вшись, в том самозабвении горделивого презрения, ненависти и гнева, которое заставляет человека забыть об угрожающей ему опасности, бросить вызов сильнейшему - Я спасла этим пятьдесят ни в чем не повинных людей! Ведь ваши наверняка расстреляли бы их в Пармо! Ну что ж, берите, делайте со мной, что хотите! Раз отец на свободе, он все равно отомстит. - Его поймали раз, поймают и второй. За каждым его шагом следит наш агент, работающий среди партизан. - Ложь! Среди гарибальдийцев нет предателей! - Святая наивность! Гестапо известен каждый шаг ваших гарибальдийцев. - Выдумка, чтобы напугать! - И сегодня, когда ваш отец начнет радостно рассказывать, как ему удалось бежать, наш человек будет глядеть на него внимательным взглядом из-под мохнатых бровей, чтобы сейчас же... - Боже мой, при чем тут брови? Я... я не понимаю... - При чем брови? Это я так, между прочим. Просто раз в жизни видел такие густые, широкие и мохнатые брови... Я был поражен, увидев их. - Не может быть! - Вы не верите, что бывают такие брови? Но у вас будет возможность самой убедиться! Этот человек часто бывает в гестапо. Теперь его наверняка вызовут на очную ставку. Впервые за все время на лице девушки промелькнул страх, она вся поблекла, глаза с мольбой смотрели на Генриха. - Это вы выдумали про брови... этого не может быть... вы это говорите нарочно, чтобы...- пошатнувшись, девушка оперлась о край стола, пошарила рукой позади себя и села, почти упала на стул. Генриху стало невыносимо жаль ее. - Лидия,- он ласково сжал в своих руках ее руки. Выслушайте меня внимательно. Вашего отца выдал агент гестапо, партизан с черными мохнатыми бровями. Я не знаю его фамилии, но хорошо запомнил внешность. Он был вторым парламентером партизан. - Дядя Виктор!- простонала девушка. - Надо немедленно предупредить командира отряда и вашего отца. Но никому больше ни слова. Вы меня понимаете? Вы слышите, что я говорю? - Я сейчас пойду и...- девушка внезапно умолкла, она испугалась, что ее хотят загнать в ловушку, проследить, куда она пойдет, а потом... - Я знаю, что вы боитесь. Но мне некогда вас переубеждать. Надо спешить, опасность грозит не только вашему отцу, а и тому, кто его спас,- доктору Матини. - Я вам верю... Я иду!- Лидия направилась к двери. - Подождите! Когда я узнаю, удалось ли вам предупредить командира отряда? - Очень скоро. - Хорошо, буду ждать. Я просил бы вас не говорить Курту о нашем разговоре. Он хороший юноша, но человек, не знакомый с конспирацией, да и в политике, кажется, не очень силен. Лидия быстро убежала. Сейчас, когда спало напряжение, Генрих понял, как утомила его эта сцена, да и вообще события сегодняшнего утра. И это теперь, когда приезд Лемке требовал от него особой собранности, подтянутости, осторожности. Конечно, Лемке приехал сюда с ведома Бертгольда и, возможно, будет выполнять при нем те же функции, что Миллер. Генрих еде раз перечитал письмо, полученное вчера от Бертгольда, Вернее, строчки, касавшиеся нового начальника службы СС: "Виделся ли ты уже с Лемке? По моему, он неплохой товарищ. Тебе стоит с ним подружиться... Узнав, что ты в Кастель ла Фонте, он остался очень доволен". Очень доволен! А в то же время до сих пор не пришел с визитом, как полагалось бы! Что ж, Генрих тоже не пойдет первый! Надо держать себя так, чтобы Лемке заискивал перед ним. Вспомнив о том, как его допрашивали в Бонвиле, Генрих улыбнулся. Тогда он интуитивно нашел правильную линию поведения с этим высокомерным гестаповцем. На дерзость отвечать еще большей дерзостью, на тщеславие еще большим тщеславием. Генерал Эверс в отъезде, сегодня можно не идти в штаб. Но бедный Лютц, верно, волнуется. И Матини тоже. Надо им позвонить, успокоить. Но что он может сказать? А если Лидия не успела предупредить гарибальдийцев? Она обещала скоро вернуться. Возможно, у нее есть связи здесь, в городке. Остается одно - ждать! Минуты ожидания тянулись нестерпимо долго. Генрих не решался спросить Курта, вернулась ли Лидия. Очевидно, нет! Курт волнуется, все валится у него из рук, он никак не накроет стол к обеду. Генрих внимательно штудирует книгу по ихтиологии и делает вид, что не замечает попыток Курта завязать разговор. Когда стемнело, Генрих не выдержал и позвонил Лютцу. "Да, все хорошо, можно спать спокойно, завтра утром все расскажу" Мария-Луиза уже давно вернулась с прогулки. Она играет на пианино. Звуки бравурного марша громко раздаются в пустых комнатах замка. Очевидно, графиня в прекрасном настроении. Надо зайти к ней. Узнать, чем закончился разговор с Софьей. Вечер Генрих провел на половине Марии-Луизы, в компании Штенгеля, графа Рамони и самой хозяйки. Лидии не было видно. Графиня сама разливала чай. - Представьте себе, моя горничная вдруг исчезла, у нее кто-то заболел, и она отпросилась у графа на целый день, жаловалась Мария-Луиза. Значит, Лидия еще не вернулась. Теперь она не вернется до утра: после девяти начинается комендантский час. Можно идти к себе и ложиться. Графиня не пыталась задержать Генриха. Но когда он подошел к ней, она тихонько шепнула. - В воскресенье мы с вами и вашим приятелем обедаем у Лерро! Целый день Генрих был в нервном напряжении, сильно устал и с радостью думал о сне. Сейчас он ляжет, уснет, и все тревоги отодвинутся до утра. Но они обступили его еще плотнее, едва он разделся и вытянулся на кровати. В этой истории с Ментарочи Генрих опять вел себя недопустимо легкомысленно. Правда, необходимо было установить связь с партизанами. Но следовало дождаться более благоприятного случая. И допустить гибель такого человека, как Ментарочи? Дать этому провокатору с мохнатыми бровями свободно расхаживать по земле и выдавать честных людей? Но иногда надо сжать свое сердце, заставить его молчать. Разве он может спасти всех, кто попадает в когти к гестаповским палачам? Ему приказано беречь себя. Отныне он будет помнить только это. Пока не добудет нужных документов. А добудет ли он их вообще? Какие у него есть возможности их заполучить? Только этот Лерро! Взгляд Генриха задерживается на карте Европы. При свете ночника смутно виднеются флажки, обозначающие линию Восточного фронта Генрих знает карту наизусть. Даже когда закрывает глаза, он видит ее. Как быстро движется фронт на Запад! Уже совсем, совсем близко подошел к границам, откуда надвинулся в 1941 году. Кажется, это было так давно. Неужели прошло почти три года? Неужели три? Но ведь каждый год стоит десяти. Генрих припоминает события первых дней войны - то, как пробрался в стан врага, то, что сделал за это время. Даже если ему не придется дожить до конца войны, он умрет со спокойной совестью. А как обидно умереть сейчас, когда развязка так близка! И не увидеть Родины! Понимают ли люди, шагающие сейчас по родной земле, что, как бы трудно им ни было, но на их долю выпало счастье быть среди своих? Почти полгода, как освобожден от оккупантов Киев. Сейчас там ранняя весна. Журчат первые ручейки. Вскоре Днепр сломает льды. С Владимирской горки и с надднепровских круч можно будет охватить взглядом всю его весеннюю ширь. По радио передают, что Киев сильно разрушен. Возможно, нет и маленького домика на Боричевском спуске. Незаметно для себя Генрих уснул. Ему снилось, что он переплывает Днепр, быстрое течение не дает доплыть до берега. Борясь с ним, он напрягает все силы, и вот золотая ленточка прибрежного песка все приближается, приближается. Генрих и проснулся, ослепленный этим золотым сиянием. Солнечный луч широкой полосой пересекал комнату, падал прямо на лицо... В соседней комнате Курт готовил завтрак. Услышав, что Генрих одевается, он тихонько постучал в дверь. - Герр обер-лейтенант, вы поедете или пойдете пешком? - голос у Курта был веселый, а лицо сияло, как и этот ранний весенний день. Верно, Лидия вернулась! Предчувствие, что все хорошо кончилось, овладело Генрихом. - Лидия мне ничего не передавала? - Она просила сказать, что очень благодарна синьору Матини за хорошие лекарства. Лидия дважды приходила, но не дождалась вас, графиня послала ее куда-то. Наскоро позавтракав, Генрих пошел в Кастель ла Фонте. Весна! Вот и пришла весна! На солнышке уже совсем тепло. Даже приятно, что легонький ветерок холодит лицо. А может, оно пылает так не от прикосновения солнечных лучей, а от радостного возбуждения? Так хочется поскорее повидать Лютца и Матини, порадовать их. Генрих идет быстрее. Возле дома, в котором расположилась служба СС, стоит толпа солдат. Сквозь ограду видно, что во дворе тоже много солдат. Что это? Лемке производит смотр своим опричникам? Вон вдали маячит его высокая фигура. А рядом Кубис. Надо отвернуться, чтобы не заметил. Сделать озабоченный вид и быстро пройти, словно он спешит в штаб. Когда Генрих проходит мимо, за его спиной раздается тяжелый топот солдатских сапог. - Герр обер-лейтенант! Генрих нехотя останавливается. К нему подбегает ротенфюрер. - Герр Лемке просит вас зайти к нему! - Скажи, что я очень спешу и сейчас, к сожалению, не могу выполнить его просьбу. В комнате Лютца окна распахнуты настежь. Значит, он дома. Генрих быстро поднимается на второй этаж. - Ты знаешь о событиях сегодняшней ночи?- не здороваясь, спрашивает Лютц. - Ничегошеньки! - Сегодня в парке за домом, в котором разместилась служба СС, найден убитый, на груди трупа надпись "Так будет с каждым, кто предаст Италию". - Ты видел его? - Посылал денщика. Говорит: черный, плотный, с широкими бровями. - А Матини знает? - Убитого отвезли в морг при госпитале. Альфредо Лерро очень доволен своим собеседником. Он не помнит, когда в последний раз так охотно и с таким интересом разговаривал, как сегодня, с этим молодым немецким офицером. Даже странно, что этот обер-лейтенант хорошо знаком с ихтиологией. Такие знания не приобретешь ни в одном институте. Надо быть влюбленным в рыбоводство, много читать, любить природу, быть очень наблюдательным, чтобы так хорошо изучить повадки различных рыб, условия их размножения, приемы лова. Он не просто рыбак, который только и знает, что вытаскивает рыбу из воды, не задумываясь над тем, какой интересный и малоизведанный нами мир скрывается на дне больших и малых водоемов. Взять хотя бы рассказ этого офицера о том, как самцы-осетры помогают самкам переплывать пороги, когда те поднимаются вверх по реке в поисках удобных мест для нереста. А сколько историй он знает о страшном хищнике, живущем в реках Южной Америки,- маленькой пирае, которую прозвали речной гиеной. Стая этих, с позволения сказать, "рыбок" съела быка, переплывавшего реку шириной в тридцать - сорок шагов. В реке, где водится пирая, опасно бывает даже помыть руки! Наука о рыбах - старая страсть Лерро. До войны он выписывал журналы по ихтиологии на разных языках, собирал все известные ему книги по рыбоводству. Лерро с гордостью может сказать, что его библиотека по этому вопросу одна из лучших, какие он знает! Лерро вынимает одну книгу за другой, осторожно, как огромную ценность, протирает их, хотя на корешках ни пылинки, и протягивает гостю. О, он уверен, что такой человек, как Гольдринг, сумеет оценить собранную им библиотеку. Тем более, что барон знает несколько европейских языков и свободно может прочесть большинство книг. Жаль, что он слаб в английском. У Лерро есть несколько очень интересных работ английских авторов. Зато барон очень хорошо владеет русским языком, а Лерро нет. Он бы охотно воспользовался предложением барона брать у него уроки и тем пополнить пробел в своем образовании, но, к сожалению, у него нет свободного времени. С утра и до позднего вечера Лерро на заводе, где изготовляют сконструированный им прибор. Жаль, что он не может посвятить Гольдринга в суть своего изобретения, но пусть Генрих поверит ему на слово - оно последние два года забирает у него все силы. Он даже не рад, что придумал этот прибор, черт его побери! Он так одичал! У него нет личной жизни! Иногда он даже ночует на заводе и свою единственную дочь видит лишь несколько раз в неделю. Правда, служба дает и некоторые преимущества. Во-первых, он не на фронте. Во-вторых, отлично обеспечен, к нему относятся с уважением. А, впрочем, во всей Европе, должно быть, нет