вумя кувшинами, покрытыми капельками росы. Она изучила вкусы Фреда и всегда держала в холодильнике нужные запасы. Фред с удовольствием выпил залпом стакан холодного, наполовину разбавленного водой вина. Агнесса пила медленно, задумчиво прищурившись. - Не сердитесь, но я хочу спросить... Почему вы сказали, что таверна скверное место? Ведь хозяин ее Нунке. И потом - я же сама давала деньги на таверну. Фред не торопился с ответом. Рано или поздно, а придется рассказать ей о школе все. Но не рано ли? Может быть, только чуть-чуть намекнуть? - Не хотите говорить, Фред? - Мы же условились не разговаривать о школе! - Но речь не о школе, а о таверне. - Это все равно. - Как вам не стыдно, Фред! Школа - заведение, угодное богу, а таверна... - Агнесса искренне обиделась. - Придет время, и вы сами в этом убедитесь... Много денег вы даете на таверну? - Она очень убыточна. Но Нунке уверяет, что когда в Испанию снова начнут ездить туристы... - Знаете, что я вам посоветую: перестаньте давать деньги на содержание таверны. - Раньше я могла легко это сделать, а теперь... - Что же изменилось теперь? - Нунке требует у меня доверенность на право распоряжаться моим счетом. Тогда ему не понадобится моя подпись на чеках. - Почему? - До весны этого года на моем счету было триста восемьдесят тысяч долларов. Это Нунке настоял, чтобы я держала деньги в долларах... Месяцев пять тому назад счет увеличился на миллион долларов. Их прислал какой-то неизвестный покровитель нашей школы из Нью-Йорка. - Прекрасно! Только при чем здесь требование Нунке? - Он утверждает, что деньги получены от известного лица благодаря его, Нунке, хлопотам. И этот человек хочет, чтобы все финансовые дела школы вел Нунке... А если он будет распоряжаться финансами, то сможет тратить деньги по своему усмотрению. - А вы не давайте доверенности! - Как же я могу? - Откажитесь - и все! Более того, скажите, что приглашаете специалиста бухгалтера, который будет проверять расход школы. Требуйте, чтобы Нунке представил смету. - А что такое смета? - с искренним удивлением спросила Агнесса. Ей надоел длинный разговор о делах, но в душе зародилась тревога. Ведь дело шло о деньгах, а деньги так нужны для ухода и лечения Иреиэ. Что, если Нунке их обеих обманет? Агнесса испугалась. - Фред! Милый мой друг! Помогите! Я ничего не смыслю в этих расчетах и доверенностях. Знала лишь одно: подписывала чеки по первой просьбе Нунке и все. Куда уплывали мои собственные деньги, откуда поступали новые... Я совсем запуталась... А теперь чувствую, Нунке меня обманывает, он задумал что-то недоброе! Но что я могу сделать, если я совсем, совсем одна. Только вы можете мне что-то посоветовать и помочь. Может быть, это сама мадонна послала мне иашу дружбу за вее мои страдания Агнесса схватила руку Фреда и прижала ее к горячей щеке, потом уголком губ прижалась к ней, словно поцеловала... Фред отдернул руку - Не надо, Агнесса! Я ведь не ваш духовник... - Вы для меня больше, чем духовник! Вы для меня... один на свете. Понимаете? Единственный близкий человек во всем мире... А теперь уходите, лучше уходите... Я хочу побыть одна. Мадонна! Как хорошо, что вы есть на свете и что вы рядом со мной... Фред вздрогнул: именно так сказала когда-то Моника... - Что с вами, Фред? - Да так, что-то холодно стало. - Дать что-нибудь накинуть на плечи? Вечер и впрямь холодный. - Нет, Агнесса, сейчас пройдет. Вот пойду и мигом согреюсь. - Фред склонился, чтобы поцеловать руку Агнессы, но она его удержала. - Фред! Сделайте мне приятное! - Да я... - Давайте выпьем вина. Чистого вина, без воды! - Наливайте! Агнесса наполнила два стакана. - За что выпьем, Фред? - Мне бы хотелось, чтобы сегодня тост произнесли вы. - Согласна... Я цыганка, Фред! Была, есть и буду! А у нас, цыган, есть такой обычай: если у кого-то в шатре радость - радуется весь табор. Если в шатре горе - весь табор плачет и горюет. Агнесса замолчала. - Почему вы замолчали, Агнесса? - Я бы хотела, чтобы не табор, а вы один, понимаете, вы один, Фред, радовались, когда в этом доме будет радость, и грустили, если его посетит горе. - Это самый лучший тост, какой вы могли произнести... Они выпили. Вместе. Залпом. А когда вышли на веранду, вдруг услышали то, чего до сих пор никогда не слышали - не только Фред, но и Агнесса - заливистый смех Иренэ. Девочка смеялась от всего сердца, беззаботно, по-детски. На цыпочках они подошли к кустам. Педро пускал мыльные пузыри, потом бежал за ними вдогонку и дул, чтобы они не опускались на землю. - Уйдем отсюда, пусть играют, - тихо прошептала. Агнесса и после долгой пауэы еще тише прибавила: - Вот смотрела я на Иренэ, Педро, на вас, Фред... Мадонна пречистая, как хорошо было бы, если б мы могли не разлучаться! ...Отойдя от виллы метров сто, Григорий лег на сожженную солнцем траву, положил под голову руки и долго пролежал так, глядя в небо. Оно менялось на глазах. Глубокая синева перешла в нежную голубизну, растворявшуюся на западе в лимонно-желтом закате. Затем небосвод вдруг вспыхнул ослепительно розовым светом, и тотчас его словно присыпали пеплом. Лишь на горизонте еще пылала узкая красная полоска, но вскоре и она погасла. Наступила ночь - внезапно, как это бывает всегда на юге. Гигантский черный бархатный шатер неба раскинулся так низко, что казалось - протяни руку и достанешь ближайшую звезду. Григорий вздохнул полной грудью. Заснуть бы здесь под открытым небом, забыть обо всем, что терзает сердце тревогой и беспокойством. Но на это он не имеет права... Григорий поднялся, отряхнул одежду и медленно побрел по направлению к школе "рыцарей благородного духа".  * ЧАСТЬ III *  ГЕРР ШЛИТСЕН ТЕРЯЕТ РАВНОВЕСИЕ Воронов вошел в кабинет Фреда Шульца, потирая руки от удовольствия, веселый, возбужденный, словно ему неожиданно досталось наследство после покойной тетушки или он получил долгожданную посылку из Англии с двумя ящиками "смирновской". Фред изучил характер старика: его не надо ни о чем спрашивать, все расскажет сам. Воронов несколько раз прошелся по комнате, сел на диван, снова поднялся, выключил телефон. - Вы не видели сегодня Шлитсена? - наконец спросил он. - Нет. - Советую не попадаться ему на глаза... - Не такое уж он высокое начальство, чтобы бояться столкнуться с ним, даже когда он в плохом настроении. - В плохом? Не то слово! В убийственном! Ужасающем! Попал как кур во щи. И кто? Шлитсен! Всех учит, всем дает директивы, указания, а сам.. Воронов хохотал, от непомерного возбуждения топал ногами, похлопывал себя ладонями по бедрам. Фред знал - Нунке терпеть не может своего заместителя, Шлитсен очень не любит Воронова, а тот ненавидит Шлитсена и Нунке вместе взятых. И если Воронов сегодня так рад, значит, у Шлитсена действительно крупная неприятность. Фред поднялся, налил стакан воды, подал генералу. - Не воду - водку я буду сегодня пить! Напьюсь как сапожник. До зеленого змия! У Шлитсена было уже несколько очень резких стычек с Шульцем, и каждая только увеличивала их взаимную неприязнь. Воронов это знал и, должно быть, именно поэтому сейчас пришел. - Да скажите вы, наконец, в чем дело? Генерал сел, почти вплотную придвинув стул к креслу Фреда. - А как же! Помните, перед вашим отъездом в Мюнхен я рассказал вам об операции "Прогулка", подготовленной Шлитсеном? - Припоминаю в общих чертах... - Речь шла о засылке большой группы агентов в прибалтийские районы Восточной зоны Германии Висмар, Варнемюнде и Росток. Вспомнили?.. Сославшись на ответственность этой операции, Шлитсен сам готовил ребят, сам снаряжал их в путь. Хотел, знаете, блеснуть, показать высший класс! Вы-де, мол, господин Воронов, олух царя небесного, а вот я... Поглядите, каких орлов отобрал, как их вымуштровал, как хитро составил план засылки... Особенно надежной Шлитсен, да и Нунке, к слову сказать, считали группу, засланную в Росток под видом освобожденных из русского плена... Документы им дали - пальчики оближешь... - Да, да, теперь отлично вспомнил... Вы мне тогда подробно рассказывали, - нетерпеливо перебил Фред, которому не терпелось поскорее узнать, что произошло. - Ко всеобщему нашему удивлению в назначенный час связь с группами не смогли наладить. - Тоже припоминаю... - И вдруг недели три тому назад связь была восстановлена. И какая: регулярная, секунда в секунду. - Вот это для меня новость! - Шлитсен ходил гоголем! Думбрайту - подробная шифровка. Не знаю, что тот ответил, только Шлитсен еще больше задрал нос. А "орлам" - все новые и новые задания... - А что оттуда? - Шифрованные ответы о том, что все выполнено. Просьба прислать еще людей, поскольку объем работы увеличивается... Это немного обеспокоило Нунке. Тайком от Шлитсена от перебросил в восточную зону "Черного". Знаете? Ну, "Шварца". - Первый раз слышу. - Ловкий черт! Побывал во всех трех пунктах... Вчера вернулся. - И что? Воронов снова расхохотался. - Провал! Все провалились, все до одного! Сидят, милашки, как чижики! - Воронов положил два пальца одной руки на два пальца другой - вышло подобие решетки, - и приставил к глазу. - Более того, явочные квартиры, подготовленные еще покойным гестапо, тоже провалились: все как одна раскрыты. . - Но связь? Она ведь была регулярной! - Была. И регулярная. Только ее поддерживала... советская контрразведка. Теперь сдерживался от смеха Фред Шульц, хотя именно он имел полное право и смеяться и радоваться... - Представляю себе, - комментировал Воронов, - вся агентура сидит в тюрьме, а высокочтимый герр Шлитсен дает заданием за задание советской контрразведке! Помощь посылает! Чуть ли не пятую часть немецкого отдела школы переправил. Как вам это нравится? Фред нахмурился. - Не разделяю вашей радости, генерал, и, признаться, совсем вас не понимаю. Шлитсен, конечно, не тот человек, которому можно сочувствовать, я и сам его недолюбливаю, но ведь речь идет не о нашем с вами отношении к нему, а о дорогом для нас обоих деле. Ведь это не Шлитсен пострадал, а дело! Как же вы можете... - Прямолинейность мышления, Фред! Свойственная вам, немцам! А психология человека - вещь сложная. Человеческий мозг со всеми его извилинами это ведь настоящий лабиринт! С перекрестками, тупиками, неожиданными поворотами направо, налево, назад... Взять хотя бы меня. Ненавижу большевиков? Ненавижу! Лютый враг для меня новая Россия? Непримиримый! Казалось бы, яснее ясного. Вреди, разрушай, взрывай, бей по самым уязвимым местам! Я это и делаю. А мысль, что руководила моими действиями, - скок, и куда-то в сторону! "Наши бесятся, услышав о том-то и том-то, а русские знай себе строят, знай наращивают мощь!" - злорадно шепчет какой-то голос. И при этом, заметьте, ненависть к моим бывшим соотечественникам не уменьшается, а увеличивается. Знаю, что занесу руку для нового удара, мечтаю, чтобы удар был смертелен! Вот и разберитесь в этой раздвоенности чувств. Мне как-то довелось видеть одного убийцу, который замучил собственную мать, а потом заливался слезами над ее трупом. Может, думаете, фальшивил? В том-то и дело, что совершенно искренне рыдал. - Это уже, господин Воронов, какая-то патология. - А где граница между патологией и нормальным состоянием? В наш век... В коридоре послышались шаги, и Фред быстро включил телефон. - Очень обидно, что так получилось, - сказал Шульц, и нотки глубокого огорчения прозвучали в его голосе. - Такой удар по школе! - вздохнул Воронов. Дверь без стука открылась, и в комнату вошел Шлитсен. Куда только делись его высокомерие и надменность. Он напоминал сейчас просителя, которому стыдно поднять глаза на своих благодетелей... - Вы не знаете, Фред, куда именно и надолго ли уехал Нунке? - спросил заместитель начальника школы, напрасно стараясь скрыть волнение. - Вечером я отлучался и поэтому... - В Фигерас. Я вчера дежурил, и он сказал, что едет в Фигерас... Когда его ждать, не решился спросить он был то ли взволнован, то ли сердит... - Так и есть, верно, все узнал! - вырвалось у Шлитсена, но он тотчас взял себя в руки. - Вас, кажется, зачем-то разыскивал дежурный, - обратился он к Воронову. И Фред, и генерал поняли: это лишь повод, чтобы остаться с Шульцем с глазу на