ебя плохо знаю? - Ты меня неплохо знаешь, Володя. Еще ты даешь мне контракт с Ренатой. - Что? Какой контракт? - Про который вот он недавно тут рассказывал. - Шурик кивнул в сторону Толстикова. - Который вы сегодня подписали. - Да ты совсем охуел, что ли? - спросил Вавилов. - Ты чего, Рябой? Что с тобой? Перепил? - Вы подумайте, - спокойно ответил Шурик, - а я вам завтра утром позвоню. Пока, чтобы времени не терять, поговорю с Буровым. Думаю, мое предложение вам выгодно по-любому. А деньги, ну, аванс, который Толстиков сегодня заплатил, я компенсирую. Это само собой разумеется. Мы же честные бизнесмены, не бандиты какие. Александр Михайлович Рябой встал из-за стола, поклонился Вавилову, кивнул остальным и вышел из кабинета. Портнов целую неделю не выходил из состояния бешенства. Он вытащил эту суку из дерьма, сделал ее звездой, дал ей все, о чем она и мечтать не могла, сидя в своем Симферополе и работая в вонючем привокзальном ресторане. И так кинуть! Квартира в центре. Машина, да не какая-нибудь, а хороший джип-лендкрузер. Всероссийская слава, в которой Рената-Хрената купалась с огромным удовольствием, - он-то видел, знал, что все эти вздохи-охи по поводу того, как ей надоели поклонники, - незатейливая ложь. Нравились ей истерики во время концертов, она с удовольствием прерывала представление, начиная уговаривать чересчур зафанатевших в зале мальчиков-девочек вести себя поспокойнее, а сама, стоило ей снова затянуть свой несчастный, навязший уже в зубах у нее самой и в ушах у Портнова "Самолет", постоянно провоцировала публику. Любила в зал прыгнуть, когда видела, что охрана готова ее принять и мгновенно вынести на руках обратно на сцену. Но впечатление создавалось такое, что Рената летит в зал очертя голову, не ведая, кто ее подхватит, кто прикоснется, сожмет, погладит, примет на себя вес ее тела, желанного и желаемого десятками тысяч мальчиков и - спасибо унисексу - девочек. Любила пособачиться с журналистами, вызывая их на грубость, доводя до белого каления, - это она умела. Ох, как умела! Склочная провинциальная баба с характером базарной торговки, взлетевшая на вершину популярности и ставшая кумиром целой армии подростков, она за несколько месяцев обогатила своими провинциальными словечками и вульгаризмами сленг столичных фанатов, представляющих собой самые разные социальные группы. Умудрилась заочно перессориться с большинством своих товарищей по цеху, публично называя их бездарями и пустышками. Могла с утра напиться коньяка, а вечером, проспавшись и немного протрезвев, честно оторать концерт, после чего закатиться в гостиничный номер или ночной клуб и там нарваться на очередной скандал с какими-нибудь бандитами, или с администрацией, или с чужой охраной, или со своими же поклонниками. После трех-четырехдневного загула она успокаивалась недели на две, и с ней снова можно было хоть как-то общаться, но потом опять наступали, как называл это Портнов, "критические дни" запоев, загулов и скандалов. Однако несмотря на все эти ужасы, на истерики, которые закатывала Рената ему лично, обвиняя во всех смертных грехах, включая, почему-то, гомосексуализм, Портнов иногда испытывал к ней что-то похожее на симпатию и даже на робкую, слегка отдающую мазохизмом нежность. Все-таки она была его детищем. Если бы не Портнов, не было бы и армии фанатов, и портретов на стенах чуть ли не в каждой квартире, где имелись дети, не было бы телепередач, пластинок в обложках с ее лицом, не было бы красочных журналов, с первых страниц которых солнечно улыбалось это чудовище с полудетским, наивным и простодушным лицом. Жена ушла от Портнова через полгода его работы с Ренатой. Они не разводились. Валя просто переехала в свою старую квартиру, к маме. Портнову она не звонила, а ему было некогда позвонить самому и узнать, как живет законная супруга, поставившая душевный покой выше денег, которые стал приносить в дом муж, наконец-то напавший на "золотую жилу". Последнее, что сказала Валя перед уходом, были слова о том, что она не хочет жить с "золотой жилой", а желает иметь нормального мужа, такого, который хоть иногда общался бы с ней, не говоря уже о том, чтобы ходить в гости, в ресторан, или просто погулять. Тогда, на очередных гастролях по Сибири, Портнов и оказался однажды ночью в номере Ренаты, и не просто в номере, а в ее постели. И он, и она были изрядно пьяны, и, как думал Портнов, взбалмошная и раскрепощенная артистка сейчас покажет ему все, на что она способна и на что постоянно намекала при любом общении с журналистами. Но, к удивлению Алексея, Рената оказалась совершенной неумехой, стеснительной и неловкой в постели, как девочка из какого-нибудь советского кинофильма шестидесятых годов. Утром Портнов понял, какую чудовищную, роковую ошибку он совершил. Протрезвевшая Рената ворвалась к нему в номер - Алексей ночью все-таки покинул недвижную в постели девушку, которая предавалась радостям секса, крепко зажмурив глаза, стиснув зубы и сжав пальцы в кулачки, - и закатила очередной скандал, совершенно на пустом месте, кричала что-то по поводу "паленой" водки и отсутствия буфета на этаже. Но то были цветочки, то был просто нервный срыв, следствие похмельного синдрома. Главное заключалось в том, что после роковой ночи - Портнов именно так определил для себя несколько часов, проведенных с Ренатой в постели - певица вообще перестала воспринимать своего менеджера, продюсера и директора как начальника. Он словно перестал для нее существовать. Теперь Рената не здоровалась с ним, не обращала на него ни малейшего внимания, исполняла указания Алексея с таким видом, будто действует исключительно по собственной воле, и несколько раз едва не довела продюсера до сердечного приступа. Она могла исчезнуть из гостиницы перед самым выездом на концерт и появиться в гримерке за десять минут до выхода на сцену, когда Портнов уже прикидывал, какие репрессии последуют в его адрес от местных устроителей и их "крыши" в случае отмены концерта. Она могла не являться на репетиции и переносить студийные записи, не оповещая Портнова. Ее выходкам не было числа. И вот - этот телефонный звонок. "Я с тобой больше не работаю". Портнов не успел ничего сказать - Рената повесила трубку. Он бросился разыскивать ее по всей Москве, но не нашел ни в тот день, ни на следующий, ни через два дня, ни через три. Слава богу, на ближайшие две недели не было запланировано никаких выездов и концертов. Но потом... - потом был довольно плотный график. Нужно было что-то решать. Например, снимать гастроли, что уже сейчас грозило неустойкой - рекламная кампания в провинции была запущена, клеились отпечатанные афиши, крутили по радио песни и объявления о предстоящих концертах. Хорошо, если билеты еще не поступили в продажу. На четвертый день изматывающего ожидания и поисков Портнову позвонил Грек. - Привет, Алеша, - сказал он своим хриплым ласковым голосом. - Здравствуй, - похолодев, ответил Портнов. - Я слышал, у тебя проблемы? - спросил Грек. - Может быть, нам стоит встретиться, обсудить? А? Помочь тебе, может быть? "Нет!!! Все в порядке!!! Все нормально!" - кричал Портнов про себя, прижимая трубку к уху мгновенно вспотевшей ладонью. Но вслух он сказал Максудову, стараясь, чтобы его голос звучал ровно: - Да, Грек. У меня проблемы. Ты можешь приехать? Все-таки не зря старые друзья говорили про Лешу Портнова - "Мужчина!" - В офисе "Гаммы", в двадцать два ровно, - ответил Грек и отключил связь. Сто пятьдесят тысяч долларов, которые Портнов занимал у Грека частями на раскрутку Ренаты, были уже отданы. Оставались проценты. Пятьдесят штук. И проценты с будущих гастролей. И проценты с будущих дисков. Договор с Греком был крепче и подробней любого профессионально составленного контракта. Алексей положил трубку на стол и неожиданно почувствовал себя прекрасно выспавшимся, легким и свежим, словно каким-то мистическим образом скинул сразу лет двадцать. Тело налилось упругой силой, настроение стремительно взлетело к какой-то светлой, простой радости. Радости от того, что за окном светит солнце, что в холодильнике есть отличная еда и водка, что в квартире уютно и тепло и есть любимые книги и пластинки. Портнов пошел в ванную, принял горячий душ, побрился, почистил зубы, еще больше посвежел и повеселел и вернулся в комнату. Надел чистое белье и рубашку, свой любимый костюм - серый в тонкую черную полоску, новые носки, ботинки, взял кейс с документами и, выйдя на лестницу, захлопнул за собой дверь квартиры. Он решил съездить в ресторан, пообедать как следует, а потом, до времени, назначенного Греком, просто погулять по Москве. Может быть, заехать на ВВЦ, куда его тянули ностальгические чувства - в молодости он с друзьями много дней провел в окрестностях выставки. Потом можно махнуть на Воробьевы горы, или на Патриаршие пруды - посидеть на лавочке, глядя на воду и вспоминая любимые фразы Булгакова... Портнов уже забыл, когда он отдыхал последний раз, когда мог позволить себе просто так, бесцельно болтаться по городу. Он чувствовал себя совершенно счастливым. 