человека, который бы так страстно мечтал об окончании войны, как он, Альфредо Лерро! Ведь он, по сути говоря, узник! На работу и с работы ездит под стражей. Возле дома день и ночь ходят автоматчики. Если б он сейчас вышел с бароном просто пройтись по улице, за ним бы увязалась и охрана. Так надоело! Может быть, это вызовет усмешку барона, но, овдовев, он так и не женился за неимением свободного времени. Для того, чтобы найти жену, надо где-то бывать, завязывать знакомства, наконец, просто читать новые книги, журналы, газеты, чтобы быть интересным собеседником. А он лишен возможности даже выспаться как следует. Спасибо барону, это он виновник того, что Штенгель пригласил сегодня к обеду целую компанию: самого фон Гольдринга, графиню и этого офицера с таким симпатичным лицом... как его... он уже забыл его фамилию... Кубиса! Генрих сочувственно слушает жалобы Альфредо Лерро, не перебивает его вопросами и лишь изредка вставляет реплику. Да, он отлично понимает, как трудно человеку с таким кругозором в условиях искусственной изоляции. Ему самому тоже очень не хватает по настоящему культурной компании. То, что ему удалось познакомиться с синьором Лерро, он считает исключительно счастливым обстоятельством - хоть иногда можно будет отвести душу в интересной беседе. Он с радостью присоединится к предложению собираться вот так же, как сегодня, каждую неделю, только боится, что это будет утомительно для хозяйки. Но если синьор Лерро настаивает - он согласен. Только с условием, что это не причинит лишних хлопот синьорине Софье. Кстати, она чудесно приготовляет рыбные блюда. В ближайшее воскресенье они вместе сварят уху по-русски и всех угостят. Это будет замечательно! Генрих прощается с Лерро и просит передать другим гостям, когда они вернулся с прогулки, что у него разболелась голова и он вышел пройтись. Наконец он может забыть о форели, осетрах, пирае. Фу, дьявол, до чего ж много этих проклятых рыб на свете! Его знаний по ихтиологии хватит еще на несколько бесед, а потом опять читай, ведь на обычных "рыболовных историях" с этим чудаком не выедешь, надо демонстрировать свою эрудицию. И даже знания кулинара. Но на кой черт он вспомнил о русской ухе? Теперь придется варить, хотя Генрих не имеет ни малейшего представления о том, как это делается! Придется раздобыть поваренную книгу, самому придумать рецепт, составив его из нескольких. Впрочем, отлично, что у инженера страсть к рыбам. На почве общих интересов они скорее станут друзьями. Кубис Кубисом, а надо про запас иметь еще один план. Сводки с Восточного фронта становятся все менее утешительными для гитлеровцев и передаются с опозданием на два - три дня по сравнению с советскими. Так было, например, с сообщением о Корсунь-Шевченковской операции, в которой, кстати, потери немецкой армии были уменьшены вдвое. Ясно, что гитлеровское командование всячески будет форсировать изготовление нового оружия! Генриха уже несколько раз запрашивали, как подвигается порученное ему задание. Там знают, насколько оно сложное, но все время подчеркивают и то, насколько оно важное. Сегодняшний день, возможно, немного приблизил Генриха к цели. Безусловно, приблизил! Ведь первые шаги всегда самые трудные! Кто это идет навстречу?- Неужели Лемке? Так и есть. Придется остановиться. Может, и лучше, что первая встреча произойдет на улице. Лемке, заметив Гольдринга, ускоряет шаг. Как все-таки трудно привыкнуть к лицу Лемке, к этому словно ножом срезанному подбородку. Создается впечатление, что шея начинается чуть ли не у самого рта, и теперь, когда майор улыбается, это особенно противно. - Боже мой! Какая приятная встреча!- восклицает Лемке, подходя и издали протягивая обе руки. - Вы могли это удовольствие получить сразу же по приезде,- довольно сухо отвечает Гольдринг.- Ведь Бертгольд сообщил вам, что я здесь! - Я думал, что вы посетите меня первый, как младший в чине. - В данном случае роль играет не звание, а воспитание. - Вы обиделись, барон? - Немного! Мне казалось, что после знакомства в Бонвиле наши отношения сложатся несколько иначе. Я даже написал тогда Бертгольду и выразил сожаление, что такое приятное знакомство столь скоро оборвалось. - Он говорил мне об этом, и я очень благодарен вам за хорошую характеристику, данную мне тогда, невзирая на те несколько неприятных минут, которые вы из-за меня пережили. - Перед отъездом сюда вы виделись с генералом, говорили обо мне? Неужели он ничего мне не передал? - Герр Бертгольд просил сказать, что написал вам специальное письмо. И, конечно, просил передать самые горячие приветы! - Письмо я получил, а вот приветы - несколько запоздали. Согласитесь, что у меня есть все основания считать себя немного обиженным? - Дела, дела заедают, барон! Днем и ночью на работе... - Даже для телефонного разговора нельзя были урвать минутку? - Но и вы отказались зайти, когда я послал за вами солдата. - А вы считаете это приличной формой приглашения? - Я не придаю значения таким мелочам. В вопросах этикета я, признаться, разбираюсь мало. Возможно, это задело вашу гордость. - Это не гордость, а уважение к себе самому! - Барон, да поймите же, не по моей злой воле все так произошло! Учтите, что после Бонвиля я попал, как говорят, из огня да в полымя. Думал отдохнуть, а вышло... - Неужели в Бонвиле до сих пор неспокойно? После убийства Гартнера вы так решительно взялись за следствие, что я думал маки, наконец, почувствовали твердую руку. Кстати, убийца Гартнера так и не найден? - Пока шло следствие, маки взорвали ресторан, и это окончательно запутало следы. Возможно, в помещении было заложено несколько мин замедленного действия и Гартнер лишь случайная жертва... Вообще осточертело мне все это. Не успел приехать сюда - и снова с головой погрузился в те же дела, от которых удрал. Такова, видно, наша судьба. - Это верно, что возле дома службы СС партизаны убили вашего агента? - После этого убиты еще несколько. Прямо не пойму, как эти проклятые гарибальдийцы о них узнают... - Простите за нескромный, возможно, вопрос: с вашими секретными агентами вы встречаетесь в помещении службы СС? - Упаси бог! Когда вербуем - вызываем к себе, но когда агент уже завербован... Для встреч с ними существует специальная квартира. - Первый убитый агент знал эту квартиру? - Да, Кубис и Миллер встречались с ним там довольно часто. Это был один из активнейших наших агентов среди гарибальдийцев. - Его могли выследить, когда он шел на явку, и таким образом узнать адрес. Наконец, он мог признаться, когда партизаны разоблачили его! Лемке остановился, потрясенный простотой этого предположения. - Узнав адрес квартиры, партизаны выследили, кто туда ходит, и отправили на тот свет нескольких агентов, которых Миллеру с таким трудом удалось завербовать. Неужели ни вам, ни Кубису не пришло в голову, что после первого же убийства необходимо сменить явочную квартиру? Лемке побледнел. - Понимаете, его нашли возле службы СС, а квартиру мы переменили на следующий день... - И за этот день партизаны узнали кое-кого из тех, кто ее посещал... Если б не мое хорошее к вам отношение, я бы обязательно написал Бертгольду об этом, как об анекдоте, который... - Все люди ошибаются, барон! И если каждую их ошибку... выносить на суд начальства... - Я же вам сказал, что не напишу. Но если б это были не вы, я бы не смолчал. Ведь хорошо налаженная агентурная сеть среди итальянцев нам необходима сейчас, как воздух. В конце концов у меня имеются и соображения семейного порядка. Бертгольд меня усыновил, он мой будущий тесть, и его служебные интересы, понятно, очень близки мне. Ведь он отвечает за свой участок работы перед фюрером.- Генрих сказал это так важно, что сам чуть не расхохотался. Но Лемке было не до смеха. В штабе северной группы перед отъездом сюда его ввели в курс дела, особо подчеркнув, что штаб группы придает огромное значение созданию агентуры среди местного населения. - Помните, герр Лемке,- говорил его непосредственный начальник,- сейчас, когда на территории Италии идет война, нам надо знать, чем дышит каждый итальянец. Ведь наши противники будут вербовать среди них и разведчиков, и помощников! И вот после всех предупреждений он даже не сберег то, что приобрел Миллер, иными словами - провалил часть агентуры. Желая лично познакомиться с каждым агентом, он на протяжении нескольких дней вызвал почти всех бывших в списке. - Барон, может, зайдем поужинаем!- вдруг неожиданно пригласил Лемке, когда они поравнялись с рестораном. Генрих улыбнулся. Он понимал, что перепуганный Лемке хочет продолжить беседу за бутылкой вина. - Я в ресторан не хожу. Питаюсь в замке. - Тогда разрешите, прихватив бутылочку, другую, как-нибудь заглянуть к вам? - А если мы сделаем это сейчас? - Нет, сейчас надо вернуться на работу, отдать кое-какие распоряжения. Вернувшись домой, Генрих застал у себя в кабинете Кубиса. - Пришлось провожать графиню, вот и решил подождать вас,- пояснил тот.- Напрасно вы не поехали с нами, прогулка была отличная. И если б мне не пришлось ухаживать за этой скучной, как заупокойная месса синьоритой... - Это вы так о своей будущей невесте? - Послушайте, Генрих, я боюсь, что не выдержу. Кто это сказал, что итальянки полны огня, грации и пьянящего, как вино, веселья? Ведь она пресна, как... - Зато у нее неплохое приданое... - Это - качество, способное любую женщину сделать очаровательной... Но каково оно, это приданое? - Точно не знаю. Но синьор Лерро намекнул, что очень хорошо обеспечен. - Ну, черт с ней! Ради обеспеченного тестя придется поухаживать. Надеюсь, он не обидит свою доченьку. Но скучно, до чего же скучно, если б вы только знали, Генрих! Как вы думаете, долго это должно длиться? - Все зависит от впечатления, которое вы произвели, и от вашего поведения. Надеюсь, мне не придется вас обучать, как себя держать и что делать? Думаю, с женщинами вы обращаться умеете. Уверен, что опыт у вас немалый! - Но не с такого сорта женщинами! Я, знаете, всегда старался устроиться так, чтобы было как можно меньше хлопот. Все эти прелюдии. Я даже не представляю, с чего теперь начинать! - С цветов. Это, можно сказать, классический прием. С завтрашнего дня каждое утро посылайте цветы... - Каждое утро? Так я милостыню пойду просить из-за этих букетов! Да где я возьму на них денег? - На цветы дам я, только не вам, а вашему денщику, вы все равно пропьете. А мне, честно признаться, становится все труднее вас субсидировать. Семь тысяч марок - не малая сумма. И если я не настаиваю на немедленном их возвращении, а даже одалживаю еще, то делаю это лишь потому... - Понятно! Вы трогательно терпеливы. А я буду трогательно честен. Как только получу приданое, первое, что я сделаю,- это вытащу семь тысяч марок и с низким поклоном верну вам. Добродетель торжествует, раскаявшийся грешник падает к ногам своего благодетеля, публика вытаскивает платки и вытирает глаза... А чтобы триумф был еще более разителен, не увеличить ли вышеозначенную сумму еще на пятьдесят марок? Согласитесь, мне как никогда нужны теперь лекарства, повышающие жизненный тонус! Получив пятьдесят марок, Кубис ушел, проклиная свою будущую невесту и обстоятельства, которые обернулись против него. А тем временем Софья Лерро была очень довольна своим новым знакомством и в душе благословляла Марию-Луизу, обещавшую устроить ее будущее. На протяжении всего дня она присматривалась к красивому офицеру, которого графиня прочила ей в женихи. Он ей понравился и внешностью, и веселым характером. Кое-какие его остроты заставляли девушку краснеть, но, подумав, она пришла к выводу, что в этом повинна она сама: провинциальное окружение ограничило ее взгляды, и обычная светская беседа кажется ей рискованной и даже неприличной. Софья Лерро была довольна сегодняшним воскресеньем, так же как и Мария-Луиза, которой удалось в обществе Штенгеля провести весь день и кое-чего достичь. День двадцатого апреля ежегодно широко отмечался офицерами немецкой армии. Двадцатого апреля родился фюрер, и к этой знаменательной дате приурочивалось массовое присвоение новых званий офицерскому составу. Повышение в чине, естественно, влекло за собой и повышение оклада. Этого дня ждали почти все офицеры и заранее готовились к такому важному событию. Но в нынешнем, 1944, году надежды многих не оправдались. Повышение получили почти все офицеры Восточного фронта и эсэсовских частей, которые сдерживали наступление англо-американских армий в Италии. Тыловые части, такие, как дивизия Эверса, в этом году почти совсем не получили наград. Из всего штаба дивизии в день рождения фюрера отметили только нескольких офицеров, в том числе и барона фон Гольдринга. Теперь Генрих из обер-лейтенанта стал гауптманом. Эверс и Лютц повышения в чине не получили. Кубис неожиданно для себя получил майора, но теперь это мало его интересовало: охотясь за приданым Софьи, он мечтал о тысячах и десятках тысяч марок, а не о мизерном увеличении оклада. Дела его в этом направлении значительно продвинулись вперед, а именно: на двадцатое июня было назначено обручение с Софьей Лерро. Вскоре должна была состояться и свадьба. Кубис ждал этого с нетерпением. Разрешение от генерала на брак с этой "дворняжечкой", как называл Кубис Софью в разговорах с Генрихом, он получил. Но если сама Софья так быстро дала согласие, то ее отец, Альфредо Лерро, долго колебался: принимать или не принимать этого малознакомого офицера в свою семью? За последний месяц Лерро так подружился с Генрихом, что не скрывал от него своих колебаний. - Понимаете, что меня волнует? - говорил Лерро за несколько дней до обручения.