все время!
И опять не врал. Одинок, всегда одинок, вечно одинок!
- Если вы опоздали на концерт и пробираетесь через ряды к своему месту,
что вы чувствуете? Дискомфорт? Уверенность? - Тут уж я поведал, что Римма
вечно задерживалась, красила ногти, что-то надевала и снимала, в театр мы
выбегали уже в состоянии войны и, в конце концов, вообще перестали туда
ходить.
- Вы согласны, что чистоплотность идет вслед за благочестием? Ваши
ощущения при виде криво висящей картины? Считаете ли вы окна, когда идете по
улице? - Эту ерунду нес Сэм, значит, у него специальная психологическая
подготовка.
- Не раздражают ли вас такие предметы, как дверные ручки? Грязные
банкноты? Полотенца в туалетах?
Я отвечал и отвечал, постепенно раздражаясь, ах, уж эта психология, ах,
знатоки человеческой души! Ведь и у нас в Монастыре одно время дули модные
ветры и один патлатый замухрышка-психолог учил меня Науке Вербовки. Ему бы,
заднице, свою жену завербовать, знакомую девицу на худой конец или хотя бы
козу, а не рецепты давать старому асу! "Психология нужна для увеличения
кпд!" - посоветовал один такой кудесник - и слова его пали на благодатную
почву. "Кпд! кпд!" - взывал на совещаниях Маня, обожавший звонкие словечки
из арсенала научно-технической революции - конгениальная идея взмыла в
небеса и, как обычно бывало в Монастыре, опустившись в низы, превратилась в
дым.
Наконец дама-психолог и Сэм удалились, и мы приступили к основному
блюду.
- И все же, Алекс, я, конечно, рискую показаться тупым и ограниченным,
но, если мы попытаемся суммировать, хотя бы схематично, причины вашего
перехода... понимаю, что ответить на это непросто, и все же?
- Я же вам уже говорил, тут целый комплекс. Главное, наверное, желание
жить свободно и отношения с Кэти. Хотя это только часть истины.
- Понимаю, понимаю...
- Ха-ха-ха, разве это возможно понять?
- Мы изучили все документы, которые вы передали. Кое-что требует
уточнения и перепроверки. Правда, это не так просто без помощи англичан, а
мы не намерены ставить их в известность о вашем существовании...
- Я думал, что отношения между союзниками теплее,- съязвил я.
- Они достаточно хорошие, но вы знаете, что со времен предательств
Филби, Берджесса и Маклина мы стали проявлять осторожность. Мы проверили
Генри Бакстона, очень аккуратно, конечно. Представляете, английская
секретная служба даже не имеет на него досье, он чист перед ними, как дитя!
- Надеюсь, вы не сожгли его своей проверкой, иначе пламя может
коснуться и меня! - Я разыграл величайшую нервность.
- Что вы! Что вы! Повторяю: англичане ничего не узнают, все делается
тонко. Кого он разрабатывал?
- Я об этом подробно написал. Шифровальщицу.
- Извините, но я не успел еще прочитать... все свалилось так
неожиданно... Интересно, а ваша резидентура разрабатывала меня? Надеюсь, на
меня имеется досье? - Наивная улыбка, словно передо мною сидел не
профессионал, а студент, открывающий азбучные истины. Нет, Хилсмен не так
прост, как кажется, не размякай, Алекс, держи нос по ветру!
- Вы малообщительны, Рэй, и трудновербуемы... по нашим данным.
- И на этом спасибо. Но вы знаете, Алекс, наш директор - он, кстати
сказать, передает вам приветы и приветствует ваш переход - считает, что вам
не следует выходить из игры, вся группа должна остаться на плаву.
Идея Хилсмена не поразила меня: кому нужна шумиха в печати об очередном
беглеце, если можно вести игру? Центр не сомневался, что американцы
ухватятся именно за это и будут тянуть эту линию до предела, пока о ней не
пронюхают политики, которым нужны дрова в костер военных ассигнований и
шумный шпионский процесс.
- А если Центр начнет меня подозревать? Надеюсь, вам известна участь
предателей? - засомневался я.
- Все зависит от нашего профессионализма! - успокоил Хилсмен.- Все
останется, как есть, мы никого не тронем - ни Генри, ни эту шифровальщицу,
никого! Во всяком случае, на первом этапе. Так что продолжайте работать, как
будто ничего не случилось. Докладывать будете лично мне.
Хилсмен встал, подошел к кашпо с цветком и потянул носом - как ни
странно, всасывающая сила его ноздрей не вырвала растение из горшка вместе с
корнем.
- Как вы думаете, Алекс, если мы успешно продолжим игру, вы сможете
вернуться на родину? - Хитрый вопрос задал волшебник Гудвин, рассчитывая на
энтузиазм дурака.
- Это опасно. По-моему, вы недооцениваете риск, на который я иду. Кто
знает, Рэй, не пьет ли с вами иногда кофе какой-нибудь мекленбургский агент,
о котором я и не слыхивал? - Я уже завелся, и ничто не могло меня
остановить.
- О вашем существовании знает очень узкий круг, я вам уже говорил.
Утечка исключена, вам ничего не грозит!
- Оставьте, Рэй! С кем вы говорите? Разведка - такая же бюрократия, как
и все остальные. С трепом и пересудами! Что это за узкий круг?! Вы и шеф в
Лэнгли? А шифровальщик, пославший отсюда вашу телеграмму? А шифровальщик,
принявший ее в Лэнгли?! Кто-то понес ее директору, кто-то не выдержан на
язык... А какая орава здесь! - Я подогревал себя.
- Даже Сэм не знает вашего имени!
- Мне даже неудобно слушать это, Рэй! - Пусть представляет себе, что
такое игра на канате и без сетки, пусть не думает, что если я кажусь
спокойным, то так оно и есть на самом деле! - Неужели Сэму трудно узнать,
кто я такой, если он захочет?! Мне кажется, нам не стоит играть друг с
другом в прятки и делать вид, что все идет хорошо. Прежде всего, нужно
ввести настоящую конспирацию и свести круг знающих меня лиц до минимума!
Неужели нужно, чтобы меня в лицо знал медик, берущий анализ мочи?! Или эта
мадам с идиотскими вопросами? Давайте работать чисто. Я передал вам все!
Если угодно, поставил на карту свою жизнь. Так берегите ее! Мне, как
профессионалу, понятно, что вы мне не доверяете и не можете пока доверять,
мне ясно, что вы должны проверять меня и сейчас, и потом! Но давайте это
делать умно, не светите меня!
Мое возмущение было вполне искренним: что же это такое? Светить меня
перед шофером и перед охранниками?! Хоть бы парик надели или приклеили
бороду! Идиоты! Размагнитились в союзной Англии, перестали ловить мышей!
- Прежде всего, хочу заверить вас, Алекс, что мы вам доверяем.- Хилсмен
говорил торжественно, медленно и вежливо, ведь вежливость, как глаголил
Учитель Учителя, лишь мелкая монета, которой черт оплачивает кровь убитых им
жертв.- И я учту ваши пожелания о безопасности. Что касается допросов, то
приношу извинения. Думается, что если бы я находился сейчас у вас на родине,
то меня проверяли бы менее рафинированными способами...
Уел он меня больно, но спорить я не стал, проглотил, как должное, сам
знавал умельцев-костоломов, встречал их в свое время в монастырской
поликлинике - они шагали, выпятив свои 80-летние груди, увешанные регалиями,
работа была - что говорить! - трудная, но способствовала долголетию.
Далее перешли к тайнам Монастыря. Американцы, по нашим данным, знали и
о структуре, и о руководящих кадрах достаточно много. Тем не менее картину
пришлось изрядно дорисовать, нашпиговать деталями, не щадя сил на ядовитые
характеристики настоятелей. С особой сладостью в сердце я изливал свою желчь
на Бритую Голову и Маню, беспощадно рисуя каменистые тропы, по которым они
карабкались к власти; красок я тут не жалел, Маня рухнул бы с кресла, если
бы услышал хоть десятую часть моей исповеди.
Хилсмен записывал на магнитофон мой рассказ и не подавал ни звука -
если дело пойдет таким образом и он будет играть в молчанку, то так и не
нащупает Алекс ниточки, тянущиеся к Крысе, разобьет бедный Алекс голову с
безукоризненным пробором прямо о каменную стену! Несчастная голова! Разве
переживал такое сэр Уолтер Рэли, пират и лорд?! Кстати, его отрубленную
голову заполучила любящая жена и хранила в спальне рядом со своей кроватью -
о, Римма! О, Кэти! Милые мои! Умоляю, положите благородную голову
благородного Алекса в пластиковый пакет, поставьте у своих ног, клянусь, что
не буду гнить и вонять, не буду кататься по комнате и вращать глазами!
- У меня небольшая просьба. Очень важно укрепить мои позиции в глазах
Центра. Мне нужна классная вербовка. Подумайте, Рэй, но это должен быть
агент с секретными документами.- Я уже говорил с ним, как с коллегой.
- Я уже думал об этом. Не так просто найти секреты, которых не жалко. А
"липу" ваши быстро раскусят, и тогда конец всему делу. Давайте, Алекс,
начнем с малого, давайте для начала твердо стоять на земле. Развернем работу
на существующем фундаменте, посмотрим на реакцию Центра и не будем пока
расширять диапазон наших действий! Будем надеяться, что нас не погубят
непредвиденные случайности.
Хилсмен похлопал меня мягкой рукой по спине, не скрывая своего
отменного настроения,- видимо, допросом он остался доволен.
А насчет случайностей он совершенно прав: друзья наши, черт и случай,
подстерегают нас на каждом шагу- до сих пор с ужасом вспоминаю, как в Париже
столкнулся на улице с Васькой Кацнельсоном (мы с ним учились в пятом классе
средней школы) в усах и с лотком сосисок. "Старик! - орал он.- Откуда ты,
старик?" - и, оставив сосиски, бросился ко мне, а я, кажется, тогда Марти
Куупонен, финляндский подданный, мчался от него в толпу, как будто украл в
магазине булку, за что у них бедняков сажают в тюрьму, в то время как
богачей, укравших железную дорогу, выбирают в сенат.
