Лев Сергеевич Овалов. История одной судьбы Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: Л.С.Овалов. Собр.сочинений в трех томах. Том 1 Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1987 OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 26 января 2002 --------------------------------------------------------------------- I Что делалось на этом вокзале! Яблоку упасть было негде. Люди лежали везде: на полу, на скамейках, под скамейками. Грязь повсюду была такая, точно вокзал не подметали по крайней мере месяц. Впрочем, его действительно не подметали месяц, а то и дольше. Но люди все-таки были довольны, над ними не капало, стены защищали от ветра и дождя, было сравнительно тепло и сухо. Подошел еще один поезд... Когда толпа схлынула с перрона, из вагона вышел солдат. На перроне горели фонари, но свет их плохо рассеивал темноту. Городская электростанция работала с перебоями. Вокзал освещался от собственного движка. Трудно было рассмотреть что-либо в ночном сумраке. Солдат спрыгнул на перрон и, прихрамывая, направился на вокзал. В дверях он чуть не споткнулся, кто-то лежал у самых дверей. - Куда прешь... Солдат перешагнул и тут же наткнулся на кого-то еще... В глубине зала, вдоль стены, за сдвинутыми деревянными диванами табором расположились женщины. Расположились домовито и точно надолго, расстелили на полу пальто, платки, раздели детей, подложили под головы мешки, сумки... Солдат кое-как добрался до этого шумного женского табора, присел было на корточки, поставил чемодан, потом не выдержал, уселся прямо на пол и устало вытянул ноги, облокотясь на свой чемоданишко. - Эх ты, мужик, куда ж ты... - не без ехидства сказала не старая еще женщина с накрашенными, несмотря на грязь, сутолоку и неустроенность, губами. - Думаешь, теплее с бабами? Титек не видал? Тут ребят кормят... Она насмешливо, даже вызывающе взглянула на солдата и вдруг удивилась: - Да ты никак баба... И точно, солдат оказался женщиной. Может быть, даже не женщиной, а девушкой. Она была еще очень молода, и, хотя на лице ее лежал отпечаток безмерной усталости и даже страдания, в глазах ее теплилась такая милая, такая трогательная наивность, какая бывает обычно свойственна только детям. Соседка с накрашенными губами подвинулась к женщине в шинели. - Откуда едешь-то? - сочувственно спросила она. - Неужто с фронту? - Точно, - ответила женщина хрипловатым и вместе с тем звонким, слегка вибрирующим молодым голосом. - Домой или на побывку? - Работать. - Работать везде надо, - сказала соседка. - До места еще далеко? - Приехала. Соседка пыталась втянуть ее в беседу. - Досталось, поди, на фронте? Сестрой была? Многих раненых вынесла? - Санинструктором. В стрелковой роте, - устало сказала женщина. - А выносить раненых, между прочим, не мое было дело. Выносят санитары. Мое дело сразу на передовой перевязать. Пока одного потащу, десять кровью истекут... Она замолчала и, прикрыв глаза, прикорнула у своего чемодана. Однако кругом стоял гомон... Говорили обо всем. О молоке, о детях, о жилищах. Об убитых мужьях, о неверных мужьях, просто о мужьях. Фронт откатывался все дальше на запад, сомнений в исходе войны не оставалось теперь ни у кого, и вслед за войсками тысячи людей потянулись на свои пепелища. Поэтому в разговорах мешалось все: и где бы достать гвоздей, и какая казнь ждет Гитлера, и почем на базаре лук. Женщина закрыла глаза. Ох сколько ей пришлось повидать! Наплывали какие-то свои мысли. Наплывали, уплывали... Тело сковывала дремота. Она не знала, сколько времени провела в полудреме. Будто только зажмурилась - и опять... - Гражданка... Или как вас там? Товарищ старшина... Ваши документы! Перед нею стоял патруль. Лейтенант из военной комендатуры, какой-то железнодорожник, милиционер. Время было тревожное, война еще не кончилась. Полезла в наружный карман гимнастерки, достала документы. - Гончарова... Анна Андреевна?.. А сюда зачем прибыли? - По вызову. - Вот и идите в город, ночевать разрешается только транзитным пассажирам. - Куда ж я ночью пойду? - А вы видите, что делается на вокзале? Да и ночь на исходе. Скоро уборка... Женщина застегнула шинель, встала. - Куда ты, Аня?.. - Соседка потянула ее за полу. - Сиди. Небось не выкинут. - Раз не положено... Патруль ждал. Она обдернула под ремнем шинель, подняла чемодан и пошла к выходу. II Сперва она как бы ослепла. Вокзал не ахти как освещен, однако все можно различить. Привокзальная площадь тонула во мраке. Небо серело лишь в вышине, по-над домами оно было черным. Черным как сажа. Перед рассветом ночь всегда особенно темна. Анна постояла, всматриваясь в темноту. Неподалеку стояла грузовая машина, шофер отсутствовал, ушел, должно быть, спать или по делам. На площади так пустынно и тихо, что одной стоять жутковато. Анна могла пойти только к Бубенчиковым. Две сестры - Полина и Серафима Егоровны. Анна квартировала у них, когда училась в техникуме. Они жили недалеко от центра. Номер дома Анна забыла, но самый дом помнит хорошо. Рыжеватый, облупленный флигелек в три окна, много с ним связано воспоминаний. Больше ей негде остановиться. Егоровны любили ее. Небось не откажут, примут. Анна ухватила чемодан поудобнее и пошла. Она хорошо знала город, но в темноте он казался ей сейчас каким-то иным. А может быть, иным он казался не потому, что стояла ночь, а потому, что много домов было разрушено, а кое-где вообще не осталось никаких домов. Три года провела Анна в Пронске, покуда училась в техникуме. Год жила в общежитии, два - у Бубенчиковых. Она убирала дом, обстирывала старух, делилась с ними продуктами. Зато занимала отдельную комнату, легче было учиться... Вот и Московская. На Московской - клуб железнодорожников. Все девчонки из техникума бегали сюда смотреть кинофильмы, билеты в клубе стоили дешевле, чем в городских кинотеатрах. Из-за угла с грохотом выкатился грузовик, ослепил на мгновение Анну, осветил фарами остов трехэтажного дома и помчался к вокзалу. Задул ветер. Злобный осенний порывистый ветер. Стало совсем холодно. Неизвестно откуда появился пес. Тявкнул и исчез. Анна метнулась в сторону, но пес уже исчез. Она не боялась собак. Пожалуй, она теперь вообще уже ничего не боялась. Просто растерялась от неожиданности. Всего четыре года прошло, а сколько пережито, сколько досталось на ее долю... Пронск поломан, разрушен, но он снова станет таким, каким был. А ей уже не стать такой, какой она была. Ничего не поправить, ничего в ее жизни не починить. Она шла, опустив голову, глядя не на землю, а сквозь нее. Многое утрачено... Нет Толи, нет и никогда уж не будет. Она даже не знает, где он погиб, как погиб. Плохо Женечке, плохо ей самой. Темно и худо. Дошла до Базарной площади. Перейти, а там скоро и Палашевский... Небо бледнело. Начинался день. Новый день. Каким-то он будет? Вот и знакомый переулок. Анна замедлила шаги, совестилась разбудить старух спозаранок. Номер дома она забыла, но рыжеватый флигелек в три окна запомнила навсегда. Однако флигелька не было. Анна растерянно смотрела перед собой. Никакого флигелька. Голое место. Ни флигелька, ни следов от него. Никаких Егоровен. Ничего... Переулками прошла на Советскую улицу. Советская, 38... Стена. Необычно белая стена, словно только что выбелена. Выбиты окна. Несколько ступенек, отделенных от дома. Ступеньки стоят на тротуаре сами по себе. За ними пролом и вороха щебенки. Какое здесь может быть учреждение? Вот идет какой-то дядька в рыжей бекешке, с испитым желтым лицом, с брезентовым портфелем под мышкой. Портфель туго набит. Что в нем? Картошка, дровишки, книги? Да и книги, если набит ими портфель, тоже небось на растопку. - Гражданин, не знаете, где тут сельхозуправление? - Тут, тут. Правильно. Во дворе. Прямичком... Она прошла в ворота. За развалинами уцелел больший деревянный особняк. С застекленными окнами. С дверью, сверкающей свежею охрой. С вывеской. С аккуратной вывеской под стеклом: "Пронское областное управление сельского хозяйства". Милости просим! Входи, Аннушка, входи, входите, Анна Андреевна, вас ждут здесь, товарищ Гончарова! - Я Гончарова. Вот вызов... Непрезентабельный вид у товарища Гончаровой. Шинелишка. Серая, потрепанная. Ушанка. Кирзовые сапоги. Словом, шел солдат с фронта. - Вы - агроном? - Агроном. - В Пронске кончали техникум? Кажется, ей не верили - ни в то, что она агроном, ни в то, что она училась именно здесь, в Пронске. - Одну минуточку... Заглянули в один шкаф, в другой, там полно всяких бумаг, папок. Не все сгорело во время войны, сохранилось еще много бумажек, целы архивы, целы люди, целы их должности, звания, права. - Пройдите к начальнику... Кабинетик начальника управления похож на клетушку; в старину в купеческих домах в такие клетушки запихивали приживалок да сундуки со всяким тряпьем. Сам начальник в выцветшем кителе, лицо серое, бескровные губы жестко сжаты, большие руки широко раскинуты, словно держатся за стол. Начальник бросил на вошедшую быстрый взгляд. - С фронта? - Точно. - Где служили? - В стрелковой роте. Он опять бросил на нее испытующий взгляд. - Соскучились по земле? Анна не нашлась что сказать. - Я тоже фронтовик, - вдруг сказал он. - Только я и на фронте копался в земле. Сапер. Командовал саперным подразделением. Тогда Анна позволила себе поинтересоваться: - А сюда что - отозвали? - Да, - отрывисто сказал он. - Восстанавливать. Разорена наша область. Ни скота нет, ничего. Анна знала его. Никогда раньше не видела, но знала. Фамилия начальника - Петухов. Это был знамени тый агроном. Не так чтобы известный повсюду, но в Пронской области знаменитый. Картошка, которую он выращивал в своем колхозе, славилась в Пронске. Ее так и называли - "петуховская". Крупная, рассыпчатая, розоватая, как боровинка. На базаре продавцы всегда заверяли покупателя, что картошка их "петуховская". Анне не понятно, почему Петухов пошел сюда. Такому человеку не стоило сидеть за письменным столом, такой человек должен ходить по земле. - Бывали в Суроже? - спросил он. - Нет... Она поняла, что Петухов пошлет ее в Сурож. - Пошлем в Сурож, - сказал он. - Там очень плохо. Город выжжен, в колхозах пусто. В райсельхозотдел. Главным агрономом. Он не спросил ее согласия, вообще ничего не спросил - ни кто она, ни как она, что-то оскорбительное было в его отрывистом, торопливом разговоре. - Семья есть? - Дочка. Он опять сердито взглянул на Анну. - Фронтовая? - Нет, еще с до войны. Она могла бы не отвечать, сказать какую-нибудь резкость - какое ему дело до ее жизни? - но почему-то решила промолчать. Петухов опять на нее взглянул, ей показалось, что глаза его потеплели. - А муж? - Убит. - С квартирами плохо в Суроже, - сказал он. - Только-только начинают строить. Но ничего, найдете. Петухов задумчиво посмотрел в окно. - Сходите, поговорите с Волковым, - помолчав, посоветовал он. - Познакомьтесь. Главный агроном управления. Понимающий мужик. Есть и опыт и воля... - Петухов чего-то недоговаривал. - Но не очень подчиняйтесь ему, - неожиданно сказал он. - Больше доверия. Больше доверия... Анна не поняла, к чему относятся эти слова. - Ну идите, - сказал он и криво усмехнулся. - Извините, не провожаю. Анна вышла от Петухова с каким-то тягостным чувством, словно человек этот чего-то недосказал. Она осмотрелась. На всех дверях надписи - кто где находится, какой где отдел. Нашла дверь с фамилией Волкова, постучала. - Заходите, заходите, - услышала она звучный, ласковый голос. Комната и попросторнее и посветлей кабинета Петухова. У стены блестел диван, обтянутый зеленым новеньким дерматином. У окна веселым часовым выпрямился длинный фикус, поблескивая чистыми глянцевыми листьями. На столе лежали образцы свеклы и аккуратные снопики льна. Сидевший за столом человек соответствовал своему кабинету. Он был хоть и не молод, но моложав, над открытым лбом вились русые волосы, лоб широкий, белый, чистый, а пронзительные черные глаза не скрывают улыбки, готовой вот-вот появиться на сочных губах. - Заходите, заходите, - приветливо