, Бибигон наклоняется ко мне и... наконец-то слышит то, что ему давно пора услышать. - Тихо! - орет Бибигон, прижимая трубку мобильника к уху. Не достучавшиеся до лифтера столбенеют. В предвкушении главной тайны дня я превращаюсь в одно большое ухо. Перед глазами картина: квартира в дыму, Бибигонша спасает самое ценное. После первого шока она звонит мужу. - Я не могу, застрял в лифте! - кричит Бибигон и тут же жестко и внятно приказывает: - Прекрати истерику! Развернувшись, он утыкается лицом в угол и переходит на самый низкий голосовой регистр. - В спальне, в крайнем правом углу, прямо под пальмой, поднимешь паркет, достанешь сверток. Потом вызывай пожарных. Поняла? Хотя какая в тесном лифте конспирация? Тем более главный слушатель дышит в затылок и все-все мотает на ус - и про пальму, и про паркет в крайнем правом углу. На его последних словах лифт вздрагивает и как-то неуверенно ползет вверх. Меня охватывает чувство парения, но, возможно, не поехавший лифт тому причина, а эйфория от разгадки большой Бибигоновой тайны. Пока адмирал грузно поворачивается из своего угла, я успеваю протиснуться к выходу. Матерясь, все вываливаются на площадку. - У меня пожар, - бросает на ходу Бибигон и, игнорируя лифт, вышедший из доверия, несется вниз по лестнице. Но мелодичная трель мобильника не оставляет его и здесь. - Але-е, - орет Бибигон, - уже еду! Как не надо? Что тебе показалось? - Ладно, приеду, разберусь, - намного спокойнее говорит он. Сверху, перегнувшись через перила, я вижу, как он вытирает ладонью вспотевшее лицо, как долго смотрит в окно. - Свяжись с дурой, сам дураком станешь. - Бибигон выразительно стучит кулаком по лбу, затем измотанно начинает восхождение в обратную сторону - вверх по лестнице. Избегая повторной встречи, я залетаю в лифт и, нажав кнопку первого этажа, уезжаю подальше от выпотрошенного Бибигона. Что дальше по плану? Муза Пегасовна - ей я доверю облагородить свою внешность для встречи с генералом. О Бибигоне, ворующем антиквариат и разбрасывающем его где ни попадя, я подумаю потом. Боже, как я плагиатарно мыслю! И тем не менее, зачем рубль Константина лежал под моим столом? Если для того, чтобы я думала, будто в моем доме побывал генерал, так это излишняя забота, я и без всяких наводок так думаю. Верно говорят: коготок увяз, птичке - труба. - Только ты, Варвара, сможешь без шума и пыли проникнуть к нему в дом, - говорит Роман. Ведя "Форд" по центральному проспекту, тесному от машин в этот обеденный час, он возвращает меня туда, откуда взял, - к дому Музы Пегасовны. - Тебе даже и проникать не надо, - уговаривает меня Роман, - просто придешь к Бибигонше в гости, бутылочку вместе раздавите. - А пальму двигать? Тоже не надо? - спрашиваю я. - Надо, и пальму двигать, и паркет вскрывать, - говорит он, газуя на четвертой скорости по пешеходному переходу. - А как по-другому ты узнаешь, что я ничего не придумал и твой рубль - подарок от Бибигона? Ведь я же бандит, разве мне можно верить на слово? - Спасибо, что предупредил, - говорю я, скорбно вздыхая. - С такими друзьями, как ты, еще неизвестно, останусь ли я в журналистике, а вот воровать точно научусь. Смеясь, Роман шлепает меня по плечу. - Не дрейфь, Варька, везде люди. Машина тормозит у подъезда дома моей подружки-старушки, и тут я вспоминаю: - А что значит Б.М. на рубле Константина? - Божьей милостью, - говорит Роман. - Ну, если так... Роман принимает мои слова за согласие и крепко жмет мне руку. КАРМЕН НА ПЕНСИИ Я знала, что Муза Пегасовна натура впечатлительная, но что она будет так кричать... Конечно, даме ее возраста и фактуры орать неприлично, но у Музы Пегасовны в вопросах этикета один цензор - она сама. Любопытно, что при всей эпатажности натуры окружающие находят Музу Пегасовну дамой, добровольно и безоговорочно признают ее авторитет и жизненное кредо: "Что хочу - то и могу". Что мой разбитый лоб на фоне многочисленных потрясений ее жизни! Ладно бы, как и подобает пенсионерке, тихо охала и причитала от сострадания, так нет - Муза Пегасовна изображает прямо-таки мексиканские страсти: стонет, заламывает руки и все обещает упасть в обморок. Жгучая брюнетка, своей экзальтацией и красотой испепеляющая сердца не только сверстников, Муза Пегасовна во всем оправдывает свое же определение самое себя: "Кармен на пенсии". И когда я всерьез западаю на трагический этюд о моем покалеченном лбе, ощущая нешуточную боль, то задаю риторический вопрос: - Я так плоха? Муза Пегасовна смотрит на меня с удивлением и говорит словно из другой пьесы: - Почему ты так решила? Прекрасно выглядишь, Варвара! Ей нравится моя короткая юбка, но все-таки она бы ее несколько подрезала, каблукам добавила бы не менее десяти сантиметров, ногти покрасила синим лаком, короче: оделась бы так, как в ее возрасте одеваться неприлично, а очень хочется. Вот такой радикально-сексуальный взгляд на моду и мое место в ней. Слава Богу, что у Музы Пегасовны мозги на месте, без малейшего намека на плесень, с хорошей порцией цинизма, поэтому и не молодится. Полный натурализм. В возрастной градации она застолбила за собой место старушки, единственное желание которой - чтобы Создатель усмирил ее желания, коим несть числа. Музе Пегасовне не слабо в один присест съесть целый торт, скатиться на пузе с ледяной горки, совершенно по-гусарски, под песни и пляски, в развеселой компании уговорить батарею шампанского, при этом читать Пелевина, разделять теорию пассионарности Гумилева, мечтать о том, что внук станет хакером. Из-за колоссальной начитанности влияние великих довлеет как над ее жизнью, так и над смертью. Пример вечного Агасфера - для нее плохой пример. В своем дневнике Муза Пегасовна завещает похоронить ее скромно, как Льва Толстого. Никаких помпезных памятников - могилу просто обложить дерном. Траурные марши тоже отменяются, только "Реквием" Моцарта. После смерти Муза Пегасовна обещает перевоплотиться в репейник, цепляющийся за одежды прохожих. И в качестве резюме на той же странице: "А лучше - любите меня сейчас, живой и настоящей". Мы познакомились лет пять назад, тогда она только вышла из заключения. Судя по итальянской народной мудрости: "Своруй апельсин - сядешь в тюрьму, своруй миллион - станешь министром" - она позарилась на апельсин, точнее на вазочку, которую ей, педагогу музучилища, преподнесли благодарные студенты. Органы квалифицировали вазочку взяткой и упекли мать троих несовершеннолетних детей в места лишения свободы. В последнем слове женщина просила не сдавать детей, в одночасье ставших сиротами, - бывший муж затерялся где-то на просторах жизни, - в детдом и не конфисковывать фортепиано. Неадекватность преступления и наказания была столь очевидна, даже для нашего, самого гуманного суда в мире, что просьбу учли. Не вынеся с зоны ни капли грязи, Муза Пегасовна и там сеяла разумное, доброе, вечное: руководила хором. Над своей койкой она повесила портрет Рихтера, который страшно раздражал руководство, особенно замполита, - она вспоминает его не иначе, как "два метра глупости". - Это твой любовник? - тыкал замполит грязным пальцем в портрет. - Это мой любимый человек, - не покорялась Муза Пегасовна. Как-то на концерте в честь очередной годовщины советской власти она объявила выступление своего коллектива: - Хор пьяниц, проституток и хулиганок исполнит песню "Россия - родина моя". Сидеть бы Музе Пегасовне после таких вольностей и сидеть, но случилась амнистия, а с ней и свобода. Я нашла ее руководителем хора гарнизонного Дома офицеров, который, в свою очередь, по великому блату нашла бывшая лишенка: в приличные места