. LXII Челушкина в конторе не было. Его можно найти в поле, на фермах, на складе, в Суроже, где он добывал что-нибудь для колхоза, но только не за письменным столом... Он был деятельным председателем, не давал покоя ни себе, ни людям, но колхозники не обижались - жить с Челушкиным беспокойно, зато с деньгами. В конторе те же столы, те же скамейки, те же портреты, и все же в комнатах светлее, просторнее от вымытых до блеска полов и стен. За столами сидели девушки - Малинин не работал уже в счетоводах, - тоже аккуратные, веселые, чистые. Анна не знала их, должно быть, недавно со школьной скамьи. Одна из них побежала искать председателя. Анна ждала Челушкина и беседовала с оставшейся девушкой - как работает, учится ли, что читает... Торопливо вошла Милочка Губарева. - Анна Андреевна! - Милочка! Анна любила Милочку, она причисляла Милочку к тем, кто не сегодня, так завтра станет гордостью района. - А я вижу - Тася. Ты куда? Говорит, Гончарова приехала. Я и побежала... Милочка стала рассказывать о ферме. Прибежала Тася. Челушкин появился вслед за ней, тоже запыхавшийся, должно быть, тоже бежал. - К вам, Григорий Федорович. - Вижу. - Весна торопится. - Вижу. - А у вас как? - Вот я и боюсь... Они понимали друг друга с полуслова. - А как у вас новый агроном? Челушкин улыбнулся. - Не обижаюсь. - Нахалка, а так ничего, - добавила Милочка. Обе девчонки переглянулись и прыснули. Челушкин поглядел на них строгими глазами, и они разом смолкли. Анна повернулась к Милочке. - Что значит - нахалка? - Очень себя высоко несет... - убежденно сказала Милочка. - Что ни скажешь ей - "я знаю" да "я знаю". Анна обратилась к Челушкину. - Ну, а на самом деле - знает? - Знает, - подтвердил тот. - Только уж больно непростительная. - Что значит непростительная? - Поймает кого на ошибке - обязательно просмеет. - А ну попросите ее сюда, - распорядилась Анна. - Хочу познакомиться с ней. Челушкин кивнул той девчонке, что бегала за ним. - Тася! Тася опрометью помчалась прочь из конторы. - А к севу-то она готовится? - спросила Анна. - Вот в этом-то весь вопрос, - задумчиво сказал Челушкин. - Готовиться-то готовится, да только сеять собирается как-то чудно. Анна знала Челушкина и видела - относится он к Авериной с симпатией, она нравится ему, но что-то его и настораживает... Тася опять примчалась. - Сейчас придет, - сообщила она. - Дома была. С каким-то вывертом - ногу вправо, ногу влево, носки вместе, носки врозь - она проскочила к своему столу. Милочка прикрикнула на нее: - Таська, что это за кренделя? - Новый танец. Люся вчера показывала. Анна поинтересовалась: - Это какая Люся? - Агрономша. Она все танцы знает. Она опять повернулась к Челушкину: - Ну, а как сеять - знает? - Знает. - Это он сказал уверенно. - Но все хочет сделать по-своему. - Ну, а если поконкретней? Как - по-своему? - Анна вглядывалась в своих собеседников. - Что-то не пойму... Да где же она? Милочка усмехнулась: - Не торопится! - Она у вас всегда так? - опять обратилась Анна к Челушкину. - Нет, не всегда, но бывает. - Он сердито взглянул на Тасю. - Ты сказала - кто ее ждет? Тася пожала плечами. Анна усмехнулась. - А может, она и не слышала обо мне? - Ну да! - убежденно воскликнула Тася. - Ах, говорит, это секретарь райкома, что ли? Скажи, говорит, сейчас приду. За дверью послышались шаги, дверь отворилась, и появилась Аверина. Высокая... Что она высокая, Анна помнила по первой встрече в Суроже. В коротком модном пальто из голубоватого драпа с начесом... Анна сразу определила - дорогое пальто. Пальто, какое не по карману сельскому агроному. В серых остроносых туфельках. Деревенская улица еще в снегу, в грязи, но Аверина не пожалела туфель. Малиновый шарфик... Плоское лицо, монгольские черты, скулы слегка выдаются, косой разрез глаз. В общем, довольно простое лицо. Но раскрашена