енькая, почти девочка, - нет, такого старуха не помнила. Впрочем, вначале донья Иренэ не очень горевала по этому поводу. Убедившись в мимолетности увлечений своего племянника, она надеялась, что пройдет месяц, другой - и Мария исчезнет так же бесследно, как и все ее предшественницы. Очевидно, на такой финал новой любовной авантюры рассчитывал и дон Карлос. Он охотно откликнулся на приглашение старого приятеля принять участие в морской прогулке на яхте. Даже начал готовиться в дорогу. Но все его планы рухнули. Произошло невероятное: банкир Карлос Менендос влюбился. До безумия! Возможно, этому способствовала прошлая жизнь. Стареющий банкир, успевший в молодости немало покуралесить, теперь стремился к чему-то большему, чем купленная любовь или скоропреходящая интрижка. Возможно, этот взрыв бешеной страсти был вызван поведением Марии, которая держала себя с неприступностью королевы. - Убегу! - заявила она при первой же попытке Карлоса добиться своего силой. - Задушу сонного вот этим шарфом и убегу! - Глаза девушки при этом так блеснули, что Карлос понял - свою угрозу она выполнит не колеблясь. То, что Марию может потянуть к вольной цыганской жизни, теперь очень волновало Карлоса. Иногда он совсем лишался рассудка от страха. Уезжая утром в Мадрид, он по нескольку раз напоминал слугам, чтобы они следили за каждым шагом девушки. Удвоенный штат садовников охранял все подступы к вилле и был обязан немедленно сообщить в полицию, если где-либо вблизи будут замечены цыгане. С полицией на этот счет у Менендоса была особая договоренность. Часто среди дня Карлос бросал все дела и мчался в Сан-Рафаэль, гонимый подозрениями, страхом и непобедимым желанием убедиться, что Мария здесь, не сбежала. Лишь увидев девушку, он успокаивался и посылал гонцов в город за каким-либо новым украшением, лакомствами, за всем, что могло понравиться его маленькой колдунье. Мария принимала подарки с таким видом, словно драгоценные камни и шелковые наряды были для нее привычными вещами. Она равнодушно отодвигала вазу с самыми вкусными пирожными, чуть надкусывала дорогую конфету, едва прикасалась к отборным фруктам. Отоспавшись на мягком, отъевшись за всю свою голодную жизнь, девушка явно затосковала. Целыми часами она сидела неподвижно, впившись взглядом в тучку на далеком горизонте, а когда та исчезала, Мария вдруг вскакивала с места, швыряла на пол все, что попадалось под руку, срывала с себя браслеты, бусы, с озлоблением топтала их ногами. Таких припадков злобы Карлос боялся больше всего. Он был готов лечь девушке под ноги, только бы она успокоилась, только бы улыбнулась. - Мария приворожила нашего хозяина каким-то зельем, все цыганки - ведьмы, - нашептывали донье Иренэ служанки. Старая женщина и сама готова была поверить в колдовские чары. Тем более, что в характере девушки было что-то непостижимое. Все остальные вели себя, как подобает в их положении - сначала немного капризничали, потом всеми силами стремились войти в милость, затем и вовсе стушевывались. А эта даже не приказывает, а все делается, как она хочет, подарки принимает как бы из милости, голова гордо закинута, как у инфанты. И Карлос при ней даже не паж, а просто шут. Совсем ума лишился. Хорошо еще, что эта цыганка-ведьма не жадна на деньги. А то этот сумасшедший мог бы за один танец или песню положить к ее ногам все свое состояние. Донья Иренэ даже не догадывается, как близка она к истине. Да, дон Карлос не то что состояние, но и имя Менендосов решил предложить Марии. Понимая, какую скандальную сенсацию может вызвать женитьба одного из богатейших банкиров Мадрида на неграмотной цыганке, дон Карлос решил не разглашать своего намерения. Он просто внезапно заболел нервным расстройством, которое требовало долгого и систематического лечения, а главное отдыха от всех дел. - Понимаешь, я так устал, что ни один врач здесь мне не может помочь. Надо рассеяться, изменить условия жизни. В таких случаях лучший врач - поездка за границу, - объяснял он тетке, которая страшно перепугалась, поверив в болезнь племянника. - Я уверена, что такой отдых пойдет тебе на пользу, - согласилась она. - Свежие впечатления, новые интересные знакомства... Донья Иренэ оборвала фразу, боясь сказать что-либо лишнее. В глубине души она лелеяла надежду, что Карлос, разлучившись с Марией, навсегда вылечится не только от всех болезней, но и от этого нелепого увлечения; возможно, даже найдет достойную пару и снова женится. Через месяц, уладив все свои дела в Испании, дон Карлос Менендос выехал за границу. Собираясь в дорогу, он приказал и Марии быть готовой. - Отвезу ее обратно в табор, - коротко объяснил он. Донья Иренэ облегченно вздохнула. С этого времени в Сан-Рафаэль монотонное течение времени нарушалось лишь получением писем и открыток с незнакомыми марками и штемпелями чужих стран. В своих корреспонденциях Карлос коротко сообщал, что чувствует себя лучше, но не настолько хорошо, чтобы можно было надеяться на быстрое воэнрашение домой; туманно намекал на какие-то личные причины столь длительного отсутствия. Старая тетка не знала, что и думать. Через несколько месяцев пришло письмо, которое все объяснило. Племянник писал, что неделю назад он женился на дочери турецкого негоцианта, что новая жена ради него приняла христианскую веру и назвали ее Агнессой, - теперь она добрая католичка. А еще через год телеграмма-молния принесла новую радостную весть: у супругов Менендос родилась наследница и назвали ее в честь старой доньи Иренэ. Вернулся Менендос в Мадрид только в конце 1935 года. Приехал вначале один и надолго заперся с теткой в своем кабинете. О беседе, состоявшейся наедине, Иренэ никому ничего не рассказывала. О том,что разговор был бурный, догадывались лишь слуги, до слуха которых доносились рыдания доньи и гневные выкрики хозяина дома. Но постепенно голоса за дверью стихли, и тетка с племянником расстались совсем мирно. - Итак, я всецело полагаюсь на вас, - сказал дон Карлос, нежно целуя тетке руку. - Уверяю вас, никто даже не догадается... Если вы подготовите все, как мы условились. В тот же вечер дон Карлос выехал в Сарагоссу, где остановилась Агнесса с маленькой дочкой - та немного прихворнула в дороге. А донья Иренэ стала лихорадочно готовиться к приезду новоявленной племянницы и внучки. Сославшись на то, что молодожены везут с собой полный штат прислуги, она уволила всех старых служанок и лакеев, щедро наградив их и пролив не одну слезу, заключила с подрядчиком договор на ремонт виллы, вызвала декораторов, которые должны бьыи привести в порядок обстановку. С утра до поздней ночи хлопотала донья Иренэ, стараясь забыться и рассеяться. Днем и в самом деле было легче. А ночью печальные мысли обступали ее со всех сторон. Как обманул, как усыпил ее бдительность Карлос! Она отдала ему жизнь, спускала ему все, только бы он был весел и счастлив. Верно, за это и покарала ее мадонна. За слезы, пролитые первой женой Карлоса, за надругательства над теми женщинами и девушками, которых она, тетка, скрывала под этой крышей. Вот одна из них и стала хозяйкой этого дома. Да еще худшая из худших. Цыганка! Та самая Мария, от которой Иренэ так хотелось избавиться. Что из того, что Карлос обратил ее в католичество? Для доньи Иренэ она навсегда останется басурманкой, злой колдуньей... А может, это воля мадонны - спасти грешную языческую душу, а через нее и душу бедняги Карлоса? Ведь благословила же пречистая дева их союз ребенком Карлос сказал, что назвать девочку Иренэ предложила цыганка. Верно, лжет, чтобы примирить ее с Марией, или, как ее теперь зовут, Агнессой. Надо привыкнуть так ее величать. Имя, данное святой церковью при крещении, священно. Впрочем, не эти раздумья, а само появление Марии-Агнессы окончательно примирило старую донью с молодой женой племянника. Трудно было узнать в этой женщине когда-то дикую, гордую и горячую девушку. Даже внешне Мария изменилась. Изящно, по-европейски одетая, сдержанная в движениях, она могла стать теперь украшением лучшей мадридской гостиной. При встрече обе женщины ни словечком не обмолиились о прошлом. - Приветствую тебя в твоем новом доме, Агнесса! - просто сказала донья Иренэ. - Надеюсь, ты будешь в нем счастлива. - Вот мое счастье! - смеясь, Агнесса протянула старой женщине пышный, расшитый кружевами сверток - Беспокойное счастье, так что нам его хватит на двоих! Словно в подтверждение этих слов, из конверта донесся громкий заливистый плач. - Она больна? - всполошилась донья Иренэ. - Просто надоело лежать спеленутой. Сейчас я ее разверну. Обе женщины склонились над младенцем. Освобожденная от пеленок, девчушка сразу же успокоилась. Двигая розовыми ручками и ножками, она заагукала, словно тоже хотела поздороваться. Сердце доньи Иренэ сжалось от нежности - Да она же беленькая! - взволнованно воскликнула старая женщина. - Точнехонько, как бабушка Карлоса, Тереза Менендос! Боже, какие волосики! Словно святые ангелы соткали их из солнечных лучей! И действительно, солнечным лучом стала Иренэ Менендос для всех обитателей виллы Сан-Рафаэль. Крутые перемены в судьбе и школа, которую прошла Мария у духовников в Италии, казалось, совсем пригасили страстность ее натуры. Тем ярче вспыхнула в ней безумная любовь к рожденному ею маленькому существу. Девочкой измерялось все: возникшее чувство приязни и благодарности к Карлосу, примирение с его теткой, которая так заботилась о маленькой, пробуждение настоящей глубокой религиозности. Ибо кто же, как не Иисус и Пресвятая мадонна, может защитить ее крошку от всяческих бед? Ни одной мессы не пропускала Агнесса (отныне и мы будем называть ее так), умоляя небо даровать ее любимой Иренэ счастливую судьбу. Падре Антонио, постоянный духовник Агнессы, не мог нахвалиться своей новой прихожанкой, ее щедрыми дарами, ее преданностью святой католической церкви. - Поверьте мне, - говорил он Иренэ Менендос, эта новообращенная христианка стоит десяти старых. Как у каждого неофита, в душе ее пылает пламень веры, способный зажечь других. Вы только поглядите, как изменился дон Карлос... С последним утверждением нельзя было не согласиться. О бывших увлечениях дона Карлоса напоминала лишь преждевременно облысевшая голова. Отдав дань светским обычаям, сделав все необходимые визиты, он прочно осел возле жены и дочки, даже отказался от личного руководства банковской конторой, которой управляли теперь доверенные лица. Отныне его время принадлежало только Агнессе и Иренэ. Ведь жена сбивается с ног, хлопоча возле малютки, такой прелестной, но такой слабенькой. Здоровье девочки волновало и отца и мать. Не то, чтобы малютка часто болела, но росла она худенькой, часто плакала без причины, плохо ела. Любой врач, осмотри он Иренэ, порекомендовал бы обычные средства: не кутать ребенка, больше держать на свежем воздухе, кормить не тогда, когда этого захочется чересчур заботливым маме, папе и тетке, а строго по часам, и девочка наверняка окрепла бы. Но дон Карлос пригласил к дочери самого модного мадридского педиатра-педолога, а тот придерживался правила, чем богаче пациент, тем сложнее надо ставить диагноз. С тех пор супруги Менендос жили в постоянной тревоге за Иренэ. Проявлялось это по-разноу. Агнесса еще усерднее постилась, давала еще больше денег на всевозможные приюты, еще горячее молилась. Карлос с головой погрузился в различные медицинские справочники, журналы, учебники. Газет он теперь не читал, ибо ничто его больше не интересовало. Даже победа Народного фронта на выборах 16 февраля 1936 года, а затем установление в стране революционной власти скорее удивили дона Менендоса, нежели заинтересовали. Ведь его имений, разбросанных в различных уголках Испании, пока никто не трогал, законную жену ни одна власть отобрать у него не может, дочка хотя и болела, но подрастала. Приказав своим доверенным лицам в случае чего перевести часть капитала в заграничные банки, Менендос совсем успокоился. - Этот сброд, всплывший на поверхность, не способен управлять страной, - успокаивал он жену и тетку. - Даже полезно, если испанцы в этом убедятся! Поверьте, пройдет месяц, другой - и все станет на свои места. Вопреки этому прогнозу, разбушевавшаяся