ация.
Но менять икру на валютные бабки -- это не лезло ни в какие оперативные
ворота.
-- Я дала ему денег,-- продолжала Жаклин,-- правда, немного. Но когда
мы ужинали, ко мне вдруг пришла соседка по дому, технический сотрудник
нашего посольства... была она у меня минут пять. Короче, на следующий день
меня вызвал офицер безопасности и спросил, что за иностранец находился у
меня дома -- ведь мы обязаны, как вам известно, докладывать обо всех
иностранных контактах... такой режим у всех шифровальщиков мира. Что мне
оставалось делать в этой ситуации? Я все рассказала, начиная со времен
войны...
-- Вы говорили, что дали расписку? -- спросил я.
-- Нет, нет! Ни слова. Тем не менее на следующий день меня попросили
написать заявление об увольнении по собственному желанию. Причина очень
простая: я никогда не упоминала в анкетах о своем старом друге и о переписке
с ним.
-- Все это достойно сожаления...-- пробормотал я.-- В ближайшее время
выясню, что произошло... Обещаю вам!
-- Нас не интересуют ваши сожаления.-- Голос Генри дрожал.-- Мы пришли
вдвоем не случайно: Жаклин считает меня виновником того, что случилось! -- В
воздухе запахло истерикой.
-- Во всяком случае,-- сказал я твердо,-- вы, Генри, не имеете к этому
инциденту никакого отношения, повторяю: никакого!
-- Вот видишь! -- обратился он к Жаклин.-- Я же тебе говорил! Но это не
все, Алекс,-- он обратил свой бульдожий лик ко мне,-- объясните мне, кто же
тогда виноват в этом?
Генри вынул из кармана платок (блеснули перстни на холеных руках) и
вытер вспотевший лоб.
-- Уж не намерены ли вы устроить мне публичный допрос? -- возмутился я.
-- Именно,-- прогремел Генри.-- Именно! Происходят утечки, Алекс, и это
требует объяснений! Впрочем, мне все ясно: вы давно продали и Жаклин, и
меня, а визит этого дурака тоже подстроен вами!
-- Да вы что? Сошли с ума? -- вспыхнул я.-- Чего вы от меня хотите?
-- Правды! -- Его черчиллевы щеки тряслись, словно он перепрыгивал на
коне через барьеры.-- Что ж, карты на стол! Я давно знаю, что вы предатель!
Мне сказал об этом Рамон! Да, да, Рамон! Он раскрыл мне глаза в ту темную
ночь, он сообщил, что вы работаете на американцев!
-- Вот как? Что же молчали? Это провокатор! -- Дело принимало совсем
неприятный оборот, тем более что старик все глубже входил в истерику.
-- Он запретил мне об этом вам говорить! Но он выступал от имени
Центра!
-- От имени Центра? Да Рамон -- предатель! -- отбивался я.
-- Ничего подобного! Он меня не предавал! А вы встречаетесь с
американцами, я выследил вас! Вы заложили всех, вы предатель и мерзкая
гнида! -- Губы его прыгали от ненависти,-- Вы американский шпион,
признавайтесь! Жаль, что мне не удалось прикончить вас раньше! Признавайтесь
во всем, подлец!
Только тогда я увидел выглядывавший из рукава пальто бельгийский
браунинг "бэби", калибр 4,7мм, скорострельность черепахи; с таким покушались
на президентов в прошлом веке, стреляли почти в упор, как ни странно,
убивали, хотя пуля нередко застревала в жилете или отскакивала от галстучной
заколки. Так вот та миледи в чулке, под машиной которой я катался по
мостовой, так вот кто чуть не раздавил нежное тело Алекса! Старый идиот,
растерявший мозги, как ты мог поднять руку на своего куратора?! Я вспомнил,
как брызнули мне в глаза кусочки коры, расщепленной пулей, и холодная ярость
охватила меня. Сволочь последняя, сукин ты сын, так это ты, оказывается,
охотишься за мною?
А он продолжал, как грозный судия, недоступный звону злата:
-- Признавайтесь, Алекс! Да или нет! Если вы будете молчать, я
выстрелю! Да или нет?
Я звезданул ногою ему по руке, бухнул с такой силой, что браунинг,
пролетев сквозь люстру, с шумом врезался в потолок, и на нас посыпались
разбитый хрусталь и штукатурка -- удивительно, что его кисть не оторвалась и
не помчалась вслед, как хвост кометы.
Он замычал, скривился от боли и прижал руку к животу.
-- Руки вверх! -- заорал я, схватив его игрушку. Он обомлел и захлопал
глазами, Жаклин откинулась на стуле и всхлипнула.
-- Вы послушали какого-то проходимца,-- закричал я,-- и чуть не лишили
меня жизни! Клянусь вам -- слышите? -- клянусь, что никого не предавал,
провалиться мне сквозь землю, никого!7 Зачем мне вас предавать?
Если бы я этого захотел, вы давно сидели бы в тюрьме! Неужели вы этого не
понимаете?!
7 Коварные персы во время переговоров со своими врагами
стояли на деревянных замаскированных настилах, покрывающих заранее вырытые
ямы,-- боялись провалиться, давая клятвы.
Я взглянул на часы -- весь график операции уже полетел в тартарары.
Старый дурак! Подумать только: притащить свою зазнобу, которая, видимо,
устроила ему сцену после визита Семена с икрой и балыком. Но все это были
фигли-мигли по сравнению с откровениями таинственного Рамона.
Мы оба молчали, смотря друг другу в глаза, моя неизбывная ярость,
по-видимому, охладила Генри.
-- Неужели это провокатор? -- Язык его заплетался.
-- Генри! -- сказал я торжественно и чуть подпустил в глаза слезы.--
Сейчас нет времени для объяснений. Мы с вами работаем долгие годы и отдали
жизнь великому делу. Как вы можете не доверять мне и поверить какому-то
жулику? Опомнитесь, сэр! Что еще он вам говорил?
-- Но он же знал все мое дело, все клички, контакты, пароли... Он
приказал убрать вас. Он сказал, что вы предатель и находитесь на связи у
американского резидента. Фамилия его Хилсмен. Я засек вашу встречу с ним в
баре отеля "Гровнор".
-- И вы пытались выполнить его приказ? -- Я торопился, времени совсем
не было.
-- Да. И у вашего дома, и в Эппинг Форесте... Простите меня, Алекс... Я
следил за вами в Тауэре.
-- Со мною был Рамон?
-- Я же в темноте его не видел... Кстати, он потерял у меня в спальне
вот это...-- И Генри протянул мне коробочку, завернутую в бумагу и
перевязанную ниткой. Не глядя, я сунул ее в карман.
-- Что он еще говорил?
-- Больше ничего. Извините меня, Алекс, простите ради Бога. Прошу вас,
скажите Жаклин, что я не мог предать ее... что не из-за меня ее уволили со
службы...
Под глазами налились бурдюки,-- только еще не хватало, чтобы пролился
ливень.
Жаклин сверкала голубыми глазами и посматривала на дверь, словно
собиралась улизнуть.
-- Конечно, нет,-- сказал я твердо.-- Это чья-то игра, и мы еще
докопаемся до виновников. А теперь прошу вас уйти. У меня нет ни секунды
времени. На следующей неделе я пошлю вам вызов, мы встретимся и все
обсудим8.
Словно ветер дунул -- и две перепуганные мыши юркнули за дверь.
8 Очень похоже на одну из любимых резолюций Мани--
"обсудим". Просто, изящно, деловито.
13.00. Операция сбивалась на целый час, Базилио и Алиса наверняка
решат, что накануне женитьбы я выскочил из окна и убежал, как персонаж
одного носатого сатирика прошлого, Кэти изведется от ожидания, а Болонья
просто уйдет через полчаса, не застав никого в ресторане. Впрочем, я еще
могу войти в график. Ну и сволота этот Генри: чуть не превратил жизнелюба
Алекса в замазку Цезаря! Я даже похолодел, представив себя лежащим на
пропитанном кровью ковре, с черепом, пробитым пулей, и мозгами, повисшими на
гравюрах и клетке с Чарли.
Дальше жизнь поскакала вперед на неестественно бешеной скорости, словно
в немом кино: рывок на лестничную площадку, вой мотора, и гонка что было сил
-- благо в субботу Лондон не перегружен транспортом. На маршруте пришлось
проделать серию резких коленец, показавших отсутствие присутствия
кровожадных мышек-норушек, и через полчаса я уже нажимал на кнопку звонка.
Юджин встретил меня в малиновом бархатном халате -- истинно граф Лев
Николаевич, только носом несколько переплюнул, рубильник выпирал, как клюв
пеликана, даже очки терялись на нем, казались снятыми с лилипута.
Апартаменты Юджин обставил в стиле недострелянной мекленбургской
интеллигенции: все завешано фотографиями в рамочках, никаких излишеств,
каждая вещь -- от колокольчика на столе (видимо, для вызова Софьи Андреевны)
до вольтеровского кресла -- призвана дополнять образ великого писателя, уже
и не квартира, а музей светоча мысли, создающего непреходящие и, как
говорили "высоколобые", пронзительные эссе о подпольной литературе
Мекленбурга.
Величественным движением руки со съеденными ногтями он пригласил меня
присесть в кресло.
-- Вы не готовы? -- Мой голос звучал так жалобно, что он всполошился:
-- Но мы же не договорились о точном времени...
-- Одевайтесь быстрее, у нас помолвка! -- наступал я.
-- Что ж вы раньше не сказали? Поздравляю, Алекс! Куда мы идем?
-- Мы едем в Брайтон! У Кэти словно вожжа... там у нее родственники!
-- В Брайтон? -- Этого он не ожидал.
-- Кэти уже там, она нас ждет... Хотели отметить в Лондоне, но все
переменилось.-- Я врал легко и упоенно, мимика моя играла гримасами досады,
вспышками радости и прочими цветами радуги.
-- Так это в Брайтоне? -- заныл он.-- А я еще собирался немного
поработать вечером.
Тут я почувствовал, что обкрадываю все человечество. Продержится ли
оно, выживет ли, если эссе появится на день позже?
-- Я вас очень прошу, Юджин. Я обещал Кэти, что приеду с приятелем. Там
будут папаша с сестрой... зануды дикие! Удружите, Юджин! -- Я чуть не рыдал.
-- А как вы меня представите?
-- Как моего партнера по радиофирме, испанца по национальности.
Моя напористость и жалобный тон сделали свое дело, он скинул халат и
предстал передо мною в белой сорочке и при галстуке (в дороге он рассказал,
что Чехов садился за письменный стол, одевшись, как на заседание земской
управы, тщательно выбрившись и отманикюрив ногти -- оказывается, только
таким образом можно достичь чудес в творчестве).
Наша "газель" словно убегала от погони, мы лихо мчались по автостраде в
сторону Брайтона, моя нога так жала на акселератор, что я боялся продавить
днище. Вдруг что-то полетело под колеса и я услышал мягкий стук.
-- Кошка! -- застонал Юджин.-- Вы убили кошку!
-- Не может быть! -- Я чуть не выпустил руль.
-- Это ужасно, это просто ужасно! -- Он закусил свою лапу и затряс
головой, словно старая баба, причитающая у гроба покойника.
Боже мой, кошка! Что же я наделал? Как не заметил бедняжку! Дурной
знак, очень дурной! Интересно, какого она цвета? Черного? Но разве я
виноват? Я и не видел, как она метнулась под колеса. Что за глупая кошка,
вздумалось же ей перебегать автостраду! И именно под мою машину -- ведь я
люблю кошек. Я люблю, а Римма терпеть не может ("Вечно всюду гадят, о этот
запах!" -- "Я сам буду за ней ухаживать, поставлю ящик с песком в уборную.
Мне нужна кошка, Римуля, меня успокаивает, когда в доме кошка. Она словно
забирает у меня нервные токи, ее можно гладить, класть рядом..." -- "Тебе
нужна кошка или я?" -- "Странный вопрос!" -- "Я не могу жить в одной
квартире с кошкой!") -- вот и весь сказ, Алекс, и не спорь, мало ли что ты
любишь? Кошка перебегала дорогу и была убита. Вот и все. Аминь!
Слева уже остался городишко Гилфорд, когда вдруг со скоростью света
меня обошла полицейская машина, грозно просигналив "стоп".
-- Извините, сэр, вы превысили скорость! -- Ненависть из бобби перла,
как пар из кипящего чайника, но установленные законом правила приличия
придерживали ее крепкой уздой.
-- Сэр,-- я тут же выкатился из машины, как колобок, и униженно
запрыгал вокруг полицейского (синдром Мекленбурга, где милицейский жезл
приводит в трепет любого водителя, не имеющего спецсигналов, превращает в
рабскую душонку),-- извините, сэр, ради Бога, сэр... у меня ребенок!
-- Какой ребенок? В машине?
-- В Брайтоне... жена родила несколько часов назад...-- барахтался в
навозе находчивый Алекс.-- Она рожала так трудно... столько пришлось
пережить...
Я так старался, что еще минута -- и родил бы сам, видел бы меня в этот
момент дядька, видел бы, как выделывает Алекс кренделя вокруг
величественного, как памятник, полицая,-- непременно сказал бы: "А что я
всегда говорил? Молодец, Алекс! Уж, хитроумный уж, всегда вывернется из
любой ситуации, выползет из самой темной задницы!", а наставник Философ,
пожевав ошметок ливерной колбасы, поднял бы граненый стаканчик: "Ты молоток,
Алик!"
-- Мальчик или девочка? -- Бобби был наивен и честен.
