ливо, но на его лице скорее была лесть, чем приязнь. Генрих быстрым взглядом окинул комнату Шульца и едва удержался от улыбки, вспомнив рассказ Кубиса о том, как денщик Шульца, стараясь создать уют в комнате своего офицера, притащил откуда-то два кожаных кресла, а майор тотчас же срезал с них кожу и спрятал ее в свой большой, похожий на сундук чемодан. А сделать комнату уютной не мешало бы, уж чересчур в ней голо и неприветливо. Узкая кровать, накрытая грубым солдатским одеялом, стол, четыре стула. Да еще этот злополучный чемодан, действительно - настоящий сундук, даже железом обит. Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы похвастаться. Майор ждал еще кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и четыре рюмки. - Будет еще кто-то? - кивком головы Генрих указал на стол. - Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам придется посидеть вдвоем. Вы не возражаете? - Буду рад провести вечер в вашей компании. Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно подыскивали темы для разговора, а круг их был очень ограничен. Интересы Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился. Расхваливая большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо относиться к нему. - И чем же вы это объясняете?- спросил Генрих, внимательно глядя Шульцу в глаза. Майор отвел взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза Генриху. - Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны. - Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно относиться к вам и как-то влиять на оберста. - Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искаженном виде - начал было Шульц. - Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления, задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на сплетни... Это ниже моего достоинства. - Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете! - Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая - разрешите мне продлить удовольствие. - Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится себя подстегивать, подхлестывать, чтобы справиться с той огромной работой, которая легла на плечи - Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор,- Генрих указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью. - Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил, столько событий, в которых принимал участие! Развернешь в старости - увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом пути Майор много выпил, его всегда мутные глаза, теперь блестели, длинное желтое лицо порозовело. - Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не чересчур интимного характера.- Генрих лукаво прищурился. - Что вы, что вы - всполошился Шульц - Я человек семейный. Все абсолютно пристойно. Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту положил перед Генрихом огромный альбом. Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии, Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь, пройденный частью, в которой раньше служил - майор Шульц. А вот большой раздел "Россия". Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные города и села. Голодные, изможденные люди за колючей проволокой. Виселица, и на ней человек. Еще виселица - петля висит над головой какого-то юноши, почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры, часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на теле убитого. Видно, как поблескивают против солнца хорошо начищенные сапоги. - Красноречивый снимок,- бросил Генрих, внимательно вглядываясь в фото. - Я бы сказал - символический,- поправил его майор. - Его надо беречь как документ. - Как документ великой эпохи!- с пафосом "добавил майор. Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его. - А вот мой последний снимок,- майор задержал его руку, указывая на обозначенную в уголке фотографии дату. На снимке генерал-майор Даниель в своем служебном кабинете. Он стоит у письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена, завешенная огромной картой. Линии на карте нечеткие, но жирно обозначенные стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен план операции "Железный кулак". - Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас фотографию на память о сегодняшнем дне. Довольная улыбка засияла на лице Шульца. - Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах. - Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь фотографию генерала Даниеля у себя на столе. - О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с "Зеленой прогулкой"... Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху. - Нет, так не принимаю,- отстранил его руку Гольдринг - Подарок надо надписать. - Если дело за этим... Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: "Лейтенанту фон Гольдрингу от майора Шульца". - Благодарю, очень благодарю,- Генрих спрятал фотографию за борт мундира. - Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков,- вздохнул Генрих,- вторая операция подряд проваливается. - Вы считаете первой - "Железный кулак"? - Да, а теперь "Зеленая прогулка"... - А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант? - внимательно вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц. Взгляды их скрестились. - Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично замаскированный шпион. Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки. - Вы думаете?- хриплым голосом переспросил он Генриха. - Уверен. Даже более - твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе. - Верно,- согласился Шульц.- Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином. - Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? - с любопытством спросил Генрих. - Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало? - Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы. - До сих пор не было в этом потребности,- пожал плечами майор. - Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии. Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога. - Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями? Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно. - Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор. - Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? - голос майора срывался от возмущения.- К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе. - Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман? У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными. - Что? Что вы сказали?- наконец выдавил он. - Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив? - Мерзавец!- Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета. - Спокойно! Вспомните, майор,- не повышая тона, предупредил Гольдринг,- я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию. Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу. - Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю,- все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор. - Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления. - Чего вы от меня хотите?- прошипел Шульц. - Я хотел спросить вас,- спокойно, как и прежде, продолжал Генрих,- приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить. - Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение? - Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии? - Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем упрекнуть,- немного спокойнее проговорил Шульц. - Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам. - Так в чем же вы меня обвиняете?- снова вскипел майор. - Упаси боже, майор, я вас ни в чем не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня... Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло. - Скажите, наконец, барон, в чем меня могут обвинить?- почти простонал Шульц. - Успокойтесь, майор,- холодно остановил его Гольдринг.- Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции "Железный кулак", вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу. - Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали - намек. - Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую! Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение. Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена фотография генерала Даниеля. - Взгляните сами,- указал Генрих.- На этом снимке фактически сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами обозначили дату - фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно, поверят, что вы продали карту русским за большую цену... А в результате - две наши дивизии фактически перестали существовать... Негатива у вас нет, значит - он у русских. Так ведь? Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно как мел, глаза расширились от ужаса. - Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения? - Но я фотографировал генерала, а не карту!- воскликнул Шульц. - Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским? Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам? - Но ведь это ужасно, барон!- с отчаянием вырвалось у майора. - Наконец-то вы это поняли. - Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чем вы меня обвиняете. - Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами. - О боже!- простонал майор. - Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам... - Барон!..- Шульц схватил Генриха за руку, готовый ее поцеловать. - Но...- нарочно затянул фразу Генрих,- но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намек на совещании в штабе. Вы понимаете меня? - О барон! Еще не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости. - Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю? - Я буду помнить ее вечно и готов отблагодарить вас чем угодно!- воскликнул Шульц. - Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении,- брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились? - Я с радостью сделаю все, что в моих силах. - Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии... - Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах! - Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию. Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый еще альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чем-то спросить, но не решался. - Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить? Майор молча кивнул головой. Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своем обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы. Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог Альбом майора Шульца стоял перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой "Документы великой эпохи",- сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы, но документы обвинительные, и, возможно, когда-нибудь все увидят альбом майора Шульца. РАЗДУМЬЕ У ОКНА ВАГОНА Известие о том, что корпус, понесший тяжелые потери, будет переведен во Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно, взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шепотом, как о великой тайне, но все ходили возбужденные, радостно взволнованные. Правда, откуда-то стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не работников штаба. Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа командования о передислокации корпуса. В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту радостную новость. - Наконец приказ пришел. Итак, мы едем! Честно говоря, я уже побаивался, что нас оставят здесь... - Будут какие-либо поручения в связи с отъездом, герр оберст? - Тебе придется поехать на станцию и проследить за погрузкой имущества нашего отдела. Надеюсь, что двух дней тебе для этого достаточно? - Надеюсь. - Но я вижу, что тебя не очень радует весть об отъезде. Может, скажешь мне, почему ты так мрачен последние дни? - Мне не очень хочется покидать Восточный фронт. - Ну, знаешь, у тебя очень странные вкусы. - Я просто думал, что благодаря своему знанию русского языка, русских обычаев и общей обстановки в России я буду более полезен именно здесь. - Но надо подумать и о себе. Ты достаточно насиделся в этой глуши. А во Франции... О, во Франции! Несколько дней поживешь там, и твое мрачное настроение как рукой снимет. Да, кстати, ты знаешь, что майора Шульца перевели в другую часть? - Вот как!- Генрих многозначительно улыбнулся. Выходит, он еще и трус! - Я надеюсь, у тебя не было никакой истории с ним? - Нет. Вполне дружеская беседа. Он даже сделал мне один небольшой подарок, так сказать сувенир на добрую память. - Шульц подал рапорт о переводе, и его откомандировали в распоряжение высшего начальства. Вчера Шульц уехал. Что ты об этом скажешь? - Скажу - черт с ним! Мне сейчас некогда заниматься судьбой майора Шульца. Когда прикажете выезжать? - Завтра с утра. И помни, я целиком полагаюсь на твою распорядительность. - Все будет сделано как можно лучше. - И веселее, веселее держи голову, помни, что тебя ждут все прелести прекрасной Франции. Впрочем, настроение Гольдринга не улучшилось и после разговора с Бертгольдом. А на следующий день еще ухудшилось. Всегда приветливый и веселый, он орал на солдат, грузивших имущество отдела в вагоны и так допекал своего денщика Эрвина Бреннера, что тот старался не попадаться ему на глаза. Всегда спокойного барона словно кто-то подменил. На следующий день к вечеру все имущество отдела было погружено. Но своевременно выполненное задание не улучшило настроение лейтенанта фон Гольдринга. Он пришел в офицерский ресторан мрачный и, несмотря на то, что посетителей в зале почти не было, прошел к самому отдаленному столику у окна. Когда официантка приняла заказ, к столику, за которым сидел Генрих, подошел высокий худощавый обер-лейтенант. - Разрешите сесть рядом с вами, герр лейтенант? - обратился он к Гольдрингу. - Пожалуйста, мне приятно будет поужинать в компании. Обер-лейтенант поклонился, сел и углубился в изучение прейскуранта. - В прейскуранте не указано - есть ли у них пиво? Вы не знаете? Я бы с удовольствием выпил сейчас кружку темного пива. Генрих внимательно взглянул на офицера. - Думаю, что есть, а вы, очевидно, проездом? - Да, я только что из фатерланда. Разговор прервала официантка, принесшая Генриху ужин. - А что вам подать?- спросила она обер-лейтенанта. - Чашку черного кофе и несколько бисквитов,- даже не спросив о пиве, ответил обер-лейтенант. Официантка побежала выполнять заказ. - Были в отпуске? - поинтересовался Генрих. - Некоторое время был дома, а сейчас снова на фронт. - А что нового в фатерланде? - Все, как прежде,- вяло бросил обер-лейтенант. Кстати, у меня сохранилась дрезденская газета, из нее вы можете узнать о всех новостях. Обер-лейтенант вытащил сложенную газету и протянул ее Генриху. - Очень благодарен, с удовольствием почитаю на свободе,- ответил Генрих, вынимая из кармана какую-то брошюру - А я только сегодня прочитал эту книжечку. Очень интересная. Если желаете, могу вам подарить,- обер-лейтенант, не глядя на название книги, спрятал ее. Спокойно допив кофе, он положил на стол деньги, молча поклонился Генриху и вышел. Через пятнадцать минут Гольдринг был в купе вагона, вот уже два дня служившем ему временной квартирой. Денщик, которого он заранее предупредил, что они сегодня вечером возвращаются в штаб, упаковал вещи. Но Генрих не спешил уезжать. Заперев дверь и опустив штору, он взялся за газету и, верно, нашел в ней что-то весьма интересное. Долго читал, правда, очень странно, снизу вверх. Все время останавливаясь на отдельных словах, даже буквах. Прочитанные новости, верно, были очень приятны, потому что через полчаса, когда Гольдринг сел в машину, чтобы ехать в штаб, Эрвин про себя отметил, что настроение у лейтенанта изменилось к лучшему. Всю дорогу он напевал какую-то мелодию и даже весело шутил, чего раньше никогда не позволял себе с денщиком. Поезд медленно шел на Запад. Впереди, на расстоянии нескольких сот метров, паровоз тащил платформы с грузом, и это было гарантией, что поезд придет по назначению. Если партизаны подложили под рельсы мины, то прежде всего взлетит на воздух этот паровоз и платформы, а военный эшелон останется цел. Правда, все, кто был в этом эшелоне, надеялась спокойно проехать по белорусской территории, ведь партизаны до сих пор обращали внимание преимущественно на поезда, которые шли с запада на восток. Но предосторожность никогда не мешает. Потому и пустили вперед паровоз с гружеными платформами. Из раскрытых дверей товарных вагонов торчали дула станковых пулеметов, а все солдаты имели при себе оружие. В классных вагонах, где ехали господа офицеры, конечно, об опасности думали меньше. Не потому, что офицеры были более храбрыми, а просто потому, что у них не было времени. Одни отсыпались после попойки, другие опохмелялись, третьи, как всегда, в свободные минуты играли в карты. Генрих с оберстом ехали в одном из классных вагонов в середине поезда. Крайнее купе было отведено для денщиков, а дальше разместились офицеры, по двое, а то и по трое в купе. Отдельные купе были только у оберста, Коккенмюллера и Генриха. Лейтенант был искренне благодарен Бертгольду за это распоряжение - оно давало ему возможность побыть наедине со своими мыслями. А они были не очень веселыми. Мимо окон вагона медленно проплывали знакомые пейзажи. Когда Генрих увидит их снова? Когда он сможет сбросить этот чужой отвратительный мундир, надеть свою обычною одежду, пойти в лес и беззаботно побродить среди заснеженных деревьев или летом броситься навзничь на поросшею зеленой травой землю и спокойно глядеть в бескрайнюю небесную синь? Когда он сможет, не таясь, во весь голос, запеть свою любимую песню, ту, которую всегда просил петь его отец? Да и увидит ли он когда-нибудь отца? Увидит ли он своих друзей, знакомых? Будет ли у него возможность продолжать прерванное войной ученье? Для родных он "пропал без вести" Такое сообщение получит его отец. Сколько горя принесет это известие в отчий дом! Но так надо. Надо! Для всех родных и знакомых его нет в живых. Он пропал без вести. Есть лишь несколько человек в Москве, которым известно, что успел уже сделать тот, кого зовут сейчас Генрих фон Гольдринг. Лишь эти люди знают, где он сейчас, что должен делить завтра или послезавтра. И он выполнит то, что ему поручено. Выполнит, даже если за это придется заплатить жизнью. Он сделает это ради Родины, ради отца, который так убивается по нем сейчас и будет убиваться еще долгие-долгие годы. Что он пережил в тот вечер, рассматривая альбом Шульца! Была минута, когда Генриху показалось, что он выдаст себя и бросится на майора. Никто никогда не узнает, скольких усилий стоило ему сдержать себя. Но он сдержал, так было нужно. Теперь ему будет еще труднее. Отныне он будет жить не только среди врагов, но еще и на чужбине. Пока их корпус стоял в Белоруссии, он мог в случае провала убежать в лес, к партизанам. Хотя он и был среди врагов, но жил дома, на родине, и всегда ощущал величайшую силу своего народа, его незримую поддержку, неисчерпаемую силу его духа. Да, он будет жить на чужбине, и в случае чего единственный выход - это крохотный револьвер, с которым он не разлучается ни днем ни ночью. Но, черт возьми, Гольдринг будет жить! Долго и назло врагам. У него хватит сил держать себя так, чтобы гестаповские ищейки не напали на его след. Да, ему иногда до чувства физического отвращения противна эта роль барона фон Гольдринга. Когда-нибудь он расскажет об этом родным и друзьям, а сейчас надо молчать и ни на миг не забывать, кто он и для чего послан в логово врага. И вс╦-таки как ему трудно, как нестерпимо трудно! Артисты в театре могут отдыхать во время антракта, они имеют в своем распоряжении целый день, чтобы быть самими собой, а он должен играть роль постоянно, каждое мгновение, и играть как можно лучше. Не имея отдыха даже ночью. Ибо и ночью он должен быть настороже, следить за собой, чтобы не обмолвиться во сне каким-либо, словом. А отдых еще так далек. Да и дождется ли он окончания войны? Ходить так долго по краю пропасти и не сорваться. Нет, прочь эти мысли! Он сейчас барон фон Гольдринг. А о чем может думать фон Гольдринг, да еще барон? О партии в бридж, о развлечениях, что ждут его во Франции, о письме Лоры, которое он до сих пор не прочитал, а прочесть необходимо, так как оберст внимательно следит, чтобы переписка между Генрихом и Лорой не прерывалась. Выехав за границу русской территории, эшелон двигался значительно быстрее, делая лишь коротенькие остановки на больших станциях. Это нарушило планы многих офицеров, которые рассчитывали хотя бы на краткосрочные отпуска в Берлине. Но приказ командования был суров - всем без исключения прибыть на место назначения своевременно. На четвертый день эшелон пересек французскую границу и в тот же день вечером прибыл к месту назначения, в маленький французский городок. Все следующее утро Генрих потратил на то, чтобы организовать канцелярию отдела 1-Ц. Зато во время обеда он уже мог доложить оберсту, что все готово и завтра можно приступить к работе. К его удивлению, оберст выслушал сообщение невнимательно, не проявил ни малейшего интереса к тем маленьким удобствам, которые так любил. - Вам не нравится, герр оберст?- немного обиженно спросил Генрих. - Это ни меня, ни тебя, мой мальчик, больше не касается!- торжественно проговорил Бертгольд. - Я не понимаю... - К сожалению, Генрих, нам придется на некоторое время расстаться. Сегодня ночью получен приказ откомандировать меня в распоряжение Гиммлера. Я еще не знаю, что буду делать, но во всяком случае сюда не вернусь. Очень возможно, что я останусь в Берлине. На лице Генриха отразилось сожаление и даже растерянность. Отъезд оберста осложнял его положение. Кто знает, как сложатся его взаимоотношения с новым начальством? Бертгольд, очевидно, тоже был взволнован предстоящей разлукой. - Не грусти, не грусти, мой мальчик!- растроганно сказал он.