Она отодвинулась от него. - Ты чего? - Спать хочу, - сказала она. - Подвинься. Она повернулась к мужу спиной. Поясница у нее болела, как при родах. Надсадно, тяжело, ноюще. Но ничего нельзя было поделать. Кому-то надо работать, надо самой показать пример, без этого ничего не получится. XXVI Как-то, еще в бытность в Севастополе, Толя повез жену в Ялту. Дорога долго петляла по горным склонам с низкорослыми южными лесами, вилась обок с нависшими серыми скалами. Но вот машина на мгновение замерла перед приземистыми Байдарскими воротами, рванулась вперед, и перед ними открылся ослепительный простор. Бирюзовое море, зелень садов, сказочный голубой воздух, окутанные белой дымкой поселки, безграничный солнечный мир. Точно такое ощущение было у Анны сейчас, хотя на дворе бесновался вьюжный, коварный февраль. Может быть, это звучит слишком романтично и даже наивно, но, вероятно, всякий коммунист, пришедший к партии по зову сердца, как-то особенно воспринимает партийный съезд, участником которого он впервые, пусть хоть и заочно, делается, став коммунистом. Первый съезд! Молодой коммунист выбирает делегатов на районную конференцию, а может быть, и сам примет в ней участие, выбирает делегатов на областную, посылает делегатов на съезд... Анна напряженно следила за всем, что происходило в Кремле. Она слушала все сообщения по радио, читала газеты. Все ее интересовало. Она не чувствовала себя неоперившейся молодой коммунисткой, ее вот уже как три года избирали секретарем партийной организации. В партии она пятый год, срок как будто небольшой. Но если из этих пяти лет три года отвечаешь не только за себя, но за всех, кто работает рядом, если ты должна тревожиться за судьбу каждого, невольно появляется ощущение, что в партии ты давным-давно, начнет казаться, что вообще не было такого времени, когда ты не был коммунистом. Она находилась в состоянии какой-то юношеской восторженности. Ей все нравилось - и речи, и ораторы. Она воспринимала съезд как праздник, все участники представлялись ей значительными и хорошими людьми, все, что они говорили, она принимала как непреложные истины... Через несколько дней ее вызвали в райком, и она получила там материалы съезда. В них много говорилось о преодолении культа личности Сталина. Анне сказали, что с этими документами надо ознакомить всех коммунистов и даже беспартийных, чтоб всем стало понятно, как относится партия к ошибкам и недостаткам, тормозящим развитие советского общества, - они как огрехи при пахоте. Анна слышала уже о решениях съезда, но она не представляла себе, какими серьезными, глубокими и беспощадными они окажутся. Вернулась она в колхоз под вечер и тут же послала оповестить коммунистов о том, что назавтра назначается партийное собрание, решив, что сама она прочтет материалы вместе со всеми. Но прежде чем запереть их в небольшой переносной сейф, стоявший в кабинете Поспелова, в котором хранились чековая книжка и наличные деньги колхоза, она все-таки раскрыла доклад и пробежала первые страницы... Оторваться она уже не смогла. Она дочитала до половины и спохватилась. Было поздно. Она была в конторе одна, за стеной покряхтывала да охала только Полина Васильевна, старушка, работавшая в правлении курьером и сторожихой. Тогда Анна решила взять доклад на ночь домой. Она вышла из кабинета. Полина Васильевна притулилась на лежанке, валенки валялись на полу. Она сидела, свесив босые ноги, и вязала платок. Вязала, конечно, по чьему-нибудь заказу. Ей приносили шерсть, она и пряла ее и вязала. Маленькая, сморщенная, она в опаской поглядела на Анну: а ну как агрономша пошлет ее сейчас за кем-либо! Но бог милостив, агрономша объявила, что уходит домой. - Иди себе, деточка, иди, - напутствовала ее Полина Васильевна. - Иди, отдыхай... Но Анне было не до отдыха. Она торопливо дошла до дому, наскоро поужинала молоком с хлебом и не удержалась, разбудила Алексея. Показала ему тетрадь. - Доклад. - Тот самый? Как был, в нижнем белье, Алексей подошел к столу. - Дай-ка... - Я сама еще не прочла, - сказала Анна. - Давай вместе. Ты ложись, замерзнешь раздетый. А я почитаю. С самого начала... При чтении вслух доклад показался еще значительней. Каждое произнесенное слово становилось еще тяжелее. Все, чем жила Анна, выглядело сейчас иным, все представления о жизни менялись... Сталин неплохо начал свой путь. Партия высоко его оценила и высоко подняла. Но успехи партии вскружили ему голову. Он поверил в свою непогрешимость, стал поощрять свое возвеличивание, о себе начал думать больше, чем о народе, и его слова стали расходиться с делами... Анна на секунду взглянула на мужа - не заснул ли. Нет, он лежал, подперев голову рукой, и слушал. Ему, как и ей, тоже было не до сна. Анне вспомнились похороны Сталина. У нее тогда было такое тягостное настроение. Слишком многое, слишком многое связывалось с именем Сталина. Он заслонял собой партию. Известие о его смерти вызывало испуг: как же теперь без него... Анна опять вернулась к докладу. Но мысли уже возникали в ней параллельно чтению. Невозможно было бесстрастно читать это откровенное и мужественное обращение руководства партии ко всем коммунистам. Как же мог так опуститься человек, вознесенный на такую высоту! Как это произошло? Почему могло произойти? Кто в этом виноват? Виноват он сам, виноваты его приспешники. В чем же дело? В чем дело? А в том, что человек - только человек, будь он хоть семи пядей во лбу. Нет ни богов, ни пророков. Величие человека, поднятого обществом на историческую высоту, в том и заключается, чтобы всегда оставаться человеком. Анна как будто оглянулась назад. Толя, война, фронт... Сколько советских людей, сколько солдат погибло с именем Сталина на устах Не за Сталина же они погибали! Так и не надо им было внушать, что за Сталина они идут в бой, - люди жертвовали собой ради Родины, ради счастья своей страны. Анна подумала, что только очень сильные и очень справедливые люди способны так прямо и откровенно объяснять правду народу. Алексей вдруг встал и сел к столу. Он тоже был взволнован. Наконец Анна дочитала. Опустила голову... Ей вдруг вспомнился милицейский лейтенант, приезжавший в колхоз в день похорон Сталина. Послал же кто-то его для предупреждения беспорядков... Беспорядков! Берия и другие приспешники Сталина хотели закрутить гайки еще круче. Но народ узнал правду. Приходит конец угодникам и восхвалителям. Берия разоблачен. Анна помнила его мрачный голос на похоронах. Слава богу, его уже нет... Но беспокойство, пронизавшее ее в день похорон Сталина, все еще не покидает ее... Алексей встал, с шумом отодвинул стул. Выглядел он чернее ночи. - Ты куда? - удивилась Анна. Алексей не ответил, подошел к этажерке с книгами, потянул за корешок "Вопросы ленинизма", снял висевший над этажеркой портрет Сталина. - В печку, - зло сказал Алексей. - Ты в уме? Положи обратно... - Это после того, что ты прочла? - Алексей помедлил и положил портрет и книгу на край стола. - Не понимаю тебя. - Я и сама не понимаю, Алеша, - задумчиво произнесла Анна. - Но ведь все, все было связано с его именем... Ты ведь сам плакал... Алексей вспыхнул. - Вот этих слез я ему и не прощу! - А ты думай не о себе... Анна и вправду думала не о себе. Да и что она могла думать о себе! Тут надо размышлять надо всем. Сломаны все обычные представления. Как дальше жить? Обо всем надо думать. Она верила только в одно. Знала. Того, что написано пером, не вырубишь топором. После всего, что она только что узнала, у нее сумбур в душе. Но то, что ей об этом сказали, залог того, что это никогда уже больше не повторится. XXVII Странным было это собрание. Таких собраний еще не было в жизни Анны. Происходило оно в бухгалтерии, это была самая просторная комната в конторе. В партийной организации колхоза насчитывалось больше тридцати человек. Рассаживались шумно, посмеивались, шутили, начали очень обычно. Анна подошла к столу. На этот раз она даже не предложила выбрать председателя. - Начнем, - сказала она. - Мы получили, товарищи, материалы Центрального Комитета. Прошу внимания. Я зачитаю их... Она встала у стола, поднесла к глазам папку с этими материалами, так близко поднесла к глазам, точно была близорука, точно боялась пропустить хотя бы слово, и ровным, монотонным от внутреннего напряжения голосом принялась читать строку за строкой. Собрания в колхозе всегда начинались в тишине, око и сегодня началось в обычной тишине, но едва Анна прочла первую страницу, как изменился самый характер тишины, вежливая тишина официального собрания сменилась сосредоточенной и напряженной, до ужаса напряженной тишиной, воцаряющейся иногда в суде при оглашении смертного приговора. Анна все читала и читала, и никто не пошевелился, не кашлянул, не вздохнул, никто не поднялся выйти покурить, ни словом не перемолвился с соседом... - Все, - устало сказала она, перевернув последнюю страницу. - Можно, товарищи, расходиться. И все стали расходиться, не спеша и почти без разговоров. Поспелов подошел к Анне. - Домой, Анна Андреевна? Она кивнула. - Н-да... - с хрипотцой произнес вдруг Поспелов, и до чего же выразительно было краткое это его словечко - в нем прозвучали и вздох, и осуждение, и недоумение, и никаким другим словом не мог бы он выразить всю сложную гамму чувств, заполнивших в ту минуту его душу. Анна не сказала ему ничего. Что можно было сказать? Ей хотелось остаться одной, множество мыслей навалилось на нее, и, что греха таить, в голове образовалась какая-то путаница, слишком большая это нагрузка - сразу переоценить прожитые годы. Поспелов спросил еще раз: - Пошли, что ли, Анна Андреевна? - Нет, Василий Кузьмич, вы идите, а я задержусь, - отозвалась Анна. - Отчет надо написать, позвонить в райком... На самом деле ни отчета не надо писать, ни звонить, просто ей не хотелось разговаривать. Она всех переждала, помедлила, оделась и вышла наконец на крыльцо. Досада! У перильцев кто-то стоял. Попыхивал папироской... Выйдя со света в ночь, она не сразу распознала Жестева. - Чего это вы, Егор Трифонович? - Вас жду... Ну о чем можно сейчас говорить? Ни добавить, ни убавить... Он пошел рядом с ней неверной стариковской походкой, чуть пришаркивая валенками, вздыхая и не торопясь. - Такие-то, брат, дела... Анна уважала Жестева, с ним отмалчиваться она не могла. - Трудно, Егор Трифонович... - А чего трудно, дочка? Он так и сказал, просто и очень по-стариковски назвав ее дочкой, и Анна почувствовала, что в эту минуту она, пожалуй, больше всего нуждается в отце, в отцовском совете, в отцовском сердце, в большой и строгой, может быть даже суровой, но в большой и бескорыстной любви. - А чего трудно? - переспросил Жестев. На них налетел порыв ветра, пахнуло сыростью, дымом, хлебом, той предвесенней горечью, когда все впереди - и ничего не знаешь. Что-то будет, а что, что... - Как вам сказать... - неуверенно начала Анна. - Вот ведь как! Складывается о человеке мнение, и вдруг человек этот вовсе не тот, каким он тебе представлялся... - Нет... - Ей показалось, что Жестев отрицательно покачал головой. - Нет, Анна Андреевна! Тут дело не в человеке... Анна не очень-то поняла, что он хотел этим сказать, но Жестев придавал решениям ЦК какое-то такое значение, какого или не уловила, или недопоняла еще Анна. - Я что-то недопонимаю вас... - Да нет, все понятно. - Как же все-таки этот человек виноват перед партией! - Все мы виноваты. - А мы чем? Жестев не ответил. Некоторое время шли молча. Потом остановились перед чьим-то палисадником. За заборчиком из штакетника тонули в сугробах низкорослые кусты. В глубине темнела изба. Ни одно окно не светилось. Жестев указал на скамейку: - Посидим? - Простудитесь. - Теперь меня никакая хворь не возьмет... Сел, и Анне пришлось сесть. Вдоль улицы гулял ветерок, заползал в рукава. Анна вздрогнула, передернула зябко плечами. - Вот, Аннушка, такие-то, брат, дела, - опять сказал Жестев. - Знобко, - пробормотала Анна. - Простудимся мы с вами... - Не простудимся, - сказал Жестев. - Тебе понятно, что произошло? - Я