папиросной бумаги - свой мандат, скрепленный печатью Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Дорого бы заплатили в охранке за оттиск этой печати! Воскобойников внимательно изучает бумагу. - Слышал я о вас, - говорит он, возвращая документ. - У нас в Ярославле твердое мнение за съезд. Землячка довольна, что Воскобойников имеет о ней хоть какое-то представление, но на всякий случай предупреждает: - Вот что, Николай Иванович, для членов комитета я - Землячка, но для остальных - Зинаида Ильинична Трелина. Береженого, как говорится, бог бережет. Хозяин распахивает дверь в соседнюю комнату. - Располагайтесь. - Когда же вы думаете собраться? - Сегодня отдохнете, а соберемся завтра к вечерку, после работы, раньше не успеем оповестить. - А у вас тут... - У нас тут чисто, - подтверждает Воскобойников. - Полиция не заглядывает сюда, нет причин. Все же на улицу советую не показываться - соседи, да и мало ли что, лишний интерес ни вам, ни нам ни к чему. Почти два дня проводит Землячка в семье Воскобойникова. Жена приезжую не расспрашивает ни о чем, зато дети засыпают ее вопросами - кто она, откуда, зачем приехала. Землячка отвечает, что она учительница, едет на работу в деревню, старшей девочке помогает решить задачи, младшим рассказывает сказки Андерсена. На второй день к вечеру в доме Воскобойниковых поднимается суета. Хозяйка вместе с пришедшей к ней женщиной жарит пирожки и котлеты, нарезает и раскладывает по тарелкам колбасу, селедку, огурцы, накрывает в зале стол; вернувшийся домой хозяин достает рюмки, откупоривает бутылки с водкой и пивом... Не слишком-то одобрительно смотрит гостья на все эти приготовления. Дело слишком серьезное для того, чтобы сочетать его с застольем. - Это по какому же поводу? - осторожно спрашивает Землячка у хозяйки, указывая на стол. - А Коленькино рожденье, - радостно откликается хозяйка. - Завсегда отмечаем. Ответ хороший, но Землячка улучает минуту и негромко осведомляется у хозяина: - Сегодня у вас действительно день рождения? - Какое там! - Воскобойников усмехается. - Товарищи соберутся по тому самому делу, по какому вы и приехали. Землячка укоризненно покачивает головой. - Тогда зачем все это? Неужели вы так всегда обставляете свои собрания? - Зачем? - возражает Воскобойников. - Мы и в мастерских собираемся, и на бережку, и даже возле церкви, но сегодня случай особый, не хотим вас казать посторонним, да и не ровен час зайдет кто - такая хорошая видимость. И все-таки Землячке не по сердцу докладывать о проблемах, волнующих партию, за столом, уставленным бутылками. Один за одним начинают сходиться гости. Собирается человек двадцать, и среди них только две женщины. Приезжую знакомят со всеми. Куркин. Славцов. Прохоров. Кое о ком она слышала в Петербурге. Учительница Крапивина - одна из лучших пропагандисток в ярославской организации. Савельев недавно вернулся из ссылки. Тихонов... В комнате становится тесно. - За стол, друзья, за стол, - приглашает гостей хозяин. - Накладывайте. Что бог послал... - Он указывает Землячке место рядом с собой. - Зинаида Ильинична... - Разливает по рюмкам водку. - По одной, для бодрости... Приезжая смотрит не слишком одобрительно. Однако Воскобойников не замечает или не хочет замечать взгляда Землячки, он выпивает свою рюмку, закусывает огурцом и стучит вилкой по тарелке. - Так вот, товарищи, к нам приехал представитель Бюро комитетов большинства, избранного на Северной конференции, а попросту представитель товарища Ленина... - Он сразу становится строгим, наклоняется через стол, отбирает у кого-то бутылку. - Внимание, товарищи, дело сурьезное. Хоть я и хозяин, с ужином придется повременить. Землячка встает. - Позвольте мне прочесть вам письмо товарища Ленина. - Она достает из кармана сложенный листок, расправляет его. - А вы сидя, сидя, Зинаида Ильинична, - советует Воскобойников. - Ужин есть ужин, заглянет кто ненароком в окно, а тут речи говорят. Сидя так сидя. Должно быть, Воскобойников прав. Землячка садится и читает "Письмо к товарищам", изданное отдельной листовкой и посвященное выходу газеты "Вперед". Потом она рассказывает о дезорганизаторской деятельности меньшевиков, знакомит с решениями Северной конференции. Говорит о значении и важности предстоящего съезда. Разговор шел начистоту. В Ярославле многие были в курсе дела, а тем, кто был еще недостаточно подкован политически, - тем найти правильный путь помогало пролетарское классовое чутье. Всех, кто колебался и повторял доводы меньшевистской "Искры", разубедили, созыв съезда одобрили и постановили делегировать на съезд большевика. Застолье не помешало, и когда после всех разговоров и споров кто-то запел: Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно... - и все дружно подхватили песню, Землячка, вполне удовлетворенная результатами сегодняшнего собрания, с усталой улыбкой наклонилась к Воскобойникову и сама попросила: - А что, Николай Иванович, придется отметить успех! Налейте-ка и мне полстакана пива... Драгоценные письма Объехав провинцию, Землячка вернулась в Петербург. Надо было достать для партии денег - об этом ей не раз напоминали из-за границы, проследить за транспортировкой литературы в Россию и, наконец, организовать отъезд делегатов на Третий съезд. В Петербурге Землячка жила на птичьих правах. Фамилия не своя, имя-отчество тоже, но она к этому привыкла и даже не слишком волновалась - паспорт у нее был хороший. На квартиру тоже нельзя жаловаться, квартира вне подозрений. Ее рекомендовала сама Мария Петровна Голубева, а уж Мария Петровна по части конспирации считалась великим докой. Уже полгода как Землячка поселилась у Савичевых. Сам Петр Евгеньевич Савичев служил в частном банке помощником бухгалтера, жена его Нина Васильевна вела домашнее хозяйство, двое детей учились в гимназии - Леночка в пятом классе, Вася во втором. Савичевы снимали квартиру в одном из доходных домов по Садовой, однако плата за обучение детей в гимназии пробивала в семейном бюджете такую брешь, что одну из комнат приходилось сдавать. И хотя себя Савичев в революционерах не числил, но среди его знакомых было два или три большевика, он знал об этом и при случае сказал одному из них: - На баррикады я уже едва ли пойду, однако понимаю, что происходит в России, и если понадобится моя скромная помощь... Вот его и попросили приютить работника партии - не безвозмездно, за квартиру будут платить, но квартирант должен быть уверен, что не только никто в семье Савичевых не станет им интересоваться, но что его будут даже оберегать от чужого любопытства, если оно вдруг обнаружится. - У Савичевых вам будет спокойно и безопасно, - сказала Мария Петровна. - На бесчестный поступок эти люди не пойдут. И в самом деле полгода Землячка жила у них спокойно, делами ее они не интересовались, а когда она внезапно исчезала на неделю-другую из Петербурга, вопросов ей никто не задавал. Для всех, кто спросил бы о квартирантке Савичевых, имелась вполне убедительная версия: Надежда Яковлевна - так она теперь звалась - работает секретарем у адвоката Малянтовича и нередко сопровождает его в поездках по провинции. Видный присяжный поверенный Малянтович, известный своими либеральными воззрениями, согласился в случае чего подтвердить, что Надежда Яковлевна - да, действительно, служит у него в секретарях. А ведь за одну только осень Землячка объездила множество городов. Рига, Тверь, Москва, Тула, Ярославль, Вятка, Пермь, Екатеринбург, Баку, Тифлис, Кутаис, Батум. Десятки поездок, сотни встреч. Непонятно, как только она справляется со всей своей работой! И все время идет как бы по лезвию ножа... Вчера дома Землячка зашла в столовую Савичевых, взять из буфета чашку, видит - у окна Леночка с книгой, так зачиталась, что даже не заметила квартирантку. Землячка поинтересовалась: - Чем это вы так увлеклись, Леночка? Девушка с трудом оторвалась от книги: - Читаю "Квентина Дорварда" и завидую, в какое интересное время жили люди. Приключения, опасности, тайны... - А сейчас, думаете, жизнь скучнее? - Какое может быть сравнение! Землячка покачала головой, взяла чашку, ушла к себе. Что она могла сказать Леночке? Что жизнь в двадцатом веке такая же беспокойная, как в пятнадцатом? Во владениях Людовика Одиннадцатого смельчаков подстерегали ловушки, западни, капканы; малейшая неосторожность - и не уйти от ножа или секача. Во владениях Николая Второго людей подстерегают не меньшие опасности. Утрать бдительность на мгновение и сразу очутишься в тюрьме или на каторге. А ведь просто невозможно все время находиться в нервном напряжении - сдают иногда нервы, любой человек нуждается в отдыхе, тишине и покое. Впрочем, что касается тишины, тишиной она на сегодняшний вечер обеспечена. Сидит она за столом, перед ней чашка чаю, сборник "Знания" с новой повестью Горького... Ей и вправду надо отдохнуть. Всего два дня как она отправила в Женеву отчет о своих поездках и резолюции нескольких комитетов - все они высказались за съезд. Скольких же трудов стоило разгромить сторонников ЦК, захваченного меньшевиками! Вечер. Тишина. Чай давно остыл. И к книге не прикоснулась. Все мысли ее - о предстоящем съезде. В передней звонок. - Надежда Яковлевна, - слышит она голос Нины Васильевны. - Вас тут спрашивают. Кто бы это мог быть? В голосе Нины Васильевны не заметно волнения. Землячка тоже не позволит себе его обнаружить. - Вас просят сюда... - Заходите. Возле вешалки - девчушка лет шестнадцати, в драповом пальто, в шерстяном рыжем платке, завязанном на спине узлом. Девчушка вскидывает на Землячку ясные голубые глаза. - Надежда Яковлевна? - А ты откуда знаешь меня? - Да уж знаю, - говорит девчушка. - Я от Марии Петровны, наказывала она вам завтра к ней чай пить, день ангела у ихней племянницы, часам к пяти, беспременно. Землячка улыбается. - Буду. Ночью Землячке не спится. Что заставило Голубеву вызвать ее к себе? Чей-нибудь провал? Новые козни меньшевиков?.. Она рада бы пойти к Голубевой с утра, но у конспирации свои непреложные законы, и точность - один из главных. Пять часов - это не четыре и не шесть, а именно пять - ни поторопиться нельзя, ни опоздать. Днем у Землячки две встречи: с рабочими на Обуховском заводе, надо получить от них корреспонденцию о положении дел на заводе для новой газеты, которая должна вот-вот выйти в Женеве под редакцией Ленина, и с товарищами из Баку, поделиться с ними своим опытом транспортировки литературы из-за границы. Спокойно, не торопясь, сделала все, что наметила, и отправилась на Монетную. К пяти. Малая Монетная, девять-а, квартира Голубевой. Одна из самых засекреченных и самых верных большевистских квартир, не квартира - крепость, старательно оберегаемая Петербургским комитетом от всех случайных и недостаточно проверенных посетителей. Мария Петровна заметный человек в Петербургской организации. Квартира ее - заповедное место, только самые проверенные большевики знают этот адрес, - забегая вперед, скажем, что она пользовалась таким доверием партии, что именно у нее находилась в 1906 году штаб-квартира Ленина. Поэтому Землячка не сомневалась, что только дело чрезвычайной важности могло заставить Марию Петровну вызвать ее к себе. Как требовала предосторожность, Землячка прошлась вдоль всей Монетной, сперва по одной, а потом по другой стороне улицы. Как будто все спокойно. Но вот и пять... Землячка вошла в подъезд, позвонила. Дверь открыла сама Мария Петровна. - Заходите, Розалия Самойловна. Раздевайтесь. - Ко мне вчера приходила девушка от вас, - начала было Землячка. - Где это вы нашли такую? Голубева ответила неопределенно: - Знакомая. - А не опасно? - Если посылаю, значит, не опасно, - уверенно произнесла Голубева. - Наши будущие кадры. Землячка вошла в столовую. Стол накрыт, кипит самовар. На скатерти - вазочки с вареньем, с печеньем. Все, как следует быть. - Зачем я вам, Мария Петровна? - Чай пить. - А все-таки? - Важное дело, конечно. Однако в голосе Голубевой Землячка не уловила тревоги, наоборот, в голосе ее звучала улыбка. - Не томите же... - Еще не все собрались. - А вы еще кого-нибудь ждете? - Сейчас появятся - Рахметов и Папаша. Рахметов - это Александр Александрович Богданов, а Папаша - Максим Максимович Литвинов. В эти дни их с Землячкой объединяет подготовка к съезду, все трое - убежденные сторонники Ленина. Но если все трое приглашены на этот час к Голубевой... - Что все-таки случилось? А вот и Богданов с Литвиновым. До чего же разные люди! Богданов врывается в комнату, точно ждут его здесь враги, и он собрался их сокрушить, а Литвинов входит небрежно, не спеша, будто случайно сюда попал и, если что не так, извинится и тут же уйдет обратно. Оба, как и Землячка, видимо, удивлены приглашением Голубевой. - Чаю? - не без лукавства предлагает хозяйка. Литвинов вежливо наклоняет голову. - С удовольствием. А Богданов, наоборот, еле сдерживается. - При чем тут чай? Говорите: в чем дело? Однако Голубева медлит - гости вынуждены усесться - потом разливает чай, придвигает чашки. Все трое вопросительно смотрят на хозяйку. - Письмо, - произносит наконец Голубева. - Из Парижа. Сейчас принесу. Выходит из комнаты и тотчас возвращается, в руке конверт. Негромко и чуть торжественно читает: - "От Ленина личное Рахметову, Землячке, папаше". Она отдает конверт Богданову, тот нетерпеливо достает письмо, развертывает, и так же нетерпеливо встают со своих мест Землячка и Литвинов, подходят к Богданову и втроем склоняются над письмом. Письмо от Ленина! Как важно, как важно знать его мнение, познакомиться с его оценкой текущих событий... "3.XII.04. Дорогой друг! Я получил известия о приезде М.