Через три дня, безумно устав от собеседований и писанины, я возвратился
в свою квартиру у Хем-стед Хита, в миле от уютного Хайгетского кладбища, где
строго смотрит с постамента на прохожих, запрятавшись в необъятную каменную
бороду, большая голова Учителя Учителя.
Кэти, оказавшаяся дома (у нее был уже свой ключ), встретила меня
прохладно и безмолвно выслушала жалобы на трудности со сбытом радиотоваров,
которые неразрешимы без знания всех нюансов рынка и конъюнктуры и,
естественно, служебных командировок. Я нежно поцеловал ее в губы - они даже
не шевельнулись: назревала трагедия, и ничего не оставалось, как налить себе
стаканчик "гленливета" и окунуться с головою в прессу, а именно в
спасительный раздел объявлений о продаже и сдаче в аренду недвижимого
имущества.
- Двухэтажный коттедж в районе Илинга, кухня, две спальни, гостиная,
столовая,- заливался я соловьем,- четырехкомнатная квартира на
Кромвелл-роуд, вилла в Кэнтербери.- Цены кусались, фирма приносила крохи,
конспирация не позволяла требовать больших дотаций из центра и диктовала
жизнь по средствам, не бесконечны же авуары, завещанные предусмотрительным
папой-шекспироведом.
Я еще раз взглянул в прозрачные льдинки карих глаз, поцеловал Кэти и
подумал, какой я все же законченный подлец и как испортила меня проклятая
служба.
- Давай поженимся,- сказал я и замолчал, потому что вспомнил, как то же
самое говорил Римме.
- Давай поженимся,- говорил я тогда.- Я буду добропорядочным мужем,
буду вовремя приходить домой и всегда отдавать тебе всю зарплату. У нас
будет много детей, и мы все вместе будем гулять по центральному бульвару,
где копаются в песке малыши и пенсионеры забивают на скамейках "козла" в
домино. В праздники к нам будут приходить родственники и друзья, все будут
жаловаться на все, ругать начальство, жрать и пить. Дядя Теодор расскажет
про осла, который написал хвостом картину, а тетя Полина сообщит, с каким
трудом достала живых карпов. Все напьются, Виктор расскажет пару еврейских
анекдотов, все будут умирать от смеха, снова выпьют, а Витя, когда мы
останемся тет-а-тет на кухне, начнет меня уверять, что брак - это глупость,
а после жаловаться на одиночество, плакать, целовать меня мокрыми губами и
говорить, что я у него единственный друг. Потом все заснут где попало, дядя
обмочит подштанники и тахту, которую мы будем оттирать целый месяц и
заливать одеколоном, и будет очень весело, мы будем любить друг друга, и
утром, как обычно, зазвонит будильник...
Римма тогда расплакалась и убежала от меня - пою тебя, бог любви
Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!
- Неужели тебе это так нужно? - начала оттаивать Кэти.- Разве нам
плохо?
- Конечно, хорошо, но давай жить, как все нормальные люди. В конце
концов я хочу ребенка!
Следующий день я целиком посвятил делам прогорающей радиофирмы и с
помощью своего помощника, юного Джея, наметил план ее немедленного
оздоровления - не только Центр, но и Хилсмен намекали на желательность
крепкого прикрытия.
Покрутившись на фирме, я подрулил к дому и футах в ста от подъезда
заметил машину ("ровер" 24033), которая тут же тронулась с места, встала за
мной и трижды мигнула фарами. Всмотревшись, я разглядел лицо Генри, который
дал знак следовать за ним. Мы проехали пару миль, пока он не затормозил и не
вышел из машины.
- Что случилось, Генри? Почему вы нарушаете правила конспирации? Разве
можно приезжать ко мне домой?!
- Мне срочно нужно с вами поговорить! - Голос его дрожал.
- Разве у нас нет сигнала срочного вызова?
- Знаете что, Алекс...- Он хотел выругаться, но сдержался.- Я хорошо
проверился, давайте пройдем в паб! - Предложение звучало так категорически,
что мне оставалось только подчиниться.
В пабе мы устроились, как обычно, в темном углу, словно два жулика,
только что обчистивших банк Ротшильда.
- Дело в том, что вчера ночью... Генри очень волновался и никак не мог
взять быка за рога.
- Не нервничайте, Генри, на нас обращают внимание...
- Ради Бога, не перебивайте меня, мне трудно говорить... Увы, я даже не
знаю, каким образом он вошел... я лежал в кровати...
- Кто? Кто?! - Я сам уже начал заикаться и почувствовал, как в самом
низу живота зашевелилась и поползла скользкая холодная рептилия, вроде
зловредного скорпиона, который жил в саксауле в далекие дни эвакуации и
ночами выползал на прогулки по моему спящему телу.- Кто? Кто?!
- Да не перебивайте меня, Алекс... кажется... кажется, мы пропали...-
хрипел он клекотом, словно прирезанный петух, завершающий свою прощальную
арию.
Он допил джин с тоником, похлопал глазами, отер платком сократов лоб и
черчиллиевы скулы и упер в меня повлажневший взор.
- Я спал... лай Енисея2... грохот на лестнице... потом визг
собаки... "Не вздумайте включать свет!" - ...он говорил тихо и твердо...
- Не торопитесь, Генри, я ничего не могу понять! Кто к вам пришел?
- Если бы я знал... если бы знал! - Он указал официанту на свой
опорожненный бокал, и тот мгновенно притаранил ему новую порцию.
- Да возьмите себя в руки, наконец! - Я сжал зубы до хруста и состроил
такую злую морду, будто собирался вцепиться ему мертвой хваткой в горло,
если он не прекратит свои рассусоливания.- Рассказывайте спокойно и
подробно, черт побери!
- Я даже лица его толком не разглядел... хотел зажечь свет, протянул
руку к лампе, но он словно видел в темноте... тут же заорал: "Убрать!"
Генри выпил залпом, словно всю жизнь гужевался в мекленбургских
закусочных, погремел стаканом с льдинками и тяжело вздохнул. От всей этой
бестолковой карусели у меня уже кружилась голова.
- Как его звали, Генри?
- Он назвался Рамоном, хотя я уверен, что это вранье. Но в нем было
что-то от латиноса... испанский акцент.
- Чего он от вас хотел, Генри?
- Он вербовал меня!
- То есть как? Ничего не понимаю! - Наша беседа напоминала судороги
двух сумасшедших в пляске святого Витта,
- Он начал с того, что знает о моей работе на вас, знает даже
предвоенный период... даже Грету Берг по кличке "Ильза", которая вывела меня
на Базиля...
- Кто такой Базиль, черт побери?!
- Ваш коллега, который вербовал меня!
- О Боже, это было так давно...
- Он даже знает, что мы с Базилем любили забегать в венский ресторан,
где играл старый скрипач... он описал этого старика, будто вместе с нами
слушал его игру! Он знает, что Базиль курил только сигары "Вильгельм
второй"! Он рассказал такие детали... даже о вербовке Жаклин! Он знает обо
мне все!
Физиономия гордости службы покраснела от возбуждения, и на скулах
выступили капельки пота.
- И все это происходило в кромешной тьме? - Я на миг представил себе
голого Генри, дрожащего под одеялом, и сурового незнакомца, явившегося по
его душу, как Командор за дон Гуаном, и мне вдруг стало до неприличия
весело.
- Я хотел увидеть его... изловчился, зажег ночник... брюнет в маске,
больше я ничего не разглядел... может быть, шатен... на нем был плащ...
по-моему, типа "кристианет". Маска! Вы поняли? Он не хотел, чтобы я его
видел... Он заорал...
2 Пес верного и надежного агента, названный так из любви к
восточным землям Мекленбурга, на которые, к его счастью, он никогда не
попадал.
- Он не упоминал моего имени? Намекал, что знает обо мне?
- Нет, нет, Алекс, ни слова о вас!
- И какое же конкретно сотрудничество он вам предлагал?
- Он не открыл карты... он обещал поговорить со мной подробнее через
две недели... он дал мне время на размышление... оставил конверт с
адресом... вот он!
И всклокоченный Генри (насколько может быть всклокоченным существо с
сократовым лбом, а точнее, с огромной лысиной) протянул мне конверт, на
котором было напечатано на машинке: "Рамон Гон-залес, Либерти-стрит, 44,
Каир, 11055". В конверте лежала тоненькая реклама процветающего концерна
"Юникорн",
- Что же это за человек, Алекс? Откуда ему все известно? Значит, у вас
сидит предатель, знающий мое дело? Вы понимаете, что произошло?
- Не волнуйтесь, Генри, ради Бога, не волнуйтесь... это какое-то
недоразумение...- попер я глупость (ничего себе недоразуменьице!), напрягая
все свои шарики.
- Недоразумение?! - вскричал он так громко, что бармен повернул голову
в нашу сторону.
- Я все выясню... немедленно свяжусь с Центром... все будет о'кей! - Я
нес всю эту муру, лишь бы его успокоить, даже ободряюще похлопал его по руке
и заглянул ласково в глаза. Мои мозги между тем крутились, как рулетка,
прикидывая все имиджи и ипостаси героя ночной драмы.
Первая банальнейшая догадка сразу ударила наповал: провокация!
Американцы решили проверить и "Эрика", и меня и устроили эдакое
фантасмагорическое представление в надежде, что "Эрик" расколется, покается,
вывалит все и обо мне, и о Жаклин - короче, типичная проверка, по глупости и
топорности вполне отвечающая стилю работы великого Гудвина. Другая версия
тоже не радовала: перепуганная Жаклин настучала на "Эрика" офицеру
безопасности своего посольства, и бельгийцы (возможно, с помощью союзников
по НАТО) взяли беднягу в оборот. Но откуда они добыли такие детали?
Вдруг Генри потянул носом, снова заклокотал горлом, и мешки под его
глазами раздулись в бурдюки.
