зко. - Погоди... Он побежал обратно, принес свое кожаное пальто, закутал Анну, повел. Анна была терпелива, раза два лишь охнула по дороге. Дошли до больницы. - Ты не обижайся на меня, - сказал Алексей, прощаясь с женой. - Как узнаю, что все кончилось, что все благополучно, сердись не сердись, напьюсь с радости. Но напиться ему пришлось с горя: Анна родила девочку. Дочь назвали Ниной. Девочка была крупная, сильная, горластая. Не успели ее принести в дом, как Надежда Никоновна взялась укачивать внучку. "Ты мой серенький бычок, повернися на бочок, ай-ю-ю, ай-ю-ю..." - Не надо, - сказала Анна. - Не надо качать. Перед родами она прочла не одну книжку об уходе за грудными детьми. - Мы своих не по книжкам растили, а вон какой бугай вырос... - Свекровь кивнула на Алексея. Она потребовала, чтобы достали люльку. Алексей достал. Анна вынесла люльку в сени. Слова, которые хотелось свекрови высказать в адрес невестки, застыли у нее на губах. Но Анна поняла ее. - Не будет у нас люльки, - сказала она. Свекровь опять пошевелила губами. - Нет, - повторила Анна. Алексей считал, что мать и жена спорят попусту. Переупрямить, однако, свекровь Анна была просто не в силах. Она вышла на работу раньше времени. Богаткин дождаться не мог ее возвращения. Дети оставались на попечении бабушки. При Анне свекровь не осмеливалась качать Ниночку, но в ее отсутствие не только сама укачивала внучку, но и Женечку заставляла баюкать сестру на руках. Женя уже училась в школе. Вместе с матерью она выходила утром из дома и возвращалась перед тем, как Анна прибегала в перерыв покормить Ниночку. Ниночка была счастливее Жени, с первых дней появления на свет ей хватало и материнской ласки, и материнского молока. Хватало нянек. Мать. Бабушка. Старшая сестра. Надежда Никоновна любила напоминать о том, что девчонки в деревне в пять лет уже нянчат младших сестер и братьев. - Завистная ты, Женька, - нет-нет да и слышала Анна, как точит иногда Женю Надежда Никоновна. - Нет чтобы помочь бабке, все норовишь на улицу, даром только хлеб ешь... Ссора возникла по другому, более серьезному поводу. Анна прибежала покормить ребенка. Не успела открыть дверь, как к ней бросилась Женя. Обхватила ее ноги, уткнулась лицом в юбку, бормотала что-то невнятное. Анна не сразу разобрала ее слова. - Уедем... Уедем отсюда. Куда хочешь. К тете Дусе... Анна наклонилась к Жене. - Что с тобой, доченька? Что с тобой? - Он мне не папа, не папа, - твердила девочка. - Уедем, уедем... Анна подняла Женю на руки. - А где бабушка? - спросила она. Женя всхлипывала и не отвечала. Свекровь с внучкой на руках вошла в комнату. - Что тут произошло? - спросила Анна. - Собака она, а не девка, - зло сказала свекровь. - Боюсь даже говорить. Убьешь ты ее. - Что она сделала? - Нинку ошпарила, вот что! - торжественно сказала свекровь. - Убить ее, суку, мало. - Как ошпарила? - Очень просто как! Девка запачкалась, я велела ей вымыть девку. А она принесла таз, да и бултыхнула ее в кипяток. Хорошо, я вошла да увидела. Не успела она девку сварить... Анна опустила Женю, схватила Ниночку. Развернула. Ножки у нее вправду покраснели, особенно правая, та вовсе побагровела. - Как же так? - спросила Анна, ни к кому в общем не обращаясь. - Как же это... - Нарочно она это, нарочно! - визгливо прокричала свекровь. - Нарочно хотела сварить девку! - А как же вы-то недоглядели? - спросила Анна, не обращая внимания на слова свекрови. - Разве ребенок понимает, какая вода? - Я тебе говорю, нарочно хотела девку сварить! - закричала свекровь. - Тут доглядывай не доглядывай, если человек задумает кого изничтожить, все равно нипочем не углядишь! - Да вы что? - медленно произнесла Анна. - Вы думаете, что говорите? - От зависти! - закричала свекровь. - Видит, родная дочь дороже, вот она и решилась... - Замолчите! - крикнула Анна. - Думайте, прежде чем говорить! - А чего думать? - вскричала свекровь. - Не родная и есть не родная! Отец-то ей не родной, ему на Женьку плевать, вот она и возревновала... - Да замолчите же! - с отчаянием крикнула Анна. - Вам говорят! Женя стояла у кровати, глядя на мать широко раскрытыми глазами, и столько было в этих глазах ужаса и непонимания, что Анна даже растерялась, не зная - какой из дочерей надо сейчас заняться. Она села, расстегнула кофточку, обмыла грудь, накормила младшую - та сразу успокоилась, припав к материнской груди. И опять Анна с тревогой, с волнением, с жалостью посмотрела на Женю. - Что случилось-то, ты мне скажи, доченька? Не бойся. Мне можно сказать... Потом Анна уложила Ниночку в кровать, взяла на колени Женю, долго ласкала ее, успокаивала, и из несвязного детского рассказа кое-как поняла, что произошло. Нина заплакала. Зашла бабушка, велела принести из кухни воды, сменить пеленки и помыть Ниночку. Таз стоял на плите. Женя сняла его, принесла в комнату и хотела мыть. Но вода, должно быть, была слишком горячей. Ниночка закричала. Вбежала бабушка и отняла Ниночку. Она сказала, что Женя завидует Ниночке, что Ниночку все любят, а Женя ревнует Ниночку и хочет ее смерти. И еще сказала, что папа - это вовсе не ее папа, что Ниночке он папа, а Женя... Тут Женя повторила такое отвратительное слово, что у Анны на секунду остановилось сердце. - Это правда, что папа мне не родной? - спросила Женя. - Глупости, - ответила Анна. - Может ли это быть? Если отец, значит, родной... Она не вернулась в этот день на работу, дождалась возвращения мужа и, не дав ему пообедать, рассказала о происшествии. - Ты что-нибудь говорил матери? - спросила Анна. - Да ты что? - рассердился Бахрушин. - Много я с ней говорю? Это была правда. - Ты Женечке отец или не отец? Бахрушин ответил не сразу. - Я ведь брал тебя с дочкой... Должно быть, в глазах Анны было что-то страшное и решительное, потому что ответил он определенно и ясно, вероятно, почувствовал: веди себя по-другому, тут же потеряет жену. Весь вечер он играл с Женей, рассказывал сказки, пытался даже что-то рисовать. Играл и посматривал исподтишка на жену. Свекровь весь вечер не показывалась из-за печки, у Анны появилось ощущение, что свекровь боится выйти, и только когда Анна стала укладывать дочь, она поняла, чем вызван был этот страх. Сняв с девочки платье, Анна увидела на ее плече багровую полосу. - Это что? - спросила она. Подняла рубашонку. Вся спина у девочки была в таких полосах. - Что это? Женя потупилась. - Это бабушка. Настегала. Девочка не жаловалась, она чувствовала себя виноватой, она стыдилась этих побоев. - Алексей! - крикнула Анна. - Ты видишь? Он пожал плечами. - Ну... бывает. Анна подошла к печке, заглядывать за нее не стала, ей не хотелось видеть свекровь. - Слушайте меня, мама, - сказала она громко и четко. - Если вы еще хоть раз, хоть пальцем тронете Женю, я не знаю, что сделаю с вами... У нее опять замерло сердце... Спать она легла вместе с Женей. После всего происшедшего Алексей тоже стал чем-то ей неприятен. XIV Ночью Анне не спалось. Спина у нее болела, точно это ее отстегали веревкой. Но тревожили ее не только синяки и кровоподтеки. Ей, выросшей в деревне, тоже доставалось в детстве и от отца, и от матери, она допускала, что и сама способна ударить ребенка, лишь бы сделать нужную зарубку на его памяти. Но коверкать душу ребенка, отравлять ее подлостью, неверием в людей, этого она не могла позволить. Никому! Ни мужу, будь это даже родной отец ребенка. Ни его матери. Ни своей матери. Даже себе. Рана была нанесена, и надо, чтобы она зажила. Поскорее. Безболезненно. Незаметно. Всех надо было лишить возможности сыпать на рану соль... В Суроже знали Бахрушиных. Анна с дочерью жили у всех на глазах. Они не вызывали особого внимания, но ведь шила в мешке не утаишь. Сегодня свекровь вызвала у девочки интерес к тому, о чем ей не следует знать. Девочка начнет думать, допытываться, узнавать. Того и гляди кто-нибудь подтвердит ей истину. Лучше всего уехать. Туда, где никто ничего не знает. Где никто ничего не может сказать. Где ссадина заживет, забудется... Анна думала, что хочет уехать из города только ради Женечки, спастись от пересудов... Но стремилась она в деревню не только из-за дочери, ее давно тянуло поближе к земле, нужен был лишь повод... Она и ухватилась за повод. На следующий день Анна разбудила мужа раньше обычного. - Алеша, я хочу уехать. - Как уехать? Куда? - Куда-нибудь, в деревню. В колхоз. Агрономом. - С чего это вдруг? - Я не вдруг. Он сел на кровати, посмотрел на пол, словно что-то новое на нем увидел, принялся одеваться. - Подумаем. Анна разбудила старшую, накормила младшую, непрерывно думая о своем. Свекровь вела себя тише воды ниже травы. Нажарила картошки. Принесла из погреба огурцов. Вскипятила чаю. Напекла даже пышек, хотя обычно пышки пекла только по воскресеньям. Пододвинула пышки Женечке. - Ты кушай, кушай... Анна вышла из дома вместе с дочерью. Алексей нагнал их. - Все думаю, - сказал он. - Может, ты и права. Анна удивилась, что он не спорит. Алексей любил поставить на своем. Он был самолюбив, всегда старался дать понять, что все в доме решает он. Даже удивительно было, что он не пытается возражать. Должно быть, Алексей просто испугался, что Анна может от него уйти. Понимал: обижать Женю она не позволит, дочерью ради мужа не пожертвует. Это он понимал, А потом ему казалось, что в деревне Анна будет более одинока, чем в городе, меньше будет проявлять свою волю... На работе ни Анна, ни Алексей никому ничего не сказали. Думала Анна, думал Алексей, решение пришло к ней внезапно, но для каждого в нем содержался особый смысл. В обед Анна побежала кормить маленькую. Свекровь стряпала, Ниночка спала, Женя делала уроки. Было тихо, мирно, точно вчера ничего не произошло. Сейчас было очень подходяще сказать о своем намерении свекрови. - Мама, знаете, мы хотим переехать... Свекровь не выразила особого удивления, а может быть, поборола в себе любопытство. - Куда это? - деловито спросила она теми же словами, что и Алексей. - В деревню, - сказала Анна. - Там спокойнее. - Ну что ж! - ответила свекровь. - В деревню так в деревню. Корову купим, совсем будет хорошо. Здесь не так сподручно, а уж в деревне без сена не останемся. Анна дивилась. Против ожидания, ни муж, ни свекровь не встретили ее предложения в штыки. Наоборот, она это заметила, чем-то это предложение пришлось им по душе. Анна даже насторожилась: не слишком ли опрометчив такой шаг, может, стоит повременить?.. Вечером Анна решила сходить к Ксенофонтовым. Тетя Дуся не умела кривить душой, только она одна и могла помочь Анне разобраться в ее переживаниях. Анна рассказала обо всем, что произошло. - Вот я и надумала, тетя Дуся. Подальше от греха. В деревне мы для всех чистое полотно. - Корят, значит? - спросила тетя Дуся. - Не удержались? - Да как сказать... - Анна задумалась. - Женщина необразованная, сорвалось с языка. Родную внучку, конечно, больше жалеет. Тетя Дуся поджала губы. - Смотри, девка, они и тебя укорят. - Меня-то чем же? - Найдется чем. В деревне они тебя вокруг руки обмотают, на то и расчет. А ты не поддавайся. - Может, не ехать? - Поезжай. Тесно тебе здесь. Думаешь дочь оберечь, а тебе и самой хочется. Вижу ведь я тебя, Анечка. Один все у бережка плещется, а другой норовит куда бы поглубже нырнуть... Выражалась тетя Дуся иносказательно, но в Суроже не удерживала. Понимала, кажется, Анну лучше, чем она сама себя понимала. Придя домой, Анна возобновила утренний разговор. - Надумал, Алеша, или нет? - Не возражаю. Надо к какому-то берегу прибиваться. - Он засмеялся. - Только мать ставит условие. Купите корову, говорит, поеду. Охота, говорит, своего молочка попить. - Купим, конечно... Анне было не до коровы. В глубине души она чувствовала, что этот пока еще предполагаемый переезд заново поворачивает всю их жизнь. Ей вспомнился почему-то Петухов, он ведь тоже говорил о деревне... Вечером Анна, Алексей и даже мать то и дело принимались толковать о том, что ждет их в колхозе. Свекровь мечтала