-- Сын! -- заорал я фальцетом.-- Извините меня, сэр!
И он снисходительно махнул рукой, пропуская нас дальше. Часы показывали
половину шестого, и Болонья уже наверняка подкрадывался к "Морскому орлу".
В Брайтон "газель" ворвалась в шесть тридцать, пот лил с меня градом,
пришлось достать "ронхилл" ("бей в барабан...") и обмочить им чресла, дабы
не бросать вкусную кость коту Базилио и лисе Алисе, которую они радостно
глодали бы целый вечер: "Ох уж эти вонючие кенгуру-австралийцы!"
Прибыл я с тяжким чувством: кошка + полицейский = ? Что знаменовало
сие? Кому из нас? Мне или Юджину? Бедная кошка, угораздило же тебя, Алекс!
Хватит, не думай об этом, думай об операции, впрочем, что в ней сложного?
Болонья без тебя установит контакт. Почему Центр прямо не написал, что
Болонья проведет беседу с Юджином? Конспирация? Успокойся, ради Бога, тебя
ждут любимая женщина и ее почтенные родственники, смени пластинку, Алекс,
поставь... как это? "Пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту
с женихом!", а еще лучше произнеси несколько раз и обязательно шепотом:
"Когда лошадь украдена, слишком поздно запирать конюшню". Когда лошадь
украдена, слишком поздно запирать конюшню. Вот так.
Кэти встретила нас в платье из серебряного атласа с вышитой диадемой у
левого плеча, потоки алых кораллов стекали с открытой шеи на белые груди,
она сияла суперочаровательной, сногсшибательной улыбкой, с трудом
удерживаясь от вполне уместного из-за моего опоздания площадного мата.
Базилио прошипел нечто невнятное на кошачьем языке и отвернулся,
показав затылок, на котором среди стога седых волос светилось белое
пятнышко, напоминающее зад кота (оно вместе с усами и подтолкнуло в свое
время на кличку), сестрица же Алиса не сводила с меня ненавидящих глаз,
словно овчарка, еще не решившая, в какую часть тела вцепиться,-- вся ее
лисья морда от злости сморщилась в одну большую улыбку, в которой и нос, и
глаза, и уши разбегались в разные стороны.
-- Прошу прощения, у нас по дороге спустили оба колеса... пришлось
заехать в сервис...
Базилио посмотрел на меня так, словно я только что выпрыгнул из кровати
девочки Мальвины.
-- Да, да, полковник, сразу два колеса!
Присутствие незнакомого человека (Юджин уже метал бисер перед
полковником на полную катушку) несколько разрядило обстановку. Мы спустились
к "газели", и пинкертон Базилио начал тут же разглядывать и щупать колеса,
чуть ли не облизывая их своим шершавым языком.
-- Что-то колеса старые... неужели такие продаются? -- Но я даже не
удостоил его ответом.
В машине Юджин на своем ломаном английском рассказал
анекдот9, его никто не понял, но все для приличия ржали.
"Морской орел" призывно горел цветной рекламой, и через витрину я
увидел фигуру Болоньи, засевшего на стульчике у стойки бара. В фойе всю нашу
гоп-компанию встретил метрдотель и повел к столу с зажженными зелеными
свечами. Проходя бар, я встретился взглядом с Болоньей -- он повел глазами в
сторону туалета. Метр усадил нас за стол, а я вернулся к бару и пошел по
коридору, слыша за собой топот самых надежных в мире "скороходов".
9 Выбор Юджином анекдотца говорил о том, что ему явно не
хватало папы-эстета. Француз вбегает в цветочную лавку. "Мне нужен букет
цветов для невесты!" -- "Она девушка или женщина?" -- "Какое это имеет
значение?!" -- "Если девушка, то нужен букет из белых роз, а если женщина,
то из фиалок".-- "Ну, конечно, из белых роз!" После паузы: "А впрочем,
вплетите туда немного фиалок".
В уборной было пусто и покойно, Болонья указал мне на кабину, куда я и
вперся, снедаемый любопытством и страхом. Болонья тут же влез в соседний
отсек и подсунул мне под кабину конверт, в котором лежало послание. "В целях
обеспечения безопасности мы планировали провести беседу с "Контом" на судне
в районе Брайтона,-- расшифровывал я.-- Однако случилось непредвиденное:
сегодня утром загорелось машинное отделение, и на судне много пожарных и
полиции. Вам предписывается доставить "Конта" под благовидным предлогом в
порт Кале (Франция), где в данный момент находится другое наше судно. От
Брайтона до Кале несколько миль, поэтому предлагаем вам обеспечить доставку
"Конта" на яхте "Регины", используя все необходимые для этого средства. Яхту
следует поставить на причале No 4 порта Кале, у Голубой набережной. В
контакт с вами там вступят по паролю: "Сегодня на море 2,5 балла, не правда
ли?" Отзыв: "По-моему, три". Подпись...
Боже мой, такого не бывало в моей безумной жизни: заделана была
высочайшая подпись самой Бритой Головы, беспрецедентный случай, приказ летел
почти с самого верха, руки по швам, Алекс!
Болонья уже исчез из кабины, а мне, пораженному неожиданным указанием,
сам Бог велел воспользоваться счастливым случаем и задержаться на толчке
подольше.
Кошка, несомненно, была черной, настоящая черная кошка, проклятая
служба, сумасшедшая баба-разведка, все переворачивающая с ног на голову,
типичный случай в оперативных традициях Монастыря: детальный план,
тщательная подготовка, взвинченные нервы, а в последний момент все лопается
к чертям, все летит вверх тормашками, суета, и новый приказ, и каждый
умирает в одиночку. Яхта в порядке, до Кале ходу часа три, погода вполне на
уровне... Смогу ли я уговорить Юджина прогуляться в Кале? Проблема номер
один. Чем все это может закончиться? Вопрос. Если Юджин согласится, то все
будет шито-крыто. А если отметет предложение? Допустим. Но если он выдаст
Алекса, худо придется его деткам, он ведь не дурак. А если отметет и
возникнет скандал? Не пришлось бы рвать когти из Альбиона.
И тут я вдруг безумно заскучал по своей квартире у Хемстед Хита с видом
на зеленые лужайки и по каменным плитам Вестминстерского аббатства, в
котором метались призраки и королей, и премьеров, и расстрелянного шпиона с
миниатюрным портретом возлюбленной Онор в медальоне, спрятанном во рту. И
казалось мне, что я снова в двухэтажном красном автобусе, взбиравшемся на
Лондон-бридж, я беседовал с милой миссис Лейн и ее сеттером, симпатично
выпустившим язык, я входил в полумрак "Этуали", следуя за знакомым
метрдотелем ("Как обычно, столик в правом углу, сэр?" -- "Да, да, под
картиной Каналетто!" -- "Т" я произносил шикарно, с заиканием и придыханием
на оксфордский манер, словно вел свой род от династии лорда Честерфилда),
даже Черная Смерть уже казалась необыкновенной, нежной и хорошо отмытой
девушкой шоколадного цвета.
Ох уж эти беседы на мекленбургских судах! Зачем тебе ввязываться в это
дело, Алекс? Этот мяч можно отыграть очень просто, без малейших усилий...
кто тебя может проконтролировать? Что же делать для этого? Да ничего не
делать! Сиди себе за столом, хорошо жуй и пей, а после банкета распрощайся
со всеми и поезжай на яхту вдвоем с Кэти. То есть как? А задание? А долг? А
телеграмма Бритой Головы? Пошли их к такой матери, Алик, не влезай в эту
историю! Ну, а дальше? Тебя ли учить, старый и хитрый лис? Дальше сочини
телеграммку в Центр: "Несмотря на мои настойчивые просьбы, "Конт" идти на
яхту отказался, сославшись на... с комприветом. Том" -- и работай себе
спокойно под крылом Хилсмена, ищи свою Крысу, тем паче что после встречи с
Генри в руках твоих появились новые интересные ниточки... Пошли все это дело
с "Контом" подальше, ничего, кроме неприятностей, оно тебе не принесет, не
скользи по лезвию ножа, обмозгуй все это дело еще раз, а пока слезай с
толчка и двигай к столу! Все, наверное, уже решили, что у тебя колики от
страха перед брачной ночью.
Картина застолья написана сочными красками: чуть смущавшиеся блеска
люстр iaitances de carpes, тающий во рту salmon, ницуазский салат с
гренландскими креветками и мидиями, конечно же, приличествующая событию
caviar10 и гвоздь программы -- гусь, зажаренный в эльзасском вине
и кусочках свиного сала.
10 Молоки карпа... семга... икра. Когда Базилио ее увидел,
его словно ударило током: "О зернистая икра! Как я люблю те края! Ведь я
служил в конвое во время войны, охранявшем грузы, идущие в порт Архангела!"
-- Просто готовый ценный агент, так и хотелось подойти к нему на четырех
лапках и промяукать: "Дорогой Базилио, докажите делом ваши симпатии. Одна
ваша знакомая кошка работает секретаршей у премьер-министра..."
Метрдотель не без черного юмора утверждал, что повар зажарил гуся
заживо,-- тут уж меня замутило, я боялся убивать живое, выпускал на волю ос
и пчел, застрявших в блюдечке с вареньем, почтительно обращался с пауками и
всегда доставал их из ванны, боясь упустить свое счастье,-- все это
осложняло мою жизнь с Риммой.
Новый финт Центра омрачил мое настроение, "гленливет" -- а он,
естественно, не мог не красоваться посредине стола -- я пить не стал, а
ограничился разбавленным сотерном. Впереди зиял черной дырой светлый путь и
требовались, как завещал Несостоявшийся Ксендз, холодная голова, горячее
сердце и чистые руки.
Базилио встал и во всем своем кошачьем остроумии произнес
прочувствованный тост за наше с Кэти счастье (тут он просто изнемогал от
своих реприз, я и не предполагал, что в Англии отставные полковники
нисколько не умнее наших).
Я бездумно водил взглядом по молокам карпа, по веселой Кэти и по тихому
и скромному Юджину, не подозревавшему, что вся эта трагикомедия весьма
напоминает его приключения со стулом перед дулом фотообъектива.
Юджин встал.
-- Я тоже хотел бы произнести тост. У Алекса в Австралии существует
прекрасный обычай. Правда, это касается свадьбы, а не помолвки, но суть его
от этого не меняется. Дело в том, что и еда, и питье становятся горькими,
если новобрачные не поцелуются. Горько!
-- Так я знаю этот обычай! -- взвизгнул Базилио, словно ему мазанули
под хвостом скипидаром.-- Однажды в порту Архангела нас водили на свадьбу!
Ох, сколько я выпил водки! Вы пили когда-нибудь настоящую водку? -- Вопрос
был адресован Юджину.
-- Только смирновскую.-- Глаза его блеснули из-за носа заговорщицкими
искрами.
Мы поцеловались, и тяжелая тоска вдруг навалилась на меня.
-- Что ты такой грустный? -- обратилась ко мне Кэти.-- Устал?
-- Что-то побаливает желудок,-- ответил я совсем по-семейному.--
Видишь, я даже решил пить сотерн с водой и не притрагиваюсь к гусю
11. Давай после ужина прогуляемся на яхте... прихватим заодно и
моего дружка.
11 Не то что притрагиваться -- видеть его, зажаренного
заживо, не мог!
-- Отлично! -- Кэти блеснула глазами. Она не вылезала бы из яхты,
бороздила бы всю жизнь моря и океаны.
Итак, яхта. А если Юджин не захочет плыть в Кале? Будем действовать
творчески, в зависимости от обстоятельств. Нельзя сделать омлет, не разбив
яиц. А как в этом случае будет реагировать Кэти? Мда, дело пахнет керосином,
если Юджин наотрез откажется. Что будем делать, Алекс? А может, все-таки
спустить все на тормозах? Плавно и легко. Можно даже пригласить Юджина на
яхту таким образом, что он сам откажется. И совесть твоя будет чиста, если
она еще осталась. И волки сыты, и овцы целы. Тьфу! И это называется
бесстрашный Алекс, которого ставят в пример молодняку! Вот вам и гордость
Монастыря, орденоносец и герой! Трус! Способен только глотать "гленливет" и
трахать баб! Трус, встряхнись: перед тобою предатель родины, не пускай слюни
и сопли, зажми себя в кулак! Телеграмму подписал сам Бритая Голова! А если я
не вернусь? Прощай, суровый Альбион, прости, мой край родной! Почему не
вернусь? А не вернусь -- тоже не страшно, исчезну из мира ликующих, праздно
болтающих, обагряющих руки в крови...
И вдруг тревога охватила меня: что будет с Чарли? Что будет с моим
бедным какаду? День, другой, третий... Не умрет ли он с голоду? Надо было
оставить клетку миссис Лейн. Впрочем, он вряд ли ужился бы с сеттером.
Сколько времени потребуется контрразведке, чтобы осмыслить происшедшее? Я
представил, как группа в плащах врывается в мою хемстедскую квартиру и
начинает грубый обыск, а Чарли дергает головой и по привычке кричит: Good
morning, old man! -- "Доброе утро, старик", он обращается ко мне так же, как
и Челюсть. Контрразведка покидает квартиру, и бедняга Чарли остается один --
кто в пылу исполнения долга вспомнит о несчастной птице? И вот он сидит на
жердочке один-одинешенек, и заглушают стены его предсмертные крики...