- Он убил Енисея... вколол ему яд! А мне сказал, что это снотворное, не
хотел волновать...- Мешки начали опорожняться, и крупные алмазоподобные
слезы важно поплыли вниз, затекая к ноздрям.- Он убил пса! Он убил моего
любимого пса, Алекс! Вы не представляете, как я его любил!
- Давайте договоримся так: мы консервируем наши отношения. Работу с
Жаклин вы прекращаете и ждете от меня сигнала вызова. Я немедленно свяжусь с
Центром! Никакой инициативы! Лежите тихо, как труп!
Он вяло кивал головой, купаясь в своих водопадах, бармен уже не отрывал
от него глаз, я допил свой стаканчик и выполз из этого тошнотворного
реквиема на воздух.
Рано утром я позвонил Хилсмену.
- Некоторые новости, Рэй! Не хотел беспокоить вас ночью. Встретимся в
"Гровноре"?
- Надеюсь, что ничего серьезного? - Голос его звучал обеспокоенно.
- Что может быть серьезнее смерти?
- Кто-нибудь погиб? - Его губило полное отсутствие юмора.
- Не нервничайте, главное, что мы с вами живы! Так в "Гровноре"?
- Вы хорошо знаете Уайтчейпл?
- Мерзкий район. Неужели мне придется тащиться в такую даль? - Район
находился восточное Сити и в свое время вдохновлял писателей на романы о
несчастных бедняках, живущих в лачугах и развалинах.
- Извините, но я целый день буду в тех краях... подъезжайте к
уайтчейпелской ратуше!
Ровно в пять я вырулил прямо на стоянку муниципалитета.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
О ПРЕВРАТНОСТЯХ ЛЮБВИ НА ДАЧАХ ЗА ЗЕЛЕНЫМ ЗАБОРОМ, О ПАПЕ - МОХНАТОЙ
РУКЕ, О ВИТЕНЬКЕ - СОВЕСТИ ЭПОХИ, О ПУСТЫХ БУТЫЛКАХ И ПРОЧИХ НЕХОРОШИХ
ВЕЩАХ, КОТОРЫЕ ОТТЕНЯЮТ НЕСРАВНЕННЫЕ ДОСТОИНСТВА ГЕРОЯ, ИДУЩЕГО НА БОЕВОЕ
ЗАДАНИЕ У БЕРЕГОВ ЖЕНЕВСКОГО ОЗЕРА
"Увидев проходившую мимо Королеву, он крикнул:
- Душенька, вели убрать эту Крысу!
У Королевы на все был один ответ.
- Отрубите ей голову! - крикнула она, не глядя.
- Я сам приведу палача! - сказал радостно король и убежал".
Парафраза из Л. Кэрролла
Самое главное, что именно я нашел ему Клаву - Большую Землю -
Ястребиное Око, тогда пухлявую юную блондинку, выпускницу престижного вуза,
успевшую пройти через неудачный брак и теперь озабоченную поиском прочной и
надежной пристани, нашел ему подругу на всю жизнь с помощью Риммы, сидевшей
с Большой Землей3 за одной школьной партой, где они честно
шептались, списывали друг у друга и донесли святой огонь дружбы до более
зрелого возраста, несмотря на разницу общественных положений, игравших
мощную роль в запутанных лабиринтах мекленбургских структур.
Клавин Папа, точнее ПАПА,- как ни тужься, не выразить на бумаге его
весомость в тогдашней истории, когда его имя произносилось с
почтительно-сладким выражением лица, дабы никто, не дай Бог, не мог
прочитать на нем недостаток пиетета,- входил в свое время в число рыцарей
круглого стола под председательством Усов и многому научился, вдыхая дымы
его легендарной трубки и выдерживая пристальный взгляд желтоватых глаз.
Но ПАПА - это История, оставим его в покое, а кто объяснит, каким
образом залетел на вершины простак в шевиотовом костюме с надставными
плечами, выполнявший в нашем отделе вполне презренные рядовые функции? Во
всем виноват его дружок Алик, вечно сеявший разумное, доброе, вечное и не
ожидающий за свои подвиги никакой благодарности.
Николай Иванович готовил себя к браку серьезно, как учили Кадры, на всю
жизнь и до гробовой доски, давно мечтал он об избраннице сердца, которая все
выдержит и выдюжит, не предаст и не продаст, и в роковой час, когда начнут
холодеть конечности, блаженно поцелует в желтый лоб и закроет остекленевшие
очи.
И поскольку Челюсть сначала шутя, а потом уже настойчиво канючил и
жаловался на свою неприкаянность, и просил по-дружески с кем-нибудь
познакомить (дружили мы после работы и в рамках - не в монастырских
традициях открывать души,- чаще всего прогуливаясь по книжным лавкам, что на
Мосту Кузнецов, с заскоком в буфетик старомодного отеля, где торговали в
розлив армянским портом), а Римма постоянно жужжала о некрасивой, но
обаятельной подруге, дочке ТАКОГО ПАПЫ, жаждущей устроить свою жизнь, я
порешил помочь обеим сторонам и бескорыстно протянул руку Челюсти.
Вот как случилось, что его стопа прикоснулась к заповедной земле за
зеленым забором, где ПАПА бывал лишь проездом из государственной дачной
резиденции, и оказалась на большом пиру по случаю Нового года.
Праздничными делами заправляла хлопотливая Старушка -
Няня-Мне-Так-Душно, которую Большая Земля обожала с детства и часто просила
открыть окно и поговорить о старине. Няня сидела на кухне и ощипывала кур,
бросая пух и перья в медный таз.
По просторам дачи, ядовито посматривая на полные собрания сочинений и
на бумажные репродукции в золоченых рамках (не исключено, что раньше в них
находились писанные маслом портреты царственных особ, вырванные и навсегда
пригвожденные к позорному столбу), бродил друг детства, юный медик Тертерян,
слывший человеком излишне просвещенным, а потому опасным.
- Что нужно бедному армянину? - спрашивал он, загадочно улыбаясь.- Сто
грамм водки и триста минут сна! - Но водку не пил и в постель не ложился, а
циркулировал вокруг огромного круглого стола, одного из берлинских трофеев
ПАПЫ, и прицеливался к закускам, которые на подносе вносила
Няня-Мне-Так-Душно
Признаться, я ожидал, что мой застенчивый друг будет жаться в угол и
прясть ушами, упав прямо в сливки высшего света, но не той породы был конь
наш ушлый, живо забил копытами под звуки твиста, сразу взял за рога Большую
Землю и не выпускал ее из своих хватких ручищ до самого финала. Они
танцевали, Тертерян высокомерно и презрительно бродил по комнатам, я
любовался Риммой - в светлом платье, с распущенными рыжими волосами она
казалась феей в этой сказочной избушке, окруженной корабельными соснами.
Мы вышли на узкие аллеи с сугробами по бокам, освещенные цветными
китайскими фонариками,- там, раскинув пушистые ветви, высилась серебряная
ель, словно только что выкопанная прямо со Святой площади у погребальницы
Учителя, украшенная гирляндами и горящей красной звездой, прямо около нее
сверкал вставленными углями пузатый Дед Мороз, вылепленный руками мужа Няни
Тимофея, прошедшего вместе с ПАПОЙ всю его героическую жизнь.
Сияла луна, я посадил Римму на спину и поскакал по аллеям, я скакал,
пока не взмок, и мы радостно повалились в мягкий сугроб, обнялись и начали
неистово целоваться.
3 Эту кличку она получила уже позже, когда ее ястребиные очи
потухли, а тело обрело пышные формы.
Новый год встретили на высокой ноте, под бой Курантов, в братстве и
любви и в пунша пламени голубом, гремел рояль под хрупкими и еще не
оплывшими пальчиками Ястребиного Ока Большой Земли, и Челюсть и тут не
осрамился, пропел томно "Ямщик, не гони лошадей!" (у него был неплохой
баритон), закатывая глаза и вертя лошадиным черепом.
Потом бренчали вилками и ножами о тарелки, кружились вокруг елки во
дворе, толкали друг друга в сугробы, играли в снежки, пока на прямые сосны
не пали первые блики восходящего солнца.
Спали мы с Риммой в огромной кровати ПАПЫ (по ней скакать бы на вороных
с верным Тимофеем, срубающим шашкой вражеские головы), в его скромной
комнате с репродукцией "Утра в сосновом лесу", вырезанной из журнала,- я
словно прикоснулся к живой Истории и вышел утром из кровати совсем
обновленным человеком, готовым на подвиги во имя Державы.
Утром пили чай из саксонского фарфора, и снова чуть поблекший за ночь
Коленька присутствия духа не терял и потчевал нас вполне достойными
английскими анекдотами.
Репродуктор бубнил нечто вроде "подою я, подою черную коровушку, молоко
- теленочку, сливочки - миленочку", его никто не выключал, поскольку и Няня,
и Клава с детства привыкли к постоянно включенному радио, несущему свет в
трудовые массы.
В разгар чаепития явился ПАПА, не забывший на своем стремительном пути
из своего имения в мозговой центр поздравить и облобызать чадо, а заодно и
взглянуть краем проницательного глаза на хмырей, проникших на его дачу.
Заговорили об охоте на зайцев - и тут Челюсть не растерялся, сумел
поддержать разговор, разжечь интерес и даже дать несколько тактичных советов
по поводу стрельбы в зайцев, петляющих по снегу. Выяснилось, что в юности он
на них охотился по странному совпадению в тех местах, где родился ПАПА,- тут
уже вспыхнули воспоминания, посыпались названия окрестных городов и весей,
рек и гор, затем почетный гость выпил рюмку зубровки и так же стремительно
удалился.
Свадьбу справляли в несколько смен, как написал бы Чижик, согласно
занимаемым должностям. О главной Свадьбе я слышал лишь краем уха от Челюсти
("был приглашен весьма узкий круг, в основном соратники тестя"), второй же
очереди удостоились и мы с Риммой, туда пригласили и родителей жениха,
проживающих где-то в глубинке, скромных тружеников, боготворивших сына
(когда папа натужно говорил тост, мама поддерживала его рукою, боясь, что от
волнения он рухнет в обмороке на пол), который не оставался в долгу и стал
вывозить их на лето на дачу, где они копались на огороде, рубили дрова и
готовили пышные воскресные обеды для молодой четы.