5 Портнов вошел в кабинет ровно в назначенное Греком время. Алексей знал, что на встречу с этим человеком опаздывать не принято и опоздание может быть расценено как неуважение. А это, учитывая репутацию и статус Грека, не то что чревато осложнениями, это и есть самые что ни на есть сильные осложнения. Несколько лет назад, оказавшись неведомо по какой надобности на одном из концертов "Каданса", Грек после выступления группы пришел в гримерку и сам предложил Портнову помощь. Что это было - приступ сентиментальности, которые с возрастом случаются у бандитов все чаще и чаще и принимают иной раз самые неожиданные формы, или тонкий расчет на перспективу, - Портнов так никогда и не узнал. - Добрый вечер, - сказал тогда Грек. - Меня зовут Георгий Георгиевич. - Очень приятно, - ответил Леша. - Портнов... Алексей. Грек кивнул. - Я занимаюсь в некоторой степени музыкальным бизнесом... Портнову можно было не объяснять, кто такой Грек и чем он занимается. Леша не первый год вращался в столичной музыкальной тусовке и не мог не быть в курсе того, как обеспечивается охрана больших концертов, каким способом и кто контролирует поставки аппаратуры в большинство крупных московских магазинов, на какие деньги строятся и открываются новые музыкальные клубы, где менеджеры популярных артистов берут кредиты для раскрутки новых своих клиентов или подпитки старых. Конечно, Портнов не представлял себе всех тонкостей механизма кредитования артистов и продюсеров, но знал, кто за всем этим стоит. Конечно, один человек не может тащить на себе такую махину - огромный и работающий как часы механизм по выкачиванию денег из всех сфер шоу-бизнеса, от цирковых представлений и заграничных гастролей каких-нибудь молодежных театров до выпуска альбомов поп- и рок-звезд. Механизм этот обслуживало множество самых разных людей, среди которых были и ставленники известных криминальных группировок, и ушлые бухгалтеры, не имеющие к этим группировками никакого отношения, и деятели из частных музыкальных агентств, которые сами называли себя "слегка прибандиченными". Вся эта сложная система, включающая в себя конвейер по изготовлению звезд и производственные мощности, выпускающие сопутствующую звездам продукцию - от дисков до маек и сумок с названиями групп, портретами и именами кумиров, - вся эта машинерия могла работать, только будучи хорошенько смазана "черным налом". Прервись хоть на день поток грязных денег, и механизм тут же даст сбой, более длительная задержка приведет к катастрофам и необратимым последствиям. Портнов не знал истинного положения Грека в этой сложной системе, но в том, что место это далеко не последнее, был уверен. Тогда, при первой встрече, они проговорили всего минут десять. Грек просто сказал, что Портнов может рассчитывать на его, Грека, помощь. В течение нескольких лет Алексей то и дело возвращался в мыслях к этому разговору, но даже в трудных ситуациях, когда действительно припирало, не осмеливался набрать номер могущественного Георгия Георгиевича и попросить о поддержке. А вот когда дошло дело до контракта с Ренатой и Портнов заработал первые деньги, которые уже можно было назвать начальным капиталом, он отбросил сомнения и страхи и обратился к Греку с просьбой о ссуде на развитие предприятия под названием "Рената". Сейчас Алексей миновал секретаршу, которая, несмотря на поздний час, выглядела свежей и бодрой, улыбнулся ей и, получив ответную профессиональную улыбку, вошел в кабинет. - Садись, Леша, - сказал Грек, не вставая с кресла за рабочим столом и не протягивая руки. - Садись. Поговорим. Портов сел напротив хозяина кабинета и уставился поверх его головы на какие-то дипломы, висевшие в рамочках на стене. "Дипломированный бандит", - вертелась в его голове совершенно ненужная сейчас мысль. Ненужная и даже вредная, поскольку она неожиданно развеселила Портнова и он не смог сдержать улыбку, совершенно неуместную в данном случае. - Весело, - констатировал Грек без улыбки. - Тебе весело. Что ж, неплохо. Молодец. Ну, Леша, тебя можно поздравить, как я слышал? - Если слышали, Георгий Георгиевич, то что нам долго рассусоливать? Вы же все знаете. Говорите, что вы хотите? - Ну-ну. Ты не груби. Сам обосрался, теперь хамишь. Грек не испытывал ни малейшей жалости к Портнову. Он не любил людей, которые не только не могут заработать себе на жизнь столько, сколько им нужно или кажется необходимым, но и не способны удержать в руках то, что есть, что попало к ним либо по воле случая, либо по причине внезапной вспышки деловой активности. В этом смысле Георгию Георгиевичу были очень близки размышления Бояна о русских людях, в большинстве своем не способных обеспечить самостоятельно ни себя, ни свою семью, ни потомков. "Русские делают все возможное, чтобы не оставить после себя никакого наследства", - сказал Толик во время их последней встречи, и Грек запомнил эту фразу. Сейчас ему казалось, что она удивительно подходит для сидящего напротив него слабака, не сумевшего удержать в руках золотую рыбку и вот теперь глупо улыбающегося. Ожидающего решения своей участи, для облегчения которой он не может и не хочет даже пальцем пошевелить. - Не груби, Леша, - еще раз повторил Грек. - А лучше слушай, что я тебе скажу. Времени у меня мало, так что разговор наш будет недолгим. Попал ты крепко. И взять с тебя нечего. Что же остается в таком случае? - Не знаю, - честно ответил Портнов. - Ну конечно. "Не знаю"! Другого ответа я не ожидал. - А что вы можете предложить? - Отрабатывать будешь, - спокойно сказал Грек. - Да пожалуйста. Только что это за работа, на которой я такие деньги смогу отбить? - Есть работа. Встанешь в клубе вместо Кудрявцева. - Где? - Портнов поднялся со стула. - В "Перспективе". Будешь выполнять его функции. Все. Понял меня? - Его функции... Так, насколько я понимаю, это... - И это тоже. - Но я ведь... Георгий Георгиевич... Портнов прекрасно понял, о чем идет речь. Знал он и о таинственном убийстве Кудрявцева - об этом шумела вся Москва. Самая распространенная версия сводилась к тому, что Роман Кудрявцев торговал наркотиками в своем клубе, за что и был, скорее всего, убит. - Вместо него... Это значит... - Это значит, будешь там делать то, что тебе скажут. Работа - не бей лежачего. Как раз для тебя. Товар взял, товар сдал. Все. Эта работа стоит денег. Вот на ней и отработаешь. Думаю, за год - вполне. А потом все тебе уже в плюс пойдет. Понял? Портнов молчал. Это было, пожалуй, худшее из всего, что могло с ним произойти. Лучше бы сразу убили... Так ведь все равно этим кончится. Алексей понимал, что Грек просто подставляет его, использует как жертвенную пешку в какой-то своей сложной игре. - Что ты думаешь? У тебя есть другие предложения? - Нет... - Тогда все. Время позднее. А у меня еще дела. Завтра будь вечером в клубе. Тебя введут в курс дела. - А ты сам-то веришь в то, что Кудрявцева убили эти ребята? - Шурик поставил на стол бутылку водки, которую крутил в руках, разглядывая этикетку. - Ребята? Какие ребята? Следователь