А стол гулял и смеялся: Кэти и сестрица с умилением вспоминали свое
безоблачное детство, полковник Базилио удовлетворенно поддакивал, куря
дешевую сигариллу (десерт он умял одним духом, несмотря на то, что сожрал
добрую половину гуся), и рассказывал Юджину об огурцах в своих парниках.
Иногда мы с Юджином обменивались многозначительными репликами: "Как гусь?",
"Вам поперчить?", "Прекрасный салат!" -- в общем, помолвка удалась на славу,
если бы не мочеподобный сладковатый сотерн, которым мне приходилось
пробавляться.
-- После ужина я хочу показать вам нашу яхту... это совсем рядом,--
шепнул я Юджину.
-- А я не опоздаю на последний поезд?
-- Что вы! Он ходит до полуночи. Кэти гордится яхтой...-- Я
почувствовал, что уже начинаю нервничать.-- Там и выпьем, как следует... без
всяких любопытных родственников...
-- Только на несколько минут. Я хотел бы вернуться в Лондон пораньше.--
Эти слова словно ошпарили меня, и я машинально отхлебнул мерзкого сотерна.
Ничего, мы попробуем его уговорить прокатиться в Кале. Уговорим. Все
знают силу убеждения Алекса. "Если ты, Алик, чего-нибудь захочешь,--
говорила мама,-- ты пристанешь и не отлипнешь, как банный лист".
Семинаристский дядька тоже ценил Алекса за настойчивость. Уговорю,
обязательно уговорю. В конце концов пообещаю довезти до Лондона на машине.
Рухну на колени, разыграю сцену, взмолюсь, застучу лбом по паркету -- не
откажет он мне в день помолвки.
Базилио, положив глаз на бутылку "гленливета", который я, увы, не
трогал, к концу банкета надрался as a lord 12 и надувал щеки,
выпуская мерзкий едкий дым сигариллы.
12 "Как лорд", по-мекленбургски -- "как свинья" -- яркое
свидетельство разницы классовых подходов.
После кофе, захватив со стола "гленливет", оставшийся после пиршества
Базилио (моветон, но не пропадать же добру), и, подав руку ослепительной
Кэти, я вышел из-за стола, и мы торжественно прошествовали к "газели".
Базилио и Алиса, помахав нам руками (сестрица придерживала папашу,
наступавшего себе на хвост), направились домой, а наша троица покатила к
причалу, где, слегка покачиваясь на темной воде, белела "Грациозная".
Я пропустил Кэти и Юджина вперед и на минуту задержался в машине,
переложив из атташе-кейса в карман "беретту" и аэрозоль с газом. Черт
побери, как бы брызги не попали и мне в нос, такие случаи бывали, поэтому
стоит подстраховаться, прикрыть другою рукою нос и рот, лучше всего платком.
Где он? Платок, как ни странно, находился на месте и ностальгически пах
"шипром". Именно "шипром" пахло от Алекса, когда он повел Римму в загс,--
даже подергала ноздрями тетя в очках, сидевшая за столом; Римма стеснялась,
что на ней потертый котик, что ж, теперь у нее две норки! Итак, платок на
месте. Впрочем, не надо спешить. Возможно, Юджин легко согласится на поездку
в Кале. Стоит хорошенько его попросить. Так, как умеешь только ты, Алекс.
Если откажется категорически, заманить в малый отсек (спальню), дальше уже
ясно...
Мысли упрыгивали прочь от операции, скакали взад и вперед, как синицы
на ветвях: как там Сережа, хорошо ли начал четверть? Что сейчас делает
Чарли? (Опять!) Почему бы не отказаться навсегда от "гленливета" и не
перейти на сотерн? Или завести черного бульдога? Три вещи: роща, поросль,
подросток. Из леса в бревнах виселиц мосты. Из конопли веревки для
захлесток... Наш паровоз, вперед лети!
Кэти и Юджин уже расположились в салоне, сладко пахло от электронной
кофеварки, и Юджин даже пошевеливал своим хоботом от удовольствия.
-- Выпей что-нибудь покрепче, Алекс, страшно было смотреть, как ты
цедил сотерн... словно чашу с ядом! -- пошутила Кэти, и мы с Юджином
понимающе переглянулись.
-- Я предлагаю прошвырнуться в Кале! -- заявил я радостно, а сам замер,
как перед прыжком с трамплина, даже ноги задрожали от напряжения.
-- Чудесно! Только я стану за штурвал! -- подхватила Кэти.
Скажи "да", умоляю тебя: скажи "да", умоляю тебя всеми святыми: скажи
"да"! Я тебя озолочу, если ты скажешь "да". Боже, Боже, умоляю, прошу тебя,
заклинаю: сделай так, чтобы он сказал "да". Я исправлюсь, Боже, я буду
другим, я и так стараюсь не делать зла, умоляю тебя, пусть он скажет "да".
-- Нет, нет, извините, Алекс, я только на несколько минут,-- промолвил
негодяй, идиот, сукин сын, чтоб твоя могила полынью заросла!
Я взял принесенную бутылку "гленливета" и увидел, что у меня дрожит
рука,-- Юджин это заметил, но тактично сделал вид, что рассматривает свои
обкусанные ногти.
-- Черт побери, пора завязывать, вчера я дико надрался -- и вот
результат! -- Я растопырил дрожащие пальцы и показал Юджину.
-- Так завяжите на полгода, а потом посмотрите, что из этого
получится...
-- Пожалуй, я так и сделаю... с сегодняшнего дня... спасибо за совет!
-- Хотелось, конечно, рвануть, но сначала дело, а потом кайф, как говорил
король Ричард, прирезав братца и собираясь придушить его младенцев.
-- А вы что не пьете?
-- Не хочется...-- ласково ответил он.
-- А я думал, что вы... помните?
И вдруг скрутила меня судорога смеха, не знаю почему, но я гомерически
захохотал, не в силах удержать себя в руках, и хохотал бы до полной
истерики, если бы не закашлялся. Кэти всплеснула руками и стала больно
колотить меня по спине.
-- Я знаю, почему вы смеетесь,-- сказал Юджин, дружелюбно улыбаясь.
-- Почему? -- продолжал давиться я, чувствуя, как позорно из курносого
носа, словно с горных вершин, текут бурные ручьи.
-- Вы вспомнили, как я пил с одним человеком перед своей прогулкой в
Хельсинки. Правда, тогда мы пили коньяк...
Значит, мы все время думали об одном и том же, значит, он подозревал
меня! Зачем же ты попер на яхту, дурак? Зачем согласился ехать в Брайтон,
дубина ты стоеросовая?! Или тянула, словно пропасть, опасность, когда прешь
на рожон и не веришь внутреннему голосу? Хотелось верить людям, да? Почему
так устроена душа?
-- Но мы будем пить из одной бутылки...-- Я все кашлял.
-- Тогда мы с ним тоже пили из одной бутылки...-- Он подхохатывал.
-- Но из этой бутылки уже пил папа,-- не унимался я.
-- Вот он и пошел спать... Впрочем, прошу прощения за черный английский
юмор!13 -- Юджин улыбнулся.
13 Истинно черный юмор обитает не в Англии, а в Meкленбурге:
"Голые бабы по небу летят-- в баню попал реактивный снаряд".
А я никак не мог сдвинуть себя с мертвой точки, время, как назло,
растягивалось и удлинялось, а на самом деле его уже не оставалось, и Юджин
заерзал в кресле, нацеливаясь на выход.
Я ощупал аэрозоль и встал. В спальню. "В голубой далекой спаленке твой
ребенок опочил",-- пел когда-то Вертинский, я его еще застал, видел на
сцене, не понимая, зачем он двигает руками, как лебедь крыльями.
-- Юджин, вы видели нашу спаленку? Она, конечно, невелика и чем-то
напоминает шалаш для влюбленных... Прошу вас! -- И я указал рукой на
соседний отсек со щедростью хозяина, готового пожертвовать всем для дорогого
гостя.
-- Что там смотреть? -- возразила Кэти.
-- Мы там выпьем тайно от тебя...-- молол я что придет в голову,--
выпьем немного "гленливета",-- Я не слышал, что говорил.
Юджин встал и двинулся к спальне, я пошел за ним, держа в кармане
аэрозоль. Только не забыть вынуть платок, обязательно вынуть платок, нажать
на кнопку, закрыть нос и рот, обязательно задержать дыхание хотя бы секунд
на десять или сразу же выйти из комнаты...
-- Добрый вечер, леди и джентльмены! Наконец-то я вас разыскал!
На лестнице, ведущей вниз с палубы, стоял полноватый джентльмен с
букетом белых роз.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О ПРЕЛЕСТЯХ МОРСКИХ ПРОГУЛОК, КРЕПОСТИ БУТЫЛОЧНОГО СТЕКЛА, БРЫЗГАХ
КРОВИ И ФОРС-МАЖОРНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
Товарищи, кольцо сомкнулось уже! Кто верит нам, беритесь за оружие! Дом
горит, дом горит! Братец, весь в огне дом, Брось горшок с обедом! До жранья
ль, товарищ? Гибнет кров родимый! Эй, набат, гуди, мой!
"Известия", июнь 1919 г.
-- Его превосходительство губернатор штата Канзас Рэй Хилсмен! -- не
растерялся я, хотя казалось, что сейчас на моих твердых руках загремят
наручники.
Все кончено, finita la comedia, Алик, кранты, твоя песенка спета. А
что, собственно, кончено? Что, простите, произошло? Все нормально, все
о'кей, просто честный стукач ЦРУ Алекс расслабляется на яхте в компании с
драгоценной невестой и не менее драгоценным соотечественником. Вот и все,
леди и джентльмены. И спокойной ночи, леди, спокойной ночи, милые леди,
спокойной ночи, спокойной ночи. Четвертый акт "Гамлета". Во всяком случае,
смертоубийственная операция с прогулкой в Кале накрылась, это ясно. И слава
Богу! Значит, Он все-таки есть, Он прислушался ко мне, Он внял моим мольбам.
Он существует и спасает меня.
И я почувствовал радостное облегчение, стыдно сказать, счастье охватило
меня, горло сжалось от волнения, хотелось взлететь на ангельских крыльях,
парить в воздухе, кувыркаться и бездумно смеяться, плюнув на Великое Дело,
на Кадры, на Бритую Голову и на весь свет. И проделал бы мелкая душонка
Алекс все эти мерзкие сальто-мортале, если бы не жгла мысль: зачем приехал
Рэй? Или Юджин был под наружкой и они засекли мой визит? Миниатюрный
компьютер, заделанный в волшебный череп любителя лучшего в мире одеколона
"Шипр", мгновенно проиграл все варианты и не нашел серьезного повода для
беспокойства.
-- Оказывается, у вас была помолвка... я хочу вас поздравить...-- Рэй
протянул чуть мокроватые, будто только что срезанные с куста, белые розы и
церемонно поцеловал руку Кэти. "Roses blue and roses white plucked I for my
love's delight"1,-- пропело в моих полушариях и уже не отпускало
до самой ночи.
1 "Голубые и белые розы собирал я на радость своей
возлюбленной" -- черт знает, где я подцепил эти строчки и почему они вдруг
всплыли в памяти.
-- Извините, Алекс, что я вас потревожил. Возникло чрезвычайно срочное
дело. Дома вас не было, и я резонно решил, что вы уехали в Брайтон -- ведь у
вас тут родственники. Как видите, я не ошибся.
-- Как вы меня разыскали?
-- С огромным трудом. Сначала звонил по телефону полковнику Ноттингему,
но его не застал. Тогда решил ехать прямо в Брайтон, и на этот раз полковник
оказался дома... Он мне дал все ваши координаты.
Штатники пронюхали о планах Центра. Генри и Жаклин явились с повинной.
Болонья и Пасечник наломали дров. Выдан план операции с Юджином или вся
"Бемоль". Думай, Алекс, думай своей тыквой, только помни, что у страха глаза
велики.
Я налил Хилсмену "гленливета" (пусть лишний раз узнает, что пьют
приличные люди), и он погрузился в бокал с беспечностью человека, который
явно не собирался меня арестовывать.
Шифровка, как чеканные строчки гениальной поэмы, сама собой сложилась в
драгоценной голове, перечеркнутой белой молнией:
"Согласно вашим указаниям мною была начата известная вам операция в
отношении "Конта". Удалось пригласить его на яхту и создать условия для
отбытия в Кале2. Однако перед самым отплытием к нам неожиданно
прибыл "Фред", и в этих обстоятельствах я счел целесообразным перенести
мероприятие на другой срок. Том"3.
И операция спокойно умерла, сыграли ей марш фюнебр Шопена, чуть
покадили, окропили "гленливетом", и жизнь побежала дальше, как резвая
лошадка,-- шагай вперед, веселый робот!
2 Мне нравилось писать a la Чижик, так звучало торжественней
и ласкало уши Центра.
3 Полная туфта! Какой мог быть другой срок? Повторить
операцию я уже не мог, но требовалось показать Центру, что я полон решимости
выполнить Высочайшую Волю. О Бритая Голова!
Я исхитрился, ухватил момент и набормотал Кэти о великих достоинствах
доброго волшебника Гудвина из Канзаса, своего партнера по бизнесу и
отличного парня, на которого можно положиться. Кэти, однако, не вспыхнула от
радости и не облилась слезами от счастья: она относила янки к расе
неисправимых хамов, которые в свое время по-бандитски откололись от
Британской империи, наплевали в душу своим и искорежили великий английский
язык мерзким акцентом.
-- Мы могли бы поговорить наедине? -- шепотом спросил Хилсмен.
