чтобы мы бывали в этих краях. - А я тоже гадалка. Только в отличие от тебя умею заглядывать лишь в прошлое, - пошутила Агнесса. Старый Петро жив еще? - Увидишь! - коротко отрубила Адела, забилась в уголок на заднем сиденьи и съежилась так, словно старалась занять как можно меньше места, хотя рядом с ней никого не было. За всю дорогу цыганка не произнесла ни слова. Иногда в зеркальце можно было поймать ее взгляд, устремленный на Агнессу: растерянно-настороженный и вопросительный. Только когда вдали замелькали круглые верхушки шатров, Адела закрыла глаза, то ли устав от езды, то ли удовлетворив свое любопытство и придя к определенному выводу. Появление машины вблизи табора не вызвало переполоха среди его обитателей, в это время здесь было пусто. Солнце стояло высоко, все взрослое население и старшие дети еще бродили по улицам и дворам города в поисках поживы. Самые маленькие, игравшие среди шатров и под возами, с веселым смехом помчались навстречу приезжим, но, увидав среди них Аделу, остановились поодаль, пораженные не столько сердитым окриком старухи, сколько ее окружением. Обежав глазами шатры, Агнесса сразу узнала шатер атамана. Он был выше и больше всех остальных. Прежний страх сдавил ей грудь. На миг она снова почувствовала себя прежней простодушной любопытной девчонкой, безрассудно переступившей запретную границу. Пришлось оплатить это дорогой ценой. А ведь тогда она была для табора больше "своя", чем сейчас! Не следовало, не следовало сюда ехать, бессмысленно было надеяться, что на сей раз удастся поладить с племенем того народа, кровь которого течет у тебя в жилах. - Что же ты остановилась? Пошли! - Адела не оглядываясь пошла вперед. Фред и Агнесса двинулись следом за ней. Словно в тумане увидела она, как дрогнул войлок, закрывавший вход в шатер, и перед ними выросла высокая мужская фигура. - Мария! - спокойно сказала Адела, словно появление Марии здесь было явлением обычным. Атаман цыганского табора неторопливо шагнул вперед. Теперь Агнесса видела не только фигуру старого цыгана, но и его лицо. К ее удивлению, оно совершенно не изменилось. Та же самая пышная черная шевелюра, без единого седого волоска, так же остро глядят табачного цвета глаза и влажно поблескивают ровные белые зубы. Только черты лица стали суше и обозначились резче. - Мария? - переспросил он тоже спокойно, окидывая молодую женщину зорким взглядом с ног до головы. - Что ж, заходи, коли пришла, и вы, сеньор, тоже. Она-то знает, - кивнул он в сторону Агнессы, - а вот вы... - старик насмешливо поглядел на Фреда, вам может показаться в диковинку такое жилище. - Во время войны многим из нас пришлось привыкать к кочевой жизни, и такой шатер показался бы нам дворцом. - Ну, если так... - Атаман закинул войлок на верх шатра и закрепил его специальной планкой. Солнечные лучи осветли середину шатра и его заднюю стенку, где поверх мешков, набитых всяким скарбом и покрытых попоной, высилась гора подушек. Бросив две из них на тугой брезент, служивший полом, хозяин предложил гостям сесть. Сам же, пренебрегая такими удобствами, опустился прямо на брезентовый пол. - Много воды утекло с тех пор, как ты уехала от нас, - сказал старый цыган, теперь уже с откровенным любопытством рассматривая Агнессу. - Ты что, действительно сеньорой стала или одной из этих?.. Он не договорил из каких, но молодая женщина отлично его поняла, и щеки ее сначала покраснели, потом побледнели. - С твоей легкой руки, атаман, я и впрямь могла стать... такой. Но банкир Менендос женился на мне, - с укором вырвалось у Агнессы. - Значит ты сеньора, да еще богатая, - спокойно констатировал Петро. - Зачем же тогда пришла? Покрасоваться? - Я цыганка. Верно, потому. - Поздновато же ты об этом вспомнила! - Так сложилась судьба. К тому же... - те рубцы, которые оставил на моем теле твой кнут, удерживали, - Агнесса невольно приложила руку к плечу и провела по нему пальцем, нащупывая старый шрам. - Я пришла не одна. И не с пустыми руками. Вот возьми! Все же ты был для меня хорошим крестным отцом. - Агнесса вынула из сумочки пачку ассигнаций и протянула их Петру. Глаза Аделы, присевшей на корточки у входа в шатер, жадно блеснули, но старый цыган спокойно отстранил руку Агнессы. - Выходит, и впрямь пришла похвалиться: красотой, деньгами... - насмешливо заметил он. - И его потому привела? Чтобы покрасоваться? - старый цыган кивнул в сторону Фреда. - А ты не изменился, атаман! Второй раз встречаешь меня кнутом! Не знаю, который больнее.. Я пришла к тебе с открытой душой и то, что дарю, дарю от всего сердца. И не тебе одному, а табору. Хоть и дурным он был для меня домом, а все же домом... Я думала, я хотела... - голос Агнессы задрожал, и она, оборвав фразу, прикусила губу. Взгляд старого цыгана смягчился - Говоришь, от души? Считала табор домом? Тогда дари, а злые слова забудь. Невелики у нас достатки, но встретим тебя как дочку. Э-гей, Адела! Бери Марию и приготовь все, как положено. А чтобы мы с сеньором не заскучали, подай вон тот бурдюк и два больших кубка! И трубку! Агнесса вскочила и подбежала к полотняной стене шатра, где в петлях торчало несколько трубок. - Эту? - спросила она, и Фреда удивил ее взволнованный взгляд. Атаман улыбнулся - Ладно! Давай с длинным чубуком! Пока Адела вытаскивала из дальнего угла бурдюк с вином, вытирала почерневшие от времени серебряные кубки, такие необычные среди окружающей обстановки, старый цыган набил трубку табаком, раскурил и, глубоко затянувшись, протянул Фреду. - Не побрезгуй! Таков наш обычай, если человек приходит как друг. - С удовольствием! - Фред несколько раз затянулся, потом вернул трубку хозяину. - Отличный табак, давно такого не курил, даже не встречал здесь. - А это особый. Для хороших людей и приятной беседы... Что же ты стоишь, Адела? Слышала, что я приказал? Забирай Марию, и уходите! У нас мужской разговор, у вас - свой, женский. Адела и Агнесса вышли из шатра. Впервые после приезда в табор молодая женщина вздохнула с облегчением. Осматриваясь, она искала знакомые приметы, которые помогли бы ей вернуться в далекое прошлое. Все как прежде. Кибшки, шатры, Просто шалаши, шатер атамана... Остатки большого костра, над которым висит почерневший от сажи пустой котел... следы других костров среди шатров и возов.. стреноженные лошади... холстины, одеяла, яркие подушки, выброшенные на воздух для просушки.. на них с визгом кувыркаются дети... привязанная ко вбитому в землю колышку коза... натянув до отказа поводок, она роет землю задними копытцами, силясь дотянуться до лакомого кустика . Большой пес с торчащими ребрами и впалыми боками, шныряющий под возами в безнадежных поисках съестного... собаке плохо живется в таборе тумаков достается больше, чем костей, но стоит табору тронуться, как она, высунув язык, побежит следом. Воля ей дороже сытой жизни в конуре... Все как прежде, а впрочем и не так... Табор уменьшился. Да и лошади не такие сытые, как раньше. Одеяла засаленные и потрепанные, а подушек, которые служат цыганам всем - мебелью и постелью, - совсем мало. Сердце Агнессы сжимается от жалости - Неужто табор так обнищал, что и ты должна ходить в город? - спрашивает она Аделу, чувствуя, что от старой неприязни не осталось и следа. - Или молодые так обленились? - Ох, не то... - Адела протестует и скорбно качает головой, но от объяснений уклоняется. Войдя к себе в шатер и усевшись на неприбранную постель, она долго молчит, уставившись в одну точку. Лишь покачивается из стороны в сторону, будто стараясь сбросить и со своих плеч груз воспоминаний. На стенах и даже на потолке висит множество мешочков с высушенными травами. У Агнессы слегка кружится голова от их запаха и ритмичного покачивания Аделы. - У тебя, верно, много внуков, - говорит Агнесса первое, что приходит в голову, только бы нарушить тягостное молчание. - Мигель женился еще при мне, а Хуан... - Нет Мигеля, нет Хуана, нет многих, кого ты знала... Вот послушай... В то лето мы ушли далеко за горы и нам поначалу везло. Там живут люди, по говору и обычаям похожие на наших басков. Там у нас всего было вволю, и никогда наша молодежь так много не пела и не танцевала, как в то лето. Но с давних пор известно: после больших радостей приходят большие беды. И горе свалилось на нас, как гром с ясного неба, словно чума черная, о которой мы слышали от прадедов. Скупо роняя слова, Адела поведала, как бедствовал табор, когда началась война, как перегоняли его с места на место, как немцы, захватившие к тому времени Францию, обрекли всех цыган на уничтожение. Лишь немногим посчастливилось чудом спастись из-за колючей проволоки, да и то после того, как самых молодых и сильных забрали и увезли. Беглецам пришлось пешком переправляться через горы по нехоженым тропкам, устилая их трупами умерших от голода, жажды, слабости... - Вот где посеяно семя моего рода, где полегли невестки и внуки. А сыновья... говорят, сожгли их вместе с другими цыганами в адских печах, и взвился их пепел к небу вместе с черным дымом... - Как же ты выжила, старая и немощная? - спросила Агнесса, ошеломленная рассказом Аделы. - Надо было спасать остальных. Петро вел, а я искала съедобные коренья, залечивала раны, заговаривала... Вышло нас около ста человек, а пришла горсточка. Заново пришлось собирать цыган... Если б не Петро... Адела замолчала, погруженная в печальные мысли, потом махнула рукой и принялась хлопотать среди мешков и узелков, вытаскивая из тайников все, что было припасено, - большой круг овечьего сыра, кусок копченого мяса, пресные лепешки, вязку вяленой рыбы, маслины... - Давай я, ты лучше посиди, - старалась помочь ей Агнесса, но старуха решительно приказала: - Сиди! Расскажи, почему никогда не подавала весточки? Искали мы этого господина, который увез тебя, но говорили, что подался он куда-то за моря и горы. Куда же ты делась? Впервые Агнесса могла поговорить о себе с женщиной, да к тому ж еще в какой-то мере причастной к ее судьбе. Она начала с того, что больше всего мучило ее, - с болезни Иренэ. Агнесса описала страшную автомобильную катастрофу, свое отчаяние, когда у девочки отнялись ноги, тоску по мужу, к которому стала привыкать после рождения дочери, хотя сразу после свадьбы руки хотела на себя наложить, так он был ей немил... Закончила Агнесса тоже рассказом о болезни дочери. - Она как цветок со сломанным стебельком. Кажется, вот-вот завянет. Ой, Адела, собственные ноги отрубила бы и ей приставила, только бы девочка могла ходить! Всю кровь бы свою отдала! - Сердце матери всегда одинаково, бьется ли оно под дорогим платьем, или под такой рванью, как на мне... Жаль, не пришла ты раньше - на рассвете мы снимаемся с места... Может, и помогла бы. Умею я лечить раны, переломы. От чахотки есть у меня разные травы, от холеры - корешок... Есть зелье, чтобы желчь разогнать, и такое, что дурной глаз отводит... От бешенства, приворотное и отворотное, от грудницы и от лихорадки... Адела, словно в трансе, перебирала названия болезней и трав, которыми она лечит, стараясь найти среди них такие, которые могли бы помочь маленькой Иренэ. Вдруг глаза старухи радостно загорелись. Она бросилась к своим мешочкам, стала их ощупывать и обнюхивать, отбирая нужное. - Вот из этого, и еще из этого... от ломоты, чтобы кости не ныли, а отсюда, чтобы спинка не болела, а это... чтобы болезнь личико не желтила... Приговаривая, Адела отсыпала из каждого мешочка на кусок полотна по нескольку щепоток цвету, листьев или корешков, потом завязала все в узелок и протянула Агнессе. - На, Мария, и внимательно слушай, что я скажу тебе. Заваришь эти травы в семи кружках воды. И семь раз по кружке подливай в купель. А потом всю воду собери, только так, чтобы ни капельки не пролилось, и ровно в полночь отнеси эту воду на самую высокую скалу, где гуляют ветры. Семь раз поклонись ветрам и семь раз скажи: недуг насланный, наговоренный, навороженный, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой, я тебя запрещу, на семь ветров распущу, пади ты с глаз, с плеч, с сердца, с живота, с рук, с ног, с кости да с крови, с семидесяти суставов. Я тебя заколдую, на семь