ет, как поступить, -- сообщить в милицию или самому задержать негодяя. Через полчаса люди, продолжавшие наблюдать за квартирой главаря, доложили, что нагрянула группа захвата, не то ОМОН, не то РУОП, и после большой перестрелки Шкабару, с мешком на голове, вывезли в "воронке". Позже наши люди в милиции рассказывали, что Шкабара предлагал каждому из группы захвата по миллиону долларов, а трем офицерам, руководившим операцией, еще и по новенькому шестисотому "мерседесу", если они отпустят его в аэропорт. Он ведь не знал, что на него наехали по наколке. Вот такая, друг Тоглар, печальная история. Наисвежайшая, последняя точка в ней поставлена лишь за десять дней до моего приезда в Ростов. -- Да уж, видно, придется мне привыкать ко всем этим переменам, -- подытожил Фешин. -- Вот-вот... И привыкать, и перестраиваться надо на ходу, иначе рискуешь головой... Ну, спасибо за завтрак, за опохмелку. -- Аргентинец решительно встал и, оглядев себя в зеркале напротив, заключил: -- Я рад, что ты жив и здоров, ведь нас, стариков, остается все меньше и меньше. Новая братва ныне и до тридцати не дотягивает, мы ей, наверное, кажемся динозаврами. Жизнь человека потеряла цену, сегодня в Москве могут и за триста баксов убить. Жаль, мало поговорили... Здесь Фешин усмехнулся про себя: ничего себе мало, ведь говорил-то один Городецкий, а он, как школяр, лишь слушал да кивал. Но Аргентинец этого не заметил или сделал вид, что не заметил. -- Скоро обед, потом у меня до утра игра, а завтра я улетаю в Москву -- дела. А впрочем, давай пообедаем вместе, теперь я угощать буду, повара из ресторана еще с прежних лет знаю. В Дону, слава Богу, еще много ценной рыбы: и осетра, и белуги, и стерляди -- навалом. Я закажу солянку-ассорти рыбную, заливное, тоже из разных сортов рыбы, и все остальное тоже из рыбы, из самых лакомых кусочков, соглашайся, долго такой обед не забудешь. А главное, поговорить хочется, да и тебя дальше в курс жизни ввести. Константин Николаевич глянул на часы -- временем он располагал. Да и рыбный обед прельщал -- чеченцы ее почти не едят, -- и за годы плена он соскучился по рыбным блюдам. Но важнее обеда те ориентиры, что обозначил словоохотливый Аргентинец; судя по услышанному рассказу, жизнь меняется круто и становится очень похожей на минное поле, а Городецкий, образно говоря, рисует ему карту минного поля. Не мешало бы, пользуясь случаем, и сблизиться с Аргентинцем, ему, видно, еще долго в Москве понадобится лоцман, и Константин Николаевич принял радушное предложение старого кореша. 2 Через два часа, когда Фешин появился в зале, метрдотель встретил его как старого друга и, видимо предупрежденный, провел на вчерашнее место, где сидел улыбающийся Городецкий. На столе в плоской вазе стоял знакомый букет. -- Нравится? -- спросил Аргентинец и весело добавил: -- Я им сказал, что мой друг согласен обедать только в том случае, если на столе будут такие роскошные цветы, так что им пришлось возвращать твой букет из кабинета директора. -- И оба приятеля от души рассмеялись. Стол накрыли богато, слишком богато и изысканно. Фешин не мог не заметить этого, и жест старого картежного шулера оценил, заодно получил и подтверждение своей недавней догадке: если он кому и нужен, то только братве. Опытный Аргентинец без слов понял состояние Тоглара и сказал проникновенно: -- Считай, официальный банкет в твою честь, мы ведь не новые волчары, у нас братан -- это свято! Оттого нас никогда ни властям, ни отмороженным не победить, наша идеология не подвластна переменам, и деньги для нас ничего не значат, деньги -- грязь. И я рад, что первым встретил тебя на свободе. Давай за твое здоровье, братан! Он потянулся к ведерку с шампанским на краю стола, из которого торчало горлышко необычайной и незнакомой бутылки. Поймав заинтересованный взгляд Фешина, Городецкий улыбнулся: -- Ты сегодня угостил меня дивным шампанским, и я решил тебя тоже порадовать. Это не из ресторана, из магазина валютного доставили -- один раз в жизни случается такое попробовать... -- Почему же один раз в жизни, откуда такой скепсис? -- перебил Тоглар приятеля. Городецкий радостно всплеснул руками: -- И ты попался! Это реклама "Тайттингера" такая во всем мире. Дословно звучит: "один раз в вашей жизни"... Я ведь иняз в свое время закончил с отличием, знаю английский и французский, -- не без гордости объявил Аргентинец. -- Ну, давай выпьем и за встречу, и за то, чтобы такое шампанское всегда было в нашей жизни. -- И они подняли бокалы. Выпив и отдав дань каждой из закусок, они перекидывались о том о сем, и вдруг Аргентинец задал неожиданный вопрос: -- Скажи, ты ведь уже четверть века с братвой и все время, как я знаю, ничем другим, кроме бумаг, не занимаешься? Тоглар, почувствовав, что Городецкий готов рассказать еще какую-нибудь историю, откуда можно выудить нечто полезное, лишь кивнул, соглашаясь. -- Тогда ответь мне, могло ли быть раньше, чтобы тот, кому ты выправил документы, готов был пришмалять тебя на всякий случай? -- Зачем же ему это? Я ведь могу снова пригодиться, жизнь-то колесом катится, возвращается на круги своя. Да и вообще это западло, ты ведь его выручаешь, куда без ксивы деваться в наше время. Нет, мне такое и в голову не могло прийти, хотя я всяких психов выручал. -- Фешин был искренен, и Аргентинец это понял. -- Ну, тогда я просто обязан рассказать тебе еще одну историю, ведь нынче другой заказчик пошел, другой, и ухо следует держать востро. Этот рассказ куда короче, но подобного ни я, ни ты не только не слышали прежде, но не встречали даже в крутом боевике. Голливуд, наверное, большие денежки отвалил бы за возможность экранизировать жизнь этого героя нашего времени. -- Ну-ка, ну-ка, просвети, может, и пригодится когда, -- поощрил Тоглар, понимая, что на Аргентинца сегодня нашел стих просветительства. -- События, о которых пойдет речь, развивались почти параллельно с теми, что я поведал тебе до обеда. Целиком, из уст одного человека, историю я услышал месяц назад, случайно, на новоселье, хотя многое знал и раньше из разных источников. В Барвихе, совсем недалеко от санатория, где любит лечиться или, там, уединиться при каждом удобном случае наш президент, один наш братан устроил новоселье. Я надеюсь, мы с тобой туда еще не раз заглянем в гости, я просто обязан ему тебя представить, он хоть и моложе нас, но о тебе наверняка слышал. Дворец он отгрохал -- ни в сказке сказать, ни пером описать; три этажа вверх и этаж вниз. Рассказывать, что там и как, просто не берусь, сам увидишь, сказка -- тысяча и одна ночь, и только! Наверное, те нефтяные магнаты, о которых я уже упоминал, если бы увидели хазу Шамана, такая у него кликуха, -- он Тюмень держит в руках, -- то лопнули бы от зависти. На новоселье собрались свои лю-ди -- немного, человек пятьдесят, не больше. Ближе к ночи, когда гости разбились на компании и разбрелись, кто по дому, кто по саду, кто пошел играть в бильярд, кто в сауну, кто в бассейн поплавать, в одном из каминных залов второго этажа вместе с хозяином дома собралось человек десять -- двенадцать. И один гость, в гражданском -- а он человек в высоких ментовских чинах, -- рассказал нам историю одного шумного побега из "Матросской тишины". Об этом вскользь и газеты, и телевидение упомянули. Непонятно только, зачем он рассказал: то ли в глазах молодых женщин, крутившихся возле него, покрасоваться решил, то ли себе цену поднимал, то ли кому намек какой кидал, там крутых было с избытком, а может, другую какую цель имел, ментов нам никогда не понять, но поведал он повесть любопытную, а для тебя она может и особый интерес на будущее представить. Я ведь тебе не зря вопрос о бумажках задал... -- Бумажка бумажке рознь, -- обронил Фешин, ковыряя вилкой в тарелке. -- Иная жизни стоит, сам знаешь. -- Знаю, -- согласился Аргентинец. -- Не в обиду тебе сказано. Историю эту, пожалуй, следует начать с конца, со знакомого тебе много лет СИЗО-1. Про СИЗО все узнали как раз в августе девяносто первого года, когда туда определили всех главарей ГКЧП. Заговорить о нем снова заставил бывший милиционер, тридцатипятилетний Александр Солоник с громкой кликухой Македонский -- скорее всего ее дали острые на язык журналисты. Знаешь, есть такая манера -- стрелять из пистолета с обеих рук, она называется "по-македонски", так вот, парень мастерски владел этим приемом. Правда, с "Матросской тишиной" он познакомился гораздо раньше, и к его первой ходке мы еще вернемся. За всю историю из тюрьмы не было ни одного побега. Так вот, как Македонский туда загремел? За два месяца до тюрьмы он, как выражаются менты, "с неким неустановленным следствием лицом", появился на Петровско-Разумовском рынке столицы. По слухам нашей братвы, пришел по заказу на разборку: кто-то отказывался платить. Одет он был по-пижонски, короче, не для базара. Видимо, кто-то на стрелку опоздал, и он успел намозолить глаза милиционерам, которыми сейчас наводнен каждый рынок. Солоника с приятелем пригласили в опорный пункт милиции для проверки документов. Ну, раз приглашают -- те и пошли. На входе Солоник культурно пропустил хозяев вперед и закрыл дверь. На руке у Македонского был перекинут летний светлый плащ, а под ним оказался многозарядный голландский пистолет "глок", и он тут же стал палить по своим бывшим коллегам. Двоих сразу насмерть, двоих других тяжело ранил. Выскочив из милицейской каморки, сообщники кинулись в разные стороны. За Македонским погнались двое охранников из фирмы "Бумеранг", а потом попытался его остановить еще один какой-то случайный милиционер, но Солоник его подстрелил первым. Охранники все же Солоника по-вязали. Ранили нашего героя в почку, и, пока он лежал под капельницей, выяснилось, что в сети попалась не простая рыбка, а поистине золотая. Ведь за рыбкой этой охотилась вся милиция страны, все спецслужбы, искала его и братва, и молодые волчары, считай, у каждого постового милиционера имелась его фотография, в бегах он числился с 1988 года... А теперь можно вернуться и к его истокам, но прежде мы с тобой пропустим еще по бокалу прекрасного шампанского и закусим чудным заливным из стерлядки. Следом нам уху из нее же подадут, тут ее по особому рецепту готовят -- с головизной из осетра. Водку можно стаканами пить, но если заедать такой ухой, никогда не опьянеешь, запомни. Подняли бокалы за удачу -- фарт не последнее дело в рисковой жизни. Но Аргентинцу, видно, не терпелось дорассказать историю... -- Значит, родился российский гангстер номер 1, как определили его наши газеты, в 1960 году, в городе Кургане, том самом, где работал знаменитый хирург-травматолог Елизаров, слышал, да? Фешин согласно кивнул, кто же этого не знает. -- Он и до армии был в городе парнем известным: красивый, статный, любил одеваться, за собой следил, обожал музыку, прекрасно танцевал. Имел высокий спортивный разряд по классической борьбе, увлекался самбо и дзюдо, вообще знал приемы рукопашного боя. После службы он поступает работать в милицию, становится инструктором по стрельбе. Но карьеру в ментовке он не сделал, хотя заочно и учился в Горьковской высшей школе милиции. А казалось бы, на голову был выше коллег -- умен, тщеславен, хитер, не любил гнуть спину ни перед кем. Конечно, это качества не мента, и туда он попал случайно, а может, уже тогда, смолоду, задумал изучить эту систему изнутри? Да и личная его жизнь никак не совпадала с образом человека в мундире: любил пофорсить, слыл известным в городе донжуаном. Одна из амурных историй и привела его в тюрьму, и, как я полагаю, эта несправедливость и озлобила его на весь мир: он не нашел достойной жизни ни на воле, ни в тюрьме, и стал мстить всем за свою сломанную судьбу. Уже был женат, когда у него случился роман с дочкой очень влиятельного в городе партократа. Девушка была безумно влюблена в Македонского, женился бы на ней, и наверняка дорос до генеральских погон в милиции, человек он, конечно, был незаурядный. Новая пассия требовала, чтобы он развелся со своей благоверной и женился на ней, иначе, мол, она его в тюрьму укатает. Вот этого говорить как раз не следовало, да еще угрожать. Возможно, дело как-нибудь и уладилось бы, но Солоник с детства не любил принуждения, поэтому вообще перестал с ней общаться. Тогда на него спешно завели