- Наши отношения на этом не оборвутся, заботу о тебе я считаю своей священной обязанностью и уже кое-что сделал. Если бы я точно знал о своем новом назначении, то, не колеблясь ни минуты, взял бы тебя с собой. Но сейчас это не так просто. Придется ехать одному, а потом я вызову тебя. Но мне не хотелось бы, чтобы ты оставался тут. Есть слух, что наш корпус будет расформирован. Ты можешь попасть в какую-нибудь глушь. Мои старый приятель генерал Эверс, кстати, он тоже знал твоего отца, командует во Франции дивизией. Сегодня утром я говорил с ним по телефону, и он согласен взять тебя в свой штаб, тоже офицером по особым поручениям. Я, конечно, дал самую лучшую характеристику, он обещал всецело поддерживать тебя и не очень загружать работой. Здесь я тоже переговорил с кем следует, и сегодня вечером все необходимые документы будут оформлены. Тебе надо завтра, самое позднее послезавтра прибыть в штаб генерала Эверса. Я выеду в Берлин завтра в двенадцать дня. Отправив меня, ты тоже можешь двигаться. - Вы еще не сказали, куда именно я должен ехать? - Дивизия Эверса расквартирована в различных населенных пунктах. Она охраняет военные объекты, а штаб ее разместился в Сен-Реми. Это небольшой курортный городок на юге Франции. Но я должен предостеречь тебя. В последнее время во Франции стало неспокойно. Можешь себе представить, тут тоже появились партизаны, которые охотятся на немецких офицеров. Выстрелы из-за угла стали обычным явлением. Итак, будь осторожен и еще раз осторожен. - Мне очень грустно, герр оберст, расставаться с вами, вы пришлете мне весточку о себе, когда получите назначение? - Как можно скорее, я записал адрес штаба дивизии Эверса и немедленно напишу тебе, когда все выяснится. А ты должен писать мне регулярно, сообщая о всех делах. Надеюсь, ты целиком оправдаешь ту характеристику, которую я дал генералу Эверсу. - Вам не придется краснеть за меня. - И не забывай писать фрау Эльзе, помни, что она относится к тебе, как родная мать. Насколько я догадываюсь, Лорхен тоже ждет твоих писем. Ведь я не ошибаюсь? - О, неужели вы думаете, что я забуду свою священную обязанность? - Теперь, кажется, все. Иди отдыхай. Я через полчаса начну сдавать дела, чтобы завтра, перед отъездом, быть свободным. На следующий день, в двенадцать дня, Бертгольд выехал в Берлин, а Генрих прямо с вокзала на машине направился в Сен-Реми. МОНИКА ИДЕТ НА УСТУПКУ Автострада напоминала красивую аллею, и Генрих приказал Эрвину убавить скорость, чтобы полюбоваться пейзажем. Он действительно был прекрасен. Равнина осталась позади, и теперь вдоль дорога тянулись покрытые зеленью холмы. Она становились все выше, нагромождались друг на друга, словно огромные волны, бьющиеся о предгорья Альп. Когда дорога начала петлять, Генрих предложил Эрвину сменить его у руля. Он полагался на свой опыт неплохого водителя и все же часто вздрагивал от неожиданности видя, как автострада упирается в громадную скалу или гору. Но так казалось лишь издали. Подъехав ближе, Генрих замечал, что автострада и железнодорожное полотно, которое бежало рядом, исчезают в туннеле, чтобы мгновенно вынырнуть по ту сторону скалы или горы. После одного из поворотов дорога и железнодорожные рельсы побежали вдоль берега небольшой, но бурной горной речки, вместе с ней и извиваясь по долине. С северо-запада горы так близко подходили к берегу речки, что, казалось, вот-вот они преградят ей путь, и, обходя их, речка делала крутые повороты. Она бежала, словно живой движущийся путеводитель, и Генрих поворачивал руль вправо, влево, а автострада ложилась и ложилась под шины, словно не было ей конца. Местечко Сен-Реми открылось Генриху совершенно неожиданно за одним из таких поворотов. Оно лежало в широком котловане, словно самой природой предназначенном для того, чтобы здесь поселились люди... Невысокие отроги гор, покрытые хвойными лесами, защищала равнину от ветра с северо-востока. С юго-запада вздымалось огромное горное плато. От самого берега речки вверх поднимались виноградники. Автострада переходила в главную улицу города. По обеим ее сторонам были расположены лучшие дома Сен-Реми и учреждения. Генриху недолго пришлось разыскивать штаб. На первый вопрос ему ответили, что генерал Эверс живет в лучшей вилле города, а штаб дивизии разместился в самой большой гостинице "Европа". Через пять минут Генрих уже стучал в дверь с табличкой "Адъютант командира дивизии гауптман Лютц". - Войдите,- откликнулся приятный баритон. Навстречу Генриху из-за письменного стола поднялся высокий худощавый офицер в чине гауптмана, очевидно, сам Лютц. Вся его фигура и особенно большие серые глаза говорили о том, что он крайне устал. Об утомлении, о каком-то равнодушии к своей особе свидетельствовала и достаточно небрежная прическа Лютца. Его густые темные волосы хоть и были зачесаны на пробор, все время рассыпались и падали на лоб, стоило гауптману сделать малейшее движение. - Лейтенант фон Гольдринг,- представился Генрих. Гауптман Лютц обошел стол и сделал несколько шагов навстречу Генриху. - Гауптман Лютц, адъютант командира дивизии, прошу садиться! - Я назначен в штаб вашей дивизии,- начал было Генрих, но Лютц прервал его. - О вашем назначении знаю, и именно сегодня мы ждали вас. Лютц сел на свое место за столом, и Генрих протянул ему документы. Молча проглядев их, тот взял лишь назначение, остальное вернул Генриху. - Очень рад, что вы приехали, барон!- приветливо произнес Лютц и, засмеявшись, добавил:- Должен признаться, что рад из чисто эгоистических соображений. Надеюсь, вы меня немножко разгрузите. Дел много, и все приходится делать одному. Держался гауптман просто и непринужденно. - Надеюсь стать хоромам помощником. - К сожалению, моим помощником вы не будете. Вы назначены офицером по особым поручениям. Завтра будет приказ. Но поскольку я выполнял до сих пор и ваши обязанности, помимо своих адъютантских, то ваш приезд для меня действительно большое облегчение. Да и по работе нам с вами, герр лейтенант, придется часто встречаться, и я надеюсь, что мы подружимся. - У меня нет никаких сомнений в этом, герр гауптман. - Вот и хорошо, а сейчас я покажу вам вашу квартиру. Я живу при штабе, мы тут занимаем два этажа. Несколько комнат отведено под жилье для офицеров, но сейчас свободных нет. На первом этаже расположился караул и находится наше офицерское казино. Итак, вам придется жить в другой гостинице, она напротив "Европы". Я даже думаю, что там вам будет лучше, гостиница вполне приличная. Комнаты, приготовленные для Генриха, находились на втором этаже гостиницы "Темпль". В первой, маленькой, стоял умывальник, диван, круглый столик и два стула. Вторая, большая, была меблирована значительно лучше. Широкая деревянная кровать, письменный стол, кресла, шкаф, большое зеркало, подставка для чемоданов. Генрих никак не ожидал такого комфорта и искренне поблагодарил гауптмана за его хлопоты. - Отсюда вы можете полюбоваться городом. Гауптман открыл дверь, и оба вышли на балкон. - Действительно чудесный вид,- согласился Генрих. - И удобный пункт для наблюдения за красивыми девушками. Лютц указал глазами на соскочившую с велосипеда девушку. Она стояла на противоположной стороне улицы, ожидая, пока пройдут машины. - Действительно очень красивая. Кто она? Лютц улыбнулся. - Ага, задело?! Это дочь хозяйки гостиницы, в которой вы живете. Мадемуазель Моника. - Красивая девушка,- задумчиво повторил Генрих. - Не только, вы так думаете, барон. Все наши офицеры пробовали заигрывать с Моникой, и ни малейшего успеха! Она просто их не замечает. К счастью, не все так суровы. Здесь есть несколько милых девочек, с которыми я вас познакомлю. - Я не очень люблю "милых девочек" мне больше по вкусу... ну, скажем, такие, как Моника. Впрочем, о здешних красавицах и их характерах мы поговорим как-нибудь на свободе. А теперь пора устраиваться. Генрих перегнулся через перила балкона, окликнул денщика, который находился внизу у машины, и приказал ему вносить вещи. - Хорошо, что вспомнил! При вас останется этот денщик или вам нужен другой? - Нет, он уедет обратно с машиной. - Тогда я сейчас же пришлю вам солдата. Это временно, пока вы сами не подыщете такого, который вам понравится. Я лично считаю, что денщика надо выбирать самому. - Совершенно с вами согласен. Вошел Эрвин и внес два больших чемодана. - Вы, Эрвин, свободны. На рассвете поезжайте. А сегодня погуляйте и выпейте за мое здоровье.- Генрих протянул Эрвину стофранковую купюру. - Если вы так будете бросаться деньгами, то избалуете вашего нового денщика,- заметил Лютц, когда Эрвин ушел. - Я это делаю из практических соображений, он сегодня выпьет в кабаре и станет рассказывать солдатам о моей щедрости. После этого они будут набиваться мне в денщики. - И вы возьмете самого настойчивого. - Совсем наоборот, но у меня будет большой выбор. Хочется, знаете, иметь рядом с собой порядочного человека. Лютц рассмеялся. Генрих тоже улыбнулся, но как-то вяло, уголками губ, и Лютца поразило выражение то ли усталости, то ли печали, отразившееся на лице лейтенанта. Пожимая гауптману руку, Генрих на минуту задержал ее: - Где вы сегодня ужинаете, герр гауптман? - Обедаем мы все вместе, в казино. Этого требует генерал. А завтракаем и ужинаем где придется. - Тогда разрешите пригласить вас поужинать сегодня со мной. - Очень признателен, охотно принимаю приглашение, поклонился Лютц. - Тогда ровно в девять я зайду за вами. Оставшись один, Генрих начал устраиваться. Скоро все вещи были разложены и развешаны в шкафу. С дороги очень хотелось помыться. Денщик, присланный Лютцем, быстро все устроил: согрел ванну, приготовил постель, и Генриху осталось лишь помыться и лечь отдохнуть. Отдав новому денщику несколько мелких распоряжений, в том числе приказав обязательно купить два словаря французско-немецкий и немецко-французский, Генрих неожиданно для самого себя быстро уснул. Проснулся он лишь часов в восемь. Все его поручения были выполнены. Вещи хорошо вычищены и отутюжены - белокурый, с большими ушами Фриц Зеллер оказался исправным денщиком. Хотелось еще немного понежиться в кровати или совсем не вставать до утра. Генрих очень устал. Но воспоминание об ужине с Лютцем, о необходимости еще до встречи с генералом ознакомиться с местной обстановкой заставляло спешить. Через четверть часа Генрих уже входил в небольшой, но уютный и хорошо меблированный ресторан гостиницы "Темпль". Зал в это время был пуст. И только возле огромного буфета, занимавшего чуть ли не половину левой стены, спиной к выходу, стояла какая-то полная женщина. "Верно, хозяйка гостиницы",- промелькнуло в голове Генриха. Впрочем, его внимание привлекла не она. Нарочно замедляя шаг, Генрих внимательно приглядывался к девушке, которая о чем-то горячо с ней разговаривала. Это была та велосипедистка, на которую обратил его внимание Лютц. Тогда, на балконе, Генрих согласился с гауптманом, что Моника действительно очень красива, но теперь это определение показалось ему шаблонным и даже обидным для девушки. Что-то большее, нежели красота, было в ее лице и всей стройной фигурке. Генрих сразу даже не понял, чем она так поразила его. Лучистым ли взглядом огромных черных глаз, разлетом ли бровей на высоком, словно вылепленном лбу. Или, может быть, этими волнистыми черными волосами, которые так мягко обрамляли нежный овал лица. Нос у Моники неправильной формы, но как гармонично он переходит в линию губ, подбородка... Да, да, гармония, именно гармония всех черт, цвета глаз, волос, длинных, чуть загнутых ресниц придают лицу девушки нечто неповторимое, чарующее. Вежливо поклонившись обеим, Генрих обратился к старшей. - Мадам говорит по-немецки? - Немного. Вы, верно, барон Гольдринг, мсье Лютц предупредил о вашем приезде. И я рада, что именно в моей гостинице остановился такой постоялец. На лице хозяйки гостиницы появилась стандартная, любезная улыбка - неотъемлемое свойство людей, которым в силу своей профессии приходится прислуживать другим. Моника глядела куда-то мимо Генриха. Ее лицо, такое оживленное за минуту перед тем, стало замкнутым, неприветливым. - Я хотел бы, мадам, заказать ужин на две персоны к девяти часам. - О, пожалуйста!- проговорила хозяйка.