дерзко: и губы, и брови, и глаза подведены... Очень не похожа на Анну, какой она себя помнит в Мазилове. Однако Анна заранее готова простить этой девчонке ее заносчивость и даже легкомыслие, лишь бы она оказалась знающей и восприимчивой, лишь бы из нее можно было слепить что-нибудь подходящее для "Рассвета", для Сурожа, для всей этой трудной стремительной жизни. Аверина остановилась посреди комнаты, огляделась. - Здравствуйте, с кем не видалась. Здравствуйте, товарищ Гончарова... Но не подошла, и Анна вынуждена была сама подняться, чтобы подать руку Авериной. - Долго, - упрекнула, не сдержалась Анна. - Минут двадцать ждем. - Красилась, - независимо объяснила Аверина. - Не люблю выходить из дому растрепой. - А для кого... - спросила было озадаченная Анна. - Для кого ж это вы мажетесь? Она медленно обвела взглядом окружающих - Челушкина, Милочку, двух девчушек... Действительно, для кого? - А для себя, - ответила Аверина с легким вызовом. - Главным образом для себя. Вот это-то Анна и должна в ней сломить! Таких девочек надо переделывать. Анна готова отдать ей весь свой опыт, подарить всю свою заботу, лишь бы воспитать из нее настоящего человека. Они смотрели друг на друга, и Аверина поняла, что Гончарова не хочет замечать ни ее вызывающего тона, ни остроносых туфелек, так контрастирующих рядом с рабочими сапогами Челушкина. Однако ничто не изменилось ни в лице, ни в позе Авериной, и лишь во взгляде, который она бросила на свои заляпанные туфли, в короткой паузе и еле уловимой краске на лице Анна своим чуть ли не материнским чутьем безошибочно уловила запрятанную куда-то внутрь растерянность очень молодого и очень самолюбивого существа, во что бы то ни стало пытающегося сохранить чувство собственного достоинства. - Я к вам по поводу севооборота, - сухо сказала Анна. - Я бы хотела, чтоб вы познакомили меня... Аверина загадочно посмотрела на Анну. - Но ведь в район, в сельхозинспекцию, все представлено... - Видите ли, я сама агроном, - пояснила Анна. - И работала именно в этом колхозе. Мне бы хотелось вас послушать. Чтобы вы сами показали... Неожиданно для самой себя она потеряла нить разговора. Аверина не шла ей навстречу. Слушала и молчала. Разговор не получался. - Знаете что, пойдемте-ка лучше в поле, - предложила вдруг Анна. - Посмотрим, посоветуемся. Там вы мне все и объясните... - Хорошо, - с облегчением согласилась Аверина. - Но только я должна сбегать к себе. В таком виде... Она покосилась на свои испачканные туфли. - Мы зайдем к вам по дороге, - сказала Анна. - Вы переоденетесь, а я посмотрю, кстати, как вы живете. LXIII Анна мысленно рисовала себе жилье Авериной. Кровать. Стол Этажерка с книгами. На стене платья под простыней. Ну, пусть не под простыней, пусть гардероб... Но очутилась она в очень непривычно обставленной комнате, точно перенесенной из какой-нибудь модной московской квартиры. Окна в комнате, конечно, невелики, рамы похожи на решетки, потолок невысок, и пол не паркетный, словом, комната как комната, как десятки комнат в Мазилове, но у Авериной она выглядит совсем не так, как представляла себе Анна. Вместо кровати широкая, застеленная ковром тахта, никаких этажерок - вся стена в асимметричных полках, заставленных безделушками и книгами, окна задергиваются одной пестрой шторой, свисающей от потолка до полу, полированный гардероб, радиола, на стенах странные рисунки - какие-то танцовщицы в голубом, узкоглазая девушка с веером, похожая... Да, очень похожая на Аверину! - Садитесь, - пригласила Аверина. - Я сейчас. Анна с любопытством осматривалась. - Вас как зовут? - спросила она Аверину. - Люся. - А полностью? - Людмила. - А по отчеству? - Петровна, - сказала Аверина. - Но зовите просто Люся, меня все так зовут. И опять что-то детское прозвучало в ее голосе. Похоже, она сама сейчас радовалась, что Гончарова