дело, обвинили в изнасиловании, тогда он и получил свой первый срок, почти на всю катушку по этой статье, -- не пожалели парня. Сам знаешь, Тоглар, какая жизнь ждет в тюрьме человека, севшего за изнасилование, да еще мента. Можно считать, что человека уже нет. Такого опустят, поселят возле параши и наверняка доведут до петли. Мы с тобой знаем десятки таких судеб. Но с Солоником ничего подобного не случилось -- он вел себя независимо, агрессивно, не признавал ничьей власти ни в камере, ни вообще в тюрьме. Дрался зло, отчаянно, жестоко, насмерть и отвоевал себе место. Братва, почуяв в нем сильного человека, личность, хотела приблизить к себе, но тот в услужение ни к кому не пошел, оставался и там одиноким волком. Освоившись в тюрьме, он снова сбежал. Ушел через узкую канализационную трубу тюрьмы, выходившую далеко за зоной. Можешь себе представить подземную трубу более километра и ползущего по ней человека? Это ведь живая могила, а вдруг где труба лопнула, осела. Это мог совершить только очень любящий свободу и жизнь человек, сильный и волевой. Вошел он в тюрьму романтичным пижоном, а вышел волчарой, суперменом, и не киношного, не книжного пошиба, а настоящим, наводящим ужас на нашего брата и на крупных предпринимателей. Несмотря на нелегальное положение и на то, что везде были разосланы ориентировки на него, Солоник не лег на дно, много ездил по стране. Каждое утро, где бы ни находился, он старался пробежать десятикилометровый кросс, пропадал в спортивных залах, занимаясь борьбой и поднятием тяжестей, короче, всегда находился в блестящей форме. Он никогда не пил и не курил, считал, что голова должна быть ясной, а тело гибким, послушным и выносливым. Но он не вел жизнь аскета и тем более не был фанатиком какой-нибудь бредовой идеи. Некоторые журналисты пытались представить его этаким бунтарем, санитаром общества, борцом против преступности, убийцей убийц, карающим мечом и тому подобное. Но я не слышал, чтобы он завалил кого-нибудь только за беспредел, за крысятничество, за жизнь-западло. Работал только по заказу и за очень большие деньги. Жизнь, которую он сам себе придумал и поставил как режиссер, он как будто списал с героев Френсиса Скотта Фицджеральда, но она требовала денег, денег, постоянно и бесконечно. Наверное, столько же стоила и тайная жизнь, обеспечение круглосуточной безопасности -- снова в тюрьму он не хотел. Познав сказочно роскошную жизнь, набрав такой высокий полет, он уже не мог опустить крылья, он бы задохнулся в четырех стенах, ему уже и мир казался тесен. -- Странная у него фамилия, кто он по национальности? -- полюбопытствовал Тоглар. -- Можешь не сомневаться, русский, настоящий русский. Такого орла только наша земля могла породить. Солоник всегда работал в одиночку и долговременные контракты не заключал, какими бы выгодными те ни казались. Основной профиль -- заказные убийства. Говорят, у него очередь была расписана на месяцы вперед, столько желающих убрать соперника, конкурента, бывшего компаньона, должника -- последние две категории попадают под пули чаще всего. Говорят, несколько раз с интервалом в два-три дня он получал заказ, скажем, от К. уничтожить Н., и тут же от Н. убрать К. Так что можно легко представить, что он думал о своих жертвах и своих заказчиках. Правда, я слышал, что он иногда привлекал к своим операциям подельников, а кое-кто уверял, что со временем он обзавелся и собственной бригадой киллеров. Возможно, и так -- ведь когда он убил нашего братана Владислава Виннера, известного в миру под кликухой Бабон, машину расстреливали из нескольких точек сразу. В свободное от заказных убийств время -- а за работу он меньше ста тысяч не брал, -- Солоник зарабатывал деньги тем, что решал спорные вопросы между братвой и новыми бандитами, типа бригады Лабоцкого, и между самими молодыми волчарами, в последнее время он улаживал претензии одного банка к другому или банка к той или иной финансовой группе, и наоборот. Ты можешь представить себе, Тоглар, чтобы нас, братву, разводил или выбивал наши деньги мент, пусть даже и бывший, человек, не живущий по нашим законам? -- Нет. Не могу. И такого быть не может. Он что, Господь Бог? -- К сожалению, так оно и есть, хотя он, конечно, не Господь Бог. Слушай дальше... Еще раз повторяю: все на воле изменилось. Теперь тебе, как водолазу, после работы на глубине в кессоне-отстойнике передохнуть следует, или погибнешь. И вот тебе пример, как он с нашей братвой поступал. Приезжает, значит, Македонский в Тюмень, там "синие" кому-то сто тысяч не доплатили или зажухали чьи-то сто тысяч, естественно в баксах, в общем, приезжает с чьим-то счетом братве на эту сумму. Добирается до самого верха и говорит, ребята, мол, отдайте чужие деньги, я за ними издалека прикатил. Ну, конечно, братва погоготала от души, показала кукиш. А гость не понимает, продолжает настаивать. Тогда хозяева вытащили стволы, помахали у него перед носом и сказали: вали отсюда, пока цел, и чтобы духу твоего в городе не было, своих, мол, придурков хватает. Он ушел, но ночью заявился в катран, где почти вся высокая братва в карты играла. Теперь он уже потребовал деньги за жизнь двух их боссов. А те сейчас в лесу, на морозе, привязанные вниз головами висят, и место это может указать только он. Братва, чертыхаясь, отдает деньги. Так или приблизительно так, а на фантазии он горазд, поступал он и в Сочи, и в Ялте, и в Санкт-Петербурге и в десятках других городов, и нигде ни с кем не церемонился, будь то вор в законе, или генерал милиции, или мэр города. Один известный тебе московский вор в законе как-то в компании не очень лестно отозвался о способностях Македонского: легенды все это, устное народное творчество, мол, потерпевшие от страха сами возвышают его, чтобы скрыть свой позор. Каким-то образом это стало известно Солонику. Парень он обидчивый, вот и разыграл с этим человеком злую шутку. После этого случая я его "русским ниндзя" стал называть. Знакомый тебе пахан живет возле Киевского вокзала, естественно, как и все, за бронированной дверью, на пятом этаже, конечно, без балкона -- наш брат безопасности теперь придает внимания не меньше, чем заокеанский президент. Так вот, сидит он однажды дождливым вечером у себя дома, в уютном кожаном кресле, по видику фильм смотрит, пистолет рядышком на журнальном столике. Про недавнее высказывание он, конечно, уже забыл, своих забот полон рот. Вышел на минутку на кухню, чай любимый цейлонский "Эрл Грей", то бишь "серый кардинал" заварить, возвращается, а в его кресле, нога на ногу, какой-то пижон сидит и на пальце его кольт крутит. Наш человек не из пугливых, ты его знаешь, нервы в порядке, но поднос с чайником, между прочим, выронил. Спрашивает: как сюда попал, кто такой? А тот и отвечает: Македонский я, а форточку, на всякий случай, закрывать надо. Потом оглядел с сожалением разбитую посуду и посетовал: жаль, хотел чайку с вами выпить, да не судьба, видно, и, пистолет возвращая, говорит: а пушка у вас дрянь, с такой не убережешься, и молча к двери пошел, а на пороге галантно так раскланялся -- честь, мол, имею. Артист он, любит играть с жизнью своей и чужой в кошки-мышки. Ведь вернись хозяин дома в зал минутой раньше, он бы его расстрелял в окне, даже из дрянного кольта. Почти никто, до последнего задержания Солоника, не знал ни его настоящей, ни фальшивой фамилии, тем более не знал в лицо. С ним, лицом то есть, он часто экспериментировал -- сейчас это не сложно, столько появилось классных визажистов, качественных париков, хорошего грима. Хотя надо отдать ментам должное, они у него на хвосте сидели постоянно, и информация у них всегда была верная. Но Македонский всякий раз опережал противника, уходил прямо из-под носа. Однажды он бежал по балконам седьмого этажа, когда в его дверь ломились оперативники. Последний раз, видимо уже не доверяя даже своим, точно зная, по какому он находится адресу, дом окружили в два кольца, с минимальным для таких операций разрывом в цепи, но ворвавшиеся в квартиру милиционеры застали лишь теплую постель -- он, как всегда, исчез. Солоник обладал сверхъестественной способностью появляться и исчезать незаметно, и его стали сравнивать с неуловимым международным террористом Карлосом, по кличке Шакал, который некогда получил выучку у нас в университете Патриса Лумумбы. Охотясь за Македонским, Московский уголовный розыск вышел на два подпольных склада оружия, по всей вероятности заготовленных специально для него. Там стволов, самых-самых, хранилось больше семидесяти. Нескольким крупным авторитетам за тайный пакгауз предъявили обвинение, но никто из них ничего конкретного следствию на Солоника не дал, либо боялись, либо толком не знали, для кого держат столь грозные пушки. Солоник часто путешествовал и по России, и по всему постсоветскому пространству, любил заглядывать в Санкт-Петербург. Несмотря на фальшивые документы и многолетний розыск, заимел он и заграничный паспорт, с ним объездил полмира. Бывал в Испании, Португалии, Франции, Италии, Германии, Англии, посетил Ближний Восток, Гонконг, Сингапур. Возможно, он ездил туда не только отдохнуть и приодеться, посидеть в знаменитом парижском "Максиме" -- мог кого-нибудь, между делом, попутно и прихлопнуть, а может, встречался и с самим Шакалом или людьми, подобными ему. О том, что существует международный синдикат убийц, Запад твердит уже давно. И все же, я думаю, что за всеми зарубежными вояжами Македонского стояли высокие покровители в ФСК, ФПС, МВД и даже армии. Ну ладно, милиционеры -- лохи, имея подробнейшие ориентировки, пять лет поймать не могли, но ведь существует паспортный контроль на въезде и выезде из страны, а там, уверяю тебя, сидят спецы, ведь не стал бы он так часто рисковать, летая по миру и постоянно возвращаясь в Москву и Санкт-Петербург, если бы не прикрытие. Нет, я убежден, кто-то очень высокий, власть имеющий, встречал и провожал его в заграничные вояжи. И в Москве и в Санкт-Петербурге он жил на широкую ногу, посещал дорогие рестораны, ночные клубы, тайные катраны, играл на бегах -- опять же в местах, которые находятся под особым контролем у милиции и спецслужб, -- и хоть бы хны. Обожал Македонский и машины, их у него был целый парк: несколько "БМВ", "мерседес", "форд-бранко" и итальянская "мазерати", которую он любил больше всего. Одной своей пассии он подарил "джип-гранд-чероки". Это лишь подтверждает мою версию о том, что он сидел под могучим крылом спецслужб, ведь он не мог не знать, что иномарки ГАИ останавливает по поводу и без повода и, наверное, у каждого постового есть его фотография и подробная ориентировка. Зачем ему к постоянному риску в аэропортах и на границе прибавлять и ежедневный на дорогах? Нет, определенно, его страховали спецслужбы. После задержания на Петровско-Разумовском рынке на его квартире нашли целый арсенал оружия, включая и ручной гранатомет. Подтверждает мою версию о крыше и тот факт, что после задержания, имея за спиной расстрельную статью, на допросах он держался спокойно, самоуверенно и да-же шутил -- знал, что высокие покровители вытащат его в России из любой петли. Они-то и вытащили его из "Матросской тишины". Суди сам... СИЗО-1 -- особая тюрьма, она разделена на сектора, зоны, блоки -- переход из одной части в другую без сопровождения конвоя и знания специальных паролей, меняющихся ежедневно, невозможен. К тому же она, почти единственная в России, просматривается телекамерами не только внутри, во дворе, но и вблизи тюрьмы на расстоянии пятидесяти метров. Есть там и свои "примочки": электронные коды, цифры на замках, панелях, всякие скрытые световые линии, пересечение которых автоматически включает сигнал тревоги. В общем, бежать оттуда нашему брату без крутого содействия извне и тех, кто тебя охраняет, невозможно, да никто за всю славную историю "Матросской тишины" и не бежал. Такое удалось лишь нашему герою, Македонскому, причем ослабевшему, он долго находился в реанимации, затем в госпитале, и только перед самым побегом был переведен из лазарета в одиночную камеру. Он, конечно, не знал, что такое тюремная баланда, обеды носили ему из близлежащего ресторана, но чтобы восстановить силы, нужно все-таки время. Ради истины следует добавить, что в побеге Солоника из тюрьмы были