о корове, об огороде, ее прельщала возможность обзавестись хоть небольшим, но своим хозяйством. Расчеты Алексея были сложнее. Вероятно, он тешил свое самолюбие перспективами возвыситься и над женой и над окружающими. В отделе он все-таки был по отношению к Анне подчиненным, а в колхозе рассчитывал, по-видимому, обрести большую независимость. Анна тоже рассуждала о пользе переезда, но на самом деле - она ощутила это вдруг совершенно явственно - она нестерпимо соскучилась по земле. Анна еще не знала, как ей заговорить с Богаткиным, но на следующий день он сам начал с ней разговор. - В колхоз хотите, Анна Андреевна? - Кто вам сказал? - Алексей Ильич. Молодцы вы! Не хотелось бы отпускать, но... - Богаткин сочувственно развел руками. - Алексей Ильич коммунист, да и вы... Какая вы беспартийная! Вполне советский человек. Пятый год мы с вами... Анна смутилась. - Возникла у нас такая мысль, Александр Петрович... Богаткин помешал ей высказаться. - Я бы вас задержал, но в райкоме только и слышишь: давай да давай специалистов на производство! Агрономов, зоотехников, механизаторов. Укрепляй да укрепляй! А откуда я их возьму? Рад бы вас задержать, да неволя заставляет... - Мы еще все думаем... Но Богаткин опять не дал ей договорить. - Принципиально правильно решили вы у себя на семейном совете. Партийный человек у вас муж. Он мне сегодня сразу с утра: переезжаем в колхоз. Раз такое дело - пошлем. Вас агрономом. Алексея Ильича тоже по специальности. А в дальнейшем может председателем стать или выберут секретарем парторганизации. Все зависит от вас самих... Богаткин тут же пошел в райком. Вяловатый в делах и недостаточно принципиальный, он был восторженный человек. Порыв Бахрушина и его жены, патриотический порыв, как он понимал, понравился ему, он хотел похвастаться этими людьми и наконец показать, что и он выполняет указания... Когда Богаткин вернулся, судьба Гончаровой была решена. - Все отлично, - сообщил он Анне. - В райкоме приветствуют. Мы советовались. Как вы смотрите насчет того, чтобы поехать в "Рассвет"? В "Рассвет" или не в "Рассвет" было уж не так важно. Важно было, что теперь уже нельзя не ехать. Впрочем, это неплохой колхоз, Анна с охотою ездила в "Рассвет". Уж очень веселые там девчата. Она как-то даже помогала им сажать кукурузу. Анна с мужем вместе вышли после работы. - Чего это ты наговорил Александру Петровичу? - спросила она. - Что люди, то и я, - объяснил Алексей. - Все едут, вот и мы решили. - А это честно? - упрекнула его Анна. - Не на семейные же обстоятельства ссылаться! - Алексей насмешливо посмотрел на жену. - Зачем выглядеть хуже людей? - Ладно, - согласилась Анна. - Не так уж важно, что скажут, важно, как сами будем работать. - Она замедлила шаг. - И вот еще что, Алеша, - предупредила она мужа. - Скажи матери. Если она хоть слово еще кому скажет о Жене, ноги ее в нашем доме не будет, понятно? XV Богаткин сам повез знакомить Гончарову с Поспеловым. Собственно говоря, Анна была знакома с Поспеловым, она встречалась с председателем колхоза "Рассвет" и в райсельхозотделе, и на разных совещаниях, и в колхозе, когда приезжала туда. - Привет, Анна Андреевна! - Здравствуйте, Василий Кузьмич... Они были знакомы, и все-таки Анна его не знала, бог ведает, каков он, как живет, чем дышит. Да и не так уж интересовал он раньше Анну, все председатели в общем на одно лицо, один посильней, другой послабей, но всех одной меркой мерят - умей ладить с колхозниками и вовремя рассчитываться с государством. Но теперь, когда предстояло работать вместе с Поспеловым, стать его ближайшей помощницей, Поспелов вызывал к себе особый интерес. Райисполкомовский "газик" трясся мелкой рысцой. Серенькая, неказистая эта машина напоминала Анне работящую крестьянскую лошаденку. Трусит она себе во всякую погоду и по любой дороге, а ее только и знают, что погонять и в хвост и в гриву. Есть "выездные кони", берегут их для парадных выездов, а пусти какой-нибудь заморский лимузин на наш русский простор, не оберешься с ним горя, застрянет в первой же колее. - Вот и приехали, - сказал Александр Петрович. - В контору или домой к Поспелову? - Лучше в контору, - ответила Анна. - Раньше времени в гости набиваться не следует. Поспелов оказался в конторе, посылать за ним не пришлось. Местный уроженец, он здесь учился, здесь женился и председателем колхоза стал еще до войны. В армию Василия Кузьмича не взяли, войну он провел в партизанском отряде в пронских лесах, мужик рачительный, хозяйственный, в отряде ведал снабжением, но, случалось, и поезда пускал под откос. В районе он считался неплохим председателем. "Рассвет" не числился среди передовых колхозов, но и в отстающих не ходил, не вызывал в людях ни особой зависти, ни порицания. Контора помещалась в доме бывшего богатея Перевощикова. Кабинет Поспелова находился на черной половине, за печкой, там было теплее. Анна и Богаткин прошли в кабинет. Поспелов сидел с Кучеровым, бригадиром первой бригады. Кучеров был известен в районе не меньше Поспелова, считался лучшим оратором колхоза, и на всех совещаниях и конференциях именно он выступал всегда от "Рассвета". - Ну вот, привез вам агронома, - приветствовал Богаткин Поспелова. - Любите, жалуйте и не ссорьтесь... - Чтобы ссориться, - пошутила Анна, - надо хорошенько друг друга узнать. - А мы вас очень даже хорошо знаем, - рассудительно ответил Поспелов. - Иначе не согласились бы на вас. Анна удивилась. - Да откуда ж вы меня знаете? - Глупостев не преподавали, вот откуда, - разъяснил Поспелов не без насмешечки. - Каких глупостей? - Да мало ли глупостев могли вы за четыре года понаписать? Мы ведь читаем бумажки, которые нам посылают, а вы не писали глупостев, хоть и могли... - Развел критику! - Богаткин засмеялся. - А я, значит, глупости писал? - А мы и на вас не говорим, - отозвался Поспелов. - Это я о тех, кто в деревню за васильками ездиют... Анна внимательно посмотрела и на Поспелова, и на Кучерова - Поспелов добродушно усмехнулся, Кучеров иронически помалкивал - и подумала, что, пожалуй, смысл ее деятельности в колхозе будет заключаться и в том, чтобы преодолеть то, что проявлялось сейчас в Поспелове и пряталось где-то в Кучерове. Поспелов был гораздо грамотнее, чем хотел казаться, прекрасно мог обходиться без всяких этих "ездиют" и "глупостев", но, конечно, и ему, и многим другим легче и безответственнее работать, прикрываясь своей необразованностью. - А кто же ездит сюда за васильками, Василий Кузьмич? - поинтересовалась Анна. - Да ездиют - уклончиво отозвался он. - Всякие там. Из Москвы, например... - А я так думаю, что Москва больше хлебом нуждается, чем васильками, - сказала Анна. - В Москве своих васильков достаточно. Поспелов хитро прищурился. - Говорите, хватает в Москве своих васильков? - Давай не о цветочках, а о более низкой материи, - вмешался Богаткин, не уловив скрытого смысла их разговора. - Как вы Анну Андреевну устраивать будете? - А это от нее будет зависеть, - опять усмехнулся Поспелов. - Временно она к нам или насовсем. Ежели хочет присмотреться, найдем квартиру, а ежели пожизненно, можем и дом продать. - Это какой же дом? - полюбопытствовал Богаткин. - Есть тут, - уклончиво отозвался Поспелов. - Да ты не жмись, может, дом-то и соблазнит на пожизненно, - подзадорил Богаткин. - А то ты и рад и не рад. - Да был тут у нас один, выслужился в полковники, построил родителям дом, а теперь забрал их к себе, а дом нам уступил. - Так ты покажи... Дом, поставленный полковником, действительно мог привязать к себе владельца. Колхоз соглашался продать его агроному Гончаровой в рассрочку, если она обещает не сбежать из колхоза. Богаткин поручился за Анну - что-что, на обман Анна решительно не способна, в этом он мог поручиться за нее, как за самого себя. Но сама Анна колебалась, хотела еще посоветоваться с Алексеем. Вспомнилась и просьба свекрови. - Василий Кузьмич, а корову здесь можно купить? - Корову? - У меня свекровь не соглашается ехать без коровы... - Анна застенчиво посмотрела на Богаткина. - Дети, понимаете. Говорит, без коровы нам не прожить. Поспелов почесал у виска. - Корову достанем, - неопределенно сказал он. - Есть у людей коровы. А то и с базара приведем. Но Богаткину не терпелось сосватать Анну. - А у себя не найдете? Поспелов опять поскреб затылок. - У себя - это, значит, на ферме... - А вы выбракуйте, - подсказал Богаткин. - Выберите получше и выбракуйте. Анна знала, как в некоторых колхозах выбраковывали для начальства лучших коров... Нельзя начинать с грабежа. - Нет, в колхозе я покупать не стану, - сказала она. - Только у частного владельца. Поспелов пытливо взглянул на Анну. - Найдем, найдем. Купим, - заверил он и улыбнулся. - В крайнем случае свою продам. Анна тоже улыбнулась. - Выбракуете? - Браковать нечего, корова хорошая. Да уж для милого дружка... Анна прищурилась. - Не пожалеете? - Нет, не пожалею, - решительно вдруг сказал Поспелов. - Переезжайте. А корова... Корову найдем. И Анна тоже решилась, как-то сразу решилась, и они ударили с Василием Кузьмичом по рукам. Богаткин засмеялся. - Это не все. Придется еще устраивать Бахрушина, - предупредил он. - Мужа от жены не оторвешь. Поспелов задумался. - А его кем? - Бухгалтером. - У нас и должности такой нет, и на Малинина не обижаемся. - Мы пока подержим его в отделе, а начнем укрупнять колхозы, понадобится и бухгалтер... Поспелов переглянулся с Кучеровым. Их заботило не столько устройство Бахрушина, сколько предстоящее укрупнение. Колхоз в соседнем Кузовлеве был не таким уж приятным дополнением для "Рассвета". Но все это, конечно, не могло повлиять на желание Поспелова заполучить Гончарову. Если укрупнение произойдет, она особенно будет нужна, чтобы поправить дела в Кузовлеве. После этой поездки все пошло быстрее и легче, чем можно было предположить. Райком дал согласие, Богаткин рекомендовал, правление колхоза утвердило Гончарову агрономом, и вот уже грузовик колхоза начал совершать рейсы между Сурожем и Мазиловом. Ни Алексей Ильич, ни Анна не жили особо богато, но домашнего скарба набралось предостаточно. Анна торопилась с переездом. Приближался весенний сев, и она боялась кому-то доверить это дело. Как посеешь, так и пожнешь. Как пожнешь, так и пожрешь. А есть придется теперь то, что она посеет и вырастит. Вещи не успели перевезти, а она уже начала ночевать в колхозе. То у Поспелова, то у Мосолкиной, заведующей молочной фермой. Мосолкина - симпатичная женщина. Спокойная, добродушная, не без хитрецы. Жила вдвоем со взрослой дочерью и охотно приглашала Анну к себе. Но вот наконец переезд совершился. Бахрушины заняли полковничий дом. Расставлены были шкафы и кровати, развешаны занавески. В доме началась новая жизнь. Только самой Анне некогда было его обживать. Она пропадала то в поле, то в правлении. Неугомонный ее характер не давал покоя ни ей самой, ни окружающим. Поспелов сперва покряхтывал, потом смирился. Только Алексей не мог простить Анне, что она согласилась пойти в "Рассвет", не посоветовавшись с ним. Ему хотелось перебраться в колхоз ради спокойной жизни, а с такой женой, как Анна, в деревне оказалось еще беспокойней, чем в городе. Анна не умела спокойно жить. Во всяком случае, ей чужда была невозмутимость, с какой Алексей относился к окружающему. В Суроже Анна надолго притихла, попав в канцелярию. Туман войны лишь постепенно рассеивался в ее сердце. Сидя за бурым, закапанным чернилами столом, она медленно приходила в себя. Вороха бумажек заслоняли от нее и землю, и солнце, и людей... Воздуха не хватало, но кое-как можно было дышать. Она вырвалась из плена привычки ради дочери. Так ей думалось. Ради самой себя она не стала бы ломать привычный уклад жизни. Но стоило ей вырваться на простор, соприкоснуться с живым делом, ей самой сделалось непонятно, как могла она так долго тянуть бремя нудной канцелярской лямки. Прав был Петухов, тысячу раз прав, когда гнал ее на землю! Ее место в