го восстания, вместе с ними поднимала московский пролетариат в октябре 1917 года, а с иными и спорила, и боролась, когда они колебались, отступали и готовы были предать дело Ленина... Но теперь, теперь, когда ушел всеми признанный вождь партии, большевикам надлежит сплотиться и вести народ по пути, указанному Лениным. Григорий Иванович Петровский предоставляет слово Калинину. Михаил Иванович поднимает руку, и в зале наступает напряженная тишина. Немногим менее пяти лет прошло с того дня, когда Владимир Ильич рекомендовал избрать Калинина на пост Председателя ВЦИКа. Ленин считал, что в лице Калинина найден человек, который соединил в себе жизненный опыт и знакомство с жизнью крестьянства; такая кандидатура, считал Ленин, поможет наладить отношения Советской власти со средним крестьянством. И теперь этот человек выходит, чтобы перед делегатами съезда, перед всем советским народом, перед всем человечеством заявить, что политика Советской власти останется неизменной, что она и впредь будет следовать указаниям Ленина. Голос Калинина дрожит, иногда он замолкает, по-мужицки сгребает бородку в горсть и точно одергивает ее книзу. Он делает заявление для всего мира. - Переходя к международному положению нашего Союза, я могу определенно заявить, что в этой области никаких изменений не произойдет, - отчетливо и негромко произносит Калинин. - У нас нет оснований изменять в основном нашу линию внешней политики. Мы решительно боремся за сохранение мира, поддерживая те народы, свободному существованию которых грозит опасность, употребляем со своей стороны значительные усилия для налаживания нормальных отношений с другими государствами, иногда даже идя на известные жертвы, разумеется, если эти жертвы окупятся. Калинин опять притрагивается к бородке, секунду молчит и еще раз повторяет: - Советское правительство, Коммунистическая партия могут жить в области внешней политики прямыми указаниями, сделанными Владимиром Ильичем... Никаких эффектных фраз, зато все ясно и определенно. Затем слово предоставляется Надежде Константиновне. В течение долгих лет партия видела ее около Ленина. Его постоянный секретарь и помощник. Она старалась не отходить от него во время болезни, но едва болезнь отпускала и Владимиру Ильичу становилось лучше, Надежду Константиновну видели в Главполитпросвете за письменным столом... Давно ли она говорила: у нас все идет хорошо, Владимир Ильич ездил на охоту, меня не взял, хочет без нянюшки, шутит, хохочет... А сегодня она встает и медленно движется, чтобы сказать свое слово о человеке, который был не только ее мужем, не только ее другом, но и вождем той партии, верным бойцом которой была Надежда Константиновна Крупская всю свою жизнь. Всем своим сердцем Землячка устремляется сейчас к Надежде Константиновне. - Товарищи, за эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумывала всю его жизнь, и вот что я хочу сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным. Никогда этого не говорил он сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее торжественную минуту. Я говорю об этом потому, что это чувство он получил в наследие от русского героического революционного движения. Это чувство заставило его страстно, горячо искать ответа на вопрос - каковы должны быть пути освобождения трудящихся? Ответы на свои вопросы он получил у Маркса. Не как книжник подошел он к Марксу. Он подошел к Марксу как человек, ищущий ответов на мучительные настоятельные вопросы. И он нашел там эти ответы. С ними пошел он к рабочим. Это были девяностые годы. Тогда он не мог говорить на митингах. Он пошел в Петроград в рабочие кружки. Пошел рассказывать то, что он сам узнал у Маркса, рассказать о тех ответах, которые он у него нашел. Пришел он к рабочим не как надменный учитель, а как товарищ. И он не только говорил и рассказывал, он внимательно слушал, что говорили ему рабочие... Предельная простота, а говорит именно то, что нужно. Взгляд Землячки скользит по лицам людей, сидящих в президиуме. Если Владимир Ильич говорил, что почти невозможно найти замену Свердлову, то найти замену Ленину... Гении рождаются редко, а таких, как Ленин, еще не бывало. Землячка всматривается в знакомые лица и на весах своей совести, своей партийной совести, взвешивает достоинства и недостатки каждого, кто находится сейчас на сцене. Трудно им будет без Ленина... Выступают десятки людей. Клара Цеткин, Ворошилов, представители рабочих, ученых, молодежи. Все произносят взволнованные и прочувствованные слова, говорят о прозорливости, мужестве, человечности, величии Ленина. На трибуне Сталин. - Товарищи! - говорит он. - Мы, коммунисты, - люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы - те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии... И вот он перечисляет те основные заветы, которые партия принимает от Ленина: "Держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Укреплять диктатуру пролетариата. Укреплять союз рабочих и крестьян. Укреплять и расширять союз республик..." Говорит не торопясь, слегка приглушенным голосом, хотя старается говорить как можно отчетливее. Слушают его с напряженным вниманием, до слушателей доходит каждое слово. Он дает клятву от имени партии - партии, которая составляет армию Ленина. - Не всякому дано быть членом такой партии, - говорит он. - Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Землячка слушает Сталина с таким же напряжением, как и все вокруг, и верит, верит, что партия выполнит все заветы Ленина. 1921-1924 гг. Вопросы и ответы 11 ноября 1920 года командующий войсками Южного фронта Фрунзе, стремясь избежать дальнейшего кровопролития, обратился по радио к Врангелю с предложением прекратить сопротивление. Врангель не ответил на предложение Фрунзе и утаил его от своих войск. В ночь с 11 на 12 ноября советские войска прорвали оборону врангелевцев на Перекопском перешейке и заставили белогвардейцев бежать к портам Крыма. 12 ноября советские войска заняли Севастополь. 16 ноября - Керчь. Белогвардейцы оставили разграбленный и полуразрушенный Крым и бежали за границу. 20 ноября 1921 года Землячку демобилизуют из армии и тут же избирают секретарем Крымского областного бюро партии. Надо налаживать жизнь... Ох как все непросто в истерзанном Крыму! Трудно наводить порядок в разрушенном доме. Вот каким предстал Крым перед вновь избранным секретарем обкома: взорванные дворцы и дачи, следы вандализма - убегающая буржуазия действует по принципу: если не себе, то и никому другому, - сожженные окраины, вытоптанные виноградники и вырубленные сады, разрушенные доки, в портах разграбленные пакгаузы и склады, повсюду развороченные тюки и ящики, остовы машин и броневиков, брошенных беглецами, а в горах и туннелях - ошметки белогвардейских частей и бандиты. А главное - люди, измученные, изверившиеся, испуганные. Всем надо ответить, всем помочь... К ней обращались поминутно. Приезжали, звонили по телефону, слали запросы по почте. Из Симеиза просили совета: - Виноградники поражены филоксерой. Что делать? - А что такое филоксера? Когда Землячка чего-нибудь не знала, она не стеснялась в этом признаться. - Виноградная тля. - Свяжитесь со мной завтра утром. В течение дня Землячка выясняла, что рекомендует наука для борьбы с филоксерой, потом искала серу по всему Крыму - и нашла два вагона в Джанкое, приказала отпустить серы, сколько понадобится. Запрашивали из Феодосии: - Пограничники задержали ночью на рейде две турецкие фелюги - турки приняли на борт группу татарских националистов и русских белогвардейцев и собирались выйти в море. При обыске у беглецов отобраны золото и драгоценности. В таких случаях консультаций Землячке не требовалось. - Фелюги отпустить, сейчас нам конфликты с турками ни к чему, но до этого заглянуть в каждую щель, в каждую бочку, чтоб никто из врагов не улизнул, составить поименные списки и сдать беглецов в ЧК, ценности актировать и передать в государственный банк. С такой "филоксерой" ей легче было бороться. В Ливадии в царских подвалах обнаружили запасы старых вин. - Пустить в продажу или уничтожить? - Не торопитесь. Опечатайте подвалы, поставьте охрану, запрошу Москву, там решат. Ялтинский совет предлагает: - Разрешите пустить на слом разрушенные дворцы