еча  с
Анатолием Бояном  будет для  него интересна  и, безусловно, выгодна. В конце
концов, тот дал согласие лично познакомиться с Толиком  и даже взглянуть  на
памятник, который приплыл из далекой России.
     "Подставил, сука, - думал Толик об  Артеме, вешая трубку.  - Сволочь...
Кинул. Только зачем ему это? Ему-то какая выгода? Фирму зарегистрировать? Но
ведь он и без всякого Ленина мог это сделать. Зачем такие сложности?"
     Боян не  понимал, для  чего  Артем затеял  возню с памятником,  но  был
уверен на сто процентов, что его бывший  товарищ, генеральный директор новой
фирмы, теперь палец о палец не ударит, дабы реализовать несчастную статую.
     Дела приняли для Толика совсем уж нехороший оборот, когда его и мистера
Першона,  прибывшего-таки  к   ангару,  где  хранился  памятник,  отказались
впустить на склад.
     Толику  был выставлен  счет  за  хранение груза,  и, увидев  на  бланке
трехзначные цифры,  Боян понял,  что затея с продажей Ленина потеряла всякий
смысл.  Сумма, в которую Толик  оценил памятник,  учтя  все  предварительные
расходы,  вызвала у Першона лишь язвительную улыбку, а теперь, когда им даже
не  разрешили  войти  в  ангар,  дабы осмотреть столь  дорогое  произведение
искусства, он просто пожал Бояну руку, посмотрел в глаза и сказал:
     - Have a nice day.*
     - Thank  you,** -  ответил  Толик и  понял, что  это была  их последняя
встреча.
     Вечером, когда  хозяин  квартиры  ушел на работу в свой ночной клуб,  а
Толик в полном одиночестве и  отчаянии курил, набивая  в  маленькую трубочку
все новые и новые порции марихуаны, раздался телефонный звонок.
     -  Але, - услышал Боян незнакомый голос из включившегося автоответчика.
- Але, я вас беспокою по поводу статуи Ленина. Я таки хотел бы ее принять...
     Толик схватил трубку.
     - Да!
     - Это вы хозяин статуи?
     - Я! Я! Мы можем встретиться.
     - Конечно, - ответил голос. - Меня зовут  Израиль Израилевич. Вы можете
приехать в Бруклин?
     - Да. Когда вам удобно?
     - Мне таки удобно всегда.
     - Я сейчас буду. Продиктуйте ваш адрес, пожалуйста.
     Израиль Израилевич жил на Второй авеню.
     Заплатив двадцать долларов за такси - раньше Толик не придавал значения
подобным пустякам, но теперь деньги приходилось считать,  - он  выскочил  на
грязный,  усеянный  кучами  мусора тротуар и, быстро найдя нужный дом, нажал
кнопку, против которой было написано "Ivanov".
     - Одну минуточку, - раздался знакомый голос  в  динамике домофона.  - Я
сейчас к вам выйду.
     Через  минуту  дверь  открылась,  и  Толик  увидел  маленького  полного
господина в плаще и в шляпе.
     - Израиль  Израилевич Брик, -  сказал господин, протягивая Бояну пухлую
ладонь.  - Это не моя фамилия, - кивнул он в сторону списка жильцов. - Я тут
временно проживаю.
     Судя  по  тому,  как  был одет  Израиль  Израилевич,  он  не  собирался
приглашать Толика в дом Иванова.
     Через несколько  минут  они уже сидели в уютном  скверике на  старинной
чугунной скамейке.
     - Я могу вам помочь, - начал Израиль  Израилевич. - Понимаете, мне этот
Ленин,  как  таковой,  не  очень-то  и  нужен,  но...  Я купил  один  дом  в
Манхэттене. А друзья предложили  мне для привлечения, так сказать, внимания,
для услады  жильцов  поставить  на  крыше статую. Будет  интересно,  как  вы
думаете? Вот я и решил - почему бы нет?
     "Как он узнал номер моего телефона? - подумал Толик. - Его же никто..."
     - Вы, наверное, удивляетесь, как я вас нашел? - спросил Брик.
     -  Отчасти, -  хмуро  ответил  Толик.  Почему-то  Брик  ему  активно не
нравился.
     - Знаете, Нью-Йорк - город маленький...
     Толик хмыкнул:
     - А какой же тогда - большой?
     -  Большой?  - Брик  задумался. - Это смотря  для кого... Для некоторых
людей  любой город - маленький. А для некоторых любая  дыра - большой город.
Некоторые могут сидеть  в своем  доме всю жизнь, и  их  никто не увидит и не
узнает. А  другие, вот  как  вы, к  примеру,  всегда  на  виду.  Вообще, это
несущественно. Давайте лучше о деле. Сколько вы хотите?
     Толик быстро назвал  цифру, которая по сравнению с  первоначальной была
уменьшена вдвое.
     - Так-так...  Я  хотел  бы  посмотреть на  предмет. Сумма  большая.  Не
хочется покупать кота в мешке.
     - Конечно, - сказал Толик. - Только сначала...
     - Что? - спросил Брик - Где она у вас лежит? Или стоит?
     - Стоит она на шестом причале...
     - А-а... Ясно. Так поехали, посмотрим.
     - Сейчас уже поздно, наверное,  - покачал головой Боян.  - Думаю, что в
ангар нас не пустят.
     - Молодой человек. - Брик  медленно поднялся со скамейки. - Моя фамилия
Брик. Я живу в Нью-Йорке тридцать лет. И я занимаюсь коммерцией. В том числе
и в порту. В  том числе мне  известно, где находится  шестой причал. И в том
числе я знаю людей, которые там работают. Поехали, посмотрим, что там  у вас
за памятник.
     Было уже темно,  когда они вошли в  ангар.  Брик действительно  обладал
свойством проникать  в запертые для  других  помещения.  Он  не  пользовался
волшебными  заклинаниями  или  отмычками, однако  элемент волшебства  в  его
действиях все-таки присутствовал. Словно из-под  земли, на  пустынном ночном
причале  возникали   люди,   позвякивающие  ключами,  шуршащие  документами,
вынутыми  из  черных папок, Брик  что-то  подписывал, кому-то  пожимал руки,
коротко смеялся и быстро говорил по-английски.
     -  Очень  хорошо,  очень  хорошо,  -  говорил  Брик,  расхаживая вокруг
деревянного короба. - А открыть можно?
     - Попробуйте, - махнул рукой Толик. Он полагался на возможности Израиля
Израилевича и  не  ошибся.  Через  двадцать минут невесть  откуда  взявшиеся
рабочие  сняли  доски,  и  чугунный  Ильич  предстал  перед Бриком, Толей  и
ошеломленными работягами во всей своей красе.
     -  Ну что  же,  - спокойно подвел резюме  Израиль Израилевич, - я  могу
купить у вас это за... за вот столько...
     Он протянул Толику бумажку с цифрами.
     - Да что вы? За кого вы меня принимаете?
     - Пожалуйста, пожалуйста, возможны варианты. - Брик  ничуть не смутился
и протянул  Бояну свою  визитку.  -  Если  надумаете, позвоните мне по этому
телефону. Я же сказал, возможны варианты.
     Толик, вдохновленный тем, что  покупатели все-таки начали появляться, и
слегка обиженный  смехотворной  ценой,  за  которую  хотел купить скульптуру
Брик, бегал  по Нью-Йорку еще неделю. Он обошел  все галереи, с  владельцами
которых   был   хотя   бы   шапочно   знаком,  посетил  несколько   редакций
художественных журналов, обзвонил всех своих  знакомых  и знакомых знакомых,
имеющих  пусть даже малейшее отношение к художественному бизнесу, - все было
напрасно. Тогда,  прокляв все  на  свете и  в первую очередь  Нью-Йорк с его
стремительно меняющимися приоритетами, он позвонил Брику.
     -  Я  вас  слушаю,  Анатоль,  -  ласково  приветствовал  Бояна  Израиль
Израилевич.
     - Вы сказали - возможны варианты...
     - Да. Цену вы знаете. Я готов купить это за наличные.
     - То есть? - не понял Толик. - Меня ваша цена...
     Боян хотел сказать "не  устраивает", но  вовремя спохватился. Он только
сейчас  понял,  что  условия  хитрого   еврея  нужно  принимать.   Брик  уже
продемонстрировал  ему  свои возможности. Вычислил его телефон,  по-хозяйски
распоряжается  в  порту, перед  ним  распахивают  ворота  складов, открывают
неоплаченный  груз... Конечно,  Брик  знает, что делает, и знает, что лучшую
цену, как он выражается, "этому" Толику в Нью-Йорке никто не даст.
     "Мафия", - печально подумал Боян.
     - Я согласен, - сказал он.
     - Вот и чудно. Деньги я вам привезу через полчаса.
     - А забирать?.. Памятник?..
     - Вы не волнуйтесь, Анатоль, я его сам заберу. Не беспокойтесь...
     Деньги Брик  действительно привез.  Толик  получил наличными две тысячи
долларов.  Остальное,  как  объяснил Брик, он  заплатит  в порту  за  аренду
складских помещений.
     - Ага... - Толик кивнул. - И на том спасибо.
     - Не  за  что,  дорогой  вы мой. Если будет  еще что-нибудь интересное,
звоните, всегда рад помочь.
     Толик  вернулся  в  Москву  через  неделю.  Роман,  услышав  историю  с
памятником, покачал головой.
     - Я могу взять у тебя фирму, - сказал он. - За долги.
     - Да забирай ты ее ради бога!
     Толик брезгливо пододвинул ему папку с документами и печатями.
     Роман полистал бумаги.
     -  Ладно...  Это мы  быстренько переоформим... Есть  у  меня  люди. Как
дальше жить-то думаешь?
     - А хер его знает! - честно ответил Боян.
     - Что, никаких мыслей?
     - Да нет, мысли есть. Музыкой думаю заняться.
     - Музыкой? Это дело... Покурить хочешь?
     - Хочу...