Н. (сам не видал его) и заключил из них, что дела у нас совсем неладны. Получается опять какой-то разброд между русскими и заграничными большевиками. А я по опыту 3-х лет знаю, что такой разброд чреват дьявольским вредом для дела. Разброд этот я усматриваю вот в чем: 1) затягивают приезд Рахметова; 2) переносят центр тяжести с здешнего органа на другое, на съезд русский OK etc.; 3) попустительствуют или даже поддерживают какие-то сделки ЦК с литературной группой большинства и чуть ли не идиотские предприятия русского органа. Если мои сведения об этом разброде верны, то я должен сказать, что злейший враг большинства не придумал бы ничего худшего. Задерживать отъезд Рахметова прямо непростительная глупость, доходящая до предательства, ибо болтовня страшно растет, и мы рискуем потерять необходимую здесь величину из-за ребячески глупых планов чего-то сейчас же смастерить в России. Оттягивать заграничный орган большинства (для которого недостает только денег) еще более непростительно. В этом органе теперь вся суть, без него мы идем к верной, бесславной смерти. Во что бы то ни стало, ценой чего угодно надо достать деньжонок, хоть пару тысяч что ли, и начать немедленно, иначе мы режем сами себя. Возлагать все надежды на съезд могут только безнадежные глупцы, ибо ясно, что Совет сорвет всякий съезд, сорвет еще до созыва. Поймите меня хорошенько, ради бога: я не предлагаю бросить агитации за съезд, отказаться от этого лозунга, но только ребята могут ограничиваться теперь этим, не видя, что суть в силе. Пусть резолюции о съезде сыпятся по-прежнему (почему-то объезд М.Н. не дал ни одного повторения резолюции, это очень и очень жаль), но не в этом гвоздь, неужели можно не видеть этого? ОК или бюро большинства необходимо, но без органа это будет жалкий нуль, одна комедия, мыльный пузырь, который лопнет с 1-ым провалом. Во что бы то ни стало орган и деньги, деньги сюда, зарежьте кого хотите, но давайте денег. Организационный комитет или бюро большинства должно дать нам полномочия на орган (поскорее, поскорее) и объезжать комитеты, но если бы ОК вздумал сначала поднять "положительную работу" и отложить пока орган, то нас зарезал бы именно такой идиотский Организационный комитет. Наконец, издавать что-либо в России, входить хоть в какие ни на есть сделки с поганой сволочью из ЦК значит уже прямо предательствовать. Что ЦК хочет разделить и раздробить русских и заграничных большевиков, это ясно, это его давний план, и только самые желторотые глупцы могли бы попасться на эту удочку. Затевать орган в России при помощи ЦК - безумие, прямое безумие или предательство, так выходит и так выйдет по объективной логике событий, потому что устроители органа или популярного органа окажутся неминуемо одураченными всякой паскудной гнидой вроде Центрального Комитета. Я это прямо предсказываю и заранее махаю рукой совершенно на таких людей. Повторяю: в первую голову должен идти орган, орган и орган, деньги на орган; расход денег на иное есть верх неразумия теперь. Рахметова надо немедленно вытащить сюда, немедля. Объезжать комитеты надо прежде всего для корреспонденции (это непростительно и позорно, что до сих пор мы не имеем корреспонденции!! это прямо позор и зарез дела!!), а вся агитация на съезд должна быть лишь попутным делом. С ЦК все комитеты большинства должны немедленно порвать фактически, перенося все сношения на ОК или бюро большинства; этот ОК должен немедленно выпустить печатное извещение о своем образовании, немедленно и обязательно опубликовать это. Если мы не устраним этого начинающегося разброда большинства, если мы не столкуемся об этом и письменно и (главное) свидание с Рахметовым, тогда мы все здесь прямо махнем рукой и бросим все дело. Если хотите работать вместе, то надо идти в ногу и сговариваться, действовать по сговору (а не вопреки сговора и не без сговора), а это прямо позор и безобразие: поехали за деньгами для органа, а занялись черт знает какими говенными делами. Я выступаю на днях печатно против ЦК еще решительнее. Если мы не порвем с ЦК и с Советом, то мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу. Жду ответа и приезда Рахметова". В три пары глаз прочитывают они письмо и снова возвращаются к нему. Ленин сердится, да какой там сердится - ругается! Литвинов испытующе смотрит на Богданова: - Так как же, Александр Александрович? Богданов краснеет от волнения. - Надо ехать. - Вот то-то! Письмо мало радует, Ленин упрекает всех троих в том, что они отвлеклись от основной поставленной перед ними задачи. Литвинов опять смотрит на Богданова. - А вообще? - Надо подумать, - сумрачно отвечает Богданов. - Пусть каждый все обдумает, а завтра соберемся и посоветуемся. Землячка смотрит на своих товарищей... И на них и на себя она смотрит как бы со стороны. Состоят они в одной партии, объединены одним делом, стремятся к одной цели, а какие же они разные люди... По возрасту они все - сверстники. Только Голубева старше, четыре с половиной десятка у нее уже за плечами и тридцать лет из них посвящены опасной конспиративной работе. Убеждения у нее твердые, она стойкая большевичка, техник великолепный. Вот и сегодня - получила письмо, собрала всех, кого оно касается, и все сделает, чтобы выполнить полученные указания... Самой Землячке столько же лет, сколько Литвинову - двадцать восемь, Богданову тридцать один, да и Ленину всего тридцать четыре... Но вот поди ж ты! Насколько Ленин мудрее. Его партийная кличка говорит о многом: "Старик". Он старше всех их. Не по возрасту, а по силе авторитета... Учитель! Для Землячки Ленин - учитель, и поэтому его упреки и замечания она воспринимает особенно болезненно. Землячка пытливо вглядывается в своих собеседников: как они приняли письмо Ленина? Богданов размышляет и готов вступить в спор, Литвинов сразу же прикидывает, какие практические выводы надо сделать. - До завтра? - спрашивает Богданов. Землячка согласно кивает. - Пожалуй, утро вечера мудренее. Первым уходит Литвинов. Богданов останавливается возле Землячки. - Пошли? Голубева придерживает Землячку за локоть. - Я еще побуду немного. Ушел и Богданов. Голубева ласково улыбается. - У меня для вас есть еще... Письмо. Лично вам. Землячка умеет себя сдерживать, но тут почувствовала, что волнуется, а ей очень не хочется, чтобы Голубева это заметила. - Давайте, - сказала она и спрятала письмо в рукав кофточки. - Прочту дома. Ей не хотелось читать письмо даже в присутствии Голубевой - лично ей, значит, и читать его она будет лично. Ночью, одна у себя в комнате, читает она и перечитывает ленинское письмо. "Землячке от Старика 10.XII.04. Только что вернулся с рефератной поездки и получил Ваше письмо No 1. С Русалкой говорил. Получили ли мое ругательное письмо (посланное и папаше и Сысойке)? Что касается состава ОК, то я, конечно, принимаю общее решение. По-моему, необходимо не тянуть в дело Рядового, а немедленно выслать его сюда. Затем обязательно организовать особую группу (или дополнить ОК) для хронического объезда комитетов и поддержки всех сношений между ними. Сношения у нас с комитетами и с Россией вообще крайне еще недостаточны, и надо все усилия приложить для развития корреспондентской и простой товарищеской переписки. Почему не связываете нас с Северным комитетом? с московскими типографщиками (очень важно!)? с Ряховским? с Тулой? с Нижним? сделайте это немедленно. Далее, почему комитеты не посылают нам повторительных резолюций о съезде? это необходимо. Я побаиваюсь сильно, что Вы слишком оптимистичны насчет съезда и насчет ЦК: из брошюры "Совет против партии" (вышла уже) вы увидите, что они идут на все и вся, на проделки черт знает какие из желания сорвать съезд. По-моему, это прямая ошибка, что ОК не выпускает печатного извещения. Во-1-х, извещение необходимо, чтобы противопоставить наш открытый способ действия тайной организации меньшинства. Иначе ЦК непременно поймает вас, воспользуется ультиматумами Сысойки и заявит о вашей "тайной" организации: это будет позор для большинства, и всецело виноваты будете в этом позоре вы. Во-2-х, печатное извещение необходимо, чтобы известить массу партийных работников о новом центре. Никакими письмами никогда вы не достигнете этого даже приблизительно. В-3-х, заявление о сплочении комитетов большинства будет иметь громадное нравственное значение для успокоения и ободрения унывающего (особенно здесь за границей) большинства. Этим неглижировать было бы величайшей политической ошибкой. И поэтому паки и паки настаиваю, чтобы тотчас после северной конференции бюро большинства (или ОК большинства комитетов) выпустило печатное заявление с ссылкой на согласие и прямое поручение комитетов Одесского, Екатеринославского, Николаевского, 4 кавказских, Рижского, СПБ., Московского, Тверского, Северного и т.д. (может быть, Тульского + Нижегородского), т.е. 12- 14 комитетов. Делу борьбы за съезд это не только не повредит, а громадно поможет. Ответьте мне немедленно, согласны ли или нет. Насчет земской кампании усиленно рекомендую издать в России немедленно и открыто (без глупого заголовка "для членов партии") и мою брошюру и письмо редакции "Искры". Может быть, напишу и еще брошюрку, но полемику с "Искрой" обязательно переиздать. Наконец, особенно важное и спешное: могу ли я подписать здешний манифест о новом органе именем организационного комитета комитетов большинства (или лучше Бюро Комитетов Большинства)? Могу ли я здесь выступать от имени бюро? назвать бюро издателем нового органа и устроителем редакционной группы? Это крайне и крайне необходимо и спешно. Отвечайте немедленно, повидавшись с Рядовым, которому скажите и повторите, что он должен ехать тотчас, немедленно, без отлагательства, если не хочет провалить себя и страшно повредить делу. Болтают невероятно везде за границей: я сам слышал, будучи на рефератах в Париже, Цюрихе и т.