городской прокуратуры Буров взял бутылку и наполнил свою рюмку. - Как это - какие? Те самые. Наркоты. Музыканты, - уточнил Шурик. - Да ты чего? С ума сошел? За фраера меня держишь? Тут и к бабке не ходи, любому ясно, что подстава в чистом виде. Даже не очень замазанная. Так, на скорую руку все слеплено. Уторчались ребятки, потом явился киллер, которого они все, скорее всего, знали. Пустили его в дом, он ребяток еще больше удолбал - в лаборатории до сих пор колдуют над анализами крови, не могут разобраться, что за гадостью их там накачали. Включая, кстати, и самого Кудрявцева. Потом, когда все вырубились, киллер спокойно шлепнул кого надо, ствол пристроил к пареньку и не спеша ушел прочь. Вот и вся история. - А парни, значит, все равно сидеть будут? - Будут. Или ты считаешь, что они должны на свободе гулять? Наркоты в законе. Все дилеры ими охвачены, все бляди московские, все тусовки наркотские. Последнее время они даже с кокаина слезли, жестко на гере сидели. - А ты сам разве не сидишь? Следователь прищурился. - Тебе-то какое дело, Шурик? Ты что у нас, ангел без крыльев? - Нет, я не ангел. Просто убийство вешать на мальчишек... - Вешать, не вешать... Я считаю, что им на свободе гулять нечего. Заслужили вполне. Не сегодня-завтра сами бы влезли в какую-нибудь гадость. Они социально опасны, Шурик, неужели не понимаешь? Им нельзя давать по Москве гулять. Они уже все на финишной прямой. А зона им только на пользу пойдет. Мы уж постараемся... - Ну конечно. Вы постараетесь. - Мудак ты, Александр Михайлович. Не перебивай меня, бога ради. Ты же не дослушал того, что я хотел сказать. - Пожалуйста, продолжай. Очень интересно. - Ты нас за зверей-то не держи, ладно? Не в наших интересах, чтобы они просто на зоне парились, десять лет впустую там торчали. Они у нас поедут в больничку. Тюремную, разумеется. В себя придут, с дозы слезут. - Конечно, там слезешь... Глаза Бурова сузились. - Не пори чепухи, Михалыч. Надо будет - специальные люди проследят, чтобы и с дозы слезли, и сил набрались. - Ах, ты в этом смысле? Длинные руки... - Точно. Ты даже не представляешь, насколько они у нас длинные. - Да где уж.. - Вот именно. Короче, выйдут годика через два... - Это за убийство-то? - Успокойся. Я говорю - выйдут, значит - выйдут. На суде все решат. Убийство убийству, как ты знаешь, рознь. На тебе ведь тоже убийство по неосторожности висело. А ты так легко отделался... Шурик осторожно кашлянул. - Зря ты это, Буров. Не люблю я вспоминать такие вещи... - Ну уж, брат, извини. Ты спросил, я тебе дал развернутый ответ. Конечно, я ни секунды не верю, что они Кудрявцева завалили. А завалил его... - Кто? - Тебе интересно? - Конечно. Еще бы. - Сказать? Буров был уже изрядно пьян. - Тебе, Шурик, я могу, конечно, сказать. Ты ведь как бы свой человек. Да? Я не ошибаюсь? - Слушай, брось ты чушь молоть. Свой, не свой... Что мы, первый день знакомы? - Не первый. Но и не так чтобы очень уж долго. А ведь я про тебя много чего знаю, Шурик... - Да я в курсе. - Серьезно? Ну вот и отлично. А завалил Кудрявцева, конечно же, Грек. Буров так неожиданно закончил фразу, что Шурик не сразу осознал смысл сказанного. У следователя была такая особенность - важную информацию он выдавал вскользь, как бы между делом, вставляя ее в поток необязательных слов. - Как ты сказал? Грек? - Ну да. А кто же еще? Конечно, Грек. У него и интерес был. Я его давно пасу. Он, гад, через клубы Кудрявцева наркоту гнал. А Ромочка наш стал упираться. Мол, и без Грека, говорил, обойдусь, и вообще вещал - дескать, не хочу с наркотой возиться, опасно это, да и быдло всякое вечно вокруг трется. Он ведь, блядь, светский господин был. Ну, конечно, из золотой молодежи... Сволочь номенклатурная. Не поверишь, Шурик, ни капельки мне его не жалко. Падла кремлевская... - Почему же кремлевская? - Так ведь предки его - чисто у Кремля кормились. Я же сказал - золотая молодежь. Им, сукам, при любой власти вольготно. Без мыла в жопу влезут. И Рома, сучара, фарца московская, все ему с рук сходило. Вот и допрыгался. Все они там будут, все! Александр Михайлович покачал головой. То, что вещал Буров, более естественно звучало бы из уст какого-нибудь комитетского отставника. Но этот - вальяжный, хорошо одетый, с кокаином в кармане и со своим сумасшедшим автомобилем, как магнитом притягивающим всех уличных проституток, - этот-то что мелет? Сыщик, понимаешь, новой формации. - Ты чего морщишься, Шурик? А? Думаешь, небось, что я не по делу базар веду? Что сам на крутой тачке езжу, бабок у меня немерено, что у меня самого рыло в пуху, а я гоню телегу на тех, кто меня кормит? Так ведь? Скажи, Шурик, я не обижусь. - Отчасти, - ответил Александр Михайлович. - Отчасти, конечно, так. То есть не совсем уж чтобы так. Но странно от тебя такие речи слышать. - Ничего странного. Я их любить не обязан. Я свою работу делаю, этого достаточно. Буров начал клевать носом. Александр Михайлович пригласил сыщика в ресторан, с тем чтобы отметить покупку прав на творчество Ренаты - большое дело, безусловно, повод для легкого праздника. Отметить и заодно провентилировать вопрос насчет связей Ренаты с какими-то левыми бандитами, которые у нее, судя по всему, имелись. Не страшно, конечно, все эти мелкие бандитские хвосты можно обрубить очень быстро и просто, но главное - знать, есть ли они, а если есть, то с какой стороны. Важно знать все заранее, чтобы потом в работе не возникало путаницы. Да и проблему Вавилова нужно было как-то решать. Сегодня следователь как будто немного перепил или же еще до встречи с Шуриком злоупотребил кокаином. Очевидно, количество тонизирующих веществ в его организме превысило какой-то порог, и сыщик, кажется, начал ломаться. Его потянуло на какую-то странную откровенность, и для Шурика Буров вдруг открылся с совершенно неожиданной стороны. Александр Михайлович, полагавший, что он достаточно хорошо разбирается в людях, совершенно искренне считал, что Буров - обычный современный, в меру коррумпированный мент, ровно настолько коррумпированный, чтобы не утратить представления о том, что такое простая человеческая порядочность, и ровно настолько современный, чтобы понимать простой факт, гласящий, что законы, ну хотя бы некоторые из них, писаны не про всех. А оказалось, что Буров этот вовсе не так прост и не так мил, как виделось Шурику после первых дней знакомства. - Удивился? - спросил Буров и снова наполнил свою рюмку. - Как тебе сказать... - А как есть, так и скажи. Или боишься вслух имя Грека произносить? - Если честно, то да. Эта информация, знаешь ли, слишком взрывоопасная, чтобы ее в себе носить. И потом, это ведь больше по твоему ведомству. - Ты так считаешь? - А ты нет? - Нет. - Отчего же? - А оттого, милый ты мой Шурик, продюсер недоделанный... - Ну, ты бы все же как-то... Александр Михайлович начал чувствовать себя довольно неуютно. Слишком уж распрягся Буров, принялся наезжать, хамить принялся. Не любил этого Александр Михайлович. Нехорошо это, особенно если тот, кто тебе хамит, - мент, облеченный если и не безграничной, то достаточно большой властью. - Не залупайся, Шурик. Не залупайся. И слушай меня. Дела у нас серьезные пошли, с Греком разбираться надо. Ты знаешь, чем он занимается? - В общих чертах. - Слушай, не пизди ты мне про общие черты. Пиратством он занимается. - Ну... - Не "ну", а так, как я сказал. И с этим надо кончать. У нас такая тема сейчас, что даже наркота, которая по нему проходит, - это второй очереди дело. А первая очередь - пиратство. Там очень большие люди замешаны, ты даже себе представить не можешь. Вся эта тема - она же очень давно катит, авторские права и прочее... И занимались этим до Грека совсем другие люди. А он у них хлеб отбивает. Так что, похоже, ломится ему конец нехороший, Греку-то... - А я тут при чем? Для чего ты мне все это выкладываешь? - А для того, что не сегодня-завтра он на тебя наедет. Ты теперь единственный владелец Ренаты этой долбаной, так? - Ну... - Вот тебе и "ну". Что ты думаешь, Грек мимо такого куска пройдет? Он