глаз. - Неприятность? - осторожно спросил Фред, когда Воронов вышел. Шлитсен опустился на стул, подпер голову руками и уставился в какую-то точку на полу - Большая! - наконец, выдавил он из себя. - Такой не бывало на протяжении всей моей карьеры... И если б действительно допустил ошибку или там небрежность! Перебираю в памяти мельчайшие подробности, малейшие детали и не могу найти ничего такого.. - Простите, герр Шлитсен, но я ведь не знаю, в чем дело! - Да, да... я ничего не рассказал... Нарочно отослал Воронова, чтобы остаться наедине, и словно лишился дара речи... Прямо язык не поворачивается... - Вы меня встревожили. Но если вам неприятно говорить об этом... Прерывая свой рассказ нареканиями на неожиданное стечение обстоятельств, Шлитсен сообщил, что именно произошло. Фред слушал молча, время от времени сочувственно покачивая головой. - И главное - не допускаю, чтобы кто-то выдал наши планы, - горячо убеждал Шлитсен. - Всю операцию мы планировали вдвоем с Нунке. Только впоследствии привлекли Воронова: работая еще в царской разведке, он хорошо изучил балтийское побережье. Воронов пьянчужка, болтун, но даже в состоянии полного опьянения о таких вещах не обмолвится ни словечком. Опыт, приобретенный в течение десятилетий, выполняет в таких случах роль механического регулятора... Мы проверяли с Нунке... Итак, Воронов вне подозрений... - А вы не допускаете мысли, что среди засланной вами группы был двойник, в свое время завербованный советской контрразведкой? - Нет! - твердо возразил Шлитсен. - Все эти ребята проверенные, я знаю их не первый день, еще со времен оккупации Украины. - Понятия не имел, что вы были на Восточном фронте, - удивился Фред - Весь сорок второй год . Нет, даже несколько последних месяцев сорок первого... Начальник зондеркоманды... - на губах Шлитсена промелькнула улыбка, по лицу словно пробежал отблеск далеких воспоминаний. - О, то было время незабываемое и неповторимое!.. Киев, потом Житомир, снова Киев... Тогда мы верили, что это бесповоротно и навсегда... - Что же, многие немецкие солдаты навсегда остались среди русских просторов... Навеки! А впрочем, им можно позавидовать! Они легли в землю, когда слава рейха была в зените, так никогда и не узнав о позорном поражении, о брошенных под ноги русским знаменах, о Нюрнбергском процессе... Шлитсен быстро опустил веки, но Фред успел заметить, что в его мутных бледно-серых глазах промелькнул страх. - Герр Шлитсен, вы не обидитесь, если я... Фред замолчал, словно колеблясь. - Вы немец, и я немец! Мы можем разговаривать откровенно, - буркнул Шлитсен. - Именно поэтому я и позволю себе... Не сочтите это за дерзость, ведь вы старше меня по возрасту, по чину, и что-то советовать вам... - Повторяю, можете говорить откровенно. - Видите ли, я исхожу из правила: береженого бог бережет. Мы здесь, конечно, все свои, но ведь могут же как-то измениться обстоятельства, ситуация... всегда надо предвидеть самое худшее... - Хорошо, хорошо, все это понятно... - всполошился Шлитсен. - Вы только что рассказали мне о своем пребывании на оккупированной территории Украины, в частности в Киеве... Сказали, что занимали должность начальника эондер-команды... Я бы не советовал вам широко это разглашать. В шумихе, поднятой мировой прессой вокруг Нюрнбергского процесса, вокруг так называемых военных преступников, всякий раз упоминается и Бабий Яр. Если сопоставить ваше пребывание в Киеве, время должность начальника зондер-команды... Вы понимаете, какой напрашивается вывод? Шлитсен поднял глаза на Шулъца. Во взгляде его теперь застыл не страх, а нескрываемый ужас. - Вы думаете... вы думаете... - заикаясь, бормотал он. - Да, в ходе процесса могут вспомнить и ваше имя, - неумолимо продолжал Шульц. - Зачем же вам самому излишней болтливостью нарываться на неприятности... Простите, что я говорю так резко, но... - Глупости! До Испании их руки не дотянутся! почти истерически закричал Шлитсен. - Даже если бы встал вопрос обо мне... - Конечно! А впрочем... - Что "впрочем"? - Именно вчера я просматривал итальянские газеты. Они сообщают... Кстати сказать, вот одна из них! Послушайте! - Фред медленно и раздельно прочитал: "Как сообщает наш корреспондент из Мадрида, большая часть бывших нацистов, боясь ответственности за совершенные во время войны престуления, поспешила уехать из Испании в страны Латинской Америки..." - Не пойму! Ведь Франко... - Бедняга Франко чувствует себя не очень уверенно. Ведь он не просто сочувствовал Гитлеру и Муссолини, а поставлял им сырье для военной промышленности, его "Голубая дивизия" воевала на Восточном фронте... Ясно, он теперь выслуживается перед победителями... - И вы думаете?.. - хрипло спросил Шлитсен, не заканчивая фразы. - Франко понимает: ему сейчас не надо дразнить победителей. Он, не задумываясь, может пожертвовать десятком, двумя так называемых военных преступников, чтобы задобрить союзников и хоть немного реабилитировать себя... Зазвонил телефон, Фред неторопливо взял трубку. - Слушаю... Привет! С возвращением!.. Да, у меня. Хорошо! Шлитсен, подняв брови, всем корпусом подался "перед, прислушиваясь к разговору. - Вернулся Нунке, - пояснил Фред, кладя трубку - Немедленно вызывает вас к себе. Опираясь двумя руками о стол, Шлитсен медленно поднялся. Нижняя губа его отвисла и слегка дрожала, на не бритых сегодня и не разглаженных электромассажем щеках резко обозначились морщины. - Придется идти, - устало и хрипло произнес он и, с трудом переставляя ноги, поплелся к двери. Глядя на ссутулившуюся спину, бессильно повисшие вдоль тела руки, на полулысый затылок, Григорий на миг представил себе другого Шлитсена: наглого и надменного завоевателя, безжалостного палача, который, презрительно усмехаясь, небрежно поднимает два пальца, давая знак, что можно начинать страшную расправу над тысячами беззащитных людей. Отец подробно рассказывал, что проделывали такие вот шлитсены в оккупированном Киеве! О, тогда герр Шлитсен не думал о возмездии! Он упивался безграничной властью над ранеными красноармейцами, стариками, женщинами, детьми... Гордился своим "превосходством", бравировал равнодушием к слезам, стонам, крови... Надеялся на безнаказанность! Но стоило лишь намекнуть на возможность ответственности, куда девались и самонадеянность и чванливость! Чуть не помер от страха! Вот тебе и "супермен"! Из задумчивости Григория вывел телефонный звонок. Опять звонил Нунке. - Берите мою машину и немедленно на аэродром! Приезжает мистер Думбрайт! Извинитесь, что я сам не смог его встретить - у меня неотложное дело. На поездку к плато, приспособленному под аэродром, ушло минут двадцать. Остановив машину у домика, который одновременно был приспособлен и под служебное помещение, и под зал ожидания, Григорий вышел и с сомнением поглядел на небо. Ветер гнал клочковатые облака, то собирая их в сплошную тучу, то вновь разрывая. Погода была явно не летной! И действительно, дежурный по аэродрому сообщил, самолет еще не запрашивал о посадке. Не заходя в помещение, Григорий зашагал по кромке летного поля, радуясь, что может побыть один, вне стен опостылевшей школы. Ветер, правда, холодный, осенний, но он не мешает течению мыслей, рожденных разговором со Шлитсеном, а наоборот, как бы подгоняет их. Киев... Григорий видит его еще в развалинах. Каков он сегодня? Газеты, поступающие в распоряжение руководителей русского отдела, пишут о его восстановлении. Каким же будет лицо родного города? Сумеют ли строители гармонично сочетать старое с новым? Если закрыть глаза и повернуться против ветра, можно представить себе, что стоишь на днепровской круче. Как запечатлелась в памяти каждая подробность открывающегося сверху бескрайнего ландшафта! Неповторимого, присущего только Киеву... Сейчас там, верно, уже зима: ведь кончается ноябрь... А может быть, и нет. Может быть, парки над Днепром все еще в золоте и багрянце. Ведь Киев славится красотой и длительностью своей золотой осени. И здесь тоже осень. Чужая осень . Григорий даже не заметил, как она подкралась. Время для него остановилось. Словно измеряется оно иными законами, иными приметами, сделанным и тем, что еще предстоит совершить. До слуха донеслось гудение мотора. Дежурный по лэродрому и автомоторист уже бежали по бетонной дорожке. Вздохнув и проведя рукой по лицу, словно отгоняя далекое видение, Григории тоже направился к середине поля, проклиная в душе пилота за мастерство, с которым тот вел самолет на посадку. - Хелло, Фред! - крикнул Думбрайт, как только ступил на трап, который подкатили к самолету. По цсечу чувствовалось, что фактический начальник шкогы чем-то взбудоражен. - Привет, босс! Пожимая руку, Думбрайт любил похвастать силой, его пальцы, словно тиски, сжимали ладонь того, с кем он здоровался. Зная это, Григории заранее напряг мускулы - А, боитесь! - улыбнулся Думбрайт. - Только предосторожность, а это еще далеко не страх. - Пхе, Фред! Могли бы сделать приятное своему начальству!.. А впрочем, мне нравится та независимость, с которой вы держитесь! Иногда я забываю, что вы немец... Надеюсь, я не задел ваши национальные чувства! Григорий, то есть Фред, - сейчас он должен быть только Фредом! - не успел ответить. Рядом послышалось удивленное, даже немного испуганное восклицание: - Сомов? Фред быстро оглянулся. Немного правее трапа стоял не кто иной, как Протопопов! Позеленевший от болтанки в воздухе, с удивленно разинутым ртом, он выглядел совершенно ошарашенным. Из рассказа Хейендопфа Думбрайт знал об оригинальном знакомстве Протопопова с Шульцем-Сомовым и теперь от всей души потешался над неожиданной встречей. - Я знаю, как приятно встретить на новом месте старого знакомого, мистер Протопопов! Поэтому не предупредил вас об этом маленьком сюрпризе, - насмешливо пояснил Думбрайт своему спутнику - Ну, что же вы стоите и не здороваетесь, как положено старым приятелям! Протопопов заставил себя улыбнуться - Не скрою, мистер Думбрайт, растерялся.. Когокого, а Сомова чтобы Сомов.. - Коротенькая поправка, - прервал Думбрайт, не Сомов, а Фред Шульц! К слову сказать, ваше ближайшее начальство... А теперь все! Поехали! Взявшись за руль, Думбрайт кивком пригласил Фреда сесть рядом - Что нового в школе? - спросил он, как только они отъехали - Новостей много, но я хотел бы, чтобы вас обо всем проинформировал Нунке. - А как себя чувствует Шлитсен? - Не сказал бы, что ему можно позавидовать - Еще бы! - Думбрайт в сердцах сильно нажал на педаль, и машина рванулась вперед. - Значит, вы в курсе? Думбрайт не ответил, очевидно не желая продолжать разговор при Протопопове. Да и дорога так петляла среди холмов, что от водителя требовалось напряженное внимание. У ворот бывшего монастыря Шульц и Протопопов вышли. Фреду надо было устроить новичка, и это, как всегда, отняло много времени. Пока шли переговоры с дежурным об изолированном помещении для новоприбывшего, Протопопов мрачно молчал, лишь изредка бросая на Сомова-Шульца подозрительные, настороженные взгляды. Нелегко было бывшему власовскому вожаку смириться с мыслью, что отныне он должен подчиняться этому зазнайке. Когда Шульд передал его с рук на руки дежурному, Протопопов облегченно вздохнул. Рад был избавиться от неожиданных хлопот и Фред. Ему не терпелось узнать, как разворачиваются события в школе. Ждать пришлось недолго. Еще издали он заметил Воронова, который шел ему навстречу по аллее парка - Ну, сегодня у Шлитсена бенефис! - прогудел тот на ухо, беря Фреда под руку. - Мы с ним были в приемной Нунке, когда прибыл Думбрайт, так босс со мной поздоровался, а ему даже головой не кивнул! Много бы я дал, чтобы незримо оказаться в кабинете Нунке - А почему незримо? - Вы думаете, от Думбрайта попадет только Шлитсену? Нет, батенька мой, достанется всем! И Нунке, и мне, и вам. - За что же нам? - За компанию и с целью профилактики. Ага, чуть не позабыл! Думбрайт прилетел один? С ним никого не было? - Один не очень приятный тип, мой старый знакомый. Но откуда вы узнали, что прилетел кто-то еще? - Предупредил Нунке. Так, так, выходит - их преподобие прибыли... - Почему преподобие? - Так ведь это на мою