повторил он, глядя на Анну. - Агроном Гончарова? Мне уже говорили. Познакомились с Иваном Александровичем? Замечательный человек. Суров, но в общем хороший. Надо было только сперва зайти ко мне. Он куда вас направил? - В Сурож, - сказала Анна. - Не хвалит, правда, но в Сурож. - Ну вот! - воскликнул Волков. - Я говорю, надо было зайти ко мне. Там ведь все еще... - Он с досады махнул рукой, вышел из-за стола, указал на диван, сел рядом с Анной. - Мы бы вам нашли место в Пронске. А теперь... - Я не возражаю, - сказала Анна. - Люди везде живут. - Мы переведем вас, - ласково заверил ее Волков. - Получайте подъемные, устраивайтесь. Подбросим семенного материала, дадим тракторов. Налегайте на картошечку. Люди изголодались. Будет похлебка, будет и настроение... Своей ласковостью он сразу обезоружил Анну. - А знаете что? - воскликнул вдруг Волков, глядя на нее влажными глазами. - Я устрою вам пару ульев! Анна не поняла. - Каких ульев? - Обыкновенных, - объяснил Волков. - Лично вам пару ульев. Анна так и не поняла. - Зачем? - Мед, мед! Как вы не понимаете? Будете иметь свой мед. Поставите где-нибудь в колхозе, поручите кому-нибудь и будете со своим медом. Пшеница - это еще как бог даст, а цветов... Он так аппетитно говорил о меде, о цветах, что они невольно возникали в воображении. Но Анна не столько поняла, сколько почувствовала, что от ульев надо отказаться. - Спасибо, - сказала она. - Но я не возьму, не нужно. - Она смягчила отказ: - Я боюсь пчел... Волков засмеялся: - Что ж вы за агроном? Кто ж отказывается от меда! Но и не настаивал. Заговорил о сурожских почвах, об удобрениях, о севообороте. Посулил помочь семенами, но много не обещал. Обещаньями не разбрасывался, был деловит, даже прижимист. - В случае чего обращайтесь, - сказал он на прощанье. - Чем смогу - помогу. Обеими руками пожал ее руку, и сухие тонкие пальцы Анны сомлели в его пухлых и теплых ладонях. Анна не собиралась больше заходить к Петухову - оформила документы, получила деньги, - но оказалось, он сам просил Гончарову зайти к нему еще раз. Она вошла. У Петухова сидели какие-то люди. - Вы можете подождать? - спросил он. - Пожалуйста. Она собралась было выйти. - Нет, нет, - остановил он ее. - Посидите здесь. Она села у двери, прислушалась к разговору. Речь шла о сельскохозяйственной технике, о ремонте косилок, изломанных во время войны. Взгляд Анны задержался на карте области, потом скользнул по столу, на пол... Удивилась... Не сразу сообразила - чему, но что-то поразило ее. Перевела взгляд на Петухова, потом снова поглядела под стол. Она не понимала, как сидит Петухов. Где его ноги?.. Поджал под себя? Она уже не отводила взгляда от стола... Он отпустил посетителей. - Подсаживайтесь, - сказал он. - Познакомились с Волковым? Что-то все-таки озадачило ее в Петухове. - Вы что на меня смотрите? - вдруг спросил он. - Соображаете, как я обхожусь? - То есть как обхожусь? - переспросила Анна. - Вы о чем? - Да я же видел, как вы смотрели, - резко произнес Петухов. - А смотреть-то не на что! - Я не смотрела, - сказала Анна. - Смотрели, - сказал Петухов. - Это я на мине подорвался. Она вдруг поняла... Стыдно было таращить глаза под стол! Он был без ног - этот Петухов. - Извините, - сказала Анна. - Ах, так вас не предупредили? - догадался он, видя ее смущение. - Да, без ног. Подорвался на мине. Еще удачно. Голова цела. Анна видела много людей без ног, но безногого начальства видеть ей еще не случалось. - Ну что? - быстро спросил Петухов. - Что хотите спросить? - Но как же вы... - Неудобно спрашивать, но он сам заставлял. - Как же вы... - У меня хорошая жена, утром привозит, а вечером увозит, - объяснил он и даже усмехнулся. - Скоро избавлю ее. Обещают протезы. Она не знала, что сказать, и не знала, надо ли вообще что-либо говорить, молчала и смотрела себе на коленки. - Ну, а как вы - собираетесь заводить пчел или нет? - неожиданно спросил Петухов. - Нет, - сказала она и улыбнулась. - Нам бы картошечки... - И правильно, - жестким голосом произнес Петухов. - Вы правильно поступаете, товарищ Гончарова. Больше доверия. Себе. III Сыпал мелкий сероватый снежок, когда Анна приехала в Сурож. Над городом висело низкое сумрачное небо, натоптанные тропинки расползались в грязь, до рогу то тут, то там перерезали глубокие колеи. Домишки стояли кособокие, приземистые, бурые от дождя и непогод, располагались как-то поодиночке, каждый сам по себе, точно кто-то нарочно разбросал их подальше один от другого. В Пронске Анна слышала, что Сурож не раз во время войны горел, что немцы его беспощадно бомбили, да и партизаны не один раз обстреливали, выбивая немцев из города. Однако ни развалин, ни пожарищ, ни воронок уже не было. Просто пусто и голо, точно никогда и ничего не было здесь, кроме редких невзрачных домишек. Анна нашла аптеку, свернула за угол и пошла по узкой улочке в гору. В Пронске ей объяснили, как найти районный отдел сельского хозяйства: "От аптеки за угол и вверх"... Вот и цель ее путешествия. Какой-то полутораэтажный дом, хоть и состоит он из двух этажей - нижний, из кирпича, глубоко вдавлен в землю. В нижних окнах герань, фуксии, столетник, занавесочки - там обитают люди, в верхних - ни цветов, ни занавесок, невеселый, водянистый блеск, там - учреждение. К скособоченной, покрашенной суриком двери приколочена фанерная дощечка, на ней надпись: "Райсельхоз сзади". Анна поднялась по трясущимся ступенькам, и перед нею возникла обычная канцелярия. Столы, стулья, шкафы. Счеты. Служащие. Служащие сидели за столами, писали, считали, разговаривали. В комнатах неуютно, но чисто. Не столько от стремления соблюсти чистоту, сколько от пустоты. Пусто и одиноко чувствовал себя человек в этих комнатах. Заведовал отделом Александр Петрович Богаткин. О нем хорошо говорили в областном управлении. Старый, опытный агроном. Поможет, поддержит, посоветует. Анна поискала глазами и не нашла кабинета заведующего. Все двери открыты, надписей нет. Богаткин сидел, вероятно, за одним из столов, но - за каким? Она обратилась к девушке, занятой графлением бумаги. - Товарищ Богаткин здесь? - А где ж ему быть! Девушка указала комнату, за порогом которой сидел товарищ Богаткин. Он понравился Анне. Скромный человек в дешевом костюмчике, с темным галстучком, он сидел и крутил ручку арифмометра. - Садитесь, девушка, садитесь, - сказал он. - Я сейчас. Старомодные очки в тонкой металлической оправе не скрывали рассеянного взгляда добрых голубых глаз. - Вы ко мне? - спросил он, не отрываясь от арифмометра, точно это не очевидно. - Я из Пронска. Направлена к вам на должность главного агронома. - Замечательно, - сказал Богаткин. - А то мы совсем зашились. - Он отставил от себя арифмометр. - Надеюсь, вы агроном? - Разумеется. Кем же я могу еще быть? - Не скажите, - возразил Богаткин. - Не всегда агрономами посылают агрономов. Тут у нас был один... Он не стал вдаваться в подробности, кто у них был, встал, прошелся возле стола. - Мы внесем ваш стол ко мне в кабинет, здесь теплее, - объяснил он. - Топят у нас плохо, дров мало. Богаткин помолчал, задумчиво посмотрел в окно и вздохнул. - Погода... - задумчиво произнес он. - Чем-то еще она нас порадует. Анна ждала, что расскажет он о районе, но Богаткин, по-видимому, не намерен был затевать сейчас деловой разговор. - Сегодня отдохнете, а завтра на работу. - Можно и не отдыхать. - Семьи у вас нет? - спросил Богаткин, как нечто само собой разумеющееся. - Есть. - Где ж вы поместитесь? - участливо спросил Богаткин. - У нас тут худо с жильем. - Да уж как-нибудь. У меня только дочка, да и та еще на Кубани. - Ну, это легче... Он опять встал, вышел и тут же вернулся. - Ходил узнать насчет комнаты. Есть тут одна женщина, Ксенофонтова. Сын у нее механиком в МТС работает. Сдается у нее комнатушка... Он сам взялся проводить Анну, довел до Ксенофонтовых, можно сказать, сосватал ей комнату. Комнатушка темная, узкая, перегородка, отделявшая ее от хозяйских комнат, не доходила до потолка, но в последнюю военную осень и такая комната была в Суроже находкой. - Ладно, - сказала Ксенофонтова. - Верю, что агроном, хоть и не похожа на него. Больше пускаю из-за дочки, жалею детей. О плате договоримся, жадности не люблю ни в людях, ни в себе... Она помогла Анне устроиться, поставила койку, поприветила жиличку, поделилась с ней даже бельем, и наутро Анна с успокоенным сердцем пошла из этого дома на работу. IV Анна понять не могла - как это получается? Не все ли равно где работать? Оказалось - не все равно. Не так-то уж плохо было ей на Кубани, работа у нее была "под ногами не валяется", не будь она фронтовичка, не направили бы ее в плодоводческий совхоз. Ходи знай указывай, как окучивать деревья, уничтожать вредителей, убирать урожай, собирать фрукты в корзины... Ан нет, потянуло домой. Картошка в Пронске, оказывается, вкусней, чем яблоки на Кубани. Она раньше не понимала, до чего ж дороги ей родные пронские земли, как не понимала когда-то мать, которая говорила отцу: "Вези куда хочешь, а лежать хочу в своей, в родительской, в пронской земле". Анна аккуратно ходила в свой райсельхоз. Она быстро привыкла ко всем и во всех находила что-то хорошее. Богаткин был добрый человек, только какой-то заполошный. Его часто вызывали то в райком, то в райисполком. Прибегал оттуда - лица на нем не было, начинал на всех кричать, а больше на самого себя. И очень любил заставлять сотрудников подсчитывать будущие урожаи. Если запашем столько-то и столько-то га и засеем такими-то и такими-то культурами и если будут такие-то и такие-то климатические условия, сколько соберем с гектара? Он тонул в бумажном потоке и не пытался из него выбраться. Девушки из отдела делились с Анной своими секретами. Рая ругала Богаткина за то, что он заставляет работать по вечерам. Зина хотела выйти замуж, но не знала за кого. Обе они очень интересовались, когда же Анна привезет в Сурож дочку. Самым невозмутимым человеком в отделе был бухгалтер Бахрушин. Высокий, красивый, он говорил меньше всех, делал свое дело, а агронома в шинельке просто не замечал. Богаткин сразу оценил Анну. Если требовалось подготовить решение, Богаткин сажал на проект Анну. Она сочиняла решения, составляла таблицы, "подбивала" сводки... Как-то попросила послать ее в какой-нибудь колхоз. - Чего вы там не видели? - удивился Богаткин. - Они лучше нас с вами разбираются в своих делах. И не пустил. Он уже не мог обходиться без Анны. За несколько месяцев она постигла всю механику бумажного руководства. Писать, писать, писать. В этом заключалась работа. Не так уж важно, что писать, важно было писать. Спрашивать, запрашивать, изучать, и обязательно в письменном виде. К ним писали из области, из министерства. Они писали в область. Писали в колхозы. Нескончаемым потоком шли запросы, инструкции, циркуляры. Война не кончилась, а люди погрузились уже в писанину. Она уставала за своим столом больше, чем если б работала в поле. Приходила вечером домой, в глазах серым-серо, все сливалось в серый туман, да и дома было не веселее. Ксенофонтовы были простыми людьми. Сама Евдокия Тихоновна всю жизнь работала на шпагатной фабрике. Мужа потеряла еще до войны, одна вырастила и поставила на ноги сына. Грише Ксенофонтову всего семнадцать, но он уже два года работал на МТС. Почему-то все считали, что работает он механиком, хотя на самом деле работал токарем. Просто у него был талант к механике. Отработав свое, Гриша оставался ремонтировать тракторы, комбайны, косилки. Все, что нуждалось в ремонте. Он не получал за это никаких денег, разве что изредка его благодарил тот, за кого он оставался работать. Но Гриша и не ждал благодарности, он трудился из любви к делу. Дома Гриша вел себя как взрослый мужчина. Возвратясь с работы, умывался, садился за стол, ждал, когда мать подаст ему ужин, потом ложился, закуривал папиросу и... засыпал. По-детски он только вставал. Мать не могла его добудиться. - Гриша, Гриша! Уже гудело... Проснуться он не мог. Потом