ветров развею. Тут тебе не живать, крови не пивать, вживе не бывать! Зашлю я тебя на моря глубокие, горы высокие, в пропасти бездонные, в чащобы исхоженные, где люди не бродят, колокола не звонят. Там тебе напиться, там накупаться, там нагуляться, с братцами навидаться. Агнессе стало жутко от горящего взгляда старухи и от торжественного тона, которым она произносила слова заклинания. На мгновение женщиной овладел мистический ужас перед непостижимыми силами, которые правят судьбами людей. Но перед глазами промелькнули картины детства, все эти Марианны и Луисы, которых старая цыганка учила гадать, обманывать легковерных. Кое-кто из цыганок действительно умел лечить травами, но уменье их не простиралось дальше лечения ран или обычной простуды. "Бедная Адела, ты даже свои глаза не можешь вылечить!" - подумала Агнесса, но, чтобы не обидеть старуху, трижды повторила за ней слова заговора и заботливо спрятала на груди узелок с зельем. - Спасибо, Адела, что ты меня не забыла, возьми вот это! - Агнесса сняла с плеч белый шарф, который на всякий случай захватила в дорогу. - Он теплый и пригодится тебе в непогоду. Огрубевшими, шершавыми пальцами старая цыганка осторожно погладила пушистую шерсть, потом прижала шарф к щеке. - Мягкий, как горсточка пуха, как дыханье ребенка. Ай-ай! Кто же поверит, что старая цыганка его не украла! - Ничего, зимой закутаешь себе грудь и спину. Под кофтой никто не увидит. Старуха долго еще бы причмокивала языком, рассматривая подарок, но Агнесса напомнила ей: - Пойдем, нам пора собираться в дорогу. Да и Петро, верно,сердится. К большому удивлению обеих женщин, атаман лишь миролюбиво кивнул, указывая, куда поставить принесенное. По всему было видно, что они с Фредом поладили и выкурили не одну трубку. Деньги, оставленные Агнессой на полу, тоже исчезли. - Угощайтесь, сеньор, и ты, Мария, - со спокойным достоинством сказал хозяин и, разломив лепешку, протянул гостям, а сам принялся нарезать сыр и мясо. Ни Фреду, ни Агнессе есть не хотелось, но они понимали, что их отказ обидит атамана, и сделали вид, что в самом деле проголодались. Но аппетит пришел во время еды. Вскоре гостям все нравилось. Агнесса не могла нахвалиться сыром, душистым и мягким, как масло. Фред с удовольствием обгладывал рыбьи косточки, отложив в сторону спинку - два аппетитных длинных ломтика, снятых с хребта. Рыба очень напоминала тарань, которую так любил отец, и эти воспоминания заставили Григория улыбнуться. Петро, угощая гостей, сам ел мало - ему хотелось затянуть этот импровизированный обед до тех пор, пока не соберется табор, чтобы молодежь увидела гостей старого атамана, чтобы на них поглядела и себя показала. Подсознательно он связывал сегодняшнее появление Марии с теми далекими днями, когда каждый приезд гостей сопровождался буйной гульбой всего табора - большого, богатого, дружного. - Вот увидишь, сеньор, какие у нас певцы и танцоры! - старый цыган уговаривал Фреда задержаться у них, сам уверовав в то, что сегодняшний вечер может стать переломным, что искра веселья способна зажечь былым огнем души усталых и изверившихся цыган. - Был бы я таким свободным человеком, как ты, атаман, с удовольствием остался бы. Но к сожалению... - Фред посмотрел на часы, - мы не закончили всех дел в городе. Спасибо за все - за гостеприимство, за ласку, за добрую беседу. Фред хотел подняться, но атаман остановил его. - Погоди! Налей еще по кубку! Чтобы дорога не пылила, как говорят у нас. За тебя, сеньор, пришелся ты мне по душе... И за тебя, Мария! Утешила мое сердце тем, что не забыла. За деньги, которые дала, от всего табора спасибо. Трудно живут сейчас люди, а цыгане и подавно. Только и сильны единством. Цыган цыгана всегда найдет и из беды выручит. Я тут дал сеньору адрес. Человек один верный есть у меня в Фигерасе. Если надо будет в чем помочь, к нему обратишься. Скажешь - от Петра, сына Хосе и Терезы, он для меня все сделает. И помни, сеньор, в жизни все бывает... - Запомню... - Фред крепко пожал руку атаману, вложив в это пожатие всю силу признательности. Иметь своего человека в Фигерасе! Это было то, о чем он так долго мечтал, что могло пригодиться каждую минуту. На обратном пути из табора в Фигерас клочок бумаги с адресом, засунутый в карман, казался маленьким аккумулятором, излучающим живое тепло, и Фред не сразу заметил, что плечи Агнессы слегка вздрагивают. - Вам нехорошо? Может, остановить машину? Я никогда не видал вас такой бледной! - Я немного замерзла, совсем немножечко... Это, верно, оттого, что я сегодня очень переволновалась. Вы даже не представляете как! Подумайте, решившись урегулировать дела с банком, я словно шагнула в будущее. А в таборе... это был шаг в далекое прошлое... Я ни минуты не жила сегодняшним днем, он словно совсем выпал из жизни и все происходило как во сне. И себе самой я тоже кажусь тенью из этого сна... Все это, должно быть, из-за гаданий Аделы. - Гаданий? Что же она вам нагадала? - Наоборот, она учила гадать меня! Поглядите, теперь я настоящая цыганка! Вот волшебное зелье, а сейчас я вам скажу заклинание: "Недуг насланный, напущенный, наговоренный, навороженный, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой..." Агнесса выговаривала слова так же торжественно, как и Адела, сурово сведя брови на переносье, но вдруг не выдержала и рассмеялась: - Бедная Адела! Она так старательно отбирала зелье и так искренне верит, что я стану купать Иренэ в настое из этих трав... Молодая женщина высунула из машины руку с развязанным узелком, и встречный ветер слизал с тряпицы сухие былинки и корешки, а потом подхватил и самый лоскуток. - Лети за семью ветрами! - прошептала Агнесса. "Словно шелуха, что отлетает, оставляя здоровое зернышко... - подумал Григорий. - Сегодня ты и Нунке пустила за семью ветрами..." БУРЯ В ТЕРРАРИУМЕ - Герр Шульц! Зовите Воронова и немедленно ко мне! - голос Нунке звучал взволнованно и почему-то торжественно. Позвонив генералу, Фред поспешил в кабинет шефа. Тот склонился к радиоприемнику, напряженно вслушиваясь в текст передачи. - Садитесь и слушайте! Только молча! - Кто говорит? - шепотом спросил Воронов у Шульца, услышав немецкую речь. Фред лишь пожал плечами, потому что и сам не разобрал, в чем дело. - Читают речь Черчилля, произнесенную в Америке в присутствии Трумена, - коротко пояснил Нунке и повернул ручку приемника, чтобы усилить звук. Передача продолжалась недолго. Очевидно, Нунке включил приемник случайно, когда передача уже началась. Выругавшись вполголоса, шеф бросился к телефону. - Библиотека! Немедленно сегодняшнюю почту! Сейчас же! Выступление Черчилля в Фултоне напечатано?.. Несколько номеров газеты мне в кабинет! положив трубку, он повернулся к Шульцу и Воронову. - Вы представляете, что значит такая речь? И чья? Черчилля! - Трудно сразу что-либо сказать - мы слышали только заключительную часть, - уклонился от прямого ответа Фред. - Но из услышанного ясно: речь направлена против России. - Вы слишком осторожны в выводах. Или не поняли, в чем дело. Фактически это провозглашение наступления на русских. Вот это событие! Поворот на сто восемьдесят градусов! - Нунке широко развел руками. Дежурный принес пачку газет, и все с жадностью накинулись на них. В испанских было лишь сообщение о выступлении в Фултоне с довольно неопределенными комментариями. Французские газеты напечатали речь полностью на первых полосах. - Читайте вы! - приказал Нунке Воронову, безукоризненно владеющему французским языком Воронов с годами стал дальнозорок, но старательно скрывал этот дефект и теперь, отставив газету довольно далеко, читал внятно, отделяя слово от слова, иногда ударяясь в патетику, отдельно останавливаясь на непонятных слушателям словах, необычных оборотах. Вообще Воронов чувствовал себя в центре внимания и заметно гордился этим. По мере чтения речи бывшего английского премьера, который хотя и был уже не у власти, но все еще играл огромную роль в политической жизни Англии, сердце Фреда, или, вернее, того, кто скрывался под этим именем, болезненно сжималось: вчерашний союзник в борьбе против фашизма, меньше чем год назад так восторженно поздравлявший Советскую Армию с победой, теперь - а ведь не истекло и года после окончания войны! - призывал сколотить англо-американский блок против Советского Союза. Черчилль не очень-то заботился об оригинальности выдвинутой им идеи и, тем более, оригинальности формулировок и аргументов. Если несколько лет назад фюрер проповедовал, что только арийская раса способна руководить миром, то мистер Черчилль в своей речи в Фултоне доказывал, что миром надлежит руководить нациям английского языка. - Гершафтен! Поздравляю! Поздравляю с новой эрой... Ну, что вы теперь скажете? - Начальник школы сиял. - Вы правы, это в самом деле новая эра в международной жизни, - резюмировал Шульц. - Работки нам теперь прибавится, Дай боже! одобрил Воронов. - О, наша роль теперь чуть ли не самая главная! поддержал его Нунке. - Жаль, что здесь нет сейчас Думбрайта! - Он ведь в Нью-Йорке и привезет оттуда последние новости. - Да, новостей на сей раз будет много, - задумчиво проговорил Нунке, мысленно прикидывая, как новый курс отразится на делах школы. Однако новости стали поступать раньше, чем Думбрайт вернулся из Нью-Йорка Первой ласточкой была шифрованная телеграмма, в которой босс приказывал слушателей всех отделов школы, кроме русского, немедленно направить по указанным адресам, преимущественно в Баварию и Западный Берлин. Не успели справиться с этим заданием, как из лагерей для перемещенных лиц стали прибывать новые кандидаты в "рыцари". К удивлению Нунке, здесь были не только русские, украинцы и белорусы, которых он именовал одним словом славяне, но и туркмены, узбеки, таджики, армяне, даже абхазцы и киргизы. - Что я буду с ними делать? Где возьму воспитателей? - сетовал начальник школы, размещая новых воспитанников. Все стало на свои места, когда через несколько дней вернулся веселый и возбужденный, чтобы не сказать счатливый, Думбрайт. - Мы будем готовить агентов для всех республик России. Не станем же мы засылать украинца или белоруса в грузинский аул. В нашей школе должны быть представлены все национальности Советского Союза! Изменился не только состав слушателей школы, но и утвержденная ранее программа и самый метод обучения. В боксах поставили телевизоры. В точно указанное время каждый обитатель бокса должен был прослушать лекцию одного из двух профессоров, привезенных Думбрайтом из Нью-Йорка, по так называемой "духовной подготовке". Каждая лекция продолжалась не менее двух часов. Профессора учили слушателей, как в разговорах с советскими людьми пропагандировать прагматизм, неопозитивизм и особенно неофрейдизм плюс всяческие новоиспеченные "измы", которые вырастали, как грибы, на почве послевоенного неверия в лучшее будущее. Излагались новые философские теории, естественно, весьма схематично. Но от слушателей требовали, чтобы на следующий день они точно, без каких-либо конспектов, изложили преподавателям прослушанное. Главный же смысл заключался даже не в освоении материала, а в умении дискутировать по поводу прослушанного. Каждую неделю кандидат в "рыцари" встречался с лектором как оппонент известных положений. Ведь агенту или резиденту приходилось теперь не только готовиться к сбору агентурных данных или диверсиям, но и вооружаться идеологически, чтобы стать пропагандистом враждебных Советскому Союзу идей. Диспуты с лекторами были своеобразной тренировкой перед предстоящими спорами с советскими людьми. Особым вниманием Думбрайта пользовалась группа "Аминь", так как участникам ее предстояло действовать именно в сфере идеологической. Всех, кто входил в эту группу, освободили от занятий по борьбе, вооруженному нападению, остались только упражнения по стрельбе - мера защиты на случай провала. Зато особенно много времени уделялось радиоделу, чтобы с этими группами можно было поддерживать постоянную связь и осуществлять необходимое руководство. Значительно усилили и "духовную подготовку". Профессор богословия Брант, маленький сухощавый старик, от одного учащегося класса "Аминь" переходил к другому, проверял, как усвоены сектантские обычаи, молитвы, умеет ли слушатель произнести проповедь на ту или иную тему. Думбрайт охотно сопровождал Бранта, проверяя, насколько быстро и успешно осваивается эта новая дисциплина. Он сверял все с конспектами профессора, собственными записями и, поправляя, делая замечания, все время предупреждал: - Не нужно откровенно антисоветских, а так... Слушатели, знавшие Думбрайта, заканчивали за него: - С душком! С душком! Думбрайт хохотал и шел в следующий бокс. Впрочем, смех его был искусственен: обстановка в школе его не удовлетворяла. Думбрайт спешил. - Я обещал в Нью-Йорке, что через месяц-полтора мы сможем заслать к большевикам несколько десятков отлично натренированных агентов и диверсантов. А бросать слова на ветер не люблю. Доверие базируется на точном выполнении обещаний, в нашем же деле доверие - это не только карьера, а порой и жизнь, пояснял босс Нунке в редкие минуты откровенности. Прибавилось работы у всех, особенно у Фреда, поскольку он был теперь единственным воспитателем во всем русском отделе, - Воронов был занят только своей группой "Аминь". - Герр Нунке, - предупредил Шульц начальника школы вскоре после проведенной Думбрайтом реформы. - Я не успеваю выполнять всю ту работу, которую выполнял раньше. - Почему? - Численность слушателей русского отделения увеличилась почти в три раза по сравнению с недавним прошлым. К тому же я, как и все преподаватели, обязан слушать лекции по "духовной подготовке" и особенно старательно готовиться к диспутам с профессорами, как человек, призванный помогать другим, служить образцом. Для этого нужно время и немалое. А мои обычные обязанности воспитателя? Ведь от них никто меня не освобождал. Наоборот, требования возросли. Прямо ума не приложу, как уложиться в двадцать четыре часа! О сне и отдыхе я уже не говорю. Если прилягу на часок, чувствую себя преступником, ворующим собственное время. - А как вам вообще нравятся новые порядки в школе? - неожиданно спросил Нунке, так и не прореагировав на жалобу Фреда. - Мы с вами старые боевые друзья, и поэтому я буду откровенен: не очень! - Признаться, только это сугубо между нами, мне тоже. Парадоксальное явление: необходимо как можно лучше законспирировать агентов и резидентов, они должны выглядеть правовернейшими из правоверных и вдруг - пропаганда антибольшевистских идей. Где логика, здравый смысл? - Меня тоже это удивляет. Даже при максимальной осторожности достаточно одной ошибки - и потянется ниточка к нашему человеку, которого мы здесь готовили так тщательно и старательно. - Собираюсь написать докладную в Нью-Йорк. Надеюсь, там поддержат. - Через голову босса? - Я говорил с ним на эту тему, но ведь вы знаете Думбрайта. Для него существует лишь собственное мнение, собственное настроение, собственные пристрастия... - Не завидую вам, но иного выхода не вижу... А теперь оставим высокие материи и наши будни. Что вы скажете о моем заявлении? - Согласен, объем работы значительно увеличился У вас есть предложения? - Надо назначить еще одного воспитателя в русский отдел. Проще простого. - Если есть выбор. А если туго, куда ни повернись?.. Может быть, временно подыщем кандидатуру в класс "А" или "Р"? - Надо согласовать с Думбрайтом. Ведь он же обещал, что из Нью-Йорка приедут новые преподаватели, новые тренеры. Возможно, среди них... Фред оборвал фразу, увидя, что в комнату входит усталый и вспотевший Думбрайт. - Фу-у! - проговорил босс, падая в кресло. - Конец марта, а жара, словно летом. Черт бы побрал эту Каталонию! Хотелось бы оказаться где-нибудь в средней полосе. - Первый раз вижу вас таким усталым, - заметил Нунке, протягивая боссу стакан вина, разбавленного водой. - Испанцы не дураки - это отлично утоляет жажду. - Достаточно я выпил этого пойла у патронессы. - Вы от доньи Менендос? - удивился Нунке. Все финансовые расчеты с Агнессой до сих пор вел он, и сообщение Думбрайта о визите к патронессе неприятно его поразило. - С такой хорошенькой женщиной можно просто пофлиртовать, а мне пришлось возиться с препротивным делом. Вот две бумажки, которые торжественно называются посланиями. Одно написал я с Брантом, второе - падре Антонио, чтобы ему черт руки переломал... На основании этих двух текстов надо составить один - соединить оба так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Одно послание, видите ли, не нравится патронессе, а еще более падре, писанина же Антонио не устраивает меня. Фред взял два протянутых листочка и стал читать - Что за послания? - Нью-Йорк настаивает, - Думбрайт никогда не ссылался на какой-либо конкретный отдел разведывательной службы США, а говорил "Нью-Йорк", чтобы мы, использовав само название школы и историю ее основания, от имени патронессы обратились ко всем религиозным организациям с призывом провести в церквах, храмах, костелах, молитвенных домах богослужения и выступить с проповедями, направленными против гонителей веры христовой. Причем сделать это повсеместно в одно и то же время, чтобы придать движению широкий размах, привлечь мировое общественное мнение к проблеме нашего идеологического наступления на коммунизм. Разумеется, проповеди будут сопровождаться сбором пожертвований на восстановление заброшенных храмов понимай: - в России! - и на нашу школу как на центр миссионерского движения. - Но Советское правительство наверняка не разрешит принять такие пожертвования, - вмешался Нунке. - А мы и не собираемся их передавать. Важно поднять шум - большевики, мол, преследуют верующих. Что же касается собранных денег, так они весьма пригодятся нам самим. Учитывая новый объем работы... - Так почему же два текста? - Погодите, Фред, кажется, уже прочитал... Уловили, в чем расхождение? - Уловить нетрудно. Одно, верно, написанное падре, обращено только к католикам. Второе - ко всем верующим, независимо от вероисповедания, и даже к тем, кто откололся от церкви, объединился в секты... Вы предлагаете свести два текста воедино, а потом дать подписать патронессе? - спросил Фред. - А что, если она не согласится? - Все уже согласовано, по крайней мере с патронессой. Она неплохая бабенка, но бог мой, как далека от политики! Всем заправляет этот падре. Кстати откуда он взялся и почему так дерзко держится? Вы удивляете меня, герр Нунке! Как можно было допустить, чтобы падре вертелся возле дела, в которое ему даже нос совать не следует? - Падре Антонио один из учредителей школы. Собственно инициатор ее создания. Мне уже потом поручили связаться с ним, потому что вывеска святой церкви, плюс прекраснейшая женщина, потерпевшая от безбожников... В свое время падре сыграл положительную роль и очень нам помог, но в последнее время его влияние на донью Менендос приобретает нежелательный характер. - И вы не смогли своевременно обезвредить этого падре? - То есть? - голос Нунке сорвался, прозвучал неестественно хрипло. - Это звучит как анекдот! - воскликнул босс с издевкой. - Начальник школы разведчиков не понимает, что значит "обезвредить". Может быть, организовать для вас специальный курс, чтобы вы усвоили, как это делается? - Вы не так меня поняли... возможно, я неудачно выразился, - побледнел Нунке. - Неудачно выражается тот, кому нечего выразить, у которого нет собственного мнения... Что же касается того, правильно ли я вас понял, то будьте уверены, я человек дошлый и обладаю здравым смыслом... Даю вам две недели сроку. Чтобы ни на вилле, ни в Фигерасе падре Антонио и духу не было! А если он исчезнет совсем - будет еще лучше! Этот черный ворон слишком много знает о школе и может нам навредить. Да и влияние его на патронессу слишком велико. Подыщите ей нового духовника, который действовал бы в соответствии с нашими указаниями. А лучше всего прибрать ее к рукам другим образом! Шульц и Нунке невольно переглянулись - Да, да, женщине в ее возрасте нужен любовник, а не проповедник морали и добродетели. К слову сказать, неужели никто из вас до сих пор не клюнул на такой лакомый кусочек? Будь у меня время, черт подери... Вот вы, Фред? В каких вы отношениях с патронессой? Тоже читаете ей проповеди? - Раньше был в приятельских, а теперь у меня просто нет времени часто у нее бывать... К тому же падре Антонио... Нунке улыбнулся. - Потерять такую прихожанку ему, конечно, жаль. Не удивительно, что он боится, как бы Агнесса не перестала быть вдовою. - Тем более надо гнать его ко всем чертям!.. Послушайте! Идея! А что если мы поженим Фреда и Агнессу Менендос? Это же прекрасный выход! Мы навсегда сохраним такую удобную для школы вывеску, приберем к рукам все финансовые дела, а у Шульца будет прелестная возлюбленная... Лучшего бизнеса у вас, Фред, не было и не будет. Хотите, заключим контракт, как это принято среди порядочных людей? Дадим Агнессе приличное приданое. А? Что вы скажете? Я понимаю, брать в жены женщину, хоть и красивую, но с таким довеском, как калека-дочка... Пфе! Это может отравить даже медовый месяц!.. - Особенно сейчас, когда девочке стало хуже, напомнил Нунке. - Стало хуже? Так ведь это же великолепно! Болезнь можно ускорить. Развяжутся руки у матери и у вас, Фред. Наконец, перестанет мучиться и сама девочка. В таких случаях затяжка летального исхода - свидетельство сентиментальности самого низкого пошиба. Фреда обдало жаром. Чтобы спрятать вспыхнувшее лицо и не кинуться на босса, который по сути только что вынес два смертных приговора - падре и Иренэ, - Шульц отвернулся к окну. Выдать себя сейчас значит погубить все дело! Но как сдержаться, как подавить гнев, который все нарастает и нарастает? - Думайте, думайте, Фред! Даю не больше двух недель! За этот срок можно приступом взять самую неприступную крепость, не то что женщину, которая сама упадет к вам в руки, как созревший плод... Герр Нунке, вы должны обеспечить, чтобы Фред имел каждый вечер по крайней мере два свободных часа! - В том-то и беда, что этих двух свободных часов не выкроить. Перед самым вашим приходом мы с Шульцем говорили, что русское отделение практически осталось без надлежащего руководства. - О чем же вы думали до сих пор? - До сих пор отделение было в три раза меньше. Нунке рассказал о создавшемся положении и изложил суть беседы с Шульцем. - Понятно. Отделение надо пополнить преподавателями. Но пока речь может идти только о помощнике. У вас есть на примете кандидатура? - Может быть, взять Протопопова? - скорее спросил, чем предложил Нунке. - О Протопопове забудьте! Для вас он умер. Отца Полиевкта - ну и имечко себе выбрал! - мы готовим для великих дел на ниве религиозной. - Тогда Домантовича? - назвал другую фамилию начальник школы. - Очень молод, - запротестовал Фред. - Он же старше вас на целых пять лет, - напомнил Нунке сердито. - Действительно, это кандидатура, - согласился Думбрайт. - Прекрасно усвоил все дисциплины, сообразителен, перед войной работал нашим агентом в России, насколько я помню его анкетные данные. Имеет награды за выполнение заданий. Не понимаю, Фред, почему вы возражаете против Домантовича? - У нас с ним почему-то сложились не очень хорошие отношения, и я боюсь, что это может отразиться на работе... - Глупости! - безапелляционно заявил Думбрайт. - Это только на пользу дела. Мы назначим его помощником, и он будет замечать все ваши огрехи, а вы - его!.. Я согласен на кандидатуру Домантовича, пока не подыщем кого-нибудь еще... А теперь к черту все дела! Я скверно обедал и еще не ужинал... И спать хочу, как после трех бессонных ночей. В конце концов, как говорит Воронов, все мы люди, все человеки... Но поужинать босс не успел. Только что хотел уйти, как зазвонил телефон. Правда, трубку взял Нунке, но задержаться пришлось и Думбрайту. - Слушаю... Что?.. Пропустите! - Вздохнув, Нунке немного тревожно сообщил: - Зачем-то специальный посланец от испанской контрразведки из Барселоны. - Странно! - Я сам ничего не понимаю. Через минуту в сопровождении дежурного вошел низенький толстяк с длинными нафабренными усами, торчащими двумя прямыми стрелками. Глаза прибывшего с синеватыми белками быстро оглядели всех присутствующих, ни на ком не задерживаясь дольше чем на миг. - Сеньор