голову будущий резидент с ограниченными обязанностями. - Я не понимаю. - Я должен сделать из него руководителя секты пятидесятников в Белоруссии. - Значит, он будет работать по специальности? - Теперь уже не понимаю я! - Я же вам сказал - это мой старый знакомый. Он и до войны руководил сектой где-то на Брянщине. - Может быть, присядем на скамейку, и вы подробно мне расскажете? Приятно будет ненароком ошеломить их преподобие своей осведомленностью. - Он не из тех, кого легко ошеломить, в прочем... Но рассказать Воронову, что он знает об "отце Кирилле", Фреду не пришлось. Только они облюбовали уютную скамью, как к ним быстро подошел взволнованный Шлитсен. - Уф! - выдохнул он, опускаясь рядом. - Ну и ну! Увидел вас в окне - не выдержал. Слава богу, пронесло! - Что пронесло? Все уладилось? - в голосе Воронова чувствовалось явное разочарование. - Не совсем. Не больно уж хорошо, но и не так худо, как можно было ожидать. Нунке отстоял! Остаюсь при школе... - Разве речь шла о вашей... отставке? - Представьте себе, герр Шульц! Именно об... отставке. Думбрайт настаивал, чтобы я немедленно покинул школу. И если бы не герр Нунке.. его благородство... - Благородство? - пожал плечами Воронов. Просто он спасал своего заместителя, боясь остаться без помощника.. - А если я скажу вам, что больше не заместитель Нунке? Лицо Воронова тотчас просияло. - Тогда кто же вы? - Переходу в ваше распоряжение, герр Шульц. Шлитсен поднялся и щелкнул каблуками. - В мое распоряжение? - переспросил крайне удивленный Фред. - Так точно! - Но какие обязанности вы будете выполнять в русском отделе? - Читать совершенно новую дисциплину защита от собак. Воронов победоносно взглянул на Фреда, но тот отвел глаза. Он и так едва сдерживался от смеха. МИСТЕР ДУМБРАЙТ ТРЕБУЕТ АКТИВНОСТИ - Я противник тостов, мистер Думбрайт, особенно при встрече с глазу на глаз. Тосты нарушают интимность обстановки... Но сегодня я хотел бы сделать исключение. Поднимаю этот бокал за вас! Я просто в восторге от вашей энергии и работоспособности! сказал Нунке за ужином и, перегнувшись через стол, чокнулся с боссом. И действительно, с момента приезда в школу "рыплрей благородного духа" Думбрайт работал не покладая рук. Просыпался босс ровно в семь утра, полчаса уходило на гимнастику, затем он одевался, выпивал черный кофе без сахара, но обязательно с сухариками, с вечера побрызганными лимонным соком. Все он делал очень быстро, посматривая на стрелки часов и не разрешая себе потратить ни секунды лишней сверх ассигнованного на то или иное занятие времени. В половине восьмого Думбрайт быстро выходил из отведенного ему бокса и возвращался в него обратно ровно в двенадцать - завтракать. За четыре с половиной часа Думбрайт успевал осмотреть несколько десятков боксов, в которых жили воспитанники школы, чтобы лично проследить за подъемом, туалетом или завтраком, всюду требуя точной регламентации. Потом он шел в классы, где проводились групповые занятия. Поскольку каждая группа состояла из трех человек, это отнимало немало времени. Тем более, что Думбрайт не просто наблюдал, как будущие диверсанты осваивали борьбу, нападение, разоружение, а и сам активно включался в процесс обучения, демонстрируя отличные навыки в применении различных приемов. Из классов босс спешил в так называемый "оружейный зал", где "рыцари" учились обезвреживать д заряжать мины, демонстрировали свое умение закладывать их под мосты, железнодорожное полотно, заводские станки, макеты которых были расставлены здесь же, в бывшей монастырской трапезной. Мистер Думбрайт не гнушался сам подлезать под тот или иной макет, чтобы проверить, правильно ли заложена мина, спорил с инструкторами и преподавателями, критиковал методы обучения, иногда нарочно вносил абсолютно неприемлемые предложения и горячо их отстаивал, чтобы проверить квалификацию того или иного мастера диверсионных дел. Из "оружейного зала" он направлялся в тир, который находился в бывшей церкви и соединялся с залом длинным коридором без окон. Здесь обучали убивать. Мишенями служили искусно сделанные манекены в рост человека. Они двигались по специально сделанным рельсам, иногда показывались над полом или на миг выглядывали из какого-нибудь отверстия. Двигались медленно, быстро, с молниеносной быстротой... Будущие агенты и даже диверсанты обучались здесь индивидуально. По каждому манекену можно было стрелять только раз. После выстрела Думбрайт вместе с инструктором проверял, куда именно попала пуля. Ведь от "рыцарей" требовалось умение попасть в голову или грудь, притом обязательно так, чтобы первый же выстрел можно было считать смертельным. Сам Думбрайт, к превеликому своему сожалению, стрелял неважно и всячески избегал демонстрировать мастерство убийцы. Бессильный показать высший класс стрельбы, он компенсировал это отборной руганью. Если кто-либо из "рыцарей" промазывал, босс с пеной у рта отчитывал виновного гак, что даже ему самому не хватало слов. Рядом с тиром, в бывшем правом притворе, отгороженном теперь сплошной каменной стеной, помещался "секретный кабинет". Здесь осваивали новейшую американскую диверсионную технику. Последней "новостью" были электроперчатки и потайные пульверизаторы. Думбрайт наглядно их демонстрировал. По поверхности такой перчатки, соединенной с бесшумным моторчиком, находящимся в кармане брюк, пропускался электроток. Стоило только положить руку в перчатке кому-либо на плечо, и человек терял сознание, иногда на очень длительное время. Пульверизатор клали в верхний карман пиджака, и он выглядывал оттуда, как острый уголок обычного белого платка. Но от этого "платочка" тянулась тоненькая трубочка, конец которой лежал в левом нижнем кармане. Разговаривая, можно было незаметно нажать грушу в конце трубочки, и в лицо собеседника била короткая струя какой-то жидкости. Так же, как и при соприкосновении с электроперчаткой, человек терял сознание. Для практики в "секретном кабинете" манекены не годились. Практиковались на живых мишенях, то есть на том балласте, который постепенно образовывался в школе из агентов, не сумевших справиться с заданием, из искалеченных во время перехода границы, из шпионов, по тем или иным причинам "вышедших в тираж". Вместо обещанной пенсии две последние категории снова получали новое задание: выполняли в школе роль обслуживающего персонала или подопытного материала. Случалось, что после некоторых опытов с пульверизатором, перчаткой или каким-либо другим прибором эти неудачники так и не приходили в себя. Тогда их тайком хоронили на монастырском кладбище. Проверив, как осваивается новая техника, Думбрайт ровно в одиннадцать пятьдесят возвращался к себе завтракать. Как и утренний кофе, завтрак всегда был одинаков: вареная холодная баранина, приправленная различными специями и обильно политая уксусом, несколько тоненьких ломтиков сыра со сладким вином и большой апельсин. Завтракал Думбрайт всегда один. Все знали, что от двенадцати до тринадцати беспокоить его не положено: он готовится к самой важной работе - к посещению класса "А". Класс "А" специального помещения не имел. Кандидаты в агенты обучались в тех же боксах, где жили. Инструкторы, преподаватели, воспитатели приходили к каждому отдельно. Сейчас все внимание Думбрайта сосредоточилось на тех, кто уже заканчивал обучение или закончил его и вот-вот должен был выехать к "месту назначения". Оно не было известно ни преподавателям, ни инструкторам. Последние лишь отвечали за усвоение теоретического и практического курсов обучения. Все остальное их не касалось. О месте назначения знал лишь сам новоиспеченный агент, Нунке да еще воспитатель, роль которого на данном этапе подготовки необычайно возрастала: под его руководством ученики класса "А" изучали условия жизни того района, куда их направляли, его этнографические особенности, экономику, подробный - до мельчайших деталей - план местности и прочее. Одновременно будущему агенту прививались и все те навыки, которые бы давали возможность в новой среде чувствовать себя свободно и ничем не отличаться от местных жителей. Последнее время при "освоении местности", как именовалась эта дисциплина в школе, самое большое внимание уделялось систематическому чтению советских газет данного района. Центральные газеты выписывались через различные официальные каналы, а затем поступали в школу. Хуже обстояло дело с районными и особенно с многотиражками - заводскими или институтскими. Их нелегально пересылали через "почтовые ящики" или почтальонов-туристов. Еще во время своего первого появления в школе "рыцарей благородного духа" Думбрайт поучал Нунке: - Газеты советских заводов и институтов - это неисчерпаемый источник необходимой нам информации. Мы должны добиться, чтобы школа получала их как можно больше, чтобы поступали они систематически... Подчеркиваю: имеет смысл только систематическое чтение. Отдельная корреспонденция, заметка или статья могут вам ничего не сказать, а сопоставляя их, подвергая анализу сведения, полученные вчера, сегодня, завтра, можно узнать, какую продукцию выпускаег завод, сколько в нем цехов, как они оборудованы, выпуск какой новой продукции внедряется и т.д. - Вы совершенно правы, - оправдывался Нунке - Я и впрямь недооценил этот источник. А должен был первым за него ухватиться. Вам известна история с журналистом Якобом Бертольдом? - Что-то слышал, но сейчас не припомню. - Это немец, антифашист. Накануне мировой войны он бежал в Швейцарию и опубликовал книгу, где доказывал, что Гитлер готовится к захватнической войне. В подтверждение своего прогноза Бертольд абсолютно точно называл количество наших дивизий, более того - раскрыл всю дислокацию армии фюрера. По приказу Гитлера мы, то есть немецкая разведка, - кстати, я тоже принимал участие в этой операции, - выкрали Бертольда и привезли в Германию. Конечно, допрос, требование назвать имена предателей, выдавших военную тайну. И, представьте себе, Якоб Бертольд наглядно убедил нас в том, что всю информацию о дислокации наших войск он почерпнул из наших газет и журналов - Вот-вот... А у вас же перед войной цензура свирепствовала. И вообще вы, немцы, более пунктуальны и осторожны, нежели славяне. На следующий день Нунке дал указание по всей агентурной сети о систематическом изучении советской районной прессы и многотиражек, которыми раньше пренебрегали. В классе "А" ввели специальную дисциплину. Навещая каждого воспитанника, заканчивающего класс "А", Думбрайт обращал особое внимание на знание такой прессы и "гонял" по ней учеников, как по учебнику. Он требовал, чтобы они назубок знали фамилии всех руководящих работников района или области, имена знатных людей, даты съездов, конференций, интересных собраний, репертуар местных театров и кино. Необычайно интересовала его и самодеятельность. Нунке заметил, что босс с удовольствием выслушивал тех, у кого была склонность к музыке, живописи или литературе. Вот и сегодня он провел чуть ли не час в двадцать восьмом боксе, слушая слабенькие стишки одного доморощенного поэта. - Я даже представить себе не мог, что вы так интересуетесь литературой и особенно поэзией, - удивился Нунке. - Поэзия? Это вы о том, из двадцать восьмого? расхохотался Думбрайт. - Он такой же поэт, как вы миссионер. - Тогда почему же вы провели с ним столько времени?.. Думбрайт снисходительно похлопал Нунке по плечу: - До мая сорок пятого борьба шла вооруженная нужны были автоматы, пушки, самолеты. Сейчас мы начали борьбу умов, идеологий. Иная борьба - иное оружие: философия, живопись, музыка, литература. Уверяю вас, агент, который организует литературный кружок или подпольную выставку картин нужного нам направления, стоит не меньше, чем специалист по активным диверсиям. Вот почему я слушал опусы этого рифмоплета. Пойдемте скорее ужинать, хочется прополоскать горло! "Полоскал горло" Думбрайт лишь вечером чистым бренди, и весьма основательно. Впрочем, пьяным Нунке его никогда не видал. Только краснело лицо да громче становился голос. В этот вечер он тоже много выпил, хотя и цедил бренди сквозь зубы маленькими глоточками, словно смаковал тонкий