     Толик вздрогнул и понял, что задремал в наступившей на веранде темноте.
Очнулся он  от  приближающихся голосов. Беззвучно отворилась дверь, сверкнул
узкий лучик электрического света  из коридора, щелкнул выключатель.  Люстра,
висевшая   под   потолком  в  центре  комнаты,  вспыхнула,   заставив  Бояна
зажмуриться.
     - Садись давай, - услышал он незнакомый голос. - И я тебе последний раз
говорю  - чтобы такого больше не было. Или мы работаем с тобой, или - все! Я
этого безобразия  больше не потерплю! Третий раз уже тебя откачиваю. Как это
понимать? Ты мужчина или  кто, в конце  концов?! - Голос был тихий, но очень
властный, с легким восточным акцентом.
     Толик  открыл  глаза и  увидел,  что  в одном  из кресел  напротив него
развалился  Роман Кудрявцев -  целый и невредимый,  кажется  даже, не  очень
пьяный. Глаза его странно блестели, левый рукав рубашки  был закатан, пиджак
он бросил на диван рядом с Толиком.
     По веранде, продолжая обращенный к Роману монолог, расхаживал невысокий
подтянутый человек  с густыми, струящимися до самых плеч черными волосами, в
которых поблескивала благородная седина.
     Человек был в черном костюме. Уютно поскрипывали лаковые ботинки. Жесты
длинноволосого  господина  были  плавными  и  законченными,  как  у хорошего
драматического актера.
     - Ты меня понял, Роман? Не слышу твоего ответа.
     - Понял, - тяжело вздыхая, произнес Кудрявцев. -  Что вы  мне выволочки
устраиваете, будто я маленький...
     - Ты хуже, - спокойно  сказал длинноволосый. - Ты большой. А дела у нас
с тобой недетские. Сам должен понимать.
     - Да я все понимаю.
     Толик смотрел  на Кудрявцева, и в памяти все яснее  и яснее проявлялись
недавние   события.   Лицо   валяющегося  на  асфальте   хулигана,  внезапно
покрывшееся красным,  судорожные движения остальных,  когда в  них  попадали
пули, беззвучно вылетавшие из длинных черных стволов.
     Боян согнулся, и его неожиданно вырвало прямо на толстый ковер.
     - А, очнулся, - спокойно констатировал длинноволосый. - Ну-ка, пойдемте
отсюда,  а  то  сейчас вонять  будет. Роман, бери  своего  пацана.  Прошу  в
кабинет.
     Толик не помнил, как Кудрявцев довел его до кабинета. Потянув за рукав,
Роман провел Бояна в туалетную комнату, сунул головой в раковину, включил на
полную мощность холодную воду  и подержал несколько минут под струей. Только
теперь Толик  почувствовал, что  окончательно протрезвел и  пришел в себя. И
главное, его больше не тошнило, не было  этих отвратительных,  всегда  таких
пугающих зеленых мушек в глазах.
     Кабинет оказался  со вкусом  обставленной комнатой -  мебель карельской
березы, несколько старинных картин на обтянутых зеленым шелком стенах (Толик
слабо  разбирался  в классической  живописи  и  не  смог  с  первого взгляда
определить  авторов),  тяжелая небольшая люстра. Единственным диссонансом  в
убранстве кабинета был хороший компьютер, стоявший на письменном столе.
     -  Для тех, кто не знает, меня  зовут  Георгием Георгиевичем,  - сказал
хозяин, не глядя на Толика, но, очевидно, обращаясь к нему, поскольку, кроме
Бояна, Кудрявцева  и  этого  самого  Георгия  Георгиевича,  никого больше  в
помещении не было.
     Тут Толик понял, кто  перед ним находится. Он вспомнил и золотые кольца
к  свадьбе,  и  чудом  провезенные в  Москву и  оформленные  во  время путча
паспорта, и мебель карельской березы, которую доставал кому-то Роман.
     - Ну, господа, что мне с вами  делать? - Георгий Георгиевич по-прежнему
не смотрел на своих  гостей.  - Это уже переходит  всякие  границы. По вашей
милости пришлось стрелять в людей. А ведь, между прочим, был выбор. Либо эти
деятели вас замочили бы, либо мои люди - их... Что же меня заставило сделать
этот выбор?
     Кудрявцев помотал головой, словно отгоняя назойливых насекомых.
     - Ну, к чему все это? И так понятно ведь...
     - Понятно ему... Распустил я тебя, Рома, распустил.
     - А  я никогда вашим подчиненным не был, - холодно ответил Кудрявцев. -
Так что попрошу без фамильярностей.
     - Верно. Верно говоришь. Только уважение надо бы иметь. После того, что
я для тебя  сделал. И для него, кстати. Хотя нехорошо, не люблю я напоминать
о добрых делах, но, видишь, приходится.  Память у людей короткая. Что я могу
с  этим поделать?  А  ничего не  могу.  Вот и  приходится  словесами  воздух
сотрясать.  Но,  кажется, все  равно  впустую... Ты  подумал над тем,  что я
просил? -  резко спросил он  у  Кудрявцева.  - Или, пока водку жрал, некогда
было о делах размышлять?
     Кудрявцев посмотрел на часы.
     - Подумал... У меня встреча с Артуром. Через час. А?
     Он вопросительно посмотрел на хозяина.
     -  Перебьется твой Артур. Тебе только сейчас на встречи и ездить. Приди
в себя,  Рома, я  тебя последний  раз  предупреждаю. Последний. Ты мое слово
знаешь.
     - Да  уж  знаю...  - Кудрявцев  тяжело вздохнул.  - Я подумал. Тут дело
тонкое. Можно, конечно, как вы любите...
     - Это как же, позволь спросить?
     - Да вот как сегодня...
     Георгий  Георгиевич помолчал,  покачиваясь  всем  корпусом  с  пяток на
носки.
     - Борзеешь ты, Рома. Нехорошо. Очень мне это не по душе.
     - Я дело говорю, Георгий Георгиевич. Можно так. Можно иначе.
     - Как же это - "иначе"?
     -  Тоньше.  Правильнее.  И  действеннее.   Запугать  Вавилова  -   дело
непростое. Даже, можно сказать, невозможное. Он сам кого хочешь запугает. Да
и мне это, честно говоря...
     - Что?
     - Не по душе. Я не бандит, извините за выражение.
     - Извиняю.
     Толик навострил уши.  "Запугать Вавилова"! Что они собираются делать? А
Кудрявцев-то - хорош гусь, оказывается! Непростой мужик, надо же!..
     - Так что ты предлагаешь? - спросил Георгий Георгиевич.
     -  Надо по нашей теме  их  подловить.  Вывести на  официальный уровень.
Шантажировать, одним словом. Только через официальные каналы.
     - Ну-ка поясни.
     - У  них есть артисты, которые  торчат со страшной силой.  Вот  и нужно
этому  делу придать  огласку, дискредитировать фирму. Что, мол, поощряет она
торчков, ну вы понимаете...
     - Думаешь, их это испугает? Про наркоту и так все знают.
     - Смотря как  обставить. Можно так заделать, под такую статью подвести,
что у них выхода не  будет.  У нас  вон  генеральных прокуроров с  должности
снимают, не то что там... А тут - фирму какую-то прищучить... Думаю, можно.
     - Хм... И что за артисты у тебя на примете?
     -  А вот это вы у него  спросите.  - Кудрявцев махнул  рукой  в сторону
Бояна. - Толик лучше знает. Он с ними со всеми трется в клубах.
     - Да? - Георгий Георгиевич впился глазами в лицо Бояна. - Знаешь?
     - Чего?
     - Чего-чего? Ты же с Вавиловым сейчас начал дела вести, или я ошибаюсь?
     - Начал... А что вы хотите?
     -  Мы  хотим порядок  навести. Мы хотим, чтобы наши эстрадные звезды не
превращались в бомжей, в алкашей и наркоманов. Хотим, чтобы они  были похожи
на людей. Чтобы они зарабатывали нормальные деньги. И жили как люди. Вот ты,
к примеру... Сколько тебе Вавилов обещал за твой проект?
     Толик  почесал   в  затылке.  Ему  нравился  этот  Георгий  Георгиевич.
Серьезный  человек.  Его окружала  какая-то  аура стабильности  и  крепкого,
настоящего богатства.
     - Ну...
     -  Ладно, можешь не отвечать. Гроши он тебе обещал.  А мы  вот с  Ромой
думаем свою фирму открыть. Вернее, она уже открыта... Да, Рома?
     - Да, - неохотно сказал Кудрявцев.
     -  Собственно,  я  уже  давно  в   шоу-бизнесе,   -  продолжал  Георгий
Георгиевич. - Не новичок в этом деле... Ну так как,  Анатолий? Что ты можешь
сказать  о своих знакомых артистах?  Все  они тебе нравятся? Мне очень важно
это от тебя услышать. Почему - объясню чуть позже.
     - Нет, не все.
     - Так. Уже хорошо. А  ты не удивлен, что сегодня вас отбили мои люди? -
неожиданно сменил тему Георгий Георгиевич.
     - Спасибо, что отбили... Значит,  у вас с Романом, я понимаю,  какие-то
серьезные дела. И вы нас страховали... Зная, что... Ну, как бы это...
     - Что Роман ушел в беспредел. Правильно я говорю?
     - Правильно... В общих чертах, - кивнул Роман.
     - Ну вот. Хоть в  общих чертах, и  то ладно  -  с  деланным облегчением
произнес  Георгий  Георгиевич. -  Но не  только поэтому.  Не  только.  -  Он
внимательно посмотрел  на  Бояна.  - А  еще, и в первую очередь, потому, что
главное наше богатство - это что? Люди. Люди -  главное наше богатство. Если
мы будем разбрасываться умными людьми,  то вообще... не  то что зарабатывать
перестанем, а просто без штанов останемся... Я всю жизнь так строю дела, что
у  меня на первом месте - люди, а потом  уже все остальное. Будут умные люди
вокруг  - все будет хорошо. Умные и богатые. Это еще  один мой принцип.  Чем
больше  вокруг тебя богатых и счастливых людей,  тем тебе лучше и комфортней
живется. Надо давать зарабатывать тем, кто находится рядом. Это очень важно.
Я к чему такие слова говорю?
     Он сделал шаг к Бояну. Тот пожал плечами.
     - К тому, что и для тебя, Анатолий, у меня есть работа.
     - Какая? - спросил Боян.
     -  Хорошая.  По твоей  специальности.  Я же  тебя давно  знаю,  правда,
заочно...
     - Да, извините. Спасибо вам за кольца... Ну те, на свадьбу...
     - Брось, пустое... Хотя спасибо, что помнишь. Это приятно... Так вот, я
говорю, что давно тебя  знаю. И работы твои видел. Дерьмо твои  работы, если
честно. Но тем не менее ты молодец. Тему взял. Развел галерейщиков по полной
программе.  Не хуже,  чем  у  О.Генри... Ладно, это все  лирика.  У вас  был
трудный  день... - Последнюю фразу Георгий Георгиевич  произнес  подчеркнуто
язвительно. - Сейчас  вас отвезут в  город... Домой. А завтра  мы увидимся и
поговорим предметно, Анатолий, если у вас, конечно, возникнет такое желание.
Насиловать  я вас не собираюсь. Мне  нужны работники, которые сами хотели бы
работать. А гнать на службу из-под палки - пустой  номер. Ничего хорошего из
этого не получится... Все, господа, не смею вас больше задерживать.

     - Хочешь, ночуй у меня, - сказал Кудрявцев, когда "вэн", довезший их до
Кутузовского, остановился возле дома Романа.
     -  Ага. Можно,  - ответил  Толик, которому  ужасно хотелось расспросить
друга о таинственном и крутом Георгии Георгиевиче.
     -  Тогда  пошли, - бросил  Кудрявцев. - Только  в  ночник  зайдем. Надо
что-нибудь выпить взять...
     Толик покосился  на  шофера. Тот смотрел в сторону и делал  вид, что не
слышит, о чем беседуют его пассажиры.
     Боян вылез из машины и зашагал вслед за Романом по Кутузовскому.
     - Может, хватит? - спросил он осторожно на пороге ночного магазина.
     -  Ты  что,  туда же? -  Кудрявцев  со странной  гримасой  покосился на
Толика. Такого выражения на лице Романа Боян еще не видел.
     - Куда - туда же? Я говорю, может, не надо сегодня?
     - Нового учителя себе нашел? Очередного гуру?
     - Да брось ты, Рома, о чем ты?
     -  Все о  том!  Что,  Грек понравился? Вижу, пришелся он тебе  по душе.
Давай, давай, поиграй с ним...
     - А чего мне с ним играть? И почему - Грек? Это кличка, что ли?
     - Кличка, кличка.
     - Да, понравился. Во всяком случае...
     Они уже стояли у  прилавка, и  Роман,  слушая Толика,  искал в шеренгах
разнокалиберных бутылок то, что отвечало его настроению.
     - Во всяком  случае,  он говорит правильные  вещи. И потом, он ведь нас
спас сегодня. Ты что, забыл?
     -  Спас? Ха-ха...  Спас, конечно. Еще как! А  насчет правильных вещей -
смотри  сам. Если  они  тебе кажутся  правильными,  тогда,  конечно,  полный
вперед.
     - Кажутся. Все лучше, чем водяру жрать и  по  вонючим пивным болтаться.
Меня там чуть не вырвало, в этом твоем шалмане.
     - Тебя в шалмане "чуть" не вырвало, а у Грека натурально сблевал.
     - Так это другое...
     - Другое... А мне вот там откровенно  блевать  хочется, у этого Георгия
Георгиевича,  суки  драной...  От  одного  его вида тошнит. Падла...  Собака
бешеная...
     - Ладно, хватит тебе, - одернул Романа Толик.
     -  А  пошел  ты!  - неожиданно крикнул Кудрявцев.  Охранник  у  входа в
магазин не пошевелился, но как-то весь подобрался.
     - Да ради бога! Охота смотреть, как ты нажираешься.
     Толик повернулся и шагнул к выходу.
     - Попутный ветер тебе в...
     Кудрявцев не договорил, махнул рукой и снова повернулся к прилавку.
     - Мне "Смирнова", вон ту, литровую.


         * "ВЕЧЕРНИЕ СОВЫ" *  (Гонорар) 