- Что бы вы хотели заказать? - Форель, курицу по-французски с картофельным гарниром и салат. - Сейчас очень трудно с продуктами, но для своих постояльцев... Ужин приготовить в отдельном кабинете? - Да, а сейчас я попросил бы вас прислать мне в комнату бутылку бордо, коньяка, две бутылки фруктового ликера и бутылку шоколадного. Генрих положил на стойку деньги. - Сдачи не надо! - бросил он небрежно и, взяв прейскурант, написанный по-немецки, начал его просматривать. - Ведь Лютц сказал, что этот барон очень богат,- долетела до него фраза, сказанная вполголоса по-французски. - Успел награбить!- сердито бросила Моника. - Придержи язык, Моника! - Он все равно стоит как чурбан, ничего не понимает. - Отнеси ему заказанное,- приказала мадам. Генрих, пряча улыбку, положил на стойку прейскурант и пошел к себе. Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали и в номер вошла Моника, неся на подносе бутылки с вином. Поставив их на стол, она молча направилась к двери. - Одну минуту, мадемуазель! Моника остановилась у самой двери и ждала. - Вы говорите по-немецки?- спросил Генрих. - Говорю, но очень редко, потому что не люблю ни языка, ни...- Девушка замолчала. - ... ни самих немцев,- закончил за нее Генрих. Моника молчала. - А вы храбрая! И все же я не советую говорить такие вещи немецким офицерам. - Каждый свободен в своих вкусах. Мне, например, больше нравится русский язык. Он такой мелодичный! - Я имел возможность его слышать - ведь я прибыл с Восточного фронта. - С Восточного фронта?- В глазах Моники Генрих увидел нескрываемое любопытство. - И могу вас уверить, что русские женщины не говорят немецким офицерам таких вещей, как вы. - Они молча терпят оскорбления? - Нет, они стреляют. Стреляют в тех, кого считают своими врагами,- по-французски ответил Генрих. Глаза Моники широко раскрылись. С минуту она оторопело смотрела на Генриха, шевеля губами, словно хотела что-то ответить, но вошел денщик, и девушка ушла. Ровно в девять Генрих был в кабинете Лютца. Тот еще работал. - Герр гауптман, неужели так много дел? Ведь уже девять! А вы все работаете. - Я поджидал вас и, чтобы не сидеть сложа руки, кое-что подготовил на завтра,- пояснил Лютц, закрывая папку с бумагами.- А как вы устроились, барон? - Неплохо. Уже познакомился с хозяйкой и ее дочкой. - И Моника успела вам надерзить? - Было немного, но мне кажется, что в конце концов мы с нею поймем друг друга. - Вон как!- искренне удивился Лютц.- Ну, когда вам посчастливится наладить отношения с Моникой, вам будут завидовать все офицеры и сочтут великим дипломатом. Вскоре оба сидели в уютном кабинете и ужинали. Хозяйка ресторана, мадам Тарваль, прислала к столу по-настоящему хорошее вино, да и ужин был приготовлен отлично, гауптман ел с большим аппетитом. Когда подали жареную форель, Лютц, пораженный, воскликнул: - О, я вижу, что вы завоевали если не симпатию Моники, то симпатию мадам Тарваль. С первого дня знакомства она уже начала угощать вас такими блюдами. После ужина Генрих заказал еще бутылку коньяка и коробку сигар. - Так, говорите, работы будет много?- спросил он, пригубив рюмку. - Раньше было легче,- вздохнул Лютц.- Когда дивизия стояла компактно, штаб размещался в Экслебенце, и работы было куда меньше. - А чем вызвана смена расположения дивизии?- поинтересовался Генрих. - Видите ли, вначале французы вели себя тихо, спокойно. Но после нашего поражения под Москвой они подняли голову. Появились так называемые маки, стреляют они в большинстве случаев из-за угла и преимущественно в офицеров. Случается, что взрывают железнодорожные линии, мосты, а то и военные объекты. Части СС и полиция одни уже не в силах справиться с ними. Поэтому охрана военных объектов поручена нашей дивизии. Вот и вышло, что нашу дивизию пришлось разбросать в разных пунктах на протяжении девяноста километров от Сен-Мишеля до самого Шамбери. - А маки после этого притихли? - Наоборот. Они еще больше активизировались. Дело усложняется тем, что им помогает население. Две недели назад отряд маки совершил нападение на лагерь русских пленных. Маки перебили охрану, которая, к слову сказать, вела себя чересчур беспечно, и несколько сот русских ушли с ними в горы. Погоня не дала никаких результатов. И вот за несколько дней до вашего приезда маки, уже вместе с русскими совершили нападение на автоколонну с боеприпасами. Теперь они чудесно вооружены нашим же оружием. - Я надеялся, что отдохну здесь после Восточного фронта, а выходит, как говорят русские, попал из огня да в полымя. Гауптман начал подробно рассказывать о недавней операции карательного отряда против партизан. Генрих внимательно слушал, не забывая следить, чтобы рюмка Лютца не оставалась пустой. Вскоре гауптман был изрядно навеселе. А пока Гольдринг и Лютц ужинали в уютном номере ресторана "Темпль", Моника мчалась на велосипеде к небольшому селу Понтемафре, вблизи которого стояла электростанция, снабжавшая энергией расположенные вокруг населенные пункты. Четыре километра по асфальтированной дороге Моника проехала за какие-нибудь четверть часа. - Мне надо видеть Франсуа, я привезла ему ужин, обратилась она к знакомому слесарю. - Для вас, мадемуазель Моника, достану его из-под земли, эх, счастливый этот Франсуа! - прибавил тот с откровенной завистью.- Такая красавица сама приезжает к нему на свидание. И этот слесарь, и все на электростанции были уверены, что Моника невеста Франсуа, чего ни он, ни девушка не опровергали. Наоборот, чтобы подчеркнуть близость с молодым рабочим, Моника нарочно при всех протянула Франсуа маленький узелок с ужином. Франсуа отвел девушку в глубь двора и, присев на доски, развязал узелок. Издали они действительно напоминали влюбленных. Но если бы кто-нибудь подслушал их разговор, он был бы очень удивлен: то, о чем говорили эта красивая девушка и высокий, худой, очень подвижный человек с коротко остриженными волосами, никак не напоминало тех милых глупостей, которыми обычно забавляются влюбленные. - Что случилось, Моника?- встревожено спросил Франсуа, принимаясь за ужин. Моника рассказала о своей сегодняшней встрече с Гольдрингом и слово в слово передала разговор. Франсуа задумался. - Очевидно, это провокация,- тихо бросил он,- и достаточно неудачная. По молодости этот барон, верно, еще не научился держать язык за зубами. Но по всему видно, что он будет играть значительную роль в штабе, иначе ему загодя не готовили бы квартиру. Итак, Моника, придется тебе... Увидев, как омрачилось лицо девушки, Франсуа тихо рассмеялся. - Ну, ну, веселее, я еще ничего не сказал, а ты уже нахмурилась. Да не сердись ты! От этого появляются морщинки, и ты преждевременно состаришься. Ну, ну, не злись, а то возьму и поцелую - ведь я твой жених. - Ой, Франсуа, ты просто невозможен, и подумать только - тебе поручено такое серьезное дело. - А быть серьезным отнюдь не означает ходить с похоронным видом, моя крошка. Там, где шутка, там и хорошее настроение. А ты понимаешь, что значит хорошее настроение даже при плохой игре? А у нас с тобой игра очень плохая, потому что мы не знаем, что замышляют эти зеленые жабы. Вот зачем тебе и надо этого болтливого барончика... - Франсуа... - Вот опять рассердилась. Поверь мне, я ничего зазорного не советую. Просто надо тебе завязать с ним знакомство, какая же ты женщина, если не обведешь его вокруг пальца? Ты подумай, какой удобный случай. Офицер живет в гостинице твоей матери - раз, безусловно, будет работать в штабе - два, не очень умеет держать язык за зубами три, ежедневно встречается с красивой девушкой - четыре. И что требуется от этой девушки? Иногда улыбнуться, вот так опустить ресницы, поменьше болтать самой, побольше слушать, и мы будем знать все, что делается в штабе. А ты понимаешь, что это для нас значит? - Но он какой-то... Ну, не такой, как они все. Не пристает, не сует в руки подарков, даже ни одного комплимента не сказал, глядит совершенно равнодушно... - Но это уже зависит от тебя. - А если он пригласит меня поужинать или пойти в кино? - Конечно, иди. Подвыпив, мы все, грешные, становимся болтливы. - Ага! А потом меня остригут, как маки стригут всех девушек, которые водятся с гитлеровцами. - Пусть это тебя не тревожит. До тех пор, пока сама не отрежешь кому-либо на память локон, ни один волосок не упадет с твоей головы. Итак, договорились? Повторяю, это очень важно. И чтоб никто, даже родная мать, не знал об этом поручении и о том, что тебе удастся выудить у барона. Моника вздохнула. - Если это нужно... - Очень нужно,- уже совершенно серьезно сказал Франсуа.- Этим ты поможешь всем нам, в том числе твоему брату. Кстати, ты, возможно, скоро увидишь Жана. - Когда?- обрадовалась Моника. - Я извещу тебя об этом. Вероятно, тут, на электростанции. К счастью, немцы не интересуются нами, поскольку они не пользуются энергией этой станции. Но без особой нужды все же сюда не приезжай. Хотя все думают, что ты моя невеста, но осторожность не помешает. Да и не нужно, чтобы немцы часто видели тебя на этой дороге. Моника и Франсуа поднялись и пошли к выходу. К Франсуа снова вернулось его обычное шутливое настроение. - Ну, бросься же мне на шею, чтобы все видели, что тебе тяжело разлучаться с женихом,- дразнил он девушку,- или хоть платочком вытри глаза! Моника рассмеялась, лукавые огоньки блеснули в ее глазах. Неожиданно прижавшись к Франсуа, она чмокнула его в щеку. Тот покраснел и растерянно потер затылок. - Я вижу, мое учение пошло тебе на пользу? - чуть смущенно произнес он. - А я вижу, ты совсем не такой опытный и храбрый с девушками, как на словах!- смеясь крикнула ему Моника уже от ворот. Когда Генрих выводил из ресторана совсем опьяневшего Лютца, Моника была дома и, лежа в постели, думала о только что полученном неприятном задании. На следующее утро ровно в девять Генрих пришел в штаб. Вид у Лютца был такой, словно он первый день поднялся после тяжелой болезни. - Верно, я перехватил вчера? Голова тяжелая, не держится,- пожаловался гауптман и растрепал свои и без того не очень аккуратно зачесанные волосы. До прихода командира дивизии Лютц успел ознакомить нового коллегу с делами. По дороге в свой кабинет генерал Эверс остановился в комнате адъютанта. Несмотря на преклонный возраст, это был еще стройный человек с выхоленным продолговатым лицом. Тяжелые веки и набрякшие под серыми глазами мешки придавали ему значительно более суровый вид, чем это было на самом деле. - Что нового, Лютц?- обратился он к адъютанту. - Нового? Новый офицер по особым поручениям,- попробовал пошутить Лютц. Генерал Эверс повернулся к Генриху. - Лейтенант фон Гольдринг! - А-а, мне вас рекомендовал оберст Бертгольд, мой давний друг. Прошу в кабинет! В кабинете генерала на маленьком столике, придвинутом к письменному, стояло несколько бутылок с минеральной водой. Генерал налил один бокал и поставил его перед собой. - Вас не угощаю этой горько-соленой гадостью. Но я вынужден пить - печень! Впрочем, вас, молодых, такие вещи не интересуют... Ну, как там оберст? Еще не известно, какое назначение он получил? - Он думает, что останется в Берлине. - О, тогда Бертгольда можно поздравить! При поддержке Гиммлера он далеко пойдет. Вам повезло, лейтенант! Ведь не каждый имеет такого покровителя, как Бертгольд. Он даже сказал мне, что считает вас своим сыном... - Герр Бертгольд был очень ласков со мной. Он дружил с моим отцом и действительно встретил меня, как сына. - Да, да, Бертгольд рассказал мне вашу историю. Очень романтично! Я, кстати, тоже знал Зигфрида фон Гольдринга и был с ним в приятельских отношениях. Меня очень огорчила его преждевременная смерть, но вы можете гордиться ею. Это была смерть на посту, настоящая смерть солдата! - А как вы думаете использовать меня, герр генерал? - Вы будете работать у меня как офицер по особым поручениям. Придется много ездить, но вы, как человек молодой, вероятно, любите путешествия. - Лишь тогда, когда они не мешают как можно лучше выполнить данное мне поручение. О собственных желаниях во время войны приходится забывать. - Очень разумный взгляд на вещи!