пустил их из казарм, а приказал охранять еще более строго, пока не закончится вербовка добровольцев и не будут сформированы новые итальянские части, преданные общему делу. Казалось бы, мера разумная. Но и это привело к неожиданным осложнениям. Увидев пулеметы, дулами обращенные к казармам, где, словно арестованные, содержались итальянские солдаты и офицеры, местное население возмутилось и даже попробовало силой освободить своих соотечественников. Попытки эти правда, потерпели неудачу, но они могли повториться, а на помощь населению рано или поздно придут партизаны, и тогда... Глотнув крепкого, уже остывшего чая, генерал Эверс поморщился и сильно нажал на кнопку электрического звонка. - Горячего, крепкого, с лимоном! - приказал он денщику и, поднявшись с места, прошелся по комнате. Вот опять немеют ноги, и грудь, как в тисках. Не повезло ему в Кастель ла Фонте! Именно теперь, когда он должен быть в форме, силы начали изменять генералу. Появилась слабость в ногах, раздражительность. Может быть, он злоупотребляет крепким чаем? Надо посоветоваться с врачом. Говорят, главный хирург Матини хорошо разбирается и в нервных болезнях. Но все это потом. Никакие лекарства, никакой режим не помогут ему, пока он не покончит с вербовкой добровольцев и не добьется хотя бы относительного спокойствия в районе расположения дивизии. Эверсу надо сформировать две дивизии добровольцев "Монте-Роза" и "Гранд-Парадиссо". Но пока есть только эти пышные названия, а солдат, как ни горько в этом признаваться, нет. А при создавшихся условиях даже такие плохие вояки, как итальянцы, очень пригодились бы. Все заметнее становится нехватка людских резервов для пополнения обескровленных армий. Да, солдат фатерланду явно не хватает! Достаточно взглянуть на пополнение, недавно прибывшее к Миллеру. Раньше в войска СС брали только тех, у кого рост был не ниже ста семидесяти двух сантиметров, а теперь прибыли какие-то карлики - сто шестьдесят пять сантиметров. Это грань, ниже которой катиться некуда. Да разве дело только в росте? А возраст? Новые мобилизации приводят в армию все больше и больше желторотых юнцов, которых даже юношами не назовешь или престарелых белобилетников, у которых зачастую есть уже внуки. Попробуй повоюй с такими солдатами, когда все их мысли дома, с теми, кого они покинули. Здесь уже нечего рассчитывать на положенные перед атаками порции шнапса, которые раньше бросали людей под пулеметный огонь. Быстро проглотив свою порцию, такой солдат начнет молиться богу и креститься, прежде чем высунуть голову из окопа. А тем временем колоссальный Восточный фронт перемалывает все новые и новые немецкие дивизии, требует свежих пополнений. Генерал Эверс тяжело вздохнул. Он понимал, что ответственен за то, что немецкие части, так нужные фронту, приходится использовать для поддержания порядка в тылу и охраны расположенных здесь военных объектов. Для этой цели можно было бы использовать дивизии итальянских добровольцев, сформировать которые ему поручено. "Монте-Роза", "Гранд-Парадиссо"- эти громкие названия преследуют Эверса, словно жужжание назойливой мухи, даже когда он старается думать о чем-либо другом, нежели вербовка добровольцев. А сегодня эти слова особенно раздражают его. Перед уходом генерала из штаба Лютц вручил ему очередную сводку о ходе вербовки добровольцев на протяжении дня и при этом так поморщился, что Эверс понял - перелома нет. Вспомнив, что он так и не заглянул в эти сведения, генерал подошел к столу и раскрыл портфель. Конечно, перелом не наступил. Даже, наоборот, небольшой спад. Вчера завербовалось 150 человек, а сегодня - 120. Особенно плохо на участке, где расположен сто семнадцатый полк оберста Функа... Этот Функ просто болван! Никакого представления о дипломатии. Для него все, не арийцы, люди второго сорта, с которыми нужно разговаривать только языком приказов. Он считает ниже своего достоинства прибегать к пропаганде, и вот результат - на его участке ни один итальянский солдат не подал рапорта о своем желании взять оружие и воевать на стороне немцев. Нет, этот грубый солдафон не пригоден для тонкой дипломатической работы. Единственная надежда теперь на графа Рамони, которого Эверсу посоветовали использовать как человека умного, хитрого и к тому же неплохого оратора. Сегодня, немедленно же надо ехать к Рамони! Граф принял генерала очень приветливо, но на его предложение согласился не сразу. - Не стану от вас скрывать,- сказал он Эверсу.- я не хотел бы заниматься политической деятельностью и, признаюсь вам откровенно, рисковать не только своим благосостоянием, а и жизнью. До сих пор мне удавалось, оставаясь в тени, влиять на события издалека... - Простите, граф, но уже одно то, что вас охраняют чернорубашечники, так сказать, приоткрыло забрало, за которым вы до сих пор скрывали свое лицо. - Но, согласитесь, немощный старик и одинокая женщина могли прибегнуть к услугам чернорубашечников как к обычной охране, независимо от того, к какой партии они принадлежат. - Очень наивное объяснение, граф, особенно для гарибальдийцев, представляющих здесь такую силу. Вы могли бы убедить меня, но не их. - Эти гарибальдийцы, - голова графа качнулась на тонкой шее, и морщинки на лице запрыгали с такой быстротой, что невозможно было понять - сердится граф или смеется, тем более, что глаза, как обычно, оставались неподвижными и спокойными, - хамы, захотевшие стать хозяевами! - Итак, вы понимаете, что оставаться в стороне нельзя? - вел свою линию генерал. - Здесь не просто ненависть к нам, носителям враждебной идеи, а и стремление к каким то социальным изменениям... И теперь, когда генерал Бадольо... когда итальянская армия... - Мерзкий предатель! Играя с огнем, он поджег собственный дом! Но этот огонь испепелит и его! - Только ли его? А может быть, и всех вас, если мы не предпримем мер? Беседа графа с Эверсом затянулась допоздна. Но генерал уехал из замка довольный: Рамони согласился объехать все итальянские части и выступить перед ними с патриотическим призывом - во имя Италии не прекращать борьбы с врагом. На следующее утро старый граф выехал на самый неблагонадежный участок - район расположения 117-го полка оберста Функа. Первое выступление Рамони прошло успешно. Даже маленький, узкогрудый, с острым, птичьим лицом оберст Функ должен был признаться себе самому, что он до сих пор недооценивал возможностей пропаганды. Граф начал очень просто, сославшись на болезнь, он попросил прощения у присутствующих за то, что будет говорить сидя, а возможно, и слишком тихо, ведь он человек старый, слабый, не привык выступать перед такой большой аудиторией. Его заставила подняться с ложа страдания лишь горячая любовь к родине и чувство ответственности перед своими земляками и соотечественниками, которые не по злой воле, а по неведению избрали неправильный путь. По мере того как граф говорил, его старчески дрожащий голос креп, слова звучали все более страстно, даже согбенная фигура выпрямилась в кресле, словно могучая сила вдохнула в нее жизнь, пробудила для борьбы за судьбу Италии, за судьбу всех присутствующих. И не столько аргументация графа, сколько его внешний вид произвел впечатление на вчерашних итальянских солдат. Мучительным стыдом обожгла мысль, что их, молодых и здоровых, должен призывать к борьбе за родину этот старик с парализованными ногами. После выступления графа вербовка добровольцев пошла значительно лучше. Выступления Рамони с неизменным успехом продолжались три дня. А на четвертый произошло неожиданное: у итальянских солдат, как и прежде запертых в казармы, появились листовки, высмеивающие графа и его легковерных слушателей. О графе было сказано, что это хитрый лис, который старается под пышной словесной мишурой скрыть свою фашистскую сущность. А в доказательство приводился список пожертвований графа на содержание фашистской партии. Листовка заканчивалась остроумным стихотворением о том, как теперь граф Рамони ищет глупцов, готовых пожертвовать жизнью за его земли и замки. Граф и в этот день повел беседу, словно отец, поучающий своих детей. Но закончить ему не удалось. Кто-то затянул песенку, допечатанную в листовке, и тотчас ее подхватили все солдаты. Старый граф вначале растерялся, потом, прислушавшись к словам, разозлился, а под конец просто испугался и удрал к Функу, ища защиты, - это произошло на его участке, в одной из казарм, расположенных на окраине Пармо. Функ был взбешен не меньше самого Рамони. Кто-то смеет печатать листовки в подвластном ему районе! Через полчаса в казарме, окруженной усиленным нарядом солдат, начался повальный обыск. Было найдено пятьдесят листовок с упомянутой песенкой и несколько листовок с еще более крамольным текстом - гарибальдийцы призывали итальянских солдат и офицеров не поддаваться на агитацию и бежать в горы. Все попытки узнать, кто принес листовки, где они напечатаны, результатов не дали. - Кто-то подбросил ночью, а кто - не видали, - слышался один и тот же ответ. Бешенство Функа требовало выхода. Взяв заложниками офицеров и солдат одной неблагонадежной итальянской части, он приказал провести аресты и среди местного населения. А вечером был вывешен приказ, предупреждавший жителей района, что в случае неповиновения или повторения того, что произошло в казарме, заложники будут расстреляны. Строгость наказания превосходила все, что можно было ожидать, даже зная жестокость Функа. Она поразила не только жителей Пармо, но и самого генерала Эверса. Он приказал оберсту Функу немедленно прибыть в штаб дивизии в Кастель ла Фонте. Эверс не принадлежал к числу мягкосердечных людей. Такие меры, как взятие заложников и даже расстрел их за чужие грехи, он считал делом обычным, вполне допустимым на войне, где тактические соображения командования обусловливают и оправдывают все. Но в данной ситуации действия Функа показались ему преждевременными, способными лишь ухудшить дело с вербовкой добровольцев. Вот почему он долго и терпеливо объяснял оберсту необходимость уменьшить количество заложников, не прибегать без серьезной надобности к крайним мерам, хотя бы в дни вербовки, не показывать итальянцам своего пренебрежения к ним, как к людям не арийской расы. Роберт Функ поздно покинул кабинет генерала Эверса. Возвращаться в Пармо ночью он не рискнул и с радостью принял приглашение графа переночевать у него. После неудачного выступления в Пармо граф Рамони прекратил свою пропагандистскую деятельность, усилил охрану замка. И все-таки он не чувствовал себя в безопасности. От каждого ночного шороха он просыпался и с ужасом ждал нападения партизан. Особенно после того, как, вернувшись домой, нашел у себя на столе злополучную листовку. Кто-то пронес ее в замок, минуя охрану. А возможно, в охране есть предатели? Правда, барон фон Гольдринг отлично проинструктировал чернорубашечников, но, чтобы проверить их состав, придется, очевидно, прибегнуть к услугам начальника службы СС. Пусть допросит всех лично - не могла же листовка свалиться с неба! И как это граф раньше не сообразил обратиться к Миллеру? Пока в замке находится больной майор Штенгель, очень удобно попросить для охраны солдат-эсэсовцев. Исключительно из соображений безопасности майора Штенгеля. Тем более, что последнее время и фон Гольдринг мало бывает дома. Он часто ночует на штуцпунктах и в гарнизонах. Вот и сегодня не приехал, видно, генерал отправил его куда-то. Хорошо, что подвернулся этот Функ! А может быть, успеет вернуться и Гольдринг? Но Генрих прибыл в Кастель ла Фонте лишь на следующее утро. Он проехал прямо в штаб доложить генералу о положении на местах и лишь в полдень добрался до дома, прихватив с собой Лютца, которому Эверс официально поручил от его имени извиниться перед графом Рамони за неприятности, причиненные ему, и уговорить графа выступить в другом районе. - Курт, не гони машину, - попросил Лютц, когда они отъехали от штаба, - я хоть немного подышу свежим воздухом. - Может быть, хочешь немного пройтись? - предложил Генрих. - Нет, лучше я обратно пойду пешком. Ты, верно, сегодня ночью не ложился, совсем сонный. Прислонившись к спинке сиденья, Генрих дремал, не в силах преодолеть сонливость. Чтобы не мешать ему, Лютц сидел молча, с удовольствием подставляя лицо потокам свежего воздуха, вливавшимся в открытое окно машины. Жаль было, что так быстро доехали. Предки графа Рамони выбрали для замка живописнейшее место! И очень удобное: настоящая маленькая крепость. Мрачные башни, всегда плотно закрытые ворота... Взгляд скользнул по знакомым контурам замка, и Лютц внезапно весь подался вперед. Что это такое? Почему ворота сегодня открыты? - Гони во весь дух, а возле ворот остановись! - приказал Лютц. Курт переключил скорость, машина рванулась вперед. От неожиданного толчка Генрих проснулся и, сладко потягиваясь, стал бранить Курта за неосторожную езду. Вдруг глаза его расширились, сон как рукой сняло: у распахнутых ворот не было охраны! - Приготовить оружие! - приказал Гольдринг и сделал Курту знак ехать осторожнее. Машина медленно подъехала к главному входу. Парадная дверь была распахнута настежь, а на полу в вестибюле лежало неподвижное тело чернорубашечника. Не останавливаясь, все трое бросились в покои графа. Они были пусты. С кровати свешивались смятые простыни, на полу валялось одеяло. На половине Марии-Луизы внешне все было в порядке, но и здесь ни единой живой души Генрих и Лютц не нашли. - Герр обер-лейтенант,- донесся из коридора взволнованный голос Курта. Денщик стремглав выскочил из кабинета Генриха и стоял посреди коридора бледный, вконец перепуганный. - Та-ам, та-ам...