и говорю - какой ужас... - Да не в ужасе дело. А в том, что мы бы еще дальше прошли, если бы его воля не тормозила наше движение. Издержек было бы меньше. - А теперь, думаете... - Думаю, - строго произнес Жестев. - Если бы все решалось только наверху, пусть правильно даже решалось, можно вновь сбиться с колеи. А тут - народ вмешали. Доверие! Может, кто и возгордится, но второй раз народ уже не собьешь. Он словно прислушался к чему-то, где-то словно клубились какие-то голоса, ветер где-то славно потряхивал бубенцами, с легким щелканьем лопался на лужах ледок, весна бродила вокруг даже ночью. - Правильно я тогда ушел, не поднять мне все это... Анна не спорила. - Да и тебе не поднять... Анна и с этим была согласна. - Но поднимать надо. Может, кто и свыкся, но народ не потерпит неправды. - Да ведь и нет ее как будто - большой неправды? - А ее не бывает - большой или небольшой. Она как снежный ком... Жестев опять прислушался к каким-то далеким непонятным звукам. - Хоронили его не три года назад, сегодня его хоронят... - Он вытянул руку, пальцем показал на что-то впереди себя. - И долго еще будем хоронить, долгие будут похороны... - Жестев взялся обеими руками за скамейку, точно хотел поднять ее вместе с собой. - Для чего я тебя позвал? Чтоб не поддавалась. Никому не поддавайся. Он так же легко встал, как и сел. - Ты иди, - сказал он, притрагиваясь к ее рукаву. - Хотелось мне поделиться. А действовать будешь сама. Всего натерпишься... - Ну, спасибо, - сказала Анна. - Будет мне за опоздание! - Не бойся, - сказал Жестев. - Бойся только того, что держит человека на месте. Он легонько подтолкнул Анну. Стремительной девической походкой она побежала домой. Жестев поглядел ей вслед, вздохнул и тоже пошел к дому, похрустывая ломающимся ледком. XXVIII На току с утра до вечера сортировали зерно. Ток был просторный, крытый, летом на нем танцы можно устраивать, такой это был ладный ток. Василий Кузьмич не хотел ставить навес. Анна поспорила с ним на правлении. Она уже научилась припирать Поспелова к стенке. "Дальше так работать я не могу..." И все. А что значила работа Гончаровой в колхозе, знали все. Она делала вид, что капризничает, и Поспелов - в который раз! - "создавал условия". Не для колхоза, для Гончаровой. Он побаивался ее, побаивался ее напористости, с ней считались в районе. Слава богу, что Гончарова не думала о себе. Поспелов не очень одобрял затею заново пересортировать все зерно. "Не к чему это, - твердил он. - Отсеемся и так. Только людей занимать..." Поспелов работал ни шатко ни валко. Гончарова не жалела ни людей, ни себя. Почему-то ей хотелось обязательно быть впереди всех. Так ее понимал Поспелов. Но колхозники соглашались с агрономшей. Видели, куда она их тянет. Они теперь были не только сыты. Понакупили кроватей с бомбошками. Девчата шелковые платья шьют... - Нам жемчуг, жемчуг нужен, - приговаривала Анна, взвешивая зерно на ладони. - Чтоб из каждого семечка пышка выросла! Весна щебетала уже на дворе. Еще все было под снегом, а неуловимые признаки весны тревожили добрых хозяев. Безбожно суетились воробьи. Вздыхал по ночам снег. Ни с того ни с сего тревожно мычали коровы. Надо было торопиться. Надо было торопиться... Сортировка работала два дня. Потом сломался шатун. Поставили новый. Опять сломался. Третий. Опять... - Перекос, - решила Анна. - Не может быть, - возразил Кудрявцев. Кудрявцев пришел в колхоз из МТС. Работал там и шофером и трактористом. В МТС его хвалили, и он сам набивал себе цену. Поспелову он понравился своей дерзостью, размашистостью, может быть даже нахальством. Правление назначило его бригадиром тракторной бригады. Анна не спорила. Она не боялась новых людей. Работал он неплохо, но уж чересчур был уверен в себе. Так и сегодня. - Перекос! - Не может быть. Они заспорили. Оба полезли под сортировку. Кудрявцев снова сменил шатун. Пустили сортировку. Посыпалось вниз зерно. И опять... - Перекос! - Шатуны никуда не годятся. Опять полезли под сортировку. Легли оба на спины, заспорили - есть перекос или нет. - Чего вы там спорите? Кончайте! Голос доносился точно издалека. Анна не могла разобрать, чей голос. Кто-то постукал сапогом о сапог Анны. Довольно бесцеремонно. Анна даже рассердилась. Перевернулась на живот, полезла обратно, заторопилась, зацепилась спиной, располосовала фуфайку. Только этого не хватало! Вылезла, повернулась, встала... Батюшки, Тарабрин! - Иван Степанович!.. Извините... Какими судьбами? Рядом с Тарабриным стояла женщина в дорогом пальто, в меховой шапочке, с коричневым новым портфелем. Губы чуть подкрашены. Глаза остренькие... Тарабрин смеялся. Сразу видно, в хорошем настроении. Против обыкновения. Обычно он приезжал накачивать, разносить, поправлять. А тут веселый. Стоит перед Анной и смеется. - Приехал к вам собрание проводить. Вашему колхозу выпала честь выдвинуть депутата в областной Совет. Анна сразу догадалась. Выдвигать в депутаты будут эту самую женщину. Для того ее Тарабрин и привез. Кто она? Учительница? Врач? Впрочем, не так важно. Райком знает, кого выдвигать. От Анны требовалось только созвать собрание. Мазиловцев недолго собрать, труднее с Кузовлевом. - А как с Кузовлевом? - Пошлите машину, на лошадях привезите людей. Часа два подождем. За два часа, конечно, можно организовать собрание. В клубе полно. Красный уголок с год как уже перестроили. Расширили зал, увеличили библиотеку, пристроили еще несколько комнат. Клуб получился не хуже, чем у людей. И все-таки, когда появились кузовлевцы, пришлось освобождать места, потеснить подростков из зала. Перед открытием Анна наклонилась к Тарабрину: - Иван Степанович, как фамилия этого товарища? Незнакомка в меховой шапочке сидела с краю, в третьем ряду. - А вам на что? - Да в президиум... - Не надо ее в президиум, - сказал Тарабрин. - Это корреспондент. Из областной газеты. Она будет писать о собрании. Анна ошиблась. Кого же тогда? Может, самого Тарабрина? Она открыла собрание. Рядом сидел Поспелов. Почему-то он усмехался. Анна вопросительно на него посмотрела. Потом на Тарабрина. Обыкновенно она первая называла кандидатуру. А сегодня ей некого назвать. - Кто же первым? - шепотом спросила Тарабрина. - Ведите, ведите собрание. - Он прямо-таки подгонял ее. - Спрашивайте. Анна даже растерялась. - Кто хочет? - громко обратилась она в зал. - Кто желает выступить? Слова попросила Мосолкина. Она неторопливо подошла к сцене, поднялась на трибуну, поправила на шее косынку, взглянула на Анну, тоже ей улыбнулась и уж затем повернулась к собранию. - Нашему колхозу выпала честь выдвинуть депутата в областной Совет, и я лично выдвигаю кандидатуру нашего агронома - Анны Андреевны Гончаровой... Уже на секунду раньше Анна знала, что скажет Мосолкина. Вот почему ей никто ничего не говорил. Вот почему улыбались... Ее всю заколотило. Да что же это? Сердце остановилось и опять застучало. Так, что непременно должно выпрыгнуть из груди. Почему ее? Почему ее? Она уже не могла вести собрание, и в президиуме это понимали. Председательствовал теперь Поспелов. Один за другим выступали знакомые люди - бригадиры, трактористы, доярки - и хвалили Анну... Анна почувствовала, что она сейчас разревется... Закусила губу. Что, собственно, она такого сделала? Работала? Работала, как и все... Пожалуй, после съезда партии она особенно отчетливо поняла, что ее сила в работе. Ее сила, сила всех этих людей, всего колхоза. Сила каждого человека в работе. Когда это все поймут, наступит коммунизм. Анну хвалили, а ее трясло. Бросало то в жар, то в холод. Если ее заставят говорить, она не сможет. Тарабрин придвинулся к ней. - Анна Андреевна, успокойтесь. Неужели это вас так разволновало? Возьмите себя в руки... Очередь дошла до нее. Поспелов предоставил ей слово. Анна выступила очень спокойно. Внутри все клокотало, но она не позволила себе распуститься. Поблагодарила за доверие. За честь. Сказала, что постарается оправдать доверие... После собрания к ней подошла сотрудница областной газеты. Она и ей ответила на вопросы. Ровно столько, сколько нужно. Училась в Пронске, была на фронте, работала в райсельхозотделе... Сотрудница требовала подробностей. Каких-нибудь интересных деталей. Фактов. В чем проявился характер. Каких-нибудь эпизодов из фронтовой жизни... - А у меня не было эпизодов, - виновато призналась Анна. - Была ранена. Не особенно тяжело. Потом демобилизовали. А в общем... Все, как у всех. Не знаю даже, на чем остановиться... Корреспондентка, кажется, не очень удовлетворена... Милочка Губарева проводила Анну до дому. - Вы довольны, Анна Андреевна? - Чем? - Ну тем, что вас выберут. - Не знаю. Конечно, на душе у меня хорошо. Но ведь надо справиться... - Вы-то справитесь, - уверенно заявила Милочка. - Помните, как кукурузу садили? Никто и не думал, если по-честному сказать... Ради одной Милочки Анна обязана была справиться! Она вошла в дом. Коля и Ниночка играли. Женя читала. Алексей слушал радио. Анна тронула мужа за плечо. - Ты не был на собрании? - А чего я там не видал? Анна не сдержала упрека: - Ты ведь коммунист! - Но не формалист. Ты секретарь, а я пешка... - Он тут же сделал уступку: - Мой голос обеспечен... Кого ж на этот раз выдвинули? - А если меня? В ее голосе прозвучала гордость. Алексей знал, Анна не будет шутить, однако ничем не выразил удивления. - Что ж, поздравляю, - равнодушно сказал он. - Ты не рад? - А чему радоваться? Я тебя и сейчас мало вижу, а тогда... Но больше ничего не сказал. Отвернулся к стене и принялся рассматривать обои. О чем она могла с ним говорить?.. Весь вечер они играли в молчанку... Легли спать дети, потом Алексей. Анна сидела на кухне одна. На душе было смутно, она положила голову на руки, задумалась и вдруг почувствовала, как ее обнимают теплые худенькие руки. - Женечка... Девочка стояла возле матери, кутаясь в ее шерстяной пушистый платок. - Ты что? Дочь вдруг приникла к Анне и тихо заплакала. - Уедем, мамочка, уедем... - Куда, доченька? - Куда хочешь. Только я не останусь здесь... Анна притянула Женю к себе, усадила на колени, принялась утешать. - Куда ж мы с тобой поедем? У меня работа. Тебе надо учиться... - Она гладила Женю по волосам. - Ты кем хочешь быть? - Не знаю... - А все-таки? - Учительницей. Хочу, чтобы всем ребятам жилось хорошо... - А разве тебе плохо со мной? - Анну вдруг озарило. - Хочешь учиться в техникуме? В педагогическом техникуме? Кончишь весной семилетку и поступишь. Сама отвезу тебя в Пронск. Теперь я часто буду бывать в Пронске. На сессиях, по делам... Женя согласилась без уговоров. - Хочу... - Чего хочешь-то? - В Пронск. Хочу в Пронск. В техникум. Только ты приезжай... Они заговорили о Пронске. Анна принялась рассказывать, как училась сама. Как ей было хорошо в Пронске... Они строили планы и утешали друг друга - будущий депутат и будущая учительница. Девочка успокоилась, задремала. Анна довела ее до кровати, уложила, прилегла рядом, подождала, пока дочь заснет. А потом сунула голову под подушку и так, чтоб никто не слыхал, горько, по-бабьи, заплакала. XXIX Странное у нее появилось ощущение. Она была и та и не та. Все та же Анна Андреевна Гончарова и все-таки уже не та. Раньше она жила сама по себе, представляла всюду самое себя - и точка. А теперь она ответственна перед тысячами людей, пославшими ее в областной Совет. Она словно вобрала в себя все их стремления и надежды. Она приехала в Пронск за день до открытия сессии. Быстро оформила все дела, зарегистрировалась, получила удостоверение. У нее была бездна времени. Она могла и ходить по городу, и отдыхать, и смотреть, что хочется... Куда только делся разрушенный, полусожженный Пронск, каким был он десять лет назад! Никаких следов недавних разрушений. Большой, красивый, старинный город. Просторные улицы, многоэтажные дома, нарядные магазины... "Только я сама вряд ли стала лучше, - подумала Анна. - Десять лет! Уже десять лет, как я вернулась в Пронск. - Она бродила по улицам, навстречу все попадались какие-то девушки. - А я уже старуха, - думала