Нунке? - спросил офицер, ни к кому персонально не обращаясь, словно в комнате находился один человек. - К вашим услугам! - поклонился тот. Офицер контрразведки вынул из кармана листок бумаги и написал на нем какую-то фразу. Нунке прочел и тоже написал несколько слов. Офицер утвердительно кивнул, достал зажигалку и сжег записку над пепельницей. - Что за комедия? - сердито спросил Думбрайг. - Пароль, - ответил Нунке, принимая от офицера пакет с несколькими печатями. Офицер контрразведки, стараясь держаться прямо, козырнул Нунке, затем Думбрайту и, даже не взглянув на Фреда, вышел из кабинета. - Чем мы обязаны появлению этого типа? Он что, выскочил из юмористического журнала прошлого столетия? - фыркнул босс. Нунке неторопливо разорвал конверт, вынул из него второй, прошитый шнурком и скрепленный печатями, осторожно срезал их перочинным ножом и вынул маленькую бумажку. На листочке было напечатано всего несколько строчек, однако Нунке читал их долго - должно быть, раз десять пробежал записку с начала до конца. - Да скажите, наконец, в чем дело? - не вытерпел Думбрайт. Начальник школы обвел всех долгим взглядом и глухим, совсем чужим голосом проговорил: - Этой ночью испанская контрразведка запеленговала в квадрате нашей школы подпольную радиостанцию... НАД ПРОПАСТЬЮ Инструктор радиоотдела Вайс лично никогда не разговаривал с боссом. Думбрайт плохо разбирался в радиотехнике, а демонстрировать это перед персоналом школы не хотел. Тем более, что на днях должен был прибыть из Нью-Йорка настоящий знаток, на которого вполне можно было положиться, - ведь не зря же его рекомендовал штаб разведывательной службы США. Лишь в силу случайно возникших обстоятельств пришлось вызвать сегодня этого Вайса, белесого, словно вымазанная сметаной крыса, невольно вызывающего чувство физического отвращения. Под неприветливым взглядом Думбрайта Вайс тотчас растерялся. Терялся он всегда, когда ему приходилось разговаривать с человеком рангом выше, чем он, бывший лейтенант гестапо. - По договору между бывшим рейхом и Испанией, - начал докладывать Вайс, запинаясь, - эта территория называется квадратом четыреста тридцать семь и принадлежит нам, то есть школе "рыцарей благородного духа"... Вайс развернул карту и положил ее перед боссом. - Да не торчите вы перед глазами! Сядьте! - гаркнул Думбрайт. Вайс еще больше растерялся. - Простите, - промямлил он, опускаясь на краешек стула. - Дальше! - По четвертому параграфу договора, о котором я имел честь напомнить... - А можно короче? Без всяких там "имел честь" и подобного! - Слушаю! В этом квадрате не имеют права проживать особы испанского происхождения... - А может быть, просто испанцы, так будет короче? - Нет. Испанского происхождения, - осмелился возразить Вайс. - Ведь фрау Агнесса Менендос не испанка. А исключение сделано именно для нее, ее дочки, экономки и кучера. Имеется пропуск и у падре Антонио. Он... - Дальше! - Квадрат четыреста тридцать седьмой пользуется экстерриториальностью: испанская полиция не имеет права вмешиваться в события, происходящие на территории квадрата. Здесь полную ответственность несет администрация школы. - Зачем мне вся эта предыстория! Плевал я на нее! Расскажите лучше то, что непосредственно касается дела о радиостанции! - По договору... - Вы что, умеете танцевать только от печки? Ясно, что по договору! - ... Школа имеет право на радиостанции - число их договором не обусловлено, - но все они подлежат регистрации в Испании, с точным указанием волн передач и времени. - Наши станции все зарегистрированы? - Так точно! - Волны тоже? - Так точно! - Запеленгованная станция работала на каких волнах? - Прошу взглянуть на акт, тут точно указано. Не на наших. А вот шифрованный текст. - Вайс положил перед боссом акт и текст, переданный подпольной радиостанцией. Он складывался из длинной ленточки цифр. - Испанская контрразведка пыталась расшифровать текст? - Когда я сегодня вылетал из Барселоны, расшифровать текст еще не удалось. - Они впервые запеленговали радиостанцию в нашем квадрате? - Так точно, впервые, но... - Что "но"? - Разрешите ответить подробнее, коротко я не смогу сформулировать. - Так и быть, говорите, как умеете, - буркнул Думбрайт. Вайс немного удобнее устроился на стуле, словно готовясь к длинному рассказу. - Каждый вечер я работаю с десяти до двенадцати на коротковолновой станции, зарегистрированной под номером десять. Семнадцатого ноября прошлого года в четверть двенадцатого - дата и час абсолютно точные, они врезались мне в память - я, простите, чихнул, и моя рука невольно повернула ручку настройки. В тот же миг я отчетливо услышал цифру шестнадцать дробь два, а затем еще несколько цифр. Очевидно, это был конец шифрованной передачи, потому что дальше, как я ни прислушивался... - На какой волне, черт побери! - босс стукнул кулаком по акту, лежащему перед ним. - Немного более короткой. - Вы или сам невежда, или таковым считаете меня. Выражайтесь точно. - К сожалению, я еще раз чихнул и от волнения... - Болван! Полюбуйтесь своими кадрами, мистер Нунке! Начальник школы, который до сих пор не вмешивался в разговор, вскочил и вплотную подошел к побледневшему Вайсу. - Почему не доложили мне? - спросил он почти шепотом и так сжал кулаки, словно изо всех сил сдерживался, чтобы не схватить Вайса за шиворот и не швырнуть на пол. - Погодите! - остановил его Думбрайт. - Я поймал лишь несколько цифр - конец передачи и думал, что это подпольная антифашистская станция. Их в Испании много... - А может быть, и запеленгованное вчера принадлежит испанским коммунистам? - В Барселоне меня заверили: подпольщики используют свои станции только для воззваний к населению, передачи информации и различных сообщений. Все эти передачи идут открытым текстом исключительно на испанском языке или на местных диалектах. Вайс вспотел, докладывая боссу, но не решался вынуть носовой платок, чтобы вытереть мокрые от пота лицо и шею. Он внимательно вглядывался в лицо Думбрайта, от которого - Вайс был отлично осведомлен о порядках в школе - зависела не только вся его дальнейшая карьера, но и сама жизнь! Единственное, о чем он даже не мог подозревать, заключалось в том, что своей информацией о перехваченной осенью прошлого года шифровке Вайс приобрел в лице Нунке смертельного врага, а в лице Думбрайта - могучего покровителя. Запеленгование радиостанции в квадрате школы размежевывало позиции Думбрайта и Нунке еще резче. С точки зрения начальника школы, босс допустил непоправимую ошибку, приказав с марта этого года зачислить в школу новое пополнение, завербованное в лагерях для перемещенных, без предварительной проверки на контрольных пунктах в фигерасе. Нунке доказывал, что хотя это и ускоряет подготовку, но при такой спешке в школу может попасть не только ненужный балласт, а даже вражеский агент. Думбрайт в глубине души соглашался с Нукке, но отстаивал свою линию. Не мог же он признаться, что во что бы то ни стало хочет выслужиться перед высоким начальством в Нью-Йорке: выполнить свое обещание и уже на протяжении текущего года заслать в Советский Союз свыше сотни агентов и диверсантов. Когда запеленгованная радиостанция в квадрате школы стала фактом, Нунке напомнил боссу о своих опасениях. Думбрайт, защищаясь, выдвинул иную версию: в школе мог притаиться давно засланный и хорошо законспирированный агент, который до сих пор молчал, а теперь, когда школа развернула работу, возобновил связь с Россией и, возможно, уже передал план засылки агентуры, который предстояло вот-вот осуществить. Информация Вайса о перехваченной осенью прошлого года шифровке значительно укрепляла версию Думбрайта и ослабляла позиции Нунке. Впрочем, она не подтверждалась ни одним документом и принадлежала к той категории агентурных данных, которые обозначались двумя буквами "ТП", то есть "требует проверки". О наличии нелегальной станции в квадрате школы и Думбрайт, как босс, и Нунке, как официальный начальник учреждения, обязаны сообщить в Нью-Йорк. А это опасно. Очень опасно для одного из них. Если выяснится, что агент пробрался с новым пополнением - хуже Думбрайту. Его немедленно отзовут и накажут, возможно, даже весьма строго. Если же будет доказано, что вражеский агент законспирировался давно - хуже Нунке. До приезда Думбрайта он один руководил набором слушателей и вообще всей работой, так что спросят с него. Конец карьере! Возможно и худшее. Ведь сам босс в минуту откровенности как-то намекнул, что живыми из разведки не уходят. Да и разговор о Воронове подтверждает это... Теперь, сидя в кабинете и глядя на вспотевшего Вайса, оба взвешивали свои шансы на спасение. Думбрайт готов был обнять Вайса, Нунке - задушить. И каждому были понятны мысли другого: они дуэлянты, поднявшие пистолеты в смертельном поединке. - Идите! Пока вы свободны! - после долгой паузы выдавил из себя босс. - Разрешите одно замечание... - робко подал голос Вайс. - Что еще? - Я советовался в Барселоне... У меня возник план... - Хорошо, немного погода я вызову вас. Вайс вышел. Думбрайт поднялся, нарочито сладко потянулся и вплотную подошел к Нунке. С минуту они молча глядели друг другу в глаза. - Вы понимаете, что это значит? - помолчав, спросил босс. - Конец вашей или моей карьеры. Но предупреждаю: я не из тех, мистер Думбрайт, кто от страха валится на спину, поднимая вверх лапки. Я буду драться до последнего. - Представьте, я тоже! - Разрешите привести аргументы, говорящие против вас. - Пожалуйста! - По вашему приказу в Барселону за шифровкой поехал не я. Вы послали Вайса, самого бездарного из всех сотрудников школы... Чем вы докажете, что перед поездкой не проинструктировали Вайса, придумав версию о перехваченной осенью шифровке? - С какой целью я мог это сделать? - Чтобы скрыть недопустимую ошибку - приказ принимать новое пополнение без всеобщей и основательной проверки. - Но у меня есть свидетель. - Кто? - Вайс! Нунке расхохотался. - Мистер Думбрайт, этот свидетель - единственное мое спасение! Да разве Вайс, поймай он в самом деле шифровку, не сообщил бы об этом мне, начальнику школы? - Все зависело от заведенных вами порядков... возразил босс не совсем уверенно. Он уже понял, что радость его несколько преждевременна. Вступая в бой с таким противником, как Нунке, надо вооружиться до зубов. А чтобы подобрать оружие, нужно время. - Что же вы предлагаете? - спросил он примирительно. - Не топить друг друга... Искать виновного... - Гм... - Ибо мы можем потопить и себя, и школу. - С чего же вы предлагаете начать? - С сопоставления фактов. - То есть? - Просмотрим дневник школы за ноябрь прошлого года. Если произошло нечто, способное заинтересовать агента... - Понимаю. Хотите сначала проверить свою версию? Что ж, я не прочь. Нунке подошел к сейфу, открыл его и вытащил прошнурованную тетрадь с сургучными прошнурованными печатями. На обложке по-английски значилось: "Ноябрь 1946 года". - Почему по-английски? - придирчиво спросил Думбрайт. - В это время школа была подчинена уже НьюЙорку. И руководили ею фактически вы. - Но ведь не я нашел и привез в Испанию группу Протопопова! - Нашел ее я, а приказ об отправке дали Хейендопфу вы! В Берлине, помните? - Хорошо, не будем полагаться на память, давайте читать дневник. Нунке и Думбрайт плотнее сдвинули кресла, склонились над раскрытьм дневником и углубились в чтение. Со стороны могло показаться, что это сидят двое друзей, увлеченных интересной книгой. Кресла сдвинуты вплотную, головы почти соприкасаются... Но, верно, не было сейчас во всем мире двух людей, которые бы так страстно желали друг другу смерти. Тупым кончиком карандаша Думбрайт водил от строки к строке, боясь пропустить важную запись, на которую Нунке мог нарочно не обратить внимание, быстро перевернув страничку. Но как ни вчитывался босс в каждое слово, ничего более или менее значительного в начале ноября не произошло. Обычные будничные отчеты об обычных будничных делах. На странице, датированной девятым числом, взгляд его, наконец, уловил нечто, достойное внимания. "Закончена операция "Кролик", - прочел он громко. - Профессор Петерсон принес статью. Общее