д. Последнее предостережение: либо удирать сюда тотчас, либо губить себя и на год отбрасывать назад все наше дело. Я здесь никаких ультиматумов о съезде никому предъявлять не берусь и не буду, ибо это вызовет лишь насмешки и издевки; ломать комедии незачем. Вдесятеро чище и лучше будет наша позиция, если мы открыто выступаем с бюро большинства и открыто выступаем за съезд, а не с какими-то закулисными глупенькими переговорами, которые в лучшем случае послужат только для проволочки дела и для новых интриг со стороны Глебовых, Конягиных, Никитичей и прочих гадов. Здесь все большинство мечется, мучается и жаждет органа, требует его повсюду. Издавать нельзя без прямого поручения бюро, а издавать надо. С деньгами принимаем все меры и надеемся достать: доставайте и вы. Ради бога, давайте скорее полномочие издавать от имени бюро и печатайте листок о нем в России". Рахметов, Рядовой, Сысойка - это все псевдонимы Богданова, постороннему не понять, о ком идет речь. Ленин высказывает недовольство, сердится, упрекает, но его откровенность нельзя не ценить. Следует хорошо обо всем подумать. Спустя четыре дня, 13 декабря, Землячка пишет ему пространный ответ: "Ваше письмо от 3.XII и 10.XII я получила... Разброд, который вы констатируете, сильно преувеличен. Мы расходимся в деталях. Вы говорите: "поехали в Россию за деньгами и занялись черт знает чем..." Я не отношу эту фразу к себе. Неужели завоевание 15 комитетов - это черт знает что? Я спросила бы тогда, что вы сделали бы. без этих 15 комитетов? Повторяю, я не отношу эту фразу к себе. С первой минуты по приезде в Россию и до последней минуты (на конференции) северных комитетов я указывала на необходимость идейной подготовки к съезду, при развитии плана действий бюро и литературной группы на первый план выдвигая необходимость создать орган к съезду. К съезду я не стану относиться оптимистически до того момента, как нам удастся соединить действительно партию под одним идейным руководством. При объезде я очень энергично связывала с вами комитеты и частных лиц, всячески поясняя им необходимость посылки вам корреспонденции и возможно большего ознакомления вас с положением дел. Отсутствие живой переписки между вами и ими для меня необъяснимо. Чтобы закончить с этим, скажу вот что: 1) вопрос об органе являлся и является для меня вопросом наибольшей важности; 2) но предполагаю, что разделение труда необходимо (за 4 мес. мне пришлось почти одной вынести колоссальную работу, и естественно предположить, что одно физическое лицо не может разорваться на 10 частей), я взяла на себя ту часть работы по устройству органа, которую следовало выполнить при объезде комитетов: я готовила комитеты для поддержки органа (я просила бы вас просмотреть резолюции о литературной группе Ленина). Все остальное, я полагала, делалось вами. Больших денежных связей у меня сейчас нет. Всякие поступления по мелочам, денежные взносы я направляла к вам, о чем вам своевременно сообщала. Что касается комитетов, то они с ЦК порывают. За исключением папаши, все мы, близкие друзья ваши, так смотрим на этот вопрос. ...Вы знаете, что я всегда отстаивала влияние заграницы на Россию (и в этом я солидарна со всеми близкими друзьями, в России сейчас живущими, за исключением папаши, с которым у нас вообще обнаружились некоторые разногласия). Но для проведения ваших планов (всегда ваших - моих), я буду всегда с вами, в этом пора уже перестать сомневаться. Но я прошу только об одном: посчитаться несколько с моим знанием русских комитетов... Конференция северных комитетов предлагает кооптировать Алексея. Я считаю его одним из лучших кандидатов. Насколько успела узнать его (знаю его с марта), он вполне надежный человек. Но все же мало проверенный. Это меня несколько смущает, но я считаю необходимым на кооптацию его согласиться. Авдей, по всей видимости, провалился. Проверить это окончательно не удалось. Но мы мало сомневаемся в этом. Большая потеря! Освобождена Лиза, она совсем не в курсе дела и совсем одичала, но, несомненно, встанет на нашу позицию. Где Аркадий? Агитационную работу необходимо устроить (необходимо немедленно отправить в Саратов, Тулу, Урал - всюду просят). Могу только сама поехать, послать некого. Из кого устроить группу? Из имеющихся никто не подходит. Я умоляю всем святым для нас, чтобы Л-ов и Г-ов выезжали немедленно. Тогда разделим работу, иначе я окончательно свалюсь. Теперь мне приходится выносить такую колоссальную работу, для которой не хватит никаких физических сил, несмотря ни на какой подъем нервов. Если Л-ов и Г-ов не выедут немедленно, вы рискуете очень многим. Я жду их во что бы то ни стало. Пусть займут денег: я верну немедленно. За границей им делать, на мой взгляд, нечего. Уже несколько позднее из разных источников узнала, что сюда приехала для сбора денег на орган девица. Мне казалось невероятным, чтобы вы, прежде всего, не направили ее к нам. Вчера Мышь случайно узнала от Н.И., что ею получено письмо от вас, в котором вы уведомляете о выпуске первого No "Вперед". Письмо это она отказалась нам показать, заявив, что оно "лично" ей. Кроме того, она рассказала, что сюда приехало лицо для сбора денег на орган, что она его видала, познакомила его кое с кем. На вопрос Мыши, не свела ли она его с Землячкой, она ответила, что "они, верно, где-нибудь столкнутся". Я хотела бы избежать таких случайных столкновений. Я считаю этот факт присылки без уведомления нас бестактным. Вы не понимаете, в какое нелепое положение нас ставите. Если это желание действовать помимо нас явилось результатом вашего предположения о нашем неверном образе действий (вы думаете, что я и друзья агитировали здесь против органа), то я на это скажу, что считаю такую тактику в высшей степени вредной для дела. С другой стороны, заявляю вам, что при первом же требовании (как только пришлете Л. и Г.) я устраняюсь. Это тем более просто, что мне необходим хоть одномесячный отдых. Не дробите и так малые силы. Что касается Н.И., то о ней следующее: на днях ей был в комитете поставлен вопрос, пойдет ли она с нами на раскол, который является сейчас неизбежным, она ответила, что считает раскол вредным, и поэтому из комитета вышла. Поведение ее сейчас таково, что для нас стал несомненным ее переход к ЦК. Я нахожу в высшей степени бессмысленным адресование писем "лично" к ней. Я вошла неофициально в комитет, дела здесь крайне скверны". Прямота и откровенность Ленина обязывают Землячку отвечать с такой же откровенностью и прямотой, она разговаривает с Лениным, как на духу, со всей искренностью высказывает свои обиды, свое негодование. И в тот же день Ленин тоже отправляет Землячке письмо: "13.XII. Получили 2-ое письмо. 1-ое не дошло. Поздравляем с успешным началом похода на Букву и просим довести до конца. Орган налажен, думаем выпустить в январе. (Деньги нужны страшно. Примите немедленно все меры, чтобы выслать хоть 1-2 тысячи рублей, иначе мы висим в воздухе и действуем совсем на авось). Ответьте немедленно: 1) когда увидите Букву и когда надеетесь окончательно выяснить дело, 2) сколько именно в месяц обещал давать Буква? 3) говорили ли Вы Букве про Сысойку и что именно? 4) какой характер должно было иметь свидание Буквы с Чарушниковым (разговор ли с Сысойкой? общее знакомство? или передача суммы?)? состоялось ли это свидание и когда Вы узнаете про результаты?" Не проходит недели, как Землячка посылает Ленину еще одно письмо, где лаконично сообщает о самых насущных делах. "19.XII. Дорогие друзья! Мои письма вы получили. На днях виделась с Рахметовым. Оба мы требуем, чтобы Лядов и Гусев немедленно ехали сюда: они совершенно необходимы здесь. Я прошу их немедленно по получении этого письма выехать. Вы не представляете себе, каким -критическим является сейчас положение в России. Меньшинства наехало в Россию видимо-невидимо. ЦК-у удалось восстановить против нас многих. Нет сил для борьбы и закрепления позиций. Отовсюду требуют людей. Необходимо немедленно поехать по комитетам. Ехать некому. Я забросила бюро и ушла в местную работу, здесь дела из рук вон плохи... Нужны люди. Повсюду просят. Работать не с кем. Все переутомлены и разъехались на отдых: Мышь, Ирина, Бур (он едет к вам и все подробно расскажет вам). Если немедленно не выедут Лядов и Гусев, мы потеряем, если не все, то многое. Всего лучшего. Пишите". И спустя неделю посылает еще одно письмо, посвященное только делам, только делам... Она вся под впечатлением встреч с Горьким - с Беллетристом, как называет она его в письме. Землячка ездила к нему в Сестрорецк. Не очень-то приятно просить денег, даже когда просишь не для себя, а для партии. Поэтому ехала она без большой охоты. Зимою Сестрорецк мало оживлен - приморский курортный городок на берегу Финского залива. Широкие аллеи. Заснеженные сосны. Редкие прохожие. Зимняя тишина. Она разыскала дом, еще из сада увидела в окне высокую сутуловатую фигуру Горького - он был предупрежден о приезде Землячки и, вероятно, ждал ее у окна. Как только она вошла, от ее скованности не осталось следа. В просторной комнате светло, солнечно, за стеклами искрятся сугробы, и сам Горький на редкость прост и как-то удивительно изнутри светел. Пряча под усами мягкую улыбку, он с интересом рассматривает свою гостью, о которой много и хорошо наслышан. Серьезно и с полным доверием посвящает он Землячку в свои дела, передает деньги - и немалые деньги, потом принимается убеждать ее в том, что съезд партии нужно созывать в России, что Ленину необходимо вернуться на родину... Обратно в Питер Землячка возвращалась в чудесном настроении, которое всегда остается после встречи с хорошим и умным человеком. С таким же хорошим настроением писала она и свое письмо. "26.XII. Дорогие друзья! Очень много беседовала в эти дни с нашим беллетристом, от которого получала деньги. Он окончательно перешел к нам и очень заботится о нашем благополучии. Он просит осведомить вас о следующем: 1) в прошлом году он вошел в соглашение с Парвусом, который взял на себя через посредство издательской фирмы Мархлевского издавать на немецком языке его произведения и ставить на берлинской сцене его пьесы. В течение года он должен был прислать беллетристу 50 000 марок. Денег этих беллетрист не получал, и когда потребовал отчет, то получил в высшей степени нелепые превратные отчеты. Объясняет он "отсутствием воли" и всякими другими глупостями. Беллетрист начинает против него процесс, просит осведомить об этом вас и через вас Германскую социал-демократию. В свою очередь, он напишет об этом Бебелю; 2) он настойчиво просит Старика переехать в Россию, берется самолично этим заняться. Просим ответить ему немедленно. Я нахожу очень важным, чтобы Старик ответил ему в форме личного письма; 3) он считает необходимым устроить съезд в России и берется устроить. Нужно, чтобы Старик завязал с ним личную переписку. Он заявил мне, что относится к нему как к единственному политическому вождю и это отношение я стараюсь здесь использовать. Укрепите это настроение личной перепиской с ним. Ваши последние письма я получила и страшно обрадовалась им. Наконец-то радостное настроение и у вас наступило. Дела у нас идут хорошо, побольше бы только людей для активной работы. Лучшие литературные силы и материальные средства мы оттянули у ЦК. Здесь дела в таком положении: меньшинство с разрешения ЦК устраивает собрание, и энергично, стараясь отобрать у нас связи. Сразу это удалось им, теперь связи возвращаются к нам. ЦК через организованное меньшинство передает литературу отколовшимся от нас районам. Сейчас здесь сил мало для взятия районов. Лучшие литературные силы Петербурга сосредоточены сейчас у нас. Техника крепко в наших руках. Наводним листками СПБург На днях удалось сманить к себе старого транспортера ЦК. Он многое внес нам по части транспорта и техники. Деньги тоже будут. Дайте встать на ноги. Скорее только людей! Здесь они необходимы. Вчера позвала Валентина в комитетское собрание для вручения ему резолюции о недоверии. Прижали его окончательно к стене. Плел по обыкновению чушь и разводил ее водой. По комитетам необходимо снова поехать, сделаем это по приезде Лядова и Гусева. Саратов, Тула и Урал просят приехать с документами. На Урал едет теперь один человек, с которым посылаю документы. Необходимо устроить поскорее конференцию восточных комитетов; сделаем это сейчас по приезде сюда людей. Всем вам мой горячий привет. М-цу мой