Уже через три месяца капризная фортуна подбросила Николая Ивановича на
должность, которую обычно занимали опытные старцы, что не прошло мимо
пытливых умов Монастыря, всегда напряженно следящих за кадровыми
перемещениями и выискивающих их глубокие корни. В те славные времена Челюсть
еще ходил со мной на променады по Мосту Кузнецов и не скрывал, что однажды
на охоте в компании тестя наткнулся на предшественника Мани Бобра, которого
все боялись как огня. Бобер, естественно, до этого случая Челюсть и в глаза
не видел - мало ли бродит по Монастырю гавриков! - но в сближающей
обстановке познакомился, оценил, узнал и даже пил с ним спирт из одной
фляги. Коленьку подвели к премудрому Бобру красиво, не впихивали прямо в
объятия, не стал тесть, умница, выкручивать Бобру руки и сразу требовать для
Челюсти кусище от пирога, что обычно рождало бурю в умах, шепоты в кулуарах,
завистливые ухмылки и смешки в кулачок,- получил Коля небольшое, но заметное
повышение,- наклонил чашу тесть, не пролив ни единой капли.
Челюсть переместился в отдельный кабинет, но без вертушки, без
персональной уборной - мечты поэта и без комнаты отдыха с кроватью и
телевизором, что полагалось рангом повыше, но зато с правом доступа в
начальственную столовую (молниеносный улыбчивый сервис, семга словно от
купца Елисеева, заковыристый тертый суп, который нравился Бобру, а затем
сменившему его Мане, и потому был в приказном порядке введен в постоянное
меню, подобно парикам при Петре Первом, вырезка и т. д. и т. п. и эт цэтэра.
Гуторили: один из приближенных крутого Бобра, сидя с ним за одним обеденным
столом, позволил себе отказаться от любимого супа шефа и заказать кондовые
щи. Мятеж сей привел к тому, что приближенный был изгнан резидентом в
Верхнюю Вольту, откуда, стремясь к реабилитации, сделал боевой вклад в меню:
котлеты по-африкански) и массой других немаловажных феодальных привилегий,
включая ондатровую шапку и парное молоко, отдоенное в день продажи на
легендарном подсобном хозяйстве Монастыря.
Первый год мы еще продолжали бурно общаться семьями, исправно отмечая
многие праздники, и Челюсть иногда одаривал нас билетами на спектакли, где
тонко намекали на некоторые несовершенства общественного устройства
Мекленбурга (отдельным репликам зал храбро аплодировал, словно выходил на
Сенатскую площадь), даже пожертвовал однажды талон на ондатровую шапку. В
ателье я оказался в двух шагах от самого Бобра - он покорно плелся за
мастером с рулеткой на шее и выглядел как обыкновенный уставший старик,
которому до смерти надоели служебные дела.
Семейная жизнь рождала новые заботы, и наши кланы постепенно отдалялись
друг от друга: Римма жаловалась, что Клава зазнается, а Клава, видимо,
решила, что она облагодетельствовала Римму, взяв моего друга в мужья,
корабли расходились к своим горизонтам и, в конце концов, застыли на
солидной дистанции друг от друга. Медленно, но верно пер Челюсть все выше и
выше, уже неприлично было запросто приглашать его на стопарь в буфетик
гостиницы, что на Негрязке, а потом я попал под его кураторство, видел почти
ежедневно то у него в кабинете, то в коридорах, радовался его демократизму и
приветственному "старик",- как говорит шекспировский Антоний: "О, мои
салатные дни, когда я был зелен в своих суждениях!"
...Рэй Хилсмен опоздал на десять минут, на этот раз он восседал в
"кадиллаке" с обычным номерным знаком - вполне разумная предосторожность:
совсем недавно шалуны-мальчишки, насмотревшись шпионских фильмов,
заприметили автомобиль с дипломатическим номером в тихой улочке на окраине
города, стукнули в полицию, та отстучала в контрразведку, район прочесали и
засекли водителя машины - коварного ливийца, который вел сладкие беседы с
израильским охранником.
Рэй, не перебивая, выслушал мой рассказ о таинственном незнакомце, так
взбудоражившем Генри, и записал кое-что в блокнот.
- Как вы думаете, кто это может быть?
- Этот вопрос я хотел задать и вам! - Я улыбнулся в ответ белоснежной
улыбкой.
Он долго рассматривал пакет с адресом, все больше укрепляя во мне
подозрение, что вся эта комбинация задумана американцами для проверки
честности безупречного Алекса.
- Я должен проконсультироваться с Вашингтоном. Мы можем встретиться
завтра?
- Только не в этой дыре, я не люблю Ист-энд. Чем вы тут занимаетесь?
Вербуете троцкистов?
- Все-таки вы сноб, Алекс. Как насчет района Баттерси?
- О'кэй!
Домой я поехал через Челси, где заскочил в любимый магазин деликатесов,
забитый солеными пчелками, жареными кузнечиками, лягушками и осьминогами,
купил там пару банок улиток, которые любила Кэти, а заодно прошелся по
Слоун-сквер и взглянул на театральный репертуар "Ройал Корта" - Кэти уже
начала донимать меня своими стенаниями о нашей пресной несветской жизни.
На современную драму с ее рассерженными молодыми людьми на грязной
кухне меня не тянуло, знал я все эти штуки, что нового могли поведать мне
эти актеры? Ходил я только в Королевский Шекспировский из любви к покойному
шекспироведу-папаше (пару раз проводил там моментальные передачи в туалете),
что театр для несравненного лицедея Алекса? Семечки! Разве он сам не целый
театр? Пожалуйста, на любую роль - от короля до шута! - весь Монастырь
забросил бы подрывную деятельность и стоя аплодировал бы в партере!
На другой день я спустился со своих хемстедских холмов в долины
Баттерси и остановился прямо у парка, уставленного модернистской
скульптурой.
Как ни странно, на лоне природы эти искореженные обрубки отлично
смотрелись и нравились даже мне, закаленному реалисту,- в свое время мы с
Риммой частенько забегали в музей имени Внука Арапа Петра Великого, где в
греческом портике давила своим могуществом гигантская статуя Давида, на
которого вечно глазели бойскауты, потрясенные оголенным фаллосом, а их
предводительницы, старые девы в красных галстуках, тщетно пытались оттащить
племя молодое, незнакомое в зал не менее растленных импрессионистов.
На этот раз Хилсмен не опоздал.
- Я связался с директором,- начал он с ходу,- и он высказал интересную
мысль. А что если вам поехать самому в Каир и попытаться установить этого
человека?
Совершенно не светила мне эта грандиозная идея директора, тем паче, что
скорее всего американцы готовили мне проверочную комбинацию.
- Неужели у вас нет другого человека для этого дельца?
- Эти арабы недавно разгромили нашу каирскую резидентуру и арестовали
несколько агентов. А вам все карты в руки, Алекс! Кто будет проявлять
интерес к австралийскому подданному? Или возьмите другой паспорт!
- Но вряд ли я справлюсь с этим делом один!
- Помните, вы рассказывали о вашем агенте, бывшем египетском после?
Кажется, он живет в Монтре. У него наверняка остались связи на родине.
Полетите в Швейцарию, а оттуда в Каир. Связь будем держать по телефону, я
вам дам незасвеченный номер.
Славно работал директор, а точнее сам Рэй, не такой уж болван оказался
волшебник Гудвин, все предусмотрел.
- Если вы считаете необходимым, я, конечно, поеду,- скромно согласился
я.
- Пожалуйста, подготовьте приблизительный план ваших действий! -
завершил беседу волшебник Гудвин. О, эти планы, а я-то думал, что их обожают
только в плановом Мекленбурге!
Кэти не пришла в восторг от моей очередной командировки в поисках рынка
сбыта для радиопродукции, но истерику не закатила и даже поцеловала в щеку
(а заодно и обнюхала на предмет, как выразился бы Чижик, выявления запахов
чужих дамских духов).
Поздно ночью я разыграл перед Кэти приступы боли в животе, похожие на
аппендицит и, несмотря на ее уговоры вызвать "Скорую", решил доехать до
больницы сам, благо она была совсем рядом (Кэти бегала по квартире,
заламывая руки), сел в автомобиль, посетил больницу (там, естественно,
ничего не обнаружили, но посоветовали не есть ничего острого), затем
покрутил по проверочному маршруту и нанес на столб у лавки Рэгги (Чижик
сказал бы: на обусловленный столб) меловую черту.
Уединившись в комнате, я составил и зашифровал сообщение в Центр.
"Несколько дней назад ночью к "Эрику" явился незнакомый человек в
маске, представился, как Рамон Гонзалес, говорил с ним по-английски с
испанским акцентом. Беседа проходила в темноте, "Эрик" только заметил, что
Гонзалес брюнет, хотя, по моему мнению, незнакомец пользовался париком.
Гонзалес обнаружил отличное знание всего дела "Эрика", включая
обстоятельства его вербовки и связь с "Бертой". Моего имени незнакомец не
называл. Целью его прихода являлась вербовка "Эрика", которому был оставлен
адрес в Каире для связи.
Об этом визите я сообщил "Фреду", и тот, связавшись с "Пауками",
предложил мне вылететь в Каир для установления незнакомца, предварительно
заехав в Женеву для встречи с "Али", имеющего в Каире контакты. По моему
мнению, "Пауки" начали мою проверку. Срочно прошу указаний по делу, а также
условия связи на Каир. Том".
Перед моменталкой я проверялся часа три и взмок от напряжения.