Анна. Она поправила себя: - Почти старуха. Тридцать четвертый год... А ничего в общем не сделано. Ни в работе нечем похвастать, ни дома. Трое ребят это, конечно, трое ребят, но какими-то еще они вырастут? В колхозе тоже сложно. Как с детьми. Растет, крепнет, но хвалиться еще нечем..." Алексей неохотно проводил ее в Пронск. Не отпустить не мог, но отпускал неохотно. Как бы хорошо пройтись сейчас... С кем? С Алексеем? С Толей бы хорошо пройтись. Сперва по Советской, потом по проспекту Ленина. Нет, нет! Толи нет, и нечего о нем вспоминать. А ведь когда-то и она была молодой, бегала по этим улицам, жила весело, беззаботно, бездумно. Ей уже тридцать четвертый. Она главный агроном колхоза, секретарь партийной организации, депутат областного Совета. У нее муж, трое детей. А ей почему-то хочется, чтобы кто-нибудь пригласил ее в кино, угостил мороженым. Вино она не любит, но сейчас, кажется, выпила бы даже рюмку вина. Хочется почему-то смеяться, смотреть кому-то в глаза... Спать, спать! Самое разумное. Завтра она уже будет та, да не та, завтра она уже лицо официальное. Трое суток провела Анна в Пронске. Вместе с ней приехали Тарабрин, Жуков, председатель райисполкома, и другие депутаты, но все они как-то быстро от нее отделились. У всех были свои дела. Анна осталась одна. Никто, кажется, ею не интересовался. Зато сама она интересовалась всем. Первые сутки она провела сама по себе, двое суток - на сессии. С большим интересом слушала она выступление Кострова... Первый секретарь областного комитета партии. Большой человек! Она его видела впервые. Она с любопытством всматривалась в оратора. Плотный, тяжелый какой-то человек. Землистый цвет лица, отекшие веки. Костюм на нем сидел мешком, ему больше пошел бы китель. Работы у него - на сто Гончаровых хватит. Таким людям нельзя болеть. Но в общем было в нем что-то симпатичное. Костров говорил о состоянии промышленности. О сельском хозяйстве. О сентябрьском Пленуме ЦК. Приводил много фактов, называл имена. Критика его была строгой и убедительной. Особенно беспокоило Анну, что скажет он о сельском хозяйстве. Костров говорил о необходимости крутого подъема. Плохо используется техника. Не хватает кадров. Низка оплата трудодня... Все было справедливо. Костров говорил о запущенности животноводства. Он действительно знал, что делается в отдельных колхозах. Где плох уход за скотом. Где падеж. Где низки удои. Все было верно... Но что делать? Что делать? Вот чего ждала Анна. Что посоветует... Он сказал. Создавать кормовую базу. Все зависит от кормов... И это было правильно. Скот, конечно, надо обеспечить кормами. В перерыве она встретилась с Волковым. Теперь он был уже начальником областного управления сельским хозяйством. Все такой же. Вежлив, приветлив, радушен. Все так же вились над лбом русые волосы. Похоже, нисколько не постарел. Волков первый ее увидел, схватил за руку. - Анна Андреевна! Сколько лет, сколько зим... Не забыли? Анна обрадовалась. Все-таки знакомый человек. - Как можно вас забыть... Волков засмеялся. - Я теперь в колхозе. - Знаю, знаю. Лицом к производству, так сказать. Как там у вас? - Приезжайте, посмотрите. - Приеду. Обязательно. Тем более у меня виды на ваш район. - Ну, в районе я малая птица. Вот в колхозе... Волков опять захохотал. - А в колхозе - орел? - Орел не орел, а депутатом, как видите, выбрали. На этот раз Волков лишь улыбнулся. - Ну, сие от колхозников не зависит. Значит, пользуетесь авторитетом у начальства. Он повел Анну в буфет. Мягко и властно подхватил за руку, увлек за собой. Усадил за столик, принес лимонада, яблок, пирожных. - Угощайтесь! Он с таким смаком вонзил в яблоко ровные белые зубы, с таким аппетитом откусывал кусок за куском, что Анна, хоть и стеснялась, тоже взяла яблоко, и оно показалось ей таким вкусным, как были вкусны ей яблоки только когда-то в Крыму. Ей было приятно, даже интересно разговаривать с Волковым, но она не вполне его понимала, одного он недоговаривал, на другое намекал, она чувствовала: интересуется он всем, но ни о чем прямо не спрашивает и ни на что прямо не отвечает. Неожиданно он задал ей вполне откровенный вопрос: - Районный отдел не хотите возглавить? Анна удивилась: - Позвольте, а Богаткин? Волков пренебрежительно повел плечом. - Человек бесперспективный, а вы уже депутат... Он грыз яблоки одно за другим, как кролик капусту. - Как вам выступление Кострова? - Понравилось, - искренне призналась Анна. - Очень обстоятельно. У нас на фермах тоже еще неважно, и, конечно, все дело в кормах. Лукавая искорка загорелась в глазах Волкова. - Ну, и как же у вас с кормами? - Да вот, сеем травы, расширять будем посевы. Клевер, люпин... Волков прищурился. - Усвоили, значит, совет? - Какой совет? - Да относительно кормов. - А разве неправильно, что все дело в кормах? - Нет, правильно... - В глазах Волкова вдруг появилась злость. - А что он конкретного сказал, ваш Костров? Чтобы иметь мясо и молоко, корову надо кормить? Это еще при царе Горохе знали. - Волков засмеялся. - Люпин!.. - А чем плох люпин? - Клеверок!.. Анна растерянно посмотрела на Волкова. - А вы сами-то думали, что делать со своей землей? - саркастически продолжал он. - Носом в эту землю тыркались? Теперь уже рассердилась Анна. - А вы тыркались? Волков скривил губы. - Носом не вышел. Я ведь подруководящий товарищ. Вот когда окажусь в колхозе, тогда попробую. А здесь мне товарищ Костров не позволит. - Как не позволит? - Очень просто. Раньше в доходных имениях, я имею в виду проклятое царское время, помещик там или агроном сеяли то, что считали наиболее выгодным. У некоторых, правда, не получалось, прогорали. - Но у нас-то ведь нельзя прогореть? - Можно! Прогорел - отними партбилет, диплом, отправь в дворники. Поверьте, не стали бы сеять то, что невыгодно. Люди себе на погибель не работают. А у нас позволяют плохо работать... - Как позволяют? - А тем, что ничего не позволяют. Действуй по инструкции, по указаниям центра. Костров мне ничего не позволит, а ему, думаете, позволяют? За всех министр думает, первый пахарь в стране! Хоровая декламация, вот как мы работаем. Увлекся министр Вильямсом, мы Вильямсу молимся. Лысенко в моде - не смей Лысенко критиковать... - Волков отшвырнул огрызок яблока, точно под ногами у него был не паркет, а земля. - А я хочу, простите меня, жить своим, понимаете, хоть задрипанным, но своим умом! Боже мой, куда девался всегда такой добродушный, спокойный Волков! Даже губы его побелели от злости. Перед Анной появился новый, незнакомый ей человек. Оказывается, не так просто рассмотреть человека. Какой же он... Но он был уже такой, как всегда. Милый, улыбающийся Волков. Готовый всем помочь и со всеми согласиться. - Все это шуточки, Анна Андреевна, люпин, клеверок, травка, - примирительно произнес он. - А в конечном итоге кормить будем березкой. - Березкой? - Березовыми вениками. - Волков с веселым состраданием смотрел Анне в глаза. - Говоря между нами, положа, так сказать, руку на сердце, признайтесь, Анна Андреевна, сколько веников заготовили вы в колхозе? - Да вы что - смеетесь? - Анна смотрела прямо в глаза Волкову. - Ни одного. В глазах Волкова проскользнуло удивление. - Ну, счастлив ваш бог, значит, вас не зря выбрали депутатом. Зато уж у соседей ваших, будьте уверены, вениками набит не один сарай! - Он встал из-за стола. - Однако пора. Слышите, звонят. Пойдемте, послушаем, какую нам еще отвалят речугу. В зале во время заседания Анна вдруг поймала себя на том, что внимает теперь ораторам иначе, чем до разговора с Волковым. Костров правильно рассуждал, критика его доказательна, но что почерпнула она из его речи для себя? То, что коров надо обеспечить кормами? Для того чтобы сказать это, не надо быть секретарем обкома. "Эх, - подумала Анна, - вместо всех этих выступлений, где одни перечисляют, что у них хорошо, а другие, что у них плохо, прочли бы нам, приехавшим из деревни депутатам, хорошую лекцию, да не вообще лекцию, а заставили бы какого-нибудь академика или профессора пожить в Пронске, заставили бы его подробно разобраться, что и как лучше сеять на скупой и неподатливой пронской земле... Кострову бы не советы давать, как доить и пахать, а найти бы людей, которые смогут эти рекомендации и научно и практически обосновать, тогда Костров во сто раз больше принес бы пользы прончанам". Если в начале сессии Анна больше слушала, в конце ее она уже больше думала... Она еле успела забежать перед отъездом в магазины - билеты на поезд приобретены были сурожцами заранее - купить детям игрушек, конфет и золотистых медовых пряников, которые она всегда привозила из Пронска. В Суроже ее ждала машина, присланная Поспеловым. Колхоз недавно приобрел "газик". В обед она была уже дома. Дети, разумеется, ждали гостинцев... Алексей тоже сидел дома. Вид у него был обиженный, как у именинника, который наперед уверен в том, что не получит заслуженного подарка. Анна вошла. - Ну, здравствуйте, - сказала она. Младшие бросились к матери, полезли разворачивать свертки. Женя подошла последней и лишь слегка прикоснулась к щеке матери, она была сдержанной девочкой. Анна раздала подарки: Коле - автомобиль, девочкам - ленты, нитки для вышивания, книжки. Из кухни выглянула свекровь. - Обедать будешь? Это была ее обычная манера - разговаривать через порог. - Нет, мама, спасибо, я ела на вокзале... Алексей ничего не говорил, даже не поздоровался. - А ну! - вдруг прикрикнул он на детей. - Идите к бабушке... Они заторопились прочь, Анна тут только заметила, что Алексей выпивши. - Ну что, нагулялась? - насмешливо спросил он. - Я не гуляла, - миролюбиво ответила Анна. - Ты же знаешь... - Ах да, ты у нас депутат, - язвительно изрек Алексей. - А по ночам ты тоже с кем-нибудь заседала? Он встал и пошел было на нее. Анна вытянула руки, она не позволит себя ударить. Но Алексей так же внезапно повернулся и твердыми шагами пошел прочь из комнаты. XXX Алексей пропал на всю ночь. Анна была даже рада этому. Пусть придет в себя, одумается, да и сама она отдохнет с дороги. Спала она тревожно. За окном начиналась весна. Смутные запахи бродили по-над землей. Они проникали сквозь щели в рамах, сквозь пазы в стенах, тревожили и мешали спать. Весна, весна... Скоро уже не поспишь вдосталь! Вернулся Алексей утром. По тяжелым его шагам в сенях Анна поняла: пьян. В этот год, в такой большой год для Анны, он все чаще и чаще прикладывался к рюмочке. Анна поймала взгляд мужа. Господи, да что же это такое? Настороженный, враждебный взгляд... - Ты на работу собираешься? - как ни в чем не бывало спросила Анна. - А к-корова подоена? - неожиданно спросил он. - Вероятно, мать подоила. - А при... при чем тут мать? Ты мне кто - жена или не жена... - Ложись и проспись, - спокойно сказала Анна. Она опять поймала его взгляд. Странный взгляд - встревоженный и завистливый. - Желаю, чтоб ты находилась при мне. Желаю, чтоб ты сама ходила за моей коровой. Какое ты мне принесла приданое? Женьку?.. Анна выбежала из дому. Выбежала, как была, в выходных туфлях, лишь на ходу схватила и на крыльце накинула на плечи расхожую свою шубейку из черного, потертого во многих местах плюша. Не оглядываясь, бежала она по улице, мимо изб, равнодушно глядевших на нее тусклыми темными окнами. Даже неудобно было так бежать, но где-то мелькнула и успокоила мысль - если кто и увидит, обязательно подумает, что ее вызвали в правление, мол, из района требуют к телефону. Анна сдержала себя, пошла спокойнее, как будто и впрямь шла по делу. - Ах ты... - приговаривала она, ничего больше не произнося и, кажется, даже не думая. - А-ах ты... Она миновала кособокий, низкий овин, прошла огороды, припорошенные серым пористым снежком, ступила на черную узкую тропку и прямиком пошла в поле. Все было пусто - и поле, и небо, и сама жизнь впереди была пустее пустого. Небо было уже весеннее, но какое-то блеклое, выцветшее, как простыня из бязи, слабо покрашенная синькой, и земля какая-то мутная, светло-бурая, покрытая серыми пятнами нестаявшего снега. Анна шла, не