с такой отметкой в паспорте не брали. Раз в неделю, подвижная не по возрасту, оптимистка без всяких на то оснований, Муза Пегасовна добиралась на перекладных к нам в гарнизон, и тогда звучало хоровое пение. Я сама пела под ее дирижирование и как-то сразу поняла, что она не укладывается в обычные мерки. На ней я опробовала свое перо. В преддверии интервью я мучила Музу Пегасовну некорректным вопросом о ее имени. И если "Муза" смущала меня меньше, то "Пегасовна" не поддавалась никакой логике. - Неужели отца звали Пегас? - допытывалась я. - Ты что, не знаешь мифологию? - возмущенно противостояла Муза. - Пегас - крылатый конь вдохновения. Все мои предки обожали музыку, живопись, театр, поэтому мой дедушка так назвал своего сына, моего папу. - Лошадиным именем? - ерничала я. - Чертовски повезло, могли бы - Буцефалом! В ответ Муза рьяно продемонстрировала свой паспорт. Действительно, черным по белому: "Муза Пегасовна". Бывают же чудаки, столь влюбленные в искусство, что готовы назвать своего ребенка кличкой парнокопытного. И только через годы, когда мы выкурили не одну сигару и выпили не одну рюмку абсента, Муза призналась, что ее дедушка любил не искусство, а революцию. Поэтому, когда родился сын - Музин папа, любящий родитель напрягся, и вышло вполне в духе времени: "Пролетарское Единство - Главнейший Атрибут Счастья", сокращенно - Пегас. В свою очередь, нареченный Пегасом, когда родилась девочка, вполне логично решил, что с его именем ни одно женское имя не сочетается. Разве что Муза. Так появилась Муза Пегасовна, которую уже само имя обязывало служить искусству. В день выхода газеты, ранним утром, когда нормальные люди еще спят, меня разбудил ее звонок. Муза Пегасовна рыдала в трубку. - Как вы посмели назвать статью "Мужчины дарили ей вдохновение"? Не мужчины, а любовь, любовь к детям, к музыке дарила мне вдохновение! И почему "дарили"? Вы что, списали меня со счетов? Я оборонялась единственным аргументом: - Муза Пегасовна, успокойтесь, у вас это нервное. Скажите спасибо, что мужчины дарили вам вдохновение, многим женщинам они не дарят даже цветы. Вечером, на диво просветленная, она заявилась ко мне с бутылкой шампанского. Статья открыла шлюз любви и благодарности. Люди, доселе шарахавшиеся от Музы Пегасовны, посчитали данный материал реабилитационным и возлюбили ее как прежде. Вдохновленная, Муза Пегасовна не могла не музицировать, после первых же аккордов я получила комплимент в свой адрес: - Я презираю вас за ваш инструмент. Так, под звуки расстроенного пианино, мы настроились на дружбу. Статья стала предтечей перемен к лучшему. Муза Пегасовна теперь руководит в городе детским музыкальным театром, в прошлом году даже получила звание заслуженного работника культуры. Но награда, наконец-то нашедшая героиню, не изменила ее привычного режима: по-прежнему раз в неделю она мучает себя ухабистой дорогой, а гарнизон - спевками. Живет она одна, и этому две причины: дети выросли и уехали из нашего города, замужество в своем возрасте она считает абсурдным. - Мне нравятся мужчины с косой саженью в мозгах, - говорит Муза Пегасовна. В наших краях таких великанов отродясь не бывало. Прощай, моя шевелюра! Я распускаю собранные в хвост волосы, напускаю прядь на лицо. - Муза Пегасовна, подстригите мне челку. Старушка не ломается: стричь, так стричь. Она достает большие ножницы, усаживает меня на стул, я закрываю глаза, а когда открываю их, чуть не падаю со стула: челка, призванная скрыть рану, срезана под самый корень. - Что вы наделали! Я же урод! Что этим куцым отрезком можно закрыть? - Пялясь в зеркало, я слюнявлю пальцы, пытаюсь опустить на лоб образовавшийся ежик. - Муза Пегасовна, вы что, первый раз стрижете? - Первый. - Она поигрывает ножницами, пугая меня своей откровенностью. - Ты думаешь, если я старуха, то гожусь только на роль ткачихи или поварихи? Понятно, пошла аналогия из "Сказки о царе Салтане", где у Музы Пегасовны один достойный для подражания персонаж: "Кабы я была царица, - третья молвила сестрица, - я б для батюшки-царя родила богатыря". - И как я с этим поеду к генералу? У него будет шок от моей битой и стриженой морды. - Прекрасно! Шоковая терапия - эффективное средство: зато он ни с кем не перепутает твое лицо. Потом мне спасибо скажешь за создание индивидуального облика. Между прочим, ты значительно помолодела. Рваная челка - основная тенденция современного парикмахерского искусства. - Ну какое вы имеете отношение к парикмахерскому искусству? - вою я. Муза Пегасовна не желает знать правду о себе, она нахлобучивает на меня бейсболку и выпроваживает за дверь. - А ну катись! Духовно развивайся! Ты же молодая, а такой ортодокс в моде. Мегерой, жаждущей мщения, я скатываюсь по лестнице. Старая карга! С одобрительной улыбкой прослушав мои откровения о перипетиях последних дней, одним движением ножниц вероломно испортила мне жизнь. Вот так всегда - в вопросе взаимных обвинений Муза Пегасовна не переносит взаимности, поэтому дает слово только себе. И в этом есть сермяжная правда: мало ли что я наговорю сгоряча, а с прощением у Музы Пегасовны - туго. Ей легче самой сто раз покаяться, чем один раз простить. Кается Муза Пегасовна со всем размахом русской души: смиренно умоляет простить, называет себя дурой, задаривает подарками и покорно - хоть и с бесом в глазах - слушает критику в свой адрес. А вот ритуал прощения обставляет так, что чувствуешь себя смердящим рабом у трона царицы: молчит, вроде бы даже расположена, но взглянет - мурашки по спине и потом еще долго, по поводу и без, выпускает жало. Стоя на крыльце, я смотрю на свою полыхающую физиономию в зеркало и понимаю: спасти поруганное настроение может только вожделенная фиолетовая торба. Откровенно говоря, старая сумка мне порядком надоела, правильно ее украли. Не зря говорит Муза Пегасовна: "Женщину узнают по аксессуарам". Как всегда, верно - прежняя сумка была неказиста, хозяйку таковой обидеть может каждый. И ведь правда - обидели! С месяц назад я присмотрела в магазине замечательную стильную торбу из фиолетовой замши. Судя по количеству у. е. на ценнике, в расход пустили стадо бизонов. Ну, из чего там шьют сумки... И если до вчерашнего дня только в мечтах соединяла себя с фиолетовым счастьем, то, заполучив деньги Лелика, да еще на фоне утраты, снимающей с меня все моральные обязательства по их целевому назначению, поняла - счастье есть, пусть даже за него приходится платить собственным лбом! Потом, таскать пистолет в авоське - нонсенс, узнают, решат, что я дурочка с переулочка, а мне бы не хотелось. Что же до места моего проживания, которое Лелик рекомендовал сменить, то есть человек, которому я вру редко или стараюсь не врать, ну здесь уж как получается. Этот человек - я. И я знаю, что, предваряя момент ограбления, за мной гнались лохотронщики, которым Роман отдал команду "искать". Очевидно, потрясенные звуковыми возможностями моей сумочки, они взяли ее на вооружение. При таком раскладе переселение отменяется. Почему не сказала Лелику правду? В этом я себе еще не призналась. Глянула на часы: вечно опаздываю. Ни свет ни заря за Леликом приехала машина, можно было составить ему компанию, тем более по пути в гарнизон, но ждать респондента под дверью, даже если он генерал, не в моих правилах: снижает планку. Потом, у меня же были свои планы, требующие осуществления. Я погладила сумку, даже через замшу рука ощутила могильный холод пистолета. Фетиш, фетиш! Что ни говори, а есть вещи, при наличии которых чувствуешь себя человеком, даже если в кармане гроши, а на голове черте-те что. Обладая столь