- бормотал он, заикаясь. Не ожидая пояснений, Генрих и Лютц побежали в кабинет и, увидев, что в нем никого нет, шагнули в спальню. На кровати майора Штенгеля лежало какое-то тело, туго спеленутое простынями. Думая, что это Штенгель, Лютц не совсем почтительно начал разматывать простыни, и вдруг неожиданно вскрикнул, увидев потерявшую сознание графиню. Придя в себя, Мария-Луиза не могла объяснить, что произошло. По ее словам, она, как всегда, легла спать у себя в спальне и тотчас заснула. Ночью ей стало душно, но проснуться она не смогла, а словно полетела в какую-то черную бездну. Где Штенгель и как она сама оказалась здесь, графиня не знала. Как ее пеленали - тоже не помнит. Чувствовала себя она очень скверно и попросила открыть окна - ее преследовал сладковатый запах, от которого ее и сейчас подташнивает. Генрих молча указал Лютцу на повязку, валявшуюся возле кровати. От нее еще шел едва уловимый запах хлороформа. Позвонив генералу и Миллеру, офицеры шаг за шагом начали обыскивать замок. В подвале они нашли горничную и старого камердинера графа. Оба дрожали от холода и пережитого страха и тоже ничего путного объяснить не могли. Какие-то люди подняли их с постелей и привели сюда. Что произошло с графом, Штенгелем и тем полковником, что ночевал в замке, они не знают, куда девалась охрана, сказать не могут. Миллер прибыл немедленно, взволнованный, как никогда. Его мало интересовала судьба графа. Он спокойно пережил бы и исчезновение Функа. Но то, что вместе с ними партизаны захватили в плен и Штенгеля - начальника внутренней охраны такого секретного объекта, перепугала начальника службы СС вконец. Словно ищейка, бегал Миллер по комнатам графа и графини, ползал по полу, сквозь лупу рассматривал дверные ручки и оконные шпингалеты, хотя было совершенно ясно, что партизаны вошли с черного хода. Дверь была не заперта, а в коридоре виднелись следы множества ног. Да, партизаны пришли с черного хода. Но кто его открыл? Почему никто, даже Штенгель, комната которого ближе всех расположена к двери, не защищался? Ведь у него было оружие, он мог поднять тревогу, как только услышал шум. Почему, наконец, не подняла тревогу охрана? А главное, куда девались граф Рамони, Функ, Штенгель? Все выяснилось позже, когда Миллер начал осмотр графского кабинета. На столе Рамони лежала написанная печатными буквами, записка: "Старый граф, полковник Функ, майор Штенгель и вся охрана взяты нами в качестве заложников. Мы не прибегли бы к таким мерам, если бы вы не арестовали десятки невинных людей в Пармо. За одного расстрелянного в Пармо заложника мы повесим всех наших заложников, даже не вступая в переговоры об обмене пленными. Командир отряда имени Гарибальди (дальше шла неразборчивая подпись)". Нападение гарибальдийцев на замок буквально ошеломило всех. И не так своей неожиданностью, как организованностью. Бойницы в стенах, решетки на окнах, тяжелые кованые ворота - все это давало возможность охране выдержать не только дерзкий налет партизан, но и осаду более многочисленного врага. А между тем охрана не сделала ни одного выстрела, очевидно, вообще не оказала сопротивления. Кроме чернорубашечника, найденного убитым в вестибюле. "Как же все это произошло? Что доложить высшему начальству? Как оправдаться?"- спрашивали друг друга Миллер и Эверс, тщетно стараясь найти выход из трудного положения. Они понимали, что прежде всего спросят с них, понимали также, какую непоправимую ошибку допустили, своевременно не подумав об охране Штенгеля. Если с майором произойдет несчастье, их оправданий даже не захотят вы слушать. Мысли о Штенгеле больше всего беспокоили и Марию-Луизу. Как неудачно, как фатально все произошло. - Нет... вы должны их спасти! Вы обещали быть моим рыцарем, а сами оставили меня и дядю на произвол судьбы, да еще с больным бароном на руках. Уговорите генерала выпустить этих проклятых заложников, из-за них все произошло!- умоляла графиня Гольдринга. - Завтра утром пойду к генералу. Попробую на него повлиять,- пообещал Генрих. Но генерал сам вспомнил о своем офицере по особым поручениям. Нападение на замок произошло с субботы на воскресенье, а в понедельник утром Лютц позвонил своему другу и сообщил, что Генриха вызывает генерал по очень важному и срочному делу. - Эверс вчера доложил командованию северной группы о происшедшем инциденте и получил приказ немедленно принять все меры к освобождению Штенгеля,- пояснил Лютц, как только Генрих прибыл в штаб.- А сегодня утром к нам явился представитель штаба северной группы и привез официальный приказ. В нем тоже главным образом речь идет о Штенгеле, а о графе и Функе упоминается лишь постольку-поскольку... Впрочем, иди быстрее, генерал уже дважды спрашивал о тебе. В кабинете генерала, кроме него самого, находились еще Миллер и офицер с погонами оберст-лейтенанта, очевидно, представитель командования. - А, обер-лейтенант! Наконец-то! - обрадовался Эверс.- Прошу знакомиться и садиться. Разговор у нас будет интересный и... немного неожиданный. Речь пойдет об очень ответственном поручении. - Я весь внимание, герр генерал! - Задание, которое мы решили вам поручить, выходит за рамки ваших обязанностей как офицера по особым поручениям,- как-то торжественно начал генерал.- Оно исключительное и особенное. Короче: мы решили послать вас в отряд гарибальдийцев. Задание действительно было настолько неожиданным, что Генрих с удивлением оглядел присутствующих. - Да, да, вам не послышалось. На вас возлагается миссия разыскать командира отряда и начать с ним переговоры об обмене заложниками. Мы согласны выпустить заложников в Пармо, если партизаны выпустят тех, кого захватили в замке. В случае каких-либо осложнений предложите выдать одного майора Штенгеля. - Осмелюсь заметить, - вмешался представитель штаба,- если мы будем настаивать на возвращении именно Штенгеля, то тем самым можем его демаскировать. Партизаны начнут интересоваться, и... - Вы правы, вы правы,- согласился генерал. - Надо так вести переговоры, чтобы партизаны решили, что самая интересная для нас фигура - граф Рамони,- посоветовал Миллер. - Что вы думаете, барон, о поручении в целом?- Эверс вопросительно поглядел на Генриха. - Я готов выполнить любое задание, каким бы трудным оно ни было. Разрешите мне высказаться о форме, а не о сути. Вы не протестуете? - Говорите, барон! - Мне приходилось сталкиваться с партизанами в Белоруссии, и я убедился, они очень ревниво следят, чтобы не была задета их воинская честь. Думаю, что гарибальдийцы не составляют исключения. Если я пойду к ним один, они сочтут это за неуважение и наверняка откажутся от переговоров. Надо послать официальную делегацию парламентеров, хотя бы из двух человек. Это будет выглядеть солидно, и нам удобнее - можно будет посоветоваться, если возникнут какие-либо трудности. - Я считаю, что обер-лейтенант внес правильное предложение,- первым согласился представитель командования. - Герр Миллер мог бы быть вторым,- бросил Эверс. Генрих увидел, как побледнел Миллер. - Осмелюсь возразить против этой кандидатуры, хотя я и не мечтаю о лучшем спутнике,- Генрих поймал благодарный взгляд майора.- Боюсь, герр Миллер чрезвычайно популярен среди партизан - его машину уже раз обстреляли. Парламентером должен быть человек, не связанный со службой СС. На Восточном фронте в таких случаях берут либо священника, либо врача... Воцарилась долгая пауза. Каждый мысленно подыскивал подходящую кандидатуру. - А что, если поручить это главному врачу госпиталя Матини?- предложил, наконец, Миллер. - Мне что-то не нравится эта фамилия,- пожал плечами представитель командования.- Он что, итальянец, этот доктор? - Только по отцу, мать чистокровная арийка,- поспешно пояснил Миллер и так восторженно начал расхваливать Матини, что Генриху пришлось спрятать улыбку. Ведь совсем недавно начальник службы СС говорил ему о Матини совсем другое. - Что ж, если так - я не протестую,- согласился представитель командования. - Я - тоже,- поддержал генерал. - Значит, можно предупредить Матини? - И как можно скорее. Немедленно отправляйтесь в госпиталь. Матини уговаривать не пришлось. Узнав в чем дело, он сразу согласился и сказал, что поиски отряда гарибальдийцев лучше всего начать с Пармо, поскольку там находятся арестованные Функом заложники. - Допустим, это так. Но Пармо всего лишь отправная точка. А направление, в котором надо проводить поиски? Ехать наугад прямо в горы? - спросил Генрих. - Возможно, в штабе полка имеются какие-либо сведения. Ведь в записке, которую оставили партизаны, есть намек - и совсем недвусмысленный - на переговоры. - А когда ты сможешь выехать? - Хоть сейчас. Утренний обход я уже сделал. Предупрежу только ассистента. - Тогда я подожду тебя здесь. Вместе поедем к генералу и доложим, что мы готовы. Матини по телефону вызвал своего помощника, отдал ему распоряжения. Минут через десять друзья направлялись к штабу. Курта Гольдринг послал в замок, приказав захватить автомат, плащ и передать записку графине. В ней Генрих коротко сообщал Марии-Луизе, что едет в Пармо парламентером к партизанам и надеется освободить графа, Штенгеля и остальных заложников. И генерал, и представитель командования были довольны, что парламентеры так быстро собрались. - Помните, Штенгеля вы должны освободить во что бы то ни стало,- подчеркнул генерал, давая последние наставления.- Если гарибальдийцы не согласятся на ваши предложения, предупредите их мы сожжем и сравняем с землей села, где живут семьи партизан. - Думаю, что нам не придется прибегать к угрозам, уверенно произнес Матини. - Очень хотел бы,- сухо произнес генерал. Ему было неловко перед парламентерами, и он старался скрыть это за холодными официальными словами. Но, прощаясь, Эверс не выдержал:- Видит бог, как не хотелось мне посылать вас в эту опасную поездку!- тихо сказал он Генриху. В обеденное время машина выехала из Кастель ла Фонте. - Ты передал записку графине? - спросил Генрих Курта. - Я вручил ее горничной, графиня спала. Садясь в машину, Генрих и Матини еще раз проверили свои пистолеты и теперь все время настороженно поглядывали на дорогу, не прекращая разговора. - Не боишься попасть черту в зубы? - спросил Матини по-русски. - Не так страшен черт, как его малюют!