На подходе к магазину "Экспресс" я взглянул на часы - такие операции
проводятся секунда в секунду,- свернул за угол и прямо у входа столкнулся с
мертвецки бледным парнем с букетом гвоздик (опознавательный признак),
который дохнул перегаром и на ходу подставил ладонь. Туда я ловко и сунул
спичечный мини-коробок с посланием,- моменталка прошла по высокому классу,
паренек спокойно проследовал своим путем, а я, покрутившись в магазине,
вышел на улицу, добрался до своей "газели" и возвратился домой.
На следующий день в то же время я снова вошел в "Экспресс" (на этот раз
операцию проводил рыжий вахлак в отечественном плаще, от него тоже несло,
как из бочки - черт знает что! что они делают у себя в посольстве?) и принял
тот же мини-коробок.
Ответ был краток:
"Вам следует выйти на явку в Монтре (Швейцария, рядом с Женевой) 11
января в 17.00. Место встречи: у здания ресторана на железнодорожной
станции. Пароль: "Вы не знаете, где здесь кинотеатр "Блюз"? Отзыв: "Не знаю.
Я приехал из Брайтона". Запасная встреча на следующий день по тем же
условиям".
Я легко зарегистрировал указания в своей феноменальной памяти и, зайдя
в туалет, отправил клочки телеграммы в лондонскую канализацию. Неожиданное
волнение охватило меня: слишком много иксов и игреков разбросано было во
всей этой поездке, да и длинные перелеты в последнее время не вызывали у
меня радости, особенно на линиях, где бесчинствовали террористы.
"Газель" унесла меня в районы центра, и вскоре неизвестно почему я
запарковался на Бейкер-стрит у паба "Шерлок Холмс", вечно забитого
любопытными туристами. В углу зала за стеклом сидело в кресле чучело
главного героя с трубкой в зубах, которое взирало на восхищенного доктора
Уотсона, замершего с газетой в протянутой руке. ("Сегодня вы надели синие
трусы, Уотсон!" - "Холмс, это конгениально, это невообразимо! Как вы
догадались?" - "Уотсон, вы забыли надеть брюки!")
Совесть Эпохи, периодически сходивший с рельсов и сотрясавший лучшие
кабаки мекленбургской столицы, объяснял свои загулы так: "Знаешь, Алик,
утром просыпаешься в дивном настроении, выдуваешь пакет молока, и даешь
зарок ничего не брать в рот, по крайней мере месяц, и радуешься своей
твердости и своей воле, и, напевая "Легко на сердце от песни веселой",
блаженно идешь в булочную за диетическим хлебом. Идешь, идешь... и через два
часа почему-то оказываешься на пляже, пьяный вдребадан с таким же надратым
забулдыгой, над банкой вонючих килек и бутылягами с портвейном "Розовый",
Что это, Алик? Почему? Как это произошло? Кто может на это ответить?"
Этот вопрос, достойный Понтия Пилата, не мучил меня, когда я заказал
двойную порцию "Кровавой Мэри" в надежде, что томатный сок заглушит
воспоминания о милой кильке, которую и в чистейшем виде не сыщешь в бывшей
"мастерской мира", избалованной устрицами и жареными кузнечиками. Коктейль
оказался настолько хорош, что пришлось его два раза повторить, а затем
приглушить томатный привкус хорошо отдистиллированным "димплом" (в этом
проходном доме, естественно, отсутствовал "гленливет").
Тут навалилась на меня усталость, хотелось сбросить с себя все маски,
поплыть по волнам настроения, расслабиться, расклеиться, забыть о Хилсмене,
Каире и "Бемоли", поговорить с кем-нибудь по душам, хотя бы с чучелом
Шерлока Холмса, маячившим перед глазами.
Пожалуй, только Витеньке я открывал свою душу, ему повезло больше
других, ибо кличку он заслужил Совесть Эпохи, хотя при всех своих
прогрессивных взглядах и душевности поражал своим баснословным распутством:
влюблялся по уши почти каждый месяц, безумно боялся жены, что еще сильнее
толкало его на самые рискованные приключения, страдал постоянно и томился
духом и охватывал своим любвеобильным сердцем даже академические городки в
восточной части Мекленбурга, где регулярно мотался в командировках.
Особенно жаловал Витенька чужих жен, и они платили ему преданной
взаимностью, ухитрялись даже проводить с ним счастливые ночи (перед своей
вечно свирепой женой Витя прикрывался пьянством, валившим его с ног на
раутах у приятелей, которых насчитывалось несметное количество), усыпив
бдительность своих мужей легендами, которым позавидовали бы асы секретной
службы.
В нашем кухонном парламенте мы спорили с Витенькой о большой политике и
мекленбургских нравах, спорили шумно и откровенно, называли вещи своими
именами, но на всякий случай пускали на полную катушку песни бардов, воду и
радио. Совесть Эпохи свято верил в просвещенный абсолютизм, а покорный
слуга, отравленный зловонными ветрами западных демократий, жарко отстаивал
принципы Французской революции с ее свободой, равенством и никому не нужным
братством.
Я завидовал вольной жизни Совести Эпохи, читал восторженные письма его
поклонниц, покоренных силой его эрудиции и черной бородою с проседью,-
иногда я сам мечтал отрастить такую, уйти на покой, пристроиться сторожем в
Идеологической Школе, сидеть себе в валенках у входа, попивать чаек с
ванильными сухариками, а ночью, когда здание опустеет, заглотнуть свой
стакан и закемарить сном праведника.
- Что ты делаешь с собою, Алик? - говорил мне Совесть Эпохи,
надравшись, как зюзя.- Брось свою муру, займись делом, хотя бы переводами -
они нужны малограмотному населению, а ты все-таки кумекаешь кое-как на своем
английском! Или займись наукой, еще не поздно, хотя с твоею сытою мордою
лучше не соваться в интеллектуальную среду... Но я тебя могу взять с собою
на восток, в один научный городок, где светлые головы и неиспорченные
девушки, которые наставят тебя на путь истинный. Уходи, мой друг, ведь
просто неприлично потратить всю жизнь на шпионство!
- Что ты понимаешь в разведке? - орал я в ответ.- Что ты о ней знаешь?
Ни одна страна не может жить без разведки! Правительству нужна информация, и
я добываю ее, словно шахтер, рубящий уголь, я рискую жизнью ради тебя,
дурака, и всего народа! А твои светлые головы уже превратили Мекленбург в
край законченных идиотов! Что понимают эти недоучки в науке? Какая вообще
может быть наука в таком государстве, как Мекленбург? Нет, Витюша, поезжай
на восток один, я не поеду с тобою, тем более что ты постоянно пьешь
бормотуху и даже не в состоянии оценить "гленливет"!
- Риск... информация... шахтеры... брехня все это! Ты просто любишь
комфорт, Алик, ты - пижон и обыкновенный жандарм! Мекленбургский вариант
Рачковского - царского заграничного резидента.
- Ты молчал бы, чайник! - возмущался я.- Лучше на себя посмотри!
- И посмотрю! - орал он.- Ты знаешь, что я великий микробиолог? Что мои
труды печатают на Западе? Что иностранные академики считают для себя великой
честью пожать мне руку? Это ведь не шпионская работа!
- Плевать мне на твой вонючий Запад! А твоей наукой у нас в Мекленбурге
только подтираются! Что простому человеку от какой-то микробиологии, если он
стоит в очереди за свеклой? Народ проживет без твоих научных идей, а без
меня его сожрут с потрохами враги и кости выплюнут в помойную яму!
- Кто? Кто?! - бушевал он.- Какие враги? Кто на нас нападет? Кому мы
нужны? Да я счастлив буду, если нас завоюют! Наконец-то в стране будет
нормальная система!
- Не зря вас, диссидентов, лупят по мордасам! Пятая колонна! Неужели ты
бы смог жить под немцами? - Я играл на эмоциях, зная, что отец Виктора погиб
на фронте.
- Под немцами в тысячу раз лучше! Я недавно был во Франкфурте и пил
шнапс с чудесным фрицем...
- Он тебе, безвалютному командировочному, поставил рюмку шнапса - вот и
вся цена твоей национальной гордости!
- Какая тут, к такой-то матери, может быть гордость?! Беги, пока не
поздно, из своей навозной ямы! - продолжал орать он.- Уходи хоть в
говновозы!
Ностальгия по дому проснулась во мне, хотелось продолжить спор с
Совестью Эпохи, поставить его на место, все объяснить и все разжевать. Не
нравились мне этот вояж в Каир, поиск Рамона и прочие испытания судьбы.
В общем-то, работа по установке неизвестных граждан очень сходна с
деятельностью ассенизатора, и эту печальную мысль пришлось омочить еще двумя
порциями благословенного "димпла".
После такого славного заряда Шерлок Холмс шевельнулся в кресле, лукаво
мне подмигнул и пригласил посоветоваться по поводу возможных похитителей
голубого карбункула. Я не стал с ходу принимать приглашение и сначала
освежился бутылкой "шабли". Теперь уже отборный овес виски смешался с
помидорами "Кровавой Мэри" и виноградниками Шабли, где пажи графиню...
ублажали.
Брат Шерлок продолжал подмигивать, дерзкие мысли бились в голове, как
вытянутые на берег рыбы,- Совесть Эпохи уже давно бы помчался стаскивать с
трафальгарской колонны статую адмирала Нельсона. Я тоже решил не отставать,
допил "шабли", элегантно подошел к великому сыщику и вступил с ним в умный
диалог - тут появился разгневанный хозяин, и мне пришлось выйти из паба
твердым шагом королевского гвардейца.
Душа рвалась немедленно в Каир, минуя филистерскую Швейцарию, на поиски
коварного незнакомца, под пули арабов, и, самое главное, жизнь
представлялась совершенно бессмысленной без бутылки "гленливета".