мощным подкреплением, мирюсь с челкой и ее создателем. Оказывается, как легко прощать, когда ты - сильный. Я выскочила на самую кромку тротуара, выставила на всеобщее обозрение фиолетовый бок и, балансируя на грани несущихся машин, подняла руку. Белая "шестерка", отделившись от потока, резко затормозила. Мы еще не выбрались из городской черты, а время зашкаливало. Я постучала по циферблату. - Цигель, цигель, ай-лю-лю! Водитель понял, благо воспитаны в одной культуре, и, резво перестроившись, дал по газам. - За сколько едем? - Конечно, меркантильные вопросы следует решать на переправе, но и сейчас не вечер. Он оторвал взгляд от дороги, посмотрел мне в глаза. - А вы за сколько хотите? - А ни за сколько. Судя по его смущенному взгляду, не смеющему даже скоситься на мои колени, по старомодной "шестерке", тип передо мной неизбалованный, в порочных связях не замешанный. Оторопев от моей наглости, он уставился на дорогу. Наверное, вспомнил: заговаривать с незнакомыми женщинами мама не советовала. - То-ва-рищ, - нараспев произнесла я, - молчание знак согласия. Едва не выпустив руль, товарищ прыснул и расхохотался. - Согласен. Я не испытывала чувства благодарности, за поднятие духа мне самой надо платить. Ехал тютя-матютя, а сейчас - нормальный мужик: врубил музон, без робости, с этаким прищуром оглядывает меня. Мы подъехали к КПП гарнизона, машина остановилась у шлагбаума. Я опустила стекло, протянула выбежавшему матросу журналистское удостоверение. - К комдиву, у нас назначена встреча. Шлагбаум поднялся, мы въехали в гарнизон, пересекли его по бетонке, выложенной между КПП и выкрашенным в желтый цвет штабом дивизии. Кивнув водителю, я распахнула дверь. Тучный капитан с повязкой дежурного по штабу сопроводил меня на второй этаж, прямо по коридору с множеством дверей, потом налево, опять налево. Легко заплутать в коридорах власти. Мы подошли к нарядной двери, на стене табличка: "Командир дивизии. Генерал-майор Чуранов Тимофей Георгиевич". Я не могу ждать, пока сопровождающее меня лицо справится с одышкой, и распахиваю дверь. Пытаясь пресечь произвол, капитан дергает меня за рукав, но я уже в кабинете. Кого я вижу! Лелик! Меня преследует капитан. - Я доложу обо всем командующему, - говорит он. - Это ваше право, товарищ полковник, - доносится из глубины кабинета генеральский бас. Лелик разворачивается к выходу и натыкается на меня. Совершенно синхронно генерал и Лелик обнаруживают мое присутствие. - Что ты здесь делаешь? Выскочивший из-за моей спины капитан теснит меня к двери всей своей массой и испуганно бормочет: - Товарищ генерал, она сама... журналистка... сказала, что интервью... - И что ты хочешь, журналистка? - вопрошает генерал. Ну что ж, генерал первый задал этот тон, и я только следую правилам его игры. Подхожу к самому краю стола и, выставив ногу в матовой лайкре, говорю прямо ему в глаза: - Все. - Садись, - кивает генерал. Присутствие Лелика делает эту сцену особенной. Да, Лелик и сам не прочь обогатить драматургическую палитру - он подходит ко мне и, обняв за плечи, целует в щеку. - Здравствуй, Вака. Ничего себе сюжетный поворот, тем более сегодня мы уже здоровались! Не знаешь, как и реагировать. Лелик хлопает дверью. Исчерпав лимит текста, я сажусь напротив генерала. Пока справляюсь со своими эмоциями в попытке уразуметь, зачем Лелик полез целоваться в высоком присутствии, генерал отвечает на звонки, одновременно перебирая бумаги. Что это было? Вторая волна бунта против генерала или неконтролируемое проявление чувств? И о чем таком Лелик собирался докладывать командующему? Не о кассете ли, которую сам и уничтожил? Если б не моя запасливая натура, бунт не имел бы смысла, а так всегда можно залезть под диван и выудить компромат. Вот что я скажу тебе, Лелик, за ужином. - Кепку сними, - потребовал генеральский бас и, видя мое недоумение, пояснил: - Хочу разглядеть тебя. - А что меня разглядывать. - Не обнажая головы, я откинулась на стуле. - Рост метр семьдесят, блондинка, глаза зеленые. - Подходишь, - сказал генерал. - Ну, где твои вопросы? Я включила диктофон. - Начнем с детства. - А Шуйского меж нами нет? - спросил генерал. Где я слышала эту фразу и с такими знакомыми интонациями? Диктофон крутил уже вторую кассету, а я все мучила Тимофея Георгиевича воспоминаниями его отрочества. Время-то купленное, в 17 часов - встреча с избирателями, так что будем беседовать до упора. Как и положено генералу, родился в глубинке, все детство пас гусей и мечтал о небе. Все остальные подробности прошли мимо меня, благо диктофон не дремлет. Где я слышала эту фразу с такими знакомыми интонациями? И почему это так важно для меня? Вот о чем думала я, псевдовнимательно слушая эпопею его сопливого периода. И еще смотрела на своего собеседника и думала: неплох актер, искренность так и прет, ни один физиономист не обнаружил бы в генерале человека с двойным дном. Хорошего рисунка голова, благородная седина и интеллигентные руки, не стыкующиеся с крестьянским происхождением. Опять же, откуда у бедного крестьянского хлопца мог появиться рубль Константина, не клад же он выкопал? А если не выкопал, то купил, но на офицерскую зарплату такую монету вряд ли купишь, если, конечно, не воровать. А генерал ворует - вот вам и ответ. Если не вспоминать о кассете и монете, он даже симпатичен мне. Беда в том, что помню. За окном надрывались самолеты, я пододвинула диктофон поближе к генералу. - Тимофей Георгиевич, почему вы не женаты? - Банальные вопросы зачастую выдают червоточины души. - Это тоже детский вопрос? - Усмехнувшись, он встал и подошел к окну. - Но если тебя интересует, был женат дважды. Я же злодей, жить со мной невозможно, вот они и сбежали от меня. Решил больше не портить жизнь женщинам. Черт возьми! Что он делает? Генерал подскочил к телефону. - Немедленно соедините с руководителем полетов! Что там у тебя творится? Роняя стул, я бросилась к окну. Вдалеке, над желтеющими сопками, беспомощно кувыркался истребитель. В кромешной тишине он тюкнулся носом о сопку, и взрыв пламени разорвал тишину. Матерясь, генерал швырнул трубку и рванулся к выходу. Я - за ним. У самой двери, едва не сбив меня, он развернулся, схватил со стола зеленую папку, засунул ее в сейф, запер на ключ, ключ положил в карман кителя. Именно так: не кинул, не бросил, а - положил, крайне бережно. Обгоняя пожарные машины и машины вспомогательных служб, генеральская "Волга" влетела на аэродром. Проскочила по бетонке, вспарывая гущу вавилонского столпотворения машин и людей, затормозила около вертолета с медицинским крестом на борту. Генерал выскочил из машины. Всю дорогу, когда меня швыряло разные стороны на заднем сиденье, я твердила: - Ничто не предвещало беды, ничто не предвещало беды. А теперь, как ватная кукла, не могу выйти из машины и понимаю, что все, все предвещало беду. И то, что я встретила его в кабинете генерала и то, что он вернулся и поцеловал меня, и даже его губы, их прощальный вкус. Все расступились, и я увидела, что к вертолету принесли носилки, и я не видела лица того, кто на носилках, но знала: это - он. Генерал склонился над телом, потом обернулся ко мне, и я вышла из машины. В бреду, с трудом преодолевая каждый шаг, шла к носилкам. Мертвый Лелик с почерневшим лицом. Я вспомнила, что покойникам всегда закрывают лица простыней и тогда они белые, а Лелик весь черный. Я провела пальцем по его лицу, палец был в копоти, и светлый след остался на его щеке. Неожиданно кто-то крепко сжал мое запястье, я опустила глаза и чуть не пала замертво: рука покойника, черная как сажа, вцепилась в меня и