привет. Ждем сюда подкрепления: из Нижнего, Северного и Риги приедут на днях лишние там люди. Освобождена Абсолют, со дня на день ждем освобождения Рубена". В тот же день, 26 декабря, когда Землячка сообщала Ленину о встрече с Беллетристом, Ленин, в свою очередь, посылает Землячке хоть и деловое, но, можно сказать даже, ликующее письмо - со дня на день должен появиться на свет первый номер новой газеты большевиков. "26.XII.04. Дорогой друг! Получил Ваше полномочие. На днях выступаю печатно по Вашему делу. На днях получил также протоколы северной конференции. Ура! Вы работали великолепно, и Вас (вместе с папашей, мышью и другими) можно поздравить с громадным успехом. Такая конференция - труднейшее дело при русских условиях, удалась она, видимо, отлично. Значение ее громадно; как раз кстати приходится с нашим анонсом о нашей газете ("Вперед"). Анонс вышел уже. Первый No выйдет в начале января нового стиля. Теперь задача такова: 1) как можно скорее выступить в России с печатным листком о Бюро Комитетов Большинства. Ради бога не откладывайте этого ни на неделю. Это важно черт знает как. 2) Объехать еще раз комитеты юга (и Волги) и усиленно преподать важность всякой поддержки "Впереда". Транспорт будет, пока есть папаша. Пусть он примет энергичнейшие меры к передаче своего наследства на случай провала. Рахметова высылайте скорее из опасных мест на место его назначения. Скорее! Когда будут деньги, пошлем много людей. О питерском позоре (срыв демонстрации меньшинством) печатаем в No 1 "Вперед". Скорее извещение публичное о бюро и непременно с перечнем всех 13-ти комитетов. Скорее и скорее и скорее! Тогда и деньги будут. Жму крепко руку всем друзьям. Ваш Ленин" Наступает 1905 год, насыщенный многими историческими событиями: падение Порт-Артура, окончание русско-японской войны, начало революции в России, расстрел рабочей демонстрации Девятого января, Третий съезд партии, нарастание революционного движения, возвращение в Россию Ленина... Но все это - впереди, а пока что повседневная кропотливая работа по сплочению партии. Землячка переутомилась, она чувствует, что ее покидают последние силы... Новогодняя ночь. В квартире Савичевых оживление. Нина Васильевна и Леночка накрывают на стол. В передней раздеваются гости. А Землячка лежит с мигренью, голова раскалывается; ей нет еще тридцати, а ощущение такое, будто она совсем уже состарилась. До нее доносится смех. Леночка приоткрывает дверь. - Надежда Яковлевна, мама и папа просят вас к столу. - Не могу, Леночка, я что-то совсем расклеилась. За ней приходит Нина Васильевна. - Надежда Яковлевна, вы нас обижаете: новогодняя ночь, а вы одна. - Право, нет сил. Тогда приходит сам Петр Евгеньевич. - Как хотите, хоть через силу... Приходится идти, нельзя обидеть хозяев, чего доброго еще подумают, что капризничает. К ней хорошо относятся в этой семье - приветливо встречают, усаживают рядом с хозяином, и усилием воли она пытается скрыть головную боль. Петр Евгеньевич придвигает к ней бокал. - Нет, нет, - решительно отказывается Землячка. - Ланинской воды, как детям. Весь вечер она не подает вида, как ей трудно, разговаривает с соседями по столу, пытается даже шутить, расплачиваться придется после. Утром она просит вызвать врача. - Нервное истощение, - констатирует тот. - Полный покой, отказ от всякой работы... В третий день нового года Землячка пишет Ленину короткое сообщение о делах, жалуется на плохое состояние здоровья и требует приезда Лядова. Пишет она о себе в третьем лице - революционеры часто прибегали к такой форме в деловых письмах да и легче взывать к жалости, говоря о себе как бы со стороны. "Дорогие друзья! Землячка просит сообщить вам, что резолюции конференции северных комитетов могут быть вам напечатаны, все, за исключением той, в которой говорится относительно бюро и реорганизации его в организационный комитет. Эта последняя резолюция по желанию конференции может быть опубликована (во "Вперед") только после печатного открытого выступления бюро, т.е. после 9-го января. Об этом выступлении будет вам в свое время сообщено. Далее Землячка настоятельно просит Русалку во что бы то ни стало и немедленно ехать в Петербург. Пишущая это письмо прибавляет лично от себя, что здоровье Землячки внушает самые серьезные опасения, со дня на день можно ожидать, что она окончательно и надолго сляжет. Поймите же наконец, что вы совершаете преступление, рискуя не только ее здоровьем, но и жизнью, и это совсем не слова. Если Русалка сейчас же не приедет сюда и не снимет с Землячки большую часть ее работы, то это будет самой возмутительной и ничем не оправдываемой жестокостью. Из местных этой работы некому передать. Убедительно прошу отнестись к этому самым серьезным образом". Ей становится все хуже. Нарушая конспирацию, товарищи из Петербургского комитета приходят к ней на дом. Землячка - член Бюро комитетов большинства и принадлежит к числу немногих работников партии, кто во всех подробностях осведомлен о ходе подготовки к съезду. Сведения поступают тревожные, меньшевики укрепляют позиции, надо усилить борьбу... Через три дня Землячка отправляет Ленину еще одно письмо. Она не скрывает своего отчаяния, жалуется, зовет, просит... "Дорогие мои! Не могу не поделиться с вами своим ужасным настроением. Давно уже не переживала такого отчаяния. Мы рискуем потерять один город за другим благодаря отсутствию людей. Получаю ежедневно кучу писем из разных мест, умоляют прислать людей большевиков. Сейчас получила нелепое письмо из Екатеринослава, они пишут, что если не вышлем сейчас людей и денег, мы потеряем Екатеринослав. А людей нет: один за другим уходят на отдых, а новых не прибывает. Меньшевики между тем повсюду укрепили свои позиции. Их ничего не стоит согнать с их мест, были бы только люди. Бюро из себя представляет фикцию, поскольку все мы заняты местными делами (здесь их по горло и работа налаживается. Питер останется за нами). А тут еще хворость моя Уже третий день не могу подняться. Непосильная работа сказалась на этот раз, кажется, уже окончательно, и я навряд ли встану. Ради бога людей скорее. Русалку умоляю немедленно выехать. Она должна немедленно меня заменить. Мне приходится лежа и в полубессознательном состоянии отдавать распоряжения. Это, конечно, не работа. Да и этому каждую минуту может наступить конец. Горячий привет. Обнимаю вас всех". Силы Землячки на пределе, со дня на день она может окончательно выйти из строя... Ее знобит с утра. Осторожный стук в дверь. Леночка вернулась из гимназии и спешит узнать, не нужно ли ей чего. - Спасибо, Леночка, мне ничего не нужно. - Вам тут цветы принесли, Надежда Яковлевна! - Какие цветы? - Не знаю. Посыльный из магазина. С букетом. - Хорошо, я сейчас встану. Землячка накидывает халатик, выходит в переднюю. Там полутемно, и, действительно, кто-то протягивает ей букет. - От кого? - Из магазина. Боже мой, да это же Коля... Коля Андреев! Отличный паренек. Рабочий, сирота. Его отец работал на Путиловском заводе, а теперь он кормит мать. Он еще не состоит в партии, но это только дело времени. Выполняет он множество партийных поручений. Тщательно и осторожно. Его давно уже можно принять, но сам он застенчив, а те, кто его знает, не торопятся с оформлением. Придется разобраться, что это за цветы. - Зайдите ко мне... Она пропускает посыльного к себе в комнату, кладет на стол цветы - золотистые и желтые хризантемы - и плотно закрывает дверь. - Что это за цветы, Коля? Она уже не чувствует недомогания, появление Коли означает какую-то опасность, и внутренне она сразу мобилизовалась. - Что-нибудь случилось? - Не знаю. - Коля пожал плечами - он и в самом деле ничего не знает. - Послали меня. Из комитета. Человек приехал. У него к вам поручение. - А цветы при чем? - Сказали - иди, да так, чтобы комар носа не подточил. Я посоветовался - под каким предлогом? Кто-то сказал: будто посыльный, купи цветов и дуй. - А деньги откуда? Коля даже обиделся: - Я же зарабатываю! Землячка улыбнулась цветам. - Ну спасибо. Так кому я нужна? - Приехал из Швейцарии и говорит, что у него к вам поручение. Упоминание Швейцарии взволновало Землячку. - Что за поручение? - Говорит, скажет вам лично. Из расспросов выяснилось, что человек этот социал-демократ, рижанин, в комитет явился, соблюдая все правила конспирации, пароль ему известен, лишних вопросов не задает; он назначил Землячке свидание завтра, в двенадцать. - Где? - У Казанского собора. Будет ждать у ограды. - Не хватает только пойти в собор! - А он так и сказал - в соборе всего безопаснее. - А он что, знает меня? - Должно быть, нет, велел сказать, что будет на нем картуз из серого каракуля, а через плечо бинокль. - А как же он меня узнает? - Вы подойдете к нему и спросите: "Это вы привезли мне духи из Парижа?", он ответит: "А какие духи вы ждете?", а вы скажете... - Коля запнулся. - Извините, названия не запомнил. - Он извлек из кармана клочок бумаги. - Я тут записал. "Виолет де парм", - четко прочел он. - Извините, не мог наизусть. Удивительное дело: чувствовала она себя совсем больной, да не то что чувствовала, она действительно больна, но вот возникла необходимость встретиться с кем-то, и сразу она взяла себя в руки. Она пришла на условленное место за полчаса - никогда она не пренебрегала мерами предосторожности. Прошлась, осмотрелась... Господин в каракулевом картузе с биноклем появился ровно в двенадцать. Землячка еще раз посмотрела во все стороны - как будто нигде никаких лишних глаз. Подошла. - Вы привезли мне духи из Парижа? - А какие духи вы ждете? - "Violette de Parme". Он протягивает ей руку. - Товарищ Землячка? О том, что она Землячка, он не должен бы знать. - Я вас слушаю, - уклончиво отвечает она. - Биркманис, - представляется он и еще раз настойчиво спрашивает: - Товарищ Землячка? - Допустим... - Я бы хотел в этом убедиться. А как убедить? Паспорт у нее на другое имя. - Я затрудняюсь... - Вам должны быть известны имена латвийских социал-демократов. - Да, - соглашается она. - Егер. Берзиньш... - Этого достаточно. - На губах Биркманиса вежливая улыбка. - Пройдемтесь. Они медленно идут вдоль великолепной ограды, созданной знаменитым архитектором Воронихиным. Биркманис сворачивает к собору, поднимается по ступенькам, снимает картуз, входит в храм. Землячка вынуждена следовать за ним. Пока все, что он сказал, вполне убедительно. - Извините, что я вас задерживаю, - вежливо произносит Биркманис, - но подарок, который мне поручено вам передать, очень дорог... И он подает Землячке... Да, духи, те самые духи, о которых она его только что спрашивала, - блещущий лаком футляр лиловой кожи, внутри на лиловом атласе лежит флакон дорогих парижских духов. - Это очень хорошие духи, - говорит Биркманис. - Когда вы будете приходить домой, я вам советую немножко поднимать подкладку, там вы будете находить еще один сюрприз. А теперь я пойду, я сегодня же возвращаюсь в Ригу. Желаю успеха. Он слегка кланяется и не спеша удаляется, будто они совсем незнакомы. Землячка смотрит ему вслед. Вроде бы никто не видел, как он передал ей этот парижский подарок. И тоже не спеша - так надо, так полагается - возвращается к себе домой. - Куда это вы ходили, Надежда Яковлевна, ведь вы больны? - с упреком спрашивает ее в передней Леночка. - К врачу. Она запирается у себя в комнате, кладет на стол коробочку, отставляет в сторону флакон, осматривает футляр. Атлас нигде не поврежден, все в полном порядке. Однако у нее опыт по этой части. С помощью небольших ножничек для ногтей отдирает обтянутый атласом картон. А если содрать шелк с картона? И вот он - листок! Тот единственный листок, который - и настроение, и выздоровление, и вдохновение... "Получил Ваше сердитое письмо и спешу ответить. Напрасно Вы обиделись. Если я ругался, то, ей-богу, любя и притом с оговоркой: если верны сведения Лядова. Вашу громадную работу по завоеванию 15 комитетов и организации трех конференций мы ценим чрезвычайно, как Вы видели из предыдущего письма по поводу северной конференции. Без Вас мы не делали и не делаем ни шагу. Поехавшая в Питер девица обещала использовать ее личные связи для добычи денег, а Н.