ее диски уже в производство запустил, ты понял? И потом - он хочет копнуть под Гольцмана. А как это легче всего сделать? Через кого? Думаю, через тебя. Ты под боком у него, а в Питере ты в авторитете... Так что жди гостей. - Я не знал... - Не знал он... Так я и поверил тебе, Шурик. Короче. Пойдешь сам к Греку и предложишь сотрудничество. - Это как же понимать? - А так и понимать. Он, Грек, сейчас к Вавилову клинья подбивает. Хочет монополизировать все производство в стране. Представляешь себе масштаб? Все фирмы хочет убрать. Вернее, не убрать, а взять под себя. И начал с Вавилова. Слияние происходит пиратского бизнеса с официальным. И, естественно, друг мой Шурик, что официальный в пиратском растворится. Командовать же парадом будет господин Грек. А нам это - ну совсем не нужно. Неудобно это нам, понимаешь? - Кому - нам? - Нам, - веско сказал Буров. - Понял, нет? - Кажется, понял. - Вот. Ничего от тебя не требуется. Кроме одного - завести с Греком общее дело. А остальное это уже наша работа. Усек? - Ну, знаешь! Я вижу, к чему все это ведется. - К чему же? - Стукачом меня хочешь заделать при Греке. Я же не мальчик, что ты мне голову морочишь? Сказал бы прямо - стучать надо. А то - "общее дело"... - Повторяю - мне от тебя ничего больше не требуется. Пока. А потребуется - будет отдельный разговор. И не советую тебе вилять хвостом, Шурик. На тебе уже столько висит, что, знаешь, живешь - и скажи спасибо. При деньгах и на свободе. И все это у тебя останется. Даже еще лучше будет, если станешь меня слушаться. Понял меня? Шурик смотрел на следователя и думал, что, кажется, ничего страшного ему не предлагают. Из подобных ситуаций он выкручивался уже не раз, выйдет без потерь и из этой. Рябой даже не удивлялся, что Буров смотрел на него совершенно трезвыми глазами - видимо, и опьянение, и наркотическая эйфория были простой и незатейливой игрой. Ну, пусть так. Буров резко встал - не покачнувшись, не сделав ни одного неточного движения. - Все, Шурик, я поехал. Дела, знаешь ли... - Может, тебя подвезти? - спросил Рябой. - А я что, похож на пьяного? - Да вроде бы нет... - "Вроде бы"! Эх ты, Шурик, Шурик... Ладно, до скорого. И советую не откладывать дело в долгий ящик. Чем быстрее, тем лучше. В идеале - прямо завтра выходи на Грека. Лучше всего без посредников, прямо на него самого. - А как я его найду? - Шурик, не лепи горбатого. Не рассказывай мне, что тебе Грека не найти. Найди уж, будь любезен. Александр Михайлович поднялся с кресла: - Я тоже поеду. Рябой положил на стол две стодолларовые бумажки - в ресторане "Кармен" по ночам можно было расплачиваться валютой - и вышел на улицу вслед за Буровым. Небольшая площадь перед рестораном была пуста. На стоянке, охраняемой плечистым парнем в пятнистой униформе, который вальяжно прохаживался в стороне, находилось всего пять машин - джип Шурика, "Тойота" следователя, серая "Ауди", неизвестно кому принадлежавшая, "Мерседес" Аграновского, видного предпринимателя, гуляющего в ресторане допоздна, и невесть как оказавшиеся в столь респектабельном месте белые "Жигули" шестой модели. - Ну, пока, Шурик, - сказал Буров, протягивая Александру Михайловичу руку. - Желаю здравствовать. - Счастливо, - ответил Рябой, пожимая холодную сухую ладонь следователя. - О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, - задумчиво проговорил Буров, не выпуская руки Александра Михайловича. - Правильно классик сказал. - Это ты к чему? - спросил Рябой, снова чувствуя в словах Бурова подвох. - Да так... К тому, что ни в чем нельзя быть уверенным. - То есть? - Ни в чем. Даже, если хочешь знать, в смерти твоего дружка. Лекова. - Как это? Там труп же! Труп! Шурик выдернул свою руку из ладони Бурова. - Вот и я думаю - чей бы это мог быть труп? А, может, впрочем, и его. Всякое бывает. Александр Михайлович почувствовал, что у него вдруг закружилась голова. - Все, - произнес следователь. - Я пошел. Шурик провожал глазами его ладную спортивную фигуру не двигаясь с места. Буров подошел к своей машине, пикнувшей и мигнувшей фарами. Следователь взялся за ручку дверцы, и тут белые "Жигули", неожиданно тронувшись с места, выдвинулись вперед, перегораживая выезд для "Тойоты" Бурова. Александр Михайлович успел удивиться, как мгновенно отреагировал следователь. Даже не глядя на "Жигули", он быстро опустился на одно колено, развернувшись при этом на сто восемьдесят градусов. В правой руке Бурова блеснул пистолет. Шурик даже не успел заметить, когда, как и откуда его успел вытащить этот мент новой формации с ковбойско-бандитскими замашками. Выстрелить, однако, Буров не успел. Шурик все понял сразу. Маневр "Жигулей" был лишь отвлекающим, не представляющим реальной опасности для жизни Бурова. Пока тот поднимал свой пистолет, беря на прицел белую развалюху, из-за угла ресторана вылетел черный джип - Буров оказался спиной к нему и не мог видеть опущенные стекла и направленные в него два автоматных ствола. Пистолет в руке следователя дрогнул. Буров потратил всего лишь мгновение на то, чтобы сообразить, откуда исходит б?льшая опасность - со стороны белого "жигуленка" или же от шума мотора, раздавшегося за спиной. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы оба автоматных ствола выплюнули по нескольку коротких огненных струек - Шурик вдруг понял, что не слышит грохота выстрелов, - и тело Бурова бросило вперед. Следователь упал грудью на асфальт, его пистолет выпал из руки и, крутясь вокруг невидимой оси, подлетел по асфальту к ногам Шурика. Пули еще толкали Бурова в спину, рвали дорогой пиджак, разбивали затылок, а "жигуленка" уже и след простыл. Шурик дернулся в сторону, пытаясь найти взглядом пятнистую фигуру охранника, но того нигде не было. Тогда Александр Михайлович опустился на колени, прикрыл голову обеими руками и замер, перестав ощущать течение времени. Очнулся он от толчка в спину. Охранник, появившийся невесть откуда и бежавший к неподвижному телу Бурова, задел Шурика коленом, но не обратил на это никакого внимания. Вдали запела милицейская сирена, из дверей ресторана выскочили люди, они махали руками, что-то кричали Шурику, но он не понимал смысла обращенных к нему слов. В голове сидела только одна мысль. "Это Грек. Это Грек. Это Грек, - думал Александр Михайлович. - Это Грек, а с Греком играть нельзя". Георгий Георгиевич сам позвонил ему уже на следующее утро. После того, что пережил Александр Михайлович прошлой ночью, ни малейших сомнений у него уже не осталось. Он знал, что на все предложения Грека ответит согласием. Жизнь как-никак одна. - Ну вот и славно, - сказал Грек после недолгого разговора. - Через полчасика к вам подъедет один ваш старый знакомый, и вы оформите с ним все документы. - Кто? - спросил было Рябой, но Грек уже повесил трубку. Через двадцать минут в квартиру Шурика вошел Кроха. - Ты? - изумился Александр Михайлович. - Ты теперь, значит... - Да, Шурик, давай сразу к делу. - Давай... Кофе? Чай? Может, водочки? - На работе не пью, - сказал Кроха. - А вообще, Михалыч, скажу по старой дружбе, повезло тебе. Хотели ведь тебя, как бы это сказать... Ну типа... - Типа Бурова? - Ага. - За что же? - За то, что ты с ним слишком уж сильно дружил. Говорят, постукивал ты ему? - Да ты что, Кроха, в своем уме? - В своем. Впрочем, ладно, дело прошлое. - А ты, значит, в Москве теперь? - Как сказать, - протянул Кроха. - То там, то здесь. Везде, одним словом. Фирма-то разворачивается не на шутку. Скоро американцев под себя возьмем. - Каких американцев? - Русских, конечно. На хрена нам остальные? Я имею в виду тех, кто концерты нашим устраивает. - Брайтонская тусовка? - Не-е... Не только. Брайтонская вся Куцинером схвачена, а он и так с нами в связке работает. Нет, там другие есть, на Манхэттене, в Бостоне, в Калифорнии. - Отберете бизнес? - Зачем? У тебя вот, к примеру, никто ничего не отбирает. Мы сейчас подпишем только пару договорчиков, и все. Будешь работать со своей Ренатой, будешь ее единственным и главным продюсером. Только долю сливай в общий котел... - В