вскакивал, взглядывал на часы, совал в карман несколько холодных картофелин - и был таков! К Анне Гриша относился так же покровительственно, как и к матери. Он был единственным мужчиною в доме. Анна ложилась и, несмотря на усталость, подолгу не могла заснуть, до того ей было тоскливо и одиноко. Женечка далеко, и страшно привезти ребенка в это неустройство. Вслух она вспоминала дочку редко, но Евдокия Тихоновна угадывала ее мысли. - Чего ты томишься? - обращалась она вдруг к Анне без видимой причины. - Вези, не пропадешь, воспитала же я Гришку... Но Анна никак не могла решиться, все ей казалось, что у тетки Женечке лучше. Утром она опять шла в свою канцелярию и вместе с Богаткиным погружалась в поток цифр. Оживление пришло с весной. Война близилась к концу. И - кончилась. Наши взяли Берлин. Не прошло после капитуляции немцев и нескольких дней, как все изменилось в Суроже. Везде начали строиться. Понемногу строились в течение всей зимы, но так буйно строиться начали только с мая. Новенькие срубы появлялись то тут, то там. Как грибы после дождя. Сурож оживился, повеселел. Постукивали молотки, шуршали, повизгивая, пилы. Весна пахла сладкой сырой стружкой. Анна всей грудью вдыхала этот запах. Себе она купила новое пальто. В райпотребсоюз привезли партию верхней одежды, и Богаткин принес из райисполкома записку, чтобы Анне продали пальто прямо со склада. Она выбрала самое дорогое, мягкого синего драпа, свободного покроя, без пояса, с широкими рукавами. Там же на складе купила голубую косынку, туфли... И вдруг заметила, что на нее стали обращать внимание. Как-то почтительнее стал обращаться к ней Богаткин, начал первым здороваться Бахрушин, принялся чуть не каждый день захаживать инструктор райкома партии Сухожилов. Девушки в отделе уверяли, что Сухожилов зачастил ради Анны. Она не верила, и все же было приятно, что так говорят. Ко всему, что касалось ее лично, Анна относилась безучастно. Так вели себя люди после тяжелых контузий. В ней была какая-то вялость, ничего не хотела она для себя. Она была ушиблена войной. Ей казалось, что после Толи у нее уже не может быть никого. И все-таки, когда с окончанием войны все вокруг ожило, и в самой Анне что-то начало пробуждаться... Одолевали всякие мысли. Уж очень однообразно шла ее жизнь. Служа да нужа, служа да нужа, все то же и без конца. Лежишь, лежишь, а думы жалят, как комары... С вечера Евдокия Тихоновна натапливала печь чуть не докрасна, Анну размаривало, клонило в сон, но тепло вскоре выдувало, и под тонким байковым одеялом становилось холодно и одиноко. Женечку бы под бок, прижать, пригреть, да и самой пригреться... Как-то живет без нее ее доченька? Не обижают ли ее?.. Вспоминалось, как рассталась, как встретилась с Женечкой... Домик уютный, беленький, чистенький. Украинская глинобитная хатка, каких множество в кубанских станицах. Тетя Клава оказалась молодой еще женщиной, приветливой, крикливой, надоедливой. - Ох ты, Толечка, мой дорогой! Ох ты, Нюрочка, моя дорогая! Ох ты, внучечка моя... Подумать только! Мне бы самой еще замуж, а я бабушка! За домом рос садок. Вишни, абрикосы, груши. Вдоль плетня цвели мальвы. Войны здесь еще не было. Здесь были - мир, сад, абрикосы. Толя оставил жену и дочку на попечение тетки. Не прошло недели, как Анну отвезли в больницу. Надо же было простудиться в июле! Воспаление легких. Всем было не до нее. Война приближалась семимильными шагами. Когда Анна вернулась к тетке, в станицу уже доносились раскаты орудийных выстрелов. Во время болезни у нее пропало молоко. Тетка кормила Женечку из бутылки. Козьим молоком. Тетка говорила, что козье полезней коровьего. Но еще раньше, чем до станицы донесся грохот орудийных раскатов, пришли слухи о зверствах немцев. Евреи, коммунисты, офицеры... Все подлежали истреблению. Истреблению подлежали семьи коммунистов, их жены, дети, родители. Тетка нервничала. Она хотела жить. Она еще собиралась замуж. Она с опасением посматривала на Анну. Все знали, что Анатолий - офицер, летчик, коммунист. - Ты бы уехала, - сказала ей как-то ночью в темноте тетка. - Женю оставь, я ее выхожу. Старики, подростки, девушки записывались в ополчение. Анна тоже записалась. Батальон ополченцев увели в горы перекапывать дорогу, чтобы задержать продвижение немцев на Кавказ. Горы, окопы, дороги. Началась и для Анны война. Грязь и кровь... Анна вернулась в Белореченскую, демобилизованная после ранения, в начале 1944 года. Похудевшая, измученная, злая. Станица чернела в копоти. Анна шла по улице с вещевым мешком на плече. Там консервы, сахар, галеты. Все для Женечки. Знакомой хаты не было. Дом сожгли. Сад вырубили. Тетка жила в землянке среди корявых пеньков, торчавших на месте грушевых деревьев. Война сильно изменила Анну, однако тетка ее признала. - Нюрочка, на кого ты стала похожа?! Она действительно была не похожа на себя. - Где Женя? Спустилась в землянку. На деревянном топчане сидела девочка, копошась в каком-то тряпье. Тот, кто видел в войну дистрофиков, представляет, что это такое! Мало сказать - кожа да кости. Кожа не походила на кожу. Серая, вот-вот готовая порваться, нетелесная какая-то оболочка, и палочки вместо рук и ног. Скелеты с полубезумными глазами, прячущимися в глубоких впадинах. Дети были еще страшнее... Из полутьмы девочка безразлично посмотрела на мать. Анна упала. Вещевой мешок потянул ее к земляному полу. На что тут консервы, на что сахар... - Женечка, доченька... Захотелось сказать что-нибудь обидное Клавдии, она еще раз взглянула на Клавдию - и расхотелось говорить. Та сама была немногим лучше ребенка - такое же изможденное лицо, такие же диковатые глаза в темных впадинах. Тетка подняла Анну. - Э-эх, Нюра, если бы ты знала, каково нам досталось... Анна понесла дочь в больницу. - Не переживайте, если ребенок не выживет, - безжалостно сказал врач. - Вы молоды, будут новые дети... - Я не выйду замуж, - упрямо произнесла Анна. - Лечите. Лечите, как только можете. - Отблагодарим, - добавила тетка. - Попытаемся без благодарности, - сказал врач. - Попытаемся. У Анны брали кровь и вводили дочери... Ходить Женя начала месяцев через пять. На работу Анна устроилась в плодоводческий совхоз. Она брала с собой в сады Женю. Та бродила на неокрепших ножках между деревьев и грызла зеленые яблоки. Тетка бегала к поездам. Торговать. Она торговала всем: вишнями, шелковицей, оладьями, яйцами. Купит на базаре курицу, сварит, суп сами съедят, а курицу обжарит и несет на станцию. Постепенно тетка начала поправляться. Помолодела, округлилась, стала поглядывать на мужчин. - Ты бы, Нюра, попросила себе в совхозе квартиру, - посоветовала тетка. - Надо строиться, а без мужика не сладить. Анна не находила себе места, все здесь напоминало Толю. Анна писала на родину, писала знакомым, интересовалась, как идет в Пронске жизнь, и вдруг получила вызов - Пронское областное управление сельского хозяйства предлагало работу. Ох, до чего ж соскучилась она по рассыпчатой пронской картошке и квашеной капусте! - Поеду-ка я, Клава, домой, - полувопросительно сказала тетке Анна. - Чего лучше, - тотчас согласилась тетка. - Не знаю только, как с Женечкой быть. На что еду - сама не знаю. - Оставь, подсоблю. Освоишься, привезу. Или сама приедешь. Так и порешили. Осенью Анна уехала на родину, в Пронск. Чуть потеплело, она принялась слать тетке письмо за письмом. В каждом письме просила привезти Женю. Евдокия Тихоновна усиливала ее нетерпение. "Как же это можно родное дитя на отшибе держать?!" Наконец тетка сообщила, что едет. V На вокзале уже был порядок, всюду подметено, прибрано, только креозотом пахло еще резче, чем в прошлом году. Анна трижды прошла платформу из конца в конец, асфальт проминался у нее под ногами, душно было и в тени. Нетерпение все сильнее овладевало ею, и, когда вдали появился попыхивающий паровоз, она с трудом удержалась, чтобы не побежать навстречу. Четвертый вагон... Вот и тетка с чемоданами в обеих руках, позади какая-то женщина с Женечкой. Ох, до чего ж она худа да бледна! Совсем заморыш. В зеленом плюшевом пальтишке. Такого у нее не было. Мала не по возрасту. Не в отца и не в мать. Спать хочет или в девочку вселилось такое равнодушие, что его уж ничем не истребить? Тетка сразу увидела Анну. - Ну, здравствуй, здравствуй. Доехали. Бери чемодан, одной трудно. Носильщика не надо, справимся. Анна схватила Женечку, прижала к себе. - Дочуня, узнаешь? Женечка молчала, но как будто узнала мать, тоже прижалась к ней испуганно и доверчиво. Тетка засмеялась. - Своя кровь! Сама тетка раздобрела, помолодела, на ней габардиновое пальто и цветастая шелковая косынка, узлом стянутая на затылке. Теткина попутчица приветливо посмотрела на Анну и застенчиво произнесла: - Вот и свиделись... - Бывайте здоровеньки, - вдруг сказала ей тетка. - Ходите. Теперь мы сами уже... Тетка ничего не сказала обидного, но точно отбросила женщину от себя, та постояла с минуту и пошла прочь. - Что - знакомая? - спросила Анна. - Какое там, - безразлично отозвалась тетка. - Смотрели друг дружке за вещами... - Попутчица ее уже не интересовала. - Ну куда, Нюра? Показывай. Как ты тут, обжилась? Одной рукой Анна прижала к себе Женечку, другой взяла у тетки чемодан - чемодан был тяжел, точно набит камнями, - и пошла к выходу. За оградой ждала машина - грузовик из Сурожской МТС. Шофер должен был получить в Пронске железо, но директор МТС сказал, что железо можно и не получать, возьмут в следующий раз. Анна из уважения посадила тетку рядом с шофером, отдала ей Женечку, хоть и не хотелось отдавать, а сама с чемоданами забралась в кузов. - Анна Андреевна, я захвачу человек двух? - небрежно обратился к ней шофер. Анна понимала, вопрос задается только ради проформы. Он ушел искать пассажиров. Вскоре в кузов набилось столько людей, что Анне пришлось потесниться. - За железом не поедем, - решительно заявил шофер. - Ребенка мотать нечего... Шофер был в хорошем настроении - не зря сгонял в Пронск машину - и всю дорогу назад гнал грузовик с ветерком. Платных пассажиров высадил при въезде в Сурож, довез Анну до квартиры и помог даже внести в дом чемоданы. Тетка вошла в комнатушку Анны и поморщилась. - Тесно... Комнатушка и впрямь была тесна, тесна и бедна; и узкая железная кровать, и колченогий стол с подоткнутой под одну из ножек дощечкой, и жалкий комодик с флаконами из-под одеколона - все подчеркивало скудость средств и неустроенность обитательницы комнаты. Анна обвела комнату взглядом, как будто увидела ее заново. - Не все сразу, - сказала она. - Будут и хоромы, бог даст. Тетка сразу почувствовала себя хозяйкой. Сняла пальто, повесила на гвоздь, полезла в комод, сама нашла простыню, занавесила пальто, достала из чемодана сало, лук, домашнюю колбасу. - Угощай, Нюра, гостей, - весело сказала она. - Русские люди на пустой желудок не калякают. Анна накрыла на стол, принесла самовар, пригласила к столу хозяйку. - Тетя Клава, тетя Дуся, - познакомила она тетку с хозяйкой. Тетка толстыми ломтями кромсала сало. - Кубанское сальцо, угощайтесь! В Суроже жили небогато, люди еще еле-еле оправлялись после войны, сало, да еще вдосталь, было в диковину. Евдокия Тихоновна, натерпевшаяся и голода и холода за войну, выбрала ломтик потоньше, осторожно положила на хлеб. - Благодарствуйте, приберегу сыну. - Да мы и сыну отвалим, - великодушно ответила тетка. - Вот привезла внучку... Она опять критически оглядела комнату. - Где же ты ее поместишь? - спросила тетка. - Тесно. - В тесноте, да не в обиде, - недовольно возразила Евдокия Тихоновна. - Нам в Суроже не до жиру. - Не скажите, - возразила тетка, наевшись сала. - Ребенок требовает ухода. Женечка сидела рядом с матерью и лениво жевала сало. - А теперь по чашечке, - сказала тетка. Она опять слазила в чемодан, достала кулек с урюком, щедрым жестом высыпала угощенье на стол. - Угощайтесь, угощайтесь, с чаем очень пользительно. - Наложила сушеных плодов в стакан, подала стакан Анне. - Плесни-ка кипяточку. Распарятся, самый смак