И. мы писали для Вас, а вовсе не помимо Вас (надпись: "личное" делалась исключительно против врагов). Недоразумение насчет писем к Н.И. разъясним ей тотчас же. Н.И., конечно, к черту. За присылку адресов комитетам большущее спасибо. Присылайте, пожалуйста, еще. Гусева отправили, Лядов едет, когда будут деньги. Лядов немного неверно изложил дело об органе в России, и я прошу извинить меня, если погорячился и обидел Вас. Насчет открытого выступления бюро не стану больше спорить. Две недели, конечно, пустяки. Поверьте, что считаться с мнением России я намерен вполне и во всем безусловно и прошу Вас об одном серьезно: извещайте меня, христа ради, почаще об этом мнении. Если я виноват, что поддаюсь настроению заграничных большевиков, то виноват без вины, ибо Россия дьявольски мало и редко пишет. Выбору северной конференции подчиняюсь вполне и, ей-богу, охотно. Старайтесь достать денег и напишите, что не сердитесь. Весь ваш Ленин". История сохранила пять писем Ленина, адресованных Землячке. Все эти письма написаны в течение месяца и они - лучшее свидетельство тому, что Землячка находилась в самом центре борьбы за единство партии и созыв Третьего съезда. Но помимо советов и указаний по работе в этих письмах проявилось и личное отношение Ленина к адресату. Как всегда, он все понял и все извинил - к товарищам по партии он относился с величайшим вниманием и добротой - он точно почувствовал, как нуждается в его поддержке Землячка. Драгоценны все письма Ленина, но это - последнее - ей дороже всех остальных, тепло этого письма будет согревать Землячку в течение всей ее жизни. Она снова ощущает прилив сил, она в строю, впереди борьба, не время поддаваться унынию. Дорога в Лондон Землячка никому не говорила, что съезд состоится в Лондоне; для конспирации везде называла Петербург. Сложен был путь делегатов, непросто добирались они от одного условного места до другого. Большинство делегатов было уверено, что Петербург - конечная цель путешествия. Но, увы, это было только начало Им предстояло перейти границу и только в Берлине получить направление в Лондон. Г.И.Крамольников рассказывает в своих записках, как он ехал на Третий съезд. Он имел адрес, по которому следовало явиться в Петербурге: Николаевская улица, дом No 33, квартира зубного врача Лаврентьевой. Такова была явка для делегатов съезда. Крамольников поднялся по лестнице, позвонил. Дверь, как потом выяснилось, открыла сама Лаврентьева. - Мы объединяемся в партию, - произнес Крамольников. Это был пароль. - Долой бонапартизм, - ответила Лаврентьева, и это был отзыв. После такого обмена условными фразами Лаврентьева впустила Крамольникова в переднюю и дала новый адрес: Малая Монетная, дом 9а, квартира Марии Петровны Голубевой. Землячка упоминает ее в своих письмах. В 1904 году Голубева работала в Организационном комитете по созыву Третьего съезда, а в октябрьские дни 1905 года в ее квартире находился штаб Петербургского комитета, хранились револьверы и бомбы. Позднее Мария Петровна руководила подпольной типографией. Голубева приняла Крамольникова, но и это был далеко не конец, Крамольников получил еще один адрес. Только на третьей квартире Крамольников нашел представителя БКБ и встретился там с делегатом Северного комитета Романовым. Представитель Бюро выдал Крамольникову и Романову на дорогу семьдесят пять рублей и приказал ехать в Ригу, дал новую явку, где они должны были представиться некоему Папаше - Максиму Максимовичу Литвинову. Литвинов, непревзойденный мастер конспирации, подробно разъяснил, как перебраться через границу. Да, все было как в детективном романе: ночь, граница, контрабандисты... - Только я вас очень прошу, товарищи, не портите мне границы, - предупредил их Литвинов. - Не переплачивайте лишних денег, через границу приходится переправлять десятки людей. Крамольников обиделся, а Романов так даже рассердился: - Мы же профессиональные революционеры, неужели не знаем цену партийным деньгам? В ответ Литвинов рассмеялся: - Не сердитесь на скромного "техника", я тоже забочусь о партийной кассе. Больше восьми рублей с человека мы не можем платить контрабандистам, иначе они совсем разорят ЦК. Границу перешли ночью, очутились в Германии. Не так страшно, как казалось, но все-таки страшновато. На границе получили новую явку - в Берлин. Пароль для Берлина был ироничен: - От русского папы Льва Тринадцатого. Позже папу Льва Тринадцатого упомянул Ленин в своей работе "Две тактики социал-демократии в демократической революции". Этот папа, умерший в 1903 году, пытался использовать влияние католической церкви против социализма, и в целях борьбы с рабочим революционным движением поощрял создание католических профсоюзов. И только из Берлина делегаты получали уже направление в Лондон. Сама Землячка ехала в Лондон, минуя транзитные пункты: она входила в число тех работников партии, которым с самого начала было известно место проведения съезда. Лондон был для нее обжитым уже городом, во второй раз она ехала туда так же уверенно, как ездила в Саратов или Баку, знала, где остановиться, где пообедать и как с наибольшим смыслом использовать выпавшее на ее долю свободное время. Она не нуждалась в гиде и за несколько свободных дней до открытия съезда успела побывать и в Британском музее, и в Национальной галерее. Но едва съезд начался, как он поглотил все ее внимание. Третий съезд открылся в Лондоне 12 апреля 1905 года. В нем участвовало тридцать восемь делегатов от двадцати одного комитета крупных промышленных центров России. Это был съезд большинства, меньшевики отказались от участия в нем, поэтому на съезде не велось лишних споров и ненужных дискуссий. И, пожалуй, съезд этот больше всего был дорог Землячке тем, что провозгласил курс на вооруженное восстание. Ленин, живший долгое время вдали от России, ощущал нарастание революции с еще большей остротой, чем приехавшие из России товарищи. Он высмеивал боявшихся революции меньшевиков. Землячка наслаждалась, слушая острые высказывания Ленина. У нее самой был острый ум, характеру ее была свойственна беспощадность, а выступления Ленина не оставляли места для компромиссов. В эти дни отчетливо проявилась одна из характерных особенностей Землячки: она не стремилась на первые роли, с достоинством выполняя обязанности практика и организатора партийной работы. За Лениным шел весь съезд. Съезд рассмотрел коренные вопросы развития революции, определил насущные задачи пролетариата и принял революционные решения. Две недели напряженной творческой работы! На Третий съезд Землячку делегировал Петербургский комитет, и ей было с чем вернуться в Питер - голосуя за предложение Ленина, она выполняла волю пославшего ее питерского пролетариата. Съезд принял ленинское определение движущих сил революции и определил стратегию и тактику партии. "Долгая и упорная борьба за съезд в РСДРП наконец закончилась. Третий съезд состоялся... - писал Ленин в "Пролетарии". - Россия приближается к развязке вековой борьбы всех прогрессивных народных сил против самодержавия. Никто уже не сомневается теперь в том, что самое энергичное участие в этой борьбе примет пролетариат и что именно его участие в борьбе решит исход революции в России". СРЕДА, 23 ЯНВАРЯ 1924 г. Землячка за всю ночь не прилегла. В райкоме работали так, словно это не ночь, а день. Звонили по предприятиям, определяли порядок шествия. Под утро привезли пакет. В нем лежали два пропуска на имя Землячки - "На право свободного прохода и проезда 23 января на Павелецкий вокзал" и "В поезд специального назначения" и еще несколько пропусков, подписанных Дзержинским; право вписать в них фамилии предоставлялось Землячке по своему усмотрению. Поезд должен отправиться ровно в шесть... До рассвета еще далеко, ночь еще стелется над Москвой. Тихо и в залах, и на перроне, вокзал полон людей, но разговаривают все вполголоса. На перроне выстроились курсанты, их ночью отобрали на Лефортовских военных курсах. Самых лучших. Держится мороз, воздух бел от холода, курсанты стоят в парадном обмундировании, не шелохнутся. Землячка прошла к поезду. Громадный паровоз, окрашенный алой краской, стоит под парами, ждет назначенного часа. Года еще не прошло, как железнодорожники своими силами отремонтировали этот паровоз. Выпущенный с Путиловского завода в 1910 году, он водил скорые поезда, и, как это часто случается, его заездили до последней степени, списали и загнали в тупик. А тут исполнялось шестилетие партийной организации дороги, и беспартийные рабочие решили в нерабочее время отремонтировать и подарить партии паровоз. Они так на нем и написали: "От беспартийных - коммунистам". Года еще не прошло, как на собрании в клубе "Красное знамя" рабочие сделали этот подарок коммунистам и тогда же избрали Ленина почетным машинистом. Землячка поздоровалась с машинистом, медленно пошла вдоль поезда, вошла в вагон. Тихо и сумрачно. В фонарях над дверями горят свечи. Все здесь ей хорошо знакомы. Товарищи по подполью, по фронту. Члены ЦК, наркомы... Никто не разговаривает. Молчат, уставившись в пол окаменелыми взглядами. Кто-то потеснился, освобождая ей место. Вагон вздрогнул. Лязгнули буфера. Поезд тронулся. Мимо окон проплыли станционные фонари. И снова ночь, темень, чернота. Молчание. Невыносимое молчание. Все думают об одном. Вот и пришел час, когда приходится с ним проститься... Замерзший полустанок среди бескрайней снежной равнины. Совсем еще темно, но в небе уже бегут белесые сполохи. Близок рассвет, и мороз перед рассветом становится все неистовее. Поезд медленно подползает к дощатому перрону. Платформа Герасимовская. Приехавшие выходят из вагонов и медленно бредут через холодный станционный зал. Еще совсем темно. Ночь. На площади перед станцией видимо-невидимо розвальней, в которые впряжены низкорослые лохматые лошаденки. Со всех окрестных деревень съехались крестьяне отвезти приезжих в Горки. Кто забирается в сани, а кто пешком понуро бредет вслед за розвальнями. Их много - тут и партийные работники, и делегаты съезда Советов, и ответственные сотрудники наркоматов. Поскрипывают по снегу сани, стелется над дорогой поземка. Землячка пытается идти широким размашистым солдатским шагом, но вскоре устает, сбивается с ритма и начинает по-женски быстро и часто переступать. Она не бывала в Горках и не знает, долго ли еще идти, а подсесть к кому-нибудь в сани не хочется, не хочет обнаружить перед людьми свою слабость. Черная громада леса. Предрассветная тьма. Белесые сугробы по сторонам. Вот блеснул и пропал огонек ленинского дома. Сверкнуло и скрылось за поворотом. Опять сверкнуло... Усадьба на лесистом холме. Обоз подползает к воротам. Окруженный забором парк, сторожевая будка, деревья. Бесшумно, словно боясь кого-то разбудить, все заходят во двор. Небо лиловеет, и точно сказочный дворец стоит среди серебряного леса высокий белый дом с колоннами. Последняя обитель Ленина. Легко отворяется застекленная дверь, и Землячка вместе с другими входит в дом. Веет домашним теплом, и не верится, не верится... Просторный зал. Разрисованные морозом стекла. Еще не разобранная елка. В бусах, в свечах... Еще совсем недавно он собрал из деревни ребятишек на елку и все просил взрослых не мешать им веселиться. Круглая лестница наверх. Никто не решается первым шагнуть на эти ступени... Все стоят в нерешительности. И не садится никто. Стулья. Диваны... На них сидел Владимир Ильич. Столы. Столики... За ними работал. Кресло на колесах, в котором его возили. На стенах охотничьи ружья. Из которых стрелял... Ковры стерегут тишину. Как трудно подниматься по этой лестнице! Шаг. Шаг. Еще шаг. Еще... Полутемная проходная. На диване неподвижная Надежда Константиновна. Как резки запавшие черты ее лица! Крупская молчит. И Землячка молчит. Здесь невозможны слова. Она молча пожимает Надежде Константиновне руку, и та отвечает ей слабым движением. К Крупской подходит какой-то рабочий. Землячка знает его, но не может вспомнить фамилии. Один из тех, с кем не раз беседовал Ленин, один из тех, кто составляет костяк партии. Говорит Надежде Константиновне соболезнующие слова. И она отвечает. Просто, вежливо, внятно, короткими словами. В углу дивана кто-то кутается в пальто. Глаза покраснели, опухли от слез... Никто не решается сразу пройти дальше. Туда, где... Вот он. В суконной темно-зеленой тужурке. Совсем не изменился. Лицо спокойно. Верхняя губа со щетинкой усов чуть приподнята. Вот-вот улыбнется. Это непередаваемое выражение его лица, понятное лишь тем, кто сам видел его детски лукавую усмешку! Кажется, он сейчас встанет. Молча стоят соратники Ленина. И снова собрались все внизу. Уместились на диванчиках, в креслах. Кутаются в шинели, пальто. Все люди в возрасте. Стискивают пальцы рук и, перебивая друг друга, вспоминают то одну, то другую подробность, относящуюся к их встречам с Лениным. Это все очень важные люди в Правительстве, руководители больших государственных учреждений. Но сейчас они рассказывают друг другу о каких-то трепетно живых пустяках. О ленинских шутках. О его жизнерадостности. О переписке с ним. О его шахматном самолюбии... То входит, то выходит Мария Ильинична. Надежда Константиновна - та все сидит наверху, неподалеку от Ленина. А Мария Ильинична все ходит, ходит. Ходит прямой, твердой походкой по этажам и комнатам осиротевшего дома. Рассвело. Давно уже рассвело. Зимний морозный день. Солнце искрится сквозь заиндевелые окна. Снаружи доносится слабый гул человеческих голосов. - Пора! Ленин отправляется в свой последний путь. Светло и тихо. Красный гроб плывет по лестнице. 