Испания клокотала. Даже такой недалекий политик, как дон Карлос, стал понимать, что дело гораздо серьезнее, чем он предполагал. Менендос нервничал, все чаще говорил о бегстве за границу. Возле раньше молчавшего радиоприемника теперь во время утренних и вечерних передач собиралась вся семья. Включили приемник и утром 19 июля. Первым передали сообщение, очень взволновавшее Карлоса: революционное правительство Испании издало приказ об изъятии частных машин для нужд рабочих организаций. Вся семья восприняла это как подлинную катастрофу. Лишить их машины? Да это же неслыханный произвол! Ведь дело совсем не в материальном ущербе. Забирая машину, семью ставят в совершенно безвыходное положение. А что, если понадобится срочно вызвать врача к Иренэ? Как добраться из Сан-Рафаэля до Мадрида? Ведь они из-за болезни дочери живут на два дома, а машина - это не прихоть, а необходимость. Не станет же Агнесса с маленькой Иренэ два часа трястись поездом, если на машине можно домчаться за полчаса. Бывает, что каждый час, даже несколько минут становятся выигрышем в борьбе за жизнь. - Нет, я буду протестовать! Я уплачу любой штраф, налог, а машину не отдам. Немедленно едем в Мадрид! Должны же там понять наше особое положение, - заявил хозяин дома так решительно, что никто не решился с ним спорить. Сразу же после завтрака выехали в Мадрид. Дон Карлос сам вел машину. И не прямым путем, как обычно, а через Гвадарраму. Это удлиняло дорогу, но давало и серьезные преимущества: меньше шансов попасть на глаза патрулю, который безусловно уже охотится на автомобилистов на шоссе. Да и местность, по которой придется ехать, не так надоела. А им всем надо рассеяться, отвлечься от тревожных мыслей. Новые пейзажи действительно немного развлекли Агнессу. Маленькая Иренэ заснула, и ничто не мешало молодой женщине любоваться дорогой, бездонной синевой неба, наслаждаться тем ощущением движения, которое всегда рождает быстрая езда. Карлос и донья Иренэ, которая сидела рядом с ним на переднем сиденье, о чем-то тихо разговаривали, и муж не докучал Агнессе чрезмерными заботами. Как хорошо, что можно отдаться потоку собственных мыслей или просто закрыть глаза, подставив лицо встречному ветру, и ни о чем не думать. Лишь чувствовать на коленях тепло нежного детского тельца... - Еще несколько километров - и Гвадаррама, бросил дон Карлос, повернувшись к жене. Агнесса молча улыбнулась и, откинув голову на спинку сиденья, закрыла глаза. Молодая женщина, видно, задремала, потому что никогда потом не могла вспомнить, с чего все началось. Вдруг она услышала выстрелы, увидела голову мужа, упавшую на руль, глубокий кювет, к которому мчалась машина, огромную скалу... Дальше все провалилось и было окутано черным туманом... Придя в себя, Агнесса увидала, то лежит в нескольких метрах от разбитой машины. Отчаянно вскрикнув, молодая женщина стала искать глазами дочку и только позже поняла, что Иренэ с ней: это ее тельце она так крепко сжимает руками. Очевидно, в последнюю минуту мать успела прижать девочку к себе, и из машины их выбросило вместе. Одного взгляда, брошенного на Карлоса и его тетку, было достаточно, чтобы понять - никакая помощь им уже не нужна. Шатаясь, Агнесса поднялась и побрела в сторону Гвадаррамы... Если бы не падре Антонио, жену покойного дона Карлоса Менендоса, наверно, заперли бы в сумасшедший дом. На следствии, начавшемся по делу бандитского налета на машину и ее пассажиров, Агнесса упрямо повторяла, что зовут ее Мария, а фамилии у нее нет. Вызванные медицинские эксперты установили, что у молодой женщины сильное нервное потрясение и требуется длительное лечение. Один духовник понимал истинную причину ее бреда. Да и был ли это бред? Душевное потрясение, вызванное катастрофой со всеми ее последствиями, - это оно привело к уходу в прошлое, о котором теперь, кроме падре, никто не знал. Милое прошлое, - ведь с годами забывается все плохое и помнится только хорошее! Для человека, дух которого сломлен, оно часто становится самым надежным убежищем. Надо бороться против Марии за душу Агнессы. Католички Агнессы... Орудием в этой борьбе стала Иренэ. Лишь впоследствии узнала Агнесса, как много сделал для ее несчастной дочки падре Антонио. В хозяйстве, оставшемся после смерти Карлоса и его тетки, он один теперь руководил всем. Вызывал врачей, добывал самые дефицитные лекарства, следил за тем, чтобы своевременно проделывались все необходимые процедуры. Агнесса ничего этого не замечала. Устроившись на скамеечке возле кроватки дочери, она безотрывно глядела на ее похудевшее, бледное личико и маленькие неподвижные ножки. Даже плач девочки не выводил ее из прострации. Использовав все способы влияния на убитую горем мать и не достигнув никаких конкретных результатов, падре решил прибегнуть к крайней мере. - Пойдем! - властно сказал он однажды. Молодая женщина сидела не шевелясь. - Пойдем! Именем этой страдалицы приказываю тебе - пойдем! Оробев под взглядом черных пылающих глаз своего духовника, Агнесса поднялась. Не замечая дороги, она шла за падре куда-то далеко, на окраину селения. Возле покосившейся, сбитой из досок и листов жести хижины Антонио остановился. - Войди первая! Агнесса переступила порог. Страшный смрад ударил ей в нос. Но молодая женщина пошатнулась не от этого, а от зрелища, открывшегося ей: в углу, на куче лохмотьев, копошилось какое-то существо, похожее на паучка. На худенькой шейке беспомощно моталась маленькая головка, тонкие, как два шнурочка, ручки старались то ли что-то схватить, то ли на что-то опереться, и лишь длинные ножки лежали неподвижно, как два иссохших стебелька. - Ты хочешь, чтобы и Иренэ стала такой? - безжалостно спросил падре, указывая на калеку. Впервые за все время Агнесса разрыдалась и, не ожидая своего спутника, бросилась домой. Так вторично умерла Мария и вторично родилась Агнесса - верная дочь католической церкви. Преисполненная деятельной любви мать. Наследница рода Менендосов. Падре не напрасно боролся за душу своей лучшей прихожанки. Теперь молодая женщина подчинялась ему во всем. Он как бы заново лепил ее душу, руководствуясь одному ему известными планами. А планы Антонио простирались далеко. И Агнессе в них отводилась не малая роль. Впрочем, падре не торопил событий, ибо сейчас молодой донье Менендос было не до его планов. Иренэ все еще не становилась на ножки, хотя немного повеселела и даже поправилась. Увидев в этом залог выздоровления, Агнесса немного успокоилась, но здесь на нее свалилась новая беда: правительство конфисковало большую часть имущества покойного Карлоса. Дом в Мадриде забрали под госпиталь. А как раз в эта время девочка стала жаловаться на боль в позвоночнике. Невольно рядом с горем и сердце Агнессы рождалось чувство жгучей ненависти к виновникам всех ее бед. А виновниками она считала не бандитов, обстрелявших машину, а новую власть, издавшую приказ о реквизиции машины. Не будь этого приказа, они бы в тот день не поехали в Мадрид, не произошло бы аварии, в которой искалечена ее дочь и убит муж. И разве не новая власть конфисковала ее имущество, забрала мадридский дом? Правду говорит падре: виной всему прежде всего коммунисты, безбожники... ...Вот теперь падре Антонио мог доверить Агнессе свою заветную мечту - начать крестовый поход против гонителей веры. - Немалых жертв потребует этот поход, но и награда за них будет велика. Не одно чудо уготовил бог своим избранникам. Будешь с нами, дочь моя? - торжественно спросил падре. - Конечно! - горячо вырвалось у Агнессы. - Тогда будем готовиться и ждать, когда пробьет час... Час пробил в марте 1939 года, когда Франко вступил в Мадрид и провозгласил себя диктатором. На следующий же день в газетах появилось заявление вдовы дона Карлоса Менендоса, Агнессы Менендос, что отныне основная цель ее жизни - месть за смерть мужа и увечье дочери. На это она отдает все свое наследство, этому она посвятит все свои силы. Имя Агнессы Менендос несколько дней не сходило с газетных полос. В ее адрес приходили многочисленные телеграммы из Берлина, Рима, Нью-Йорка, Лондона, Парижа. Представитель Ватикана посетил виллу в Сан-Рафаэль и передал Агнессе папское благословение. Личный посланец Гитлера, майор Нунке сообщил, что ему приказано остаться в Мадриде и в случае надобности стать специальным советником благородной испанской доньи. Неожиданное появление Нунке вначале взволновало падре Антонио, но они быстро договорились о форме, в какую должно вылиться движение, и о сфере деятельности каждого. Итогом были опубликованные в фашистской прессе сообщения, что вдова Менендос открывает школу "рыцарей благородного духа". Здесь будут воспитываться кадры для будущего крестового похода против безбожной большевистской Москвы. Теперь уже не только приветственные телеграммы, а денежные переводы и всяческие ценности присылали Агнессе Менендос известные и неизвестные друзья и единомышленники. И надо признать, что переводы эти были своевременны. Неожиданно выяснилось, что наследство вдовы дона Карлоса не так уж велико. Его доверенные лица не только запутали финансовые дела, но и хорошенько поживились. Все якобы переведенные за границу деньги куда-то таинственно исчезли. Агнесса совершенно растерялась. Теперь майор Нунке стал не просто советником, а до зарезу необходимым ей человеком. Даже падре Антонио стал заискивать перед ним. О, он умница, этот Нунке! Его совершенно не взволновало сообщение падре о том, что у Агнессы, по сути дела, нет свободных денег для школы. Того, что осталось, с трудом хватит на содержание больной Иренэ. Спинка все еще болит, а ножки отказываются носить худенькое тельце... При создавшихся обстоятельствах школа должна содержать Агнессу, а не она ее... Нунке прежде всего предложил не разглашать фактическое положение вещей. - Новые деньги липнут к старым... Слышали эту поговорку? Итак, для всех Агнесса должна остаться богатой... Дальнейшее зависит от нас с вами... И Нунке не терял времени. Не от имени Агнессы, а как ее советник, он рассылал в разные страны, по одному ему известным адресам, многочисленные письма, предупредительно сообщая при этом номер банковского счета популярной теперь вдовы Менендос. ТЕРРАРИУМ ВОЗЛЕ ФИГЕРАСА Если от небольшого городка Фигерас, расположенною в испанской провинции Каталонии, вы проедете километров двадцать на северо-восток, то непременно попадете на маленькое плато размером с футбольное поле. На нем увидите добротные строения: придорожную таверну, двор, обнесенный высокой, быть может, даже излишне высокой стеной. У вас тотчас возникает впечатление, что хозяин этого, говоря попросту, трактира делает отличный бизнес, ибо на всех строениях и внутреннем убранстве таверны лежит печать достатка и той хозяйственной заботливости, которая красноречиво убеждает: здесь можно не бояться, что вам подадут плохо приготовленное блюдо или уложат на грязные простыни, если вас потянет вздремнуть после вкусного обеда. А поживи вы в таверне день-два, у вас невольно возникнет множество вопросов и далеко не на каждый вы получите ответ. Вы многого бы не поняли, и прежде всего - откуда этот достаток? Таверна находится от Фигераса в каких-нибудь двадцати километрах, так что путешественник, едущий из города, еще не успеет проголодаться и поэтому минует таверну, а если и остановится, то всего на несколько минут - промочить горло вином с водой, как это любят испанцы. Так же поступают те, кто едет не из города, а в город. У них тоже нет оснований надолго задерживаться перед самым городом - каждый, естественно, стремится поскорее добраться домой или в гостиницу. Правда, в былые времена основным источником дохода здесь были туристы. К удивлению испанцев, они пили неразбавленное вино и в таких количествах, что поражали даже каталонцев. Но после фашистского переворота туристы не посещают Испанию. А те немецкие путешественники, - их ведь даже не назовешь туристами, - которые теперь снуют повсюду от казармы к казарме, ездят с собственными дорожными буфетами, где есть все необходимое, чтобы утолить голод и жажду. Проведя день в таверне, вы бы с удивлением отметили, сколь мал ее доход, от силы пять, ну пусть