- Именно так я и расцениваю события в Италии. - Но мне кажется, простите за откровенность и смелость, что паника преждевременна и нет никаких оснований так пессимистически относиться к будущему. - Если не ждать его сложа руки, а подготавливать, многозначительно произнес генерал и внимательно поглядел на Генриха.- А теперь - пора на аэродром. Через час генерал на специальном самолете вылетел из Парижа в Сен-Реми. Разговор с Эверсом взволновал и заинтересовал Генриха. Намеки генерала были очень красноречивы. Правда, пока он не открывает своих карт, но бесспорно одно: недовольство командованием настолько велико, что даже всегда сдержанный генерал не считает нужным скрывать это. И это лишь цветочки! Ягодки впереди! На следующее утро ровно в десять Генрих предстал перед начальником курсов оберстом Келлером. - Открытие курсов на некоторое время откладывается, - сообщил Келлер. - Возможно, вам имеет смысл вернуться в часть и ждать вызова. - Командир дивизии Эверс сегодня ночью вылетел из Парижа и приказал мне ждать здесь; есть предположение, что наша дивизия получит особое задание, и в ближайшие дни будет переброшена, герр оберст. - Когда получите телеграмму, уведомьте меня! - Буду считать своим долгом, герр оберст! - Скажите, вы не сын командира сто семнадцатого полка, Эрнста Гольдринга? - Нет, мой отец, Зигфрид фон Гольдринг, погиб, и меня усыновил генерал-майор Бертгольд. Он работает при штабквартире в Берлине. - Вильгельм Бертгольд? - Так точно! - О, тогда прошу передать ему мои самые искренние пожелания. Мы с ним старые знакомые, еще с времен первой мировой войны. - Уверен, что ему это будет очень приятно! - Я надеюсь, вы не соскучитесь в Париже. Поскольку вам придется задержаться здесь, было бы непростительно тратить время зря. Если хотите, я прикажу перепечатать для вас конспекты будущих лекций. Это избавит вас от лишних забот, не придется самому конспектировать, когда начнутся занятия. - Мне просто неудобно, герр оберст, причинять вам столько хлопот. - Пустое! Мне было очень приятно познакомиться с вами, барон, и я рад, что могу оказать эту маленькую услугу сыну моего старого знакомого. Буду очень сожалеть, герр обер-лейтенант, если вас скоро отзовут... Но в таком случае вам особенно пригодятся конспекты. Думаю, что в конце недели вы сможете их получить. Впервые за много времени у Генриха выдалось несколько свободных дней. Он думал об этом с тоской, даже со страхом. У него было ощущение человека, внезапно остановившегося после стремительного бега, когда кажется, что все окружающие предметы проносятся мимо, сливаясь в одну сплошную линию. И, осматривая Париж, он ни на чем не мог остановить своего внимания - улицы, площади, памятники лишь раздражали глаз, не затронув воображения, не возбудив интереса. Напрасно Курт сбавлял скорость, проезжая мимо замечательных памятников и прекрасных архитектурных сооружений, напрасно останавливал машину на широких, величественных площадях, стараясь восторженными восклицаниями привлечь внимание обер-лейтенанта к многочисленным витринам антикварных магазинов на улице Риволи. Генрих равнодушно проезжал под Триумфальной аркой, бросая быстрый взгляд на Вандомскую колонну, даже не поворачивал головы, чтобы рассмотреть дворец президента на Елисейских полях. Он все гнал и гнал машину, не замечая того, что они дважды, а то и трижды проезжают по одной и той же улице. Однажды, не спрашивая, Курт свернул на Марсово поле и подъехал к Йенскому мосту, возле Эйфелевой башни. Лифт не работал, и Генрих по винтовой лестнице поднялся на вторую площадку башни. Не слушая гида, объяснявшего, когда именно инженер Эйфель построил это грандиозное сооружение высотой в триста метров и сколько ушло на это металла и денег, Генрих вышел из стеклянной галереи на площадку и, облокотившись на перила, посмотрел вниз на город. Только теперь он впервые увидел Париж. Увидел не только глазами, а тем внутренним взглядом, который лишь один способен вдохнуть жизнь в виденное, дополнить его воспоминаниями из книг об этом прекрасном городе, воспетом лучшими писателями Франции. Вот он, Нотр Дам - собор Парижской богоматери, по которому в детстве, вместе с тоненькой красавицей Эсмеральдой и ее беленькой козочкой, водил Генриха могучий гений Виктора Гюго. А там, на баррикадах улицы Шанвери, умирал веселый гамен Гаврош - отважный, насмешливый и вызывающе беззаботный даже перед лицом смерти. Возможно, по тем бульварам в особняки своих прекрасных и неблагодарных дочерей тайком пробирался старый Горио. Где-то здесь, верно по острову Сите, бродили в свое время веселые и дерзкие мушкетеры Дюма... А там, вдали, кладбище Пер-Лашез и прославленная Стена Коммунаров, у которой были расстреляны последние защитники Коммуны. Залитый сиянием угасающего солнечного дня, Париж протягивал к небу шпили своих соборов, башни, купола величавых зданий, колонны памятников, словно хотел бесчисленным множеством рук удержать солнечные лучи. Генрих решил подняться выше, на третью площадку, но там находился радиомаяк, и вход был запрещен. Домой возвращались по широким бульварам, и Генрих словно впервые увидел их своеобразную, непередаваемую красоту. Он долго не мог сообразить, что именно его так пленило, и вдруг понял - каштаны! Знакомые, любимые каштаны - краса и гордость его родного города! Это они снились ему прошлой ночью в буйном весеннем цветении, под мирной, необозримой голубизной неба. Он шел с Моникой по улице Ленина, и белые лепестки, сорванные порывом ветра, кружились в воздухе и тихо опускались на черные волосы девушки. Утром следующего дня на лоточках букинистов, протянувшихся вдоль набережной Сены, Генрих разыскал путеводитель по Парижу и начал путешествие в прошлое, чтобы убежать от тяжелых воспоминаний сегодняшнего дня, а главное не думать, не ждать с такой мукой письма. В конце недели Курт подал ему большой пакет. Кроме официального приказа прибыть в штаб дивизии, к месту ее нового назначения, в пакете было и письмо от Лютца. "Дорогой друг,- писал гауптман,- никаких подробностей о смерти мадемуазель сообщить не могу. Известно одно: ее сбила военная грузовая машина. Сочувствую тебе, Генрих, и надеюсь, ты найдешь в себе мужество стойко пережить эту тяжелую утрату. Вместе с тобой грущу и я - мои искренние чувства уважения и дружбы к мадемуазель тебе известны. Сообщаю тебе наши новости. Дивизия уже готова была выехать туда, куда ездил ты, как вдруг получили новый приказ. Генерал приказал тебе немедленно выехать из Парижа в направлении на Модану, а оттуда, через Пинеролло, на Кастель ла Фонте. Там мы, кажется, и расположимся. Во время поездки, да еще на машине, будь очень осторожен. Там неважный климат и можно простудиться сильнее, чем когда ты сопровождал Пфайфера. Ты меня понимаешь? Хотел написать длинное письмо, но вспомнил, что мы скоро увидимся. Тогда наговоримся вволю. Миллер просил передать привет, я делаю это очень неохотно... Признаться, никак не пойму, почему ты дружишь с ним. Это не ревность, нет. Ты знаешь, как и почему я так отношусь к нему. Жду! Не забудь о плохом климате! Твой Карл". Под вечер зазвонил телефон. - Барон фон Гольдринг?- спросил знакомый голос. - Да. - Вы до сих пор интересуетесь копиями Родена? - Буду очень доволен, если вы мне что-нибудь предложите. - Тогда разрешите прийти к вам сейчас? - И обязательно захватите новую скульптуру! Генрих положил трубку. Встреча с антикваром интересовала его сейчас более, чем когда-либо. Поджидая его, он никуда не выходил из номера. Еще на день отложил свой отъезд. - Курт, возьми мои документы и поезжай в комендатуру, пусть отметят, что мы завтра утром выезжаем из Парижа. Минут через десять после ухода Курта в номер вошел "антиквар". - Я все время жду вашего звонка!- обрадовался Генрих. - Что-нибудь случилось? - Нашу дивизию переводят в Италию. Куда именно, точно не знаю, но, кажется, в Кастель ла Фонте. - Это неплохо! Именно в Северной Италии гитлеровцы попали в сложную ситуацию. Как только прибудете на новое место, ознакомьтесь с обстановкой и немедленно сообщите адрес... В ответ получите соответствующие инструкции. Не выходите за их рамки, будьте очень осторожны: партизанское движение на севере Италии значительно шире, чем в том районе, где вы работали раньше, вас могут подстрелить. А сейчас ни в коем случае нельзя рисковать жизнью. Помните, вы можете получить очень важные задания... Есть у вас еще какие-либо новости? Генрих показал конспекты, полученные от Келлера. - Уже имеем и даже в нескольких экземплярах,- рассмеялся "антиквар".- Самое знаменательное в них то, что немцам известны все данные о танках, изготовляемых на заводах Англии и Америки. Они даже знакомы со знаменитыми американскими "шерманами", производство которых особенно засекречено. - У меня был интересный разговор с генералом.- Генрих подробно изложил свою встречу с Эверсом в Париже, его недвусмысленные намеки на необходимость спасать положение. - Это очень важно,- заметил гость.- Недовольство Гитлером как главнокомандующим в среде командного состава немецкой армии все возрастает. Возможен заговор. Наверно, найдутся охотники, готовые пожертвовать Гитлером ради спасения гитлеризма. Нас интересуют ваши беседы с генералом и те поручения, которые должен передать генерал-полковник Гундер. Он, как и Денус, в большой немилости у Гитлера. Не исключена возможность, что это ниточки одного клубка. - Будет выполнено! - Похоже на то, что перспективы вашего возвращения на родину становятся более реальными и близкими. События разворачиваются стремительно. - Я даже не разрешаю себе думать об этом. Но отдал бы все, только бы быть сейчас в рядах своей армии, вместе со всеми драться на фронте. - Понимаю... Но мы с вами те, кто опровергает старую пословицу "один в поле не воин". На нашу долю выпало самое трудное. Мы одиночки на поле боя, но мы должны воевать во что бы то ни стало! Из соседней комнаты донеслись шаги Курта. - Так что, барон, не скупитесь: такой скульптуры вы нигде не найдете. Взгляните на эту линию...- "антиквар" ласково провел пальцами по миниатюрной статуэтке молодой женщины. Генрих отошел от стола, прищурился, казалось, он любуется фигуркой. - Действительно, очень эффектна! - похвалил он и, вынув из кармана какую-то купюру, протянул ее старику. "Антиквар" поклонился и вышел. На следующее утро Генрих позвонил Келлеру, сообщил, что срочно выезжает, и поехал к Гундеру. Тот принял его немедленно, невзирая на ранний час. - Прошу передать генералу,- заявил он Генриху,- что состояние моего здоровья значительно улучшилось, но нужно продолжать лечение. Скоро я напишу ему подробнее. - Разрешите идти, генерал? - Подождите! Гундер задумался, время от времени бросая испытующие взгляды на офицера, который, вытянувшись, стоял перед ним с непроницаемым лицом. - Передайте еще...- Гундер, пристально взглянул в глаза Генриху. - Передайте генералу, что я считаю климат Северной Италии очень полезным для его здоровья. Советую воспользоваться случаем и хорошенько подлечиться. - Я точно передам ваши слова... - Теперь идите... Генрих молча поклонился. В десять часов утра машина, управляемая Куртом, выехала из Парижа и помчалась по широкой автостраде в Лион. Генрих даже не успел позавтракать, и Курт вел машину на большой скорости, чтобы поскорее добраться до какого-либо приличного ресторана. Наконец показался городок Жуаньи. - Прикажете остановиться, герр обер-лейтенант? Я здесь обедал по дороге в Париж. Ресторан там,- Курт глазами показал на одноэтажный нарядный домик, расположенный у въезда в городок. Генрих равнодушно посмотрел направо, вдруг сам схватил руль и стремительно затормозил. У ресторана стояла знакомая машина. - Где генерал-майор? - спросил Генрих у шофера с погонами фельдфебеля. - Не знаю,- неприветливо буркнул эсэсовец, подозрительно оглядывая слишком любопытного, как ему показалось, обер-лейтенанта. Генрих поднялся на крыльцо, чтобы войти в ресторан, но дорогу ему преградил еще один эсэсовец, уже с погонами лейтенанта. - Что вам угодно? - спросил он бесцеремонно, чуть не оттолкнув Генриха от двери. - Скажите генералу Бертгольду, что его хочет видеть барон фон Гольдринг. Лейтенант окинул Генриха долгим взглядом и молча вошел в ресторан. Не прошло минуты, как в дверях показался сам Бертгольд с салфеткой, заправленной за воротник рубашки. - Откуда? Какими судьбами?