заинтересованы и многие криминальные структуры. Ведь он хоть и признался в оплаченных убийствах, но не сдал ни одного заказчика. И мафия хотела, чтобы человек, так много знавший, быстрее оказался на свободе и исчез подальше из поля зрения правоохранительных органов. Я слышал, что в Москве и Санкт-Петербурге был создан даже фонд по спасению Македонского, крутые люди быстро скинулись и собрали лимон. Миллион долларов в бедной стране -- огромная сумма, возможно, именно это помогло бежать грозному киллеру из тюрьмы и я зря грешу на каких-то высоких покровителей и спецслужбы. Хотя лично для меня и этот побег, и вся его жизнь остаются тайной. -- Даже для тебя, знающего так много или почти все? -- Тоглар усмехнулся. -- Погоди, погоди, -- вдруг заволновался Аргентинец, -- я, кажется, наконец понял, почему продажный ментовский генерал рассказывал все это на новоселье Шамана в Барвихе. Он же хотел попугать хозяина дома или предупредить, чтобы тот не очень зарывался или делился доходами с тюменской нефти справедливо. Ну, конечно, как же я сразу не допер? Ведь те двое, которых Солоник повесил вниз головой морозной ночью в лесу, были подельниками Шамана, а ко времени этого празднования от них остались лишь гранитные памятники в полный рост на тюменском кладбище. Ну, мент, он все верно рассчитал! Намекал, мол, трепещи, Шаман, -- Македонский на воле, если надо, пришлем и по твою душу, мы никого за здорово живешь не отпускаем. -- А ты не увлекаешься в своих предположениях? -- осторожно поинтересовался Тоглар. -- Может, так, а может, и по-другому, но в этой версии логика есть, и если вдруг Шамана скоро грохнут, то я получу подтверждение своей злой догадке. Впрочем, слушай дальше... В тот же день, когда Солоника перевели из лазарета в одиночную камеру, в "Матросской тишине" появился новый сотрудник, недавно демобилизованный из армии парнишка, инспектор надзора, младший сержант Сергей Меньшиков, именно он бесследно исчез в один день с бежавшим террористом. Наша пресса дружно поспешила назвать бедного сержанта главным лицом в побеге, организатором операции. Да, вчерашний солдатик наверняка сделал что-то для этого побега, но он скорее всего был лишь связным между покровителями Солоника на воле и самим знаменитым заключенным. Я даже думаю, что роль у него была одна -- подстраховать Македонского, ведь уходили по отвесной стене, по вбитым за-ранее кем-то крючьям, в темноте, затем перебирались по крыше и снова спускались по стенам с высоты пятиэтажного дома. После операции на почке обессилевший киллер, конечно, нуждался в помощи -- рисковать покровители не могли. -- И где, думаешь, сейчас этот парень? Если бы не ты рассказал, не поверил бы, принял за писательские байки, у них богатое воображение. -- Тоглар, кажется, понял, почему Аргентинец так долго расписывал ему эту поистине феерическую историю русского гангстера. -- Скорее всего уже где-нибудь на островах Фиджи или Таити, где вечное лето и ласковый океан, зализывает раны, ему надо набраться сил, прийти в себя. Но когда он окрепнет, восстановит форму, наверняка сделает где-нибудь в Париже или Берлине пластическую операцию, получит от покровителей или заказчиков мокрых дел новые документы и снова появится в России. Заказчиков у него не убавилось, только цена за выстрел выросла на порядок -- работа-то опасная. Он обязательно вернется на родину, в Москву, я знаю таких людей: без риска, острых ощущений они не представляют жизнь, покой им противопоказан. Надеюсь, ты понял, братан, к чему я рассказал тебе эту историю? Тоглар кивнул -- все, мол, ясно. Глянув на часы, Аргентинец удивленно присвистнул: -- Ба, как быстро бежит время в приятной компании, уютной обстановке и за интересным разговором. Ну что ж, выпьем кофе и разбежимся. Через полчаса должны появиться мои партнеры, они не любят до-жидаться у закрытых дверей, -- и повернувшись к залу, отыскал глазами долговязого парня и нервно крикнул: -- Официант! 3 Расставшись с Городецким, Тоглар не стал подниматься к себе наверх -- город, погода, да и сама свобода, с которой он еще толком не освоился, тянули его на улицу, на люди. Как это здорово -- пойти, куда хочешь, зайти, куда задумаешь, посидеть там, где душа изволит. Да, по-настоящему свободу ценит только тот, кто ее терял, или не имел вовсе, или только обрел. Как же сладки ее первые часы, дни! Конец августа, начало сентября в Ростове, наверное, самое красивое время года -- еще в богатом убранстве, не опаленные осенью стоят деревья в многочисленных парках и скверах, хороши и столетние дубы и вязы, высаженные в начале века вдоль центральных улиц. Да и новые магазины, магазинчики, торговые точки, их яркая и призывная реклама, со вкусом, а где-то и с претензией сделанные броские вывески, столики крошечных кафе на улицах, под яркими тентами, на парижский манер, роскошно отреставрированные фасады многих исторических зданий, где не пожалели ни красного дерева, ни полированного мрамора и бронзы -- все это радовало глаз и душу. Заметил эти городские перемены и Тоглар. Сегодня он видел Ростов по-особому. Может, оттого, что именно здесь он по-настоящему глубоко вдохнул воздух свободы, может, Наталья тому причиной -- влюбленные смотрят на жизнь добрее, мягче, нежнее, и больше замечают прекрасного, таков уж человек. Но как бы ни пьянила свобода, как бы ни очаровывал предосенний город, как бы ни волновалось сердце от предстоящей встречи с Натальей, Константин Николаевич невольно возвращался к разговору с Городецким в номере и в ресторане. Он был благодарен судьбе за неожиданную встречу с Аргентинцем, такой полный расклад криминогенной жизни в столице не перед всяким выложат, да и не всякий ее знает. Впрочем, ни он сам, ни Городецкий, хотя и имеют вес в преступном мире, ни к грабежам, ни к убийствам, ни к кражам, ни к рэкету отношения не имеют, не зря же его называют -- чистодел! Его дело -- бумаги, ксивы. У Городецкого -- карты. И надо же, до сих пор, дожив до пятидесяти, отмечая двадцатипятилетие работы среди братвы, как верно подметил Городецкий, он ни разу не подделывал документ, сам по себе вытягивающий деньги откуда-нибудь из банка или предприятия. Он мог поклясться в этом. Просто раньше была другая жизнь, миллионы безналичных денег на счетах любой организации ничего не значили. На них нельзя было ничего купить не только в розницу, но и на товарных базах. Оттого и не было "беловоротничковой", бумажной преступности, фальшивых авизо. В той прежней жизни не было необходимости воровать уголь, нефть, металл, золото, бриллианты -- никто лично не мог обогатиться за счет природных ресурсов страны. А счет в швейцарском банке мог присниться разве только сумасшедшему -- назавтра такой аферист, будь он даже в ранге министра, сидел бы в подвалах Лубянки. Все надежно охранялось, поэтому подделывать лицензии, таможенные декларации, разрешения на ввоз и вывоз не имело смысла, даже и прецедентов таких не было. Тоглар раньше других оценил и цветной ксерокс и компьютерную графику, все это он широко использовал на своем "монетном" дворе в Чечне, там к его услугам была самая совершенная техника. И, хотя подручные компьютерщики были асами своего дела, всегда наступал момент, когда требовалось обязательное вмешательство человека, особенно когда возникала необходимость в личной подписи. Взять тот же доллар... Есть детали на купюре, особенно вся изощренная связь и микрошрифт, которых на фальшивках компьютерной графикой добивались, а вот подпись казначея штата, а она на каждой серии своя, никакой техникой не передашь: перевести-то можно, но она получится мертворожденной, тут нужно четкое клише, сделанное рукой мастера. Можно и печать вместе с подписью с одной бумаги на другую точно перевести, но в случае экспертизы легко определить, что тут компьютерами и ксероксами нахимичили. Никакой компьютер никогда не сравнится с человеческим умом, талантом, его беспредельными возможностями. Тоглар помнит, как Алик Тайванец, тоже, как и Аргентинец, крупный катала, ныне живущий в Германии и контролирующий почти всю Европу, сказал одному восторженному поклоннику модной техники: какой бы ни придумали компьютер, он никогда не сможет, как человек, говорить одно -- подразумевать другое. Тоглар хорошо понимает Дантеса, занимающего целое крыло на пятом этаже "Метрополя", тот верно просчитал: для большой аферы нужна подлинная подпись и настоящая печать. Но в грандиозные накруты он влезать теперь не собирается, в этом нет необходимости, десяти миллионов долларов, что лежат в спортивной сумке "Найк" на втором этаже гостиницы "Редиссон-Ростов", должно хватить ему надолго. Да и пятьдесят годков, что стукнут в декабре и накатили незаметно, -- все-таки возраст, хотя и выглядишь, и чувствуешь се-бя на сорок. Пора думать о своем доме, семье, не век же одному куковать, хочется пожить спокойной и сытой жизнью буржуа -- само время, обстановка в стране предоставляли эту возможность, были бы деньги. Поселиться в районе Садового кольца, ходить на концерты, выставки, вернисажи, попутешествовать по свету не меньше разыскиваемого всеми спецслужбами мира Македонского. Слетать в Лос-Анджелес на могилу своего деда, -- говорят, он на него похож, как вылитый, -- да и вообще попытаться наладить отношения с американской родней. Для этого не мешало бы издать каталог работ академика Фешина, ведь насколько он знает, кроме зала в национальном музее Татарстана, ему посвященного, работы его предка хранятся почти во всех музеях городов Поволжья: в Самаре и Саратове, в Уфе и Сыктывкаре, в Ижевске, Саранске и Воткинске. И в этом случае, если он выберет спокойную и размеренную жизнь, Тоглар должен умереть навсегда, тут всезнающий Аргентинец прав. Но и Модильяни ему воскрешать не очень бы хотелось, однако скорее всего никуда от братвы не денешься, особенно в такое время, когда обывателю кажется, что страна живет только по криминальным законам. Да он и сам без воровского иммунитета тут же станет объектом повышенного риска -- богатство в России, увы, грозит бедой. А история с чеченцами может иметь продолжение, тут без старых связей не спастись. Выходит прямо по пословице: хотел бы в рай, да грехи не пускают. Но одно хорошо, что криминальный мир Москвы, России потерял прежнюю однородность, стал пестр, как цыганское одеяло, и ему будет легче затеряться. Радовало его и то, что на воле работы для него, а значит и интереса к нему, стало гораздо меньше, время нещадно вытеснило его редкую профессию из обихода, те же ксероксы и компьютеры -- просто рай для тех, кто склонен к аферам. Любые акции и векселя, облигации и больничные бюллетени, любые документы от паспорта до водительских прав -- дело трех дней. А главная причина ненужности его редкого ремесла в другом -- появились тысячи, сотни тысяч конкурентов. Новые алчные чиновники России за деньги готовы какие хочешь документы выправить, и не фальшивые. Оттого-то братва, имея за спиной по пять-шесть ходок в зону, свободно разгуливает по миру в красных пиджаках с зелеными и синими паспортами. Из всех компьютерных систем, за очень большие деньги, изъяты все данные об их ухабистой, покрытой кровью дороге, и выглядят они, по новым анкетам, кристально чистыми, законопослушными гражданами, с шлейфами несуществующих знаний и должностей. Один пахан на заре освоения запредельных территорий, отдыхая на Солнечном Берегу в Болгарии, вдруг узнал, что он по документам академик, член-корреспондент, специалист по каким-то редчайшим наукам, и к нему стали валом валить тамошние ученые. Но начальное образование нельзя было скрыть никаким карденовским костюмом, и нашему человеку, во избежание международной огласки и шума в прессе, пришлось срочно ретироваться домой. Впрочем, это был еще только восемьдесят седьмой год, нынче подобный "академик" мог просто послать дотошных коллег на три буквы. В раздумьях о себе, о жизни, о планах на завтра Тоглар не заметил, как опять оказался на центральной улице Ростова. Только случайно столкнувшись со встречным прохожим, вернулся в действительность и сразу услышал шумы, звуки города, ощутил запахи зрелого лета, увидел краски самой нарядной улицы. "Боже, как хорошо жить, как прекрасна свобода, как сладко ждать любимую женщину", -- подумал с улыбкой Тоглар. При воспоминании о Наталье