Я взглянул на Юджина, который безмятежно ворковал с Кэти, не
подозревая, что милостивая судьба отвела топор от его шеи, и, наверное,
радуясь, что теперь не нужно тащиться одному в поезде: Рэй, как все
американцы, не отрывается от машины и подбросит его до Лондона. Вряд ли Рэй
пропустил мимо внимания наш совместный вояж-- в оперативной практике
дружеские контакты агентов нежелательны и, во всяком случае, должны иметь
санкцию начальства. Я, естественно, скажу, что звонил Рэю, хотел пригласить
его на помолвку, не мог дозвониться, страшно расстроился из-за этого...
-- Кэти, а куда запропастилась морская карта? Она лежала тут на
столе... (Проходной цирковой номер Алекса на тройку с плюсом.)
-- Ты, наверное, оставил ее в ангаре,-- так она называла наш отсек в
удлиненном помещении на берегу, куда яхтсмены в непогоду затаскивали
небольшие яхты, а Кэти хранила разную утварь.
-- Не хотите ли прогуляться со мною, Рэй? Я покажу наш ангар и заодно
достану еще бутылку "гленливета" -- у меня там тайный погребок. Когда Кэти
меня выгонит, я собираюсь там жить. Что может быть лучше жизни на берегу
моря! Целебный воздух, купание по утрам, шелест волн...
Мы выбрались из яхты и расслабленно, как два гуляющих
старца-долгожителя, двинулись вверх, к строению.
-- Чрезвычайное происшествие, Алекс! Ваши мальчики привезли сегодня
утром два ящика на машинах, а потом на велосипедах довезли до тайников. Вели
они себя спокойно и уверенно, не подозревая, что за ними следят. Мы обложили
все место по первому классу, пришлось подключить к работе англичан... Затем
они смылись на корабль, нас они больше не интересовали. Стали ждать
ирландцев, ждали час, два, пять часов, но за ящиками никто не явился...--
Хилсмен говорил таким укоризненным тоном, словно в непунктуальности
террористов виноват был я.
-- Может, ирландцы заметили наружку и отказались от операции?
-- Исключено. Все организовано на самом высоком уровне, комар носа не
подточит.
-- Надо ждать, Рэй, другого выхода нет... Может, их планы изменились.
-- Дело в том, что произошла накладка. Англичане, которых мы привлекли
к операции, решили вскрыть один ящик. Мы не могли проводить операцию без
них, ибо дела с оружием подпадают под законы Соединенного Королевства. Но
они, оказывается, получили приказ премьер-министра... Через два дня в
парламенте намечены дебаты о борьбе с терроризмом.
-- Ну и что? Вскрыли?
-- В ящике оказалось не оружие, а разный железный хлам! Вы поняли, в
чем дело?
-- Ничего не понял.-- Сразу до меня, как ни странно, не дошло.
-- Вся эта операция с ирландцами придумана Центром для вашей проверки,
Алекс. Оба ящика -- проверочные контейнеры. Они химически обработаны, и уже
никак не показать, что они не вскрывались. Ирландцы -- это "липа" Центра,
вам тоже не даны указания о вскрытии. Кто же это сделал? Ясно, что
спецслужба. Откуда узнали о тайниках и операции? Только от вас!
Напрасно разжевывал волшебник Гудвин, все я уже усек, блестяще
сработали ребята: я-то, дурак, думал, что это всего лишь "красная селедка",
чтобы отвлечь от путешествия с Юджином, а на самом деле Центр смотрел
гораздо дальше и глубже, и меня "провалил", показав американцам, что не
верит мне ни на йоту, что, естественно, укрепляло доверие ко мне
американцев.
-- Итак, вы сгорели, Алекс, и теперь не придется играть с Центром в
"кошки-мышки".-- Он все разжевывал мне очевидное.-- Какие идиоты эти
англичане! Я так уговаривал их не вскрывать ящик и подождать хотя бы пару
дней. Правда, мы все равно бы вскрыли их рано или поздно.
-- Что же будем делать дальше?
-- Я связался сегодня с директором в Лэнгли, и мы пришли к общему
заключению, что пора свернуть игру с Центром и максимально использовать ваше
дело в политическом плане. Завтра же мы дадим сообщение в прессу о вашем
разрыве с тоталитарным режимом и о просьбе политического убежища в США.
Через месяц организуем пресс-конференцию... надеюсь, вы сможете задать
хорошую публичную трепку вашей организации по конкретным пунктам, включая
связь с ирландскими террористами. Нужны тезисы вашего выступления, я,
конечно, понимаю, что у вас помолвка, но просил бы сейчас же выехать со мной
в Лондон: директор хочет говорить с вами по телефону.-- В голосе Хилсмена
звучали хозяйские нотки, словно свободолюбивый Алекс уже стал вилкой или
ложкой в огромном црувском буфете.
-- Надо хорошо все обдумать... Такого поворота я не ожидал.
Мой завал, конечно, сделали красиво, но не покидало меня ощущение, что
в этом деле одна рука не ведала, что творит другая: как можно совместить
приказ о вывозе Юджина в Кале и смелое, даже изящное укрепление моих позиций
в ЦРУ с помощью "разоблачения"? Последнее явно встраивалось в "Бемоль" и
подталкивало меня ближе к Крысе. Пресс-конференция, гласность, возможно,
зачисление в вожделенное ЦРУ на штатную должность, после всего этого доверие
ко мне повышалось -- ведь любой двойник всегда под сомнением. Конечно, надо
немедленно ехать в Лондон и бодрым голосом сообщить о своем решении
лопавшемуся от счастья директору.
И вдруг затаившийся в ребрах хриплый внутренний голос залопотал: ты на
грани гибели, Алекс, не связывайся ни с пресс-конференцией, ни с
политическим убежищем! Погубят тебя, Алекс, запутают, затянут в сети! И тут
целая толпа: оскорбленная Кэти, сумасшедший Генри с браунингом в одной руке
и своей профурсеткой -- в другой, шуршащий Болонья, Пасечник с зернистой
икрой, обманутый Юджин, разъяренные кот Базилио и лиса Алиса и даже строгая
миссис Лейн с еще более строгим сеттером -- вся эта толпа вдруг понеслась на
меня, грозя кулаками и свистя. Беги, Алик, беги, пока тебе не оторвали
голову, беги, пока не поздно.
-- Что мы будем делать с Генри и Жаклин? -- спросил я.
-- Пока я не думал об этом. Все будет зависеть от вас, никаких
документальных улик против них нет. Конечно, нам очень выгоден большой
процесс о шпионаже Мекленбурга. Уверяю, что ваши бывшие коллеги подожмут
хвост на несколько лет!
Я представил себя в сером костюме в белую полоску, толкающего покаянную
речь в суде, с омерзительной рожей тычущего пальцем в Генри и Жаклин,
сидящих на скамье подсудимых,-- и комок тошноты подкатил к горлу.
Веселенькая перспектива, ничего не скажешь, хватит рисковать, Алекс, подумай
о своей драгоценной жизни, единственной и неповторимой, которую надо прожить
так, чтобы не было... Хватит рисковать! Тебя уже несколько раз чуть не
убили, какого черта играть с огнем? Вот они, два края, и ты, мечущийся между
ними: на одной стороне самоличный приказ Бритой Головы об "эксе"4
в отношении Юджина, на другой -- маневр Центра с провалом, о чем, кстати,
тебя никто не предупреждал. Камо грядеши, Алекс? Делай выбор, хотя и там, и
тут сплошная мерзость, думай, Алик, не трухай, но и не забывай о главном --
о своем долге. У тебя есть твердое указание Центра, разве ты уже не следовал
за Юджином, сжимая взмокшей рукой баллончик аэрозоля? Решай, Алекс, не
плавай, как дерьмо в проруби... Я сунул руку в карман за ключом и наткнулся
на "беретту" -- словно электричеством обожгло пальцы. Мы подходили к ангару,
действуй, жалкая тряпка, слюнтяй, сопля! "Roses blue and roses white plucked
I for my love's delight".
4 "Эксами" до макленбургской революции деликатно называли
экспроприации собственности, а точнее, вооруженные налеты на почтовые поезда
с деньгами, взрывы и ограбления банков, столь необходимые для
жизнедеятельности руководящего ядра во главе с Учителем в целебной Швейцарии
и других жемчужинах обреченного капитализма. После революции "эксами" стали
называть любые острые мероприятия, включая удушение подтяжками, выстрел в
затылок или увоз с кляпом во рту из Рио-де-Жанейро, где все ходят в белых
штанах, в родимый Мекленбург для свершения справедливого пролетарского суда.
И грянул марш "День Победы", гремевший однажды на юбилее Челюсти в
специальном зале ресторана. Певец в поношенном фраке пел тогда, выкатив
грудь, прямо перед очами Николая Ивановича: "День Победы порохом пропах,
День Победы сединою на висках", и юбиляр, который во время войны только
пошел в школу, хмурил лоб и вздыхал, скромно опустив голову, словно
вспоминал трудные дни, когда он и другие герои спасали Мекленбург и весь мир
от коричневой чумы.
Марш оглушал меня, перемешиваясь со строчками о голубых и белых розах,
я снял навесной замок и пропустил Хилсмена вперед.
-- Посмотрите, какой уютный склад, Рэй„. -- И почему-то вспомнил
дядьку, скомандовавшего взводу "Вперед!" и первым прыгнувшего со второго
этажа семинарии (большинство поломали ноги, двое испугались, не прыгнули и
были отчислены дядькой, а сам он схватил выговор за авантюризм в работе с
кадрами).
Я ударил его по затылку рукояткой "беретты" -- шмяк! -- прикоснулся не
сильно, как учили, но вполне достаточно, чтобы он кулем опустился на пол.
Рамону Меркадеру, когда-то проводившему "экс", было гораздо проще: он
бил Троцкого альпийской киркой сверху вниз, а мне пришлось чуть встать на
цыпочки и откинуться назад, чтобы замахнуться. Прости мне, Господи, грехи
мои. Прости мне, Господи. Вы слышали, что сказано древним: "не убивай": кто
же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата
своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака", подлежит
синедриону, а кто скажет: "безумный", подлежит геенне огненной. Прости,
Господи.
Ноги Рэя с задранными брюками нелепо высовывались из двери, и мне
пришлось втащить его поглубже в помещение. Он застонал -- прости меня,
Господи, и спасибо Тебе, что он жив,-- я достал баллон с аэрозолем и шуганул
ему в нос сильную струю. Он снова застонал, глубоко вздохнул и погрузился в
здоровый сон канзасского фермера -- надолго, но не навсегда.
Я осторожно затворил дверь и повесил замок. Если лошадь украдена,
слишком поздно запирать дверь конюшни. Назад пути нет, мосты сожжены, наш
паровоз летит вперед.
Глубоко вдохнув пропахший водорослями воздух, я зашагал к яхте. День
Победы сединою на висках...
-- А где Рэй? Что-нибудь случилось? -- дрогнувшим голосом спросила
Кэти.-- Что с тобой? На тебе лица нет!
-- Кое-какие неприятности в Лондоне. Рэй пошел звонить по телефону,
сейчас он вернется.
-- Надеюсь, ничего серьезного? -- вытянул свой носище Юджин, словно
принюхиваясь.
-- Мелочи жизни...-- Философ и гуру Алекс ободряюще улыбнулся Кэти и
пригладил пробор, наверное, так выглядел принц Гамлет после того, как
пронзил шпагой Полония.
Марш играл и играл, голова моя и руки двигались по каким-то особым, им
одним ведомым траекториям, словно меня, как куклу, дергали за ниточки -- да
это Маня подключился к игре и улыбался детской улыбкой, почесывая "ежик", а
рядом Бритая Голова в простыне (баня или гарем?) и аскетичный Сам с томиком
своих собственных гениальных стихов -- все дергают за ниточки, играют в
любимого оловянного солдатика... Теперь начнем все сначала: "Посмотрите,
Юджин, какую мы устроили спаленку..." Начнем сначала, как на репетиции.
Вспомни, как в семинарии ты с Чижиком играл "Идеального мужа", повторяли по
нескольку раз, и все во имя чистого отшлифованного английского языка.
Леди Чилтерн (я): Нет, Роберт, никогда.
Сэр Роберт Чилтерн -- Чижик (с грустью): А твои честолюбивые мечты?
Ведь ты мечтала об успехе -- для меня?
Чижик все время забывал последнюю фразу, и я снова начинал: "Нет,
Роберт, никогда!"
Прости меня, Господи, но ты сам покарал Иуду, а любой предатель --
Иуда, чем бы он ни оправдывался. Самое главное -- вовремя закрыть нос
платком, руку вытянуть до отказа и для страховки чуть отвернуть лицо.
-- Посмотрите, Юджин, какую мы устроили спаленку,..
Он открыл дверь и вошел.
В голове моей "День Победы сединою на висках" врывался в "roses blue
and roses white", одна рука сжимала в кармане баллон, а дура-другая сама по
себе ухватила со стола остатки "гленливета" (хотелось хлебнуть, вот он,
проклятый алкашизм!) -- так я и застыл с занятыми руками и только тогда
вспомнил о платке -- что делать? -- и, не успев пожалеть о третьей руке,
бухнул его по голове "гленливетом" -- не засыпать же нам от газа, мучаясь в
объятиях друг друга!
Бутылка разлетелась на кусочки, виски и кровь обрызгали мне лицо и
потекли за шиворот. Юджин рухнул головою вперед, задев руками лампу.
Господи, прости меня, грешного, прости!
Пришел я в себя лишь от пронзительного крика Кэти, трясшей меня сзади
за плечо.