не приняла всерьез ее браваду, и боялась потерять тот оттенок простоты и задушевности, который, кажется, промелькнул в их разговоре. - Вам сколько лет? - спросила Анна. - Двадцать три Уже старая. - Кончили Тимирязевку? Аверина кивнула. - В прошлом году. До сих пор не могу опомниться. - От чего? - От удовольствия, - сказала Аверина и засмеялась, и ее узкие глаза превратились в щелочки. - Ужасно надоело учиться. Она торопливо рылась в гардеробе. - А это что? - Анна указала на рисунки. - Абстрактная живопись? Аверина обернулась. - Ну что вы! - удивленно сказала она. - Это уже классика. Даже скучно Но я их люблю Дега и Ренуар. Хотя Плеханов и ругал их в свое время... Анна не знала живописи, она могла судить о ней только с точки зрения своих личных вкусов, статьи Плеханова о живописи она тоже не читала. - Я не знаю живописи, не дошли у меня до нее руки, - призналась Анна, глядя на репродукции с грустным любопытством. В свою очередь, Аверина разглядывала Анну. Она только сейчас начала ощущать привлекательность этой стареющей уже и, наверное, очень усталой женщины. Нужно иметь много внутренней свободы, чтобы не притворяться всезнайкой. Анна перебрала несколько пластинок, сложенных стопкой возле радиолы. Все незнакомые композиторы и незнакомые исполнители, один Рахманинов понаслышке знаком Анне. - Вы какую музыку любите? - поинтересовалась Анна. Ей хотелось, чтобы Аверина назвала Чайковского, под музыку Чайковского Анне всегда как-то удивительно легко мечталось. - Джаз, - категорично отозвалась Аверина. - Я люблю острые синкопы. Что такое синкопы, Анна спросить не осмелилась. Она опять перешла к личной жизни Авериной. - Вы не замужем? - поинтересовалась Анна. - Ну что вы! - воскликнула Аверина. - Но кто-нибудь у вас есть в Москве? - Нет, - отрезала Аверина. - Был один, но я с ним рассталась. Не устраивает. Чувствовалось, что на эту тему Авериной не хочется говорить. Анна взглянула на часы. - Поторопитесь, Люся, у меня мало времени, - сказала она деловым тоном. - Я подожду на крыльце. На этот раз Аверина не заставила себя ждать, она вышла вслед за Анной в кожаной куртке, узких синих штанах, в аккуратных, по ноге, резиновых сапогах. Они не спеша прошли по деревне, миновали околицу. - Куда? - спросила Аверина. - Ведите, - уклончиво ответила Анна. - Теперь вы здесь хозяйка. - В таком случае... Аверина свернула в сторону Кудеяровой горы - любимое место Анны, - там, за горой, за веселым березовым лесом, тянулся тот самый широко раскинувшийся клин, с которого Анне так и не удалось получить все, что можно было бы с него получить. Они шли и перебрасывались короткими репликами. - Вы сами откуда? - Из Москвы. - Не удалось остаться? - А я и не пробовала. У Анны не было оснований сомневаться в правдивости Авериной, но уж очень она была какая-то чересчур городская. - Неужели так и не пытались? - Могла остаться, но не пыталась. - А как могли? - У меня отец довольно известный художник. А мать в Госплане. Начальник сектора, шишка. Предлагали. Связи есть и в академии, и в министерстве. А я сказала - нет, еду в Пронск... - Именно в Пронск? - Или что-нибудь вроде. Меня интересуют суглинистые почвы. Я и здесь сумею... - Попасть в аспирантуру? - Нет, писать о своих суглинках. Если захочу. - Вы, значит, Тимирязевку выбрали по влечению сердца? - Конечно. Еще в школе прочла "Физиологию растений" и сразу определила свое призвание. Я могла поступить в любой вуз. - По знакомству? - И без знакомства. - А по Москве скучаете? - Конечно. Но и здесь могу жить. Уже привыкаю. - А к нам надолго? - задала Анна откровенный вопрос. - Сколько времени рассчитываете проработать в районе? - Надолго, - ответила Аверина, не раздумывая. - А может быть, и насовсем. Это была странная девочка, но далеко не такая пустая, какой она сперва показалась Анне. - Но ведь вы