        1
     Хорошие новости не подняли Борису Дмитриевичу настроения.
     Сегодня он с утра чувствовал свою печень. Она не болела, не  тянула, не
давила, он ее просто чувствовал,  и это отравляло ему  существование. Словно
Гольцман  был  не здоровым,  богатым мужиком в самом расцвете сил, жестким и
деятельным, способным  мгновенно принимать  важные  решения и  держать любой
удар,  а нежной, болезненной и мнительной тургеневской  барышней, падающей в
обморок от одного только  воспоминания  о пощечине, данной на вчерашнем балу
удалым поручиком карточному шулеру.
     Борис Дмитриевич привык быть здоровым. Ему нужно было быть здоровым. Он
не мог позволить себе  болеть,  ложиться  на обследование в больницу,  пусть
даже  самую  лучшую, не мог  болтаться по поликлиникам и  тратить  время  на
беседы с врачами и коллегами-больными в очереди перед кабинетом.
     Последние  годы он  все чаще смотрел на  себя в зеркало  - в ванной,  в
спальне,  перед тем как лечь спать, или проснувшись рано  утром, - смотрел и
тихо  гордился,  что  вот,  скоро пятьдесят  уже,  столько пережил,  столько
испытал, а еще очень даже  в форме, еще может молодым дать, пусть не сто, но
очень много очков вперед...
     И никогда  ничего не болело. Да что там  -  не болело! Он не чувствовал
своего сердца,  не чувствовал почек, легких...  Ни с  похмелья,  ни во время
скандалов с  подчиненными и конкурентами - ни разу организм не дал сбоя,  не
оплошал, не вывел его из строя.
     А сегодня вот обнаружилась печень.
     "Не болит, - думал Гольцман. -  Пока  не болит. А  ну как вступит?  Что
тогда?"
     В памяти живо всплывали истории, случавшиеся с его знакомыми.
     Игорь  Мурашев.  Рухнул  без  сознания  в   своем  издательстве,  и  не
где-нибудь, а стоя перед кассой в ожидании получить гонорар  за новую книгу.
Сначала, первые минуты, все думали - что-то с сердцем. А оказалось -  цирроз
печени. Вот так и прихватило - средь бела дня. Потом, в больнице уже,  Игорь
говорил, что никаких, дескать,  "звоночков" не  было...  Ни болей, ничего...
Так,  чувствовал просто,  что  как будто  растет  она,  печень-то...  Вот  и
выросла. И уехал мужик в больницу... А мог, говорят, и не доехать.
     Или Валька Гурвич. Прямо с улицы  в больницу  увезли...  Инфаркт. Слава
богу,  люди  помогли, посторонние  совсем, а  могли ведь  и  мимо пройти. Не
вызвали бы "неотложку" - все, кранты...
     Сколько таких историй было  -  уму непостижимо. И все  его,  Гольцмана,
ровесники. Возраст...
     Нет,  нельзя  сейчас  сломаться.  Никак  нельзя. Всю жизнь  горбатился,
работал дни и ночи без сна и отдыха.  Вот  наконец засветило что-то впереди,
капитал  какой-никакой   сколотил,  так   ведь   нужно   и  пожить   в  свое
удовольствие... Иначе - что?  В могилу  деньги забирать? Так там они вряд ли
понадобятся.
     Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего  в  кабинет  Матвеева  с плохо
скрытой злостью.
     "Молодой...  Сволочь...  Меня  переживет, гаденыш, - подумал  Гольцман,
испытывая непонятную, внезапную и острую  ненависть  к подчиненному.  -  Мое
ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать - все, поминай
как  звали. Приеду из больницы, а в моем  кресле уже этот  красавец сидит. И
еще  объяснит потом -  мол, нельзя  дело останавливать,  процесс должен быть
непрерывным...  Сам  научил,  сам  ему  первые уроки  давал...  Нет,  нельзя
расслабляться, нельзя... Никаких болезней!"
     - Ну что, Митя, как все прошло?
     Борис  Дмитриевич  усилием  воли  отодвинул  черные мысли и  постарался
переключиться  на приятные и привычные  повседневные дела.  Даже  нацепил на
лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку - дурацкую, слащавую, чуть
ли не отеческую.
     - Класс,  Борис  Дмитриевич!  Вот  так  бы каждый  месяц, просто супер!
Работа - не бей лежачего. Сказка, одно слово.
     - Согласен.  Только, видишь,  к сожалению, эта  вещь одноразовая. Может
быть, года через два повторим. Каждый месяц - нереально. Даже два раза в год
- нереально. Раз в год - с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
     - Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
     - Деньги сняли с касс?
     - Сняли. Можно делить.
     - А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку - москвичам,
и хорош. Сколько остается?
     Митя  положил на  диван  свой кейс, открыл  его и начал  выкладывать на
черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
     - Так сколько там должно получиться?
     - Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
     - Ого! Поздравляю!
     - Значит, если в бакинских - пятьдесят штук. Минус зал...
     - Так ведь мы за зал вперед заплатили.
     - Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб...
     - А, ты в этом смысле...
     -  Ну да.  Значит,  чистыми у  нас  -  с  уплаченной арендой,  со всеми
вычетами по мелочи - сорок семь.
     - Не балуешь ты билетерш.
     - Да ладно. Три  штуки как сквозь пальцы утекли.  Столько там шакалов в
этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.
     - Ну-ну. Давай цифры.
     - Короче,  пять штук кладем  на фирму.  Десятку - в  сторону.  Остается
тридцать две. По  тонне ребятам.  Двадцать девять.  Блядь,  деньги просто на
глазах исчезают. Ну вот, двадцать девять...
     - Помнишь фильм "Место встречи"?
     - Ну?
     - Так с почином вас, Глеб Егорыч.
     - Спасибо, Борис Дмитриевич. Значит, двадцать девять...
     - Ну что ты телишься? Делим пополам, и все. Тебе что, деньги не нужны?
     - Как же-с, как же-с... Еще как нужны.
     - Вот и все. Давай считай деревянные и езжай менять на  биржу. Сейчас я
позвоню,  тебя встретят наши  парни.  А,  черт... Им-то  ведь  тоже  надо...
Короче, списывай с нас трешку в пополаме. Отдашь ее тем, кто встретит.
     - Крыша, что ли?
     - Нет,  мать  твою, подпол. Крыша, кто же  еще? Игнат подойдет,  ты его
знаешь.
     - На чем ехать?
     - На  своей  и  поезжай. Коля сядет с тобой в кабину,  а  там, у биржи,
Игнат все будет держать под контролем. Посчитал?
     - Да. Вроде все верно.
     Митя сложил деньги обратно в кейс, кивнул Гольцману и вышел из офиса.
     Оглянувшись, он посмотрел на свежеотремонтированный подъезд и железную,
с кодовым замком, дверь парадного.
     Как  это Гольцман  умудряется, когда ему  нужно,  делать  ремонт такими
темпами?
     Да и не только ремонт.
     Продажу-покупку  квартиры Стадниковой они оформили  в рекордно короткие
сроки.  Вся  процедура  заняла примерно неделю.  Еще прах  рок-звезды не был
развеян  по  ветру,  а  в  его  бывшей квартире  уже  начался ремонт.  Да  и
принадлежала она теперь не вдове героя андеграунда, а фирме "Норд".
     Всего за  месяц  был снят  документальный фильм  о  жизни и  творчестве
Василька, включающий  многочисленные  интервью,  воспоминания современников,
панорамы мест, где жил и бывал Леков, фрагменты из его концертов разных  лет
и торжественные кадры развеивания пепла над Петропавловской крепостью.
     Гольцман настоял на концептуальном решении, хотя  режиссеры, работавшие
над  картиной,  предлагали  сделать  несколько   дублей.  Кто  из   зрителей
разберется,  что там летит с борта вертолета  -  прах  музыканта  или просто
сигаретный  пепел? Но Борис Дмитриевич  заставил  снимать все по-честному, с
настоящим прахом.  Правда, в  самый ответственный  момент что-то случилось с
камерой, и ровно половина эпизода была записана с техническим браком. Только
тогда Гольцман дал  добро на  дубль,  и всю процедуру повторили.  Впрочем, в
результате, после  монтажа,  все  равно  получилось так,  что  большую часть
эпизода  в  кадре  находилась  урна  с настоящим прахом.  И  только панорама
Петропавловки с  купами деревьев  и блестящим  шпилем  сбоку смотрелась  уже
сквозь сигаретный пепел. Но кто  об  этом знал?  Да никто, кроме  оператора,
Мити и Гольцмана... И еще - Стадниковой, которая скорбно сжимала губы, держа
в  руках сначала урну с  прахом покойного мужа, а потом -  с содержимым трех
автомобильных пепельниц...
     Ремонт в  квартире,  совсем  недавно  принадлежавшей  Васильку  и Ольге
Стадниковой,  был сделан с  фантастической скоростью. Даже не то что ремонт,
квартиру  перестроили  по какому-то  мгновенно  сварганенному  эксклюзивному
проекту,  и   в  ней  разместился  офис  свежеобразованного  фонда  "Город",
президентом коего стал генеральный директор  продюсерской фирмы "Норд" Борис
Гольцман.
     О  целях  и  задачах  фонда  Митя имел  весьма  смутное  представление,
поскольку весь  процесс учреждения, регистрации и вселения в  новый офис шел
без него.
     Собственно, Матвеев тоже не терял время даром. Он занимался проведением
фестиваля видеоклипов,  прибыль от которого сейчас  и покоилась в его кейсе.
Честно  заработанная  прибыль, милый  сердцу  "черный  нал",  который они  с
Гольцманом - автором  идеи и  гарантом  безопасности мероприятия -  спокойно
поделили поровну.
     Десятка  ушла на  взятки и на малую  долю москвичей, которые помогали в
устройстве мероприятия. Вообще, к радости и удивлению Мити, фестиваль прошел
тихо, спокойно, совершенно без эксцессов и принес отличные деньги.
     Причем  не  только Мите с Гольцманом.  Совсем не  им одним. Когда  Митя
начал прикидывать, сколько еще народу нагрело  руки на этом деле,  он сбился
со  счета,  пытаясь  оценить  навар  фирм,  торговавших  едой  и  напитками.
Разумеется, это  не считая  буфета зала, заработавшего на  фестивале больше,
чем на любом из концертов самой популярной эстрадной звезды.
     Вся акция заняла одну ночь, и, кажется, в городе ее вообще не заметили,
хотя фестиваль проходил в одном из лучших залов, в самом центре города.
     Рекламная   кампания,  по  задумке  Гольцмана,   имела  строго  целевой
характер,  и  вечером к месту фестиваля  стали съезжаться  дорогие иномарки.
Посторонних не было - двадцатидолларовые билеты  лучше любой милиции отсекли
ненужный, безденежный контингент.
     Фестиваль  изначально  был  подан как светская вечеринка. В  фойе  зала
разгуливал весь питерский  бомонд, аккурат  и  заполнивший  полуторатысячный
зал, двери в который не закрывались во время  всего показа, шедшего нон-стоп
с десяти вечера до шести утра.
     В  фойе работали четыре  стойки  местного  буфета и  было  бесчисленное
множество  лотков с  закусками  и  напитками,  большей  частью алкогольными,
продававшимися  по  ценам, значительно  превышающим  те,  за которые эти  же
закуски и напитки можно было купить в другом месте и в другое время.
     Митя до самого конца не мог понять, как это Гольцману удалось купить на
подобную аферу всех респектабельных людей города на Неве.
     Расходная часть, если сравнивать  акцию с обычными концертами, которыми
занималась фирма  "Норд",  была практически  равна  нулю.  Концерты  хоть  и
привычное  дело,  а  все  равно  -  такая  возня!  Здесь же  не  нужно  было
связываться с  фирмами,  дающими напрокат аппаратуру, отпала необходимость в
сценическом  свете,  во   всяких   дымах-стробоскопах,  не  говоря   уже   о
декорациях...