- тоже по-русски ответил Генрих. - Признайся, а сердце екает? - Если нам удастся спасти несчастных, которых захватил Функ, я сочту себя компенсированным за все пережитое. Матини крепко пожал руку Генриха. - Надеюсь, нам повезет. За разговором время бежало незаметно, и оба удивились, что так быстро доехали до Пармо. В штабе полка, куда они зашли, их ожидал неожиданный и очень приятный сюрприз. Полчаса назад кто-то позвонил в штаб и просил передать парламентерам, что гарибальдийцы согласны начать переговоры. Представители штаба должны выехать, из Пармо на север. На десятом километре выйти из машины и пройти метров сто до источника под высокой гранитной скалой. Там их будут ждать парламентеры от гарибальдийцев,- сообщил дежурный. - По дороге на север. На десятом километре остановишься,- приказал Генрих Курту. - Похоже на то, что гарибальдийцы узнали о нашем приезде еще до того, как мы выехали из Кастель ла Фонте. Ничего не понимаю. А вы, Матини? - Еще меньше. И, признаться, чувствую себя неважно. Ведь о поручении знали всего пять человек - генерал, представитель командования, Миллер, вы и я! Возможно, еще Лютц. Кто-то предупредил партизан. На меня, как на полуитальянца, падает подозрение... - Но ведь мы с вами не разлучались ни на минуту. Я могу это засвидетельствовать. - Вы думаете, для Миллера, а тем паче для Кубиса, который меня ненавидит, этого будет достаточно? - А разве мы обязаны сообщать им, как разыскали парламентеров? Выполнили поручение, и все! А каким путем - это уже наша дипломатическая тайна. - Десятый километр!- взволнованно и почему-то шепотом предупредил Курт, останавливая машину. - Ну что ж, выбрасывай белый флаг и жди тут, пока мы не вернемся. Генрих и Матини взяли в руки небольшие белые флажки и пошли к едва заметной тропочке, видневшейся справа от дороги. Минут через десять перед ними выросла высокая голая скала, и офицеры услышали рокот воды, свидетельствующий о близости водопада. С небольшого горного плато, на котором стояли Генрих и Матини, открывался изумительный вид. Прозрачный осенний воздух раздвинул горизонт, и на фоне голубого неба четко вырисовывались причудливые горные вершины. Покрытые густой шапкой лесов и совсем голые, они громоздились одна над другой, позолоченные солнечными лучами, и каждая из них вбирала и отражала лучи по-своему: ровным светом поблескивали грани голых вершин, словно объятые пожаром, пылали склоны, одетые в дубовые леса,- горячим кармином пламенели буковые рощи, мягкое изумрудное сияние стояло над равнинами. Внизу виднелось Пармо, похожее на пасеку с разбросанными ульями. А от него вверх тянулась дорога, по которой Генрих и Матини только что приехали. Блеснув на солнце ослепительной серебряной лентой, она, словно в туннель, ныряла в густую зелень придорожных деревьев, потом выскальзывала на поверхность и, сделав крутой поворот, огибала скалу, чтобы блеснуть еще раз и скрыться из глаз. - Как красиво, как тихо! - вырвалось у Матини. - Вот так бы стоять здесь, позабыв обо всем на свете, и любоваться!- подхватил Генрих. - А тут приходится воевать,- раздался за спиной незнакомый голос. Генрих и Матини вздрогнули от неожиданности и стремительно повернулись. Перед ними стояли двое с белыми повязками на рукавах. Первый, очевидно старший, в простой крестьянской поношенной одежде был брюнет небольшого роста, с усталым, но приветливым лицом, на котором розовел недавний шрам. Он протянулся от правого виска, через всю щеку, и заканчивался возле губ. Взглянув на второго парламентера, Генрих чуть не вскрикнул - низкий лоб, эти неимоверно широкие, мохнатые брови... Нет, он не ошибается, это тот самый итальянец, которого Генрих видел в приемной Миллера на следующий день по приезде в Кастель ла Фонте. "Провокатор!"- мелькнула мысль. Громко Генрих спросил: - Мы видим перед собой парламентеров отряда гарибальдийцев? - Мы и есть! - широко улыбнулся партизан со шрамом. - А мы парламентеры штаба дивизии генерала Эверса, обер-лейтенант фон Гольдринг и обер-штабсарцт Матини, по-военному отрекомендовался Генрих. - Ой, даже слушать страшно!- опять широкая и чуть насмешливая улыбка промелькнула на губах партизана со шрамом. Второй партизан из-под мохнатых бровей внимательно смотрел на Генриха. - С кем имеем честь говорить? - спросил Матини. - С представителями отряда гарибальдийцев. А фамилии свои мы позабыли. - Вы, конечно, знаете, по какому делу мы прибыли сюда?- спросил Генрих. - Догадываемся. - Мы согласны обменяться заложниками. Обещаем отпустить столько же задержанных, сколько отпустите вы, произнес Генрих сухим официальным тоном, хотя ему неудержимо хотелось подойти к этому человеку со шрамом, державшемуся так спокойно, уверенно, и крикнуть ему: "Берегись! Враг рядом!" - Выходит, один на один,- наконец подал голос второй партизан с мохнатыми бровями. - Да! Человек со шрамом только свистнул. - Тогда вы прибыли несколько преждевременно, придется подождать, пока мы наловим столько ваших офицеров, сколько полковник Функ взял людей в Пармо... Думаю, ждать придется недолго - среди нас есть отличные офицероловы. - Я вынужден от имени командования предупредить, если вы не согласитесь на наши условия, несколько населенных пунктов будут сожжены... а население... Но Генрих не кончил. Человек в крестьянской одежде побледнел, шрам от недавней раны стал еще заметнее. - Вы пришли сюда диктовать условия? Если так, разговоры между нами излишни. - Погодите. Нельзя же так резко! Мы пришли для переговоров, а переговоры зачастую напоминают торг,- примирительно вставил Матини. - А мы торговать людьми не привыкли. И с такими мастерами торговли человеческими жизнями, как вы, наверняка проторгуемся,- голос человека со шрамом звучал насмешливо, на губах играла презрительная усмешка. У нас условие одно: мы отдаем вам ваших, вы нам наших. - Но у нас больше пятидесяти заложников... - Пятьдесят четыре,- уточнил партизан. - А у вас только одиннадцать,- напомнил Генрих. - Одиннадцать? Откуда вы взяли? У нас только трое. - Давайте подсчитаем,- предложил Генрих - У вас находятся: граф Альберто Рамони... - Есть! - ...Оберст Функ... - Которого давно пора повесить! - Офицер Штенгель... - Барон Штенгель,- поправил партизан со шрамом. - И восемь человек личной охраны графа. - Вы и этих хотите получить? Не выйдет! Ведь это наши итальянцы, а с ними у нас особые счеты. Как люди религиозные и богобоязненные, мы не можем допустить, чтобы черти так долго тосковали по ним на том свете. Итак, речь идет только о троих. Но о каких! Граф, барон, полковник! А что вы можете нам предложить? Простых рабочих и крестьян, мелких ремесленников... Разве не обидно будет узнать графу, что его выменяли на одного рабочего? Да он вам этого никогда не простит! За него одного надо дать тридцать, если не больше, человеческих душ! Ну, барон тоже знатного рода! Правда, подешевле графа, но душ двадцать стоит взять. А полковник пойдет всего за четверых! Даже обидно для такого выдающегося полковника, как Функ! Он так храбро воюет с мирными, ни в чем не повинными людьми! Впрочем, как во всяком торге, мы сделаем скидку. Где наша не пропадала! Но - улыбка исчезла с губ партизана, и голос стал суровым, грозным,- если вы хоть одного из ваших заложников тронете или не согласитесь на наши условия - знайте, будут висеть ваши графы и бароны вниз головами! - Условия, выдвинутые вами, мы не вправе принять, не согласовав с нашим командованием. Но если командование их примет, каков будет порядок обмена заложниками? - А таков - завтра утром вы на машинах привезете своих заложников сюда. Зачем людям уставать и карабкаться на гору? Машины остановите за километр отсюда. Никакой охраны не должно быть. Людей приведете к водопаду. Это будет для них, как говорят французы, утренний променад. А мы сюда же доставим ваших. Вот и все! Но, предупреждаю, если вы хоть одного заложника задержите или покалечите, то же самое мы сделаем с вашими. А теперь согласовывайте со своим начальством. - Завтра утром мы дадим ответ,- бросил Генрих и, откозыряв, пошел. Матини за ним. Усевшись в машину, парламентеры расхохотались. - Ну и умница, черт побери! - восторженно воскликнул Генрих. - Зато тот, бровастый, производит очень неприятное впечатление. Генерал Эверс, представитель командования северной группы и Миллер с большим нетерпением ожидали возвращения Гольдринга и Матини. Когда те прибыли в штаб дивизии здоровые и невредимые, все с облегчением вздохнули. - Докладывайте, барон!- торопил генерал. Генрих рассказал о встрече с партизанскими парламентерами и об условиях, выдвинутых ими. - Придется принять!- вздохнул генерал. - А фамилий своих они не назвали?- поинтересовался Миллер. - Это уже мелочи, к делу не относящиеся,- прервал его генерал и снова обратился к Генриху и Матини.- Очень прошу вас утром завершить дело, которое вы так удачно начали. - Герр генерал, у меня просьба,- обратился Миллер к Эверсу.- Как выяснилось, среди заложников, взятых в Пармо, есть человек, причастный к выпуску листовок. Через него мы могли бы узнать и о типографии. Я очень просил бы вас оставить этого заложника. Можно сослаться на то, что он болен, и пообещать прислать позже. Миллер напоминал пса, у которого изо рта вырывают лакомый кусок. - Можно попробовать, но тогда дело обмена заложниками пусть заканчивает герр Миллер. Я лично не возьму на себя такую ответственность, ибо убежден: гарибальдийцы поступят так, как предупредили их парламентеры. Они задержат кого-либо из пленных, и задержанным может оказаться майор Штенгель. Они уже знают, что он барон, могут узнать и об его должности. - Нет, нет, нет! - замахал руками Эверс - Никакого риска! Отдайте им всех заложников, всех до единого! Разговоры на эту тему прекращаю. Завтра вас, барон, и вас, герр Матини, мы ждем в одиннадцать часов вместе с майором Штенгелем, графом Рамони и Функом. На следующий день погода испортилась. Моросил мелкий осенний дождь. Серые нагромождения туч низко плыли над горами, цепляясь за кроны деревьев. В такую погоду хотелось посидеть в теплой комнате, у камина, с хорошей книгой в руке или с бокалом старого вина. А Генрих, Матини и Мария-Луиза на рассвете уже прибыли в Пармо. Узнав, чем закончились переговоры с гарибальдийцами, графиня даже поцеловала Генриха за радостную весточку и настояла на том, чтобы в эту, теперь явно безопасную поездку взяли и ее. Генрих согласился, а потом упрекал себя за мягкосердечие: графиня нервничала и всем мешала. - Ну зачем Матини осматривает каждого заложника, да еще сверяется со списком?- жаловалась Мария-Луиза.- Не дождавшись, гарибальдийцы могут уйти, и тогда обмен не состоится. - Я обещал вам, что старый граф сегодня будет ужинать, а возможно, и обедать у себя в замке,- успокаивал ее Гольдринг, хотя знал, что вовсе не старого графа с таким нетерпением ждет Мария-Луиза. Наконец заложников повели к машинам. Вид у них был растерянный и испуганный, впрочем, они покорно уселись в кузов с равнодушием людей, готовых к самому худшему. - Послушай, Мартин,- вдруг вспомнил Генрих, когда грузовые машины и "хорх", сегодня предоставленный генералом в распоряжение парламентеров, выехали за город.- Мы ведь не предупредили заложников, куда их везем. Увидев, что нет охраны, они могут разбежаться, как только мы въедем в лес. Матини приказал шоферу дать сигнал. Шедшие впереди грузовые машины остановились. Подбежав к ним, Матини объяснил перепуганным людям, куда и зачем их везут. Казалось, вздох облегчения вырвался из одной груди, на лицах заложников расцвели радостные улыбки, кто-то всхлипнул, кто-то крикнул "Вива!" Машины тронулись и остановились лишь на девятом километре. Скользя по мокрой дороге, натянув шапки и кепки на уши, но радостные, возбужденные заложники длинной цепочкой потянулись по горной тропинке. Впереди шел Матини, показывая дорогу. Генрих замыкал шествие. Когда миновали поворот, стало значительно труднее идти, и кое-кто из заложников начал отставать. Остановился передохнуть и Генрих. Утомлял не столько сам подъем в гору, сколько скользкая после дождя тропинка, на которой трудно было найти надежную опору ногам. Но вот первые заложники во главе с Матини взобрались на плато, те, кто был в хвосте шеренги, ускорили шаг. Генрих на плато поднялся последним. Когда он подошел к скале, уже шла перекличка. Густобровый парламентер партизан заглядывал в список, выкрикивая фамилии. Заложники один за другим выходили вперед и потом отходили в сторону, образуя отдельную группу. Партизан со шрамом встречал каждого из них крепким рукопожатием и широкой улыбкой. - А где же ваши заложники?