захотите, - сказала Анна, - как-то устроить свою личную жизнь. - Возможно, - согласилась Аверина. - А если не встретите здесь ничего подходящего? - В Москве тоже можно не встретить подходящего... - Аверина рассмеялась. - Тогда я сделаю себе гомункулуса! Анна хоть и получила биологическое образование, о гомункулусе имела весьма смутное представление. - А вы сможете? - отшутилась она. - Человек все может, - уверенно заявила Аверина. - Даже выращивать кукурузу на шестьдесят восьмой параллели! Они остановились на склоне горы. Одна - готовая бежать, все время бежать, вся в полете, другая - более спокойная, уверенная в себе, умеющая вовремя остановиться. Анна прищурилась, пытливо осматривая поле. Повсюду лежал снег. Лишь кое-где, как полыньи, сердито чернели проталины. Теперь земля доверена другой, как-то она с нею справится? Анну заботило все, что касалось этой земли, и было интересно, что собирается делать здесь эта самоуверенная, но как будто не глупая и, наверное, неплохая девочка. - Ну, рассказывайте, - сказала Анна. - Что предполагаем, о чем мечтаем. Рассказывайте все. Я ведь тоже агроном, и судьба "Рассвета" в какой-то степени и моя судьба. Аверина схватилась вдруг за березку, обхватила ладонями тонкий ствол, затрясла - мелкие льдинки полетели с ветвей, - точно ей некуда было девать свою силу. - Анна Андреевна! - повернувшись к Анне, воскликнула вдруг Аверина. - С вами можно говорить откровенно? Или хитрить и разговаривать по правилам? Молчи, скрывайся и таи... - Нет, не надо таить... - Анна улыбнулась. - Я для того и привела вас сюда. Она огляделась. Вся земля в мокром снегу. Но среди березок розовели аккуратные круглые пеньки. - Сядем, - предложила Анна. - Поговорим. Они сели напротив друг друга. - Рассказывайте, - повторила Анна. - А что рассказывать? Анна рукой обвела поле. - А вот что собираетесь делать. Что сеять, как. Григорий Федорович хоть и не жаловался, но, чувствую, что-то его смущает. Может, вам в чем помочь? Может, не хватает чего-нибудь? "Неплохая девушка, - подумала Анна, - ей только подать руку, и поддержать, и вовремя остановить, и она многое сделает, ей цены не будет..." - Самостоятельности! - резко произнесла Аверина. Анна не поняла. - Чего? - Самостоятельности, - повторила Аверина. - Я откровенно говорю, я верю вам. Нам всем не хватает самостоятельности. Права делать то, что находишь нужным. Анна Андреевна! Мне нужно одно. Чтобы меня меньше опекали. - Подождите, Люся. Вас заносит... - Ничего не заносит! Я взрослый человек, комсомолка. А мне все время твердят: увяжи, договорись, согласуй. Ну дайте мне возможность работать самостоятельно! Накажите в конце концов, но не обрушивайте на меня недоверие авансом... - Но почему же не посоветоваться? - чуть нахмурясь, остановила ее Анна. - У меня больше опыта, а я и то советуюсь... - И плохо, - перебила ее Аверина. - Я совершенно уверена, что иногда это даже плохо. Я знаю все, что вы скажете. Коллектив, коллективное руководство, план... А я скажу, что у вас связаны руки. Вот вы - секретарь райкома, вы же проверенный работник, вас не допустили бы иначе на этот пост. Но ведь вас опекают как маленького ребенка. Ваши же товарищи. Обком, крайком. Все, кому не лень. Я наблюдала за своей мамой. Она по своей линии пикнуть никому на местах не дает! Почему писателю никто не подсказывает, как писать книгу? Договор подпишут, денег дадут, а писать не учат. Не удастся - отвергнут, но пока пишет, не вмешиваются. А мне, если я вздумаю вывести новый сорт хлеба или новую породу скота, тысячу раз помешают. Одна вы своими советами... Анна даже рассердилась: - Ох, Люся! - Что - Люся? Разве я не права? Спрашиваете - не скучаю ли без Москвы? Скучаю! Но Москва мне поперек горла стоит. Без Москвы уж и не дыши! А история делается не только в Москве, история делается там, где жнут