     Последнее  время  артисты  просто  свихнулись  на  декорациях.  Строили
какие-то замки на сцене - не сами артисты, конечно, а их штатные  художники.
Режиссеры, с благословения продюсеров, наворачивали сумасшедшие конструкции,
тяжеловесные и сложные в перевозке, и при этом  накручивали такие сметы, что
сама рентабельность концерта становилась весьма сомнительной.
     Да  еще  пиротехника,  экраны на сцене,  где во время выступления стало
принято  крутить  кино,  лазеры, голография  -  что только  не  использовали
отечественные попсушники,  дабы хоть как-то удивить, завлечь зрителя на свой
концерт,  а скорее  всего,  истинная  причина была совсем  в другом.  Просто
каждый из них хотел казаться круче своих коллег.
     Это  было  настоящее  соревнование  в затратах.  Артисты  хвастались  в
кулуарах  друг перед другом - кто сколько заплатил за костюмы балета, во что
обошлась  пиротехника,  сколько стоят  декорации  и  сценический  свет. Один
выписал режиссера-постановщика своего шоу из  Англии, другой - из Америки...
Они  даже  жаловались  друг другу - "ни хера, старик, не  заработать  стало,
такие  расходы,  такие  сумасшедшие  расходы.."  Но  в  этих  словах  всегда
слышалась явная, нисколько не скрываемая гордость. Вот, мол, я какой,  все у
меня по-взрослому.  Все у меня круто. Как на Бродвее.  Как в  Голливуде. Все
как настоящее.
     "Если бы они еще и пели по-настоящему,  -  думал Митя.  - Если бы  пели
вживую, а то - позорище, одно слово..."
     Звезды  так называемого второго эшелона в  расчет не брались. Всем было
известно, что их  концерты проходят под фонограмму,  и все с этим смирились,
так же как смирились с  плохим звуком на рок-концертах, которые рокеры  -  и
раскрученные,  как  "Машина  Времени",  и  самые  молодые  -  традиционно  и
принципиально играли с живым звуком.
     Митя знал, как тяжело  устраивать  эти концерты, какая возня каждый раз
начинается  с  аппаратурой. Казусы возникали постоянно,  без этого в России,
кажется, невозможно было обойтись.  Даже на  концерте  великой, классической
группы "Назарет" в "Октябрьском" во время исполнения последней песни, шедшей
на  бис,  отказал  усилитель,  и его  пришлось  чинить прямо на  сцене,  под
дружелюбный  смех и замечания  публики, купившей совсем  недешевые  билеты и
ожидавшей  качественного  шоу.  Группа сделала  все,  что  могла,  и  вполне
оправдала  надежды  фанатов, а вот аппаратура, как всегда,  подвела. Техники
бегали по сцене с  отвертками  и шнурами, а  гитарист "Назарета" с виноватой
улыбкой разводил руками.
     Тяжело было  с аппаратурой,  все это  знали,  но в тех  случаях,  когда
выступали рок-группы, Митя хотя бы понимал, ради чего горбатится, ругается с
поставщиками, докупает  что-то  за  деньги фирмы,  а иногда  и тратит  часть
собственной зарплаты, приобретая в  последний момент исчезнувшие детали - те
же шнуры или микрофонные стойки.
     Больше всего его  бесили претензии тех  поп-артистов, которые выступали
на страницах  газет и журналов, честно смотрели в глаза  зрителям  с экранов
телевизоров  и говорили, что  поют только вживую,  без всяких  фонограмм. Уж
кто-кто, а Митя прекрасно знал цену всем их интервью и заявлениям.
     Арадзе пел треть концерта "живьем", потом включалась  фонограмма. Ну, с
ним, положим, все ясно, Арадзе можно понять  - что-то  у него было с горлом,
человек перенес несколько  тяжелых  операций  на  связках,  уважительная,  в
общем-то, причина.
     Предводитель   отечественной   поп-музыки,  национальный   секс-символ,
золотой  соловей  российской  эстрады  Георгий  Егоров со своей обаятельной,
сверкающей улыбкой  даже не спорил, поет он под  "фанеру" или  нет, а просто
пожимал плечами - мол, что вы  такое говорите, какая еще "фанера",  знать не
знаю никакой "фанеры", глупо даже подходить ко  мне  с такими  словами. Этот
черноволосый атлет с ангельским голосом, действительно, первые три песни пел
"живьем"  и  под  живое  сопровождение  своей  группы.  На  четвертой  песне
включалась  "минусовка",  то  есть фонограмма  музыки,  под которую  Георгий
честно пел в микрофон. А на седьмом произведении эта малина заканчивалась, и
дальше,  до  конца, до биса шла  уже  чистая,  милая сердцам  промоутеров  и
исполнителей, родная совковая "фанера".
     Зрители же, не ведая, что сценическое действо разделено на такие части,
ни о чем не подозревали. Концерт  начинался "живьем",  это  было слышно даже
самому неискушенному  и нетренированному  уху. Фанаты  Егорова  толкали друг
друга локтями и  закатывали глаза -  вот видите, вот слышите, наш кумир поет
живьем, кто еще так сможет? К седьмой песне рассеивались последние сомнения,
и  внимание  аудитории  переключалось  непосредственно  на  творческий  акт,
который Егоров учинял на  сцене. Он, а точнее, режиссеры и продюсеры проекта
довели концертные выступления своего  артиста до гротеска, который, впрочем,
вполне отвечал вкусам публики и принимался ею  за  высокохудожественное,  со
вкусом поставленное шоу.
     Матвеев старался не  ходить на эти представления, однако бывало, что по
работе  он не мог,  не имел  права отсутствовать  в  зале, и ему приходилось
наблюдать все эти фонтаны огня, взрывы, клубы дыма, толпы балетных танцоров,
носившиеся  по  сцене  из  одного портала  в  другой,  чудовищные декорации,
расцвеченные  яркими   лучами  разноцветных   прожекторов,  лазерные  пушки,
водопады  (настоящие   водопады!   Тонны  воды  вдруг   обрушивались  из-под
колосников, создавая иллюзию какой-нибудь Ниагары)... Все это было тщательно
отрепетировано,  рассчитано,  смонтировано, и  вода текла  ровно туда,  куда
нужно, чтобы не замочить артистов, языки пламени полыхали в  предназначенных
для  них местах,  а танцоры  назубок  знали  сложную схему светящихся меток,
прилепленных к  линолеуму сцены,  чтобы  артисты видели,  куда им  наступать
можно,  а куда  не следует, чтобы  не угодил кто-нибудь ненароком в эпицентр
пиротехнического взрыва или не сел в буквальном смысле слова в лужу.
     Прежде Митя считал, что эталоном безвкусицы и сценической  гигантомании
на все времена  останется ныне уже пожилой, но по-прежнему бодрящийся Андрей
Панкратов,  знаменитый  еще  с  советских времен.  Уже  тогда он считался  у
пуританской отечественной публики "спорным" и "смелым".
     Матвеев помнил этого артиста  еще  со школьных  лет. Удивительно долгой
была карьера  Панкратова и отличалась удивительным постоянством. Он не менял
стиль, как Раиса Неволина, не делал себе татуировку, заплатив за нее бешеные
деньги,  которые  многим  честным  россиянам  могли  только  присниться,  и,
рассказав эту историю всему миру (Егоров - о, вот это событие, сделал себе в
Америке  татуировку,  как настоящий экстремал, тысячу американских  долларов
заплатил за удовольствие, все столичные и  провинциальные  газеты немедленно
сообщили эту новость  благодарным читателям), не устраивал громких скандалов
и публичных бракоразводных процессов.
     Как  и  десять,  и  пятнадцать  лет назад,  Панкратов скакал  по  сцене
зайчиком,  причем, по  личному  мнению  Матвеева,  довольно неуклюже скакал,
непрофессионально.  Пел свои песни, ни одна из  которых, кроме самой первой,
спетой  еще  в  далекие семидесятые  (что-то  такое про  мокрый  город),  не
задерживалась  в  памяти. И тем  не менее, взяв  упорством  и  постоянством,
Панкратов занял свое место в золотом фонде российской эстрады.
     Митя,  учась  в своем институте, и вообразить не  мог, что через десять
лет  он  будет  сам устраивать  концерты Панкратову.  Перестал  существовать
Советский Союз, прогрохотал  путч, менялись президенты, менялась  экономика,
менялись  деньги,  меняли  названия  улицы  и  города,  и  только  Панкратов
оставался  неизменным.  Как  он  пел про  слякотный  мегаполис  в  семьдесят
седьмом, так сейчас пел про Голливуд - с теми  же  интонациями,  с  теми  же
танцами, в костюмах  такого же точно покроя, как и раньше. Волосы Панкратова
были  все той же длины и  густоты,  не говоря  уже о  том,  что ни намека на
седину  не   было   в  шевелюре   этого   бодрого,   прыгучего   и  верткого
пятидесятилетнего юноши.
     Панкратов  всегда  стремился украсить свои выступления, превратить их в
некое  подобие театрального  представления,  и  Мите  казалось,  что в  этом
направлении  он,  бесспорно, лидирует.  Однако  оказалось,  что нет  предела
совершенству.
     Если  на концертах Панкратова патока и  мед  медленно текли  со сцены в
зрительный зал, обволакивали зрителей липкими, мягкими, тягучими волнами, то
во  время  представлений  Егорова  эта патока и  этот мед,  смешанные  уже с
сахарной пудрой или  даже сахарином, били в  ошеломленных поклонников тугими
струями из тысяч мощных водометов. Или - пескоструев, как посмотреть.
     Митя ненавидел работу с этими представителями русской популярной музыки
вовсе не  из-за ничтожности их песен -  наплевать ему было и на "заек",  про
которых кричал Егоров, и на "бэби", о которых  тянул  Панкратов.  Митя давно
перестал  реагировать на качество той музыки, которую  продавал. То, что ему
нравилось, он слушал  у себя дома, если на это хватало времени. По  привычке
Митя все еще  говорил  в  дружеских  беседах,  что  он меломан, что собирает
коллекцию  дисков,  обожает хорошую музыку, и сыпал  именами  и  названиями.
Однако  на самом деле музыку Матвеев слушал все реже и реже, а новых  дисков
для  своей коллекции  не покупал  уже  года четыре. Некогда было, да и, если
честно, желание как-то  иссякло.  Музыки ему  хватало на работе.  Иногда это
была даже весьма неплохая музыка.
     Что  до  Панкратова  с  Егоровым -  Митя  вообще  не воспринимал их как
творческих  единиц, на  концертах  этих певцов  Матвеева интересовал  только
билетный "вал" и процент, который он получит за проделанную работу.
     Ненавидел  он их за другое  - за  претензии,  которые  предъявляли  эти
фанерные герои  устроителям  концертов.  Не сами,  конечно.  Сами  они и  не
подозревали  о существовании какого-то Мити Матвеева, им было не до него.  У
них  хватало  своих  забот.   Вот  перекрасить  волосы,  например.  Или  там
татуировка.
     Митя  разговаривал   с  администраторами  звезд,   и  пафоса   у   этих
администраторов было не  меньше, а может быть, и больше, чем у  самих героев
русской попсы.
     После этих разговоров начиналась такая суета,  такая головная боль, что
Митя только  и  ждал,  когда же от  платформы  Московского вокзала  тронется
поезд, унося с собой два вагона с труппой  и  техническим  персоналом группы
Егорова  или вагон со  свитой Панкратова. Сами полубоги передвигались иначе.
Егоров летал  на арендованном самолете,  Панкратов  -  на обычном  рейсовом,
почти как простой смертный. А иногда Егорова доставлял из столицы специально
оборудованный лимузин.
     Митя гонял своих младших администраторов, и те, проклиная все на свете,
искали какую-то специальную  стойку для гитары, увиденную гитаристом Егорова
в неком  нью-йоркском зале. Гитарист говорил,  что  другая  ему не подходит.
Певцам нужны были определенные типы микрофонов.  Танцоры  морщились и орали,
что линолеум - говно, они не могут танцевать на этой  дряни,  свет -  говно,
звук  - говно,  администраторы - уроды, зал - развалюха,  в гримерках гуляют
сквозняки, и так далее и тому подобное.
     То,  что было  написано  в  райдере,  то  есть  в  списке  необходимого
оборудования  и  всего  остального,  что  должна  была  предоставить  фирма,
принимающая труппу, зачастую оказывалось не тем, чего труппа жаждала.
     -  Вот же, черным  по белому!  -  кричал  Митя, тряся  копией  райдера,
состоящего из двадцати  страниц мелкого шрифта.  - Вот же, все написано. Это
ваши требования. Все сделано по райдеру.
     - Я  не  знаю, кто писал эту бумажку, - отвечал Игнатий Израилевич, или
Ашот Ашотович, или кто другой из бесчисленных администраторов. -  Мне нужно,
чтобы линолеум на сцене был итальянский,  а у вас дерьмо какое-то. Ты у себя
на даче клей такой линолеум, а мои девочки танцевать здесь не будут.
     После  окончания  гастролей  Митя,  за  бутылкой  водки, говорил  своим
взмыленным товарищам:
     - Ладно,  линолеум. Ладно,  хер с ним, гримерки плохие. Допустим. Но на
хера  им эти микрофоны? Они же гонят  фанеру!  Какого  черта  они  так  всех
достают?
     -  Плюнь,  Митя,  -  отвечал Гольцман. -  Учись. Тебе еще  долго  нужно
учиться. Ты не должен обращать внимания на такие вещи. Кивай головой и делай
так, как считаешь нужным. Концерт все равно состоится.
     - Состояться-то он, может,  и состоится. Только  потом  они с нами дела
иметь не будут.
     - Куда они, на хрен, денутся? - говорил Гольцман.
     Действительно,  шло время, и отношения  со столичными знаменитостями не
то что не портились, они становились приятельскими, едва ли не дружескими.
     Были уже  телефонные звонки,  когда из столицы звонил  Сам  и уточнял у
Мити  определенные детали, например, какой повар работает сейчас в ресторане
"Крепость" - прежний или новый. Или еще что-нибудь в этом роде. Встречаясь с
Митей  на  какой-нибудь  светской  тусовке,  звезды здоровались,  улыбались,
перекидывались несколькими словами.
     - Понимаешь, Митя... Ты говоришь, что они... ну,  не все, но  многие...
несостоятельны  как творческие  единицы. Так это  и хорошо. Чем больше таких
будет, тем лучше для нас. Потому что без нас они - никто. А с нами - те, кто
есть. Понимаешь ход мысли?
     - Понимаю.
     - Я вижу, он тебе не очень нравится?
     - Почему же?  Это как посмотреть. Я ведь все  равно  их за артистов  не
держу.
     - И не надо. Ты только перед публикой этого не говори.
     - Что я, лох, что ли? Работа есть работа.
     Впрочем,  многие  звезды оказывались  в жизни  довольно  милыми людьми,
прекрасно  понимающими,  чем они занимаются.  Примерно  половина из них были
музыкантами-профессионалами, разбирающимися в современной музыке, общаться с
ними было  достаточно  интересно  и  даже в  какой-то степени познавательно,
однако весьма утомительно.
     На определенном  этапе  Митя  переложил  все,  что  касалось  общения с
людьми,  на  плечи  младших  администраторов, а сам стал  заниматься  только
отслеживанием финансовых потоков.  Гольцман  с  головой  ушел  в организацию
фонда и практически перестал интересоваться концертной деятельностью.
     Он и  предложил Мите  провести  этот фестиваль видеоклипов, на  котором
Матвеев с  шефом слупили, практически ничего не делая, неплохой куш. Кому-то
он покажется  маленьким,  подумаешь, по тринадцать штук баксов, но  для Мити
это были серьезные деньги.
     Арендовал зал, завез взятую напрокат  за двести бакинских установку для
проекции видео  на большой экран, подогнал охрану,  договорился  с  ментами,
напечатал билеты - и, как говорили еще у него в институте, гуляй, рванина!

     До биржи доехали без приключений.
     Игнат  увидел их издали и,  когда  "Опель"  Матвеева остановился  возле
длинного  газона,  тут же  возник рядом с машиной.  Открыл дверцу  и сел  на
заднее сиденье.
     - Ну что, Дмитрий Егорыч, привезли?
     Мите льстило, что бандит называл его  по имени-отчеству. На фирме, да и
во время мероприятий все, включая москвичей, называли его просто Митей.
     - Конечно, Игнат. Как здоровье?
     Митя  решил  поддержать  беседу. Он протянул бандиту  кейс  с деньгами,
принял  от него  несколько  тонких пачек  стодолларовых  купюр,  пересчитал,
отложил тридцать сотенных и вернул их Игнату:
     - Ваш процент.
     - Спасибо, Дмитрий Егорыч. Как ваши-то дела? Помощь не требуется?
     - Да пока вроде нет, спасибо. Я звякну, если что.
     -  Конечно.   Это  всегда  пожалуйста.  У  вас   что-нибудь  интересное
намечается?
     - Да так... Все время что-то делается.
     - А чего интересного-то?
     Митя почесал в затылке.
     - В "Октябрьском" Альтов будет.
     - Юморист? Ну, дальше.
     - Киркоров. Месяц будет петь. Тоже в "Октябрьском".
     - Во. Тема. Родителям моим надо сходить.
     - Да нет проблем. Там, кстати, аншлаг.
     - А "ДДТ" не будет? Пацаны хотят.
     - Они уехали. На гастроли.
     - Так приедут ведь?
     - Приедут. Но там хрен  знает что у них творится. Юра сложный человек -
уедет в  свою деревню, скажет, мол, у меня творческий  отпуск...  Болдинская
осень.
     - Юра клевый пацан. Настоящий.
     - Еще "Чиж и Компания".
     - Мимо кассы.
     - В "Пулковской" будет конкурс тату.
     - Татухи?
     - Ну да. Тату, боди-арт.
     - О, пойдем. Скажете когда. В "Пуле"?
     - Да.
     - Ништяк. Обязательно пойдем.  Слушайте, еще есть тема. У нас тут  день
рождения будет. У Крохи. Знаете Кроху-то?
     - Конечно.
     -  Так это,  Дмитрий  Егорыч... Он  очень любит одну команду, я  ее  не
слышал никогда. "Вечерние совы".
     - А, девчонки, на гитарах играют.
     - Наверно. Так слушай, нельзя нам этих "сов" выписать на вечеринку? А?
     - Подумаем.
     Митя встревожился. Такие мероприятия он не любил. Неизвестно, чем может
обернуться   "вечеринка"   Игната   и   этого   Крохи.   Они,  конечно,   не
беспредельщики, солидные люди, если такое слово применимо к бандитам, но все
же  не  банковские  служащие. И те, когда разгуляются,  способны нормального
человека до шока довести, а уж бандиты... Тут есть над чем подумать.
     - Да не бойтесь, Дмитрий Егорыч.  Я отвечаю. Если думаете, с девчонками
что случится,  выкиньте из  головы. Что нам, трахаться не с кем? У нас баб -
сами знаете, только свистни. Этот вопрос  нас  не  волнует.  Крохе их  песни
нравятся. А мы заплатим. Как? Идет?
     - Я с ними поговорю.
     - А чего говорить? Сколько они стоят?
     - Думаю, реально...
     -  Чего там - реально,  не реально... Крохе подарок  на  день рождения.
Вот, отдайте им лаве, хватит, наверное?
     Игнат протянул Мите те самые три тысячи долларов, которые только что от
него получил.
     - Могу я подарок сделать другану?
     - Да... Конечно.
     Митя уже понял,  что  выхода  у  него  нет. Вернее, выход  всегда есть.
Например, можно послать Игната подальше. Вежливо, конечно, послать. Сказать,
что  с  артистами  заочно не договариваются, что он не директор  группы и не
может распоряжаться  музыкантами  по своему усмотрению, однако  ссориться  с
Игнатом -  себе дороже. Понятное дело, ничего плохого он впрямую не сделает,
не наедет, как говорится,  но, случись  какая-нибудь проблема,  а  их всегда
хватает  при такой насыщенной работе, как у Мити, - просто не поможет. И  не
то что  не поможет, а еще и посодействует  противной стороне.  Чтобы "Норду"
жизнь медом не казалась. Чтобы знали, кого можно не уважать, а  кого нельзя.
Игната - нельзя.
     - Договорюсь, - сказал Митя. - Позвоните вечером. Или я сам позвоню.
     - Да, Дмитрий Егорыч, я на трубе... Короче, свяжемся. Спасибо вам.