- бросился он к Генриху, обнимая и целуя его. Лейтенант, так нелюбезно встретивший Гольдринга, и обер-лейтенант, который вышел на крыльцо вместе с Бертгольдом, вытянулись по обе стороны двери. - Моя охрана,- проходя мимо, бросил Бертгольд. Генрих поздоровался едва заметным кивком головы, даже не взглянув на офицеров. - А вам очень идет штатский костюм, майн фатер, - нарочито громко произнес Гольдринг и остановился, рассматривая дородную фигуру генерала в светло-сером дорогом костюме. Офицеры, почтительно посторонившись, с любопытством прислушивались к беседе. Но Бертгольд прошел вперед, приказав на ходу: - Господа, прошу задержаться здесь, пока мы с сыном позавтракаем! На сей раз завтрак генерал-майора необычайно затянулся, офицеры охраны с завистью прислушивались к стуку ножей и посуды, к громкому смеху своего шефа, очевидно, очень довольного дорожной встречей. - Очень хорошо, что ты будешь в Северной Италии, одобрил Бертгольд, выслушав рассказ Генриха, о том, куда и откуда он едет.- В эти дни лучше быть подальше от Германии. Правда, и там надо быть осторожным. Два дня назад я отправил фрау Эльзу и твою Лорхен в Швейцарию. Пусть переждут там... - Они надолго уехали? А я только вчера написал Лорхен из Парижа... - Письмо ей перешлют. Налеты вражеской авиации участились, женщинам пока лучше не возвращаться в Мюнхен. Кстати, я поручил им подыскать в Швейцарии виллу. Помнишь? Мы об этом с тобой говорили. - Мне бы хотелось внести свою долю... - Не волнуйся, я продал хлебный завод, а Лора вашу ферму. Да и сбережений с Восточного фронта у меня хватит. Твои деньги,- ведь ты перевел их в доллары? Вот и хорошо! Они пригодятся после войны. - Скорее бы конец! Так хочется пожить среди родных, в кругу своей семьи! - вырвалось у Генриха. Бертгольд тяжело вздохнул. - События разворачиваются не так, как нам хотелось бы,- наконец проговорил он, расправившись с большим куском рыбы и принимаясь за мясо.- Эти проклятые русские спутали нам все карты! - Но я надеюсь, у нас хватит сил остановить их наступление? Бертгольд пожал плечами, но в голосе его не было твердой уверенности, когда он отвечал Генриху. - Исход войны зависит от того, как скоро мы изготовим новое необходимое нам оружие в достаточном количестве. - Значит, разговоры о новом вооружении не пропагандистский трюк, а правда? - с любопытством спросил Генрих. - Эту правду враги Германии скоро почувствуют на собственной шкуре. - Не представляю, о каком оружии идет речь, но верю вам, что это действительно нечто исключительное...с невинным видом заметил Генрих. Бертгольд оглянулся, хотя отлично знал, что в ресторане нет никого посторонних. Снизив голос до шепота, он пояснил: - Это такая штука, при которой одна батарея, находясь в лесах Баварии, спокойно и методично может разрушать Лондон. Прочитав на лице Генриха искреннее удивление, Бертгольд рассмеялся. - Да, да, мой милый! Летающие снаряды! Люди сидят под Берлином и по радио управляют ими. С помощью этих снарядов мы заставим капитулировать всех наших врагов... То, о чем я тебе сейчас сказал, понятно, тайна - ее не должны знать даже самые близкие твои друзья. - У меня их почти нет, майн фатер! Генерал погрозил вилкой. - А молодая француженка в Сен-Реми? Думаешь, не знаю? - Она интересовалась цветами, а не оружием. Как и всякая молодая девушка... К тому же она погибла несколько дней назад. - Погибла? Как? - Сбила машина... Если б Бертгольд в этот момент не склонился над тарелкой, он бы заметил, как побледнел его будущий зять, увидав на лице своего названного отца многозначительную улыбку. - Ну что ж, выпьем за упокой ее души! - Бертгольд залпом выпил вино. Генрих прикоснулся к своему бокалу. - Вы до сих пор только расспрашивали меня, майн фатер,- и ничего не объяснили. Почему вы так неожиданно оказались во Франции? - Новая обстановка требует и новых форм работы. А у нас олухов в СС хоть отбавляй. Нянчатся с этими маки, месяцами держат заложников, а их надо пачками расстреливать и вешать на глазах у населения. Вот и приходится самому ездить, вправлять мозги. Заеду в Париж, а оттуда прямо домой. Буду ждать от тебя нового адреса. В Северной Италии у меня есть друзья, с которыми я хотел бы тебя познакомить. Погоди, где, ты говоришь, будет стоять твоя дивизия? - В Кастель ла Фонте... - Кастель ла Фонте?.. Именно там у меня есть хороший знакомый и очень влиятельный человек. Если граф Рамони сейчас не в Риме, а у себя в замке, - ты сможешь с ним познакомиться. Я сейчас напишу ему несколько слов. Бертгольд вынул блокнот и написал записку. - С Рамони познакомься обязательно. Тебе покажется, что он находится вне партии и политики, а на самом деле граф один из руководителей движения чернорубашечников. Мы его очень ценим. За десертом Бертгольд вновь вернулся к разговору о событиях на фронте. Он еще раз подчеркнул, что возлагает большие надежды на новое оружие, но советовал Генриху быть готовым ко всему и соответственно обстановке строить планы на будущее. На прощанье Бертгольд напомнил: - Учти, Генрих, что бы ни случилось, мы с тобой должны встретить будущее как люди предусмотрительные и рассудительные. Сократи расходы, береги каждый доллар. Возможно, вам всем придется переехать в Швейцарию, тогда наши сбережения очень пригодятся. "Еще одна крыса, собирающаяся бежать с корабля",отметил про себя Генрих. Прощаясь, будущий зять и тесть обнялись, расцеловались. Бертгольд, как всегда, в последнюю минуту расчувствовался: - Береги себя и не только от партизанских пуль, но и от итальянок. Они, говорят, хороши. О француженке, будь уверен, я Лоре не скажу ни слова. Все мы грешные! Греши, но знай меру, ведь тебя ждет молодая жена. Бертгольд с охраной уехал первый. Генриху пришлось подождать, пока позавтракает Курт. И снова машина понеслась на юг. ПЕРЕД НОВЫМИ ЗАДАНИЯМИ В городок Кастель ла Фонте Генрих прибыл под вечер. Солнце уже скрылось за горами - лишь на снежной вершине Гранд-Парадиссо задержались его золотисто-розовые лучи. Ниже гору окутывало плотное кольцо туч. Казалось, они рассекали ее пополам, и вершина, подобно венцу, который поддерживают невидимые руки, свободно плавала в воздухе. Гранд-Парадиссо словно замыкала кольцо гор, со всех сторон окруживших большую буйно зеленую долину, разделенную на две равные части лентой неширокой, но бурной горной речки... Лишь вблизи городка река смиряла бег и, чем дальше, тем тише несла свои чистые, прозрачные как хрусталь воды. Стояла та предвечерняя тишина, когда даже легонький ветерок не коснется деревьев, словно боясь нарушить тот удивительный, царящий в природе покой, который, бывает только в конце лета по вечерам, после жаркого и еще длинного августовского дня. И как диссонанс, как напоминание о войне - о том, что бомбы и снаряды убивают людей, разрушают города и села, как нечто чужеродное и поэтому особенно бросающееся в глаза, дорогу у самого въезда в городок перекрывал длинный шлагбаум. Расписанный белыми и черными полосами, он казался траурным знаком по тишине в мире. А рядом, как отвратительный прыщ на теле природы, расположился бетонированный бункер. Метрах в пятидесяти - второй, за ним - третий, четвертый, пятый... Живописный городок, который еще так недавно привлекал своей прелестью тысячи людей, приезжавших сюда отдохнуть и подышать прозрачным, пьянящим воздухом, усилиями тоже людей, но других, превратился в своеобразную крепость, так не гармонирующую со всем окружающим. По улицам городка, слонялись озабоченные солдаты вооруженные, в наглухо застегнутых мундирах, вспотевшие, пыльные. Иногда встречались и чернорубашечники. Казалось, в городке не осталось ни одного штатского человека. Штаб дивизии разместился на центральной улице, в помещении бывшей гостиницы. Разыскав кабинет Лютца, Генрих постучал. - Войдите,- донесся до него из-за закрытой двери хорошо знакомый и сейчас немного сердитый голос. - Герр гауптман, разрешите обратиться?- шутя откозырял Генрих. - Наконец! - вскочил с места Лютц. - Как я соскучился по тебе, неутомимый путешественник! После длительного пожатия рук, взаимных приветствий, вопросов о здоровье, обычных после разлуки, офицеры коротко рассказали друг другу, что произошло с каждым из них за это время. Ни один из них не произносил имени Моники, словно боясь коснуться этой темы. Наконец Генрих не выдержал. - Ты ничего больше мне не скажешь, кроме того, что написал?- тихо спросил он Лютца. - Все мои попытки узнать, кому принадлежала сбившая ее машина, оказались тщетными. Миллер провел расследование, но оно, по его словам, не дало никаких результатов... На похоронах я был вместе с Кубисом. Мне до боли стало обидно, когда он положил на могилу венок от тебя. Хоронили ее перед заходом солнца, и мне на какую-то долю секунды показалось, что руки Кубиса красны от крови. Генрих поднялся, подошел к окну и долго смотрел на снежную вершину Гранд-Парадиссо. Лютц не решался нарушить молчание. - Герр Гольдринг?- послышался голос генерала. Генрих оглянулся. Эверс стоял на пороге своего кабинета уже в фуражке. Очевидно, он собрался уходить. - Яволь, герр генерал, десять минут, как прибыл из Парижа. - Зайдите ко мне! Не снимая фуражки, генерал сел на свое обычное место у письменного стола и движением руки указал своему офицеру по особым поручениям стул напротив. - Что вы привезли мне от моего друга из Парижа? Генрих повторил слова Гундера. Если первая фраза о здоровье Гундера явно понравилась генералу, то вторая, о климате в Северной Италии, который может хорошо повлиять на самочувствие Эверса, вызвала совершенно иную реакцию. - Людям всегда кажется хорошо там, где их нет, раздраженно заметил он и поднялся. - Очень благодарен, герр лейтенант. Ну, а теперь отдыхайте, завтра придется приниматься за работу, у нас теперь ее хватает. Лютц ждал, пока Генрих закончил разговор с генералом. - А как дела с квартирой? - спросил Генрих, когда они остались вдвоем. - Очень плохо, как и все здесь. Хотел что-нибудь тебе подыскать, но ничего приличного найти не сумел. Сегодня переночуешь у меня, а завтра сам что-нибудь поглядишь. Лютц жил на третьем этаже того же дома, где находился штаб. - Мы здесь живем по-походному, - пояснил гауптман, приготовляя на краешке стола незатейливый ужин. Со временем все уладится, но пока питаемся как придется и где придется... Если ты не устал, можно пойти в замок, его хозяин, граф Рамони, очень радушный, гостеприимный человек. - Граф Рамони? Он здесь? - Ты его знаешь? - удивился Лютц. - Знать не знаю, но у меня есть к нему рекомендательное письмо от Бертгольда. Это его старый знакомый. - Так это же совершенно замечательно! Граф приглашал меня поселиться у него в замке, но я отказался - пришлось бы далеко ходить. У тебя же машина и ты сможешь жить у него. - Ты так говоришь, словно уверен, что граф пригласит и меня? - Если этого не сделает граф, так наверняка сделает его племянница Мария-Луиза. - Что она собой представляет? - Увидишь сам! Должен только предупредить, что молодая племянница графа страшно тоскует в этом, как она говорит, богом забытом уголке. Она считает, что всевышний, создавая землю, позабыл создать в Кастель ла Фонте модные магазины, театры, оперу, веселые кабаре, не послал сюда даже пристойного падре, которому можно было бы поверять свои грехи. - А у нее много грехов? - Мне кажется, значительно больше, чем положено молодой вдове, которая еще не сняла траур. Так думаю не я один, а и все наши офицеры, привлекшие внимание молодой графини. - Ого! Выходит таких счастливчиков несколько! Может быть, и ты в их числе? - Меня она придерживает в резерве, с ее точки зрения, я очень старомоден в отношениях с дамами. Да ну ее к черту! Нам надо поговорить с тобой о делах более важных, чем эта великосветская потаскуха. Прежде всего я хотел бы предостеречь тебя от присущего тебе легкомыслия, благодаря которому ты всегда сталкиваешься с опасностью там, где ее можно избежать. Не