хлеб и добывают нефть. Без Москвы невозможно не скучать, но Москва - это еще не вся Россия. У Большого театра пшеницу сеять не будут, а для меня в суглинках вся жизнь. Она выкладывала и выкладывала свои претензии, и что-то в них было неправдой, и что-то правдой, Анне было что возразить, и почему-то не хотелось возражать; именно то, на что жаловалась Аверина, часто мешало Анне держаться свободнее и независимей... - Подождите, Люся, - уже решительно остановила ее Анна. - Не будем затевать общий спор, спустимся на землю. На эту вот мазиловскую землю. Что вы хотите на ней делать? Кто вам мешает? Чем? Аверина встала, опустив вдоль бедер длинные руки. Она стояла как школьница. Но как очень упрямая школьница. - Извольте, скажу. Мне мешает даже Григорий Федорович. Хотя он очень хороший человек. Все время говорит, что надо посоветоваться с вами. Слишком въелась в него дисциплина. Как, впрочем, вероятно, и в вас. А я считаю, спрашивать никого не надо! - Слушаю, слушаю вас, - примирительно произнесла Анна. - Чтобы снять завтра с работы? - насмешливо произнесла Аверина - Но я все равно ничего не боюсь. Так вот! Я хочу перейти на двойной посев, сразу сеять яровую пшеницу и озимую. Это не моя выдумка, я об этом и читала и сама видела... - Как, как? - заинтересовалась Анна. - Совместный посев? - Да это очень понятно, - сказала Аверина. - Влага, свет, питательные вещества используются рациональнее, если совместно произрастают культуры, относящиеся к одному виду, но разнящиеся по возрасту и развитию... - Подождите. Как - сразу? Не будет ни той, ни другой. - Будет! Будет! Получается. Надо только глубже вникнуть в физиологию растений... Аверина принялась сыпать доказательствами. Ее заносило, но и нельзя было сразу вылить на нее ушат холодной воды. - Разве Григорий Федорович мешает вам поставить эксперимент? - с сомнением спросила Анна. - Да не эксперимент! - возразила Аверина. - Я весь этот клин хочу отвести под совместный посев! Анна насторожилась: - Что вы! Рисковать урожаем? - Не только урожаем - собой! - воскликнула Аверина. - Позвольте мне рискнуть собой! Анна молчала, не улыбаясь уже, поглядела на Аверину. - А вам не кажется, - проговорила она медленно, - что рисковать урожаем - это гораздо больше, чем рискнуть собой? Да, она не глупа, окончательно решила Анна об Авериной, заметив, как вздрогнула та от ее слов. Все понимает, есть характер, есть страсть. Эта из-за боязни одиночества замуж не выйдет и с плохим мужем не станет церемониться. И в спор с секретарем райкома, если нужно, не побоится вступить. Есть в этой девочке что-то такое, что привлекает к ней Анну. Честное слово, ей хотелось, чтобы ее Женя поступала так же... - Выслушайте меня, Люся, - сказала Анна, стараясь говорить как можно сердечнее. - Не бросайтесь в воду очертя голову. Семь раз примерь. Будем думать вместе. Я помогу вам, у меня накоплен кое-какой опыт. Я все для вас сделаю... - Не нужно! - Не горячитесь. Человек слабей в одиночку. Чем вам помочь? - Ничем! Она ничего не хотела от Анны! Но Анна была достаточно умна, чтобы не обижаться на Аверину. - Надо еще доказать свою преданность общему делу. Надо доказать людям, что их любишь... - А я и доказываю, - упрямо сказала Аверина. - Чем? - Тем, что соберу со своих гектаров по тридцать центнеров! - А вот у меня нет в этом уверенности, - осторожно сказала Анна. - Если бы то, что вы предлагаете, хоть кем-то было апробировано... - Да апробировано! - Кем? - Жизнью! Вы не могли не читать! Советуют сеять одновременно и раннеспелую и позднеспелую кукурузу. Высокорослую и низкорослую. Будет силос, и будут початки... - Погодите, погодите... Действительно, она что-то читала об этом. Может быть, стоит Авериной разрешить? Но самой Анне не с кем сейчас посоветоваться... - Не знаю... - неуверенно произнесла она. - Я бы не