- спросил Генрих. - А вот!- партизан со шрамом указал на большею каменную глыбу. Заглянув за нее, Генрих увидел графа, Штенгеля и Функа. Рамони, грязный, небритый, лежал на носилках. Штенгель сидел, обхватив руками колени и свесив на них голову. Он не шевельнулся, даже не заметил Генриха, только Функ сразу вскочил на ноги. - Фон Гольдринг!- крикнул он громко, и в его маленьких глазках блеснула радость. Штенгель тоже вскочил с места. Граф продолжал лежать неподвижно. Он, вероятно, так и не понял, что пришло освобождение. - Все в порядке?- спросил Генрих подошедшего партизана со шрамом. - Да, все пятьдесят четыре по списку... выходит, когда вас заставишь, и вы можете быть честными,- насмешливо ответил тот. Генрих сделал вид, что не понял. - Итак, мы можем забирать своих? - Теперь можете! Подняв носилки с графом, Генрих и Матини начали осторожно спускаться вниз. Функ забежал сбоку, стараясь помочь. Штенгель равнодушно плелся позади. Он не совсем пришел в себя после болезни и всего пережитого. Когда они отошли от скалы метров на сто, позади послышался громкий свист. Он повторился раз, второй, третий, и тотчас засвистели, засмеялись, закричали уже все бывшие заложники Функа. Только теперь Штенгель окончательно опомнился. Подбежав к Генриху, он вырвал у него из рук один конец носилок. - Функ, становитесь вперед, беритесь вместе с Матини,- начальническим тоном приказал он и, повернувшись к Генриху, с неожиданной теплотой в голосе сказал: - Вы вторично спасли мне жизнь, барон, и я не хочу, чтобы вы рисковали своей. Вчетвером они быстро донесли носилки до машин и через двадцать минут были в Пармо. Здесь Функ вышел, а на его место, между графом и Штенгелем, села Мария-Луиза. Нигде больше не задерживаясь, машина помчалась в Кастель ла Фонте. РАСПЛАТА Письмо, посланное Генрихом мадам Тарваль, вернулось обратно с непонятной надписью "Адресат выбыл". Два коротких слова, написанных равнодушной рукой. Они ничего не объясняют, а лишь рождают тревогу и причиняют боль. Перерезана еще одна ниточка связывавшая его с прошлым. У него никогда не будет фотографии Моники, о которой он просил мадам Тарваль: "Адресат выбыл"... Наверно, с такой же надписью возвращались к друзьям и письма, посланные на имя Моники, пока они не узнали о ее смерти. Как это страшно! Генрих прячет конверт в ящик стола, но два четко написанных слова стоят у него перед глазами - "адресат выбыл". Моника тоже "выбыла". Возможно, именно это слово вписал против ее фамилии Миллер. Не мог же он написать "убита", получив специальные указания Бертгольда. Какая нечеловеческая мука думать об этом, каждый день видеть Миллера, здороваться с ним, беседовать и всегда, всегда чувствовать эту нестихающую боль в сердце! Говорят, время залечивает раны. Нет, их лечит не время, а работа. Он убедился в этом. Ему значительно легче, когда он действует, когда все его мысли направлены на то, чтобы как можно скорее вырвать у врага его тайну. Генриха не ограничивают во времени, учитывая особую сложность задания. Но он сам знает, что надо действовать быстро, ведь от него зависит жизнь сотен тысяч людей. А сделано еще так мало! Пока удалось установить лишь адрес завода. Возможно, что-либо новое принесет ему сегодняшний визит к Штенгелю. Да, Штенгель, наконец, пригласил обер-лейтенанта к себе в гости! После того как Генрих вытащил его из реки, а особенно после всей этой истории с обменом заложниками, майор начал относиться к нему с подчеркнутым вниманием и признательностью. Штенгель жил на одной из самых уютных улочек города, В особняке инженера Альфредо Лерро, у которого снимал две комнаты. - Чем меньше люди будут знать об этом Лерро, тем лучше,- пояснил Штенгель гостю, когда Генрих поинтересовался личностью хозяина. - Очевидно, какая-то персона грата? Недаром же возле его дома дежурят два автоматчика. - Мне эта личность надоела, как назойливый комар летом! Ведь за его жизнь я отвечаю головой. Так же, как и за завод! Даже поселили здесь в качестве няньки! Правда, в какой-то мере это удобно. Я теперь столуюсь у них. Дочка Лерро - он вдовец - неплохая хозяйка. Увидав, как мой денщик уродует форель, она сама предложила мне завтракать, обедать и ужинать у них. - Погодите, это не та ли семья, где умеют чудесно приготовлять рыбные блюда? Вы обещали меня познакомить и угостить маринованной форелью. - Надо об этом договориться с синьориной Софьей. - Синьорина Софья? А она хорошенькая? - Слишком уж хочет выйти замуж, я таких боюсь, поэтому и не рассмотрел как следует. Впрочем, кажется, ничего. Только очень болтлива. Полная противоположность отцу - тот все больше молчит. Если не заговорить с ним об ихтиологии. Это, верно, единственное, что его интересует на свете. Кроме техники, конечно. Тут он кум королю, и на заводе с ним носятся, как с писаной торбой... - Так когда же я попробую форель? И познакомлюсь с синьориной Софьей? Без женщин как-то обрастаешь мохом. Мария-Луиза не в счет, она прямо очарована вами, барон. А на нас, грешных, даже не смотрит. И я удивлен, что вас так мало волнует это внимание. Ведь красивая женщина! Штенгель поморщился. - Она итальянка. А я хочу, чтобы в жилах моих детей текла чисто арийская кровь. - А замок и имущество вас не привлекают? Что же касается крови, так она у нее такая же голубая, как и у нас с вами! Старинный дворянский род! - Я вообще связан словом с другой, но, честно говоря, в последнее время, когда события начали оборачиваться против нас, сам заколебался. По крайней мере будет надежное убежище, надежный капитал в руках, ведь недвижимое имущество и земля всегда ценность. У той, правда, связи... Но на кой черт они нужны, если все рушится?- Вы понимаете, я говорю с вами откровенно и надеюсь, что это останется между нами... - Вы обижаете меня таким предупреждением, Штенгель. Есть вещи сами собой разумеющиеся. Окончательно успокоившись, майор еще долго мучил Генриха, поверяя ему свои сомнения. Барон высоко ценил собственную персону и явно боялся продешевить... Пообещав Штенгелю в следующий выходной прийти к обеду, Генрих откланялся и вышел. Холодный ветер швырял в лицо мокрый снег, и Генрих пожалел, что не приказал Курту подождать у штаба. Теперь придется добираться до замка пешком. А может, зайти к Миллеру и попросить машину? И, размышляя по дороге, Генрих пошел к штабу СС. Выходит, что синьор Лерро и есть именно та персона, которой надо заинтересоваться прежде всего. С ним носятся на заводе, за его безопасность Штентгель отвечает головой. И вход в особняк Лерро охраняют не эсэсовцы Миллера, а люди из внутренней охраны завода, особенно доверенные. Надо познакомиться с Лерро и вызвать его на разговор. Для этого стоит прочесть все книги по ихтиологии! В библиотеке графа, наверно, есть такие. Выходит, форель еще не сыграла свою роль, а как сказочная золотая рыбка пригодится ему! Миллер не ожидал Генриха и даже растерялся. - Вижу, что помешал вам, но я лишь на минуточку: моей машины здесь нет, и если можно... - Нет, нет, я так быстро не отпущу вас, великий дипломат!- запротестовал Миллер, пододвигая кресло Генриху.- Мы слишком редко видимся с вами в последнее время! Вы изменили мне вначале с Кубисом,- а теперь с этим Матини...- довольный своей остротой Миллер расхохотался и вдруг хитро прищурился.- К тому же я приготовил вам маленький сюрприз, пусть это будет моим новогодним подарком. - И об этом сюрпризе вы вспомнили лишь через три недели после наступления нового года? - Тысяча девятьсот сорок четвертый год - год високосный, и его положено отмечать до двадцать девятого февраля, иначе он принесет несчастье. - Впервые слышу о такой примете... - И все-таки она есть. А я немного суеверен, как большинство людей моей профессии. Ведь нам приходится ходить по острию ножа. Во всяком случае с госпожой Фортуной надо обращаться вежливо, чтобы она не обошла своими дарами... - Но при чем здесь я и сюрприз, который вы мне приготовили? Складываете свои приношения у ног богини судьбы? - А я хочу ее умилостивить, сделав доброе дело! - Вот вы меня уже и заинтриговали, Ганс! Доброе дело и вы - как-то не сочетается... - А услуги, которые я вам уже оказал? Забыли? - Нет, не забыл! И даже надеюсь отблагодарить за все вместе! - Завидный у вас характер, Генрих! Никогда нельзя понять, говорите вы серьезно или шутите. Иногда вы кажетесь мне человеком очень откровенным, беззаботным, а по временам совсем наоборот: скрытным и равнодушным ко всему и ко всем... "Плохо! Если даже этот толстокожий Миллер начинает пускаться в психологические экскурсы..." - Меня самого начинают волновать частые смены в моем настроении. Должно быть, устал, нервы... Вы думаете, мне мало стоила эта история с обменом заложников? Слышать, как эти плебеи хохочут и свистят тебе вслед, и не иметь права и возможности отплатить за обиду! Мне казалось, что в эту минуту все мои предки, все фон Гольдринги, до десятого колена включительно, перевернулись в своих гробах. - А вы хотели бы встретиться с этими парламентерами в другой обстановке? Хотя бы с одним из них? - Смотря с каким,- осторожно ответил Генрих, стараясь понять, куда клонит его собеседник. Миллер поднялся и нажал кнопку звонка. - Сядьте, пожалуйста, спиной к двери и не оглядывайтесь, пока я не скажу. Генрих слышал, как вошел дежурный и Миллер что-то прошептал ему на ухо. Дежурный исчез, а через несколько минут послышались чьи-то тяжелые шаги и прерывистое дыхание. - Посадите его там. Так... а теперь выйдите. Ну, барон, можете поздороваться с вашим старым знакомым! Генрих стремительно повернулся и, надо сказать, опешил от неожиданности: перед ним сидел партизанский парламентер со шрамом на щеке. Но в каком виде! Лицо покрыто синяками, одежда разорвана и окровавлена. - Вижу, барон, что мой сюрприз произвел на вас впечатление. Прошу знакомиться: парламентер гарибальдийцев Антонио Ментарочи,- иронически представил Миллер. Дипломаты встречаются вновь. Правда, в необычных для дипломатов условиях. Но что поделаешь! Меняются времена, меняются и обстоятельства. Партизан со шрамом насмешливо улыбнулся. - Да, синьоры, меняются времена, меняются и обстоятельства. Рекомендую вам это хорошенько запомнить! Лицо Миллера побагровело. - Вывести его!- крикнул он дежурному. Антонио Ментарочи увели. - Признаться, Генрих, я разочарован. Я надеялся, что вас больше развлечет эта встреча! Такой удобный случай поквитаться, отблагодарить за все неприятности, за неуважение. - О, я не люблю черной работы! И целиком полагаюсь на вас и Кубиса! Но за сюрприз благодарен, даже очень. Жаль, что не захватил с собой коньяк, мы бы выпили по рюмочке за ваши успехи... - У меня есть. И ради такого случая... Миллер вытащил из шкафа начатую бутылку, налил две рюмки. - За ваш талант, Ганс! Как вам удалось захватить этого Ментарочи? Не представляю, просто не представляю! - У меня теперь сотни ушей и глаз... "И среди них тот, с мохнатыми бровями",- подумал Генрих. - За такой короткий срок так наладить агентуру! Тогда я отрекаюсь от предыдущего тоста и пью за ваш гений, гений разведчика! Знаете что? Давайте позовем Кубиса и втроем выпьем за ваши дальнейшие успехи, за... - Некогда...- поморщился Миллер.