он глянул на свои шикарные "Юлисс Нардан" -- до встречи с нею оставался ровно час. Магазин ее, "Астория", находился рядом, за углом, но она просила не заходить на работу. Сегодня приезжал из Парижа их патрон, молодой француз Робер Платт, представлявший торговый дом Кристиана Лакруа, совладельца "Астории", потому так широко была представлена французская мода в Ростове. Наташе не хотелось волноваться из-за его появления на работе и отвечать на вопросы подружек. -- На-та-а-лья. -- Тоглар не удержался, вслух нараспев произнес ее имя, и сердце залило такой неожиданной нежностью, какой никогда не испытывал в жизни, и от волнения у него закружилась голова и стало трудно дышать. Он сбавил шаг, присел на первой же скамейке у одного из часто встречающихся в центре сквериков. Но сидеть долго не мог -- вдруг неудержимо захотелось сделать Наталье какой-нибудь роскошный подарок, чтобы, как прошлым днем, увидеть на ее прекрасном лице восторг, радость и удивление одновременно. Эта мысль сорвала его с места. Вчера, разыскивая цветочный магазин, он приметил изысканно реставрированный фасад старинного особняка в викторианском стиле, на первом этаже которого располагался ювелирный магазин "Камея", и даже успел мельком глянуть на прекрасно оформленную витрину. Туда он и направился быстрым шагом, хотя времени до встречи было еще много. Магазин поразил его крошечностью, хотя и был двухзальным, но через пять минут пребывания первоначальное ощущение карликовости прошло бесследно. Может, тому способствовал продуманный дизайн, большие зеркала в полированных до золотого блеска бронзовых рамах, вделанных в стены, искрящиеся зеленым уральским малахитом, выверенное освещение, струившееся, казалось, отовсюду, пол -- как и в "Редиссон-Ростове" -- из золотистого, с вишневыми прожилками, итальянского мрамора, очень похожего на русский оникс. Живые карликовые деревья "бонсай" в настоящих китайских фарфоровых кашпо, поставленных на красного дерева авангардных конструкций консоли. А в углах в больших вазах из цветного венецианского стекла -- живые цветы, запах которых Константин Николаевич ощутил сразу, едва переступил порог зала. Наверное, вызывающее роскошество "Камеи" отпугивало праздных любителей слоняться по магазинам в рабочее время, и ювелирный пустовал. Лишь две девушки, тихо переговариваясь, разглядывали стенд-витрину с обручальными кольцами, видно, одна из них готовилась к свадьбе. Наверное, в новых магазинах чувствуют реального покупателя, ибо, как только он появился в зале, две продавщицы, как бы подчеркивающие особую красоту окружающего великолепия, прервали разговор. Вернувшись к дорогим прилавкам-витринам, одна из них с улыбкой ненавязчиво спросила: -- Что бы вы хотели приобрести? Тоглар помнил, что времени у него осталось чуть больше получаса, и сразу приступил к делу. -- Мне нужно сделать подарок, какой-нибудь гарнитур: сережки, колечко... -- С бриллиантами? -- Да, конечно, с бриллиантами, и обязательно с изумрудом. -- Извините, если не секрет, кому вы хотите подарить, я имею в виду возраст? -- Ей приблизительно столько же, сколько и вам, -- отчего-то смутился Константин Николаевич. -- О, тогда у нас большой выбор: есть бриллианты из Италии, США, Израиля, есть изделия от "Картье", с бриллиантами от южноафриканской "Де Бирс". -- Нет, это мне не подойдет. Есть у вас что-нибудь чисто российское? -- неожиданно для себя заупрямился Константин Николаевич. Он не хотел, чтобы его доллары, даже фальшивые, достались Западу, в нем неожиданно проснулся русский человек, державник. -- У нас все есть, и российские бриллианты тоже, -- несколько разочарованно сказала продавщица, видимо, с продажи западных изделий она имела больший процент, но на это Фешину было наплевать. Перед ним выложили сразу несколько комплектов в изящных, отделанных замшей, роскошных футлярах, и он сразу встал в тупик: ему понравились все. Тогда он поинтересовался ценой. -- Эти -- три с половиной тысячи долларов, эти -- четыре тысячи двести, а вот эти -- пять тысяч пятьсот... -- бесстрастно роняла девушка, уже уверенная, что обманулась в клиенте. -- Вот эти, за пять пятьсот, я и возьму, -- сказал Константин Николаевич и в этот момент в зеркале за спиной молоденьких продавщиц увидел двух кавказцев. Одного взгляда было достаточно, чтобы Фешин определил -- чеченцы, хотя неискушенному человеку многие горцы Северного Кавказа: осетины, лезгины, дагестанцы -- кажутся внешне очень похожими. Но это были точно чеченцы. И Константин Николаевич даже подумал, что этих парней он не раз видел в охране братьев Цуцаевых. "Какой же я лох! Костюм от Труссарди, рубашки от Ван Хейзена, русские бриллианты с изумрудом... Пижон несчастный! Пистолет надо было сразу покупать, пистолет или взять у Аргентинца на время визита в город", -- с отчаянием подумал Фешин, но ругать себя было поздно... Вероятно, его голос, когда он произнес "беру" и увидел в зеркале чеченцев, выдал какое-то волнение, ибо молча стоявший в дальнем углу охранник с автоматом наперевес, в камуфляжной форме, -- обязательный атрибут дорогих магазинов, особенно ювелирных, -- вдруг как бы вышел из тени, подошел к витрине с покупателем и развернулся лицом к кавказцам. Те молча, с достоинством покинули зал. -- Так вы берете или шутите? -- спросила продавщица, почуяв, что клиент потерял интерес к бриллиантам. И тут его осенило: -- Беру, девушка, беру, но с одним условием, если у вас есть черный выход и вы меня через него выпустите. Девушка оказалась сметливая, не растерялась. -- Поняла вас. Выход есть, и Сергей, -- она показала взглядом на стоявшего рядом охранника, -- вас подстрахует. Тоглар вынул толстую пачку долларов и спокойно отсчитал нужную сумму, затем положил рядом еще несколько купюр и добавил: -- А это вам с Сергеем за сообразительность. Девушка спрятала деньги в сейф, нажала потайную кнопку, и металлический турникет бесшумно открылся в глубь здания. Парень в камуфляже первым прошел в открывшийся проем, Тоглар -- за ним. Петляя коридорами, они пробирались к черному выходу. -- Вот и пришли, я сейчас выгляну. -- И охранник вышел во двор. Константин Николаевич видел в открытую дверь небольшой захламленный двор-колодец -- такие часто встречаются в кварталах старой постройки. Ему нужно было пробежать метров двадцать, нырнуть под высокую арку, и он оказался бы на параллельной, очень оживленной улице Ленина, там неподалеку, на углу, его уже должна была дожидаться Наталья. Парень вернулся быстро. -- Все, кажется, чисто. С Богом! -- И он легонько подтолкнул Тоглара в плечо -- так поступают в десанте перед прыжком с парашютом, видимо, парень почувствовал в покупателе бывшего коллегу. -- Спасибо, братан. -- И Тоглар спокойно распахнул железную дверь. Глава 5 Репортер светской хроники Карлен Татлян, случайно оказавшийся в ресторане "Пекин", где в тот день отмечал день рождения молодой человек, к которому за столом гости обращались то по имени Слава, то называли Картье, что скорее было кличкой, чем фамилией, считал вечер для себя удачным. Наконец-то ему повезло. Жил он в Москве уже около полугода и ни на шаг, как ему казалось, не продвинулся в решении поставленной перед ним задачи. Да что там "к решению", он, честно говоря, растерялся, не знал, с какой стороны подступиться к заданию. Прежде всего его ошеломила Москва -- гигантская, непонятная, безумно дорогая. Живущая только по своим, московским, законам, в которых нельзя ничего предугадать, предвосхитить, предсказать. Здесь ничто не укладывается в привычную логику. Жизнь в Москве оказалась куда стремительнее и напряженнее, чем в Нью-Йорке и столицах других европейских стран, где ему довелось уже побывать, тоже в ранге корреспондента. А безопасность? Самые рискованные районы Лондона, Чикаго, Парижа и Берлина в Москве могли бы показаться заповедниками тишины и покоя. Здесь нет гарантий безопасности ни днем, ни вечером, ни ночью, ни в одном определенном районе. Тебя могут ограбить и убить в любом пятизвездочном отеле, будь то "Метрополь", "Савой" или "Националь". В ясный полдень раздеть в подъезде дома любого престижного района, где квартира стоит дороже, чем в самом безземельном Токио. На Западе все ясно: туда не ходи, сюда не ходи -- и будешь цел. Тут вам никто не подскажет островок безопасности -- его просто нет. Как-то он как корреспондент отправил материал о захвате заложников. И где бы вы думали происходили события? В двух шагах от ворот Кремля, прямо у Васильевского спуска на Красной площади. И это на главной площади России, которая кишмя кишит дежурными милиционерами, постовыми, сотнями людей из спецслужб в штатском. А посетить банк? Казалось бы, рядовое дело для жителя любой европейской столицы, а в Москве, отправляясь открыть счет или снять с него деньги, не мешает оставить завещание и заранее попрощаться с домочадцами: каждый день то взорвут, то подожгут банк, то взлетит на воздух припаркованная рядом с ним машина, начиненная тротилом. Или обстреляют выходящего инкассатора, или попадете на сам налет или ограбление кассового зала. Нет, к жизни в Москве еще привыкнуть надо. Все знаменитые казино, ночные клубы, которые очень интересовали Карлена, как будто специально оказались расположены в разных концах города, а в ночное время тариф на транспорт всегда чуть ли не за сотню баксов зашкаливает. И везде, не в пример Штатам и Европе, вход платный, а цены в рядовом ночном ресторане не уступают ценам в ресторанах парижских гранд-отелей. Тут никаких представительских денег, включая зарплату, не хватит на то, чтобы познать ночную жизнь русской столицы. Говорят, что были в Москве времена, когда на иностранца смотрели как на человека с другой планеты, считая его непременно богатым. Карлену в это трудно поверить, ибо теперь большинство иностранцев, из тех, кого он знает, ведут в столице жизнь более чем скромную, и не потому, что некуда пойти, нечего купить -- просто не позволяют финансовые возможности. А в тех местах, где он предпочитает бывать, иностранцев вообще почти не встретишь, россияне играют по-крупному и так легко расстаются с долларами, что тут, в казино, часто приходит на ум мысль о загадочной русской душе и в памяти всплывает "Игрок" Достоевского. Ни на шаг не продвинувшись к своей цели, Татлян все же убедился в одном: русские обязательно, и в самом скором времени, вернут себе позиции великой державы, на которые так откровенно претендует Китай, и еще не раз удивят мир, как в свое время ядерным оружием, прорывом в космос, сверхзвуковой авиацией или балетом. Попав в Россию, Карлен жалел о том, что не выпало ему работать в аналитическом отделе -- какие доклады отсылал бы в центр, какими наблюдениями, открытиями, перспективами, прогнозами мог поделиться с шефами. Поработай в этом направлении в Москве год-два -- станешь бесценным специалистом по России, но перед ним поставили конкретную цель, а практические задачи редко приносят быстрые лавры, да и принесут ли? Возможно, Татлян еще с большими трудами вписывался бы в российскую жизнь, если б у него в Москве не оказался двоюродный брат по материнской линии -- Ашот Казарян, с которым они были одногодки, да и внешне очень походили друг на друга. Хотя Карлен прибыл в Россию как американский гражданин, корреспондент известной газеты "Лос-Анджелес таймс", родился он в Ереване и даже успел получить серпасто-молоткастый паспорт гражданина СССР, но в восемьдесят первом году, в возрасте шестнадцати лет, вместе с родителями эмигрировал в США, в солнечную Филадельфию, край, давно облюбованный армянами со всего света, где жила многочисленная и не бедная родня Татлянов. Ашот Казарян, ровесник Карлена, урожденный москвич, удачливый предприниматель и бизнесмен, имеющий свою многопрофильную торгово-закупочную фирму "Арарат", и его друзья вводили американского родственника, компанейского и веселого парня, в курс московской жизни. Без них Карлен Татлян не продвинулся бы ни на шаг в изучении Москвы, а значит, и в решении поставленной перед ним задачи, а сроки, как всегда, поджимали. Наверное, новым московским друзьям льстило, что Карлен, журналист-международник, американец, может посодействовать -- кому в гостевой визе, кому в виде на жительство, и вообще проконсультировать про житье-бытье в далекой Америке: что туда