     Гольцман спрятал деньги в карман пиджака.
     - Митя!
     - Да?
     - Ты в курсе, что мы делаем праздник города?
     - Теперь уже в курсе.
     - Молодец. Короче говоря, этот фонд...
     Гольцман  широким жестом обвел  свой  новый  кабинет,  который  заметно
отличался   от  прежнего.  Теперь  здесь  были  все  аксессуары  нормального
"новорусского" делового  помещения. Дорогой  ноутбук на старинном письменном
столе,  стоимостью, как  прикинул Митя, тысяч  в  пять  баксов,  не  меньше.
Антиквариат. Такой  же древний, хорошо отреставрированный шкаф. Белые стены.
Удобные  диваны  и кресла для  посетителей. Стеклопакеты в оконных  проемах.
Новая   мини-АТС.  Черная  стойка  с  аппаратурой,  где  было  все,  включая
DAT-магнитофон  и  "бетакамовский" видео.  Огромный  телевизор  с колонками,
стоящими  в противоположных углах кабинета. Да  много еще чего было в  новом
офисе  Гольцмана. На  стене,  прямо  за креслом  Бориса  Дмитриевича,  висел
бронзовый  прямоугольник  с  гравировкой.  Что там  было  написано, Митя  не
разобрал,  он   еще  не  успел  присмотреться  к   тексту  на  металлической
поверхности. Но выглядела эта штука внушительно и солидно.
     - Фонд теперь  является основным устроителем культурных  мероприятий  в
общегородском масштабе. Понял?
     -  Понял,  - после  короткой  паузы  кивнул Митя.  -  Будем  теперь  на
городском бюджете пастись?
     - Быстро схватываешь, - усмехнулся Гольцман. - Молодец.
     - Тут не надо семи пядей во лбу, - сказал Митя. - И какие у нас планы?
     -  Планы... Планы  есть.  Но об этом  после. Сегодня  отдыхай.  Я  тоже
расслаблюсь. Замотался с этими делами. Последний месяц в мэрию ходил, как на
работу.
     - О'кей.
     Митя встал и  подхватил  пустой кейс. Деньги,  переведенные  в доллары,
занимали теперь значительно меньший объем и покоились в кармане его пиджака.

        2
     Эльвира шла в клуб "Зомби", не имея в кармане ни гроша.
     Кроме  того,  что  она  не  ела  практически  третий  день,  ее  мучило
сильнейшее похмелье.
     "Гости тоже, понимаешь ли, -  думала  она, подходя к  зданию кинотеатра
"Спартак". - Гости, бляди долбаные. Нет  чтобы пожрать принести чего-нибудь.
А то водки -  пожалуйста, хоть  залейся. А пожрать - об этом даже не думают.
Ладно, сейчас надо занять баксов сто, а то ведь так и скопытиться недолго. В
"Зомби" наверняка у кого-нибудь перехвачу. На крайняк, Гоха даст. Ну, может,
не сотку, так хоть полташку..."
     Эльвира проговаривала  про  себя эти слова скорее для самоутешения,  на
самом  деле она была почти уверена, что ни "сотки", ни "полташки" в  "Зомби"
не найдется. Для того чтобы перехватить денег, нужно идти в другое место - в
какой-нибудь  ночной клуб, в "Розенталь", в "Вену",  в  "Рио", наконец, - но
идти туда смертельно  не хотелось. Это значило бы опять болтать с бандитами,
отвечать на  их шутки, замечания,  уходить от предложений  поехать  вместе и
продолжить банкет у кого-нибудь из них дома... - нет уж, увольте.
     Дела у Эльвиры,  несмотря  на  временное  и неожиданное безденежье, шли
довольно неплохо, и к отсутствию денег  она  относилась философски. "Сегодня
нет  - завтра будут". Собственно, они уже есть, только находятся в Москве  -
тысяча  баксов, аванс  за  новый альбом. Их должна привезти Вика  - директор
"Вечерних  сов", подписавшая контракт не  с  кем-нибудь, а  с могущественной
компанией "ВВВ".
     "Сов" теперь стало  четверо. Собственно  Эльвира, идейный вдохновитель,
солистка и организатор всего проекта. Люда  Борисова,  ее подружка, учащаяся
ныне на дирижерско-хоровом отделении в "кульке" - Институте  культуры. Нинка
Сурикова, не умеющая  ни петь, ни играть, но классно танцующая. И директор -
Вика Росс.