потянула к себе. Тот, кого я похоронила, открыл глаза и прошептал замогильным голосом: - Вака, я живой. Найди майора Климочкина. От этого ужаса, от того, что Лелик то жив, то мертв, у меня закружилась голова, я почувствовала, как земля уходит из-под ног. До чего же все-таки грубо будить девушку нашатырем: все приятные сновидения разом улетучиваются, в голове - искры, вокруг - резкий запах этой гадости. Я очнулась в машине, на заднем сиденье. Умостившийся рядом генерал усердно тыкал мне в нос мокрой от нашатыря ватой. Судя по мелькающим за окном пейзажам, мы только что выехали из гарнизона. - Очнулась? Надо же, какая хилая, только и знаешь, что падать. И как таких только берут в газету? - оставив в покое мой нос, промолвил генерал. Какое это сейчас имеет значение! На запястье левой руки следы сажи, значит, возвращение Лелика к жизни - не сон. - Что с Власовым? - Неудачно катапультировался, что-то с ногой, вроде бы сотрясение мозга, окончательный диагноз поставят в госпитале. - А с самолетом что? - А-ва-рия! По всей видимости, отказ двигателя, будет работать комиссия, расшифруют записи черного ящика, тогда и узнаем. - И часто у вас двигатели отказывают? - Вот свяжись с журналистами, всю душу вымотают. И ведь надо же, на лучшей машине! Если б за штурвалом был другой летчик, не такой опытный, как Алексей, не ехал бы я с вами, а организовывал похороны. От его откровения меня прошиб пот. Значит, Лелик был на волоске от смерти. Почему это случилось именно сегодня, сразу после того, как генерал узнал, что Лелик собирается доложить командующему. Что Лелик хотел доложить командующему? - Куда тебя везти? - спросил генерал. - Если вы на встречу с избирателями - я с вами. - Ты что, с луны свалилась? Какая встреча, какие избиратели! - заорал генерал. - У меня летчик чуть не погиб, новейший истребитель е... - Генерал осекся и, так и не подобрав приличного синонима, ударил кулаком по спинке. От его удара и без того съежившийся шофер вздрогнул, машина подпрыгнула, меня бросило на сиденье. - Воды, - закатив глаза, прошелестела я. - Вот почему баб не берут в авиацию! - Генерал врезал водителю по плечу. - Купи ей воды. Притормозив у продуктовой палатки, водила бросился выполнять приказ. - Лимонада, большую бутылку, - стонала вдогонку я. - Тьфу, зараза! - Генерал вышел из машины и скомандовал: - Возьми ей два литра, может, лопнет. Смачно хлопнув дверцей, он пересел вперед. Итак, приказано - лопнуть. Машина мчится по городу, дом Музы Пегасовны уже на горизонте. Осторожно, чтобы не заметили, я взбалтываю бутылку, хотя и без того трясет. Генерал уже не рычит, он просто пухнет от ненависти. - И где твой дом? - Скоро, - тихонько обещаю я. - Если я из-за тебя опоздаю к командующему, голову оторву... - белыми от злости губами говорит он. - Кому оторвете? - невинно уточняю я. - О-о-о-о! Если б ты была здорова, выкинул бы тебя прямо здесь! Подлец Костомаров, прислал какую-то раненую... - стонет генерал. - Тебе! Тебе и твоему Власову все оторву! Я стараюсь держаться в рамках светского разговора, моя учтивость в условиях, далеких от полевых, - полный аналог оружия стратегического назначения, - доканывает боевого командира дивизии. - А вы что, способны оторвать все? - спрашиваю я, уже зная, что вопрос - риторический. Способен. А вот на что способна я, тем более ради Лелика, генерал не знает. - Вон! - орет генерал. Я резко откручиваю крышку, бутылка хлещет в него приторной струей фанты. Глаза у генерала, обтекающего желтыми пузырями, круглые-круглые, он силится что-то произнести, но губы застыли в немом крике. Шофер тоже не в лучшей боевой форме: забыв о дороге, уставился на командира. А ведь все так просто: возьми бутылочку, закрути крышечку - и нема фонтану. А еще верный конь! Отпустил удила, и мы въехали в ограждение. Последняя точка в происходящем бедламе. Ничего себе логическая цепь событий: у меня пересохло горло, генерал - мокрый, машина - вдребезги. Генерал вырвал бутылку из моих рук, вылил себе в горло последние капли, выкинул бутылку в окно и как зверь затряс всем телом, брызги летят во все стороны. От страха я жмурю глаза. - Ну что ты наделала? - миролюбиво спрашивает он. От его толерантности извинение было готово сорваться с моих губ, но тут я вспомнила, что меня на мякине не проведешь - видела я таких добреньких и нежных. - Товарищ генерал, это все газы! Пойдемте к моей тете. Она вон в том доме живет, она вас мигом приведет в божеский вид. Ну не тащиться же вам за сухим костюмом обратно в гарнизон, - уговариваю я, а напоследок услужливо подсказываю: - Командующий, наверное, не любит, когда опаздывают? Он искоса посмотрел на меня, плюнул самым что ни на есть хулиганским манером под ноги и сказал: - Веди. Мы двинулись к подъезду, впереди я, за мной - мокрый генерал. Уже в подъезде он останавливает меня. - Тетка тоже пишет? - Да нет, - успокоила я его, - она спектакли ставит. Зовут Муза Пегасовна. - А нормальные люди в твоей семье есть? Ну что тут ответишь: к сожалению, нет. Мизансцена: генерал и Муза Пегасовна в прихожей ее квартиры. Я - тоже здесь. Уж не знаю, чем таким особенным Муза Пегасовна взяла генерала. Если я верно трактую увиденное, то она просто инсценировала условия, максимально приближенные к боевым, наиболее комфортные для человека военного. Как разглядела за моей спиной хоть и мокрого, но генерала, так тут же и нашла банальнейшее решение этюда с заданным героем: бей в барабаны, труби в трубы, будем делать войну! И если меня Муза Пегасовна оставила на задворках яростных атак, то себе самозахватом присвоила маршальское звание вражеской армии. Генерал тоже не дурак, хоть и мокрый, а сразу в стан противника, прощупать: силен ли? Галантно протянул Музе Пегасовне руку и припал к ее ладони. - Тетка-то красавица! - Была красавица, а сейчас старуха. - Ну что вы, какая же вы старуха? - Генерал все еще искал в Музе Пегасовне приметы женщины обыденной, способной на жеманное кокетство, но никак не на трезвый взгляд. - Самая настоящая. И вообще, я не понимаю, зачем нужна старость? - не дрогнула под тяжелой артиллерией комплиментов Муза Пегасовна. Генерал не был желторотым недопеском и оценил ее мужество. Поэтому и позволил Кармен на пенсии то, чего, видимо, давно и никому не позволял: - Тимофей Георгиевич Чуранов, генерал-майор авиации. Для вас, Муза Пегасовна, просто Тима. Я знаю, как Муза Пегасовна ценит свободу, отсюда и пренебрежение всеми подарками, особенно дорогими. Ей легче раздать все, чем взять. - Нет, нет, - строго сказала она, - что это за недоносок "Тима"? Только Тимофей Георгиевич. В крайнем случае - Тимофей. Я едва не пала смертью трусливых здесь же, в коридоре. Что эта взбесившаяся старуха себе позволяет? Эпатаж эпатажем, но где хоть минимальное уважение к чину? Генерал тоже ведет себя странно - вместо привычной нервозности, бросает какие-то странные реплики. ГЕНЕРАЛ: Стрелялись? МУЗА: Нет. ГЕНЕРАЛ: Рубились? МУЗА: Нет, нет... ГЕНЕРАЛ: Так это против правил. Маскарад, да и только. Потом Муза Пегасовна кладет свою ладонь на запястье совершенно ручного генерала и говорит: - Тимофей Георгиевич, сейчас вы примете душ, Варвара почистит ваш мундир, я угощу вас сигарой и коньяком. - С удовольствием. - Генерал пробует галантно расшаркаться. Где он только подцепил этот вульгаризм, не у гусей ли? - Вы что, какой коньяк? К командующему подшофе поедете, Тимофей Георгиевич? - возмущаюсь я, и вовсе не из-за того, что мне выпала самая незавидная доля: неужели генеральский китель - моя цель? Обидно за поколение: Сенькина била-била, я била-била, а престарелая Кармен даже