будет. - Подвинула стакан Женечке. - Угощайся, внучка. Напившись чаю, тетка принялась выкладывать из чемодана подарки. - Я вхожу в положение. Вот сальце. Поболе килограмма. Чернослив. Не уступит сочинскому. Килограмма два. Урюк... Она выкладывала кулек за кульком, горделиво поглядывая на хозяйку квартиры - мол, вот я какая! - Прибери, - приказала она племяннице. - Тебе с твоей простотой без поддержки не обойтись, я ж понимаю. Выложив подарки, тетка снова села к столу. Распаренная, сытая, уверенная в себе, она ласково смотрела на собеседниц. - А как тут у вас с сухофруктами? - вдруг спросила она, не обращаясь ни к кому порознь. - Как тут у вас с сухофруктами, спрашиваю? - С какими сухофруктами? Анна удивилась, а Евдокия Тихоновна вовсе не поняла вопроса. - Ну, компот, компот, - нетерпеливо пояснила тетка. - Есть на базаре сухофрукты? В ваших местах сухофрукты должны быть в цене! Носком туфли она притронулась к чемодану. - Полтора чемодана привезла, расходы оправдать. Евдокия Тихоновна задумчиво посмотрела на гостью. - Нет у нас сухофруктов, - скучным голосом сказала она. - Детский продукт... - А ты, Нюра, не примечала? - обратилась тетка к племяннице. Анна отрицательно покачала головой. - Не хожу я на базар. Тетка решительно встала, оделась. - Пойду сама погляжу. Анна убирала со стола. Почему-то стало неудобно перед хозяйкой. Анна насыпала на тарелку урюк, положила сала. - Возьмите, тетя Дуся. Хозяйка кивнула на выходную дверь, испытующе взглянула на квартирантку. - Не заругается? - Берите, берите. Тетка вернулась под вечер, довольная и веселая. - Все лавки обошла, хоть шаром покати, - похвасталась она. - Не поступает сухофрукта в продажу, по детским домам да по больницам расходится. Соскучился народ по фрукте, выноси на базар - с руками оторвут. Не знаю только, почем продавать. Урюк, конечно, подешевле, а вот курагу... Она вслух прикидывала, по какой цене продавать свою сухофрукту, подсчитывала прибыль, говорила о черносливе с такой теплотой, будто чернослив этот был предметом ее самой пылкой любви. - Я тебе, Нюра, посылки буду сюда посылать с фруктою. Я тебе найду здесь людей, самой, конечно, как агроному, неудобно на базаре стоять, а вечером посчитаешься честь честью, себе процент возьмешь и мне переведешь. А то, еще лучше, что из промтоваров пришлешь, я тебе напишу что... Легли спать, а она все говорила и говорила, и даже тогда, когда ее речь сменилась монотонным посвистыванием, Анна долго не могла заснуть. Тетка проснулась спозаранок, но Анна была уже на ногах. - Чуть не проспала... - Тетка зевнула, потянулась. - Пойду... - Нет, Клава, - жестко сказала Анна. - Никуда вы не пойдете. - Как не пойду? - удивилась тетка, садясь на кровати. - Меня люди ждут! - Не пойдете, - повторила Анна. - Незачем. - Ты мне не указчица! - вспылила тетка. - Сама знаю, что делать. - Нет, Клава, - сказала Анна. - Я здесь агроном, мне людей совестно, думаете - не станет известно, кем вы мне приходитесь? - А ты уж и засовестилась? - язвительно спросила тетка. Анна посмотрела на тетку. - А что ж вы думаете? Тетка не ответила, молча встала - она была словоохотлива, ей трудно было молчать, - сходила умыться, оделась, взяла чемодан и молча пошла к двери. - Вы куда? - спросила Анна, в ее голосе прозвучала угроза, - спросила так, что тетка вынуждена была остановиться. - На рынок, - ответила тетка, стараясь говорить как можно независимее. - Не пущу... Анна не сказала больше ничего, но тетка поняла, что пойти ей на рынок не удастся, в тоне Анны звучало что-то такое, с чем тетка не могла совладать. - Да у меня и денег на дорогу не хватит, - несмело проговорила она, робея почему-то перед племянницей. - Добавлю, - сказала Анна. - Доедете. Тетка нерешительно потопталась на месте, посмотрела на спящую Женечку и неожиданно всхлипнула. - Когда дочь оставляла - не принципиальничала! Для тетки это было трудное, малодоступное слово, но она нашла его где-то в глубинах своей памяти и правильно употребила, вложив в него достаточную долю иронии. Анна тоже задумчиво посмотрела на дочь. - Я ведь не гулять от нее ушла... - Да ведь и я брала ее не на радость, - сказала тетка. - Самой жрать было нечего. - Я расплачусь, - тихо сказала Анна. - Вот и расплачивайся, - сказала тетка. - Мне тоже надо наверстывать, что за войну потеряла. - Только не так, - сказала Анна. - Торговать я вам в Суроже не позволю. - Так люди мне еще спасибо скажут... - Тетка кинула на Анну пытливый взгляд. - Схожу на рынок? - Нет, - сказала Анна. - Я вам на чужом горе наживаться не дам. Тетка зло посмотрела на Анну. - Неблагодарная ты! - Ладно. - Уеду. Сейчас же уеду. - Ну что ж... Тетка подхватила чемоданы. - Подавись ты моим добром! - А вы не волнуйтесь, - негромко сказала Анна. - Ваши кулечки я обратно сложила. Что вчера съедено, того не вернешь, конечно, а остальное в чемодане. - Сам не гам и другому не дам? - Тетка остановилась на пороге, тряхнула чемоданами. - Автобусы у вас ходют? - Ходят. Тетка еще раз тряхнула чемоданами. - Хоть донести помоги, тяжело ведь! - Это я могу... Анна взяла у нее из рук один из чемоданов. - Ну спасибо тебе, Нюрочка, - высказалась тетка еще раз. - Добро - оно всегда забывается. Пеняй потом на себя, хлеб за брюхом не ходит... Анна не хотела отвечать. Довела тетку до автобусной остановки, внесла чемодан в автобус, сунулась было в карман за кошельком - она ж обещала тетке дать на дорогу, - но та заметила ее движение и сердито махнула рукой. - На свои доеду, не нужно. Анна кивнула ей - ладно, мол, и выпрыгнула из автобуса. Выпрыгнула и только что не побежала домой - Женечка могла вот-вот проснуться. В сенях навстречу ей вышла хозяйка. Они встретились глазами. - Проводила? - спросила Евдокия Тихоновна. - Проводила. - Ну и не расстраивайся, - сказала ей Евдокия Тихоновна. - Компот сладок, только уваженье от людей слаще того компоту. VI Видеть Петухова Анне пришлось еще лишь один раз. В самом начале 1946 года Богаткина и Гончарову вызвали на совещание в Пронск. Анна и Богаткин приехали в управление прямо с поезда, было еще рано, немногие опередили сурожцев, но Петухов уже сидел в единственном стоявшем за столом кресле, поставленном, вероятно, специально для Петухова. Анна увидела его и ужаснулась, это был другой человек, осталась лишь половина того Петухова, которого она видела год назад, - он как бы уменьшился в размерах, еще больше похудел, посерел, сморщился. К удивлению Анны, он узнал ее. - Эй, Сурож, Сурож! - позвал Петухов хрипловатым глухим голосом. - Агроном из Сурожа, подите-ка сюда... Руки Петухова лежали на столе, он повернул кверху худую большую ладонь, и Анна положила на нее свои пальцы. - Как вы там? - Петухов слабо пожал ее руку. - Не обижают? Анна улыбнулась. - Кто меня обидит? Я сама любого обижу... Но Петухов не улыбнулся в ответ. - Правильно, - серьезно произнес он. - Не давайте себя обижать... В совещании участвовали представители многих областных организаций. Петухов был не мастер говорить речи, но было видно, что он знает, чего хочет от людей Он беспощадно обрывал каждого, кто увлекался общими словами. - Вы мне о всемирно-исторических победах не толкуйте, - останавливал он оратора. - Вы скажите лучше, сколько вы тракторов отремонтировали? Оратор начинал говорить о тракторном парке, о недостатке запасных частей... - Сколько, сколько? - перебивал Петухов. - У вас всего четыре трактора да ваш язык на ходу, а вам известно, что в колхозе "Авангард", в овраге за кузницей, лежат в земле три ящика с запасными частями, закопанные перед приходом немцев? Можно было подумать, что этот безногий человек самолично обошел все поля своей области. Он злился, раздражался, грубил, но ему многое прощалось... Волков ему поддакивал, соглашался, но нет-нет, да и поправлял. Петухов воплощал в себе бурю и натиск, а Волков был само благоразумие. По существу, спор на совещании и шел между Петуховым и Волковым. Петухов требовал засеять весь яровой клин. - На себе пахать, а засеять! - А убирать? - Уберем! - Людей мало, сеять надо столько, сколько сможем убрать... Анна жалела Петухова. Женским своим сердцем она понимала, как неймется ему на поруганной пронской земле собрать золотой урожай. - Разбазарили землю, роздали по рукам, трудодни начисляются всем подряд, - отрывисто говорил Петухов. - Опять стали жить хуторами. Объединять надо мелкие хозяйства, сливать... - Все это правильно, Иван Александрович, - соглашался Волков. - Но под носом у себя еще кое-как ковыряются, а на большом поле - поди уследи! Подъем экономики обеспечит и рост общественного самосознания. Закон экономического развития. Этап за этапом. Нельзя перепрыгнуть через самих себя. - Ладно, - сказал Петухов. - У нас не теоретический спор. Вот что, товарищи из районов. Чтобы через две недели по каждому колхозу был план севооборота. Списочки инвентаря и тягла. Все как есть! Не считайте тракторов, которые бездействуют, и не прячьте лошадей, на которых ездите на базар... Анна видела, она хорошо видела, что Петухов умирает. Достаточно было вспомнить, каким был он год назад, чтобы понять, что ему остались считанные дни. Анна встречала таких людей на фронте. Смертельно раненные, они в упор, до последнего патрона били по врагу. Маленький, сморщенный, жалкий, не то сидел, не то стоял этот обрубок человека в своем кресле и неистово боролся за урожай. За урожай, который ему не придется собирать. После совещания Петухов задержал Анну: - Товарищ Гончарова, вы не очень спешите? Останьтесь. Поговорим. Все уже расходились. Кто-то торопился на поезд, кто-то спешил домой. Анна остановилась. Вместе с ней к Петухову подошел Волков. - Вы идите, Геннадий Павлович, - сказал Петухов. - Хочу потолковать с агрономом Гончаровой. О ее делах. Волков неуверенно взглянул на Петухова. - Я не спешу. Побуду с вами, пока придет Ольга Антоновна. Он стоял, спокойный, здоровый, сильный. Анна не понимала, почему ей кажется, что он точно заискивает перед больным, тщедушным и плохо владеющим собой Петуховым. - Не надо, - ответил Петухов, раздражаясь. Волков недоверчиво поглядел на Анну. - Остаетесь? Он пожал руку Петухову и Анне и спокойно, не торопясь, пошел прочь из комнаты. Под потолком светились два белых матовых шара, теснились сдвинутые стулья, на скатерти валялись скомканные записочки, и посреди этого беспорядка один как перст торчал над столом Петухов. - Да-а... - неопределенно протянул он, не глядя на Анну. Должно быть, ему было не по себе, и она вдруг поняла - от него исходило ощущение отрешенности от окружающего, должно быть, Петухов понимал, что он уже не жилец на этом свете. - Садитесь, - спохватился он. Анна послушно села. Два белых матовых шара спокойно светились над их головами. Петухов придвинул к себе папку, полистал бумаги. Анна думала, он будет говорить с ней о работе, о Суроже, о положении сурожских колхозов. Но Петухов молчал. - Скажите, вы любите стихи? - неожиданно спросил он. Анна не особенно любила стихи, всю жизнь ей было не до стихов. - Не знаю, - задумчиво ответила она. - Может быть, Пушкина, Лермонтова. А современных поэтов не очень люблю. - И я, - сказал Петухов. - Я думаю, это потому, что тогда жизнь была застойная. Движение было - Пушкин, Лермонтов. Они двигали жизнь. А теперь поэты - разве они движут жизнь? Он еще полистал бумаги, вытянул листок с цифрами, покачал головой, глядя на цифры. - Вы сколько тракторов просите? - спросил он. - Двадцать, - сказала Анна. - Хотя бы двадцать, - поспешно добавила она. - Не дадим, - твердо произнес Петухов. - Всем надо. Откуда я вам возьму столько тракторов? - Он холодно посмотрел на Анну. - Во всем должна быть справедливость, - добавил он, и это относилось не только к тракторам. Анна видела - спорить с ним бесполезно. - Очень вам плохо в Суроже? - вдруг спросил он. - Да нет, не так чтобы очень, - сказала она. - Жить можно. - Жить везде можно, - сказал Петухов. - А нужно, чтобы жилось хорошо. Всем. Для этого мы и живем. - Он опять спохватился. - Ну, а