- Надо по горячим следам кончать допрос этого дипломата, И я хочу сделать это сам, есть кое-какие обстоятельства, о которых Кубис не знает и которые мне необходимо выяснить. Тогда я смогу хорошенечко прижать этого Матини, с которым вы так неосторожно подружились. Генрих удивленно поднял брови. - Можете говорить, что угодно, но я считаю Матини совершенно порядочным человеком. Какая связь может быть между Матини и этим... как его? Монта... Ментарочи? - Пока лишь подозрения, а этот Ментарочи даст мне доказательства. И я в конце концов узнаю, кто предупредил партизан о наших парламентерах, прежде чем они выехали из Кастель ла Фонте. - Невозможно! Совершенно невозможно! Я не отходил от Матини ни на шаг... - О, он мог оставить записку, условный знак... Сегодня я еще не могу сказать вам, как он это сделал, но завтра или послезавтра... Я дал специальное задание моему агенту, находящемуся в отряде гарибальдийцев, и он добудет мне доказательства того, что я ощущаю, интуитивно. - Этот ваш агент не производит на меня впечатления умного человека. От неожиданности Миллер поставил на стол рюмку, которую уже поднес ко рту. - Вы знаете моего агента? Откуда? - Ганс, вы меня недооцениваете, даже более - вы очень невысокого мнения о моих умственных способностях. Ведь только полный идиот мог не заметить того, что само бросалось в глаза. Подумайте сами, как все просто: я только-только прибыл в Кастель ла Фонте, и первый визит наношу своему другу, начальнику службы СС: в его приемной я случайно встречаю человека с густыми мохнатыми бровями, которого фельдфебелю приказывают вывести через двор, чтобы никто не видел. Скажите, Ганс, какие бы выводы сделали вы, будучи на моем месте? - Единственный, но бесспорный. Ваше место не в армии, а у нас, в гестапо. И я клянусь, что перетащу вас сюда! Выпьем за это, Генрих? Миллер еще долго расхваливал своего будущего коллегу по работе, запивая каждый тост новой рюмкой коньяка, запасы которого, как выяснилось, не ограничивались одной бутылкой. Миллер был так пьян, что едва смог запереть сейф, перед тем как приказал везти себя домой. В машине он сразу заснул, привалившись головой к плечу своего "друга". С отвращением оттолкнув его, Генрих приказал шоферу остановиться возле штаба. Лютц уже спал, и пришлось долго стучать, пока он открыл дверь. Пошатываясь, словно пьяный, гауптман снова повалился на кровать. Но, услышав о подозрениях Миллера относительно Матини, сразу вскочил: - Сволочь! - выругался он.- Я ни себе, ни тебе никогда не прощу, что этот палач до сих пор ходит по земле, когда ему место в аду. Нет, ты только представь на минуточку - Матини на допросе у Миллера или у твоего дружка Кубиса! - Ты все попрекаешь меня дружбой с Кубисом и Миллером, а она, как видишь, пригодилась,- тихо произнес Генрих. Лютц снова вытянулся на кровати, подложив руки под голову, о чем-то напряженно думая. Генрих подошел к телефону и приказал Курту приехать за ним. - Оставайся ночевать,- предложил Лютц. - Нет, я завтра должен ехать к Функу на обед, надо переодеться. Он так надоел мне, что я вынужден принять его приглашение. Может быть, и ты со мной? - К Функу? Ну что ж!- думая совсем о другом, рассеянно ответил Карл.- Завтра воскресенье, можно поехать...- Вдруг лицо его оживилось.- Так, говоришь, к Функу? А, знаешь что, давай и Миллера пригласим! Только не бери Курта, веди машину сам! - Есть пригласить Миллера и оставить Курта,- Генрих пристально посмотрел в глаза другу. Утром телефонный звонок рано разбудил Генриха. - Довольно, спать. Погода чудесная, от вчерашнего снега и следа не осталось. Мы сейчас придем в гости, а потом поедем с вами... Вы знаете куда?- послышался веселый голос Миллера. - Кто это - мы? - Я и бывший "жених", которого теперь зовут "чудаком". Часов в двенадцать, предварительно позавтракав у Генриха, они втроем выехали в Пармо. - Денщика я сегодня отпустил, придется самому выполнять обязанности шофера,- словно между прочим, бросил Генрих, когда они садились в машину. - Когда вы устанете, я с удовольствием сменю вас, откликнулся Миллер и, чуть заметно подмигнув Генриху, многозначительно прибавил:- Вы ведь знаете, я прекрасно веду машину, и в моих руках она послушна моей воле! Генрих сделал вид, что не понял намека. - А все-таки вы должны отдать мне должное как начальнику службы СС,- хвастливо сказал Миллер, когда машина выскочила из городка и помчалась по бетонному шоссе к Пармо.- Теперь можно совершенно спокойно ездить по дорогам, не страшась нападения гарибальдийцев. - А убийство мотоциклиста вчера?- напомнил Лютц. - А машина, подорвавшаяся позавчера на мине?- прибавил Генрих. - Вы забываете: все эти случаи произошли ночью. Днем партизаны уже не рискуют появляться на дорогах. А добиться этого было не так-то просто. Уверяю вас! Зато теперь я знаю, чем живет каждый день тот или иной отряд. О, когда-нибудь в своих мемуарах я расскажу интересные вещи! - Вы собираетесь писать мемуары?- удивился Лютц. - Обязательно! Конечно, обо всем на напишешь, придется кое-что подавать в завуалированной форме... учитывая вкусы читателей, они любят, когда в книжках проливается кровь - это щекочет им нервы,- и одновременно требуют, чтобы все подавалось под этаким, знаете, сладеньким соусом из добропорядочности и добродетели. Если бы я писал только для разведчиков, я, конечно, не делал бы таких отступлений, памятуя слова фюрера, обращенные к солдатам. - Какие именно слова?- наморщил брови Лютц. - О, я могу процитировать на память! "Солдаты! Я освобождаю вас от химеры, которую простодушные люди назвали совестью..." Разве плохо сказано? - Сказано сильно!- улыбнулся Генрих. Функ, предупрежденный по телефону, ждал гостей. Он уже несколько раз приглашал Гольдринга то на обед, то на ужин, но Генрих под разными предлогами уклонялся от такой чести: оберст Функ был для него персоной малоинтересной. Он не поехал бы и сегодня, не узнай, что Миллеру известно о звонке гарибальдийцев в штаб полка относительно встречи парламентеров. Интересно было выяснить, кто именно информировал об этом начальника службы СС. Вначале обед носил слегка официальный характер. Провозгласив первый тост за своего освободителя, как назвал оберст Генриха, Функ сдержанно пожелал успеха Миллеру и Лютцу. Присутствующие были ниже его чином, и Функ хоть держался приветливо, но всячески подчеркивал эту разницу. По мере того как сменялись блюда и пустели бутылки, беседа становилась оживленнее и непринужденнее. С каждой рюмкой лица оберста и Миллера все больше краснели, а Лютца, наоборот, бледнело. Хмель сегодня совсем не действовал на него. Только взгляд становился напряженнее, злее. - Гершафтен,- наполнив рюмку, он поднялся.- Я предлагаю выпить за того, кто тоже принимал участие в освобождении оберста Функа,- за моего друга и чудесного человека доктора Матини! Миллер, хотя и был пьян, демонстративно поставил рюмку. - Вы, герр Миллер, не хотите выпить за второго моего освободителя, которого, к сожалению, сейчас нет среди нас?- удивился Функ. - Я надеюсь, герр оберст, вы догадываетесь, почему именно? - Ах так! Тогда и я не буду!- согласился Функ и поставил рюмку. - Тогда, выпью я один!- Лютц залпом выпил коньяк. Люблю честных людей, кто бы они ни были! Тост Лютца расхолодил компанию. Но Функ нашел тему, заинтересовавшую всех. Он предложил выпить за успехи на Восточном фронте. Разговор снова стал общим, рюмки быстро пустели. Лишь Генрих, как всегда, не пил, а только пригубливал. - Ой, уже темнеет!- удивленно воскликнул Миллер, взглянув в окно. - Вы ночуете у меня. Уже поздно!- словно приказывая, проговорил Функ. - Я не могу. Завтра на рассвете мы с фон Гольдрингом должны быть у генерала,- категорически возразил Лютц. - Вы, Миллер, оставайтесь у оберста, он вас завтра отвезет. - предложил Генрих. Лютц удивленно на него поглядел, но, почувствовав, как толкнули под столом, поддержал. - А действительно, почему бы вам не остаться? - Нет! Вместе приехали, вместе и домой поедем. Теперь безопасно! Как ни уговаривали Миллера остаться, он не согласился. Часов в шесть выехали из Пармо. Миллер порывался сесть за руль, но Генрих заставил его подвинуться с шоферского места и сам взялся за баранку. Как только машина въехала на извилистую узкую тропинку, среди гор, вблизи маленького горного селения Андатре, слева прозвучал выстрел, за ним длинными очередями заговорили автоматы. Горное эхо усиливало звуки. Казалось, началась настоящая канонада. Генрих остановил машину. - Что вы делаете? Сейчас же возвращайтесь назад! - взвизгнул Миллер и попробовал схватиться за руль. Лютц зло и презрительно бросил: - Не опешите, герр Миллер, возможно, стреляют именно позади нас. - Тогда вперед!- завопил Миллер. Не отвечая ему, Генрих и Лютц вышли из машины. Стрельба приближалась, но слух офицеров уловил, что обстреливают не шоссе. Миллер с автоматом в руке тоже выскочил из машины и мигом спрыгнул в канаву, напряженно вглядываясь в горы. - Мне кажется, герр Миллер, что вы не очень уютно чувствуете себя?- с издевкой спросил Лютц и тоже спрыгнул в канаву. Генрих видел, как он наклонился и с силой рванул автомат из рук начальника гестапо. - Что вы делаете?- испуганно вскрикнул Миллер и поднялся. - Спокойно!- уже с угрозой в голосе приказал Лютц. Оружие солдата не любит попадать в руки трусливого палача. Оно больше пристало честной и смелой руке. - Что за шутки, герр Лютц?- голос Миллера звучал испуганно, но в нем слышались обычные для начальника службы СС спесивые нотки.- Мы с вами не такие уж близкие друзья, чтобы вы могли позволять себе подобные шутки! - Шутки? Вы считаете это шуткой? - Генрих! Он сошел с ума! Отберите у него оружие! - Миллер попятился и покачнулся. Лютц шагнул за ним. - Сошел с ума? Да, можно было лишиться рассудка, глядя, как вы стреляли в живот беременной женщины! - Можно было сойти с ума, узнав, как вы расправились с Моникой! А теперь добираетесь до Матини? - Гольдринг, что же вы стоите? Он меня ранит! Я буду жаловаться! Я напишу Бертгольду! Генрих быстро подошел к Миллеру и отстранил Лютца. - А автомат? Заберите авто... Окончание слова застряло в горле Миллера, глаза его округлились, натолкнувшись на суровый, острый, как лезвие ножа, взгляд Гольдринга. - А теперь выслушайте меня, Миллер! Я из тех простодушных людей, которые верят в такую химеру, как совесть. К счастью, нас много, значительно больше, чем подобных тебе! И мы судим тебя судом своей совести! За муки сотен невинных людей! За смерть Моники! Во имя спасения тех, кого ты завтра мог бы замучить! Не сводя с Генриха глаз, в которых застыл ужас, Миллер рванул кобуру и судорожно схватился за ручку парабеллума. Но не успел выхватить. Прозвучал выстрел из пистолета, и гестаповец рухнул, прошитый еще и автоматной очередью. - Он должен был получить и от меня,- бросил Лютц и, повернув автомат, послал длинную очередь в машину. - Генрих взял в руку ракетницу. - Погоди!- остановил его Лютц. Смочив водой из фляги носовой платок, он приложил его к стволу парабеллума и, не успел Генрих вымолвить слово, выстрелил себе в левую руку повыше локтя. - Что ты наделал, сумасшедший!- бросился к нему Генрих. - Ничего особенного, рана заживет через неделю, а это даст мне возможность отдохнуть, доказать, что мы были в бою, и даже получить медаль за ранение. А теперь - ракеты! Бросившись вместе с Лютцем в канаву, Генрих одну за другой послал в воздух несколько красных ракет. Вскоре из Пармо прибыли два транспортера с автоматчиками во главе с самим оберстом Функом. - Боже мой! Какое страшное несчастье! Немедленно в госпиталь! Может быть, еще можно спасти!- кричал Функ, бегая взад и вперед вдоль канавы. Через минуту два транспортера - один из них тащил на буксире легковую машину - уже мчались в Кастель ла Фонте. - Моя помощь излишня,- сказал Матини Кубису, который без особой жалости смотрел на труп своего шефа. Вскрытие делать? - Думаю, ясно и так!.. Герр Лютц, что с вами? - Пустяки! Немного задело руку и...- гауптман покачнулся. - Что ж ты молчал!- укоризненно бросил Матини и обхватил за плечи Лютца. Тот, смущенно улыбаясь, выпрямился. - Уверяю тебя, я чувствую себя превосходно, легкая слабость, вот и все. Невзирая на протесты Лютца, Матини отвел его в операционную, внимательно осмотрел и перевязал рану. - Действительно, ничего серьезного. Но необходим покой. Придется тебе, дружище, поселиться у меня в госпитале. - Упаси боже! Тогда я по-настоящему заболею... Лучше полежу у себя дома. Надеюсь, ты будешь меня навещать? - За тобой нужен уход, и я забираю тебя к себе,- решил за всех Генрих.- Ты не возражаешь, Мартин? - Придется согласиться. Тогда сейчас же в путь. Карлу необходим покой. - А и доложу штабу командования о нападении и тоже приеду к вам!- крикнул Кубис с порога. Трое друзей переглянулись и поняли друг друга без слов. - Ничего!- успокоил Генрих.