впечатление - положительное. Именно то, что нам надо". В такт чтению Нунке удовлетворенно кивал головой. - В чем дело? - спросил Думбрайт. - Имя профессора вам, конечно, известно... В Фигерасе он повел себя несколько легкомысленно. Мы подослали к нему Мэри и зафиксировали их встречу в достаточно недвусмысленной обстановке. В обмен на компромитирующий негатив профессору пришлось написать статью в аспекте, который нас устроил. Как явствует из дневника, операция "Кролик" завершилась успешно. - Тема статьи? - "Кибернетика - величайшее достижение идеалистической мысли". - Как использована статья? - Через соответствующие каналы передана агентствам. - Статья напечатана? - В Польше и Югославии... - А в России? - По агентурным данным - готовится ответ Петерсону в солидном научном журнале. Кибернетика провозглашается лженаукой, выдумкой мракобесов. - Почему об этом не сказано в дневнике? - О результатах дезинформации записи будут в декабре, то есть в то время, когда статья появилась в печати. - Хорошо, листайте дальше! Последующие страницы вновь пестрели записями, которые касались лишь внутренних дел школы. Думбрайт на миг отодвинул дневник - от напряженного чтения у него зарябило в глазах. - Может быть, выпьем по чашечке черного кофе? - предложил Нуике. - Нет, давайте читать дальше. Меня интересуют даты, более близкие к семнадцатому. Оба снова склонились над тетрадью. Босс еще медленнее водил карандашом по каждой строке. Нунке, знакомый с текстом, охватывал взглядом всю страницу сразу. Внезапно сердце его сильно забилось. После даты 16 ноября шла такая запись: "Артур Шредер - Григоре Кокулеску вынужден был принять наши условия: взять в Москву в качестве жены Нонну Покко, которой поручено выполнить операцию "Хоровод". Через несколько секунд Думбрайт тоже прочитал чту запись и жестом человека,, наконец нашедшего нужное, положил тяжелую ладонь на дневник. - Кажется, мы не зря тратили время, - воскликнул он радостно. - Запись датирована шестнадцатым, а Вайс перехватил шифровку семнадцатого! Вот вам и разгадка таинственной передачи! - Несколько цифр, якобы услышанных Вайсом, когда он чихнул и крутнул ручку аппарата то ли вправо, то ли влево, еще ничего не значат. Он мог случайно поймать передачу любителя-коротковолновика, которые так и шныряют в эфире. А главное: недели две назад я докладывал вам, что Покко операцию выполнила успешно и просит разрешить ей продолжить турне со Шредером. Вы согласились и даже приказали послать им денег. - Помню, но... - Какие могут быть "но", когда операция завершена успешно! Глаза Думбрайга не мигая впились в лицо Нунке где-то повыше переносицы, так, словно он гипнотизировал собеседника. - А вы допускаете такую возможность: для советской контрразведки личность Покко не представляет особого интереса? Куда важнее разрешить ей передать пластинки, проследить, куда они попадут и тем самым выявить все наши каналы распространения. Допускаете? - Допускаю! Но предположение еще не доказательство. "ТП" - требует проверки... - Кто разрабатывал план операции "Хоровод"? - Фред Шульц и Шлитсен. - Кто еще знал об этой операции? - О том, что Нонна Покко едет с Артуром Шредером в Россию, знал весь город, ибо по нашему требованию он устроил в ресторане пышное обручение. Об этом даже написала местная газета... - Вызовите Шульца, потом Шлитсена. Только поодному. Нунке набрал было номер, но тут же положил трубку. - К Шульцу звонить бесполезно. Он ведь теперь по вашему приказу все вечера проводит у патронессы. - Тогда позвоните Шлитсену! Через несколько минут Шлитсен стоял перед начальством. Вызов был неожиданным, и поэтому бывший заместитель Нунке мечтал лишь об одном - не показать виду, что у него трясутся коленки. - Мистер Шлитсен, вы принимали участие в разработке плана операции "Хоровод"? - голос босса звучал сурово, глаза глядели испытующе. Но у Шлитсена сразу отлегло от сердца - со слов Фреда он знал: Нонна выполнила задание, ей даже послано денежное вознаграждение. - Так точно, мистер Думбрайг! - бодро отрапортовал бывший заместитель Нунке. - Принимал, и самое активное. - Кто вьщвинул кандидатуру этой... как ее... Покко для проведения операции? - Я. - Шульц сразу согласился? - Вначале возражал, ссылаясь на ее молодость, и предлагал Мэри, но я ему доказал... - Спасибо, нам надо было уточнить одну деталь. Можете идти. Шлитсену не надо бьшо повторять дважды - почтительно поклонившись, он мгновенно исчез, лелея в душе надежду, что этот поздний разговор об удачно завершенной операции непременно связан с его возвращением на старую должность. Думбрайт забарабанил пальцами по столу, как делал всегда, когда что-либо обдумывал. Нунке, поглядев на босса, озабоченно нахмурился. - Продолжим чтение? - спросил он. - Погодите! Давайте вернемся обратно. Кто был дежурным по школе семнадцатого? - Фред Шульц, вот его подпись. - Какие записи сделал он в тот вечер? - Ничего особенного. Разрешите прочитать? - Только, пожалуйста, помедленнее - "Я, Фред Шульц, вступил на дежурство в шесть часов вечера, приняв рапорт дежурного Воронова о наличии состава преподавателей и воспитателей. При вечернем обходе, начатом в десять, никаких нарушений дисциплины не выявлено. К ученику из класса "Р" Домантовичу, который жаловался на острую боль в пояснице, пришлось вызвать доктора Гауфе, и тот оказал ему необходимую помощь. От инструктора Вайса по телефону поступила просьба прислать несколько таблеток аспирина, жалоба на насморк и головную боль. Мое предложение заменить его другим дежурным Вайс отклонил, заявив, что после аспирина он чувствует себя лучше. В десять сорок пять я снова проверил состояние больного Домантовича. После обезболивающих порошков и грелки он спокойно спал. В одиннадцать ноль-ноль позвонил хозяин таверны и сообщил, что ожидаемый груз прибыл. Посты охраны в проходной и вокруг парка, как и положено, проверялись каждый час. Нарушений правил внутреннего распорядка не было". - Гм... это все? - Дальше идет подпись, а под нею, простите, сразу не обратил внимания, приписка: "Поговорить с руководством школы о необходимости медицинского обследования Вайса. У меня сложилось впечатление, что он злоупотребляет аспирином как своеобразным наркотиком". - Какие выводы вы можете сделать, мистер Нунке, проанализировав эту запись? - Что из поля нашего зрения выпала таверна. Мы все внимание сосредоточили на школе, а тем временем квадрат четыреста тридцать семь охватывает достаточно большую территорию. Это первое и самое главное. - Вывод резонный. Мы знаем лишь квадрат, в котором действовала подпольная радиостанция, но не засекли точно, откуда именно велась передача. Без этого все наши домыслы - пустая болтовня. Второе: не расшифровав текста передачи, мы не можем сказать, касается она нашей школы непосредственно или нет. Это обстоятельство я бы поставил на первое место. - Что вы предлагаете? - Не полагаясь на шифровальщиков из Барселоны и на упражнения недалекого Вайса, послать текст, подслушанный семнадцатого, в шифровальный отдел разведывательной службы США. А до получения кода только наблюдать, накапливать факты... Вайс говорил о каком-то плане. Может быть, его еще раз вызвать и выслушать? - Не думаю, чтобы он мог предложить что-либо разумное... - Мы не можем пренебрегать даже мелочью... Вайс, дважды на протяжении одного вечера вызванный высшим начальством, чувствовал себя именинником. Он вырос в собственных глазах, чувствуя себя персоной, к словам которой прислушиваются. Поэтому он вошел бодрым шагом, вытянувшись и высоко держа голову. - Садитесь, - предложил босс. - Вы упомянули о каком-то плане. В чем он заключается? - Я советовался в Барселоне, и со мной согласились, что надо действовать по методу исключения. - То есть? - Заподозрить буквально всех и постепенно отсеивать тех, алиби которых не вызовет ни малейшего сомнения. - Составьте список со своими комментариями против каждой фамилии. - Я уже осмелился его начать... - Подадите, когда кончите. - Простите, мистер Думбрайт, осмелюсь задать вам один вопрос. - Придется простить. Говорите! - Кто из сотрудников школы знает, что в квадрате нашей школы запеленгована радиостанция? - Мистер Нунке, я и Фред Шульц. - Это плохо... - Берете под подозрение нас троих? - не скрывая насмешки, спросил Нунке. - Только Шульца, - спокойно поправил Вайс. - Шудьца? - сорвался с места Думбрайт. - Да у него уже сейчас готовое алиби! - О том, чего не знаю, судить не могу... Но кое-что в его поведении мне кажется подозрительным. - Факты! - Как воспитатель, он часто присутствует на практических занятиях. Меня удивило, что он, человек с большим опытом разведчика, совсем не знаком с радиотехникой. Месяц назад, когда он снова пришел на станцию, я нарочно сделал несколько ошибок, Шульц меня поправил и даже сказал, что для должности инструктора радиодела у меня не хватает квалификации. Тогда-то я и подумал, что Шульц по каким-то причинам скрывает свои знания... - Боже, какой тонкий и глубокий анализ! - рассмеялся Думбрайт. - А вы не подумали, что вы и впрямь бездарность, а Шульц вас проверял? Нам необходимы факты, факты, а не ваши домыслы! Вайс вышел из кабинета в значительно худшем настроении, чем вошел. Босс требует факты, а где их взять, если сомнения основываются на мелких, почти неуловимых деталях, на интуиции, развившейся у Вайса за время долгой работы в гестапо, как у собакиищейки. "Просижу всю ночь, припомню все, что заметил подозрительного в поведении и разговорах Шульца. И впредь стану следить за каждым его шагом. Факты будут! Необходимо лишь время", - думал Вайс, направляясь к своему боксу. КЛЕТКА ОСТАЕТСЯ ПУСТОЙ Весна постлала себе под ноги пышный изумрудный ковер. Всего несколько дней назад она робко коснулась кончиками пальцев земли, а сегодня все было в буйном цветении, словно вдруг прорвало плотину, и неудержимым потоком хлынула щедрая, могучая сила, затопившая холмы и овраги пышным цветением вновь рождаемой жизни. Агнесса остановила коня. - Боже! Какой воздух! Словно настоен на травах, солнце и... свободе. У меня дрожит каждая жилка, так хочется куда-то умчаться. - Вы и умчитесь скоро, Агнесса, - грустно вырвалось у Григория. Молодая женщина окинула своего спутника вопросительным взглядом, в позе ее чувствовалось напряженное ожидание. Но Фред молчал. Последние дни его сердце терзала тревога, и сегодня он особенно остро ощущал, как не соответствует его настроение этому солнечному дню, радостному пробуждению природы. Станцию запеленговали, над Агнессой и Иренэ нависла беда. Самого Фреда на каждом шагу преследовал настороженный и подозрительный Вайс. Что может знать этот альбинос? О чем догадывается? Не взял ли он на подозрение и Домантовича? Григорий углубился в свои мысли и опомнился, лишь заметив, что конь Агнессы понесся вскачь. Припав к шее Рамиро, молодая женщина все подгоняла и подгоняла коня, и он летел, уже не разбирая дороги, перепрыгивая через кустарник, валуны, обломки скал. Григорий догнал Агнессу у самой виллы. - Нет, я вам больше не товарищ! - сердито воскликнул он, когда они спешились. - Так мчаться! Я уверен, когда-нибудь вы свернете себе шею, свалившись вместе с Рамиро в пропасть. - Вас бы это огорчило? Это, верно, хорошо упасть и ничего больше не чувствовать! А весной, такой вот, как сейчас, прорасти стебельком или диким цветком. Как вы думаете, из меня вырос бы красивый цветок? Агнесса выпрямилась, повела плечами и гордо вскинула голову. Григорий невольно залюбовался ею. - Ну, почему же вы не отвечаете? - Красивейший! Но я все-таки предпочитаю иметь дело с живой женщиной. Давайте присядем на веранде, мне многое надо вам сказать. Агнесса быстро взбежала по ступенькам и упала в кресло. Григорий видел, как высоко поднимается ее грудь, то ли от быстрого бега, то ли от волнения. Острая боль сжала ему сердце. "Бедняжка! Она надеется услышать совсем иные слова!" На миг ему захотелось не начинать разговор. Просто прижаться горячим лбом к ее прохладным рукам, прошептать те слова, которых она так давно ждет, убежать с ней и с Иренэ, пока есть еще время, пока можно спастись... Время... да, время. Именно времени-то у него сейчас в обрез. Он должен сказать ей все сегодня же, немедленно. Пусть Агнесса услышит это не от падре Антонио, который уже достал визы, а от него. Агнессе необходимо выехать уже сегодня вечером... Пока не раздумал и не спохватился Нунке... Пока не раскрылось все с передатчиком... - Агнесса! - Григорий не слышал своего голоса, но увидел, как испуганно расширились глаза женщины. Должно быть, в его тоне было нечто, вызвавшее у нее тревогу. - Помолчите минуточку, Фред, мне страшно! Агнесса умоляюще подняла руку, словно инстинктивно защищаясь от удара, который ей вот-вот нанесут. - Мне тоже страшно... - неожиданно для самого себя сказал Фред. Слова, приготовленные для этого разговора, внезапно куда-то исчезли. Нет, не исчезли, а просто он почувствовал всю их фальшь - ведь Григорий искал их разумом, а не сердцем, подавив в себе живое чувство. - Что-нибудь очень скверное, Фред? - тихо спросила Агнесса. - Да, скверное! Очевидно, я виноват, что не подготовил вас заранее. Но как трудно причинять боль тому, кто стал тебе дорог. Глаза Агнессы засияли. - Если это действительно так, Фред, то я готова выслушать самое плохое. - Даже если нам предстоит расстаться? - О, я пробуду в Риме не больше месяца! - Вы никогда не вернетесь сюда, Агнесса! Ради Иренэ, ради меня, ради себя... - Это невозможно! Здесь все, чем я живу. Мой дом, мои друзья, моя школа... Здесь... Скажите, что вы пошутили, Фред! Хотели меня испытать. Не молчите, слышите, не молчите! И не смотрите на меня так, словно, словно... Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня... - Что ж, помолчим, пока вы успокоитесь... - Я не хочу молчать! Не хочу ждать! Вы сейчас же скажете мне, почему я должна отказаться от всего! - Что вы понимаете под словом "все"? - Я уже сказала: мой дом, моя школа, то дело, которому я поклялась служить! - Делу убийства, нечеловеческой жестокости, подлейших преступлений? - Опомнитесь, Фред! Слово божье - это любовь и милосердие! - А ваши "рыцари благородного духа" его носители? - Я не понимаю, Фред. Вы сказали это так, словно... - Вы хоть приблизительно представляете себе, что происходит в стенах вашей школы? В какие походы готовят ее "рыцарей"? Сколько крови и слез несут они людям? - По уставу школы... - Вывеска, Агнесса! Ширма, за которой скрываются убийцы и провокаторы! Вашим именем прикрывают гнуснейший разбойничий притон. Выслушайте меня спокойно... Когда Григорий закончил рассказ, лицо Агнессы было белым как мел. Побелели даже пересохшие губы. - Вам дурно, Агнесса? Принести воды? - Не надо! От вас я ничего не возьму! Вы тоже предали меня, вы тоже обманывали меня!... Глупую цыганку, выскочившую в госпожи. О, как я вас всех ненавижу! Я возьму Иренэ и убегу в табор! Там обманом выманивают только песеты, но не сердца! Я заработаю на себя и Иренэ! Буду гадать, танцевать, красть, нищенствовать, но больше никто не испоганит мне душу. Но сначала я подожгу школу! Слышите, вашу школу, а не мою! Деньги, которые я взяла из банка, пущу на ветер! Пусть их ловят цыганята и забавляются, делая из купюр петушков. О мадонна, как ты могла так обмануть меня! - заломив руки, Агнесса упала на колени у колонны, забилась о нее головой, выкрикивая проклятия и угрозы. Григорий встряхнул ее за плечи, заставил подняться, силой усадил рядом с собой на ступеньки. - Я непоправимо виноват, Агнесса, в том, что не открыл вам глаза раньше. Но я только хотел вас защитить. Вы бы не смогли притворяться, зная правду. - Защитить меня? А может быть, себя? - И себя тоже! Но не от вас, а от Нунке, Думбрайта и всех прочих. Меня тоже заманили в эту ловушку обманом, и каждая минута - даже не час, может стать для меня последней. Одно то, что я вам все рассказал... Нет, нет, не пугайтесь, никто в школе об этом не узнает... Для меня ваш отъезд тоже будет неожиданностью... Так мы договорились с падре. Официально вы выезжаете в Рим. Нунке в этой поездке тоже заинтересован, - он хочет, чтобы обращение к верующим всего мира поддержали в Ватикане. Нунке не стал бы препятствовать вашему отъезду, а я не торопил бы вас, но Думбрайт задумал убрать падре - единственного человека, который поможет вам укрыться на некоторое время, устроить Иренэ в санаторий... - Как это "убрать"? - Я только что рассказал вам о школе и методах ее работы. Неужели вы не понимаете? Они боятся влияния духовника на вас, боятся, что деньги, лежащие на вашем счету, падре пустит на дела церковные. Он стал лишним в той игре, которая затеяна им же. - Боже праведный! Просвети мою темную голову! Ведь падре сам создал школу, они вместе с Нунке... Я, должно быть, потеряла рассудок! Фред!... Я ничего не понимаю! Мой духовник, которому я поверяла каждую мысль, который так заботился о моей девочке... он, что же, знал все? - Заботился об Иренэ? Он сделал ее орудием вашей пытки, вашего порабощения! Вспомните, как все было! Он надругался над ребенком, над сердцем матери! Иренэ нужен был хороший врач, а не молитвы, паломничества, пожертвования, вся та ложь, которой он опутывал ваше сердце и усыплял разум. - Но чем я перед ним провинилась, в чем повинна бедная малютка? Не может этого быть, Фред! - Вы повинны в том, что унаследовали деньги дона Менендоса... - Я бы с радостью отказалась от всего... Босиком ушла бы из его дома... - Для честолюбивых планов падре нужна была богатая сеньора с трагической судьбой, чтобы создать вокруг нее ореол и выдумку о крестовом походе, о школе "рыцарей", сделать ее имя источником новых доходов. О, падре рассчитал точно! Ошибся он только в одном, - взяв в сообщники Нунке. Два волка, рано или поздно, а должны подраться из-за добычи. - Не могу, не могу больше слушать! Помолчите минуту, дайте собраться с мыслями... Они ускользают, голова пустеет, я сама не своя. Словно летишь стремглав в темную пропасть и все внутри оборвалось... Фред, только не уходите, не уходите сейчас!... Я должна что-то сделать, но не знаю что... У меня просто нет сил пошевелиться... Помогите мне подняться, надо идти, непременно надо идти... а я... словно из меня высосали всю кровь... Сжав ладонями виски, Агнесса сидела, тихо покачиваясь, устремив взгляд в одну точку, вновь и вновь повторяя, что она должна идти, что она обязана сейчас же куда-то идти... Это внезапное оцепенение испугало Григория больше, чем предшествовавший ему взрыв отчаяния и гнева... - Агнесса, опомнитесь, сию же минуту опомнитесь! - крикнул он, отрывая ее ладони от висков и крепко сжимая в своих. - А теперь слушайте меня! Вы сейчас же встанете, сейчас же пойдете и подготовите все к отъезду. Вы уедете сегодня же вечером, как только стемнеет. Оставьте записку Нунке, что внезапное ухудшение здоровья Иренэ заставило вас выехать немедленно. Напишите в записке, что послание для верующих, которое вам приносил Думбрайт, вы захватили с собой, чтобы показать его в Риме. Вторую записку напишите мне. Извинитесь, что не успели со мной проститься, поклянитесь, что вернетесь через две недели. Подпишитесь: "Ваша Агнесса". Если сможете, прибавьте несколько ласковых слов. Это необходимо, иначе Нунке и Думбрайт могут заподозрить, что я причастен к вашему бегству. Деньги есть, визы у падре Антонио. Я его предупредил, и вечером он будет здесь. - Падре Антонио! - Это имя вывело Агнессу из прострации. Она вскочила. - И вы смеете советовать мне ехать вместе с ним! - Это единственный выход! Теперь он будет в ваших руках, а не вы в его. Дадите ему доверенность на право пользования текущим счетом в банке только после того, как он устроит вас с Пепитой, Иренэ и Педро. Конечно, оставите себе то, что принадлежит вам лично. Думаю, этого хватит для скромного существования и лечения девочки. Я знаю, вам будет нестерпимо трудно путешествовать с падре. Переборите себя. Это необходимо ради спасения Иренэ, ради моего спокойствия. Обещайте мне выполнить все, о чем я прошу! - А вы, Фред? Вы же не бросите меня в совсем чужом мне мире? Это был тот вопрос, которого Григорий больше всего боялся. - Если я вырвусь отсюда, я непременно разыщу вас. Не обещаю, что это будет скоро. Ловушка крепко захлопнулась. - Как же я буду жить, думая, что вы все время в опасности? - Одному мне легче бороться. - Я так боюсь всего, Фред: дороги, жизни в чужой стране, одиночества... Того, что я не смогу искупить зла, которое, не ведая, творила... Если бы вы были рядом... - У меня в Италии есть друзья. Кстати, один из них врач и работает в Риме, фамилия его Матини, а адрес... Его вы узнаете у одного моего друга... - Григорий на узеньком клочке бумаги, вырванном из записной книжки, написал несколько слов Курту. Имя и адрес выучите наизусть, а листок сожгите. Курт и Матини прекрасные люди, большие мои друзья и всегда вам помогут. - Что передать им от вас, Фред? И почему вы вдруг так странно на меня поглядели? Григорий и впрямь глядел на Агнессу растерянно. Он только теперь понял, что имя Фреда Шульца ничего не скажет ни Курту, ни Матини. Назваться Генрихов фон Гольдрингом? Нет, нет, об этом не может быть и речи! Но именно Курт и Матини, если последний уже на свободе, могут помочь Агнессе, а возможно, даже Иренэ. - Они знали меня под другим именем, Агнесса! Скажите Курту, что вы пришли от друга из Кастель ла фонте, который когда-то ходил парламентером к гарибальдийцам. Они поймут, о ком идет речь. И еще напомните Матини, что я не забыл его девиз: "Лучше быть жертвой, чем палачом". Это слова одного великого писателя, которого он очень любил... О школе пока не рассказывайте. Скажите просто, что встретили меня в Испании. Я потом сам объясню... Когда приеду в Рим... - Мы будем ждать вас, Фред, все... Я, Иренэ, Пепита, Педро! Надеюсь, и ваши друзья тоже, - Агнесса отвернулась, пряча слезы, навернувшиеся на глаза. - Ну, бедная моя путешественница, я не могу задерживать вас дольше. Напоминаю еще раз: записка Нунке, записка мне. Доверенность падре - только когда все будет устроено. Тогда же можете высказать ему все, что о нем думаете. Бумажку с адресом и фамилией моего римского друга Курта Шмидта сожгите... А теперь... Агнесса отступила на шаг, бессильно прислонилась к дверному косяку. - Не уходите, одну минуту! - А я и не собираюсь уходить, не попрощавшись, как положено друзьям. Ну-ка! Я хочу запомнить вас веселой! Улыбнитесь же и дайте я вас поцелую в глаза, чтобы помнили... - А с Иренэ, с Иренэ вы не проститесь? - Нет! Пусть она ничего не знает об отъезде до вечера. Не надо ее нервировать, а вот к Пепите я зайду и попрошу ее хорошенечко о вас заботиться! Григорий быстро сбежал по лестнице, боясь оглянуться. Спас ли он эту несчастную и ее дитя или послал на новую погибель? МЕСЯЦ БОЛЬШИХ НЕОЖИДАННОСТЕЙ Май 1947 года для руководителей школы "рыцарей благородного духа" стал месяцем больших неожиданностей и больших неприятностей. Началось с события, неслыханного в практике школы: воспитанник класса "Д" отказался лететь в Россию. Произошло это следующим образом, когда Шульц рассказал Нунке, как враждебно относится к нему Середа и почему именно, шеф решил разрядить обстановку. - Передайте его вашему новому заместителю Домантовичу, - приказал начальник школы Шульц охотно согласился. Именно так и было задумано: сблизить Домантовича и Середу. Середа обрадовался, узнав о таких переменах. Но старания Домантовича вызвать "Малыша" на откровенный разговор были тщетны - Все вы одним миром мазаны! Хватит! Один раз я уже исповедывался, не хочу остаться в дураках вторично, - отвечал "Малыш" новому воспитателю на все его подходы и вопросы. Учеба давалась Середе плохо. Успевал он только в стрельбе и боксе - Что будем делать с ним, мистер Думбрайт? спросил как-то Нунке. - В другое время я пристрелил бы его как собаку, но нам позарез нужны верные люди. "Малыш" слишком виноват перед соотечественниками, и мы гарантированы, что он не переметнется к большевикам. Знаете что? - Босс сам обрадовался своему неожиданному предложению. - Передадим его в распоряжение какого-нибудь агента, а потом вместе зашлем в один из пунктов. Например, Домантович, его нынешний воспитатель, должен обосноваться в Киеве как резидент. Пусть "Малыш" летит с ним. На что-нибудь