букет вина. Неожиданно для Нунке Думбрайт отставил только что налитую рюмку. - Съездим на аэродром, поглядим на парашютистов? Хочется на воздух! - Прыжки начнутся только через час. Может быть, взглянете на карту? Вы приказали приготовить к вечеру! - Хорошо. Тащите карту! Нунке долго колдовал возле замка сейфа, наконец, вытащил вчетверо сложенную карту европейской части Советского Союза, испещренную кружочками, квадратиками, треугольниками, и разложил на столе. Думбрайт долго и внимательно изучал эти значки. - Мало! До смешного мало! И это все, на что способна ваша школа? - Максимум! Но ведь мы не одни, существуют десятки других подобных заведений... - Мало! Мало! Боже, как мало! - упрямо повторял Думбрайт, продолжая изучать карту. - Если взять нашу школу в отдельности. Но ведь вы сами сказали, что списки бывшей немецкой агентуры попали к вам! Выходит... - Этой агентуры не существует, мистер Нунке! Практически она равна нулю! Если и сохранился какой-нибудь неразоблаченный агент, то мы не такие дураки, как Шлитсен, чтоб на него рассчитывать. - Преувеличение, мистер Думбрайт, уверяю вас! Отступая из России, мы позаботились о том, чтобы оставить там широкую агентуру и хорошо законспирированные явки. Таким образом... - А вышел пшик! Мы тоже обрадовались, Когда к нам попали ваши списки. Помните, я даже хвастался перед вами! А что получилось на практике? Прошло немногим больше полугодия, и списки эти спокойненько можно выбросить на помойку. Ваша прежняя агентура - сегодня миф! Одни сами пришли в советскую контрразведку с повинной и рассказали все, что знали, других схватили на месте преступления! Когда ниточка в руках, клубочек разматывается и разматывается... Те одиночки, которые, возможно, притаились, словно мыши в норках, надеются, что о них позабыли... Фактически в России надо все начинать сначала. Думбрайт сердито отодвинул карту и заходил по кабинету. - Спрячьте это до завтра! Надо что-то придумать... Кстати, как дела у Воронова и Шульца? Сегодня я их почему-то не видел. Баклуши бьют? Пойдите разузнайте! А я тем временем напишу патрону. Не думаю, что его порадуют наши новости. - Я только позвоню Шульцу, узнаю - у себя ли он. Вы не возражаете? Думбрайт вдруг вспылил: - Надо так поставить дело, чтобы вам докладывали, а не бегать разыскивать своих подчиненных! - Очевидно, Фред на аэродроме, а Воронов еще не закончил занятий со своими святошами. Пойду проверю... Назначенный руководить секцией сектантов, Воронов назвал ее классом "Аминь". - Почему "Аминь"? - удивился Думбрайт, услышав название. - "Аминь" значит "конец", - хитро прищурился Воронов, возможно, чтобы скрыть грусть, невольно прозвучавшую в голосе. - Мне пошел семьдесят первый. Думаю, что воспитание кадров пресвитеров, священников и руководителей разных сект мое последнее занятие . Потому и "Аминь".. Думбрайт, любивший неожиданные названия и прозвища, рассмеялся. - Только вот что, мистер Воронов, - предупредил он, - не приучайте ваших преподобных к водке! Дай вам волю, так на вас не напасешься! - Высокочтимый мистер Думбрайт, и вы, уважаемый герр Нунке! Я не знаю, как обстоят дела в современной России с сектами, церквами и их служителями, но прекрасно помню сеятелей на ниве божьей России дореволюционной - религиозной, суеверной и пьяной. Вы тогда не нашли бы ни одного попа, дьячка, пономаря, который не выпил хотя бы двух рюмок, на крестинах, именинах, свадьбе, поминках, на рождество, на Новый год, на крещение, на масленицу, на пасху, вознесение, троицу, на заговенье перед Петровками, на Петра и Павла, на, на, на... А если сосчитать всех святых да угодников им же несть числа, - не бывало и дня, чтобы поп со своим причтом не пил... Не думаю, чтобы как раз здесь что-либо изменилось! Ведь это даже не новая и старая Россия, а древняя Русь, веселье которой, как сказал равноапостольный князь Владимир, "есть пити"... Аминь! Последнее слово Воронов пропел во весь голос, и оно эхом прокатилось под сводами школы. Думбрайт зажал уши. - Колоритная фигура! - сказал он, когда генерал вышел. - Давно работает на вас? - Лет двадцать. - А до этого? - "Интелидженс сервис". Есть основания предполагать, что уже во время первой мировой войны он был связан с английской разведкой, поэтому и эмигрировал в Англию после революции в России. - Почему перешел к вам? - Кто-то из белоэмигрантов выпустил в Париже мемуары, где припомнил и заслуги генерала, который с ведома и по поручению русской разведки ловко морочил голову своим английским коллегам. Воронову дали пинка под зад, и он предложил нам свои услуги. - Очевидно, генералу есть что вспомнить! - Еще бы! Мог бы написать несколько томов любопытнейших воспоминаний: все-таки прошел школу трех разведок и знаком с их кухней. - То-то и оно... - повертел головой Думбрайт. - У вас возникли какие-то сомнения относительно Воронова? Уверяю вас, он служит нам верой и правдой! Ему больше некуда податься, да и стареть стал. - Именно это меня и беспокоит. - Вас волнует вопрос о пенсии? - Какой пенсии? - удивился Думбрайт. - Ах, это вы об обещанной компенсации при выходе в тираж? Что же, пусть тешит себя этой мыслью, пока способен работать. А потом... потом увидим! Я не сторонник того, чтобы цацкаться с такими , как он. Тот, кто много знает, всегда опасен! Учтите такой психологический момент: разведчик всегда таит в себе чересчур много скрытого от других, и чем больше всего этого накапливается, тем сильнее становится внутреннее давление. - Простите, я не совсем понимаю, какую опасность это представляет для нас. - Такие, как Воронов, всю жизнь живут двойной жизнью: внутренней, скрытой от всех, и внешней, которая проявляется в действии, становится доминирующей и угнетает первую. Хороший разведчик прежде всего молчальник. И вот, когда он выходит в тираж, внутреннее давление, не сдерживаемое более внешними обстоятельствами, словно прорывает оболочку, и все, о чем молчалось и что накапливалось годами, вырывается наружу. Вы читали мемуары бывших разведчиков? Всех их словно прорвало, так они спешат выговориться. Они становятся болтунами и рассказывают о таких вещах, которые... - Не подлежат оглашению, - то ли спросил, то ли подтвердил Нунке. - Ни при каких условиях! Ибо раскрываются не только отдельные факты, а и сами методы разведывательной работы. - Но, к сожалению, нет такого закона... - Законы пишутся для толпы, а не для тех, кто стоит у руля, кто творит политику! Кому это знать, как не вам! Не предполагал, мистер Нунке, что вы так наивны! - Сейчас не времена диктатуры национал-социализма. Ведь именно ваши газеты поднимут шумиху о нарушении прав и законности. - А мы их и не станем нарушать... Смерть старого человека вещь вполне естественная... - Вы говорите о... как бы это сказать... - Нунке замолчал, не зная, правильно ли он понял своего босса. - Лишь небольшое ускорение событий: своевременная ликвидация, - спокойно пояснил Думбрайт. - Та-ак... - промямлил Нунке, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Ведь он сам целиком зависел от Думбрайта. И хотя был в расцвете сил, но вдруг понял - неумолимо приближается день, когда и о нем, Иозефе Нунке, возможно, поведут такой же разговор... Сегодня, направляясь к Воронову, он снова припомнил все сказанное боссом, и что-то похожее на жалость шевельнулось в его сердце. Но усилием воли он приглушил жалость, смешанную с тревогой. Не может быть, чтобы Думбрайт когда-нибудь поставил знак равенства между ним и Вороновым! Чушь! Нервы! Дает себя знать разлука с Бертой и детьми. Надо ребром поставить перед ней вопрос о переезде сюда, в Испанию. В конце концов он в таком возрасте, что никакие посещения домика на улице Сервантеса не могут заменить ему родного очага. Изабелла, правда, очаровательна, но ее требования в последнее время стали непомерными, а темперамент иногда просто утомляет. Берта же, наоборот, умеет всегда держаться в рамках рассудительной добропорядочности. После сомнительных похождений военного времени это именно то, чего он жаждет... Ганс и Лиз тоже не могут долго оставаться вне его отцовского влияния. Особенно Ганс. Берта слишком мягка с ним, она потакает его увлечению жипописью, забывает, что надо закалять душу мальчика, а не расслаблять ее напрасными надеждами на шаткую славу художника. Впрочем, когда Нунке последний раз был в Берлине, дети выглядели прекрасно. Да и разве может быть иначе? У них хорошая наследственность как со стороны матери, так и со стороны отца, так что перемена климата не может сказаться на них отрицательно. Напрасно Берта этого побаивается. Верно, не надо было рассказывать ей об увечье Иренэ. Увечье увечьем, а Берта вбила себе в голову, что в иных условиях, в другом климате... Женская логика! Невзирая на свою рассудительность, Берта вначале немного ревновала мужа к Агнессе. Так и говорила: "твоя гитана"... Хорошо бы он выглядел, связавшись с патронессой! А момент, когда он чуть не влип в такую историю, был! Если бы не брезгливость к Иренэ... и не молчаливый отпор цыганки, которая корчит из себя святошу. Впрочем, не такая уж она святоша! Гольдринг, то бишь Шульц, что-то зачастил туда. Это, конечно, неплохо, так как уменьшится влияние на патронессу падре Антонио, который заупрямился и начал своевольничать. Да и Шульцу полезно на время забыть невесту, дочь Бертгольда. Как он мечтал разыскать ее! Сколько раз заводил разговор о поездке в Швейцарию. А последнее время что-то не вспоминает. И очень хорошо. Лора Берггольц, верно, получила кругленькое наследство после отца, так что у нее в руках верный способ удержать любимого. И считай, что Фред Шульц погиб для разведки, - дай ему только почувствовать под ногами твердую почву. А получит приданое только его тогда и видели. Погруженный в эти мысли, Нунке не заметил, как очутился в боксе старого генерала. Если бы начальнику школы было свойственно чувство юмора, он, верно, рассмеялся бы, увидав "натюрморт", представившийся его глазам: на столе между библиями - одной большой, роскошно изданной, второй - карманной, только недавно присланной из Нью-Йорка, и стопками сектантских журналов, тоже напечатанных в США, в живописном беспорядке расположились две бутылки вина: одна пустая, вторая только что начатая, тарелка с рыбьими хвостиками, головками и косточками, недоеденные куски хлеба. У стола сидели Воронов и Протопопов, оба чуть подвыпившие. - Пфе, как у вас грязно! - поморщился Нунке. - Нормальная обстановка после дружеской беседы и скромного ужина. Человек с фантазией даже сказал бы символическая! Поглядите, как все подходит одно к другому. Хлеб, который преломил наш Иисус Христос с пустыне, вино из Каны Галилейской, рыба - символ христианства, наконец, проповедь слова божьего... Воронов положил руки на библию и на одну из стопок журнала. Все, как полагается священнослужителю... - Босса интересует подготовка группы "Аминь". Вы сможете составить к утру отчет? Без разглагольствований, только факты и цифры. - Конечно! Еще не было случая, чтобы старый Ворон не выполнил задания. Даже после приема этих капель, - Воронов постучал ногтями по горлышку бутылки. - Аква вита вдохновляет. - Как вы думаете, когда можно будет начать отправку людей из группы "Аминь"? Воронов задумался. - Сейчас конец ноября... Стало быть, в апреле-мае будущего года. - Вы в своем уме? На такой срок мы никогда не согласимся! - Раньше не получится, - Воронов поднялся, его раскрасневшееся, лоснящееся лицо побагровело. - Но поймите, железо куют, пока горячо, а человеческие души "утешают", пока их разъедает боль и тоска утрат... Именно сейчас нам нужны руководители сект, а не тогда, когда люди придут в себя и с головой погрузятся в водоворот будничных дел. У большевиков их предостаточно, чтобы заставить думать о земном, а не о небесном. - А о чем вы думали раньше, господин начальник школы? Ткнули мне неучей, которые не могут отличить часослов от евангелия, и требуете, чтобы я за три дня испек вам трех богатырей! Какие же руководители сект будут из этих прохвостов без соответствующей подготовки? Какие молитвы они понесут людям? - Думбрайт говорил, что у них при сектах существуют специальные отделы, обрабатывающие новые молитвы и гимны - текст и музыку к ним. Вы обращались к ним? - Вот вчера прислали несколько таких опусов! Протопопов, что вы скажете о такой молитве? - Воронов раскрыл журнал на предпоследней странице и сердито швырнул его на стол. - Читал, читал. Смех да и только! Мелодия точнехонько как в той старой песне, которую выводили, умываясь слезами, обольщенные девушки. Вы только послушайте. Протопопов вытянул вперед руку с журналом и пропел: - "До-о-го-рай, моя лу-чи-и-на, до-го-рю с то-боою я..." А теперь вот: "Се гря-дет мое спа-се-ние, се гря-дет моя за-ря..." Нунке не мог удержаться от смеха, и это еще больше рассердило Воронова. - Вам смех, а мне слезы! - И все-таки подготовку надо ускорить, - сразу стал серьезным Нунке. - Будь что будет. Давайте завтра утром соберемся у меня и посоветуемся. Предупредите Шульца. Кстати, он давно на аэродроме? - На аэродроме? Да его и духу там нет! Он у Пантелеймона возится с квартирантом. - Ах да, вспомнил... Когда он вернется, скажите, чтобы зашел ко мне. Нунке вышел. А тем временем Фред, возвращаясь из Фигераса, и не думал спешить. Как хорошо, что в его распоряжении машина без шофера! Можно ехать, как захочется! Сейчас он сбавит скорость до минимума и поедет медленно, чтобы можно было обдумать все события сегодняшнего дня. ...