оглядываясь, увязая в земле и не замечая, как увязает, все вперед и вперед, точно хотела уйти в небо, а небо все отступало и отступало перед ней и земля никак не отпускала ее от себя... - Все, - говорила она себе. - Все. Уйду, уеду. Она не знала, куда уйдет, не отдавала себе в этом отчета, но уйти было необходимо... Все эти упреки, оскорбления, это унизительное пьянство невыносимы... Она шла к чему-то иному, что должно было предстать перед ней в следующее мгновение, - как только она дойдет вон до той кочки, поросшей летошней рыжей травой, вон до того поломанного куста репейника, вон до той вешки, сунутой кем-то в землю... Она шла, шла и вдруг почувствовала, как ее кто-то схватил за ноги, схватил и не отпускает, держит так, точно она приросла к земле. Не она остановилась, какая-то сила, помимо ее воли, остановила ее. Она наклонила голову - земля так облепила ее ноги, что туфель не было видно. Два огромных черных комка, как бы слившихся со всем полем. Земля не пускала ее дальше. Ох, да что же это она наделала? Туфли совсем пропадут! Хорошо еще, что узкие, а то и потерять можно... Она наклонилась, хотела рукою обчистить грязь и тут же забыла про туфли. Взяла ком земли, поднесла поближе к глазам. Земля совсем влажная, вязкая, совсем еще неподатливая, не созревшая, от нее пахло сыростью, прелью, чем-то резким и нестерпимо родным... Анна, неожиданно для самой себя, прижалась вдруг щекой к грязному, мокрому и липкому комку... Ей сразу стало легко и свежо от холодного этого прикосновения. Ну куда она уйдет от этой земли? Куда уйдет от Женечки, от Нины и Коли? Зачем ей уводить детей от этой земли? Да пропади он пропадом, подумала она о муже, пусть лучше сам уходит, если не одумается... Земля быстро подсыхала у нее на ладони. Анна неторопливо раскрошила ее в руке, помедлила и свободно и плавно отбросила от себя. Вернувшись к огородам, она обчистилась, как могла. Не спеша прошла по деревне. Встретила по пути несколько человек, со всеми поздоровалась, но не задержалась ни с кем, всем было заметно, что Анна Андреевна торопится - мало ли у агронома весной дел! Дошла до дому, поднялась на крыльцо, уверенно распахнула дверь, переступила через порог. Алексей валялся посреди прихожей. Должно быть, добавил еще, потому что был не настолько пьян, когда она уходила. Анна заглянула на кухню. Свекровь сидела на скамейке, настороженно поглядывая на невестку. - Мама, пойдите-ка, - позвала Анна свекровь. - Помогите уложить Алексея. - А ну вас, - ответила свекровь. - Я в ваши дела не мешаюсь. - Как знаете, - сказала Анна. - Мне он муж, а вам сын. Она взяла мужа под мышки, втянула в горницу, подтащила к кровати. С трудом подняла, уложила, прикрыла одеялом, отошла к окну. "Да, - подумала она, - пусть сам уходит, а я никуда не уйду". Она поглядела в окно. Посреди улицы, осторожно, чтоб не запачкать сапоги, шел Прохоров. Сапоги на нем были праздничные, хромовые. Небось опять собрался с Поспеловым куда-нибудь по делам. Анна сунула руку меж глянцевых листьев фикуса и застучала по стеклу. Прохоров не слышал. Она пробежала по горнице и выскочила на крыльцо. - Тихон Петрович, Тихон Петрович! - позвала она. - Коням больше не отпускай овса! Запрещаю! А то как бы нам не просчитаться... Последний снег вот-вот должен сойти, сев у нее не за горами. Ни с чем и ни с кем не хочет она мириться... С Поспеловым говорить тоже иногда бесполезно. Его не переучишь. Вот приблизился сев. Теперь он начнет ездить. По полям. Обозревать поля, как помещик. В Сурож и обратно. Будет каждодневно докладывать в райком сводку. И если запоздает хоть на час, из райкома позвонят: что случилось? Анне даже смешно стало. Она представила себе, что бы было, если бы в старые, дореволюционные времена управляющий каким-нибудь большим имением принялся ежедневно докладывать помещику, как у него идет сев. Вдруг из Сурожа полетели бы в Пронск телеграммы. Пятьсот гектаров! Тысяча! Две! Три! Наверно, помещик подумал бы, что управляющий сошел с ума. Конечно, времена были другие, тут не о сравнении идет речь. Но и так нельзя - не доверять совсем! Может быть, самый большой вред, какой может нанести себе человек, это утратить доверие к людям... Спустя несколько дней, вернувшись с работы, Алексей сам подошел к Анне. - Анечка, я был пьян, погорячился... Он просил, был ласков, как когда-то в первые дни. И она позволила ему поцеловать себя... Много было тому причин. Дети. Прежде всего дети. Нина и Коля. Устоявшийся быт, привычка, семья. Если она прогонит Алексея, все осудят ее. Чего стоит жена, которая не прощает своему мужу! На самом деле она прощала Алексею грубость по иной причине. Где-то в самой глубине сердца ее все-таки трогало, что Алексей ревнует. Ревнует, значит, любит. Ревность всегда вызывает подозрения. Значит, любит. А ей так хочется, чтоб ее любили... В семье Анны вновь воцарился мир. XXXI На лугу за фермой силосовали сено. Анна туда собралась с утра. - Женя, пойдешь со мной? Женя кончила весной семилетку, осенью собиралась в Пронск, поступать в педагогический техникум. При мысли об этом у Анны сжималось сердце. Почему-то становилось жаль и Женечку и себя. В это лето она старалась как можно больше времени проводить с Женей. В цветастых ситцевых платьях, в одинаковых легких тапочках мать и дочь походили на двух сестер. Они и взялись, как подружки, за руки и вместе зашагали огородами к ферме. На лугу работали преимущественно женщины и девчата. Было хоть жарко, но весело. Анна подошла, поздоровалась, хозяйским взглядом окинула луг. В этом году решено было закладывать силос не в траншеях, а буртами. Такой способ требовал меньше труда и, как говорили, не ухудшал качества силоса. Грузовик подвозил скошенную траву, клевер, люцерну. Жужжал привод, тарахтела силосорезка. Бурт закладывали так, как она говорила: слой травы - слой клевера. Присыпали солью, смачивали, трамбовали, и снова: слой травы - слой клевера. Анне ужасно захотелось стать рядом со всеми, вместе со всеми подносить траву, укладывать ее, ровнять... Она взяла у кого-то вилы, подцепила охапку клевера, еще, еще... Клевера было маловато. Она подозвала Федю Ярцева, работавшего на машине. - Федя, поезжай к Кучерову. Подбавим-ка еще кукурузы. Скажи, чтоб косили клин, что за ветлами. Кучеров знает. Да пусть не тянут. Скажи, я велела... - Она повернулась к женщинам: - Не жалейте, девчата, клеверу. Сейчас нам подбросят... Женя тоже разравнивала клевер в бурте. Анна и не заметила, как выросла ее дочь. Еще несколько лет, подумала Анна, и у нее уже внуки... Со стороны Мазилова появился "газик". Анна знала, кто это. Кучеров не осмелится с нею спорить, но обязательно перестрахуется. Он, конечно, тут же сигнализировал Поспелову, и Василий Кузьмич мчится теперь к ней. Выяснять, уточнять, и на всякий случай: "Я предупреждал, но Анна Андреевна взяла ответственность на себя". "Газик" замер у бурта. Поспелов даже не вылез. - Анна Андреевна, на минутку! Она подошла с подоткнутой юбкой, с травой в волосах. - Не рано, Анна Андреевна? - Я беру ответственность на себя, Василий Кузьмич. - Тогда я обратно, а то я сказал подождать, пока не спрошу. Только Поспелов отъехал, из-за леса появилась еще машина, на этот раз "Победа". Начальство! Должно быть, Поспелов тоже ее приметил, потому что "газик" его повернул обратно. "Победа" на луг не въехала, стала на дороге, какой-то плотный мужчина пешком шел через луг. - Бог в помощь! - прокричал он еще издали. - Бог-то бог, да сам не будь плох, - ответила ему Дуся Красавина. - С нами в сене спать! - Силосуете? - Нет, языки чешем! Но Поспелов уже обогнал приезжего, выпрыгнул навстречу ему. - Товарищу Волкову! Да, это был начальник облсельхозуправления своею собственной персоной. - К нам, Геннадий Павлович? - Проездом. Волков подошел к бурту, взял у одной из женщин вилы, наклонился, поддел край. - Бедновато! Поспелов обернулся. - Анна Андреевна, слышите? Анна застеснялась Волкова - очень уж у нее был неавантажный вид, но делать было нечего. - Здравствуйте, Геннадий Павлович. - Анна Андреевна... Честь имею! Волков указал на бурт. - Не бедновато? - Я уже распорядилась подкосить кукурузы, добавим, в самый раз будет. - А не рано? Поспелов всплеснул руками. - Вот и я говорю! - Нет, Геннадий Павлович, можно косить, - твердо возразила Анна. - Смотрите... - А вы к нам? Он отрицательно покачал головой: - В Давыдове был. В совхозе. Но по случаю встречи задержусь. Обедом накормите? Поспелов был солидный человек, самостоятельный, умный, угодливостью, думалось Анне, не болел, но его лицо выразило такую готовность накормить Волкова, что Анне стало досадно. - Накормлю, конечно, - сказала Анна. - Если не побрезгуете. - Нет, нет, у меня, у меня, - перебил ее Василий Кузьмич. - Поеду, распоряжусь, а вы, Анна Андреевна, везите Геннадия Павловича ко мне. На лугу Волков был еще больше на месте, чем в своем кабинете. Крепкий, здоровый, румяный, в полотняном белом костюме, в летней белой фуражке... Красавец, да и только! - Ну, как вы, Анна Андреевна? - Как видите. Волков всегда неплохо к ней относился, а уж как стала депутатом, особо ее отличал, на сессиях первый ее находил, занимал, разговаривал. Позволь Анна, - он на это всегда намекал, - давно бы забрал ее к себе в управление. - Не задержитесь? - У вас делать нечего. - А в совхозе что? - Вытягиваем из прорыва. - Нам бы Давыдовские земли... - С аппетитом сказано! - Волков засмеялся, на секунду задумался и тут же испытующе поглядел на Анну. - А вы не хотите в совхоз? Переведем. Анна покачала головой: - Что-то не хочется. - А если директором? - Все равно. - Ах да, ведь вы депутат... Волков быстро отступал от своих предложений. - Обедать едем? Покатили в Мазилово. Поспелов их ждал, стол был накрыт, лоснилась в уксусе и масле селедка, дымилась в сметане молодая картошка, появилась яичница... Прохорову отвечать за яйца не придется, подумала Анна, все отдаст, что ни прикажут. Василий Кузьмич достал из буфета поллитровку, разлил по рюмкам. Волков подержал рюмку в руке и отставил. - Соблазнительно, но на работе не пью. С сожалением, как показалось Анне, отставил, и она так и не поняла, что им движет - нежелание нарушать правила или желание порисоваться. XXXII В комнате плавал сумрак, тот неясный полусвет, когда кажется, что остановилось время. Лучшее время для того дремотного состояния души, когда ни о чем не думается и ничего не хочется. Что ее разбудило? Рядом спал Алексей. Спал крепко, беспробудно, как и должны спать сильные, утомившиеся за день мужчины. Он всегда ложился у стенки, чтобы утром не мешать Анне вставать. Она поднималась намного раньше мужа. Анна встала, босиком прошла к окну, отдернула занавеску. За окном стелился такой же неясный предутренний полусвет. Часов пять, должно быть... И тут же зазвонил будильник. Вечером она сама завела его на пять часов. Она остановила звонок, но за стенкой уже завозилась свекровь. Анна торопливо оделась, вышла из горницы, но и свекровь была уже одета, хотя, возможно, она так одетой и спала. Она часто спала не раздеваясь. Старуха исподлобья взглянула на невестку. - Торопишься? - Я подою, подою, - сказала Анна. - Спите. Достала из печки чугун с теплой водой, плеснула в ведро воды, перекинула через плечо полотенце, подхватила подойник, побежала в сарай. Машка покосилась на нее блестящим агатовым глазом. - Здравствуй, здравствуй, Машуля, - ласково и нараспев поздоровалась Анна с коровой. Заглянула в кормушку, там еще полно было сена. Подоила, занесла молоко в дом, процедила. - Разлейте, мама, по махоткам. Накинула жакет, по утрам было уже знобко, вышла на крыльцо. Деревня только-только просыпалась, небо начинало голубеть, пушистый белый дымок шевелился еще не над всеми избами. Поздно встают, подумалось Анне. Уж больно вольготно себя чувствуют. Так недолго и... Чего она опасается, она так и не досказала себе. Свернула в прогон и побежала на взгорок, совсем как девочка, торопясь поскорее скрыться в толпе березок, росших перед Кудеяровой горой. За Кудеяровой