выгодно продать, что сюда с прибылью завезти. Так, само собой, и сложился взаимовыгодный альянс. И Ашот, и Карлен, да и большинство их друзей, были холостяками, хотя возраст у всех подбирался к тридцати, а некоторые уже давно перешагнули этот рубеж, считающийся подходящим для создания семьи, но, видимо, переломное время, нестабильность, бизнес, как чума, заразивший молодых, не способствовали женитьбе. Такое положение вполне устраивало Карлена Татляна -- времени свободного у друзей было хоть отбавляй, они любили ночную жизнь, а главное, не были стеснены в средствах. Месяца через три пребывания в Москве появились у Карлена и новые знакомые: они столкнулись случайно, в ночном клубе "Метелица" на Арбате. Там он встретил пятерых своих ереванских одноклассников. Были в той большой компании, отмечавшей день рождения товарища, и трое ребят из их знаменитого дома композиторов на улице Саакяна. И остальных он тоже знал -- почти все ребята с одного квартала, а Ереван конца семидесятых годов не был особенно велик. Ереванские друзья жили в Москве на полулегальном положении, не имели прописки, снимали квартиры, комнаты, занимались мелким бизнесом: держали торговые палатки, ларьки, работали на оптовых базарах, в автосервисе. В Армении царил жесточайший энергетический кризис, а вместе с ним повальная безработица, дикая инфляция, местная валюта -- драм -- обесценивалась не по дням, а по часам и не представляла никакого интереса нигде, кроме Армении, непрекращающаяся война в Карабахе -- все это сорвало с мест прежде всего молодежь. Любой бизнес в России -- банковский или по продаже роскошных автомобилей, дорогой недвижимости, или палаточная торговля, как у одноклассников Карлена, -- нуждается в крыше. Среди национальных преступных группировок армянская не самая последняя в Москве, а уж зародилась она на много лет раньше, чем чеченская, дагестанская или азербайджанская. Армянская мафия, вместе с грузинской, -- одна из старейших в белокаменной, у истоков ее стоял легендарный Сво. Бедность выгнала из Армении не только желающих честно заработать свой кусок хлеба, но и бандитов, коих в Ереване, как и повсюду, расплодилось немало. И ребята из родного квартала Карлена Татляна делали маленький бизнес под крышей своих соплеменников. Кое-кто из них в тот вечер тоже гулял в "Метелице" на дне рождения бывшего одноклассника. Потом, несколько позже, в одном из богатых застолий в ресторане гостиницы "Редиссон-Славянская" у Киевского вокзала, некоторых из них представили Карлену. Американский корреспондент, в ту пору еще не очень разобравшийся в московской жизни, был весьма удивлен, что гангстеры не скрывали род своей деятельности, даже, как ему показалось, гордились этим и великодушно обещали свое покровительство в неспокойной Москве. "Как в Чикаго в двадцатые годы", -- отметил в тот вечер Татлян. Он, конечно, и виду не подал, что рад, -- так легко вышел на столичные криминальные структуры, подобное знакомство являлось одним из составляющих его главного задания. Уже через полгода у Татляна сложился довольно широкий круг знакомых в Москве, причем знакомства эти существовали в разных пластах, особенно они разрастались благодаря связям и контактам Ашота Казаряна -- театрала, человека вообще не равнодушного к искусству. Карлен, выросший в музыкальной семье, сам прекрасно владел гитарой, играл на фортепьяно, в студенческие годы пел в молодежной группе, оттого частенько отсылал в родную газету материалы о культурной жизни Москвы. Всего за один театрально-концертный сезон он стал своим человеком в мире искусства и редко пропускал большой концерт или представительную артистическую встречу. Часто бывая в богемной среде, он однажды и заприметил Картье и, конечно, сразу понял, что молодой щеголь принадлежит к тем слоям общества, которых принято называть "новыми русскими". Впрочем, Татлян не проявил в тот вечер к Неделину никакого интереса: около людей искусства обычно вращается много золотой молодежи, так было всегда, во все времена, во всех странах, и Москва, тем более стремительно обновляющаяся, не исключение. Но молодой человек, имени которого он не знал до встречи в ресторане "Пекин", попался ему на глаза еще раз и в совершенно иной ситуации, а это в гигантской, многочисленной столице что-то значило. Вторая встреча произошла в известном заведении "Трефовый туз", в роковой для игорного заведения день. В казино Татляна пригласили армянские гангстеры, те, с которыми его познакомили одноклассники в ресторане гостиницы "Редиссон-Славянская". Татлян как-то ненавязчиво намекнул им, что ему, как журналисту, не мешало бы посмотреть русскую рулетку и "новых русских" за игрой. Впечатление осталось неизгладимое, такой сумасшедшей игры, таких бешеных ставок он не видел никогда. Там, в "Трефовом тузе", он и повстречал вторично парня, запавшего ему в память в какой-то артистической тусовке. Тот сидел рядом с крупье и делал довольно крупные ставки, все проигрывая и проигрывая. Из-за этих проигрышей он и обратил на себя внимание Карлена. Парни, с которыми Карлен пришел в ту ночь в "Трефовый туз", выигрывали, и тоже крупно: удача на тысячу долларов выпала и ему самому. Но Карлен больше наблюдал за игрой и игроками -- это было главной целью посещения казино. Картье в ту ночь, по самым скромным подсчетам, проиграл тысяч тридцать -- сорок. Часа в два ночи у кресла неудачника появились две девушки необычайной красоты, изысканно одетые, и он без тени сожаления встал из-за стола и начал довольно громко обсуждать с ними, в какой ночной клуб они поедут развлекаться дальше. Карлен помнит, что они остановили свой выбор на "Какаду". Парень поразил Карлена и размером проигрыша, и тем, как небрежно расставался с деньгами, а главное, как легко вышел из игры. "Какими же суммами оперирует этот человек, если швыряется десятками тысяч за вечер?" -- пришло на ум Татляну, и он пожалел, что не заснял на всякий случай богатого гуляку из "Трефового туза". Через неделю Карлен пожалел об этом еще больше. Парни, с которыми он в тот вечер ходил в казино, рассказали, что хозяева "Трефового туза" отыскали их и задали очень много неприятных вопросов, показывая при этом кучу фотографий и допытываясь: это кто? А это кто? Пришлось, мол, и тебя засветить, как американского гражданина, иначе они хотели и с тобой потолковать. Анализируя неожиданное сообщение, Татлян вдруг понял, что вышел на нужный ему след, однако он не знал, как подступиться к делу. В ту же ночь Карлен самолично поехал в "Трефовый туз", но здесь его ждало разочарование: объявление, что казино разорилось. Едва замаячивший след так же внезапно и оборвался... Но верно гласит русская пословица: на ловца и зверь бежит. Спустя несколько дней после неудачной поездки в разорившееся казино Ашот с друзьями отправились обмывать какую-то фартовую сделку в ресторан "Пекин" и в последний момент захватили с собой Карлена. Каково же было удивление Татляна, когда он увидел невдалеке, через проход, большую компанию -- судя по богатству стола и роскошным букетам, там отмечали какое-то важное торжество, -- и среди них того парня, что играл в "Трефовом тузе". На этот раз Татлян своего не упустил: танцуя рядом, услышал, что незнакомца зовут Слава. Обращались к нему и по-иному -- Картье, но это, видимо, была его кличка. Запомнил Карлен и гостей, так, на всякий случай. Воспользовавшись удобным моментом, он сумел сфотографировать этого самого Картье, а в конце вечера, задержавшись, и номер его машины. Более того, одной размалеванной девице из этой компании он сумел в танце вручить свою визитку: девушка могла подробнее рассказать о виновнике торжества, а если понадобится, то, наверное, и познакомить с ним. Как и именинник, Карлен покидал в тот вечер китайский ресторан в хорошем настроении. Глава 6 Из люберецких подвалов 1 Герман Кольцов, приглашенный с женой на день рождения Неделина, своего бывшего кореша по спецназу, в тот августовский вечер был в районе площади Маяковского и помнил, что Славка гуляет с друзьями в китайском ресторане гостиницы "Пекин". Он даже заглянул там же, на Тверской, в обновленный ресторан "Якорь", куда еще до армии забегал с друзьями пропустить по рюмочке, когда выбирались с заводской окраины в центр продефилировать по улице Горького, которую они называли в ту пору, по моде шестидесятых годов, Бродвеем. Нет, он не имел никаких претензий к Неделину, просто считал, что пути их разошлись навсегда и нечего ворошить прошлое. Что армейская дружба? Она вынужденная, как любил выражаться по всякому поводу сам же Славка -- это просто стечение обстоятельств. Да, они были земляками, парнями столичными, да, их мордовали поначалу "бандеровцы", да, их кровати стояли целых два года рядом, они делились последним, но все это, как ни крути, -- лишь стечение обстоятельств. Прагматик Герман понимал, что жизнь разведет его с Неделиным в разные стороны, на этот счет он не обольщался. Уже тогда он задумывался, что может связывать их в Москве -- его, не одолевшего школу дальше восьмого класса, выгнанного даже из ПТУ за хронические прогулы и неуспеваемость, слесаря первого разряда завода "Серп и молот", которого и к станку-то не подпускали, лишь гоняли мастеровые -- подай-принеси. Он, конечно, такие детали своей жизни Славке не расписывал, больше рассказывал про каратэ, кунг-фу, джиу-джитсу и другие восточные единоборства, к которым действительно проявлял интерес. Все свободное время он проводил в спортзалах и дискотеках, где нахватался и про "Пинк Флойд", и про "Лед Зеппелин" с "Роллинг Стоунс", и, конечно, про Майкла Джексона, как комета ворвавшегося в наши дансинги. Зато Кольцов рано стал задумываться о своем социальном положении. Оно его ну никак не устраивало, он стыдился, да что там стыдился -- презирал свое унизительное житье-бытье. Обитали они в Люберцах, в заводском районе. Двухкомнатная квартира была типичной малогабариткой, с низкими потолками, где ванная комната совмещалась с санузлом. Одним словом -- пресловутая хрущоба. Мать с отцом работали в термическом цеху, где при высоких температурах закаливали особо важные детали для оборонки и космоса. Цех вредный, оттуда на пенсию уходили на пять лет раньше положенного срока, да и путевками в черноморские санатории рабочих обеспечивали ежегодно. Хрущобу эту предки получили на заводе одними из первых, еще в 1958 году. То-то было радости! -- рассказывали его родители-трудяги. Как им завидовали соседи, товарищи по работе, родня! Наверное, радость отца и матери можно было понять, ведь раньше они занимали в бараке одну комнату на две семьи. У Германа была сестра, на шесть лет его старше; когда он учился в шестом классе, она вышла замуж за какого-то парня с того же оборонного завода. Жених жил от них неподалеку, тоже в хрущобе, с матерью, но ему, как передовику производства, вроде бы обещали новоселье, кажется, свадьба в основном из-за этого и состоялась. Но семейная жизнь у сестры не заладилась: кузнец скоро запил, из очереди на квартиру его, естественно, вышибли, в общем, через два года сестра Лиза вернулась обратно к родителям с двойней: Машей и Дашей. Сестра заняла комнату, которую Герман уже считал своей, и тогда еще детским умом он понял, что потерял свой угол. Все возвращалось для Кольцовых на круги своя: опять одна квартира на две семьи. Теперь он спал в ванной комнате рядом с унитазом -- даже раскладушку поставить было негде. Матрац кидали в ванну, и располагался он там, поджав ноги, -- в малогабаритке и ванна была маленькой. Поскольку кроме него в квартире обитало еще пять человек, а туалет стоял почти впритык с ванной, то его "спальню" срочно занавесили какой-то шторой из веселенького ситчика. Иногда он, в порыве самоуничижения, говорил в сердцах: я вырос в туалете. Именно в ту пору, когда вернулась сестра с племянницами, он резко сдал в учебе, а ведь был почти отличником, любимцем учителя физики и математики. Он и в ПТУ, там же в Люберцах, пошел из-за того, что прельстился общежитием, где наконец-то заимел свою собственную кровать. Но его оттуда скоро выселили: не хватало места иногородним, а он, как москвич, вроде жил дома. Разумеется, гордость не позволила сказать, что он спит в туалете, хотя уже тогда вымахал под метр восемьдесят. Потому и здесь учился