- Этот Кубис производит какое-то неопределенное впечатление. Мне кажется, что он ни к чему серьезно не относится; даже ни над чем серьезно не задумывается, к тому же нет у него никакой профессии. Ну что он будет делать, когда окончится война? Генрих, как мог, старался защитить своего протеже, выискивая а нем все новые и новые положительные качества, но избавить Лерро от сомнений не смог. - Очень хорошо, что вы так отстаиваете интересы своего друга, это достойно офицера. Но, согласитесь, что он чересчур легкомыслен для семейной жизни. Я даже не знаю, есть ли у него на счету хоть несколько тысяч лир, чтобы купить Софье свадебный подарок? - Мне кажется, что есть. До сих пор Пауль жил да широкую ногу, тратил значительно больше, чем получал, как офицер. Познакомившись с вашей дочерью, он стал значительно бережливее, это хороший признак. Погодите, мне кажется, я видел у него и книжку с личным счетом, было неудобно поинтересоваться, сколько у него есть, но ведь человек не будет открывать счет ради какой-то мелочи. Не мог же Генрих сознаться, что сам открыл счет, положив на него три тысячи марок и взяв с Кубиса очередную расписку. Как ни колебался Лерро, а пришлось уступить Софье и дать согласие на брак. Правда, он поставил условие свадьба состоится не ранее чем через три месяца после обручения. - Я надеюсь, что за это время дочь лучше узнает Кубиса и сама разочаруется,- признался Лерро Генриху. Ведь он ни рыба ни мясо. Ни одного пристрастия, ни одного самого обычного увлечения. Болтается между небом и землей - и все! Вот мы с вами - нас интересуют тайны подводного царства, увлекает такой интересный спорт, как рыболовство. У других бывает страсть к коллекционированию. Третьи интересуются садоводством или еще чем-нибудь. Это свидетельствует о натуре целеустремленной. А чем увлекается ваш Кубис, что его волнует? - Он завзятый филателист,- наугад бросил Генрих первое, что пришло ему в голову. - Правда? Это для меня новость. И, надо сказать, приятная. Пусть хоть марки собирает, если ни на что больше не способен! В тот же день Генрих съездил в Пармо и купил Кубису несколько альбомов с марками. - О боже! Этого еще недоставало!- простонал Кубис. - Вам придется просмотреть альбомы. Надо, чтобы вы могли отличить французскую марку от немецкой. Кубис зло взглянул на Генриха, но возражать не решился. Слишком уж много стоили каждодневные букеты, чересчур много усилий потратил он на ухаживание за Софьей, чтобы теперь отступить. Как же обозлился Кубис, когда перед обручением Альфредо Лерро подарил ему еще один огромный альбом со старыми марками. - Когда-нибудь я швырну ему в голову этот альбом! - в сердцах ругался Кубис, показывая Генриху подарок будущего тестя.- Вы хоть бы намекнули Лерро, что из всех марок и люблю лишь те, которые можно приравнять к звонкой монете. Но самое большое разочарование ожидало Кубиса приблизительно через неделю после обручения, когда приступили к обсуждению брачного контракта. - Оставили в дураках!- трагически воскликнул он, вбегая к Генриху в кабинет и падая в кресло. - Да объясните, что произошло? - Оставили в дураках!- повторил Кубис и вдруг накинулся на Генриха.- Это вы во всем виноваты! Морочили мне голову с приданым. А знаете, что он дает в придачу к своей дочери? Ферму да шестьсот овец где-то на швейцарской границе, дом в Кастель ла Фонте - тот, в котором он живет, и фруктовый магазин в Пармо. - Я считаю, что приданое не такое уж плохое! - Да на кой черт мне нужны, эти овечки! Я перережу их в первый же день, как только они станут моими. - И сделаете глупость! Перестаньте кричать, давайте спокойно подсчитаем. Говорите - шестьсот овец? Так вот... Курт, узнай у Лидии, сколько стоит одна овца? Да, да, обычная овца. Думаю, марок сто, сто двадцать. - Да я за нее и марки не дам! - Зато дадут вам. Думаю, что около семидесяти тысяч марок вы сможете за них получить. - Лидия говорит, что хорошая овца стоит две тысячи пятьсот лир,- сообщил Курт. Генрих свистнул и изумленно посмотрел на Кубиса. - Вот тебе и овечки! В переводе на марки они стоят сто пятьдесят тысяч. - Откуда вы взяли?- Кубис начал проявлять явный интерес, схватил карандаш и взялся сам за подсчеты - А верно! О мои милые овечки, как горячо начинаю я вас любить! - Прибавьте сто тысяч за дом и магазин. Уже выходит двести пятьдесят тысяч марок! - Но мне нужны наличные деньги! Деньги! Понимаете! Только вам одному я должен больше десяти тысяч марок! А Лерро не сказал о деньгах ни единого слова! - Я попробую в деликатной форме расспросить, что и как. В ближайшие дни Генрих не смог выбраться к Лерро, и разговор о приданом Софьи так и не состоялся. А вскоре выяснилось, что он уже и не нужен. Как-то вечером жених и невеста нанесли Генриху официальный визит, и Кубис, отойдя с Генрихом в сторонку, шепнул ему на ухо, что у Софьи на книжке хранится около двадцати тысяч марок - наследство от матери. - Значит, двадцатого июля свадьба?- спросил Генрих Софью. - Пауль настаивает, чтобы раньше, но отец не соглашается. Вы бы повлияли на него. Он вас так уважает! Софья говорила правду - Альфредо Лерро был просто влюблен в молодого барона. Если у него выдавался свободный вечер, он обязательно приглашал Генриха посидеть, поболтать. Лерро не раз повторял, что подобные беседы освежают его мозг, забитый формулами. Он горячо говорил обо всем, что отвлекало его мысли от войны. Ибо война в его представлении была лишь борьбой формул и технических идей, в которой, конечно, как щепки, летят люди, но исход этой борьбы решает наиболее гибкая и передовая техническая мысль, а не человеческие массы, способные лишь покоряться сильнейшему! Единственной темой, которую избегал Альфредо Лерро, был завод и все связанное с ним. Генрих тоже не заводил об этом разговора, чтобы не вызвать подозрений. - Кончится война, и я расскажу вам любопытнейшие вещи,- сказал как-то инженер.- А сейчас...- он вздохнул, сейчас все это мне самому так осточертело, даже вспоминать не хочется. Мозг - самая благородная часть человеческого организма, и он не терпит насилия. А меня торопят, торопят изо всех сил. Даже если я болен, не дают полежать, привозят домой всевозможные материалы и заставляют консультировать. А после того как я добился еще одного усовершенствования - на меня начали наседать еще больше. Только и слышу "Быстрее, быстрее, быстрее!" - Хорошо, что вам хоть не приходится работать дома по ночам! - Между нами говоря, я работаю иногда и дома, сам для себя. Как бы иначе я мог собраться с мыслями. Впрочем, это неинтересно. Только, прошу вас, не проговоритесь случайно об этом Штенгелю. Если он узнает, что кое-какие материалы я держу у себя в сейфе, могут возникнуть серьезные неприятности. В этот вечер Генрих долго не спал. Признание Лерро рождало новые мысли, новые планы. СВАДЬБА И СМЕРТЬ За несколько дней до свадьбы прибыл приказ командования северной группы: Кубис назначался помощником Штенгеля по внутренней охране завода. Такого счастливого поворота событий Генрих даже не ждал. Как выяснилось, посодействовал этому делу Штенгель. Он убедил командование, что раз уж Кубис должен породниться с Лерро и переехать к нему в дом, значит он должен быть причастен к охране завода и к охране личности самого главного инженера. Тем более, что сам Штенгель вынужден покинуть особняк Лерро - весь второй этаж отходит к молодоженам. Новое назначение Кубиса всем пришлось по душе: Альфредо Лерро радовался, что избавится от опеки слишком уже педантичного Штенгеля. Софья была счастлива, что ее молодой муж, которого она ревновала ко всем женщинам, будет работать на глазах у отца. Мария-Луиза надеялась, что Штенгель переедет в замок и ее собственный роман с ним продвинется настолько, что она сможет сменить траурный наряд вдовы на свадебный убор невесты. Генрих рассматривал новое назначение Кубиса как лишний шанс для осуществления своих планов. И лишь Кубис совершенно равнодушно относился к переменам по службе. Он уже вошел в роль будущего владельца отары, магазина и дома. Целые вечера он теперь проводил с Софьей, проверяя отчеты управляющего фермой и старшего приказчика магазина. И тут они нашли общий язык: радовались удачным операциям с фруктами, продаже шерсти, волновались, замечая неточности в отчетах, или, обнаружив подозрительный счет, огорчались, что перевелись верные и честные слуги. Они единодушно пришли к мнению, что управляющий фермой - человек ненадежный и его надо непременно сменить. Кубис буквально менялся на глазах у тех, кто его знал. У него никогда не было ни пфеннига за душой, не то что недвижимого имущества, и теперь в нем вдруг проснулись алчность собственника, корыстолюбие. Он стал меньше пить вначале из соображения экономии, а затем проникшись сознанием своего нового положения в обществе. И хоть не мог отказаться от морфия, но старался уменьшить ежедневные дозы, даже советовался по этому поводу с Матини. Желая упорядочить свои дела, Кубис забрал у Генриха многочисленные расписки и вместо них выдал одну, причем пометил в ней и окончательный срок погашения долга - 1 января 1945 года. В газетах его теперь больше всего интересовали не военные сводки, а колебания валютных бюллетеней, цены на шерсть, мясо, фрукты. Если раньше Кубис хотел пышно отпраздновать свадьбу - пригласить чуть ли не всех офицеров штаба, то теперь он настаивал на очень ограниченном количестве гостей. - Кубис, вы становитесь скупым, - заметил как-то Генрих. - Я убедился, что щедрость - сестра бедности. Если денег мало - их не ценишь. Если есть капитал - его хочется увеличить. Софья была в восторге от того, как разумно планирует их жизнь Пауль, как осторожен он в тратах, как умеет угадывать ее желания с полуслова. Вообще между нею и женихом установилось такое взаимопонимание, которое бывает порукой счастливых браков. Кубис, сам того не замечая, медленно менял свое отношение к Софье. Он уже не относился к ней как к ненужному и обременительному довеску. Ведь она не требовала от него пылкой любви, была ласкова, ровна в обращении, хорошая хозяйка. Она вполне разделяла мнение, что сейчас не время для пышной свадьбы, да и вообще всякая парадность ни к чему: лучше деньги, ассигнованные на это отцом, потратить на различные хозяйственные усовершенствования. Итак, гостей на свадьбе было мало. Софья пригласила свою кузину из Пармо, Штенгеля и графиню. Пауль - генерала Эверса, Генриха, Лютца и Лемке. Кубис получил отпуск на три дня, и молодожены тотчас же после обеда должны были выехать в Пармо, к Софьиной тетке, наследницей которой нежная племянница вскоре собиралась стать. Но все произошло не так, как планировали. Когда все уселись за свадебный стол и генерал Эверс, на правах старшего, провозгласил первый тост, совершенно неожиданно появился курьер из штаба дивизии. - Разрешите вручить, герр генерал, личную телеграмму. Эверс стремительно поднялся и нетерпеливо выхватил телеграмму из рук курьера. Пробежав ее одним взглядом, генерал мгновенье стоял совершенно неподвижно и вдруг покачнулся. Лютц, сидевший рядом, едва успел подхватить и поддержать генерала за плечи. - Прикажете послать за врачом? - взволнованно опросил он. - Не надо. Сейчас все пройдет...