десять песет! Правда, время от времени к таверне подъезжают крытые грузовики, которые хозяин пропускает прямо во двор, доверяя шоферам и грузчикам самим распоряжаться в каменных амбарах и погребах. Со двора машины уезжают груженные ящиками, мешками, тюками. Можно подумать, что здесь расположена не таверна, а какая-то оптовая база. Да, много странного и удивительного обнаружите иы на плато. Попробуйте в час вечерней прохлады прогуляться по нему, и вы увидите, как тотчас нахмурится хозяин. - По дороге влево ходить запрещено! - обязательно предупредит он. - За шлагбаумом вас могут ожидлть всяческие неприятности... И вы вспомните, что налево от таверны и впрямь видели хорошо заасфальтированную дорогу, в самом начале перегороженную полосатым шлагбаумом. Не стоит расспрашивать хозяина, куда ведет дорога и почему по ней запрещено ездить. - Там закрытый пансионат, - буркнет он. До сих пор приветливый и гостеприимный, владелец таверны станет разговаривать с вами с помощью лишь двух слов: "да" и "нет". Ничего больше, никаких пояснений! И по тому, как сердито застучит деревяшка, прикрепленная к его культе на правой ноге, и по угрюмым подозрительным взглядам, брошенным в вашу сторону, вы поймете: лучше уехать, ибо отношение к вам резко изменилось. Теперь и сама личность хозяина кажется вам странной. У вас создается впечатление, что это бывший военный, привыкший приказывать, но теперь, в связи со сложившимися обстоятельствами, вынужденный командовать лишь тремя помощниками: женой, дородной, в прошлом, наверное, красивой женщиной, глухонемым слугой и двенадцатилетней девочкой. Хозяин казался добродушным, приветливым, как все владельцы частных гостиниц или ресторанов. Теперь вы замечаете его второе лицо: настороженное и подозрительное, словно, спросив о пансионате, вы собираетесь вырвать у него тайну, которая является единственным источником его существования. И это второе впечатление куда ближе к истине, нежели первое. Этот полуресторан-полугостиница на самом деле представляет собой перевалочную базу школы "рыцарей благородного духа", созданной в свое время Агнессой Менендос. Вдова дона Карлоса уже ликвидировала свои дела в Мадриде, лишилась роскошной виллы в Сан-Рафаэль и вместе с больной дочкой живет здесь в отдельном особнячке, стоящем за оградой школы, расположенной в бывшем католическом монастыре. Впрочем, на некоторое время оставим Агнессу и Иренэ и вернемся к событию, которое так волнует руководителей школы "рыцарей благородного духа" вот уже на протяжении двух недель. Наш старый знакомый, а ныне начальник этого своеобразного учебного заведения, Иозеф Нунке, две недели тому назад вернувшись из таинственного путешествия, привез больного, которого никак не удается поставить на ноги. Приглашенный в помощь собственной медслужбе школы известный невропатолог из Жероны, профессор Кастильо, уже неделю бьется над тем, чтобы вывести больного из шокового состояния. И ничего не может сделать. Он даже не обещает улучшения в будущем: сомнительно, чтобы бедняга выкарабкался и стал здоровым человеком. А Нунке и не скрывает, как важно для него, чтобы в ходе болезни наступил перелом. Он готов удовлетворить любые требования профессора, сколько бы это школе не стоило, он готов обеспечить любой, самый тщательный уход, только бы пациенту стало лучше. Профессор Кастильо и сам видит, какое значение придает Нунке выздоровлению неизвестного молодого человека. Дежурный врач трижды на день должен информировать руководителя школы о состоянии больного, а вечером докладывает сам профессор. И тогда между ним и Нунке происходит почти одинаковый диалог: - Могу ли я завтра поговорить с ним или хотя бы навестить его? - спрашивает Нунке, выслушав очередное сообщение. - Боюсь, это лишь ухудшит состояние. - А может быть, наоборот, выведет из проклятого шока? - Нет! Я не могу рисковать. Этим категорическим возражением обычно и заканчивается их вечерний разговор. На двенадцатый день пребывания профессора в школе (и на девятнадцатый со дня появления в школе больного) вечерний разговор закончился совсем иначе. - Должен признаться: я не гарантирую молодому человеку выздоровления ни сейчас, ни в ближайшие дни, - устало произнес профессор - Время в таких случаях единственный врач. Время, уход и покой. Да еще свежий воздух. Я считаю свое дальнейшее пребывание у вас нецелесообразным. - Почему? - Я посоветовал коллеге, - профессор вежливо поклонился в сторону школьного врача, - вынести из комнаты больного все, что напоминает ему о болезни... Все эти пузырьки, баночки, шприцы - вон! Если вам знакомы прежние склонности вашего подопечного, окружите его привычными для него вещами, дайте то, что он раньше любил. То есть создайте такую обстановку, к которой он привык... Больной любил вино или бренди? Нунке отрицательно покачал головой. - Жаль, рюмка вина хорошо тонизирует организм. И она не помешает вашему... ну, скажем, приятелю или знакомому... Загадочный ход болезни - впервые у меня в практике! - Вы отказываетесь от дальнейшего лечения? уточнил Нунке. - Не отказываюсь, но говорю об особом случае. Нет оснований злоупотреблять инъекциями, порошками, микстурами, если больной на них не реагирует. Природа с ее грандиозным потенциалом часто бывает мудрее нас, врачей. Нунке отвернулся от окна и несколько мгновений задумчиво смотрел на бывший монастырский сад. - А зайти к нему, наконец, можно? - раздраженно спросил он. - Я не знаю, при каких обстоятельствах все это случилось. Если вы в какой-то мере причастны к пережитому беднягой, я бы советовал подождать. Все, что напоминает обстановку или причину заболевания, может вызвать тяжелые осложнения. Если же... - Хорошо, я это учту, - прервал профессора Нунке. - Спасибо за все хлопоты! Надеюсь, вы не откажетесь принять участие в консилиуме, если в этом возникнет необходимость? После отъезда профессора в Жерону Нунке еще долго шагал по кабинету, что-то обдумывая. Наконец позвонил. - Мундир оберста немецкой армии! - приказал он дежурному. Надев парадный мундир и прицепив к нему несколько крестов и медалей, Нунке направился в дальний конец коридора. Врач, семеня, спешил за начальником и, когда тот подошел к двери, забежал вперед, чтобы отпереть ее. - Я войду один, - остановил врача начальник школы. - Но будьте поблизости: в случае чего я позову вас. Комнат, отведенных больному, было две. Первая, в которую вошел Нунке, служила кабинетом и гостиной. Письменный стол, на нем домофон, диван, несколько стульев, круглый столик, стенной шкаф - вот и все убранство комнаты. Окинув долгим взглядом вещи и даже стены, Нунке на цыпочках направился в другую комнату, служившую спальней. Она тоже была обставлена чрезвычайно скромно: широкая деревянная кровать с тумбочкой у изголовья, вешалка для одежды, маленький столик с домофоном. Дверь сбоку вела в туалет. Если первую комнату щедро освещала пятилампоцая люстра, то в спальне царил полумрак - свет едва пробивался из-под темного абажура настольной лампы. Нунке, очевидно, хорошо были знакомы эти апартаменты, потому что он мигом нашел за дверью выключатель. Под потолком вспыхнул огромный матовый шар. Придвинув стул к кровати, Нунке уселся в ногах больного. Тот лежал, вытянув руки вдоль туловища, закрыв глаэа, и не реагировал ни на свет, ни на появление посетителя. Одеяло было натянуто на грудь. В этой неподвижности было что-то жуткое: казалось, тело больного уже сковал холод смерти. Несколько минут Нунке пристально вглядывался в знакомое лицо. Удлиненное, обрамленное маленькой бородкой, похудевшее, оно казалось маской... Вскочив с места, руководитель школы направился к двери, чтобы позвать врача, но, уже стоя на пороге, круто повернулся и снова подошел к кровати. Надо самому проверить, есть ли пульс. Но как только Нунке дотронулся до руки больного, тот открыл глаза и сразу сел на кровати. От неожиданности Нунке отшатнулся. - Герр оберст? - словно не веря собственным глазам, спросил больной. - Лежите, лежите! - утвердительно кивнул Нунке и мягко нажал на худые плечи больного. - И в самом деле кружится голова. Хорошо, я лягу. Но надеюсь, вы не призрак и не растаете в воздухе? Мне ведь надо задать вам несколько вопросов. В устремленном на начальника школы взгляде загорелись насмешливые искорки. - Рад, что вы в сознании и охотно отвечу. Итак?.. - Скажите, доктор, который приходил ко мне в камеру, был от вас? - От меня, - буркнул Нунке. - А для чего вы все это сделали, герр Кронне? - Давайте договоримся: я не Кронне, а Нунке, понимаете? Герр Нунке! Так здесь все меня называют, называйте и вы. А вы не Генрих фон Гольдринг, а, скажем, Фред Шульц. Вы находитесь в одном учреждении, и надо было вас как-то зарегистрировать. Посоветоваться с вами я не мог, пришлось выбрать имя на свой вкус. Итак, вы - Фред Шулъц. Не возражаете? - Но к чему весь этот спектакль? - в голосе Генриха, отныне Фреда Шульца, чувствовалось неприкрытое раздражение. - Я, конечно, обязан вам все рассказать. Но вы еще больны и больны серьезно. Только сегодня профессор Кастильо, всеми уважаемый и весьма компетентный... - Герр Нунке, цена вашему уважаемому профессору - три кроны, да и то на лейпцигскои ярмарке. На протяжении двух недель он шпиговал меня, словно рождественского гуся, всякой ерундой, а установить диагноз такой обычной болезни не смог! - Выходит, вы все чувствовали? - удивился Нунке. - Еще бы не чувствовать! Вас бы так покололи! - И понимали, в каком вы положении? - Признаться, беседы эскулапов у моего ложа очень меня потешали. - Напрасно! Суть вашей болезни... - Она мне известна лучше, чем кому-либо другому. - В чем же она заключается? - Си-му-ля-ция! - отделяя слог от слога, произнес новоокрещенный Фред Шульц. Нунке долго, хотя и беззвучно, хохотал. - Ну, теперь мы квиты! Но что вас заставило так странно себя вести? - Я попал в эти апартаменты несколько необычным путем. Согласитесь, герр Нунке, мне необходимо было время, чтобы выяснить, где я и зачем меня здесь держат. - И что вы уже знаете? - Что я в Испании, вблизи города Фигераса. Насколько я помню географию, это где-то на севере Каталонии. - Так. Дальше... - Что я в школе со странным названием "рыцарей благородного духа"... Название романтическое, но, боже мой, какое смешное! - И кто ж ученики этой школы, чему их учат? - Герр Нунке! Вы, верно, считаете меня желторотым воробышком. Неужто трудно догадаться? Когда из камеры смертников человека везут за тридевять земель, то, совершенно очевидно, делают это не затем, чтобы он изучал нумизматику, ихтиологию или древние китайские рукописи! - Вы правы, - кивнул Нунке, не уточняя задач школы, в которую он привез Гольдринга. - Неясно мне одно - ваша роль в этом, герр Нунке! Почему именно вас так заинтересовала моя персона? - Начну издалека. О том, что вы попали в лагерь наших военнопленных офицеров, я узнал от фрау Вольф. - Это она выдала меня патрулю! - Не сердитесь на фрау. После того, как Эверс застрелился, она так бедствовала! Теперь же у нее есть кусок хлеба: англичане и американцы платят ей по пять долларов за каждого выданного офицера. Ведь она многих знала, и не только в нашей бывшей дивизии Эверса - Значит, наша с вами встреча в кафе в Австрии не была случайной? - Ваша увольнительная в город стоила мне пятьдесят долларов. - А встреча с пьяным американским солдатом? - Хапуга! Меньше чем на сто пятьдесят не согласился, как я ни торговался... - А фото, которое фигурировало на суде? - Владелец кафе старый фотолюбитель. - А отец Фотий? - Вот к этому я совершенно не причастен. Его вмешательство было для меня полной неожиданностью. И, должен вам признаться, этот проклятый Фотий чуть не испортил мне все дело. Что вас будут судить после драки в кафе и посланной американскому командованию фотографии, у меня не было сомнений. Но вас должны были везти на расстрел за город, к слову сказать, за это я тоже заплатил двести долларов - и там передать мне с рук на руки. А Фотий спутал все карты. Накануне того дня, когда это должно было произойти, я случайно узнал, что он собирается - ведь вас все равно решено было отправить на тот свет! - устроить публичный расстрел, чтобы напугать