Часов в шесть Фред подъехал к одинокому домику на окраине Фигераса, где вот уже почти неделю после встречи с Ноьяой живет Домантович. Собственно говоря, не живет, а томится, ибо его положение не изменилось: ни одной газеты или книги, ни карандаша, ни клочка чистой бумаги... У глухонемого, правда, "прорезался" голос, но два-три слова, брошенные утром, во время обеда и за ужином, только подчеркивали гнетущее молчание на протяжении всего дня. Оставалось отлеживаться или слоняться по саду под неусыпным оком хозяина, мурлыкать надоевший мотив, привязавшийся с утра, и сдерживать, изо всех сил сдерживать раздражение... Оно прорвалось сегодня утром. Неожиданно для самого себя Домантович отказался завтракать, заявив, что с сегодняшнего дня он объявляет голодовку: - Вы, холуй! Скажите вашим хозяевам, что они либо выпустят меня отсюда, либо вынесут ногами вперед. "Глухонемой", как мысленно продолжал называть его Домантович, лишь равнодушно пожал плечами и спокойно принялся убирать тарелки. Обедать Домантович тоже не вышел, хотя ровно в четыре Пантелеймон, со свойственной ему пунктуальностью, накрыл на стол. Прислушиваясь к звону ножей и вилок, Домантович глотал слюну и зло издевался над собой: "И не отнялся у тебя язык, когда ты это брякнул! Идиот! Вместо того, чтобы набираться сил на курорте у дядюшки Пани, продемонстрировать свою выдержку, так сорваться. Тьфу! А теперь, голубчик, держись! Назвался грибом, полезай в кузов!" - Обедать! - лаконически оповестил хозяин, появляясь в двери. - Убирайся! - так же коротко отрубил квартирант. Отвернувшись к стене, он старался заснуть, но сосало под ложечкой, от непрерывного курения рот наполнился горькой слюной, в голове сновали такие же горькие мысли. В конце концов его все-таки одолела дремота. Может быть, пришел бы и долгожданный сон, но до слуха донесся шум машины, который внезапно оборвался у ворот. Необычайное событие для этого безлюдного уголка! Лишь дважды здесь появлялась машина: впервые - когда его привез тучный старик, и второй раз, когда они с Пантелеймоном и его нежной "сестричкой" ездили в загородную таверну. Может быть, опять приехала Нонна? Даже ее Домантович повидал бы с удовольствием - все-таки человеческая речь и новое лицо! Быстро поднявшись, Домантович подошел к окну, но разглядеть, кто именно приехал, не успел. Впрочем, шаги, прозвучавшие на крыльце, а потом в комнате, были явно мужские. Снова лечь и притвориться спящим? Это поможет вьшграть минутку, чтобы сориентироваться и решить, как вести себя с неожиданным посетителем. Домантович лег ничком, лишь слегка повернув голову к двери, ровно настолько, чтобы уголком глаза видеть, кто войдет. Но как только дверь отворилась, вскочил: - Сомов! Неужели и вы тут? - Как видите. Только не Сомов, а Фред Шульц. - Чудеса! Настоящие чудеса! - воскликнул Домантович, возбужденно пожимая руку Шульцу. Рукопожатие было крепким и искренним, а вот удивление... Фреду показалось, что в нем было что-то нарочитое. - Не хотелось бы повторять банальных слов о том, что мир тесен, но при нынешних способах передвижения он действительно становится все теснее и теснее. Рад снова встретиться с вами, Домантович! - Не так, как я, Сомов! Я ведь здесь чуть не одичал! - Повторяю, мое настоящее имя Фред Шульц. - Простите, в дальнейшем буду вас так величать. Может быть, присядете? - Конечно. К сожалению, пришлось прийти к вам не с дружеским визитом, а по делу. - Вот как? Мной начинают интересоваться? Уже легче... Так в чем же заключается ваше дело? - Мне поручено подробно ознакомиться с вашей биографией. И не только ознакомиться, но и записать. На пленку. - Может, вы скажете мне, как старому знакомому, кому она нужна и зачем? - К величайшему сожалению, я должен только спрашивать, а вы - только отвечать. - А если я откажусь? - Не советую. Вы этим только усложните себе жизнь. Ведь вы лишены возможности не только бороться, а даже подать голос. - А я так обрадовался, уввдав вас! - Мне тоже приятно... - Вести допрос? - Так уж и допрос! Обычные анкетные данные... Подавали же вы наверняка письменную биографию Хейендопфу. Ведь без этой формальности... - Хорошо, я согласен, только с одним условием... - Вы заставляете меня повторять: вы не можете ставить условия. - Назовем это маленькой просьбой. Вас устраивает такая редакция? - Если просьба действительно маленькая... - заколебался Шульц. - Крохотная! - Чего же вы хотите? - Чтобы это чучело, - Домантович кивнул в сторону хозяина, - не торчало хоть сейчас у меня перед глазами. Он так опротивел мне, так осточертел, что я готов задушить его сонного. Лицо Пантелеймона оставалось непроницаемым, словно он и впрямь был глухонемым. - Ну, это действительно маленькая просьба. Рад, что могу ее удовлетворить. Оставьте нас одних, Паня, только будьте поблизости! - Слушаюсь. В случае чего.. - Как обычно: я позову вас. Пантелеймон вышел. Домантович весело подмигнул ему вслед - Что ж, вытаскивайте эту штучку, которая оттягивает ваш карман, и записывайте. Меня уже записывали в этой комнате и еще в одном месте... Придвинуться поближе? - Как вам удобно. Аппарат очень чувствителен. Шульц включил магнитофон. Домантович придвинулся со своим стулом к столу и вполголоса начал: - "Родился я в Республике немцев Поволжья..." Когда первая лента закончилась и Шульц вставлял новую, Домантович горелой спичкой нацарапал на коробке сигарет: "Дайте кусочек бумаги". Фред удивленно поглядел на него, но выдернул из записной книжки листочек и вместе с карандашом молча положил на стол, одновременно выключив магнитофон. Механически продолжая рассказывать дальше, Домантович написал: "Чарльз Диккенс так и не закончил роман "Тайна Эдвина Друда". Фред чуть не вскрикнул. Быстро схватив карандаш, он на том же клочке бумаги ответил: "Аксаков подтверждает, что рукой какого-то спирита из США роман был закончен". Это был пароль, обусловленный еще в Берлине Домантович и Григорий Гончаренко радостно переглянулись. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ Короткая зима обрушилась на Каталонию сильными ветрами, частыми дождями, а по временам и мокрым лапчатым снегом. Помещения бывшею монастыря продувало насквозь. В боксах еще было относительно тепло, но в длинных коридорах, высоких залах, в церкви, в тирах, где обучали стрельбе, гуляли сквозняки, сырой воздух пронизывал до костей. Холод, мрачная полутьма, искусственная изоляция друг от друга, отсутствие каких-либо развлечений, кроме бренди, комиксов и модных пластинок, - все что влияло на "рыцарей", отражалось на их успехах. Вначале, правда, непогода вызвала даже некоторое оживление в школе. Будущие шпионы и диверсанты, запертые в боксах, жаждали во что бы то ни стало вырваться на свободу, как можно скорее покинуть мрачные монастырские стены. Но постепенно даже самыми старательными учениками овладела апатия. Никто не нарушал установленной дисциплины, но теоретический и практический курс программы усваивались медленно, часто бывали срывы, и это заставляло преподавателей и инструкторов возвращаться к пройденному. Особенно пал духом Середа, который в школе значился под кличкой "Малыш". Лишь занятия по борьбе на некоторое время выводили его из состояния апатии, но последнее время Середу избегали приводить в спортзал. В запальчивости "Малыш" так дубасил своего партнера, что того силой приходилось вырывать из его рук, и не всегда успевали это сделать вовремя: одному из тренеров Середа могучим ударом перебил ключицу второго на долгое время вывел из строя, так стукнув о пол, что у того сдвинулся с места какой-то позвонок. Что же касается теоретических дисциплин, то "Малыш" к ним был совершенно равнодушен. У Григория относительно Середы были свои намерения, и он попробовал повлиять на всегда мрачного парня. - Послушайте, "Малыш", - сказал он как-то вечером, зайдя к нему в комнату, - я пришел не как официальное лицо - ваш воспитатель, а просто как старый знакомый, который относится к вам доброжелательно. Мне хотелось бы... - Во-первых, у меня есть имя собственное, и собачья кличка ни к чему. Во-вторых, я по горло сыт добродетелями! А такими, как вы, в особенности! - приподнявшись на кровати, Середа с такой ненавистью поглядел на своего воспитателя, что тот понял: бедняга никогда не простит себе откровенности в казарме под Мюнхеном, а Фреду - обмана, на который тот пошел, назвавшись Сомовым. - И все-таки я действительно желаю вам добра! Когда-нибудь вы это поймете... Но оставим это.. Неприязнь, вражда - это область чувств, а я пришел для того, чтобы обратиться к вашему разуму. - Убирайтесь отсюда, господин Сомов! Фреду Шульцу я не имею права это сказать, так спросите у Сомова. Он, безусловно, посоветует вам уйти как можно скорее. Встретившись на следующий день с Домантовичем, Григорий передал ему разговор с Середой. - Он не из тех, на ком можно поставить крест. У меня из головы не выходят слова, сказанные им в тот вечер, когда пьянствовали те типы, продавшиеся Черногузу. Помнишь, ты тоже слышал: "Может, хоть немного грязи с себя смою..." Я не могу к нему подступиться, он люто ненавидит меня, считает основным виновником того, что оказался здесь. Тебе будет легче найти с ним общий язык, тем более, что на людях мы с тобой не очень симпатизируем друг другу. - Хорошо! Организуйте нам встречу! - Я мог бы поселить вас вместе, но тебя готовят в резиденты, а он проходит по классу "Д". Единственное место - спортзал. - Ты хочешь, чтоб он свернул мне шею или проломил голову? - Договорись с ним как-нибудь. Я вызову тренера к себе, и вы сможете побыть вдвоем. Потом что-нибудь придумаем... - Есть новости? - Думбрайт что-то часто стал заглядывать во все уголки. Очевидно, к чему-то готовится. Знаменательно и то, что раньше все торопил, а теперь категорически настаивает на углублении знаний и подготовки. До весны - ни одной операции. Лишь засылка двух резидентов с одинаковым заданием: глубоко законспирироваться. Когда будут уточнены даты и места высадки, я тебе передам. - А пока бить баклуши? - Выходить в эфир в случае крайней необходимости. - Можно спятить. - Мне, думаешь, весело? Я теперь каждую минуту беспокоюсь о тебе. - Так ведь я для них настоящая находка! Какой аттестат! Еще до войны работал инспектором наробраза в одном из районов Республики немцев Поволжья и якобы выполнял деликатные поручения немецкой разведки, во время войны перешел на сторону Власова и там зарекомендовал себя наилучшим образом... Всетаки высшее образование, интеллект и непреодолимое отвращение к посредственностям, которые не давали мне хода на родине. Букетик! - Ты все шутишь! - Какое там... Не пошутишь, голубчик, если знаешь, как оборачиваются дела. У наших союзников появилась тенденция ревизовать потсдамские решения. На совещании