горой тянулся озимый клин, который Тимка обещал запахать сегодня к утру. Впрочем, нет, не Тимка, Тимкой его звали только девушки. Он был предметом вожделения чуть ли не всех девок в округе. Красивый, холостой, еще молодой, умеющий держаться, как положено, и на людях, и без людей, отличный баянист... А вообще-то он был товарищ Кудрявцев. Лучший тракторист. Слава его вполне заслуженна. Не было еще случая, чтобы Кудрявцев не выполнил своих обязательств. Сказано - сделано. Одних премий наполучал больше, чем все остальные трактористы вместе. Трактор стрекотал все ближе и ближе. Этот стрекот будоражил, тревожил Анну. Она шла быстрым шагом, побежать не позволяло чувство собственного достоинства. Она все-таки ощущала свое превосходство над Кудрявцевым, он был трактористом, а она агрономом, работу она у него принимала, а не он у нее. Она поднялась на гору... Гора! Зимой с нее хорошо бежать на лыжах... Вгляделась. Молодец! Хозяин своему слову... Не иначе как Тимка со своим напарником Мотовиловым работали всю ночь. Мотовилова не видно, должно быть, ушел или отдыхал в кустах. Вел трактор Кудрявцев. Гектара три осталось ему. Громадное поле вспахано, подготовлено под озимый сев. Молодцы! Тут уж нельзя было удержаться. Анна побежала с горы. Приятно первыми в районе закончить осенний сев. А уж Кузьмич будет рад! Сегодня же начнет составлять рапорт райкому и райисполкому. Анна пошла вдоль поля. Пашня ровна и пушиста, как ковер. Она подумала, что не мешало бы премировать трактористов. В траве желтели редкие лютики. Она сорвала один, повертела стебелек пальцами. Неказистый цветок, но миленький А ведь ядовит... Кудрявцев развернулся, заметил Гончарову, помахал ей рукой. Она остановилась, дождалась его. - Привет, Анна Андреевна! Ну как? - Что как? - Ажур? Анна улыбнулась. - Ажур, ажур! Не проехал - проплыл мимо нее. Точно и не работал ночью. И ведь пойдет вечером на бугор, будет играть без устали, и девки будут обмирать возле него, а потом тряхнет баяном, прихватит одну... Анне неприятно думать об этом. Тимка не обижал девок, во всяком случае, ни одна не жаловалась, но молва приписывала ему множество побед. А может, просто сплетники сочиняют? Пиджак натянулся на сильных плечах тракториста, меж лопаток проступила темная полоска... Она невольно пошла за трактором. Тимка точно тянул ее за собою. Но дело было делом. Принимать поле от Кудрявцева приходилось ей, и никому другому. В кармане жакетки лежал складной металлический метр. Она достала его, распрямила, погрузила в землю. Метр ушел неглубоко, наверно, поторопилась. Анна вытянула линейку и снова погрузила ее в землю. - Нет, все равно мелко... Тогда она отошла на середину поля. Мелко! Отошла шагов на тридцать в сторону. Мелко! Еще дальше. Все то же... Чистый обман. Анна быстро пошла к Кудрявцеву. Тяжело дыша, с минуту она молча шла за трактором. - Тимофей Иваныч... - негромко позвала Анна. - Остановись! Он разом выключил мотор. Спрыгнул, подбежал к Анне. - Что, Анна Андреевна? Ей трудно говорить. - Отойдем, - сказала она. Кудрявцев взглянул на нее, заторопился. Они вышли на опушку березовой рощицы. - Сядем, - устало произнесла Анна. - А может, подальше? - спросил Кудрявцев, указывая куда-то поближе к кустам. - Нет, - сказала Анна. Кудрявцев бросил на траву пиджак. - Садитесь, Анна Андреевна. Она села, потупилась. Трудно начинать. Предстоял нелегкий разговор, это она хорошо понимала. Щеки ее порозовели, она показалась сейчас Кудрявцеву гораздо моложе своих лет. Он придвинулся, положил ей на плечо руку. Анна даже не отстранилась, не сбросила руку, только удивленно подняла голову. - Вы что? - Анна Андреевна, я - могила... - Тимофей Иваныч! Он вдруг сообразил, что ошибся, убрал руку. - Извините, Анна Андреевна... - Нет уж! Разочаровалась я в вас... - Анна вздохнула. - Придется перепахать, Тимофей Иваныч. Он опять не понял. - Что? - Придется перепахать. Весь клин. Глубина не та! Такую работу я не приму. - Да вы смеетесь, Анна Андреевна? Он не принял ее слова всерьез. Он еще не знал, чего она от него хочет, но принять такие слова всерьез не мог. Не захочет же она отбросить колхоз назад. Такого еще не бывало, чтобы заставили его перепахивать озимый клин. Кудрявцев вспахал - это Кудрявцев вспахал. Его имя - гарантия качества. - Придется перепахать, Тимофей Иваныч, - повторила Анна. - Такую вспашку я не приму. Нужно гораздо глубже. Будем считать, что вы еще не начинали. Ей не просто было это сказать. Поспелов закачается, когда узнает. Вчера он при ней звонил в райком, обещал закончить сев раньше срока. Он из-за одного страха перед райкомом согласится принять у Кудрявцева работу. Но Анна на это не согласится. Кудрявцев встал. - Нет, - сказал он. - Не буду. - Будете, Тимофей Иваныч. Анна посмотрела на него так, точно просила невесть о каком личном одолжении. - Нет, - повторил Кудрявцев. - А я не приму, - сказала Анна. - Без вас примут, - сказал Кудрявцев. - Нет, - отрезала Анна. Она сорвала отцветшую ромашку и принялась теребить в руках. - Вы только подумайте, Тимофей Иваныч, - заговорила она, не поднимая головы. - Полное нарушение правил. Какой же будет у нас урожай? Люди будут винить погоду, но я-то буду знать... - Больше такое не повторится, - угрюмо сказал Кудрявцев. - Нет, нет, - возразила Анна. - Я это поле не приму. - Бросьте, - сказал Кудрявцев. - У меня тоже самолюбие. - А вас еще на орден собираются представлять! - Вот потому и не могу, - сказал Кудрявцев. - Простите на этот раз, за мной не пропадет. - Не могу. - Ну, так председатель колхоза примет, - сказал Кудрявцев. - Вы лучше не спорьте. - Не могу, - повторила она. Кудрявцев тоже на нее не смотрел. - Против себя идете... В голосе его прозвучала угроза. Анна отбросила от себя цветок, встала. - Нет? - спросила она. - Нет, - ответил Кудрявцев. - Мы вас ском-про-ме-ти-руем... Он с трудом выговорил это слово. Но она не обратила внимания на его слова. Она поглядела ему прямо в глаза. - Вот что, Тимофей Иваныч. Я вас убью. Кудрявцев засмеялся, ему стало смешно, начинался бабий разговор. - Морально убью, - пояснила Анна. - Не смейтесь. Конечно, не пистолетом и не ножом. Но я ничего не побоюсь. Я уж не говорю об ордене. Орден вы не получите. Но вас просто все перестанут уважать. Все неурожаи отнесут на ваш счет... Она подняла с земли метр, сложила, положила в карман. - Ну, я пошла, - сказала она и пошла. - Постойте, Анна Андреевна... Она не остановилась. Кудрявцев догнал ее. - Анна Андреевна! Она обернулась. - Нет? В глазах Кудрявцева светились и гнев и мольба. Такую женщину ни на что не уговоришь без ее согласия. Он это не столько понимал, сколько чувствовал. - Анна Андреевна! - Нет! - Будь по-вашему. Вернетесь сюда через два дня. Только не говорите никому. - А дальше? - И дальше так будет, честное слово. И она его пощадила, не он ее, а она его пощадила, - он это тоже чувствовал, - поверила ему, и он знал, что не в силах обмануть ее. - Хорошо, я вернусь, - сказала она. - Ведь иначе люди потеряют к нам всякое уважение. XXXIII Ударили заморозки, по утрам похрустывал под ногами ледок, ветер то сгонял, то разгонял кучерявые тучи, последние желтые листья неслись вдоль улицы, вот-вот мог повалить снег. Весь вечер Ниночка заунывно твердила: - Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился... Поздняя осень... Осень... Грачи улетели. Лес обнажился... Обнажился... Обнажился... Стало как-то покойно и скучно. Затишье в природе и в делах. Ложились пораньше, вставали попозже, можно было отоспаться за всю ту страдную пору, когда приходилось то сеять, то полоть, то косить, то молотить, то взвешивать и везти хлеб на элеватор. Можно было отоспаться. Одни школьники суетились по утрам, как воробьи. Анна проводила Ниночку в школу, усадила Колю рисовать, легла досыпать недоспанное, как вдруг свекровь затеяла с кем-то перебранку. - Много вас тут шатается! - выкрикивала свекровь. - Со всеми займаться - некогда поесть будет. Дали? Ну и спаси тя господи... - Она не могла угомониться. - Да иди же ты! Зря собак не держим. Проваливай... Анна подняла голову. - Кто там, мама? - Нищенка. - Так подайте ей... - Подала, а она не уходит. Тебя требовает. - Как - меня? - Депутатку требовает. Надоели хуже редьки. Лезут и лезут, и все до тебя. Свекровь была права. Анна постигла уже, что депутатство не столько почет, сколько одно беспокойство. Конечно, депутатам, которые находятся на высоких постах, не так беспокойно, у тех заслоны, секретари, приемные дни, до них не так просто добраться. А тем, кто попроще да пониже, тем не отбиться от просителей. Не посетителей, а именно просителей. Поможешь одному, и люди сразу начинают идти... Анна соскочила с кровати. - Зовите ее, мама! - Ну да! Полы затаптывать! Нужна она тебе, пойди поговори на крыльцо. Пусть в правление ходют. Анна не стала спорить, официально она действительно принимала в правлении колхоза, но люди часто шли к ней домой. Маленькая, дряхлая, в каких-то ветхих серо-бурых одежках, облегавших ее, как листья капустный кочан. Сморщенное личико задорно выглядывало из лохмотьев. Она была очень стара, но не было в ней ни отрешенности от мира, ни приземленности, ни покорности судьбе. Напротив, на щеках ее морщинистого пергаментного лица играл румянец, а глаза были просто удивительны своей живостью. - Вам чего, бабушка? - спросила Анна. - Подали вам? - Да я ж не побирушка, - быстро и тоненько пролепетала старушка. - Мы ж по делу... - А вам кого? - Гончариху мне, - сказала старушка. - Правов ищу. - А я и есть Гончарова, - сказала Анна. - Слушаю вас, бабушка. Старушка укоризненно воззрилась на собеседницу. - Это как же так, касатка? - Что - как? - Требуешь? На улице принимаешь? - Ну что вы, бабушка... - Анна смутилась, открыла дверь, посторонилась. - Проходите. Старуха прошла в дверь. На Надежду Никоновну она даже не взглянула. - Куды еще? Анна указала: - Проходите... Старуха осмотрела все в комнате зоркими глазами, распеленала окутывавшие ее голову платки, выбрала стул и села, не ожидая приглашения. - Ну вот, касатка, добралась и я до тебя, - произнесла она с облегчением. - Долго шла, а нашла. И Анна опять подумала - какие у нее удивительные молодые глаза. А старушка принялась рассказывать о цели своего посещения. Все было очень просто. Жила она в Варсонофьевском. Село это находилось по ту сторону Сурожи, километрах в тридцати от Мазилова. Звали ее Елизавета Михайловна Анютина. Жила со своей младшей сестрой на пенсию, которую та получала за убитого на войне сына. Но вот второй год как сестра умерла, и с ее смертью прекратилась выплата пенсии. Жить Анютиной не на что, пенсии ей не дают, оббила она уже немало порогов, но воз ни с места. И промежду жалоб и сетований Елизавета Михайловна прослышала, что есть в Мазилове депутат Гончарова, которая, кто ни обратись, всегда стремится помочь. - Вот, касатка, я к тебе и пришла. - Но от вас, от варсонофьевцев, другой депутат, к нему надо, бабушка, обращаться. - И-и, касатка, мы нашего депутата в глаза не видали. - Ну как так? - Не-не, нашему не до людей. Ен песни пишет. Отчасти это было справедливо. От Варсонофьевского избирательного округа в депутатах ходил композитор Аллилуев. В свое время он написал оперу на революционный сюжет, в известной мере прославился, опера была поставлена, сезон продержалась на столичной сцене, и кому-то в обкоме пришла в голову идея выдвинуть кандидатуру Аллилуева в качестве представителя творческой интеллигенции в депутаты по Варсонофьевскому округу. Жил Аллилуев в Пронске. Елизавете Михайловне Анютиной было до него так же далеко, как космонавтам до Луны. Впрочем, для Аллилуева Елизавета Михайловна была также весьма туманным светилом в той отдаленной галактике, какой представлялся ему коллектив избравших его варсонофьевских избирателей. Добраться до своего депутата Анютиной представлялось, разумеется, делом мало реальным. А Гончарова находилась рядом, тем более что слух об отзывчивом мазиловском агрономе вопреки пословице бежал по всему району. Анна вполне