1924 год. 23 января. 10 часов утра. Гроб с телом Ленина выносят из дома. Выносят, опускают на землю. Весь двор запружен народом. Запружен двор, запружена дорога, сотни людей стоят у обочин вдоль леса, черной лентой растянулись люди по всему пути от усадьбы до полустанка. Нет никого, кто не ощущает беспредельности потери. Все окрестные деревни пришли сюда. Мужики, бабы, дети, старики, старухи... Гроб стоит на земле. Минута невыразимой тоски. Падают с неба пушистые снежинки. Падают на открытый лоб Ильича, на тужурку. Голова Ленина покоится на небольшой красной подушке. Надо закрывать гроб. Еще минута... Гроб накрывают стеклянной крышкой. Из глубины двора доносится одинокое женское рыдание. И как-то легче становится от мысли, что можно заплакать. И вдруг Землячка замечает, что у нее самой катятся по лицу слезы. Она судорожно перебирает пальцами в кармане, находит крохотный кружевной платочек, подносит к глазам. Нельзя плакать. Нельзя плакать. Спокойствие. Но слезы катятся сами собой. Спокойствие, спокойствие. Гроб поднимают на руки, несут. Последний путь... Путь в вечность. Нестройной группой движется когорта большевиков по лесной аллее. Толпа крестьян теснит ее по бокам. Идти трудно, тесно. Толпа теснит. Всем хочется заглянуть в лицо Ленину, проститься. Кто-то вскрикивает. Только Надежда Константиновна не плачет, окаменела в своем горе. Вот она, последняя дорога Ленина... Вот она, широкая проселочная дорога, тянущаяся через бесконечное снежное поле. Поле, поле, бескрайнее снежное поле, бескрайняя снежная скатерть... Впереди старик в рыжем армяке едет в розвальнях, устилает дорогу еловыми ветками. Повсюду толпы крестьян. Опираются на палки старики. Стоят, провожают Ленина взглядами. Женщины плачут. Впрочем, плачут не одни женщины. Повсюду снуют ребятишки, забегают вперед, кулаками вытирают глаза. И никто не крестится. Знают, не верил Ленин в бога, и пусть уж все будет по-ленински. Это тоже дань уважения - во всем быть с ним согласными. Россия провожает вождя международной и русской революции! До чего же чувствуется над этой снежной пустыней ее тысячеверстный размах, ее суровая стихия... Иногда от толпы отделяются несколько человек, приближаются к гробу, в руках у них венки из сосновых ветвей. Первые венки на гроб Ленина. Потом их будет много, бесконечное множество. Из багровых роз, из пальмовых ветвей, из белых лилий и лавра, но эти лесные венки навсегда останутся в памяти тех, кто провожал Ленина по заснеженной подмосковной дороге. Медленно шагают большевики, несут свое горе... Желтеет вдали домик станции. Вот и конец пути. Сейчас гроб с Лениным поставят в вагон, поезд двинется... Остановки в Расторгуеве и Бирюлеве. Траурные митинги. Поезд прибывает на Павелецкий вокзал в час дня. Под звуки траурного марша из вагона выносят гроб. Траурный кортеж направляется на вокзальную площадь. Соратники Ленина на руках несут гроб, проходят мимо приготовленного лафета и направляются к Зацепскому валу. Впереди гроба - знамена, оркестр, позади - Надежда Константиновна и Мария Ильинична, почетный караул, члены ЦК, воинские части, делегации заводов и фабрик, колонны районных организаций. Пятницкая. Чугунный мост. "Балчуг". Процессия подходит к Москворецкому мосту. Раздается шум пропеллеров, низко пролетает эскадрилья самолетов, над головами парят сброшенные с самолетов листовки. Те же листовки глядят со всех стен. Обращение ЦК. К партии. Ко всем трудящимся. 1905-1908 гг. Восстание В ноябре 1905 года Владимир Ильич Ленин приехал из-за границы в Петербург. В революционных кругах быстро распространилась весть: Ленин в России! В одних эта весть вселяла надежду, веру, бодрость, других смущала, пугала... К этому времени Ленин стал признанным вождем революционных марксистов, руководителем партии русского революционного пролетариата. Россия находилась в состоянии революционного брожения, и как только обстоятельства потребовали присутствия Ленина на родине, он поторопился домой. В Москве революционная ситуация назревала с каждым днем. Землячка находилась в самой гуще событий. В этот тревожный незабываемый год она была секретарем Московского комитета партии. Само присутствие Ленина в России стало уже огромной поддержкой; сознание, что он рядом, вселяло в большевиков уверенность в своих силах. Через несколько дней после приезда Ленина в Петербург, оттуда вернулся в Москву Мартын Николаевич Лядов, один из руководителей Московского комитета. Встретились Землячка с Лядовым на одной из конспиративных квартир, у знакомого врача. За стеной шумели дети, кто-то бренчал на пианино, врач принимал очередного пациента, а двое посетителей - господин в пенсне, с бородкой, чем-то похожий на Чехова, и весьма строгого вида дама - обсуждали в гостиной возможности вооруженного восстания. - Ну как? - Виделся. Разговаривал. Просил передать вам привет. - Когда? Где? Что говорит? Законные были вопросы - Московский комитет нуждался в ленинских указаниях, а Землячка была секретарем комитета. - Владимир Ильич сразу, в день приезда, встретился со мной, Красиным и двумя товарищами. На одной из тех квартир, откуда начинался путь в Лондон для делегатов Третьего съезда! - А "Мадонна" по-прежнему украшает столовую? Собеседники улыбнулись: в течение нескольких лет литография со знаменитой картины Мурильо "Мадонна с младенцем" служила для перевозки "Искры" в Россию; между картиной и картоном отлично умещалось несколько экземпляров напечатанной на тонкой бумаге "Искры". - Привез небольшой презент... Лядов подал Землячке пачку газет. - "Новая жизнь". Две части его статьи "О реорганизации партии". От десятого и от пятнадцатого ноября. Будет еще третья. Землячка тут же принялась читать - ведь это были первые ленинские статьи, написанные им по приезде. - Ну, что? - Все правильно, - тоном победительницы отозвалась Землячка. - Наша партия застоялась в подполье... Хотя... - Она вернулась к началу статьи. - Хотя... конспиративный аппарат партии должен быть сохранен! То, о чем писал Ленин, было до очевидности ясно, опять он с обычными лаконизмом и выразительностью определял тактику партии. Землячка начала читать вторую часть статьи. Неожиданно она засмеялась. Лядов удивленно спросил: - Чему это вы? - А как же! - Землячка прочла: - "...пора позаботиться также о том, чтобы создавать местные хозяйственные, так сказать, опорные пункты рабочих социал-демократических организаций в виде содержимых членами партии столовых, чайных, пивных, библиотек, читален, тиров..." - Что же тут смешного? - заинтересовался Лядов. - А вы обратили внимание на примечание к этому слову? - Обратил. Но... - Ленин, изволите ли видеть, не знает тождественного слова в русском языке и делает следующую сноску... - Она опять прочла: "Я не знаю соответственного русского слова и называю "тиром" помещение для стрельбы в цель, где есть запас всякого оружия, и всякий желающий за маленькую плату приходит и стреляет в цель из револьверов и ружей. В России объявлена свобода собраний и союзов. Граждане вправе собраться и для ученья стрельбе, опасности от этого никому быть не может. В любом европейском большом городе вы встретите открытые для всех тиры - в подвальных квартирах, иногда за городом и т.п. А рабочим учиться стрелять, учиться обращаться с оружием весьма-весьма не лишне. Разумеется, серьезно и широко взяться за это дело мы сможем лишь тогда, когда будет обеспечена свобода союзов и можно будет тягать к суду полицейских негодяев, которые посмели бы закрывать такие учреждения". - И все-таки не понимаю, почему это вызывает у вас смех? - Но ведь это инструкция, инструкция! - возбужденно воскликнула Землячка. - В легальной газете! И радуюсь я тому, что мы этой инструкции уже следуем. В подвалах Высшего технического училища который день студенты и рабочие обучаются стрельбе. Устроены настоящие тиры. Висят зайцы, утки, прочие мишени. Теперь улыбнулся и Лядов. - В таком случае - поздравляю. Они опять заговорили о вооруженном восстании и предстоящей конференции московских большевиков, созываемой в училище Фидлера. С этой встречи началась деятельная подготовка и к конференции, и к восстанию - присутствие Ленина в России вдохновляло большевиков. Конференция не обманула их надежд. "Объявить в Москве со среды 7 декабря, с 12 часов дня, всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание..." - решили московские большевики. В "пятерку" по руководству восстанием вошли Землячка и Лядов, требовалось оправдать доверие и рабочих и Ленина, от слов пора было переходить к делу. Восстание захватывало всю пролетарскую Москву. То тут, то там вспыхивали митинги. В одной из аудиторий Высшего технического училища рабочие и студенты собрались обсудить вопрос о вооруженной борьбе. В целях конспирации собрание велось при одной стеариновой свече. Выступала Землячка: - Рабочим учиться стрелять, учиться обращаться с оружием весьма-весьма нелишне... Внезапно в аудитории появились казачий офицер и солдаты. - Разрешите вас пригласить... Свеча тут же погасла! Расходились в темноте. С митингов рабочие шли на баррикады. Пресня. Шаболовка. Рогожская застава. Землячке некогда было вздохнуть. Она писала листовки, следила за их печатанием, снабжала рабочих оружием, появлялась на баррикадах, участвовала в уличных боях. На улицах Москвы были воздвигнуты тысячи баррикад. Самоотверженно сражались московские рабочие, но опыта вооруженной борьбы не было, оружия не хватало, связь с войсками была недостаточна... А капитулянтская позиция меньшевиков и эсеров способствовала поражению. 