обижайся и не спорь. Дело в том, что нам досталось крайне плохое наследство. До нас здесь стояла дивизия СС. Ну, а ты ведь сам знаешь - там, где стоят эсэсовцы, население или на кладбище или в партизанах. И партизаны здесь значительно активнее, чем во Франции. Единственное наше счастье, что между собой они разобщены. - Как это? - Они не действуют единым фронтом, а много сил тратят на разногласия между собой. Среди них есть националисты, демократы, христиане, гарибальдийцы - да всех не перечесть. Самые ожесточенные - гарибальдийцы. Это в большинстве коммунисты, и дерутся они, как черти. Об этом тебя проинформирует лучше, чем я, твой приятель Миллер. Или этот Кубис. Такая сволочь, я тебе скажу! - Ты это только узнал? - Я ему никогда не симпатизировал, а теперь просто ненавижу! - Почему? - Поскольку борьба с партизанами значительно усилилась, у нас есть здесь свой дивизионный госпиталь, а в госпитале главный врач Матини... - Итальянец? - удивился Генрих. Он знал, что занимать такую должность в немецкой армии мог только немец. - Итальянец он только по отцу, а мать у него чистокровная арийка. По всей вероятности, при назначении его главным врачом госпиталя это учли. К тому же он первоклассный хирург. Так вот, между этим Матини,- он очень симпатичный человек, ты сам в этом убедишься, когда с ним познакомишься,- и Кубисом идет настоящая война. - Так ведь вы же здесь без году неделя! - Первое столкновение произошло, как только мы приехали. Кубис потребовал у Матини морфий, а тот категорически отказал. С этого началось. - Воображаю, как взбеленился Кубис! - Но ты не представляешь, к чему он прибегнул, чтобы отомстить Матини! Такая низость, такая мерзость... На это способен только гестаповец! Зная, что Матини очень мягкий и гуманный человек, - ведь он и морфий отказался дать из чисто гуманных соображений, - Кубис начал вызывать его к себе в кабинет во время допросов, даже потребовал, чтобы доктор проводил какие-то опыты над арестованными. Матини, конечно, категорически отказался, и теперь Кубис ест его поедом, угрожает, шантажирует... - Действительно, тварь! Но ты не волнуйся, я привез этого морфия вдоволь. Пусть Кубис отравляется - одним мерзавцем на свете будет меньше. А когда у него появится морфий, он станет снисходительнее и к Матини... Ну, а Миллер как себя чувствует? - Он за что-то получил благодарность от твоего отца из Берлина. Теперь ждет повышения в чине и крест. Стал еще нахальнее. Правда, с тобой он всегда держится в рамках. А знаешь, какое у нас нововведение с легкой руки Миллера? Возьми телефон, погляди. Генрих пододвинул аппарат и увидел прикрепленный к нему трафарет: "Враг подслушивает!" Лютц рассказал, что такие напоминания висят теперь на каждом шагу, телефонные разговоры строго конспирируются, каждый работник штаба имеет тут позывные: генерал - "дядя", начальник штаба - "папа", Лютц - "жених", Миллер - "монах", Кубис - "падре". Раздевшись и погасив свет, Карл и Генрих еще долго разговаривали, лежа один на кровати, другой на диване. А в это время Кубис метался по всему городку в поисках Гольдринга, о приезде которого узнал от Курта, случайно встретив того на улице. Надежда, что барон выполнил свое обещание и привез драгоценные ампулы, словно влила в Кубиса силы, вывела его из прострации. Но кого бы он не спрашивал, никто не мог сказать, где остановился обер-лейтенант. Лишь поздно ночью Кубис догадался позвонить Лютцу, тот сердито ответил, что у него никого нет и попросил не мешать спать. Но Кубис все-таки пришел к гауптману, как только рассвело. Собственно говоря, не пришел, а приплелся. Он еле передвигал ноги. Ни с кем не здороваясь, тяжело дыша, Кубис упал на стул. Руки его дрожали, обычно бледное лицо приобрело синюшный оттенок, набрякшие веки почти закрывали глаза. Поняв, почему ранний гость в таком состоянии Генрих, не говоря ни слова, протянул ему две небольшие ампулы. Глаза Кубиса радостно блеснули. Он схватил ампулы, вынул из кармана маленькую коробочку со шприцем, наполнил его и уверенным движением ввел себе морфий. Минут пять Кубис сидел с закрытыми глазами, закинув голову на спинку кресла. Но вот синюшный оттенок начал медленно исчезать с лица, руки перестали дрожать, в глазах, зажглись огоньки, на губах появилась улыбка. - Барон! До вашего приезда я не верил, что на этой земле существуют ангелы-хранители, но сегодня убедился: они есть, и вы - первый! Не знаю, чем вас отблагодарю. Разве тем, что днем и ночью буду молиться о вас, когда сброшу этот мундир и снова надену сутану. - Если партизаны не отправят нас на тот свет раньше, чем вы смените пистолет на крест! - сердито бросил Лютц. - Сейчас я ввел себе такую дозу оптимизма, что бодро гляжу в будущее,- Кубис вскочил с кресла, заходил по комнате. - Эх, гауптман, если б вы знали, как приятно воскресать из мертвых! Какое пьянящее наслаждение снова чувствовать пульсацию крови во всех сосудах, а в теле живое биение каждой жилочки. Вы никогда не узнаете, что за роскошь такая внезапная смена самочувствия. Минуту назад умирать, а теперь чувствовать, что весь мир подчинен тебе, создан для тебя! - Я очень рад, что не узнаю! Мне противно это противоестественное возбуждение. - Какая разница, искусственное или естественное! Было б хорошее настроение, а как его достичь, это уже второстепенный вопрос. Способы не играют роли. Важны последствия. Барон, вы привезли много этого чудодейственного эликсира? - На первое время хватит! - А когда вы передадите его мне? - Я не сделаю такой глупости, а буду выдавать вам порциями. Вы злоупотребляете наркотиками. Начали с одной ампулы. Теперь уже две-три. Вначале вводили под кожу, теперь прямо в вену. И я никогда не видел вас в таком состоянии, как сегодня. Было бы не по-дружески потакать вам. - О барон, я знаю, что сердце у вас доброе, а рука щедрая. Поэтому спокойно гляжу в будущее. Но еще одну ампулу вы мне дайте сейчас. Чтобы я не бегал за вами, словно щенок, разыскивающий утерянный след, как было в эту ночь. - Ну, ради встречи, возьмите еще одну! - Я же говорил, что у вас доброе сердце! Жаль, что мне надо спешить, а то бы я пропел в честь вашего приезда серенаду на итальянский манер. Вот эту, например! Насвистывая неаполитанскую песенку, Кубис скрылся за дверью; теперь он был оживлен, весел и совсем не похож на того полумертвеца, который недавно ввалился в комнату. - Не понимаю я тебя, Генрих! Ну зачем тебе этот негодяй, негодяй даже среди гестаповцев? - недовольно спросил Лютц. - Для коллекции,- полушутя, полусерьезно ответил Генрих. Весь день пришлось напряженно поработать в штабе. В дивизию только что прибыло значительное пополнение, и Эверс поручил Гольдрингу разобраться в бумагах нового офицерского состава. - Что это за особая команда майора Штенгеля? - спросил Генрих Лютца, рассматривая одну из анкет. - А черт его знает! Майора я и в глаза не видал! Эта команда входила в состав эсэсовской дивизии, стоявшей до нас в Кастель ла Фонте. Она охраняет какой-то объект. О нем известно лишь генералу, начальнику штаба и Миллеру. Когда я спросил у генерала об этом Штенгеле, он намекнул мне, чтобы мы с тобой как можно меньше интересовались майором. - Ну и черт с ним! - равнодушно согласился Гольдринг. Но анкету майора прочитал особенно внимательно. Одно то, что Штенгель имел шесть высших наград, свидетельствовало о его особых заслугах перед фатерландом. Вечером, закончив работу, Генрих и Лютц поехали к графу Рамони. Лютц еще днем позвонил Марии-Луизе и получил приглашение приехать в семь часов вечера. Замок был расположен в километре от городка, на высокой скале, которая, словно одинокий страж, высилась возле ущелья, как бы охраняя вход в долину. Лютца в замке хорошо знали, охрана, состоявшая из двух чернорубашечников, пропустила машину в ворота без задержки. У парадного подъезда под небольшим портиком с колоннами стоял еще один чернорубашечник. - А граф, очевидно, не очень спокойно чувствует себя на собственной родине? - насмешливо заметил Генрих. Гляди какая охрана. - Я никак не разберусь во взаимоотношениях итальянцев и во всем том, что здесь происходит. Официально граф не занимает никакого поста и, кажется, не принадлежит ни к какой партии, по крайней мере так он мне заявил. А тем временем его оберегают от гарибальдийцев, как важную персону. По широким мраморным ступеням гости в сопровождении слуг поднялись на второй этаж и, свернув налево, очутились в большой комнате, напоминавшей картинную галерею. Кроме удобных кресел и небольших столиков, никакой другой мебели в комнате не было. Стены сплошь были увешаны картинами. - Граф увлекается живописью и, кажется, разбирается в ней, - начал было объяснять Лютц, но, услышав шум, доносившийся из коридора, умолк. Дверь распахнулась, и на пороге появилась трехколесная коляска, которую подталкивал сзади здоровенный лакей. В коляске, откинувшись на подушки, сидел граф Рамони. Это был старик того преклонного возраста, когда человеку с одинаковым правом можно дать и семьдесят, и восемьдесят, и девяносто лет, настолько старость стерла границы между десятилетиями. Его длинные узловатые пальцы бессильно лежали на клетчатом пледе, голова, как только он попробовал сесть ровнее, качнулась и свесилась вперед, словно старческая шея не в силах была вынести ее тяжести. Странное впечатление производило лицо графа, покрытое множеством больших и мелких морщинок, рассекающих его во всех направлениях. А среди этого подвижного и изменчивого лабиринта морщин, как два стержня на которых держалось все это кружево, чернели круглые без ресниц глаза графа. Вопреки живым гримасам лица, вопреки словам, слетавшим с губ, они одни застыли в нерушимом спокойствии и напоминали два уголька, которые вот-вот померкнут. Лютц и Гольдринг вытянулись, как при появлении начальства. - Синьоры, рад вас приветствовать у себя в замке, церемонно провозгласил граф по немецки. - Синьор, я рад видеть вас в добром здравии, - так же церемонно ответил Лютц,- и разрешите представить вам моего друга, барона фон Гольдринга. Генрих поклонился. - Мой названный отец, генерал-майор Бертгольд, просил передать вам самые лучшие пожелания! Впрочем, он, должно быть, сам пишет об этом! Генрих протянул запечатанный конверт. Граф быстро пробежал глазами письмо. - Это прекрасно! Это просто прекрасно, что случай привел ко мне в замок сына Вильгельма Бертгольда. Лет десять назад у нас с ним было столько общих дел. Когда вы прибыли, барон? - Если я явился к вам сегодня, то мог прибыть только вчера. Я не разрешил бы себе даже на день отложить такой приятный визит. - Молодость дает право на невнимание к нам, старикам, и я тем более ценю вашу любезность. Где вы остановились, барон? - Пока пользуюсь гостеприимством гауптмана Лютца, но надеюсь, что... - Вряд ли вы найдете что-либо приличное в нашем городишке. Я бы чувствовал себя в неоплатном долгу перед генерал-майором Бертгольдом, если б его сын не нашел пристанища в моем замке. И моя племянница Мария-Луиза тоже. Сейчас мы пройдем к ней, она вам это подтвердит. Граф сделал движение рукой, слуга молча покатил коляску к двери. Гольдринг и Лютц последовали за нею и свернули в широкий коридор, ведущий, в правое крыло замка. - Предупредите графиню, что у нас гости,- приказал граф горничной, которая распахнула перед ними дверь одной из многочисленных комнат. Но Мария-Луиза появилась не скоро. До ее прихода старый граф успел поведать офицерам историю нескольких картин, украшавших стены голубой, затянутой шелком комнаты. Здесь висели полотна новейших художников, но даже после пояснений хозяина трудно было понять их смысл. Да, граф, как видно, и сам не очень разбирался в этой живописи, объяснения давал путаные и часто не мог скрыть иронических ноток, звучавших в голосе. - Я не поклонник всех этих "измов" в искусстве,- наконец признался Рамони.