министров иностранных дел в октябре, в Лондоне... - Это ты о выступлении Бирнса?.. - Да. И о том, что руководителя делегации США поддержал английский министр иностранных дел Бевен. В этом трогательном единстве взглядов отчетливо видна тенденция объединения против СССР. Ты понимаешь, к какому обострению международной обстановки это приведет? - Достаточно взглянуть на Думбрайта, чтобы все понять. Он уже намекал - мы накануне величайших событий, которые распахнут перед нами значительно более широкие горизонты, чем прежде... Но не будем думать об этом и вернемся к нашим сегодняшним делам. Не теряя времени, возьмись за Середу. - Назначь его моим партнером хоть завтра. Только заранее позаботься об йоде, примочках и всяких там припарках... Итак, завтра? - Если дежурным по залу будет не Вайс... - Вайс? Этот альбинос? Что ты против него имеешь? - Чересчур любезен, набивается в друзья, любит задавать лишние вопросы. - Может быть, просто симпатизирует тебе? - Вряд ли. Спросит, например, бывал ли я в пивнушке на углу такой-то и такой-то улиц, а во взгляде такое, знаешь, равнодушие... Слишком уж подчеркнутое, чтобы быть естественным. И в мышцах лица чувствуется напряжение... Сдержанное, едва уловимое, но ведь я хороший физиономист... Каждой клеточкой тела ощущаю, что Вайс относится ко мне с недоверием. - Ты дал повод? - Ни единого. Здесь, верно, действует интуиция следователя гестапо. Инстинктивно чувствует во мне какую-то враждебную силу. - Гм... мне это не нравится. Будь осторожен! - Мне тоже. Что же до осторожности, то не волнуйся. Не впервой! Успокаивая Домантовича, Григории чуть покривил душой. С начальством, преподавателями у него установились неплохие отношения, и то, что Вайс, вопреки всем, незаметно следит за ним, рождало тревогу. А что если он действует не по собствемюй инициативе, а, скажем, по приказу Думбрайта? Нет, это отпадает. Босс как раз выказывает особое расположение к молодому воспитателю русского отдела. Он как-то даже сказал, что считает его больше американцем, чем немцем. В устах Думбрайта это наивысшая похвала. Нунке? Не может быть. Этот знает его как фон Гольдринга, а без пяти минут зять такой птицы, как Бертгольд, для Нунке вне подозрений. Тогда Шлитсен?.. Возможно! Он с самого начала отнесся к Фреду Шульцу настороженно. Правда, по возвращении из Мюнхена эта настороженность исчезла, но то, что бывшего заместителя начальника школы сместили с должности да еще сделали подчиненным человека нового, гораздо более молодого, не могло не породить обиды, зависти, неприязни. Так или этак, а надо остерегаться, еще внимательнее контролировать каждый свой шаг, слово, взгляд... Раньше хоть в компании Агнессы и Иренэ он отвлекался немного, отдыхал душой, а теперь... Теперь Фред Шульц появляется на вилле патронессы не чаще раза в неделю. Не потому, что встречают его неприветливо, а потому, что в его отношениях с хозяйкой дома возникла напряженность. Агнесса то радостно бросается ему навстречу, то разговаривает сдержанно, так, словно они только что познакомились. Бывает - начнет по старой привычке живо чтото рассказывать, но вдруг оборвет на полуслове, помрачнеет и замолчит. Да и остаются они наедине редко: падре Антонио стал чуть ли не постоянным обитателем виллы. С наступлением холодов Иренэ стало хуже. Укутанная по самое горло в бесчисленные пушистые платки и пледы, она выглядывала из своего гнездышка, словно смертельно раненый зверек, ощетинившийся и одновременно совершенно беспомощный. Все, как могли, старались развлечь маленькую больную, но она лишь досадливо морщилась, а когда ей слишком докучали заботами, просто закрывала глаза, притворяясь спящей. Лишь Педро мог вызвать подобие улыбки на губах девочки. Неутомимый и непосредственный, искренне преданный маленькой подружке, он не подделывался под ее настроение, не говорил с ней взволнованно-жалобным тоном, не избегал разговоров о болезни. - Пхэ, болит! А знаешь, как мне было больно, когда меня избил этот одноногий черт из таверны? Ни лечь, ни сесть не мог, ни ногой, ни рукой пошевелить. А я плевал на то, что больно, знал - все равно поднимусь. И ему отплачу! Ты на ноги не обращай внимания. Все думай: "Вот сейчас пошевелю ступней, пусть болит, а я все равно пошевелю"... Помнишь летом? Когда у тебя словно мурашки по ногам бегали? Говорил тебе - двигай ногами. А ты испугалась и давай плакать. Сказано, девчонка... - Мне вчера было очень больно, а я не заплакала, вот как! И маме не сказала! - А есть отказалась. Если нашего Россинанта не кормить, знаешь, что с ним будет? Упадет на все четыре ноги и не поднимется. - А ты покормил его сегодня? - Еще бы! Он только ушами поводил и поглядывал вокруг,тебя искал. - Правда, искал? - Знаешь, как он обрадуется, увидав тебя. Хочешь, я завтра подведу его к окну, насыплю такой холмик, чтобы повыше можно было залезть, и под самое окно... И вы будете завтракать вместе: он под окном, а ты здесь - кто больше съест. Только куда тебе! Знаю, отхлебнешь немного бульона и скажешь, что пахнет перьями... Не голодала ты, вот что! - Хочешь - сейчас целую чашку выпью?! - На пари? - На пари! На ту книжку, что Фред подарил. А что ты мне дашь? - Я вырежу из дерева маленькую мадонну и окроплю ее святой водой из часовни. Положишь ее под подушку, и когда пробьет колокол к мессе, поверяй ей самое сокровенное желание. Тетка Луиса так всегда делала, и мадонна послала ей хорошего жениха. Не сойти мне с этого места, если лгу. Иренэ выпила чашку бульону, и Агнесса был на десятом небе от радости, обхаживала Педро, считая, что само небо послало ей этого мальчика. - Я хочу усыновить Педро, - сказала как-то Агнесса, наблюдая за Иренэ и ее маленьким другом. - Подумайте, сестра моя, прежде чем брать на себя такую ответственность, - предостерег падре Антонио. - У таких безродных может оказаться плохая наследственность. Сейчас он ребенок, а когда вырастет? Хватит с вас одного креста, возложенного на ваши плечи всевышним... - Так это всевышний так покарал меня? За какие грехи? - гневно воскликнула Агнесса. - Недугом маленького невинного ребенка? Где же тогда его милосердие? - Пути господни неисповедимы, женщина! - сурово остановил ее падре Антонио. - Не богохульствуй и не ропщи на промысел божий. И помни: грехи наши не только в деяниях наших, они рождаются в мыслях. Загляни в собственную душу! Фред удивился, заметив, как поникла Агнесса. Весь вечер она просидела молча, не прислушиваясь к беседе, завязавшейся между падре и ее гостем. А разговор захватил обоих. Фред проявил интерес к прошлому Каталонии, а падре Антонио с большим знанием дела рассказывал о ее сложной и трагической судьбе, начиная от господства римлян, вестготов, арабов, франков, вплоть до объединения испанских земель, когда Каталония, потеряв свою самобытность, постепенно теряла и завоеванные ею права, пока не стала одной из обычных провинций Испании. Когда наступило время прощаться, падре захотел проводить Фреда: Вечер был ветреный, хмурый, но в воздухе уже пахло весной: травой, уже пробившейся кое-где на пригорках, набухшими на кустах почками, потеплевшей землей. Григорий любил эти дни ранней весны. Душа трепетала в преддверии грядущего чуда пробуждения и возрождения. Впрочем, сегодня он не замечал ничего вокруг. Его мысли все еще были там, возле Агнессы и Иренэ. - Вы слишком жестоки к бедной женщине, падре, - сказал Фред, как только они вышли. - Душа ее в смятении. Мне, как духовнику, надлежит быть суровым. - А не слишком ли тяжелый груз вы взвалили на ее плечи? Особенно теперь, когда Иренэ так плохо? - Именно для Иренэ... Прикуривая сигарету, Фред остановился. Мерцающий свет спички озарил лицо падре, изборожденное глубокими морщинами. Веки он опустил, словно пряча взгляд, а может, просто от огня спички или ветра, бившего прямо в лицо. - Иренэ... Вам никогда не приходило в голову, что вы жертвуете жизнью малютки во имя обманчивой мечты? - Цель оправдывает средства, сын мой... И тем, кто стал орудием в руках поборников веры, в свой час воздается сторицею. - Даже если они не достигли того, к чему стремились, как вы, например? - Я вас не понимаю, сын мой! - Вы напрасно избегаете прямого ответа, падре! Сейчас я ваш союзник, разрешите не объяснять причин. - Союзник? В чем? Союзников объединяет единое устремление, а мы с вами люди разные. Вас влечет земное... А когда скрещиваются земные пути, рождается соперничество, недоверие, коварство. - Как у вас с Нунке? Падре Антонио, который шел впереди, остановился как вкопанный, так что Фред чуть не сбил его с ног. Серп месяца неожиданно пробился сквозь тучу, на мгновение остановился, словно лодка на мели, и вдруг поплыл по широкому разводью разорванных ветром туч. Оба собеседника остановились. Фред отлично видел, с каким напряжением вглядывается в него падре. - Вы, сын мой, вспомнили Нунке. Где у меня гарантия, что не он уполномочил вас на этот разговор? - Мое отношение к донье Агнессе и Иренэ. Вы могли заметить - я не безразличен к их судьбе. - Вас связывают с ними узы земные, а они непрочны и преходящи. Обманчивая женская красота скоро вянет, земная страсть иссушает человеческое сердце, а там, где вчера был цветущий оазис, завтра мертвая пустыня. Ни единой капли целительной влаги не обретут ваши жаждущие уста, и вы убежите на край света от того, что только вчера тешила ваш взор. Только живая вера струится неисчерпаемым источником, постепенно превращаясь в могучий поток. Не лишайте бедную женщину этого счастья! Она избрала свой путь и должна идти по нему до конца. - Аллегории, дорогой падре, хороши, когда за ними хотят скрыть правду. Поэтому мне не нравится их язык. Я предпочитаю говорить откровенно и прямо: донья Менендос была для вас лишь орудием, а бедняжка Иренэ жертвой. Вы же, в свою очередь, стали орудием и жертвой Нунке. - Вы второй раз упоминаете это имя. Могу я спросить, почему именно мои отношения с сеньором Нунке так вас интересуют? Вы его подчиненный, его дело ваше дело, и было бы весьма странно, если б мотивы сугубо личные толкнули вас на нарушение обязательств чести, которые всегда связывают воинов единой рати. - Вы, падре Антонио, уклоняетесь от откровенного разговора. Тем хуже для вас. Ведь речь идет не только об интересах Агнессы и Иренэ, а, прежде всего, о ваших собственных. Забудем, что затеяли этот разговор, и вернемся к рассказу о кортесах. Вы говорили, что в начале восемнадцатого века кортесы были распущены специальным декретом, но этому предшествовала ожесточенная борьба каталонцев со значительно более сильной франко-кастильской армией. Неужели осада Барселоны длилась почти год, а жители сами поджигали свои дома и кидались в огонь, только бы не попасть в руки врага? Падре Антонио, погруженный в свои мысли, не ответил. Плотнее закутавшись в плащ из грубого сукна, накинутый поверх сутаны, он быстро прошел вперед, словно стремясь согреться, потом круто повернул и сделал два шага навстречу Фреду. - Хорошо, поговорим откровенно, - сказал он решительно. - Однако поклянитесь мне, что о нашей сегодняшней беседе не узнает ни одна живая душа, даже Агнесса. - Честное слово, падре! - К чему вы клоните и почему завели разговор о Нунке? - Я хочу освободить Агнессу от какой бы то ни было зависимости от вас и своего шефа. Вывести ее из темной игры. - Почему темной? Повторяю: цель оправдывает средства. - Вы, падре, не приблизились к своей цели ни на йоту. Мантия архиепископа никогда не украсит ваши плечи, ибо Нунке, которого вы так неосторожно включили в игру, уже сбросил вас со счетов как партнера. Те небольшие пожертвования, которые с его ведома делала Агнесса, не дали вам возможности повести задуманное дело так, чтобы ваши заслуги признали и оценили. Вы не приумножили ни славы католической церкви, ни ее доходов. А теперь, когда встал вопрос о том, чтобы получить у патронессы школы постоянную доверенность на право распоряжаться всем ее имуществом и всеми деньгами, поступающими на ее текущий счет... - Доверенность? Вы, верно, что-то спутали, сын мои? - В ласковом тоне падре послышалась плохо скрытая тревога. - Я присутствовал при этом разговоре. Мистер