что у вас там вообще? - деловито спросил он. - Вы не стесняйтесь, рассказывайте. Анна собралась с мыслями. Принялась говорить об удобрениях. С вывозкой на поля навоза в районе дело обстояло хуже всего, тягла не хватало, минеральных удобрений поступало недостаточно. - А вы выберите отдельные участки, убедите хороших людей, а осенью поощрите их, когда соберут урожай, - посоветовал Петухов. - Сразу всех не заставите, да всех и невозможно заставить. Покажите образец. Люди боялись летать, их невозможно было бы оторвать от земли, если б не два-три смельчака... В первый раз за весь вечер он улыбнулся. - А как у вас с антифрикционными сплавами? - спросил он. - Какими? - Анна растерялась. - Я не знаю... - Баббита хватает? - Какое! Просто даже не знаем, что делать. - Что ж вы за агроном, если не знаете, как делаются подшипники? - упрекнул ее Петухов. - Агроном должен знать все, с чем сталкивается. Во всяком случае, много знать. Баббита мы вам дадим, - добавил он. - Не обидим. Только пашите. Подумайте о свекле. На корм. - Свекла у нас не растет, - возразила Анна. - Мы лучше картошку. - Неправда, - сказал Петухов. - Вы попробуйте. Картошка вас не спасет. Анна удивилась. - Это вы говорите? Да ваш картофель... - Отжила петуховская картошка. Петухов вчера был хорош, а сегодня... - Волков? - нечаянно вырвалось у Анны. - Нет, - сразу отрезал Петухов. - Вы! Вам сегодня работать. У Волкова всегда все будет хорошо, только без боли не родить... Он поморщился, точно у него в самом деле что-то внутри заболело, и Анна опять увидела, какой он маленький и несчастный. Он стал удивительно похож на Женечку, какой она была после возвращения Анны с фронта, - такое же узкое сморщенное личико, такая же хилая фигурка, и ей стало жаль Петухова, точно перед нею был ее собственный истерзанный дистрофией ребенок. Он все морщился, морщился... - Вам плохо? - спросила Анна. Петухов отрицательно покачал головой: - Нет. Может быть, ему в самом деле не было больно, может быть, просто мысли не давали ему покоя. - Вы любите деревню? - Я не задумывалась об этом, - ответила Анна. - Конечно, я люблю свою родину... - Нет, деревню, - поправил Петухов. - Весну с пробуждающейся травой, лето с его цветами, снежную пелену зимой... Петухов озадачивал Анну. - Это вы опять о стихах? - Вы не понимаете, - возразил он. - Это чисто агрономический вопрос. Весной я считаю, сколько стеблей прорезалось на квадратном метре, летом мне нужно то солнце, то дождь, а зимой я занят снегозадержанием. Это утилитарный подход. Хотя, впрочем... Он опять недоговорил. В этот вечер он вообще недоговаривал. Ему многое не удалось сказать. - Почему вы стали агрономом? - Не знаю, - сказала Анна. - Легче всего было поступить в сельскохозяйственный техникум. И, должно быть, все-таки я люблю деревню. - Землю, землю, - поправил Петухов. - Вы агроном. Вы должны любить землю. Она сторицей отдаст, если ее любить. Где-то хлопнула дверь, а может быть, и не дверь. Что-то стукнуло и смолкло. Было тихо, и снег запорошил окна. - Когда я умру, - сказал Петухов, - я хочу, чтобы меня обязательно закопали в землю. Я не хотел бы, чтобы меня сожгли. Я биолог, и меня нисколько не пугают ни тлен, ни могильный сумрак, ни черви. Естественный и справедливый процесс. Мы состоим из тех же химических элементов, что и все в природе. Вы прислушивались когда-нибудь, как растет трава? Это и наш голос в ее шелесте. Прислушайтесь... Петухов смотрел куда-то сквозь Анну, но сама Анна смотрела на Петухова. Ее озарило как молнией: в его глазах было столько задора, что его нельзя было жалеть, он не нуждался в жалости, он продолжал черпать жизнь полной мерой. И вдруг он опять, в который уже раз, спохватился и виновато посмотрел на свою собеседницу. - Извините, - сказал он. - Разговорился. Должно быть, жена уже пришла за мной. Слышит, что кто-то есть, и не заходит. Посмотрите, пожалуйста. Анна выглянула в коридор. Там сидела молодая женщина, высокая, полная, статная, с малиновыми губами, с соболиными бровями, настоящая русская красавица. - Вы за Иваном Александровичем? Он ждет... Женщина легко поднялась, кивнула Анне, на минуту скрылась и пошла в кабинет, катя перед собой кресло на колесах, в каких возят паралитиков. Анна воображала, что у немощного Петухова и жена должна быть ему под стать, какая-нибудь изможденная, маленькая женщина, которая несет посланный ей судьбою крест. А такая мешок с зерном пудов в пять поднимет - плечом не поведет. Такой жить да жить. Косить да жать, да ребят рожать. Муж для такой только в сказке есть... А она подвезла к столу кресло и спросила: - Устал, Ванечка? - Ничего, - сказал он. - Отдохнем. Жена Петухова не посмотрела даже на Анну, точно ее не было в комнате, обняла Петухова за плечи и легко, совсем легко, точно она и вправду привыкла таскать мешки с зерном, перенесла Петухова в кресло. Она помогла Петухову одеться, заботливо подоткнула со всех сторон и плавно покатила перед собой. - Всего хорошего вам, - сказал на прощанье Петухов. - Пишите, если что. Да и сами себя в обиду не давайте. - Всего хорошего, - повторила его жена. - Слаб, слаб, а драться до смерти любит... Она засмеялась, и так с этим смехом они и исчезли в зимней ночи. VII На смену промозглой, дождливой осени пришла суровая, снежная, бессолнечная зима. Все тонуло в сугробах. Дома и срубы будущих домов, заборы, кусты, бревна. Сурожь стала рано, ее занесло снегом, темнели только тропинки через реку. Так и жизнь Анны была занесена снегом, лишь тянулись по снегу извилистые темные тропки. Сурожский район so многом походил на ее родной Завидовский район. Такие же люди, такие же деревеньки, те же поля. Анна подолгу задерживалась в отделе. Забот по району было много, накапливались они по мелочам, как навоз во дворах, а поднять и вывезти было не на чем. Район был беден людьми. Беден район, бедны соседние районы, бедна вся область. Война разметала людей, одних истребила, других разбросала по всей стране, и лишь мало-помалу возвращались они к родным пепелищам. Надо было заново поднимать к жизни истерзанный неисчислимыми бедствиями край. Вот они и возились в своем районном отделе, в своем сельском хозяйстве как муравьи. И Богаткин, и Гончарова. Все девушки, все сотрудники и все те, кто ходил и ездил из деревни в деревню, из колхоза в колхоз, собирая уцелевшую технику. - Технику, технику, ребята! - замирающим голосом обращался ко всем Богаткин. - До последнего винтика, до гаечки... "Техникой" назывался сельскохозяйственный инвентарь, все машины и орудия, тракторы и косилки, культиваторы и сеялки, даже лопаты и грабли. Искали бросовые машины, собирали заржавленные обломки, из трех-четырех испорченных механизмов составляли один, который с грехом пополам вступал в строй. Собрать и восстановить технику! Собрать и восстановить технику!.. Об этом ежечасно твердил Богаткин. Об этом говорила Анна. Они вместе накапливали ресурсы, и постепенно машины оживали, готовые выползти на затоптанные поля. Анна приучилась "бродить" по карте района. Не везде она лично побывала, не все видела, но про себя уже знала все угодья, берегла в памяти все поля и пажити, луга и леса. За все они с Богаткиным были в ответе. Возвращалась она с работы сердитая, истомленная, голодная. Но домой стремилась всегда. Дома горел огонек, у которого она грелась. Женечка встречала ее щебетом, игрушками, бесконечными детскими просьбами... Анна не знала, как благодарить Евдокию Тихоновну. Хозяйка частенько сердилась, бывала груба на язык, но для Анны оказалась едва ли не матерью. Видно, от чистого сердца посоветовал Богаткин своей агрономше пойти на квартиру к Ксенофонтовым. Детский сад выручал не всегда. Случалось, на весь день оставляла Анна дочь на Евдокию Тихоновну, и девочка была и накормлена и присмотрена. Даже Гриша Ксенофонтов, который смерть не любил, как он выражался, незамужних баб, и тот притерпелся к новой жилице. Он долго посматривал на нее искоса. Но гостей у нее не бывало, сама только что на работу и домой, нос не задирала... В отсутствие Анны он даже возился с Женечкой, напилил ей в мастерской кубиков, оставлял для нее сахар, который не часто бывал в ту пору у Ксенофонтовых. Но спать дочку Анна укладывала сама. Она приносила ей то конфетку, то картинку, играла с ней, пока Женечка не начинала клевать носом, умывала, раздевала и садилась баюкать. Мой костер в тумане светит, Искры гаснут на лету, Ночью нас никто не встретит, Мы простимся на мосту... Очень любил эту песню Толя. От воспоминаний Анна защищалась книгами. Множество книг перечитала она в первые послевоенные зимы. О Прянишникове и Докучаеве говорить нечего, без их помощи трудно было бы думать о севооборотах, но и другие книги, не имеющие отношения к ее работе, помогали ей жить. Ее окружали герои Толстого и Тургенева, она читала советских писателей и переводные романы, ее внимание надолго привлекли две ее тезки - Анна Каренина и Аннета Ривьер, интересовалась она историей - от греческих мифов до антифашистских памфлетов, читала все, что попадалось под руку, - мемуары, жизнеописания, очерки... Раньше она не представляла, что книги могут так заполнять жизнь. Но она была слишком привязана к жизни, чтобы очутиться у них в плену. Судьба сурожских колхозов волновала ее больше, чем любые призрачные образы. Лишь один призрак владел ее сердцем. Она не хотела освобождаться от его власти. Далеко за полночь гасила она свет, сон смежал веки, хотелось только заснуть, заснуть... Гасила свет, ложилась в постель, закутывалась в одеяло, и вдруг сон убегал прочь. Посвистывал в трубе ветер. За окном кто-то стоял и смотрел на нее. Окно было запорошено снегом, на стекле серебрился иней, но она чувствовала - кто-то стоит и смотрит, смотрит... Она очень хорошо знала, кто смотрит. Вспоминала все, что пережила с ним. Цветы и поцелуи. Первую встречу. Последнюю встречу. Последние его слова. Ни он ее не забыл, ни она его не забудет. Она знала, что никого за окном нет. Но в душе - что такое душа? - в душе он всегда, неистребимо и вечно. Серебрится на стекле иней. Посвистывает за окном ветер. Ночь обволакивает землю, и населяем мы эту непроглядную зимнюю морозную ночь только теми, кого сами помним, зовем и любим. VIII Вот смотришь-смотришь на что-нибудь, смотришь изо дня в день и не видишь, а вдруг бросится это в глаза, и удивишься - почему то, что вчера не замечалось, привлекло сегодня внимание? Так и с Анной. Забежала утром к хозяйке за солью и увидела на стене календарь, обыкновенный настенный календарь. - Ох, тетя Дуся, вы совсем отстали от жизни! Май! Май уже на дворе, а у вас январь с места не стронулся! Ни один листок на календаре не сорван. - А куда торопиться? - насмешливо возразила тетя Дуся. - У меня все дни одинаковы. - А для чего календарь? - Численник? Для чтения. Вся моя библиотека. Задумаешься о чем - подойдешь да почитаешь. Анна подошла к "библиотеке", отогнула листки до мая. - Сорвать? - Сохрани тебя господи! - воскликнула тетя Дуся. - А что читать мне? Анна вгляделась. - Погодите, погодите, тетя Дуся! Да ведь он за прошлый год! Ведь у нас сорок седьмой... Тетя Дуся иронически поглядела на жилицу. - Ну а много что изменилось у нас с тобой за год? Женька в детский сад пошла, да Гришка начал усы брить, всего и делов. Тетя Дуся была права. Анна взяла соль и ушла. Немного "делов" прибавилось за год. Время замерло, как и численник на стене. Анна поехала как-то зимой в "Авангард", в самый отдаленный колхоз, туда всегда приходилось ехать с ночевкой. Инструктор райкома Сухожилов поехал с Анной. У него тоже нашлись дела. Сухожилов достал легковушку, а без него пришлось бы добираться на чем бог послал. Днем в колхозе они почти не виделись, а ночевать их поместили у одной вдовы. Хозяйка постелила Анне в горнице, Сухожилов устроился на лавке у печи. Ночью он пришел к Анне. - Анна Андреевна, до чего вы мне нравитесь... - А дальше что? - спросила она. - А вам что, жалко, что ли? - нахально сказал Сухожилов. - Все равно