     - Какого черта, - сказала как-то Эльвира Людке за бутылкой пива. - Мода
идет на бабские группы. Надо ловить момент. Давай сделаем шоу.
     - А как ты это видишь? - спросила Людка.
     - Я вижу что-то типа "Колибри", только круче. "Колибри" - нафталин, это
уже не катит. По инерции идет, просто потому, что ничего другого нет, ничего
нового  и свежего. Московские команды тоже все в  одну дуду фигарят. Друг от
друга не отличить. Разве только по названиям.
     - А ты что предлагаешь?  - Людка отхлебнула  пива из бутылки и передала
ее подруге. - Новую творческую концепцию? Чего ты хочешь?
     - Чего я хочу?  -  спросила Эльвира, принимая бутылку. - Я хочу  грести
деньги лопатой, вот чего.
     - Это похвально. Это мне  нравится.  Я согласна.  Если  лопатой. Только
чегой-то, я смотрю, в Питере с этим тухло.
     - Это потому, что у  вас в  городе все  снулые такие сидят. Как рыбы  в
отравленной  реке.  Кстати,  очень похоже.  И река  тут такая...  мутная.  И
погода... Все серенькое. Вот и люди - просто спят на ходу. Сечешь, подруга?
     - А в Магадане у тебя что, веселее?
     - В Магадане еще хуже. Там вообще ловить нечего.
     - Значит, будем завоевывать Питер?
     - Да черт  с ним, с  этим  твоим Питером! Нам Москва нужна.  Все деньги
там.
     - Там-то, оно, конечно, там, только кто нам их даст? И за что?
     Эльвира закурила и посмотрела на подругу.
     - Ты чего? - Люда окинула себя быстрым взглядом. - Чего ты уставилась?
     - Думаю. Вот смотри. Приехала я в Питер. Я с  Магадана. Ничего не умею.
Ничего не знаю. А между прочим, квартиру сняла,  живу, денег нет, но ведь не
нищая совсем, а? Машинка какая-никакая есть. Обута, одета...
     Люда согласно кивнула.
     Эльвира  действительно была пробивной барышней.  Окончив  десятилетку в
Магадане, она на свой  страх и риск рванула в Петербург и с вокзала сразу же
пошла в ночной клуб - все  ее вещи умещались в небольшой  спортивной  сумке.
Правда, и деньги с  собой были небольшие  - так, родные собрали единственной
дочери в дорогу с миру по нитке.
     В  ту же ночь, в  клубе "Зомби",  Эльвира познакомилась  с Людой. И так
хорошо познакомилась, что ночь провела в ее доме, благо родители Люды уехали
на дачу.  А  когда вернулись, были поставлены перед  фактом  проживания в их
квартире самой близкой, самой лучшей, самой красивой, умной и доброй подруги
дочери - Эльвиры, приехавшей из солнечного Магадана.
     Эльвира Усова, надо было  признать  (и родители Люды  спустя  несколько
дней это признали), была девушкой воспитанной, вежливой и ответственной. Она
полностью  взяла на себя все хлопоты  по хозяйству,  но при этом не лезла  с
советами, не готовила, оставляя эту  прерогативу матери Людмилы, зато ходила
в  магазины, подметала, мыла полы, поддерживала идеальную  чистоту  во  всей
квартире  -  в общем, выполняла роль  домработницы, как прежде говорили, "за
все".
     Эта  коммунальная жизнь  продолжалась  две  недели,  в течение  которых
Эльвира умудрилась устроиться  на  работу в  какую-то фирму -  секретаршей с
очень неплохим  окладом  и  сняла  комнату. В один прекрасный день  во время
обеда она торжественно заявила:
     - Мария  Владимировна,  Олег  Васильевич!  Спасибо вам огромное за все,
завтра я от вас съезжаю. Я устроилась на работу и сняла комнату...
     -  Эльвира! - воскликнула мама Людмилы.  - Элечка! Что ты  говоришь? Ты
можешь пожить у нас еще, если тебе...
     - Нет,  нет, Мария Владимировна,  это невозможно. Я вам так благодарна,
так благодарна и признательна, что всегда,  если вам понадобится моя помощь,
можете на меня рассчитывать. Вы меня в буквальном смысле приютили...
     - Да брось, Эля, - сказал Олег Васильевич. - Пустое.  Нам это ничего не
стоило. И  на Людку  ты хоть как-то  повлияла... А то она у нас совсем  была
зачуханная...
     - Нет, нет, дорогие мои... Я  завтра съезжаю. Милости прошу всех ко мне
в гости. Только обживусь немного, приведу комнату в порядок.
     Обосновавшись в Петербурге, Эльвира проявила чудеса деловой активности.
Через полгода она уже переехала в  отдельную, вполне приличную однокомнатную
квартиру возле метро "Пионерская". Она ее, конечно, не купила, а снимала, но
денег  хватало и  сверх оплаты жилья,  так  что  время  от  времени  Эльвира
приобретала для своего дома  всякие миленькие мелочи  - шторку  для  ванной,
крючочки, вешалки, полочки.
     Работала  она  по-прежнему   в  той  же  фирме,  занимавшейся  продажей
недвижимости.  Если  когда-то,  в  раннеперестроечную  пору,  такие  конторы
открывались  чуть  ли не  каждую  неделю и  росли,  как  грибы в сырых лесах
Ленинградской области,  то  теперь  их осталось  совсем  мало. Те,  что были
ориентированы на  откровенное надувательство, исчезли, полубандитские ушли в
подполье, осталось  лишь  несколько солидных,  крепких, широко  известных. В
одной  из  них  - фирме  "Гарант" -  Эльвира  и  зацепилась благодаря  своей
немыслимой  коммуникабельности. А  еще - благодаря раскрепощенности, свободе
от всяческих условностей и  очень гибкой морали, о чем она тем  не менее  не
распространялась. Она вообще никогда не  болтала лишнего.  Если  бы родители
Люды узнали,  что входит в круг  Эльвириных  обязанностей  на  работе,  они,
вероятно,  призадумались  бы  о  целесообразности  дружбы их  дочери с такой
незакомплексованной,  слишком  уж незакомплексованной девушкой. Или, скорее,
молодой женщиной.
     Через год у Эльвиры уже была машина - не бог весть что, но сравнительно
резво  бегающая  по ухабам  Петербурга  "трешка".  Фирма  "Гарант"  исправно
платила зарплату. Эльвира захаживала в гости к Людиным родителям  - не столь
часто, чтобы стать в тягость, но и не столь редко, чтобы ее перестали  ждать
и подзабыли.
     Мария  Владимировна  уже начала ставить Эльвиру в пример родной дочери.
Олег Васильевич,  будучи человеком  более реалистичным,  имел свое мнение по
поводу карьеры милой провинциалочки и воздерживался от возведения Эльвиры на
пьедестал.  Он  ничего не имел против того,  чем занималась,  по его мнению,
Эльвира, даже в  глубине души считал,  что  это  совершенно в порядке вещей.
Эльвира в  его глазах не падала, он уважал  ее трудолюбие и напористость, но
хотел  верить, что Людочка все-таки выберет менее тернистую и спорную дорогу
к благополучию.
     А  Людочка   пока  и  не  думала  вовсе  ни   о  каком  благополучии  и
самостоятельной  жизни. Ходила  в  свой институт, а  вечером, когда  Эльвира
заканчивала работу, бежала к  ней, и они  коротали вечер и ночь в клубах, на
концертах или просто дома у магаданской красавицы.
     Однако  в  один  прекрасный  день  спокойная  жизнь Людочкиной  подруги
закончилась.
     - Все, милая моя, - сказала Эльвира. - Я больше на работу не хожу. Надо
что-то думать.
     - Тебя уволили? - испуганно спросила Люда.
     - Ага. Да еще как!..
     Люда  разделяла  мнение  своего  отца  о  специфике  работы  подруги  в
процветающей фирме  и  несоответствии  ее  зарплаты возложенным  на  Эльвиру
обязанностям.  У  Люды были различные  предположения  по поводу  финансового
успеха  своей  подруги,  но  она,  в  силу  своей  деликатности,  пока   что
воздерживалась от вопросов.
     То, что рассказала ей Эльвира - рассказала, ничуть не стесняясь, - было
очень  близко  к  этим  предположениям, правда, с совершенно противоположным
знаком.
     Директор фирмы "Гарант" Вера  Ильинична Крамская была женщиной  средних
лет, что называется, дамой бальзаковского возраста. И  дама эта очень любила
молоденьких  девочек. Такая  уж у  нее была, как  бы  это сказать, миленькая
сумасшедшинка.
     - Лесбиянка, что ли? - расширив глаза спросила Люда.
     - Ну да. А что такого?
     - Да  нет, ничего... Интересно просто. Я с лесбиянками еще никогда  дел
не имела, - с затаенным восторгом ответила студентка Института культуры.
     - Между прочим, напрасно. Очень даже полезно. Потом начинаешь к мужикам
по-другому относиться.
     - Перестаешь хотеть, что ли?
     -  Нет,  не  перестаешь, просто лучше  видишь их недостатки.  Свинство,
грязь, грубость. Зато  если уж мужик тебе понравится,  можно смело говорить,
что он -  лучший. Отбор  производится дотошней.  На  подсознательном уровне.
Понимаешь?
     Вера Ильинична Крамская "запала" на  магаданскую красавицу и продвигала
ее если  не по служебной лестнице, к чему сама Эльвира не стремилась, то, по
крайней   мере,  в  плане   личного  благополучия.   Подкидывала  деньжат  к
праздникам, давала  в долг без отдачи,  подарила машину  - свою  старую,  но
вполне  рабочую  лошадку,  "трешку", которая  давно уже  не  соответствовала
социальному статусу директрисы процветающей фирмы и потихоньку  подгнивала в
гараже.
     Все было хорошо до тех пор, пока Крамская не решила, что наворовала уже
достаточно, пора отойти от дел и спокойно прожить оставшуюся  часть  жизни в
какой-нибудь другой, более комфортной  стране, где можно тратить  деньги, не
опасаясь каждую  минуту,  что  на тебя  "наедут",  что  тебя  "разведут" или
"кинут".
     Для Эльвиры было полной  неожиданностью, когда в  один  прекрасный день
она  пришла на  работу  и  обнаружила в своем  кабинете, который выделила ей
любвеобильная начальница, следственную  бригаду. Кабинет  самой Крамской был
уже опечатан, сотрудников по одному  вызывали  на предварительный  допрос  в
бухгалтерию,  где  обосновался  следователь  и  откуда все  они  выходили  с
подпиской о невыезде  и повесткой в Большой дом - приглашением на следующие,
более дотошные допросы.
     Правда,  для  Эльвиры и большинства  служащих  "Гаранта" все  кончилось
сравнительно  хорошо.  Дело  было ясное,  следователь  попался  на  редкость
порядочный,  и он  не  стал  механически  пристегивать  к  делу Крамской  ее
работников. Как  ему стало ясно почти сразу,  сотрудники фирмы были ни в чем
виноваты  и  не  понимали,  каким образом  их  милая,  умная  и  современная
начальница  вдруг  превратилась  в  опасного  преступника.  Следователь  для
порядка  слегка попугал их да  отправил на все  четыре  стороны.  Крамская и
главный  бухгалтер  Меньшиков  были  объявлены  во всероссийский  розыск,  а
"Гарант" благополучно прекратил свое существование.
     - А что она делала-то? - спросила наивная Людмила.
     - Да ничего особенного. Крамская, знаешь,  не отличалась большим  умом.
Ничего  оригинального она  не  придумала.  Продавала  квартиры  в строящихся
домах. Иные квартиры - по несколько раз. Ну, конечно, и те, что были проданы
всего один раз, тоже продавались фиктивно.
     - Как это?
     -   Понимаешь,   когда   строится   дом,   несколько   квартир   всегда
предназначаются либо для строительного начальства, либо для ментов, либо для
всяких нужных  чиновников.  Это  всегда  было, есть и будет.  Уже почти  что
официально  так  делается.  Крамская  давала  взятки   кому  надо,  получала
необходимую  документацию  и  потихоньку  эти  самые   уже   проданные,  уже
фактически  оплаченные квартиры продавала гражданам. Дело нехитрое. А потом,
когда стало тянуть жареным,  взяла своего  Меньшикова  в охапку и дала деру.
Сейчас, думаю,  оттягиваются  уже  где-нибудь  в  Майами.  Меньшиков-то  эти
деньги, которые  Крамская получала от  трудящихся,  прокручивал на стороне -
торговал  продуктами, водкой, сигаретами, умножал капитал, одним словом. Так
что лаве  они срубили очень неплохое. Последнее время Меньшиков переключился
на торговлю  компьютерами,  сам закупал их  за границей. А  знаешь,  что это
значит?
     - Ну?
     - Фирма, у которой он покупал  технику, - американская. И основал ее он
сам. Через подставных лиц, через дружков с Брайтон-Бич. Сам у себя  покупал,
сам себе платил. Деньги сливал за кордон, вот и вся тема.
     - Да-а... Попала ты... Что же теперь будешь делать?
     - Есть одна задумка.
     - Какая?
     - Давай-ка, подруга, рванем в шоу-бизнес. А? Как ты смотришь?
     - Нормально смотрю. Я же учусь... Все-таки  музыкант, как-никак. А  как
ты хочешь "рвануть"? В каком качестве?
     - То  есть, как  это  -  "в  каком  качестве"?  В качестве  суперзвезд,
конечно, на меньшее я не согласна.
     Вот тогда, зимним вечером, заявив, что  она хочет грести деньги лопатой
и имеет  свою творческую концепцию, Эльвира и спела Люде  свою первую песню,
аккомпанируя себе на старенькой дешевой гитаре.
     - Ну? - сказала она, отставив инструмент в сторону. - Как тебе?
     - Это твоя песня?
     - Моя. А чья же еще?
     - Здорово. И, знаешь, что мне нравится?
     - Что?
     -  Нет  никаких  наворотов. Все просто и  ясно.  И  с юмором.  "Хорошая
девочка Маша".  "Ты  меня  не любишь,  а я  тебя  люблю".  Беда  всех  наших
питерских  рокеров,  Эльвира,  именно в  этом - в  наворотах. Правда, сейчас
появляются неплохие парни. Без заморочек. Помнишь эту - "У нас каникулы..."
     - Конечно. Я  именно так и  хотела.  Чтобы  все  было просто, смешно и,
самое главное, лохов цепляло. Чтобы  песня  на ухо садилась  и от нее нельзя
было избавиться.
     - Ну, это у тебя получается в полный рост.
     - Спасибо. Приятно слышать. Но,  между прочим, в шоу-бизнесе материал -
не главное.
     - Да? А что главное?
     - Личность. Нам надо с тобой, Людка, становиться культовыми личностями.
     - Да? Ха... А как это?
     - Как это, как это? Так это! Какие вы, столичные жители, нерасторопные!
Медленные умом! Потому и сидите все в нищете.
     - Ой, да ладно тебе! Тоже мне, героиня нашего времени!
     - Между прочим, так оно и есть.
     - Да повезло тебе просто. Приехала, случайно  меня  встретила, случайно
устроилась. У  нас люди годами работу ищут, а  ты  случайно попала. Думаешь,
так дальше и пойдет?
     - Тебе не кажется,  что слишком много случайностей, Людочка? И  вообще,
случайного на свете ничего не бывает.
     Эльвира  снова  взяла  гитару  и  принялась  перебирать  струны,  меняя
аккорды, словно нащупывая новую гармонию.
     -   Просто  надо  быть   деятельным  человеком.  А  вы,  столичные,  не
деятельные. Вы расслаблены изначально. С рождения. Ты не обижайся, Люда, это
правда. Включи телевизор.  Посмотри,  сколько  москвичей или питерцев  среди
эстрадных звезд, я имею в виду, среди раскрученных. Раз, два, и обчелся! Все
приезжие! А почему?
     - Почему? - спросила Люда.
     -  Потому что мы живем,  в отличие  от вас,  в экстремальных  условиях.
Потому что  мы каждую секунду  готовы  встать и, фигурально выражаясь, выйти
вон. Потому что  мы приезжаем  в Москву  или Питер,  и у нас нет ничего.  Ни
прописки,  ни  денег,  ни  вещей,  ни знакомых.  Мы полностью  беззащитны  и
одновременно приучены давать отпор сразу и жестко. Так уж мы воспитаны. Вон,
посмотри, иногда  звезды,  из тех, кто  сейчас  уже в  миллионерах  ходят  и
упакованы по  полной, проговариваются в интервью, как они жили первые годы в
Москве. Пенкин дворником работал. "Академики" чуть ли не бутылки собирали по
подъездам, чтобы прокормиться. Да все они, все наши, то есть, приезжие, были
полными люмпенами. И все вылезли. Редактор "Фактов", Валерка, который сейчас
звездами вертит как хочет и  ему все звезды  жопу  лижут, он тоже чуть ли не
бомжом  в Москве  был.  Я с ним  тут познакомилась, он к  Крамской приезжал,
покупал  квартиру  в  Питере для  своей  любовницы.  Кофейку  с ним  попили,
поговорили  за  жизнь. Бомжевал  парень,  потом  дворником  пошел  работать,
пристроился как-то. Без прописки, без ничего. Поступил на журфак, чуть ли не
по  поддельным документам. Заочно окончил. Знакомства заводил. Потом стал  в
журналистике приличные деньги зашибать.  А где деньги - там и все остальное.
Он теперь  уважаемый  человек,  за  границу ездит, эти самые звезды, которые
раньше его на порог не пускали, за ним бегают сломя шею, чтобы он интервью с
ними сделал, помог новый альбом раскрутить. А он их на хуй посылает.
     - Почему? Почему он их посылает?
     - Ну, честно  говоря, не всех  посылает. Только тех, кто  ему раньше не
помогал. Когда он еще никем был. А остальных - наоборот, двигает.
     - Провинциалов?
     - Да. Понимаешь, Люда, вы ведь, столичные жители, очень изнеженные. Вам
дергаться  неохота. У вас тут  квартиры, родители. В крайнем случае,  всегда
можно  прийти  домой. В холодильнике обед  стоит.  Кровать  имеется,  теплая
постель. А у нас - ни хрена.
     Эльвира взяла громкий аккорд, задребезжали струны.
     - Вы тут кричите - "преступность, преступность!"
     - Кто это кричит?
     -  Да все вы.  По телевизору  вон, в  газетах. А знали бы вы, что такое
настоящая преступность! У вас тут просто теплица.
     - Что, в Магадане круче?
     - В Магадане... Да  что Магадан!  Ты  ведь,  Людочка,  России вообще не
знаешь.  Ты за Московскую кольцевую выйди - вот там уже Россия начинается. И
чем дальше, тем круче.  Господи, ты погуляла бы у нас вечерком, сразу  мозги
на  место встали бы. Знаешь,  когда  лет  в  тринадцать  начинаешь  хоронить
одноклассников,  к этому как-то  привыкаешь. Уличные  драки  - дело обычное.
Сначала драки - подростки  просто так машутся.  Потом - с ножами. С кольями,
цепями, бритвами. Затем дело до стволов доходит.  И  очень быстро. Пацан еще
голосовать не может, а уже со стволом  в кармане. Преступность... И  во всем
так. Мы  приучены  выживать, понимаешь?  А вы - нет. Поэтому мы зубами рвем,
цепляемся за каждую лощинку, за каждую трещинку, чтобы удержаться.  Чтобы не
сорваться и не загреметь вниз.  А вы - так...  живете  себе,  все  идет, как
идет,  вы даже  не задумываетесь  о  жизни. О том, что время  уходит. Вот  и
результат: все  настоящие звезды  -  наши. Все  без исключения из провинции.
Сечешь расклад, подруга?
     - Не очень.
     -  А  ты  пойми,  что  я  тоже  из провинции.  Значит,  у  нас с  тобой
преимущество  по  сравнению с вашими остальными, питерскими...  Напыщенными,
самовлюбленными, считающими себя гениальными. Ясно?
     - Ясно-то ясно... А чего ты такая злая, Эля? Из-за работы?
     - Да  разве я злая? Не злая я... Я  к людям вообще по-доброму отношусь.
Гораздо, между прочим, добрее, чем вы, питерцы, друг к другу.
     - Да я заметила.
     - И если ты думаешь, что я  играла, когда твоей маме помогала, так нет,
не играла. Это у нас тоже в крови уже - к людям надо по-доброму. Я не говорю
про твою маму, она золотой человек.
     - Со всеми, что ли, по-доброму?  Это, типа, если по одной щеке ударили,
подставь другую?
     - Нет. Если ударили, ударь в ответ. У нас так было заведено. С детства.
Поэтому и остерегались  бить - всегда в  ответ можно  было получить. Нет,  с
людьми,  с бомжами последними, с алкашами уличными, со всеми,  если они тебе
впрямую вреда не сделали,  - надо по-доброму. Неизвестно, что  это  за люди,
может быть, у них временные трудности. Понимаешь?
     -  Ну-у...  Не всегда мне приятно по-доброму... Если, например,  кто-то
ссыт у меня в парадной, я с ним что, по-доброму должна?
     -  Господи, подумаешь  -  ссыт. Всякое в жизни случается. Бывает, что и
пописать человеку негде. Что же его, бить за это сразу?
     - Ну, бить не бить, а поучить...
     - Тебя саму надо еще  учить. А то сидят, понимаешь, перед телевизорами.
Задницу оторвать не могут, а других судят - этот, мол,  пролез из провинции,
тот  пробивной,  вылез  из  грязи  в  князи.  А  самим-то  кто  мешает?  Все
возможности  есть,  пожалуйста...  Что  до  меня...  -  продолжала  Эльвира,
прикурив новую  сигарету от окурка. -  Вот ты говоришь - мне повезло. Ничего
подобного.
     - Ты хочешь сказать, что запланировала так? Мол,  кого-то  встретишь, у
кого-то поживешь... И на работу знала, куда идти?
     - В  общем и  целом,  наверное, так. Я, конечно, не знала, что  встречу
именно тебя  и  что  пойду именно  в  "Гарант". Я даже о  названии таком  не
слышала.  Но я  пришла в  этот город и  в тот клуб по-доброму.  Понимаешь? С
открытой  душой. И с хорошим отношением к людям.  Поэтому тебе и понравилось
со мной болтать, поэтому ты меня к  себе  и пригласила. А если бы  я  сидела
там,  в  клубе,  букой,  если бы набычилась и всех  отшивала - ты бы ко  мне
подошла?
     - Да ни в жизнь!
     - Вот и я о том же. Ладно, Людка, ты согласна?
     - С чем?
     - Да  боже  ты мой!  Группу со  мной сделать. Ты  же  музыкант,  можешь
аранжировки писать, музыку украшать. И потом, ты ведь на скрипке умеешь?
     - Да, умею. Ты думаешь, скрипка подойдет? А кто еще играть будет? Ребят
нужно пригласить, инструменты...
     -  Успокойся. Всему свое  время.  Сначала  надо о себе заявить. И  всех
потрясти. Поняла? Это главное.  Если  нас  запомнят  на  сцене,  то, считай,
полдела сделано.  Дальше  будем  думать уже и  об инструментах,  и обо  всем
остальном. Главное - уверенность. Согласна?
     - Согласна. А мне что? Музыка -  моя  специальность. Буду  своим  делом
заниматься.
     - Молодец. Значит, какая наша первейшая задача?
     - Э-э... Сейчас...
     - Ну, вспоминай, вспоминай. Я тебе это уже два раза говорила.
     - А-а! Поняла! Грести деньги лопатой!
     - Точно. И что главное?
     - Уверенность! И наглость, - добавила Люда от себя.
     - Правильно. Скромность - лучший путь к неизвестности...
     Первый  концерт группы "Вечерние совы", состоявшей из двух музыкантов -
Эльвиры  и  Люды,  прошел  в  клубе  "Зомби"  -  том  самом, где  состоялось
знакомство девушек. С некоторых пор они стали  считать  этот клуб чуть ли не
родным домом и были хорошо знакомы с его арт-директором - Гошей Немчиком.
     Гоша, молодой, но уже абсолютно лысый человек, был из  тех энтузиастов,
которые не  боятся связываться  с бандитскими  группировками ради сохранения
удовольствия,  получаемого от жизни, а это удовольствие заключалось для Гоши
в культурно-просветительской деятельности.
     Конечно,  он получал от клуба деньги, купил себе машину - битый "Форд",
который сам довел до рабочего состояния и довольно сносного внешнего вида, -
но эти деньги не шли ни в какое сравнение с теми, что имели владельцы клуба.
Гоша имел куш и  от  торговли  наркотиками, процветавшей  в "Зомби",  однако
поставленной  так, что покупать  здесь могли только  постоянные клиенты. Это
был довольно  узкий круг лиц,  в который входило  несколько крепких, средней
руки дилеров (проверенные и надежные, в возрасте, осторожные, не отморозки),
десяток питерских  музыкантов, избранные коллеги  по шоу-бизнесу из соседних
клубов,  а также  служащие банка, который  находился  под  "крышей"  той  же
группировки, что содержала клуб.
     Основной деятельностью Гоши  было устройство концертов и  шоу-программ.
Артистов для работы в "Зомби" он выбирал сам.
     Платили  здесь мало, как и вообще в питерских клубах невысокого пошиба,
и музыканты играли больше для души, нежели для заработка. Хотя деньги, какие
бы небольшие они ни были, еще никогда  никому не мешали, и никто из артистов
ни разу не отказался от Гошиного гонорара.
     Название  "Вечерние совы"  Люда придумала перед самым концертом. Группа
вообще не была заявлена в афише.
     - Ладно, выступите  на разогреве перед  "Бильярдом", -  сказал  Гоша. -
Сколько вас?
     - Двое.
     - Двое? Ты и...
     - Эльвира.
     - Вот так новость. Вы что же, вдвоем, и больше никого?
     - Ну да.
     - А поешь ты?
     - Эльвира.
     - О! Супер. Надо будет посмотреть. В электричестве?
     - Нет. Гитара, скрипка и два микрофона.
     - Сделаем. Веселые хоть песни? Не уснет народ?
     - Постараемся. Кстати, нам охрана нужна.
     - Так ведь есть охрана.
     - Нет, нам перед сценой нужно. Поставишь человечка?
     - А что такое?
     Гоша  был  заинтригован.  Охрану  перед  сценой...   Ладно,  Кинчев  бы
выступал,  это  понятно,  к  нему  вечно  всякие фанаты-отморозки  кидаются,
норовят  на  сцену  выскочить или хотя  бы, в  приступе  восторга, запустить
пивную бутылку в любимого артиста, а эти новенькие - им-то чего?
     - Ладно. Поставлю человека.
     - Сколько играть?
     - Минут двадцать. Разогрев, сама понимаешь... Смотри, если дело пойдет,
сделаем вам отделение с какой-нибудь хорошей группой.
     - Если дело пойдет, нам сольный концерт будет нужен.
     - Сольный... А придет народ?
     - Вот поглядим сейчас, как отреагируют. Думаю, придет.
     Концерт превзошел все Гошины ожидания. Точнее, никаких ожиданий  у него
вообще не было, он давно знал Людмилу и Эльвиру. Нормальные девчонки, тяги к
сцене ранее не замечалось. Видно, просто решили подурить. Ну что  же, ему не
жалко. Для  хороших людей  чего  не сделаешь?  Тем  более девчонки  работают
бесплатно, речь о  гонораре даже  не заходила, а  в разогревающем коллективе
Гоша нуждался: "Бильярд" отказывался выходить на сцену первым номером, такой
у ребят был принцип.
     По  просьбе Люды  Гоша  выключил в зале весь свет и в темноте объявил в
микрофон:
     - А  сейчас,  перед выступлением  вашей любимой  команды  "Бильярд", мы
представляем новый проект Эльвиры и Люды - "Вечерние совы".
     В зале засмеялись. Гоша включил свет и замер.
     На сцене  перед микрофоном  стояла  обнаженная  Эльвира с электрической
гитарой  "Фендер", прикрывавшей самое интимное из интимных мест. Рядом с ней
на высоком вертящемся "музыкантском" стуле сидела Люда в одеянии монахини со
скрипкой в руках.
     Зал  тихонько  ахнул,  потом послышался  плотоядный смех.  Эльвира,  не
обращая  ни  на  кого  внимания,  тронула струны,  гитара  издала  немыслимо
громкий, скрежещущий  звук, тут же зазвучала скрипка Люды, и Гоша  вместе со
зрителями, словно загипнотизированный, стал покачиваться в такт музыке.
     Эльвира  выключила ногой педаль, звук  гитары  стал  мягким, плавающим,
ноты  повторялись  коротким  эхом.  Девушка  быстро  крутанулась  на  месте,
продемонстрировав зрителям,  что  она все-таки  не совсем  голая,  некоторые
детали одежды на  ней  имелись.  Этими  деталями  были узенькие,  прозрачные
трусики и перчатка на правой руке, которую Гоша, как и большинство зрителей,
остолбеневших от неожиданного зрелища, поначалу не приметил.