поле, под солнцем, на ветру. Она точно ожила. Радовалась всему, что ее окружало. Вновь вспыхнула нежность к Алексею. Она точно помолодела, и муж опять казался ей добрее и лучше, чем это было в действительности. Вскоре после переезда Алексей зазвал Поспелова в гости. Поспелова и Малинина, счетовода колхоза. Справить новоселье. Должно быть, ему хотелось понравиться Поспелову, да и не одному Поспелову. Водки было с избытком, за закуской Алексей специально съездил в Сурож. - Василий Кузьмич! Павел Павлович! - восклицал Алексей, обращаясь к гостям. - Это только первая колом! Вторая соколом, а остальные мелкими пташками... Поспелов пил в меру, старался блюсти достоинство, но тут не выдержал, переложил через край, так настойчиво угощал Алексей. Анна помалкивала. Что могла она возразить? Новоселье! От хозяйского стола гостей не отваживают. На другой день Алексей привел Малинина и Поспелова опохмеляться, на третий продолжали опохмеляться, а на четвертый... На четвертый день правление утвердило Алексея на должность бухгалтера. Он вернулся домой победителем. - Без Богаткина обошлись. Ребята свойские. Анна порозовела, как девушка. - Но ведь это же стыдно, Алеша! Алексей с состраданием посмотрел на жену. Не в пример Анне, Алексей на работу не жадничал, не торопился прибрать все дела к рукам. Он похаживал в правление, но нельзя сказать, чтобы переутомлялся, по утрам не спешил, по вечерам не задерживался, охотно ездил только по делам в город. - Ты бы дома когда посидела, - упрекал он жену. - Дела, - оправдывалась Анна. - Дела не голуби, не разлетятся. С детьми приходилось возиться свекрови. Женя стала совсем большая. Надежда Никоновна заставляла ее нянчить Ниночку, но уже не осмеливалась не только ударить, даже голос повысить на нее. Мир миром, а невестку свекровь побаивалась. Но от своего условия Надежда Никоновна не отступилась. А Анне почему-то стыдно было напоминать о корове Поспелову. Не так уж много она сделала для колхоза, чтобы требовать то то, то се. Алексей раздобыл корову без помощи Анны. Своей коровой Василий Кузьмич, разумеется, не пожертвовал, но нашел подходящую в Кузовлеве. Там выдавали замуж дочь, срочно нужны были деньги. Алексей Ильич отгулял два дня на свадьбе и самолично привел из Кузовлева корову. В доме наступил полный мир. XVI Хотелось получше познакомиться с людьми, но времени не хватало. Поджимали сроки сева. Поспелов все раскидывал умом да подсчитывал вместе с Кучеровым - "хватит ли семенного фонду", как он выражался, и когда в правлении появилась Анна, он и ее вознамерился взять к себе в компаньоны. Но Анна быстро поломала его занятия арифметикой. - А где кладовщик? - поинтересовалась она. - Идти надо на склад и там смотреть, что есть... - Кладовщик у нас честный, - уверенно заявил Кучеров. - Его проверять нечего. - Да не его проверять, а семена, - поправила Анна. - Мне семена надо видеть, а не бумажки. Пошла на склад, увлекла за собой Поспелова: невозможное ж положение - агроном на складе, а председатель с карандашом за столом. Зерно хранилось в громадном амбаре, сложенном из бело-желтого известняка, под железной крышей, крашенной темно-зеленой краской. В амбаре чисто, прохладно, и под стать амбару кладовщик, тоже очень чистенький и вежливый, но без сладости, с этакой уважительной прохладцей. - Гриша, - назвал его Поспелов. - Челушкин, - представился он сам. Анна подумала: у такого и в душе, и на складе все должно быть в порядке. - Григорий... А как по батюшке? - спросила она. - Челушкин, - повторил кладовщик. - Хотим посмотреть зерно, - сказал Поспелов. Без лишних слов Челушкин защелкал ключами. Очень чисто было в амбаре, всюду подметено, у стен аккуратно сложены лопаты. Зерно хранилось и в закромах, и в мешках, мешки, как солдаты, выстроены в шеренгу, на мешках фанерные бирки с указанием сорта. - Ну что? - спросил Поспелов. - Порядок? Анна прошлась по амбару, развязала один из мешков, зачерпнула горстью зерно. - Кондиционное? - спросила она Челушкина. - Вы же видите... - обиженно произнес Поспелов. - Как вам сказать... - Челушкин замялся. - Зерно спервоначалу ссыпали в закрома, смешалось чуть... - Я же вижу... Анна торжествовала, что видит лучше Поспелова, во всяком случае, хочет видеть и лучше и глубже. - Проверено на всхожесть, на влажность? Она спрашивала так, как учили в техникуме. Челушкин кивнул. - Когда? - В конце года. - А в этом мешке?.. - Анна повернулась к Поспелову: - С зерном еще разобраться надо, Василий Кузьмич. - Вот вы и разбирайтесь! Она, кажется, к месту пришлась, эта агрономша. Поспелов поскреб затылок. Привычный и давно уж забытый жест. Беспокойная, но к месту. Такая и нужна. Поспелов принял ее по совету Богаткина, но принимал ее и душой. Она и в Суроже была к месту, и здесь. XVII Туговато было, конечно, жить, но все-таки уже брезжил просвет. Мало хлеба, и пшеницы, и ржи, беден еще трудодень, но картошечки в общем хватает. С государством рассчитались: сколько положено по плану, столько и продано, даже с перевыполнением, у районных организаций претензий к колхозу быть не должно. И самое важное - колхоз обеспечен семенами. Семена лежат в колхозном амбаре, под замком, весной не придется беспокоиться - хватит или не хватит. На сердце у Анны спокойно. Самое важное - семена. Будут семена весной, можно надеяться на урожай осенью. Теперь только чтобы никто не подгонял. Одна мечта. За советы спасибо, а жить позвольте своим умом. Однако Анна успокоилась раньше времени. Не прошло и нескольких дней, как в неурочное время хлопнула в доме дверь. - К тебе, Аня, - певуче проскрипела из-за перегородки свекровь, голос ее напоминал кряканье обученного говорить скворца. У входа кто-то шаркал сапогами - накануне Анна до того отскоблила-отмыла полы, что на них боязно было ступить. В горницу вошел Поспелов. - Можно, Анна Андреевна? Свекровь выглянула и скрылась, она не любила, когда к Анне приходили мужчины. - Заходите, заходите, Василий Кузьмич. Анна пошла навстречу Поспелову. - Пол уж больно... - Грязь ваша - руки наши, Василий Кузьмич. Отмоем. Поспелов осторожно присел на краешек стула; по одному этому движению Анна догадалась - пришел о чем-то просить. - Отдыхаете? - Да не так чтобы очень. Убралась вот. Собиралась в Кузовлево... - А что в Кузовлеве? - Есть одна думка о чистых парах... В Кузовлеве находилась вторая полеводческая бригада. - На лошади поедете? - Конечно. - А может, на машине? Наверняка Поспелов с просьбой, даже машину предложил! - Незачем машину гонять, - отказалась Анна. - Четыре километра всего. - А как настроение, Анна Андреевна? Он никак не решался высказаться. - Ничего настроение. А у вас что ко мне? Поспелов мялся, запинался. - Как у нас с семенами, Анна Андреевна? Хватит? - Сами знаете, Василий Кузьмич. Просить ни у кого не придется. - Ее чем-то встревожил вопрос. - А в чем дело, Василий Кузьмич? Поспелов потупился. - Из району звонили, - выдавил он из себя. - По поводу закупа. - Ну и что? - Не выполняет район. - Чего? - План. - Ну, а мы при чем? - Мы ни при чем. - Ну и все. - Да не все. - Что не все? - Да ведь звонят же! - А чего звонят? - Не понимаете? - Ну и пусть звонят. - Поддержать просят. - Так ведь мы свое продали. - Просят. - Так у нас только что на семена. - Вот и просят, весной, говорят, отдадут. Вот она - беда! Это была старая песня. Осенью вымести все до зерна, а весной протягивать руку. Дать - дадут, конечно, пустыми поля не оставят. Но что дадут и как будут давать... У Анны такое ощущение, как если бы пришли к ней за Женечкой: отдай, мол, потом вернем. - Не дадим, - сказала Анна. - Даже не думайте. Поспелов покряхтел. - Приказывают. - Ну и пусть приказывают. - Придется, Анна Андреевна... Она встала прямо перед Поспеловым. - Не дам! - То есть как не дам? - Поспелов вспылил. - А кто вы есть? Правление постановит, и все. - Не постановит. - Очень даже постановит. В правлении коммунисты, вызовут в порядке партийной дисциплины и постановят. - Да вы думаете, что говорите? - рассердилась Анна. - А весной милостыню собирать? Поспелов встал. - А ежели государство просит? Но Анна уже не могла сдерживаться. - Государство свое получило, теперь пусть о нас подумает. Поспелов махнул на нее рукой, пошел к выходу. - Сдадим, Анна Андреевна. Она все-таки успела крикнуть вслед: - Через мой труп! Но она понимала, что райкому Поспелов не посмеет отказать. Не хватит характера. В Кузовлево Анна решила не идти. Важнее было найти Челушкина. Он шестой год работал в колхозе кладовщиком. Богато ли, бедно ли жили в колхозе, со склада у него не пропало ни зернышка. Ни одна ревизия - а ревизии, случалось, налетали вовсе неожиданно - не могла уличить его ни в малейшей недобросовестности. Анна нашла его у конторы. Он стоял, попыхивая папироской. Правый рукав у него, как всегда, был аккуратно приколот к гимнастерке английской булавкой. С войны Челушкин вернулся без руки, но не захотел садиться государству на шею, пошел в правление колхоза и попросил дать работу по силам. - Ты чего, Гриша? - Василий Кузьмич вызвал, жду. - Ключи от амбара с собой, Гриша? - При мне, Анна Андреевна. Уж если идти наперекор, медлить нельзя. - Дай-ка их, Гриша. - А что, Анна Андреевна? Проверить что хотите? - Да вроде и проверить. - Возьмите... Сбить замок без нее не посмеют, в этом Анна была уверена. Она вся жила будущей весной, она не могла отдать ее на произвол обстоятельствам. Вечером ее вызвали в контору. - Василий Кузьмич зовет! Она знала: говорить с ней один на один он больше не станет. В коридоре собралось почти все правление. Рядом с Поспеловым сидел Кучеров. Был Донцов, рядовой колхозник, - он отказывался от любых должностей - очень всеми уважаемый человек. Был Челушкин, хоть он и не член правления. Была Мосолкина, заведующая молочнотоварной фермой, - после своего избрания она не проронила на заседаниях правления еще ни слова. Был счетовод Малинин... - Садитесь, товарищ Гончарова, - пригласил Поспелов. Он был строг, важен, официален, от давешней нерешительности не осталось следа. - Вы что ж это самоуправничаете, товарищ Гончарова? - Я не самоуправничаю, Василий Кузьмич. - Ключи забрали... - Он не знал, что еще сказать. - Вот правление обсудило вопрос. Решили поддержать. Сдать дополнительно... Он не сказал, что сдать и сколько, все-таки ему тоже было не по себе. - Товарищи, это же невозможно, - сказала Анна. - Вы сами понимаете. - Мы не можем подвести район, - сказал Поспелов. - Можем, - сказала Анна. - Это неправильная постановка вопроса. Надо хоть немного, да заглянуть вперед. Мы разоружаем себя... - А мы и боремся за разоружение, - пошутил Кучеров. - Не за такое, когда обстоятельства могут подмять нас, - быстро возразила Анна. - Товарищи, ведь я тоже была на войне. Я видела, что значит остаться без оружия... - Ну, это неподходящее сравнение, - заметил Донцов. - Наоборот, мы, так сказать, подкрепим атаку... - Или поможем прикрыть плохую работу. - Вы это в районе скажите. - И скажу. - Короче, короче, - сказал Поспелов. - Райком предлагает сдать еще четыреста центнеров. Весной районные организации все равно будут обращаться в область за семенным материалом, нам возместят в первую очередь... - Товарищи, мы же разденем колхоз! - опять вступилась за семена Анна. - Так как, товарищи, - оборвал ее Поспелов, - возражениев нет? - Нет, есть! - сказала Анна. - Переносите вопрос на общее собрание. - Да ты в уме, Анна Андреевна? - рассердился Поспелов. - На что еще общее собрание? - И пусть из райкома приедут. Там мы откровенно поговорим... Гончарова сбила настроение, люди колебались, во всяком случае, никто не хотел взять на себя ответственность за продажу семян. - А ведь правда, - подлил масла в огонь Донцов. - Почему не поговорить с людьми? - Ну, ладно, - сказал Поспелов. - Утро вечера мудренее. Позвоню утром в район, посоветуюсь. XVIII В окно неистово застучали - стекло задребезжало, вот-вот выскочит. Алексей отдернул занавеску. - Тебя, - позвал он жену. Под окном стояла Аленка, младшая дочь Поспелова. Анна распахнула окно. - Что тебе, Аленушка? - Папка наказал... Собираться... В район поедете. Заедет за вами... Она выполнила поручение - и только пятки засверкали. - Ну чего там? - недовольно спросил Алексей. - В район с Василием Кузьмичом еду. - Цапаешься ты все... Должно быть, Алексей что-то слышал о вчерашней стычке. Он не любил спорить с женой - переспорить ее никогда не удавалось - и осуждал ее манеру "жить шумно", как он выражался. "Жила бы потише, - говорил он, - и почета больше, и здоровья". Анна наскоро оделась, позавтракать не успела. Легковушка с Василием Кузьмичом подкатила к крыльцу, и водитель с ходу просигналил тревогу. Василий Кузьмич очень гордился своей легковушкой, хотя только слава шла, что колхоз имеет легковую машину. На самом деле это был старый трофейный "виллис", еще в начале войны отбитый партизанами у немцев и каким-то случаем приблудившийся в Мазилове. - Мы куда, Василий Кузьмич? - осведомилась Анна. - В райком, - коротко ответил он и замолчал снова. Они так и промолчали всю дорогу. Анна еще ни разу не бывала в райкоме, и было чуточку обидно, что впервые попадает она туда как бы вроде подсудимой. Поспелов остановился перед одной из дверей. "Приемная РК КПСС". Вошли. Диван, стулья. Две двери, направо и налево, обитые черным дерматином. Ковровая дорожка. За столом миловидная женщина с вопрошающими глазами. Она укоризненно взглянула на Поспелова: - Он вас с утра ждет... - Спешили, Вера Михайловна! - Пойду доложу. "Первый секретарь Сурожского РК КПСС И.