пригодится. Узнав от Нунке о решении босса, Домантович обрадовался: - Прекрасно! Такой помощник, как "Малыш", это клад. Сложного задания ему, конечно, не поручишь, но он так боится наказания за прошлое, что положиться на его верность можно вполне. На ближайшем занятии Домантович сказал своему воспитаннику: - Готовься! Через две-три недели полетим мы с тобой в Киев, там, брат, заживем! Полетим одновременно и только вдвоем! Что ты скажешь на это? Середа понурился и после долгой паузы, скорее про себя, чем обращаясь к воспитателю, буркнул. - Киев... Андрей Первозванный... Там его церковь... - и, повернувшись к Домантовичу, сказал с неожиданной тоской в голосе. - А моего отца мама называла Андрейкой, говорила мне: вырастешь, в Киев во что бы то ни стало поезжай, в церкви святого Андрея Первозванного помолись. Отец тебя очень любил, и его святой заступится за тебя. - Вот и побываешь в Киеве, помолишься! - Вранье! Нет Василия Середы! Отец Кирилл, будь он проклят, все отобрал, а вы здесь и фамилию. Нет Середы! Есть Василии Малыш. Все вранье! - Середа с такой силой ударил кулаком по столу, что тот задрожал - Андрей святой не замолит моих грехов! Ты видишь эти руки! Видишь? А я смотреть не могу. На них кровь! Своих людей кровь! Я палач! Это была истерика, тем более неожиданная, что произошла она с "Малышом", вымахавшим чуть ли не под потолок и славившимся своей силой. Середа грудью упал на стол и разрыдался. Домантович молча сидел рядом, не сводя глаз с великана. В припадке бешенства тот мог сорвать зло и на нем. Прошло минут десять. Обессиленный и осунувшийся, с отяжелевшими руками, Середа медленно выпрямился. - Испугались? Ничего, бывает... А вашим начальникам скажите: Середа в Киев не поедет. И ни в какой другой город тоже не поедет. Там его шлепнут, а он жить хочет... Здесь, у вас, все, что хотите, стану делать. Мне все равно не найти покоя на этом свете. Но в Россию не поеду! Лучше здесь пулю пустите. Так вот и передайте. А сейчас уйдите, прошу вас! Я полежу немного... Нунке был поражен, узнав о происшедшем. Захватив личное дело "Малыша", он направился к боссу. Тот, выслушав информацию, молча взял из рук начальника школы папку с делом и начал небрежно листать его немногочисленные странички. Дойдя до записанного Шульцем откровенного разговора в лагере под Мюнхеном, босс стал читать медленнее. - Прикажите привести Протопопова! - Отца Полиевкта? - деловито поправил Нунке. - Выполняйте приказ! В человеке, который вскоре вошел в кабинет, трудно было узнать Протопопова. Его приземистая фигура стала значительно тоньше, отчего он казался выше. Брови над выпуклым лбом, правда, не без помощи местного косметолога, выгнулись высокой дугой, разрез глаз стал иным. Длинные волосы на затылке и висках вились. - Звали, господин начальник? - Объясните ему, что произошло! - приказал Думбрайт начальнику школы. Нунке подробно рассказал об истерике "Малыша". - Что это, по-вашему? - спросил босс Протопопова. - Последствия моего воспитания в прошлом. Обычная истерика покаяния, на том и держится секта пятидесятников. Это как наркотик, без которого, раз к нему привыкнув, уже нельзя обойтись. - Меня интересуют не причины истерики, а последствия, к которым все это может привести если его страх перед поездкой действительно вызван раскаянием. - Господин начальник! Устройте мне встречу с "Малышом"! Только не в школе. И чтобы он был немного пьян. Я приведу его к вам смирным ягненком. - Согласен. Нунке, действуйте! Тон, которым был отдан этот приказ, да еще в присутствии Протопопова, болезненно резанул слух начальника школы. Но он сдержал готовое вспыхнуть раздражение и молча вышел. После памятного для обоих разговора о таинственной радиостанции между Думбрайтом и Нунке установились сугубо официальные отношения, которые - и оба это отлично знали! - могли закончиться лишь поражением одного из них. Но служебной субординации все же приходилось придерживаться. Домантович ждал начальника школы в его кабинете. - Разработайте план встречи "Малыша" с Протопоповым, ведь вы знакомы с ним еще со времени пребывания в лагере под Мюнхеном. Они когда-то были друзьями... - Насколько мне помнится, недолго... А последнее время их взаимоотношения вылились в открытый конфликт. - Возможно, нам это только поможет... Надо, чтобы "Малыш" немного выпил. Но немного. В помощь мы дадим кого-нибудь из штата "оселков". Пожалуй, Мэри. Она полька по происхождению, но вашим языком владеет, правда, разговаривает с акцентом. Вы встретитесь в таверне, где когда-то провели вечер с Нонной. Познакомьте Мэри с "Малышом", дайте ей возможность растрогать его или наоборот - рассердить. Его надо вывести из равновесия. Вот тогда-то и подсядет к вам Протопопов. Когда между ними завяжется беседа, как у вас говорят - "искренняя и задушевная", оставьте их одних. Но будьте рядом. Все. - Герр Нунке, да ведь вы сами уже разработали весь план! Мне остается лишь проследить за его выполнением. Нунке самодовольно улыбнулся: - Тем лучше. Итак, условились: завтра выведите этого увальня развлечься. Приветливый хозяин таверны сердечно принял двух неожиданных гостей и, как было заранее условлено, провел в знакомый уже Домантовичу уголок, где тот когда-то "гулял" с Нонной. Но ширму не задвинул. - Сегодня в таверне посторонних нет, а без ширмы - свободнее, - пояснил хозяин. - Что будем пить-кушать? - Водка у вас есть? Настоящая, не шнапс какойнибудь? - спросил Середа. - Конечно, есть! На всякий случай припрятал две бутылки "смирновской" из Англии. Лучшая в Европе! - Гоните сюда! - Василий! Разрешите называть вас по имени, как окрестила мать! Мы ведь не в лагере и не в школе! Согласны? И еще одно условие: давайте не очень налегать на "лучшую в Европе". Хочется поговорить откровенно, а если переберешь... - Переберешь? Когда на столе всего две бутылки? Глупости! Бывало, до войны везу лес, дорога - хуже не придумаешь. Холод такой, что хороший хозяин собаку из дома не выгонит. А лес везти надо. Перед дорогой пол-литра опрокинул и пошел... Руки стыть начинают - еще столько же! Ну, до Белых Берегов как доехал, тут уже принимаешь полную норму... А вы... две бутылки! На двоих! Смех! В разгар ужина, когда одну бутылку уже распили, в зал впорхнула Мэри. Увидав Домантовича, она бросилась к нему, как к родному брату. "Малыш" тоже радостно встретил неожиданную гостью. Чересчур радостно. Он пил и пил за ее здоровье, смешивая оставшуюся водку с пивом, но, казалось, не пьянел. По крайней мере внешне. Лишь по тому, как все настойчивее Середа уговаривал девушку отказаться от имени Мэри, а позволить называть себя Марией, можно было догадаться, что в голове у него туманится. - Мария... Прислушайтесь, как звучит?.. Так звали мою мать! Протопопов вошел в таверну, когда "Малыш" уже был на взводе. Середа сидел спиной к двери и не заметил нового посетителя, а Протопопов тоже не спешил показаться ему на глаза. Усевшись возле столика в противоположном углу, он медленно цедил сквозь зубы плохонькое кислое вино, по временам поглядывая на группу, сидевшую в "кабинете", как громко здесь именовали уголок, который можно было отгородить ширмой. - Почему этот патлатый так внимательно глядит на вас? - рассмеялась Мэри, кивнув в сторону Протопопова. - А - бельмо ему на глаза! - выругался Середа и, даже не взглянув, кто сидит сзади, поднялся со стула и задвинул "кабинет" ширмой. Это уже нарушало план, требовало вмешательства. Через минуту ширма сдвинулась, и Протопопов, не здороваясь, словно был сильно пьян, шлепнулся на четвертый стул, "случайно" поставленный тут заботливым хозяином. - Узнаешь, Василий? - спросил Протопопов через стол. Середа захлопал глазами и с минуту всматривался в такое знакомое и в то же время как будто незнакомое лицо. Домантович заметил, как покрасневшие от выпитой водки щеки "Малыша" стали бледнеть. Именно в этот момент заиграла радиола. - Потанцуем, Мэри? - спросил Домантович. - С радостью! Пусть старые друзья побеседуют наедине. Они вышли в зал и закружились в ритме все ускоряющегося модного фокстрота. Домантович мог не прислушиваться к беседе двух старых знакомых. Он знал: под столом, у которого те сидели, вмонтирован американский подслушиватель новой системы, который позволяет Нунке самому слышать весь разговор Середы и Протопопова от слова до слова. Хозяин таверны, простучав деревяшкой, подошел к радиоле и сел рядом на стул, чтобы сменить пластинку. Теперь зал наполнился мелодичными звуками медленного блюза. И вдруг в эту мелодию ворвался истошный крик, потом нечеловеческий вопль. С удивительной для одноногого быстротой хозяин таверны бросился к ширме, на ходу выхватив из кармана пистолет. Но выстрелить он не успел. Середа выскочил из-за ширмы и, столкнувшись с хозяином, схватил его под мышки, высоко поднял и с криком "сволочь!" швырнул на мраморную стойку с такой силой, что тот не успел даже вскрикнуть. - Падаль! - ревел взбешенный великан. У Домантовича оружия не было. - Протопопов быстро его утихомирит! - заверял Нунке. Как он потом жалел, что допустил такую оплошность! Увидав расправу над одноногим, Домантович схватил за руку Мэри и бросился к выходу. Они со всех ног помчались к школе. Их гнал от таверны грохот, звон разбитого стекла, дикий рев. Минут через десять они отскочили на обочину, ослепленные светом фар. Навстречу мчалась машина. Она остановилась. Из нее выскочил Нунке. - Все знаем! Слышали! Возвращайтесь в школу, мы его задержим. Скажите... Конец фразы заглушил страшный взрыв. Высокий столб пламени поднялся там, где несколько минут назад стояла таверна. - Быстрее, Нунке! - послышалось из машины. Домантович узнал голос Думбрайта. Машина рванулась с места. Теперь было видно, что пылала не только таверна. Внешне все шло по-прежнему: занятия в боксах, специальных кабинетах или залах, два часа "духовной подготовки", ночью тренировки парашютистов. Как и раньше, точно по расписанию, в котором были указаны часы и минуты, Думбрайт носился по боксам, давал указания, изредка хвалил кого-нибудь, но чаще ругался. После смерти Протопопова Воронов продолжал занятия с группой "Аминь". Но узнав, что босс окончательно решил послать его вместо покойного в Минск, старик осунулся, утратил свое всегда бодрое настроение. Дела шли, как и прежде, но во всем чувствовалось напряжение, возникшие в жизни школы какие-то подводные течения. Причину этого знали только Думбрайт, Нунке и, как это ни странно, Вайс. Его план раскрытия подпольной радиостанции Думбрайт и Нунке одобрили и немедленно принялись осуществлять. Метод исключения, предложенный Вайсом, заключался в том, что каждому учителю, инструктору, воспитателю различными способами подсовывали "новую секретную, самую достоверную" информацию. Шульца проверяли трижды. В первый раэ - поручили сопровождать на аэродром какого-то особо засекреченного агента, тот должен был лететь в Мюнхен, оттуда в Москву с важным заданием. Затем вместе со специалистом-инструктором по диверсиям на железных дорогах Шульц разрабатывал план взрыва моста через Днепр в районе Крюкова. Наконец, в третий раз он сопровождал до самой французской границы группу, состоявшую из трех человек. На лицах у них были маски, между собой они почти не разговаривали, только у одного "вырвалась" неосторожная фраза он-де боится поездки в Москву. Спутник, сидевший рядом с "болтуном", так саданул его локтем под ребро, что тот застонал. Примерно такими же методами проверяли всех сотрудников школы, всех воспитанников классов "А" и "Р". Пеленгаторы в эти дни работали круглые сутки. По распоряжению Думбрайта их установили столько, что малейший радиосигнал в квадрате школы был бы пойман. Но таинственная радиостанция молчала. Через несколько дней после того, как сгорела таверна, Нунке принес боссу материалы окончательного расследования причин пожара. Накануне вечером он докладывал о найденных обгорелых трупах: один, без ноги, безусловно хозяина таверны, второй, с проломленным черепом - Протопопова, третий, женский жены хозяина. Труп Середы нашли возле склада с горючим, а девочка и слуга остались живы. На следующий день, закончив