Искать его пришлось долго: в самом светском "Монсиньоре", что на приюте
гурманов Джермин-стрит, "гленливета" не оказалось, но пришелся по вкусу
кондовый "тичерс", хотя шел он неважно и потребовал вмешательства хереса и
кофе. Далее упрямый Алекс блуждал на машине в поисках ресторана "Шотландский
клан", который по идее ломился от "гленливетов", там меня и остановил
полисмен, величественный, как Саваоф: "Сэр, вы едете по правой стороне!" -
"Разве?" - Лицо Алекса ангельски спокойно, глаза чисты и лучезарны, речь
отчетлива, как у диктора Би-би-си, такое наступало после жбана кофе.-
"Извините, сэр, я не заметил знака!" - Разворот и лихая парковка около
"Этуали". Счастье всегда неожиданно: именно там и подвалили "гленливет" и
заодно юная негритянка из Камеруна, черная как смерть и лепечущая
по-французски чуть лучше сеттера миссис Лейн,- бутылка "редерера" за дикую
бардачную цену и плавный переход в номер почти рассыпавшейся гостиницы
напротив.
Сияла ночь, фунты стерлингов сыпались, как алмазные звезды с неба,
луной был полон сад, Черная Смерть (остроумнейший Алекс еще не совсем
растерял мозги) мылась в ванной, я обрел второе дыхание и позвонил Хилсмену
прямо домой. К телефону подошел сам император ослов.
- Это вы, Рэй? - начал я певучим лирическим тенором а-ля Карузо.
- Да. А это кто?
- Ваш старый друг,..- Я уже шептал и пыхтел, как чайник, переходя на
дурной женский голос.- Я люблю вас, люблю безумно и безнадежно!
- Кто это говорит?!
- Это Аллен, Рэй! Не узнаете?
- Что за шутки? Какой Аллен?
- Аллен Даллес. Вы что? Забыли бывшего директора ЦРУ? Звоню из нашей
базы в аду. Отсюда неплохо видно... что вы замышляете в районе
Уайт-чейпла... среди троцкистов...
- Ах, это вы, Алекс! - Довольно быстрая реакция для сноповязалки.- Что
так поздно? Что случилось?
- Рэй, мне очень вас не хватает, и я хочу с вами выпить.
- Что-то у вас с голосом... Откуда вы звоните? - Он был явно
обеспокоен.
- Из бардака, ваше преосвященство!
- Кто-нибудь есть рядом? Вам неудобно говорить?
- Черная Смерть, сэр. Она отмывается от моих страстей!
- Какая Черная Смерть?
- Моя! Моя!
- Вы что-нибудь пили? - Все-таки деликатны эти янки, позвони я в таком
виде Мане, тут же увезли бы в вытрезвитель с последующим разбором на
монастырском вече. (Впрочем, ходили слушки, что сам Маня однажды вернулся на
бровях с какого-то приема и прямо на лестнице был излупцован разгневанной
супругой, употребившей в этих благородных целях войлочный шлепанец.)
- Ни капли! Но очень хочу выпить с вами... это очень важно, И срочно.
- Может, перенесем на завтра?
- Через час жду вас в пабе "Шерлок Холмс". Захватите на всякий случай
оружие...
Я повесил трубку. Две тонкие черные змейки обмотали мою шерстяную
грудь1 - это Черная Смерть выпорхнула из ванной с чарующей
улыбкой, переросшей в сияющее солнце после того, как звякнул о стол кошелек
с пиастрами.
"Газель" оседлать я не смог (полагаю, что совал ключ не в замок
зажигания, а в прикуриватель) и добрался до паба на такси. Там я снова
восстал из пепла, как птица Феникс, пил с Рэем на брудершафт, приглашал его
вылететь вместе в Каир и, наконец, допился до ручки и довел до такой же
кондиции Хилсмена (так по крайней мере мне казалось), который неожиданно
решил уехать в загородную резиденцию. В машине Рэя я сначала пел романсы, а
потом мирно заснул.
Проснулся я в замке - голова разрывалась на части 2.
- Доброе утро, Алекс! Ну вы и гуляка! Немного кофе? - В дверях стоял
Рэй.
1 Еще одна деталь очень мужской анатомии Алекса. А в голове
играло: "Пятнадцать человек на грудь мертвеца, йо-хо-хо!- и бутылка рома!"
2 Мое состояние точно передает анекдот: "Похмельный фермер
пришел подоить утром корову, но никак не мог оттянуть соски дрожащими
руками. Вдруг корова открыла рот: "Ты пил вчера?" - "Надрался, как зюзя!"-
"Мне жаль тебя, дядя. Знаешь, что сделаем? Крепче держись за соски, а я буду
подпрыгивать".
- Не отказался бы от баночки холодного пильзнера.
- Ни в коем случае, нам надо еще поработать. Одевайтесь, и приступим к
завтраку,
В голове еще сладко варились алкогольные смеси, я быстро вскочил,
сделал серию мощных упражнений и принял холодный душ. Поработав на
гладильной доске с утюгом (мой костюм с Сэвилл-стрит был словно изжеван и
выплюнут той самой коровой после того, как она напрыгалась с фермером), я
вышел к завтраку бодрый, оптимистичный и надушенный до одурения дешевым
одеколоном, который оказался в ванной.
Четыре бокала грейпфрут джуса, три кофе - и перед страдальческой
физиономией Рэя сидел уже не опустившийся алкаш, нарушавший покой героев
Конан Дойля (трогательный пиетет к автору я пронес с раннего детства, где на
книжной полке рядом с важно испещренным "sic!" и "N.В.!" "Капиталом" и
удивительно ясным и понятным "Кратким курсом" стоял толстый томик с любимым
"Голубым карбункулом"), а элегантный джентльмен с чуть усталым, но приятным
лицом и умными глазами.
- Вот вам на всякий случай югославский паспорт, Алекс, пожалуй, в Каире
он больше подойдет... Скажите, а вы не допускаете мысли, что это проверочная
комбинация Центра?
- В чем ее смысл? - удивился я.
- Вам перестали верить и специально разыграли всю эту историю с Генри.
- Совершенно это исключаю! Какие у них основания? Скорее это ваши
проделки! - Я хохотнул и почувствовал, что меня чуть подташнивает - не пей
херес, дурак Алекс, будто ты не знаешь, как вредны для печени крепленые
вина!
- Опять вы за свое, Алекс! Откуда у вас такие мысли? Выпейте еще кофе!
Какой нам смысл направлять своего человека к вашему Генри? Неужели нет иных
способов?
- А почему бы и не направить? - усмехнулся я,- Напрасно вы мне не
доверяете, У меня много недостатков, но есть одно достоинство: я никогда не
вру! (Бедная моя душа, гореть ей в аду вместе с Алленом Даллесом!) Если я уж
перешел Рубикон и пошел на риск, то иду со своими друзьями до конца с
открытым забралом. Держу пари, что это ваш человек,
- Клянусь, что нет! - Играл он так же искренне, как и я, нам бы обоим в
Королевский Шекспировский.- Уверяю вас, что мы не знаем этого человека!
- Откуда же он узнал об "Эрике" - не отставал я.
- Все это нам вместе предстоит распутать...
- О'кей! Не будем спорить! Допустим, я устанавливаю этого человека, но
он отказывается от контактов со мной. Что делать?
- Возвращайтесь в Лондон, Мы задействуем другие силы.
- А если меня хватает полиция?
- Это уже слишком. За что?
- Не знаю. Но что мне делать в этом случае?
- Строго придерживайтесь легенды, звоните в Лондон по телефону, который
я вам дал. Скажете, что это телефон вашей фирмы. Вы чем-то недовольны?
- Скажем прямо, что не очень вы беспокоитесь о моей безопасности.
- Не стоит преувеличивать степень риска. Что вы еще хотите от нас?
- Мне нужны деньги, и немалые...- Я нежно улыбнулся.- Сколько вы мне
даете на всю командировку?
- Мы оплатим все ваши расходы.- Он усмехнулся.- За вычетом трат на
"гленливет" и негритянок.
- Хорошая работа требует качественных напитков и таких же ласк.
- Только не входите в штопор. Вчера я еле-еле уговорил хозяина не
вызывать полицию. А насчет безопасности вы глубоко ошибаетесь: для нас это
святое дело! - Повеяло знакомым ветерком из Центра.
- Извините, Рэй, за вчерашнее. Я доставил вам массу неудобств. К тому
же вы не ночевали дома...
- Я предупредил жену,- быстро перебил он меня, чувствуя, что я выпущу
из своего ядовитого рта какую-нибудь гадость.
Мудрейший Рэй смотрел вперед, я же вчера совершенно забыл о Кэти, даже
ни разу о ней не вспомнил, словно она и не существовала. И когда под вечер я
явился домой, по квартире бродили свинцовые тучи.
- Извини, Кэти, что не мог тебе позвонить. Я напился и провел ночь у
приятелей... (О, Совесть Эпохи!)
Только покаяние спасает грешника, кайся, мой друг, кайся, тут не
придумаешь внезапный вылет в Шотландию для закупки радиоламп. Кэти пожала
плечами, я подошел и обнял ее, но она мягко увернулась и вышла в другую
комнату.
О, знакомые сцены! У всех они разворачиваются по своему сценарию! Римма
любила мажор, героическую симфонию, во время которой летели на лестничную
площадку мои пиджаки и галстуки. Тут же пахло сдержанностью и уникальной
английской недоговоренностью: угрюмое, словно чугунная сковородка, молчание,
торжественно-спокойный ритуал собирания чемодана, прощальный взгляд сквозь
горестно мигающие ресницы (кроме раздражения, ничто не шевельнулось у меня в
груди), поворот, медленный стук каблучков по паркету в надежде, что я
брошусь вслед с песней "Вернись, я все прощу тебе, вернись!" - тут я уже
люто ненавидел Кэти, но последовал вниз до самого такси, лепеча нечто вроде
"что за глупости? стоит ли ссориться из-за пустяков?".
Такси отчалило от тротуара, мигнуло на повороте красным светом
тормозных фонарей, и я остался в одиночестве, расстроенный и опечаленный,
хотя лишь минуту назад только и мечтал о том, чтобы она ушла и попала под
колеса.
- Какая очаровательная у вас жена!
За спиной стояла миссис Лейн с зонтиком в руках, ей и псу уже не
гулялось, так и жгло любопытство - в кратер вулкана полезли бы, чтобы
проникнуть в тайны моего семейного счастья.