вы одна... Анна повернулась к нему спиной. Он привалился к ней, забросил на нее руку. Анна с силой ухватила руку, принялась молча ее выкручивать. - Да вы что? - охнул Сухожилов. - Пустите! Я закричу сейчас... - Ну и кричите, - сказала Анна, не отпуская руки. - Анна Андреевна, - взмолился Сухожилов. - Честное слово, простите... Он ушел, бормоча что-то сквозь зубы. Утром уехал ни свет ни заря, пока Анна еще спала. После этого он перестал заходить к Богаткину, в случае чего - вызывал в райком. Анна тогда задумалась - почему он позволил себе пристать? Она действительно была одна, ни девка, ни мужняя жена. Ей казалось, что и на Женю кое-кто поглядывает искоса. Даже в детском саду. Безотцовщина! Не будешь объяснять каждому - что, да как, да почему. Жене тоже недоставало отца. Девочка спрашивала иногда: - А где мой папа? И Анна не могла, не решалась, не повернулся язык сказать, что папы нет и не будет, не в силах была она похоронить Толю, для нее он всегда был и будет жив. - Папа наш в армии, - говорила она. - Отслужится и приедет. Но листать численник и вправду не было смысла. Какая-то монотонность установилась в ее жизни. Казалось, такая жизнь будет длиться до скончания века. Иногда хотелось уйти из отдела, покинуть Богаткина, проститься с Ксенофонтовыми, перебраться куда-нибудь в деревню, поближе к земле. Она начинала вдруг скучать по земле. Вспоминала свой разговор с Петуховым. Он говорил, что надо любить землю. У него самого не было выхода, он делал больше, чем мог. Но ее он определенно толкал... Куда? Не хотелось ей больше оставаться в отделе. Но куда пойти?.. До сих пор она была еще вся в себе. Даже смерть Петухова не очень приняла к сердцу. Бумажки из Пронска стали вдруг приходить подписанные все Волковым да Волковым. "Начальник облсельхозуправления Г.Волков". Анна привыкла, что бумаги вместо Петухова часто подписывал Волков. Но тут непрерывно: Волков да Волков. Она как-то сказала: - Что это все Волков подписывает? Уж не заболел ли Петухов?.. Богаткин удивился: - А вы разве не слышали? Петухова уж с месяц как похоронили. В газете было объявление... Анна взяла подшивку, нашла объявление "С прискорбием извещаем...". Значит, все. Отходился агроном Петухов по земле. Подорвался на мине. Нет Петухова. "С прискорбием..." Не так уж много времени прошло с того вечера, когда он говорил с Анной. Анне вспомнилась его жена. Как-то она сейчас? Небось выйдет замуж... У нее появилось странное чувство, точно она в долгу перед Петуховым. Ушел, а она не успела что-то сказать, что-то спросить. Ведь он от нее чего-то ждал. А она не успела... Ощущение неосознанной тревоги все чаще наполняло ее душу. Однажды она набралась смелости, спросила Богаткина: - Вы довольные своей работой? - В общем да, - сказал он. - А чего вы хотите достичь? - спросила она. Богаткин не понял: - То есть как чего достичь? - Ну к чему вы стремитесь? - Как вам сказать? Чтобы все было хорошо в районе. - Ну, а себе, себе? - домогалась Анна. - Себе вы чего хотите? - А у меня все есть. Семья, работа. Лично я всем удовлетворен. - Ну и плохо, - категорично сказала Анна. - Что плохо? - Все. Плохо, когда человек доволен жизнью. - Это уж глупости, - даже рассердился кроткий Богаткин. - Человек должен быть скромен. Надо ограничивать себя, иначе из тебя выйдет хапуга. Анна вся напряглась. Она не могла выразить Богаткину свое несогласие, но и не могла с ним согласиться. - Человек должен быть безграничен, - сказала она... Так они и не поняли друг друга. IX Девушки из отдела любили собираться компанией, "устраивать вечеринки". Главной заводилой таких вечеринок была Зина, у нее обычно и собирались. Купят сыра, колбасы, консервов, печенья - вклад женской половины общества, напитки приходились на долю мужчин, - разложат по тарелкам, поставят в углу на тумбочку патефон, чтоб не сбить во время танцев, - и милости просим... Зина была главной заводилой, но ей не приходилось тащить других за руку - кому не хочется весело провести вечер? Только Анну пришлось уговаривать. - Да что вы, девочки, что мне там делать? Только настроение другим портить... - Анна Андреевна! Анечка! Посидим, потанцуем. Есть одна пластиночка... - Какой из меня танцор? Я уже старуха... - Старуха? В двадцать пять лет! А нам по скольку?.. Девушки уговорили Анну. Она бы еще подумала, но Бахрушин тоже просил ее прийти. - Не отказывайтесь, Анна Андреевна, проведем время... С некоторого времени Анне казалось, что Бахрушин обратил на нее внимание. Он догнал ее как-то, когда она вышла пройтись за городом, наломал черемухи, пригласил в кино. Потом они не раз бывали в кино вместе. Бахрушин не заходил за нею домой - в Суроже легко могли возникнуть пересуды, - они встречались у входа в кинотеатр. Бахрушин был немногословен, сдержан, может, и хотел что сказать, но не говорил, больше молчал, это и нравилось в нем Анне. Невозможно же сидеть все вечера дома, все одной да одной. - Сегодня обязательно, обязательно, Анечка, - сказала в обед Зина. Рая по секрету шепнула, что сегодня у Зинки именины. Возвращаясь с работы, Анна зашла в универмаг, купила крепдешиновую голубую косынку с синей каймой и непонятными розовыми цветами, а заодно носки Женечке - детские носочки не часто бывали в сурожских магазинах. Под вечер августовское солнце заливало палисадник апельсиновым светом, багряные георгины казались черными, патефон за окном пел песню о пилотах, которые обращают внимание на девушек только тогда, когда им, скажем прямо, нечего делать... Компания была в сборе. Анна отдала косынку. Сели за стол. Бахрушин рядом с Анной. Преднамеренно никто не рассаживался, но Бахрушин в последнее время всегда оказывался рядом с Анной. Впрочем, это было естественно. Анна по должности, а Бахрушин по возрасту были старше всех, им полагалось быть вместе. - За именинницу. - Тебя разве крестили? - Ни в жисть! - Так какие ж это именины? - Двадцать два! - Так это день рождения! Преподаватель физкультуры из школы пытался пригласить Анну танцевать, но Бахрушин не пустил ее. - Анна Андреевна со мной пойдет танцевать... Не пустил Анну и сам не пошел. Анна все же не удержалась, пошла-таки с механиком из МТС, с Колей Губановым. Вел он ее несмело, точно боялся наступить на ноги, и все-таки двигаться под музыку было приятно. Не думать, просто двигаться... Она вернулась на свое место. Бахрушин сидел насупленный. Налил ей и себе по рюмке водки. - Давайте, Анна Андреевна? - Я не пью. - А из уважения ко мне? Анна выпила, чтоб не обижался Бахрушин, и опять пошла танцевать с Губановым. Бахрушин совсем помрачнел. Ей не захотелось к нему возвращаться. - Я пойду, - внезапно сказала она. Ей вправду захотелось уйти. Единственный здесь серьезный человек на нее сердится, а сидеть с ним и молчать тоже как-то не того... - Погодите, рано еще, - заверещали наперебой Зина и Рая. Анна решительно пошла к двери. - Хозяйка уже спит, дочка одна, поздно. - Рано! - крикнула Зина. - Нет, нет, поздно, - возразила Анна уже на пороге. - Где уж мне гулять... От водки кружилась голова, во всем теле чувствовалась слабость, хотелось спать - не столько даже спать, сколько лечь, и еще больше хотелось выйти на улицу, вдохнуть воздуха, которого так недоставало в тесной прокуренной комнате. Она шагнула за порог и плотно притворила за собой дверь. Улица спала. Редкие окна светились, да и те были задернуты занавесками, тусклый свет слабо пробивался наружу. Дома казались выше, чернее, а звезды в небе гораздо ближе, и даже собачье тявканье вдалеке придавало ночи не меньшую поэтичность, чем щелканье соловья. Не успела Анна постоять с минуту одна, как дверь снова распахнулась. Она даже не поглядела, знала, что это Бахрушин. - Анна Андреевна, - позвал он. Он не сразу нашел ее в темноте. - А вы куда? - спросила Анна. - Надоело, - объяснил он. - Вот вас провожу. Анна почему-то была уверена, что Бахрушин выйдет вместе с ней, может быть, поэтому она и заторопилась, она даже была удивлена, когда очутилась на улице одна, настолько сильна была в ней уверенность, что она нравится Бахрушину. Он ничего ей не говорил, но и на работе и сейчас вот, на вечеринке, смотрел на нее больше, чем надо. Собственно говоря, на вечеринке он только на нее и смотрел. Он был общительным человеком, мог и пошутить, и посмеяться. Выпив, легко становился душой общества. А теперь эта душа раскрывалась только для нее... Он точно присох к ней. - Пойдемте, - просто сказала Анна. - Ночь-то уж больно... Она не договорила - больно темна, или хороша, или еще что, - она и сама не знала, какая эта ночь. Они двинулись было по дощатому тротуару и тут же сошли на тянувшуюся обок тропу, плотно утрамбованную пешеходами. Никто их не обгонял, не попадался навстречу. - Утомились, Анна Андреевна? - заботливо осведомился вдруг Бахрушин, но она не ответила, и они опять пошли молча. - Я очень плохо знаю астрономию, - вдруг сказала Анна. - Знаю, конечно, какие-то звезды. Вега, Альдебаран, Большая Медведица. Но что к чему - совершенно не знаю. На этот раз не ответил Бахрушин. Они прошли еще какое-то время молча. - Да, мы много чего не знаем, - согласился Бахрушин и неожиданно спросил: - Почему бы вам не сменить квартиру, ведь у вас небось тесно? Он был прав, комната у Анны плохая, тесная, все время она на виду у соседей, но ей как-то в голову не приходило, что квартиру можно сменить. - Да я уж привыкла, - виновато сказала Анна. Бахрушин вдруг взял ее за руку и тотчас отпустил, и это понравилось Анне. "Не разбалованный, не умеет ухаживать", - подумала она. - Пойдем к реке, - предложила она. - Настроение какое-то такое... - Поздно, - неуверенно возразил Бахрушин. Толю не пришлось бы уговаривать, подумала она, он бы сам отвел ее к реке, и ей понравилось, что Бахрушин не похож на Толю, если ей кто и нужен, то уж никак не такой отчаянный и нетерпеливый, как Толя... Она не ответила Бахрушину, просто свернула в переулок и пошла вниз к реке, и было приятно, что Бахрушин тотчас последовал за ней. Она с удовлетворением слышала, как шумно и, может быть, даже рассерженно дышит он за ее спиной. Медленно текла в темноте Сурожь. Ночной мрак рассеивался у берегов, и было ощутимо, как темная вода стремится куда-то вниз, вдаль, к другим берегам и рекам. Анна спустилась к самой Сурожи, вода вкрадчиво шелестела, омывая влажную землю, бессильная расплескаться, разлиться, затопить побережье... Всему своя мера, свое русло. Было одиноко и даже страшно здесь ночью, на берегу у реки. Анна оглянулась. Бахрушин стоял рядом. Стоял рядом и ждал. Анна не знала чего, но чувствовала, что чего-то он ждет, хотя, может быть, сам не отдает себе в этом отчета. Анна еще раз оглянулась. - Что-то я ничего не пойму, - прошептала она, обращаясь больше к самой себе. Но Бахрушин услышал. - Чего не поймете? - быстро спросил он. - Ничего не пойму, - негромко сказала Анна, глядя на бегущую воду. Все было неясно сейчас на реке. Неясно, неверно, обманчиво. Анна отошла от берега. Села. Провела возле себя по траве рукой. - Роса... Бахрушин скинул пиджак, бросил на землю. - Так удобнее, Анна Андреевна... Анна села на пиджак, так было сухо, тепло. Бахрушин тоже сел рядом. Стало еще теплее. Бахрушин боялся пошевелиться, его плечо только слегка касалось плеча Анны. - Вы любите... Анна спросила было и замолчала. Ей хотелось знать, что любит Бахрушин, но она не знала, что он может любить. Бахрушин заглянул ей в лицо. - Чего любите? - с готовностью переспросил он. - Я не знаю что, - сказала Анна. - Сидеть вот так на берегу. Думать, плыть, пить, петь. Бахрушин усмехнулся. - Ну, пить все пьют... - Не знаю что, - сказала Анна. - Но что-то надо любить. Она замолчала. Ей хотелось бы сейчас плыть, плыть. Уплыть... Бахрушин осторожно притронулся к ней рукой, положил ладонь на колено. Ладонь была горячая. Сразу стало смутно и томно. Анна не отстранилась. Она могла бы еще встать, но было даже приятно, что так кружится голова. Бахрушин осмелел, и она не противилась. Все плыло вокруг, ни о чем не хотелось