могла отослать от себя Анютину, но просительница смотрела на нее так зорко и доверительно, что Анна взяла на себя и эту заботу. А дальше началось то, что случалось каждый раз, когда к ней обращались люди. Работой своей в колхозе Анна не могла пренебречь. Колхоз есть колхоз. Хозяйство. Но у нее бывало свободное время. То она с детьми, то надо почитать, а то и провести часок-другой просто в безделье. Но перед нею сидела бабка. Чужая бабка. И все-таки чем-то своя. Доверчивая и беспомощная. Жени уже нет рядом. Женя училась в Пронске. Ниночку и Колю можно оставить на свекровь. Алексей, кажется, чувствует себя спокойнее в отсутствие жены... Куда ж ее деть, эту бабушку? Ей небось много чего пришлось хлебнуть за свою жизнь. У нее и документов-то никаких нет. Сколько лет смотрят на мир ее добрые и доверчивые глаза? Она сама считает, что более девяноста. Но, уж во всяком случае, не менее восьмидесяти. Неужели же не стоит постараться сохранить ей еще два-три года жизни? Да живи ты, живи себе, бабушка! Но бабушке нужно есть. Ломтик хлебца, кусочек сахара... - Куда же вас, бабушка, поместить? - А у меня хата, хата! В Варсонофьевском. Я оттуда никуды. Где родилась, там и помру. У меня две курицы есть. Куда уж разлучать ее с ее курицами! - Сидите, бабушка... Надежда Никоновна волком смотрела и на просительницу, и на депутата. - Вы не обращайте внимания, бабушка. - А я и не обращаю. Анна пошла к Поспелову. Его "газик" только что вышел из ремонта. - Василий Кузьмич, нужна машина... Анна повезла свою подопечную в Варсонофьевское. Вызвала председателя сельсовета. "Я вас очень прошу..." Зашла в школу. "Найдите двух хороших девочек..." - "А разве есть плохие?" - "Девочки, я вас очень прошу: присмотрите за бабушкой... Прабабушка она вам! А я похлопочу..." Ну, что ей ветхая эта Анютина? Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Документов не было - нашлись документы. Нашли их с грехом пополам в сельсовете. В райсобесе, конечно, закон! Закон есть закон. Анна к Тарабрину. "Иван Степанович, неотложное дело". - "Что-нибудь в колхозе?" - "Старушка одна". - "А я уж думал, что-нибудь серьезное". - "Если бы вы ее видели!" - "Нам о тысячах надо думать, о тысячах". - "Но ведь тысячи состоят из единиц?.." Нашелся закон! Оно было в ней всегда, но оно все разрасталось и разрасталось, неистребимое это беспокойство! На Анну жаловались: вот уж ко всякой бочке гвоздь! Ее вызвал Тарабрин. - Анна Андреевна, как у вас в колхозе? - Да, по-моему, ничего. - Помните, обещали подумать над севооборотом. Загодя надо думать. - А мы думаем... - Эх, Анна Андреевна... - Что, Иван Степанович? - Беспокойный вы человек, Анна Андреевна. - Да уж какая есть. - И другим не даете покоя. - Так ведь не из-за себя. - А вам больше всех нужно? - Да не мне, Иван Степанович! Вам нужно... В чем-то она сильнее Тарабрина. Тарабрин, должно быть, понимал это. Если год назад колхозу "Рассвет" предоставили честь выдвинуть в депутаты Гончарову, то уже через год многие понимали, что существовала необходимость выдвинуть в депутаты именно Гончарову. XXXIV Многие делегаты на районную партийную конференцию собрались под вечер в правлении колхоза. Гончарова, Поспелов, Донцов, Кучеров. Чуть позже подошла Мосолкина. Позвонил из Кузовлева Числов. Уговаривались, когда выехать. - Утром, пораньше, - решил Василий Кузьмич. - На грузовой машине. Чтоб всем вместе. Посоветовались, кому выступать. Вопрос этот заботил больше всего, разумеется, присяжного мазиловского оратора Кучерова. - Кто пожелает, - сказала весело Анна. - Кому есть что сказать. - Как кто пожелает? - недовольно ответил Поспелов. - Вам, Анна Андреевна... - Ей положено, - согласился Кучеров. - Но кому-то еще. Колхоз большой... - А еще Василию Кузьмичу, - подсказала Мосолкина. - Не-не, я не буду, - отказался Поспелов. - У нас с Анной Андреевной все обговорено, мне незачем вылезать, она все скажет... Это всем известно, Василий Кузьмич не любит встревать поперек начальству, а время такое, что без критики выступать нельзя. Гончарова на этот счет посмелее, вот Поспелов и предоставляет ей честь выступить на районной конференции. Донцов усмехнулся. - А вы здорово собираетесь, Анна Андреевна? Анна в ответ тоже усмехнулась. - Чего здорово-то, Андрей Перфилыч? - Ну, как говорится, выдавать? - Кому и что?.. Извините, Андрей Перфилыч, но мы иногда хуже детей. Самим себе, что ли? Неполадок много, но ведь все это наши неполадки. Что в колхозе, то и в районе. Выдавать буду, да только самим себе! - Ну, это вы полегче, - забеспокоился Поспелов. - Себе-то себе, да только, когда шишки делят, себе лучше поменьше. На колхоз и без вас собак навешают... Анна давно уже собиралась выступить на районной конференции, у нее было что предъявить райкому. В самом деле, стоит задержать сдачу мяса или молока, к колхозу сразу приковывается внимание, а если все сдавать вовремя, "Рассветом" никто и не поинтересуется. Ей иногда казалось, что коровами в райкоме занимаются больше, чем людьми. В районе плохо налажен обмен опытом, и если где и блеснет огонек, районная газета, конечно, отметит - передовая доярка, передовая свинарка, но как человек добился успеха, об этом ни слова. Да, она собиралась говорить, и говорить прямо... Она хотела ответить и Донцову, и Поспелову, и Кучерову, - ответить, да и посоветоваться, - как зазвонил телефон. Поспелов взялся за трубку. - Да... Да... - Суровые нотки в его голосе тут же сменились певучими интонациями. - Слушаю, Иван Степанович... - Он прикрыл трубку ладонью. - Тарабрин! Готовимся. Хорошо. Сейчас... - Он протянул трубку Анне: - Анна Андреевна, вас... Тарабрин просил Анну приехать в Сурож не утром с остальными делегатами, а сейчас, есть важное дело, ее ждут. - Вызывают, - объяснила она Поспелову. - Знаю, знаю, - ответил тот. - Иван Степанович сказал. На этот раз "газик" был на ходу, через полчаса Анна уже мчалась в Сурож. Теперь кабинет Тарабрина не был для нее заповедным местом, она привыкла к кабинету и к самому Тарабрину. Они встречались в райкоме, в колхозе, Анна научилась не только с ним говорить, но и спорить. Она поднялась по лестнице, зашла в приемную. Клаша раскладывала по столу листки с напечатанным на машинке текстом. "Должно быть, отчетный доклад", - подумала Анна. Как всегда перед конференцией, в райкоме чувствовалось оживление. Кто-то входил, выходил, то и дело звонил телефон. Миловидное лицо Клаши выражало чрезвычайную, невыносимую занятость. Не прекращая раскладывать листки, она кивнула на дверь. - Заходите, заходите, Анна Андреевна, Иван Степанович сегодня вас удивит! Анна посмотрела на Клашу, но допытываться не стала я, несколько обеспокоенная, вошла в тарабринский кабинет. - Заходите, заходите, Анна Андреевна, - слово в слово повторил он, тоже глядя на Анну смеющимися глазами. - Садитесь, будем сейчас разговаривать... Особенно Анне тревожиться нечего, все в колхозе как будто в порядке. "Рассвет" заканчивал год с неплохими показателями, за собой Анна тоже не знала серьезных грехов. Лишь одно предположение тревожило: не собирается ли райком перебросить ее в какой-нибудь отстающий колхоз, где опять придется все начинать сызнова. О Гагановой она, конечно, читала, но самой ей не хочется уходить из "Рассвета". Она свыклась с людьми, с землей. Да и "Рассвет" не слишком-то вырвался вперед. Она не знала, удобно ли отказаться. С Тарабриным шутки плохи, он умеет настоять на своем. И все же откажется, если ей предложат перейти... Вот он сидит перед ней, подтянутый, моложавый, спокойный, и испытующе смотрит на нее. Похоже, что первый секретарь в отличном настроении. - Ну, как у вас в колхозе дела? - Да более или менее в порядке. Что может она еще ответить? А если все в порядке, может последовать предложение идти в другой колхоз и его привести в порядок... - Подготовились выступать? Нет, это что-то другое... - Более или менее. - Резко будете выступать? Это не очень тактично - заранее справляться, как будет выступать тот или иной делегат, на конференции основной объект критики все-таки прежде всего райком и его секретари. Анна улыбнулась. - Тоже более или менее. Всех нас есть за что критиковать, Иван Степанович. Тарабрин тоже улыбнулся, но как-то уж очень многозначительно. - А мы вам не дадим! Анна слегка опешила. Странное заявление! - Как так? - Не придется вам критиковать райком... - Тарабрин посерьезнел. - Сами не захотите. Не будете же вы подрубать сук, на котором придется сидеть самой? - Я не понимаю... - Сейчас поймете. Видите ли, Анна Андреевна, мы тут обменялись мнениями. Принято решение выдвинуть вас на работу в райком. Анна растерялась. - Кем принято, Иван Степанович? На какую работу? - Такое мнение у бюро, советовались с обкомом. С вами еще будет беседовать товарищ Подобедов. Знаете? Заведующий отделом пропаганды. Он представитель обкома на конференции. Но в общем вопрос решен. Требуется лишь ваше согласие. Анна никак не ожидала... - Но почему меня? - У вас неплохо идут дела. Народ вас знает. Вы хорошо проявили себя как депутат. Да и вообще полезно иметь на этой работе агронома... - На какой работе? - Да, я не сказал! Намечаем вас во вторые секретари. Час от часу не легче! - А Константин Яковлевич? - Константин Яковлевич принят в Высшую партийную школу. Нет, это что-то невероятное! - Ну какой из меня, Иван Степанович, секретарь! Просто смешно! - с дрожью в голосе сказала Анна. - Ничего не смешно. Поверьте, все взвешено. Такие решения наобум не принимаются. Пора выходить на арену пошире. Вас рекомендовали... - Кто меня мог рекомендовать? Тарабрин опять улыбнулся. - Между прочим и я. Думаю, мы с вами сработаемся. - Нет, нет, Иван Степанович. Я не подготовлена. К такой работе я совершенно не подготовлена. - Подождите, Анна Андреевна, - уже с досадой сказал Тарабрин. - Вы партийный человек. Для вас работа должна быть на первом плане. Вы грамотный человек. Впрочем, я не так выразился. Образованный человек. Причем у вас есть знания, которые особенно ценны сейчас для райкома. Вас уважают. Вы вполне будете на своем месте. - Но ведь это же район... Район, Иван Степанович! Я не справлюсь... - Поможем, поддержим. Себе-то я не враг? Ведь я себе беру вас в помощники! Анна была в смятении. Руководить районом! Шутка сказать! В колхозе она теперь чувствует себя уверенно. А здесь... А ну как не справится? Как она тогда будет смотреть людям в глаза? Неудобно отказываться, но следует отказаться... Тарабрин помрачнел. - Не ждал я такого ответа, Анна Андреевна. Вам оказывают партийное доверие, а вы... Неужели вы не чувствуете своей ответственности перед людьми? Перед людьми... Это он напрасно сказал. Для людей она готова пойти на многое Для людей у нее ни в чем нет отказа. Живи для людей, тогда и сама жди чего-нибудь от людей... - Но я слаба, слаба, Иван Степанович! Мне лучше в колхозе... Тарабрин вдруг как-то нехорошо прищурился. Он понял Анну так, что ей выгоднее оставаться в колхозе. - По-человечески я вас вполне понимаю, - насмешливо произнес он. - Человеку свойственно беспокоиться о своем благополучии. Смущает разница в окладах? Конечно, в райкоме оклад меньше, и никаких премий. Трое детей, семья... По-человечески понятно... - Он посмотрел на нее холодными глазами и жестко закончил: - Ошиблись мы. Вы действительно еще не созрели для партийной работы. Это было несправедливо и оскорбительно. - Нет, нет! - воскликнула Анна. - Как вы могли, Иван Степанович... Неужели Тарабрин и в самом деле думает, что заработок ей дороже работы? Если бы это слышали Толя, ее товарищи по фронту, Петухов! Неужели она о своем благополучии думала, когда надрывалась вместе со всеми девчатами, сажая по весне кукурузу? - Нет, Иван Степанович, - жестко повторила Анна. - Вы ошибаетесь... - Значит, можно считать, что вы согласны? У Анны замерло сердце. - Да, - твердо сказала она. - Сейчас вы правильно меня поняли. Я высказала доводы, которые всякий высказал бы на моем месте. Но, если это нужно, если есть такое решение, я конечно... - Она с трудом заставила себя