и дачи? Кирпичи и железо отдадим трудящимся, пускай ремонтируют свои халупы, а картины и мебель распределим по школам и учреждениям. - Не разрешаю, - отвечала Землячка. - Дворцы и дачи мы восстановим, трудящиеся будут в них отдыхать, а картины в этих дворцах могут быть такие, что им самое место в музеях, - не раздавать, а взять на строжайший учет. В Бахчисарае решили покончить с разведением лучших сортов табака: - Табак - утеха буржуазии, пролетариат предпочитает махорку. Но Землячка знала, какое значение для сельского хозяйства Крыма имеет табаководство. - Пролетариат курил махорку потому, что у него средств не было на папиросы, так что вы не для буржуазии, а для пролетариата увеличивайте плантации табака. Севастополь бил тревогу: - Задержаны сотни беспризорных подростков. Все - воры и хулиганы. Временно разместили их в пакгаузах порта. Грозят все разнести, бунтуют, требуют, чтобы их распустили... - Не воры и хулиганы, а жертвы гражданской войны, - поправляла Землячка, стараясь не повышать голоса. - Поймите: плохих детей нет, есть плохие опекуны. Я еду к вам. Она без промедления ехала в Севастополь. Пакгауз... Толпа грязных шелудивых мальчишек. Темные чумазые лица. Сверкающие большие глаза. Недоверчивые ненавидящие взгляды. Взрывчатка! Встретили Землячку криками и бранью. - Не будем здесь сидеть! Начальница! Гони хлеба! Пожжем мы тут все... Визгливый голос прокричал частушку: Комиссар залез на тополь, Испугался и залез - Мы разграбим Севастополь, Подадимся в Херсонес! У входа валялся ящик, она поднялась на него, прикрикнула: - Молчать! Что за сила заключалась в этой сердитой хрупкой женщине? Мальчишки смолкли. - Хлеб надо заработать! Объявляю вас трудовым ремонтным отрядом. Поедете от Севастополя специальным поездом, будете восстанавливать железнодорожный путь, а по приезде в Москву явитесь с моим письмом к товарищу Дзержинскому. А сейчас идем за хлебом. Как и в армии, она не обернулась, а прямо пошла к выходу. Рядом с ней находился работник Севастопольской военной комендатуры. - Где тут ближайшая пекарня? - негромко спросила она. - Ведите нас. Она привела горланящую беспорядочную толпу к пекарне и приказала выдать каждому по фунту хлеба. Потом повела их обратно, в пакгауз, твердо сказала, что в поезд их посадят не позже, чем через день или два, каждый день будут выдавать по фунту хлеба. Пока поезд с ребятами не отошел от Севастополя, кое-кто убежал, но большинство все-таки поехало в Москву. Потом был звонок из Москвы. Звонила Стасова, старая большевичка, до недавнего времени секретарь ЦК, работающая сейчас в Коминтерне. - К вам просьба, Розалия Самойловна. В Москву приехал товарищ Мюллер. Из Германии. Гамбургский металлист, спартаковец, активист компартии. Приехал по делам и захворал. Врачи определили чахотку. Надо его подлечить, советуют Ялту. Посылаем к вам, возьмите его под свое наблюдение. Свой день Землячка заканчивает как обычно, к вечеру она просит подать к подъезду "бенц", старый латаный-перелатаный автомобиль, брошенный в Севастополе бежавшим за море врангелевским генералом. Что может быть красивее серпантинов Южного Крыма? Крутые обрывы, густые леса, низкорослые сосны, растущие на скалистых выступах, непролазные кустарники. Леса и скалы. Красиво. Но взгляд Землячки проникал дальше. Садовники. Виноградари. Виноделы. Рыбаки. Чабаны. А на восточной оконечности полуострова - металлурги. Всех надо обеспечить работой, создать сносные условия жизни... В Ялте Землячка велела шоферу везти ее в горсовет. - Зданий в городе пустует много? - осведомилась она. - Хороших - много. - Председатель усмехнулся. - Вся буржуазия утекла. - Пойдем посмотрим, - предложила Землячка. - Тем временем пусть соберут всех врачей, какие есть в городе. В сопровождении председателя горсовета она придирчиво осматривала дом за домом, пока не остановила выбор на большом благоустроенном особняке. Затем она встретилась с врачами - это были частнопрактикующие врачи, среди них оказались и владельцы санаториев. Держались они непринужденно, но впечатление это было обманчиво, все были в тревоге, ходили слухи, что большевики собираются отправить врачей в Сибирь бороться с эпидемией сыпного тифа. Землячка уловила это настроение и с первых же слов постаралась его развеять. - Приношу извинения... - Она не знала, можно ли назвать их товарищами, чего доброго, еще обидятся. - У нас просто нет времени встречаться с каждым из вас на дому. Но у нас к вам просьба. Советская власть намерена превратить Крым во Всероссийскую здравницу. От имени Советской власти приглашаю вас поступить на государственную службу. Без учителей и врачей невозможно наладить нормальную жизнь. Под конец она сказала: - В ближайшие дин в Ялту приедет немецкий коммунист товарищ Мюллер. Помещение мы уже нашли - дом миллионера Костанди. На первое время нужны хотя бы два врача - кто возьмется? Будут еще больные. Нуждаются в лечении бойцы Красной Армии, пришло письмо из Горловки, оттуда пришлют шахтеров. Врачи успокоились: их уважительно просят вернуться к своим обязанностям. В эту ночь возник один из первых советских санаториев на Южном берегу Крыма. Было поздно, когда председатель горсовета проводил Землячку на набережную, в "Ореанду", лучшую ялтинскую гостиницу, - возвращаться ночью в Симферополь было небезопасно, в горах еще бродили остатки врангелевской армии. - Если что понадобится, звоните, - предупредили ее. - Но одна в город не выходите. Мало ли чего... Ужин ей принесли в номер, она поужинала и легла. Но голоса за окном, шарканье прохожих не дают Землячке заснуть. Она встает с кровати, подходит к окну, отдергивает тяжелую штору, распахивает пошире рамы. Ночь вливается в комнату. Нет, не о делах, которыми ей предстоит завтра заниматься, думает Землячка, все ее текущие заботы отходят в сторону, она дышит ароматом цветущих каштанов, вслушивается в неумолкаемый шум волн. Одевается, выходит в коридор, спускается по лестнице. По мостовой прогуливаются девушки, молодые люди бренчат на гитарах, кто-то хохочет на пляже, кто-то купается в темноте, жизнь идет своим чередом, и никому из этих гуляк нет деда ни до филоксеры, ни до бандитов, ни до выпечки хлеба, за которым завтра эти гуляки устремятся в булочные. И сама Землячка просто дышит морским воздухом, смотрит на звезды и думает о том, как бы хорошо сейчас плыть на пароходе и слушать музыку. Она медленно идет вдоль набережной, доходит до мола, всматривается в темноту. Море во мраке ночи сливается с небом, и только огонь маяка дрожит в воде золотыми каплями. Как ни хорошо здесь, но утром все-таки придется вернуться в Симферополь. Лениво идет она обратно вдоль темных домов. Но что это? Дом как дом, не освещено ни одно окно, дом спит. Но откуда-то из-под земли, из забранных решетками выемок в тротуаре, сделанных для проникновения света в подвальные окна, просачивается тусклый свет. Что там может происходить в этом подвале? Бандиты или сектанты? Она решительно входит во двор. Разыскивает вход в подвал. Чугунные перильца. Ступеньки... Землячка спускается. Одна. Она всегда отличалась редким бесстрашием. Бесстрашием и настойчивостью. Годы подполья научили ее преодолевать в себе всякий страх, иначе она не могла бы ни переходить границу, ни доставлять оружие, ни печатать нелегальную литературу. Рукой она нащупывает железную скобу и рывком распахивает дверь. Две свечи... Какие-то подростки. Сидят прямо на каменных плитах. Землячка всматривается. Перед ними разбросаны карты. Минуту и Землячка, и те, что сидят на полу, безмолвно рассматривают друг друга. - Что за сборище? - нарушает молчание Землячка. - Кто разрешил вам здесь собираться? Откуда это у нее? Оказывалась среди незнакомых людей, среди враждебных людей, и если видела, что надо вмешаться, без колебаний шла наперекор, и ей почему-то подчинялись. Она так и не может решить - собрались ли здесь играть в карты или это только видимость. Она понимает, что отвести эту компанию в милицию ей не удастся, окажут сопротивление, а то еще и убьют. - Немедленно по домам, - строго говорит она. Неожиданно для самой Землячки все поднимаются, проходят мимо незнакомки, шаркают по лестнице. Землячка выходит вслед за ними. Она ждет, когда они растворятся во мраке, и