- генерал отпил глоток воды и, перейдя с интимного тона разговора на деловой, прибавил: - Задания будете получать непосредственно от меня или через Лютца. Надеюсь, вы уже познакомились с ним? - Так точно, герр генерал, и он произвел на меня впечатление прекрасного офицера. - Я рад, что у вас сложилось такое мнение. Ведь вам часто придется работать вместе... Ну, лейтенант, мы еще встретимся с вами во время обеда в казино, и потому я не прощаюсь. - Как принял вас генерал?- спросил Лютц, когда Генрих вышел из кабинета Эверса. - Довольно приветливо. Предупредил, что нам с вами часто придется работать вместе, и остался доволен тем, что вы произвели на меня прекрасное впечатление, - Очень благодарен, барон. - Генерал говорил, что заданиям я буду получать непосредственно от него или через вас. Что именно я должен делать сегодня? - Пока отдохнуть и осмотреть город. Я сегодня сам не в форме, а если возникнет что-либо срочное, я вам сообщу. Нужно, чтобы денщик знал, где вас искать. И не опаздывайте к обеду - генерал этого не любит. Обедаем в казино ровно в час. - А ужинаем вдвоем, там, где и вчера,- прибавил Генрих. - Боюсь, что это слишком дорого,- заколебался Лютц. - Не беспокойтесь о таких мелочах, герр гауптман! - небрежно бросил Генрих и вышел. Знакомство с городом не заняло много времени. Генрих не ошибся вчера, когда отметил про себя, что главная улица Сен-Реми проходит по автомагистрали. Здесь были сосредоточены гостиницы, виллы, кинотеатр, магазины, мэрия. Все остальные улочки, отходившие от этой главной артерии, были достаточно грязными, извилистыми и такими узенькими, что на них не могли разъехаться даже две машины. Немного побродив по городку, Генрих вернулся в гостиницу и до обеда успел поработать со словарем. Ему хотелось поскорее обновить свои знания французского языка. За несколько минут до часу Генрих был в казино. Там уже собралось человек тридцать штабных офицеров. Они прохаживались по залу вокруг длинного, накрытого белой скатертью стола. На нем стояли приборы, и две официантки расставляли большие суповые миски с разливными ложками. Генрих заметил на себе несколько любопытных взглядов. Очевидно, на присутствующих произвело впечатление то, что на нем был новенький мундир из дорогого материала, из которого шьют только парадную форму. Все вытянулись, когда вошел генерал. Эверс направился к месту во главе стола, но не сел, а стал за своим стулом. Офицеры также встали возле отведенных им мест. Эверс пальцем поманил Гольдринга, рукой указал ему на стул по правую руку от себя. - Господа офицеры,- обратился генерал к присутствующим,- разрешите представить вам нового офицера нашего штаба, лейтенанта барона фон Гольдринга. Генрих поклонился, присутствующим. - Он будет работать моим офицером по особым поручениям. До сих пор лейтенант фон Гольдринг был офицером по особым поручениям при начальнике отдела 1-Ц штаба корпуса, которые командовал генерал Иордан. Кое-кто из офицеров с уважением взглянул на Генриха. - Ближе вы познакомитесь в процессе работы. Генерал сел. Вслед за ним сели и офицеры. Генерал налил себе супу, и все по очереди взялись за разливательные ложки. Генриху было очень смешно наблюдать, как все присутствующие подражали своему начальнику. Обед длился долго. Наконец генерал поднялся. Поднялись и офицеры. Генрих с облегчением вздохнул. - После обеда я вам нужен?- спросил он Лютца, когда они вышли из казино. - Знаете, давайте начнем с завтрашнего дня, как-то ни к чему не лежит душа. Да и у генерала болит печень, он будет сидеть у себя на вилле. - Тогда до девяти! Если я не найду вас в штабе - приходите прямо в мою комнату. В вестибюле гостиницы Генрих столкнулся с Моникой. - Здравствуйте, мадемуазель,- поздоровался он с девушкой довольно холодно. К его удивлению, Моника улыбнулась. - Здравствуйте, барон. - А вы умеете улыбаться? - с притворным удивлением спросил Генрих. - Я, кажется, живое существо, что ж тут странного? - В вашей литературе есть чудесный роман, который вы, конечно, читали. "Человек, который смеется". Ну, а вас здесь называют "девушка, которая не смеется". Наши офицеры рассказывали мне, что вы ни разу им не улыбнулись. - Улыбаться им? - Выходит, вы сделали для меня исключение? Моника, верно, вспомнила поручение, данное ей Франсуа, и прикусила губу, чтобы удержаться от резкого ответа. Но все-таки не выдержала: - Вы чересчур высокого мнения о себе, барон, я отнеслась к вам более приветливо, потому что вы показались мне более культурным человеком, чем ваши коллеги. - Вы с предубеждением относитесь к нам, немецким офицерам, и потому меряете всех одной меркой. Моника глубоко вздохнула и опустила ресницы. Верно, пряча гневный блеск глаз. - Война есть война, мадемуазель. Не вы и не я ее начали,- миролюбиво произнес Генрих. Девушка не ответила, но и не ушла. У Генриха вдруг мелькнула смелая мысль. - Мадемуазель Моника, вы не сочтете меня чересчур надоедливым, если я осмелюсь попросить вас оказать мне одну небольшую любезность? - Вряд ли я чем-нибудь смогу вам помочь. - О, я уверен, что сможете. Ведь вы говорите по-немецки, и вам нетрудно будет помочь мне изучить французский язык. - У вас для допросов есть переводчики. - Неужели вы думаете, мадемуазель... ведь я не эсэсовец, а обычный офицер, которого призвали в армию. Еще до войны я начал изучать ваш прекрасный язык, мадемуазель. А теперь, когда представилась такая блестящая возможность... - Блестящая для вас, барон, но очень печальная для нас, французов... Хотя... - Моника тряхнула головой, и ее волнистые волосы рассыпались.- Я верю, что Франция еще будет великой державой. - Я тоже верю в это, мадемуазель! Разве можно надолго покорить свободолюбивый народ, народ с такой славной историей? Губы девушки совсем по-детски полуоткрылись от удивления. Генрих сделал вид, что не замечает впечатления, которое произвели его слова. - Так вы согласны помочь мне? - Изучить язык не так просто,- уклонилась от прямого ответа Моника.- Для этого, кроме словарей и учебника, требуются способности ученика и учительницы. Мне кажется, вы могли бы найти лучшую помощницу, чем я. - Нет, нет, я все хорошо обдумал, и именно на вас возлагаю большие надежды. Учтите, что у меня мало свободного времени, и то, что я живу в вашей гостинице, облегчает дело. Вы будете давать мне уроки тогда, когда ваши и мои свободные часы будут совпадать. Не забывайте, что этим вы не только оказываете услугу мне, а и... как бы это сказать... разрушаете преграды, отделяющие один народ от другого. Когда человек изучает какой-нибудь чужой язык, он невольно проникается духом этого народа. Ведь так? Начинает лучше понимать его культуру, стремления, желания... Я все это изложил вам достаточно неуклюже, путано, но искренне. - Ну, хорошо,- наконец согласилась Моника.- Но ведь надо иметь словари, учебники. - Все это я уже приобрел. И если у вас сейчас есть время, я бы попросил взглянуть на них. Возможно, придется купить другие. Моника заколебалась. Понимая причину ее нерешительности, Генрих поспешил заверить: - Честным словом я гарантирую вам полную безопасность. Чуть покраснев, девушка поднялась по лестнице, ведущей во второй этаж, где находилась комната Генриха. Пропустив Монику вперед, Генрих на минуту задержался в прихожей. - Фриц,- сказал он тихонько денщику,- вот тебе деньги, сбегай, купи самых лучших конфет и фруктов. Когда Генрих вошел в комнату, Моника уже сидела у стола и просматривала словари. - Как вы думаете, пригодятся? - Я считаю, что словари неплохие. Тут есть грамматические правила, а в конце - готовые, наиболее ходкие фразы. Очень удобно для туристов и завоевателей. - Вы жестоки, мадемуазель! Впрочем, мне как ученику это пойдет на пользу. Что же касается этих ходких фраз, то я их усвоил настолько, что хорошо понял сказанное вами матери при первом нашем знакомстве. - Неужели мои слова были настолько значительны, что вы их запомнили? - Достаточно обидны, чтобы не забыть. Вы утверждали, что я много награбил. Моника густо покраснела. - Я не знала, что вы понимаете по-французски,- сказала она оправдываясь.- Поэтому не ждите, чтобы я попросила у вас прощения. - Я жду лишь одного, чтобы вы сказали мне, когда мы сможем начать наши уроки. Конечно, я должен вначале согласовать это с вашей уважаемой матерью, мадам Тарваль. - С мамой я сама все улажу. А начнем...- Моника задумалась - Ну, хотя бы завтра,- сказала она решительно и, холодно кивнув головой, вышла. ЛИЧНОСТЬЮ ГЕНРИХА ИНТЕРЕСУЕТСЯ ГЕСТАПО - Для вас срочное задание от генерала, Гольдринг, сказал Лютц.- Нужно подыскать удобное место, чтобы провести пробную стрельбу из минометов. Длина площади должна быть не менее шестисот метров, ширина - двухсот. Желательно, чтобы местность не была покрыта растительностью и чтобы не надо было выставлять сторожевые посты. - А трава не помешает? - Сориентируйтесь на месте. Будет проводиться испытание новых зажигательных мин. Я думаю,- продолжал Лютц подойдя к настольной карте,- вот тут, на северо-запад от Сен-Реми, есть плато, которое может нас устроить. Осмотрите его. Сделайте это после обеда. Ехать придется верхом, машина там не пройдет. Возьмите двух солдат из комендантской роты и обязательно захватите с собой автомат. - Мой новый шестнадцатизарядный пистолет не хуже автомата. - Будьте осторожны - есть данные, что партизаны бродят по окраинам города. - Немедленно же выезжаю, герр гауптман. Захватив оружие, Генрих через четверть часа уже ехал к плато в сопровождении солдата-коновода, вооруженного автоматом. Километров через пять дорога кончилась, и дальше к плато вела лишь узенькая тропочка, круто взбиравшаяся вверх. Лошади стали пятиться, испугавшись крутизны. - Оставайся с лошадьми и жди меня,- приказал лейтенант коноводу. Бросив ему повод, Генрих начал карабкаться по тропинке вверх и вскоре оказался на плато. Оно действительно было большим - с километр в длину и метров четыреста в ширину - и упиралось в подножье высокой скалы. Никакой растительности, кроме травы, здесь не было, лишь справа, на самом краешке этого природой созданного полигона, росло несколько развесистых деревьев. Генрих пересек плато и подошел к скале. Вся площадь вокруг была покрыта большими каменными глыбами. "Именно то, что нужно",- подумал Генрих и двинулся дальше, чтобы обойти всю площадку. Когда он повернул от скалы направо и очутился под деревьями, до него донеслись голоса. Оглянувшись, Генрих увидел на противоположной стороне плато двух одетых в штатское французов, которые только что вышли из-за скалы. У одного из них, старшего, на шее висел немецкий автомат. У другого оружия не было. Они шли в направлении виноградника, громко разговаривая. Мысль о том, что он попал в критическое положение, молнией промелькнула в голове Генриха. Что же теперь делать? Его автоматический пистолет действует безотказно, а эти двое идут беззаботно, даже не оглядываясь вокруг. Подпустить ближе и стрелять, пока они его не увидели? Но ведь это не враги! Это друзья, которые так же, как и он, борются с врагом, с его и своим врагом. Выйти им навстречу и миром покончить дело? Но ведь он и слова сказать не успеет! Достаточно партизанам увидеть его мундир, и они начнут стрелять. Спрятаться за деревом? Но его все равно здесь заметят - ведь партизаны идут к виноградникам, которые начинаются сразу за деревьями. Притаившись за стволом, Генрих крепко сжал свои пистолет и не сводил глаз с тех двоих. Они приближались. Когда партизаны были от него метрах в шести, он вдруг выскочил из-за укрытия и громко, даже слишком громко от волнения, крикнул: - Олюмэ! Еще не вполне поняв, что произошло, партизаны остановились и, увидев направленный на них пистолет, медленно подняли руки. Заметив, что младший из партизан сделал чуть заметное движение, Генрих достал левой рукой еще один пистолет и сурово напомнил: - Руки не опускать! Партизаны, словно зачарованные, глядели на дула пистолетов. - Если вы будете слушаться, я гарантирую вам не только жизнь, но и свободу,- резко меняя тон, сказал Генрих. - Врет!