общий? То есть в котел Грека? - Это имя я тебе лишний раз не советую произносить, Михалыч. Хоть мы и друзья вроде как, но если что, я тебе уже помочь ничем не смогу. - Понял. Не буду. Имя бога свято. - Примерно так. В общем, мы ничего ни у кого не отбираем. Профессионалы пусть работают каждый на своем месте. Просто централизуем всю систему, чтобы было единое руководство. И координация. Чтобы непоняток и пересечений не возникало, понимаешь? Чтобы не устраивать в одном городе десять концертов одновременно. - И что же, один... То есть, одна контора будет всю страну пасти? Сил-то хватит? - Хватит, - ответил Кроха. - А Гольцман? Он, между прочим, в Питере сейчас большую силу набрал... - Вот через месяц фестиваль у него будет, - сказал Кропалев, - и на этом фестивале он нам сам все отдаст. Без стрельбы и лишнего шуму. И ты туда, кстати, поедешь. Вместе с Ренатой своей. Сечешь поляну, дед? - Пока нет. Но в общих чертах вроде... - И хорошо. Постепенно въедешь в тему. Ты же профи. Иначе бы ты у нас не работал. - И на том спасибо. Слушай... - Да? - Неужели Вавилов тоже под вас встал? - Еще раз тебе объясняю. - Кроха вытащил из сумки папку с документами. - Под нас никто не встает. Мы никого не душим. А Вавилову мы нужны так же, как и он нам. Мы ему гарантируем безопасность не только концертов и артистов, не говоря уже о личной. Мы обеспечиваем ему безопасность всех его финансовых дел. Он же не одними концертами занимается, ты, наверное, в курсе. Автомобили, водка, пятое-десятое. А у Грека везде свои люди. Это Вавилову только на руку. Головной боли меньше. Понял? - Понял, понял. - Тогда давай подписывай. Можешь не читать, никто тебя динамить тут не будет. Мы с теми, кого приглашаем на работу, играем в открытую. - А с теми, кого не приглашаете, как вчера с Буровым? - О чем ты, Михалыч? - Кроха вытаращил глаза. - Не понимаю... Забудь ты это. Как страшный сон. Выкинь из головы. - Ну да, постараюсь. "Если бы это было так просто", - думал Александр Михайлович Рябой, подписывая документы, аккуратно подкладываемые ему Кропалевым. 6 Печень сегодня не болела, не тянула, не отзывалась неприятной тяжестью при каждом шаге, напоминая о себе. Гольцман был бы полностью счастлив, если бы Матвеев, уехавший вчера домой и обещавший сегодня привезти Стадникову в офис, не опаздывал. Он словно сквозь землю провалился. Да и Ольги не было дома. Борис Дмитриевич звонил несколько раз, набирая разные номера - мобильные Матвеева и Ольги, домашние, офисные, - все было безрезультатно. "Никуда не денутся. Приедут", - подумал он наконец и решил больше не тревожиться по этому поводу. В конце концов, опоздают - и бог с ними. Вполне можно обойтись и без них. А к Ольге он поедет после концерта. Сегодня был первый день фестиваля памяти Лекова, который Гольцман готовил несколько месяцев. Все было сделано по высшему разряду: два концерта на стадионах, три - в тысячных залах лучших дворцов культуры и то, что называется клубным туром, - молодые и малоизвестные группы покажут свои программы на сценах небольших питерских клубов. Были выпущены футболки, пластиковые мешки, кепочки, рюкзаки (все с фестивальной символикой), аудиокассеты с записями старых альбомов Лекова и с их же версиями в исполнении молодых рокеров - все это было уже развезено по торговым точкам концертных площадок и ждало своих покупателей. А покупатели, кажется, не заставляли себя ждать. Билеты на фестивальные концерты продавались отлично, и Гольцман был уверен в успехе мероприятия. Успех заключался не только в продаже билетов. Это была хоть и немаловажная в финансовом смысле, но только внешняя сторона. Спонсором фестиваля, если обратить внимание на уличную и телевизионную рекламу, был Союз прогрессивных либералов - новая партия, претендующая на ведущую роль в политической жизни страны. Кроме того, через неделю должны были состояться выборы в законодательное собрание Санкт-Петербурга, и московское отделение Союза выделило Гольцману немалую сумму на проведение фестиваля таким образом, чтобы он рекламировал тех кандидатов, которые представляли этот самый Союз в городе на Неве. Руководство новой прогрессивной партии должно было присутствовать на первом концерте, вкратце и в доступной форме изложить молодой аудитории свою программу и объяснить, что выбор прогрессивных либералов - единственно подходящий для всей прогрессивной молодежи. Сумма, полученная Гольцманом от Союза, значительно превышала ту, что он должен был собрать от продажи билетов, и сегодня он весь день, с раннего утра, делил эту сумму, распределяя доли между нужными ему людьми в городском управлении, людьми, без которых его фонд и его продюсерский центр просто не могли бы существовать в том сверкающем виде, в котором пребывали ныне. Зазвонил внутренний телефон, Гольцман поднял трубку и услышал голос секретарши. - К вам Игнат, Борис Дмитриевич. Борис Дмитриевич чертыхнулся и, сбившись со счета, бросил на стол пухлую пачку двадцатидолларовых купюр. - Чего ему надо? Нет меня. Скажи - занят... Уехал... Не знаю, сама думай. Все, не беспокой меня ближайшие полчаса! Как только он положил трубку, дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник Игнат собственной персоной. Не останавливаясь и не здороваясь, он, захлопнув ногой дверь, подошел к столу Гольцмана, придвинул кресло и уселся напротив Бориса Дмитриевича с совершенно хозяйским видом. - Ты что? - изумленно спросил Гольцман. - Ты что, Игнат, себе позволяешь? - Не будем месить воду в ступе, - заявил Игнат. - Снимай концерт, Боря. - Что?! То, что сказал Игнат, было вне понятия реальности. Снимать сегодняшний концерт было невозможно. Ни при каких обстоятельствах. Мало того что все билеты были проданы, но в данный момент к стадиону приближалась на четырех "мерседесах" делегация Союза прогрессивных либералов, заплатившая за свою рекламу большие деньги... И даже не в деньгах, собственно, было дело, хотя и в них тоже. Дело было гораздо более серьезное... Дело было в политической ситуации и в зависимости от нее бизнеса Гольцмана, да и самого физического существования Бориса Дмитриевича. - Что ты сказал? - Что слышал. Снимай, говорю, концерт. Его все равно не будет. Гольцман сглотнул комок, подступивший к горлу, и потянулся к телефонной трубке. - Спокойно! - тихо вскрикнул Игнат. Он одним прыжком вылетел из кресла, оказался рядом с Гольцманом, вырвал из его руки трубку, положил на аппарат, вытащил из собственного кармана мобильник, набрал несколько цифр и протянул Борису Дмитриевичу - все это в какие-то секунды. - Кто там? - невпопад спросил Гольцман, машинально беря трубку из рук бандита. - Там Моня. Твой администратор. Он сейчас на стадионе. Поговори с ним. Он тебе доходчивей объяснит.... - Что? При чем тут... Гольцман услышал в трубке голос Мони и махнул рукой на Игната - мол, иди ты куда подальше... - Игорь? Что там у тебя? - Борис Дмитриевич? Это вы? - Я, я... Говори, что там происходит? Тут у меня какие-то... Короче, что? - Труба, Борис Дмитриевич! Полный аллес! Все билеты арестованы! - Что это значит? Лицо Гольцмана стало наливаться революционным багрянцем. Он был профессионалом и уже понял, что сейчас услышит. Понял, но только до самой последней секунды не хотел в это верить. - Никого не пускают на стадион, Борис Дмитриевич. Тут ревизия из налоговой инспекции... Полиция, все дела... Короче, все билеты, которые куплены через кассы, - фальшивые... - Я сейчас приеду! - рявкнул Гольцман. - Сейчас все решим. Потом будем разбираться. - Тут еще, - начал Моня, и Гольцман понял, что самое страшное впереди. - Что? - спросил он тихо. - Артисты бастуют. - Как?! - Говорят, что это подстава. Для того чтобы мы... то есть вы... ну, то есть "Норд"... заработали денег... Что никакой это не памятный концерт, а кидалово... И что они на сцену не выйдут. Они уже уезжать собираются. Все. И Рената, и даже "Совы" наши... Вообще все. Как сговорились. - Никого не выпускать! - заорал Гольцман, заметив, как усмехнулся Игнат, следивший за разговором. - Никого! Запереть! Я сейчас