возвращается в гостиницу. Ей уже ни до цветов, ни до звезд, ни до моря. Рано утром она выговаривает председателю горсовета за то, что на ночь город остается без надзора. - Так у вас постоянно будут возникать всякие притоны; проверьте все пустующие подвалы, используйте их под склады, заприте, оберегайте общественный порядок... И вот старый "бенц" мчит уже в Симферополь, и тысячи забот вновь обступают ее со всех сторон. Единство Год напряженной, сумасшедшей работы по восстановлению Крыма, и затем Землячку переводят в Москву, которую она так хорошо знает и которой отданы многие годы ее жизни. Ее избирают секретарем Замоскворецкого районного комитета партии, одного из опорных пролетарских районов столицы, района, где на партийном учете состоит Ленин. В течение двух лет Землячка не расстается со своим районом, много времени проводит в рабочей среде, часто выступает на фабриках и заводах. У нее не проходит ощущение, что она на войне, как в том девятнадцатом году, когда Тринадцатая армия то отступала, то наступала. Следует постоянно быть начеку, предвидеть опасность и не дать врагу застать себя врасплох. Еще не закончилась гражданская война, как фракционеры всех мастей повели наступление на Ленина. В конце 1920 года троцкисты распространили брошюру своего честолюбивого шефа о задачах профсоюзов - нарушая общепринятые нормы партийной дисциплины. Троцкий вынес дискуссию за пределы Центрального Комитета на широкое обсуждение. Пренебрегая единством партии, вопреки интересам страны, в атмосфере недовольства и колебаний крестьянства, оппортунисты решили взорвать партию изнутри. Они хотели превратить профсоюзы в придаток государственного аппарата: профсоюзы, считали троцкисты, должны действовать на своих членов не средствами убеждения, а средствами принуждения, что в конечном счете, утверждал Ленин, привело бы, по существу, к ликвидации профсоюзов как массовой организации рабочего класса. Ленин же, наоборот, говорил, что профсоюзы являются приводным ремнем от партии к массам; их первостепенная задача, утверждал Ленин и все стоявшие на той же позиции большевики, - воспитание масс, борьба за повышение производительности труда, укрепление производственной дисциплины; профсоюзы - это прежде всего школа коммунизма. Началась дискуссия. "Троцкий меня упрекал... - говорил Владимир Ильич, - что я срывал дискуссию. Это я зачислю себе в комплимент: я старался сорвать дискуссию в том виде, как она пошла, потому что такое выступление перед тяжелой весной было вредно". Разруха в промышленности, недовольство крестьян, происки меньшевиков. Кронштадтский мятеж, надвигающийся голод - вот каковы были компоненты этой тяжелой весны, и справиться со всеми этими бедами могла только партия, сильная своим непоколебимым единством. Затем в дискуссию включились Бухарин, Ларин, Сокольников, Сапронов, Шляпников, Игнатов, десятки уклонистов и фракционеров, и каждый сколачивал собственную группу и выступал с собственной "оригинальной" платформой. На Десятый съезд Землячка была делегирована еще Крымской организацией. Уже в момент регистрации ее поразила суета, которую затеяли оппозиционеры. У столов, где депутаты оформляли документы, кружились какие-то личности. Въедливый интеллигент в пенсне и с кудрявой бородкой торжественно раздавал брошюру Троцкого, остроносенькая девица в красной косынке с милой улыбкой вручала брошюру Бухарина, а угрюмый парень в черной косоворотке, демонстративно одетый под рабочего, грубовато совал всем брошюру Коллонтай. Землячка приняла все брошюры - что ж, с этим обилием мнений следовало ознакомиться - и пошла по кремлевским залам искать знакомых. Со всех концов страны прибыло на съезд около тысячи делегатов. Землячка внимательно присматривалась к участникам съезда. Рабочие, крестьяне, инженеры, учителя, солдаты, люди самых разнообразных профессий, разных национальностей, разной культуры, высокообразованные и почти неграмотные... Но всех их объединял Ленин. Землячка шла по залам и видела множество знакомых и незнакомых лиц. Слонялись среди делегатов и авторы всяких хитроумных брошюр; с важным видом расхаживал Рязанов, в чем-то убеждал собеседников Ларин, от группы к группе переходили Шляпников и Коллонтай... Землячку Коллонтай миновала, они недолюбливали друг друга, уж очень разные это были натуры, бесполезно было пытаться настроить Землячку против Ленина. Землячка не любила тратить слова попусту, а Александра Михайловна была по-женски словоохотлива и только легкомыслием можно было объяснить ее попытку обвинить Ленина! В своей брошюре, выпущенной к съезду, Коллонтай писала, что русский пролетариат влачит в Советской России "позорно-жалкое существование", а в прениях по докладу Ленина заявила, что "его доклад мало кого удовлетворяет"! Десятый съезд, один из важнейших съездов в истории партии, открылся 8 марта 1921 года. Ленин сделал на съезде три доклада - о политической деятельности ЦК, о замене разверстки натуральным налогом и о единстве партии и анархо-синдикалистском уклоне, и каждый из этих докладов был политическим событием. Пройдет много лет, и потомки оценят гениальную прозорливость Ленина, думала Землячка. Предлагая перейти к новой экономической политике, он заглядывал на многие десятилетия вперед. Десятый съезд работал в течение девяти дней, из них Землячке особенно запомнилось четырнадцатое марта. Оппозиция собиралась дать бой Ленину по вопросу о единстве партии и роли и значении профсоюзов... Двенадцатое заседание съезда. Выступает Ленин... До него говорил Троцкий, как всегда звонко, фразисто и самонадеянно. Владимир Ильич не оставил от аргументов Троцкого камня на камне. Съезд подавляющим большинством голосов принял ленинскую платформу. Единство партии заботило большевиков превыше всего - единство партии предопределяло строительство социализма. Чтобы обеспечить единство, нужно было принять особые меры, требовалось особое решение. Ленин решил собрать делегатов съезда, членов партии с дореволюционным стажем, на отдельное совещание. Оно состоялось в одном из залов Кремля в перерыве между двенадцатым и тринадцатым заседаниями. На совещании присутствовало около двухсот человек. Ленин произнес две речи - вводную и заключительную, стенограммы не велось, но известно, что Ленин предложил старейшим коммунистам обсудить проекты двух написанных им резолюций - "о единстве партии" и "о синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии". Участники совещания единодушно поддержали Ленина. Было решено седьмой параграф резолюции не публиковать. В нем говорилось, что "съезд дает ЦК полномочия применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии". Это была крайняя мера, и Ленин выразил надежду, что применять этот пункт, хотя он и необходим, не придется. Участники совещания запомнили, что Ленин сравнивал этот пункт с пулеметом, говоря, что против раскольников следует поставить пулеметы. Всем было ясно - даже оппортунистам! - что Ленин и партия едины. Делегаты расходились по домам, по гостиницам, по общежитиям. Землячке тоже не терпелось поскорее очутиться в своей квартире, попасть в заботливые руки сестры, поужинать, лечь и еще раз подумать обо всем, что происходит на съезде... Но подошли однополчане, политработники Тринадцатой армии, все были под впечатлением выступлений Владимира Ильича. Наконец они расстались, и Землячка медленно пошла к выходу, она уже не в силах была торопиться. Шла и думала о пулеметах. Ей понравилось это сравнение, на фронте она видела, какой урон противнику наносит пулеметный огонь, и такими партийными пулеметами она считала неотразимые высказывания Ленина. Она шла через опустевшие залы Кремлевского дворца. Служители гасили люстры, искрились лишь хрустальные подвески настенных канделябров. "Пора уже, пора, - подумала она и ускорила шаг. - Всегда я ухожу последней..." Подошла к лестнице и увидела Калинина и Сталина. Они оживленно разговаривали, но Сталин сразу заметил Землячку и поздоровался. Она остановилась, пожала им руки. - Ну как? - шутливо спросил Сталин. - Вы не собираетесь переходить в оппозицию? - Как только они смеют?! - возмутилась Землячка. - Обвиняют партию в администрировании! - А что им остается делать? - лукаво возразил Сталин. - Банкроты всегда обвиняют