- чужим голосом ответил генерал и обвел всех присутствующих долгим взглядом, задержав его на Лемке. - Выйду на балкон, и все пройдет... - Я вынесу вам стул, - предложил Лютц. - Не надо,- раздраженно бросил Эверс. Выйдя на балкон, генерал плотно прикрыл дверь. - Верно, семейные неприятности, - прошептала графиня. - Возможно, что-то с женой... Откуда телеграмма, вы не обратили внимания? - Из Берлина,- ответил курьер - Простите, что я принес ее сюда, но телеграмма срочная, и я считал... - А жена у него и Дрездене, - не слушая объяснений, проговорила графиня. - Возможно...- начал было Лютц. На балконе прозвучал выстрел. Все бросились к балконной двери. Эверс лежал на полу, широко раскинув руки. Из виска тоненькой стрункой сочилась кровь. Первым опомнился Лютц. Склонившись над генералом, он разжал пальцы, стиснутые в кулак, и осторожно вынул телеграмму. Через его плечо Генрих прочел: "Немедленно выезжай на курорт", подписи не было. Бледный как полотно Лютц стал на колени и приложил ухо к груди своего начальника. Сердце генерала Эверса не билось. - Что это значит?- Лемке пытливо взглянул на Генриха. - Пока это значит лишь одно - все мы должны быть на своих местах. Итак - Генрих поклонился Софье, которая дрожала, словно в лихорадке, вцепившись руками в плечо Кубиса - Пауль, ты оставайся возле жены, успокой ее, а мы пошли. - До прихода врача и начальника штаба - ничего не трогать, - приказал Лемке - Я тоже сейчас вернусь. Офицеры вышли. Лемке тотчас свернул к штабу СС, Генрих и Лютц остались вдвоем. - Что ты об этом думаешь, Генрих? - Ничего хорошего это не сулит. Мне кажется... Погоди. Куда это бежит дежурный штаба? От двери штаба навстречу им действительно бежал дежурный, дрожащими руками застегивая на ходу мундир. - Герр гауптман, герр гауптман! - дежурный остановился, переводя дыхание, губы его дрожали - Оберст Кунст застрелился у себя в кабинете. - Он получил телеграмму из Берлина?- спросил Генрих. - За пять минут до выстрела. - Ему советовали поехать на курорт? - Так точно! И даже немедленно! - Сейчас же позвоните Лемке. Он у себя. До его приезда - в кабинет никого не пускайте. Дежурный побежал обратно в штаб. За ним медленно поднялись на второй этаж Лютц и Генрих. - Ну а теперь что ты скажешь? - Я настолько ничего не понимаю, что мне кажется, будто я вижу все это во сне.- Вид у Лютца был ошеломленный. - Похоже на заговор. Включи-ка радио! Но радио, как и всегда в этот час, передавало лишь бравурные марши. - Может быть, тебе надо сообщить в штаб командования?- спросил Генрих. Лютц подошел к телефону и собрался назвать условные позывные, когда в комнату вбежал запыхавшийся Лемке. - Где Кунст? - Я приказал никого не пускать в его кабинет до вашего прихода. - Но что, что все это значит? - Точно с таким же вопросом я хотел обратиться к вам. Все выяснилось лишь к вечеру, когда в Кастель ла Фонте прибыл специальный самолет из Берлина. Уполномоченный Гиммлера привез приказы об аресте Эверса и Кунста. Он должен был доставить обоих арестованных в штаб-квартиру. Командир дивизии генерал-лейтенант Эверс и начальник штаба дивизии оберст Кунст обвинялись в том, что они принимали участие в заговоре против фюрера и были причастны к покушению на его особу. Недовольство фюрером, возникшее после поражения на берегах Волги и все возраставшее, по мере того как немецкая армия терпела новые и новые неудачи, действительно привело к заговору. Заговорщики ставили свой целью ликвидировать Гитлера и выдвинуть на его место другую фигуру, устраивающую англо-американцев, чтобы заключись с ними сепаратный мир, который бы позволил Германии вести войну только на Восточном фронте. Шестого июня англо-американцы высадились на французском берегу Ла-Манша и открыли второй фронт. Это заставило заговорщиков прибегнуть к решительным мерам. 20 июля 1944 года было совершено покушение на Гитлера. Но бомба хоть и разорвалась в условленном месте и в условленный час, только контузила фюрера. Головка заговора была тотчас раскрыта, и теперь Гиммлер жаждал как можно скорее схватить всех участников заговора и причастных к нему офицеров высшего командования. В списке государственных преступников, насчитывающем около двух тысяч фамилий, значились и фамилии генерала Эверса и оберста Кунста. Покушение на фюрера значительно усилило влияние и значение карательных органов как в армии, так и среди населения. Продолжались аресты - каждый офицер чувствовал себя неуверенно. Вот почему телеграмма, в которой барону фон Гольдрингу предписывалось немедленно прибыть в штаб командования северной группы, взволновала не только Генриха, но и его друзей - Лютца и Матини. Среди генералов, уже замученных в гестапо, были Денус и Гундер, а Генрих не скрывал от друзей, что в свое время он, по поручению Эверса, дважды был у Гундера в его парижском особняке. Таким образом, вызов в штаб командования мог означать и то, что фон Гольдринга будут допрашивать о связях Эверса с другими генералами. Ничего хорошего такой допрос, конечно, не сулил. Узнав о вызове, Лемке подозрительно взглянул на Генриха, и в глазах его блеснули злорадные огоньки. Будь на то его воля, он, не задумываясь, арестовал бы этого надменного барона, ведь не зря же сам приемный отец просил приглядывать за ним. Но на такой серьезный шаг Лемке не отважится. Пусть решает Бертгольд! Или штаб командования! Лемке был уверен, что вызов в штаб добром не кончится. Генрих очень хорошо понял взгляд Лемке. И беспокойство его еще возросло. Оно не уменьшилось и по приезде в штаб командования. Ничего не объясняя, ему заявили, что он должен явиться в окружную комендатуру. Окружная комендатура? Генрих почувствовал, как тоскливо сжалось его сердце. Молнией промелькнула мысль о спрятанном под манжетом маленьком браунинге. Только бы не упустить время. А может, все обойдется, как когда-то в кабинете Лемке? Прежде всего - ни тени волнения во взгляде, в жестах, поведении. Хорошо, что комендатура находится в нескольких кварталах от штаба: будет время все продумать, взять себя в руки. Оберст фон Кронне принял Генриха в роскошном кабинете, из оков которого открывался чудесный горный вид. Чуть приподнявшись в кресле, оберст довольно небрежно кивнул головой и предложил Гольдрингу сесть. Этот оттенок превосходства, подчеркнутая подтянутость фигуры, ловкость и четкость всех движений хорошо были знакомы Генриху. Он сразу узнал в молодом тридцатипятилетнем офицере представителя старинного юнкерского рода. - А я вот сижу и любуюсь пейзажем, - неожиданно сказал фон Кронне. - Он меня успокаивает и рождает ясность мысли. Как хорошая картина, висящая на стене. - Вам, герр оберст, надо поехать в Кастель ла Фонте и посмотреть Гранд-Парадиссо во время захода солнца. - О, я вижу, вы разбираетесь в этих вещах, - бросил Кронне, разглядывая Генриха с головы до ног. - Вас проинформировали, зачем вас вызвали сюда? - Нет, просто приказали явиться к вам. О причинах я даже не догадываюсь. - Так вот что, герр гауптман: после событий, происшедших в Берлине на днях, командование решило, отбросив все церемонии с этими итальянцами, ввести в Северной Италии строгий оккупационный режим. Одной из мер является организация военных комендатур, которым будут подчиняться все муниципалитеты. Комендантом Кастель ла Фонте и всего прилежащего к нему района назначаетесь вы! Генрих почувствовал, как отлегло у него от сердца, - Вы, барон, конечно, понимаете, что такое назначение - выражение большого доверия к вам. Вы должны оправдать его безупречным выполнением возложенных на вас обязанностей, верной службой фюреру и фатерланду. Большие светло-серые глаза Кронне внимательно смотрели на Гольдринга. - Мундир офицера обязывает меня безупречно выполнять обязанности, на каком бы посту я ни был. Но этот знак доверия я расцениваю особенно высоко. - Мы надеемся на это! Вам знаком район, где вы будете комендантом? - Обязанности офицера по особым поручениям достаточно обширны, и мне пришлось побывать почти во всех населенных пунктах, где находятся подразделения нашей дивизии. Так что, осмелюсь сказать, я знаю этот район. - Тем лучше. Отныне вы полновластный его хозяин и целиком отвечаете за порядок в нем. Учтите по территории вверенного вам района проходят очень важные для фронта железная дорога и автострада. Кроме того, в вашем районе расположен военный объект чрезвычайно важного значения. Завод охраняется специальными командами эсэс. Но вам придется установить очень тесный контакт с командирами этих отрядов. В вашем непосредственном распоряжении рота горных егерей, командир которой будет вашим помощником, рота чернорубашечников... Генрих поморщился. - Эта рота состоит из проверенных вполне солдат, на нее можно положиться. Кроме того, даем вам два взвода парашютистов. Знаю - сил маловато для такого района, как ваш. Но ничего не поделаешь. В случае крайней нужды сможете обращаться за помощью в подразделения дивизии и к майору Штенгелю. Но, подчеркиваю, только в крайних случаях. В вашем районе действует бригада гарибальдийцев и несколько мелких отрядов различной политической окраски. Главные усилия направьте на гарибальдийцев, они для нас наиболее опасны. Борьба с ними должна быть повседневной и беспощадной. Надеюсь, что смогу оказать вам помощь советами, указаниями, но на то, что поможем живой силой, не рассчитывайте. Вот, кажется, и, все. Да, еще одно. Вам надо немедленно подыскать приличное помещение, хорошо его обставить. Не относитесь к этому, как к второстепенному делу. Те, кто будут обращаться к вам, должны чувствовать уважение к новой власти. Я считаю целесообразным напомнить вам слова великого Гете: "Всякая внешняя благопристойность имеет свои внутренние основания". Штат вы должны подобрать сами, но следите, чтобы не пролез гарибальдийский агент. Они наверняка постараются это сделать. Я скоро приеду в Кастель ла Фонте и хотел бы, чтобы к этому времени все организационные дела были завершены. У вас есть вопросы? - Сейчас нет, но они непременно возникнут. Я просил бы разрешения обращаться к вам по мере надобности. - Делайте это когда угодно, но избегайте телефонных разговоров. Личный контакт куда надежнее. Новое назначение приятно удивило Генриха. Как комендант он отвечал за весь район, в том числе и за расположенные в нем объекты, а это означало приближение его к заводу, вокруг которого сосредоточились все его помыслы. Генрих справедливо считал, что это назначение не обошлось без вмешательства его будущего тестя. Бертгольд действительно решил, что лучше забрать Генриха из штаба дивизии, которой командовал крамольный генерал. Правда, он умер, но мог оставить после себя нездоровое окружение. Но больше всего обрадовали происшедшие перемены Матини. - Это же прекрасно!- воскликнул он, когда Генрих рассказал ему о своей поездке в штаб командования.