буду! Борис Дмитриевич швырнул трубку на пол. Игнат, ловко изогнувшись, поймал ее на лету и сунул в карман. - Вы бы осторожней с чужими-то вещами, Борис Дмитриевич... Ну как, проясняется что-нибудь? - Да, - ответил Гольцман. - Мне кажется, проясняется. Мне кажется, милый друг, что это наезд. Я правильно понимаю? - Что за выражения, Борис Дмитриевич! Что за жаргон! Вы же уважаемый человек, солидный бизнесмен... - Хватит мне лапшу вешать! Хватит! Что за номера? Ты знаешь, что я с тобой сделаю? Ты представляешь, мальчик, с кем связался? - А вот хамить не надо, Борис Дмитриевич. Не надо. Я, может, по сравнению с тобой и мальчик, да только охрана твоя чего-то мне поперек дороги не встала, и на стадионе тоже... Все тихо-набожно. - Славно, славно... А что от меня-то вам нужно? Зачем ты срываешь концерт? - А кто сказал, что я тебе концерт сорву? Ничего похожего. Дам отмашку - будет концерт. Не дам - не будет. И заплатишь неустойку как миленький. Я-то знаю, кому тебе платить надо. Не знаю, правда, сколько, но, думаю, немало. - Все вы знаете, все умеете... Так какого хрена тебе от меня надо? - Как это - какого? Большого. - Ты не тяни, надо решать с концертом. Что я тут, шутки с тобой шутить буду? Игнат снова улыбнулся. - Ты все пытаешься поменяться со мной местами, Боря. Это я тебе сейчас условия ставлю, а не ты мне. - Так что тебе надо, Игнат? Что за байду вы тут замутили? Гольцман встал с кресла и начал быстрыми шагами ходить по кабинету. Оказавшись у двери, Борис Дмитриевич резко поворачивался на сто восемьдесят градусов, а приблизившись к столу, на мгновение замирал, касался пальцами бумаг и только потом поворачивался и устремлялся обратно. - Так, может, кто-нибудь скажет, что там у вас происходит? - Это у вас происходит, Боря, - лениво ответил Игнат. - У нас уже все произошло. - Поехали! - тихо сказал Гольцман. - Поехали на стадион. - Конечно. Машина внизу, - улыбнулся Игнат. Гольцман, Игнат и Моня сидели на диване в гримерке, предназначенной для Ренаты. - Значит, ты, Боря, понял наши условия? - в очередной раз спросил Игнат. - Условия... - Гольцман с мрачным видом взирал на носок своего ботинка. - Понял. Тебе что-то надо подписать? - Ничего не надо. Твое слово, Боря, сказанное лично мне, - этого вполне достаточно. Ты же знаешь наши правила. - Знаю, знаю. Я за базар всегда отвечал. - Вот и чудно. Значит, вводишь Кропалева в правление своего фонда. Все права на публикации - диски, кассеты, видео - всех твоих артистов передаешь нам. И ты в доле. Всего-то делов! - Да... Всего делов. "Разберемся, - думал Гольцман. - Эти бандиты еще не представляют, с кем связались. Мы еще повоюем. Посмотрим, чья возьмет". - Ну, где Рената-то? Будем концерт начинать, или как? Я твои условия принимаю, теперь давай выполняй мои. - Будет тебе Рената, все тебе будет. Игнат вытащил из кармана телефон и набрал номер. - Шурик? Зайди в гримерочку к Ренате, будь другом. Гольцман усмехнулся. - Ты чего? - спросил Игнат, отключив телефон. - Так, ничего. Интересно на его рожу блядскую посмотреть. - Зачем же так? Он, Боря, такой же, как ты. Человек дела, я имею в виду. Ты же понимаешь, что без нас вы бы все равно на настоящий уровень не вышли. - Это почему же? - А потому что все производство в наших руках. Вы ни хера не сделаете сами. Мэрия, не мэрия, это все на бумаге хорошо. И на митингах. А заводы, на которых диски штампуются, - заводы-то под нами стоят. Так что давайте все решим миром. Иначе просто в трубу вылетите. В гримерку вошел Шурик. - Добрый день, - сказал он Гольцману и, протягивая руку, шагнул к дивану, на котором сидел его прежний начальник. Гольцман хотел было послать предателя, обматерить, выпустить пар, но вместо этого привстал и пожал протянутую ему ладонь. - Здорово, Шурик. Давно не виделись. - Да, Борис Дмитриевич, давно. - Вот как все славно, - заметил Игнат, растянув рот в широкой и искренней улыбке. - Все просто замечательно. Друзья встречаются вновь. - Да, - сказал Гольцман, пристально глядя в глаза Шурика. - И, думаю, мы сработаемся. - Сработаемся, Борис Дмитриевич, - ответил Шурик очень серьезно. - Конечно, сработаемся. Где наша не пропадала? Тон Александра Михайловича сказал Гольцману очень много. И то, что он прочитал в глазах Рябого, ему очень понравилось. Не собирался сдаваться Александр Михайлович. Не собирался под бандитов ложиться. А значит, и вправду поборются они еще, повоюют. Хорошо, что они с Рябым снова оказались в одной связке. Михалыч - мужик ушлый... Да и он, Гольцман, тоже не лопух. "Разберемся, - подумал Борис Дмитриевич. - Время все расставит на свои места". - Ну, зови Ренату свою, - заметил Игнат, обращаясь к Шурику. - Пора начинать. - Ты с билетами разобрался? - спросил Рябой. - Все схвачено. Я команду дал, ревизия уехала. Заплатили уже кому надо. Можно музыку играть. Давай, Шурик, не тяни, зрители ждут, волнуются. - А чего мне давать? - Шурик вытащил свой телефон. - Она уже на сцене. Он потыкал пальцем в кнопки, поднес трубку к уху. - Рената, деточка, можно начинать, Все улажено. С богом! Дверь гримерки снова открылась, и в комнату вошел Митя Матвеев. - О! Еще один старый знакомый, - промычал Гольцман. - Что скажешь, господин Матвеев? Ты теперь самостоятельный продюсер у нас, да? Хотя, кажется, твое присутствие здесь говорит об обратном... - Правильно говорит, - кивнул Игнат. - Правильно. Иди сюда Митя. Что там у тебя стряслось? Митя подошел к Игнату и сказал ему несколько слов на ухо. - Так... - Бандит покачал головой. - Давай после концерта своих девчонок ко мне. Они и отвезут. - Они? - Митя развел руки в стороны. - А это не... - Нормально. Все будет путем. Дуй на сцену. Начинаем. Зазвонил телефон Мони. - Да? - Администратор приник ухом к трубке. - Что? Как? Гоните ее на хуй! Этого еще не хватало! Берите за шкирку и домой, в больницу, куда угодно! Только чтобы здесь ее не было! Моня еще что-то злобно прошипел и отключил телефон. - Что такое? - спросил Гольцман, почуяв недоброе. - Да Стадникова заявилась. В хламину пьяная. Скандалить начала, денег требовать. Орала, что концерт сорвет. - Пьяная? - Гольцман пристально посмотрел на Митю. - Она же закодирована. Она... Ты, что ли, щенок, ее подбил? А? Говори, пацан! Ты ее спровоцировал? - Почему вы на меня-то? - смущенно отводя глаза в сторону, попытался отбиться Митя, но Гольцман вскочил, бросился к Матвееву, схватил его за отвороты пиджака. - Говори, падла! Твоя работа? - Подумаешь, выпили вчера... Большое дело!... От этого еще никто не умирал... - Ну, ты и гондон, - сказал Гольцман, убирая руки с пиджака Матвеева. - Ну и гондон... - Боря, - тихо сказал Шурик, - ты успокойся. Может, оно и к лучшему? - Я вот тоже так подумал, - быстро, словно оправдываясь, сказал Митя. - А то она лезет не в свое дело... Орет, скандалит... Дела все запутывает... Пусть уж себе дома квасит по-тихому... Гольцман хотел сказать, какой Митя на самом деле подонок, какая он мразь, что он его больше видеть не хочет и требует, чтобы тот убрался с глаз долой, что все, кто его окружают, - мерзавцы и что он еще постоит за себя, но вдруг в бок словно воткнулся невидимый раскаленный металлический штырь, пронзил Бориса Дмитриевича насквозь и стал медленно поворачиваться, разрывая внутренности, перемалывая кости и вытягивая из его тела последние силы. Лицо Гольцмана побелело, колени подогнулись, и Борис Дмитриевич, схватившись за бок, неловко повалился на ковер. Яша Куманский, президент акционерного общества "Объектив", вышел на сцену. В возглавляемое им общество входили десяток самых "желтых" и, соответственно, самых покупаемых и высокотиражных петербургских газет, несколько журналов, видеостудия, а также несколько рекламных агентств. - Сегодняшний фестиваль, - сказал Яша, - это в какой-то степени знаковое событие. Все вы знаете, что он посвящен памяти нашего замечательного земляка, Василия Лекова. И нам очень приятно, что в зале столько юных лиц, столько молодых людей, воспитанных на прекрасной музыке этого удивительного артиста. Но это не все, друзья мои. Сегодняшний концерт, как вы знаете, благотворительный, и все ваши любимые артисты, в первую очередь, Рената... Рев толпы заглушил Куманского. Он выждал две минуты, чтобы стихли свист, крики и аплодисменты, и продолжил: - ...