непокорных. Уверяю вас, накануне вечером мне пришлось как следует поработать! Обдумать новый план, договориться с тюремным врачом... - Он знал, какую сигарету мне оставляет? - Да! В комнате воцарилось долгое молчание. Нарушил его Фред. - Итак, во что обошелся вам весь этот спектакль? - Школа выплатила мне тысячу долларов. Сюда входят все деньги на постановку спектакля, как вы окрестили эту операцию, плюс транспортные расходы. Ну и, конечно, комиссионные... Кажется, я ответил на все вопросы? - Нет! - А именно? - Вы не сказали, зачем потребовалось столько хлопот. - Я хотел бы разговор этот отложить до завтра. Хоть вы и бодритесь, но выглядите отвратительно. Возможно, доза снотворного была слишком велика, произошло отравление. Девятнадцать дней вы у нас и до сих пор не приходили в себя. - Не беспокойтесь, герр Нунке! Через несколько дней я стану прежним... - Фредом, - подсказал Нунке. - Пусть Фредом. Но вы не ответили на мой последний вопрос! - Если вы настаиваете, пожалуйста... Нунке несколько раз прошелся по комнате, потом сел на стул и начал: - Вы помните наш разговор в кафе? - Очень хорошо, герр Нунке! - Надо сказать - вы произвели на меня тогда скверное впечатление. Говорили и вели себя, как ученик начальной школы... - Простите, еще Талейран сказал: "Нам дан язык, чтобы скрывать свои мысли". - Вы забыли, что он говорил о языке дипломатов, а не разведчиков. - Что? Выходит... - Я не закончил: разведчиков-друзей, хотел я сказать... Но вернемся к нашей тогдашней беседе. Я говорил вам, что одна война закончилась, надо готовиться к новой. А кто готовит новую войну? Прежде всего дипломаты и разведчики. И вот я, старый опытный разведчик, вижу, как победители грабят мою родину. То, что они забирают машины, ценности искусства, что наши изобретения становятся американскими и английскими, - это меня волнует мало. Наступят лучшие времена, в этом я уверен, и все станет на свои места. Но нас, немецких разведчиков, грабят больше всего. У нас забирают людей! Те кадры немецкой разведки, которые мы готовили десятилетиями, сегодня уже служат или состоят на учете и, значит, вскоре тоже станут служить разведкам Англии или Соединенных Штатов. Списки нашей агентуры, на которую ни фюрер, ни предшествующие правительства, я уже не говорю о кайзере, не жалели ни времени, ни денег, попали к американцам, часть же, те, кто не пойдет на это, будут устранены. Сегодня Германия лежит в развалинах. Меня это волнует, но не настолько, чтобы я лишился аппетита и приобрел хроническую бессонницу, ведь дом или завод построить легче, нежели заново создать разведку. Для этого потребуются не годы, а десятилетия. А вы понимаете, Фред, что это значит? И этот страшный развал разведки происходит у меня на глазах - ведь я не так наивен, чтобы послевоенное время пересиживать в лагере для пленных немецких офицеров... - Благодарю за комплимент! - бросил Фред, криво улыбнувшись. - Правда, много наших разведчиков, я бы даже сказал, руководителей служб СС, СД, бежали. Их было немало здесь, в Испании. Но после победы союзников отношение Франко к нам резко изменилось. Франко сам дрожит за свою шкуру, и наши эмигранты, не все, конечно, выехали в различные страны Латинской Америки... Надеюсь, Фред, мы еще встретимся с ними. Но так или этак, а немецкой разведки сегодня не существует. И это в то время, когда между Россией и ее бывшими союзниками уже возникают разногласия, которые, надо надеяться, перерастут в столкновения, а там, дай бог, и в войну. Что для нас самое ценное сегодня? Наш народ трудолюбивый и инициативный. Не пройдет и двух десятилетий, как мы залечим раны, нанесенные войной, и наши города станут такими же, какими были до войны. Наши женщины никогда не жаловались на бесплодие. Не минет и двадцати лет, как у нас будет полный контингент призывников в армию. Но где мы возьмем разведчиков? Где, я вас спрашиваю? Фред с огромным интересом слушал того, кто еще вчера был фон Кронне, сегодня стал Нунке, а завтра, возможно, присвоит себе новое имя. Таким взволнованным он еще никогда не видел всегда спокойного и холодного оберста. А тот, словно подогревая собственными аргументами самого себя, горячо продолжал: - Самое драгоценное, что мы должны сберечь сегодня, - это кадры нашей могущественной тайной армии, нашей армии разведчиков. И когда вас задержали как кадрового офицера, я испугался. Ну, ясно же, Гольдринга, такого знатока России, знатока русского языка, немедленно завербуют американцы! И я решил во что бы то ни стало помешать этому, сделать все, чтобы вы очутились в школе "рыцарей благородного духа", начальником которой я являюсь... О ней я расскажу вам впоследствии, да вы и сами узнаете. Теперь же скажу одно: я ее превращу в центр, где будут готовить и воспитывать кадры будущей немецкой разведки. Мой план получил полное одобрение руководителей разведки фатерланда, которые находятся сейчас в эмиграции. И мне казалось, что ваше пребывание здесь будет более чем полезно. То, что для всех вы покойник, что все знакомые, в том числе и невеста, узнают о расстреле Генриха фон Гольдринга, пойдет только на пользу дела. Прошлое умерло в маленьком австрийском городке. Новое возродится для вас здесь, в Испании, возле небольшого городка Фигерас. Вам все понятно, бывший офицер немецкой армии Генрих фон Гольдринг, а ныне просто Фред? - Все! И благодарю за откровенность. - На сегодня достаточно... Будем спать. Об остальном поговорим позже. Только не пренебрегайте медициной, набирайтесь сил и как можно скорее становитесь на ноги. Имейте в виду, вам придется пройти еще через одну формальность: познакомиться с патронессой нашей школы - доньей Агнессой Менендос. - А это что за птица? - Не много ли для одного вечера? Потом расскажу. Впрочем, хочу предостеречь. Очень советую не задевать ее религиозных чувств. - Она католичка? - Ненавидит все, что не имеет отношения к католичеству. И так же воспитала свою дочь. - Если потребуется, я с одинаковым правом могу назваться и магометанином. Конфуций тоже неплохой пророк. - О, до этого, конечно, не дойдет... Спокойной ночи! Но ночь эта не была спокойной для Григория Гончаренко, который в свои двадцать четыре года уже побывал и лейтенантом Комаровым, и Генрихом фон Гольдрингом, а ныне стал Фредом Шульцем. Рой мыслей, рожденных создавшейся ситуацией, не давал спать. - А главное, беспокоило то, что не было во всем мире человека, который бы знал, где он, куда попал, и который мог бы помочь. "Снова - один в поле воин", - промелькнула мысль. Тревожный сон пришел только на рассвете. ТАИНСТВЕННЫЙ ГРУЗ "Гриша, поди-ка сюда! Гриша, поди-ка! Погляди, как за ночь распустились яблони!" - голос отца доносился откуда-то издалека, и Григорий напрасно старался прорваться сквозь толщу сна, ответить хоть словечко. "Я сей... я сей... я се-й-час!" - выдавливает он наконец и вдруг с ужасом замечает, что в прямоугольнике двери стоит вовсе не отец, а Кронне. На губах оберста насмешливая улыбка, в глазах злорадство. Обливаясь потом, Григорий проснулся. Скверно! Неужто он и впрямь кричал во сне? Не сумел отмежеваться от своего "я" и целиком перевоплотиться в проклятого Фреда?.. А может, это только сон? Так ли, этак ли, а надо усилить контроль над собой. Григория Гончаренко нет - есть только Фред Шульц. Запомни это так, чтобы даже мысленно обращаться к себе как к Фреду. Итак, Фред, плохи твои дела со всех точек зрения. Но хуже всего - неопределенность положения. Опасность зримая - это еще полбеды. Можно было надеяться, что Нунке захочет продолжить начатый разговор и расскажет, как обещал, о школе. Но на следующий день оберст не пришел. И не только на следующий. До конца недели Фред видел только врача. А тот вел себя более чем сдержанно. История с симуляцией явно задела его профессиональное самолюбие, он не скрывал обиды и во время осмотра пациента ограничивался сугубо деловыми замечаниями и такими же деловыми вопросами. - Могу я выйти в сад? - не выдержал, наконец, Фред. - Пока нет! - В ваш арсенал не входит такое лекарство, как свежий воздух? Врач пожал плечами. - О вас не скажешь, что вы разговорчивый собеседник! О чем вас ни спросишь... - Все вопросы адресуйте начальнику школы. - Но я никого, кроме вас, не вижу! Передайте, кому следует, что я подыхаю без свежего воздуха, что мне необходим моцион. Кстати, это входит в ваши врачебные функции... И пусть мне принесут книги. Промямлив нечто невразумительное о своем невмешательстве в дела, его не касающиеся, врач вышел. Но не прошло и получаса, как ключ в замке повернулся, и на пороге появился высокий, сгорбленный старик со стопкой книг под мышкой. Отрекомендовавшись библиотекарем, он без каких-либо дальнейших пояснений положил принесенную литературу на стол и, вежливо поклонившись, вышел. Никогда еще пальцы Григория так не дрожали, ощупывая переплеты и листая страницы. Одна, вторая, третья книжка, вот уже перебрана вся стопка, а ничего путного нет! В основном немецкая литература времен Гитлера. Внимания заслуживает лишь трехтомный справочник "Россия" на русском языке. Что ж, это любопытно! Во время пребывания за границей Генриху фон Гольдрингу приходилось видеть множество подобных путеводителей и справочников, но трехтомный в руки не попадал. Понятно, что двойник Гольдринга - Фред принялся именно за него. Он был уверен, что в комнате установлен аппарат для подслушивания. Не исключено - за тем, кого привезли сюда как Гольдринга, наблюдает и чей-то внимательный глаз. Поэтому Фред всегда вел себя так, как подобает в подобной ситуации. Но, открыв наугад справочник и прочитав первые строчки, попавшиеся на глаза, он не выдержал и громко расхохотался. "Для русских сахар - не продукт питания, - еще раз прочитал он вслух, - а лакомство. Им угощают только самых дорогих гостей". Все еще смеясь, Фред взглянул на титульный лист: "Перевод со второго нью-йоркского издания" - значилось там. Нет, как видно, справочник не зря переводили и переиздавали. Как же иначе мир узнает о всех достопримечательностях русского характера! Чего, например, стоят такие строки: "Самая дорогая вещь для каждого русского - икона. За нее он готов отдать все, что имеет". Или вот это: "Русская женщина любит, когда муж бьет ее. Побои она принимает как доказательство любви..." Продолжая наобум перелистывать странички, Фред все время хохотал так, словно перед ним был не справочник, а остроумнейший юмористический журнал. Возможно, именно смех заглушил шаги нового посетителя, на появление которого Фред сегодня не рассчитывал. Впрочем, Нунке был не один: вслед за ним пошел невысокий, дородный, военной выправки мужчина такого неопределенного возраста, когда человеку с одинаковым основанием можно дать и тридцать пять и сорок пять лет: морщин не видно, цвет лица свежий, но лоб переходит в большую лысину, кончающуюся выше темени; серые выпуклые глаза смотрят живо, но под ними уже наметились складки, которые вот-вот превратятся в мешки. Но все это взгляд отметил несколько позже, первое же, что бросилось в глаза, был рот незнакомца - чуть перекошенный большим шрамом, пересекавшим всю левую скулу. Позднее Фред узнал - это памятка от чеха, который во время допроса бросился на следователя с голыми руками и чуть не разорвал ему рот. - Мой заместитель герр Шлитсен, - отрекомендовал Нунке и, ожидая, когда закончится церемония первого знакомства, приветливо, даже ласково прибавил: - Рад видеть вас в хорошем настроении, не прочь бы и сам посмеяться вместе с вами. Что это так вас развеселило? - Вот этот опус, называемый справочником. Если такой чушью набивать головы забрасываемых в Россию агентов, гарантирую им полный провал. В первый же месяц! Фред запнулся, поняв, что сболтнул лишнее. Ведь чем глупее и лживее подобные справочники, тем лучше! Дезинформация иногда значительно важнее полной осведомленности. Не зная брода, берегутся, а если брод указан неверно... Надо смягчить сказанное... - Я не хочу разносить справочник в целом... - начал он, но Шлитсен прервал его. - Во всякой справочной литературе всегда есть мелкие неточности, это, конечно, неприятно, но существенного значения не имеет, - менторским тоном провозгласил