в своем банкротстве других. Калинин засмеялся. - Но это им мало помогает! - А Троцкий?! - продолжала Землячка. - Блокируется со всеми, лишь бы против Ленина. Сталин слегка прищурился. - Ну, эта фигура ясная. - Вы так думаете? - возразила Землячка. - А по-моему, совсем неясная. - Почему же? Я вам скажу, кто он такой. - Сталин иронически пошевелил губами, усмехнулся и лаконично сказал: - Средневековый кустарь, возомнивший себя ибсеновским героем. Кивнул, прощаясь, Землячке и пошел с Калининым дальше. Два года как Землячка в Москве. Она часто бывает на предприятиях района. В разговорах ее обычно расспрашивают о Ленине. Она вспоминает Десятый съезд и пересказывает своим слушателям ленинские выступления. Идеи Десятого съезда служат ей в работе путеводной звездой. Борьба за единство партии не прекращается, можно сказать, что оппортунизм как явление разгромлен Лениным, но то тут, то там подают голос всякие недобитки, и с ними предстоит еще долгая и сложная борьба. Землячка хорошо помнит ленинские слова о том, что партия - это не дискуссионный клуб. Общение с Лениным - это ее богатство, и стоит спросить у нее что-либо о Ленине, как она сразу видит его перед собой... В последний раз Землячка видит Владимира Ильича на Одиннадцатом съезде партии. Четыре раза выступил он на съезде, и каждое его выступление поражало глубиной анализа, остротой мысли, дальновидностью. Все тот же необыкновенный Ленин, каким она знает его вот уже двадцать второй год. И все-таки он казался ей еще нежнее и одухотвореннее. Да, нежнее! Он был и строг, и жесток, и насмешлив. С оппозиционерами в своем докладе он расправился как-то походя, под всеобщее одобрение и смех съезда смел их, как сметают фигуры с шахматной доски после удачной партии. Да, это был прежний убежденный и неумолимый Ленин. И в то же время он весь как бы лучился нежностью. Землячка искала про себя подходящие слова. Отцовской нежностью. Все время ощущалась любовь Владимира Ильича к своей партии, к народу. На этот раз она как-то особенно остро ощущала его человечность... Он не подавал вида, что болен, а был болен. Об этом знали многие. Он сам и в письмах и в разговорах по телефону не раз уже говорил о своей болезни. И если говорил сам, значит, это было серьезно. Несмотря на это, он пришел на съезд партии и активно участвовал в его работе. Его могучая воля и непоколебимый авторитет цементировали и сплачивали всех пятьсот делегатов съезда, представлявших свыше полумиллиона членов партии. И ответная волна любви шла от делегатов к Ленину. А Розалии Самойловне почему-то вспомнился Второй съезд, пятьдесят его участников, мучной склад, окно, задрапированное красной материей, и за столом Владимир Ильич... Какой же он все-таки человечный человек! Год назад до Ленина дошли слухи о том, что могилы Плеханова и Засулич заброшены, и Владимир Ильич тут же написал в Петроград о том, что надо привести могилы в порядок и поторопиться с открытием памятника Плеханову. В такое тревожное время, перегруженный государственными заботами, Владимир Ильич не забыл тех, с кем когда-то создавал революционную марксистскую партию. Самой Землячке в апреле исполнится сорок шесть лет, всегда она отличалась сдержанностью и даже суровостью, но сегодня она разделяет волнение и страстность самых молодых участников съезда, когда, закрывая съезд, Ленин говорит о том, что нет в мире сил, которые могли бы повернуть историю вспять: "Коренное и главное, что мы приобрели "нового" на этом съезде, - это живое доказательство неправоты наших врагов, которые не уставая твердили и твердят, что партия наша впадает в старчество, теряет гибкость ума и гибкость всего своего организма. Нет. Этой гибкости мы не потеряли. Когда надо было - по всему объективному положению вещей и в России и во всем мире - идти вперед, наступать на врага с беззаветной смелостью, быстротой, решительностью, мы так и наступали. Когда понадобится, сумеем это сделать еще раз и еще не раз. Мы подняли этим нашу революцию на невиданную еще в мире высоту. Никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний нашей революции не возьмет назад, ибо это уже теперь не "наши", а всемирно-исторические завоевания". Заключительную речь на Одиннадцатом съезде Ленин произнес 2 апреля 1922 года. А в мае болезнь Ленина обостряется, работать становится все труднее, и весь 1923 год проходит в напряженной борьбе с болезнью. Но новый, 1924 год начался хорошо. С наступлением солнечных зимних дней Владимир Ильич ездил в санях в лес в сопровождении охотников. Во время прогулок был оживлен и весел. На святки в Горках была устроена елка, позвали в гости деревенских детей, и Владимир Ильич присутствовал на празднике, был в хорошем настроении и заботился, чтобы детей ни в чем не стесняли... Здоровье Владимира Ильича шло на поправку, и это было самое главное. ВОСКРЕСЕНЬЕ, 27 ЯНВАРЯ 1924 г. Когда Желтов, один из руководителей похоронной процессии, в разговоре с Землячкой сказал, что в наряд для поддержания порядка назначается всего пять милиционеров, Землячка не то что бы не поверила, но удивилась. Такое количество людей, желающих проститься с Лениным, бесконечные очереди, тысячи приезжих изо всех городов России - и всего пять милиционеров! Может быть, ничто так не свидетельствовало о близости народа к Ленину и о влиянии Ленина на народ, как эта организованность, это чувство сознательной дисциплины, владевшее поголовно всеми, кто проходил через Колонный зал. Никого не нужно было призывать к порядку, каждый сам поддерживал дисциплину... Поэтому, когда работники Замоскворецкого райкома собрались у Землячки и принялись совещаться о порядке шествия во время похорон, Землячка отклонила все предложения о посылке представителей райкома на предприятия. - Люди не нуждаются в няньках, - сказала она. - Все знают, как себя вести... Определили, каким предприятиям в какой колонне идти, и 25 января отослали заметку "Порядок шествия Замрайона на похоронах" для публикации. Странное ощущение не покидало Землячку все эти дни. Находясь в райкоме или на заводах и фабриках Замоскворечья, мысленно она ни на секунду не покидала Колонного зала, в эти горькие дни хотелось быть поближе к Ленину, хотелось навсегда запечатлеть в памяти знакомые черты Она испытывала чувство глубокого горя, понимая и видя, что такое же горе испытывают все, с кем бы она ни сталкивалась, было трудно, сиротливо, и хотелось как-то помочь друг другу. Приближался день похорон. Последний день пребывания на земле Ленина-человека и первый день существования того огромного, бессмертного, великого и необходимого, что вмещается в одно слово - Ленин. Полночь. Наступило 27 января. Доступ к гробу Владимира Ильича прекращается Поздно ночью еще раз проходит перед гробом весь Съезд Советов, все делегаты, вся Россия. 7 часов 30 минут утра. В Колонном зале собираются руководители партии и члены Правительства. Оркестра нет. Вынесены знамена Часы глухо бьют восемь. В почетном карауле вместе с Калининым и Сталиным четверо представителей русского пролетариата - путиловец Кузнецов, обуховец Востряков, рабочий завода имени Ильича Никитин и железнодорожник Алексеев. На хорах появляется оркестр Большого театра. Заполняется дипломатическая ложа. 8 часов 30 минут. Оркестр играет похоронный марш. В почетном карауле Дзержинский, Чичерин, Петровский... Зал заполнен людьми. Звуки торжественной музыки наполняют зал. Оркестр играет Вагнера и Моцарта. В карауле Куйбышев, Орджоникидзе, Енукидзе... Скоро 9 часов. Оркестр смолкает. Весь зал поет "Вы жертвою пали...". У гроба рядом с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной становятся Анна Ильинична Елизарова и Дмитрий Ильич Ульянов. Тишина. Минута. Другая. Оркестр исполняет "Интернационал". Присутствующие поют гимн. 9 часов. Все выходят. В зале остаются семья и самые близкие соратники Ленина. 9 часов 20 минут. Из Дома союзов гроб выносят на Большую Дмитровку. Перед Домом союзов выстроился военный караул. Вдоль площади Свердлова стоят многочисленные делегации с венками и знаменами. Прилегающие к Дому Союзов улицы заполнены народом. Морозное январское утро. Жестокая стужа. В то утро термометр показывал 26 градусов мороза. В "Правде" объявление: "Ввиду сильных морозов участие детей в похоронном шествии за гробом В.