с трудом, натужно, больше пропадал в спортзалах. Придет днем и спит на борцовских матах: благодать, руки-ноги можно как хочешь раскинуть. Те годы были порой становления "люберов" -- нового феномена советской действительности. Многие, с кем Герман Кольцов начинал качаться в люберецких подвалах, станут влиятельными и богатыми людьми. Это люберецкие, первыми, перестанут считаться и с воровскими традициями, и с самими ворами в законе. Это их деяния окрестят в преступном мире новым термином -- беспредельщина. По организованности, дисциплине, жестокости их станут равнять с "чехами". Нельзя сказать, чтобы Гера верховодил в люберецких подвалах, но и последним не был, не шестерил -- это точно. Природа щедро одарила его и силой, и ловкостью, да и характера хватало: до армии, когда на танцах нужно было схлестнуться баш на баш, то есть один на один, ватага, с которой он обычно приходил на дискотеку, всегда доверяла поединок Кольцову. Гера никогда не подводил своих люберецких: дрался умело, жестоко -- дни, проведенные в подвале-спортзале, не пропали зря. Наверное, армия все же сыграла в судьбе Кольцова ключевую роль: его призвали на флот осенью 1986 года, когда Горбачев уже провозгласил свой знаменитый лозунг: "Разрешено все, что не запрещено законом" -- и дал зеленый свет кооперативам. Но Гера не успел всласть попользоваться плодами этой свободы. Только однажды, за неделю до сбора на призывном пункте военкомата, когда он уже ходил остриженный под нулевку, парень по кликухе Хавтан, лет на пять старше и имевший уже ходку в зону за хулиганство, сказал ему и еще трем дружкам, тоже остриженным наголо: свожу-ка я вас на прощанье, солдатушки, в один роскошный нэпмановский ресторан. Поначалу они очень удивились: Хавтан уже с полгода как нигде не работал и прежде щедростью не отличался. Но в "Золотом петушке" их встретили неожиданно приветливо, накормили от пуза, да и пили сколько влезет. На прощанье сам хозяин ресторана вынес Хавтану два тяжеленных па-кета -- из одного торчали засургученные головки за-морских напитков, тогда только-только хлынувших в страну, а в другом, судя по запахам, были опять же не селедка с дешевой колбасой. Хозяин вежливо так пожал на прощанье всем руки и, кивнув на пакеты, пояснил: а вдруг, мол, надумаете продолжить застолье. Короче, такого обхождения ни Гера, ни дружки его стриженые до сих пор нигде не встречали, и никто им, кажется, никогда не был так рад, как хозяин "Золотого петушка", так, по крайней мере, показалось ребятам. Как только отошли подальше от ресторана, ребята сразу к Хавтану: он что тебе, брат родной, или в карты штук на сто залетел? А Хавтан, довольный произведенным эффектом, сказал тогда надолго запомнившиеся Кольцову слова: -- Все, братва, власть переменилась. Теперь барыги всякую шушеру из райкомов-райисполкомов кормить не будут. Наше время пришло! Наше! Пей, гуляй, братва! А что не по-нашему -- взорвем, подожжем, разобьем. Оттого толстопузый ресторатор чуть ли не целовался с вами на прощанье; знает, что его заведение находится на моей территории! Конечно, не загреми Герка тогда в армию, закрутились-завертелись бы, наверное, они рядом с Хавтаном, ведь не за красивые глаза он их пригласил в "Золотой петушок". И уговаривать долго не пришлось бы -- по душе им оказалась волшебная хавтановская скатерть-самобранка и обхождение понравилось. Ради этого и буйной головушки не жаль. Но... судьба есть судьба. Однако на службу свою Кольцову было грех жаловаться -- армия многому его научила, он там с десяток профессий, хотя и редких, больше военных, но все же приобрел. И все же каким бы беспечным ни казался, а мысль о гражданке всегда костью в горле стояла. Кем быть? Чем заняться? Да и просто -- где жить? Особенно угнетало последнее, в ванну он уже и при желании не поместился бы -- весил под центнер и роста телеграфного, уж Петру Великому точно бы в гренадеры подошел. А тут еще женитьба на Леночке Мороз все карты спутала. В Москву дорога сразу закрылась -- вдвоем в хрущобу они никак не вписывались. Снимать квартиру? Теперь это не проблема, только на это сотни, тысячи долларов нужно, а он их до сих пор и в руках не держал. Да и к богатой невесте из ресторана "Иртыш" штампом в паспорте ход замуровал, а ведь все прежние планы были связаны с ней. Дожидалась его и трехкомнатная квартира в кирпичном доме, рядом с бывшей "Березкой", вся в коврах и хрустале, и тачка, и дача в районе Крекшино. "Все твое, милый, только люби!" -- так страстно шептала пышнотелая невеста Люся. Правда, на семь лет старше и уже имевшая одну "ходку" замуж, да жених, как она выражалась, попался хлипкий, интеллигентик, слабоват здоровьем для ее темперамента, не то что он, богатырь Кольцов! Потому и засыпала невеста своего Кольцова посылками, передачами, письмами и телеграммами чуть ли не каждый день. Леночка -- вот одна из причин, почему ему не хотелось сближаться со Славкой в Москве. Пусть запоздало, но он чувствовал свою вину перед Неделиным, знал, если они будут общаться плотнее, позорная тайна все равно вылезет наружу, а учитывая своенравный характер своей жены, догадывался, что добром эта история для него не кончится. Дело в том, что женился Кольцов на очаровательной Леночке Мороз обманом, самом что ни на есть примитивном и подлом. Ну, ладно хотя бы влюбился до потери сознания, дня не мог прожить без нее, как это бывает в молодости, но чего не было, того не было. Конечно, Леночка ему нравилась, а кому бы она не понравилась? Красавица, умница, фигурка точеная и сердце к тому же золотое, что по нынешним эгоистическим временам -- клад, да и только. А хозяйка какая: и готовит, и стирает, и шьет, и вяжет -- все, за что ни возьмется, горит у нее в руках. Может, не видел, что дружок Славик влюблен по уши в Леночку, которую первый и приметил и по доброте своей познакомил с ней лучшего друга, то есть его, Кольцова? Все видел, все понимал Гера, догадывался, что Леночка со Славиком прекрасная пара и что она с Неделиным будет счастлива. Вот тут, пожалуй, и скрыта отгадка давнего подлого поступка Герочки Кольцова -- зависть, обыкновенная черная зависть к своему единственному армейскому другу. Хоть он, иногда анализируя прошлое и пытаясь смягчить свою вину, мысленно и оправдывается -- затмение, мол, нашло, но от правды, как от себя, никуда не укроешься. Дело шло к демобилизации, и Кольцов чувствовал, что нерешительный в амурных делах Славик скорее всего предложит Леночке руку и сердце. Ну, ладно с Леночкой, тут хоть как-то можно объяснить свое поведение, но за что же со Славкой так не по-товарищески поступил, западло, как сказал бы кореш Хавтан. Разве не видел, как Неделин тянулся к нему, особенно после того, как он разобрался с "бандеровцами", разве не понимал, что в глазах Славика он казался сильным и благородным парнем. Видел, понимал. Но еще до Леночки люто позавидовал, что Неделин живет с родителями на Кутузовском проспекте, неподалеку от дома, где еще недавно обитал сам генсек Брежнев. Завидовал тому, что у дружка есть своя комната, и что потолки у них -- три сорок, и ванна громадная, как раз под его рост -- два десять! Завидовал и тому, что тот знает два языка: французский и английский, закончил спецшколу и поступал в МГИМО, хотя и не прошел по конкурсу, даже набрав проходной балл. А ведь Неделин никогда не хвалился, не задирал нос, как часто бывает в подобных случаях, и от армии не отмазался, как некоторые. Все понимал Кольцов, но такая уж натура у него на поверку оказалась гнилая. Он даже кличке Славкиной завидовал -- Картье. Это звучит! Не то что у него -- Самурай. Так стали его называть после разборки с "бандеровцами" и еще, видимо, за заметный раскос глаз и азиатскую смуглость. А узнай Неделин, что он так его подставил с Леночкой, тоже не поймешь, как воспримет. Интеллигент интеллигентом, но стержень в нем есть, Гера не раз в этом убеждался, а уж что не выдаст, не продаст, мог на чем угодно поклясться. "Бандеровцы" пытались в одно время Славку угрозами отделить от него, одного Самурая заманить в ловушку, чтобы рассчитаться за позор новогодней ночи, но ничего у них не вышло -- не предал его Неделин. Да и других случаев, подтверждающих характер и порядочность Картье, было немало: служба в десантных войсках и спецназе -- это не турпоход с инструктором. Там без товарища выжить нелегко. За кажущейся мягкостью, нерешительностью Неделина стояла вовсе не слабость, а тем более трусость, а нечто другое, совсем незнакомое Самураю: порядочность, такт, выдержка -- то, что дается воспитанием, культурой, средой. Кольцов осознал это гораздо позже, когда разошлись их армейские пути-дорожки. Да разве кто-нибудь, даже посторонний, не говоря уже о Леночке со Славиком, понял бы его и простил, если б узнал о его, Самурая, подлянке? И припомнились по этому случаю две любимые хавтановские присказки: "жадность фраера сгубила" и "на чужой каравай рот не разевай". Чувствуя, что Слава вот-вот сделает Леночке предложение, Самурай придумал коварный ход. Все стены в изголовье его кровати были увешаны фотографиями невесты Люси -- и цветными, и черно-белыми. И все сделаны в известном фотосалоне "Вера" знаменитым Аркадием Гершманом, у которого снималась столичная знать и кинозвезды. Вероятно, Аркадий Ильич или его сын -- Сергей Аркадьевич, известный своей широтой гуляки, -- обожали ресторан "Иртыш", иначе за что же такая милость обыкновенной завпроизводством -- у Гершмана очередь была расписана на годы вперед. В один день, отправляясь в увольнительную без Славки, Кольцов собрал все фотографии своей прекрасной Люси и, встретившись с хорошенькой продавщицей, разыграл сцену, достойную Шекспира. Сказал, что Слава ему, конечно, друг, но истина и ты, Леночка, -- дороже. У Неделина, мол, есть в Москве богатая невеста, дочь известного академика, которая засыпает его письмами, переводами и посылками. Дюжины две фотографий, разложенных перед растерявшейся Леночкой, конечно, впечатляли -- такое за один день не соберешь. И тут же, не мешкая, воспользовавшись моментом, Кольцов предложил девушке руку и сердце. Уязвленная Леночка не ответила отказом на коварное предложение Самурая. Было, было отчего остерегаться Герману Кольцову старого армейского друга Неделина. 2 После службы в армии Кольцов обосновался во Владивостоке: обстоятельства, прежде всего жилищные, вынудили его остаться. В ту пору молодежь усиленно зазывали после армии в милицию. Особенно МВД охотилось за ребятами, прошедшими спецназ или десантные войска, ими укомплектовывались ОМОНы, РУОПы и прочие спецподразделения по борьбе с терроризмом. Сулили всяческие льготы, подъемные и возможность заочно закончить двухгодичную школу милиции и получить офицерское звание. Леночкины друзья сумели выправить Кольцову аттестат об окончании экстерном вечерней школы рабочей молодежи, и он поступил на работу в милицию, в портовый район Владивостока, и сразу был зачислен слушателем заочной школы МВД. Одно дело Владивосток, куда ходишь в увольнительную, другое -- жить в нем постоянно, тем более человеку столичному, москвичу. Нет, город на берегу залива Петра Великого Кольцову положительно не нравился. Грело его лишь то, что в Москву он вернется уже офицером, да еще со стажем работы в особом подразделении милиции. С квартирой ему здесь тоже не светило, как и в Москве, ставили на очередь после пяти лет выслуги, причем образцовой. Столько он ждать не мог, да и не привык, он принадлежал к типу людей, которым подавай все сразу и сейчас. Зато снимать квартиру во Владивостоке стоило гораздо дешевле, чем в столице, и она оплачивалась казной по месту его службы. Но работа в порту, хоть и тяжелая, оказалось, имела свои неоспоримые преимущества. Тут впервые ему в руки попала долларовая купюра, а через полгода, освоившись, он редко какую смену уходил домой без сотни баксов, хотя и догадывался, что кое-кто из коллег имеет гораздо больше, но рисковать прежде времени не хотел, уж очень мечтал об офицерском звании. В те годы почти каждое судно из Японии возвращалось с подержанными иномарками, и, учитывая неожиданно возникший автомобильный бум, администрация Дальневосточного пароходства даже организовала специальные туристические рейсы на паромах и сухогрузах за машинами -- очередь на билеты растягивалась