- Но графиня, как все женщины, не хочет отставать от моды. Вот, кстати, и она сама. В комнату вошла высокая худощавая женщина лет тридцати. На ней было черное узкое платье с длинными пышными рукавами из прозрачной ткани. Переступая порог, женщина подняла руки, чтобы поправить прическу, и легкая черная кисея свесилась с плеч, словно два крыла. Очевидно, покрой платья был рассчитан на такой эффект. Впрочем, как и поза графини. Мария-Луиза нарочно задержала руки у головы, прищуренными зеленоватыми глазами рассматривая присутствующих. И в выражении лица графини, и в самих его чертах было тоже что-то неестественное: к удлиненному овалу лица никак не шли наведенные, ровные, как шнурочек, брови и увеличенные с помощью помады губы. - Это очень мило с вашей стороны, синьор Лютц, что вы привели к нам барона!- певучим голосом проговорила Мария-Луиза и бесцеремонным взглядом окинула Генриха с головы до ног. - Тем более, дитя, что барон - сын моего старого знакомого,- прибавил граф Рамони. - Надеюсь, милый дядя, ты догадался предложить барону остановиться у нас? - Я затем и привел гостей сюда, чтобы ты подтвердила мое приглашение. - Я его не только подтверждаю, а очень прошу барона не отказывать мне и дяде! Да, да, ибо... простите мне мою откровенность, вы к ней потом привыкнете - приглашая вас в замок, я учитываю не только ваши, но и свои интересы! - Не догадываюсь, чем могу служить, но заранее радуюсь, если это так. - У нас тут очень неспокойно, барон, а мы так одиноки! Иногда даже страшно становится. Да, да, в нашей благословенной Италии дошло уже до того, что на собственной земле, в собственном замке приходится дрожать по ночам от страха. - Как всякая женщина, ты, Мария, преувеличиваешь мы за надежными стенами! И если немного лучше организовать охрану... Как офицер, барон, вы бы могли нам в этом помочь. - Я с радостью проинструктирую охрану и если нужно, то и усилю ее. - Буду вам, синьор Гольдринг, очень признателен. - И это все, чем я смогу служить вам, синьора? - Я пригласила вас быть моим рыцарем. Разве этого мало? Ведь обязанности рыцаря не ограничены,- Мария-Луиза многозначительно подчеркнула последние слова. Графа Рамони, очевидно, утомил разговор - он снова откинул голову на подушку. Заметив это, Генрих и Лютц поднялись. - Простите, граф, что мы отняли у вас столько времени,- извинился Генрих. - О, что вы! Это я должен просить у вас прощенья за свою слабость. Она лишает меня возможности подольше побыть в таком приятном обществе. Оставляю гостей на тебя, Мария! Покажешь барону его комнаты. Прошу, барон, чувствовать себя, как дома! А вас, синьор Лютц, надеюсь теперь чаще видеть у себя в замке! Граф попрощался кивком головы, и лакей покатил его коляску к двери. - Как мы теперь поступим, синьоры, поужинаем или раньше осмотрим будущие покои барона? - спросила Мария-Луиза, когда они остались втроем. - Я думаю, что лучше покончить с делами,- заметил Лютц. - Синьор Лютц, вы как всегда рационалистичны и деловиты! - насмешливо бросила Мария-Луиза. - Наоборот, чересчур романтичен! Я не хочу портить вкус чудесного вина, каким угощают в замке, мыслью о такой прозаической вещи, как осмотр апартаментов. - А это можно объединить! Я прикажу подать ужин в кабинет барона, и мы отпразднуем новоселье. Мария-Луиза позвонила и тихо отдала распоряжения горничной. Потом повела гостей на свою половину, в левое крыло. - Здесь живу я, а эти четыре комнаты отдаются в полное ваше распоряжение, барон: кабинет, библиотека, спальня и гостиная. Обращаю ваше внимание еще на одно удобство: эта половина имеет отдельный черный ход в парк. Вы можете приходить и уходить, не попадаясь мне на глаза. - В таком случае, боюсь, что я никогда не буду пользоваться черным ходом! Мария-Луиза бросила долгий взгляд на Генриха, потом таким же окинула Лютца. Она явно кокетничала с офицерами, и во время ужина. Генрих с ужасом подумал, что его обязанности рыцаря графини будут не столь уж легкими, как он надеялся. На следующее утро Курт перевез вещи обер-лейтенанта в замок, но Генрих в этот день не видел ни хозяина, ни хозяйки - он вернулся к себе лишь поздно вечером. Не прикоснувшись к ужину, который ему любезно прислала Мария-Луиза, Генрих быстро разделся и лег в кровать, надеясь, что сон принесет ему необходимое забытье, отгонит тяжелые мысли, которые после сегодняшней встречи с Миллером целый день не давали ему покоя. Но забытье, как и сон, не приходило; Генрих гасил и вновь зажигал ночник, который мягким голубым светом заливал все вокруг, сдвигал и раздвигал роскошный полог кровати, ложился на спину, поворачивался на бок, даже натягивал одеяло на голову, как любил делать в детстве, но все раздражало, все мешало, все только еще больше будоражило нервы. Из головы не выходил приказ, прочитанный сегодня. В приказе главнокомандующий немецкими войсками в Италии генерал фельдмаршал Кессельринг почти дословно излагал уже знакомый Генриху план расправы с местным населением, который еще летом составил Бертгольд. Текст отдельных абзацев совпадал с тем, что предлагал Бертгольд. И в первом и во втором говорилось: "Всюду, где есть данные о наличии партизанских групп, надо арестовывать соответствующее количество населения данного района и в случае акта насилия, учиненного партизанами, этих людей расстреливать". Генрих даже помнил фразу, произнесенную Бертгольдом, когда он прочитал ему этот абзац: - Были бы заложники, а повод для расстрела всегда найдет любой фельдфебель! Итак, план Бертгольда принят и вступил в действие. Возможно, сейчас, когда он, Генрих, лежит на этой широченной постели, утопая в пуховиках, на его родине горят приднепровские села, города, гибнут тысячи людей. И здесь, в этом мирном уголке Италии, тоже прольется кровь невинных. Прольется у него на глазах, в его присутствии! И он ничем не сможет помочь, ничем не сможет предотвратить тех репрессий, к которым собирается прибегнуть Миллер по приказу Кессельринга. Поскорее бы уж получить весточку от "антиквара", пусть даже с самым сложным заданием. Какой мертвенный свет отбрасывает этот голубой фонарь! Может быть, зажечь люстру и немного почитать, пока усталость возьмет свое? Генрих приподнимается на локте, и взгляд его падает на огромную картину, висящую на противоположной стене. Протянутая к изголовью рука нажимает на выключатель, комнату заливает яркий свет. Теперь можно, даже не поднимаясь с кровати, хорошо разглядеть картину. На огромном полотне художник, вероятно, запечатлел один из эпизодов Варфоломеевской ночи. Большая каменная стена дома, на которой дрожат отблески невидимого глазу пожара. У самой стены, в луже крови, старик с перерезанным горлом. Его застывшие, остекленевшие глаза с мертвым равнодушием взирают на Генриха. Возле старика стоит гигант с оголенной грудью. Левой рукой он схватил за косу молодую женщину, отвернув ее голову назад, а правую, с большим окровавленным ножом, занес над нею. Женщина прижимает к груди маленького голенького ребенка, очевидно выхваченного прямо из теплой постельки. В глазах матери ужас, мольба, нечеловеческое страдание. Она вся напряглась, старается повернуться к убийце боком, чтобы защитить ребенка. В глазах палача огонь фанатизма, звериной жестокости. Генрих долго не может оторвать взгляда от картины. Ему вдруг кажется, что все фигуры на полотне оживают. Дрожат руки женщины, защищающей ребенка, заносит нож убийца... Нет, это не нож, а штык от винтовки - длинный, острый, окровавленный. И на убийце генеральский эсэсовский мундир. И лицо... лицо... аккуратно прилизанные волосы, подстриженные усики... Так ведь это же Бертгольд! Немедленно снять картину! Так недалеко и до галлюцинаций. Генрих вскакивает на ноги и нечаянно опрокидывает графин с водой. - Что случилось, герр обер-лейтенант? - спрашивает полуодетый Курт, вбегая в спальню. - Хотел погасить свет и задел графин. Убери осколки и сними эту картину, она меня раздражает. Когда Курт ушел, Генрих снова улегся в кровать. Теперь он испытывает жгучий стыд. Так распустить нервы! А ведь железные нервы - это его главное оружие, можно сказать, единственное оружие! И это после всех обещаний, которые он давал себе в Париже... Ну, не думай ни о чем, засни, не упрекай себя! Вот так: спокойно, удобно вытянуться на кровати, теперь вздохнуть... выдохнуть... еще раз... еще... до тех пор, пока дыхание не станет совсем ровным... И считать, один, два, три, четыре... Через полчаса Генрих заснул и проснулся лишь в десять утра. - Курт, почему ты меня не разбудил?- набросился он на денщика. - Вы так крепко спали, герр обер-лейтенант... Генрих бросился к телефону - "Жених"?.. Я сегодня неважно себя чувствую и немного опоздаю. Если меня спросит "дядя", придумай что-нибудь. Прекрасно! Тогда я зайду по одному делу к "монаху", а оттуда прямо к тебе. После завтрака, когда Генрих уже собирался уходить, вошла горничная. - Разрешите убрать посуду, мсье офицер? - почему-то по-французски спросила она. - Пожалуйста, но в дальнейшем такие вопросы решайте с ним,- Генрих кивнул на Курта. Горничная стрельнула взглядом в сторону денщика. Курт покраснел. От замка до городка Генрих решил пройтись пешком, чтобы лучше продумать линию поведения с Миллером. Лютц сказал правду, что-то чересчур загордился начальник службы СС, получив благодарность от Бертгольда. Думает, что может теперь обойтись без фон Гольдринга? Надо дать ему понять, что это не так! Бросить невзначай какой-нибудь намек, властно, как и подобает зятю высокопоставленной особы. Такой трус, как Миллер, тотчас испугается. Случай проявить характер представился сразу, как только Гольдринг подошел к службе СС, разместившейся в отдельном доме, неподалеку от штаба. - Как пройти в кабинет вашего начальника?- спросил Генрих часового с автоматом в руках. - Второй этаж,- небрежно бросил тот, даже не взглянув на обер-лейтенанта. - Как ты, мерзавец, разговариваешь с офицером? - одернул часового Генрих. Гестаповцы, курившие в стороне, с любопытством повернули головы. - Разговариваю, как положено! - дерзко ответил часовой, и глаза его насмешливо блеснули. - Ах, вот как! Ротенфюрер!- зло окликнул Генрих унтер-офицера, стоявшего среди курильщиков. Унтер-офицер шагнул вперед и вытянулся. - Сию же минуту передайте герру Миллеру, что барон фон Гольдринг просит его немедленно выйти! Ротенфюрер скрылся за дверью. Не прошло и минуты, как на крыльце появился Миллер. Вид у него был встревоженный. - Что случилось? - Именно об этом я и хотел спросить вас! Как могло произойти, что у ваших дверей несут службу не солдаты, а хамы, которые позволяют себе оскорблять офицера? Глаза Миллера сузились, как у кошки. Он шагнул к солдату и наотмашь ударил его с такой силой, что тот пошатнулся. - Немедленно сменить этого остолопа и отправить в карцер! Я сам потом поговорю с ним и научу вежливости! Подхватив Генриха под руку, Миллер повел его на второй этаж, извиняясь на ходу. - Отец не напрасно намекнул мне во время нашей дорожной встречи, что он немного поспешил, выразив вам благодарность,- холодно прервал его Генрих,- Если уж в службе СС солдаты начинают забывать о своих обязанностях... - Барон, еще раз простите, уверяю вас - это единичный случай! Неужели нашу дружбу, такую искреннюю и проверенную, может испортить один идиот, которого я проучу...- Миллер сжал кулаки, и Генрих понял, что действительно нагнал на него страху. - Ну, ладно, будем считать инцидент исчерпанным! - снисходительно бросил Генрих. Они вошли в комнату, служившую Миллеру приемной. Здесь, кроме Кубиса и гестаповца-фельдфебеля, находился еще какой-то человек в штатском. По тому, как он свободно держался, Генрих понял, что это не арестованный. Быстрый, пытливый взгляд тотчас же отметил характернейшие особенности лица. Особенно брови - необычайно широкие и густые, они так низко нависали над глазницами, что глаз почти не было видно. - Проводите его через двор в боковую калитку! - приказал Кубис фельдфебелю и бросился навстречу Генриху. - Барон, рад вас приветствовать в нашем храме справедливости и возмездия!- воскликнул он своим обычным шутовским тоном. - Вы обещали молиться обо мне денно и нощно, но, надеюсь, не в этом храме? - Нет, в этом храме мы служим другие мессы!- цинично рассмеялся Кубис.- И я скорее выступаю в роли демона-искусителя... Но, шутки шутками, а сердце мое замирает от беспокойства. Вы принесли? - Как и обещал - одну ампулу. - Грациа, синьоре!