он. - Важно создать общее представление о характере и обычаях нации. Поскольку дело в данном случае касается России, то я уверен: авторы трехтомника сумели наилучшим образом обрисовать русский характер. - Чем же знаменателен этот характер? - Прежде всего, русские - дикари. Внешне приобщившись в западной цивилизации, в какой-то мере овладев современной техникой, в глубине души они остались дикарями, способными... Улыбнувшись, Фред взял справочник, быстро нашел нужную страничку и вслух прочитал: - "Если русского разозлишь, он хватается не за современное оружие, даже не за охотничье ружье, которое, возможно, у него есть под рукой, а за обычную палку и, мастерски ею орудуя, дерется с врагом..." Вы это имели в виду? - И это... Я был на Восточном фронте, работал на захваченной нами территории, стало быть, сталкивался с партизанами - только что прочитанное вами лучше всего характеризует русских. - Как по-вашему, чем нас гнали из России - палками или "катюшами"? А Берлин русские брали оглоблями или танками и артиллерией? Шрам на лице Шлитсена из бледно-розового стал фиолетово-красным. - Не преувеличивайте мощь врага. Военные поражения очень часто зависят не от силы победителей, а от ошибок, допущенных другой стороной... иногда просто из-за фатального стечения обстоятельств... Прожив столько лет среди русских, вы подсознательно идеализируете их. Своеобразный гипноз среды, - съязвил Шлитсен. "Ага, и он знает биографию Голъдринга, - отметил про себя Фред. - Что же, тогда надо держаться с присущей барону независимостью". - Разведчик, герр Шлитсен, руководствуется не подсознательными ощущениями, а разумом, сознанием возложенных на него обязанностей, - резко бросил он. - Что же касается гипноза среды... - Гершафтен! Гершафтен! К чему такие страсти! вмешался Нунке. - Зачем ворошить давно прошедшее, когда у нас так много дел сегодня. - Разрешите не согласиться с вами, герр Нунке! возразил Фред. - Корни современного уходят в прошлое, так же как из современного прорастают корни будущего. Неверная оценка минувших событий сейчас может привести к ошибочным выводам. Боюсь, что герр Шлитсен находится под гипнозом... ошибочных идей. Я разведчик, разведчик по образованию, по профессии. Думаю, что уважаемый герр Шлигсен тоже. А, как разведчики, мы не вправе недооценивать силы врага. Лучше уже переоценить, нежели недооценить... - Абсолютно согласен с вами, герр Шульц, абсолютно! - Нунке поглядел сначала на Фреда, потом на своего заместителя, взглядом приказывая прекратить спор. - Ведь мы пришли сюда не ради дискуссий, сколь интересны бы они ни были... - Охотно вас выслушаю. - Прежде чем приступить к делу, один вопрос: как вы себя чувствуете, герр Шульц? - Физически совершенно здоров, но морально... - Понимаю, отлично понимаю. Вы засиделись в четырех стенах, и это вас угнетает. Тогда, может, согласитесь немного размяться? - Еще бы! С удовольствием поброжу по саду. Шлитсен улыбнулся. - Речь идет о несколько иной прогулке, чем парк, - многозначительно начал он, но, заметив нетерпеливое движение шефа, оборвал фразу. - Да, о несколько иной, - подтвердил Нунке. Не хотелось вас торопить, но бывают обстоятельства, когда можно положиться лишь на людей проверенных и абсолютно преданных. К сожалению, я не могу объяснить ситуацию во всем объеме, ибо сам руководствуюсь лишь указаниями сверху. Вы тоже человек военный и понимаете: приказы надо выполнять, а не обсуждать - Речь идет о каком-либо задании? - И очень серьезном. - Вы меня удивляете: как можно новичку, человеку ни во что не посвященному... - Я знаю вас не первый день и учитываю ваши способности: быстрая ориентировка в сложной обстановке, решительность, смелость. Назначая вас комендантом Кастель ла Фонте, я собрал все необходимые сведения и никогда не раскаивался, что остановил выбор именно на вас. - Очень вам признателен... - Таким образом, ваши опасения .. - Простите, но я хотел бы знать такой пустяк, как, например: чьим приказам я подчиняюсь? - Вспомните наш первый разговор уже в школе. - Догадка далеко не достоверность. А вслепую я действовать не намерен. Что собой представляет школа "рыцарей благородного духа"? Так, кажется, называется это богоугодное заведение? - Всего-навсего вывеска! Дань склонным к романтике испанцам. Ширма, за которой чувствуешь себя удобно и безопасно. Таким, как мы с вами, кого волнует судьба не только Германии, но и всего западного мира, надо тайно копить силы. Пока тайно. Под какой угодно вывеской! - с пафосом воскликнул Шлитсен. - Осознав свою историческую миссию, мы объединим разрозненные силы и тогда... - Прекрасно сказано, герр Шлитсен, но я хотел бы поговорить о деле, - поморщился Нунке, зная склонность своего помощника к длинным и пышным речам. - А дело заключается... Начальник школы замолчал, словно паузой хотел подчеркнуть значимость того, о чем собирался сообщить. Фред, понимая важность минуты, выпрямился на стуле. Шлитсен положил на край пепельницы нераскуренную сигару. - В прошлый раз мы с вами беседовали о положении, в котором оказалась Германия. Она расчленена, в ней хозяйничают победители. Мы не в силах скрыть от них наши фабрики, заводы, словом, материальные ценности, являющиеся неотъемлемой собственностью нации. Но мы можем скрыть другое наши государственные тайны, сделать так, чтобы глаз победителя сюда не проник. Речь в данном случае идет о секретных государственных документах. О переписке, которая велась, минуя обычные дипломатические каналы, о списках людей, нужных для восстановления фатерланда... Вы не новичок в таких делах, Фред, и я не стану давать излишние пояснения. Скажу одно: значительная часть этих документов спрятана, и спрятана надежно. Но есть документы, необходимые уже сегодня, как говорится, для текущих дел... Например, для такой школы, как наша. Понятно? - Понемногу начинаю понимать. - Почему именно с вами я затеял этот разговор? Тоже понятно? - В основном. Очевидно, мне поручается достать ценные документы и препроводить их в надежное убежище. Так, герр Нунке? - Вывод логичен. Не правда ли, герр Шлитсен? - Если это вывод, а не интуитивная догадка, - поправил педантичный Шлитсен. - Прежде чем согласиться с вами, я хотел бы проследить за ходом мыслей нашего молодого коллеги. - Вы считаете, что это имеет столь принципиальное значение? - нетерпеливо бросил начальник школы. - Я только ответил на ваш вопрос, герр Нунке, обиделся Шлитсен. - Точность в выражениях, помоему... - Хорошо, выражаюсь максимально точно: времени у нас в обрез, уважаемый коллега! - в голосе Нунке теперь звучало не только нетерпение, но и раздражение. Заметный антагонизм между начальником школы и его заместителем в дальнейшем мог сослужить службу Шульцу, но сейчас же Фред не хотел обострять отношения ни с первым, ни со вторым. - О, мой ответ не отнимет много времени, герр Нунке. В "Логике" одного известного автора есть такое утверждение: чем интеллигентнее человек, тем с меньшими подробностями он излагает виденное, прочитанное или услышанное... Мне не хотелось бы, чтобы герр Шлитсен почел меня за человека малоинтеллигентного, и поэтому я отвечу коротко: меня предупреждают о серьезном поручении, сообщают о секретных документах и о необходимости часть из них иметь сейчас в распоряжении школы, так что не трудно догадаться... - Вы удовлетворены, герр Шлитсен? - едко спросил Нунке. - Вполне. - Тогда конкретно о том, что касается Фреда. На днях наш человек привезет в условленное место секретные документы, а возможно, и ценности. Вам, Фред, поручается получить их и доставить сюда. Доставить любой ценой в целости и сохранности. - Куда ехать? - В Мадрид. - Самолетом, машиной, поездом? - Самолетом. - Меня будет кто-то сопровождать? - Да. Вы ведь не знаете испанского языка, и мы даем вам в помощь проворного и проверенного сотрудника школы. Да и выполнить задание вам будет легче вдвоем. - Что я должен делать в Мадриде? - Ждать. - Весело, черт побери! Мне бы хотелось действовать, а не сидеть сиднем. - Не так долго, как вы думаете: только от шести до семи часов вечера по местному времени. Весь день и после семи вы свободны. Конечно, Мадрид не Париж, но и в нем есть на что поглядеть. - Значит, моя поездка в столицу Испании будет носить и общеобразовательный характер? - Надеюсь, это шутка, а не легкомысленное отношение к заданию? - голос Нунке звучал сухо официально. - Миссия, возложенная на вас, исключительно важна для нашей школы, для нашего дела в целом. Повторяю: каждый день от шести до семи вечера вы должны быть в номере гостиницы, ни на секунду никуда не отлучаясь. Когда груз прибудет, вам позвонят и сообщат, как его получить. Все, что вам скажут, считайте приказом, выполнить который надо абсолютно точно. Не исключена и такая возможность: агенты вражеских разведок каким-то образом пронюхали о документах. Поэтому, получив их, вы, сохраняя максимальную осторожность, в тот же день грузите багаж на самолет, который вам предоставят, и вылетаете сюда. - Значит, обратно я вернусь другим самолетом? - Об этом вас поставят в известность. Все будет зависеть от обстоятельств. - Когда я должен вылететь? - Повторяю: все зависит от обстоятельств. Завтра, послезавтра, через три дня... Приказ о присылке своего человека мы можем получить в любую минуту. Учитывая это, вы уже сегодня должны начать готовиться в путь. - Вместе с моим спутником? - Он бывал в Мадриде, и это нецелесообразно. Познакомитесь в самолете. - Хочу обратиться с просьбой. - Пожалуйста! - Разрешите выходить за пределы этих апартаментов. Мне хотелось бы... - Знаю, знаю... Можете свободно гулять в парке. Герр Шлитсен оформит необходимый для этого пропуск! Твердый картонный четырехугольничек с таинственными пометками, дававший право на выход из бокса, полученное задание, перспектива повидать Мадрид пробудили воспоминания о давно пережитом, но ярком, незабываемом... Впервые Григорий будет шагать по испанской земле, по улицам Мадрида! Как жаждал он попасть сюда девять лет назад, как мечтал об этом во сне и наяву! Григорию Гончаренко шел пятнадцатый год, когда Франко поднял мятеж против революционного правительства Испании. Мальчик в это время закончил семилетку и готовился поступать в техникум. Но разве можно спокойно сидеть над учебниками, конспектами, когда гибнет его детская вера в справедливость, которая непременно должна торжествовать на земле! Григория охватило горячее стремление самому принять участие в великой битве за счастливую судьбу трудящихся всего мира. Так называемая "будка" - маленький домишко железнодорожного сторожа-обходчика, где жил старый Гончаренко с сыном, находилась в трех километрах от станции. Пассажирские поезда останавливались здесь на одну-две минуты, чтобы высадить немногочисленных пассажиров, сбросить почту и газеты... И каждый день, а то и дважды в день Гриша бегал на станцию, чтобы встретить поезд и как можно скорее получить выписанную отцом газету "Коммунист". Хотелось поскорее узнать о новостях в Испании. Испания! Тогда слово это не сходило с уст советских людей, карты этой страны висели в каждом доме. Прочитав последние сообщения о боях с фашистами, люди маленькими флажками отмечали места, где решалась судьба испанских патриотов. Была такая карта и в домике обходчика. Извивалась и по ней красная нитка, и когда на каком-либо участке шпильку с ниткой приходилось отодвигать назад, сердце мальчика болезненно сжималось, словно это в него входило острое лезвие. Беготня на станцию отнимала много времени, и Гриша лихорадочно принялся собирать собственный детекторный радиоприемник. Иногда ему помогал отец. Он плохо разбирался в радиотехнике, больше мешал, чем помогал. Но отец и сын любили эти часы совместной работы - они порождали радость, вечную спутницу любого творчества, и чувство единства. Грише никогда не забыть лицо отца, когда, наконец, приемник был готов. Ничего, что внешне приемник выглядел неуклюжим, а слова диктора по временам были едва слышны. Но слышны! Теперь уже не на следующий день из газет, а три и даже четыре раза на протяжении дня можно узнавать о последних событиях и Испании. Поймав новое сообщение, Гриша не в силах был усидеть