Думбрайт настаивает, чтобы Нунке получил такую доверенность в самое ближайшее время. - Чем объясняется такая поспешность? - Думбрайт имеет основания опасаться, что донья Менендос попадет под влияние человека, который воспользуется ее неосведомленностью в финансовых делах, доверчивостью, наивностью... - Он назвал эту особу? - Да. Ее духовника. - С вашей стороны неосторожно говорить мне это. Ведь я могу опередить Нунке! - При одном условии: если я вам помогу! Молчание продолжалось всего минуту, но Фреду оно показалось нескончаемо долгим. - Каковы ваши условия, Фред? - наконец спросил Антонио. - Вы, верно, захотите получить свою долю? - Да. - Какую? - Свободу для Агнессы и Иренэ. Некую сумму, которая обеспечит безбедное существование всей семье, включая Пепиту и Педро. - Объясните, как это сделать практически? - Паломничество в Рим, о котором давно мечтают Агнесса и Иренэ, не вызовет у Нунке подозрений, особенно если сослаться на ухудшение здоровья девочки. Вы своевременно позаботитесь о визах для всей семьи. Деньги, необходимые для этого, Агнесса предварительно переведет в Швейцарский национальный банк. Вы поможете устроить Иренэ в санаторий, а где-нибудь поблизости поселите донью Менендос. После этого Агнесса вам выдаст доверенность на право распоряжаться ее имуществом... Грубая схема, конечно, без деталей... Даже в темноте было видно, как жадно засверкали глаза падре. - А вы, сын мой? Вы до сих пор ни словом не обмолвились о себе... - Я уговорю Агнессу уехать, навсегда порвать со школой, "рыцарями" и... простите, с вами, падре... - Я не имею права нарушать тайну исповеди. Но скажу одно: она ни за что не согласится уехать без вас, Фред! - Это я беру на себя. Агнесса уедет, и вы сможете получить сан архиепископа за заслуги перед святейшей католической церковью. Все будет зависеть от вас! - Вы отказываетесь от женщины, которая вас любит и которую, вероятно, любите вы, избегаете разговора о материальной компенсации. Что же вы приобретаете? - Больше, нежели вы, падре. Значительно больше... В такие вечера мне все мерещится истинный рыцарь и неутомимый поборник справедливости - Дон-Кихот Ламанчский. И сегодня мне показалось, что я коснулся краешка его плаща. На вашей прекрасной земле я становлюсь романтиком. Вас устраивает такое объяснение? - Вы живете в Каталонии, а каталонцы не лишены ни здравого смысла, ни юмора. Здесь, как гласит наша поговорка, даже камни умеют обращать в хлеб. - Итак, вы согласны на мое предложение? - Надо подумать, взвесить все за и против... Возможно, и мне придется надолго покинуть Испанию. - Это только приблизит вас к Ватикану, к папе, а стало быть и к намеченной цели. - В принципе я согласен! - Тогда я приложу все усилия, чтобы отвлечь внимание Нунке от вопроса о доверенности. Как бы все ни сложилось, я советую поторопиться с визами, чтобы они были наготове. - Может быть, получить визу и для вас? - Я должен остаться, как это ни печально. А вдруг еще какой-нибудь камень превращу в хлеб. - Жаль, что я его не попробую... - Вам мало того куска, который вы вырвете из-под носа у Нунке? - Человек ненасытен, сын мой... "А ты особенно", - подумал Фред, прощаясь с падре. Но, пожимая ему руку, только многозначительно сказал: - Все дороги ведут в Рим. Помните это, падре! ЗА СЕМЬЮ ВЕТРАМИ А пока дороги вели не дальше Фигераса. Оставив Шульца на окраине города, у домика, спрятавшегося в глубине сада, Нунке и Агнесса направились к центральной улице, где размещались магазины и немногочисленные городские учреждения. Молодая женщина, такая оживленная несколько минут назад, сидела теперь неподвижно, уставясь в ветровое стекло машины, и на замечания и вопросы Нунке отвечала коротко, иной раз даже невпопад, полностью сосредоточившись на том, чтобы не оглянуться назад, на таинственный дом, возле которого, ничего не объяснив, чуть ли не на ходу выскочил из машины Фред Кто живет в этом доме? Почему Фред никогда не говорил, что у него в городе есть друзья? Может быть, спросить у Нунке? Нет, нет! Ни в коем случае! Он не из тех, кому можно разрешить читать в своем сердце. Еще станет смеяться, подумает, что она... Слово "ревнует" Агнесса не решилась произнести даже мысленно, пряча от самой себя чувство, разрывавшее ей сердце, туманившее мозг. А ведь ей сейчас надо быть особенно спокойной, рассудительной, чтобы выполнить все приказания падре. Как же избавиться от начальника школы хоть на минутку? Агнесса искоса взглянула на холеные, но сильные руки Нунке, уверенно лежавшие на руле. Из таких рук не вырваться, они крепко держат то, что в них попало. Будь рядом Фред, он бы помог... а теперь? Агнесса даже не сможет подняться по лестнице в контору, так отяжелели ноги, а руки холодны, как две ледышки кажется, вся кровь отхлынула к сердцу и мозгу. Нет, сегодня она не способна на это. А может быть, и вовсе не решится на такой шаг!.. Верно, так уж суждено ей и бедняжке Иренэ... И вдруг перед глазами матери возникает лицо девочки. Оно как бы вырисовывается на ветровом стекле: возбужденное, с сияющими глазами. Каждая черточка дорогого, милого личика излучает радость... Надо было молчать, молчать и ничего не говорить, ничего не обещать. Это падре обмолвился неосторожным словом о поездке в Рим. Ох, зачем же ты лукавишь сама с собой! Ведь и ты тогда не выдержала! Словно бурный горный поток, ринулись из твоего сердца и смех, и слезы вперемежку со словами... Лишить Иренэ этой радости, этой надежды? Никогда! Ни за что! Это значит убить тебя, моя крошечка, собственными руками отнять у тебя жизнь! Ведь невозможно жить без надежды!.. Отчаянное желание спасти свое дитя придает Агнессе сил. Снова глаза ее блестят, на губах играет улыбка. - Герр Нунке, - она поворачивает улыбающееся лицо к своему спутнику, - может, мы хоть на полчасика отложим наши скучные дела. Что, если нам немного посидеть в кафе? Я совсем одичала в своем углу! Так хочется побыть среди людей. Нунке удивленно глядит на Агнессу, но взор ее так ясен, на губах такая милая смущенная улыбка, что ни малейшего подозрения не закрадывается в его сердце. К тому же женщина элегантно одета, хороша собой. С такой не стыдно показаться в городском обществе. - К вашим услугам, милая патронесса! - говорит Нунке после минутного колебания. - Приказывайте, где остановить машину. - Вот тебе и на! Спрашивать у меня, затворницы! Я ведь здесь ничего не знаю, только несколько магазинов и контору банка. Распоряжайтесь сами! Конечно, чтобы место было приличное. - Что же, пировать так пировать, - улыбнулся начальник школы. - Остановим свой выбор на "Эльдорадо", это в нескольких кварталах отсюда. - Нунке самому начинает нравиться эта, как он мысленно называет ее, авантюра, и он чуть сбавляет скорость они уже в центре города. На что надеется Агнесса? Просто хочет оттянуть время? Отдалить ту неприятную минуту, когда они вдвоем с начальником школы войдут в мрачную контору мадридского филиала банка, чтобы урегулировать некоторые финансовые дела? Нет, действиями молодой женщины руководит сейчас расчет, хоть и не точный, а все же расчет. Она знает: в двенадцать часов весь бомонд города, все модницы высыпают на главную улицу, чтобы пройтись, показать себя, поглядеть на других, встретить знакомых, выпить чашечку кофе с пирожными дона Альвареса, короля местных кондитеров. Верно, Изабелла, пассия Нунке, о которой рассказывал Воронов, тоже не усидит дома этим весенним солнечным днем... Встретиться бы с ней, только бы встретиться!.. Изабелла не из тех, кто позволит своему возлюбленному появиться с другой женщиной. В кафе и впрямь собралось большое общество. Проходя между столиками, Агнесса невольно оперлась на руку своего спутника. Перед глазами у нее все кружилось, лица расплывались в каком-то призрачном тумане. Сказывалось то, что она действительно давно не бывала среди множества незнакомых людей. Чтобы скрыть смущение, женщина опустила ресницы. Теперь она видела только проход межцу столиками, показавшийся ей неимоверно узким и длинным, да носки своих туфель, и потому не заметила, с каким интересом осматривают ее присутствующие: мужчины явно любуясь, женщины с враждебной, едва скрываемой завистью. Зато Нунке отлично оценил взгляды, направленные на его спутницу, и авантюра с поездкой в кафе показалась ему еще привлекательнее. "Появиться в обществе красивой женщины - это поднять собственный престиж, - подумал он. - Полезное можно сочетать с приятным. Напрасно я до сих пор пренебрегал такой возможностью. Правда, с Изабеллой дальше кабаре не сунешься. Как ни старается она выглядеть настоящей сеньорой, но что-то от бывшей певички второразрядного мюзик-холла нет-нет, да и прорвется. Это как клеймо, навсегда оставляющее след... Странно: посмотришь на патронессу, никогда не скажешь, что Менендос привез ее откуда-то из табора. Статная, горделивая, движения и речь сдержанны и одновременно естественны. Возможно, у цыганок, привыкших к простору, свободе, это в крови. Грациозность дикого животного, вынужденного приспособить каждый свой мускул для самозащиты. И вот такую полудикарку, не испорченную цивилизацией, вырвать прямо из почвы, как сделал это Менендос, и привить ей манеры..." - Пожалуйста, уважаемый сеньор и глубокоуважаемая сеньора! Здесь вам будет уютно, - прервал раздумья Нунке официант, указывая на свободный столик. Только опустившись на стул, Агнесса подняла глаза и, пока Нунке заказывал кофе и пирожные, внимательным взглядом обежала лица присутствующих. Никого, похожего на Изабеллу, которую она, правда, никогда не видела, но хорошо представляла по словам Воронова! "Нашему шефу недостает вкуса, - пояснил генерал. - Понимаете, его пассия недурна, только всего у нее сверх меры. Одно слово, сеньора "Чересчур"! Правда, я придумал ей неплохое имя?" Агнесса тогда посмеялась, не думая, что когда-нибудь придется воспользоваться этим словесньм портретом, обновлять его в памяти, напрягая для этого все свое воображение. Минуту назад казалось, что она сразу узнает Изабеллу, но теперь в этом людском водовороте... И вдруг словно электрическая искра пробежала по всему телу, - еще не разглядев хорошенько, Агнесса уже чувствовала: в дверях стоит она! Женщине, появившейся между столиками, и впрямь больше всего подходило имя, данное Вороновым. Одета она была чересчур модно, короткие, окрашенные хной волосы казались чересчур рыжими для смуглой кожи и угольно-черных бровей, губы - чересчур красными, жемчужины в колье чересчур крупными для нагуральных. И впрямь сеньора "Чересчур"! Изабелла! Лишь скользнув взглядом по фигуре Нунке, большие черные глаза женщины впились в лицо Агнессы. - Герр Нунке, посмотрите, какая красавица, и почему-то смотрит на нас... Может быть, ваша знакомая? - Агнесса изо всех сил старалась казаться беззаботной, но в голосе ее слышалось замешательство: горячий взгляд Изабеллы пронзал ее насквозь. Рука Нунке с чашечкой кофе замерла у рта. Нунке собирался зайти к Изабелле вечером, как обычно, когда он бывал в городе, и ее появление в кафе теперь было для него полной неожиданностью. - Будьте же внимательны! Если это в самом деле ваша знакомая, пригласите к нашему столику! Иначе она подумает о нас бог знает что! - настаивала Агнесса. Нунке, растерявшийся было вначале, уже овладел собой. Вскочив с места, он помахал Изабелле рукой и с радостной улыбкой поспешил ей навстречу. Сойдясь в проходе, оба на миг остановились. Агнесса видела, как Изабелла гневно что-то прошептала, а Нунке, подавшись всем корпусом вперед, очевидно, извинялся. Затем, пропустив свою даму вперед и поддерживая ее под локоть, повел к столику. - Разрешите представить: донья Менендос, патронесса школы, в которой я имею честь служить... А это моя давняя знакомая и добрый друг, донья Изабелла. Счастливый случай неожиданно привел ее в кафе, и я буду очень рад... - Действительно счастливый случай! Если бы не ваша машина, стоящая у входа, ваша, как вы говорите, давняя знакомая так и не узнала бы, что вы в городе, - едко прервала Нунке Изабелла и, повернувшись к Агнессе, прибавила: - Нет, нет, только мы, женщины, умеем ценить старую дружбу! Не