Рената, московская группа "Муравьед", наши прекрасные землячки "Вечерние Совы", всеми вами любимая группа "Город N" и ряд молодых коллективов работают совершенно бесплатно. Весь доход от сегодняшнего концерта пойдет в фонд Василия Лекова, который учрежден для того, чтобы помогать развитию современной музыки и вообще современного искусства в нашем городе... Переждав новый взрыв криков и аплодисментов, Куманский опять приблизился к микрофону. - Сегодняшняя акция - первая, которую проводят новый продюсерский центр "Гармония" и новая фирма-производитель аудиопродукции "Арт-плюс". Сегодня каждый их тех, кто присутствует на стадионе, получит бесплатно кассету с записью песен Василия Лекова в исполнении самых любимых ваших артистов. Это, в первую очередь, Рената... Рев толпы в очередной раз заставил Куманского замолчать. - ...Рената и множество других, не менее известных и любимых вами групп и солистов, - закончил Яша, решив, что перекрикивать разбушевавшуюся толпу ниже его достоинства. - А начинает наш концерт группа "Король", Рената и ди-джей из Москвы, генеральный директор фирмы "Арт-плюс" Анатолий Боян, который и спродюсировал памятный альбом песен Лекова. Сказав это, Куманский словно растворился в воздухе. На сцене повалил густой дым, забухала драм-машина, включенная Бояном, и в лучах прожекторов возникла хрупкая фигурка Ренаты. - Привет! - крикнула она. - Я снова с вами! Начнем, ребята, веселиться! Давайте ближе сюда, ближе! Руки вверх! Поем вместе! Вавилов сидел в ресторане "Перспектива" за маленьким столиком "на двоих". Напротив него расположился Якунин, курящий толстую сигару и, судя по всему, пребывающий в отличном расположении духа, чего нельзя было сказать о президенте "ВВВ". Продюсерская фирма Вавилова теперь входила в концерн "Гармония", и уже непонятно было, где кончались границы владений Владимира Владимировича и начинались пастбища Грека. - Чего ты радуешься? - спросил Вавилов, заметив улыбку на лице финансового директора. - Как чего? Видишь, вон там деваха сидит? За дальним столиком? - Ну? - Это питерская певица. Из группы "Вечерние Совы". - И что теперь? - Знаешь, что она только что сделала? - Откуда мне знать? - Передала посылку с "кислотой" для нового хозяина этого чудного заведения. - Для Лехи, что ли, Портнова? - Ну да. - А ты откуда такие вещи знаешь? Этак можно запросто головы лишиться. - Ничего со мной не сделается. Равно как и с вами. Грек, он тоже пургу гонит. Что он без нас? А радуюсь я от того, что если он начинает вот так внаглую работать по наркоте, то недолго продержится. А мы все его дела возьмем под себя. Пусть набирает обороты. Пусть все производство гребет под себя. Проколется на мелочи, попомните мое слово. А мы, Владимир Владимирович, мы-то останемся. Мы ведь по мелочам не работаем. Верно? - Будем надеться, что так, - согласился Вавилов. - Надеяться нечего, - сказал Якунин. - Надо работать, вы же сами меня всегда этому учили. - Да. Верно. А помнишь, кстати, того чучельника? - В Африке? - Ну да. - И что же? Помню, конечно. Мудрый старик был. - Мудрый. Только почему - был? Звонил мне вчера. - Ага. И что сказал? - Сказал, что есть у него ко мне разговор. Пригласил в Питер. Что-то он там с Куцинером затевает. Кажется, хочет свою фирму открыть. Ну и меня как бы отдохнуть зовет. Поохотиться, туда-сюда... Я давно не отдыхал, съезжу, проветрюсь... - А про наши дела с Греком они знают? - Конечно. И, знаешь, что он еще сказал? - Ну? - Дескать, то, что сейчас происходит, гораздо проще той истории с носорогом. И что мы из нашего нового партнера по бизнесу скоро чучело набьем. - Так и сказал? - Так и сказал. Прямым текстом. - Ну что же. Я - "за". Вавилов еще раз посмотрел на дальний столик. Он не все сказал Якунину. Есть такие вещи, в которые лучше не посвящать даже самых близких партнеров, даже тех, в ком уверен на все сто процентов. Так безопасней. В первую очередь, для них самих... Девушка, которая, по словам Якунина, только что передала Портнову посылочку из Питера, тянущую, как минимум, на семь лет тюрьмы, сидела со скучающим видом, поднимала глаза к потолку, потом опускала голову, обводила посетителей ресторана сонным взглядом, лениво прихлебывала из бокала шампанское. - Сниму-ка я эту телку, - сказал Вавилов. - Тряхну стариной. - Правильно, - согласился Якунин. - Артисточка... Что еще с ними делать? Только на это и годны... Для тех, кто понимает, конечно. Машина Игната мягко катила по Пулковскому шоссе. - Отдохнули, Георгий Георгиевич? - спросил Игнат шефа. - Да что ты... Какой тут отдых? Все с этим телевидением местным разбирался. Такие они здесь тупые, знаешь... А Гольцмана жаль, - по своему обыкновению перескочил на другую тему Грек. - Что с ним такое? Он ведь жив, насколько я понимаю? - Жив-то он жив, конечно... Только ему две операции сейчас будут делать. Митька Матвеев был у него в больнице, говорит, совсем сломался мужик. Лет на пятнадцать постарел... Энергии ноль. - Понятно. Откуда же энергия в таком состоянии? Выйдет из больницы, оклемается. - Думаю, уже не оклемается. Подкосило его серьезно. Сломался. А жаль. Деловой был человек. Многое мог. - Незаменимых нет, Георгий Георгиевич... Грек покосился на своего подчиненного: - Ты так считаешь? Игнат, сообразив, что сказал двусмысленность, пожал плечами. - Когда у нас самолет-то? - Через час. Все нормально, с запасом едем. - Слушай, а как ты думаешь, не переборщил ты с этим Буровым? - Нет. Все тихо. Я справки наводил через своих людей в прокуратуре. На тормозах спускают. - Славно... И по Кудрявцеву тоже? Кстати, ты мне так и не рассказал, как ты их свел. Ну, Ромку с этими наркоманами. - Как свел, как свел... Сказал этой Катьке, что у Романа дури всегда полны карманы. Что он щедрый человек, бесплатно раздает. - Конечно, - ехидно заметил Грек. - Чужое-то - чего же не раздавать? - Ну вот, она и стала ему названивать. Я только телефон их домашний слушал, элементарно. - Просто все решается, - покачал головой Грек. - Так просто. А люди головы себе ломают - как бы раскрутиться, как бы то да как бы се... А на самом деле - нужно просто действовать... Дак ведь никто в этой стране действовать не умеет. Решения принимать... Двое молодых парней в камуфляже расположились по обе стороны шоссе в километре от поворота к аэропорту "Пулково". Здесь тянулись бесконечные теплицы фирмы "Лето", на обочинах торчали редкие кустики, серые, как и трава на плоских, скучных полях севера Ленинградской области. Первый выстрел из гранатомета "Муха", достигший цели, заставил "Мерседес" Игната развернуться на девяносто градусов и встать поперек дороги. Тяжелая машина не перевернулась, но в нее тут же врезался несущийся следом автомобиль сопровождения - черный джип, в котором, кроме охраны, ехал Митя Матвеев, вытребованный Бояном в Москву для заключения контрактов по "Арт-плюс". Вторым выстрелом был взорван бензобак "Мерседеса". Две длинные автоматные очереди, выпущенные с противоположных обочин, нашпиговали свинцом ту часть огненного шара, где должен был находиться салон игнатовской машины. И, словно завершая трескотню автоматов жирной убедительной точкой, раздался еще один взрыв - на этот раз чуть позади, взрыв, который разнес джип на куски. Густые клубы черного дыма окутали участок шоссе с горящими машинами и кусты на обочинах - словно занавес, опустившийся на время перемены декораций, спрятал актеров от зрителя, с тем чтобы на их место в следующей сцене встали другие. 