- Дам ему несколько десятков марок и его словно ветром сдует... К замку подъехали с черного хода, чтобы избежать встречи с Марией-Луизой. Но Генрих позабыл ключ, и все равно пришлось поднять шум, долго стучать. Наконец дверь открыл несколько смущенный Курт. В глубине коридора мелькнуло женское платье. Догадавшись в чем дело, Генрих невинно заметил: - О, мы, кажется, своим стуком разбудили и графиню. - Это не графиня, это Лидия... то есть горничная, поправился Курт и покраснел. Ужинали в спальне, придвинув стол к кровати, на которой лежал Лютц. После перевязки он чувствовал себя совсем хорошо и категорически запротестовал, когда Генрих и Матини, поужинав, захотели выйти в другую комнату, чтобы дать ему поспать. - Это будет просто преступлением с вашей стороны! У меня сейчас так на душе, словно я искупил большой грех. А в такие минуты хочется быть среди друзей. Можете молчать, разговаривать, читать, но только не уходите от меня. Мне просто приятно на вас обоих смотреть! На месте, где раньше была картина, так взволновавшая Генриха, теперь висела большая карта Европы, разукрашенная флажками, обозначавшими линии фронтов. Генрих и Матини подошли к карте с курвиметром, начали измерять расстояние от Сталинграда до Сарн - верховное командование не так давно сообщило, что этот город пришлось оставить. - Что вы там измеряете? - поинтересовался Лютц. - Погоди! - Генрих подошел к столику и начал что-то высчитывать.- Чтобы пройти расстояние от Сарн до Волги, нашей армии понадобилось полтора года... Чтобы отступить от Сталинграда до Сарн - меньше года... Итак, мы сокращаем линию фронта куда быстрее, чем в начале войны расширяли ее... - Ты хочешь сказать, Генрих, что мы удираем быстрее, чем... - Фу, какая терминология! Не удираем, а сокращаем линию фронта,- иронически поправил Генрих,- сокращаем для будущего наступления. - И ты, Генрих, веришь, что оно когда-нибудь будет? - Знаешь, Карл, есть вещи, о которых я просто стараюсь не думать. Слишком уж опасно в них углубляться. - А я не хочу прятать голову в песок, как делают страусы. Я не верю ни в возможность нового наступления, ни в чудодейственную силу нового оружия. Войну мы проиграли! Это факт, с которым рано или поздно придется примириться. - Что бы сказал о таких разговорчиках покойный Миллер?- улыбнувшись заметил Матини. - Ой, как же я об этом забыл? Ты знаешь, Мартин, кого я встретил позавчера в кабинете Миллера? Бывшего гарибальдийского парламентера, того, у которого шрам на лице. На допросе... - Антонио Ментарочи? - Ты даже знаешь его имя и фамилию? - Он служил в том госпитале, где я раньше работал. Исключительно умный и сердечный человек. Я не говорил об этом никому, чтобы не произносить вслух его имя. Ведь бедняга вне закона... - И хорошо сделал, что не сказал. Это только еще больше увеличило бы подозрения. - Подозрения? Есть что-нибудь конкретное? Генрих рассказал суть разговора с Миллером. - Я так и знал, что подозрение падет на меня!- Матини вскочил и забегал по комнате. На его нервном лице по очереди отразились все чувства: беспокойство, колебания, потом решимость. - Вот что, друзья,- сказал он, остановившись против кровати Лютца.- Я не хочу таиться перед вами: если б я мог, я предупредил бы партизан! И тем не менее в данном случае это сделал не я! Перед вами мне нечего оправдываться и, надеюсь, вы поверите мне на слово... Но сейчас меня интересует не столько моя особа, сколько этот Ментарочи... Как вы думаете... В дверь кто-то постучал, и Матини не закончил фразы. На пороге появилась горничная графини. - Синьор обер-лейтенант, графиня просила зайти к ней, как бы поздно вы ни освободились! - Передайте вашей госпоже, Лидия, что я обязательно зайду,- ответил Генрих, внимательно вглядываясь в лицо девушки. Может быть, потому, что Генрих впервые назвал ее по имени, а возможно, по каким-либо другим причинам, но горничная смутилась. - Хорошо,- ответила она тихо и вышла. - Так вот, я хотел бы знать...- начал было Матини, но его снова прервали. На этот раз дверь распахнулась настежь без стука и на пороге выросла фигура Кубиса. - "Где двое или трое собрались во имя мое, там и я среди них...",- цитатой из евангелия поздоровался Кубис. - Садитесь, Кубис,- пригласил Генрих, - мы, правда, уже поужинали, но немного вина оставили, помня о вас. - Этой кислятины? - Другого не было и не будет. Пауль, не забывайте, мы у постели раненого. - "И бог, видя тайное, воздаст нам явное!"- молитвенно сложа руки, снова процитировал Кубис. - Сегодня Кубис настроен на молитвенный лад, улыбнулся Лютц. - Я сегодня подумал: а не придется ли мне снова менять одежду? Когда-то я сменил сутану на мундир, а теперь, возможно, придется сделать наоборот. Ну, это все в будущем, а я человек сегодняшнего дня. И он не предвещает мне ничего хорошего! - Снова какие-нибудь неприятности?- поинтересовался Генрих. - Самые большие - у меня отняли перспективы! Оповестил начальство о смерти раба божьего Иоганна, а мне приказывают: выполняйте его обязанности, пока не пришлем нового начальника. Итак, мое продвижение по службе, а следовательно, и увеличение бумажек, которые так приятно шуршат в руках, отодвигается на неопределенный срок. И я снова на иждивении доброго и щедрого барона фон Гольдринга, который коллекционирует мои расписки. А вы после этого предлагаете мне кислое вино! Вам еще не хватает завести разговор о медицине и вообще о тленности всего живого! Кстати, и синьор Матини здесь. - Перед вашим приходом мы как раз беседовали о медицине. Матини нам рассказал об одном очень интересном опыте. Как хирург он просто в восторге и мечтал бы повторить эксперимент. Матини удивленно смотрел на Генриха, лидо его медленно покраснело, брови угрожающе сошлись на переносице. - Умоляю вас, заклинаю, покорно прошу! Не рассказывайте мне этой мерзости! Она мне испортит аппетит перед ужином! - А я думал, что вы интересуетесь наукой! Вы сами когда-то настаивали, чтобы Матини... - Барон фон Гольдринг, это для меня настолько неожиданно... Я просто не нахожу слов - У Матини перехватило дыхание. Лютц, верно, начал о чем-то догадываться и бросил на доктора предостерегающий взгляд. Тот тотчас обмяк. - Я знаю, вы не отважитесь просить Кубиса, поэтому делаю это за вас: Матини нужен человек, над которым он мог бы провести свой эксперимент. Поскольку он опасен, нужен... - Догадываюсь, догадываюсь... да, пожалуйста! У нас таких кроликов хоть отбавляй. Я охотно дам первого попавшегося и даже буду благодарен за услугу. Наш комендант СС допился до белой горячки и не может выполнять своих функций. Берите хоть сейчас! - Видите, Матини, как все хорошо уладилось!- повернулся Генрих к доктору.- С вас комиссионные! Согласен помириться на том, что вы разрешите мне присутствовать при... - Простите, Генрих, что я вас прерву. Но вечером, да еще в выходной день, я не привык так попусту растрачивать время! Душа моего покойного шефа протестует против таких сухих поминок, и я вынужден, барон... - Сколько?- лаконично спросил Генрих. - За упокой Миллера, думаю, не меньше пятидесяти марок... Получив нужную сумму, Кубис вышел. Генрих проводил его до входных дверей, чего никогда не делал и чем еще больше удивил своих гостей. - Ну, обо всем договорились,- доложил он, вернувшись в спальню. - Я ничего не понимаю...- начал взволнованно Матини. - А понять так просто! Если трое порядочных людей узнают, что четвертому грозит смертельная опасность... - Вы имеете в виду Антонио Ментарочи? - Наконец вы догадались! А я думал, вы меня испепелите грозным взглядом. Или, может...- Генрих вопросительно взглянул на Матини. - Я думал, вы лучшего мнения обо мне! - обиделся доктор. - Но как организовать технику этого дела?- спросил Лютц. - У нас впереди целая ночь, чтобы все обсудить. А сейчас, простите, я должен зайти к Марии-Луизе. Графиня давно ждала Гольдринга и встретила его упреками: - Это просто невежливо, барон, заставлять меня так долго ждать. Я умираю от любопытства! Неужели правда, что убит Миллер и герр Лютц ранен? Генрих коротко рассказал, как их обстреляли партизаны. - О, теперь я особенно ценю то, что вы сделали для дяди и барона Штенгеля. Эти звери могли убить и их! - Я всегда к вашим услугам, графиня. Ведь я обещал быть вашим рыцарем. - И очень плохо выполняете свои обязанности! Я вижу вас раз в неделю, да и то лишь в тех случаях, когда сама приглашаю. Слушайте, вы вообще мужчина? - Кажется... - А мне нет! Жить под одной крышей с молодой женщиной и оставаться совсем равнодушным к ней! Хоть бы на людях поухаживали за мной... В наказание завтра утром или после обеда вы будете сопровождать меня на прогулку. Я давно не ездила верхом. - У меня нет лошади. - Возьмите из моей конюшни. И вообще я решила сделать из вас настоящего кавалера. Когда-нибудь дама вашего сердца поблагодарит меня за это! - А что скажет по этому поводу барон Штенгель? - Он поймет, что до сих пор ловил ворон! - Итак, я должен играть при вас роль... - Роль зависит от актера...- Графиня бросила многозначительный взгляд на Генриха,- от того, насколько он сумеет воодушевить своего партнера... - Такая игра может нас обоих завести слишком далеко... - Вы этого боитесь? - Я понимаю, что нам грозит... Для себя... и своей невесты. Генрих пробыл у графини долго. Когда он вернулся, Лютц и Матини сладко спали. - Постели мне в кабинете,- приказал Генрих Курту. Тот приготовил постель, но не уходил, переминаясь с ноги на ногу у порога. - Я хотел вас спросить, герр обер-лейтенант... - начал он робко и замолчал. - Догадываюсь о чем... Дело касается Лидии? Угадал? Курт густо покраснел. - Я хотел спросить, может ли немецкий солдат жениться на итальянской девушке... - Если оба они запасутся терпением, чтобы дождаться конца войны. А как же твоя невеста, Курт? - Марта, герр обер-лейтенант, она какая-то... О, нет, не подумайте чего-нибудь плохого! Она хорошая девушка, честная. Но... Я увидел совсем других девушек, которые мечтают о большем, чем собственное гнездышко... Мы с Мартой не будем счастливы, герр обер-лейтенант! Лидия она совсем другая, она...- Курт окончательно смутился и замолчал.- Простите, герр обер-лейтенант, вам пора спать. Я пойду. Когда Курт открыл дверь, Генрих его остановил. - Кстати, Курт, я все забываю спросить: ты передал графине записку, помнишь, ту, что я дал, когда мы ехали Пармо для переговоров с партизанами? - Графиня еще спала, я передал горничной. Я говорил вам об этом, герр обер-лейтенант. - Ах, да, теперь припоминаю... ты действительно что-то говорил. Ну, спокойной ночи, Курт. Пусть тебе приснится твоя Лидия, она, кажется, очень славная девушка. Оставшись один, Генрих еще долго не спал, обдумывая новую обстановку, которая сложилась здесь, в замке, и в Кастель ла Фонте после сегодняшних событий. КУБИС ЗАБОТИТСЯ О БУДУЩЕМ Письмо Генриха о смерти Миллера глубоко взволновало Бертгольда. Наличие в Кастель ла Фонте знающего преданного служаки очень устраивало генерала: во-первых, с точки зрения чисто служебной, а во-вторых, Миллер был защитником его личных интересов. Внезапная смерть начальника службы СС в маленьком итальянском городке, как это ни странно, могла поломать все планы Бертгольда, спутать все карты большой игры. А игру Бертгольд затеял крупную. И отнюдь не последнюю роль в ней должен был сыграть именно Миллер. Не в силу своих талантов. Нет! Бертгольд не переоценивал его способностей, хоть и отдавал должное опыту. Просто судьба связала Миллера с генералом Эверсом, а последнее время личность Эверса особенно сильно интересовала Бертгольда. И не потому, что Бертгольд вспомнил о своих старых дружеских связях с генералом. Наоборот, он старался их всячески затушевать и даже в письмах к Генриху не передавал больше приветов старому другу. Зато в письмах к Миллеру, носивших полуслужебный характер, фамилия генерала упоминалась все чаще и в таком контексте, который очень бы взволновал и генерала, и Гундера, и Денуса, узнай они об этом. Штаб-квартиру Гиммлера давно беспокоили нездоровые настроения, возникшие в среде высшего командования немецкой армии. Целая цепь стратегических неудач на Восточном фронте сильно подорвала доверие к гитлеровскому командованию. Если раньше любое распоряжение фюрера