- Я уверен, что теперь в нашем районе не будет массовых расправ с беззащитным населением, которые проводятся по всей Северной Италии. Но новое назначение вызывало и новые осложнения. Отвечать за спокойствие в районе означало бороться с теми, кто нарушал это спокойствие. А спокойствие, с точки зрения оккупантов, заключалось в беспрекословном повиновении населения гитлеровцам, рассматривавшим каждого итальянца как потенциального врага. Понятия о спокойствии у итальянского населения и у оккупантов были настолько различны, что безболезненно примирить их было невозможно. Генрих понимал, что если он с самого начала не установят хотя бы молчаливого контакта с местным населением, это немедленно приведет ко всяческим осложнениям между ним и жителями подчиненного ему района. На следующее утро, когда Лидия пришла убирать комнаты, Генрих обратился к ней с неожиданным вопросом: - Вы хорошо знаете немецкий язык? - Лучше французский. - Но вы понимаете, когда я разговариваю с вами по-немецки? - Все. Но говорить мне трудно. - Не велика беда. Научитесь. Что вы ответите на мое предложение перейти на другую работу? - Я не понимаю... На какую именно? - В Кастель ла Фонте организуется военная комендатура. Меня назначили комендантом. Я плохо знаю итальянский язык, а в комендатуре есть должность переводчика. Я хотел бы, чтобы вы заняли ее... Предложение было слишком неожиданным для девушки. Она заколебалась. - А не будет поздно, если я отвечу вам завтра? Так сразу решить я не могу. Подумаю... Генрих на это и рассчитывал. Лидии не столько надо подумать, сколько посоветоваться, и он охотно согласился подождать день - два и не торопить ее с ответом. Кубис с головой ушел в хлопоты о своем благосостоянии. Его вполне устраивала квартира из шести комнат, уютно меблированная и нарядная, завтраки, обеды и ужины, которыми потчевала его молодая жена. Тем более, что молодой чете они ничего не стоили - все расходы по хозяйству Лерро взял на себя, и Кубис почти не тратил своего офицерского жалования. Однако Кубис не чувствовал себя спокойно, и будущее уже не казалось таким розовым, как раньше. Генрих не ошибся, оценив приданое Софьи в двести пятьдесят тысяч марок. Но Кубис лишь позже понял, что цены на овец так высоки только потому, что сейчас война и все продукты питания, особенно мясо, стоят очень дорого. Пауль уже ознакомился с довоенными ценами на мясо и шерсть. Он пришел к выводу, что в мирных условиях приданое его жены уменьшится втрое. Это его так взволновало и ошеломило, что Кубис решил посоветоваться с Генрихом, не ликвидировать ли им с Софьей ферму сейчас? - Понимаете, Генрих, меня сильно волнует будущее. Сейчас, пока жив тесть, все хорошо. Он хорошо зарабатывает и не считается с затратами на хозяйство. Но он уже не молод, часто болеет. Не исключена возможность, что я скоро стану полновластным хозяином наследства.- И это не только не улучшит моего положения, а ухудшит его. Даже манера разговаривать изменилась у Кубиса, каждое его слово теперь дышало апломбом предусмотрительного человека. - А знаете, я уже сам об этом думал, - признался Генрих. - Очень трогательно с вашей стороны! - Ведь я немножечко виноват в изменении вашего семейного положения и чувствую перед вами... ну, как вам сказать... моральную ответственность, что ли... Возможно, у вас есть основания для волнений о будущем... - А если теперь продать все недвижимое имущество и вложить деньги в какое-либо прибыльное предприятие? Или обратить их в ценности? - Как вам сказать! Надо быть большим знатоком в таких делах, чтобы не дать себя обмануть. - Когда кончится война, мы бы могли с Лерро открыть... - Погодите минуточку - я вас прерву. Мне хочется задать вам один вопрос. И не как зятю Альфредо Лерро, а как старому и опытному сотруднику гестапо. Как вы думаете, что будет с вашим тестем на исходе войны, если Германия, упаси боже, ее проиграет? - Она уже ее проиграла... Но я не понимаю вопроса. - Не надо быть чересчур дальновидным, чтобы понять - Альфредо Лерро работает не на заводе, изготовляющем зонтики или детские игрушки. - Он изобрел... - Не надо! Не надо! Я не хочу знать секретов, которые мне не положено знать!.. Но я уверен: если его особой так интересуются и так его охраняют, то деятельность Альфредо Лерро имеет отношение к тому новому оружию, о котором так много пишут... - Вы угадали! - Послушайте, Пауль! Не ставьте меня в глупое положение. Я предпочитаю держаться подальше от государственных тайн и поэтому не слышал, что вы сказали. Забыл об этом! Я выскажу лишь логические предположения... - Простите! Молчу как рыба. - Что сделали бы вы как руководитель гестапо, если бы знали, что Германия проиграла войну, а в руки ее врагов, в руки победителей, попадут все достижения немецкой военной технической мысли? - Я?.. Я бы уничтожил все наиболее ценное... ну, и вообще позаботился, чтобы ничто не попало в руки врагов. - Абсолютно логично! Так поступил бы, каждый разумный работник гестапо. А что бы вы сделали с автором важнейшего изобретения? В области военной техники? Ведь сегодня этот автор служит фюреру, а завтра может соблазниться долларами или фунтами, стерлингов, даже русскими рублями! Что бы вы сделали с изобретателем как руководитель гестапо? Пауль Кубис медленно, не отрывая взгляда от лица собеседника, всем корпусом подался вперед. - Вы уверены, что... - Предположение еще не есть полная уверенность... Мы с вами даем друг другу урок логического мышления. И только. Впрочем, к черту этот разговор, он, я вижу, взволновал вас. Давайте о чем-нибудь другом! - О нет, нет! Это именно тот разговор, который раз уж начали, продолжайте до конца. Что же мне, по-вашему, делать? - В таких случаях трудно советовать. Каждый ведет себя по-своему, Пауль. - Но что бы вы сделали на моем месте? - Я бы... Дайте подумать! - Генрих несколько раз прошелся по комнате.- Я приготовился бы к самому худшему. - А именно? - Гениальное изобретение Альфредо Лерро не должно погибнуть для науки! И вы отвечаете за это перед будущими поколениями. Даже если погибнет или умрет от болезни сам Лерро, вы обязаны сохранить его изобретение. - Но я разбираюсь в технике не больше, чем в филателии, пропади она пропадом! - Что вы ничего не понимаете в технике - я знаю... Но это не так уж страшно. Ведь ваш тесть не держит свои изобретения в голове. Есть формулы, есть чертежи... - Он их никому не доверяет... - И совершенно правильно поступает! Но ведь с них, тайно от него, можно сделать фотокопии. Во имя будущего!.. Ну, а если, скажем, произойдет так, что завод не успеют уничтожить, чертежи тоже и они попадут в руки какой-либо державы. И вы тогда, в компенсацию за заботы о судьбе важного изобретения, сможете продать эти фотокопии другой державе. А это ведь не шутка. И тогда вас вряд ли будут волновать цены на шерсть и мясо! Это такая мелочь по сравнению с тем, что вы получите! Да и вашу службу в гестапо вам простят - просто закроют на это глаза. Генрих умолк и налил из графина воды в стакан, отпивая ее маленькими глоточками, он из-под руки поглядывал на Кубиса. Тот сидел задумчивый, сосредоточенный. Кто мог догадаться, какие мысли сейчас сновали в голове Пауля Кубиса? Ведь он так много раз уже перерождался. Недоучившийся падре, он стал разведчиком, чтобы впоследствии потерять всякий интерес и к этой профессии. Потом им овладела мечта о спокойной жизни если не бюргера, так рантье. Может быть, его душа перерождалась сейчас в четвертый раз. У ЛЕМКЕ ВОЗНИКАЮТ ПОДОЗРЕНИЯ Хотя Лемке и был первым, кто приветствовал Гольдринга в его новом, отлично меблированном кабинете коменданта района Кастель ла Фонте, но больше никого так не раздражало новое назначение Генриха, как начальника службы СС. Еще бы! Новый командир дивизии, сменивший Эверса, заявил, что штаб будет переведен в Пармо, а в Кастель ла Фонте останутся только госпиталь, склады и служба СС. Итак, полновластным хозяином района стал комендант, в распоряжении которого чуть ли не батальон, в то время как у Лемке нет и полной роты. Это ставило начальника службы СС в полную зависимость от коменданта: с ним надо было согласовывать планы, координировать действия. Часто обращаться за помощью для проведения той или иной операции. И все это придется делать ему, высшему в чине, человеку, имеющему за плечами немалый опыт, наконец, старшему по возрасту. Смириться с этим Лемке было особенно трудно и потому, что за время своей работы в гестапо он привык смотреть на всех других людей, непричастных к его ведомству, свысока, с плохо скрытым презрением и разделять их на две резко разграниченные части. По одну сторону стояли осужденные, по другую - те, кто находился под следствием. К первым он относил всех, кто попал в гестапо, не считаясь с тем, виновен или не виновен человек. Ко вторым относились те, кто еще пребывал на свободе. После покушения на фюрера в эту последнюю категорию Лемке зачислил и всех военных, независимо от занимаемой должности и звания. Гольдринг вызывал у Лемке двойственное чувство с одной стороны, он считал его человеком совершенно надежным - ведь Гольдринг был названным сыном Бертгольда, а к последнему начальник службы СС относился чуть ли не с большим уважением, чем к самому господу богу, поскольку господь бог не носил погон генерал-майора. С другой стороны, Лемке считал Гольдринга недопустимым либералом. Одни его связи чего стоят. Он дружит с неблагонадежным Матини, за которым пришлось установить наблюдение, он в самых тесных, приятельских отношениях с гауптманом Лютцем - человеком подозрительным,- как-никак адъютант ныне покойного Эверса не мог не знать о крамольных действиях своего генерала! Для Лемке было совершенно непонятно, как может барон, да еще будущий зять Бертгольда, так запросто держать себя с денщиком, тоже очень сомнительной личностью. В свое время, как это удалось установить, Курт Шмидт отказался вступить в гитлерюгенд. Наконец, почему Гольдринг, который так приветлив со всеми, предубежденно относится к попыткам Лемке завязать с ним дружеские отношения? В сейфе своего предшественника начальник службы СС нашел копии тех писем, которые Миллер в свое время посылал Бертгольду. Из них Лемке узнал о романе фон Гольдринга с какой-то Моникой Тарваль, заподозренной в причастности к движению Сопротивления. Разве все это не заставляет задуматься? И вообще, почему с именем Гольдринга связано несколько в достаточной мере странных происшествий? Довольно часто по вечерам, после очередной встречи с комендантом, всегда вызывавшей в нем раздражение, Лемке запирался у себя в кабинете и в который уже раз вытаскивал заведенную еще Миллером папку, где хранились все материалы, касавшиеся Генриха фон Гольдринга. Взяв в руки тот или другой документ, Лемке долго и придирчиво вчитывался в него, стараясь понять, почему все произошло именно так, а не иначе. Почему, например, письмо Левека о двух убитых вблизи Сен-Реми немецких офицерах попало в руки Генриха, а не к кому-либо из службы СС? Ведь Левек предлагал свои услуги гестапо, а человек, желающий стать его агентом, наверняка может отличить форму работника службы СС от формы армейского офицера! Почему в деле, заведенном на какого-то Базеля (кстати, задержал его сам Гольдринг, обвинив в покушении), нет протокола допроса арестованного, а стоит лишь число и отметка "ликвидирован"? Боясь Бертгольда, Лемке не решался даже поделиться своими сомнениями с высшим начальством, и от этого его ненависть к Гольдрингу все возрастала. Бессилие вызывало озлобление. Вот и сегодня снова пришлось припрятать обиду, уступить этому высокомерному барону. Лемке получил приказ всех бывших солдат итальянской армии, не вступивших в отряды добровольцев, немедленно вывезти в Германию, поскольку линия фронта в Италии продвинулась ближе к северу. Операцию надо было провести в течение одной ночи, тайно, чтобы о ней не узнало местное население, а тем паче партизаны. Понятно, вопрос об охране итальянских солдат при таком масштабе операции стоял особенно остро. И Лемке обратился к Гольдрингу с требованием передать в его распоряжение все наличные военные силы. Но Гольдринг по сути дела отказал, выделив начальнику службы СС только роту чернорубашечников. - Мне самому предстоит провести сложную операцию,- пояснил он. Лемке с негодованием вспоминает недопустимый, даже оскорбительный тон, в котором велся этот разговор. Нет, верно, придется обратиться к самому Бертгольду... А может быть, стоит еще раз попытаться договориться с этим Гольдрингом, поговорить откровенно, во весь голос? Лемке подходит к прямому проводу, соединяющему его кабинет с кабинетом коменданта. - Гауптман фон Гольдринг сейчас у синьора Лерро, отвечает переводчица. Лемке с досадой бросает трубку и нажимает на звонок. - К вечеру собрать все сведения об итальянцах, работающих в комендатуре, и особенно о переводчице. Она раньше служила горничной в замке графа Рамони. Дружба Гольдринга со