- картинно поклонившись, Кубис вышел, а Генрих направился в кабинет Миллера. - Знаете, Ганс, я вчера долго думал о приказе генерал-фельдмаршала Кессельринга, с которым ознакомился. Боюсь, что работы у вас теперь прибавится,- начал Генрих, опустившись в кресло напротив Миллера. - Приказ немного развяжет мне руки - отпадает необходимость церемониться с этими животными, именуемыми местным населением. Я уверен, что каждый из них, если не партизан, так помогает партизанам. Вы можете себе представить, на следующий день после нашего приезда сюда обстреляли мою машину и убили шофера! - И какие меры вы приняли? - Для большой операции у нас еще маловато сил. Но скоро они будут и мы с вами, Генрих, устроим отличную охоту на этих макаронников. А пока главное внимание я сосредоточил на вербовке агентуры среди местного населения. "Очевидно, густобровый и есть один из "агентов",- подумал Генрих. - Но я просил вас зайти ко мне по совершенно другому делу. Вам ничего не говорил генерал? - Нет. - Так я и знал! А обещал мне подумать и посоветоваться с вами. Ему, конечно, безразлично, что я не сплю ночами из-за хлопот, свалившихся на меня! - И вы хотите использовать меня в качестве снотворного? - Не смейтесь, Генрих, мне, право, не до шуток. Дело в том, что я, ссылаясь на наши с вами разговоры, поставил перед генералом вопрос о вашем переходе к нам. Мне совершенно необходима ваша помощь! - Начали разговор с генералом, не спросив меня? - Я не мог ждать, на меня, кроме обычных моих обязанностей, взвалили еще одну, и, может быть, самую трудную: внешнюю охрану какого-то очень важного объекта, о котором я абсолютно ничего не знаю. У Миллера был такой озабоченный вид, что Генрих невольно улыбнулся. - Уверяю, мне не до смеха. Меня совершенно официально предупреждали, что за объект я отвечаю головой, хотя моя служба несет лишь внешнюю охрану. Внутренняя охрана положена на особую команду какого-то майора Штенгеля. - Я не понимаю, чем же я вам могу помочь? Узнать, что это за объект? - Я хотел поручить охрану завода вам. Генрих задумался. На переход в службу СС он от "антиквара" распоряжений не получал и принять предложение Миллера не мог. А речь идет, вероятно, о чем-то крайне важном, если от самого Миллера скрывают, что он должен охранять. - Так что вы скажете в ответ на мое предложение? - У меня привычка: прежде чем что-либо решить, хорошенько все взвесить. - Но ведь о вашем переходе мы говорили давно, и у вас было достаточно времени все обдумать. - Тогда разговор был общим, а сейчас у вас совершенно конкретное предложение. Прежде чем принять его, мне необходимо хотя бы бегло ознакомиться с моими будущими обязанностями, поглядеть объект. - Лишь внешне...- напомнил Миллер. - Конечно, с тем, что вы можете показать. Я взвешу все за и против и только после этого дам ответ. Ведь мне тоже не хочется рисковать головой. - Тогда давайте сегодня же осмотрим этот проклятый объект. - Он далеко? - Километрах в трех от городка. Объект, так беспокоивший начальника службы СС, был расположен в долине, возле плотины, почти рядом с Кастель ла Фонте. Но к нему вела очень извилистая дорога, и это создавало впечатление дальности расстояния. Ехать пришлось действительно километра три. Узенькая асфальтированная дорога змеей извивалась среди скал, ныряла в пропасти, вновь карабкалась вверх и вдруг, неожиданно сделав полукруг, обрывалась у больших стальных ворот, словно врезанных в высокую каменную стену. По обе стороны ворот высились два огромных бетонированных бункера. Еще из своего кабинета Миллер позвонил какому-то "племяннику" и сообщил, что он выезжает в сопровождении обер-лейтенанта фон Гольдринга на машине номер такой-то. Как только машина подъехала, из бункера вышел офицер. Тщательно проверив документы Миллера и Генриха, он снова вернулся в бункер. Ворота автоматически открылись и так же автоматически закрылись, когда машина проехала. - Ну, вот вам и весь объект, чтоб он провалился!- выругался Миллер, указывая на вторую стену, высившуюся метрах в тридцати от первой. Обе они широким коридором огибали котловину. Возле первой стены, с ее внутренней стороны, были на равном расстоянии расположены бункеры, оттуда солдаты наблюдали за местностью. В другой стене, скрывающей самый объект, бойницы ощерились дулами пулеметов. Вдоль стены была протянута колючая проволока, за ней расхаживали солдаты-эсэсовцы. - Вот это внешнее кольцо и есть наш участок, - пояснил Миллер.- Он кончается колючей проволокой. Дальше уже резиденция Штенгеля и его команды. Как видите, ничего сложного. Работы у вас будет немного. - То-то вы так стараетесь избавиться от нее,- улыбнулся Генрих.- Ну что ж, давайте объедем наш участок, чтобы хоть иметь представление о его протяженности. Миллер медленно поехал вдоль внутренней стены. Генрих молча ее осматривал. В стене была маленькая дверь, в нее, очевидно, проходила охрана, с северной и южной стороны были такие же ворота, как те, в которые въехала машина. - Что вы решили, Генрих? - спросил Миллер, когда они возвращались в Кастель ла Фонте. - Я обещал подумать. Дело слишком серьезно, чтобы решать его вот так, с ходу. Если майору службы СС, да еще вдобавок Миллеру, принимавшему участие в путче, не говорят, что за объект он должен охранять, то уверяю вас: речь идет о чем-то более сложном, нежели завод газированных вод, даже с фруктовыми сиропами. Браться за такую охрану - это действительно рисковать головой. Миллер вздохнул и больше не настаивал на немедленном ответе. Он молчал до самого городка. - А что, если поручить это дело Кубису?- Миллер вопросительно взглянул на Генриха. - Давайте обмозгуем все на свежую голову, уверяю нас, тогда мы придем к самому правильному решению. Машина остановилась у штаба. Генрих вышел, пообещав Миллеру завтра зайти к нему. - А тебе письмо,- сообщил Лютц, как только Генрих пошел в его кабинет. Генрих взглянул на штемпеля. Их было несколько, но первым стоял швейцарский. "Успею прочитать потом",- решил Генрих, небрежно сунув письмо Лоры в карман. ОТКРОВЕННЫЕ РАЗГОВОРЫ Генрих не дал согласия Миллеру ни на второй, ни на третий день. Видя, что тот нервничает, он придумывал множество причин, якобы мешающих принять окончательное решение. Генрих нервничал. Предложение Миллера могло вплотную приблизить его к очень важному объекту, но помешало бы выполнять другие задания. А каковы они будут - трудно предугадать. "Антиквар" не подавал о себе весточки. На четвертый день, как всегда, Генрих вышел пораньше, чтобы пешком пройтись до городка. Эти утренние прогулки - его единственный отдых, поскольку работа в штабе отнимала весь день с утра до вечера. Каждый день, выходя из замка, Генрих лелеял надежду, что встретит по дороге того, кого ждал с таким нетерпением, или хотя бы посланца от него. Но напрасно он всматривался в лица встречных. Вот и сегодня - скоро Кастель ла Фонте, а на дороге ни души. Лишь впереди маячит фигура чернорубашечника. Раздраженный, что надежды вновь рухнули, Генрих ускоряет шаг. Вот он приблизился к идущему впереди. Странно! Что-то очень знакомое в этих немного сутулых плечах, в посадке головы. Неужели?.. Боясь поверить своей догадке, Генрих начинает насвистывать музыкальную фразу из полонеза Шопена. Это условный знак, если надо привлечь к себе внимание. Чернорубашечник идет все медленнее, сейчас они поравняются... Так и есть!- "антиквар". Хотя они знают друг друга в лицо, но пароль звучит для них как приветствие на родном языке. Теперь обер-лейтенант немецкой армии и офицер-чернорубашечник идут рядом. - У нас очень мало времени, слушайте внимательно и не перебивайте,- говорит Генриху его спутник.- По нашим сведениям, где-то в этом районе расположен завод, изготовляющий радиоаппаратуру для самолетов-снарядов. Это и есть новое оружие, о котором так много говорят и пишут в газетах. Ваше задание - разузнать, где завод, и любыми способами добыть чертежи или, как минимум, данные о системе управления и длину радиоволн. Ничего другого мы вам сейчас поручать не будем, учитывая исключительную трудность задания и его значение. Единственное, что вам надо сделать, это обезопасить себя от пули гарибальдийцев. Действуйте по своему разумению, только значительно осторожнее, чем вы это делали в Сен-Реми. - Мне предложено перейти на службу в СС и взять на себя охрану объекта, настолько засекреченного, что даже начальник службы СС не знает, что там изготовляют. Впрочем, я буду нести службу лишь по внешней охране, внутренняя поручена специальной команде эсэсовцев. Спутник Генриха задумался. - На предложение не соглашайтесь. Дело в том, что на севере Италии есть еще один завод, изготовляющий детали для летающих снарядов. Но он для нас менее важен, чем тот, о котором я вам сказал. Согласившись на предложение, вы можете связать себя по рукам и ногам. А где находится объект, охрану которого вам предлагают? Генрих рассказал все, что знал. - Трудно решить, тот ли это объект, который нас интересует, или не тот. Предложение отклоните и помните - за все время у вас не было такого важного задания, как это. А теперь нам пора расстаться. Связь та же. До свиданья. Желаю успеха! Откозыряв, офицер-чернорубашечник свернул в первый же переулок. Генрих пошел медленнее, обдумывая новое задание. С чего начать? То, что в Северной Италии имеются два аналогичных завода, значительно осложняло дело. Сделав ошибку вначале, можно зря потратить много времени на завязывание знакомств, на поиски источника информации. А потом узнать, что завод изготовляет совсем не радиоаппаратуру, а какие-то другие детали. Нет, такой расточительности допускать нельзя. Надо точно узнать, что изготовляет завод, а потом действовать. Но как это сделать? Миллер, возможно, кое-что знает, он явно хитрит. А может, не хитрит, а хочет избавиться от ответственности? Зачем ему рисковать своей головой, если можно подставить чужую? Это совершенно в характере Миллера. А впрочем, не надо предугадывать, пока и руках не будут все факты, которые помогут сделать правильные выводы. А пока у него есть только один бесспорный и проверенный факт: вблизи Кастель ла Фонте расположен засекреченный завод. Очень мало. Лишь отправная точка, от которой можно оттолкнуться. Теперь надо выяснить, почему Миллер так жаждет избавиться от охраны этого завода? Обязательно познакомиться со Штенгелем. Это два звена одной цепочки. Днем, улучив свободную минуту, Генрих зашел к Миллеру. - А я только что вам звонил,- вместо приветствия проговорил начальник службы СС. - Очевидно, у меня неплохая интуиция, я собрался к нам неожиданно для себя самого. Есть что-либо новое? - К сожалению, да. - Почему - к сожалению? Вместо ответа Миллер протянул листок бумаги. Это был секретный документ от непосредственного начальства Миллера из штаба корпуса, в котором в категорической форме запрещалось передоверять охрану объекта кому бы то ни было и подчеркивалось, что охрана упомянутого завода крайне важна и возлагается лично на самого Миллера. - Напрасно вы написали в штаб, ведь я еще не дал своего согласия, а теперь мне очень неловко, выходит я добивался этой должности и получил отказ. - Слово офицера! Я не называл ни вашей фамилии, ни фамилии Кубиса. А просто ссылался на чрезмерную перегрузку другими делами и просил разрешить этот вопрос принципиально. - Не понимаю, зачем ответственность за охрану объекта нужно делить между двумя людьми? Пусть за все отвечает этот майор Штенгель, которого я, кстати сказать, ни разу не видел - Представьте себе, и я тоже! Как-то позвонил ему, предложив повидаться и установить контакт, но он, сославшись на нездоровье, отказался встретиться в ближайшие дни. Пообещал позвонить сам, но не звонил... - Это просто невежливо. - Единственный человек, который его видел,- это Эверс. Нет, лгу! Мне говорили, что он несколько раз приезжал к главному врачу по каким-то делам. - К этому полуитальянцу, полунемцу? Матини, кажется? Не помню, кто мне о нем говорил, но охарактеризовал его как очень интересного человека и прекрасного хирурга. Это верно? - Хирург он действительно отличный, а вот что касается других качеств... Если человек сторонится нас, работников гестапо, так у нас есть все основания им заинтересоваться. Я непременно установлю за ним наблюдение. Кстати, когда вы познакомитесь с этим Матини, не откажите мне в большой услуге дать подробную и объективную характеристику этого типа. - Боюсь, что это будет не скоро, я пока не прибегаю к услугам врачей. Разве подстрелят партизаны? Что это мы так долго разговариваем об этом Матини? - Верно, как будто нет у меня других хлопот! Один этот завод... - Теперь, когда вопрос об его охране окончательно решен и у вас нет причин скрывать, скажите мне, Ганс, почему вам так хотелось избавиться от ответственности за этот объект? - Понимаете в чем дело: поручая мне внешнюю охрану, меня предупредили, что я должен принять все меры к ее усилению, - дело в том, что перед нашим приездом сюда на заводе была найдена коммунистическая листовка. Охрана, как видите, такая, что и мышь в щелочку не проскользнет. Но кто пронес листовку? Какой вывод может сделать человек, логически мыслящий? А такой, как сделал я: если что-либо попало на завод, то тем же самым путем можно что-то передать и с завода! И это "что-то" может оказаться именно той тайной, которую так строго охраняют. И отвечать за это придется Миллеру. - И вы, мой близкий друг, решили подложить мне такую свинью, уговорить взяться за охрану завода? - Не забывайте, Генрих, что этот объект находится под личным наблюдением генерал-майора Бертгольда. С вас бы не спросили так строго, как с меня. - Откуда вы знаете, что он под наблюдением отца? - Рапорт об усилении внешней охраны должен быть подан в два адреса - корпусному начальству и в отдел, которым руководит Бертгольд. - Отец бы и к вам был снисходителен. Ведь вы оказали ему услугу. - Он вам сказал?