на месяцы. Страна в ту пору была еще одна -- ни границ, ни таможни, ни виз, -- и во Владивосток, только недавно объявленный открытым городом, хлынули шустрые люди со всех республик, мечтавшие о "тойотах", "ниссанах", "маздах". А где машины и деньги -- там тут как тут и преступность, почувствовавшая импотентность власти. Владельцы новообретенных иномарок, которых за территорией порта поджидали пешие и за рулем бандиты, готовы были заплатить спецназовцу с автоматом за сопровождение от причала до дома и двести, и триста баксов. Такая работа занимала у тех минут сорок, от силы час. А сыпавшиеся отовсюду коллегам Кольцова неожиданные подарки?! Сигареты они курили только самые дорогие, виски пили только с черной этикеткой, духи -- французские, даже бананы -- и те самые спелые... Раньше, качаясь с люберецкой шпаной в подвалах, Кольцов, как и другие, с презрением относился к человеку в форме и в любой ситуации был настроен к нему негативно, даже агрессивно -- сказывалось хавтановское влияние. А скорее всего виновато в этом было само государство -- стражи порядка как бы и не нужны были этому обществу, словно и не к ним бежал в первую очередь за помощью добропорядочный гражданин, если квартиру у него обокрали, если кошелек сперли в трамвае. И ведь искали, и, что самое смешное, чаще всего находили. Не говоря уже о более серьезных преступлениях. Но то ли вокруг что-то изменилось, то ли он сам, облачившись в форму, стал смотреть на милицию по-иному, но даже вне службы Кольцов предпочитал появляться в городе, на базаре или в магазине, в милицейском мундире -- так легче решались любые проблемы: ему шли навстречу, иногда заискивали, готовы были уступить, услужить, а частным транспортом он пользовался как такси, чаще бесплатно, -- общество внезапно стало искать дружбы и с бандитом, и с милиционером. Ну, с ним-то, Кольцовым, все было понятно изначально: в милицию он пошел не из-за убеждений. Деваться было некуда Самураю, а кроме того -- одним махом решалась проблема образования. Получит офицерское звание -- значит, светит командная, а не рядовая должность. С такими корочками и послужным списком можно было возглавить в Москве службу безопасности любого коммерческого банка, крупной финансовой группы, на худой конец, любой процвета-ющей фирмы -- с появлением частной собственности спрос на человека с ружьем резко возрос. Позже, когда Кольцов уже вернулся в Москву, ему попалась на глаза газета "Караван" из какой-то бывшей советской республики, а теперь суверенного государства. В том номере большая статья была посвящена милиции. В этом самом новообразовавшемся государстве, как и повсюду, в милицию валом повалили национальные кадры. И известный не только в республике, но и за ее пределами писатель, видя произвол, чинимый милицией, и зная, кто и почему туда идет служить в первую очередь, с горечью отмечал: "...к сожалению, я должен признать, что милицейская форма становится нашей национальной одеждой..." Прочитав столь откровенное признание с глубоким подтекстом, Кольцов улыбнулся. Оказывается, не он один усек, какие преимущества дает милицейская форма... Толчком же для Самурая послужила чистая случайность... Однажды, под утро, он обходил причал, где разгружались два корабля с бахчевыми и фруктами из дружественного Вьетнама. В ту пору еще существовал единый соц-лагерь и со своими, при всех портовых строгостях, обходились мягче, по крайней мере не устраивали двойной кордон, как возле судов из капиталистических стран. От вида арбузов, недозрелых бананов и ананасов его тошнило уже с первого взгляда, и он собирался заглянуть на другой пирс, где днем пришвартовался на разгрузку белоснежный японский контейнеровоз, как вдруг невдалеке увидел человека, испуганно шмыгнувшего в сторону закрытых на ночь портовых лабораторий. Маневр предрассветного гуляки насторожил Кольцова, он твердо знал, что в той стороне постороннему до утра делать нечего, да и пройти оттуда никуда невозможно -- там тупик. Кольцов, конечно, понял, что человек, шедший ему навстречу, не хотел светиться, и, видимо, была у него на то причина, простой докер шарахаться от ночного стража не станет. Сперва Гера хотел по рации вызвать подмогу, но потом решил действовать сам, уж очень желал отличиться -- получить какую-нибудь письменную благодарность, грамоту, которая наверняка пригодилась бы ему в будущем. Он тут же забыл о причале с японским контейнеровозом и, шагнув с освещенного прохода в ночную тень пакгаузов, стал бесшумно, как учили в диверсионной школе, подбираться к лаборатории. Рано или поздно затаившийся постарается вырваться из тупика, время работало на Самурая. Ждать пришлось недолго, чуть больше получаса. То ли нервы у беглеца не выдержали, то ли время и рассвет подгоняли, появился невысокого роста, худощавый мужчина лет тридцати -- тридцати пяти, через плечо у него висела небольшая кожаная сумка, наподобие тех, что носят студенты или журналисты. Он прошел рядом с Кольцовым, и тому осталось лишь одним приемом завернуть незнакомцу руки и тут же защелкнуть заготовленные заранее наручники -- прием, над которым на тренировках долго бьются даже самые способные спецназовцы. Не выводя задержанного на свет, Кольцов обшарил карманы, задрал брючины, выдернул из-за пояса рубашку: оружия -- ни ножа, ни пистолета -- не было. Когда дошла очередь до сумки, человек в наручниках занервничал. Самурай усек это моментально. В сумке лежал аккуратно упакованный сверток, килограмма на три-четыре, и Самурай догадался, что это может быть. На инструктажах их предупреждали о знаменитом бирманском треугольнике, а Вьетнам этот там рядом. Но он все же достал нож и слегка подрезал обшивку упаковки... Содержимое не обмануло его ожидания -- в целлофановых пакетиках белел и поскрипывал на ощупь, как крахмал, наркотик. -- Кокаин? -- спросил он у обмякшего враз задержанного. Тот обреченно подтвердил -- кивнул. Герман ничем не выдал своей радости, хотя хотелось кричать и плясать -- он задержал гонца, наркокурьера, да еще с такой богатой добычей! Он знал, что на советском рынке кокаин стоит двести долларов за грамм и его употребляют только богатые клиенты: бизнесмены, артисты, воры в законе. А если удастся отследить через этого парня каналы поступления и реализации... Да в случае удачи его фамилия станет известной в милицейских кругах, такие задержания не часто случаются. Кольцов достал рацию, как вдруг курьер, пришедший в себя, без тени подобострастия сказал: -- Не спеши рапортовать, начальник. Может, ты поймал золотую рыбку. -- Хороша рыбка, -- усмехнулся Самурай, оглядывая темные, чуть навыкате цыганские глаза гонца, но рацию почему-то машинально выключил. -- Давай разойдемся по-мирному. Наверное, догадываешься, сколько может стоить такой товар. А завалить человека во Владивостоке даже и за штуку баксов желающих хоть отбавляй... -- Ты еще мне угрожать будешь, падла!.. -- И рассвирепевший не на шутку Самурай рванул шантажиста за грудки, да так, что полетели пуговицы. -- Я не угрожаю, я расклад говорю. За мной ведь тоже люди стоят. Я что? Пехота, мул... -- И вдруг, наверное, что-то уловив в голосе или интонациях Германа, с надеждой спросил: -- Откуда будешь, братан, чувствую, не местный? -- Москвич, -- нехотя признался Кольцов. -- Земляк, значит. Я тоже москвич, на Шаболовке живу. Отпусти, не обижу... -- Не обижу -- это сколько? -- неожиданно для себя серьезно спросил Кольцов. -- Пару штук, точно... -- Пару мало, ты же сам хвастал, сколько товар стоит. Деньги с собой? -- При себе нет, но выход всегда найдется, если сговоримся. -- Нет денег, и разговора не было, -- очнулся Самурай и вновь включил рацию. -- Погоди, братан, не спеши, -- заторопился гонец. -- Пятерка тебя устроит? Это весь мой гонорар за доставку, но свобода дороже... Сам понимаешь... -- Где же ты найдешь сейчас пять тысяч, среди но-чи? -- недоверчиво спросил Гера. -- Нашел выход, нашел!.. -- радостно выпалил задержанный. -- Дома, в Москве, телефон есть? -- Ну, есть. Что это меняет? Без денег я тебя не отпущу, я не собес. -- Понял, понял, -- согласно закивал мужик. -- Менты все такие, никакого доверия к трудящимся... Сейчас поедем на телеграф, я наберу московский номер хозяина товара, чтобы он сейчас же, сию минуту, отвез к тебе домой пять штук, вроде как это ты с посыльным передал. Через час позвонишь домой и, если баксы будут на месте, ты меня отпускаешь, причем с товаром, иначе мне никакая свобода не нужна, все равно пришьют. Лады? -- Лады. Но если надумаешь какую подлянку выкинуть, тут или там, в Москве, я, прежде чем сдам тебя властям, сам все поотбиваю, никакая медицина не спасет, понял? -- жестко предупредил Герман. -- Понял, понял. Едем на телеграф... Вся операция заняла чуть больше двух часов, и он получил в ту ночь сумму, равную его пятилетней зарплате. Как тут не вспомнить Хавтана и его любимое: "Кто не рискует, тот не пьет шампанское!"? Чуть позже, анализируя случай с наркокурьером, он все же решит, что не пять тысяч долларов стали главной его удачей, хотя эта сумма открывала дорогу в Москву, а то, что он понял наконец, как можно заработать настоящие деньги, пользуясь положением человека, представляющего власть, закон. Припомнился один из вечеров в люберецких подвалах, когда кто-то из крутых ребят, по случаю угощавший молодняк, после выпивки разглагольствовал о каком-то коварном прокуроре. Мол, прекрасная работа у прокурора и у судьи: чтобы наработать себе имя, нужно всего лишь беспощадно сажать и давать по обвинительной статье на всю катушку. А вот когда приобретешь репутацию решительного и неподкупного, тогда уже можно присмотреться к подсудимым внимательнее, а точнее, избирательно. Отмажешь от вышки или большого срока богатого человека, он сам отдаст тебе если не все, то уж точно половину того, что нахапал за всю жизнь, имея гениальную голову или располагая доходным местом. Вот тут репутация и выручит прокурора -- не поверят, что из-за корысти вытащил из петли казнокрада, на худой случай решат, что ошибся, а этого с кем не бывает. С хорошего куша можно и в отставку уйти, будто "обидевшись", как это сейчас часто наверху проделывают. Конечно, Кольцов прекрасно понимал, что он не судья и не прокурор и никто ему на блюдечке с голубой каемочкой не принесет весомую взятку, да и не столь на первый взгляд у него хлебное место, но... если пораскинуть мозгами и не ждать случая, а ловить его, то и на его скромной должности, был бы мундир, можно неплохо жить. Недавно он видел по телевизору рекламный ролик, -- оказывается, в наше время, особенно в переломный период, самое дорогое не золото, не бриллианты, а... информация. Этот насквозь абстрактный рекламный клип, наверное, мало кто и заметил, но Германа он натолкнул на мысль, что он сидит на самой что ни на есть золотой жиле. Если уж судья или прокурор могут за определенную мзду помочь попавшему в беду богатею бизнесмену, богатею банкиру, богатею бандиту, то у него тоже есть подобная возможность: можно перехватить такого выгодного клиента у них гораздо раньше, еще при задержании. Ведь информация, цена которой -- жизнь, свобода, богатство, находится если не у него в руках, то в его ведомстве, и судьбы людей, попавших в поле зрения милиции, решаются на этажах, по которым он ходит свободно. А бумаги на столах и в сейфах начальства дорогого стоят, только разберись, найди доступ к этой информации вовремя, и судья с прокурором, кому он успел позавидовать, останутся с носом. Вот где по-настоящему можно реализовать свои армейские знания, зря, что ли, их так натаскивали в спецназе. А умение подключиться к любому телефону, хоть внутри здания, хоть за его пределами, и поставить на прослушивание поможет ему добыть ту самую информацию, что дороже золота и бриллиантов. 