стариком Лерро тоже раздражает Лемке. После недавней свадьбы, так печально окончившейся, Лемке дважды нанес визит инженеру, но оба раза его приняли достаточно холодно. Собственно говоря, искать более близкого знакомства с Альфредо Лерро Лемке заставлял не личный интерес к особе инженера, а специальное предписание, хранившееся в сейфе начальника службы СС; в нем значилось, что Лерро надо всячески оберегать и ничем не волновать. Это предписание пришло из штабквартиры - значит инженер был важной персоной. И вот эта важная персона даже не вышла поздороваться с Лемке, когда тот нанес второй визит и сидел в гостиной вместе с Кубисом и его женой. Для Гольдринга же дверь особняка всегда открыта, комендант там бывает чуть ли не каждый вечер. Откуда такая дружба между молодым офицером и старым инженером? Лемке звонит на квартиру Лерро и просит позвать барона фон Гольдринга. - Что случилось? - голос коменданта звучит встревоженно. - Ничего особенного. Но я хотел бы повидаться с вами сегодня по одному неотложному делу. - Через полчаса я буду у себя! - коротко бросает Гольдринг. "Даже не спросил, могу ли я в такое время прийти к нему!" - злится Лемке. Но обстоятельства заставляют начальника службы СС проглотить обиду. Ровно через полчаса он уже в комендатуре. Не здороваясь с сотрудниками, Лемке проходит через канцелярию и дергает дверь приемной, расположенной перед кабинетом коменданта. Она заперта. - Одну минуточку, сейчас,- слышно, как в замке поворачивается ключ, и переводчица, отстранившись, пропускает Лемке в комнату. Он проходит мимо нее, как мимо пустого места. Гольдринг уже пришел от Лерро и в ожидании Лемке просматривает газеты. - А наши войска в Арденнах здорово насели на англо-американцев! - восклицает Генрих вместо приветствия. Читали сегодняшние газеты? - Не успел. Слишком мною работы. - Такие вещи нельзя пропускать. Их надо читать прежде всего. Они пробуждают энергию. Тем более, что последнее время нас не часто балуют приятными известиями. - Думаю, что наши ФАУ-2 заставят Англию выйти из войны... Но я пришел поговорить о вещах куда более близких, нежели события в Арденнах. - Какие же события могут быть офицеру ближе? Конечно, события на фронте. - Это игра слов, Гольдринг! - Фон Гольдринг! - поправил Генрих. - Фон Гольдринг, если вам так хочется... Но я пришел не ссориться, а поговорить с вами, как офицер с офицером. - Слушаю вас, герр Лемке. - Мне кажется, что наши с вами отношения, барон, вредят службе. - Моей нисколько! - А моей вредят и очень. Я обращаюсь к вашему чувству ответственности перед фатерландом и фюрером. Мы переживаем слишком тяжелое время, когда... - Нельзя ли обойтись без проповеди? Я считаю вас квалифицированным офицером гестапо, но проповедник из вас плохой, герр Лемке. Лемке прикусил губу от обиды. - Герр фон Гольдринг, я последний раз советую вам опомниться и делаю последнюю попытку договориться. Если наша сегодняшняя беседа не принесет результатов - я имею в виду положительные результаты,- я буду вынужден обратиться к начальству с жалобой на вас. Предупреждаю об этом честно. - Это ваше право и обязанность. Но я хотел бы знать, чего вы от меня хотите? - Согласованности в работе. - Я тоже хочу этого! - Не замечал. Ваша личная неприязнь ко мне, хотя я не знаю, что послужило поводом... - Не знаете? Не прикидывайтесь ягненком! - Меня удивляет ваш тон и непонятные намеки. Может быть, вы объясните в чем дело? - Даже приведу вещественные доказательства. Генрих вынул из кармана письмо, полученное от Лорхен неделю назад, и начал читать вслух: - "Не выдавай меня отцу - я тайком прочитала письмо, которое он прислал маме. Я бы не призналась тебе в этом, если б так не разволновалась. Меня начинает беспокоить эта графиня Мария-Луиза, в замке которой ты живешь. Отцу пишут, что она молода и красива, тебя видят с нею на прогулках. Должно быть, из-за нее ты так долго не приезжаешь..." - Как по вашему, Лемке, если б такое письмо я написал вашей жене, вы были бы очень признательны мне? Лемке покраснел. - Я писал об этом не вашей невесте, а генералу Бертгольду. - И считаете это достойным офицера? - Герр Бертгольд вменил мне это в обязанность. - Итак, вы считаете, что писать доносы... Согласитесь, что иначе, как доносом, это не назовешь! Ведь вы же знаете об отношениях между графиней и Штенгелем... Так вот, писать доносы... - Герр Бертгольд, очевидно, неверно понял меня. По-своему расшифровал какую-то неосторожную строчку... И если это приводит к таким недоразумениям, даю слово офицера, что ни слова о вас... - На слово офицера полагаюсь. Мне скрывать нечего, но слежку за каждым шагом я считаю оскорблением своего достоинства. - Я вас отлично понимаю и повторяю... - Ладно, будем считать, что по этому вопросу мы договорились. Теперь о другом... Так чего же вы от меня хотите? - Полного согласования всех действий и взаимопомощи. - Конкретно? - Сегодня ночью я должен отправить батальон бывших итальянских солдат из Кастель ла Фонте в Иврею. - Когда именно? - В двадцать два тридцать. - Что вам для этого нужно? - Кроме роты чернорубашечников, которую вы обещали, дайте хоть взвод немецких солдат. - Берите парашютистов. - Я не доверяю этим балеринам! - Хорошо, дам взвод немецких егерей. - Правда, барон? Спасибо! Я думаю - это начало наших новых взаимоотношений, надеюсь, что скоро вы измените мнение и обо мне. - Вы знаете, как я вам симпатизировал, и если между нами пробежала черная кошка, то повинны в этом лишь ваши письма к моему отцу, тестю, называйте его как хотите! Я не потерплю слежки за собой, предупреждаю заранее. - Обещаю, что ее не будет... - Что ж, тогда мир и согласие! - Я счастлив, барон, что начал этот разговор и мы смогли договориться. Лемке крепко пожал руку Генриху. - Командиров я сейчас же пришлю в ваше распоряжение. - Но ничего не говорите им о задании. Они не должны знать об операции до ее начала. - Понятно. - А вы не собираетесь принять участие в прогулке на Иврею? - Это не мой район. К тому же я вечером буду занят. Не заезжая домой, Генрих прямо из комендатуры поехал к Лерро, разговор с которым так неожиданно прервал Лемке. - Послушай, Курт,- предупредил его Генрих по дороге,- я обещал синьору Лерро сегодня заночевать у него, ему нездоровится. Но ночью мне могут позвонить, так что ты ложись в кабинете. Если из Ивреи позвонит Лемке, скажешь ему, где я. - Разве герр Лемке в Ивреи? Я его видел... - Он сегодня вывозит туда итальянских солдат, тех, которых до сих пор держат в казармах. - А они не разбегутся? - Кроме своих эсэсовцев, Лемке выпросил у нас роту чернорубашечников и взвод немецких солдат. - Генрих отвернулся, пряча улыбку. Курт, словно из простого любопытства, несколько раз интересовался судьбой итальянских солдат, и Генрих понимал, что делает он это по поручению Лидии. Альфредо Лерро уже неделю как симулировал болезнь. Последнее время, ссылаясь на больное сердце, он все чаще оставался дома, забывая об обычной осторожности. - Я вконец устал, измотался так, что когда-нибудь просто свалюсь с ног, как заезженный конь, и больше не поднимусь, - жаловался он Генриху. Но старик больше притворялся. Даже от дочери и зятя он скрывал причины, заставлявшие его прибегать к таким хитростям. Может быть, впервые на своем веку Альфредо Лерро начал задумываться не над формулами, а над жизнью. Еще так недавно старый изобретатель доказывал Генриху, что наука стоит и всегда будет стоять над политикой, над жизнью, ученые, как и художники, должны жить в "башне из слоновой кости", чтобы ничто не мешало полету их фантазии. Даже завод, на котором он работал, Лерро расценивал как своеобразную башню, за ее крепкими стенами он чувствовал себя укрытым от вторжения будничных дел, мешающих полету мыслей. И вот в башне появились пробоины, ее мощные стены зашатались. Сегодня, перед тем как позвонил Лемке, Лерро начал осторожно наводить разговор на эту волнующую его тему, но Генриха вызвали, и старый инженер снова остался наедине со своими мыслями. Он начал разбирать материалы, принесенные с завода. Потом их спрятал,- сегодня явно не работалось. Решил проверить все расчеты завтра с утра, на свежую голову. Раньше такие материалы никогда не оставались у Лерро дома, даже когда он бывал болен. С неумолимой педантичностью Штенгель забирал их вечером, чтобы на ночь спрятать в специальный сейф на заводе. Но Кубис сделал для тестя послабление. Конечно, исходя из своих собственных интересов. Он надеялся, что в один прекрасный день ему все же удастся добыть нужные чертежи и расчеты. Правда, он ничего не понимает в технике, а особенно в радиотехнике, не имеет представления о высшей математике. Но Пауль Кубис полагается на вдохновение, которое подскажет ему, что именно надо сфотографировать, а что оставить без внимания. И он, конечно, надеялся на Гольдринга. Генрих, с его образованностью, безусловно, сообразит, что к чему! Конечно, Кубис документов из рук не выпустит - не такой он дурак!- просто покажет Гольдрингу и попросит совета. После замужества дочери Лерро оставил за собой весь первый этаж, но фактически жил в кабинете и выходил в столовую или гостиную, только когда туда спускались молодые или приходили гости. В остальных комнатах нижнего этажа разместилась охрана, слуги. Сегодня Лерро чувствовал себя в своем кабинете особенно одиноко. И надо же было позвонить этому Лемке! Правда, Гольдринг обещал вернуться. Вот, кажется, и он. Так и есть! - Надеюсь, со всеми делами уже покончено?- осведомился Лерро. - На сегодня со всеми. Могу даже заночевать у вас. - Это прекрасно!- обрадовался Лерро.- Сейчас поужинаем, разопьем бутылочку, чтобы лучше спалось! - О, я сплю, как сурок! - Молодость, молодость! А вот мне не спится! - Вы, вероятно, выбились из колеи. Чтобы войти в норму, надо выпить снотворное. - Не в снотворном дело, спать не дают одолевающие меня мысли. - Такие тревожные? Лерро ответил не сразу. Он несколько раз затянулся сигаретой, задумчиво глядя в угол комнаты, словно решая, продолжать разговор или нет. Но потребность довериться кому-то, с кем-то посоветоваться была настолько велика, что Лерро не выдержал. - Вы знаете решения Ялтинской конференции?- спросил он, напряженно вглядываясь в Генриха. - Читал, но подробностей уже не помню. - Но ведь вы не могли позабыть те решения, в которых идет речь о наказании так называемых военных преступников? - Думаю, что это лишь декларация. Война - есть война, и история не знает примеров... - Да, да, они не имеют права, они не смеют судить, кто виновен, а кто нет! - Вы так об этом говорите, словно решения этой пресловутой конференции могут непосредственно коснуться вас. - Когда они станут действенны, они коснутся и меня. Как это ни бессмысленно и ни странно звучит... Впрочем, возможно, не так уж и бессмысленно если взглянуть на это с другой точки зрения. - Ничего, абсолютно ничего не понимаю! Лерро задумался, и в голосе его, когда он заговорил, слышались нотки сомнения. - Видите ли, барон, ваша скромность да, ваша скромность позволила мне никогда не касаться в наших беседах моей работы на заводе, и потому. - Это не скромность, синьор Лерро, а правило: я не хочу знать вещей, которые меня не касаются. - Но они касаются меня! И я должен кое-что вам пояснить. Иначе вы не поймете. Да и разговор этот, я уверен, останется между нами. Так что... - Я вас слушаю, синьор Лерро. - Начну с того... хотя нет... Лучше скажите, вы читали вчерашнее сообщение о бомбардировке Англии летающими снарядами? - Конечно! - И обратили внимание на количество жертв? - Трудно было не обратить на это внимания. Такого эффекта не давала ни одна бомбежка. - В этом повинен я! Это я убил их! - Синьор Лерро, вы больны, устали, переволновались. Я уверен вы делаете из мухи слона. Прошу вас, давайте поговорим обо всем этом завтра... - Нет, нет, я совершенно здоров. Вот уже несколько дней, как я выдаю себя за больного... Да, выдаю! Чтобы не идти на завод! - Синьор Лерро! - Повторяю, я совершенно здоров у в полном разуме. В таком полном, что смог изобрести прибор, помогающий управлять летающими снарядами по радио... - Вы? Альфредо Лерро? - Вот видите, вы