- Миллер как-то странно взглянул на Генриха. - Я узнал от Лорхен. Именно сегодня я получил письмо, в котором есть строчки, касающиеся непосредственно вас. Генрих вынул письмо, нашел нужное место и равнодушным голосом прочел: "Передай герру Миллеру привет". Миллер довольно улыбнулся. - Вы догадываетесь, почему вам передает привет моя будущая жена? - Ну, конечно. А вы? - Было бы странно, если б Лора имела тайны от жениха, - уверенно ответил Генрих. - О, как я рад, что вы так это восприняли... А согласитесь, чистая работа! Ведь, кроме меня и шофера - его пришлось отправить на Восточный фронт, - никто до сих пор даже не догадывается. Кроме Бертгольда, конечно. Генрих почувствовал, как внутри у него все похолодело. - Вы мастер на такие дела, хотя я и не пойму, как вам удалось все организовать? - С того времени как генерал-майор прислал мне письмо и предложил убрать мадемуазель Монику, не арестовывая ее, я не спускал с нее глаз. Мадемуазель часто ездила на велосипеде! - И что же? - едва сдерживаясь, спросил Генрих. - Я даже не ожидал, что все произойдет так просто и легко. В тот день, когда вы уехали в Париж, мадемуазель тоже собралась куда-то - к велосипеду была привязана большая сумка с ее вещами. Как только мне доложили, что она отъехала от гостиницы, я мигом бросился следом за ней... у меня всегда для таких дел стоит наготове грузовик во дворе. Теперь, когда все прошло и вы можете благоразумно взглянуть на вещи, согласитесь - я спас вас от серьезной опасности. Если б арестовали эту партизанку, тень непременно легла бы и на ваше имя. Генрих молчал, стиснув зубы, не в силах вздохнуть. Вот оно, страшное испытание! Настоящее испытание его воли, силы! Хоть бы вошел кто-нибудь и отвлек внимание Миллера. Только миг передышки, чтобы овладеть собой. Словно в ответ на его немую мольбу, зазвонил телефон, Миллер взял трубку. - "Монах" слушает! Да, он здесь сейчас позову. Генрих схватил протянутую трубку и не сразу понял, о каком дяде идет речь, почему к нему обращается какой-то жених, почему он называет его юношей. Но знакомый голос Лютца вернул его к действительности. - Говоришь, немедленно вызывает "дядя"? Сейчас буду... Нет, нет, без задержки... уже иду! Бросив трубку, Генрих быстро пошел к двери, но, пересилив себя, на секунду остановился у порога. - Простите, забыл попрощаться, срочно вызывает Эверс. Как только исчезла необходимость выдерживать пристальный взгляд Миллера, последние силы покинули Генриха. Пришлось присесть на скамейку в сквере, подождать, пока перестанут дрожать ноги и немного прояснится голова. "Монику убил Миллер! По приказу Бертгольда!.." Лишь выкурив сигарету и выпив стакан воды в киоске, Генрих смог идти. - Герр обер-лейтенант, что с вами? На вас лица нет! - удивился Эверс, увидав своего офицера по особым поручениям. - Ты заболел, Генрих? - взволновался и Лютц, находившийся в кабинете генерала. - Да, я чувствую себя очень скверно,- признался Генрих. - Тогда никаких разговоров о делах! Поезжайте домой и ложитесь в кровать. А вы, герр Лютц, немедленно позаботьтесь о враче, - приказал генерал. Лютц из своего кабинета позвонил Курту и вызвал машину. Потом начал звонить в госпиталь. - Я попрошу, чтобы приехал сам Матини. Он охотно согласится, ибо знает тебя с моих слов и хочет познакомиться. Генрих не ответил. - Да что с тобою?- Лютц подошел к Гольдрингу и заглянул ему в лицо.- У тебя слезы на глазах! Словно проснувшись, Генрих вздрогнул. - Карл, ты знаешь, кто убил Монику? Миллер! Не случайно наскочил, а нарочно. Держал для этого специальную машину... она всегда была наготове! - Боже мой! Неужели это правда? - Он сам мне только что признался. Даже хвастался своей изобретательностью. Лютц застонал. - Это... это не укладывается в сознании. Говоришь, специально держал машину? Как же ты не пристрелил его на месте, словно собаку? Боже, что я говорю! Чтоб и ты погиб из-за этого мерзавца! Послушай, дай мне слово, что ты ничего не сделаешь, не посоветовавшись со мной! Я требую, прошу! Ты мне это обещаешь... Я вечером приеду к тебе, и мы обо всем поговорим. Но умоляю, не делай ничего сгоряча. Ты мне обещаешь? - Обещаю! Через четверть часа Генрих был в замке. Удивленная его ранним возвращением, Мария-Луиза прислала горничную с запиской. Графиня тревожилась, не заболел ли барон, упрекала, что он скрывается от нее, жаловалась на современных рыцарей, которые забывают о своих обязанностях по отношению к дамам,- она, например, умирает с тоски, и никто ей не протянет руку помощи. Генрих сердито скомкал записку и попросил передать на словах, что он собирается поблагодарить графиню за внимание и просит свидания. Приблизительно через час приехал Матини. Генрих почему-то представлял себе главного врача если не старым, то во всяком случае в летах. А перед ним стоял человек лет тридцати пяти, очень стройный, элегантный, больше похожий на артиста, чем на врача. Выразительное, нервное лицо Матини говорило о натуре впечатлительной, но одновременно и сдержанной. Такие лица бывают у людей, привыкших владеть своими чувствами. Большие карие глаза сверились умом и печальной иронией. - В такие годы болеть - преступление, барон! Это неуважение к природе, которая на протяжении долгих тысячелетий отделывала свое лучшее творение - человека! - сказал он, здороваясь и внимательно всматриваясь в лицо своего пациента. - Я не провинился перед матерью-природой, синьор Матини,- улыбнулся Генрих,- и, признаться, чувствую себя совершенно здоровым. Простите, что причинил вам лишние хлопоты, но мне очень хотелось познакомиться с вами! А теперь наказывайте или милуйте! - Я предпочитаю помиловать! Знаете, у русских есть отличный писатель, Чехов; в одном из своих писем к брату он написал фразу, ставшую девизом моей жизни: "Лучше быть жертвой, чем палачом!" - Вы знакомы с русской литературой?- удивился Генрих. - Почему вас это так поразило? Я считаю ее одной из самых значительных литератур мира. Скажу откровенно даже самой значительной. Чтобы читать книги в оригиналах, я в свое время начал изучать русский язык. К сожалению, война прервала мои занятия, и теперь я начал забывать то, что знал. - А если мы попробуем обновить ваши знания? - спросил Генрих по-русски. Теперь Матини широко открыл глаза. - Как! Вы знаете русский язык? - Я провел в России всю юность. - О, вы так заинтриговали меня, барон, что я чуть не позабыл о своих врачебных обязанностях. Разденьтесь, пожалуйста, я вас осмотрю. И если найду, что разговор вам не вреден, мы еще побеседуем, конечно, если вы не возражаете. - Но ведь я совершенно здоров! Матини взял Генриха за руку и нащупал пульс. - Мне не нравится ваш вид. Ну, конечно, как я и думал, пульс учащенный. - Я сегодня получил очень тяжелое для меня известие. Естественная реакция организма... - Об этом уж разрешите судить мне, естественная она или неестественная. Как ни протестовал Гольдринг, а Матини его осмотрел и остался недоволен состоянием нервной системы. - Вам нужен отдых. Прежде всего отдых! - Вы знаете, что при нынешних условиях это совершенно невозможная вещь. - Глупости! При всех условиях человек может выкроить часик для себя и только для себя. А у вас здесь отличные условия: роскошный парк, под боком речка. Кстати, вы не рыболов? Здесь водятся чудесные форели! Ловля рыбы это тоже своего рода спорт, захватывающий человека. А если прибавить к этому, что рыбак все время проводит на свежем воздухе, много движется - это уже создает целый комплекс, я бы сказал, лечебного характера. У меня есть один пациент, майор Штенгель, он почти каждое утро поднимается на рассвете и час, а то и два бегает по берегу реки, удит форель. - Вы меня заинтересовали, синьор Матини. Я вырос у речки, и ловля рыбы моя давняя страсть. Но нужно знать места. Форель, я слышал, любит быстрину. - Ну, это проще простого. Пойдемте в парк, и я покажу вам, где всегда рыбачит Штенгель. Генрих и Матини вышли в парк. Отсюда действительно хорошо был виден большой участок реки и ущелье, возле которого пенилась вода. - Там просто сумасшедшее течение, и майору Штенгелю больше всего нравится именно это место. Новые знакомые сели на выдолбленную в скале небольшую скамеечку и залюбовались пейзажем. Щедро залитая солнечным светом долина словно отдыхала среди гор. Издали казалось, что городок погрузился в дрему. Как-то не верилось, что сейчас по его улицам шагают вооруженные люди, в одном из этих мирных домов рождаются страшные планы и не тихим покоем дышит все вокруг, а угрозой. Вероятно, эта мысль одновременно промелькнула и у Генриха и у Матини. Они взглянули друг на друга и печально улыбнулись. - Какой прекрасной могла быть жизнь! - задумчиво произнес доктор. - Какой прекрасной она будет, когда кончится война! - поправил его Генрих. - А вы верите, что такой золотой век когда-нибудь наступит для человечества? - спросил Матини. - Твердо в этом убежден! Еще час просидели Генрих и Матини на скамейке, так как оба невольно увлеклись спором о роли человека в дальнейших судьбах мира. Матини придерживался мнения, что лишь личное совершенствование приведет человечество к спасению. Генрих доказывал необходимость социальных изменений и активного вмешательства в окружающую жизнь. Несмотря на различие взглядов, они нашли общий язык, ибо события сегодняшнего дня оценивали одинаково. - Жаль, что мы не познакомились с вами раньше,- сказал Матини, прощаясь.