И.Ульянова (Ленина) воспрещается". Но у многих провожающих на руках дети. Они запомнят этот день на всю жизнь. Эти дети будут продолжать дело, ради которого отдал жизнь Ленин. Процессия медленно движется по направлению к Красной площади. Впереди - венки и знамена. За ними - оркестр. В морозном воздухе плывет гроб. Следом идет семья Ленина, почетный караул, Центральный Комитет РКП (б), Исполком Коминтерна, делегаты Съезда Советов... 9 часов 30 минут. На Красную площадь с венками вступают представители прибывших на похороны делегаций. 9 часов 35 минут. Снова звучит похоронный марш. 9 часов 43 минуты. Процессия приближается к деревянному помосту, устанавливают гроб. Начинается траурное шествие. Мимо помоста проходит кавалерийский эскорт. За ним крупной рысью проезжают артиллерийские упряжки. Притихшая Красная площадь, затаив дыхание, слушает "Обращение к трудящемуся человечеству", которое по поручению Съезда Советов оглашает делегат съезда Евдокимов. Звучит "Интернационал". Все обнажают головы Войска становятся на караул. На площади появляются первые рабочие колонны. Впереди - Замоскворечье За ним - Красная Пресня. 4 часа дня. Колонна Сокольнического района, шедшая в это время по площади, останавливается. Могильная тишина. Слышатся тихие рыдания. По всей Советской стране на пять минут приостанавливается работа. Мир прощается с Лениным. Члены Политбюро поднимают гроб и несут к деревянному мавзолею. Впереди знаменосцы. У входа в мавзолей скрещиваются знамена, гроб скрывается. На площади раздаются ружейные залпы. Сверкнули выхваченные из ножен клинки сабель. Тяжело вздохнул пушечный залп. За Москвой-рекой, по окраинам столицы, заплакали гудки паровозов, сирены станций, трубы заводов и фабрик. В мавзолее устанавливают гроб. У изголовья выстраивается почетный караул курсантов школы имени ВЦИКа. Из десяти тысяч знамен, принесенных на Красную площадь, двум знаменам отдана честь склониться над гробом Ленина - знаменам Коминтерна и Центрального Комитета Российской Коммунистической партии. И вдруг в последнюю минуту среди членов Политбюро замечают пожилого крестьянина в коричневом поношенном зипуне. Как он попал в мавзолей? Как миновал караул? Он протягивает Калинину маленький красный флаг, обшитый черными полосами, и пакет. - Грамота, - тихо говорит он. В конверте грамота от крестьян Саранского уезда: они посылают своего делегата возложить знамя на гроб Ленина - вот он и выполняет их наказ. И рядом с двумя прославленными знаменами Калинин кладет на гроб знамя, присланное саранскими крестьянами. Руководители партии выходят из мавзолея, поднимаются на помост. Молчание. Кто-то плачет. Площадь начинает петь. Вся площадь. Все, кто на ней находится. Вы жертвою пали в борьбе роковой Любви беззаветной к народу... Долгое время никто не движется. Но вот пошли Сокольники. За ними Хамовники... Уже сумерки, а колонны все идут и идут... А в это время в Питере, переименованном накануне в Ленинград, на Марсовом поле пылают пятьдесят три костра - по числу лет, прожитых Лениным. 1924 г. И ДАЛЬШЕ Две кассеты Прощаясь с Лениным, Землячка как бы растворилась в народной массе: была со всеми, была частью всех, сердце ее наполняла безмерная скорбь, и одна мысль пронизывала ее существо - до последнего своего часа продолжать его дело. Однако слова Сергея Ивановича Гусева вернули Землячку к реальной действительности - надо было срочно ехать в район, к Кобозеву. Мало кто знает, как в дни похорон Ленина был пойман за руку один из ловкачей, готовых самые святые чувства обращать в деньги. Землячка запомнила этот случай. С Кобозевым она познакомилась год назад, уже около года секретарствовала она в это время в Замоскворецком районе. Особое значение она придавала подбору кадров, умело подобранные работники решали успех каждого дела. Присматриваться к людям, изучать их она научилась в подполье. Она помнила, как знакомился с нею Владимир Ильич. Он умел отстранять от дела сомнительных и ненужных людей. На фронте Землячка не один раз наблюдала, как поведение того или иного человека решало успех сражения. Случалось, настоящему коммунисту удавалось увлечь в бой самый деморализованный полк, а иной комиссар не находил общего языка с хорошей воинской частью. Поэтому у нее была привычка самой знакомиться с каждым коммунистом, становившимся на учет в райкоме. Не так уж трудно потратить на нового человека десяток минут, а представление о нем создается, одного тут же благословишь на работу, а с другим встретишься не один раз, иной чем-то насторожит, а другого приметишь, и становится он одним из тех, на кого уверенно опираешься в повседневной работе. Так Кобозев, придя становиться на учет, появился в кабинете Землячки. Он только что демобилизовался из армии. Настоящий политработник, убежденный коммунист, он не отсиживался в тылу, а принимал непосредственное участие в боях. Коммунист молодой, но закалку прошел неплохую: фронт, бои, тяжелые переходы... Перед Землячкой лежало его личное дело. Анкета его была в порядке, и она не стала спрашивать его о том, на что он уже ответил в анкете. Она как-то вернулась мыслью в свое прошлое. Знает ли товарищ Кобозев, что разделило социал-демократов на Втором съезде? Он знал. А знает ли он, какую борьбу пришлось вести Ленину с "левыми коммунистами" при заключении Брестского мира? Это он тоже знал. - Мы пошлем вас заниматься искусством, - сказала Землячка. - Каким искусством? - испугался Кобозев. - Искусством кино, - пояснила Землячка. - Знаете, как высоко оценивает кино Ленин? Мы пошлем вас директором кинофабрики. На Житной улице находилась фабрика, принадлежавшая в прошлом крупному кинодельцу Ханжонкову. Туда требовалось послать крепкого коммуниста. - Не справлюсь, - возразил Кобозев. - В этом деле я, извиняюсь, как свинья в апельсинах. - Справитесь, - безапелляционно сказала Землячка. - Не боги горшки обжигают. После Октября некоторые большевики боялись идти в министры. А теперь ничего, управляют. Так Кобозев стал директором кинофабрики. Комиссия Дзержинского поручила Госкино заснять похороны Ленина на пленку. Не успела Землячка вернуться из Горок в Москву, как в райком приехал Дзержинский. - Едемте, Розалия Самойловна, на кинофабрику. Есть сигнал. Дальнейший разговор происходил уже в кабинете Кобозева. - Кто руководил съемкой в Горках? - Оператор Левицкий. - Пленка проявлена? Землячка и Дзержинский первыми увидели кадры, на которых были запечатлены проводы Ленина из Горок. Снова была боль, снова подступал комок к горлу, и нельзя было позволить себе заплакать, нельзя было поддаться чувствам. - Товарищ Кобозев, вы какого мнения о Левицком? - поинтересовался Дзержинский. - Как вам сказать... - Кобозев насторожился. - Ничего не замечал. - Нет, нет, я не высказываю никаких подозрений в отношении Левицкого, - успокоил его Дзержинский. - Но хочу предупредить, надо проявить величайшую бдительность, чтобы отснятый материал не ускользнул за границу. Кобозев не очень понимал, почему Дзержинский придает этому такое значение, похороны Ленина не тайна, ведь все снимается так, как происходит на самом деле... Кобозев ничего не говорил, спрашивали его глаза, фабрикой он управлял неплохо, но искусством кино, увы, еще не овладел. - Важно и что снять, и как снять, - пояснила Землячка. - Вы понимаете, товарищ Кобозев, что снимают сейчас ваши операторы? Все, что имеет отношение к Ленину... Да нет, вы сами понимаете! - Одно и то же можно показать и так, и этак, - добавил Дзержинский. - Весь мир потрясен смертью Ленина. Крупнейшие деятели капиталистических государств отдают ему должное, и лишь эмигрантская сволочь выражает свою радость. Понимаете, что они могут сделать, если им в руки попадут эти драгоценные кадры?.. - "Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими", - процитировала Землячка. Кобозев вопросительно взглянул на Землячку: откуда это? - Из евангелия, - ответила она на его молчаливый вопрос. - По-моему, очень к месту. Дзержинский и Землячка уехали, оставив Кобозева наэлектризованным. - Мы вас предупредили, - сказал Дзержинский на прощанье. На Красную площадь Кобозев направил Добржанского. Опытный оператор. Пожалуй, лучшего на фабрике не было. - Как только