мимо не бежала, а генерал - всмятку. - При чем тут командующий? - обрывает меня генерал. Действительно, при чем? Когда рядом - маршал. - Мне всегда нравились мужчины, от которых пахнет дорогими сигарами и коньяком, - огласила приговор Муза Пегасовна. Будь у генерала конь, он бы на нем гарцевал, были бы усы - он бы их залихватски подкручивал, но за неимением перечисленного генерал приосанивается. В таком виде и следует за Музой Пегасовной в ванную комнату. Пока генерал принимает душ, я под руководством Музы Пегасовны мокрой тряпкой тру его китель. - Ну, и зачем ты притащила его ко мне? - спрашивает она. - Муза Пегасовна, вы же сами видели, - трясу я кителем, - генерал весь в фанте... - Варвара, я ведь не спрашиваю: как ты его притащила? Я спрашиваю: зачем? - настаивает Муза Пегасовна. Меня прорывает, я бросаю ненавистный китель на пол, с остервенением топчу его ногами, бурные всхлипывания и слезы хлещут из меня рекой. Едва справляясь с голосом, я пищу Музе Пегасовне о Лелике, о том, как я встретила его, какой он настоящий, о подслушанном разговоре, о вероломстве генерала и Костомарова. И когда дохожу до Лелика, что как мертвый лежал на носилках, в горле перехватывает, рыдания душат меня, нет сил дышать. Безмятежная доселе как сфинкс, Муза Пегасовна влепляет мне пощечину. С красной строки: щека точно обожженная, я хватаю воздух губами и... прихожу в себя. Муза Пегасовна выуживает из темного угла бутылку "Зеленой феи". Для употребления абсента нужен особый случай, сегодня он есть. В узкие высокие прозрачные стаканы вслед за глотком абсента медленно, буквально по одной капле, Муза Пегасовна добавляет минеральную воду. Мы молча чокаемся, вкус полыни обжигает горло. И в тот же момент в гортани возникает ощущение ни с чем несравнимой свежести. - Странно, - говорит Муза Пегасовна, - все, что ты говоришь, похоже на правду, но это так не стыкуется с Тимофеем Георгиевичем, полный диссонанс и дисгармония. - Муза Пегасовна, вы же знаете его пять минут... - Варя, не забывай, сколько мне лет, мне хватает и пяти минут, чтобы узнать человека. C ее молчаливого согласия вытаскиваю из кителя генерала связку ключей, без лишних слов Муза Пегасовна приносит пластилин, и я вдавливаю в него ключи, один за другим. Из солидарности с Леликом я отказываюсь курить в обществе генерала. - Муза Пегасовна, я решила бросить курить. - Не бросай, - протягивая коробку с сигарами, говорит Муза Пегасовна, - потеряешь компанию. Мы дымим в полной тишине. На противоположной стене, едва не касаясь крышки рояля, висит внушительная и очень приличная копия картины Тьеполо "Пир Клеопатры". Похоже, Клеопатра, бросающая в бокал жемчужину, занимает не только меня, но и генерала - после длительного прищура он оставляет кресло и, походя брякнув на рояле несколько связных аккордов, без всякого почтения дымит египетской царице в лицо. Тимофей Георгиевич выуживает из кармана очки. По-моему, он взял след жемчужины. Интересно, уксус в нос не шибает? - Клеопатра, желая продемонстрировать римлянам свое пренебрежение к богатству, растворила в уксусе одну из крупнейших в мире жемчужин, - голосом уставшей императрицы, с той степенью обыденности, словно все происходящее на картине - из ее жизни, комментирует Муза Пегасовна и, бросив в изголовье подушку с золотыми кистями, величественно раскидывается на диване цвета горького шоколада. - Вам нехорошо? - спрашивает генерал у возлежащей Музы Пегасовны. - Как раз наоборот, генерал, - говорит она, пуская в потолок кольца дыма, и добавляет: - Классическая литература допускает принятие гостей в лежачем положении. Хмыкнув, генерал попеременно вглядывается то в Клеопатру на картине, то в Музу на диване, опять на Клеопатру и снова - на Музу... Сравнивает он их, что ли? Не знаю, находит ли он это сходство достаточным, но, бережно неся сигару, отросший пепельный ствол коей как любовник молодой жаждет пепельницу, возвращается в кресло, и мы опять дымим в полной тишине. В принципе при таком ассортименте табака, представленном в коллекции хозяйки дома, слова излишни. Выбор каждого - красноречивей любых тестов. Как самая мелкая, я мусолю во рту внушительную "Гавану" - Montekristo, генерал нашел отдохновение в Romeo y Yulieta , Муза Пегасовна заявляет о себе клубами Artist Line. На фоне столь разных пристрастий мы выказываем единодушное одобрение коньяку Hennesi, который и потягиваем, наслаждаясь ощущениями под завесой ароматного тумана. Пользуясь завесой, я незаметно исчезаю. ЛОХМАТЫЙ МАЛЫШ И ДЕВОЧКА МАША Который день, с тех пор как командование полком принял капитан второго ранга Иван Шкарубо, взвод женщин-военнослужащих узла связи проходил курс молодого бойца. Без роздыха, с редкими перерывами на обед, холостячки и матери семейств обучались нелегкой воинской науке: под "Прощание славянки", до кровавых мозолей, строем, шеренгами по три, печатали шаг. По команде "Противник с фронта. К бою!" слабый пол, облаченный в пятнистый камуфляж, беспрекословно валился на сырую землю и отражал нападение врага, существующего только в фантазиях командира, очередями из автоматов Калашникова. Приказом Шкарубо было запрещено на время учений передвигаться по территории части шагом, только бегом. Нашла их и утренняя зарядка с ежедневными пробежками, отжиманиями от пола и подтягиванием на перекладине. Вис на перекладине особенно тяжело давался Бибигонше: ее мощное тело не могли бы поднять даже руки тяжеловеса, не то что ее собственные. От солдатских нагрузок адмиральша не только забыла о рюмке, не только стремительно сбавляла вес, но и значительно помолодела. Но беда не приходит одна - наряды из заветного чемодана теперь болтались на адмиральше как на швабре. Впрочем, носить их не представлялось возможным. Как и все однополчанки, она знала теперь только одну форму одежды - уставную, злобный Шкарубо не делал никаких скидок званиям. А ведь сейчас Ева как никогда нуждалась в привлекательности. Случилось странное. Впервые в жизни она поняла, как приятно подчиняться мужчине, этому медведю Шкарубо. Откровение, смутившее ее душу, настигло Бибигоншу в висячем положении. Мощным рывком командир подхватил куль ее тела и поднял до перекладины. Еще долго Ева не могла очнуться от захвата его сильных ладоней на своей талии. Да, да, у нее появилась талия! Вкупе с жировыми отложениями шла под откос и личная жизнь. Прилетевший на побывку Жора так и не смог добиться от Наташи не только домашнего ужина, сдобренного нежными словами, но и ожидаемых ласк. Поздним вечером, измотанная беспределом начальника, она доползла до постели и свалилась замертво. Тихое дыхание да трепет каштановых ресниц подсказывали Жоре, что подруга пока только спит. Его поцелуи, на которые ее тело всегда отвечало желанием, теперь были не в силах пробудить в ней хоть проблеск такового. Наташа, чье женское начало было так близко, что он порой пугался ненасытности ее натуры, напоминала труп. Всю ночь Жора мучил себя вопросом: "Может ли мужчина, неспособный разбудить женщину, считать себя мужчиной?" Вопрос остался открытым, более того, тяжким грузом лег в копилку его комплексов. Был дисквалифицирован и будильник, загорланивший под утро. Пришлось Жоре брать спящую красавицу на руки и, презрев рычащего Малыша, нести в ванную. Только струя холодной воды смогла сделать с Наталией то, что у А.