3 Случай с наркокурьером, когда Кольцов в одну ночь получил то, за что должен был рисковать головой лет пять, резко повернул жизнь Самурая. Он решил чаще и с выгодой использовать мундир. Он же был не последний дундук, все видел, слышал, много читал. Не замечал только слепой, что его милицейские начальники сплошь разъезжали на иномарках, меняли квартиры, строили дачи, устраивали пышные свадьбы чадам, отправляли их на учебу за границу, позволяя себе траты, в тысячи раз превышающие официальную зарплату. Владивосток -- город небольшой, высокая власть, да и любой начальник -- на виду, и всякая тайная афера рано или поздно становится достоянием общественности, и редко какой большой чин избежал искушения хапнуть из казны или прибрать к рукам народное добро -- об этом, что ни день, писали местные газеты. Все, что он задумал, увидев рекламный ролик о настоящих ценностях нашего времени, Герман настойчиво претворял в жизнь. Одной из причин возвращения в Москву послужила не тоска по родне, по дружкам, по столице с ее благом, а то, какие там раскручивались дела. Телевидение и газеты, словно специально для Кольцова, ежедневно призывно твердили: восемьдесят пять процентов российского капитала вращается в Москве. Щипать по-маленькому портовый Владивосток Самураю надоело: не та рыба шла в сеть, не тот улов, да и засветиться тут было гораздо легче, чем в Москве, и деньги, которых набралось немало, тратить, не подмочив репутации, в таком городе невозможно. Жаль было и наработанного опыта, а главное, он понимал, какие перспективы у него могут открыться в столице! В Москву он возвращался сыщиком и вором в одном лице, преуспев во Владивостоке в обеих ипостасях. Мечтал Кольцов провернуть в белокаменной две-три крупные операции, чтобы, сорвав настоящий куш, спокойно отбыть за кордон -- много наших туда уже перебралось. Ко времени отъезда Кольцов уже сколотил вокруг себя команду единомышленников, каждого проверил в деле, повязал не одним совместным преступлением -- впрочем, никого не принуждал. Отбывая в Москву, он обещал коллегам, как только обустроится сам, обязательно востребует всех под свое начало, знал, что в столице спрос на спецназовцев, особенно в элитные подразделения, высок. Если когда-то, задумываясь о московской жизни, Кольцов мечтал о работе в службе безопасности какой-нибудь солидной фирмы или преуспевающего банка, то теперь планы у него резко изменились. Пообтершись во Владивостоке, он уже твердо знал, что ему нужна служба в самом МВД, при отделах по борьбе с экономическими преступлениями, там-то как раз находится банк данных на людей, которых он собирается тряхнуть как следует. На худой конец, его устраивала работа в налоговой полиции, да и то только в самом центральном районе столицы, где сосредоточены крупные банки, нефтяные корпорации, финансовые группы, -- там тоже знают, кто есть кто. Вернувшись в Москву с прекрасными рекомендациями и характеристиками от своего владивостокского начальства, не подозревавшего о двойной жизни новоиспеченного офицера, Кольцов не без труда устроился в заветный для него отдел по борьбе с крупными экономическими преступлениями при МВД России. Работы для милиции в столице было невпроворот, и Кольцов быстро зарекомендовал себя как бесстрашный, решительный боец, что позволило ему уже через полгода возглавить отдельную группу из восьми человек, которых привлекали на самые ответственные и опасные задержания. При ликвидации одной из кавказских банд в районе международного аэропорта Шереметьево-2, замыслившей угон самолета, у Кольцова погибли сразу четверо из его группы. И вот тогда-то он и обратился к начальству с просьбой, чтобы ему позволили принять старых сослуживцев, тоже спецназовцев, из Владивостока, за которых он ручается головой. Как водится, послали запрос во Владивосток, провели соответствующую проверку, положенную в таких случаях, и старые подельщики Кольцова оказались под крылом у Самурая в Москве. С Неделиным после возвращения из Владивостока Гера Кольцов встречался несколько раз и только однажды был с Леночкой. Тогда же понял, что контакты эти могут погубить его семью, откройся жене правда с фотографиями. Это была одна из причин, почему он не откликнулся на приглашение в "Пекин". Вторая, на взгляд Кольцова, казалась не менее весомой. Он не хотел, чтобы эта дружба возобновилась вновь, она еще не один раз нанесла бы Неделину вред. Ведь спались Кольцов на чем-нибудь, это сразу рикошетом ударит по всем, с кем он работал или дружил. Эта мысль щекотала ему самолюбие -- было в этом что-то благородное и как бы смыло с него какую-то грязь, компенсировало ту подлость, что он допустил к своему армейскому корешу. Глава 7 Человек с особыми полномочиями 1 Утром следующего дня, после праздника в "Пекине", Неделин проснулся чуть позже обычного. По пути в ванную комнату он увидел на столе микропленку от своего фотоаппарата, называвшегося "Соглядатай", и веселые воспоминания о вчерашнем вечере в китайском ресторане мгновенно испарились. За завтраком, состоящем из скромных холостяцких бутербродов и большой чашки кофе, ему невольно припомнился роскошный стол накануне, но философствовать на сей счет сегодня не было времени -- нужно было как можно скорее прояснить ситуацию. Тут же, на кухонном столе, он наскоро набросал запрос: "Прошу срочно выяснить личность молодого человека, одетого на снимке в серый твидовый пиджак и вишневого цвета рубашку. Убежден, что он проявляет ко мне повышенный интерес. Никого из этой компании прежде не встречал. Филипп". Потом Картье набрал номер телефона в доме на Кутузовском проспекте, и, когда услышал в трубке бодрый старческий голос, поздоровавшись, сказал: -- Дедуля, если будет время, я, возможно, сегодня заскочу, -- и, не дожидаясь ответа, положил трубку. Телефонный текст означал, что в течение получаса он положит в почтовый ящик отставного полковника милиции важное сообщение. Апартаменты старого полковника, вдовца, служили Неделину еще и конспиративной явкой для встречи со своим начальством. Место расположения, да и сам хозяин дома, бывший начальник уголовного розыска одного из районов Москвы, Картье вполне устраивали. Шумный, оживленный проспект, дом на двенадцать подъездов, возможность подъехать прямо к парадному с разных улиц, окна, выходящие на Триумфальную арку, -- все основательно продумали на Лубянке. Имя Филипп было его профессиональным псевдонимом, под этим зашифрованным именем он проходил в документах на Лубянке и на Петровке, 38. С этим именем он сжился, уже более трех лет добывая серьезную информацию об экономических диверсиях против страны, о крупных финансовых аферах, о готовящихся ограблениях, о государственных чиновниках высшего ранга, связанных с мафией, о правительственных служащих-взяточниках, об утечке важной для России секретной информации. ...Отслужив в армии, Неделин вернулся в Москву в конце декабря 1988 года и еще раз упустил возможность поступить в МГИМО, о чем, конечно, очень сожалел. Если раньше он не поступил в институт только из-за придирок приемной комиссии, то уж в следующей своей попытке ничуть не сомневался. Армейский срок засчитывался вровень с производственным стажем, к тому же с флота и характеристики привез отменные: комсорг части, отличник боевой и политической подготовки, спортсмен-разрядник, английским владел в совершенстве. Полгода до новых вступительных экзаменов в МГИМО Картье занимался переводами с английского языка для одного частного издательства, куда пришел по объявлению в газете. Ближе к августу вплотную засел за учебники, рисковать он уже не мог -- годы подпирали. Но осечка вышла и на этот раз, хотя до проходного он не добрал всего один балл. Когда он, донельзя расстроенный, пришел в приемную комиссию института за документами, секретарша, вернувшая личное дело, вдруг спохватившись, сказала, что его попросили заглянуть в спецчасть МГИМО, и объяснила, как туда пройти. Неделину не надо было объяснять, что такое спецчасть и чем она ведает в таком серьезном институте, но, удивившись, решил все-таки заглянуть в названную комнату в глухом коридоре-тупике. Встретил его пенсионного возраста, высокий, еще сохранивший военную выправку мужчина, наверняка в молодые годы занимавшийся куда более серьезными делами. Предложив Неделину сесть, он вдруг, без наигранности, сказал: -- Жаль, не разглядели преподаватели вас раньше, да и наш отдел промашку дал. Такого студента упустили... жаль... Потом он еще минуту-другую раздумывал о чем-то и лишь тогда, взяв со стола заранее заготовленный листочек, протянул его недоумевающему Картье. На отрывном листке из блокнота размашистым почерком было написано: "Виктор Степанович" и указан служебный телефон, судя по первым цифрам, где-то в центральных районах Москвы. Хозяин встал и, считая встречу законченной, сказал: -- Обязательно позвоните. И подумайте над предложением поступить в одно из закрытых учебных заведений. Желаю удачи. -- И добавил на прощанье: -- Надеюсь, понимаете, что наш разговор и будущее предложение вы не должны ни с кем обсуждать. Возвращаться домой с личным делом под мышкой и объявлять бедным родителям, без предварительной подготовки, что он опять провалился, Слава не хотел. И потому, дойдя до первой же телефонной будки, позвонил по указанному телефону некоему Виктору Степановичу, который мог что-то изменить в его судьбе. На другом конце провода тотчас подняла трубку секретарша, и Неделин, назвавшись, попросил соединить его с Виктором Степановичем, что тут же и сделали. -- Когда мы сможем с вами встретиться? -- без долгих предисловий перешел к делу неизвестный собеседник. -- Да хоть сейчас. Я могу подъехать, куда вы скажете, -- обрадовался Картье. После небольшой паузы его спросили, где он сейчас находится, и, когда Неделин ответил, что звонит с улицы Горького, с автоматов у Центрального телеграфа, Виктор Степанович сказал, что будет там через двадцать минут. Как ни выглядывал Слава подъезжавшие к Центральному телеграфу машины, все же человека, которого ожидал, просмотрел. Молодой мужчина лет тридцати пяти -- тридцати семи, элегантно одетый, неожиданно возник рядом и, протянув руку, представился: -- Здравствуйте, Вячеслав Михайлович. Меня зовут Королев Виктор Степанович, будем знакомы. -- И они обменялись крепкими мужскими рукопожатиями. И тут же Королев широким жестом пригласил Славу в бесшумно подъехавшую к ним серую, неприметную "Волгу". Через полчаса они сидели и неспешно беседовали. О том, что это квартира не Королева, Неделин догадался сразу, но чувствовал себя здесь Виктор Степанович уверенно. Уже в самом начале разговора, увидев в руках у Неделина папку с личным делом, Виктор Степанович, улыбнувшись, заметил: -- Зря вы поспешили забрать документы, при любом исходе нашего разговора мы решили помочь вам. Нам звонили из института, из спецчасти, и сказали, если мы не сговоримся, чтобы вы снова зашли к ним. Если вас не устроит наш вариант получения высшего образования, можете начинать учебу в МГИМО, это гарантировано. Балл туда, балл сюда -- не имеет значения, у вас прекрасная для нашего времени биография, достойная семья, родители. После такого вступления Неделин задышал ровнее, жизнь уже не казалась потерянной, и он внимательно стал слушать неожиданно возникшего из ниоткуда благодетеля, ангела-хранителя -- так думалось ему в те минуты. Беседа не сразу набрала нужный ритм: Виктор Степанович задавал какие-то вопросы, Картье, не вдаваясь в подробности, отвечал, но даже из такого корявого диалога Неделин понял, что собеседник знает о нем достаточно много, а о последних годах даже в деталях. Удивило Славу, что Королев хорошо знал о случае с "бандеровцами" и о "подвиге" Кольцова, и он еще раз пожалел, что они не вместе вернулись в Москву, -- он знал, что Гера остался во Владивостоке с молодой женой. Но постепенно вопросы иссякли, и вялый диалог незаметно перетек в монолог хозяина явочной квартиры. -- ...Сегодня, когда могучее государство сотрясают внутренние неурядицы и оно все же решается резко изменить курс и пойти по пути реформ, мы, работники органов, по опыту и анализу событий, происходящих в стране, видим, что общество стоит на пороге грандиозных потрясений. Передел власти, передел госсобственности, передел сложившихся национально-территориальных границ -- особенно при ослабленном государстве -- вызовет локальные военные конфликты, которые могут перерасти в настоящие войны. Как следствие военных конфликтов, национальной нетерпимости друг к другу появятся потоки беженцев. Бедность, безработица, отсутствие моральных и политических ориентиров вызовут небывалое для нашего пуританского общества падение нравов. Скорее всего произойдет резкий, невиданный доселе взлет преступности, насилие, террор могут затопить волной наши города