С.Тарабрин", - прочла Анна на двери. Женщина вскоре вернулась. - Проходите. Тарабрин секретарствовал в Суроже четвертый год, район свыкся с ним, а он свыкся с районом. Анна с некоторым даже трепетом вошла в его кабинет - с людьми такого положения ей еще не приходилось общаться. - Товарищ Гончарова? Здравствуйте. Познакомимся. Садитесь. Тарабрин был прост, приветлив, доступен. Слова выговаривал негромко и четко. От него веяло спокойствием, военной аккуратностью. - Здравствуйте, Василий Кузьмич, - поздоровался он и с Поспеловым. - Садитесь. Первое впечатление от него было хорошим. - Ну, что вы там? - снисходительно спросил он Анну. - Василий Кузьмич звонил мне. Рассказывайте. Он сел поплотнее в кресло, давая понять, что не торопится и готов внимательно выслушать свою собеседницу. Анна собралась с духом, ей не хотелось, чтобы Василий Кузьмич вмешивался в разговор. - Мы продали, что нам полагалось. Выдали на трудодень. Не так уж много, но выдали, и засыпали семенной фонд. А теперь опять предлагают продавать. Но у нас, кроме семенного фонда, ничего нет. По-моему, это преступление, товарищ Тарабрин. Конечно, я понимаю, весной нам возместят, но зачем создавать в колхозе нервную обстановку? Для чего вытягивать за чужой счет отстающих? Не могут отдельные хозяйства тащить на своей шее весь район... Тарабрин с любопытством разглядывал Анну. С ним редко разговаривали так прямодушно и бесхитростно. "Но и так по-детски", - подумал он и простил за это Анне ее упрямство. "Детское упрямство", - ответил он про себя, не высказывая, конечно, вслух этих мыслей. - Вы правы, - мягко сказал Тарабрин. - И не правы... Может быть, правы с позиций колхоза. Были бы правы, если бы мы жили в обществе, где конкуренция и эгоизм определяют общественные отношения. Но мы живем при социализме, у нас иные критерии. Один за всех, и все за одного. Разве государство потерпит, чтобы пустовала земля, чтобы кто-то лишился результатов своего труда? У нас общность интересов. Разве возможно - за одну бригаду вы отчитаетесь, а за другую нет? Вы представляете колхоз в целом. И мы тоже не можем, так сказать, предстать перед областью в двух лицах. Не можем делить колхозы на чистых и нечистых. В свою очередь, область не может делить районы на плохие и хорошие. У области тоже одно лицо. Вы улавливаете связь? Колхоз - район - область... Так создается престиж государства! Сегодня ваш сосед выполнит план с вашей помощью, а завтра он поможет вам. В конце концов у нас общий закром. Государственный! Анне нечего возразить, и все-таки она не согласна. - Поняла? - вдруг спросил ее Василий Кузьмич и осуждающе добавил: - А она - общее собрание! - А почему не объяснить это всем колхозникам? - возразила Анна. - Один общий государственный закром. - Потому что далеко еще не все колхозники мыслят государственными категориями, - объяснил Тарабрин. - Слышали о демократическом централизме? Кое-что снизу, но не все снизу... Анна не вполне уловила мысль Тарабрина. В свое время она сдавала в техникуме зачет по истории партии, но не считала себя хорошо подкованной в политике. - Вы поняли меня? - пытливо спросил ее Тарабрин. Анна чувствовала себя бесконечно слабой. - Но я не могу... - А вам и нечего мочь, - холодно произнес Тарабрин. - Сидите и молчите. Вообще, это дело не ваше, а правления и товарища Поспелова... - Мы все-таки соберем собрание, - тихо сказала Анна. - Колхозники не пойдут против... - Вы что - хотите скомпрометировать райком? - задал ей Тарабрин вопрос. - Не следует волновать людей. - Следует, - сказала Анна. - А вы, оказывается, любите дешевый авторитет, - сказал тогда Тарабрин. - Но мы вас не поддержим. Так вы легко можете очутиться вне партии. Анна хотела что-то сказать, но Тарабрин перешел в ту неотразимую атаку, которая неизменно приносила успех во всех спорах. Со сдержанной улыбкой он поглядел на Поспелова. - Помнишь, Василий Кузьмич? На этот раз Поспелов не ответил, хотя отлично помнил, сколько раз Тарабрин в тяжелые минуты угрожал ему потерею партбилета. Но Анна Тарабрина не поняла и опять хотела что-то сказать, но тот не хотел уже слышать возражений. - Завтра вывезете двести центнеров, - продолжал Тарабрин, на этот раз больше обращаясь к Поспелову. - Это директива. Директива райкома. Понятно? - Но я вам хочу объяснить... - начала снова Анна. Тарабрин не захотел ее слушать. - Вы потеряете свой партбилет, - промолвил он тоном, не терпящим возражений. - Партбилет у вас с собой? - У меня нет... Она хотела сказать, что у нее вообще нет партбилета, что она беспартийная, но Тарабрин опять помешал Анне договорить. - И очень плохо, - сказал Тарабрин. - Партбилет всегда должен находиться при коммунисте. Поспелов вдруг вступился за Анну. - Да она по молодости, Иван Степанович... - Ладно, - смягчился Тарабрин. - Идите и завтра же сообщите, сколько вывезли вы зерна. Спорить с Тарабриным бесполезно, он всегда докажет свою правоту. Да Василий Кузьмич и не сомневался в том, что Тарабрин прав. Ему по должности полагалось быть умнее и дальновидней Поспелова. Не стоило понапрасну отнимать время у секретаря райкома. Василий Кузьмич заторопился, пошел, и Анна пошла, хотя ей казалось, что они ни о чем не договорились. Она уже не замечала ни просторного коридора, ни широкой лестницы. Она шла и думала, что первое впечатление не обмануло ее: Тарабрин хоть и повысил на нее голос, все-таки оказался на высоте, настоял на своем, оказался принципиальным человеком. И в то же время она чувствовала, как лицо ее почему-то горит от стыда. Она уступила Тарабрину, не могла не уступить, не могла его оспорить. Но на душе у нее было нехорошо. Что-то половинчатое было в ее согласии. Тарабрин тоже в чем-то не прав, он тоже проявил половинчатость. Она не могла понять Тарабрина. Но не могла оправдать и себя. Не надо уступать. Никогда не надо уступать, если ты уверен в своей правоте. XIX Зима не ознаменовалась большими событиями, шла себе и шла, дни помаленьку прибавлялись, катились через сугробы, как колобок. Кто был занят делом, а кто и бездельем. Поспелов - мужик хозяйственный, и тот не боялся, что дела в лес убегут, зимой можно было и вздохнуть и отоспаться. И почему он затеял ревизию склада, Анна попервоначалу не догадалась. - Самое время, - объяснил он. - Покуда покой, спокойненько сочтут... Челушкин, разумеется, не возражал - пожалуйста! - даже был доволен: умный и честный человек всегда доволен проверкой. - А чего проверять? - удивилась Анна. - Челушкин, по-моему, вне подозрений. - Для порядка, - объяснил Василий Кузьмич. - Когда никогда, а когда-нибудь надо, проверим, и с плеч долой. Вызвал честь по чести ревизионную комиссию, придал в помощь Кучерова и Малинина и попросил - "пока зима, пока свободно" - пройтись по складам. Ревизия принесла неожиданные результаты. Комиссия обнаружила недостачу. Не хватало около двух центнеров зерна, килограммов десять коровьего масла, свыше тысячи яиц. Пошли к Поспелову. - Как быть? Василий Кузьмич не взял на себя решения. - Пускай решает правление. Мало кто верил, что Челушкин способен украсть, но недостача налицо, и, уж во всяком случае, Челушкин обязан дать объяснения. Однако Челушкин ничего не стал объяснять. Это было тяжелое заседание. Все привыкли держать сторону Василия Кузьмича - опытный человек, знает, что к чему, и в общем беспристрастный. Кучеров, Мосолкина, Донцов... - Как же это так, Гриша? - укоризненно спросил Василий Кузьмич. - Докладай, брат, как же это ты допустил? - А я не допускал, - сказал Челушкин. - Чего мне говорить! - А кому говорить? - Василий Кузьмич нахмурился. - Ты знаешь, чему учит товарищ Ленин? Фактам. Факты - упрямая вещь. Вот чему учит товарищ Ленин. - А я не возражаю, - сказал Челушкин. - Я против фактов не спорю. - Значит, есть недостача? - Ну, есть. - Выходит, брал? - Нет, не брал. - Откуда ж она? - Просчитался. - А за просчет знаешь что бывает? - Ты, Гриша, разберись, разъясни, - вмешался Кучеров. - Подумай, поищи, может, найдешь концы... - А чего мне думать? - сказал Челушкин. - Недостача и есть недостача. Ну, зерно я верну, у меня на трудодни побольше получено. А за яйца и масло... Не сразу, конечно, или деньгами выплачу, или куплю и натурой верну. Но Кучерову хотелось допытаться. - А все-таки... Куда ж это делось? - Яичницу мужик любит, - пошутила Мосолкина. - Вот и делось! - А мне кажется, говорить не о чем, - вмешалась Анна. - Челушкин берется возместить, вопрос, значит, исчерпан. Поспелов укоризненно покачал головой. - Не торопись, не торопись, Анна Андреевна... Но она продолжала: - Ну, не знает человек. Не так уж много. Можно и не заметить... Ей очень хотелось защитить Челушкина. Она чувствовала к нему душевное расположение. Всегда точен, аккуратен и при этом какой-то очень открытый человек. Она была уверена: раз Челушкин говорит "не знаю", значит, действительно не знает. Но Поспелов настроен был агрессивно. - Дело не в возмещении, - продолжал он. - Под суд отдавать не собираемся, если даже и просчитался. Но оставлять кладовщиком... Вот, оказывается, что нужно Василию Кузьмичу. - А я хочу поддержать Гришу, - вмешался опять Кучеров. - Я о нем дурного не думаю. Но куда ему, инвалиду с одной рукой, в кладовщики? Сторожем - я понимаю. Но кладовщиком? Ворочать мешки, считать, взвешивать... Где ему справиться! Вот, оказывается, что им нужно! - А я не согласна, - перебила Анна. - Челушкин вполне на своем месте. У него с одной рукой порядка больше, чем у других с двумя... - Ошибаетесь, Анна Андреевна, не с двумя, а с тремя! Это Жестев, секретарь партийной организации. Он тихо сидел в уголке и не вмешивался в спор. Он часто так поступал: послушает, послушает, а потом уже скажет. Анна не поняла было его, и Поспелов, кажется, тоже. - Какими тремя? - А очень просто, - пояснил Жестев. - Иной двумя вешает, а третьей отсыпает, две руки для общества, как у всех, а третья для себя, а Челушкину с его одной дай бог хоть колхоз обслужить... - Я персонально против Челушкина тоже ничего не имею, - настаивал на своем Василий Кузьмич. - Но ведь говорим-то мы не о Челушкине, а о недостаче. Не судить? Ясно, что не судить. Но и простить нельзя. Даже невозможно. Работу подыщем, но не кладовщиком. В кладовщиках просто не имеем права оставить. Спросим вот хоть счетных работников, они по этой части собаку съели... - Он оборотился к