расчистку, нашли пятый труп, обгоревший до неузнаваемости, но, как утверждали эксперты, - мужской. Думбрайт внимательно выслушал сообщение, насупился и нервно зашагал по кабинету. - Вас взволновала эта новость? - Да. - А меня обрадовала. Ведь именно в таверне мог под видом туриста поселиться радист. Теперь понятно, почему вдруг умолк передатчик. - Но радисту кто-то давал сведения о школе. И, возможно, не раз. - Я думал об этом, и поверьте мне, - в голосе Нунке звучало искреннее убеждение, - у нас не будет более удобного времени, нежели теперь, для отправки всей агентуры. - Почему вы так думаете? - Допустим самое худшее: в нашей школе скрывается вражеский агент, передававший радисту в таверну информацию. Радист погиб. Агент без связи. Он не может сообщить об отправке агентуры. Вывод: к отправке надо приступить немедленно... Возможно, среди тех, кто будет отправлен, окажется и проблематичный агент. Он может провалить группу из трех человек, в которую попадет сам. Остальные группы уцелеют. Ведь никто не знает места их назначения. Начальник школы говорил долго и обстоятельно. Думбрайта его соображения убедили. - Только вот что, мистер Нунке! Сделаем так: всем, кто будет отправлен, каждому персонально, под большим секретом, сообщите, что вылет откладывается на неопределенное время. Возможно, на очень длительное... А тем временем все должно быть подготовлено: оружие, радиоаппаратура, деньги, снаряжение. Вы ведь сами знаете, что нужно. - Все давно готово! - Тем лучше! Беру на себя транспортировку. Будем отправлять группами по три человека, но так, чтобы в аэропортах во время пересадок они не встречались. Дату отправки сам назначу позже. Резидентов отправлять по одному. - Имейте в виду, надо отправить двадцать четыре человека! Успеем за ночь? - За одну ночь можно усадить в самолеты и перебросить с одного конца Европы на другой целую дивизию. - А как с пеленгаторами? - Сократить наполовину, но пусть работают круглые сутки. Только отправив последнюю группу, снимем усиленное наблюдение за эфиром. Шульц и Домантович встречались по служебным делам каждый день, даже по нескольку раз в день. Нунке нравилось сталкивать их. Они оба вели себя, как петухи... Не было случая, чтобы Домантович поддержал предложение Шульца, и наоборот. Как воспитателям русского отделения, им полагалось вместе с будущими резидентами или агентами разрабатывать план операций. Но обычно они к соглашению не приходили, и тогда Нунке выступал арбитром. Шеф потирал руки от удовольствия: он воочию убеждался, что Домантович не хуже Шульца разбирается в делах и может успешно конкурировать с ним в знании жизни современной России. А то, что воспитатель и его заместитель враждуют между собой, никогда не навещают друг друга в свободные часы, - это только к лучшему: можно не волноваться - ошибка одного не останется не замеченной другим. Служебные обязанности зачастую вынуждали Шульца и Домантовича оставаться с глазу на глаз. Приходилось уточнять детали операций, утверждать модели одежды для тех, кто должен был в это время отправляться в тот или иной район России. Даже наедине они так же горячо спорили по поводу малейших деталей. Думбрайт и Нунке не раз в этом убеждались, используя новейшее достижение диверсионной техники - усовершенствованный подслушиватель. Подключенный к телефонному проводу и соединенный с кабинетами Нунке и Думбрайта, он позволял слышать, что делается в том или ином боксе и других помещениях. Именно такой подслушиватель и дал возможность Нунке услышать не только разговор в таверне, а и предсмертный вопль отца Полиевкта, то бишь Протопопова. Вскоре должны были усовершенствовать и телевизионную систему, чтобы не только воспитанники могли видеть своих лекторов, а босс и шеф школы могли наблюдать за тем, что происходит в боксах. К счастью Шульца и Домантовича, пока такой возможности у начальства не было. Друзья могли с пеной у рта спорить по поводу какой-либо мелочи и тут же вести переписку совершенно иного характера. Одну такую "настольную" переписку приведем целиком, - она поможет разобраться в ситуации, которая сложилась в школе за последнее время. - "Мишка! Идиот! Какого черта тебя понесло в эфир?" - "А что мне оставалось делать, если твой крестный отец (так Домантович называл Нунке) заявил: "Проявите себя на работе, возможно, утвердим вас на постоянной должности воспитателя". Должен же я был предупредить, чтобы на всякий случай каждый день на протяжении двух недель ждали от меня интересной информации?" - "А знаешь, что ты натворил своим выходом в эфир?" - "Догадываюсь. И очень жалею, что запеленговали. Теперь будет труднее..." - "Передатчик там же, где был?" - "Нет! Что же я буду носиться с ним, как дурак с писаной торбой". - "Мне кажется, тебя не оставят при школе. А раз ты поедешь в Киев, нет необходимости использовать передатчик. Проинформируешь из первых рук". - "Открыл Америку!" - "А если тебя все же оставят при школе?" - "Информацию о засылке большой группы диверсантов я передам, даже если мне придется одной рукой отстреливаться, а другой выстукивать текст". - "В таком случае у тебя будут еще и две мои руки". - "Не бывать этому, Гриша! Иметь своего человека в таком логове и потерять возможность следить за шайкой..." "Ну нет! Сложим наши головы, но предупредим о двадцати четырех диверсантах. Это тебе не коробочка с ваксой! Кстати, почему ты меня не предупредил, что выходишь в эфир?" - "Обстановка была слишком удобна, а ваша милость в это время была у цыганочки. Ты знаешь, Гриша, отныне я стану именовать тебя "цыганским бароном". Добро?" - "Ко всем чертям!" На этом переписка оборвалась. Зазвонил телефон. - Вам письмо, - сказал Нунке, протягивая маленький с рисунком конверт. "Бежала!" - промелькнула в голове мысль. По лицу невольно расплылась счастливая улыбка. Но Фред тотчас овладел собой. По мере чтения письма лицо его мрачнело... - Дело не в том, что она уехала неожиданно. Фред молчал. Мобилизовав все свои актерские данные, он разыгрывал оскорбленного влюбленного, хотя ему до боли в ладонях хотелось дать Думбрайту пощечину. Тот, даже не спросив разрешения, взял письмо Агнессы и внимательно прочитал. - Вы знали, что она уезжает в Рим? - Я знал, что это ей разрешили, но уехать она должна была через неделю. - А уехала сегодня ночью! Мадридский филиал только что известил, что все деньги она перевела в римский частный банк, - в сердцах сообщил Думбрайт, швырнув письмо на стол. Как и полагалось влюбленному, хотя и обиженному, Фред спрятал листок в карман. - Что вы думаете об этой выходке с банком? - Узнаю, как бы это сказать, почерк падре Антонио. - Вот что, Фред! У нас нет времени на обсуждение. Мы потеряли кругленькую сумму, которой хватило бы не на один год существования школы. Мы можем потерять и вывеску, такую нужную и удобную. Вы - невесту и приданое. Напоминаю - солидное, так тысяч около ста долларов, если считать и наследство Менендоса. - Назвав сумму, босс внимательно поглядел на Шульца. На лице того отразились и радость и тревога. Фред отлично знал, что от наследства Менендоса остались лишь рожки да ножки, и в душе потешался над неуклюжими уловками босса. - И все это можете вернуть только вы! - Как? - Немедленно, не позднее завтрашнего дня, вылететь в Рим, разыскать Агнессу и вернуться с ней сюда! - Согласен, Фред? - улыбаясь, спросил Нунке. - Согласен! - радость в голосе Шульца на сей раз была неподдельной. - Вместе с вами полетит Вайс. Его задание - в случае необходимости ликвидировать падре Антонио. "И наблюдать за мной", - мысленно прибавил Фред. - Собирайтесь: позаботьтесь о гардеробе, возьмите побольше денег. Распоряжения на этот счет даны. Самое лучшее, если ваше обратное путешествие с Агнессой станет свадебным, - Думбрайт говорил о браке Фреда с Агнессой, как о деле окончательно решенном. Шульц повернулся, собираясь идти, но вдруг вспомнил: - А задания, которые я должен был выполнить? Передать Домантовичу? - Домантович повредил ногу, прыгая вчера с парашютом. Он пролежит долго, - сказал Нунке. - О каких заданиях идет речь? - поинтересовался Думбрайт. - Проверить знание фамилий местных руководителей и обстановки у пяти слушателей группы "А", пояснил Шульц. - Это Домантович может сделать и лежа в постели. Скажите ему, кого именно он должен проэкзаменовать, и пусть сообщит собственное мнение о каждом, - решил босс. - До свидания! - Счастливого пути! Помните: в вашем распоряжении три дня. Информируйте Вайса каждое утро, а он обеспечит связь с нами. У вас и без того будет достаточно хлопот. Прямо из кабинета Нунке Фред поспешил к Домантовичу. Тот лежал в кровати, взгромоздив правую ногу на большую подушку. - Понимаете, Шульц, маленький камешек - и вот... - Надо больше тренироваться, опираться на носки... - Вы пришли в качестве инструктора парашютного спорта? - Я пришел не как инструктор, а по делу... Григорий заговорил о тех пятерых, которых должен проэкзаменовать Домантович. А в это же время шла живейшая переписка: - "Вылетаю в Рим, вернуть Агнессу, которая убежала. Информацию оттуда передам". - "Счастливый! Дураком будешь, если вернешься сюда. Так и передай от меня полковнику Титову". - "Это решит он". - "Категорически требую передать ему, что я справлюсь один". - "Прощай, Мишка! Помни адрес старого цыгана". - "Еще бы!" - "Береги себя, дружище! За это время ты стал мне роднее брата". На последнюю фразу Домантович не ответил. Он притянул Григория эа руку к себе и крепко поцеловал. Григорий рывком поднялся, хотел уйти, но, что-то вспомнив, вытащил новый листок бумаги и написал: - "Что передать твоим?" - "Адрес у Титова. Если удастся, поезжай к маме, она в Минске. Расскажи, что можно..." Первый листочек прожевал Григорий. Второй - Михаил. Очевидно, глотать бумагу было неприятно и трудно. У обоих на глаза навернулись слезы. НАД МОРЕМ Как только самолет оторвался от земли, Григорий в изнеможении прислонился к спинке кресла и закрыл глаза. Тяжелая усталость словно вдавила его в сиденье. Так наваливаются на пилота перегрузки при смене траектории полета на больших скоростях. Эта аналогия промелькнула и исчезла, ибо усталость уже сковала мозг. Не думать! Ни о чем не думать! Сейчас можно не думать! Григорий так и не понял, был это сон или короткое забытье, исцеляющее не продолжительностью времени, а самой своей глубиной. Но вернулся он в действительность, словно омытый в семи купелях. Самолет набирал высоту. Ослепительно белые облака проплывали над крылом. По временам они утончались, становились совсем прозрачными, потом вновь громоздились, создавая фантастически-сказочные пейзажи, словно возникавшие из хаоса первозданности. Из этого эфемерного, изменчивого мира, с заоблачных высот на грешную землю Григория вернуло отвратительное хрипение, послышавшееся сзади. Григорий повернул голову и увидел Вайса. Позеленевший, с выпученными, покрасневшими, словно у кролика, глазами, он блевал... Гончаренко передернуло от отвращения. Эта гадкая фигура словно олицетворяла теперь всю мерзость мира, из которого он только что вырвался. Мерзость! Да, да, мерзость - все думбрайты, нунке, вороновы, вайсы, стремящиеся опоганить землю. Он и Домантович сделали всего лишь небольшую часть того, что надо сделать, чтобы очистить мир от нечистот, извергаемых глотками этих подонков человечества. Бр-р, как это гадко и трудно. А впрочем... Что ж, на долю санитаров всегда выпадает немало грязной работы! Но цель ее благородна: оздоровить окружающий мир. Смыть с земли всю грязь и нечисть. Выскрести ее так, чтобы не осталось уголка, где могла бы плодиться всякая погань. Миша, дорогой! Как трудно тебе, и как ты сейчас завидуешь мне! Если б не этот глупый несчастный случай с вывихом, ты бы мог уже быть дома... Подумать только: от какого-то маленького камешка, случайно попавшего под ногу, зависит успех или провал задуманного, а возможно, и судьба человека! А вот мне под ноги попался этот проклятый Вайс Что же меня спасло? Тоже случай? История с Середой, который сжег таверну и этим навел Думбрайта и Нунке на ложный след? Бегство Агнессы? Как хорошо, что я увижусь с ней и сведу ее с надеж