воспринималось как нечто гениальное, то теперь на военных советах все чаще раздавались критические голоса. В форме вопросов или советов, а зачастую и прямо высказывалось личное мнение. Генералы старались внести свои коррективы в действия командования и самого фюрера. Если подобное происходило на военных советах, то можно себе представить, о чем беседовали между собой старейшие генералы, когда бывали одни. И, возможно, не только говорили. В распоряжении гестапо были материалы, свидетельствующие о том, что среди командиров крупных военных соединений, возможно, уже возникла оппозиция. Подозрительным казалось установление тесных контактов между некоторыми генералами старой школы, которые до сих пор не были связаны ни родственными отношениями, ни дружбой. Оживленная переписка, курьеры, которых они посылали друг другу, не могли не возбуждать тревоги, хотя прямых улик о предательстве или заговоре в распоряжении гестапо не было. В письмах если и проскальзывали нотки недовольства, то делалось это крайне осторожно, обычно речь в них шла о погоде, о здоровье, о далеких и близких знакомых. Лишь сопоставляя копии этих корреспонденции - а их собиралось в гестапо все больше,- можно было заметить едва уловимую перекличку событий и имен. Интуиция старого разведчика подсказывала Бертгольду, что все это неспроста. Но более или менее обоснованных доказательств у него не было. Необходима была ниточка, одна тоненькая ниточка, за которую он мог бы ухватиться! Такой ниточкой стал для него Эверс. Слишком уж часто упоминалось его имя в этой подозрительной переписке! Поручив Миллеру внимательно наблюдать за генералом и сообщать о каждом шаге последнего, Бертгольд надеялся путем сопоставлений, логических выводов, а, возможно, впоследствии и явных доказательств, установить наличие заговора против фюрера... И вот этот блестящий план был под угрозой - в Кастель ла Фонте не стало доверенного лица. Бертгольд возлагал большие надежды на Миллера не только в связи с раскрытием этого заговора, а и по сугубо личным причинам. Вернувшись в прошлом году из поездки по Франции и приступив к разбору корреспонденции, накопившейся за время его отсутствия, Бертгольд натолкнулся на документы, которые очень его встревожили. Среди кипы фотографий, присланных агентами, следившими за генерал-полковником Гундером, он увидал две фотографии Генриха, они были сделаны во время визитов Гольдринга к генералу. Конечно, никаких личных отношений между Генрихом и Гундером существовать не могло. Он был посланцем генерала Эверса и сам не понимал, в какую беду может попасть. Но это создавало угрозу будущему Лориного мужа. Из-за своей неосведомленности он мог попасть в еще более компрометирующее его положение. Тут-то и должен был пригодиться все тот же Миллер. После убийства Моники Тарваль, которое незаметно для всех организовал начальник службы СС, Бертгольд написал ему частное письмо, в котором просил внимательно наблюдать за Генрихом, чтобы тот случайно не попал в какое-нибудь неблагонадежное окружение и не запятнал бы этим своего имени. И Миллер старательно выполнял поручение, возможно, самое важное для Бертгольда. Чем хуже становилось положение на фронте, тем больше убеждался Бертгольд, что само провидение послало ему Гольдринга. Подсчитывая капитал, оказавшийся у него после ликвидации хлебного завода, фермы и еще кое-какого имущества, он неизменно приплюсовывал к нему и два миллиона Генриха. Ибо только они обеспечивали Бертгольду спокойную старость в семейном кругу, на берегу швейцарского озера. А мечты о спокойной старости становились все более соблазнительными. "Когда дьявол стареет - он становятся монахом",- говорит народная пословица. С Бертгольдом происходило нечто подобное. Возможно, под влиянием писем фрау Эльзы. Она до сих пор жила с Лорой в Швейцарии и не могла нарадоваться на свою дочь, так изменился характер Лоры после официального обручения. Девушка целиком была поглощена мыслями о супружеской жизни. С большим волнением фрау Эльза писала, что Лорхен тайком от нее готовит даже распашоночки для своих будущих малюток. И Бертгольд, который одним росчерком пера отправлял в крематорий в Освенциме сотни тысяч людей, в том числе и детей, расчувствовался чуть ли не до слез, представляя себя с внуком или внучкой на руках. Смерть Миллера встревожила Бертгольда именно потому, что он потерял человека, способного содействовать осуществлению этих планов. Теперь Бертгольд уже не сможет давать начальнику службы СС в Кастель ла Фонте тех полупоручений, полуприказов, которые посылал Миллеру. Тот не разграничивал, где приказ начальства, а где поручение семейного порядка. Кто же заменит покойного начальника службы СС? Назначение на этот пост зависело от начальства службы СС штаба северной группы войск в Италии. Но Бертгольд был заинтересован, чтобы в Кастель ла Фонте назначили человека, с которым можно будет установить контакт. За Генрихом нужен глаз. Правда, он официальный жених его дочери, человек проверенный, хорошо воспитанный. Но ему всего двадцать три года. Сегодня Генриху нравится Лорхен, завтра он полюбит другую! Еще неизвестно, чем кончится его пребывание в замке молодой вдовы Марии-Луизы, особенно если учесть характеристику, данную графине Миллером. Да мало ли какие глупости может наделать человек в двадцать три года! Наконец, Эверс начал давать Генриху чересчур рискованные поручения. Разве нельзя было послать к партизанам другого парламентера? Одно неосторожное слово, и все могло кончиться трагически. И тогда - прощайте два миллиона в Швейцарском банке, да еще переведенные в доллары, прощай спокойная старость! Нет, этого никак нельзя допустить! Надо не жалеть времени и энергии и обеспечить свои интересы! Тем более, что добиться этого не так уж трудно, учитывая его связи. Но кого назначить вместо Миллера? Бертгольд долго перебирает в памяти знакомых ему офицеров гестапо. Кандидатуру Кубиса он отбрасывает сразу. Это опытный офицер, но к служебным обязанностям он относится с таким же цинизмом, как и ко всему в жизни. Для серьезной самостоятельной работы он явно непригоден. Нужен иной... Но кто? Кандидатуры отпадали одна за другой Боже, скольких людей уже забрала война и этот проклятый Восточный фронт! Раньше не приходилось так долго искать. А что, если назначить майора Лемке? После убийства Гартнера в Бонвиле Лемке и Генрих познакомились, остались довольны друг другом. Лемке дал отличную характеристику фон Гольдрингу, а Генрих писал, что заместитель Гартнера произвел на него приятное впечатление. Они неплохо относятся друг к другу. Новому начальнику службы СС не придется тратить времени на знакомство с Генрихом. Лемке старый работник контрразведки, человек солидный, испытанный. Только согласится ли он уехать из Бонвиля? Ведь быть начальником гестапо там куда почетнее, нежели стать начальником службы СС дивизии. Придется уговаривать, ссылаться на особо важные задания, например наблюдение за Эверсом... придумать что-нибудь еще. Но партизанское движение в Бонвиле, невзирая на все принятые меры, продолжало шириться, и это так выматывало нервы и силы майора, что он согласен был поехать куда угодно, только бы сменить обстановку. Добиться назначения Лемке на должность покойного Миллера энергичному Бертгольду не представило труда. Не прошло и недели после смерти Миллера, как в его бывшем кабинете появилась высокая худощавая фигура майора Лемке. Прибытие нового начальника неприятно поразило Кубиса. Он надеялся, что высшее начальство в конце концов пересмотрит свое решение и повысит его не только в звании, но и в должности. Ведь он работал в разведке с самого начала войны и имел право на самостоятельную работу. И вот... - Ну, скажите, барон, вы считаете это справедливым? - жаловался Кубис Генриху. Впервые за время их знакомства Генрих видел Кубиса в таком угнетенном, даже серьезном настроении. Он не шутил, как обычно, не насвистывал игривых мелодий, а, упав в глубокое кресло, раздраженно жаловался на штаб северной группы, на судьбу, на самого Лемке, который с первого же дня заважничал. Генрих ответил не сразу. Усевшись напротив гостя, он прикурил сигарету, несколько раз затянулся, что-то обдумывая, и вдруг в свою очередь спросил: - Скажите, Пауль, вы согласны говорить откровенно и прямо? Впервые за все наше знакомство! Не утаивая ни единой мысли! - Охотно! Настроений у меня - как раз для исповеди! - Скажите, Пауль, вы задумывались над тем, что будете делать, когда кончится война? - Зачем иссушать мозг такими проблемами, если я не знаю даже того, где взять денег на завтра... - Давайте отбросим шутки, ведь мы решили поговорить серьезно! Неужели вы думаете, что я без конца и безвозмездно буду одалживать вам деньги? Ведь вашими расписками я мог бы оклеить стены этой комнаты! Кубис удивленно и немного испуганно взглянул на Гольдринга. - Новая неприятность, и самая крупная из всех возможных! - Пока я не требую с вас долгов, Кубис! Хочу лишь напомнить, за вами около семи тысяч марок. - Боже мой! Двухгодичный оклад! - И если я, человек более молодой, чем вы, задумываюсь над будущим... Войне, бесспорно, скоро конец. Мы не знаем, как она закончится... - Барон, мы условились быть откровенными. Не кривите душой. Вы не хуже меня знаете, что война проиграна. И новое оружие поможет нам так же, как Миллеру роскошный букет, который мне пришлось возложить на его могилу. - Ладно! Допустим, что войну мы проиграем - правда, я еще не теряю надежды на победу. Но не будем спорить. Так что ж вы будете делать? За душой ни единой марки, долгов - как волос на голове, а все имущество - плеть да, кажется, пара наручников. - Вы забываете о шприце и коллекции бутылок из-под вина,- горько улыбнулся Кубис. - К тому же вы недоучка. Учились в одной школе, не кончили, бросили. Хотели стать пастором - пошли в разведку. Скажу прямо: перспективы у вас никудышные... - А вы не плохой утешитель. И так настроение такое, что... - А мы с вами не нежные барышни, а мужчины! - в сердцах бросил Генрих.- Утешать вас я не собираюсь. - Что же вы можете посоветовать мне в моем положении? Что я могу? Что? - Жениться! Кубис расхохотался. - Жениться? Мне? Который всех Венер, Диан и других богинь отдаст за пару ампул морфия? Да на кой черт мне жена, если я... Кубис расхохотался еще громче. - Я не говорю, что вам нужна жена,- прервал Кубиса Генрих.- Вам нужно ее приданое! Словно поперхнувшись собственным смехом, Кубис смолк. Его потрясло не само предложение, а то, что он до сих пор сам не подумал о таком простом для себя выходе. - Вы же красивый мужчина, черт побери! Представительная фигура, симпатичное лицо, красивые томные глаза, которые так нравятся женщинам. Поднявшись с кресла, Кубис подошел к зеркала и некоторое время с интересом рассматривал свое изображение, возможно, впервые за всю жизнь оценивая внешность, как товар, который можно продать. - Говорю вам, Пауль, что с таким лицом и умной головой вы можете обеспечить свое будущее. - Только это я еще не пробовал отдавать в залог! Но как осуществить ваш чудесный план в этом богом и людьми забытом Кастель ла Фонте? Кроме вашей горничной да графини, я не вижу ни одной приличной женщины! - Потому что не искали. А я вчера обедал в семье инженера, у которого единственная дочь, и... - Местная? Но ведь вы же знаете, что сотрудники гестапо могут жениться только на немецких подданных. - Знаю. Отец ее долгое время работал в Германии и там принял наше подданство. Он известный инженер и к тому же, кажется, не из бедных. - Ну, а сама она, эта... ну, девушка, как? - Слишком худощава на мой вкус. Но после рождения первого ребенка это, говорят, проходит... - Фи!- брезгливо поморщился Кубис.