- Спасибо, миссис Лейн. Надеюсь, вы в полном порядке? - Я улыбнулся и,
почти перескочив через препятствие, улизнул в дом.
На следующее утро хорошо отдохнувшее тело Алекса уже колыхалось на
мягких сиденьях авиалайнера Лондон - Женева, а чуть позже в экспрессе Женева
- Монтре.
Монтре, открывшийся передо мною из окна поезда, в эти дни межсезонья
выглядел совершенно раздетым, словно обобранным до нитки. Там, где обычно
лепились цветные, зазывающие кафе и магазины, где рябило в глазах от
мелькающих флажков, чаек! парусов, рекламы и человеческих лиц, стояла
угрюмая и бесцветная тоска - лишь одинокие фигуры прогуливались по
набережной.
Поезд с честным гражданином Австралии (и Югославии) остановился у
вокзальчика и выпустил на перрон целый легион лыжников, переливающихся всеми
цветами радуги. Гремя лыжами и галдя, они окунулись в слепящие лучи горного
солнца и двинулись всем кагалом к лыжной станции.
- Как я мечтаю побывать в Монтре! - говорила Римма.- Как прекрасно
написал о нем старик Эрнест!
Тогда в Мекленбурге нашей молодости вдруг издали Хемингуэя, и голодное
студенчество, измученное духовной диетой, яростно набросилось на него и
заодно на "Анизет де Рикар", столь же неожиданно (как и все в Мекленбурге)
выброшенный на прилавки,- то самое перно, которое распивали все герои
потерянного поколения в уютных кафешках на Монмартре.
Римма читала мне вслух о похождениях мистера Уилера в Монтре и о том,
как падал снег на перрон, и как Уилер зашел в ресторан и дурачил официантку,
а она дурачила мистера Уилера ("Фрейлин, если вы пойдете со мной наверх, я
дам вам триста франков!" - "Какой вы мерзкий!" - "Триста швейцарских
франков!" - "Я позову носильщика!" - "Носильщики мне не нужны, мне нужны
вы!"), причем американец знал, что наверху помещений нет, и фрейлин тоже
знала и жалела об этом, и было грустно, и на платформу падал снег.
Потом мы разыгрывали этот рассказ в лицах и хохотали до слез (Римма
играла мистера Уилера, а я - официантку), мы тогда любили друг друга и не
скучали вместе...
И вот все наяву: и снег, и ресторанчик, и даже носильщик, ушедший
греться в вокзал - точно так же в мою жизнь вплыли миссис Лейн с сеттером,
выплыв из каких-то романов Диккенса,- вот он, Монтре! До явки оставался
целый час.
Я поднялся по деревянным ступеням в ресторан, где прислуживал
расплывчатого вида швейцарец, равнодушный и к похождениям мистера Уилера, и
к чувствам своей уже почившей предшественницы, и к самому писателю,
пустившего себе пулю в рот из охотничьего ружья.
Я заказал женевер, на перрон падал пушистый снег, стрелки часов
медленно ползли к пяти.
ГЛАВА ПЯТАЯ
О ПРЕИМУЩЕСТВАХ ТРЯПКИ, ПРОПИТАННОЙ ОДУРЯЮЩЕЙ СМЕСЬЮ, ПЕРЕД
МНОГОСТВОЛЬНЫМ ПИСТОЛЕТОМ-ПУЛЕМЕТОМ СИСТЕМЫ "ВЕНУС", КАЛИБР 5,6 ММ,
СКОРОСТРЕЛЬНОСТЬ - 5000 ВЫСТРЕЛОВ В МИНУТУ
"Однажды мои соседи обнаружили у себя в квартире странные явления:
каждую ночь что-то упорно и долго шелестело в мусорном ведре, и каждое утро
отходы обнаруживались в самых не подходящих для них местах. Стали исчезать
картошка, лук... Крысы!- мелькнула догадка. Сердце у соседей екнуло и
наполнилось до краев чувством брезгливости. Бр-рр-р! Что делать? В панике
бросились за помощью на дезстан-цию ГУЗМ".
Газета "Красная Пресня", апрель 1990 г.
Много неожиданностей сваливается на голову нашего брата: и забудешь о
левостороннем движении, и кейс с секретными документами вдруг раскроется на
глазах у полиции посредине площади de la Concorde, и соседа по коммуналке
встретишь в снегах Килиманджаро, но я обомлел, когда увидел внизу знакомые
уши, приделанные к лошадиному черепу в вязаной красной шапочке. Это был он,
незабываемый и яркий, как явление Христа народу,- на плечах лыжи и небольшой
рюкзачок (о, мастера легенды!) - он дергал головой и косил глазами по
сторонам, пытаясь нащупать запрятавшихся в горных пещерах мышек-норушек с
подзорными трубами. Любой читатель низкосортных детективов без особого труда
распознал бы в нем иностранного шпиона: вот он будто бы небрежно прошелся по
перрону, любуясь восхитительнейшими альпийскими пейзажами и вдыхая озон
иссохшей от кабинетных сидений грудью,- беспечный турист, искатель
наслаждений, великий спортсмен! Поправил красную шапочку, еще раз оглянулся
вокруг (чего бояться, мой друг кондовый? диппаспорт всегда убережет тебя от
неприятностей, в худшем случае дадут коленом под зад, как персоне нон
грата,- это тебе не сырая камера с зарешеченным окном, не допросы с
детектором лжи и не пуля в спину за попытку к бегству!), чуть выпятил свою
мощную челюсть, развернулся и, как напуганный гусь, поплыл обратно по
перрону. Все это будет пересказано им в праздничных тонах Мане и Бритой
Голове, разукрашено до неимоверности и, уж конечно, укрепит его оперативную
репутацию - понавешает он им на уши о своих подвигах, и тестю голову
заморочит, и не только ему.
Я допил свой женевер, расплатился с безликим официантом и встал.
Без одной минуты пять, невероятная оперативная точность.
Начальственная спина Ника маячила в конце дороги, около буйных кустов,
торчащих во все стороны, как волосы сумасшедшего,- он повернулся, и мы пошли
на сближение, постепенно превращаясь в двух старых знакомцев, залетевших на
знаменитый курорт то ли для принятия грязевых ванн, то ли по пути к дому
Чарли Чаплина в Веве, то ли к месту убийства Воровского в Лозанне, а скорее
всего для совместного перехода через Альпы под водительством непобедимого
Суворова.
- Как тебе нравятся мои лыжи? - Мы, естественно, отбросили все
формальности с паролем, а его распирало от гордости за лыжную легенду, столь
надежно камуфлирующую весь его подрывной рейд на горный курорт,-
представляю, как он опускается на личном самолете на тайную встречу на
международной авиационной выставке в Фарнборо.
- Грандиозная выдумка! Я не знал, что ты ходишь на лыжах. Как доехал?
- Все чисто. Проверялся часа три. С контрнаблюдением. Как у тебя?
- О'кей! Честно говоря, не ожидал тебя увидеть. Что-нибудь случилось?
Может, зайдем в ресторан? - Я был любезен, как королевский мажордом.
- Не стоит, вдруг там "жучки"! Давай лучше погуляем, так спокойнее...-
Легкий втык дураку Алексу, вечно забывающему о конспирации.- А потом я
пройду на лыжах, не зря же я их тащил.
Уже виделся его отчет: "После тщательной проверки с использованием
машины, электрического поезда и автобуса /я в точно обусловленное время
вышел на встречу с тов. Томом"... Интересно, захватил ли он с собою лыжную
мазь?
- Что нового дома?
- Все в порядке. Твои здоровы, любят и целуют,- коротко/ответил он,
давая понять, что сейчас не время для лирических отступлений.
Мы двинулись вверх по дороге, истоптанной жаждущими и страждущими
лыжниками. Впереди чернели подъемники, внизу за тонкой пленкой снежной пыли
дрожали бледные контуры Монтре.
- Сначала расскажи мне подробно о всех своих делах. Конечно, все твои
сообщения мы изучали очень внимательно, но на бумаге не изложишь всего...
- Чтобы не забыть: на моменталку со мной выходил один рыжий из
посольства,- капнул я,- так у него плащ... прямо ширпотреб, сразу видно, из
какой он страны...
- Спасибо. Конечно, мелочь, но, как говорят, дьявол прячется в
мелочах.- Он что-то черкнул в блокноте.
Мы медленно шли по дороге, и я рассказывал ему в занудных деталях о
всех душераздирающих приключениях с Генри, о своих контактах с Хилсменом и
допросах на детекторе лжи и, конечно, о загадочном визите.
- Что ж, тебя можно поздравить... внедрение проходит нормально, без
особых осложнений. Очень хорошо, что "Эрик" получил у "Берты" шифры: это
укрепляет твое положение, поднимает ценность выданных тобою людей. Думаю,
нам не следует форсировать "Бемоль", а дожидаться спокойно, когда сами янки
окончательно убедятся в твоей честности и начнут давать тебе серьезные
задания. Только так мы выйдем на Крысу. Но встретиться мы с тобой решили вот
по какому поводу: месяц тому назад в Мадриде исчез некто Евгений Ландер,
скорее всего он встал на путь предательства и попросил политического
убежища. Вот его фотография и описание.
Я увидел фото шатена с густыми волосами и крупным, чуть крючковатым
носом, на котором сидели роговые очки.
- Ты его не знал? - осведомился Челюсть.
- Не помню. Вряд ли.
- Ему 37 лет, рост 178, вес 85, лицо, как ты видишь, овальное. Руки
маленькие, некрасивые... он грызет ногти. На правой части подбородка -
бородавка. Знает он испанский и плохо английский, несколько лет работал в
Латинской Америке. Оставил жену и троих детей. Что еще? Мы проанализировали
все его дело и пришли к выводу, что ни тебя, ни твою агентуру он не знает и
знать не может!
- И все же ты меня спросил...
- На всякий случай. Извини, старик.
- И какое это имеет ко мне отношение? - Известие меня насторожило.
- Я не исключаю, что это он нанес визит Генри.