С. Пушкина сделал обычный поцелуй. И если после пробуждения героиня классика рванула под венец, то путь прапорщика Киселевой, как и всех связисток, был заказан не поэтом, а служивым. Шкарубо ввел новый порядок построений, привычный для него еще со службы на эсминце. Ровно в восемь утра, и ни секундой позже, под то же "Прощание славянки" над плацем взвивался Андреевский флаг. И если кто, кроме Шкарубо, получал удовольствие от сей церемонии, так это Малыш: развалясь у ног своей хозяйки, он запрокидывал голову к небу и с надрывом, перекрывая команды, выл на всю ивановскую. Да девочка Маша: присев на корточки в безопасной близости от отца, она вытягивала губы и корчила псу рожи. Глядя на этот цирк-шапито, капитан второго ранга Шкарубо беленел от злости и бессилия. Не мог же он, боевой морской офицер, гонять собак по гарнизону. Под его взглядом, пронизывающим до печенки, как норд-вест, даже Наташе было неуютно. От этой неуютности она и шлепнула Малыша по морде. Но легче не стало. Живым укором лежал Малыш у ее ног, изредка поднимал на прапорщика Киселеву влажные собачьи глаза, словно не понимал: за что, ведь хозяйке всегда нравилось его пение, даже колбасой кормила, а теперь вот - шлепнула. В мертвой тишине, воцарившейся на плацу, капитан второго ранга обратился к строю: - Здравствуйте, товарищи связисты! Строй набрал воздух для приветствия и уже был готов достойно ответить своему командиру, как вдруг, неожиданно даже для себя, Наташа тихо, но внятно сказала Малышу: - Голос. В восторге от своей востребованности, от того, что хозяйка не сердится и, наверное, уже приготовила для него колбасный шмат, Малыш залаял во всю свою собачью пасть. Личный состав полка громогласным гоготом поддержал пса, сумевшего в такой лаконичной и доступной форме выразить общественное мнение по поводу всех этих реформ. - Немедленно убрать собаку с территории части! - срываясь на крик, приказал Шкарубо. Несколько офицеров бросились к собаке, но девочка Маша, шустрая такая девчонка, опередила всех. Раньше, чем отец успел прокричать, она схватила Малыша за ошейник и потащила за собой с плаца. Вслед маленькой девочке и большой лохматой собаке несся гневный командирский приказ, нашлись люди, готовые исполнить его. Нарушив строй, путаясь в тяжелой шинели, Наташа побежала за ними, но, сколько ни плутала среди домов, ни звала в подвальные окна, так и не откликнулись большая лохматая собака и маленькая девочка. Ночью, когда взрослые, а тем более дети, спят, семья Шкарубо резалась в подкидного дурака. Чуть раньше Иван Шкарубо вернулся со службы и, приняв душ, с мокрой головой вышел на кухню. Поразительно коммуникабельный ребенок Маша сегодня собирала на стол молча. - Чем это у нас пахнет? Муха, у тебя ничего не пригорело? - спросил Шкарубо, садясь к столу. Маша лишь покачала головой. Она поставила перед ним тарелку с макаронами, в большую синюю кружку налила чай. - Муха, достань колбасу, - сказал отец. Вместо того чтобы распахнуть холодильник, Маша спиной припала к нему, словно заняла оборону, и затараторила: - Папочка, а ничего нет. Я съела. - Целый батон? - удивился Шкарубо и даже подумал, до чего некалорийно он кормит ребенка, если дочь способна за один присест умять столько колбасы. - Остальную выкинула, - бодро продолжала Маша. - Совершенно несвежий продукт. Шкарубо взял дочь за руку, притянул к себе. - Рассказывай. И тогда, понурив голову после молчания и тяжелого вздоха, Маша крикнула куда-то в комнату: - Малыш! Вслед за шумом, будто кто-то двигал диван, и топотом на кухне появился лохматый, мокрый Малыш. Остановясь на пороге, он встряхнулся всей своей массой, от кончика хвоста до черного кожаного носа. Капли брызг упали на стол, в тарелку с макаронами, на которой не было колбасы, дождем посыпались в синюю кружку. - Так вот чем пахнет! - выдохнул Шкарубо, утирая лицо. - Папочка, он чистый, я его мыла, - не давая опомниться, частила Маша. - Где? - В ванной! - с радостной готовностью ответила она. Малыш тем временем бесцеремонно развалился на пороге, перегородив путь отступления из кухни. Потрясенный видом мокрого чудовища, с которым пришлось делить ванну, Иван откинулся на стуле, закрыл лицо руками. Маша никак не могла понять по его вздрагивающему телу, по всхлипывающим звукам, плачет отец или смеется. Но ведь папа никогда не плачет. И когда он отнял руки от лица, Маша увидела, что нет, не смеялся, так строго звучал его голос: - Понимаешь, Маша, я не могу оставить его. Командир не имеет права отдавать приказы, которые сам нарушает. - А если приказ бестолковый? - Значит, командир... - вздохнул Шкарубо и с горькой усмешкой добавил: - Приказы не обсуждаются. Другой ребенок забился бы в истерике, требуя оставить собачку, но только не Маша. Как и положено хорошей хозяйке, она собрала со стола тарелку с недоеденными макаронами, синюю кружку с невыпитым чаем, поставила посуду в мойку и даже вытерла тряпкой стол. Оглядев, все ли в порядке, без единого слова, она переступила через развалившегося Малыша в коридор. Молчал и отец; руками подперев голову, он смотрел на собаку. - Малыш! Малыш! - донеслось с улицы. Шкарубо подошел к окну. Прищурившись, рассмотрел одинокую женскую фигуру, бредущую по ночному гарнизону, и даже узнал в этой фигуре прапорщика Киселеву. Отсюда, с высоты пятого этажа, не разглядеть, но он явно представил ее в тяжелой длинной шинели, вспомнил, как, путаясь в развевающихся черных полах, она бежала по плацу. И ветер дышал рыжей копной ее волос. Что-то в ней было от гимназистки, получившей незаслуженную двойку. - Малыш! Малыш! - будоражила прапорщик Киселева спящую провинцию. Шкарубо обернулся на звук шагов. Маша, тянувшая Малыша за холку, была полностью экипирована для дальней дороги. Помимо теплой куртки и ботинок, за спиной болтался набитый рюкзак. - Отчаливаем, Малыш, - сказала она. Он знал решительный характер своего ребенка; если что надумает - то раз и навсегда. Вот тогда капитан второго ранга Шкарубо, выдвинув ящик, кинул на стол колоду карт. - Сыграем? - предложил он, кивнув на Малыша. - А как же приказ? - еще не веря такому раскладу, спросила Маша. - Карточный долг, долг чести, - сказал Иван, тасуя карты. - Все равно я проиграю. - Может, повезет. - Споро, руками опытного картежника, он раскидывал карты. - Что-то до этого не везло, - заметила Маша, но карты в руки взяла. Она знала своего отца, который предлагает только один раз. Не снимая рюкзак, Маша забралась с коленями на табурет и посмотрела на остатки колоды, лежавшие между ними. - Что там козырь? Крести, дураки на месте. Малыш словно почуял, от какой ерунды зависит его судьба. Поднявшись с насиженного места, пес долго, тревожными кругами ходил вокруг стола: наверное, из любопытства, чем сердце успокоится, смотрел на несерьезные картонки с изображениями, которые игроки припечатывали к столу. И когда ожидание стало невозможным для чувствительного собачьего сердца, а картонки по-прежнему мелькали, Малыш подошел к Ивану и, добросовестно обнюхав со всех сторон, доверил свою великолепную львиную голову его коленям. - Это не по правилам, - сказал Шкарубо, но уже не так эмоционально размахивал руками. Маша перегнулась через стол и потрепала Малыша за ухом. Не меняя положения - животом на столе, - она и скинула последнюю карту, пиковую девятку. - Сдаюсь, - объявил Шкарубо, сгребая в охапку дочь и собаку. Маша будила соседей восторженным визгом: - Ура! Я выиграла! Малыш, ты наша собака! Бескорыстно, на полную катушку, как умеют радоваться только собаки да дети, Малыш крутил хвостом аки пропеллером, словно собрался в полет. Возможно, от его оборотов пес взлетал, и тогда шершавый собачий язык проходился по лицам Ивана и Маши. А может, и не хвост вертел собакой, а что-то другое, более важное, о чем редко говорят люди, а собаки - знают. Отстранившись от отца, Маша спросила: - А ты не