- зло бросил пожилой партизан. - У вас есть шанс уйти отсюда. Только имейте в виду: если вы попытаетесь опустить руку или прикоснуться к оружию - я буду стрелять. А стреляю я так, что после этого вашим родственникам останется лишь поминать ваши души. Старший партизан вопросительно поглядел на молодого. - Как только мы повернемся к нему спинами, он перестреляет нас,- сердито бросил тот. - А что мешает мне сейчас застрелить вас, когда у меня в руках два пистолета? Стоит мне только нажать курки - и вы оба на том свете... Разговоры здесь излишни. Но один совет: у партизан оружие должно быть в руках, а не в карманах, а вы ведете себя, как на курорте, тоже вояки называется! Ну, хватит разговоров. Турнэ ву! Бегом. Юноша повернулся и медленно пошел. За ним двинулся и старший. Вначале они шли тихо, очевидно все еще ожидая пули в спину, но постепенно шаг их убыстрялся, потом они побежали, время от времени оглядываясь. Генрих тоже направился к спуску с плато. Партизаны уже добежали до скалы и теперь внимательно следили за тем, что делает этот странный немецкий офицер. Гольдринг приветливо помахал рукой своим недавним пленникам и начал быстро спускаться с плато. Когда партизаны добежали до скалы, Генрих уже был далеко. Маки увидели лишь двух всадников, галопом мчавшихся по дороге в город. - Ты что-нибудь понимаешь?- удивленно спросил молодой старшего. - Ничего. Ничего не поняла и старая крестьянка, которая из виноградника тайком наблюдала всю эту сцену. Присев в кустах, она чуть не умерла от страха, когда увидела, что Жана Тарваля и Пьера Корвиля задержал немецкий офицер. Она даже закрыла уши, чтобы не слышать выстрела. Но ни один выстрел не прозвучал. Вместо этого до нее донеслись обрывки очень странного разговора, который совсем сбил ее с толку. Не прошло и получаса, как веселый и возбужденный Генрих уже докладывал гауптману о великолепной площадке, которую разыскал для испытания новых минометов. - А когда именно будут происходить испытания? - спросил он Лютца. - В ближайшие дни. Наш генерал - член приемной комиссии. Срок зависит от него. Я думаю, что откладывать он не станет. Тем более, что и минометы и мины к ним изготовляются тут же. - Ну, тут вы, наверно, ошибаетесь. В окрестностях Сен-Реми я не видел ни одного пригодного для этого предприятия. Лютц улыбнулся. - А по дороге к площадке вы не заметили маленького заводика, справа от шоссе? - Километрах в полутора? - Да. Это как раз он. - Никогда не поверю! Даже заводом его не назовешь. Какая-то кустарная мастерская. - Это снаружи. Снаружи действительно нет ничего похожего да большой военный завод, потому что...- Лютц остановился, желая усилить эффект своих слов,- ...потому что завод спрятан под землей! Там работает более тысячи пленных - русских, французов, поляков, чехов, одним словом, людей, которые никогда уже не увидят солнца. Под землей они работают, едят, спят и даже умирают. Их и хоронят под землей. - Хитро продумано!- вырвалось у Генриха. Он действительно был поражен неожиданным и таким интересным для него сообщением. Надо немедленно дать знать своему командованию. - Когда я говорю, что их там хоронят, это не значит, что существует подземное кладбище. Трупы умерших сжигают, а пепел по дешевке продают местным крестьянам как удобрение для полей. Конечно, о происхождении этого удобрения покупатели ничего не знают. Как видите, утилизация полная,- криво улыбнувшись, закончил Лютц. Генрих не мог не заметить, что последние слова гауптман произнес с горькой иронией. Прозвучал звонок. - Меня вызывает генерал. Возможно, ненадолго. Если хотите, подождите здесь. - Нет, я пойду умоюсь, а то запылился во время поездки. Встретимся в казино. Генерал был не один. Напротив него сидел руководитель службы СС майор Миллер. Адъютант очень не любил этого самоуверенного, нахального гестаповца и был неприятно удивлен, увидав его в штабе... Очевидно, Миллер прошел к Эверсу, когда он, Лютц, куда-то отлучился. - Лютц,- начал генерал, указывая на кресло рядом с Миллером.- Майор пришел по делу, и я хочу, чтобы вы приняли участие в обсуждении. Господина Миллера интересует, что вы думаете о нашем новом офицере по особым поручениям лейтенанте фон Гольдринге? Лютц удивленно взглянул на генерала, потом перевел взгляд на Миллера. Какая все-таки отвратительная рожа. Особенно этот заостренный нос и подбородок. Делающие майора похожим на борзую. А маленькие, круглые глаза сверлят собеседника, словно буравчики. - Я знаком с лейтенантом Гольдрингом с первого дня его пребывания у нас в штабе. И могу сказать одно - это культурный, способный и совершенно благонадежный офицер. - Как видите, Миллер, мнение моего адъютанта совпадает с моим,- проговорил Эверс. - Я тоже, герр генерал, не сомневался в благонадежности барона фон Гольдринга, но мы получили сигнал, Миллер многозначительно поднял палец,- какой именно, я не могу сказать. Кроме того, в наши обязанности входит - и вы это хорошо знаете - проверка каждого нового офицера, получающего доступ к секретным документам. Именно потому я и обратился к вам, герр генерал. Вы должны помочь мне в этом. - Но имейте в виду, Миллер, что речь идет не о каком-то неизвестном человеке, а о бароне фон Гольдринге, которого оберст Бертгольд знает с детства! Об этом он говорил мне лично. А сам оберст Бертгольд - друг райхминистра Гиммлера. К тому же теперь оберст Бертгольд работает в Берлине, при штаб-квартире господина Гиммлера! Представьте себе, Миллер, что об этой проверке узнает Бертгольд? - Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению, не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу полученного нами сигнала - о, теперь я уверен, что это глупость! - своему шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку. Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает. - Но какое ко всему этому отношение имеем мы? - чуть-чуть раздраженно спросил Эверс. - Нам нужна ваша помощь,- пояснил Миллер.- Необходимо, чтобы вы послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный нами план. Лучше всего послать Гольдринга с пакетом в штаб корпуса. Остальное мы берем на себя. О последствиях проверки я сообщу вам лично. Надеюсь, вы поможете, герр генерал, и уверяю вас, что об этом никто не узнает. - Ладно,- согласился Эверс.- Но больше ничего от нас не требуйте. Когда именно послать барона? - Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок. - Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами, касающимися моего офицера? - Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всем договорились! До свидания. Миллер поклонился и вышел из кабинета. - Не нравится мне эта затея, гауптман,- сердито заметил Эверс, когда за Миллером закрылась дверь.- Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером - это все равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажженный шнур. - Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру. - Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион. - Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений. Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело. - Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту, приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом. - Не волнуйтесь, герр генерал. У входа в отель "Темпль" Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно, не заметил бы ее, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и не поздоровалась первая. - Бонжур, мсье! - Бонжур, мадам!- ответил совершенно изумленный Генрих. По собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами. Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге его остановила мадам Тарваль. На этот раз на ее губах не сияла профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано, губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно. - На дворе так жарко, барон,- сочувственно сказала мадам Тарваль. - Я не привык к такой погоде в такое время года, согласился Генрих. - Может быть, хотите выпить чего-нибудь прохладительного? - А что у вас есть? - О, для вас у меня найдется бутылка чудесного старого шампанского. Генрих вошел в зал, а мадам Тарваль куда-то убежала. Спустя минуту она вернулась с бокалом и бутылкой вина. - Действительно прекрасное вино, мадам,- похвалил Генрих, отпив из бокала.- Теперь я понимаю, почему так далеко разнеслась слава о французском шампанском. - К сожалению, это последняя бутылка, я ее берегла для какого-нибудь исключительного случая. - Тогда ее надо было распить в семейном кругу, и я не понимаю... - О барон, у меня сегодня такой счастливый день. - Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему вы не налили себе? Мадам Тарваль принесла еще один бокал, и Генрих сам наполнил его. Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом. - Какой же тост мы провозгласим, мадам? - Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за вас... именно вы...- голос мадам Тарваль задрожал, и она оглянулась, хотя в зале никого не было.- О барон, вы оказали мне такую незабываемую услугу! Ничего не понимая, Генрих удивленно взглянул на хозяйку гостиницы. Она наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог подслушать: - Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!.. К сожалению, я не могу сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо молчать! Но, я прошу запомнить - мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я всегда, всегда... - Мне жаль вас разочаровывать, мадам,- в полном замешательстве перебил ее Генрих,- но, честное слово, я даже не догадываюсь, о чем идет речь. - Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать... Молчать, пока не пробьет час... чтобы во весь голос... - Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот разговор... пока не придет время, о котором вы говорите. Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги. - Сегодня вы мой гость, барон! Удивленный поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки, которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей комнате, раздумывая о том, что же все это может означать. Однако объяснить происшедшего так и не смог. "Наверное, у меня тоже счастливый день?"- наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с Моникой начать урок в первой половине дня. Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так долго не идет. - Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет необходимости,- начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо Моники, быстро спросил:- Что случилось? - Случилось невероятное. - Что же именно?