закончатся похороны, сразу же возвращайтесь на фабрику, - предупредил его Кобозев. - Со всем отснятым материалом. В пять часов пополудни Добржанский был уже на фабрике. Однако Землячка опередила его. Разговаривал Кобозев, Землячка молчала. - Ну как? - обратился он к Добржанскому. - Отснял. - Сколько метров? - Сто двадцать. - Давайте, - Кобозев протянул руку. - Будем проявлять. Добржанский подал кассету. - А сколько было кассет? - Две. - А где другая? - спросил Кобозев. - Засветил, - сказал Добржанский. - Дайте-ка ее сюда, - приказал Кобозев. - Я же вам говорю, пленка засвечена, - сказал Добржанский, выкладывая на стол вторую кассету. - Смотрите... - Он хотел было открыть кассету. - Ни в коем случае, - вмешалась Землячка, кладя руку на кассету. - Ни в коем случае. Добржанский потянул кассету из-под руки Землячки, но тут Кобозев сообразил, что здесь что-то неблагополучно. Он отмахнул руку Добржанского и придвинул обе кассеты к себе. - Нет уж, не трогайте, - сказал Кобозев. - Засвечено так засвечено, но все-таки попытаемся проявить всю пленку. Добржанский побледнел, ему стало не по себе. - Вы свободны, - сказал Кобозев. - Ваша помощь в лаборатории не понадобится. - Я подожду, - сказала Землячка Кобозеву. - А вы идите в лабораторию, пусть все делается при вас. Кобозев ушел. Землячка ждала. "Нет, из него будет толк, - думала она о Кобозеве. - Кажется, сообразил, в чем дело". Он действительно сообразил. - Розалия Самойловна! - взволнованно сказал Кобозев, входя обратно в кабинет и едва ли не впервые называя Землячку по имени-отчеству. - Добржанский, оказывается, заснял не сто двадцать, а двести сорок метров, и неплохо заснял... Землячка сняла трубку телефона, попросила соединить ее с Дзержинским. - Феликс Эдмундович, - сказала она. - Все идет так, как мы и думали. - Сейчас буду, - ответил Дзержинский. Он не заставил себя ждать. - Оператор предъявил одну кассету, - доложил Кобозев. - А на самом деле заснял две. - А как же это выяснилось? - полюбопытствовал Дзержинский. - Помог товарищ Гусев, - пояснила Землячка. - Подошел ко мне на площади, говорит, посмотрите, что-то киносъемщик очень уж суетится, крутил, крутил, поставил новую кассету, а первую запрятал, я видел ясно, не просто уложил в сумку, а запрятывал, очень было заметно. Ну, я и поспешила сюда. - Выражаю вам благодарность... - Дзержинский тоже слегка улыбнулся. - А теперь и я кое-что объясню. Позавчера в Москву из Риги прибыл господин Дорсет. Кинооператор фирмы Пате. Эта знаменитая фирма поручила ему заснять похороны. Мы не дали разрешения. Снимать можно по-разному. Получив отказ, Дорсет установил контакты с Добржанским. Вчера они встретились, и, как это теперь очевидно, одна кассета предназначалась нам, а другая фирме Пате. Мы пока еще не знаем, что было обещано Добржанскому, но важно, что господин Дорсет уедет с пустыми руками. Кобозев во все глаза смотрел на Дзержинского. - К вам у нас никаких претензий, но это урок бдительности, - произнес Феликс Эдмундович и поднялся со стула. - А теперь покажите нам всю отснятую пленку. Весна в Ростове Куда ее только не бросает... Судьба - говорят в таких случаях. Но для нее судьба воплощена в образе Центрального Комитета. Куда только не посылала ее партия! Ей знакомы чуть ли не все крупные города Европы, а о России и говорить не приходится, свою страну она изъездила вдоль и поперек. От Минска до Екатеринбурга, от Риги до Батуми. Месяца еще не прошло, как она покинула Москву. Два года проработала секретарем райкома в Замоскворечье. А теперь она в Ростове. Ростов-на-Дону. Большой южный город. Крупный железнодорожный узел. Речной порт. Множество промышленных предприятий. Теперь Землячка член Юго-Восточного бюро ЦК. Заведует организационным отделом. Характер ее деятельности нигде не меняется. Ее задача сплачивать и вести людей на борьбу за дело партии. За дело партии, которая потеряла Ленина... Без него все значительно сложнее. Ленина нет, а дело его осталось. В Москве еще зима, а здесь весна в полном разгаре. Вот-вот начнется навигация. Лед уже прошел. Дон торопливо катит к морю свои серо-зеленые волны. Снег давно уже сдуло с тротуаров. Начало марта. Дни бывают иногда такими жаркими, что люди появляются на улице без пальто. В станицах начался сев. Множество дел заполняет будни партийных работников. Окно в кабинете Землячки открыто. С улицы доносится обычный городской шум. Голоса прохожих, шарканье ног, стук экипажей. На столе перед Землячкой в стакане букетик подснежников. Она смотрит на скромные эти цветы и на мгновение отвлекается от своих дел, ее пронизывает ощущение расцветающего весеннего леса, и мысли ее в который pas возвращаются к Ленину. Чуть больше месяца прошло, как его похоронили, но кажется, это произошло только вчера. Землячка остро ощущает отсутствие Ленина. Это ощущение не оставит ее в течение всей последующей жизни. Близок Тринадцатый съезд партии. Партии предстоит многое решить. Впереди негладкий путь, будут на нем и рытвины, и ухабы, кто-то споткнется, а кто-то сойдет с этого пути, и все-таки у народа только один путь - путь, указанный Лениным. Сразу по приезде в Ростов Землячка принялась знакомиться с ростовскими предприятиями. Она приходила в цехи к рабочим, посещала партийные собрания, встречалась с людьми. Прислушиваться к голосу масс - этому учил Ленин. Совсем недавно ей пришлось быть на табачной фабрике Асмолова. Работницы, молодые, бойкие, языкастые, засыпали ее вопросами: что будет? Однако Землячка не испытывает неуверенности. Соберется Тринадцатый съезд, сказала она работницам. Страна наша будет расти, развиваться, будет повышаться благосостояние народа. Всего этого хотел Ленин, за это партия боролась под его руководством и будет бороться дальше. Съезд будет решать вопрос о руководстве партии. "Кто будет вместо Ленина?" - спрашивали ее табачницы. "У нас есть Центральный Комитет, - ответила Землячка. - Испытанные соратники Ленина, они коллективно постараются возместить тяжелую утрату". Она вспоминает письмо Надежды Константиновны, написанное ею в ответ на многочисленные выражения сочувствия по поводу кончины Владимира Ильича: "Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. - всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича, - устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т.д., и самое главное, - давайте во всем проводить в жизнь его заветы". Землячка твердо верит в силу партии. Эта сила обнаружилась в дни ленинских похорон. Ленин еще находился в Колонном зале, когда в райком стали приходить рабочие. С заводов, с фабрик, из железнодорожных депо, из типографий, со всех предприятий района. Приходили и приносили заявления о приеме в партию. То же происходило во всех других районах Москвы. То же происходило в Ленинграде. В Минске. В Харькове. В Ростове-на-Дону. По всей Советской стране. Рабочие стремятся в партию, чтобы продолжать дело Ленина. В первую же неделю после смерти Ленина на Красной Пресне было подано свыше четырех тысяч заявлений о вступлении в партию. В Замоскворечье - около трех тысяч. Поток, который ничто не в силах остановить. В мастерских и цехах на собраниях беспартийные рабочие обсуждали кандидатуры тех, кто подал заявления. Одних рекомендовали, других отводили. Требования предъявляли самые высокие. Это было лучшее свидетельство единства партии и народа... Для завтрашнего дня Кончился май. Кончился XIII съезд партии. Землячка возвращалась из ЦК. Вот уже четыре месяца, как она ростовчанка. На сегодняшний день донские дела ее интересуют больше, чем московские. И все-таки она всегда будет чувствовать себя москвичкой, такова волшебная власть этого необыкновенного города. Для нее этот город, пожалуй, самая значительная часть ее партийной биографии. Все здесь близко, все знакомо, самые значительные силы ее души в продолжение многих лет отданы были Москве. Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Съезды партии теперь собираются в Москве. Тринадцатый... Первый съезд без Ленина. Но у Землячки нет ощущения, что Ленин отсутствовал на этом съезде. Это был ленинский съезд. Ни один оппозиционер, ни один уклонист не посмел поднять свой голос. Идеи Ленина пронизывали всю работу съезда. Съезд дал директиву развернуть борьбу за металл, за подъем тяжелой промышленности, за увеличение производства средств производства. Дал указание усилить работу партии по кооперированию сельского населения, по борьбе с кулацкими элементами. Каждая делегация была ознакомлена с ленинским "Письмом к съезду", называемым "Завещанием Ленина". Ленин писал в нем о мерах по усилению устойчивости партии и давал характеристику выдающимся деятелям ЦК. Еще два-три дня, и Землячка покинет Москву. Надолго ли задержится она в Ростове? Землячка шла вдоль Китайгородской стены. Неисчерпаемые книжные развалы. Десятки букинистов торговали самой разнообразной литературой. Бесчисленные покупатели раскапывали книжные груды... День был ясный, светлый, солнечный. Она свернула на Никольскую. Народу на ней множество. Бежали девушки в легких платьицах. С деловым видом торопился служилый люд. Лениво проезжали извозчики. Красная площадь. Василий Блаженный. Мавзолей у Кремлевской стены. Землячке вспомнился зимний морозный день, когда она стояла тут вместе со всеми... Сейчас светит солнце, и вокруг множество оживленных, бодрых людей, и каждый делает свое дело, которое вливается в общее дело всей страны. Ленин жив, он живет и продолжает жить вместе со всеми, во всей этой клокочущей и пенящейся вокруг жизни. Люди будут приходить сюда вечно, думала Землячка, и Ленин будет постоянно заряжать революционной энергией миллионы и миллионы людей. Она миновала Исторический музей, перешла Манежную площадь и пошла по Моховой, мимо университета. Она любила и само это здание, и то, что в этом здании находилось, бурлило и жило трепетной и нестареющей жизнью. Она всегда любила молодежь, и молодежь тоже тянулась к ней, несмотря на ее строгую сдержанность. - Розалия Самойловна! - закричал издалека кто-то, еще невидимый ей среди прохожих. Она остановилась. По тротуару, обгоняя юношей и девушек, стайками бродивших возле университета, к Землячке чуть не бегом приближался молодой человек. - Розалия Самойловна! - сказал он, запыхавшись. - Никак не могу вас догнать... Это был Соловьев, делегат Тринадцатого съезда, выбранный вместе с Землячкой на Восьмой Кубано-Черноморской партийной конференции. Молодой еще коммунист, но старательный работник. - Слушаю вас, товарищ Соловьев, - как всегда суховато отозвалась Землячка. Вместо ответа Соловьев повел головой в сторону университета и с неуверенной улыбкой взглянул на Землячку. - Отпустили бы меня, Розалия Самойловна... - Куда? - Учиться, - уточнил Соловьев. - Маловато у меня знаний. Пошлите в университет. Давно хочу просить... "Давно" - преувеличение, Соловьев лишь недавно демобилизован из армии, но адрес для своего обращения он избрал правильный: Землячка заведовала организационным отделом, и именно от ее решения в значительной степени зависела судьба любого партийного или советского работника в области. Она пристально посмотрела на Соловьева и задумчиво покачала головой. - Нет, товарищ Соловьев. Года через два, три... - Но ведь учиться-то надо? - возразил Соловьев, хоть и не очень уверенно: он знал, что оспаривать решения Землячки безнадежно. - Поручили мне строить завод, а что я перед инженерами? - Вы - коммунист, товарищ Соловьев, - с необычной мягкостью попыталась ему объяснить Землячка. - Это тоже кое-что значит. Вроде как комиссар при инженерах. А учиться... Не можем сразу послать всех, университет от вас не уйдет. - Это я понимаю, - покорно согласился Соловьев и любовно посмотрел на здание, стоящее в глубине двора. - Годы только уходят... Дымка грусти прошла по лицу Соловьева. Он понимал старую большевичку, отказывающую ему, молодому коммунисту, в самом, можно сказать, необходимом, понимал время, в которое он живет, когда интересы отдельной личности подавляются ради интересов всего общества, все это он понимал, но от этого ему не становилось легче. И Землячка понимала Соловьева. Понимала его желание учиться, понимала его невысказанный протест против ее решения и его согласие жертвовать собой ради общего блага. Вот такими людьми и сильна партия. Такие люди не мыслят себя вне общества и всегда пожертвуют личными интересами ради интересов общества. Ей даже жалко стало Соловьева. При его упорстве и целеустремленности из него вышел бы хороший инженер. Но время тоже не ждет. Страна восстанавливается, надо строить, строить. Без передышки, без промедления... Невольно она вернулась мыслями в прошлое. В молодости ей хотелось стать врачом. Ей хотелось быть полезной людям. Из нее получился бы неплохой врач. Но перед ней возникла более высокая цель. Не только самой подняться на какую-то ступень, но подняться вместе со всем обществом. Какая у нее специальность? Самая расплывчатая и самая всеобъемлющая: партийный работник. Партия всегда посылала ее туда, где наиболее трудно, наиболее опасно. Она гордится этим. Ничто не может доставить большего удовлетворения, чем ощущение полной слитности с обществом, ради которого живешь и работаешь. Неожиданно для самой себя она провела ладонью по руке Соловьева и не то чтобы смутилась, но сама удивилась непривычному для нее жесту, у нее не было детей, но ей подумалось, что Соловьев мог бы быть ее сыном. - Я сама охотно пошла бы учиться, - вырвалось вдруг у нее. - Но не можем мы вас отпустить, не можем... Она уже загнала куда-то глубоко внутрь себя этот внезапно нахлынувший на нее приступ сентиментальности. - Ничего, товарищ Соловьев, перетерпим, - сказала она спокойнее и суше. - Вашим детям уже не придется ломать голову над такими проблемами. Землячка стояла с Соловьевым на тротуаре прямо против тяжеловатого, приземистого здания, построенного еще в конце позапрошлого века, а видела иное здание, высокое и светлое, которое воздвигнут когда-нибудь на этом месте, видела иные масштабы и свершения, достойные нового стремительного века. Мимо Землячки и Соловьева текли прохожие, перекликалась рядом молодежь, и, всматриваясь в оживленные лица москвичей, она заглядывала в будущее. Каким-то оно будет?.. Завтра Землячка уедет в Ростов. Вместе с нею уедет Соловьев. Он будет строить завод, а она - подбирать людей, которые должны обеспечить успех строительства. Подбирать людей для других новостроек, подбирать работников для партийных комитетов. Будет руководить ими. Если бы ее озарило предвидение, она увидела бы себя в Мотовилихе, куда ее вскоре пошлют на партийную работу, а потом в Москве, где ей долго придется работать в органах партийного и советского контроля, а позже стать одним из руководителей Советского правительства. Для нее не так важно - работать ли в заводском центре Урала или в каком-либо сельском районе на Дону, занимать ли руководящий пост или находиться на низовой работе, главное в том, что, где бы она ни была и что бы ни делала, до последнего своего часа она будет жить и работать так, как учил Ленин. Его образ она пронесет в своем сердце через всю свою жизнь. Пройдут годы, а Ленин будет жить, жить и сопутствовать все новым и новым поколениям человечества. И лишь одно не дано никому предвидеть - когда и при каких обстоятельствах оборвется его жизнь. Землячка умерла спустя двадцать три года после смерти Ленина, в тот же день, что и он, 21 января... Случайное совпадение? В общем-то, наверное... Но в годовщину смерти дорогого нам человека воспоминание о нем приходит к нам с особою силой. В сутолоке будней воспоминание стирается и затухает боль, но вот приходит день поминовения, день воспоминаний, и снова с нами близкий и дорогой человек. Вспоминаешь, каким он был, как ходил, как говорил. Закрываешь глаза, и он приближается к тебе, и ты меришь его судом свою жизнь, ощущаешь, как он тебе нужен, и сердце сжимается в такой невыносимой боли, что невозможно выдержать... Вероятно, так оно и случилось на самом деле. ОТ АВТОРА Заканчивая повесть о Землячке, пожалуй, стоит все-таки сказать, как возник ее замысел. Несколько товарищей советовали мне написать о Землячке, причем одним из доводов служило то, что я был с нею знаком. Однако сказать "знаком" было бы преувеличением, но видеть я ее действительно видел, так будет вернее. Все же одно это обстоятельство вряд ли могло побудить меня писать о Землячке, любому литератору приходится в течение своей жизни встречаться со множеством выдающихся людей, но это не