7 Вавилов сидел на веранде своей дачи на Николиной Горе с газетой в руках. - Читал, Анатолий Анатольевич? - спросил он, покосившись на гостя, который вертел в руках толстую сигару, разглядывая ее, нюхая и пробуя языком туго скрученные табачные листья. - Американская... Я не курил американских сигар. Кубинские люблю, самые лучшие... А эта... Вирджиния... Не знаю. Кажется, не очень-то она, а, Владимир Владимирович? - Ты попробуй, Анатолий Анатольевич, потом скажешь - понравилось или нет. - Попробую, конечно, куда она денется?.. - Я говорю - читал газету-то? - Читал, - равнодушно ответил Анатолий Анатольевич, шестидесятилетний грузный седой человек в широких джинсах и тонкой кожаной куртке. Он достал из нагрудного кармана маленькие ножнички, отстриг кончик сигары и сунул ее в рот. - Как написано-то! Просто поэма. - Да, - кивнул Вавилов. - Смотри, тут и Рената, и даже Куцинер... Все Грека поминают... "Настоящий товарищ..." "Один из немногих, кого можно было в нашей стране назвать меценатом, искренне любящим искусство и готовым пожертвовать ради него всем, что он только способен был отдать..." "Чудовищное убийство, всколыхнувшее всю творческую общественность..." "Лучшие люди страны становятся жертвами наемных убийц..." - Да, - проворчал Анатолий Анатольевич. - Лучшие люди... Мрут, понимаешь, как мухи, ну что ты сделаешь?.. Что такое, а, Вавилов? Мор, что ли, на них нашел какой? - Смотри, что пишут. Следовательская бригада, ведущая это дело, уже вышла на след заказчиков убийства... Анатолий Анатольевич закашлялся. - Через несколько дней они смогут назвать имена тех, кто уничтожает... Дальше чушь какая-то. ...Уничтожает вместе с лучшими людьми России ее культуру и искусство... Бред. - Выйдут, говоришь, на след? Ну-ну. Вавилов отложил газету и прищурился на солнце, стоявшее в высшей точке. - Денек-то какой... Анатолий Анатольевич выпустил толстую струю голубого дыма. - Ничего... Неплохой табак. Слушай, сделай-ка мне пару десятков. У нас ведь они не продаются? - Нет. - Тогда сотенку. - Нет проблем. За углом дачи, там, где находились ворота, за которыми начиналась земляная плотная дорожка, ведущая к шоссе, включился автомобильный двигатель. В дверь веранды постучали. - Войдите, - крикнул Анатолий Анатольевич. - Товарищ генерал... Вавилов обернулся. На веранде стоял молодой ладный парень в форме капитана внутренних войск. - Товарищ генерал, машина ждет. Генерал Климов кивнул: - Иду. Когда капитан бесшумно исчез за дверью, генерал подошел к Вавилову и, положив ему руку на плечо, сказал: - Работай спокойно, Володя. Все под контролем. Про Грека забудь. Как и не было его. Ты там, думаю, разберешься, кого куда переставить. - Работа большая, Анатолий Анатольевич. Но, может быть... - Поможем, если что, - успокоил его Климов. - Не впервой. Давай через недельку соберемся. Банька, то-се... Шашлычки... Так, знаешь, по-семейному... И все решим заодно. Кого куда поставить, кого откуда убрать... Дело общее, дело большое... Торопиться не надо. - Торопиться не будем, - согласился Вавилов. - Все устроим в лучшем виде. - Как всегда, - сказал генерал. Вавилов быстро прошел сквозь стеклянные двери. Кивнул охраннику в форме, сидевшему в прозрачной пластиковой пуленепробиваемой будочке, и поднялся на второй этаж, миновав три лестничных пролета и два металлоискателя, предупредительно отключенные охранниками снизу и снова заработавшие, как только Вавилов прошел последний из них. На втором этаже Владимир Владимирович сделал несколько шагов по коридору и оказался в просторном холле. Секретарша Юля вскочила из-за длинного прилавка, уставленного телефонами, календарями, объявлениями в стеклянных "стоячих" рамочках, извещавшими о том, что через неделю - общее собрание, а через две - тоже общее собрание, но только одного из отделов, что через месяц шеф уходит в отпуск и его обязанности будет выполнять первый заместитель Якунин. Кроме этого, на прилавке лежали гелевые авторучки, зажигалки, стояли пепельницы, ближе к окну - чашки для кофе, электрический чайник, сахарницы, поднос с ложечками. - Здравствуйте, Владимир Владимирович! К вам уже... - Привет, - бросил Вавилов. - Я вижу. Да. По одному. Ни на кого не глядя, он прошел прямо в свой кабинет, оставив за спиной с десяток посетителей, которые, завидев Самого, как по команде поднялись с мягких кожаных диванов и кресел, которыми изобиловал холл. Глаза Владимира Владимировича были опущены долу, но видел он всех и каждого. Видел и мгновенно отделял зерна от плевел. - К вам Артур, - услышал он голос секретарши по громкой связи. - Впусти. Ваганян вошел в кабинет, кивнул Вавилову и сел на диван у стены. - Привет, Артур, - поприветствовал его Владимир Владимирович, отметив, что сегодня Ваганян избрал довольно странную манеру здороваться. - Что скажешь? - Что скажу? Скажу, что я увольняюсь. - Что-что? Вавилов не играл. Он действительно не понял, что имел в виду его продюсер. Из фирмы "ВВВ" давно уже никто не увольнялся. Людей переманивали, их приглашали другие конторы, они, бывало, принимали эти предложения, о чем потом очень жалели. Но все это происходило несколько иным образом. Вавилов гордился тем, что его предприятие совершенно не походило на любую другую российскую коммерческую структуру. В "ВВВ" практически отсутствовала так называемая "текучка кадров", и ни один нормальный человек, будучи в трезвом уме и ясной памяти, никогда не сказал бы вот так, как сейчас Ваганян - самому шефу, прямо в лицо: "Я увольняюсь..." - Что ты говоришь? Что с тобой, Артур? Тебе нехорошо? - Мне очень хорошо, Владимир Владимирович. Очень. Я сказал вам, что я увольняюсь. Я больше не буду с вами работать. - Это как? И куда же ты намылился, если не секрет? Куда уходишь? Уж не на место ли болезного нашего Гольцмана? Или - на радио? Или еще куда? Нашел себе группу? Вольным продюсером станешь? - Идите вы все в задницу с вашими группами, - спокойно ответил Артур. - Как вы меня достали... С этим вашим дерьмом. Он помолчал, потом вытащил сигареты и закурил. - Мне сорок лет, Володя. Сорок. Пора о душе подумать. Пора наконец уже что-то сделать... Что-то, как бы это смешно ни звучало, настоящее... - Я так и не понял, что у тебя за проект. Что значит - настоящее? Не расскажешь? - Ты не поймешь, Володя. Если тебя очень волнует, куда я ухожу, то отвечу - никуда. Домой я ухожу. У меня, слава богу, есть свой дом. И много еще чего. - Это точно. Много. - Я не это имею в виду, - поморщился Ваганян. - Впрочем, ты, думаю, не поймешь... - Так объясни, - начиная внутренне закипать, тихо сказал Вавилов. - Объясни мне, дураку, может, и пойму... - Ничего я тебе объяснять не буду. Просто не хочу больше увеличивать количество говна... В своей стране. - Артур, ты, по-моему, заболел. Переволновался в связи с последними событиями. Возьми-ка ты, друг мой, отпуск. Отдохни. А потом мы вернемся к этому разговору. Хорошо? Вавилов с трудом себя сдерживал. Ему хотелось просто ударить по холеному, отлично выбритому лицу этого неженки, этого рефлексирующего интеллигента, чистоплюя этого, который при малейших сложностях начинает думать, куда бы ему сбежать. Чтобы не нести ответственность. Чтобы не портить себе настроение черной работой. Чтобы остаться в белом... Когда все остальные действительно разгребают дерьмо. А иначе ведь ничего не сделаешь.. Если пытаться всю жизнь проходить в белых перчатках, можно и с голоду помереть. Не говоря уже о том, чтобы что-то сделать - хорошее, плохое ли, но хоть что-то. Хоть какой-то след оставить после себя на этой земле. - Отдохни, Артур, - еще раз сказал Вавилов. - И я буду считать, что этого разговора у нас с тобой не было. Все, иди. Иди, Артур, не серди меня. Все забыли, я позвоню тебе на мобильник через неделю, поговорим спокойно. Давай. Артур медленно поднялся с дивана и, не глядя на Вавилова, вышел из кабинета. Владимир Владимирович посмотрел в окно. Окна кабинета выходили на запад, и Владимир Владимирович видел, как сверкают на крышах соседних домов яркие полосы солнечного света. В одном из желтых квадратов, помахивая толстым пушистым хвостом, расположился жирный серый кот. Заметив движение в окне, он несколько раз лениво ударил хвостом по крыше, медленно повернул тяжелую голову и, щурясь от удовольствия, посмотрел на Владимира Владимировича. Потом кот широко зевнул и отвернулся, потеряв к непрошеному наблюдателю всякий интерес.