- обеспокоено и нетерпеливо воскликнул Франсуа. - Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными глазами видела, как в горах, рядом с ее виноградником, немецкий офицер встретил нашего Жана и Пьера Корвиля... - Боже мой, Жан и Пьер арестованы! - простонал Франсуа. - Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих... Да еще выругал на прощанье за то, что так неосторожны! - Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам Дюрель? - Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянется, что все было именно так. Она даже узнала немецкого офицера. - Кто же он? - Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане - мама покупает у нее вине, и она часто у нас бывает. - Снова Гольдринг! Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника напряженно следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности, на нем не увидела. - Так чем же ты все это объяснишь? - не выдержала она. - Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его, и если это правда, тогда... - Что тогда? - Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю... Чтоб фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил... Нет, тут что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие... Нет, в выводах надо быть очень осторожным... И ты еще внимательнее должна следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя складываются с ним отношения? - Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык. - Ты, конечно, согласилась? - Должна была согласиться, помня твой суровый приказ. - И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать? - Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной. - О чем же вы с ним разговариваете? Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем Франции. Франсуа задал девушке еще несколько вопросов, касающихся Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили. - Загадочная личность этот барон, - сказал он поднимаясь.- Во всяком случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили. Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но все это надо хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского языка, чтобы побольше разузнать. - Понимаю. - Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь. Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил: - И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не влюбись в этого барончика. Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали. Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошел к Гольдрингу. - Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придется ехать в Лион. Пойдемте в штаб, и там я вам все объясню. По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в плохом настроении, не начинал разговор и Генрих. У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта. - Так в чем же заключается поручение генерала, герр гауптман? - официальным тоном спросил он. Лютц взглянул на часы. - В вашем распоряжении, барон, еще час и сорок минут. В шестнадцать сорок отходит поезд на Лион, и вы должны отвезти важный пакет в штаб корпуса. Пакет уже готов. Можете его получить немедленно. Лютц вытащил из сейфа большой конверт с несколькими сургучными печатями и протянул Генриху. Тот внимательно рассмотрел, как запечатан и заклеен конверт, и, решив, что все в порядке, положил его во внутренний карман мундира. - Будет сделано, герр гауптман, - беззаботно проговорил Генрих, расписываясь в протянутой Лютцем книге. Генриху показалось, что адъютант с грустью взглянул на него. - У вас сегодня плохое настроение, Лютц? - дружески спросил Генрих. Брезгливо поморщившись, тот махнул рукой и прошелся по кабинету взад и вперед. - Вот что, Гольдринг, - сказал он вдруг, остановившись напротив Генриха и глядя ему в глаза.- Вы едете один, без охраны. Берегитесь и будьте в дороге внимательны и осторожны. Не забывайте, что пакет секретный и его надо беречь как зеницу ока. Вручите его начальнику штаба или его адъютанту. Но обязательно под расписку. - Вы так отправляете меня, словно это не обычная поездка, а важная фронтовая разведка! - пошутил Генрих. - Возможно, скоро трудно будет сказать, что хуже - работать в тылу или... воевать на фронте! Поэтому еще раз предупреждаю: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. - Буду помнить ваши советы, Лютц. До свиданья! Офицеры крепко пожали друг другу руки. Готовясь к отъезду, Генрих все время думал о странном поведении людей сегодня. Вначале эта крестьянка, потом мадам Тарваль и ее загадочные намеки, теперь мрачное настроение Лютца и его напоминание об осторожности... Какой он странный сегодня. А действительно, почему посылают с пакетом его, офицера по особым поручениям, а не офицера-курьера, который есть при штабе. И если пакет такой важный, то почему не дают охраны, которая полагается по уставу. Тут что-то не так. Лютц, очевидно, знает, но не решается сказать. И это симптоматично. Ведь между ними установились близкие, товарищеские отношения, и если Лютц молчит - значит ему приказано молчать... Что ж, надо на всякий случай приготовиться к самому худшему. Генрих еще раз внимательно оглядел пакет, осторожно вложил его в целлулоидовый футляр и спрятал во внутренний карман, старательно застегнув его. Потом взял вальтер и вместе с зажигалкой положил в правый карман брюк. Генрих уже собрался уходить, но в дверь постучала Моника. - А наш урок? - удивилась она, увидев Генриха, готового в дорогу. - К сожалению, мадемуазель, ею придется отложить до моего возвращения из Лиона. - Вы уезжаете? Так внезапно? Верно, какое-нибудь очень срочное дело? - Просто взял отпуск на два дня, хочу повидаться с товарищем. Что вам привезти, мадемуазель? Может быть, у вас будут какие-либо поручения? - Нет. За любезное предложение очень благодарна, но мне ничего не надо. Желаю счастливой дороги и быстрого возвращения. - Это искреннее пожелание или обычная дань вежливости? - Совершенно искреннее, - не колеблясь ответила Моника. Щеки ее чуть порозовели от мысли, что она действительно желает возвращения этому офицеру вражеской армии, и, словно оправдываясь то ли перед Генрихом, то ли перед самой собой, девушка поспешно добавила: - Ведь вы не сделали мне ничего плохого. - Но и ничего хорошего. - Вы относитесь к нам, французам, доброжелательно. А это уже много! Мне кажется, что вы не такой, как другие... - Вы замечательная девушка, Моника, я от всей души желаю, чтобы жизнь ваша была так же хороша, как вы сами. Но не будьте чересчур доверчивы, особенно к людям доброжелательным. Доверчивость часто обманывает. И одной доброжелательности мало, чтобы доказать свою дружбу. Нужны дела... Вы со мной согласны? - Человек, который хочет стать другом, всегда может перейти от слов к делу,- тихо ответила Моника. В глазах девушки, обращенных к Генриху, были ожидание и вопрос. И немного страха. Что, если она ошибается и перед ней совсем не друг, а враг? И как ей, совершенно неопытной в житейских делах, это разгадать? Генрих сделал вид, что не заметил и не понял этого взгляда. Ведь он тоже не знал, кто перед ним: красивая девушка, дочка хозяйки гостиницы, или, может... - Во время нашего следующего урока мы поговорим об этом, Моника. А сейчас я могу опоздать на поезд. Крепко пожав руку девушке, Генрих вышел. Предотъездная суета на перронах вокзалов и вид убегающих вдаль железнодорожных путей всегда пробуждали в душе Генриха щемящее чувство тревожного ожидания. Сегодня оно охватило его с особенной силой. Еще одно путешествие в неизвестность! Чем все-таки вызвана эта неожиданная командировка в Лион? И почему Лютц, прощаясь, вел себя так странно? Подчеркнул, что пакет чрезвычайной важности, советовал быть осторожнее, а об охране стыдливо умолчал? Непонятно, совсем непонятно! Впрочем, до Лиона далеко - в дороге будет время обо всем поразмыслить. Усилием воли Генрих подавил в себе чувство не покидающей его тревоги и быстро направился к офицерскому вагону. Денщик уже стоял здесь с небольшим чемоданом в одной руке и пачкою газет в другой. - Отнесешь все в купе и можешь идти! - приказал ему Генрих. Денщик почему-то, смущенно переминался с ноги на ногу. - Вам какое-то письмо, герр лейтенант! Только вы вышли из машины, подбежал мальчишка-посыльный. Вы ушли вперед, и я не мог сразу... Не слушая оправданий денщика, Генрих небрежно сунул конверт в карман. - Хорошо, хорошо, иди! Лишь в купе вагона Генрих внимательно осмотрел полученный только что конверт. Да, письмо адресовано ему. Почерк незнакомый. Впрочем, он явно изменен. Иначе буквы не падали бы так круто назад и не были бы выведены с такой тщательной аккуратностью. Интересно! Подписи под коротенькой запиской не было. "За вами следят. Будьте осторожны!" - сообщал неизвестный корреспондент. Машинально перевернув листок, Генрих увидел на его обороте такую же коротенькую приписку карандашом: "Обратите внимание на гауптмана с повязкой на глазу". Что это? Еще одно предупреждение Лютца? Нет, подобная таинственность не в его характере... Тогда, может, записку написала Моника? Во время их последней встречи она была немного взволнована, смущена. Возможно, хотела предупредить его об опасности и не решилась. Какое нелепое предположение! Что может она знать об опасностях, угрожающих ему? А что, если это предупреждение исходит из совершенно иного источника? От настоящих его друзей? Кто-то ведь сообщил в свое время русскому командованию об операции "Железный кулак". Этот кто-то работал рядом с ним, Генрихом, законспирировавшись так же, как и он. Возможно, и сейчас находится где-то рядом... Но нет, это тоже маловероятно. Разведчик не действовал бы так опрометчиво и наивно... Очень странно, что анонимное предупреждение совпало с командировкой в Лион... А не здесь ли разгадка? Неожиданное поручение генерала... необычайное поведение Лютца... теперь это письмо... Словно звенья единой цепи, за конец которой он никак не может ухватиться. Во всяком случае, прежде чем прийти к определенному выводу, нужно установить: действительно ли за ним следят? И если это так... Генрих закурил, вышел из купе ив противоположном конце вагона увидел группу офицеров, оживленно о чем-то разговаривающих. У одного из них - гауптмана - на глазу была черная повязка. В девятнадцать часов двадцать минут Генрих сошел на станции Шамбери. Здесь он должен был пересесть, но в комендатуре узнал, что поезд на Лион уйдет только завтра, в восемь утра. Посетовав на несогласованность расписания, комендант посоветовал господину офицеру хорошенько отдохнуть и порекомендовал гостиницу, расположенную у самого вокзала. Возле комендатуры, как это обычно бывает, толпилось много военных. "Конечно, и мой одноглазый страж здесь", - подумал Генрих и тут же увидел знакомую фигуру с черной, прикрывающей правый глаз повязкой. По-птичьи, боком, поворачивая голову, он поочередно обшаривал всех присутствующих скользким взглядом. Генрих громко окликнул носильщика и вручил ему свой чемодан. - Подождите меня здесь, я пройду в буфет. Склоненная набок голова гауптмана напряженно застыла - очевидно, он прислушивался. "Обязательно появится и здесь", - решил Генрих, подходя к буфетной стойке. Покупая сигареты, он краешком глаза следил за входной дверью и действительно вскоре увидел знакомую, осточертевшую за дорогу физиономию своего незадачливого преследователя. "Что-то уж слишком он мозолит глаза! - раздраженно подумал Генрих.