- Такие споры - отличная гимнастика для мозга, а то здесь начинаешь обрастать мохом. - Я тоже жалею, что так получилось, - надо было не ждать случая, а просто позвонить вам. Единственное мое оправдание: я думал, что встречусь с вами у графа Рамони. - Без крайней необходимости я в этом логове не бываю! - Логове? - Так, кажется, по-русски называется место, где живут волки? - Вы не очень высокого мнения о графе и его племяннице. Это чем-то вызвано? - Графа ненавидит все местное население и, конечно, не без причин: глас народа - глас божий. Что касается графини, то я не люблю распущенных женщин, особенно претендующих на то, чтобы их развлекали. А графиня прямо охотится на офицеров, даже на тех, кого считает вторым сортом, поскольку они не имеют титулов. Порядочность человека здесь определяется знатностью рода. Майор Штенгель, например, порядочный, он, как и вы, барон. Лютца графиня за глаза называет классным наставником, генерала Эверса - солдафоном, меня, я уверен, костоправом. Но дело не только в этом. Мне противно бывать здесь еще и потому, что я уверен: граф - вдохновитель движения чернорубашечников в Северной Италии, хотя он это и скрывает. Курт отвез Матини в Кастель ла Фонте и вернулся оттуда с удочками и другим рыболовным снаряжением; все это по поручению обер-лейтенанта он купил в местных магазинах. Вечером пришел Лютц. Еще раз выслушав рассказ Генриха о разговоре с Миллером, он долго ходил по комнате из угла в угол. Потом сел рядом с Генрихом на диван и, обхватив его рукой за плечи, повернул лицом к себе. - Послушай, Генрих, прежде чем начать разговор о том, как поступить с Миллером, я хотел бы спросить тебя: кто я для, тебя, друг или обычный знакомый? - Если во всей немецкой армии и найдется человек, с которым мне всегда приятно беседовать, так это гауптман Карл Лютц, в дружбе которого я не сомневаюсь. - Тогда на правах друга я хочу возобновить тот разговор, который мы с тобой не раз начинали, но так и не закончили... - Я тебя внимательно выслушаю и, если смогу, отвечу. - Видишь ли, меня по временам поражает твое поведение. Ты воспитанный, культурный и, мне кажется, гуманный человек. Ну на кой черт ты дружишь с Миллером и Кубисом? Зачем тебе нужно было в Сен-Реми рыскать по горам в погоне за несчастным французом, который спасал свою жизнь? Зачем ты, полюбив такую девушку, как Моника, обручился с дочерью Бертгольда? Пойми, я спрашиваю не из простого любопытства, меня это мучит, временами просто угнетает. Как бы дорого заплатил Генрих за право на простую человеческую откровенность. Он верил Лютцу, уважал его за доброе сердце, был уверен в его дружбе. И при всем этом не мог даже намекнуть на то, что руководило всеми его поступками. - Карл, ты задал мне столько вопросов, что я даже растерялся. И вот, когда ты собрал все вместе, я сам себе удивляюсь. Очевидно, во мне есть авантюристическая жилка, она-то и заставляет меня играть с огнем. Но, даю тебе слово, хочешь, поклянусь - ничего бесчестного я не сделал и надеюсь, никогда не сделаю. Если ты мне веришь, то принимай меня таким, каков я есть. Могу прибавить, что мне было бы очень больно потерять твою дружбу. - Но как же ты мыслишь свои отношения с Лорой Бертгольд? - Клянусь тебе, моей женой она никогда не будет! Конечно, вышло глупо: Бертгольд просто подцепил меня на крючок. Встретив Монику, я сгоряча хотел сопротивляться, но потом решил до конца войны оставить все, как есть. Бертгольд человек мстительный, и он бы отомстил мне. Но, повторяю, моей женой Лора никогда не будет! - Конечно, до конца войны лучше оставить все, как есть. Тут ты прав. С моего сердца упал один камень, лежавший на нем. Но остался самый тяжелый: что ты думаешь делать с Миллером? Предупреждаю, если ты не убьешь его, это сделаю я! И не только за Монику, а и за ту беременную женщину, которую он расстрелял, и за всю невинную кровь, которую он пролил! Одно время я хотел пустить себе пулю в лоб, потом решил использовать ее лучше. - Лютц, неужели ты думаешь, что я прощу ему смерть Моники? - Тогда сделаем это вместе! НОВЫЕ ДРУЗЬЯ, НОВЫЕ ВРАГИ - Гершафтен!- обратился Эверс к присутствующим, когда Лютц доложил ему, что все вызванные на совещание в сборе.- Вчера вечером я прибыл из штаба командования нашей группы и приказал собрать вас, чтобы ознакомить с обстановкой, сложившейся в Северной Италии. Само собой понятно: то, что вы услышите от меня, должно остаться тайной для солдат. Их обязанность выполнять ваши приказы, а не вмешиваться в великие дела. А дела таковы, что заставили меня собрать вас. Вы знаете, что с того времени, как войска фельдмаршала Роммеля покинули африканский материк, англо-американцы стали активны. Они захватили остров Пантеллерию, между Африкой и Сицилией. Уже тогда наше командование было удивлено поведением итальянских войск. Пантеллерия - крепость, построенная по всем правилам современной фортификационной науки. Она могла выдержать длительную осаду. Однако итальянский гарнизон сдался после первой же бомбардировки, хотя укрепления не были повреждены, а у гарнизона было всего двое раненых. Ропот возмущения пробежал по залу. - Через месяц после этого англо-американцы атаковали остров Сицилию. И в то время как наши небольшие силы, находившиеся там, вели ожесточенные бои с седьмой американской и восьмой английской армиями, итальянские войска поспешно отступили, вынудив и нас оставить остров, ибо соотношение сил после их отступления резко изменилось в пользу противника. - И все же,- продолжал Эверс,- не было никаких оснований думать, что англо-американские войска ворвутся в Северную Италию через Мессинский пролив. Неожиданное известие взволновало присутствующих. Генерал сделал небольшую паузу и продолжал: - В районе Таранто-Бриндизи, в провинции Апулия, противник высадил большой воздушный десант. В этом районе наших войск не было, а итальянские гарнизоны, дезорганизованные приказом Бадольо о капитуляции, не оказали ни малейшего сопротивления и сложили оружие. Восьмая английская армия через Мессинский пролив вторглась в Калабрию, а пятая американская армия высадилась в бухте Салерно. Сейчас обе армии - английская и американская - соединились и отрезали юг Италии. Их упорное желание продвинуться на север сдерживают шесть наших дивизий. На ту часть итальянской армии, которая не подчинилась или не успела подчиниться приказу Бадольо, надежды нет. Итак, вся тяжесть войны на территории Италии ложится на наши плечи. Фюрер приказал во что бы то ни стало задержать продвижение англо-американских войск и не пропускать их на север дальше укрепленной линии в бассейне рек Гарильяно - Сангро, пересекающей территорию Италии в ста двадцати километрах южнее Рима. Генерал подошел к карте и показал укрепленную линию. - Наших войск в Италии немного, да и использовать их полностью на фронтах мы не можем, часть людей надо держать в резерве на случай, если англо-американцы попробуют высадить десант на Атлантическом побережье. А, по данным нашей разведки, именно там они готовят крупную операцию. Сейчас в Англию стягиваются войска и много техники. В августе в Квебеке состоялось совещание руководителей правительств Англии и Америки, на котором решено провести высадку на севере Франции. Эта операция получила название "Оверлорд". Уже назначен главнокомандующий - американский генерал Эйзенхауэр. Для осуществления операции решено использовать дивизии, бывшие в Африке. Теперь они начали войну на территории Италии. Для нас это удобно тем, что, начав войну в Италии, англо-американцы не смогут в скором времени открыть фронт во Франции. Без африканских армий, связанных операциями здесь, у союзников не хватит сил для осуществления операции "Оверлорд". - Англо-американцы используют благоприятную для них обстановку: ведь наши основные силы прикованы к Восточному фронту, там сейчас идут ожесточенные бои. Как известно, наше наступление в районе так называемой Орловско-Курской дуги, к сожалению, не имело успеха. Наше верховное командование решило пойти на дальнейшее сокращение Восточного фронта, чтобы накопить резервы для будущего сокрушительного удара, рассчитанного на окончательный разгром врага. Согласно приказу командования наши войска отошли на правый берег Днепра, создали там мощный оборонительный рубеж и готовятся к большому наступлению весной будущего года. Преодолеть такую естественную водную преграду, как Днепр, и выбить наши войска, из надднепровских укреплений большевики не смогут. - Воспользовавшись тем, что наша авиация прикована к Восточному фронту, англо-американские варвары начали жесточайшую бомбардировку территории фатерланда с воздуха. Противник надеется ошеломить нас, но он не учел, что его злодеяния ожесточат наших солдат, укрепят их волю к борьбе и победе. А победа придет - фюрер заявил, что Германия сейчас кует новое грозное оружие, с помощью которого мы в пух и прах разобьем всех наших врагов. В связи с этим на нас с вами тоже возложено ответственное задание: мы должны немедленно осуществить одну операцию, осуществить быстро, решительно. Командующий нашими войсками генерал-фельдмаршал Кессельринг приказал нам в трехдневный срок обезоружить всю итальянскую армию. Позже мы создадим отряды добровольцев из желающих служить нам, а остальные, неустойчивые элементы, будут в качестве пленных отправлены в лагеря и на наши заводы. Каждая дивизия проводит операцию в вверенном ей районе. Нам отведен этот,- Эверс показал на карте.- Все итальянские гарнизоны, расположенные в нем, должны быть обезоружены и взяты под стражу. Эверс опустился в кресло и, уже сидя, закончил: - Вот и все. Теперь, гершафтен, расходитесь и спокойно выполняйте ваши обязанности. Прошу остаться командиров полков и начальников штабов, оберста Кунста и вас Лютц. Генрих ушел с совещания в радостном возбуждении было похоже, что корабль пылает со всех сторон. Интересно, как воспримет известие о капитуляции Матини? Ведь события, разворачивающиеся в Италии, касаются и его. Надо зайти в госпиталь... Но в госпитале Гольдрингу сказали, что главврач с полчаса назад куда-то выехал. Надеясь застать Матини у себя дома, Генрих поспешил в замок. На такой визит доктора он мог рассчитывать; между ним и Матини за последний месяц установились по-настоящему дружеские отношения. Его новый приятель часто приходил без предупреждения, иногда просто для того, чтобы выспаться: главврач жил при госпитале, и его часто будили по ночам. Простота и искренность поведения Матини очень нравились Генриху. С доктором не надо было соблюдать правил этикета, если хотелось отдохнуть и помолчать. Иногда, они целые вечера просиживали молча - один на диване, с книгой в руках, другой - возле письменного стола - просматривая газеты или тоже читая книгу. А бывало, что, увлеченные разговором или спором, они вспоминали о сне, когда за окнами начинало сереть. В те вечера, когда к ним присоединялся Лютц, споры становились особенно острыми - все трое одинаково ненавидели войну, но совершенно по-разному представляли причины, ее породившие, и будущее человечества. Честный, но инертный Лютц болезненно переживал события, но воспринимал их с покорностью обреченного. Он не верил в возможность какой-либо борьбы со злом, порожденным, как он считал, самой природой людей. Более склонный к философским обобщениям, Матини учитывал влияние социальных сил на историческое развитие общества, но не надеялся на какие-либо существенные изменения в ближайшем будущем, ибо прогресс он понимал как очень медленное поступательное движение, медленную эволюцию. Генрих, не решаясь откровенно высказывать свои мысли, все же старался доказать обоим ошибочность их взглядов. Матини, как и думал Генрих, был у него - он лежал на диване и сладко спал. - Мартин, слышишь, Мартин!- тихонько позвал Генрих. Ему и жаль было будить гостя и нетерпелось сообщить важную новость.- Поднимайся немедленно, а то оболью водой. Матини вскочил на ноги и рассмеялся. - Я слышал, как ты вошел, но лень было даже глаза открыть, очень уж трудна была прошлая ночь. - Я не стал бы будить тебя, но, понимаешь, такое исключительное событие, как капитуляция Италии... - Что? Генрих подробно изложил то, что рассказал Эверс на совещании. По мере того как он рассказывал, лицо Матини светлело, по нему расплывалась радостная улыбка. - А теперь приготовься выслушать неприятное: на протяжении трех дней приказано обезоружить всю итальянскую армию,- закончил Генрих. Матини побледнел. - Ты думаешь, эти события могут коснуться тебя? - Могут демобилизовать, правда, меня это не волнует, но приготовиться надо. Придется идти. - Возьми мою машину. Курт, отвези синьора Матини в госпиталь,- крикнул Генрих, приоткрыв дверь кабинета. - Я буду очень признателен тебе, если ты разрешишь мне проехать еще в одно место километров за пять от Кастель ла Фонте. - Хоть за десять. Мне машина сегодня не нужна. Если скоро освободишься - приезжай сюда, только не буди, если я буду спать. Завтра, вероятно, предстоит хлопотливый денек. - Не думаю, чтобы я сегодня освободился рано! Телефонный звонок разбудил Генриха на рассвете. - Немедленно к "королю"!