за учебниками и бежал на участок, где отец осматривал колею, полол траву или подсыпал песок и гравий. Обходчик молча продолжал работать, а мальчик пересказывал только что услышанное, тут же комментировал информационное сообщение, сыпал огромным количеством незнакомых названий испанских городов, рек, старинных крепостей. Ночью они ему снились. Он видел себя бойцом революционной армии, которая, прорываясь сквозь огонь и дым, с ходу захватывает вражеские позиции, чтобы водрузить над ними алый стяг. Гришу будило биение собственного сердца, и мальчик долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к длинным зовущим гудкам паровозов, которые мчались мимо домика. "Ту-да! И-ди!" - кричали они. "Быст-рей! Быстрей!" - выстукивали колеса вагонов. Живя далеко от станции, Гриша редко виделся со своими товарищами по школе, и все впечатления, накапливавшиеся в его душе, искали выхода в действии. Однажды вечером он сказал отцу: - Папа, я поеду в Испанию! Павло Гончаренко серьезно поглядел на сына. - А что ты умеешь? - Драться с фашистами. Отец даже не улыбнулся. - Ну, одного, двух, пусть даже десяток уложишь, а дальше? Фашисты во всем мире начинают показывать зубы. Чтобы уничтожить их всех до единого, надо много уметь и много знать. В тот вечер старый солдат Павло Гончаренко долго беседовал с сыном. Не уговаривал, не кричал просто рассказывал. И Гриша с удивлением отметил: молчаливый, малообразованный отец гораздо лучше его понимает, какая грозная опасность нависла над миром. - К этому жестокому бою надо готовиться, сынок, таким вот молодым, как ты. Сам же читаешь, что фашисты техникой побеждают - танками, самолетами... А техника вон как шагает во всех армиях мира. Справиться с ней - не на коня вскочить, здесь одной ловкости мало, храбрости - тоже! Умом все надо постичь... С этого вечера Гриша повзрослел. Интерес к событиям в Испании больше не отвлекал его от учебы, а, наоборот, подгонял: скврее, лучше! В 1939 году Григорий Гончаренко был уже курсантом специальной школы. Теперь восемнадцатилетний юноша многое знал - уже мог бы помочь испанским трудящимся в их вооруженной борьбе против фашизма. Но Франко к этому времени стал полновластным диктатором Испании. И вот спустя много лет Гончаренко все-таки оказался на испанской земле! Быть может, даже у стен этого бывшего монастыря несколько лет назад шли ожесточенные бои? Быть может, эта опаленная солнцем земля густо полита кровью лучших сынов Испании, да и не только Испании, а всех тех, кто поспешил сюда, чтобы собственным телом преградить путь фашизму! Где вы теперь, бесстрашные бойцы революционной испанской армии, где вы, бойцы прославленных интернациональных бригад? Сколько полегло вас здесь, у стен разрушенного в боях монастыря, который после восстановления стал еще более страшным вражеским логовом, нежели был! Сколько вас томится в тюрьмах Каталонии и Андалузии, Мадрида и Барселоны? А тот, кто в юности мечтал защитить эту землю от врага, сегодня шагает по ней не как борец за свободу Испании, а как человек, вынужденный скрываться под личиной чуть ли не сторонника ненавистного режима Франко. Отвратительное ощущение! Словно лицо и в самом деле закрывает пропахший клеем муляж, который хочется сорвать - сорвать даже с кожей. "Надо как можно лучше ознакомиться с обстановкой, а тогда..." Что будет "тогда", "там", Григорий представлял очень туманно. Побег? Вряд ли. Не для этого его спасли от расстрела, завезли в такую даль, заперли в клетку, чтобы он так легко выпорхнул из нее. И парк и вся территория школы, конечно, тщательно охраняются. В Мадриде тоже будут следить за каждым его шагом: "помощник", безусловно, приставлен для наблюдения. Его еще будут проверять и проверять. Итак, надо остерегаться! Излишней поспешностью можно отрезать все пути к свободе. Особенно теперь. До тех пор, пока он не усыпил их бдительность... Да и жаль бежать, ничего не узнав о черных планах этих недобитых врагов. По всему видно, немало их спаслось от заслуженной кары! И они снова слетаются в темные утолки, подобные этой школе... "рыцарей: благородного духа" - надо же такое придумать! Невзирая на приказ Нунке немедленно готовиться в дорогу, Григорий всю вторую половину дня бродил по аллеям парка. Бродил вначале наобум, просто так, чтобы изучить территорию. Он обошел его весь - вдоль и поперек. Но куда бы он не направился, всюду перед ним вырастала высокая, глухая стена, без единой щелочки или уступа, на который можно было бы упереться ногой. Подходить к единственным большим воротам не имело смысла - издали бросалось в глаза, как крепко они заперты и как тщательно охраняются. Парк был отличный, тенистый, и тем более поражало безлюдие, царившее в нем. За все время прогулки никогошеньки. И лишь возвращаясь в бокс, Григорий чуть не столкнулся на веранде с высоким тучным стариком, который прохаживался здесь, заложив руки за спину и что-то мурлыча. - А-а, мой будущий преемник! Привет, привет! громко воскликнул незнакомец, уступая дорогу. - Простите, не имею чести... - Называйте Вороновым или господином генералом... что больше по вкусу! Надеюсь, в ближайшие дни мы познакомимся ближе. А сейчас, извините, мне надо идти. Спокойной ночи! И старик исчез за дверью. В сумерках Григорий даже не успел хорошенько его разглядеть. "Русским языком владеет безукоризненно... - засновали мысли. - Но почему он сказал "преемник"? Возможно, он собирался в Мадрид, а посылают меня... Впрочем, хватит забивать себе голову догадками и предположениями. Главное - воз сдвинулся с места, а куда он покатится, об этом надо позаботиться самому..." На следующее утро у школьного библиотекаря было немало хлопот - позвонил новичок и приказал приготовить все путеводители по Мадриду. - Все путеводители, герр Шульц? - переспросил библиотекарь, и его мохнатые брови поднялись высоко, чуть ли не до подстриженных ежиком седых волос. Получив утвердительный ответ, он сокрушенно покачал головой: видно, этот Шульц не имеет представления о том, сколько таких путеводителей. Их не два, не три и даже не десять! Заглянув минут через двадцать в библиотеку, Фред и впрямь увидал на столике целые штабели книг разной толщины и формата. Пришлось отобрать несколько штук. Изданные в Германии, они поражали обстоятельностью, богатством разнообразных сведений, множеством отступлений и экскурсов в прошлое. Это касалось не только памятников старины, но и всех более или менее известных сооружений. Авторы не только подробно описывали внешний вид и внутреннее устройство, но и перечисляли фамилии тех, кому в различные времена принадлежали эти здания, когда и за какую цену они были проданы, какие пристройки или перестройки были произведены ноны ми владельцами и т.п. Пропуская излишние детали, Фред читал самое необходимое. Иногда он закрывал глаза, чтобы лучше представить прочитанное. И тогда перед его мысленным взором в мельчайших деталях возникали никогда не виданные здания, оживали целые ансамбли, наполнялись шумом улицы и площади. После короткого перерыва на обед Фред развернул план Мадрида. Теперь, когда ему были знакомы детали, мертвая схема словно обросла живой плотью. Начиная от аэродрома, Фред медленно путешествовал по городу, не пропуская ни одной улицы, ни одной площади, придумывая все новые и новые маршруты, комбинируя их так, чтобы не спрашивать дорогу у встречных. К концу вечера план так хорошо запечатлелся у него в голове, что город казался знакомым, словно Фреду и впрямь приходитесь бродить по его улицам, посещать музеи, любоваться памятниками и пейзажами. Не успел Фред поужинать, как его вызвали к Шлитсену. Начальника школы в кабинете не было, и его заместителю представился отличный случай удовлетворить свое пристрастие к велеречивым спичам. Нудно и длинно Шлитсен разглагольствовал о чувстве ответственности, которым должен проникнуться Шульц, вылетая сегодня в Мадрид, о высочайшей чести, которая ему оказана тем, что такая важная миссия возложена на него, об историческом значении самого факта получения документов. Неизвестно, сколь долго распространялся бы на эти темы Шлитсен, если бы Нунке не вошел в кабинет. Этот, к радости Фреда, мгновенно перевел разговор на деловые рельсы. - Сколько денег вы берете в дорогу? - прервал он тираду своего заместителя о чувстве благодарности, которое должно жить в груди каждого немца, если тому... - Я думал, что вопрос о деньгах... - Вы должны не думать, а знать: если вам приказано быть готовым вылететь в любой момент, это значит, вы обязаны каждую минуту быть готовым выехать на аэродром. - Простите, герр начальник! Виноват! - Возьмите! - Нунке бросил на стол пачку банкнот. - Тратьте экономно, но и не прибедняйтесь: возможно, придется угостить человека, который привезет багаж... Дав еще несколько деловых наставлений, Нунке вышел, но только Шлитсен принялся упрекать Шульца в беспечности, как начальник школы неожиданно вернулся. - Чуть было не забыл! Вы хоть немного разбираетесь в гобеленах? - спросил он у Фреда уже совсем другим, дружеским тоном. - Очень мало! - Жаль! Что же делать? Ладно, рискну! Понимаете, через несколько дней моей жене исполняется... надцать лет - не станем раскрывать женские тайны! Она очень увлекается гобеленами. А Мадрид, говорят, славится ими. Выберите на свой вкус... Нунке положил перед своим подчиненным пятидесятидолларовую бумажку. - Я разыщу лучшего консультанта, только бы угодить фрау Нунке. - Хочу надеяться, что моя жена не будет на вас в претензии... Герр Шлитсен, поторапливайтесь, через четверть часа самолет должен быть в воздухе! - Немедленно едем! Когда Шлитсен и Фред подошли к машине, рядом с шофером кто-то сидел. Незнакомец, не обернувшись, поднял руку в знак приветствия и тотчас замурлыкал какой-то модный мотив. Это очень раздражало Шлитсена - всю дорогу он мрачно молчал. Даже в момент посадки ограничился лишь коротким напоминанием: - Герр Шульц! Вы отвечаете за выполнение задания как старший! Фред молча козырнул в ответ. Сделав круг над школьным аэродромом, самолет взял курс на Мадрид. Только теперь Фред смог разглядеть своего будущего помощника. Это был высокий, но узкоплечий и узкогрудый молодой человек с маловыразительной, однако довольно нахальной физиономией. Во всяком случае держался он развязно и тотчас заговорил фамильярным тоном: - Надеюсь, герр старший, вы не очень гордый и важный. Давайте по-приятельски: я вам - Фред, вы мне - Гарри. Эти цирлих-манирлих перед путешествием, когда можно гульнуть... Вы не возражаете? - Если приятельские отношения не помеха служебным делам. - Вам не понравилось слово "гульнуть"? - Отчасти. Не хочу быть педантом, но должен напомнить: к сожалению, мы отправляемся не на прогулку, и ждут нас не развлечения, а дела, возможно, даже опасные. - Вижу тень Шлитсена, стоящую за вами! - Тогда должен предупредить еще об одном: я понимаю юмор, люблю шутку, но не переношу, когда переступают дозволенные вежливостью границы. - Вы неправильно поняли меня, герр Шульц! - Очень рад, если так. А теперь простите меня, хочу немного вздремнуть. Очень устал за день. Обиженный Гарри замолчал, а Фред откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он и впрямь надеялся заснуть, но сон бежал, как ни старался Фред отделаться от назойливых мыслей. Почему за документами послали именно его? Если они столь важны, опасно давать задание человеку новому, незнакомому с местными условиями, да к тому же не владеющему испанским языком. За документами такой важности следовало бы поехать Шлитсену или даже самому Нунке. Верно, документы не столь уж важны, если их поручено... Тут-то, верно, и зарыта собака! Если же бумаги не такие важные, как о них говорят, то их мог получить и привезти один Гарри, этот недотепа, которого дали ему в помощники. Вернее сказать, не в помощники, а в наблюдатели. Именно так! Проверка политической благонадежности Генриха-Фреда или испытание его деловых качеств? Скорее последнее. Хотя... Позорное поражение, вместо мирового господства, отрезвило многих немцев. Такой опытный проныра, как Нунке, не мог не учитывать этого. А Шлитсен и подавно: он, возможно, и не знает о взаимоотношениях Генриха фон