присутствовавшему на заседании Бахрушину: - Вот Алексей Ильич разъяснит, можно оставить кладовщиком человека, у которого обнаружена недостача? Анна тоже быстро взглянула на Алексея, взгляд ее был очень понятен - поддержи, Алеша, поддержи, не надо менять Челушкина! И он посмотрел ей в глаза, улыбнулся слегка, давая понять, что очень хорошо ее понимает, даже встал, точно собирался произнести длинную речь. - Обычно за нарушение финансовой дисциплины накладывается дисциплинарное взыскание, но если обнаружена растрата или недостача, дело полагается передать прокурору, и, уж во всяком случае, виновник должен быть немедленно отстранен от работы... Поспелов оживился. - Значит, как я понимаю, Челушкина мы просто не имеем права оставить? - Правильно, - подтвердил Алексей. - Где-то это граничит... - Видите, Анна Андреевна, что говорит ваш муж? Муж, так сказать, а не может вас поддержать. - Поспелов торопился, ему не хотелось продолжать прения. - Проголосуем, товарищи? За оставление Челушкина голосовали только Анна да Жестев, остальные, как всегда, склонились на сторону Поспелова - мужик опытный, знает, что к чему. - А Челушкина в сторожа, - предложил Кучеров. - Недоверие - и в сторожа? - спросила Анна. - Я не пойду в сторожа, - сказал Челушкин. - Ну, подыщем чего-нибудь, - торопливо сказал Поспелов. - Не к спеху. Решим лучше, кого кладовщиком... Кучеров не дал Поспелову договорить: - Прохорова. Исправный колхозник. Работал в сельпо. Человек проверенный, авторитетный... - Попробуем... - Василий Кузьмич оживился. - Возражениев нет? Прохорова протаскивали настолько наспех, что додуматься до "возражениев" никто просто не успел. - Значит, утвержден, - сказал Василий Кузьмич и, чувствуя себя в чем-то виноватым, тотчас обернулся к Челушкину. - Ты, Гриша, не обижайся, без работы тебя не оставим... Но Челушкин даже не ответил. Он хотел что-то сказать, пошевелил губами, не ответил, встал и быстро вышел за дверь. Ну нельзя, нельзя так отпускать человека, и - Анна была убеждена в этом - хорошего человека... - Я сейчас, - быстро проговорила она. - Я сейчас, Василий Кузьмич... И вышла вслед за Челушкиным. Он словно знал, что она выйдет, стоял у крыльца и носком сапога сбивал снег со ступеньки. - Гриша, вы куда? - Домой. - Я провожу вас. Они неторопливо пошли сквозь сгущающиеся сумерки. - Как вы быстро сдались, - упрекнула Анна Челушкина. - Надо защищаться! Он усмехнулся. - Зачем? - Вас обвиняют, а вы точно соглашаетесь! - Анна пытливо посмотрела на Челушкина. - Может, ее и не было - недостачи? - Была. Голос Челушкина звучал твердо. - И вы знаете, как она образовалась? - Конечно. - Так вы что - просчитались или брали? - Да не я брал... - А кто? - И вы в том числе. - Да вы что, Гриша? - А помните, взяли сотню яиц? - Так мы же заплатили! Я сразу послала Алексея Ильича... - Приходил. Спрашивает: подождешь? - И вы ждете? Я завтра же расплачусь! - Да не в том дело. Другие так же. Думаете, Василий Кузьмич не знает? Скажи я что, все равно против меня обернут. Начальство приезжает, кормить надо, вот и яичница и масло. Блины. Да и провешивался, конечно... Анне нехорошо стало на душе. - Мы это поломаем, заставим перерешить... - И не пытайтесь. Думаете, Поспелов меня за недостачу? - А за что? - За ключи! - За какие ключи? - Да когда вам отдал. От склада. Когда отказались семена сдать. - Вы шутите! - Сами видели, какие шутки. - А вы думаете - Прохоров... - Прохоров - послушный мужик. Я яйца давал, а он и семена выдаст... Анна задумалась. Они почти уже дошли до избы Челушкина. Он был прав и не прав. Прав в том, что понимал обстановку, и не прав, потому что мирился с ней. Но Анна не хотела лишаться Челушкина. - Послушайте, Гриша, хотите идти в Кузовлево помощником бригадира? - предложила она, - Будете там вроде как моим представителем. В Кузовлеве и после объединения не ладились дела. - Соблазнительно, - неуверенно откликнулся Челушкин. - Я пошел бы. - Думаете, Поспелов не согласится? - Нет, почему же. Согласится. Там мне не в чем ему перечить... Когда Анна вернулась, она заметила, что Поспелова еще не покинуло смущение, которое владеет нами, когда мы совершим не слишком хороший поступок. Она села на прежнее место, оглядела всех и решительно произнесла: - Вот что, Василий Кузьмич, как хотите, но я хочу послать Челушкина в помощники к Числову. - А разве я против? - согласился Поспелов. - Пусть только поменьше умничает. Анна вдруг поняла - речь шла не столько о Челушкине, сколько о ней, это ей Поспелов преподал урок, непосредственно задеть не осмелился, но урок все-таки дал. - Ладно, - сказала Анна. - Значит, посылаем Челушкина помощником бригадира? Поспелов кивнул. - Ну и хорошо, - примирительно заключил Жестев. - Может, он в Кузовлеве так себя покажет, что сами его обратно позовем. XX Смена дней. То в поле, то дома. Больше в поле. И в ведро, и в непогодь... Вот говорят, где-то людям мешают работать, ставят препоны. Анне не верится. Ну как это так? Мешают... Сами себе мы ставим препоны. Она не забудет минувшей весны... Весной семян, конечно, не хватило. Тарабрин обещал вернуть зерно, взятое осенью в колхозе, но так и запамятовал. А может, не запамятовал - просто нечего было дать. Анна поехала в Сурож. Просить. Это было унизительно. Просить то, что сами отдали... Богаткин только руками развел. Анна осмелилась, пошла на прием к Тарабрину. Она высидела в райкоме полный рабочий день. У Тарабрина шло бюро. Потом еще совещание. Потом еще что-то... Очутилась она у него в кабинете только к вечеру. Выглядел Тарабрин усталым, замученным, но встретил ее приветливо. - А! Агроном из Мазилова... Что скажете? Анна напомнила: - Семена... Тарабрин нахмурился. - А где взять? Сами выходите из положения. - Ведь вы обещали... Тарабрин нахмурился еще больше. - Обещала баба парня родить, а принесла девку... Ох, вот оно, не надо было тогда соглашаться! - А где же взять? Но она поняла уже, что Тарабрину тоже негде взять. - Поеду в Пронск, - сказала она в отчаянии. - Зачем? - Побираться! Это она сказала даже дерзко, не без вызова. - Куда это? - Куда придется! В областное управление... - И что же вы скажете? - Что было, то и скажу. Можно было не сомневаться, эта не станет ни врать, ни выкручиваться... Э-эх! Перед Тарабриным была та самая простота, которая хуже воровства! Он замолчал. Не отпускал Анну и молчал. Молчал долго. - Ладно, - выговорил он наконец. - Незачем ехать в Пронск. Достану я вам семена. Возвращайтесь... На этот раз он не обманул Анну. Правда, она набралась духу, напомнила о себе по телефону, но в конце концов "Рассвет" получил на складе райпотребсоюза около полутораста центнеров... Неизвестно, где их наскребли, но пустить Анну в Пронск Тарабрин не захотел, двухсот центнеров не натянул, но все-таки рассчитался. Зерно оказалось похуже того, что было сдано, но теперь многое зависело от Анны. Она не смела уже не вырастить урожая. И вот, едва отсеялись, Анна сразу почувствовала себя плохо. Ей стало плохо, как только она уверилась, что засеян яровой клин. Заныло в пояснице, подкатило к самому сердцу, стало тяжко... Она опустилась перед кроватью на колени, вцепилась руками в одеяло. - Ох, мама, бегите скорей за Алексеем! Свекровь чаевничала на кухне. Она или не расслышала, или сделала вид, что не слышит. Позвякивала только ложка о блюдечко - свекровь любила варенье. - Ой, мама! Да вы слышите?! Прошло еще с минуту. Надежда Никоновна допила чай. Поставила чашку на блюдце. Появилась в дверях. - Чего ты, Ань? - Ой, да бегите же! О-ох... Анна втиснулась лицом в одеяло. Свекровь скрылась. Стукнула наружная дверь. Анна была уверена, что колхоз будет с урожаем. Все предусмотрено. Теперь можно и рожать. Ох, да чего же ее крутило... Свекровь прибежала испуганная, серая тень легла на ее лицо. Участливо склонилась к невестке. - Не идет. Сидит с Пашкой-пожарником. Выпимши. Говорит, без меня обойдетесь. Может, за тетей Грушей сбегать? - Ох! Да бегите за кем хотите! К Василию Кузьмичу бегите! О-ох... Свекровь опять исчезла... Никогда Анне не было так плохо, как в этот раз. Ни с Женей, ни с Ниной... И Алексей не идет. Но Анна что-то не очень даже на него сердится. Он в обиде на нее. Не раз уже упрекал, что ей дети дороже... Ох! Они и вправду дороже... К этим родам она готовилась. Старалась побольше ходить. Не ела лишнего... А все-таки обидно! Неужто ее оставили одну? Не может того быть. Да где же они, эти люди? Анна все стояла на коленях, прикусывала слегка одеяло и не могла с собой совладать. Ну вот, слава богу, кто-то идет... Опять свекровь! - Может, все-таки позвать тетю Грушу? - Да зовите кого хотите!.. - Извиняйте, Надежда Никоновна, но тетя Груша, етто, в общем невежество... Чей это голос? Низкий, хриплый басок... Голос дрожит, осип от волнения... Василий Кузьмич! - Извините, Анна Андреевна. К вам можно? Вот он уже рядом, этот сиплый голос... Анна делает над собой усилие, встает. - Здравствуйте, Василий Кузьмич. Она протягивает ему руку. Он вежливо пожимает. - Крепитесь, Анна Андреевна... Вот опять подкатывает! - Ой, пожалуй, хоть и тетю Грушу... - Ну что вы, Анна Андреевна! - Поспелов возражает, возражает настойчиво, решительно. - Разве мы позволим себе вами рисковать? Мы вас в момент в Сурож... - Не успеть... - слышит Анна за своей спиной голос свекрови. - Не успеть вам... - Успеем? - неуверенно спрашивает Анна, хотя ни она, ни тем более Поспелов не в состоянии ответить на этот вопрос. - Успеем, - твердо произносит Поспелов. - В самый раз. - Тогда идите... Анна опять берет себя в руки. - А чего идти? Все здесь, - говорит Поспелов и уже отдает Надежде Никоновне команду: - Собирайте Анну Андреевну. Быстро. Одевайте. Две минуты. Понятно, мамаша? Он выходит, но не успевает выйти, как возвращается с Челушкиным. Гриша... Гриша... Да какой же ты молодец! - Мы вас донесем, Анна Андреевна, - говорит Поспелов. - Обопритесь-ка... - Нет, нет... Анна отрицательно машет головой. Свекровь помогает надеть пальто. Анна обнимает Поспелова и Челушкина за плечи и медленно идет к двери. У крыльца стоит грузовик. Задний борт откинут. - Я сяду... - Нет уж, - строго возражает Поспелов. - Все предусмотрено... А вот и Тима... Кудрявцев стоит в кузове у опущенного борта. Рядом с ним тетя Груша. Хоть тетя Груша - "невежество", ее все-таки прихватили на всякий случай. Анна безропотно подчиняется всем указаниям Поспелова. Она и не хочет, и не может возражать. Ей помогают подняться в машину. Не столько помогают, сколько поднимают. В кузове матрас. С чьей только кровати его сняли? На матрасе подушки. Несколько громадных подушек. В белоснежных наволочках с прошивками. Оранжевое атласное одеяло. У изголовья стопка простыней. Две бутылки с водкой. Анна сразу понимает: не для питья. На всякий случай. Вдруг тете Груше понадобится помыть руки. Обо всем подумали. Кто? Василий Кузьмич? Гриша?.. Анна ложится. Прямо в пальто. На одеяло. - Вы разденьтесь, Анна Андреевна, не беспокойтесь, не растрясу. Вместе с Анной в кузове остается тетя Груша, трое мужчин втискиваются в кабину, там тесно, все они люди широкие, но они боятся смутить Анну, которая вот-вот может родить. Машина трогается с места. Куда-то в сторону уносится голос свекрови. Анна слышит еще чьи-то голоса... Грузовик мчится. То тише, то быстрее. Почти не трясет. Кудрявцев старается. Тетя Груша сидят на краешке матраса с каменным лицом. Она обижена, ее искусством пренебрегли. Ей и полагается быть обиженной. Агрономша! Ей, конечно, врача надо! Но сквозь каменное выражение лица пробивается бабье участие. Агрономша-то она агрономша, а мужик у нее - никуда. Готов свою бабу за бутыль водки сменять. А баба - золото. И на людях, и дома. Вся на виду. Тетя Груша наклоняется к Анне. - Андреевна, худо тебе? - Нет, ничего... Довезли ее как раз к сроку. Успели ввести, раздеть... Поспелов просит вызвать врача. - Не Раису Семеновну, а главного. Евгения Яковлевича. - Евгень Яклич занят. - Скажите: председатель колхоза "Рассвет" просит. Появляется "Евгень Яклич". - Здрасьте, Евгений Яковлевич. Мы нашу агрономшу рожать привезли, - обращается к нему Поспелов. - Прошу вас. От имени колхоза. Вы уж постарайтесь. "Евгень Яклич" улыбается. - Стараться ей придется, а не мне... - Вы уж там в случае чего... - Ничего, - снисходительно говорит "Евгень Яклич". - Все будет хорошо. Поспелов уходит. - Ах да! - вспоминает вдруг врач. - Мы просили сена продать для больницы. Вы вот отказали... - Продадим, продадим, - поспешно произносит Поспелов. - Самим в обрез, но продадим. - И потом нам бы тысячи три яиц, - оживляется Евгений Яковлевич. - С фондами туговато... Но тут их беседу прерывает медсестра, совсем молоденькая, должно быть только со школьной скамьи. - Евгень Яклич, а где отец? - Чей отец? - Да ну... этой... Которую привезли! - А что? - Сын! Сын у нее! - Ох ты! - говорит Поспелов. - Найдем яйца, доктор, найдем!.. А сама Анна лежала в родильной палате, истомленная после перенесенной муки, и думала - что, мол, как хорошо, как вовремя отсеялась, и теперь вот сын, и еще подумала, что в этом году колхоз обязательно будет с урожаем. XXI Лето выдалось жаркое, сделаешь туда-сюда километров пятнадцать и запаришься. Анна все время на поле. В Мазилове, в Кузовлеве. Да еще домой надо забежать, покормить Колю. В Кузовлеве она бывала чаще, чем в Мазилове, надо вытягивать Челушкина. Но безрукий этот Челушкин одной рукой выжимал больше, чем другие двумя. К осени его бригада собрала пшеницы по одиннадцати центнеров с гектара. Не так уж много, но для района это небывалый урожай. Осенью Анна сполна получила и задолженность по зарплате, и премию. Куда Алексею до нее! Искала у Алексея поддержки, выходя замуж, а теперь сама может поддержать. Но все-таки хорошо, что у нее есть муж, отец ее детей, хозяин. Они выбрали погожий октябрьский день, вдвоем собрались в Сурож за покупками. Вернулись из города под вечер, Алексей слегка под хмельком, но довольный и ласковый. Анна развязала свертки, нарядила дочерей в новые платья, отдала им кулек с конфетами, повесила мужнин костюм на распялку под простыню, сыну вложила в руки погремушку, подала свекрови отрез - выбирала материю на свой вкус, фланель, потеплей и помягче, коричневую в белый горошек - и для пожилой, и веселая. - Вот, мама, не обижайтесь. - Себе-то небось шерсти взяла? - пытливо спросила свекровь. - Шерсти, мама, - подтвердила Анна. Ей не хотелось хвастаться перед свекровью своим платьем. Она отложила сверток с платьем в сторону, не стала доставать из сумочки шарф. Пошла обратно к сыну, повертела перед ним погремушкой, погугукала. Свекровь собирала ужин. - Лексей-то в порядке? - осведомилась она. Но тут Алексей сам вошел в избу. - Давайте, - деловито сказал он, входя. - Пожрать да и спать. Как костюм? - Повесила, - ответила Анна. - Да нет, я не про то, - сказал он. - Как - ничего? - Ничего, - сказала Анна. - Небось под тышшу? - завистливо спросила свекровь. - Аль больше? - Тысячу? - самодовольно сказал Алексей. - Подымай выше! Они поужинали, легли, потушили свет. Свекровь долго что-то ворошилась у себя на постели, охала, вздыхала, должно быть, завидовала и невестке и сыну. Алексею хотелось спать, его развезло от выпитой водки, но он чувствовал себя в долгу перед женой, как-никак это она купила костюм. Он обнял Анну, чмокнул в щеку. - Спи, - сказала она. - Спи, отдыхай. Он послушно подвинулся к стене. Свекровь все еще возилась за печкой, а Алексей уже захрапел. Было темно. Постукивали ходики. "Почему это у всех ходики, во всех избах ходики, - подумала Анна, - и почему только ночью замечаешь, как они постукивают?" Стучат, стучат, не дают заснуть... Анне не спалось. Она мысленно перебирала покупки. Всем купили, никого не забыли. Алексею давно уже нужен костюм. И матери нечего обижаться... Богатство не ахти какое, но так богата Анна никогда еще не была. Игрушки, конфеты, костюм мужу, платье себе. Не ситцевое платьице, не гимнастерка... И все, что было куплено сегодня, заработано ею самой. Господи, сколько пройдено: школа, техникум, Толя, Женечка, война. Потом эта безрадостная Кубань, неприветливая, неуютная, и степ - не степь, а степ, и люди там такие же недоверчивые и жесткие, как ихний пустой и безлюдный степ. Вот вернулась на родину. Домой, к родимой картошке. Если когда-то в юности казалось, что без Толи ей не прожить, теперь она понимает, что можно прожить и без мамы, и без Толи, и без Алексея. Только без родимой картошки невозможно прожить. И нет такой силы, которая могла бы согнать ее с родной земли, и есть сила, которой она держится... Анна долго не засыпала. Петухи кукарекали, когда она заснула, а проснулась, уже рассвело, дома не было ни Алексея, ни Жени, только свекровь возилась у печки, да нежно, по-голубиному, ворковал в колыбельке Коля и неслышно играла Ниночка на разостланном на полу одеяле. Анна умылась, надела новое платье, натянула капроновые чулки, надела лаковые туфли, причесалась, достала из сумочки купленный вместе с платьем шарфик из воздушного шелка, тоже голубой, разрисованный зелеными листьями и желтыми цветами, накинула на голову, посмотрелась в зеркало - понравилась даже сама себе. Взяла с этажерки тетрадь, в которой делала записи о состоянии посевов, вырвала аккуратно листок, взяла свою самописку, написала несколько слов, задумалась, потом решительно написала все, что задумала, сложила листок, сунула в сумочку и пошла. - Если кто будет спрашивать, мама, - сказала она в дверях, - скажите, пошла к Жестеву. XXII День сухой, теплый. Листья почти облетели с деревьев. Коричневые ветки, как какие-то вымыслы из проволоки, покачиваются возле домов. Небо - без облачка, сплошное синее полотно, и сама Анна в синем платье и голубом шарфике прямо просится сейчас на картину, хотя никому это невдомек. Однако не заметить Анну нельзя, уж очень, она нарядна. У дома Губаревых Маша Тюрина и Милочка Губарева, обе в новых пальто - день-то совсем теплый, вышли специально, чтобы пофасонить. - Ух ты! - восхищенно сказала Маша. - Вот это платье! - Дура, не ори, - ответила Милочка. - Опять небось муж обидел, вот и бежит... В деревне уже приметили манеру Анны уходить из дома, когда Алексей Ильич возвращался пьяным. На этот раз девушки ошиблись, но разговор их донесся до ушей Анны. Удивительно, что она все видит и все слышит, хотя занята своими мыслями. Вот и дом Жестевых. За изгородью из поломанных серых жердей топорщились обглоданные чужими козами смородиновые кусты. Зато у самого дома красовались две такие великолепные рябины, что Анна невольно запрокинула голову. Тяжелые гроздья оранжевых ягод до того празднично пламенели над окнами старей избы, что изба и все вокруг, казалось, пропитано солнцем. В этих обглоданных смородиновых кустах и пышных рябинах выражался весь характер Егора Трифоновича Жестева. Смородина на кустах не вызревала, скот не щадил ее, зато ни один мальчишка в деревне не позволил бы себе сорвать с рябин ягоды, хотя известно - Егор Трифонович не промолвит ни слова, оборви у него кто-нибудь хоть весь урожай. А вот Анна не удержалась, потянулась, сорвала кисть, отщипнула губами ягоду. Ох, кисла! Ох, терпка! Даже скулы свело. Рано рвать, надо ждать. Рыжи ягоды, как заря. Надо ждать ноября. Он суров и багров. Будут ягоды слаще... - Здоров! Егор Трифонович выглядывал из окна. Он всем говорил так при встрече. - Можно? - Заходите, заходите... - Варвара Архиповна, жена Жестева, приветливо распахнула дверь. - Будьте гостьей. Все в этой избе на месте. Ничего лишнего, и все на месте. Кровать за печью, скрытая ситцевой занавеской. Выскобленный добела пол. Полки с книгами, сходящиеся в углу, где раньше положено было висеть иконам. Горка красного дерева с посудой. Дешевый дубовый комод. Комод, изделие Сурожского промкомбината, приобретен недавно, а горка - реликвия революции. Егор Трифонович весьма ценил эту горку. Когда в 1917 году громили помещичьи усадьбы, мазиловские мужики поделили между собой имущество помещика Коновницына, и горка пришлась на долю Егора Трифоновича. Он любил пошутить: - Недаром кровь проливали, теперь есть куда чашки с блюдцами ставить... Анна застала Жестевых за завтраком. Жили они вдвоем. Дочка их, Анна Егоровна, тезка Анны, давно выделилась, обосновалась тут же, в Мазилове, своим домом, сын работал где-то в Сибири, кажется, в Красноярске. Старики могли бы коротать век на иждивении детей, но слишком сильна привычка жить своим трудом: Варвара Архиповна до сих пор выходила на полевые работы. Сам Егор Трифонович в партии с семнадцатого года. Пронский мужик, участник первой империалистической войны, он с фронта вернулся большевиком, боролся за Советскую власть в деревне, затем комбеды, гражданская война, продразверстка, хлебозаготовки, раскулачивание, колхозы... Участвовал он и в Великой Отечественной войне, и снова вернулся в родное Мазилово. Продвигаться, как говорится, вверх не позволило образование, да и родные места влекли обратно к себе. Он был бессменным секретарем партийной организации колхоза, и к нему-то и прибежала сейчас Анна. Перед Егором Трифоновичем стояли сковородка с жареной картошкой, тарелка с квашеной капустой и литровая кружка с молоком. На кружку опиралась раскрытая книга. Егор Трифонович поддевал вилкой то картофель, то капусту, но взгляд его обращен в книгу. - Здоров, Анна Андреевна, - приветствовал ее Егор Трифонович, приглашая к столу. - Милости просим. - Спасибо, - поблагодарила Анна. - Я по делу, Егор Трифонович. Жестев улыбнулся: - А ко мне не ходят без дел. Анна молчала, а он не вызывал ее на разговор. - Что читаете, Егор Трифонович? - Роман. - Он не мог отвыкнуть от неправильного ударения, хотя знал, как произносится это слово. - Люблю романы. Поучительности в них много, - объяснил он. - Глубже проникаешь в людей. Варвара Архиповна участливо посмотрела на гостью. - Может, молочка? - Нет, нет. Анна разомкнула сумочку, подала Жестеву бумажку. - Вот. Жестев закрыл книгу, отложил вилку, прочел, вскинул глаза на Анну, перечел бумажку еще раз. - Так, так... Варвара Архиповна полюбопытствовала: - Жалоба какая? Егор Трифонович не ответил, поглядел пытливо на Анну. - Пойдемте в кабинет, поговорим. Они вышли с Анной в палисадник, сели на скамеечку под рябинами. Жестев долго молчал, потом сказал коротко, даже сурово, как никогда не говорил с Анной: - Слушаю. Она принялась сыпать словами, очень по-женски, торопливо и беспорядочно: - Все у меня есть. А у детей еще больше будет. С работой все хорошо. Ну, не все, но все идет правильно. А ведь все это кто-то дал? Ведь я понимаю. Не хочется остаться в долгу... Жестев посмотрел в небо. Не было ему ни конца ни краю. - Вот ударит мороз, посладеют ягоды, - сказал он задумчиво. - Возьмешь тогда на варенье... Он расправил бумажку. - Поддержим, - сказал он. - Попросим Мосолкину, я поддержу, к Богаткину можешь обратиться... - А может, что не так? - спросила Анна. - Может, не так написала? - Почему же? "Прошу принять меня в партию. Потому что ей я обязана..." - прочел он. - Все правильно. - Чего-то не дописала, - торопливо сказала Анна. - Чего-то надо мне еще тут дописать... - Да разве суть в этом... - В глазах старика засветилась укоризна. - Чего там дописывать... Важно, чтоб на совести все было правильно. Всмотрись в себя - за душой-то у тебя дурного нет? Он и вправду заставил ее еще раз заглянуть себе в Душу. - Решительности мало, Егор Трифонович... Жестев пытливо на нее посмотрел. - Это в чем же? - Да как же... Помните, отдали семена? Не сумела поспорить, сдалась. Едва не обездолила колхоз... Жестев ногой разгреб опавшие листья. - А поспорила бы - добилась? Анна посмотрела ему в глаза. - Нет. - То-то и оно, а на нет и суда нет. - Помолчал и с сожалением сказал: - Спорить да доказывать тоже надо умеючи. Я вот тоже чувствую иногда, а доказать не могу... - Значит, сдаваться? Старик отрицательно покачал головой: - Не сдаваться, а