     Я тебя одену, как елочку,
     Я тебя одену, как палочку,
     Я тебя одену с иголочки,
     Я с тобой пойду на прогулочку.

     Гоша  завороженно  слушал  хриплый голос  Эльвиры, который,  вместе  со
звуками  гитары, отзывался  уже троекратным  эхом, гипнотизировал и придавал
этим стихам  -  не  стихам  даже,  а так,  ритмическим  распевкам -  второй,
глубокий и тонкий смысл. Голос Эльвиры  отзывался в груди и ниже,  заставлял
дрожать диафрагму, холодил живот.
     "Вот,  падла,  на нижние чакры как  работает, - подумал Гоша. -  В  ней
определенно  что-то  есть.  Им  бы  грамотного  режиссера...  Можно было  бы
устроить  шоу...  Жаль,  черт,  Курехина уже  нет,  он этих  девиц наверняка
пристроил бы в какой-нибудь спектакль. По заграницам бы повозил, кучу  денег
заработали бы..."
     Гоша  не заметил,  как пролетели  двадцать  минут выступления "Вечерних
сов".
     - Слушай, а у вас много песен? - спросил он  Эльвиру в гримерке. Она не
спешила одеваться и стояла перед арт-директором в своем сценическом костюме.
Вернее, в сценической наготе.
     - Хватит. А что?
     -  Давай вам сольник сделаем. Мне  понравилось, публика тоже  на  ушах.
Поздравляю, между прочим.
     - Делай, конечно. Твои условия?
     Эльвира всегда брала быка за рога, кто бы этим быком ни был.
     Гоша,  что называется, "повелся"  на  коллектив и  сделал  "Совам"  три
концерта, которые прошли при  неизменном аншлаге. Потом организовал запись в
приличной  студии,  и  "Совы"  за  месяц  сварганили альбом.  Теперь  группа
расширилась, к дуэту  присоединилась танцовщица  Нинка  Сурикова,  соратница
Люды по институту, и ее подружка Вика, взявшая на себя функции директора.
     За  студию Гоша должен  был заплатить  около  тысячи  долларов.  Убедив
директора, что  отдаст деньги  сразу, как только  будет какая-то прибыль ("А
будет, будет, я отвечаю. Девки - высший класс!"), он за свой счет снял еще и
концертное видео.
     С этим набором - видео, готовый альбом, несколько фотографий и газетных
статей  -  Вика  и  отправилась  в столицу,  получив  от  Эльвиры  наказ  не
возвращаться без внятного результата.
     Уже через неделю  она  позвонила и,  захлебываясь  словами,  прокричала
Эльвире, что  альбом покупают, что гигант шоу-индустрии  "ВВВ"  сейчас метет
молодые группы, берет все, почти не слушая, и платит живые деньги.
     - Они  требуют,  чтобы  вы приехали подписать контракт.  Но я выпросила
аванс, должны на днях выдать.
     - Правильно, - сказала Эльвира. - А то мне ехать не  на что. И еще ведь
надо как-то выглядеть...  После плацкартного вагона я не могу идти на фирму.
Давай, выбивай из них бабки.
     - Выбью. Не сомневайся. У  меня уже все на мази. Я тут  познакомилась с
ребятами, так классно...
     -  Ладно, потом  расскажешь,  -  усмехнулась Эльвира,  представляя, как
выглядело это "познакомилась". - Тащи башли, а то мы тут загибаемся.
     Однако  прошла неделя,  а  Вики все  не было.  Она  позвонила  еще раз,
сказала, что деньги получила, но возникли какие-то непредвиденные вопросы по
альбому и ей нужно задержаться еще на несколько дней.
     У Эльвиры между тем подошли  к  концу  все  заначки,  оставшиеся  после
работы в "Гаранте", не было денег не то что на бензин, но даже на еду.

     - Привет!
     Эльвира почувствовала на  своем плече чью-то  руку, быстро обернулась и
увидела  запыхавшегося  Моню.  Моня  -  Игорь   Монин   -  работал   старшим
администратором  у  Гольцмана, занимался молодыми  группами, но пока что  от
фирмы  "Норд"  никаких  предложений  "Совам" не поступало,  а при  том,  что
группой заинтересовались  могущественные люди из "ВВВ", Эльвира решила и  не
обращаться к питерским продюсерам.
     - Элька! Ты с бодуна, что ли?
     - Не без этого. Слушай, Моня, у тебя как с деньгами?
     - А у тебя что, совсем голяк? - вопросом на вопрос ответил Моня.
     - Типа того.
     - Что же, на ловца и зверь бежит.  У  меня как  раз  к тебе разговорчик
есть.
     - Тогда пошли в клуб, купишь даме водки, заодно и поговорим.
     - Пошли, пошли. И водки тебе куплю, и пива. Чего захочешь, все куплю.
     - Что это ты разгулялся?
     -  Я  разгулялся?  Нет,  я  не  разгулялся,  Элька.   У   меня  к  тебе
предложение... Предложение, от которого невозможно отказаться!


        3

     Борис Дмитриевич сидел в своем любимом  кресле  в новой  квартире Ольги
Стадниковой.
     Он бывал  здесь не слишком часто, но тем  не менее уже мог называть это
кресло  "своим  любимым", говорил, что к виду из  окна "быстро  привык", что
щели в коробке железной двери пора бы заделать специальным наполнителем.
     - Как  врач?  - спросил он у Ольги,  которая стояла у  окна с  чашечкой
кофе.
     - Нормально.
     -  Что   -  нормально?  Расскажи,  мне   ведь  интересно.   Никогда  не
кодировался.
     - Да ничего особенного. Сначала сеанс  гипноза. Ну, на меня эта беда не
действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал... Мол, все
умрем, мол, выпьешь рюмочку - смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.
     - А потом?
     - Потом  - по  очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный
оттяг. Один пришел - второй раз, говорит.  Сначала кодировался на  пять лет,
ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел - он за  две недели все,
извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик.
Небогатый такой мужик, совок,  денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом
его жена из дома поперла.
     - Ничего себе! Так  у него жена еще есть? И все это  терпела? Неделю, я
имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
     - Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом
перестала  терпеть.  Поперла  из  дома.  Он  еще  неделю  по   друзьям.  Все
праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было  - в каждый дом заходи,
везде нальют. "Колька развязал! Ура!"
     - А потом?
     - А  потом прихватило сердчишко, помирать начал. "Скорую" вызвал. Ему и
говорят: "Кранты  тебе,  парень. Пить  ни-ни".  Кодирование,  он  рассказал,
хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда  человек останавливается,
бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если
ему,  чтобы забалдеть, нужен  был  литр, он три года  не пьет, а потом не по
новой  начинает,  как  молодой,  не  по  чуть-чуть,  а  сразу  с  литра.  Но
организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
     - Да... Пугаешь ты меня.
     -  Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел  кодироваться. Буду
теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
     - Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне,
я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
     - Это точно.
     - Ну а сам процесс-то как?
     -  Процесс  -  минуты на  две.  Подавил  на  нервные,  как  он  сказал,
окончания, прыснул в рот спиртом - меня чуть не вырвало, - и все.
     - Что - все?
     - Не хочется бухать.
     - Совсем?
     - Ни капельки.
     - Слушай, а как это - не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
     Гольцман встал, подошел к Ольге, взял  у нее из рук чашку,  поставил на
подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
     - Ну, так как это - не хочется?
     - А ты представь, что тебе года четыре.
     -  Не  могу, - сказал Гольцман, еще  крепче прижимая к себе Ольгу.  - В
четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас...
     - Я не про рефлексы  говорю. Вот когда тебе было года четыре... Скажем,
Новый год, родители за столом  сидят, выпивают, а  ты лимонадом наливаешься.
Тебе водки хотелось тогда? Боря!..
     Гольцман расстегивал Олины джинсы.
     - Боря! Ну что ты делаешь!
     - Ты говори, говори...
     -  Ну... В общем, рефлексы делаются,  как у маленького ребенка... Ой...
Осторожней!.. И выпить совсем не хочется...
     - Все рефлексы?
     Гольцман уже  расстегивал свои  брюки,  одновременно  стряхивая с  плеч
пиджак.
     - Нет... Не все...
     - Слава богу, - сказал Борис Дмитриевич, наклоняя  Ольгу вперед и кладя
грудью на  подоконник. - Слава богу, что не все... А то я и  не знал бы, что
сейчас делать...
     - Из окон же увидят, - засмеялась Ольга.
     - Пусть видят!
     Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
     - Пусть  видят  и  завидуют. Что  у нас  еще  не  все  рефлексы,  как у
маленьких детей!