не верите, вы испугались... Но я не боялся, я до сих пор никогда не боялся! Я сам себя спрашиваю, почему так было? Во-первых, вероятно, потому, что меня интересовала сама идея в чистом виде... Я никогда глубоко не задумывался, как будет применено мое изобретение на практике. Знал, что работаю на военном заводе, знал, что с помощью моего прибора самолеты снаряды полетят туда, куда направит их воля человека. Мы еще не добились такой точности, чтоб снаряд попадал в намеченный объект, но на конкретный населенный пункт мы могли его направить. Все это я знал. Но знал, как бы это сказать, теоретически. Я отдавал свой мозг, все остальное - было их делом. Мне было безразлично, кто применит это оружие. И против кого... Но нет, должно быть, не только потому я не боялся, не задумывался. Я чувствовал, что с меня не спросят! Вот это главное! А теперь, когда увидел, что стена, за которой я прятался, рушится, когда понял, что я буду отвечать наравне со всеми... Может быть, даже больше, конечно, больше, ведь у них были только руки, а я давал им мозг. Теперь я начал бояться. - И совершенно правильно, синьор Лерро,- не выдержал Генрих. - О, если вы так думаете, то... Что ж вы посоветуете мне делать? - У вас, по-моему, один выход - Генрих замолчал, внимательно глядя в глаза Лерро. - Какой? - Война близится к концу, дорог каждый день... Лерро молча кивнул головой - Вам надо бежать в какую-либо нейтральную страну, скажем, в Швейцарию, и опубликовать в прессе протест. Сослаться на то, что вас заставляли работать силой. Протестовать против того, чтобы ваше изобретение использовалось для разрушения населенных пунктов и убийства мирных людей. Если вы заявите об этом сейчас - вам поверят. - Вы правы! - Но нужно, чтобы у вас с собой были чертежи, формулы, вообще все, что касается вашего изобретения. Я знаю, добыть эти материалы чрезвычайно трудно, все они, верно, хранятся на, заводе, но... - У меня есть фотокопии. - И вы рискуете такие вещи держать дома? - Я их хорошо припрятал. Среди множества книг это не трудно сделать. Никакой черт не догадается, где они, пока я сам не скажу! - Тогда вам нечего долго думать и колебаться! В конце концов вы спасете не только себя, а и сотни тысяч ни в чем не повинных людей. И это сумеют оценить. - Но как же, как же все это организовать? Ведь вы знаете, как за мной следят! - Обещаю продумать план и сказать вам в ближайшие дни. И, конечно, помогу, насколько это в моих силах. - Я знаю, вы благородный человек! Возможно, впервые за много дней я усну сегодня ночью. Генриху постелили в смежной с кабинетом комнате. Он долго ворочался в кровати, взволнованный мыслью, что, наконец, приблизился к цели. Даже во сне он продолжал строить планы, как лучше всего добыть необходимые материалы. Часа в три Генриха разбудил полуодетый Кубис. - Только что звонил Курт. К вам посланец от Лемке. - Где он? - Курт привезет сейчас его на машине. Генрих начал быстро одеваться. - Чертежи ищите в библиотеке, среди книг. Фотокопии. Возможно, это именно то, что вам нужно. Покажете мне, вместе проверим, они ли это,- шепотом сказал Генрих Кубису, приводя себя в порядок. - Но я не могу вам их дать,- ревниво прошептал Кубис. - На кой черт они мне! Я же забочусь о вас! Чтобы не произошел конфуз. Ведь может случиться, что эти фотокопии никакого отношения к изобретению не имеют. А если так, нужно искать еще. Неужели вы не воспользуетесь таким счастливым случаем, чтобы обеспечить себя на всю жизнь? Я уже вижу вас богатым. И готов отсрочить оплату вашего долга еще на год... если, конечно, я буду убежден в вашей кредитоспособности. Через своего посланца Лемке сообщал, что наскочил на партизанскую засаду, ведет ожесточенный бой и просит немедленно прислать подкрепление. Вступать в ночной бой да еще на стороне Лемке, а не на стороне партизан Генриху совсем не хотелось. Но обстановка требовала действий быстрых, решительных, чтобы не могло возникнуть подозрений. Пришлось по тревоге поднять парашютистов и те два взвода немецких егерей, которые оставались в Кастель ла Фонте, а самому одновременно всеми способами задерживать выполнение своих же собственных приказаний. Генрих заставил командиров взводов провести проверку всего автоматического оружия и выправить все мелкие неполадки, выявленные во время проверки. Когда оружие было готово, Гольдринг приказал взять дополнительное количество патронов, и за ними пришлось бежать на склад. А тем временем выяснилось, что в моторе одного из бронетранспортеров появился подозрительный стук. Генрих бегал, кричал, угрожал, что отдаст виновных под суд, а в душе был искренно рад, что выезд задерживается. Отряды на помощь Лемке выехали лишь в начале пятого, а прибыли на место только к шести утра, когда бой уже закончился. Еще звучали отдельные одиночные выстрелы, но партизан не было видно. Еще издали Генрих увидел долговязую фигуру Лемке. Он шагал между убитыми и ранеными итальянскими солдатами и посылал пули из пистолета в тех, кто еще подавал признаки жизни Увидав Генриха, Лемке быстро подошел к нему и коротко рассказал, что именно произошло. По выезде из Кастель ла Фонте он выслал вперед несколько мотоциклистов, приказав им ехать так, чтобы каждый задний видел машину переднего. Шофер бронетранспортера тоже должен был ориентироваться на последнего мотоциклиста. Километрах в тридцати от Кастель ла Фонте, когда Лемке был уверен, что спокойно прибудет в Иврею, по колонне с правого боку застрочили партизанские пулеметы и автоматы. Их трассирующие пули ложились широкой полосой. Партизаны, пропустив дозор мотоциклистов, атаковали колонну с фланга. Пришлось принять ночной бой. Итальянские солдаты, воспользовавшись неожиданным нападением, начали разбегаться - эти убитые, которых видит сейчас Генрих,- все, что осталось от нескольких сот итальянцев. - Выходит, вы очень успешно стреляли по безоружным, вместо того, чтобы драться с гарибальдийцами!- язвительно произнес Генрих. Он почувствовал, как его охватывает бешеная злоба. С каким наслаждением он разрядил бы свой пистолет в это чудовище, спокойна попыхивающее сигареткой. Но надо было сдерживаться, и уже совершенно спокойным тоном Генрих спросил:- Организуем погоню? - Сейчас это чересчур рискованно. Подождем, когда туман рассеется. Ждать пришлось долго. День выдался туманный, и только часа через два Лемке и Гольдринг в сопровождении автоматчиков смогли осмотреть позиции партизанского отряда, учинившего нападение на колонну. - Обратите внимание,- зло говорил Лемке - их позиции хорошо замаскированы и, очевидно, заранее подготовлены. Они ждали нашу колонну. - Похоже, что кто-то их предупредил,- спокойно констатировал Генрих. О погоне нечего было и думать. Туман ограничивал видимость, а при этих условиях углубляться в горы было опасно: несколько десятков автоматчиков партизан могли сдерживать весь большой отряд Лемке и Генриха. - Но кто мог предупредить партизан? - то ли про себя, то ли Генриха спросил Лемке, когда, сидя в комендантской машине, они возвращались в Кастель ла Фонте - Вы кому-нибудь говорили об отправке итальянцев этой ночью? - Ни единой душе! - Тогда кто же? - А почему вы думаете, что партизан мог предупредить кто-либо из моего окружения, а не из вашего? - Мое окружение все состоит из немцев, а среди вашего имеются итальянцы. - После покушения на фюрера нельзя доверять и немцам,- бросил Генрих.- Гарантирует верность не национальность, а взгляды. Лемке замолчал. Он был зол на весь мир, а больше всего на себя самого. Надо было настоять, чтобы Гольдринг тоже сопровождал итальянцев, а Лемке всю ответственность взял на себя. И вот получил... Придется оправдываться перед начальством, а Гольдринг останется в стороне, ведь нападение произошло за границами его района. Генрих тоже молчал. Перед его глазами неотступно стояла картина, которую он застал на месте боя: несколько десятков убитых и раненых итальянцев, а среди них Лемке с пистолетом в руке... - Скажите, вы доверяете своей переводчице?- неожиданно спросил Лемке, когда они уже въехали в Кастель ла Фонте. - Я проверял ее несколько раз, и до того, как взял на работу в комендатуру, и на самой работе. Она целиком оправдывает характеристику, данную графом Рамони. Кстати, очень хорошую. - А у меня эта девушка вызывает подозрения. - Чтобы успокоить вас, я проверю еще раз, даже специально спровоцирую, оставив на столе какой-либо секретный документ,- равнодушно бросил Генрих. Он взглянул на Курта, тот с окаменевшим лицом сидел за рулем, и Генрих понял, что этот разговор через несколько минут станет известен Лидии. Вечером к Генриху буквально влетел веселый, возбужденный Кубис. Сердце Генриха бешено заколотилось. Неужели свершилось то, что по временам казалось неосуществимым, то, к чему были прикованы все его усилия, помыслы, то, чему он подчинил все свои действия и даже жизнь? И внешний вид Кубиса, и его поведение подтверждали, что это так. Заглянув в смежную с кабинетом спальню, Кубис плотно притворил дверь, потом выглянул в коридор, из которого только-только вошел, и спустил язычок автоматического замка. Генрих, овладев собой, с улыбкой на губах наблюдал за ним. - Я не узнаю вас сегодня, Пауль! У вас вид заговорщика! Произошло что-нибудь сверхъестественное? Кубис поднял правую руку, как это делают боксеры победители на ринге, и, обхватив ее возле запястья пальцами левой руки, потряс ею в воздухе. Потом также молча похлопал себя по карману мундира. - Да что с вами? Вы утратили дар речи? Смеясь, Кубис упал в кресло. - Они здесь, дорогой барон, все до единого здесь,- он снова похлопал по карману и откинулся на спинку кресла с видом победителя. - Кто это - они? - Фотокопии! Что вы теперь скажете о моих способностях? - Скажу, что всегда был о них очень высокого мнения. Неужели вам удалось... - Все до единой! Но почему вы меня не поздравляете? - Еще не знаю, с чем поздравлять. Ведь вы профан в вопросах техники! А у стариков бывают странные причуды: Лерро мог сберечь как память о своем первом изобретении какие-нибудь чертежи, совсем не представляющие ценности. Или задумать какую-либо новую работу... От одного такого предположения Кубис побледнел. Он уже освоился с мыслью, что владеет огромным состоянием, и теперь ему казалось, что это богатство у него вырывают из рук. - Не... не... может быть! - запинаясь, пробормотал он. Но выражение тревоги, смешанной со страхом, все яснее проступало на его лице. - Давайте проглядим и разберемся. Кубис вытащил из бокового кармана мундира завернутую в бумагу пачку и с опаской взглянул на Генриха. Теперь в его глазах, кроме страха и тревоги, светилось еще и недоверие. Расхохотавшись, Генрих пожал плечами. - Я бы мог обидеться, Пауль, и выставить вас вон вместе с вашими фотокопиями. Они меня интересуют, как прошлогодний снег. Разве только с точки зрения того, сможете ли вы в конце концов расплатиться со мной? Так вот я бы мог выставить вас отсюда. Но я понимаю, что вы сейчас не в себе. Черт с вами, давайте взгляну. Кубис начал одну за другой подавать фотокопии. Генрих брал их левой рукой, отодвигал от себя, а правой не снимал с пуговицы мундира. Иногда, взяв очередную фотокопию, он нарочно задерживал на ней взгляд, словно изучал чертеж или отдельную формулу. - Это то, что нужно! Разработка отдельной детали! Он, конечно, пригодится, хотя не имеет решающего значении. Главное - в той фотокопии, которую я рассматривал только что. Ее особенно берегите. Я ведь не профессионал, да и разобраться с первого взгляда трудно, но, безусловно, главная идея изобретения заключена в той бумажке. Наконец все фотокопии были рассмотрены. - Вот теперь я могу вас поздравить! Вы даже не представляете чем вы владеете!