-- Полиция! -- Она взывала то ли в никуда, то ли ко мне, то ли к
морскому царю, мягко раскачивающему нашу шикарную посудину.
-- Кэти! -- Я достал злополучный платок и вытер им лицо и шею,
использовал все-таки, хоть и не по задумке.-- Кэти, не кричи, я должен тебе
рассказать кое-что. Это очень, очень важно. Это касается не только нас с
тобою, но и всего Соединенного Королевства (хотел добавить "и всего мира").
В глазах Кэти застыл такой ужас, словно перед ней трепыхалась
многоголовая гидра, она не слышала меня, и я прижал ее к себе.
Полная чепуха, что лучшие шпионы -- это священники и женщины. Насчет
Несостоявшегося Ксендза, быть может, это и правда, но у женщин всегда сдают
нервы и слишком развита чувствительность, они эмоциональны, и от этого одни
беды, знал я одну -- конь в юбке,-- и то ухитрилась втюриться во
французского резидента, выдала все с потрохами, разворошила весь муравейник,
потом раскаялась и сиганула с моста в Сену. Она была сильнее многих, целую
сеть сплела из своих любовников, пока не зацапал ее Эрос.
-- Я люблю тебя, Кэти,-- шептал я, поглаживая ее, как перепуганную
кошку,-- люблю, люблю, люблю, ты у меня самая нежная, самая красивая, самая
умная, я жить не могу без тебя, моя милая, моя любовь, моя судьба,
успокойся, ничего не произошло, все будет в порядке, я все объясню, только
не нервничай, моя дорогая, моя самая любимая, ну что ты испугалась? Я же
люблю тебя, люблю, люблю...
Заклинания мои по своей бессвязности напоминали письма одной прекрасной
дамы к Совести Эпохи, наградившего ее, то бишь даму, "сифоном", который он
сам подцепил совершенно случайно во время поездки на грузовике (роман
Совести с девицей шофером был посильнее, чем в "Фаусте" Гете5 или
соблазнение Джакомо Казановой старой вдовы, пожелавшей вновь родиться
мальчиком). Совесть обнаружил беду с опозданием, из честности и порядочности
сообщил имена всех своих привязанностей требовательной медицинской службе
(имени у девицы-шофера он не успел спросить), прекрасную даму вместе с мужем
поставили на учет, но она все вытерпела, все приняла, как должное, все
снесла, только в горящую избу не успела войти, и каждый день летели Совести
сумбурные письма с "люблю, люблю, люблю", он читал мне их вслух, попивая
водку, оставляющую размазанные пятна на тексте, и говорил: "Учись, Алик,
учись! Постигай, что такое настоящий мужчина, что такое настоящая любовь!"
5 "Эта штука посильнее, чем "Фауст" Гете",-- сказали Усы о
"Девушке и Смерти" Буревестника, "тут любовь побеждает смерть, а не
наоборот". Видимо, эта мысль озарила Усы после того, как он довел до
самоубийства (если не убил сам) свою жену.
Я целовал ее лицо и плечи, я ласково прижимал ее к себе (серое атласное
платье тут же покрылось кровавыми пятнами) и не мог оторваться, дьявол
подталкивал меня к постели... Мы аккуратно обошли безжизненное тело Юджина и
быстро, как изголодавшиеся коты, довели помолвку до логического конца, или,
по Шакеспеару, "made a beast with two backs" -- "сделали одного зверя с
двумя спинами".
"О карамба, я еще опишу все это,-- думал я, целуя ее и тоскуя,-- мир
еще узнает, что такое разведка, где долг, любовь, виски и кровь смешаны
воедино, мир еще узнает, я вздымусь со дна подводного царства тайной войны,
я выплыву оттуда, весь залепленный ракушками и водорослями, и поведаю миру
об этом! Все поры души, годами придавленные конспирацией, задушенные и
изведенные, вдруг раскроются, как белые цветки, и сорвет взбунтовавшийся
Алекс сургучную печать со своего измученного молчанием рта, главное --
успеть до цирроза, до инфаркта, до паралича".
-- Слушай меня внимательно, Кэти. Я давно собирался тебе об этом
сказать, но тогда мы еще не были так близки, как сейчас... Ты любишь меня?
-- Да, да! -- шептала она.
-- Так слушай и не удивляйся. Ты была права: я плохо разбираюсь в
торговле, папа правильно угадал... Не удивляйся, Кэти, но я работаю в
разведке.
-- Я так и думала! -- И она прижалась ко мне еще крепче.-- Я люблю
тебя, Алекс!
-- И я тоже,-- сказал я.-- Я очень, очень тебя люблю, Кэти. Я не могу
без тебя, и я счастлив, что мы повенчались. Я всегда буду с тобой, Кэти,--
жужжал я, уже сам поверив в это.
-- Да, да,-- шептала она, словно боясь разбудить окровавленного
Юджина.-- Да, да...
-- Ты даже не спрашиваешь, в какой разведке я работаю... Она словно
очнулась после летаргического сна.
-- То есть как? Разве не в Сикрет Интеллидженс Сервис? -- Вот таким
патриотом я выглядел в ее глазах! О женщины! Глупые птичьи головки,
ничтожество вам имя, доверчивые щенята -- вот вы кто!
-- Конечно. В Сикрет Интеллидженс Сервис, в четвертом бюро по
иностранным операциям.-- Нес я всю эту муру, прекрасно зная, что широкой
публике так заморочили голову байками о шпионаже, что чем больше
идиотски-сложных названий, тем глубже доверие.-- Кэти, нам срочно нужно
плыть в Кале, за мной погоня... меня об этом предупредил Рэй... положение
очень сложное.
-- А Юджин? Зачем ты это сделал? Она уже совсем очнулась и с ужасом
смотрела на распростертое тело Юджина.
-- Юджин -- агент враждебной службы, он заслан сюда с подрывными
целями... он пытался меня отравить. Рзй поручил доставить его в Кале, там
его ждут наши французские коллеги -- до этого он совершил преступление в
Гавре6.
6 В Гавре, в Рио-де-Жанейро, в пустыне Сахара, на памятнике
виконту де Бражелону, на крыше -- все легко сходило с рук: и красная
опасность, и рука Меклен-бурга давно вошли в кровь и плоть англосаксов, все
это постоянно подогревалось и прессой, и контрразведкой. Впрочем, под
родными осинами ребята тоже не лыком были шиты и умело надували пузыри о
западных происках.
-- Может быть, вызвать полицию?
О, это вечное, чисто западное уважение к Закону, эта слепая вера в его
незыблемость и правоту, полное непонимание норм кристально чистой
пролетарской Морали -- единственной судьи всех и вся. Яхту покачивало,
набережная Брайтона сияла огнями, времени было в обрез -- за работу, шпион,
и горн, и барабаны, барабаны, барабаны!
-- Не беспокойся, Кэти, с полицией все согласовано, сейчас мы приведем
его в порядок...-- Я тронул Юджина рукой, и он застонал.-- Видишь, он жив,
не волнуйся, Кэти. Где у тебя бинт? Скажи, где бинт, я перевяжу его сам, а
ты включай мотор и становись к штурвалу! Только быстро, нельзя терять ни
минуты!
Она убежала на палубу, мотор вздохнул, мягко взял первые обороты, и мы
отчалили, освещая темнеющие дали прожектором, которому помогала несколько
мрачноватая луна.
Я перевязал голову Юджина -- в бинтах он выглядел как Дед Мороз на даче
у Большой Земли, к снежной физиономии которого присобачили неестественно
огромный красный нос. (Я вспомнил, как целовал Римму в снегу.) Я оттер его
рубильник от крови, вытер все лицо тем самым пресловутым платком, о котором
забыл в критический момент, что, собственно, и привело к кровопролитию, с
трудом перетащил на ложе, снял забрызганный кровью костюм и рубашку,
перекрутил ему руки веревкой и привязал к кровати.
Все его испачканные вещи вместе со своим любимым костюмом я завернул в
простыню, привязал к тюку якорь и выбросил в морские глубины на радость
Нептуну и золотым рыбкам. На яхте находились кое-какие шмотки, я быстро
переоделся и принес Юджину спортивный костюм.
-- Какая вы все-таки сволочь7! -- сказал он вдруг тихо.-- Я
предполагал, что вы сволочь, но не думал, что до такой степени. Дайте мне
что-нибудь от головы...
7 Тут он не ошибся. Правда, у меня тоже были некоторые
претензии, когда он зажал мне нос тряпкой в Каире.
Я достал таблетки.
-- И воды!
Я положил ему таблетку на язык, приподнял голову и поднес стакан к
губам -- просто брат милосердия, спасающий ближнего и кормящий его своей
собственной грудью.
-- Какой я дурак! -- вздохнул он.-- Тюфяк! Я всегда подозревал вас, но
потом перестал. И вот результат: попался как кур в ощип! Но я не думал, что
вы такой негодяй, чтобы делать все это в день помолвки. Что вы сделали с
Рэем? Убили?
-- Что за ерунда! И вообще это вас совершенно не касается. Лежите себе
спокойно.
-- А ведь я вам поверил... Я действительно поверил, что вы порвали с
Мекленбургом. Дурак я все-таки, ужасный дурак! -- причитал он.
Яхта уже набрала скорость, за иллюминаторами свистел ветер, Хилсмен
мирно храпел в ангаре на берегу, Базилио и Алиса, видимо, обсуждали мой
переход на сотерн как добрый знак на пути к полному семейному счастью и
радовались за Кэти, неизвестный Летучий Голландец, на котором собирались
ласково побеседовать с Юджином, уже, наверное, бросил якорь в Кале, и на все
это щедро выливала свой мутноватый свет маячившая над нами луна.
-- Вы еще пожалеете об этом, Алекс... Вы еще пожалеете! Зачем вы это
делаете? Вы даже не представляете, какую роль вы играете... Вы же пешка в
чужих руках... Сука ты последняя,-- перешел он на более эмоциональный
сленг,-- сука ты, вот ты кто!
Я вышел на палубу, подошел к Кэти сзади и нежно поцеловал ее в шею.
-- Как Юджин? -- деловито спросила моя боевая подруга, прижимаясь ко
мне спиной, видимо, в ней проснулась душа полковника Лоуренса, спасающего
Британскую Империю от происков турок.
-- Он пришел в себя, все в порядке. Тебе не холодно? -- Заботлив я был
до приторности, самому стало противно.
-- Постой немного у штурвала, я достану меховую куртку.
Я вгляделся в непроходимую тьму, слегка просвеченную головным
прожектором яхты, и прибавил ходу -- вдали мельтешили пляшущие огоньки
французского берега, по времени мы вполне укладывались в железные указания
Бритой Головы. Точность Алекса высоко ценилась в Монастыре, точность всегда
была культом: перед началом совещания Маня многозначительно смотрел на часы,
а опоздавших обливал таким ледяным презрением, что они проходили на цыпочках
и боялись громыхнуть стулом. Правда, как всегда в Мекленбурге, за точностью
следовала безалаберная говорильня, не ограниченная никаким регламентом,
которую Маня -- отдадим ему должное -- увенчивал неким пространным резюме
(он говорил "резумэ"), лишь отдаленно связанным с предметом дискуссии.
Через несколько минут Кэти вернулась, переодевшись в куртку и
исторические ботфорты, перевернувшие мозги баловня лондонских клубов.
-- Юджин говорит, что ты мекленбургский шпион и получил задание вывезти
его из Англии.-- Глаза ее смотрели настороженно,-- Между прочим, папа тоже
считал, что ты мекленбургский шпион!8
8 Старый козел!
-- Леопард не может сменить своих пятен (у нас это переводится вроде
как "горбатого могила исправит", ужасно просто с этими переводами!). Ты его
больше слушай, он может наговорить с три короба! Ему лишь бы спасти свою
шкуру! Если хочешь, спроси у него об ирландцах, с которыми он взрывал
пластиковые бомбы в Лондоне,-- эти акции вызывали ненависть у всех англичан.
-- Значит, он связан с террористами! -- Кажется, Кэти совсем выплыла из
транса и на глазах превращалась в знакомую следовательшу с перхотью на
плечах, которая в свое время выжимала из меня все соки,
Я еще раз поцеловал ее в шею. На этот раз спина ко мне не подалась и
словно затвердела -- кровь, видимо, отлила к милой головке,-- ищейка мчалась
вперед, вертя черной пуговкой носа, все остальное ей было до фени.
Я поспешил вернуться в спальню.
-- Что вы там болтаете. Юджин? Хотите испортить со мною отношения?
-- Какая вы сволочь, Алекс! -- Видно, ничего свежее и оригинальнее не
приходило ему больше в забинтованную башку.
-- Давайте смотреть на вещи трезво, Юджин. Я ничего не имею против вас,
вы мне даже симпатичны... но вы же не дошкольник. У меня есть задание. Оно
очень просто: вывезти вас на беседу в порт Кале.
-- И там прикончить!
-- Ничего подобного. Вы сами должны быть заинтересованы в этой
беседе... Я не в курсе дела, но предполагаю, что речь пойдет о серьезных
вещах. Поверьте, я ваш друг...
-- Послушайте. Алекс, не морочьте мне голову. Таких друзей, как вы...
-- Хорошо,-- я старался говорить спокойно,-- но не забывайте, что мы
имеем право предъявить вам претензии. По всем канонам и по уголовному
кодексу вы являетесь предателем родины!
-- Это я-то предатель родины? -- вдруг заорал он,-- Это ты, сволочь,
предатель родины вместе со своими жирными псами! Это вы обобрали народ,
довели его до ручки, выпили из него кровь! Я ничего не выдал и никого не
предавал!