возражала. Но не весь же клин. Вернемся, подумаем, поговорим с Челушкиным. Я скоро буду в Пронске, посоветуюсь в обкоме... - А без обкома нельзя? - Аверина порозовела, ее лицо сделалось розовее ее шарфика. - Обязательно за чью-то спину... - Она вошла в азарт. - Просто совестно! Как бы чего не вышло. Пашете и осторожничаете. Живете умом бесстрастных чиновников. Оскорбляйте землю трусостью! Горячность, порывистость... Нет, Анна не была такой, не так ее воспитывали. А эта ничего не боится, бросается напролом... Другое время! - Ну хорошо, успокойтесь, - согласилась Анна. - Я обещаю вам, Люся, заняться вашими планами. Серьезно и без всякого предубеждения Вы мне верите? Аверина испытующе, но с надеждой поглядела Анне в глаза. - Хорошо... Они пошли обратно к деревне, прямо по склонам, через лес, то увязая в сыроватой земле, то с хрустом продавливая тонкую снежную корку. Аверина шла стремительно, большими шагами, широкоплечая, высокая, длинноногая... Анна умела и любила ходить, но сейчас еле поспевала. Кого Аверина ей напоминала? Анне казалось, что они встречались раньше. Где-то в другом месте. Вот она идет, идет... Так стремительно! Ну конечно... Анна видела Аверину в Музее имени Пушкина. В Москве. Анна ходила по музею и в одном из залов видела эту женщину... Такую же длинноногую и стремительную, как Аверина. Имени богини Анна не помнила, но вспомнила и уверенный поворот головы, и насмешливое выражение лица... У Анны такое ощущение, будто именно греческая богиня мчится сейчас перед нею сквозь березовую рощу к священной цели. "Отчаянна, - подумала о ней Анна. - Смела. С такой не справиться". - Люся! - позвала ее Анна. - Вы очень уверены в себе? Та не отозвалась... Небо совсем нахмурилось, сделалось беспросветно серым, будь потеплее - пошел бы дождь, туча затянула все небо, подмораживало, пошел снег, посыпались черные хлопья. "Вот мы же знаем, снег белый, совершенно белый, - подумала Анна, - а кажется почему-то черным..." - Да подождите вы! - крикнула Анна. - Откуда в вас такая уверенность? Аверина остановилась. - Оттуда же, откуда и у вас... Они пошли медленнее. - Вероятно, и у вас, и у меня были неплохие учителя, - великодушно добавила Аверина. - А вы уверены, что вам не придется переучиваться? - лукаво подзадорила ее Анна. - Нет, не придется, - резко возразила Аверина. - Думаете, одни министры понимают, кто прав и кто ошибается? Выслушать полезло всех, а жить лучше своим умом. "Эк ты какая", - опять подумала о ней Анна. - Суть не в учителях, а в учениках, - продолжала Аверина. - За советы спасибо, но жить я буду так, как сама нахожу нужным. Пусть каждый человек сам будет за все в ответе. Анна подумала, что это выражение, которое так нравится Авериной, имеет двоякий смысл - жертвенный и победный, и тут же подумала, что не так-то просто превратить эту девочку в жертву. Они опять пошли молча. Снег все сыпался, сыпался. Густой, мокрый, черный. "Нужна я ей или не нужна?" - подумала Анна об Авериной. Анне казалось - нужна, и она действительно была ей нужна, а спросить Аверину, та решительно скажет, что ей не нужен никто. Однако Анна была бы довольна, если бы ее дети выросли такими же, как Аверина. Удивительная сила заключалась в этой длинноногой девочке с накрашенными губами! Внезапно развиднелось. Серое небо раздвинулось, и из глубины прорвался клок голубого неба. Голубой лоскут все разматывался и разматывался. Аверина подняла кверху лицо и прислушалась. - Вы слышите? - спросила она. - Что? - спросила Анна. - Жаворонок, - сказала Аверина. Анна покачала головой. - Какой сейчас может быть жаворонок? - А я слышу! - Вы фантазируете, Люся. - Честное слово, слышу! До жаворонков было еще далеко, не могла она слышать никакого жаворонка, и, однако, ей дано было слышать жаворонка, который за тридевять земель еще только собирался в полет. 1962