18 декабря Московский комитет призвал рабочих прекратить вооруженную борьбу. "Геройский пролетариат Москвы показал возможность активной борьбы и втянул в нее массу таких слоев городского населения, которые до сих пор считались политически равнодушными, если не реакционными. А московские события были лишь одним из самых рельефных выражений "течения", прорвавшегося во всех концах России. Новая форма выступления стояла перед такими гигантскими задачами, которые, разумеется, не могли быть решены сразу. Но эти задачи поставлены теперь перед всем народом ясно и отчетливо, движение поднято выше, уплотнено, закалено. Этого приобретения ничто не в силах отнять у революции". Арест Она торопится к дантисту, и ей в самом деле начинает казаться, что у нее болит зуб... Вот она входит в знакомый Кисловский переулок. Никто не идет за ней? Останавливается. Оглядывается. Никого. Да, собственно говоря, чем она может привлечь к себе внимание? Она же идет к дантисту. Знакомое парадное. Открывает дверь, входит и тут же отступает в сторону. Ждет. Нет, никого. Медленно поднимается на третий этаж. "Зубной врач Калантарова". Нажимает кнопку звонка. Дверь распахивается. Горничная ее узнает - она бывала тут не один раз. - Пожалуйте. Навстречу ей из приемной выходит одна из пациенток Калантаровой. Очень хорошенькая эта пациентка - черные вьющиеся волосы, задорное личико. - Ждем только вас, Розалия Самойловна, - говорит она. - Все собрались. - А вы куда, Ольга Сергеевна? - осведомляется пришедшая. На самом деле Ольгу Сергеевну зовут Елизаветой Абрамовной Леви. Землячка знает ее настоящее имя. Но хозяйка квартиры Калантарова знает ее как Ольгу Сергеевну, да и не все участники военной организации знают настоящее имя Лизочки Леви. - За документами, - объясняет Ольга Сергеевна. - Не рискнула сразу захватить. Мало ли что. Списки сочувствующих офицеров, расположение воинских частей... Лизочка Леви - секретарь военной организации. Осторожна и предусмотрительна. Уже несколько раз удавалось ей избежать неминуемых, казалось бы, провалов. Землячка входит в приемную. Стулья, обитые зеленым плюшем, круглый стол под зеленой плюшевой скатертью, на столе журналы, чтоб пациентам не было скучно. И вот они, пациенты Калантаровой! Емельян Михайлович Ярославский. Сергей Сергеевич Дрейер. Впрочем, здесь его зовут Семеном Семеновичем. Костин, рабочий Курских железнодорожных мастерских. Штабс-капитан Клопов... Руководители военной организации большевиков. Сразу же после Декабрьского восстания Московский комитет создал военную организацию. Опыт первой русской революции показал, к чему может привести недооценка армии. Для ведения революционной работы среди солдат и офицеров выделяют самых надежных пропагандистов, и в их числе Землячку и Ярославского. - А мы уж беспокоились, что вас долго нет, - обращается Ярославский к Землячке. - Вот Клопов рассказывает, уходят солдаты из-под влияния эсеров... Землячка согласно кивает в ответ, в этом тоже ее заслуга - она часто встречается с солдатами из различных частей Московского гарнизона. Опытный пропагандист, она изо дня в день втолковывает солдатам, что террором революции не сделаешь, армия, не опирающаяся на народ, - слабая сила, истреблением отдельных представителей царского правительства ничего не добьешься, нужно изменить социальный строй. - Все в сборе, - продолжает Ярославский. - Конференцию военной организации считаю открытой. Обменяемся пока мнениями о том, как углубить нашу работу среди солдат, а тем временем Ольга Сергеевна принесет списки участников... Но тут в передней новый звонок. - Кто бы это? - удивляется Ярославский. - Не могла Ольга Сергеевна так быстро обернуться! Торопливо пробежала через гостиную горничная. Костин прислушался. В передней кто-то переговаривался. - Кого еще там принесла нелегкая? Неужто в самом деле какой-то страждущий? Клопов и Ярославский схватили со стола журналы, Костин прижал руку к щеке, Дрейер со скучающим лицом подошел к окну. Конференция сразу превратилась в сборище незнакомых друг с другом пациентов. - Как долго, - недовольно заметил Дрейер, имея в виду горничную. Вероятно, ей не удавалось выпроводить непрошеного посетителя. Но оказался он, увы, совсем не тем лицом, которое можно выпроводить. Дверь отворилась, и перед участниками конференции предстал... жандармский ротмистр. - Господа, вынужден прервать вашу беседу, - не без иронии объявил он. - Прошу всех оставаться на своих местах. Из кабинета выглянула Калантарова, выразила на своем лице удивление. - Господин офицер... Что это значит? - Ничего такого, сударыня, - не без галантности ответил ротмистр, - что могло бы вас удивить. - Он театрально развел руками. - Господин Ярославский вот уже несколько дней пользуется нашим неотступным вниманием... - Не поворачивая головы, он крикнул: - Заходите! Жандармы появились тотчас же. По всей видимости, они ожидали сопротивления, поэтому их было более чем достаточно. - Сударыня... - Ротмистр щелкнул шпорами перед Землячкой. - Если не ошибаюсь, госпожа Берлин? - Ошибаетесь, - холодно возразила Землячка. - Я лечусь здесь, и фамилия моя вовсе не Берлин. - Простите, тогда, может быть, вы назовете себя? - Я не обязана называться, но если вы интересуетесь - Осмоловская. - Отлично, госпожа Осмоловская, - весело сказал ротмистр. - Мы разберемся в этом, но пока что попрошу следовать с нами, в тюрьме, я надеюсь, вы вспомните свою настоящую фамилию. Опять не глядя на своих помощников, приказал: - Проводите эту даму. Ротмистр улыбнулся, он был в отличном настроении. - А этих господ придется обыскать, - сказал он, кивая на мужчин. Землячка пошла к выходу. Не спеша надела в передней пальто, посмотрелась в зеркало, спустилась в сопровождении двух жандармов по лестнице. У парадного их ждала полицейская карета, впрочем, перед домом стояла не одна, а целых три кареты. Землячка посмотрела вдоль переулка - по противоположной стороне неторопливо шла Лизочка Леви. "Как удачно, что она задержалась, - подумала Землячка - Появись жандармы получасом позже, какие ценные документы попали бы к ним в руки!" - Пожалуйте, - поторопил ее один из жандармов. Землячка стала на подножку кареты, жандарм вежливо ее подсадил, дверца захлопнулась, солдат на козлах крикнул, лошади понеслись, и карета промчалась мимо Лизочки, старавшейся не спешить, чтоб не привлечь к себе внимания. Полиция Сущевская полицейская часть. - Выходите! Она выходит из кареты и останавливается перед тяжелой дверью. Ее вводят через караульное помещение во двор. В глубине - тюремный корпус с зарешеченными окнами. Узкий темный коридор, обитая железом дверь с глазком для наблюдения. Дежурный надзиратель отпирает замок. - Прошу. В камере какая-то женщина... Обычная тюремная камера. Голые стены, сводчатый потолок, окно с решеткой, пол из каменных плит, две железные койки. Землячка входит, и дверь захлопывается. Кого послала ей судьба делить одиночество? Боже мой, да ведь она ее знает! Это Генкина, мать Ольги Генкиной, зверски убитой в прошлом году черносотенцами в Иваново-Вознесенске. Землячка встречалась и с Ольгой и с ее матерью. Ольга была невестой Ярославского, они собирались пожениться - и вдруг такая страшная, такая безжалостная смерть... Мать Ольги не была ни членом партии, ни революционеркой, не очень-то разбиралась в революционных делах, просто была матерью своей дочери. Но после гибели Ольги сказала, что будет помогать революционерам. В память дочери. Не позволила горю сломить себя. "Я ничего не понимаю в ваших теориях, - говорила она, - но я буду помогать товарищам моей дочери всем, чем смогу". И она действительно оказывала революционерам множество услуг: налаживала явки, носила передачи, доставала деньги. Землячка подошла к ней. - Розочка! - Т-с-с... - Землячка отрицательно помотала головой. - Не называйте меня. - Когда? - спросила Генкина. - Только что. - Что-нибудь серьезное? - Да. Генкина прижала к себе Землячку. - А вас за что? - спросила она Генкину. - Да ни за что, - ответила та. - Взяли у меня на квартире одного человека, я сказала, что даже не знаю его. Выпустят через несколько дней. Они заговорили о тюрьме. Пожилая добрая женщина, не искушенная в революционных делах, и профессиональная революционерка, не имеющая права говорить о своей работе. Землячка расспрашивала свою соседку по камере о порядках, установленных в Сущевской части, о надзирателях, о передачах. - А какой здесь врач? - поинтересовалась Землячка. - Приличный человек, - сказала Генкина. - До ареста я передавала сюда через него письма. К помощи врачей Землячка прибегала в затруднительных случаях не один раз; большей частью это оказывались порядочные люди, по характеру своей профессии они видят немало человеческого горя и неплохо разбираются, кто прав и кто не прав в этом мире, - поэтому-то для нее так важен был ответ Генкиной. Она и вправду чувствовала, что ее лихорадит. Быть может, тому виной ее нервное состояние, а быть может, снова давал себя знать туберкулез, который она нажила еще в Киевской тюрьме. Она подошла к двери, постучала, глазок тут же приоткрылся. - Вам чего? - Доктора, - попросила Землячка. - Голова болит, кашляю, простудилась. В Сущевской части содержались только подследственные, поэтому режим в ней был мягче и к просьбам заключенных относились снисходительнее, чем в обычных тюрьмах. Надзиратель загромыхал замком, приоткрыл дверь. - Это вам доктора? - Мне. - Можно, - сказал надзиратель. - Они у нас тут же при части во дворе квартируют. Иногда к нам очень даже приличных господ привозят... Он бросил пытливый взгляд на Землячку, покачал головой и опять загромыхал замком. Врач не заставил себя ждать. Это был сухонький старичок, привыкший за время своей службы при полиции ко всяким оказиям. - Чем могу служить? - Боюсь, обострился туберкулезный процесс, - пожаловалась Землячка. - Нельзя ли пригласить ко мне моего врача, я оплачу визит... В те времена дамы были стеснительны сверх меры, многие из них стеснялись раздеваться перед врачами-мужчинами, врачи нередко осматривали своих пациенток в присутствии мужей и выслушивали через рубашку, так что просьба Землячки прозвучала вполне естественно. Перед доктором находилась очень приличная дама, она не просила его ни о чем предосудительном. - Какого же врача вы желаете? - Марию Николаевну Успенскую. Землячка назвала не того врача, какой ей был нужен, она действовала осмотрительно. Мария Николаевна Успенская достаточно известный врач и добрый человек. Она не связана с большевиками, и репутация ее безупречна. Должна быть безупречна с точки зрения полиции. Раз или два Землячка встречалась с ней и могла рассчитывать, что та выполнит просьбу. Успенская появилась под вечер в сопровождении полицейского врача, и тот, не желая стеснять даму при осмотре, деликатно остался в коридоре. Успенская помнила Землячку в лицо - ее запоминали все, кто с нею встречался, - хотя вряд ли помнила фамилию, под которой Землячка была ей представлена. Она напрягла память. - Мы с вами встречались... - Совершенно верно, у Лидии Михайловны. - Я могу быть вам чем-нибудь полезна? - Иначе я не стала бы вас беспокоить. - Вы больны? Или у вас... еще что-нибудь? - Вы не ошиблись, я хочу попросить вас сегодня же отыскать Лидию Михайловну и передать, чтобы она завтра повидалась со мной. Лидия Михайловна Катенина тоже врач, но кроме того она личный друг Землячки, член партии. Успенская больше не расспрашивала, она догадывалась, что Катенина связана с революционным движением. Выслушала больную, выстукала, выписала рецепты, отдала их полицейскому врачу, ушла... Весь вечер Генкина рассказывала Землячке о своей Оле, интересовалась Ярославским - не слышала ли чего Землячка о нем, где он сейчас, что с ним. Землячка призналась, что была арестована вместе с Ярославским. Генкина взволновалась. - Так он, вероятно, тоже здесь? - Вероятно. - А вы умеете перестукиваться? Землячка научилась перестукиваться еще в Киевской тюрьме, но, увы, одна стена молчала, а с другой стороны ответили бессмысленным непонятным стуком. Приходилось придумывать что-то другое. Поздно вечером Землячку вызвали на допрос. Допрашивал все тот же жандармский ротмистр, который арестовал ее. - Советую не отягощать своего положения бессмысленным запирательством, - начал он допрос стереотипной фразой. - Нам все известно. Известно, что вы являетесь одним из руководителей военной большевистской организации, известно, что в квартире Калантаровой была назначена конференция... Да, он знал многое, без провокатора тут дело не обошлось, но Землячка решила ни в чем не сознаваться, не выдавать