-- Только без эмоций! Взгляните на все разумно, не как человек пишущий,
а как профессионал...
Меня его бурные всплески особо не взволновали: к жирным псам я себя не
причислял, кровь народную не пил и служил своему народу честно, как солдат.
Что было еще делать? Звать Мекленбург к топору? Уже звали и дозвались.
Вся страна от столицы до самых до окраин вкалывала на заводах,
поднимала урожай, создавала ракеты и ядерные бомбы, и ничем они не лучше
меня, я служил своему народу, и точка. Любое правительство всегда подонки,
но не терзает же себя агент ЦРУ из-за того, что президент Никсон -- обманщик
и интриган, устроивший Уотергейт! Правильное ты делаешь дело. Алекс, великое
дело, без темных делишек нельзя, чистоплюям всегда достается за парение в
небесах, они проигрывают, а побежденным, как говаривал Бисмарк, победитель
оставляет только глаза, чтобы было чем плакать.
-- Послушайте, Алекс, будьте благоразумны, отпустите меня. И сами
сматывайте удочки, вас же прикончат... я не сомневаюсь...-- Тут он уже явно
запугивал меня, в борьбе все средства хороши. Впрочем, я и сам догадывался,
что старуха смерть гоняется за мною со своей острой косой, глаза он мне не
открывал.
-- Хватит блефовать. Юджин! Если мне действительно кто-то угрожает, то
говорите конкретно и прямо! Что вы все время юлите и недосказываете?
И снова в памяти выплыл сосед по этажу -- задницеподобный Виталий
Васильевич, который темнил мастерски: "Как чувствует себя Самый-Самый?" --
"Чудесно! Даже рюмку иногда пропускает (перепугался, что сказал лишнее).,,
когда, конечно, дел нет!"" -- "А западная пресса пишет, что он тяжело
болен!" -- "Да что вы! Где вы читали?"" -- "Да у нас на Севере эти проклятые
голоса плохо глушат..." -- "Больше их слушайте, они сплетни пускают, лишь бы
нам поднагадить.. " -- "Пишут даже об отставке по состоянию здоровья..." --
"Да он на водных лыжах катается! Все решает сам, и знаете, иногда
поражаешься, как глубоко смотрит... прямо в корень. Не специалист, казалось
бы, а сто очков даст любому специалисту и во внешней политике, и по
сельскому хозяйству!"
-- Я не могу назвать имя, это опасно и не нужно. Поверьте мне на слово.
-- Почему не можете? -- Я не слезал с него.
-- Вы мне все равно не поверите, решите, что я опять блефую. Зачем вам
имя? Хотите выслушать правду? Развяжите меня!
Я снял с него веревки, вынул "беретту"" и приказал надеть лежавший
рядом спортивный костюм.
-- Валяйте! Рассказывайте! -- сказал я и умышленно зевнул, сверкнув
белыми зубами, До Кале еще было плыть и плыть. Сейчас он навешает мне на
уши, ведь, когда на горло наброшена петля или к сердцу приставлен пистолет,
любыми средствами нужно найти выход и улизнуть. Даже архипринципиальный
Учитель, когда его в 1918 году прихватили на дороге бандиты, не стал с ними
спорить и моментально отдал кошелек со златом, что впоследствии возвел в
теоретическую мудрость.
-- Так слушайте! -- начал он.-- Короче говоря, меня завербовали, и не
какая-нибудь западная разведка, а свои...
-- Что-то я не совсем понимаю. Что за ерунда? -- Такой фигни я от него
не ожидал даже при форс-мажорных обстоятельствах.
-- Вербовка была проведена сотрудником Монастыря, одним очень
влиятельным человеком. Собственно, это была не официальная вербовка. Он
просто привлек меня для выполнения своих личных поручений. Знакомы мы были
давно, одно время частенько встречались... Началось это вскоре после моей
эпопеи с Карпычем, когда я поступил работать в Монастырь. Он очень часто
одалживал мне деньги, правда, я их всегда вовремя отдавал... Тогда я еще был
холостяком, жил один, и я ему был нужен, как владелец хаты, куда он водил
своих подружек. Однажды я случайно переступил грань... Дело в том, что я
собирал самиздат, причем самый что ни на есть политический, в общем, хранил
дома небольшую крамольную библиотеку. Однажды по пьянке я разоткровенничался
и стал хвастать ею перед своим другом, на следующий день пожалел, но что
делать? И эта тайна легла между нами, ни разу мы о ней не говорили, хотя она
постоянно витала в воздухе. По работе я подчинялся ему, и вот однажды он мне
говорит: "У меня есть очень важное и секретное поручение для тебя, никому об
этом говорить не надо, все должно быть сугубо между нами". У меня и мысли не
мелькнуло ему отказать, я исходил из того, что выполняю одно из заданий
Монастыря, тем более что его просьба оказалась очень простой: передать
письмо человеку в широкополой шляпе типа "Генри Стэнли", который сядет на
скамейку в одном сквере. Был и пароль. Вскоре последовала другая просьба:
отнести пакет по указанному адресу. Дверь мне открыла женщина, довольно
хмурая и неприветливая, взяла пакет, поблагодарила и передала для него
небольшое письмо в конверте. Откровенно говоря, я не придавал особого
значения этим поручениям, воспринимал их, как любой из нас, и не задавал
лишних вопросов. А он мне однажды и говорит: "Вот у нас с тобой и появились
свои собственные тайны, правда?" О его тайнах в то время я еще не
догадывался и принял все на свой счет, то бишь на библиотечку, ведь за
хранение запрещенной литературы полагался приличный срок. Целый год я
передавал пакеты или контейнеры незнакомым людям и соответственно что-то
забирал у них, я был убежден, что он ведет особую работу по линии Монастыря,
в этом у меня не было никаких сомнений.
Однажды он вручил мне увесистую пачку денег, и это меня удивило, ведь
существовали бухгалтерия и прочие финансовые органы, а тут, как на базаре,
-- из рук в руки. Но он добавил: "Наша работа носит чрезвычайно секретный
характер, и мы нигде не фиксируем ее официально. Этого требует конспирация".
Такое объяснение показывало особое доверие ко мне, и я даже возгордился.
Все началось за полгода до моего побега. Поздно вечером я зашел к нему
в кабинет без всякого предупреждения, секретарша из приемной уже ушла, дверь
я открыл тихо, не постучался, и он не заметил меня, поскольку весь углубился
в работу, сидел над стопкой документов и водил по ним пачкой "Мальборо".
Вам. Алекс, не нужно объяснять, вы сами, наверное, не раз пользовались этой
мини-камерой, закамуфлированной в пачку, -- никаких подозрений, сидишь себе
за столом, водишь ею по документам, покуриваешь и делаешь незаметно свое
дело, Единственный недостаток заключается в том, что она берет лишь половину
обычной страницы, поэтому приходится тратить много времени.
Он поднял голову и увидел меня -- ни один мускул не дрогнул на его
лице, хотя он сразу оценил всю обстановку. Все же перед ним стоял
профессионал, который прекрасно понимал, что в своей собственной стране нет
необходимости фотографировать документы таким способом, если не опасаешься,
что тебя засекут. Документы в сфотографированном виде предназначались для
иностранной разведки, в этом у меня уже не было сомнений. Тут же я трезво
оценил свои функции связника в его операциях и понял, что он использует меня
"втемную" в своих целях. Вы уже наверняка поняли, Алекс, что я человек
доверчивый и довольно слабый, что бы вы сделали на моем месте? Явиться с
повинной и все рассказать? О самиздате, о работе связником на иностранную
разведку? Признание в шпионаже? Думаю, что меня тут же расстреляли бы. Его,
конечно, тоже, но ведь от этого не легче. Что оставалось делать? Ничего. Я
не подал виду, что заметил "Мальборо", и продолжал выполнять его поручения.
И так работал бы на него и до сих пор, если бы он не попытался меня убрать.
Это он пустил газ у меня на квартире...-- И Юджин закашлялся от избытка
эмоций.
Крыса! Я вышел на Крысу! Вышел неожиданно, искал в одном месте, а нашел
в другом -- вечный парадокс разведки. Но может, он врет? Играет ва-банк? Это
же в его манере, думай, Алекс, думай! И все-таки ты чертовски удачлив, мой
друг: казалось бы, все планы "Бемоли" и поимки хитроумной Крысы разлетелись
в прах -- все заслонил этот проклятый вывоз Юджина в Кале, перевернул все
вверх ногами,-- и вот тучи рассеялись, выглянуло солнышко, и обернулась
"Бемоль" лебедем и грандиозным успехом, вот она, Крыса, сидит себе,
улыбается, шевелит усами, водит "Мальборо" по документам... "Вдруг
волшебник, плут отпетый, явился, в пестрый плащ одетый, на дивной дудке марш
сыграл и прямо в Везер крыс согнал!""
-- Но где доказательства, Юджин? Как можно все это доказать?
-- Во-первых, я помню все адреса и тайники, которыми пользовался.
Во-вторых, мои показания тоже что-то значат. Наконец, вы представляете себе
весь размах утечек в Монастыре? Провалы целых резидентур, появление липовых
агентов, которые снабжали нас дезинформацией? Остается только все
сопоставить...
Все я представлял, все я понимал, ведь не для забавы вызывали меня на
большой ковер и везли прямо с аэродрома по утренней столице в высочайший
кабинет, выходящий окнами на памятник неподкупному и железному
Несостоявшемуся Ксендзу. Крыса, наконец-то Крыса! Но почему он ходит вокруг
да около, как кот вокруг блюдца с горячим молоком, почему не называет имени?
-- Договаривайте до конца, Юджин! Имя!
-- Этого я не сделаю. Во-первых, вы мне не поверите, свяжетесь с
Центром, и это дойдет до него. Но главное не это. Я хочу гарантий. Вы должны
меня отпустить. Баш на баш: мне -- свобода, а вам -- этот предатель. Могу я
встать?
-- Только не валяйте дурака! -- Я легко поиграл "береттой".
Он встал и захромал по спаленке, разминая ноги. Вряд ли он врал, ведь я
и сам читал о человеке в шляпе "Генри Стэнли" в его личных бумагах. И
поступил он верно: какой же идиот подставляет голову под топор? Конечно,
расстреляли бы вместе с Крысой. Хотя...
-- Я даю вам слово, что, если вы назовете имя, это вам зачтется.
Клянусь честью! -- сказал я твердо, даже торжественно, будто объявлял о
начале собрания.
Он лишь хмыкнул:
-- Бросьте, Алекс, не берите грех на душу! Я еще с ума не сошел, чтобы
верить на слово. Да еще когда дело касается Мекленбурга, где все построено
на бессовестности! Только баш на баш. Имя я вам сообщу, когда буду на
свободе.
-- Он часто приходил к вам на квартиру? С кем он был в последний раз? И
как вы не заметили, что он открыл конфорки?
Не было у меня следственных навыков, сюда бы сейчас дядьку, который
хвастался, что в молодости раскалывал любую контру, одного трудного субчика
из антиусатой оппозиции допрашивал шесть ночей, сам извелся и его довел до
ручки, но тот не дрогнул. И тогда дядька сделал ход ферзем: "Если не
сознаетесь, то я вас выпущу!"" -- "То есть как?" -- "Выпущу, и ваши
арестованные друзья справедливо решат, что это вы их завалили!" И полился из
голубчика водопад признаний, ничего не утаил, очень боялся презрения
товарищей.
-- Споил он меня, поэтому я и не заметил ничего...-- бормотал Юджин.
-- А с кем он был? -- не отставал я.
-- С разными... Жратву приносил сдобою из своей кормушки: и кету, и
буженину, и разные салями, икру притаскивал, даже сыр рокфор, все аккуратно
нарезано, видимо, просил в буфете. И бутылку шампанского, пил он мало...
Почти все оставалось, мне на неделю хватало...
-- И с кем же он был тогда, когда пустил газ? -- Я знал, что лечу в
пропасть, но ноги сами тянулись туда, и толкать меня не надо было.-- С кем
он?..
-- С одной рыжей бабой... любительницей Хемингуэя... она не
представлялась. Он с ней часто бывал, правда, и других хватало. Однажды я
слышал из кухни -- они меня туда выставляли,-- как она смеется над своим
мужем: мол, помешан на кладбищах, готов там дневать и ночевать. Я еще тогда
содрогнулся: какой цинизм! А муж-дурак, наверное, ей верит... Впрочем, как
писал ваш любимец Шекспир: "Женщине, которая не умеет обмануть своего мужа,
не давайте кормить ребенка, ибо такая непременно выкормит дурака".
Много он обо мне наслушался, слишком много, дружок и начальник кое-чем
с ним делился, да и сам он ушами не хлопал и много усек, пока они... Молчал,
гад, скрывал от меня, пока не приперло...
Я ударил его хуком справа, поддел аперкотом и сбил с ног. "Врешь! Зачем
ты, сука, врешь?" -- Я бил его ногами, пока он не замолчал.
За что ты лупцевал его, Алекс? Ты же ноги должен ему целовать, памятник
при жизни поставить! И тебе поставят, Героя дадут -- ты же сам мечтал, что в
деревушке, где еще пара старух помнит твоего настоящего отца, установят твой
бюст, и приедешь ты туда, и пойдешь, опираясь на палку, по грязной дороге,
окруженный любопытствующими ребятишками, а потом сядешь за стол и начнешь
рассказывать байки из своей яркой шпионской жизни. Выше нос, Алекс, ты нашел
Крысу, ты реализовал операцию "Бемоль", а в остальном, прекрасная маркиза,
все хорошо, все хорошо...