- послышался голос Лютца. Вчера, по приказу штаба корпуса, были изменены все позывные офицеров штаба, и отныне генерал назывался "королем". - В чем дело?- спросил Генрих Лютца, прибыв через четверть часа в штаб. - Погоди!- почему-то шепотом ответил тот и быстро пошел в кабинет генерала. Пробыл он там довольно долго. Из кабинета доносились телефонные звонки, громкие, сердитые восклицания генерала. - Герр Гольдринг,- выглянув из-за двери, наконец, позвал Лютц. В кабинете, кроме генерала и его адъютанта, был также начальник штаба оберст Кунст. - Фон Гольдринг, берите двух автоматчиков и как можно быстрее поезжайте в Пармо, узнайте, как там у них дела. Оттуда заедете в Шатель-Дельфино. Прикажите немедленно наладить связь с дивизией. - Простите, генерал, что именно я должен узнать? - Как что! Разве вы ничего не знаете?- воскликнул Кунст. - Я не успел проинформировать фон Гольдринга, бросил Лютц. Начальник штаба, как всегда отрубая одну фразу от другой, пояснил: - Я буду краток: дело обстоит так - о разоружении стало известно итальянским войскам; некоторые из них восстали, часть бежала в горы, связь с полками прервана, есть сведения, что в некоторых местах между нашими частями и итальянцами идут бои. Понятно? - Яволь! Разрешите выполнять? - Не теряя ни минуты! Немедленно! Прямо из штаба Генрих в сопровождении двух автоматчиков и Курта, сидевшего за рулем, помчался в Пармо. Через полчаса он уже прибыл в штаб полка. - Передайте генералу, что все итальянские гарнизоны почти полностью обезоружены, за исключением двух рот, успевших уйти в горы. Боя не было - только небольшая перестрелка. Потерь с нашей стороны нет. Связь сегодня будет налажена, - сообщил командир полка оберст Функ. Подъезжая к Шатель-Дельфино, Гольдринг услышал стрельбу и приказал остановить машину. Ясно доносились автоматные и пулеметные очереди. - Ехать медленно! Автоматчикам приготовиться! Когда подъехала к самому Шатель-Дельфино, из города выскочил мотоциклист. Генрих приказал ему остановиться. - Что за стрельба? - Окруженные в казармах итальянские солдаты открыли огонь по нашим. Машина набрала скорость и въехала в городок. Стрельба не стихала. Немецкие солдаты ходили по улицам в полном вооружении, гражданского населения не было видно. В штабе полка Генриху сообщили, что вчера вечером часть итальянских солдат - приблизительно два взвода бежала. Не поверив слухам о разоружении, большинство солдат осталось в казармах. Но когда сегодня утром немцы окружили казармы, итальянцы открыли огонь. Сейчас к ним послан парламентер для переговоров. Если переговоры не дадут желаемых результатов, придется прибегнуть к более решительным мерам, чтобы к вечеру обезоружить всех. Вернувшись в Кастель ла фонте и доложив обо всем генералу, Генрих спросил Лютца, как проходит разоружение по другим районам. - Более менее нормально. Но в горы к партизанам бежало больше батальона. А это уже сила, с которой нельзя не считаться. - Особенно если учесть, что партизан и без этого немало, - прибавил Генрих. Было воскресенье, но, учитывая напряженную обстановку, Эверс приказал всем офицерам оставаться на местах. Это нарушало планы Гольдринга. Накануне он сговорился со своим новым знакомым, бароном Штенгелем, поехать к водопаду, где, как говорили, форели сами прыгают в руки, теперь поездку придется отложить и порыбачить часик-другой на старом месте - вблизи графского парка. Когда Генрих спустился к водовороту возле расселины, Штенгель уже был там. - А-а, наконец, а я думал, что вы сегодня уже не придете! - поздоровался он, не подавая руки и продолжая наматывать удочку.- Ну как, поедем? - К сожалению, нет! Сегодня мы, по милости генерала, работаем, - шепотом, как и полагается опытному рыбаку, который боится спугнуть рыбу, ответил Генрих. - Из-за этих проклятых макаронников? До сих пор не разоружили? - Они немного присмирели, но обстановка еще тревожная. Ровно в десять я должен быть в штабе. - Тогда не тратьте времени, я и так вас опередил. Посмотрите-ка, какие красавицы! - О, мне все равно за вами не угнаться! Штенгель действительно был мастер по ловле форелей и очень этим гордился. Когда месяц назад Генрих впервые появился на берегу с удочками, майор встретил его не очень приветливо. Но молодой обер-лейтенант с таким искренним восхищением любовался мастерством майора, а сам был так беспомощен, что Штенгелю захотелось щегольнуть. С превосходством опытного спортсмена он объяснял обер-лейтенанту, что форель очень осторожная рыба и не так легко попадает на удочку, что ловят ее на мушку и только нахлестом, притаившись за скалой или кустиком, иначе рыба увидит рыбака, а форель не только сильная, но, и очень хитрая рыба. Генрих почтительно, с интересом выслушивал эти пояснения, просил разрешения поглядеть, как майор держит удочки, и вообще целиком полагался на его опыт и авторитет. Через неделю Генрих одолел все премудрости лова и стал еще более завзятым рыбаком, чем сам Штенгель. Общая страсть сблизила майора и обер-лейтенанта. Тем более что разницу в чинах уравновешивало аристократическое происхождение обоих и родственные связи фон Гольдринга с таким влиятельным человеком, как Бертгольд. Вначале все разговоры вертелись только вокруг рыбной ловли. Потом круг их расширился, хотя оба были осторожны в своих высказываниях и не очень откровенны. Узнав, что Штенгель долгое время работал в разведке, - он вступил в войска СС после бегства из Англии, где его чуть не раскрыли за год до войны, - Генрих начал особенно внимательно следить за каждым своим словом и жестом. Да и майор Штенгель обходил острые вопросы - многолетняя служба в разведке приучила его к сдержанности, а практика показывала, что официальная точка зрения всегда самая правильная, особенно, с людьми, близкими к власть имущим. Несмотря на такую настороженность, майор все лучше относился к Генриху. Он даже дважды на протяжении месяца побывал у него в гостях. Правда, при этом он избегал встреч с Марией-Луизой, не любил говорить о ней. К себе Штенгель Генриха не приглашал, ссылаясь на неуютную обстановку холостяцкой квартиры. Сегодня Штенгель тоже начал жаловаться, что дома у него полный беспорядок; вот привезет форель, а денщик даже не сможет как следует зажарить. - Кстати, как с рецептом для маринада? - вдруг спросил Штенгель, вспомнив, что Генрих как-то похвастался, что ел в Сен-Реми чудесную маринованную форель, и пообещал достать рецепт, как он говорил, этого райского блюда. - Я написал хозяйке гостиницы, которая меня ею угощала, но ответа еще не получил. Да и боюсь, что рецепт мой вам не пригодится. Все равно ваш Вольф испортит и рыбу, и маринад. - А я договорился с одним нашим инженером, у него дома умеют готовить рыбные блюда. В кустах хрустнула веточка, послышались легкие шаги. Оба оглянулись и увидели, что к берегу идет горничная из замка. - Хорошего улова!- сказала она вместо приветствия. Графиня приказала передать вам вот это, синьор. Горничная протянула Штенгелю маленький конверт с гербом. Майор опустил его в карман, не читая. - У вас большая выдержка, барон, - пошутил Гольдринг, когда горничная ушла, - получить письмо от такой женщины, как Мария-Луиза, и даже не прочитать его сразу... Ой, клюет!.. Удочка! Удочка! Майор, продолжая механически наматывать леску, на миг поднял глаза на Генриха, и в этот момент здоровенная форель дернула, потом рванулась и пошла на дно. Удилище выскользнуло из рук Штенгеля и поплыло по реке. Кто хоть раз в жизни сидел с удочкой в руках, ожидая минуты, когда рыба клюнет, тот поймет Штенгеля, который стремглав бросился в воду, не думая ни о чем, кроме форели, ускользающей от него. Если бы Штенгель осторожно вошел в воду, возможно, все окончилось бы благополучно. Но спеша спасти удочку, он прыгнул в речку и тотчас пошатнулся, поскользнувшись на обросшем мхом скользком валуне. Желая сохранить равновесие, майор попытался ухватиться за другой валун, торчащий из воды, но, промахнувшись, ударился головой о камень и упал. Быстрое течение подхватило его, перебросило через один валун, второй... Генрих пробежал по берегу несколько шагов и, выбрав удобное место, бросился в воду наперерез телу, которое неслось на него, словно большая тяжелая колода. Сам едва удержавшись на ногах, Генрих подхватил майора под мышки и, борясь с течением, поволок его к берегу. Искусственное дыхание помогло. Штенгель начал дышать, но в сознание не приходил. Генрих хотел было идти в замок за помощью, но увидел бегущих вниз по тропинке горничную, а вслед за нею Курта. Девушка, поднявшись на верхнюю террасу парка, увидела, что произошло несчастье, и кликнув Курта, побежала к реке. Втроем они осторожно перенесли Штенгеля на нижнюю террасу парка, а оттуда на сделанных из одеял носилках - в комнату Генриха. Майор не приходил в создание - не слышал, как его раздевали, укладывали в кровать, как осматривал его Матини, которого Генрих немедленно вызвал по телефону. - Возможно сотрясение мозга! - констатировал врач и предупредил: - Малейшее движение может сейчас повредить майору, так что о перевозке пострадавшего в госпиталь не может быть и речи. Позвонив Лютцу и рассказав о случившемся, Генрих попросил передать генералу, что он задержится возле больного, чтобы наладить соответствующий уход. Штенгель пришел в себя лишь часов в одиннадцать. Раскрыв глаза, он мутным взглядом обвел комнату, еще не понимая, где он и что с ним произошло, почему над его кроватью склонился Матини и Гольдринг. Но понемногу его взгляд начал проясняться, на лице промелькнула тень тревоги. - Где мой мундир? - спросил он взволнованно и попробовал подняться. - Лежите, лежите спокойно, - остановил его Матини. - Мундир ваш сушится у камина,- успокоил его Генрих. - А документы, документы где? - скороговоркой выпалил майор, еще больше нервничая. - Документы лежат рядом с вами, на столике. Не волнуйтесь, все цело, никто ничего не трогал. - Положите мне под подушку,- едва ворочая языком от слабости, произнес Штенгель и снова потерял сознание. Генрих охотно выполнил просьбу майора. Документы его больше не интересовали. Ничего ценного среди них не было, если не считать невинной, на первый взгляд, бумажки - копии приказа, в котором майору Штенгелю выносилась благодарность за разработку новых мер по охране уже готовой продукции - радиоаппаратуры - во время вывоза ее за пределы завода. - Герр обер-лейтенант, а что делать с форелью, может быть, почистить и зажарить? - спросил Курт, когда Генрих вышел в другую комнату. - Нет, выпусти обратно в речку, - вдруг весело рассмеялся Гольдринг. Заметив удивленный взгляд Курта, он подмигнул ему и прибавил: - Возможно, эта форель и есть та заколдованная золотая рыбка из сказки, которая так верно послужила рыбаку, выпустившему ее в море. ГЕНРИХ ДИПЛОМАТ "Милый друг! Вы спрашиваете, как и что я предпринял для поправки своего здоровья и нашел ли здесь хороших врачей? Очень благодарен вам за внимание, которое я расцениваю как проявление искренней дружбы. К сожалению, не могу порадовать вас хорошей весточкой: чувствую себя плохо. А самое худшее - совершенно не имею сейчас времени подумать о себе, ведь..." Генерал перестал писать, еще раз прочитал написанное и с раздражением захлопнул бювар. Нет, он не может сегодня ответить Гундеру! И не только потому, что нечего сказать, а и потому, что он весь поглощен другими планами. Волнения и неприятности валились и валились на генерала со всех сторон! Они обрушились на него, как лавина, двинувшаяся с гор. И как лавина рождается из одного крохотного комочка, который, покатившись вниз, по пути увлекает все новые и новые слои снега, так зародышем катастрофы стал для немецкой армии приказ о разоружении итальянцев. Вступив в действие, этот приказ тотчас же оброс массой неприятностей и осложнений. Началось с того, что не все части итальянской армии ему подчинились: одни остались на местах, но отказались сложить оружие, пришлось оцепить казармы и обезоружить солдат силой, другие просто бежали в горы, и так беглецов в районе расположения дивизии оказалось немало - около батальона. Понимая всю опасность положения, генерал Эверс действовал решительно и оперативно разоружив итальянцев, он не вы