ни себя, ни товарищей. - Госпожа Берлин, ведь нам все известно! - Но я не Берлин, а Осмоловская. - Смешно! Ротмистр извлек из стола фотографию. - Вот снимок, поступивший к нам из Киевского охранного отделения. Да, это ее снимок, трудно отрицать очевидное, но она отрицает, чувство юмора не покидало ее никогда. - Случайное сходство. - До такой степени? - Вы видели снимки Собинова? - Артиста? - Так вот, к примеру, вы и Собинов - совершеннейшие двойники. Ротмистр польщен, он не так красив, как Собинов, но оспаривать это утверждение не хочет. - Вы можете упорствовать, госпожа Берлин, но скамьи подсудимых по делу военной организации вам не избежать. Это первый, предварительный, поверхностный допрос, настоящие допросы начнутся после перевода в тюрьму. Ночью Землячка раздумывала о том, что им, арестованным большевикам, предпринять. Бежать! Связаться с другими арестованными и бежать! За себя она не боялась, она слова ни о чем не проронит, ее больше тревожит судьба товарищей. После разгрома Декабрьского восстания каждый человек на счету, и еще больше ее тревожит судьба военной организации. Начнутся допросы, примутся копаться во всех подробностях, доберутся до солдат, с таким трудом вовлеченных в движение, до офицеров... Под утро она попыталась заснуть, чувство самодисциплины развивалось у нее год от году, оно присуще профессиональным революционерам: надо есть, спать, избегать болезней, чтобы сохранить силы, всегда быть готовым к борьбе. Ее разбудила Генкина. - Розочка, у вас есть рубль? Только что принесли чаю и хлеба, и надзиратель распахнул дверь, чтобы проветрить камеру. Фамилия его Овчинников, по словам Генкиной, он один из самых добродушных надзирателей. Рубль сослужил свою службу. Да, шестерых мужчин привезли в часть вскоре после появления Землячки, они помещены вместе в угловой камере, им можно отнести записку и передать от них ответ. Землячка набросала несколько строк и уже через четверть часа получила ответ Ярославского. Минут через двадцать надзиратель пришел за Землячкой. - Что ж вы не сказали, барышня, что там ваш жених? Выходите. Выпущу его на минуту в коридор, будто веду в туалет. Умению за две-три минуты сказать самое существенное, не тратить времени на пустые слова, ее тоже научил тюремный опыт. Она не знала, кто назвался ее женихом, но им оказался Ярославский. Бежать? Да, бежать. Обязательно до того, как их переведут в тюрьму. Надо обеспечить себе помощь с воли. Достать денег... Надзиратель подошел к ним. - Пора. Вот-вот появится начальство. - Он деликатно отвернулся. - Да поцелуйтесь, я не буду смотреть... Но они так и не поцеловались. Побег Теперь следовало ждать появления Катениной - в том, что Успенская ее разыщет, Землячка не сомневалась, а уж Катенина наверняка что-нибудь да предпримет. Около полудня Генкину и Землячку повели на прогулку. Двор, просторный и скучный, тянулся куда-то в глубину - там стояли флигели, где квартировали служащие полицейского участка. У входа в караульное помещение сидел городовой. Надзиратель вывел своих подопечных и тоже подсел к городовому. По двору сновали служащие. - Разговаривать запрещается, - сказал надзиратель. - Вы гуляйте, гуляйте. Землячка медленно прохаживалась вдоль стены по двору, вымощенному каменными плитами. Так она ходила минут десять, когда из караулки окликнули городового, тот подошел к двери, кто-то что-то ему сказал - и вдруг из-за двери показалась Катенина. - К вам с передачей, - позвал городовой Землячку. Милая Лидия Михайловна! - Я тут принесла тебе котлет, печенья, - быстро произнесла Катенина, обращаясь к Землячке на "ты", хотя в обычной жизни они обращались друг к другу на "вы". - Может быть, тебе нужно что-нибудь из белья? - Она оглянулась на городового. - Ты знаешь, у меня такие неприятности с мужем... - Это уже специально для городового. - Он меня так ревнует... Она понизила голос, повлекла Землячку в сторону - случайные слушатели должны думать, что далее последует рассказ о каких-то интимных делах. Они стояли в стороне, и Катенина возбужденно и непрерывно что-то говорила и говорила, сама не слушая себя, а Землячка шепотом, как бы утешая Катенину, давала ей свои указания: - Мы должны бежать. В самые ближайшие дни. Пока нас не перевели в тюрьму. Нужны деньги, пилки, план окружающей местности. Надо подготовить надежные квартиры. Для меня принесите платье. Понаряднее. Шляпу, вуаль, перчатки. Полагаюсь на вас, Лидия Михайловна. Вы сумеете это организовать. - Да, да, да, я ему все скажу, - отвечала Катенина, время от времени повышая голос, чтобы ее слышали во дворе. - Он не посмеет... Эти безумные подозрения... Все шло как нельзя лучше, приятельницы расстались, вполне довольные друг другом, как, впрочем, довольны были и городовой, и надзиратель, получившие свои чаевые. Землячка знала - на Лидию Михайловну можно положиться, она верный член партии. Землячка трудно сходилась с людьми, не заводила с ними личных отношений - дело, дело, она признавала лишь деловые связи - Катенина одна из немногих, для кого открыто сердце Землячки, и Катенина знала, какое это сердце, и не было, кажется, жертвы, какой бы она не принесла, чтобы облегчить положение своего строгого друга. Землячка понимала и ценила это. "Спасибо, родная, за всю вашу ласку, - писала она в начале этого трудного года Лидии Михайловне, - за все хорошее, что вы всегда даете мне". В тот же день Катенина пошла по дворам, расположенным по соседству с Сущевской частью. В одном из дворов нарвалась даже на неприятность. Она стояла и посматривала на забор - высокий ли, легко ли через него перелезть, и тут какая-то женщина вынырнула из-под развешанного на веревках белья. - Вам кого, барышня? Катенина растерялась. - Лучинкины здесь живут? - выпалили она первую пришедшую на ум фамилию. Женщина подозрительно ее оглядела. - Нету у нас таких... Шляются тут, прости, господи, всякие, а потом, смотришь, и пропало белье. Пришлось Катениной уйти, так и не рассмотрев хорошенько забора. Нет, не женское это дело - бродить по дворам! Она пошла к Терехову - для того, чтобы снять план какой-либо местности, он подходил более всего: он не только член РСДРП, большевик, активный участник подполья и вооруженного восстания, но и студент Межевого института. - Павел Григорьевич, нужно снять план местности, примыкающей к Сущевской части, - попросила она его. - Есть такое поручение. Сказать от кого? - Не надо, - ответил Терехов. - Я вам вполне доверяю, Лидия Михайловна. Он тут же ушел из дому и меньше чем за сутки обследовал всю Селезневку, а на другой день Ярославский уже нашел этот план в коробке с мармеладом. Побег наметили на пасху, это самые удобные дни - много пьяных, много бесцельно шатающихся прохожих, да и в самом участке полицейские тоже не обделят себя водкой. Арестованных должны перевести в тюрьму, но пока шло оформление перевода, прокуратура решила не тянуть - очень уж соблазнительно было для служителей Фемиды поскорее посадить на скамью подсудимых руководителей военной большевистской организации, дело должно было окончиться каторжными приговорами. Поэтому следствие по делу военной организации большевиков началось, когда арестованные еще сидели в Сущевской полицейской части. Подследственных то и дело вызывали на допросы - Ярославского, Клопова, Землячку... Ротмистр Миронов допрашивал ее по нескольку часов кряду; он бывал и вежлив, и резок, и перемены в его обращении не производили впечатления на подследственную Берлин, она оставалась верна себе и, вопреки очевидным фактам, упрямо утверждала, что она - Осмоловская. В интересах арестованных было затягивать следствие - чем больше проволочек, тем больше времени для подготовки побега. Однако следовало поторопиться: из Сущевской полицейской части вырваться трудно, а из тюрьмы и совсем невозможно. Записки, а иногда встречи с товарищами позволяли Землячке быть в курсе того, что происходило в мужской камере, а там деятельно готовились к побегу. Были подготовлены квартиры, найдены деньги, изготовлены паспорта. Терехов еще раз обследовал прилегающую к полицейскому участку местность. Катенина собиралась печь куличи. В предпраздничные дни в полицейскую часть поступало много передач для арестованных, это не только не возбранялось, но и поощрялось. Арестанты побогаче щедро делились полученными яствами с надзирателями и городовыми, а победнее не осмеливались протестовать, когда тюремные служащие отбирали что-нибудь из их передач для себя. Поэтому на пасху разрешалось передавать даже спиртные напитки. - Лидия Михайловна, голубчик, побольше вина, - наказывала Землячка Катениной. - Сердобольные купцы навезут для арестантов и еды, и выпивки, но добавить никогда не мешает. Перед пасхой тюрьма при части завалена передачами, осматривают и проверяют не слишком строго, особенно если делятся. Пасхальную ночь праздновали в тюрьме не менее шумно, чем на воле. Хватало и водки, и вина. Еще с вечера надзиратели собирались небольшими компаниями, готовились разговляться прямо на посту, в тюрьме. Ночью в камеру к Землячке заглянул надзиратель Овчинников. - Барышня! - позвал он ее. - С вами женишок ваш желает похристосоваться. Он был навеселе и потому особенно добродушен. Землячка вышла в коридор, там уже стоял Ярославский. - Отойдите в уголок, только ненадолго, - сказал Овчинников. - А я посторожу. Тускло светила лампочка, от стен пахло масляной краской, из-за окон наплывал благовест. - Розалия Самойловна, побег намечен на первый день пасхи, - быстро сказал Ярославский. - Самый разгул, в тюрьме все перепьются, и в городе пьяных видимо-невидимо, как-нибудь уж постараемся устроить, чтоб вас выпустили из камеры. - Нет, я не побегу с вами, - решительно отказалась Землячка. - Присутствие женщины привлечет к вам внимание, да и стеснять буду я вас при побеге. - Но мы не можем вас оставить, - запротестовал Ярославский. - Тем более что суд состоится, даже если вы одна окажетесь на скамье подсудимых. - Я уйду, у меня тоже все подготовлено, - уверенно сказала Землячка. - Но вместе с вами уходить мне не следует. Ярославский пожал плечами. Землячка всегда категорична, ее невозможно переубедить, если она приняла решение. Он только еще раз предупредил: - Но помните, уйти вам необходимо, этого требуют интересы всей организации. - Я все знаю, - согласилась Землячка. - Однако поймите, я не вписываюсь в ваш ансамбль. Тут их сторож позвякал ключами - в коридоре пусто, никто не появлялся, но самому Овчинникову хотелось поскорее присоединиться к собутыльникам. - Прощайте же... Ярославский наклонился к Землячке - надо же сделать вид, что христосуются, и они разошлись. Землячка вернулась в камеру. - Ну как? - поинтересовалась Генкина. - Что-нибудь получается? - Узнаем завтра, - уклончиво сказала Землячка. - Может быть, и получится... Она не стала больше ничего объяснять, и Генкина не расспрашивала. За несколько дней совместного пребывания в камере она уже изучила этот характер. Землячка никогда не говорит больше того, что хотела сказать. Ночью, спустя сутки, женщины услышали в коридоре шум - метались и кричали надзиратели, началась суматоха. В тюрьме обнаружили побег. Все тот же Овчинников рассказал Землячке, как это произошло, а о подробностях она узнала позже от непосредственных участников побега. Помимо политических, в камере сидело много разной публики, какие-то личности без определенных занятий, уголовные преступники, дожидавшиеся перевода в тюрьму, и просто забранные на улице бродяги. Еды в камеру нанесли под пасху в изобилии, передачи получили чуть ли не все заключенные. Тут были и пасхи, и куличи, и крашеные яйца, жареное мясо, колбасы, всякие прочие закуски, да вдобавок попало несколько бутылок вина. Получили передачи и Ярославский с товарищами; те, кто их передавал, позаботились о том, чтобы послать побольше крепких напитков, а Ярославский и его товарищи не проявляли большого беспокойства, когда бутылки эти до них не доходили. В воскресенье рано утром штабс-капитан Клоп