думать... X Первая любовь обрушилась на нее внезапно. За минуту она еще не думала о ней. Анна только что кончила техникум. Сданы были зачеты, получены отметки, осталась практика. Выпускники проходили практику в пригородном совхозе. Кое-кто переселился в совхоз, но большинство продолжало жить в городе. С утра ехали в пригородном поезде, добирались в совхоз на попутных машинах, а вечером возвращались обратно. В то лето почему-то ни когда не хотелось спать. Пахали, сеяли, пропалывали посевы. Все с шуточками, с песнями, со смешками Ужинали в столовой совхоза и возвращались вечером в город. Разбегались по домам, переодеться, принарядиться, и шли на Советскую, а потом на набережную или в городской сад. Сперва девчонки шли вместе, стайкой, ребята двигались сзади. Потом вместе сидели над рекой, на скамейках и прямо на земле, пели песни, потом всей компанией шли есть мороженое, потом опять в городской сад. Парочки отпочковывались, пропадали вдруг в темноте. Пели, молчали, никак не могли разойтись... Однажды после работы Анна шла с подружками в городской сад. С Таней Грушко и Машей Гончаровой И вдруг появился он... Совсем не такой, как все. Какой-то удивительный! Загорелый, ласковый, добрый. Она сразу поняла, что он добрый. В морской форме, с крылышками в петлицах. Лейтенант. Нет, старший лейтенант. Ей показалось, что он намного старше ее. На самом деле он был старше ее на пять лет. Невысокий, а стройный... - Толя! - вскрикнула Маша. - А я и вышел, чтобы встретить тебя, - сказал лейтенант. Маша познакомила его с подругами. - Мой двоюродный брат. Приехал в отпуск. Летчик. Из Севастополя. - Гончаров, - назвался он. Вместе с девушками он пошел в городской сад На следующий день опять встретился с ними. В руке у него были ландыши. Шесть букетиков, каждой по два. Анна не помнит, как они отстали от компании. Она понимала одно - пришло счастье. Ему невозможно сопротивляться. Да и не нужно. Мальчишки в техникуме иногда целовали ее, и она отвечала им. Беглые, ничего не значащие детские поцелуи. Толя поцеловал ее тоже очень нежно, очень осторожно, а ее сразу пронизало ощущение, что он может делать с ней все, что захочет. Она ехала утром на практику, а в голове было: Толя, Толя, Толя... - Какие у тебя гнезда? - говорил агроном Золотов, ее преподаватель. - Какие гнезда? - спрашивала Анна. - Разве так сажают кукурузу? - говорил Золотов. - Сколько ты кладешь в лунку зерен? - Какую кукурузу? - спрашивала Анна... Толя ждал ее у въезда в город. Она выпрыгивала из кузова и попадала ему прямо в руки. Неумытая, в пыли, в ситцевом сарафане, с открытыми загорелыми плечами... Он обнимал ее, и они уходили. Им уже ни до кого не было дела. Через две недели они зарегистрировались, и он сразу увез ее в Севастополь. Мальчишки в Пронске торговали сиренью. Толя, кажется, скупил всю сирень. Он завалил сиренью все купе. У него оставалось мало денег, но он не мог везти Анну в жестком вагоне. Какой-то тип, сосед по купе, запротестовал: "Мы задохнемся, у всех разболится голова!" Толя не стал спорить. Он ушел и купил еще два билета. Всю дорогу они ехали вдвоем в четырехместном купе. Он был совсем сумасшедший и щедрый. Он всегда был щедрый. С Анной. С товарищами. С незнакомыми людьми... Толя увез ее в начале лета, и не прошло года, как Анна родила девочку. В апреле. Назвали они ее Женей. Толе нравилось это имя. В июне началась война. Немцы принялись бомбить Севастополь. Население города срочно эвакуировалось. Старшему лейтенанту Гончарову разрешили самому вывезти на самолете свою семью и семью еще одного товарища. На Кавказское побережье. В самом начале боевых действий он на целые сутки был отпущен для устройства личных дел. Он долетел до Туапсе, сел с женой и дочерью в поезд, довез их до Белореченской. В станице Белореченской жила его тетка, у нее был дом, сад, хозяйство. Думалось, сюда не доберется война. Анна пошла проводить мужа до станции. Поезда шли на юг уже без расписания, везли солдат, оружие, технику. - Ну, Аннушка... Они постояли у водонапорной башни. Анна упала бы, не будь рядом Толи. Вот и вокзал. Толя зашел к дежурному по станции. - Садитесь, товарищ офицер, на любой пассажирский поезд. Вышли на перрон. Подошел поезд. Толя обнял жену. - Умирать буду, Аннушка, тебя назову... - Нет, нет! Что она могла еще сказать? Поезд отходил. Толя взялся за поручень, подтянулся. Встал на ступеньку и поплыл. Мимо всего того, что оставлял в Белореченской. Все дальше и дальше. Анна посмотрела вслед поезду. - Толечка, Толечка... Вот и нет его. И никогда не будет. Больше она никогда его не увидит. Не получит от него ни письма, ни привета, и только через два года найдет ее запоздалая похоронная. XI Они вышли в обеденный перерыв - Анна и Бахрушин. На их уход обратили внимание, вместе они никогда не уходили из отдела. - Куда это вы? - удивилась Машенька, помощница Алексея. - В загс, - серьезно сказал он. - Вы скажете... - Машенька не поверила. - Нет, правда? - Правда, - подтвердила Анна. Машенька обиделась. - Как хотите. Можете не говорить. Я бы тоже с вами пошла... До загса было рукой подать. Заведующая загсом осведомилась: - Какую фамилию выбираете? Бахрушины? Дав согласие выйти за Бахрушина, Анна решила переменить фамилию. Она и по пути в загс думала, что переменит фамилию. Но сейчас не могла. Не могла изменить Толе. Переменить фамилию - это все равно что отказаться от Толи. - Нет, останусь Гончаровой. - Для чего? - возразил Алексей. - Для чего это тебе? Анна упрямо наклонила голову. - Так лучше... На то, чтобы расписаться, ушло пять минут. Заведующая поздравила их: "Поздравляю". Вот они и стали муж и жена. На всю жизнь. Неужели на всю жизнь? За дверью Алексей сразу спросил: - Для чего ты оставила старую фамилию? - Так удобнее, - объяснила Анна. - Работаем вместе, незачем привлекать внимание. В этом был резон. Алексей подозрительно взглянул на жену и ничего не сказал. Может быть, она и права. Все равно изменить уже ничего нельзя. До замужества ни Анна не бывала у Бахрушина, ни он у нее. Виделись на службе, встречались на вечеринках, ходили вместе гулять или в кино, но дома друг у друга не бывали. Зайди в таком городке, как Сурож, в дом к неженатому мужчине, сразу поженят. Они вместе пошли с работы, все девушки из отдела с любопытством смотрели им вслед... Анна погладила Алексея по руке. На шесть лет он старше ее. Молодой, высокий, красивый. Да, красивый. Лицо немного насуплено, но красивое. Прямой нос, черные брови, серые внимательные глаза... Нет, это поддержка, поддержка! - Теперь ко мне зайдем? - спросила Анна. - Зайдем, - согласился Алексей. - Я познакомлю тебя с Женечкой, - с тревогой сказала Анна. - Как-то вы с ней поладите... - А почему не поладим? - даже обиделся Алексей. - Неужто не найду к ней подхода? - А как тебя представить? Что сказать? - А чего раздумывать? Отец... Отец вернулся с войны. Так и скажи! Анна вздохнула. Алексей был и прав и не прав... - А ты не пожалеешь? - Да я ж тебя люблю! - Ну смотри, Алеша. Только не подведи... - Все будет как по нотам, - успокоил ее Алексей. - Да что она понимает! - Ну что ты, - возразила Анна. - Она уже большая. Они подошли к дому Ксенофонтовых. - Ты и с тетей Дусей поласковей, - попросила Анна. - Она, случается, скажет что, но она душевная. - А что нам тетя Дуся? - Алексей пожал плечами. - Отсюда все равно уезжать. Вошли в дом, хозяйки не было. Женечка сидела на постланной через комнату дорожке, сотканной из цветных шнуров, играла с куклой. Увидев мать, оторвалась от игры, побежала навстречу. - Как ты рано, доченька? - удивилась Анна. - А я хотела идти за тобой. - Меня тетя Дуся привела... Девочка увидела Алексея, замолчала, вопросительно взглянула на мать. - А кого я к тебе привела! - воскликнула Анна нарочито радостным голосом... Она и смущалась и робела почему-то перед дочерью, хотя Женечке шел всего шестой год. Девочка перевела взгляд на Алексея. - Это папа твой... Папка!.. У Анны перехватило дыхание, комок непрошеных слез подкатил к горлу, она проглотила его, схватила дочку в объятия. - Это наш папа, - повторила она, принуждая себя говорить спокойнее, разумнее. - Вот он и вернулся с войны. Помнишь, я тебе говорила? Вот, вернулся... Анна посмотрела на Алексея. Он тоже был смущен и растерян, она это видела. Высокий и сильный, он стоял с опущенными руками, не догадываясь, куда их деть. - Бери же, бери... Анна протянула ему Женечку. Он осторожно взял ее на руки. Женечка с любопытством смотрела на Алексея. - Господи, какие вы смешные! - произнесла Анна. - Да поцелуйтесь же! Алексей осторожно поцеловал девочку в щеку, помедлил, поцеловал еще раз, и Женечка вдруг потянулась к нему и звонко чмокнула его в губы. - Ну вот и все в порядке, - облегченно засмеялась Анна. - Все в порядке, все хорошо, все хорошо, - повторила она несколько раз. - Вот мы и вместе, вместе... Она услышала за перегородкой шаги. - Тетя Дуся? Тетя Дуся! - позвала она хозяйку. - Идите сюда! Тетя Дуся вошла, остановилась у порога, недоверчиво взглянула на Алексея. - Вот я и нашла Жене отца, - возбужденно сказала Анна. - Понима-аю, - протяжно произнесла тетя Дуся. - Ну что ж, совет да любовь... Она замолчала, но в ее молчании таилось много вопросов. - Нет, Евдокия Тихоновна, все будет хорошо, - твердо сказала Анна. - Вот увидите. - Дай-то бог, - ответила хозяйка. - Вы женщина хорошая. - И он хороший, - сказала Анна, указывая на Алексея. - Ну, в этом мы уж с тобой сами разберемся, - сухо выговорил тот, по-видимому досадуя, зачем Анна берет в судьи какую-то тетю Дусю. - Да нет, я ничего, - примирительно отозвалась тетя Дуся. - Вас не хают. - А вы разве знаете меня? - настороженно осведомился Алексей. - В таком городе, как наш, каждый каждого знает, - ответила тетя Дуся. - Вы же с Аней в одном заведении служите. Она приняла Женю из рук Алексея. - Поди ко мне, моя звездынька... - Садитесь же, - сказала Анна, ни к кому в отдельности не обращаясь. - Аня теперь уедет от вас, - сказал Алексей. - Я понимаю, - согласилась тетя Дуся. - У нас тесно. - Да и вообще, - объяснил Алексей. - Она работает, а у меня мать. Есть кому присмотреть за ребенком. - Отмечать-то будете? - полюбопытствовала тетя Дуся. - Такое событие! - А мы сегодня и отметим, - спохватился Алексей. - Я сбегаю, Аня. Хозяйка твоя права, надо же выпить на прощанье. Он тут же ушел и вскоре вернулся с конфетами для Женечки, с колбасой, с сыром, с бутылкой вина и бутылкой водки. - Не обессудьте, сами напросились, - пригласил он тетю Дусю. - Поужинаем, так сказать, в ознаменование. Они сидели за столом, когда вернулся Гриша. Его тоже пригласили. Сначала он отнекивался, потом сел. - Я не пью, - отказался он. - Мы тебе десертного, - примирительно сказал Алексей. - Уезжают от, нас, - произнесла мать Гриши. - Ну и правильно, - сказал Гриша. - Хорошо, что мне мало лет, а то давно бы сплетни пошли. - Ты скажешь! - сказала мать. - Я смотрю в суть вещей, - сказал Гриша. Пили все. Тетя Дуся раскраснелась, всплакнула было, потом принялась петь. Пил Алексей, помногу и часто, но не пьянел, только бледнел и неотрывно смотрел на жену. Словно хотел заслонить ее от всего мира. Даже Гриша после двух рюмок раздобрился, принес гитару, принялся аккомпанировать матери. Не пила одна Анна, держала Женечку на коленях, разговаривала, а где-то внутри себя все думала, думала, а о чем - не очень хорошо понимала. - Вам весело? - спросил вдруг Гриша Алексея. - Весело, - искренне сказал тот. - А что? - Ничего, - ответил Гриша. - В таком случае я ошибся. - Ты много еще будешь ошибаться, - сказал Алексей. - А я не ошибаюсь. Домой он не пошел, остался ночевать у Анны. XII В воскресенье Алексей повел Анну знакомиться с матерью. Он жил на другом берегу Сурожи, идти надо было через мост. Улица, на которой он жил, была тихая, сонная, огороды тянулись от домов до самой реки. Алексей жил в маленьком флигельке - комната и кухня, - но все ж таки в отдельной квартире. Над крышей на шесте, точно вышка часового, торчал