     - Как там твой Митя? - спросила Ольга, стоя под горячим душем.
     Гольцман растирал  свое совсем  еще  не  старое,  крепкое, розовое тело
жестким накрахмаленным полотенцем.
     - А что тебе Митя?
     -  Ревнуешь?  -  Стадникова  выключила  воду  и  посмотрела  на  Бориса
Дмитриевича. - Старый хрыч...
     Гольцман  быстро взглянул на себя  в  зеркало. Втянул живот,  расправил
плечи, переступил с ноги на ногу.
     - Ты чего? - усмехнулась Ольга.
     - Я? Ничего... А что такое?
     - Танцуешь так смешно...
     Борис Дмитриевич не удержался от  еще одного взгляда в зеркало. На этот
раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы - чуть
более очерченными. Снова кольнуло в печени.
     - Да перестань ты на себя  любоваться, -  сказала  Ольга.  - Все  равно
лучше, чем есть, уже не станешь...
     Гольцман резко  повернулся  и схватил Ольгу за  грудь. Это получилось у
него  неловко. Кажется, вместо  того, чтобы  изобразить  небрежную,  игривую
ласку, он причинил женщине боль.
     - Отстань! Ты  что, Боря, совсем уже?  Что за прихваты?  Тебе мало, что
ли? Я - все. Я больше уже не хочу... Завязывай, Боря.
     Борис Дмитриевич убрал руку.
     - Ладно,  как  скажешь.  Никто  тебя насиловать  не  собирается. Мы  же
интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
     - До вечера? А ты домой разве не собираешься?
     -  Если будешь настаивать, я, конечно, поеду  домой.  А если  разрешишь
остаться, то...
     -  Разрешу,  Боря,  о  чем  ты?  Только вот  как  жена  твоя? Не  будет
скандалить?
     - Не будет. С женой у нас паритет.
     - В каком смысле?
     - Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, "любовь
ушла, завяли помидоры".
     - Серьезно?
     Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.
     - Вполне, - скромно ответил Гольцман. - У нее свои  пристрастия, у меня
свои, - он положил руку на колено Стадниковой.
     -  Хм...  Ну,  это   мы  еще  обсудим,  -  сказала  Ольга.  -  Конечно,
оставайся... Мне одной, сам знаешь... Все не могу привыкнуть.
     - Ладно. Пошли по кофейку, что ли.
     Ольга  накинула  халат,  Гольцман  натянул  спортивный  костюм,  и  они
направились в кухню.
     Когда выпили  по первой чашке, Стадникова вопросительно  посмотрела  на
Бориса Дмитриевича.
     - Ты чего? - спросил Гольцман.
     - Мы о делах вроде  собирались поговорить. Как там  наши финансы? Каков
расклад?
     - Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.
     - Ну, говорил. Только я ничего не поняла.
     Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.
     -  Понимаешь,  не понимаешь  - не  важно.  Я  предлагаю тебе стать  его
президентом.
     - Президентом чего?
     - Не валяй дурака. Президентом фонда "Город".
     - Зачем?
     - Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на  себя взваливать.  А
кроме того, ты, как вдова Лекова...
     - О господи! Сколько можно!
     - Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?
     - Нужны.
     - Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не
падают.
     - Это ясно.
     - А раз тебе ясно, говори - будешь в фонде работать?
     - Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!
     - Тебе ничего и  не  надо понимать. Там  вообще делать  нечего.  К тебе
будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты
будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем
решать, как и что делать.
     - А откуда у нас на все это деньги?
     -  От инвесторов. Например,  от западных фирм - тех, что желают принять
участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы,
если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть...
     - Бандиты, что ли?
     - Ну, бандиты. А что?
     - Да нет, мне по фигу. Только скажи, а не стремно с ними работать?
     - Оленька! Сейчас так  все смешалось...  Как сказал  поэт, "смешались в
кучу  кони, люди..." С ними  работать  не более стремно, как ты выражаешься,
чем с любым другим партнером. Потому что  если партнеру  что-то не нравится,
он идет  к  тем  же бандитам за помощью.  А мы  с  ними  напрямую  работаем.
Понимаешь? Это намного  безопасней.  Потому  что теперь уже они от нас будут
зависеть.
     - То есть ты, Боря, крестный отец?
     - Оля!  Не путай кино  с жизнью. В жизни все  буднично и скучновато. За
исключением способов тратить деньги. А этой романтики, этих оленьих глаз Аль
Пачино и в помине нет.
     - Конечно. Стоит только муженька моего вспомнить.
     - Вот именно. Рок-герой. Кстати, давай и на эту тему поговорим.
     - А что, есть новости?
     - Есть темы. Надо обсудить.
     - Ну что же, обсуждай.
     - Смотри. Месяца через два можно провести Лековский фестиваль.
     - О боже...
     - Перестань,  Оля.  Дело хорошее.  Народ-то его любил и любит. Особенно
сейчас.  У нас  вообще любят покойников. Чтобы тебя  по-настоящему признали,
надо умереть.
     - Это точно, страна некрофилов. Еще Гоголь заметил.
     -    Вот!    А   фестиваль   можно    провести    шикарный.    Выпустим
видео-аудиопродукцию.  Сделаем  книгу   -  собрание  песен,  нот.   Плакаты,
футболки... Представляешь, что все это для нас значит?
     - Неплохие бабки, как я понимаю.
     - Правильно понимаешь. Кстати, о бабках...
     Гольцман вышел  в  прихожую, вернулся  со своей сумкой  и  вынул из нее
пачку бумаг.
     - Подпиши-ка мне вот тут...
     - Что это?
     - Расписка.  В получении денег.  Я тебе  плачу наличными,  чтобы ты  не
парилась с налогами.
     - А за что?
     -  Ну, скажем,  в рамках нашего с тобой  первого договора. Мы выпустили
компакт с ранними песнями твоего мужа. Продается уже. Компакт и кассета.
     Ольга посмотрела на лист бумаги, протянутый ей Гольцманом.
     - Ого! Две штуки?
     - Да.
     - А я слышала, компакты сейчас плохо продаются...
     -  У  кого как.  Голь на  выдумку  хитра, -  таинственно заметил  Борис
Дмитриевич. - Но это отдельный разговор.
     Оля  поставила подпись. Борис Дмитриевич тут же достал из сумки  тонкую
пачку зеленых купюр, перехваченную резинкой.
     -  Держи.  А  насчет  фонда  подумай. Но  я  бы тебе советовал  принять
предложение. Во-первых, трудовая  книжка ляжет... У тебя она, вообще говоря,
есть?
     - Где-то валяется.
     - Пусть она  лучше в нашем отделе кадров  валяется.  Знаешь, ситуация в
стране  меняется. Неизвестно еще, может быть,  эти  трудовые книжки нам всем
понадобятся. В любом случае вещь  нужная. Даже сейчас.  У тебя загранпаспорт
есть?
     - Ну есть. Только уже просрочен, наверное.
     - Вот  видишь. Надо новый делать. А без  трудовой книжки ты замучаешься
всякие справки собирать. Конечно, мы поможем, оформим без проблем, но все же
советую документами не разбрасываться. Пусть  трудовая лежит в фонде, она же
каши не просит.
     - Ну, если ты считаешь, что так лучше...
     - Лучше, лучше. Однозначно.
     - Хорошо. Что еще?
     - Еще? Зарплата. В фонде положим тебе штуку в месяц официально.
     - Баксов?
     - Нет,  песо.  Но повторяю: официально. Чтобы ты налоги с них  исправно
платила  и чтобы  не возникало никаких  вопросов.  Зарплата  по нашим меркам
приличная,  налоги  тоже не маленькие...  А там  -  сколько  заработаем, все
поделим. Внакладе не останешься.
     - Звучит заманчиво, - улыбнулась Оля.
     - Не просто заманчиво. Это не пустые слова, а реальные дела. Настоящие.
     - Хорошо. Если  так,  то...  - Оля сдернула  резинку  с  пачки  купюр и
пересчитала деньги. - Когда начинать?
     - Что?
     - Работать. Я имею в виду, в фонде.
     - Да  считай,  что ты  уже  начала.  Учредительные  документы  на  тебя
сделаны. Только подпиши вот тут. - Гольцман протянул еще несколько листов.
     - Ого! Мои паспортные данные... Все у тебя есть.
     - Конечно,  есть,  -  усмехнулся  Гольцман.  -  Мы  же с тобой контракт
подписывали. Забыла?
     -  Нет.  Просто  тогда такая  суета  была.  А  с  этими  похоронами,  с
развеиванием пепла у меня вообще крыша поехала.
     - Ничего. Ты теперь человек непьющий, с трезвым умом и  ясной  памятью.
Большие дела будем делать, Оля, попомни мои слова.
     - Хотелось бы.
     Оля взяла деньги и сунула их в карман халата.
     "А что, может, взять да  и  жениться  на этой  Стадниковой?  -  подумал
Гольцман.  - Красавица. Теперь уже не пьет. И умная.  Даже слишком умная. Ей
палец  в  рот  не клади... Нет,  эту идею пока нужно  оставить.  Не  бросать
совсем,  не  списывать  в архив, но отложить.  Время покажет, как выстроятся
наши отношения..."
     - Так что с фестивалем? - спросила Ольга.
     Гольцман закурил.
     -  Фестиваль  мы  приурочим  к  празднику  города.  А  праздник  города
проводим, в основном, тоже мы. Бюджетные средства  плюс  частные инвестиции.
Деньги, Оля, очень большие, и заработать на этом  мы можем  весьма  неплохо.
Весьма неплохо, - повторил  он, - даже если считать по  московским меркам. В
общем,  пора  начинать  серьезные дела. Вся эта  питерская  мелочь,  знаешь,
утомляет. Сил отнимает много, а выхлоп - мизерный.
     -  Ну, не  такой  уж и  мизерный, - улыбнулась Оля,  нащупав в  кармане
деньги. - Машинку-то себе ты все-таки поменял.
     -  Ха!  Машинку!  Машинку  я  и  раньше  мог  купить,  давным-давно.  Я
специально не покупал.  Чтобы  не бросаться в глаза.  Теперь-то  - по  рангу
положено. Моя бы воля, ездил бы всю жизнь на "Жигулях". Оно спокойнее.
     - Что, Боря, трусишь? Тебе ли бояться?
     - Я не трушу. Я реально смотрю на вещи.
     - Ладно, проехали. А какие планы на сегодня?
     -  На  сегодня? Одевайся.  Поедем  в  фонд.  Введу  тебя  в курс  дела.
Познакомлю с подчиненными.
     - Поехали. Все равно делать нечего. А потом я по магазинам прошвырнусь.
- Стадникова снова достала из кармана халата  деньги. - Надо прибарахлиться.
Если уж я теперь президент...
     -   На  одежду  денег  не   жалей.  Одежда  -  это  очень  важно.   Для
представительства. Возьми там чеки, мы проведем это как накладные расходы.
     - Ого! Просто коммунизм какой-то.
     - Почти. Коммунизм в отдельно взятой коммерческой структуре.

     Матвеев  сидел в  баре  клуба "Астор"  и  ждал  Моню. Бутылка  коньяка,
которую он заказал -  ему,  как своему человеку, позволялось ставить на стол
бутылку, остальные  посетители  удовольствовались порциями в рюмках, -  была
уже наполовину пуста.
     Последнее время  Митя стал пить значительно чаще и больше, чем  прежде.
Ситуация, которая складывалась на работе, переставала ему нравиться.
     С  одной стороны, дела шли более  чем успешно,  деньги  сами сыпались в
карманы со  всех сторон, а с другой - жить  стало очень напряженно.  Митя не
мог расслабиться ни на  минуту,  он все время  прокручивал в  голове сложные
схемы  движения денег, все время размышлял, не допустил ли где-нибудь ошибки
и не явятся ли  к  нему  завтра обиженные по  недосмотру  получатели,  чтобы
предъявить неоплаченный счет.
     Матвеев не  боялся  наездов  и  разборок, он  знал, что в  случае  чего
Гольцман его прикроет,  "крыша" у Бориса Дмитриевича сейчас не чета прежней,
просто железобетонная "крыша". А вот  чего Митя  опасался по-настоящему, так
это   возни,  бесконечных  телефонных  переговоров,   выяснения   отношений.
Получалось, что  теперь уже невозможно просто и безмятежно коротать досуг за
бутылочкой  хорошего  коньяка в одиночестве или с какой-нибудь  из множества
легко  доступных  барышень.  Спокойствие ушло из жизни. Потому и приходилось
Мите увеличивать дозы  -  теперь  желанное  умиротворение  приходило  к нему
только после литра спиртного в водочном эквиваленте.

     Как-то  Митя разоткровенничался  с  одной  из  любимых им  проституток,
предпочитавшей,  чтобы ее  называли  Гретой, и та сказала,  что  он страдает
распространенным среди "новых русских" психическим заболеванием.
     -  Понимаешь, милый, это у нас, совков, в порядке вещей. Мы же привыкли
к нищете. Все привыкли.  В том числе и те, что нынче стали богатыми. Вот как
ты, например.
     - Ну,  какой  я  богатый!  Так, погулять просто  вышел,  -  ухмыльнулся
пьяненький Матвеев.
     -  Все равно.  Вспомни,  как  ты  раньше жил.  Ты  кем  был  прежде? До
перестройки?
     - В институте учился, - ответил Матвеев. - Комсоргом был...
     - Вот видишь.
     - Что - видишь? Да, комсоргом факультета... Потом работал в  молодежном
центре...  По  культуре...  Концерты  устраивал  всяким-разным...  Дискотеки
делали... На юг катались  с дискотеками... Вот время было! Дикое совершенно!
Это  же представить себе  надо - с дискотекой  на юг,  как на  гастроли! Уму
непостижимо!
     -  Короче, все ясно. Был ты, Митенька, нормальным совком.  И денег тебе
всегда не хватало. А теперь они на тебя рухнули.
     - Ну,  прямо  - "рухнули"! Можно подумать,  с неба упали. Я  знаешь как
горбатился? Чтобы  хоть что-то себе  сделать.  Чтобы  хоть какой-то  капитал
нажить.  Минимальный.  Да  и то, весь мой капитал, по сравнению  с  деньгами
хорошего, но среднего бандюка, - пыль...
     - Можешь  не  объяснять, - сказала Грета. -  Уж  я-то  знаю, как деньги
зарабатываются. На своей, извини, жопе знаю.
     - Это  ты  меня извини, Греточка, что я  об  этом...  Конечно, ты  тоже
пашешь, как лось...  Или  как конь? Не  важно. Так ты  думаешь,  это  у меня
просто с непривычки? Такой, типа, плебейский синдром?  Подсознательный страх
перед ограблением?
     -  Конечно, - ответила Грета.  -  У тебя  еще в легкой  форме. Я знаешь
каких видела бизнесменов?  Трясутся,  как студень.  Вроде  здоровые  мужики,
ладные,  возраст  ломовой,  самая  жизнь  -  лет  по  тридцать  пять,  бугаи
натуральные. А дрожат хуже  баб.  И  бандиты есть  - тоже с проблемами. Они,
правда, не  трясутся,  но на неврозе  диком. Чуть что - за пушку  хватаются,
наркотой  себя глушат до полного опупения. Так что ты, милый, не  одинок. И,
повторяю, у  тебя, Митенька,  очень  легкая стадия. Начальная. Ты на этом не
зарубайся, пусть все будет так, как будет. От судьбы не уйдешь.
     - Оптимистично, - усмехнулся Митя.
     После  этого разговора  он стал  чувствовать  себя  немного  спокойнее.
Однако алкогольную дозу не снизил.

     В баре появился  Моня.  Он шел между столиками, пристально  вглядываясь
близорукими глазами в лица посетителей.
     - Моня! - крикнул Матвеев. - Иди сюда.
     - А, здорово!
     Моня опустился на стул напротив Матвеева и, взяв пустую рюмку,  плеснул
себе коньяка.
     -  Ну?  -  спросил   Митя,  глядя  на  красное,   потное  лицо   своего
подчиненного.
     - Можно еще? - спросил Моня.
     - Давай. Чего это ты такой нервный?
     - Погоди.
     Моня  одним  глотком осушил еще одну рюмку  и