- Не говорите мне о такой мерзости, как дети, у меня их никогда не будет. - Это зависит не только от вас. Так как, согласны? - Вы так спрашиваете, словно достаточно моего согласия! - А чтобы заручиться в согласием девушки, вам придется некоторое время разыгрывать роль влюбленного. Букеты там, подарки и все прочее... - Но деньги? Где взять денег? - Если я увижу, что дело идет на лад, ваша кредитоспособность значительно возрастет в моих глазах. Я согласен кредитовать фирму Кубис-Лерро на взаимно выгодных условиях. - Тогда дайте сейчас хоть тридцать марок. Пойду подумаю о прелестях семейной жизни. На сей раз Генрих выдал Кубису очередные деньги с куда большей охотой, чем обычно. Кубис, взволнованный неожиданным предложением, даже не подозревал, что Генрих имел в виду не его будущее, а свое. Мария-Луиза была просто счастлива, когда Генрих рассказал ей о результате беседы с Кубисом. Идея просватать Софью Лерро, дочь инженера, на квартире которого жил Штенгель, принадлежала Марии-Луизе. Вчера она и Генрих были приглашены Штенгелем на обед, и графиня познакомилась с Софьей. Ей и раньше приходило в голову, что за холодным отношением барона к ней что-то кроется. Теперь, увидев девушку, она окончательно убедилась в этом. Причина нерешительности и колебаний Штенгеля - Софья. У нее перед графиней такое важное и бесспорное преимущество, как молодость. Софье Лерро всего двадцать три года. При первом взгляде на нее Марии-Луизе показалось, что она где-то уже видела это кругленькое с пикантным носиком личико, освещенное ласковой голубизной глаз и приветливой улыбкой розовых губ. Улыбка как бы намекала на молодость и здоровье, приоткрывая краешки белых ровных зубов. Мысленно перебрав всех своих знакомых, графиня вдруг вспомнила последние странички иллюстрированных журналов. Ну конечно же! Подобные лица смотрели на нее с рекламных афиш, которые призывали молодоженов механизировать свой быт: молодая женщина с пылесосом в руках... молодая женщина возле стиральный машины... "ваш пол будет всегда блестеть как зеркало"... "покупайте наши механические полотеры", "приобретайте сбиватели для коктейлей, и ваш муж не будет завсегдатаем, клубов и ресторанов"... Графиня прикусила губу, пряча злорадную усмешку... но на сердце у нее ни стало легче. Правда, лицо стандартное, но от нее веет юностью и каким-то особым уютом. Это может привлечь человека, который, проведя бурную молодость, ищет тихого семейного счастья. Софья Лерро тоже стремилась к семейному уюту и не скрывала этого. С простодушной откровенностью она созналась, что готова даже прибегнуть к услугам брачной газеты. А когда Мария-Луиза попробовала высмеять это ее намерение, девушка начала горячо отстаивать свою точку зрения, и барон Штенгель ее поддержал, после чего Софья заспорила еще ожесточеннее. - А что же делать девушкам, которые сидят в такой дыре, как я? Ждать, пока появится прекрасный принц? Так бывает только в сказках, а не в жизни. Мне уже двадцать три года... сколько я могу еще ждать? Если мы случайно знакомимся с мужчиной в театре или в гостиной наших друзей, а потом выходим за него замуж - это считается приличным. Если же мы знакомимся с помощью объявления, такое знакомство - уже плохой тон. Но меня никто не заставит выйти замуж за первого, кто откликнется на мое объявление. За мной остается право выбора. И я поступаю откровенно и честно, когда говорю да, я хочу выйти замуж! А другие скрывают свои желания, а сами ловят женихов! Мария-Луиза покраснела, расценив эти слова как намек. Но глаза Софьи смотрели с такой простодушной откровенностью, что графиня успокоилась. "Она слишком глупа, чтобы догадаться". Самого Лерро, к огромному огорчению Генриха, не было дома. Но обед прошел весело, непринужденно, и даже всегда молчаливый Штенгель под конец немного оживился и стал разговорчив. То, что Штенгель после каждого нового блюда расхваливал кулинарные способности Софьи, поддерживал ее в споре, обеспокоило графиню. - Вы бы подыскали ей жениха среди знакомых офицеров. Ведь она хорошенькая и, как говорит барон Штенгель, не бедная,- совершенно серьезно уговаривала Генриха графиня, возвращаясь в замок. Вот тогда-то в голове Гольдринга и возникла идея, женить Кубиса. - Если вы осуществите свой план - я обещаю вам пост неизменного друга дома,- кокетничая, проговорила графиня. - Боюсь, что Штенгель не утвердит меня в этой должности. - Надо приучить его к мысли, что вы неотъемлемая часть моего приданого. - Барон придерживается чересчур патриархальных взглядов на семейную жизнь. - Вот вы и поможете мне перевоспитать его. Он испортил себе вкус, глядя на эту мещаночку! А Кубису она как раз под стать. Софья уравновесит его. Я завтра же заеду к ней, уговорю пригласить Кубиса и так распишу его, что она влюбится, даже не глядя. На следующий день, собравшись на прогулку, графиня зашла к Генриху. - Даю вам на сегодня отпуск. У нас с Софьей будет интимный женский разговор, вы помешаете нам. - А не слишком ли вы форсируете события? - спросил Генрих. - У меня правило: не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Я уверена, барон, что ваша невеста совершила непоправимую ошибку, не обвенчавшись с вами, сразу же после помолвки. Я не стала бы полагаться на вашу верность. - Вы такого плохого мнения обо мне! - Наоборот, хорошего. У одного писателя я вычитала чудесный афоризм. "Постоянство,- говорит он,- признак ограниченности". Поставьте вместо слова "постоянство" слово "верность". Я уверена, что вы найдете кареокую итальянку, а у вашей Лоры - так, кажется, ее зовут? - останется лишь подаренное вами обручальное кольцо... Кстати, почему вы не носите своего? - Бросил куда-то в чемодан... - Бедная Лора!- рассмеялась графиня. В коридоре послышались быстрые шаги, кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел веселый, возбужденный Матини. Увидев графиню, он смутился. - Простите, я постучал, но... растерянно извинялся он. Графиня холодно кивнула головой и вышла. - Как нехорошо вышло, я вошел так неожиданно. Она, кажется обиделась? - Ее могли обидеть лишь твои извинения, подчеркивающие неловкость положения. Да ну ее к черту! Лучше скажи, что с тобой? Ты прямо весь сияешь! - Еще бы! Вес кончилось отлично: акт о смерти Ментарочи написан и главный прозектор его подписал. А сам Ментарочи, вероятно, уже давно в горах. Генрих свистнул. - Как это произошло? Когда? - Он бежал на рассвете. Правда, немного раньше, чем ты советовал, но я воспользовался счастливым случаем: у прозектора было много вскрытий, и он подписывал документы, не очень вникая в их суть... Но что с тобой? Ты недоволен? - Самое худшее, что ты мог сделать, это сейчас отпустить Ментарочи к партизанам! - Но зачем же мы тогда забрали его из СС? Для того, чтобы выпустить? Ведь так? - Я просил выпустить Ментарочи только после того, как я разрешу! - Да какая разница! Как раз в это время выкопали братскую могилу и хоронили покойников... - А завтра провокатор, раз уже выдавший Ментарочи, сообщит Лемке: Ментарочи, которого арестовало гестапо, снова в горах, жив, здоров! Лемке начнет проверять, увидит акт о смерти, последовавшей во время операции... - Боже, что я наделал!- Матини побледнел - Какой же я идиот! Генрих нервно зашагал по комнате. Матини, обхватив голову руками, неподвижно сидел на диване, уставившись в пол. - Скажи точно, в котором часу ты его отпустил? - На рассвете, часов в шесть. Я дал ему гражданскую одежду, немного денег, пистолет... - Знаешь куда он пошел? - Нет! - Условились о дальнейших встречах? - Тоже нет. Он пожал руку... мы даже поцеловались, но ни слова друг другу не сказали. Генрих снова зашагал по комнате, на ходу бросая отрывистые фразы. - Положение хуже, чем ты предполагаешь. У Лемке акт о смерти, а человек жив. Кубис сошлется на то, что мы его уговорили выдать арестованного. Я, ты и Лютц! Какой вывод сделает Лемке? Что есть организация, содействующая партизанам. Ведь нас трое... - Я пойду к Лемке и всю вину возьму на себя. Скажу, что недоглядел, Ментарочи бежал, а я, боясь ответственности, спасая себя... - Не говори глупостей! Дождаться почти конца войны и погибнуть из-за собственной неосторожности. Мы что-нибудь придумаем! Должны придумать! Нет такого положения, из которого не были бы выхода... - Я тебе его предложил. Это единственный выход, который у нас есть. - Ты когда-нибудь видел, как мелкие зверушки, загипнотизированные взглядом змеи, сами идут к ней в пасть? Вот твой выход! А мы найдем, должны найти что-то такое... Погоди, погоди, дай мне подумать немного... Знаешь что? Иди сейчас к Лютцу и предупреди его обо всем, а я тем временем проверю одну вещь... Возможно, это и будет выход! Только обещай - ни единого шага, не посоветовавшись со мной! - Обещаю! - Я позвоню Лютцу. А теперь не хочу терять времени, чем скорее мы что-нибудь решим... Матини поднялся и направился к двери, но на пороге остановился, окинул Генриха печальным взглядом. - Я так люблю тебя и Карла, и вот из-за меня... - Если хочешь, во всем виноват я. Не продумал наш план до мельчайших деталей, не поговорил с Ментарочи, думал - успею, и вот... Впрочем, извиняться друг перед другом будем потом, а сейчас... сейчас уходи! Безнадежно махнув рукой, Матини вышел. Оставшись один, Генрих смог спокойно обдумать план, который зародился у него в голове во время разговора с Матини. Да, кажется, это единственный выход! И действовать надо немедленно! Только время решит сейчас успех всего дела. Он, кажется, не ошибается в своих догадках... А что, если ошибается? Тогда придется изобретать новый вариант. И как можно быстрее. А чтобы все проверить, надо... Генрих нажал кнопку звонка и вызвал Курта - Позови Лидию и проследи, чтобы сюда, пока мы будем разговаривать, никто не заходил. Даже ты! Курт встревоженно и вопросительно поглядел на Генриха, но, заметив, что обер-лейтенант раздражен, не решился ни о чем спросить и молча вышел. Не прошло и минуты, как появилась Лидия. - Вы звали меня, синьор? Я вас слушаю!- голос девушки звучал весело, приветливо, как всегда, даже чересчур спокойно для такой живой девушки, как Лидия. - Садитесь, пожалуйста, разговор у нас будет длинным.- Генрих придвинул девушке стул.- Вы не догадываетесь, о чем я буду говорить? - Нет, синьор! Но, надеюсь, вы довольны мною.- Лидия опустила глаза, пряча чуть встревоженный блеск глаз. - Я слышал от Курта, что вы собираетесь за него замуж! Лицо Лидии зарделось. - Мы договорились подождать до конца войны... - Вы его любите? - Если девушка дала согласие... - А он вас? - Любит!- не задумываясь, ответила Лидия. - Тогда я очень жалею, что все так вышло. Я хорошо отношусь к Курту и хотел, чтобы его жизнь сложилась счастливо, но... - Вы хотите сказать, что ему не позволят жениться на девушке итальянке?- с вызовом спросила Лидия. - Я хочу сказать, что вы никогда не поженитесь! Никогда! И не потому, что кто-то не разрешит, а потому... Генрих остановился, сделал паузу и продолжал, отрубая слово от слова, - потому что тотчас после нашего разговора я вынужден буду арестовать вас и отправить на допрос! Лидия вздрогнула, словно ее неожиданно хлестнули нагайкой. В черных глазах блеснул злой огонек. - У вас для этого нет никаких оснований. Все ваши вещи, кажется, целы. Я уже год живу у графини, и за это время, кажется, не пропала ни одна мелочь. - Не прикидывайтесь! Вы знаете, что я имею в виду! - Я знаю лишь то, что я ни в чем не виновата! - Это вы будете доказывать на допросе в гестапо. - А разве это не допрос? Во взгляде девушки было столько презрения, что Генрих невольно смутился. - Я не работник гестапо и не следователь... - сказал он, словно оправдываясь. - Я лишь хотел убедиться, виновны ли вы в том, в чем вас обвиняют. Чтобы знать, как мне держать себя с вами. - И сейчас вы должны решить, виновна я или нет? - голос девушки дрожал от возмущения. - Решать это будет суд... - Суд? Какой? - Тот, который будет судить вас и судил бы Ментарочи, если б он не бежал... - Он бежал! Если бы у счастья было лицо, оно было бы сейчас похоже на лицо Лидии. - Разве вы его знаете? - Это мой отец! - Так это вы сообщили ему о приезде наших парламентеров? Вы прочитали записку, которую Курт имел неосторожность передать вам? - Курт здесь ни при чем! - Это выяснит гестапо. - А он чуть ли не молится на вас, он говорил... - Мне не интересно, что говорил ваш соучастник... - Курт ничего не знал! - Это вы открыли дверь замка, впустили сюда вашего отца с партизанами, чтобы они взяли заложников? Лидия вскочила со стула и стояла перед Генрихом выпрями