значит, что обо всех следует писать. Каждый человек является носителем каких-то идей, правильнее даже - какой-то одной идеи, определяющей его жизненное кредо, и вот интерес к такой идее, созвучность твоему собственному мироощущению - гораздо большее основание к изучению чужой жизни, чем просто обычное знакомство. Я встречал, точнее все-таки, видел Землячку раза три или четыре... впрочем, буду точен - четыре раза, и об этих встречах нужно коротко рассказать. Первая встреча произошла в октябре 1919 года. Это было время жестоких боев за Орел, Красная Армия переходила в наступление против Деникина. Я только что вступил в комсомол, и волостная партийная организация послала меня с поручением в политотдел Тринадцатой армии. Политотдел находился на станции Отрада, между Орлом и Мценском. Я ждал появления начальника политотдела, и вот он появился. Это было незабываемое впечатление! Начальником политотдела оказалась женщина в кожаной куртке и хромовых сапогах... Мне приходилось видеть до революции строгих ученых дам - педагогов, врачей, искусствоведов, и вот передо мною была одна из них. Начальнику политотдела доложили обо мне, она повернулась, хотя у меня до сих пор сохранилось ощущение, будто какая-то незримая сила сама поставила меня перед нею. Повернулась и... поднесла к своим близоруким глазам лорнет. Да, лорнет! Эта встреча описана мною в романе "Двадцатые годы", а первое слово, услышанное мною из ее уст, было "расстрелять". Да, расстрелять! Возможно, прежде чем это сказать, она говорила что-то еще, но до сих пор у меня в ушах звучит этот приговор. Речь шла вот о чем. Старик-отец прятал в клуне или, сказать понятнее, в риге сына-дезертира, парня нашли, и обоих только что доставили в трибунал. С Землячкой советовались, как с ними поступить. Дезертиры в те дни были бедствием армии, им нельзя было давать потачки, и Землячка не могла, не имела права проявить мягкость. Несколькими часами позже у меня с нею состоялся душевный разговор, но много воды утекло с той встречи до той поры, когда я понял, что эта черта ее характера именуется не жестокостью, а твердостью. Снова я встретил Землячку спустя почти десять лет. В декабре 1928 года на сессии ЦИК СССР обсуждался вопрос о мероприятиях по подъему урожайности. Докладчиком по этому вопросу выступал Я.А.Яковлев, редактор "Крестьянской газеты" и одновременно заместитель Г.К.Орджоникидзе, председателя ЦКК и наркома РКИ. А я в эти годы служил в "Крестьянской газете" и по поручению Я.А.Яковлева писал отчет о сессии. С Землячкой я столкнулся на лестнице Большого Кремлевского дворца. Только что кончилось заседание, я выскочил из зала и мчался вниз, торопясь в редакцию. Бежал сломя голову, перепрыгивая через ступеньки, и вдруг опять незримая сила остановила меня. Навстречу мне поднималась сухонькая строгая дама в платье серо-жемчужного цвета. Она возникла на одном из маршей беломраморной лестницы, и я сразу ее узнал, хотя с первой встречи миновало девять лет. Мне хотелось промчаться мимо, однако ноги мои налились свинцом. Я прижался к перилам. Я боялся ее, о строгости ее ходили легенды. "Ну скорее, скорее, - мысленно подгонял я ее, - иди же, иди, поторопись в зал..." Но она остановилась. Подняла руку и поманила к себе пальчиком. Так, как сделала бы это любая классная дама. Что оставалось делать? Медленно пошел я по широким ступеням лестницы навстречу своей безжалостной судьбе, принявшей на этот раз образ Розалии Самойловны Землячки. На черном шнурке, струившемся вниз от ее шеи к поясу, покачивался лорнет в черепаховой оправе. Землячка близоруко прищурилась, подняла лорнет, приставила к глазам и внимательно на меня посмотрела. Душа моя ушла в пятки. Посмотрела, укоризненно покачала головой и, не произнеся ни слова, пошла своею дорогой. Вся встреча длилась не более двух-трех минут, а вот подите ж, запомнилась на всю жизнь. Розалию Самойловну здорово все побаивались, недаром Демьян Бедный посвятил Землячке такие стихи: От канцелярщины и спячки Чтоб оградить себя вполне, Портрет товарища Землячки Повесь, приятель, на стене... Бродя потом по кабинету, Молись, что ты пока узнал Землячку только по портрету... В сто раз грозней оригинал! Землячка пошла дальше, но я уже перестал прыгать козлом и тоже степенно зашагал вниз. Потом Землячка приехала как-то в редакцию "Крестьянской газеты", она интересовалась постановкой массовой работы, а так как в ту пору я заведовал отделом селькоров, мне пришлось давать ей объяснения. "Крестьянская газета" многих своих селькоров направляла учиться в различные учебные заведения страны, часть их училась в Москве, и студенты эти долго не порывали связи с газетой и постоянно толклись в редакции. Беседовали мы в кабинете заместителя Яковлева - С.Б.Урицкого. Землячка поинтересовалась, есть ли сейчас кто-нибудь из селькоров в редакции, и я предложил, если она хочет, позвать в кабинет хоть десять, хоть двадцать человек. Землячка согласилась, селькоры были призваны, она предложила Урицкому и мне покинуть кабинет - беседовать с селькорами она будет, мол, с глазу на глаз. Как выяснилось, она интересовалась отношением редакции к селькорам, нет ли в редакции бюрократизма. Но грозу пронесло, селькоры не подвели, не дали Землячке поводов для нахлобучки. И в последний раз мне пришлось видеть Землячку в ЦКК на заседании партколлегии. Решалась судьба одного инженера Керченского металлургического завода. Незадолго до этого "Комсомольская правда" опубликовала серию моих очерков об этом заводе, которые затем издала отдельной книжкой "Молодая гвардия". Я был вызван на заседание партколлегии в качестве свидетеля. Органы, не имевшие прямого отношения к заводу, выдвинули против инженера тяжелые обвинения, судьба инженера висела на волоске, стоял вопрос об исключении его из партии, после чего неизбежно должно было последовать возмездие юридическое. Инженер заведовал на заводе агломерационным цехом. В своих очерках я отзывался о нем положительно, но почему меня вызвали на заседание - все же не понимал. Началось заседание. Зачитали бумагу, которая очень походила на прокурорское обвинительное заключение. Ответчик оправдывался, но как-то вяло, по-видимому, он считал свою судьбу предрешенной. Землячка допрашивала. Резко, пристрастно, я бы сказал, даже зло. На заседании присутствовали двое рабочих из Керчи, секретарь цеховой парторганизации и кто-то еще. Землячка поинтересовалась их мнением и обратилась ко мне: - А что вы можете сказать? Я замялся, и вдруг она подняла со стола мою книжку. - Можете что-нибудь добавить к тому, что здесь написано? Я ответил, что высказал уже свое мнение в печати. - Ну, то, что напечатано, мы уже прочли, - сказала Землячка. - Повторяться незачем. Члены партколлегии стали высказываться. И досталось же бедняге! Протирали его с песочком. Дошло дело до решения. И Землячка предложила... оставить его в партии. - Это наш человек, от него еще будет польза, - сказала она. - Не позволим его добивать. Вот и все. Вот и все, что относится к моему непосредственному знакомству с Землячкой. Но все-таки это было кое-что, что побудило меня углубиться в изыскания и воссоздать образ этой коммунистки. Насколько это удалось, судить не мне. Я хочу лишь сказать два слова о том, что меня привлекает в Землячке. Она была суха и замкнута, и это понятно. Человек, можно сказать, совершенно лишенный личной жизни. Все без остатка отдано партии. Всю жизнь она подавляла в себе личные эмоции. Поэтому многие считали ее равнодушной, а некоторые даже недолюбливали. Да и сам я думаю, что любить ее в том сентиментальном смысле, как это обычно понимается, будто и не за что. Так почему же все-таки я сделал Землячку героиней своей повести? Я не оговорился. Она прожила героическую жизнь, хотя и не стремилась совершать героические поступки. Изо дня в день выполняла она свою будничную работу, но работа эта была работой Коммунистической партии, а будни - буднями Октябрьской революции. Редко встречаются такие целеустремленные люди. Целенаправленность и верность Ленину - вот два ее достоинства. Вся ее жизнь связана с Лениным, и поэтому, рассказывая о Землячке, так часто приходится обращаться к Ленину. В этом ее сила, в этом пример, она по праву входит в когорту лучших ленинцев.