выговорить: - Я, конечно, согласна. - Ну и отлично... - Тарабрин сразу подобрел. - Я так и передам товарищу Подобедову... - Он дружелюбно похлопал узкой ладонью по руке Анны. - Знаете, как мы с вами еще поработаем... А теперь подумайте! - Он предостерегающе поднял вверх указательный палец. - Я вас не учу, но сами учтите. Критиковать райком критикуйте, но учтите, что своей критикой вы обяжете самое себя. Говорить легко, но ведь отдуваться вам же придется. Увидите разницу между колхозом и целым районом. И ведь он натянул узду! Сдержал Анну. Она выступила на конференции далеко не так резко, как собиралась. С позиций колхоза ей было что предъявить райкому, но с позиций района нужды "Рассвета" не превосходили нужд других колхозов. Формально Анна представляла еще "Рассвет!", но чувствовала себя уже работником райкома. Анна встретилась с другими делегатами из "Рассвета" перед открытием конференции Никто ей ничего не сказал, но она поняла, что рассветовцам тоже известно о предстоящем избрании. Поспелов многозначительно пожал ей руку, да и другие держались с Анной и уважительнее и сдержаннее, чем обычно, - из своей рассветовской агрономши она уже становилась для них начальством. Она чувствовала, что и другие делегаты обращают на нее внимание До сих пор она была агрономом одного из колхозов, секретарем тамошней партийной организации, теперь в ней были заинтересованы уже все колхозы, весь район... Поздно вечером с ней беседовал Подобедов, интересовался, насколько она подкована. Сам Подобедов долгое время работал в лекторской группе ЦК, назубок знал все важнейшие решения партии, и уж он-то погонял Анну, точно она держала экзамен в ВПШ. - А вы помните, где сказано... Анна читала газеты, читала различные выступления, но, конечно, не могла помнить все речи, о которых ее спрашивал Подобедов. Она чувствовала, что тонет, а ей хотелось выдержать этот экзамен. Сперва она отвечала, как могла, как умела. Не очень внятно. Она не так-то уж сильно разбиралась в идеологических вопросах. Потом решила схитрить Это была скорее женская хитрость, подсознательное женское умение уходить от неприятных вопросов. Она оборвала Подобедова на полуслове: - Я хотела бы, товарищ Подобедов, посоветоваться с вами по одному местному нашему, практическому делу. Подобедов недовольно кивнул. - Пожалуйста... - Вы знаете, у нас в колхозе еще очень плохо со строительством. Ни материалов, ни инструмента. Чуть что, зовут шабашников. Что, если нам создать межколхозную строительную бригаду? На паевых, так сказать, началах. И построить черепичный завод. Тоже на кооперативных основах. Если бы обком... Подобедов поморщился. - Ну, это действительно вполне местное дело. Это вы на бюро, в рабочем порядке... - Я понимаю, - покорно согласилась Анна. - Но ведь это рекомендация ЦК. К чести Подобедова, он тотчас вспомнил, где и когда была сделана эта рекомендация. Анна, сама того не подозревая, выдержала перед ним экзамен. - Совершенно справедливо, - сказал ей Подобедов. - Вот и ставьте вопрос на бюро. И проводите. Для этого вас и берут в райком... Они расстались довольные друг другом. Подобедов посчитал Анну неплохим практиком, вполне годным впристяжку к такому опытному партийному работнику, как Тарабрин. На конференции выяснилось, что агронома из "Рассвета" знают не только в Мазилове и Кузовлеве Когда объявили результаты тайного голосования, Анна с изумлением услышала, что из двухсот делегатов против нее голосовали только два, а против Тарабрина двадцать... - Поработаете с мое, наберете сорок, - не без горечи сказал ей Тарабрин после конференции. - На такой работе нельзя не нажить врагов. XXXV Будь Бахрушин на конференции, Анна собрала бы против себя не два, а три голоса. Ни Алексей, ни свекровь не хотели возвращаться в Сурож. Избрание Анны секретарем райкома Алексей принял как личное оскорбление. - Куда тебя несет? - зло сказал он, встретив жену после конференции. - Надоело голову носить на плечах? Анна не хотела ссориться. - Ну, не надо, Алеша! При чем тут голова? - Да ты же баба, баба! - воскликнул Алексей. - Это тебе не колхоз! Тут за тебя и пашут, и сеют. А там всех надо на поводу... Могла бы теперь как сыр в масле кататься. Так нет. Пусть всем хуже, лишь бы сама на виду... - Но это же бесполезно, Алеша, - устало сказала Анна. - Что решено, то решено. - Откажись! - На попятную я не пойду, я коммунистка. - А я не коммунист? Я на фронте вступил в партию! - А теперь тебя больше интересует собственный огород. - Значит, я тебе недостаточно хорош? - Да! - Другого нашла? Он ушел, хлопнув дверью... Анна понимала, ему обидно, что приходится приспосабливаться к положению жены. Так, не помирившись с ним, она и уехала через несколько дней в Сурож. Тарабрин торопил с переездом. Опять приходилось жить на два дома. Опять дети без материнского присмотра. Но теперь спокойнее. Родных внуков Надежда Никоновна не обижала. Анна остановилась у Ксенофонтовых. Она не порывала знакомства с Евдокией Тихоновной. Не часто, но от случая к случаю обязательно заглядывала к ней, наезжая в Сурож. То заночует, то гостинца пришлет. Махотку сметаны, творожку, масла. Евдокия Тихоновна охотно приняла Анну. - Милости просим, Анечка. Теперь ты эвон какое начальство! Гришка мой и тот за тебя голосовал... Гриша Ксенофонтов тоже был коммунистом. Работал все там же, в мастерских, только теперь они были не эмтээсовские, а эртээсовские. Он стал совсем взрослым, работал не токарем, а механиком, успел кончить заочный техникум, стал вполне солидным человеком, но по-прежнему приносил весь свой заработок матери. Сама Евдокия Тихоновна ушла на пенсию, пеклась только о сыне, хотя дело находила себе всегда. Анна у Ксенофонтовых чувствовала себя как дома. - Живи, сколь ни захочешь, хоть одна, хоть всей семьей, - сказала ей тетя Дуся. - Все равно не задержишься. Только послушай моего совету. Переедешь, живи открыто, у всех на виду. Ты теперь человек видный, и пусть тебя всем будет видно, И тебе легче, и люди в тебе уверенней будут. Она была простой человек, тетя Дуся, простой, но умный, знала: уважение людей в темноте да украдкою не найдешь. Сам Семен Евграфович Жуков, председатель райисполкома, повез Анну по городу. Как ни разросся город, а жилья не хватало. Теперь Анна поселилась недалеко от райкома. Две комнаты, кухня, прихожая. - Это временно, Анна Андреевна, - утешил ее Жуков. - Будем подыскивать. - Зачем? - возразила Анна. - Обойдемся. - Тесно, - не соглашался Жуков. - Трое детей, муж, свекровь... - Не трое, а двое. Третья в Пронске. Я человек неизбалованный. Жуков хитренько на нее поглядел. - Там будет видно... Алексея не столько занимала квартира, сколько его будущая работа. - На маслозаводе свободно место бухгалтера, - сказала Анна. - Иван Степанович предлагает его тебе. Я бы на твоем месте взяла. - Ты берешь все, что ни предложат... Алексей поворчал, потом пошел с Анной обедать, потребовал "сто грамм", повторил, смягчился, остался ночевать в городе и на другой день поехал с женой в "Рассвет" в спокойном и даже благодушном настроении. Надежде Никоновне сказали, что надо собираться. - А корову есть куда ставить? - осведомилась свекровь. Алексей задумался. Про корову-то он и забыл! Но Анна, оказывается, отлично о ней помнила. - Коровы не будет, - сказала она. - Все. - То есть как не будет? - всполошилась свекровь. - Без коровы я не поеду! - Не будет, - повторила Анна, глядя на мужа. - Это надо только представить! Новоизбранный секретарь перебирается в город и ведет за собой на веревке корову. - Аня права, - сказал Алексей. - Нельзя с коровой. - Все равно не отдам! - закричала Надежда Никоновна. - О детях нужно думать, а не о людях. Корова моя, я беру! - Корова куплена на мои деньги, - медленно произнесла Анна, - и корова останется в колхозе. - Вы не правы, мама, - сказал Алексей. - Конечно, вам будет скучно, но корову придется продать. - Не продать, а отдать, - поправила Анна. - Как - отдать? - Очень просто. Бесплатно отдать колхозу. - С какой стати? Анна глядела как бы сквозь мужа. Она так стиснула губы, что они побелели, и Алексей только в этот момент понял, какая она упрямая Не жена, а какой-то дьявол Разве такая будет уважать мужа?.. Ему на помощь пришла Надежда Никоновна. - Тебе и так сделали скидку! - крикнула она Анне. - Других берут с коровой, с избой! А тебя с каким приданым взяли? С девкой, да еще неизвестно чьей! Анна точно окаменела. Она медленно пошла к двери. Алексей подумал, что она насовсем уходит. У него вдруг перехватило дыхание. Он не хотел ее терять Она нравилась ему теперь гораздо меньше, чем тогда, когда он женился, но он уже привык жить с ней, жить с ней ему было легче. - Заткнись! - прикрикнул он на мать. - Не ты покупала... Анна остановилась на пороге, посмотрела на мужа, на свекровь. - Вот вам бог, а вот порог, - негромко, но очень отчетливо и удивительно спокойно сказала она. - Хотите жить по-своему, можете уходить. Она вышла в кухню. Притихшие и нахохлившиеся, как воробьи, сидели у печки дети. - Ниночка, - вполголоса обратилась она к дочери. - Сбегай, умница, за Василием Кузьмичом... Ниночка вернулась вместе с Поспеловым. Он пришел встревоженный, нарочито спокойный, должно быть, Ниночка сказала что-то о ссоре Но в доме было тихо. Поспелов вопросительно посмотрел на Анну. - Пройдемте в кухню, - пригласила она. Свекровь сидела у стола, опустив голову. Алексей стоял у окна. - Вот какое дело, Василий Кузьмич, - стараясь говорить как можно бодрей, обратилась к нему Анна. - Мы тут обсудили между собой и решили отдать Машку. Она еще добрая корова, послужит колхозу. Это наш, так сказать, подарок колхозу. За все доброе. Пришлите кого-нибудь сейчас с фермы, пусть заберут. XXXVI Сперва Анне показалось, что ее работа в райкоме мало чем отличается от работы в отделе сельского хозяйства. Те же бумажки, те же заседания, то же сидение в канцелярии Но постепенно она начала улавливать разницу. Для Анны ее новая деятельность была как бы скачком от арифметики к алгебре. До сих пор она оперировала простыми числами, и решение всех задач определялось элементарными правилами арифметики, теперь ей приходилось решать уравнения, иногда весьма сложные уравнения, приходилось извлекать корни и находить многие неизвестные. Когда Анна училась в школе, алгебра при первом знакомстве поразила ее своей отвлеченностью, лишь постепенно она постигла конкретный характер ее обобщений. Так было и с партийной работой. Было множество частных случаев, они стекались в райком отовсюду, принималось множество частных и совершенно конкретных решений, но каждое частное решение было в то же время и обобщением, каждое решение, чего бы оно ни касалось, становилось одновременно формулой, дававшей направление последующим решениям. Но если математики имеют дело с числами и цифрами, партийные работники соприкасаются с реальными событиями и живыми людьми. На этот раз Анна нелегко обживалась в Суроже. С первых же дней на нее легла громадная ответственность - она ее сразу ощутила, а знаний, опыта, умения разбираться в обстановке было еще недостаточно Иногда она ловила себя на том, что смотрит Тарабрину в рот, как делают это ученики, чающие от учителя истины. Двоякое впечатление производил на нее Тарабрин С одной стороны, опытный работник, умеющий принимать решения и разбираться в людях. С другой стороны, с каждым днем ей юсе заметнее в нем какое-то окостенение В районе он работал давно, к нему все привыкли, и он ко всем привык и, главное, привык быть для всех непререкаемым авторитетом. Он был умен, это было несомненно, но, к сожалению, сам-то он думал, что его окружают разве что только не дураки. Бюро райкома состояло из очень разных людей, был здесь и председатель райисполкома Жуков, казавшийся Анне добродушным и весьма покладистым человеком, и директор леспромхоза Ванюшин, как говорили, "самый богатый человек в районе", державшийся несколько особняком - леспромхоз был в районе наиболее рентабельным предприятием, подчиненным непосредственно области, и