жульничал? Шкарубо покачал головой и для пущего эффекта произнес слова клятвы: - Крест на пузе. Но Маша не поверила и клятве. - Чем ты не смог отбиться? За спиной дочери боевой офицер совершил подлог и клятвопреступление: крестовый туз, зажатый в его руке, был тайно возвращен в колоду. Говорят, возвращаться - плохая примета. А Наташа вернулась. Нет, с утра, вместе с зарей, она, как все, выскочила из дома на пробежку и даже подтянулась на турнике двенадцать раз. Потом опять был душ, и она вышла из него, закутанная в махровый халат канареечного цвета, особенно оттенявший ее каштановые кудри, потемневшие от воды. Перемолов ручной кофемолкой зерна арабики, Наташа поставила на огонь медную турку. И пока кофе стоял на плите, пока не зашелся коричневой пеной, она подошла к собачьей миске на полу и взяла ее в руки. Наполнила миску водой и вернула на то место, где она всегда стояла. Уже после кофе, когда дом то и дело хлопал дверями, Наталия высушила феном шевелюру, натянула черную юбку и форменную рубашку с двумя звездами - оделась быстро, по-солдатски. Потом снова выскочила из дома и побежала к части. И опять она была как все: и слева, и справа, со всех сторон к плацу спешили женщины в черных шинелях. Поравнявшаяся с ней Скоморохова бросила на бегу: - Прекрасно выглядишь, Натали! - и побежала вперед. Не было ничего обидного в этих словах, но Наташа остановилась. И словно со стороны увидела себя, здоровую, сытую, при погонах и должности, с надежным куском хлеба не только на завтрашний день, но и на всю неделю. На фоне Малыша, преданного людьми, скитающегося где-то в сопках, среди волков, ее благополучие было омерзительно. И тогда Наташа пошла не как все, наперекор толпе. Она вывернула весь шкаф на пол и вытянула из груды вещей самый вызывающий наряд: расклешенные джинсы с бахромой - в таких завоевывают дикий Запад, - маленький алый топ, сшитый из одних лямок, и джинсовую шляпу с полями. Нарядившись ковбойкой, она вышла из дома. Алый топ, оголявший спину и плечи, был не по погоде, но Наташа не зябла, напротив, ей было и жарко, и весело. Широкими шагами меряя дорогу к штабу, она с вызовом смотрела в амбразуру командирского окна. Каждый новый шаг, приближающий к цели, наполнял сердце девушки отвагой и уверенностью, что все прерии и все мустанги ей по плечу. И даже кольт под сильной рукой казался реально существующим. И она положила руку себе на бедро, словно сжала его точеную рукоятку. Без всякого стука, ударом ноги распахнув дверь командирского кабинета, она предстала перед Шкарубо. Тот поднялся из-за стола и подошел к ней. - Что вы хотели? - спросил командир, и по его обычному тону было непонятно, заметил ли он революционные перемены во внешнем виде прапорщика. Наталья, сняв руку с воображаемого кольта, занесла открытую ладонь и врезала ею по крестьянскому лицу Шкарубо. Гулко, наподобие выстрела, пощечина наполнила кабинет, и Наташа явственно почувствовала запах пороха. Перехватив на излете ее запястье, полыхая наливающейся кровью щекой, Шкарубо молча, как скала, на которую внезапно обрушился ураган, смотрел в ее серые глаза, прозрачные, словно здешние озера. Не предпринимая ни малейшей попытки освободиться, левой рукой она вытянула из кармана обтягивающих бедра джинсов смятую бумагу. - Читайте! Таким голосом, какой был у нее, обычно города берут, а уж если голос подкрепляется пощечиной, можно брать и морского волка. По-прежнему сжимая ее руку, Шкарубо зачитал вслух: - Рапорт. Требую уволить меня из рядов вооруженных сил. Немедленно. Со стороны, если бы внезапно появился третий, они смотрелись влюбленными голубками, даже во время службы не разжимающими объятий. Словно Наташа пришла к Ивану и он, лаская ее пальчики, зачитывает с листа очередной сонет, посвященный ей, и только ей. Едва Киселева успела подумать о третьем и о том, что сама не знает почему, но отнимает руку, как этот третий, а за ним и четвертый появились в кабинете. Вернее, они всегда были здесь и еще раньше, до ее вторжения, забрались под стол, теперь с радостными воплями и лаем бросились к Наташе. Лохматый пес Малыш, повизгивая от обуревавших его чувств, облизал Наташины руки и лицо. В танце индейских аборигенов запрыгала смешная девочка Маша. И когда Наталия, желая обнять Малыша, свела руки, Шкарубо оказался столь близко, будто что-то тянуло его к ней. Или ее к нему. От того ли, что нашелся Малыш, живой и невредимый, а может, по другой, ей самой неизвестной причине, слезы подступили с такой стремительной готовностью пролиться озерами, что Наташе, переполненной этими непрошеными слезами, ничего не оставалось, как только запрокинуть голову. - Разрешите идти, товарищ командир? - произнесла она, разглядывая белый потолок кабинета. - Идите, Наташа, - сказал Шкарубо. Она почувствовала, как нехотя он разжал пальцы. "Или у него просто свело руку", - выходя за дверь, подумала Киселева, и не поверила себе. Лохматый пес Малыш и девочка Маша бросились за ней. По пути Маша подхватила бесполезно валявшуюся под столом бумагу, которую несколько минут назад вытащила из тесных джинсов Наташа, а потом ее вслух зачитывал отец. Капитан второго ранга Шкарубо смотрел в окно. По плацу, хохоча на все лады, размахивая руками и хвостом, шла экзотичная компания: высокая девушка с упругим, как у амазонки, торсом, в потертых джинсах и шляпе, достойных заправского ковбоя; старший матрос дошкольного возраста с неуставными косичками за спиной; огромный лохматый пес. Старший матрос протянул ковбойке лист бумаги, и она, пробежав его глазами, рассмеялась так, что Шкарубо даже через стекло услышал ее звонкий смех. Ковбойка разорвала лист на мелкие части и бросила его ветру. Ветер, обычно развевавший ее каштановые волосы, не смог отказать девушке и в этой услуге. Он подхватил раскромсанную бумагу и разнес ее по свету. Шкарубо стоял у окна и думал, что где-то там, на далеком континенте, может, и в жаркой Африке, эти белые клочки просыплются снегом. ОПТИМИЗМ ПРИВОДИТ К ПОТЕРЕ БДИТЕЛЬНОСТИ Климочкин нашел меня в подъезде Музиного дома. Бегу вниз по лестнице, щелкаю каблучками, и тут звонит мобильник, затерявшийся в глубинах фиолетовой торбы. От предчувствия, что могу пропустить кого-то, очень нужного мне, высыпаю все содержимое сумки на подоконник. Предчувствие не обмануло, телефон не подвел - нашелся, пока еще звенел сигнал вызова, а не позже. - Варя, это Климочкин, - сказал голос, который я где-то слышала, - друг Алексея. Он просил найти вас. - Так сделайте это, - с облегчением выпалила я. Сразу после аварии, после того, что случилось с Леликом, я не только мозгами, но и животом осознала: мне есть чего бояться. А бояться одной - очень страшно. Намного легче, когда хоть кто-то рядом, особенно если ему можно доверять. Климочкин подкатил на своем золотистом "Опеле" через несколько минут. Все вышло более чем удачно. Он оказался тем самым молодым зубром - майором, сопровождавшим меня на вышку КДП. И одновременно тем, кто провожал Наташу к вертолету. Два в одном, или двойное обеспечение гарантии. - Я был у Алексея, он дал мне ваш телефон, Варвара, - сказал Климочкин. - Вы были у него? Как он? - Волнение сжало тисками мое горло. - Не так плохо, как могло быть: сотрясение мозга, вывихнута нога. Через неделю Власов будет бегать. Товарищ полковник приказал не спускать с вас глаз, а то, говорит... как-то он смешно вас назвал... - Вака, - подсказала я. - Точно, Вака, - улыбается Жора. - А то Вака наделает глупостей. - К нему поедем? Из-за всех этих нападений, детективных опытов с генеральским секретом я вынуждена таскаться с Чурановым, обливать