Но как простенько и красиво завербовала Крыса этого дурака Юджина! Ведь
и тебе, Алекс, приходилось не раз вербовать под флагом чужим: то от имени
транснационального концерна, заинтересованного в экономической и
политической информации (надо же знать мировую конъюнктуру!), то от лица
пацифистов, осуждающих НАТО. Красиво его сделала Крыса, что и говорить! Что
ты на него набросился, Алик? Он ни в чем не виноват, он открыл тебе глаза --
вот и вся его вина. Боже, кругом идет голова, опомнись, нервы в кулак, пусть
старый марш звенит в ушах...
-- Вы больны, Алекс? Я не могу поверить, что вы просто дурак! Неужели
вы до сих пор думаете, что я все выдумал? -- услышал я.
Юджин раскрыл глаза, из его разбитого носа текла кровь, он смотрел на
меня со спокойной кротостью, как Христос, прибитый к кресту.
-- Простите меня, Юджин.-- Жестокий спазм перехватил мне горло.-- Я не
понимаю, что со мной творится, я болен... простите меня!
Я чуть не наклонился и не поцеловал ему руку, словно священнику,
совершенно спятил Алекс, это уж точно, чуть было не ткнулся мокрым носом,
совсем зашлись мозги.
Дьявольскими огоньками подмигивали через иллюминаторы ночные звезды,
яхта шла полным ходом, ведомая капитаном в ботфортах. Я взял себя в руки,
достал злополучный платок, пропитанный кровью и "гленливетом", и вытер
глаза. Небольшой пансионат в Монако -- вот что нужно, если отказывает
психика и вся система разболтана. Утренние терренкуры, грязевые ванны, табу
на "гленливет", овсяная каша и молоко по утрам, вечерами рулетка по мелочи,
к ней меня редко тянуло -- слишком много игры было в бурной жизни.
-- Зачем вы везете меня в Кале? -- повторил он.
-- Для беседы...
-- Понятно. Там меня заберут и доставят в Мекленбург.
-- С вами поговорят... они, видимо, хотят предложить вам кое-что...
если вам дорога семья.
-- Слушайте, Алекс, прикончите меня прямо здесь! Умоляю вас! Ведь меня
будут мучить...
-- Да все будет в порядке... сейчас же не тридцать седьмой! -- Я думал
о другом.
-- Неужели вы думаете, что вас оставят в живых? Не будьте наивны,
Алекс, он догадывается, что я вам все рассказал... он держит все дело под
контролем... он же не дурак! Сначала кокнет меня, а потом - вас!
В этом у меня не было особых сомнений, и я холодно, словно с
бородинского холма, обозрел всю диспозицию. Итак, последняя соломинка
переломила спину верблюда, как веревочке ни виться, а конца не миновать, как
вор ни ворует, а тюрьмы не минует, я сгорел, комедия окончена, и принцу
Гамлету больше не жить в Эльсиноре. Хилсмен приходит в сознание, бьет
тревогу, подключает Интерпол и французских коллег. Обыск в Хемстеде (никаких
улик, все в тайниках), перепуганная миссис Лейн у подъезда, медленная смерть
несчастного Чарли, оставшегося без пищи, прощайте, могилы королей, прощайте,
Вестминстерское аббатство, Шерлок Холмс, пиво "Гиннес" и газовые фонари, я
унесу с собой ваше тепло.
Конечно, я отвык от Мекленбурга, но я не разлюбил его, я -- частица его
плоти... В Кале нас ожидает судно, на которое забирают Юджина. Нет, не
забирают, я постараюсь выпустить его на свободу. Хватит лить кровь и крутить
мясорубку, Алекс, ты создан для наслаждений, для звуков сладких и молитв. Ты
отпустишь Юджина, иначе накажет тебя Бог, не гневи Его. Центру объяснишь,
что он ухитрился выпрыгнуть с яхты и исчез, возможно, утонул. Что дальше?
Срочно вылететь в Мекленбург. Опасно: Хилсмен и К╟ расставят сети, аэродромы
контролировать легко. Поездом или авто проще, но долго, изведешься, пока
доберешься до дома. Что мне грозит, если, выпустив Юджина, я рву на пароход
к своим? Вряд ли Крысе известно о моих перипетиях в Брайтоне и на яхте, и
глупо меня ликвидировать, оставив на свободе Юджина. К тому же Крыса
далеко-далеко, туда мне дойти нелегко (а до смерти четыре шага), развалился,
наверное, в кресле и читает свежую "Истину", купленную в киоске на Мосту
Кузнецов, по которому он продолжает ходить пешком -- не любит, чтобы его
подвозили прямо к парадному подъезду, сходит у Мекленторга и прет вверх
пешечком ради променада, рассматривая ножки пробегающих леди из Дома
моделей. Опомнись, Алекс, не связывайся ни с какими пароходами, не будь
идиотом, забудь о Кале, а дуй до соседнего порта, там ты его выпустишь... А
что дальше? Дальше придется перейти на другие документы, которые ты перед
операцией положил в атташе-кейс, сменить внешность (усы, борода, очки) и
добираться до Мекленбурга через Берлин. Прямо из Кале до Булони, затем на
поезде до Парижа. Хорошо бы в Париже в последний раз в жизни успеть
прошвырнуться по Монмартру, заглянуть в "Ротонду" или в "Дом", в эти приюты
гениев... Что тебе лезет в голову, безумный Алекс? Спасай свою шкуру,
дурачина, хотя, конечно, жаль, что уже никогда -- Nevermore! -- не пороешься
в книгах на берегу Сены, да и в хемстедский паб никогда не забредешь. Прямой
поезд Париж -- Берлин. Вряд ли за такой короткий срок французы сумеют
организовать поиск. Французская полиция не будет обыскивать все поезда,
уходящие из страны. В Берлине перейдешь в восточную часть через пункт Чарли,
потом в Карлхорст, а дальше все элементарно просто. По прибытии в Мекленбург
немедленно просить аудиенции у Бритой Головы, выкладываешь все как на духу.
Но он потребует доказательств. Что ж, они будут. А может, оставить все как
есть? Контакт в Кале со своими, и проследовать на судно вместе с Юджином. Но
он идет на верную смерть. Кто тебе сказал? Хорошо, конечно, он понесет
наказание, но это же не невинный агнец, это предатель. О Алекс, создание
Близнецов, вечное метание из одной стороны в другую, хлипкая
нерешительность. Перед тобой предатель родины. И от того, что он выдал
Крысу, его вина только уменьшается. Кто тебе сказал, что он выдал? Он даже
имени не назвал, одни намеки... Ты вычислил Крысу, ты, Алекс, ты! И не надо
жалеть предателя, пусть его охмурила Крыса, но кто ему мешал пойти и
доложить обо всех манипуляциях с "Мальборо"? Испугался, перетрухал, вот и
затянули его в паутину! Отдать гада на корабль и самому следовать туда же --
никакого риска, полный иммунитет, а дальше видно будет...
Побойся Бога, Алекс, зачем тебе выдавать Юджина? Человек запутался...
Разве не могло такое произойти с тобой? Никогда. Никогда. Никогда в жизни.
Все что угодно: пьянство, Черная Смерть, все земные и неземные грехи беру на
себя, но только не предательство!
Я глянул в иллюминатор -- береговые огни быстро приближались. На такой
яхте не "эксами" заниматься, а путешествовать по Средиземному морю под
ласковым солнцем, наслаждаться рыбалкой с борта, целовать любимую женщину,
баловаться домашней кухней в приморских ресторанчиках, где хозяева считают
своим долгом рассказать клиенту какую-нибудь байку, бродить по набережной,
обняв Кэти (или кого-нибудь еще) за талию, выйти на рыбный рынок и съесть
прямо у прилавка пару только что выловленных и легко засоленных голландских
селедок (особенно хороши они в Остенде, сравнительно недалеко отсюда),
поваляться на пляже, листая "Плей-бой", вечером переодеться и прикоснуться к
чему-нибудь возвышенному, допустим, пойти на "Волшебную флейту", помнится, в
Венской опере, где все пропахло Габсбургами и нафталином, я чуть не заснул,
и все из-за того, что трое суток безвылазно обучал агента элементарному
шифроделу. Совсем раскуксился, выше нос, Алекс, в Мекленбурге ты не
пропадешь, твои корни там, ты легко приспосабливаешься к новой жизни,
неприхотлив и вполне проживешь на ржаном хлебе, картошке в мундирах, селедке
иваси и ливерной колбасе. Пора подумать о воспитании Сережи, он совсем
отбился от рук, прояснить отношения с Риммой, сделать вид, что ничего не
произошло -- не судить же рыцарю Черной Смерти о чужих грехах. Заняться
благоустройством дачи, кирять иногда с Совестью Эпохи, завести девочку из
иняза, сразив ее австралийским акцентом. Работенку, конечно, дадут фиговую,
не бей лежачего, буду учить каких-нибудь болванов уму-разуму. Не вешай нос,
Алекс, жизнь продолжается, наша алая кровь горит огнем неистраченных сил, и
вперед -- в Мекленбург!
-- Выпустите меня, Алекс, прошу вас! -- прервал мои сладкие грезы
Юджин.-- Я сделаю все, что вы попросите. Если надо, исчезну, и вы меня
никогда не увидите. Если хотите, не буду писать в эмигрантской прессе,
замолкну навсегда, уеду в Аргентину или к черту на кулички. Отпустите меня,
Алекс, разве вы не видите, что я ни в чем не виноват? Я отплачу вам
добром... Умоляю вас!
Слезы стояли у него на глазах, нос совсем опух, он снял очки
(удивительно, как они не разбились!), и они дрожали у него в руках.
Глазенки Бритой Головы прощупывали меня насквозь. Где доказательства?
Не дезинформация ли это американской разведки, умело выводящей из строя
самые ценные и самые надежные кадры? Временно мы вас арестуем, Алекс!
-- Вот что, Юджин, я вас отпущу, но сначала коротко напишите обо всем.
Больше фактов. Но обязательно укажите фамилию.
Он быстро ухватил листок бумаги и ручку и начал что-то скрести, а я
вышел к Кэти, которая уверенно вводила яхту в порт Кале. Я обнял ее и
почувствовал боль расставания, и жалко стало самого себя, и вновь я
обернулся ребенком, которому никто не может помочь. (Мама! Мама! Почему ты
задерживаешься? О Боже, верни мне маму, пусть с ней ничего не случится по
дороге, верни мне маму поскорее, умоляю тебя!)
Мне было жаль расставаться с Кэти, расставаться навсегда, я любил ее, и
все, что шептал ей совсем недавно жарким, срывающимся голосом, было сущей
правдой. Я пошлю ее что-нибудь купить в ночной лавке, сам встану у штурвала,
пусть она уходит.
-- Ты на себя не похож, Алекс! -- сказала испуганно Кэти.-- Вытри
лицо... Ты весь в слезах!
На пути вниз я взглянул в зеркало и увидел бледное, изможденное лицо с
красными глазами. По знаменитому пробору словно прошелся плуг, и несло от
меня такой уксусно-острой псиной, что тут же пришлось вылить на себя
изрядную дозу "ронхилла" ("Бей в барабан и не бойся беды...").
Юджин передал свои писания, и я спрятал все в атташе-кейс.
-- Когда причалим, я попрошу Кэти сходить в портовую лавку и купить
что-нибудь.-- Я не мог придумать что, такая в голове была каша. --
Постарайтесь тут же исчезнуть из порта. Если мне понадобитесь, я буду писать
на каирский адрес, где живет Бригитта. До свидания!
-- Спасибо, Алекс! Я знал, что вы настоящий человек! Я никогда этого не
забуду! -- Мы обнялись и поцеловались, как два самых близких друга, и
испытывал я величайшее счастье, что повстречался с честным человеком,
который помог разоблачить Крысу, слабым, правда, но все мы грешны и слабы --
разве не так сказано в Библии?
Яхта упруго коснулась причала, лишь чуть-чуть скрипнул борт.
-- Прощайте, Юджин! Уходите быстрее, а лучше всего улетайте сразу же
куда-нибудь подальше. Старайтесь не входить в контакт с незнакомыми людьми.
Желаю вам счастья! Кэти! -- крикнул я.-- Ты не сходишь...
И тут на лестнице, ведущей в наш салон, появились чрезвычайно знакомые
ноги, чуть кривоватые, как у старого кавалериста, дальше следовали
неопределенные формы и вот, наконец, мощный подбородок, прославленные уши и
сам главный герой.
Пока я соображал, что делать, Юджин, словно в предсмертной агонии,
метнулся в угол, схватил по дороге вазу и метнул ее прямо в Челюсть.
Раздался звон разбитого фарфора -- ваза, пролетев мимо начальственной
головы, разбилась о стенку,-- Челюсть же ринулся за Юджином, как кот за
мышью, как овчарка в фильмах о пограничниках, мгновенно настигающая
нарушителя. В руке у Николая Ивановича сверкнул некий предмет с иглой, и
Юджин тут же осел на пол -- такие уколы гораздо надежнее любых таблеток и
аэрозолей, они сразу одуряют и превращают человека в живой мешок, который
можно таскать на спине или просто ставить в угол.
Кэти, вбежавшая вслед за Челюстью, вскрикнула и рухнула в обморок.