редактор газеты Добровольский, молчаливый, не в пример большинству журналистов, и, кажется, очень добрый человек, и третий секретарь Щетинин, сочетавший в себе прилежание и суетливость... Все они казались неплохими людьми, со всеми можно было работать, но Анне претило, что все они слишком послушны Тарабрину. Во всяком случае, никто не пытался спорить с Тарабриным, если даже держался, как замечала иногда Анна, иного мнения. Но хотя Анна осуждала в других эту черту, сама она тоже не решалась спорить с Тарабриным, чувствовала себя еще ученицей, только присматривалась к делам. Как часто Анна чувствовала теперь, что ей не хватает ума, знаний. Многое надо было понять, и она принялась искать, кто бы мог объяснить ей происходящее. Она обратилась к Ленину. Это был родник, к которому она стала приникать все чаще. Раньше она читала его по обязанности. В техникуме. Перед вступлением в партию Теперь она обращалась к нему с интересом человека, ищущего правильного решения, и с каждым днем интерес этот усиливался Должно быть, для того чтобы понимать Ленина, нужно приобрести какой-то собственный опыт. Опыт жизни. Теперь она жила, читая Ленина, и именно Ленин, Анна отчетливо это понимала, во многом помогал разбираться ей в обстановке, и работать, и жить. Весной между Тарабриным и Анной произошло первое столкновение. Полгода Анна ни в чем не осмеливалась ему перечить. Разумеется, он не говорил ничего такого, что шло бы вразрез с ее убеждениями. Все было разумно, правильно. Тарабрин, как и все, впрочем, работники райкома, стремился к успеху, не к личному успеху, разумеется, а к успеху района. Он собирался на пленум обкома. Укладывал в папку материалы. - Нашли время, - ворчал он. - Сев на носу, а тут пленум. Надо по колхозам ехать, а нас в Пронск. Очередная накачка. Разве может обком без накачки... Перед ним сидели Анна и Щетинин. Тарабрин собирался и давал последние наставления. - Анна Андреевна, медлить больше нельзя Все внимание севу. Возьмите под свой личный контроль. Звоните мне в Пронск по телефону. Каждый вечер передавайте сводочку. Меня не будет дня три-четыре. Было бы хорошо, если бы я перед возвращением мог доложить Петру Кузьмичу наши показатели. Контролируйте вспашку. Впрочем, вас не учить, вы агроном... - Он повернулся к Щетинину: - А вы, Павел Григорьевич, помогайте Анне Андреевне. Она человек новый. Это первый ее сев. Следите за сводками. Чтобы наглядная агитация не отставала. Передовики. Пусть Добровольский в газете... Обычные указания! Щетинин к ним привык, они только для Анны звучали боевым призывом. Тарабрин уехал. Щетинин пришел к Анне. - Анна Андреевна, я в вашем распоряжении. - Он протянул ей бумажку. - Я тут набросал список. Всех, кого следует послать по колхозам. Почти все члены бюро, прокурор, из райисполкома. Обыкновенно Иван Степанович собирал всех перед отъездом, давал, так сказать. - Накачивал? Щетинин улыбнулся: - Да, накачивал. И все разъезжались. До победного конца. - Хорошо, - сказала Анна. - Оставьте у меня список. - Медлить нельзя, Анна Андреевна. Собрать вечером или утром и пусть разъезжаются. - Хорошо, Павел Григорьевич. Я хочу подумать Мы вернемся к этому через час... Гончарова отличалась странностями. Все ясно, все шло заведенным порядком из года в год. Думать тут нечего Щетинин пожал бы плечами, но это было неуважительно, Анна Андреевна замещала Тарабрина, она могла пожимать плечами, а не Щетинин. Анна осталась одна. Она позвонила. Она уже научилась вызывать звонком Клашу. - Вот что... - сказала она. - Не пускайте ко мне никого. Я хочу подумать. Это и Клашу удивило. Тарабрин запирался, чтобы писать доклад, готовить решение, говорить по телефону с Костровым. Но запираться, чтобы думать... Так он не говорил никогда. Анна прошлась по комнате. Взад-вперед. За окном бушевал апрель Постукивал в окно. Падающими льдинками. Каплями. Воробьями. Скоро можно выставить зимние рамы... Как она не любила, когда к ней в "Рассвет" приезжали всякие уполномоченные. "Товарищ Гончарова, пора сеять..." А она не знала, что пора сеять! "Анна Андреевна, пора косить..." А она не знала, что надо косить! Прокурор шел в поле и металлической линеечкой для черчения украдкой, чтобы не обидеть Анну, измерял глубину вспашки Точно она хотела кого-то обмануть и запахать свое поле на два-три сантиметра мельче, чем полагается! Точно она не была заинтересована в урожае! И вместо того, чтобы находиться в поле, она преподавала прокурору элементарные правила агротехники. Нет, она никого не пошлет в колхозы. Ни Жукова, ни Щетинина. И не поедет сама. Зачем, например, приедет она сейчас к Поспелову? Да он оскорбится. Не доверяет, приехала проверять Челушкин и Кучеров в лепешку расшибутся, а докажут, что они и без Гончаровой умеют работать... Но не все умеют работать. Хотят все, а умеют не все. По-настоящему, по-умному, по-научному умеют не все. Суть в этом, и этому ни Щетинин, ни она сама никогда и никого не научат. Ходить по пятам за бригадами - это еще не значит учить. Нет, она никого не будет гонять по району Для чего Щетинину ночевать одетым в колхозе, помятым и невыспавшимся слоняться целый день по полям, а вечером передавать по телефону в райком, сколько засеяно га? Поспелов сделает это и без Щетинина. Она опять вызвала Клашу. - Клашенька, попросите Павла Григорьевича. Он только и ждал приглашения. - Когда же собирать, Анна Андреевна? - Кого? - Уполномоченных. - Мы не будем их собирать... Лицо Щетинина выразило полное недоумение. - Я попрошу, Павел Григорьевич, срочно вызвать в райком полеводов и бригадиров из всех колхозов и совхозов, - твердо сказала Анна. - Скажем, на завтра утром. - Сорвать их перед севом? - Почему сорвать? - А вы взвесили, Анна Андреевна? - Павел Григорьевич, я ведь агроном и жила не в Москве, а в Мазилове, и я подумала о том, что было бы для меня полезно, продолжай я работать в колхозе... Гончарова не отличалась опрометчивостью. Даже наоборот Щетинин не стал спорить. Анна пригласила на совещание и Жукова, и Добровольского, она не хотела обособляться от других членов бюро, но она не хотела топтаться вместе с ними на месте. Людей собрали в райком. Их было не так уж много. Полеводы, бригадиры да председатели некоторых колхозов, которые не удержались, явились без приглашения, хотели лично узнать, что нужно райкому от полеводов. - Мы не будем посылать в этом году уполномоченных по колхозам, - сказала Гончарова. - Вы не дети и не нуждаетесь в погонщиках. Хотя для вас, может быть, хуже, что не будет уполномоченных. Ведь часть ответственности всегда перекладывалась на опекунов, а теперь вы будете отвечать за все сами. Но суть не в том, для чего вам повторять: сейте, сейте... Точно вы этого не знаете. Важно, как сеять В "Рассвете" в прошлом году собрали приличный урожай, в "Ленинском пути" еще лучше, а в "Красном партизане", извините, лапу сосут. Почему так? Не хотели сеять? Не умели сеять! У одних хорошо уродилось просо, у других - клевер, а в "Красном партизане" вообще ничего не уродилось. Но, я думаю, если мы пришлем туда в качестве погоняльщика прокурора, вряд ли от этого повысится урожай. Привлечь к ответственности он, конечно, кого-нибудь сумеет, но хлеба от этого не прибавится. Не лучше ли тем, кто чему-нибудь научился и умеет что-то делать, рассказать остальным, как он это делает. Почему кукуруза в "Рассвете" уродилась лучше, чем в "Ленинском пути"? Когда сеяли, как, какими семенами? Как обрабатывали посевы? Как, как... Вот чем надо делиться друг с другом. А не докладывать: засеяли столько-то и столько-то и обязуемся засеять к такому-то столько-то. Другим от того не легче, что вы засеяли. Мы просим всех, кто имеет какой-то полезный опыт, поделиться этим опытом с другими. И обсудить его. Каждую крупицу опыта вложить в общий котел. Речей не нужно. Считайте, что у вас агросеминар... Анна озадачила приглашенных Некоторые пытались было доложить... о готовности к севу. Анна оборвала их. - Вы это потом доложите. Лично мне, в кабинете. Она не позволяла рапортовать. Она завела агрономический разговор. Хороша у вас кукуруза? А как лунку делаете? По скольку зерен кладете? Как заделываете? Объясните, объясните другим... Жуков тоже вошел во вкус разговора. Анна советовалась с ним перед совещанием, изложила ему свой план беседы. Он жался, но согласился. А потом увлекся, стал спрашивать, рассказывать, где что видел... "Вы записывайте, - твердила Анна собравшимся. - Не надейтесь на память. Потом расскажете дома В бригадах. В звеньях. Учитесь! Учитесь друг у друга..." Получился деловой разговор. Люди не пошли даже обедать. Порядок нарушился. Спорили, расспрашивали, ссорились. Но это были добрые ссоры... Когда все разъехались и они остались втроем, Анна, Щетинин и Жуков, она, сама не доверяя себе, с беспокойством обратилась к обоим: - Получилось? - Поживем - увидим, - осторожно ответил Жуков. - Непривычно, - пожаловался Щетинин. - Будет нам от Ивана Степановича. Анне и самой было непривычно, но на этот раз она готова была спорить с Тарабриным. Он вернулся на пятый день. Сводку о ходе сева ему передавали в Пронск ежедневно, но никто не осмелился сказать, что на этот раз сев проходит без уполномоченных. Тарабрин узнал об этом по возвращении. Он явился утром в райком, прошел к себе и только тогда вызвал Гончарову. - Что это вы тут без меня натворили? - Но ведь сев идет не хуже, чем в прошлом году, Иван Степанович. - Почему не послали уполномоченных? Анна набралась решимости. - Целее будут. Тарабрин вспыхнул. - Оторвали полеводов от сева. Устроили какой-то семинар... - Но ведь так лучше, Иван Степанович. Я сама агроном... Он сухо поглядел на Анну. - Здесь вам не сельхозотдел. Здесь райком, и вы прежде всего партработник. - Иван Степанович... - Вам было сказано? - Я все взвесила, прежде чем принять решение. Тарабрин откинулся на спинку кресла. - Анна Андреевна, я задам вам лишь один вопрос: кто здесь первый секретарь - вы или я? Анне не хотелось ответить так, как хотелось Тарабрину. Не хотела она отвечать, как школьница, что, мол, вы, конечно, а я только старалась... - А я здесь что - пешка? - вызывающе ответила Анна. - Я вас уважаю, Иван Степанович, но ведь и я тоже. - Я вас слушаю, слушаю, - холодно произнес Тарабрин. - Объясняйтесь. - Я привыкла доверять людям, вот мое объяснение, - сказала Анна. - Доверять, но и проверять, - поправил Тарабрин. - Вы забыли это партийное правило. - Не каждый день и не по всякому поводу, - отрезала Анна. - Недоверие к людям меня не устраивает. Тарабрин побледнел. От удивления и от возмущения Вот как она заговорила! Вот тебе и скромный, уступчивый агроном из "Рассвета"... - Вас? - иронически переспросил Тарабрин. - Не меня лично... - Анна спохватилась. - По-моему, это не устраивает партию... Тарабрин не повышал голоса, не менял позы. - Рано вы стали говорить за партию! - А я всегда за нее говорила, - тихо сказала Анна. - Вы не помните, а я помню, как вы у меня, у беспартийной, грозились отнять партбилет. Тарабрин с интересом посмотрел на собеседницу. - Кажется, я ошибся в вас... - Нет, - ответила Анна. - Ни я в вас, ни вы во мне не ошиблись, дело у нас с вами одно. XXXVII Второе столкновение с Тарабриным у Анны произошло из-за масла, из-за коровьего масла, которого сурожцы не видели в продаже уже несколько месяцев. Анна пришла на работу, развернула районную газету и так и ахнула! Полугодовой план по сдаче молока выполнен! Июнь еще не кончился, а план выполнен. Сто процентов. Даже с какими-то десятыми. Анна знала положение дел в районе. С кормами на фермах не густо, надои невелики, район не мог выполнить план. К концу июня должны были набрать девяносто пять, девяносто шесть процентов. И то хорошо. А тут - на тебе! Анна принялась изучать сводку. "Красный партизан" - на последнем месте. Семьдесят процентов. Правильно. У них ни кормов, ни голов... За чей же счет выполнен план? На первом месте "Ленинский путь". Сто двадцать. Ну, допустим, там люди оборотистые. Впрочем, у них с кормами лучше, чем у других