Гольдринга с такой важной персоной, как Бертгольд, отношениях, служивших раньше для Генриха, а теперь для Фреда самой надежной аттестацией, крепким щитом, за которым можно чувствовать себя в безопасности... Незаметно пришел сон. Когда Гарри, уже на мадридском аэродроме, разбудил Фреда, часы показывали четверть одиннадцатого. По всему было заметно - Гарри в Мадриде не первый раз. Взяв небольшой чемодан, он уверенно пошел вперед, время от времени оглядываясь, не отстал ли попутчик. Выйдя с аэродрома на площадь, он так же уверенно свернул налево и подошел к большой черной машине, стоявшей немного в стороне. Небрежно поздоровавшись с шофером и жестом пригласив спутника садиться, Гарри бросил: - Поехали! Он не назвал адреса. Очевидно, водитель знал, куда надо доставить пассажиров. Восстанавливая в памяти план города, Фред старался угадать, по каким улицам они едут, но машина мчалась с такой скоростью, что дома с ярко освещенными пятнами окон и еще более яркими витринами стремительно убегали назад, фонари уличного освещения сливались в одну сплошную линию. Машина остановилась перед высоким домом в стиле модерн. Гостиницу построили, очевидно, совеем недавно, она, кажется, не значилась в путеводителе. Впрочем, проверять это не было времени. Гарри издали, как с добрым знакомым, поэдоровался с портье и дежурным администратором и, войдя в лифт, нажал кнопку четвертого этажа. А еще через минуту он уже по-хозяйски, как у себя дома, распоряжался в двухкомнатном номере: аккуратно повесил на плечики чистые рубашки и светло-сиреневый, модного покроя костюм, приказал налить в графин свежей воды, бросить туда лед и принести бутылку вина. - Это на всякий случай, чтобы всегда было в запасе, - подмигнул он Фреду и стал переодеваться. - В ресторан пойдем? - Нет, я не выспался. Хочу отдохнуть. - Как знаете... А то пойдем? Кусочек остро приправленной рыбы и рюмка бренди плюс хорошенькая певичка сразу прогоняют сон и усталость. Ручаюсь! - Я, видите ли, после болезни. Всего три дня как поднялся с постели. - Тогда прислать что-нибудь в номер? - Очень вам благодарен, Гарри... Кстати, как ваша фамилия? Мы так и не представились друг другу. - Браун... для таких случаев, как этот, Браун... В школе же нас величают только по имени... Так прислать что-нибудь? - Еще раз спасибо, не волнуйтесь! Минут десять Гарри Браун прихорашивался у зеркала и, наконец, отбыл. Фред расстелил постель и стал медленно раздеваться. Только теперь он в полной мере почувствовал, что отравление сигаретой не прошло для него даром. Видно, не пожалел тюремный человеколюбец этой чертовщины, подмешанной в табак. Чуть не усыпил навеки! Прохладное прикосновение свежего постельного белья прогнало эти мысли. Так приятно было вытянуться во весь рост и расслабить мышцы. В самолете сон был тревожным. Перед глазами прыгали страницы путеводителей, словно телеграфная лента, разворачивались строчки черных букв. Между словами не было интервалов, и он не мог понять смысла фраз. Теперь же его сморил сон, глубокий, крепкий, без сновидений. Проснулся Фред поздно ночью, и не потому, что выспался. Его разбудили непривычные для уха звуки. Спросонья он не мог понять, откуда они. Казалось, где-то рядом расположен зоопарк, все его обитатели чем-то взволнованы и проявляют недовольство каждый на свой лад: клекотом, свистом, хрюканьем, хрипением. Фред вскочил с кровати и включил свет. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Браун перебрал в ресторане и теперь расплачивался за это кошмарами, душившими его. О том, что Гарри был сильно пьян, свидетельствовали и разбросанные повсюду вещи: пиджак небрежно свисал с кресла, рубашка и галстук валялись на ковре, одна туфля лежала в проеме двери, ведущей в спальню. Вторую Браун даже не снял, просто расшнуровал, да так и свалился прямо на одеяло. Тихо выругавшись, Фред направился к Гарри, чтобы разбудить его при помощи нескольких тумаков, но на полпути остановился. Напрасные старания! Ни тумаками, ни кружкой холодной воды, вылитой на голову, Брауна не отрезвить. Пришлось взять под мышку подушку, простыню, одеяло и идти в другую комнату досыпать на диване. Но о сне нечего было и думать. Тоненькая раздвижная стенка не могла приглушить звуки, доносившиеся из спальни. Они даже стали громче. Верно, голова пьяного скатилась с подушки, и теперь он то вскрикивал, то стонал. Набросив на плечи макинтош, Фред вышел на балкон и плотно прикрыл дверь. Сюда разноголосый храп Брауна почти не долетал, но балкон был маленький, ночной ветер продувал его насквозь, а шезлонг за недостатком места не раздвигался - спинка торчала чуть ли не под прямым углом. Пейзаж тоже не радовал: небо над Мадридом закрыли тучи, уличное освещение частично было выключено - фонари горели тускло и лишь кое-где. Злой, взбешенный Фред сидел в темноте, не зная, куда себя девать. "А что, если послать письмо Матини на адрес Курта? Собственно, не письмо, а показания по делу бедняги доктора. Самому Матини писать не стоит, он, верно, арестован. А Курт догадается передать показания фон Гольдринга, куда следует..." От этой мысли Григория бросало то в жар, то в холод. "Рискованно, черт подери! Разведчик не имеет права никому писать. Если письмо перехватят и об этом станет известно в школе... Нет, нельзя давать показания. Их могут опубликовать в прессе... и тебе крышка. Тогда уж не выскользнуть. Впрочем, можно проинструктировать Курта, как действовать и кого из товарищей Ментарочи он должен разыскать. Свидетелем может стать и Карл Лютц. Если он жив и Курт поддерживает с ним связь... Письмо надо написать без подписи, спросить только, как ходят часы, которые подарены Курту. Он поймет, от кого письмо и почему оно не подписано..." Теперь Фред готов был расцеловать Гарри Брауна за то, что тот напился. Его храп казался Фреду райской музыкой. Прикрыв настольную лампу верхней рубашкой, Фред принялся за письмо, старательно подбирая и взвешивая каждое слово, пересыпая текст намеками, которые мог понять лишь один Курт... Гарри Браун проснулся в девять часов утра, когда Фред уже побрился и, выпив утренний кофе, сидел в первой комнате, листая иллюстрированные журналы, хмурый и злой: - Доброе утро, герр Шульц, - с деланной непринужденностью поздоровался Гарри, приглаживая растрепанные волосы и массируя опухшие щеки. - Отправляйтесь ко всем чертям, Браун! Ну и концерт вы закатили ночью. Это даже не назовешь храпом - никогда не слыхал, чтобы из человеческого горла вылетали подобные звуки. Больше ни одной ночи не проведу с вами в общей спальне. - Понимаете, герр Шульц... - К черту все оправдания! Я хочу спать, а не торчать ночью на балконе! Поступайте, как хотите: перебирайтесь из номера или переселяйте меня - с вами я не останусь. - Но... - Никаких "но"! - Герр Шульц, уверяю вас, сейчас я все устрою, растерянно лопотал Гарри, топчась на пороге. - Я мигом. Браун вернулся в спальню, провозился минут пять и, на ходу завязывая галстук, направился к двери. Справился он действительно очень быстро. - Устроил! - весело воскликнул он с порога. - Я иуду жить в соседнем номере, справа. - А нельзя хотя бы через номер? - улыбнулся Фред. Эту улыбку Гарри счел знаком примирения. Выражение униженности и растерянности сошло с его лица, оно снова стало самоуверенным и наглым. - Может, позавтракаем вместе? - Я уже завтракал. - Собственно, о еде я не могу даже подумать. Вот пивка бы... А то в голове после вчерашнего .. Пойду, может, где и набреду на настоящее. - Отправляйтесь, куда хотите, но от шести до семи сыть в номере! - Есть! - Советую припомнить нашу беседу в самолете. Чуть ироническая улыбка заиграла на губах Брауна. - О том, что мы прибыли не на прогулку? - Вот-вот... И что я буду точно придерживаться данной инструкции. - Мне такой инструкции не давали! - Зато дали мне! Как старшему, отвечающему за выполнение задания! - Уверяю вас, ждать сегодня - это напрасная трата времени. В кои-то веки выбраться в Мадрид и не использовать всех возможностей! Вы как хотите, а у меня на сегодняшний вечер другие планы. - Меня они не касаются. У меня есть приказ Шлитсена, и я обязан обеспечить его выполнение. - А если я вам скажу, что ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра никто не позвонит? - Откуда у вас такая уверенность? - Из опыта... и еще из кое-каких источников. Фред откинулся на спинку кресла и смерил Гарри Брауна холодным взглядом. - Так вот, запомните раз и навсегда, - раздельно произнес он, - приказы не истолковываются, как кому вздумается, не обсуждаются, а выполняются. Ровно в шесть вы будете в номере! - Быть ровно в шесть. Слушаю, герр начальник! с подчеркнутой вежливостью, в которой звучал вызов, Гарри вытянулся и откозырял. "Почему он так дерзко ведет себя? - подумал Фред. - Такими самоуверенными нахалами бывают обычно трусы, они лезут на рожон, лишь когда за их спиной кто-то стоит. И раз этот паршивец отважился... Ничего, ты у меня останешься в дураках!" Написанное ночью письмо не давало покоя. Листочки, даже не запечатанные в конверт, лежали во внутреннем кармане пиджака. С десяток конвертов лежит на письменном столе, но на всех стоит фирменный знак гостиницы. Было бы неосторожностью использовать один из них. Надо отложить отправку письма до удобного случая. А пока спрятать его как можно лучше. Куда? Под туго накрахмаленный манжет сорочки, осторожно подрезав его с изнанки бритвой. Здесь листочки не зашелестят и будут наготове. Ветер, налетевший еще ночью, днем стал сухим и горячим. После контузии, полученной вблизи Сен-Реми, у Фреда в такую погоду всегда болела голова. А тут еще бессонная ночь! Он решил не выходить. Правда, хочется побродить по улицам города, очутиться в шумной толпе, хоть на время забыть, что ты пленник. Но первый выход в город дело ответственное и подготовиться к нему надо как следует. Спустившись в вестибюль, Фред купил испанский разговорник и расспросил портье, неплохо владевшего немецким, где можно купить старинные гобелены. - О, сеньор может не беспокоиться! Через полчаса у вас будут адреса всех антикварных магазинов. - Если я засну, пожалуйста, положите на стол. А это вам за хлопоты. - Вы слишком щедры, сеньор! Очень благодарен! Считайте, что я у вас в долгу. Любое поручение... - Да, да, буду иметь в виду... До пяти часов Фред сидел, склонившись над словарем. Знание французского и итальянского помогало усваивать самые нужные в обиходе слова. Перестраивая их, подставляя вместо одних слов другие, Фред старался составить фразы, которые могут ему пригодиться. Он так увлекся, что позабыл о времени. До шести, когда могут позвонить, оставался всего час следовало подумать об обеде. Спускаться в ресторан не хотелось. Фред позвонил знакомому уже портье и попросил, чтобы тот заказал ему типично национальные блюда. - Простите, что снова беспокою вас. Мне хотелось бы пообедать в номере, но я не уверен, поймет ли меня обслуживающий персонал ресторана да еще по телефону, а по-испански я знаю лишь несколько слов, пояснил Фред. - О, сеньор, пусть в дальнейшем вас это не волнует. Наш персонал подобран так, что способен обслужить туристов всех национальностей. А ваше поручение я выполню с особым удовольствием. Разрешите заказать на свой вкус? - Да. Только кофе закажите покрепче. - Обязательно, сеньор! В Мадриде сейчас много немцев, и мы знаем, к какому кофе они привыкли. Усевшись за стол, Фред почувствовал волчий аппетит, но очень скоро ему пришлось отложить нож и вилку: все закуски и горячие блюда были приправлены очень острыми специями. Только кофе немного охладило пылающий рот. Ровно в шесть явился Браун. - Прибыл по вашему приказанию, герр начальник! - снова вытянулся он с подчеркнутой выправкой. - Не паясничайте, Гарри. Эти ваши "герр начальник" и козыряния меня нисколько не трогают. Могли бы хоть из вежливости извиниться за испорченную ночь! - Если вы настаиваете... то прошу прощения! Хотя мне кажется, между мужчинами такие тонкости излишни - Надо обладать десятью талантами, чтобы они заменили одиннадцатый - вежливость, - говорят французы. - Пфе, французы! Должно быть, из вежливости они так любезно предоставили нам свою территорию! Что касается