- Генрих крепко пожал руку Кубису, впервые с момента их знакомства с искренней радостью. Кубис снова сиял от счастья. Спрятав свое сокровище в карман и убедившись, что Генрих на него не посягает, Пауль проникся к нему чувством самой искренней благодарности и даже расчувствовался: - Я не верил в дружбу, Генрих, я разуверился во всем на свете, но того, что вы для меня сделали, я не забуду никогда. Это ведь вы посоветовали мне жениться на Софье! И фортуна сразу словно повернулась ко мне лицом! Если б я не стал мужем сеньориты Лерро, между вами и мной никогда не возник бы тот разговор, помните? Неужели забыли? Ну, когда вы впервые намекнули мне на возможность устроить свое будущее! Нет, вы просто мой добрый гений! Я уже не говорю о деньгах, которыми вы меня безотказно ссужали. Кстати, вы не забыли своего обещания отсрочить платеж еще на год? - Разве я давал такое обещание? - А как же! Вы сказали, что когда убедитесь в моей кредитоспособности... Если хотите, верну вам долг с процентами - теперь я могу себе это позволить, но через год, ведь вы знаете, что с наличными у меня плохо. Надеюсь, что с меня, как с друга, вы не возьмете много? Генрихом на миг овладело искушение продолжить игру и "поторговаться" с Кубисом из-за процентов. Но он преодолел его - надо было быстрее выпроводить гостя. - Ах, да, припоминаю! Никогда не думал, что вам удастся поймать меня на слове! Но раз обещание дано надо его выполнять! Кубис написал новую расписку и порвал старую. - Что же вы собираетесь делать с фотокопиями? - спросил Генрих, когда гость собрался уходить. - Получше спрятать. Пока... - Вы с ума сошли! Их надо немедленно положить на то место, где вы их взяли. Сегодня же! - Ни за что на свете! - Тогда распрощайтесь с ними, забудьте, что вы держали их в руках! Допустим, сегодня или завтра Альфредо Лерро обнаружит, что эти документы пропали. Он смертельно перепугается и вызовет Штенгеля. И знаете, кто головой ответит за пропажу? Пауль Кубис! Зять Альфредо Лерро и по совместительству помощник начальника внутренней охраны завода. Человек, которому, кроме этого, поручено охранять личность Лерро и его дом... - Так какого дьявола вы советовали мне искать эти документы? - Во-первых, чтобы убедиться в их существовании, во-вторых, чтобы снять с них, на всякий случай, копии, в-третьих, чтобы вы знали, где они лежат, и следили, чтобы они не попали ни в какие другие руки... Кубис вытер вспотевший лоб. - Вы меня ужасно испугали. Фу, даже дыханье сперло! Конечно, вы правы... А если так, мне надо спешить... Когда Кубис ушел, Генрих снова запер дверь на ключ. Наконец он остался один со своей радостью. Он выполнил, он сумел выполнить то, что ему поручили! Сегодня ночью он отрапортует об этом кому следует, и завтра микрофотопленка будет уже далеко! Ни высокие стены, ощерившиеся дулами пулеметов, ни двойное кольцо продуманной до мельчайших деталей охраны не устояли против воли одного человека! Выключив свет, Генрих поднял тяжелую штору и распахнул окно. Широким потоком в комнату полилась ночная прохлада. Казалось, в нее можно погрузить руки и пылающую голову, как в горный поток, что сейчас зальет всю комнату и внесет в нее и тоненький серпик луны, отражающийся на его поверхности, и отблеск далеких звезд, мерцающий в его волнах. Еще одна звездная ночь вспомнилась ему, и это воспоминание кольнуло сердце острой болью. Вот так же он стоял у раскрытого окна в Сен-Реми, стоял вместе с Моникой. И тогда на них тоже наплывала ночь со всеми своими звездами, напоенная тонким ароматом горных трав и цветов, обещая вечность для их любви. Воспоминание было настолько живо, что Генрих почти физически ощутил прикосновение плеча девушки, и уже не боль, а печальная нежность и радость пронизали все его существо, он постиг неразрывную связь всего доброго и прекрасного в мире, ту бессмертную силу, что ведет разных людей в различных уголках земли на борьбу за справедливость и правду. А в это же самое время, пока Генрих стоял у раскрытого окна, на первом этаже замка в одной из комнат, занимаемой теперь Штенгелем, происходил любопытный разговор, непосредственно касавшийся Гольдринга. - Он сам не мог до этого додуматься,- убеждал Штенгеля Лемке.- Уверяю вас, что это хитро задуманный план, и отнюдь не самого Лерро, а все того же фон Гольдринга. Сейчас просить отпуск! Да вы знаете, что это значит? Готовится к побегу! Да, да! Ваш незаменимый Альфредо Лерро, которого вам поручено беречь как зеницу ока, хочет всех вас надуть. Вы думаете, это случайное совпадение обстоятельств, что местом отдыха он выбрал городок почти на самой границе Швейцарии? - Вы напрасно так разволновались, герр Лемке! Штенгель насмешливо взглянул на своего собеседника. Без санкции штаб-квартиры никто не позволит Лерро и шагу ступить из Кастель ла Фонте. А штаб-квартира своего согласия, конечно, не даст. И не потому, что этот Лерро, как вы говорите, незаменим. Если б это было так, к его требованиям, возможно, прислушались бы. Но мы взяли от него уже все! Выжали, как сок из лимона. И нас больше не волнует ни его здоровье, ни его самочувствие. Пока он минимально полезен, мы его держим, мне приказано не прибегать к решительной акции, а ждать специального предупреждения... Что касается того, кто подал ему мысль об отпуске,- для меня не имеет значения. - Барон, вас ослепляет чувство благодарности Гольдрингу, который дважды спас вас. Но он вас дважды и погубит. В плане служебном и в плане личном. - Любопытно...- Штенгель презрительно улыбнулся. Меня, опытного разведчика, может погубить этот молодчик, у которого молоко на губах не обсохло? - Я не рискую сказать, что вы переоцениваете себя, но его вы явно недооцениваете. Он значительно умнее, чем вам кажется, и значительно опаснее. И я сейчас вам это докажу. - Ваш первый тезис, что он меня погубит в плане служебном,- с иронией напомнил Штенгель. По лицу Лемке пошли красные пятна. - Да, и поводом будет этот самый Альфредо Лерро. Для меня сейчас не важно, отпустит его штаб-квартира или нет. Это вопрос второстепенный. Важно то, что Гольдринг подал ему мысль о побеге. А раз такая мысль зародилась, осуществить ее можно различными путями, особенно когда человек пользуется относительной свободой. Вы же не можете его арестовать! А Гольдринг, даже из спортивного интереса - у него есть этакая авантюристическая жилка, может от советов перейти к делу, к конкретной помощи. Ведь они с Лерро близкие друзья! К тому же Гольдринг не имеет представления ни о заводе, ни о том, что он изготовляет, иначе он не стал бы, конечно, шутить с огнем... Ну, представьте на минуточку, что этот Лерро вдруг сбежит! Что тогда будет с вами? Штенгель в раздумье потер пальцами переносицу. - Дальше!- бросил он коротко. - Теперь в плане личном. Не кажется ли вам, что Мария-Луиза изменила свое отношение к вам? - Видите ли, я сам долго тянул с помолвкой. А теперь графиня, убедившись в серьезности моих намерений, мстит мне за некоторую нерешительность. - Вы думаете - только это? А если я вам скажу, что Гольдринг сам читал мне письмо своей невесты, дочери Бертгольда, в котором она упрекает его за связь с Марией-Луизой? Не забывайте одного: молодая очаровательная женщина, вдова, и красивый молодой человек долго живут под одной крышей, их комнаты рядом. Уже одно то, что она поселила его на своей половине, отвела ему комнаты покойного мужа... Как хотите, но это очень и очень подозрительно! И я думаю, что Лора Бертгольд права, выражая недовольство поведением своего жениха. Лицо майора побагровело, Лемке понял - он попал в самое уязвимое место в сердце барона Штенгеля, задел его мужскую гордость. Воспользовавшись моментом, Лемке рассказал обо всем, что у него самого накипело против Гольдринга, о его странном по временам поведении, о неразборчивости в выборе друзей. И майор Штенгель, который еще так недавно защищал Генриха, теперь внимательно прислушивался к словам Лемке и в конце концов согласился, что поведение барона фон Гольдринга действительно подозрительно. - Что же вы думаете делать?- спросил майор, когда Лемке закончил свой рассказ. - К сожалению, я бессилен, никаких прямых улик у меня нет! К тому же неизвестно, как к этому отнесется Бертгольд. Мне кажется, у нас с вами один путь - написать генерал-майору, который, к слову сказать, сам приказал мне наблюдать за его будущим зятем. Пусть решает сам. Когда поздно ночью Лемке и Штенгель закончили беседу, радио сообщило о неожиданном наступлении советских войск по всему тысячекилометровому Восточному фронту. ТРЕВОЖНЫЕ СОБЫТИЯ АПРЕЛЬСКОГО ДНЯ Приезд Бертгольда в Кастель ла Фонте был неожиданным для всех: и для Генриха, и для Лемке, и для Штенгеля. Шли ожесточенные бои за Берлин. Вчера на Эльбе уже встретились советские и англо-американские войска. У Генриха были все основания надеяться, что Германия капитулирует в ближайшие дни. Сегодня утром он получил от своего командования приказ немедленно возвращаться на родину! И вдруг так некстати явился Бертгольд! О прибытии своего названного отца Генрих узнал от Лемке по телефону. Когда раздался звонок, Курт и Генрих собирались в дальнюю дорогу. - Герр Гольдринг,- голос Лемке звучал сухо официально,- генерал-майор только что прибыл в Кастель ла Фонте и хочет вас видеть. - Он сейчас у вас? - Да! - Попросите его взять трубку. О майн фатер! Какая приятная неожиданность! Откуда вы? И почему не заехали прямо ко мне? Хорошо, буду ждать... Генрих в сердцах опустил телефонную трубку на рычажок. Меньше всего ему хотелось видеться с Бертгольдом именно сейчас, когда все было готово к отъезду. Сегодня после комендантского часа Генрих решил незаметно, никого не предупреждая, исчезнуть из Кастель ла Фонте, чтобы вовремя быть на месте, где, как было условлено, ему помогут, перебраться в Югославию. И вот пожалуйста! Недавно во время очередной стычки начальник службы СС прямо заявил Генриху, что он считает его поведение неправильным, более чем странным, и угрожал написать обо всем Бертгольду. "Неужели Лемке осуществил свою угрозу?"- спрашивал себя Генрих. Возможно, генерал-майор и прибыл затем, чтобы самому убедиться в правильности обвинений Лемке и лично рассчитаться со своим названным сыном за обман? И эти, такие долгожданные последние часы пребывания Генриха в стане врагов станут последними часами его жизни?.. Может быть, уже известно, что он советский разведчик, и генерал-майор Бертгольд прибыл выяснить, кто же в действительности тот, кого он назвал своим сыном и мечтал сделать зятем? И почему он раньше поехал к Лемке, а не к нему? Вопросы один за другим возникали в голове Генриха, но ответов на них не было. А может, и не надо искать ответа? Бертгольд сейчас приедет, и все выяснится. Тогда Генрих сориентируется. Пока бесспорно одно - в последний раз надо взять себя в руки. Собираясь в долгожданную дорогу на Родину, он невольно внутренне демобилизовал себя. А роль надо сыграть до конца! Не меняя ни характера, ни манеры поведения! Это будет черт знает что, если он каким-нибудь неосторожным жестом, поступком или словом в последние часы выдаст себя! Одно то, что Бертгольд согласился приехать в замок, а не вызвал Генриха в СС, говорит, что дела не так уж плохи, как показалось ему сгоряча. А если бросить все к чертям и попытаться бежать? Сесть в машину и приказать Курту гнать во всю мочь? Нет, этого нельзя делать! Бертгольд не смирится с тем, что вместе с Гольдрингом исчезнут его два миллиона марок. Он примет меры, чтобы догнать беглеца. Будь что будет! Пистолет, с которым он никогда не разлучается, при нем! В случае чего впервые за всю войну Генрих сможет использовать весь заряд. В коридоре послышались тяжелые шаги. Похоже, что это Бертгольд! Так и есть! В дверях кабинета появилась знакомая фигура. На Бертгольде широкий светло-серый макинтош, в одной руке такого же цвета шляпа, другой он опирается на толстую с затейливо изогнутой ручкой трость. Глаза Бертгольда припухли больше, чем обычно, лицо усталое. - Майн фатер!- бросается к нему Генрих. Бертгольд крепко пожал ему руку, но не поцеловал Генриха, как обычно. - Вы надолго к нам? И почему в гражданском? - Ты, кажется, собираешься куда-то ехать?- не ответив, спрашивает Бертгольд, кивнув на два чемодана, так и оставшиеся стоять посреди комнаты. "Как я не догадался их убрать!" - выругал себя Генрих. - Да, майн фатер, у меня давно все уже наготове, чтобы в первую удобную минуту выехать в Швейцарию... - Бежать! - Этот отъезд я бы не назвал бегством. Бертгольд криво улыбнулся. - Все бегут! Все! - горько сказал он - Как крысы с то