искать. Путя искать. Лбом стену не всегда прошибешь. Искать и в большом, и в малом. Анна не поняла Жестева. - Может, вы считаете... - Она выговорила с трудом: - Может, я не готова? - Да нет, почему же? - сказал Жестев. - Тебе уже пришло время идти в партию. XXIII Март пришел неверный, шальной, неустойчивый. То таяло все, то опять схватывало морозцем. На озерке за Мазиловом вскрылись полыньи, дня два чернели, а потом снова затянуло ледком. В колхозе достраивали новый коровник, попросторнее, потеплее, с отдельным помещением для молодняка. Мосолкина радовалась и хвасталась перед людьми, собиралась теперь прославить ферму на весь район. Все приваживала на ферму молодежь, школьников, рассчитывала завербовать кое-кого к себе на работу по окончании школы. Перегнать телят в новое помещение собиралась она к первому марта. Но, как всегда, что-то не доделали, чего-то не успели, погнали лишь на третий день марта. За дело взялись школьники, и тут случилась беда. Санька Тихонов и Томка Аладьина погнали телят. Годовалых телят, крепеньких таких, веселых, бойких. От старого телятника до нового не более километра. Но Саньке вздумалось погнать телят через озерко, по льду. Выгоды в том особой не было, но так интересней. Томка кричала: "Не надо, Санька, подломится..." Но где же это видано, чтоб послушался мальчишка девчонку? Нарочно погнал через озерко. "А ну..." Телята побежали по льду, и ничего - перебежали. Только одна рыжая телочка струсила - свернула с тропки и угодила в полынью: ледок проломился, телку потянуло под лед. Мимо шел Жестев. К кому же было взывать Саньке, как не к Жестеву! - Дядя Егор! Дядя Егор... Тонет! Но дядя Егор и без крика заметил происшествие. Спрыгнул на лед, потянулся за теленком, и лед проломился и под ним. Однако он ухватил-таки теленка, подтолкнул к берегу. Выволок теленка, выкарабкался сам. Теленок дрожал, мокрый, перепуганный, очумелый. - Гони ходом на ферму! - велел Жестев Саньке, а сам что было сил побежал к деревне. Домой прибежал оледеневший, разделся кое-как, вернее, раздела его Варвара Архиповна, растерся водкой, напился чаю с малиной, забрался на печку, укутался одеялом... - Сосну, мать. К вечеру отойду... Однако спустя час или два его начал трясти такой озноб, что стало уже не до сна. Варвара Архиповна закутала своего Трифоновича во все одеяла, накрыла шубой. Озноб не проходил. К тому времени в деревне уже узнали о происшествия. К Жестевым начали наведываться. "Ну как? Ну что?" Принесли термометр. Температура поднялась до тридцати девяти. Собрались в совхоз за врачом. Запротестовал, разумеется, сам Жестев. - Не надо, обойдусь. К утру пройдет... Однако к утру Егор Трифонович уже метался в бреду. Анна сама поехала за врачом. После того, как Анну приняли в партию, она очень сблизилась с Жестевым. Старик не пытался ее учить, не командовал ею, получилось так, что Анна сама стала заходить к нему за советами. Жестев здорово стар, жизнь достаточно его потрепала, седьмой десяток, пора на покой. Но старик не сдавался, все еще тащил по жизни свой воз. Задыхался, а тащил. Не хватало энергии, напористости, не раз возникал вопрос о том, что пора освободить его от секретарских обязанностей, но хорошие люди уважали старика, а плохие... Плохие терпели, тем более что силенок на борьбу с ними становилось все меньше и меньше. У Жестева началась жестокая пневмония. Анна привезла врача, из больницы прислали сестру, лекарства. Старику становилось хуже и хуже. Врач уехал только к вечеру. Анна вернулась домой поздно. Дети спали, свекрови тоже не было слышно. Алексей сидел за столом. Потрескивал включенный репродуктор. - Ты знаешь, Жестев очень плох, - сказала она еще с порога. - Иди ты со своим Жестевым... - как-то странно ответил Алексей. - Ты слушай, слушай... И вдруг из репродуктора послышались позывные... Позывные Москвы! У Анны перехватило дыхание. - Что - война? - Да ты что?.. Очухайся! И вдруг она услышала: - Мы передаем бюллетень о состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича Сталина... - Сталина?! Она точно спросила репродуктор. Алексей смотрел на нее тяжелым взглядом. - Ты понимаешь?.. Сталин! Радио не выключали всю ночь. Всю ночь за окном надрывался мартовский ветер. Анна плохо спала. Встала раньше обычного. Вышла из дома. Несмотря на раннее утро, народу на улице было много. Все шли в красный уголок. Тревога за жизнь Жестева сразу ослабла, Жестева продолжали лечить, врач приезжал из Мазилова, сестра дежурила, больного навещали десятки людей, но все говорили о Сталине. Так много было связано с именем Сталина, так много Сталин значил, что все остальное теперь бледнело и уходило в тень... Сталин - это было что-то огромное. Огромное, но далекое. И там она ничем не могла помочь. А здесь, рядом, тоже шла борьба. За человека. За добрую и большую жизнь. Во вторую ночь Анна совсем не могла заснуть. За печкой пел сверчок. Все чиркал и чиркал свою заунывную песню. Свекровь похрапывала, иначе она обязательно плеснула бы в щель кипятком. По всей стране, по проводам и без проводов, от антенны к антенне неслись сообщения. Сердце, пульс, температура... И совсем рядом, через несколько домов, Таня Грошева, медсестра из участковой больницы, тоже следит за сердцем, за пульсом, за температурой. Через каждые четыре часа вводит Егору Трифоновичу пенициллин. Почему Анне так безмерно жаль Жестева? Точно он ей родной... И вдруг она ловит себя на мысли, что Жестева жалеет больше, чем Сталина. Ей неудобно в этом признаться. Даже самой себе. Но Жестев роднее, ближе, дороже. Тот - символ, а Жестев - живой человек. Она запрятывает эту мысль в какие-то такие тайники своей души, куда никому и никогда не проникнуть. С утра побежала к Жестевым. Тихонько вошла в избу. Варвара Архиповна дремала на лавке, подложив подушку под голову. Сидя у постели, дремала Таня Грошева. Дремал Егор Трифонович. Таня открыла глаза. Виновато улыбнулась. - Ну как? - Падает... - Взглядом показала на термометр. - Доктор говорит, выкарабкается... - Ой, Танечка! Анна безвольно опустилась на скамейку. Все-таки она выпросила у судьбы жизнь Егору Трифоновичу... И в тот же день, вечером, пятого марта, умер Сталин. По радио передавали сообщение Центрального Комитета. Передавалось медицинское заключение. Извещение от комиссии по организации похорон... Особенно притихшими казались дети. Они жались к печке и даже всхлипывали. Играли тихо-тихо. Да и не мудрено. Все хорошее связывалось в их представлении с именем Сталина. В школе постоянно твердили, что он - лучший друг. Всего. Детей. Велосипедистов. Мелиораторов. В детских домах даже конфеты давали с присказками, что о конфетах позаботился дедушка Сталин... В день его похорон мела легкая поземка. Анна только что вернулась от Жестева. У старика дело шло на лад. Она только успела раздеться, как на крыльце послышался шум. Хлопнула дверь, в комнату вошли Алексей и какой-то милицейский лейтенант. Анна вопросительно взглянула на мужа. - Познакомься, - сказал он, запинаясь. - Товарищ Ха... Харламов! Алексея слегка покачивало, но лейтенант как будто был трезв. - Ты понимаешь, Аня... Ты понимаешь, какое событие... - Алексея покачивало. - Такое событие нельзя... Он вдруг опустился на стул и заплакал. Анна взглянула на лейтенанта. - Вот приехал к вам, - несколько виновато объяснил тот. - Встретились вот в правлении... - К нам? - Не лично, а вообще. В эту местность. Для предотвращения возможных беспорядков. Анна удивленно привстала. - Каких беспорядков? - Никаких беспорядков! - вмешался Алексей, утирая кулаком слезы. - Все будет в порядке! Нельзя в такой день. Но не продают даже портвейна. А товарищ Ха... Харламов... достал... Анна молча указала гостю на репродуктор. По радио транслировали все происходящее в это время на Красной площади. Играл оркестр. Напыщенно звучал голос диктора. Снова оркестр. Многоголосый говор. Потом заговорили Маленков, Берия, Молотов... Милицейский лейтенант упоенно смотрел в репродуктор. Анне стало не по себе. Она понимала, что в похороны не до веселья, но ей почему-то не хотелось бы так хоронить близких людей. XXIV В один из последних дней марта Анна по пути на работу зашла к Жестевым. Возле этих стариков ей было как-то уютно-успокоительно, как говорила она самой себе с легкой усмешечкой. В тот день с утра задул порывистый ветер, заморосил дождь, небо побурело, заволоклось тучами, ветер становился все холодней, а потом дождь сменился густым снегом, покрывшим все дороги, все дорожки и тропинки, ведшие в Мазилово. - Раздевайтесь, - приветливо встретила ее Варвара Архиповна. - Сейчас позавтракаем, вареничками своего угощаю. - Да я завтракала... - Анна подошла к Жестеву: - Что за книжка у вас, Егор Трифонович? Жестев провел похудевшей рукой по книге, будто погладил открытые страницы. - Учусь, Анна Андреевна. Учусь понимать жизнь. Старик редко выражался высоким стилем. - Что же это за учебник? Жестев усмехнулся. - "Война и мир", Анна Андреевна, только и всего. Перечитываю. - Он помолчал, но, должно быть, ему все-таки хотелось объяснить Анне свое обращение к Толстому. - Завертятся в голове всякие мысли - не разложить по полочкам. А тут точно на простор выйдешь. Он - о своем, а ты - о своем, но так это у него все умно, широко, своевольно, что и сам умнеешь, и в своих делах начинаешь разбираться как-то так... - Он несколько сконфуженно взглянул на Анну. - По-толстовски, что ли! Она этого еще не знала. Еще не умела советоваться с великими книгами, но слова запали в нее, в нее всегда западало что-нибудь от Жестева. - А что вас тревожит, Егор Трифонович? - заботливо спросила Анна. - Может, послать за доктором! - Все, Анна Андреевна... - Старик насупился и слегка постучал по книге. - Я вот с каким доктором советуюсь. А вы мне... Он пытливо на нее посмотрел, точно ждал от нее какого-то особого понимания. Но Анна не знала, что ответить. Варвара Архиповна возилась у загнетки, подгребала из печки к чугунку жар, бросала в кипящую воду вареники. Жестев поймал взгляд Анны. - Да, вареники все так же едим, - неспешно произнес он. - Только надолго ли муки хватит? Аппетит хороший, да работаем не по аппетиту. - Вот мы и ждем вас, - ласково ответила Анна. - Поможете, мы и приналяжем. - Нет, - резко оборвал ее Жестев и еще раз повторил: - Нет. Анна опять не поняла, старик чего-то недоговаривал. - Написал я, в райком написал, - вдруг признался Егор Трифонович. - Постарел, не тяну. Не гожусь. - Ну что вы... - Отучились жить своим умом, Анна Андреевна, и я в том числе. А теперь опять пришло время жить своим умом. Не подумайте, я не оправдываюсь и дураком себя не считаю. Но бывают обстоятельства сильнее нас. Тут Варвара Архиповна позвала их завтракать. - Что ж, пойдем, - миролюбиво согласился Жестев. - Вареники - штука добрая... - Он подцепил вилкой вареник, и вернулся к начатому разговору: - Написал в райком, прошу освободить, хватит. - Чего хватит? - Всего. Послужил, хватит, не справиться мне теперь. - Ну, это уж вы... Вас уважают в Мазилове. - Уважить не важить. Уваженья я не потеряю, коли честно признаюсь, что ныне воз не по мне. - Что-то я не вполне понимаю... - Я и сам не все понимаю, потому и запросился в отставку. Отслужил свое, выполнял, что приказывали, а теперь... Тут вмешалась Варвара Архиповна: - А теперь не хочешь никому подчиняться? Но Жестев не принял шутки. - Ты, мать, не шути. Подчиняться - это легче всего. Теперь их время... - Он кивнул на Анну. - Эти не захотят подчиняться, а для этого не только голова нужна... Образование нужно. А у меня его... Я больше, как указывали, а теперь и самому указать надо. Что было? Один за всех на всю страну думал, а ныне коллективно придется решать... Только тут начал доходить до Анны смысл его слов. - Значит, на пенсию собрались? - Значит, - подтвердил Жестев. - Не отпустят, - возразила Анна. - В самый раз, - не согласился Жестев. - Увидите. Ведь у нас кто шел в ход! Или "чего изволите?" или "поднажмите, ребята". Ну, насчет "поднажмите" это я могу. А теперь народ потребует - что и к чему? Варвара Архиповна опять вмешалась: - Вареники-то остывают! Прямо пальцами Жестев взял щепоть соли. - Ты бы сахарку. - С солью привычнее. Жестев многое не договаривал, лишь постепенно раскрывался он перед Анной и каждый раз наводил ее на новые необычные мысли. Анна собралась было уходить, но кто-то зашаркал в сенях, постучал и, не ожидая отклика, потянул на себя дверь. - Не помешаю? Это был сам Тарабрин. - Егор Трифонович... Товарищ Гончарова, оказывается, тоже тут... - Не ждал я вас, Иван Степанович. Мать, спроворь... - Нет, нет, - решительно отказался Тарабрин. - Не голоден. Извини меня, Егор Трифонович, знал о болезни, справлялся, а навестить не мог. Да и сегодня не приехал бы, не приди твое заявление... Жестев не спеша пошел навстречу гостю. Тарабрин пожал всем руки, разделся, улыбнулся Анне. - А вы как хозяйничаете? Анна теперь уже не так смущалась Тарабрина. - Да понемножечку... Она поднялась. - Не торопись, Анна Андреевна, - остановил ее Жестев. - Разговор коснется и вас. Тарабрин вопросительно поглядел на Жестева, но ничего не сказал. - Сидите, сидите, - согласился он. - Пожалуй, Поспелова зря не прихватил. Я ведь заглянул в правление. Он набивался, да я остановил, хотел сначала с тобой... - И правильно, - одобрил Жестев. - Анна Андреевна другой коленкор. - Ну, как знаешь, как знаешь, - опять согласился Тарабрин. - Тебе виднее. - Он сложил на коленях руки и сразу перешел к делу. - Получили мы твое заявление, понимаем, сочувствуем, но с работы - нет, не отпустим. Для секретаря парторганизации нет у вас сейчас подходящего человека. Подлечиться - дело другое, путевку в санаторий для тебя запросили. Но от руководства - нет, не освободим. Не обойдемся. Тарабрин говорил громко, властно, категорично, но на Жестева его слова, по-видимому, не произвели особого впечатления. - Обойдетесь. - Позволь райкому судить. - Без Сталина обойдутся! - Что? Что? - Что-то в тоне Жестева озадачило Тарабрина, он подался вперед и как бы заново начал вглядываться в Жестева. - Что ты хочешь этим сказать? - Да не больше того, что сказал, - успокоительно произнес Жестев. - Не поеду я в санаторий. За хлопоты, конечно, спасибо, но не хочу из дому, и без старухи своей тоже не хочу. Дома я лучше окрепну, поверьте. А вот в руководители уже не гожусь. Я ведь, Иван Степанович, понимаю, что теперь предстоит. Не снести мне эту ношу, не по плечу. - Подожди, подожди, что ты сказал про Сталина? - оборвал Тарабрин. - При чем тут Сталин? Я не вижу связи... - Очень даже при чем, - все так же спокойно и с какой-то внутреннею улыбкой ответил Жестев. - Сами о нем еще не раз заговорите. А мне по-стариковски... Придраться было не к чему, но слова Жестева не лезли ни в какие привычные каноны и насторожили Тарабрина. Он даже перешел с панибратского "ты" на более официальное "вы". - Что вы все-таки хотите этим сказать? - Да лишь то, Иван Степанович, что всем нам придется теперь измениться... - То есть как измениться? - Поумнеть, Иван Степанович! - А вы что же... - А я слаб, не вытяну, растеряюсь... Тарабрин не ответил, он только пристально смотрел на Жестева. - Кем я был? - продолжал Жестев. - Помните, ходили у нас в деревнях сельские исполнители? С блямбою на груди? Вот я и был им... - Что это еще за блямба?.. Насколько категоричен был Тарабрин в начале разговора, настолько неуверенно говорил он сейчас. Кажется, он принял блямбу и на свой счет. Тарабрин задумался. - Может быть, вы и правы. Вы действительно, кажется, устали. Ну, а кого бы... Кого бы рекомендовали вместо себя? - Гончарову, - тотчас ответил Жестев. Сказал не раздумывая, не замедлив с ответом ни на секунду, - теперь Тарабрин понял, почему он задержал Гончарову и вел при ней такой разговор. Тарабрин задумался. - А стажа хватает у нее? - Да разве в этом суть? - уклончиво сказал Жестев. - Формальность. А секретарь из нее будет... Тарабрин резко повернулся к Анне. - А как вы? У него, кажется, мелькнуло подозрение - не сама ли Анна навела Жестева на эту мысль. Но она так чистосердечно отозвалась: "Ох, нет, не справляюсь я...", что Тарабрин тут же отверг свое подозрение. Он вспомнил свой спор с Гончаровой из-за зерна. Он не любил, когда председатели колхозов подминали под себя секретарей партийных организаций, а она еще тогда не боялась перечить Поспелову. Если дать ей направление, может, и получится толк... Он строго посмотрел в глаза Гончаровой. - Ну, а вы что думаете по поводу этого? Анна ответила ему вопрошающим взглядом. - По поводу чего? - Ну вот, вся эта критика, что разводит тут товарищ Жестев. Тоже хотите быть умнее всех? - Нет, не хочу, - твердо сказала Анна. - Хочу учиться. Хочу, чтоб меня учили. Там люди поумнее меня. Она не сказала, где это там, но Тарабрин, кажется, отнес ее слова и на свой счет. "Не глупа, - подумал он. - Дисциплинированна. Может быть, и получится толк". Вечером на партийном собрании коммунисты разбирали заявление Жестева. И то, что Тарабрин дал согласие обсудить это заявление, означало: райком не возражает против освобождения Жестева от секретарских обязанностей. Тарабрин был опытным партийным работником, знал, что смена руководителей должна способствовать подъему работы. Он перевел разговор на хозяйственные планы колхоза, расшевелил людей, вызвал на разговор, побудил выступить Анну, и Анна не сдержалась, высказалась, наговорила и в адрес Поспелова, да и в свой собственный адрес немало горьких слов... Она верила в то, что говорит, в этом и была ее сила. И те, кто слушал ее, видели, что она верит. И тоже верили ей. Тем более что за два года, которые она провела в колхозе, ее слова не расходились с делами. Поверил в нее и Тарабрин, и, когда встал наконец вопрос о новом секретаре, из-за чего, собственно, он и приехал в колхоз, он посоветовал мазиловским коммунистам выбрать секретарем партийной организации Гончарову, и они согласились, что Гончарова годится в секретари. XXV Анна спала и не спала. Тело ее спало, а дух бодрствовал. Она отдохнула за ночь, ее всю пронизывало ощущение бодрости. Было еще очень рано. Но в деревне никогда не бывает слишком рано. Она встала, наскоро умылась, вышла на крыльцо. Было свежо до дрожи. Вернулась в дом, отломила хлеба. Завернула в платок. Надела тапочки. Чтоб полегче. Все в доме спали. Ну и пусть спят... Пошла к складу. Вся деревня еще спала. Только чья-то бесприютная курица топталась у лужи. Но девчата были уже в сборе. Они сидели за амбаром, на завалинке. Милочка, все три Нины, Верочка, Дуся, Маша. Все в тапочках, рваных, заношенных, - удастся ли что заработать - это еще как сказать, а тапочками придется пожертвовать. Они оживились, завидев Анну. - А мы думали, проспите! Но ни Прохорова, ни обещанной подводы не было. - Маша, ты погорластее. Беги к Василию Кузьмичу. Где же лошадь? И на конюшню. А ты, Верочка, за Прохоровым. Всех поднять, всех собрать - сколько уходит времени! Пришел Прохоров, выдал мешки с кукурузой. Маша вернулась на телеге. Погрузили мешки, тронулись в поле... Вот и участок, отведенный звену Милочки Губаревой: хорошая земля. Сама Анна отвела ее Милочке. - Девчата! Это Милочка обратилась к подружкам, она была заражена нетерпением Анны, ей тоже не терпелось взяться за эту землю, хорошо подкормленную, унавоженную. - Ох, девушки, затеяли мы с вами... - сказала Анна и не договорила: она-то знала, что они затеяли, только по молодости девчатам все как с гуся вода. Не жаль труда, хоть и труда жаль, а если не задастся - засмеют, опозорят... Вот они - эти пятнадцать гектаров, которые никто не хотел отдать и которые Анна прямо-таки вырвала из недоверчивых поспеловских рук. Она вздохнула. - Ну, девчата, взялись за гуж, не говори, что не дюж. Где-то машинами сеют, а мы - руками. Один выход - сажать вручную или голодать... Милочка засмеялась. - Трудней, чем при немцах, не будет. - И то! Поставили мешки с кукурузой. Анна бросила на мешок жакетку, засучила рукава кофты. Милочка удивилась. - Анна Андреевна, а вы куда? - Давайте, девчата, действовать... Что тут было такого? Простое дело, незамысловатый труд. А она испытывала такое удовольствие, точно ей привалило неведомо какое счастье. Она с детства знала эту радость. Не столько знала сама, сколько замечала у взрослых. Но только теперь она понимала, что это такое: выйти в поле весной, после долгой зимы, вонзить лемех в сырую землю, провести плугом первую борозду, отвалить первый пласт... Господи, какое это ни с чем не сравнимое наслаждение! Все впереди, еще неизвестно - получится что или нет, неизвестно еще, каков вырастет урожай. Но - поднять эту влажную землю... Она все двигалась, двигалась, шаг за шагом... Девчата наблюдали за ней, как она это делает, потом пошли сами. "Бог вам в помощь, девчата! Бог вам в помощь! - мысленно твердила Анна. - Только бы получилось, только бы удалось..." Она шла и шла. Постепенно ощущение удовольствия улетучивалось. Она превращалась в машину, да и в самом деле - не ждать же машин, когда-то они еще будут, а жизнь не ждет - или ты ее, или она тебя! Кто-то из девушек запел: Синенький скромный платочек Падал с опущенных плеч... Анне вдруг захотелось заплакать, до того ощутимо где-то рядом возник Толя. Во время войны все пели эту песню... - Ох, до чего ж и нудно, и трудно, - пожаловалась Верочка. - С ума сойти! Анна была согласна с ней - тяжелая работа, с вечера она не думала, что будет так тяжело. - Зато зимой молоко будет, - сказала Анна. - Дети с молоком будут... В детстве Анне иногда казалось, что мать любит корову больше детей, с детьми она никогда не разговаривала так, как с коровой. - Болезная моя, душенька, кормилица наша, матушка, золотце ты мое... Она и пойло ей старалась получше заболтать, и сенцо посолить, и морковкой угостить иной раз. Аннушку мать не очень-то баловала морковкой, а уж с такими ласковыми словами не обращалась к дочери никогда. Ты провожала и обещала Синий платочек беречь... Девчата пели протяжно и жалобно. Ничего-то ты, Аннушка, не сберегла... А может, сберегла?.. Интересно, тракторист испытывает такое же волнение, какое чувствовал мужик, выходя в поле с сохой? Любят ли доярки своих коров так, как мать любила Буренку?.. Девчата еще пели, но Анна уже не прислушивалась к песням. Она просто устала, было уже невмочь... К вечеру звено засадило четыре гектара. Больше всех одолела Милочка. Смешная девчонка, чуть ли не моложе всех, худенькая, силы в ней не видать, но в работе мало кому удается ее обойти. Маленькая, да удаленькая! Возвращались домой куда медленнее, чем шли в поле. - Туговато, - призналась Милочка. - А как завтра? - Неужто утремся? Они разошлись с уважением друг к другу. Никто не упал духом, все были уверены, что назавтра никто не раскиснет. Когда Анна вернулась домой, палисадник тонул в сумеречном полусвете. Поднялась на крыльцо. Постояла. За дверью пело радио. Она открыла дверь. Алексей сидел за столом. Он тотчас выключил репродуктор. Из-за печки вышла свекровь. - Дети спят? - спросила Анна. - Спят, - не сразу ответил Алексеи. - Зачем выключил радио? - спросила Анна. - Так, - сказал он. - Надоело. - Ужинать будем? - спросила свекровь. - А как же? - сказала Анна. - Почему не ужинать? - Кто тебя знает, - сказала свекровь. - Ходишь по людям Лучше бы мужние рубахи постирала. - Да ведь вы стираете. - Рубашка, которую жена выстирает, помягче... Надежда Никоновна не осмелилась высказаться до конца. Она подала картофельный суп, жареную картошку. - Маленькую подать? - осведомилась она у сына. Алексей вопросительно взглянул на жену: - Как? - С какой это стати? - возразила она. - Что за праздник? - Как хочешь, - примирительно согласился Алексей... Поужинали. Легли. - Чего это тебя на кукурузу понесло? - спросил Алексей. - Ты агроном или кто? Полезла в грязи копаться. Для чего только училась? - Алексея обнял, притянул ее к себе. - Аня! Люблю я тебя все-таки...