меня, то я мужественно переживу отсутствие этого одиннадцатого таланта и слеза печали не затуманит мои глаза. Правил приличного поведения я не изучал. - А не мешало бы. - Послушайте, Шульц! Честное слово, меня удивляет ваше отношение ко мне! Мы почти однолетки, оба были офицерами одной армии, посланы выполнять одно задание... Казалось бы, у нас много общего и мы легче чем кто-либо иной можем понять друг друга, а получается так... - По вашей вине, Гарри! - Отчасти и по вашей, Фред! Знаете что? Давайте покончим с этим недоразумением так: я искренне признаю, что прошлую ночь вел себя как свинья, я вы должны признать, что немного погорячились. Согласны? "Почему он сегодня так приветлив? Опять выпил и расчувствовался? На определенной стадии опьянения с некоторыми это бывает..." Глаза Гарри действительно подозрительно поблескивали, лицо чуть раскраснелось, но все говорило о том, что он не так уж много выпил, а скорее обеспокоен или взволнован. Понимая, что перемены в поведении Брауна вызваны более значительными причинами, нежели испорченное настроение, Фред уже мягче сказал: - Мне самому не нравится, как сложились наши взаимоотношения. Поставим на всем предыдущем крест. - Ну, слава богу! Браун швырнул шляпу на диван, расстегнул ворот сорочки и, придвинув кресло поближе к Шульцу, сел. - В доказательство моего искреннего расположения разрешите открыть вам одну тайну... - Что вы посланы следить за мной? Гарри расхохотался. - Вот почему вы так хорохорились! Откуда вы знаете? - Из опыта, как сказали вы однажды... Я не первый день в разведке. И догадываюсь - это поручение Шлитсена. Давно с ним работаете? - С осени сорок первого... Тогда он был иным... Или, может, только казался иным... - Не смею спрашивать, каков он был, - ведь во взаимоотношения двух боевых друзей вмешиваться не положено. Фред решил не форсировать событий и не проявлять большого интереса к начатому Брауном разговору. - Да, когда-то мы были друзьями .. Было да сплыло... Послушайте, Фред! Только откровенно: вами иногда овладевает разочарование, неверие, как вот мною? - Всякое бывает... - Майн готт! Какими мы были в начале войны! Фюрер, фатерланд! Райх! Бессмертие героям! Райская жизнь живым!.. Где все, за что гибли наши лучшие солдаты, за что страдали мы? Куда исчезло? Если вспомнить, кем мы были и кем стали... Разговор все больше интересовал Фреда, однако он, как и прежде, не подавал вида. - Вы сегодня в плохом настроении, Гарри! - Только сегодня? Вот уже почти год... - Вчера вы перебрали, Гарри, сегодня добавили... Когда человек выпьет, все, что скрыто в тайниках души, вырывается наружу, так как человек ухе не властен над своими чувствами. Это плохо для всех, а для разведчика в особенности. - Слишком уж все у вас правильно, откровенно говоря. Что же, разведчик, по-вашему, - не человек? Потому и напился, что хочется погасить в себе все человеческие чувства! Я же, как молитву, всякий раз повторял слова фюрера о призвании расы господ, а где очутился? У развалин фатерланда, у могилы собственных мечтаний и надежд. Ибо эфемерными были эти надежды и мечты, вот что я вам скажу! Никто ничего мне не даст, если я сам не вырву свой кусок, сам не позабочусь о том, чтобы стать господином. И плевать мне тогда на всех и вся, на всех шлитсенов и нунке... Да не глядите вы на часы! Говорил же вам - сегодня никто не позвонит... Сколько до семи? - Через четверть часа можете считать себя свободным. - Тогда в нашем распоряжении еще полчаса. Условился встретиться с одной девчонкой в восемь. Жаль, если кто-нибудь перехватит. Милашка этакая, сами понимаете... - Догадываюсь. - Идея, Фред! А не махнуть ли нам вместе? Весьма приличный дансинг, а девочки - пальчики оближешь. - Нет, меня больше соблазняет вот этот словарик. В чужом городе, не зная языка... Кстати, вы не поможете мне написать несколько цидулок и отправить по этим адресам - портье дал мне список антикваров. Хочу разузнать о гобеленах, чтобы напрасно не ходить. - Успеется! Напишем завтра утром. Раз уже заговорили откровенно... Гарри еще долго сетовал на судьбу, так обманувшую его, на собственную глупость, которая привела его в школу "рыцарей благородного духа", где им понукают, как быдлом, где всем заправляют те, кто забрался наверх и сумел о себе своевременно позаботиться. - Уверяю вас, Фред, мы только пешки, которые они выбросят из игры, как только достигнут своего. А я не хочу быть пешкой! И вы, я вижу, не из тех, кого можно передвигать по доске, - горячо шептал Гарри, придвигая кресло еще ближе к Фреду. - Когда раньше меня посылали на задание, пусть самое сложное и ответственное, я шел не колеблясь. Я верил - это еще одна ступенька вверх. А теперь? Вот Шлитсен предупредил, что в багаже важные документы, возможно даже ценности. А я вдруг подумал: кому мы их повезем? Фюреру? Родине? Или тем бонэам, что, втянув нас в авантюру, первыми сбежали? Нет у нас с вами ни роду, ни племени! Выходит, мы два офицера, а в сущности двое нищих, должны рисковать жизнью, как делали это не раз, в угоду честолюбию и ради кармана тех, кто нас обманул и будет обманывать впредь, если мы не поумнеем. К нам в руки попадет настоящий клад, ведь документы - тот же клад, а мы его чудно-мило отдадим Шлитсену и Нунке, которые сумеют нагреть на этом руки! Почему вы молчите, Фред? - Уже четверть восьмого, и вам пора идти, улыбнулся Шульц, показывая на часы. Гарри нехотя, словно колеблясь, поднялся с кресла. Он медленно, очень медленно застегнул ворот рубашки, почистил щеткой туфли, поправил перед зеркалом галстук... Фред видел, как напряженно Браун ждет ответа или какого-либо замечания. Но Фред не проронил ни слова. Опустив веки, он задумчиво курил сигарету, как бы мысленно взвешивая все, только что услышанное. Сокрушенно вздохнув, Гарри не торопясь вышел. ГОБЕЛЕНЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ... Любой путеводитель для туристов обычно грешит против истины, рассказывая о той или иной местности. И не потому, что авторы справочника сознательно допускают неточности. Просто, акцентируя внимание на главном, наиболее характерном, они невольно затушевывают остальной фон, а это нарушает соотношение обычного и необычного. Когда после разговора с Гарри Фред вышел из гостиницы, несоответствие между действительным и воображаемым наполнило его сердце разочарованием. Он быстро определил, где находится, узнал знакомые по фотографиям и описаниям здания, но их характерные очертания как бы нивелировались в потоке стандартных сооружений, обычных для центра любого большого города. Поступь нового века! Шагая по улицам города, современное безжалостно стирает остатки прежнего, его своеобразие, снисходительно перешагивая кое-где через памятники старины, - в угоду поколению, еще крепко связанному с прошлым. Мысли эти промелькнули в голове Фреда и исчезли. Слишком уж много у него сегодня волнений, чтобы им поддаваться. Хотелось поскорее отправить письмо Курту, надо было обдумать, как вести себя с Гарри Брауном, выяснить, насколько тот был откровенен. Улица, по которой Фред шел из гостиницы, была людной. Это и затрудняло и облегчало положение. В толпе легче затеряться, но можно и не заметить, что за тобой следят. Фред несколько раз останавливался то у витрины, то у дома интересной архитектуры, чтобы проверить, нет ли хвоста. Наблюдения как будто не было. Вот и площадь Пуэрта-дель-Соль - "Ворота солнца", как поэтично окрестили ее испанцы. Большая, окруженная высокими, ярко освещенными домами, она пульсировала, словно огромное обнаженное сердце, которое, то сжимаясь, то расширяясь, как бы наполнялось кровью и тотчас разгоняло ее по сосудам - улицам. Пуэрта-дель-Соль и впрямь сердце столицы, тот узел, откуда берут начало десять главных улиц, широких и ровных, на которых никогда не прекращается движение. Полюбовавшись фонтаном, Фред свернул на одну из самых оживленных улиц - Алькола. Сухой неприятный ветер, дувший весь день, к вечеру стих. Лишь изредка по вершинам деревьев пробегал едва уловимый трепет - последний истомленный вздох умирающего дня. Прохлада словно струилась с вечернего небосвода, на котором одна за другой зажигались звезды. Отсюда, с земли, они казались едва заметными пятнышками - ведь на улице вспыхивали свои ночные огни. Огоньки пробегали и гасли вдоль фасадов на рекламных транспарантах, загорались в глубине зеркальных витрин, мигали в окнах вечно бодрствующих гостиниц, мерцали над входами бесчисленных ресторанов и кафе. Казалось, люди сознательно хотят ослепить себя искусственным светом, будучи не в силах преодолеть страх перед бездонной пропастью неба. Пройдя два квартала, Фред, поколебавшись, остановился: очень хотелось пить, надо было достать конверт... Зайти в маленькое кафе, а потом продолжить вечернее путешествие по Мадрид'? - Может, сеньор офицер желает осмотреть город? - послышалось рядом на ломаном немецком языке. Фред оглянулся. Перед ним стоял невысокий, худощавый человек. Берет открывал выпуклый, чуть сдавленный у висков лоб, на который спадала прядь черных волос. Глаза, близко поставленные к переносице, лихорадочно блестели в глубоких ввалившихся глазницах. Узкое лицо казалось болезненно изможденным. - Кто вы и почему решили, что я офицер? спросил Фред не очень приветливо. - Я водитель такси. Мне показалось, что сеньор впервые в Мадриде. - Почему же вы назвали меня офицером? - О, теперь у нас много таких! - Грустная ирония прозвучала в этих словах. Но шофер, видно, почувствовал, что ведет себя не слишком учтиво, поспешно добавил: - Простите... я хотел сказать бывших немецких офицеров. Теперь голос его звучал совершенно равнодушно, но Фреду казалось, что в глубине глаз быстро промелькнули и погасли насмешливые искорки. - Вы угадали, я действительно хочу осмотреть город. Что касается чина, которым вы меня наградили, то придется вас разочаровать. - Тем лучше! - Почему "лучше"? - Фред не пытался скрыть доброжелательной улыбки. Ему начинал нравиться этот бедняга, очевидно не питающий особо нежных чувств к бывшим гитлеровским офицерам, которые, спасаясь от заслуженной кары за совершенные злодеяния, теперь толпами бежали в фашистскую Испанию. - Вы вообще против офицерства или только против нас, немцев? Водитель вскинул на Фреда внимательные глаза. "Кто ты и почему интересуешься этим? - спрашивали они. Какое тебе дело до того, что думает простой испанский труженик? Не опасно ли быть с тобой откровенным?" - Я повидал разных немцев, - уклончиво ответил водитель, хотя взгляд незнакомого сеньора и был приветлив. - Я уважаю туристов, которые любуются нашим городом, и не люблю пассажиров, которых надо возить по... домам, не хочется даже называть их... - Я не собирался сегодня долго путешествовать, но охотно проедусь. Где ваша машина? - Пожалуйста, на той стороне. Фред перешел улицу, сам открыл дверцу и первым сел. - "Мерседес" тридцать девятого года? - О, сеньор хорошо разбирается в машинах! - Немного. - Не сказал бы. Что касается этой, хочу предупредить - осталась только оболочка. Все новое! Ходит как зверь! - Ну, заводите своего зверя! Машина легко тронулась с места и плавно покатила по асфальту. Таксист искоса поглядел на Фреда. - Чувствуете, какой мягкий ход? Жаль, не могу сейчас развить полную скорость. Вы бы убедились - старушка может еще посоревноваться с новейшими моделями. Я сам сменил все до последнего винтика. - Сухощавые, огрубевшие от работы пальцы ласково пробежали по колесу руля. - Так куда прикажете ехать? - А что можете предложить вы? - Если ехать в этом направлении, то попадем в Прадо. - Отложим это до завтра. Меня интересует не столько внешний вид музеев, сколько то, что хранится внутри. - От музея тянутся прекрасные бульвары. Вечером негде яблоку упасть. - Тогда боже упаси от бульваров! Не люблю людных мест. - Можно поехать в старую часть города. Увидите королевский дворец, оперу, оружейную палату... А в придачу - сорока четырех королей Испании, Филиппа четвертого на коне... Туристы особенно восхищаются им. - Что ж, везите на прием к королям! Мы не нарушим правил этикета, появляясь так поздно? Какойнибудь сеньор Оливарес не снесет нам головы? - Страшнее живые врем