- Берегись, мол, за тобой следят! Даже у неопытного филера хватило бы ума действовать осторожнее. Нет, решительна это не слежка! Это расчетливая игра, пытка слежкой, своеобразная психическая атака. Кому-то выгодно меня запугать, вывести из равновесия. Знай они что-нибудь определенное, они действовали бы иначе... А раз так, значит в моих руках остаются все козыри. И главный из них - полнейшее безразличие к их мышиной возне вокруг меня. Сделаем вид, что ничего не произошло, и я ничего не замечаю. Надо приберечь силы для отражения главного удара..." Минут через десять Гольдринг спокойно пересек привокзальную площадь и вошел в вестибюль гостиницы. Заняв номер у лестницы, на втором этаже, Генрих снова сошел вниз, в ресторан. - Легкую закуску, бифштекс и стакан крепкого кофе! - бросил он официанту, не заглянув в протянутое ему меню. - А какое прикажете подать вино? - Никакого. Кстати, где у вас можно помыть руки? Официант указал в глубь помещения. В туалетной комнате было грязно, пахло аммиаком, и Генрих с трудом пробыл здесь запланированные пять минут. Когда он вернулся к столику, ожидания его оправдались. Под салфеткой он нашел сложенную вчетверо записку. Те же падающие назад буквы, та же бумага. Только содержание более определенное и пространное. "Нам необходимо поговорить. Встретимся в биллиардной. Я буду держать в руке серую велюровую шляпу. Попытаюсь вам помочь. Друг." Недоуменно пожав плечами, Генрих подозвал официанта. - Потрудитесь прибрать стол. Я не привык ужинать в свинушнике! - раздраженно крикнул ему Генрих и кончиком пальца брезгливо отшвырнул записку. - Уверяю вас, герр лейтенант... - Повторяю: уберите со стола мусор! Бросив обеспокоенный взгляд на метрдотеля, официант скомкал злополучную записку и принялся поспешно обметать стол салфеткой. Генрих обвел скучающим взглядом зал. Кто-то из сидящих здесь исподтишка наблюдает за ним. Тем лучше! Теперь таинственный автор записок убедится - удары не попали в цель. Барон фон Гольдринг отшвырнул анонимки, как мусор, чтобы тотчас же забыть о них. Утомленный всеми переживаниями прожитого дня, Генрих сразу же после ужина поднялся к себе в номер. Наконец-то можно будет отдохнуть! Сбросив мундир, он прошелся по комнате, заглянул за портьеры, в шкаф. Никого! Теперь надо запереть дверь, на всякий случай вынуть из кобуры пистолет и положить его в правый карман брюк. Тихие шаги в коридоре заставили Генриха насторожиться. Горничная? Нет, она бы постучала. А стоящий за дверью пытается осторожным, еле заметным движением повернуть дверную ручку... Молниеносным движением Генрих засунул в карманы брюк руки и, стоя посредине комнаты, ждал. Дверь открылась неожиданно быстро и так же быстро захлопнулась. У порога стоял высокий мужчина в сером пальто и такой же серой велюровой шляпе. "А, тип, назначивший мне свидание в биллиардной!" мелькнуло в голове Генриха, и он стиснул в кармане ручку маузера. - Вы барон фон Гольдринг?- спросил незнакомец, шагнув вперед. - Вы ворвались ко мне в номер, очевидно зная, кто я. Не считаете ли вы, что вам прежде всего следует извиниться, назвать себя и объяснить причины столь бесцеремонного вторжения? - Не будем тратить время на пустые формальности, барон! Оно и у меня и у вас ограничено. Чтобы коротко все объяснить, скажу одно - я друг, желающий вам помочь и давно ищущий с вами встречи. Вы уклонились от предложенного мною свидания, и мне пришлось прийти самому... А теперь вы, быть может, разрешите мне присесть?- не ожидая приглашения, незнакомец прошел к письменному столу и сел на стоящий возле него стул. Генрих сел напротив, положив перед собою? пачку сигарет. - Я думаю, будет разумнее всего, если мы сразу приступим к делу, - сказал неожиданный посетитель. Согласны? - Я вас слушаю! - холодно бросил Генрих и медленно засунул руку в правый карман брюк. Незнакомец настороженным взглядом проследил за этим движением. Генрих медленно вынул зажигалку, прикурил и снова положил зажигалку в карман. Незнакомец уселся удобнее, откинувшись на спинку стула и вытянув вперед ноги. - Я не буду ссылаться на политическую обстановку, барон,- начал он.- Она вам понятна не менее чем мне: Германия медленно, но неуклонно приближается к краху, Германия уже исчерпала себя и не сможет победить таких колоссов, как Советский Союз, Соединенные Штаты Америки и Англия. Незнакомец выжидательно взглянул на Генриха, очевидно рассчитывая на его реплику, но тот бросил лишь одно короткое слово: - Продолжайте! - Я вижу, вы не протестуете, барон, следовательно, вы со мной согласны. Итак, крах Германии неизбежен. Близится день, когда ей будет нанесен решающий удар. Несомненно, вы понимаете, что вопрос времени в назревающих событиях имеет первостепенное значение. А из этого можно сделать лишь один вывод: чем теснее будут консолидированы все враждебные фашизму силы, тем скорее будет нанесен этот удар, решающий исход войны. - Вы пришли сюда, чтобы прочесть мне популярную лекцию по международному положению? - Я пришел сюда, чтобы предложить вам сотрудничество, барон фон Гольдринг! - Сотрудничество с кем и против кого? - Генрих пристально взглянул на незнакомца. Тот ответил на его взгляд широкой дружелюбной улыбкой "рубахи парня". - Вы безумно мне симпатичны, барон! Правильно: поставим точки над "I". Дальше играть в прятки я, черт возьми, не намерен! Вы спрашиваете, какое сотрудничество я вам предлагаю? Отвечу без обиняков - сотрудничество с английской разведкой. - Мне? Немецкому офицеру? - Вам, русскому разведчику, о работе которого мы прекрасно проинформированы. - Позвольте вас спросить, из каких источников? - в голосе Генриха прозвучала скорее насмешка, чем удивление или возмущение. Он уже давно разгадал игру, которую с ним вели, и теперь спокойно взвешивал все возможные варианты своего поведения в ближайшие же минуты. - Наши разведывательные отделы с некоторых пор работают в тесном контакте - без этого немыслимо открытие второго фронта. В подтверждение нашей осведомленности могу сообщить вам некоторые небезызвестные вам подробности: о работе вашего отца, Зигфрида фон Гольдринга, его смерти, о вашем, как говорят русские, постепенном врастании в социализм, наконец, о деятельности здесь... - Какой именно деятельности? Мне бы хотелось это уточнить. - Ну хотя бы срыв операции "Железный кулак". К сожалению, вы действовали неосторожно, и вашей, деятельностью заинтересовалось гестапо. Чтобы избежать провала" вам надо вовремя скрыться. Именно об этой опасности мы вас предупреждали и предупреждаем сейчас. - Что же вы можете мне предложить?- Генрих сам удивился тому, как спокойно прозвучал его вопрос. - Наконец-то наш разговор обретает практическую почву! - обрадовался провокатор. Что перед ним провокатор-гестаповец, Генрих уже не сомневался.- Как я уже говорил, мы предлагаем вам самое тесное сотрудничество. Естественно, вы должны получить на это согласие вашего командования. И завтра же вы его об этом запросите. В том, что такое разрешение будет получено, я не сомневаюсь - русские заинтересованы в возможно скорейшем открытии второго фронта. Когда вы будете готовы приступить к исполнению ваших новых обязанностей, мы вам дадим знать, что нас особенно интересует. Как видите, я перед вами открыл все карты, был, может быть, даже излишне откровенен. Поэтому я имею право потребовать от вас некоторых гарантий. Такой гарантией будет пакет, который вы везете в Лион. Я его у вас возьму и через час возвращу в точно таком же виде, в каком он находится сейчас. О том, что находящиеся в нем бумаги прочитаны, никто не догадается. Взамен этой маленькой любезности я обещаю вам сегодня же связать вас с группой партизан, которые помогут вам в случае провала перебраться к маки. Не удивляйтесь: вопреки всем правилам разведывательной работы некоторые из наших агентов, и я в том числе, связаны с маки - этого требует создавшаяся во Франции обстановка. Генрих молча слушал своего собеседника. Трудно было догадаться, что в это же самое время в мозгу его теснятся лихорадочные мысли: "Они абсолютно ничего не знают! Для них я продолжаю оставаться Генрихом фон Гольдрингом! Ни одной ниточки нет у них в руках, иначе они не прибегли б к этой нелепой провокации. То, что они знают о пакете, свидетельствует против них же - командировка в Лион была специально инсценирована... Они хотят проверить мою преданность фатерланду? Что же, я им ее сейчас докажу!" Медленно разминая сигарету, Генрих опустил руку в карман. Провокатор-гестаповец тоже взял сигарету. Он вертел ее в пальцах, ожидая, пока Гольдринг вытащит зажигалку. Но когда гестаповец, взяв сигарету в зубы, подался вперед, чтобы прикурить, вместо зажигалки у лица своего он увидел дуло пистолета. Все остальное произошло буквально на протяжении секунды. Гестаповец ногой изо всей силы толкнул стол и, воспользовавшись тем, что Гольдринг пошатнулся и на миг опустил пистолет, вылетел из номера. Когда Генрих выскочил за дверь, провокатор уже мчался по коридору. Одни за другим прозвучали два выстрела, послышался отчаянный крик и почти одновременно звук падения тяжелого тела. Генрих оглянулся. В коридоре никого не было. Но сразу послышались шаги, и мгновенно появился офицер в форме СС, фельдфебель и двое солдат. "Приготовились!"- мелькнуло в голове Генриха. - Не стреляйте, мы патруль! - издали крикнул офицер. - Предъявите документы,- голос Генриха звучал решительно. Гестаповец вынул документы и показал их Гольдрингу. Солдаты бросились к лежащему. Он был еще жив, но без сознания. - Что тут произошло? - В гостиницу пробрался вражеский агент, связанный с французскими партизанами, и получил по заслугам!- зло сказал Генрих, пряча оружие. У себя в номере барон фон Гольдринг точно передал суть того, что говорил неизвестный. Фельдфебель, записав показания, попросил Гольдринга расписаться. - Вы на ночь хорошо заприте дверь, - посоветовал офицер, прощаясь. - А вам следует обратить внимание на охрану гостиницы. Безобразие. Иностранные агенты заходят в офицерскую гостиницу, как к себе домой! - сердито бросил Генрих, хотя ему хотелось расхохотаться. МАЙОР МИЛЛЕР ХОЧЕТ ПОДРУЖИТЬСЯ С ГОЛЬДРИНГОМ Генерал Эверс уже собрался идти в казино обедать, когда Лютц сообщил ему: - Герр Миллер просит принять его. - Чего он повадился к нам? - недовольно спросил Эверс. - Снова что-то придумал? Может, и меня собирается проверить? - Возможно, но скорее меня. - Просите. - Вы снова с какими-то неприятностями, Миллер? - Наоборот, на этот раз я принес вам приятную весть, господин генерал,- ответил Миллер, садясь. Вопреки его заявлению о том, что весть приятна, лицо майора было достаточно кислым. - Вчера мы осуществили свой план, произвели проверку вашего офицера по особым поручениям лейтенанта фон Гольдринга. - Ну и что?- с интересом спросил генерал. Миллер обстоятельно и точно рассказал о событиях в номере гостиницы Шамбери, не скрыв и того, что магнитофон точно записал весь разговор. - Лангхейн получил две пули в правое легкое, он сейчас в госпитале и, наверно, не скоро выйдет оттуда... Генерал искренне расхохотался. Его поддержал и Лютц. - Ну, господин Миллер! Теперь вы убедились в благонадежности Гольдринга? - Совершенно! - Герр Лютц, сегодня же приготовьте реляцию о награждении лейтенанта фон Гольдринга "Железным крестом" второй с