Так мы и остались друг против друга, два старых кореша, два мастера
деликатных дел, два соперника. Остановись, машина! Огнем горит, сгорает
осень. Мальчишка проволочкой гонит через дорогу обруч...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
В КОТОРОЙ БЕЗУМНАЯ НОЧЬ, ДВА ЗАКАДЫЧНЫХ ДРУГА НА ЯХТЕ, МИРНО БЕСЕДУЮЩИЕ
НАД ХЛАДНЫМ ТРУПОМ, ПАРА ВЫСТРЕЛОВ, ПОЛНАЯ ЯСНОСТЬ И, ЕСТЕСТВЕННО, ХЭППИ-ЭНД
"Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плцщи и, содрав их с
плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром,
открыла глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели.
Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная
луна, все обманы исчезли, свалились в болото, утонула в туманах колдовская
нестойкая одежда".
М. Булгаков
"...жизнь моя течет спокойно и размеренно и, если проложить в тюремный
двор трубу, качающую воду из Северного моря, сделать бассейн, подогреть его,
засыпать все вокруг желтым песком и зажечь над Лондоном субтропическое
солнце, и вместо грабителей и убийц запустить сюда пестрый люд из нашего
санатория, ей-богу, я бы не соскучился до конца своих печальных дней. Как
странно, но именно санаторий лезет в башку, как средоточие всех видов хомо
сапиенс нашей благотворительной организации: там и борцы за здоровую
идеологию, спасающие заблудших железом и кровью, и седовласые
пенсионеры-полковники, прошедшие огонь и воду, и бледнолицые, измочаленные
дамы-полиглотки, сидящие на святом деле подслушивания, и мускулистые атлеты
из охраны, взлетающие над волейбольной сеткой, и юркие секретарши,
отдыхающие от внимания начальников, чью подноготную они изучили, как пункты
морального кодекса, и мрачноватые сыщики, обычно страдающие желудком,--
попробуй потрудись за объектом, сидя на сухом пайке, попробуй помотайся по
городу. Там и осторожные Кадровики -- Ангелы-Хранители Партийной Морали,
даже на отдыхе не отрывающие взоров от личного состава, они конспиративны и
глушат водку в одиночку, а бутылки тайно выносят в город, чтобы не
наткнулись на них уборщицы и не просигнализировали наверх о пагубных
пристрастиях, там и руководящие Настоятели с одеревеневшими физиономиями,
они живут в отдельных коттеджах, подальше от рядового люда, обычно с
любимыми женами, и общаются коттеджами, не снисходя до нижестоящих компаний.
Самые же сливки организации предпочитают номенклатурные санатории, где
публика утонченна и суперпартийна, и готовят получше, и сервис подинамичнее,
и разговоры высокие -- куда нам со шпионским рылом да в калашный ряд!
Как странно, Сергей, вспоминать все это в цивилизованной тюрьме с
либеральным режимом, цветным телевизором, дартами и правом выписать книги
даже из библиотеки Британского Музея. Почему с умилением вспоминаю я именно
санаторий, где мне всегда было трудно жить, где я чувствовал себя, словно в
тюрьме -- малой части великого Мекленбурга? Помнится, жил я в одной палате с
диссидентоведом и сыщиком, спящими с открытым окном, что для меня смерти
подобно: просыпаюсь с полноценным насморком. Смеялись они до колик, когда я
утром чихал до одурения, подтрунивали, что я не вхожу в море, когда вода
ниже 25 градусов по Цельсию, и однажды взяли меня на пляже за руки и ноги
(это жандарм и филер!), раскачали и бросили в морские воды, переполненные
медузами, холодными, как скорпионы, вползавшие когда-то в мою детскую
кровать. Боже, каких историй я там наслушался! Один следил-следил за
поэтессой, подрывающей устои, вошел за ней в подъезд, и там у них неожиданно
вспыхнула любовь, затем в цирке роман завертелся с укротительницей тигров и
проходил прямо на спящем хищнике; другой работал над крупным ученым,
обставлял его агентурой, прокалывал колеса машины, организовывал обыски под
видом грабежа квартиры, и полюбил его (клялся мне!), как личность, и
поверил, как в Бога, и сейчас, когда, ученый почил и, по мекленбургским
законам, признан гордостью нации, ходит, наверное, на его могилу, плачет и
возлагает букеты цветов.
Впрочем, я надоел тебе воспоминаниями, Сергей, совсем забыл и о
маленькой радости: назначили меня редактором тюремной газеты, и это щекочет
мое тщеславие не меньше, чем получение нового чина в Монастыре.
А вообще и грустно, и тоскливо, и не знаешь, куда себя деть, и зачем
жить -- времени тут на философские раздумья хватает... Вот такие дела,
Сергей, помнишь, как ты пел под гитару: "В Лондоне танки, в Лондоне танки, и
вот уж в Темзе тонут янки. И взрывы, как грибы-поганки, и в стратосферу
валит дым"? Взрывов пока не слышно и танков не видно, а я сижу в тюрьме и
сидеть буду до славного переселения к большинству человечества (лет
пять-шесть, наверное, скостят за блестящее редактирование газеты). Наконец я
придумал себе достойную эпитафию: "Sic transit gloria intelligentsiae".--
"Так проходит слава разведки". Гниет здесь гордая латынь, аминь!
Наверное, Сережка, человечество идет к своему концу, и потому оно так
опутано шпионством, люди вырождаются, проникаются все большим недоверием и
ненавистью, грязь сыплется с неба, пустеет природа, испачканная воспетым
нами прогрессом, затягивает ядерная отрава.
И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя
смерть, И АД СЛЕДОВАЛ ЗА НИМ, и дана ему власть над четвертою частью земли
-- умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными,
Бритая Голова блеснул на прощание глазенками, пожал руку через стол (не
выходил, стыдился карликового роста) и сказал: "На вас возложена миссия
государственного значения: найти и обезвредить Крысу. Это один из многих
наших врагов. Их много, и они нам нужны, ибо борьба с врагом объединяет
народ, и чем больше врагов, тем сильнее нация!"
Неуютно и тесно мне в камере, даже в столь шикарной, но еще теснее на
воле, Сергей, где человек, словно комар над грохочущим вулканом, где все
пылко, зыбко и непредсказуемо. Ради чего я жил, Сергей? Проще сказать, ради
чего я только не жил: и ради Великой Теории, большого рояля, который никогда
не умещался в моей голове и вскоре распался на куски, и ради крепости
славного Мекленбурга, которого почему-то всегда застигают врасплох коварные
вороги. Все это вранье, I lived for living, я жил ради того, чтобы жить,
любил мотаться по миру, хорошо жрать и пить, и женщин, и новые улицы, и
листать газеты, пока пальцы не почернеют от типографской краски. И все-таки,
если по чести, я любил эту проклятую работу: зияющую бездну
неопределенности, щекочущую нервы таинственность, дымок конспирации и
горьковатый страх, когда ступаешь на канат. Я любил эту работу, я любил
радость победы, когда вербуешь и чувствуешь власть и свою волю, я любил
успех, когда горячо бьется пульс и гремит в ушах: "Ты победил!" Все это
ужасно, и Бог вряд ли простит мне это, и все же я надеюсь, что Он простит и
поможет -- помогал же Он в детстве возвращать домой маму!
Помнишь, Сережка, как ты закричал на меня: "Уходи вон из нашего дома,
шпион!" Вот я и ушел, и, кажется, навсегда".
...Так мы и стояли друг против друга -- два старых кореша, два мастера
деликатных дел, два давних соперника. Любимая женщина лежала в глубоком
обмороке, а товарищ Ландер и не думал просыпаться -- Коленька не пожалел ему
лошадиной дозы, всегда был щедр, легко давал деньги взаймы, наверное, и
Енисея отправил в вечное путешествие с помощью такой же волшебной иглы.
-- Ты прекрасно выглядишь! -- сказал Челюсть (комплимент пришелся к
месту, и я пригладил расползшийся пробор).-- Теперь нужно доставить его до
судна, оно совсем рядом, а я на машине. Он вполне сойдет за пьяного матроса,
загулявшего в портовом кабачке, я принес с собою голландскую форму, надо его
переодеть...
Я кивнул головой, еще не зная, что делать.-- Челюсть свалился на меня
как снег на голову, исходил из него лучезарный свет бодрости, широкая улыбка
бродила по лицу, выдающийся подбородок сливался со щеками, только уши
лопухами врывались в эту гармонию, как кашель чахоточника в фугу Баха.
-- Но сначала небольшой приятный сюрприз, -- продолжал он резво,--
читай, я специально расшифровал и отпечатал для тебя.-- И протянул мне
машинописный текст.
"Лондон, Тому. Мекленбургский народ... все прогрессивное человечество
празднует... ура!., поздравляем... желаем успехов в работе и счастья в
личной... ура! В связи с праздником -- ура! -- и определенными успехами в
решении поставленных задач1 руководством принято решение повысить
вас в должности и досрочно присвоить вам звание... эт цэтэра, эт цэтэра".
Подпись любимой Головы.
1 Тут словно сто Чижиков поработали! Как это у
первооткрывателя великого Уильяма? "Я, кажется, с ума сойду от этих странных
оборотов, как будто сотня идиотов долдонит хором ерунду!"
Я щелкнул каблуками и сказал просто, как солдат: "Служу великому
Мекленбургу" хотя настроение было далеко не праздничное, как афористично
говаривали незабвенные Усы, даже совсем наоборот.
-- Это только начало! -- Словно халвой набивал мне рот.-- Дома тебя
ждут еще награды. Операция прошла великолепно. Чисто сделано! Теперь
доставим его на судно -- и точка. Прекрасно сработано, старик!
Он зажег сигарету и по дурной привычке сунул спичку обратно в коробок
-- вдруг повалил оттуда дым, коробка зашипела, полыхнула и поскакала по
полу, как горящая мышка-крыса.
Тут только я увидел, что мой друг напряжен, как струна, и пыжится в
своих счастливых улыбках, а на самом деле бледен и чем-то смущен -- впрочем,
чему удивляться, ведь не каждый день приходится убивать своих друзей! Он не
торопился одевать Юджина, и я видел, как за улыбками работают груды его
серого вещества, прикидывая, оглушить ли меня лампой, придушить подушкой,
проколоть иглой или прострелить, как шута горохового, из бесшумного
пистолета.
Почему он не прикончил меня сразу? Вообще не собирался убивать, надеясь
на сотрудничество? Любил старого друга? Тайна и еще раз тайна, "There are
more things in heaven and earth, Horatio, than any dreamt of in your
philosophy".-- "Есть вещи на этом свете, Горацио, что недоступны нашим
мудрецам".
-- Время есть,-- сказал я,-- не будем суетиться, дернем по стаканчику,
повод у нас хороший! -- начал стелить я ласково, чуть не прослезившись по
получении желанной звездочки.-- Давай омоем великое событие!
Я плеснул в бокалы джин, вспомнив "гленливет", текущий по разбитой
голове Юджина, и одновременно локтем прощупав в кармане палочку-выручалочку
"беретту".
-- За твое здоровье,-- ответствовал он, расслабившись.-- И помни, что
должность и звездочку тебе пробил я, и не только это, не буду всего
рассказывать... в общем, за тебя, старик! Тебя примут на самом верху!
Счастлив, безумно счастлив, тронут и польщен, низко кланяюсь, друг мой
закадычный, и видится мне, как я приземляюсь в аэропорту Графа -- владельца
Крепостного Театра, оживленный проспект города Учителя, Беломекленбургский
вокзал с памятником Буревестнику и Основателю Самого Лучшего в Мире
Литературного Метода, чуть дальше монолит Поэту-Самоубийце со сжатым грозно
кулаком -- место поэтических состязаний мейстерзингеров и вагантов в период
Первого Ледохода, поворот на кольцо Садов Шехерезады, площадь Саксофона, на
которой давили усопоклонников в день прощания, правый поворот на улицу
Лучшего Друга Культуры, заживо похоронившего Зощенко и Ахматову, левый
поворот, мимо хозяйственного магазина на Мост Кузнецов, а дальше... о
любимый гастроном, куда частенько забегал юноша бледный со взглядом
горящим... Стоп! Прошу выходить, леди и джентльмены, добро пожаловать, милые
леди, спокойной ночи, вспоминайте нас. Роща. Поросль. Подросток. Струной
веревка -- и юнцу конец.
В эту минуту безумно взревел мотор, яхта резко оторвалась от причала и,
быстро набирая скорость, побежала по темной воде.
Все-таки Кэти зачислили бы в шпионы -- сидели в ней здоровые гены дочки
полковника, борца за права белого человека в колониях. Пока мы рассыпались в
любезностях, она незаметно выползла из обморока на палубу и повела фрегат
навстречу стихиям... Куда? Можно и не задавать этот глупый вопрос,
естественно, к беловатым дуврским скалам, где только и можно обрести покой и
счастье в объятиях лучшей в мире полиции -- Скотланд-Ярда.
-- Мы что? Плывем? -- Он отставил бокал и вскочил на ноги,-- Я совсем
забыл об этой суке... надо ее остановить!
-- Не беспокойся, дружище, далеко мы не уйдем и как-нибудь справимся с
женщиной...-- Я подошел к нему и похлопал по плечу, сейчас он выкинет руку
из кармана и пропорет мне брюхо той самой иглой, на которую, как шашлык на
шомпол, насадил бедного Юджина.
Но Челюсть бездействовал и тревожно вслушивался в уже ритмичную работу
мотора, словно это было столь важно с точки зрения превращения пышущего
здоровьем Алекса в череп бедного Йорика. Шляпа ты, Коля