так ли? - Я лучшего мнения о мужчинах, - улыбнулась Агнесса. - Мы с герром Нунке тоже давно знакомы, и мне кажется... - Что же, тогда вам повезло больше, чем мне! нетерпеливо прервала Изабелла, с иронией делая ударение на слове "вам". - Вы не дослушали меня, - спокойно объяснила Агнесса. - С вашим знакомым мы соседи и часто встречаемся по делам. Уверяю вас, герр Нунке никогда не давал мне повода бояться, что его приязнь... его доброе отношение... Изабелла метнула гневный взгляд в сторону Нунке и принужденно рассмеялась. - О, не будем говорить о добродетелях нашего общего друга! А то может статься, что он и сам в них уверует. Да, да, я знаю мужчин... Им только дай повод, и они зазнаются, станут неблагодарны, невнимательны... Пододвигая Изабелле кофе и печенье, Нунке попробовал обратить разговор в шутку: - Вот наглядное опровержение ваших выводов, Изабелла: кажется, ваше любимое, миндальное? Как видите, я хорошо помню вкусы своих друзей... - Вы собираетесь так легко искупить свою вину? Я же говорила, он зазнается. - Я готов искупить свою вину и даже понести самое тяжелое наказание... - Нунке склонил голову с наигранной покорностью. - Донья Менендос, какую кару можно мне придумать? - Женщина должна быть милосердна... - Но я не из милосердных! А потому, герр Нунке, беру вас на весь сегодняшний день под арест. В плен, как говорится. - О, это будет сладкий плен. - Я не шучу, имейте в виду! Сегодня у меня собирается маленькое общество, и вам придется вместе со мной развлекать гостей. - Самое большое через час я буду целиком в вашем распоряжении. - Не забывайте, вы у меня под арестом! - Герр Нунке, - вмешалась Агнесса, скрывая внутреннее волнение, - а почему бы нам не поступить так: денежные дела я урегулирую сама, а что касается документов, о которых мы с вами говорили, то я попрошу управляющего банком все подготовить и в следующий наш приезд... Когда вы думаете быть в Фигерасе? - Я хотел бы уладить все сегодня, - неуверенно начал Нунке, но Изабелла капризно воскликнула: - Вы у меня под арестом, и вашей персоной распоряжаюсь теперь я. Если донья Менендос говорит, что может все сделать одна... Верно ведь? Я правильно вас поняла? Изабелла повернулась к Агнессе, глядя на нее еще с недоверием, но уже готовая к примирению, если та ответит так, как надо. - Конечно, верно. Получить деньги на школьные нужды не такая уж мудреная вещь. Ну, а обо всем остальном... боже, неужели это столь срочно! Мой покойный муж тоже был деловым человеком, но стоило мне захотеть поехать куда-нибудь или развлечься, он в тот же миг забывал о своих противных делах... И, честное слово, меня это радовало больше, чем подарки и драгоценности, которые муж привозил из Мадрида, когда отлучался туда. - Решено: вы мой пленник, и я вас не отпускаю! чересчур громко воскликнула Изабелла и захлопала в ладоши. Заметив, что на них обращают внимание, Нунке поморщился. - Хорошо. Согласен, согласен. Принимаю все ваши условия, Изабелла! - поспешил согласиться он. Агнесса поднялась. - Тогда я сейчас же пойду. Очень рада была с вами познакомиться, донья Изабелла! До скорого свидания, герр Нунке! Надеюсь, в плену с вами будут обращаться не слишком сурово. Радуясь, что ей удалось, избавиться от начальника школы, Агнесса хотела уйти, но Нунке задержал ее. - Минуточку! Я не могу свалить на вас одну все дела! Это не по-джентльменски, да и опасно: сумма большая, а по городу шатается всякий сброд... Как же быть? Ага! Разрешите оставить вас одних буквально на четверть часа... Пять минут, чтобы заехать за Фредом, пять, чтобы привезти его сюда. Остальное время на непредвиденные в дороге обстоятельства... Только сделав это, я буду спокоен: у доньи Менендос будет хороший советчик, чичероне, защитник... - Прекрасно! - щеки Агнессы покрылись легким румянцем. - С Шульцем я и впрямь буду чувствовать себя увереннее... Донья Изабелла, смилуйтесь над своим пленником и подарите ему пятнадцать минут свободы. Гарантирую, он не сбежит! - Засекаю время! - подняла руку Изабелла. Сейчас половина первого. Итак, без четверти... - Даже раньше, даже раньше! - уже на ходу крикнул Нунке. Только теперь, убедившись, что ей неожиданно повезло, Агнесса вздохнула с подлинным облегчением. Десять-пятнадцать минут она выдержит общество сеньоры "Чересчур", хотя та и рассматривает ее как вещь, выставленную в витрине, и, по всему видно, готовится приступить к настоящему допросу, чтобы удовлетворить свое ревнивое любопытство. Как себя вести? Сразу же рассеять ее опасения или и впредь держаться так, чтобы сомнения в верности любовника окончательно не исчезли из сердца Изабеллы? Ей жаль, очень жаль эту женщину. Агнесса сама почувствовала сегодня, как остро ранят шипы подозрения. Но ей надо избавиться от Нунке, во что бы то ни стало избавиться от Нунке! И она, отвечая Изабелле, жонглирует словами так, чтобы нельзя было отличить истину от капельки лжи, с чисто женской интуицией находя ту границу, дальше которой заходить нельзя, иначе разговор может закончиться ссорой, а то и открытым скандалом. К счастью, Нунке вернулся даже раньше назначенного срока, и не один, а в сопровождении Фреда. Церемония знакомства и прощания заняла не много времени - Боже, как я устала! - вырвалось у Агнессы, как только они с Фредом сели в машину. - Какая-то непонятная ситуация: вы, наш шеф и эта... дама. В чем дело? Со слов Нунке я понял одно: он приглашен к какой-то знакомой и не может сопровождать вас. Поэтому и поручает это дело мне. Но вид у него при этом был весьма кислый. Агнесса рассказала обо всем, что произошло в кафе. - А теперь скорее в банк! Я должна уладить свои дела как можна скорее, чтобы Нунке не успел опомниться. - У вас появились тайны от Нунке? - Падре посоветовал перед поездкой в Италию перевести деньги за границу, чтобы я могла не зависеть от прихотей Нунке. Вы поможете мне это сделать? - Я хотел бы остаться в стороне. По очень важным для меня и для вас соображениям. Потом объясню, в чем дело. Агнесса укоризненно поглядела на спутника. - Просто вы рассердились! Потому что Нунке вам помешал... Конечно, обидно, когда проводишь время с друзьями, а тебе на голову вдруг взваливают такую обузу, как моя персона... Только я вовсе об этом не просила, и напрасно вы... Сняв одну руку с руля, Фред ладонью накрыл пальцы Агнессы. - Я был не у друзей.. а занимался обычным служебным делом. Таким нудным и противным, что от него просто тошнило. И я счастлив, что теперь от него избавился и сижу рядом с вами... - Правда? Ну, тогда и я не стану сердиться на вас! - Значит, вы сердились? За что? Агнесса покраснела. - За то, что вы не хотите сейчас пойти со мной, наобум сказала она, холодея при мысли, что Фред может догадаться об истинной причине ее волнения - Не не хочу, а не могу... Впрочем, о том, как лучше все устроить, я охотно вам расскажу. Слушайте внимательно... Но выяснилось, что падре неплохо разбирается в делах чисто земных и отлично проинструктировал свою богатую прихожанку. - Видите, не такое уж мудреное дело самой распоряжаться своим имуществом, - подбадривал Фред Агнессу, останавливая машину возле банка. - Держитесь уверенно, напомните управляющему, что он обязан хранить тайну вкладов и операции, проводимых по распоряжению вкладчика... Я буду ждать вас за углом, в переулке. Второй раз пришлось сегодня Агнессе играть необычную для нее роль. И вторично скорее инстинкт, нежели разум, подсказывал ей, как вести себя. Волнение, овладевшее ею, когда она отворила массивную дверь конторы, постепенно исчезло. Совершенно спокойно и деловито она отдавала распоряжения, подписывала нужные документы, пересчитывала деньги, которые брала наличными: часть на нужды школы, чтобы не вызвать подозрений у Нунке, часть - для себя, на собственные траты, связанные с поездкой. И только очутившись на улице, Агнесса почувствовала, как постепенно с нее спадает напряжение. Сознание того, что она сумела отстоять интересы Иренэ, приятное чувство собственной независимости радовали ее. Как хорошо, что все испытания сегодняшнего дня позади. Еще несколько шагов, и она окажется в переулке, где ее ждет Фред. Тогда можно будет целиком отдаться чувству радости, которое пронизывает ее всю Не замечая прохожих, Агнесса быстро шла вперед, как вдруг чья-то рука коснулась ее локтя. - Берегись, сеньора, ай, берегись! Как туча закрывает солнце, так и твое красивое личико может закрыть печаль. Хочешь - помогу ее отвести? - скороговоркой бубнил хриплый голос из-за плеча. Молодая женщина от неожиданности вздрогнула и остановилась. Перед ней стояла сгорбленная старая цыганка в большой черной шали, окутывающей всю ее худую фигуру и низко надвинутой на темные глаза, обрамленные воспаленными верхними и вывернутыми нижними красными веками. "Алела? - спросила себя Агнесса и тут же ответила: - Да!" Конечно, это ее давний враг, Адела, от которой она в свое время получала столько тумаков, прибившись к кочевому табору. Правда, старая цыганка очень изменилась: годы еще больше иссушили и согнули ее, глаза стали совсем больными, появилось множество новых морщин, рот запал, отчего подбородок выдвинулся вперед, а само лицо словно укоротилось. Невольно Агнесса отпрянула и огляделась, словно ища зашиты. Но Адела, не узнавшая в этой красивой, хорошо одетой сеньоре свою бывшую служанку Марию, поняла ее движение по-своему. - Молодость и красота брезгует старостью, а богатство - бедностью. Но краса вянет, а деньги уплывают, сеньора! Не заносись! Счастье можно приблизить и отдалить. Наворожить и заклясть. Последние слова старая цыганка произнесла с угрозой. Схватив Агнессу за руку и повернув ее ладонью вверх, она быстро начала приговаривать: - На руке знак-метка, то судьбы отметка. Повернешь его направо - придет счастье и слава, а налево повернуть - несчастливый будет путь. Оставишь, как было, - все станет немило. Адела крепко сжимала пальцы Агнессы костлявой, холодной рукой и продолжала бубнить присказку, знакомую Агнессе с детства. Сейчас давнее воспоминание всколыхнуло в ее душе давно забытые чувства, пробудило непреодолимое желание еще раз побывать в таборе, почувствовать себя в окружении родных по крови людей. - Погадаешь мне в таборе? Где вы раскинули свои шатры? Адела без удивления встретила предложение. За свою долгую жизнь она привыкла к непостижимым капризам богатых сеньор и сеньоров. - Вон там, - махнула она рукой, показывая на запад. - Тогда подожди меня здесь, на углу, у этого дома. Свернув в переулок, Агнесса быстро пошла к машине, которую Фред уже вел ей навстречу. - Вы озабочены? Что-то неладно? - обеспокоенно спросил он, как только она села рядом. - Наоборот. Перевод сделан, деньги при мне. - Тогда в чем дело? Агнесса рассказала о своей встрече с Аделой. - Вы будете смеяться надо мной за то, что мне захотелось побывать в таборе? Так непреодолимо захотелось... - Машина в нашем распоряжении до вечера. Я сам с удовольствием посмотрю. - А Аделу можно взять с собой?.. Всю жизнь казалось: никогда ее не прощу! И всех остальных тоже. А теперь, когда увидала, как она постарела, какая стала беспомощная... Странно как-то. Все горести вдруг забылись, а помнится только хорошее: бескрайние дороги, воздух, напоенный ароматами трав и горьковатый от дыма костров, звездное небо, огромным шатром раскинувшееся над табором, тихое ржание стреноженных коней, хруст сена у них на зубах... - Прошлое всегда мило, Агнесса! Горечь и беды слишком обременительная ноша, чтобы всегда таскать их за собой. И лукавая служанка-память старательно пересевает все давние события сквозь сито, оставляя на поверхности лишь приятное и хорошее. Остальное - запирает в сундук, прячет в самые потайные уголки. Ведь если часто возвращаться к тяжелым воспоминаниям, не хватит сил жить. Можно согнуться под их тяжестью. - Возможно, и так! Иначе мне бы не захотелось поехать в табор... А вот и Адела! Остановитесь на минуту! Старая цыганка нерешительно подошла к машине и вопросительно поглядела на Агнессу. - Садись, Адела! Скажи, куда ехать... - Адела? Разве я когда-нибудь уже гадала сеньоре? Где-нибудь в другом месте? Не припомню,