его фантой, вместо того чтобы лететь пулей к больному Лелику и своим присутствием врачевать его раны. Возможно, в моем положении, когда Лелик едва не погиб, когда надо не действовать, а рыдать, я поступаю вызывающе трезво. Но если сейчас не открою этот ящик Пандоры, не найду вонзившуюся в нас иглу, на конце которой, может, и не жизнь генерала, но определенно его тайна, больше ни я, ни Лелик не отделаемся тем самым "едва". В следующий раз все будет гораздо печальнее. Нам просто не дадут шанса на жизнь. - Нет, - говорю я, - в госпиталь мы поедем потом. Как я могу не верить человеку, которого Лелик посвятил в тайну моего имени? Уже на этом основании я доверяю Климочкину. - Жора, мне надо побывать в штабе, но об этом никто не должен знать. Подумайте, Жора, я не заставляю. Хотя, не скрою, с вами мне будет легче проехать через КПП. - Ну, раз легче, тогда я ваш, - засмеялся майор. Вот так розовощекий Жора Климочкин влип. В смысле дал мне втянуть себя в авантюру по несанкционированному проникновению на генеральскую территорию. Эта лояльная формулировка подходит только для меня, человека гражданского. Здесь остается лишь сказать: слава Богу, что я больше не служу. А вот майор Климочкин - служит, поэтому и судить его будет трибунал и не за невинную авантюру, а за воинское преступление. Но это в том случае, если нас поймают. Авиация, оказывается, прямо-таки кладовая настоящих мужиков. Стоило мне намекнуть Жоре о своем намерении вскрыть генеральский сейф, как он тут же заявил, что не оставит меня наедине с кабинетом комдива. - Как ты туда попадешь? У тебя есть план? - засыпал он меня вопросами. Плана у меня пока не было, зато был кусок завернутого в целлофан зеленого пластилина. - Вот, оттиски генеральских ключей, - хвалюсь я своей добычей. - Сейчас поедем к Кулибину... И тут же противоречу самой себе. А как не делать этого, быть логически последовательной, если вся моя жизнь - сплошное противоречие, раздирающее меня по кускам, и при этом каждый кусок старается успеть в нужное место в нужное время. "Зато тебе никогда не бывает скучно", - говорит мне Муза Пегасовна. "Да, - отвечаю я ей, - мне всегда весело, порой - до слез". - Слушай, Жора, давай ты сам закажешь ключи, - без всякого стеснения предлагаю я. Если человек вызвался мне помогать, так пусть пашет на всю катушку. В противном случае это не помощь, а сочувствие. А я не советская власть, чтобы мне сочувствовать. - Сто лет сына не видела, он разучится звать меня мамой, - поясняю я. - Давай, - безропотно соглашается он. - Да и кабинет лучше вскрыть вечером, когда все разойдутся из штаба. После приема-передачи вещдока он по-товарищески хлопнул меня по плечу и, скорчив строгую физиономию, выдохнул: - А Шуйского меж нами нет? До боли знакомые интонации, да и вся мимика генеральская. Здорово это у Климочкина получается. Стыдно сказать, но мы как безумные ржем всю дорогу: кого только Климочкин не пародирует! Досталось даже Сенькиной. Ого! Оказывается, она девушка известная в наших краях. Надеюсь, это у меня нервное, если же нет, то я - сука. Или жертва неадекватной реакции: Лелик загибается на больничной койке, а меня трясет от смеха. Дико завидую девушкам правильным, рыдающим в горе, веселящимся в радости. Я же порой сама себя пугаюсь. Я тронута благородством Климочкина, у меня действительно долгов по горло, прежде всего перед Василием. Прямо-таки физически ощущаю свою постыдную кукушечью сущность. Вижу человека первый раз в жизни, а такое редкое понимание. Шутка ли - друг моего любимого, любимый моей подруги! Между прочим, у него и своих неприятностей достаточно: на утро был запланирован перелет в Моздок, но генерал отстранил Климочкина от полетов. - Надолго? - спросила я. - Пока сам не вылетит, - зло сказал Жора и как-то необычно посмотрел на меня, от чего мне стало не по себе. Я не уточняю, куда должен вылететь генерал, лишающий летчиков самого дорогого - возможности летать. И так понятно, не в небо. От возникшего невзначай нюанса миссия по захвату генеральской вотчины, дабы отомстить за всю авиацию в лице Лелика и Климочкина, окончательно приобрела благородную окраску. "Опель" затормозил на углу детского сада. Я только успела выставить из-за дверцы ногу на асфальт, как с шумом распахнулась калитка и любимый очкарик в два прыжка повис на моей шее. Я едва не разрыдалась от стыда. Бедный ребенок, дал бог такую непутевую мамашу! - Я жду тебя, жду, а ты... - не разжимая рук, укоризненно шептал Василий. Я расстегнула сумку, достала продуктовый набор и купленную по дороге машинку. Сын, одной рукой катая игрушку по песку, с удовольствием впился в еще теплый хот-дог. - Тебя плохо кормят? - спросила я, сидя на краю песочницы. - Плохо, - промычал Василий набитым ртом, - папа заставляет есть кашу. Он вытащил из сумки утреннюю газету, прочел по слогам заголовок. - "Ка-ка-я не-прав-да ху-же?" Хуже всего экономическая неправда. Если будет экономическая неправда, то все умрут от голода, - вздохнул упитанный Василий с измазанным кетчупом носом. - Только ты никому не говори, что я разбираюсь в экономических вопросах. Из-за вездесущего мобильника я не успела пообещать сыну даже такую малость. Где-то вдалеке, как из погреба, кричала Наташа: - Варя, приезжай к нам. Приезжай немедленно. - У Малыша несварение желудка? Его пучит? - весело съязвила я. Сколько можно дергать меня как марионетку, имею я право хоть на грамм общения с сыном? - Борис... Невообразимый писк и треск в трубке не позволил мне расслышать, что же произошло с Борисом. Да и что с ним может произойти? Ушел на боевое дежурство? Так это я и без вас знаю. Делать им нечего на отшибе земли, вот и маются пустяками. Но и замолкший телефон, лежащий на деревянном каркасе песочницы между мной и Василием, который уже не возит машину, не дает мне покоя. Не такая Наташа девушка, чтобы маяться пустяками, Малыш - не в счет. Что же произошло с Борисом? - На, - говорит Василий и протягивает мне машину. - Не нравится? - Могла бы и не спрашивать, сын давно мечтал о такой. - Просто не хочу. - Он смотрит на меня увеличенными линзами глазами. - А что ты хочешь? - Я прижимаю к себе его детское тело. Сын пахнет молоком и сеном. - Тебя, - безнадежно произносит Василий, уткнувшись мне в плечо, и добавляет: - Тебя и собаку. Я беру своего мальчика на колени как маленького я укачиваю его. Василий стойко, невзирая на вертящихся вокруг нас шумных подружек из группы, терпит неудобное по всем параметрам положение. Я благодарна ему, что хоть изредка он дает мне возможность почувствовать себя настоящей матерью. Не знаю, обязаны ли дети родителям, но вот то, что сын - единственный человек в мире, которому я обязана всем, знаю точно. Потом приходит Сеня и собирает его. Проводив их по улице, целую Василия на прощание. - Бросила ребенка на совершенно чужих людей, - сердится он. - Это же твой папа, - возражаю я. Звучит наигранно, мне самой неловко за патетичность моих слов. - Все равно, - говорит сыночек. Я согласна с ним. Безусловно, Сеня - отец Василия, но просто в таком возрасте ребенку нужна мать, мать и еще раз мать. Все остальные родственники пока из второго ряда. Я жду Климочкина в кафе, за бокалом пива. Домой идти боязно: мало ли кто там, склонный к физической расправе, поджидает меня - а я сейчас нужна живая и здоровая. Сижу терпеливо, под действием золотистого напитка мне не остается ничего иного, как думать. Стараюсь упорядочить свои мысли, но отовсюду навязчивой шарманкой звучит: "Бедный, бедный Лелик". Ближе к восьми, когда от заката небо стало багрово-красным, приехал Климочкин. Разнаряже