островерхий скворечник. - Все лето живут, - сказал Алексей. - Хотел поймать, приручить, да не собрался. В сенях было темно, стояли какие-то кадушки, пахло сырым деревом, кислой капустой, погребом. - Хорошо, что женился, - пошутил Алексей. - Мать капусты наквасила, двоим за зиму не съесть. - Мать-то знает? - спросила Анна. - Два дня ждет, - беспечно проговорил Алексей. - Еще бы! Дверь сама распахнулась навстречу. Пахнуло теплом, жарко натопленной печью, чем-то съедобным, домовитым. У печки стояла женщина, немолодая, но и не так чтобы сильно старая, крупная, в черном платье, ростом почти с сына, только пополней и не такая красивая, как Алексей. - Вот и мать, - сказал Алексей. - А это Аня. Знакомьтесь. Анна подошла к свекрови. Она не знала, как себя вести, как здороваться. Не знала, надо ли целоваться. Но свекровь сама сделала два шага вперед, захватила рукой подол, обтерла губы и прикоснулась к Анне губами, сперва к одной щеке, потом к другой. - Значит, так... - сказала свекровь. - Ну что ж, заходи... Заходите, - поправилась она. - Говорил он мне... В кухне было ни грязно, ни чисто, было, как в обычной кухне, только за печкой стояла просторная кровать с целой горой подушек в цветных наволочках. - Проходи, - пригласил Алексей жену, и они втроем прошли в комнату. Кровать Алексея была поскромней, чем у матери. Разросшийся фикус с большими, точно вырезанными из жести листьями, пяток венских стульев да этажерка с коробками из-под папиросных гильз, с бритвенными принадлежностями и десятком-другим книг составляли всю обстановку комнаты. Анна кивнула ему: - Значит, здесь... Еще раз оглядела она новое жилище. Стены были оклеены выцветшими обоями. Желтые цветы по серому полю. Над кроватью под стеклом, окаймленным черным багетом, висело десятка два фотографий, наклеенных на один картон. Анна подошла ближе. - Все я, - сказал Алексей. - Можно сказать, вся моя жизнь. Он пальцем стал указывать на каждую из фотографий. - Вот папа с мамой, сестра стоит, а я на руках у мамы. Они у меня из колхозников. - А ты? - Я - государственный служащий. Это я в школе, пионерский отряд. Это по окончании десятилетки. Это отец в гробу. Это я в армии. Это на курсах бухгалтеров, а это уже бухгалтером в райпотребсоюзе. Там лучше было, чем сейчас у нас. Весь товар шел через наши руки. Ну, а это уж в начале войны, на курсах комсостава. Это после производства в младшие лейтенанты, а это на фронте, после награждения Красной Звездой. Это я уже капитан, снят под Дрезденом. А это здесь, в Суроже, после демобилизации... Действительно, вся жизнь, подумала Анна. Самая обыкновенная, и... И, собственно, никакая. Все сказал, и ничего не сказал. Как жил, чем жил, чем дышал... Ничего! Вот он, весь перед нею, а поди разберись в нем... - Теперь снимемся с тобой, - сказал Алексей. - Эту мы повесим отдельно. Анна вдруг подумала, что карточку Толи она уже не сможет повесить, придется спрятать. - Успеем еще сняться, - сказала Анна. - Лишь бы не ссориться. - А зачем ссориться? - весело возразил Алексей. - Нам делить с тобой нечего. Анна согласно улыбнулась. - Что ж, будем устраиваться. - Вещей-то много? - осведомилась свекровь. Анна не поняла. - Имущества, - пояснила свекровь. - Перевозиться когда будете? - Какое там перевозиться, - ответил Алексей. - Переноситься. Ты посиди, Аня, побеседуй с мамой. Пойду схожу в райпотреб, на конный двор, попробую раздобыть подводу. Анна еще утром уложила вещи - было их не так уж много, несколько узлов, два чемодана, кровать, стол да шкаф, купленные ею вскоре после приезда в Сурож. Она осталась наедине со свекровью. "Значит, здесь, - подумала Анна, - здесь мне теперь жить. Правильно ли я поступила? Алексей - человек серьезный, положительный, по всему видно, но вот свекровь... Какой-то окажется она?" - Вас Надеждой Никоновной звать? - спросила Анна. - Какая я тебе Никоновна? - возразила свекровь. - Раз мать, так уж матерью и зови. Это были обещающие слова - не так нуждалась в матери Анна, как Женя нуждалась в бабушке. - Ведь у меня дочка, знаете? - спросила Анна. - Знаю, - сказала свекровь. - Говорил. В детский сад много платишь? - Восемьдесят. - Вот еще, - сказала свекровь. - Лучше лишнее платьишко купить. - Там будет видно. - А чего видеть? Ребенку дома спокойнее, и деньги целее. "Может, она и вправду будет Жене бабушкой, - подумала Анна. - Еще не старая, здоровая, бодрая. Скучно, наверно, сидеть одной..." Сидеть и ждать Алексея тоже было скучно, Анне казалось, что свекровь знает о ней все и только поэтому не задает вопросов. Но та все-таки не выдержала. - Алексей-то сколько получает у вас? - спросила она. - Восемьсот. Или около. Не знаю точно. - Восемьсот... - Свекровь поджала губы. - Не говорит, хоронится... - Она что-то считала в уме. - А сама сколько? - Тысячу сто. Свекровь обтерла ладонью рот. - Да, сдвинулось все. Чтоб баба больше мужика?! Конечно... Она с уважением посмотрела на Анну. - Агроном? - Агроном. - Не зря училась. Свекровь замолчала, замолчала надолго, все что-то соображала про себя. Занимать невестку не видела, кажется, надобности. Алексей появился часа через два. За окном загромыхала повозка, хлопнула дверь, он вошел с узлами. - Принимайте! Анна встрепенулась, сразу стало легче, как только появился Алексей. По крайней мере не нужно было гадать, о чем раздумывает свекровь. - А Женечка? - Не дала твоя хозяйка, - весело объявил Алексей. - Сказала, сама принесет. Аня поднялась. - Сиди, сиди, - сказал он жене. - Управлюсь. Он втащил чемоданы, кровать, стол. Анна помогла ему сгрузить шкаф. - На спину, на спину! - крикнул он. - Наваливай! Она удивилась, с какой легкостью понес он в дом платяной шкаф. Даже чудно стало, что такой сильный человек сидит целыми днями в канцелярии, перебрасывая на счетах костяшки. Сразу стало спокойно на душе. С таким не пропадешь. Он как-то удивительно легко и быстро внес вещи, ненадолго скрылся, пошел отвести лошадь, вернулся все такой же веселый и оживленный, помог все расставить, шутил, был внимателен, ласков, даже брови перестал хмурить. Мимоходом подмигнул матери. - На ужин-то припасла? Как-никак свадьба! Мать вздохнула, решительно пошла в кухню. - Аня, Алексей. Берите... - Показала на свою кровать. - Берите, - повторила она. - Куда мне этот станок? Я свое отыграла. Бери, бери... Она настояла, чтобы взяли ее кровать, себе за печку поставила узкую койку сына. Аня еще разбирала вещи, когда тетя Дуся принесла Женечку. - Вот и от меня подарок, - сказала она, передавая девочку Анне. - С новосельем. Она оглядела комнату, одобрительно кивнула. - Здесь будет сподручнее... Она все время обращалась к одной Анне, точно ее одну и видела, взгляд ее скользил куда-то мимо Бахрушиных. - Заходи, однако, не забывай, - обратилась она опять к Анне. - Ну что вы, тетя Дуся... - Анна пригласила ее: - Ужинать! - Благодарствуйте, - отказалась тетя Дуся. - Гришка ждет, заест он меня... Она так и не осталась ужинать, расцеловала Женечку и ушла. Вот он - первый ужин в новом доме, в новой семье! Алексей ухаживал за молодой женой, подвигал к ней тарелки, накладывал еду. Он даже за матерью ухаживал, та с любопытством посматривала на сына. - Вижу, вижу, - сказала она не без одобрения. - Прибился, значит, к берегу... Алексей кивнул: - Прибился, мама. Свекровь улыбнулась невестке. - С этим он у меня не торопился. Анна бросила на мужа любопытный взгляд. - Почему не торопился? Свекровь вздохнула. - Да он самого себя только по праздникам любит, куды ж ему... - Это вы, мама, бросьте, - перебил ее Алексей. - У нас с Аней серьезные чувства. - А я ничего не говорю... Свекровь не спеша убрала со стола. - Идите уж, - сказала она молодым. - А внучечку я к себе возьму. Чтоб не мешала. - Нет. Женечка будет спать возле нас, - твердо ответила Анна. - Дороже Женечки для меня нет никого. Надежда Никоновна искоса взглянула на сына. Алексей промолчал, но за столом сразу повеяло холодком. - Ладно, пойдем, - отрывисто проговорил Алексей, выходя из-за стола. - Успеем еще разобраться, кто дешевле и кто дороже. Встала и Анна, взяла дочь на руки, шагнула к двери. - Спокойной ночи, - сказала она свекрови. - Спите, спите, - пробормотала в ответ свекровь. В доме Бахрушиных началась новая жизнь. XIII До чего ж заунывна бывает иная дорога! Тянется, тянется, без конца, без края, без вешки, без следа, да и не нужны ни следы, ни вехи. Бегут две темные колеи, бегут себе да бегут куда-то. Попади в колею колесом и катись по дороге. Заунывно как-то, да ничего, и до тебя так жили, и после тебя будут жить... Так и потекла жизнь в семействе Бахрушиных. И обижаться нет как будто причин, и радоваться нечему. С утра на работу, к вечеру домой. В общем хозяйстве с деньгами стало посвободнее, появилась возможность и лишние вещички купить, и лишнюю бутылочку выпить. Кому что! Зина, глядя со стороны на Бахрушина, не раз говорила Анне: - Счастливая вы, Анна Андреевна! Такой мужик, как Алексей Ильич, ни на кого больше не поглядит. Приобрел что надо и успокоился. Но сама Анна не была уверена, годится ли ей порядок, установленный в доме Бахрушиных. Жили вместе, а дышали врозь. Алексей таился от матери, мать таилась от Алексея. Деньги тоже каждый придерживал при себе. Алексей с неохотой давал матери на хозяйство, но, давши, не мог добиться от нее при нужде ни копейки. Такие же отношения пытались они установить с Анной. Но ее щедрость, свобода, с какой она жила, обезоруживали их, она по природе не была мелочной, и, общаясь с ней, трудно было размениваться на мелочи. Днем Женя оставалась с новой бабушкой. Девочка не жаловалась на нее, стала только менее разговорчивой, притихла. У Ксенофонтовых ее голосок по всему дому звенел, а теперь она чаще говорила шепотом. Анна не замечала, чтобы свекровь обижала Женю. Та не останавливала девочку, не бранила, но людская черствость связывает ребенка больше, чем любые замечания. Свекровь не выражала особой любви к неродной внучке - Анна была подходящей женой, с хорошим окладом и без излишних прихотей, ребенок при ней был будто и ни к чему, но с этим приходилось мириться. Сам Алексей на первых порах оказывал Жене какое-то внимание, но, привыкнув, поостыл к падчерице, она ему не мешала, и он просто ее не замечал. Скорее какое-то недовольство собой ощущала с его стороны Анна. У него оказалось немало привычек, которым он не собирался изменять ради жены. В субботу после бани обязательно выпить пол-литра. В воскресенье встретиться с дружками, работавшими в райпотребсоюзе. Летом он ехал на рыбалку, а зимой просто шел с ними в столовую. Рыбы не привозил, но всегда возвращался навеселе. Любил разбрасывать по комнате окурки. Ссориться с матерью... Анна пыталась отучить мужа от этих привычек. Он отвечал одно: - Ты не умней меня. Как-то Алексей пришел пьяней обычного. Анна оттолкнула его от себя. - Не подходи. Он замахнулся на нее. - Тебе дорога от печи до порога! Утром она сказала: - Еще раз замахнешься - уйду... Так прошел год. Целый год. Тянулся долго, а минул незаметно. Вскоре после замужества Анна забеременела. Она не сразу призналась мужу. Лишь в июне, когда пошел пятый месяц и уже невозможно было скрывать, сказала ему. Алексей как будто обрадовался, стал внимательнее, целый месяц не ездил на рыбалку, во всем уступал жене, строже принялся покрикивать на мать. - Кого ты хочешь, Алеша? - как-то спросила Анна. - Парня, - определенно сказал он. - Баб в доме достаточно. В декретный отпуск Анна ушла с опозданием, жалела оставить Богаткина одного, осенью в отделе работы хватало. Стояла середина октября. Наступил вечер. Анна только-только уложила Женю, как почувствовала, что начинается. - Алеша! - позвала она мужа. - Беги за подводой. - Где ее сейчас достанешь? - сказал он. - Давай как-нибудь так... Пришла из кухни свекровь, помогла собраться. Женя испуганно смотрела на мать. Анна подошла к дочери, поцеловала. - Скоро вернусь. Слушайся бабушку. Вышла с Алексеем на улицу. Моросил мелкий осенний дождь. Было темно, сколь