- Но ты сам говоришь, что он никак не касался моих дел.
- Это по официальным данным... А в жизни все бывает, А вдруг он связан
с Крысой? - Челюсть посмотрел мне прямо в лицо.
- Я уже думал об этом. Даже если Крыса знает Генри и его шифровальщицу,
то мне ничего не грозит: это знают и американцы. Главное, чтобы Крыса не
знала о "Бемоли"!
- Тут ты можешь быть уверен на сто процентов! - Голос его прозвучал так
торжественно, словно он открывал юбилейный вечер Самого-Самого.
- А этот Ландер не может быть той самой Крысой, которую мы ищем?
- Я лично не могу дать тебе определенного ответа. Но все руководство
уверено, что Крыса знает гораздо больше, чем Ландер, который не занимал в
службе большого положения.
- Допустим, что это Ландер. Как я должен действовать? Челюсть почесал
свое великолепное ухо.
- Действовать ты должен сугубо от лица американцев - они же послали
тебя в Каир!
- Ну, а дальше? - У меня даже руки покрылись потом.
- Самое лучшее, если ты уговоришь его сотрудничать с американцами и
выехать в Лондон...
- А если он уже сотрудничает?
- Мы хотели бы, чтобы он находился под твоим... как это лучше сказать?,
покровительством. А вообще ты ориентируйся по обстоятельствам. Есть
информация, что он пишет о нас сволочную книгу, и, конечно, очень важно его
нейтрализовать...
Я достал из кармана плаща перчатки и, сохраняя невозмутимость
египетской мумии, натянул их на пальцы. Налетел легкий ветерок, раздувая
снег.
- Как это нейтрализовать? - сыграл я ваньку.
- Ты сам понимаешь... не маленький!
- Я должен его???
- Что за чепуха, Алик? Разве ты не знаешь, что после убийства Бандеры
мы уже не занимаемся террором? Что это строго запрещено? Эдак у тебя может
создаться впечатление, что я даю тебе санкцию на убийство. Конечно, если
Ландер на тебя нападет, ты можешь принять меры самообороны... Но в принципе
мы планируем его перевербовать. На родине у него осталась семья, так что
кое-какие карты у нас есть. Он должен поверить, что ты американский агент...
Тяни его в Лондон, под свое крылышко, опирайся на помощь Хилсмена, если,
конечно, в Каире...
- Что в Каире?
- Строго между нами. Считай сразу, что этого разговора не было. Как
нейтрализовать его без скандала? Политическая обстановка в мире сейчас
мягчает, и правительство не простит нам скандала и обвинений в терроризме.
Но ты пойми меня правильно: если ты увидишь, что обстоятельства сложились
благоприятно, допустим, вы гуляете вместе с Ландером и подходите к краю
пропасти. Конечно, это метафора...
Я феерически расхохотался, представив мифического Ландера,
склонившегося над пропастью, по краю которой мы гуляем, и себя, нежно
толкающего его кончиком зонта в спину.
- В общем, мы даем тебе карт-бланш, старик. Главное - вытащить его в
Лондон и начать разработку. Кроме тебя, для этого дела никого нет.
- Благодарю за доверие! - Я кисло улыбнулся.- Ты привез условия связи
на Каир?
- Все как в аптеке, старик! - Он достал из бокового кармана миниатюрное
издание "Гамлета".- Все заделано в обложку. И очень подходит под твою
биографию. Вообще ты молодец, Алик, и служба высоко тебя ценит. Работаешь ты
смело. Вот Тацит3 пишет, как персы брали Вавилон, закрытый
наглухо, вооруженный до зубов. Знаешь, что сделал хитрец Дарий, персидский
царь? Он нашел смельчака, своего близкого друга Зопира, который отрезал себе
нос и уши и попросил Дария выпустить его в Вавилон, как перебежчика.
Казалось, что легенда была железнее железной, но Зопир не предпринял никаких
действий, зная подозрительность вавилонцев.
3 Челюсть держал Тацита и еще кое-кого в кабинете для
показухи.
Ему пришлось несколько раз разбить войска Дария, чтобы заслужить
доверие вавилонских военачальников. Только после этого он открыл Да-рию
ворота, и Вавилон пал! Вот так, Алик! Учись! Что наша "Бемоль" по сравнению
с этой операцией? - Он поднял перст.
Хорошо быть Дарием в комфортабельном кабинете, любоваться памятником
Несостоявшемуся ксендзу, наведываясь в скромные домишки на Застарелой
площади, гораздо хуже бродить по Пиккадилли в виде рядового фирмача с еще
необрезанными ушами и носом.
- А почему ушел этот Ландер? - поинтересовался я.
- Что такое предательство? Загадка! Разве возможно это понять? Горький
писал, что психология предателя - это психология тифозной вши! Но скорее
всего он озлился потому, что его не поднимали по должности.
Он поправил красную шапочку и умиротворенно улыбнулся своему старому
другу.
Что ж, не только Ландеру задерживают повышение, некоторые трудяги тоже
ждут не дождутся своей очереди, нет же у них, бедняг, Мохнатой Лапы Тестя,
живо взявшего за бороду Бобра, а потом оседлавшего Маню.
- В общем, Алик, я тебя сориентировал. А в остальном следуй линии
Хилсмена... Мы не слишком задерживаемся? Мало ли что... Сумасшедшие цены в
этой Женеве, Клава просила купить ей кое-какие мелочи, но с нашими
командировочными...
Я залез в боковой карман и вытащил оттуда тысячу долларов.
- Ты что? Я просто так сказал.- Он даже оттолкнул меня руками.
- Дома отдашь.- Я засунул деньги в карман его куртки, опыта в этом деле
у меня было предостаточно, начальство тоже люди, и им надо отламывать от
пирога.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а денег не имею, то
я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все
тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы передвигать, а
не имею денег,- то я ничто! - одна язва таким образом переиначила Евангелие,
специально для наших трудов на материальной основе.
На дорогу выдвинулось крохотное кафе, у входа загорали, забросив ноги
на столики, румяные лыжники, гоготали и дули дымящийся глинтвейн.
- Выпьем виски?
- Я последнее время не пью, сердце пошаливает...
Майн Готт, до чего доводит кабинетная работа! И это при личной врачихе
с замашками шлюхи, при тщательных обследованиях на японской аппаратуре в
специальном отделении монастырской поликлиники, куда допускались лишь
апостолы, чье драгоценное здоровье играло особую роль в судьбе народов
Мекленбурга.
- Выпей клюквенного сока!
Он внимательно наблюдал, как я смакую двойную порцию виски, врубаясь
носом в ароматы шотландского вереска.
- Какой прекрасный у них сок! - Челюсть испил свой бокал до дна.- Тебе
все ясно?
- Предельно. Особенно насчет пропасти.- Виски перезарядил аккумулятор
моего неистощимого остроумия,
- Все это очень серьезно и не мое изобретение.
Я допил виски и встал.
Мы поднялись к трехэтажному деревянному дому - лыжной станции,
украшенной флагами всех счастливых наций, от которой начинался пологий,
искрящийся на солнце, ослепительно белый спуск. Челюсть оставил куртку и
рюкзак в раздевалке и предстал в красном свитере, видимо, купленном в Женеве
вместе с шапочкой на казенные деньги для всей этой умопомрачительной
операции.
Мы спокойно и без эмоций распрощались.
Я смотрел, как его неуклюжая масса сползает вниз по блестящему полотну,
представляя себе, как ахнет Маня, услышав, что его боевой зам в целях
Конспирации молнией мчался на лыжах с Монблана (видимо, другой вершины
Челюсть не укажет). Эпизод этот запишут в обезличенном виде во все учебники
для подрастающих поколений, как образец эффективной работы, и никому не
придет в голову, что главный герой спектакля, элегантный, спокойный человек
с ровным пробором смотрел в это время в спину улетающему лыжнику,
обмозговывая, как ему приказали, сложившуюся ситуацию, а потом пошел в
сортир и долго мыл руки пахучим мылом - жаль, что Челюсть не забрел сюда,
тут я бы ему напомнил, что в общественных уборных Монастыря, которыми
начальство не пользовалось, всегда валялись грязные обмылки бельевого мыла в
волосах - хозяйственная служба экономила на мелочах, экономика была
экономной.
Продолжение следует.
На горных вершинах дышалось как в раю. Я вернулся в кафе, утопающее в
заходящих солнечных лучах, купил газету и заказал бифштекс с луком и
полбутылки красного вина. Что пишет свободная пресса? Каникулы на Барбадосе
подобны бесконечному празднику, вы будете потрясены цветом и бурлением
жизни, вы полюбите его парки и пляжи, тут жаркие долгие дни и прохладные
ночи, Барбадос длится и не кончается никогда, спешите приобрести брошюру
туристской фирмы Томаса Кука, она работает каждый день, включая субботу и
воскресенье (глоток вина); рекомендуем круиз по Греции, правительством
приняты строгие меры против терроризма, порты охраняются, багаж проверяется,
корабли подстрахованы водолазами с опытом работы в королевском флоте, в
портах работают три тысячи полицейских и отряды командос (глоток вина);
спешите полюбоваться подсолнечниками в Арле, некогда нарисованными великим
Ван-Гогом, который сошел с ума и откусил ухо своему другу Гогену, а потом
откусил и себе, спешите на фестиваль танцующих змей, всего лишь 18 фунтов в
день, охотники могут выехать на сафари в Африку, пострелять львов и
тигров...
Глоток вина, бифштекс сочился и таял во рту. Римма говорит, что я много
пью, но как можно не пить на такой работе? Никто не хочет брать на себя
ответственность и в то же время все хотят, чтобы самоотверженный Алекс
хлопнул изменника... тс! тс! что я говорю? чтобы изучил обстановку вокруг
него, именно вокруг, вывез в Лондон и подружился. Может, коньяку? Хватит!
Впрочем, Черчилль пил коньяк каждый день, не выпускал сигары изо рта и дожил
почти до 100 лет, а один английский министр иностранных дел отличился на
приеме: "Мадам, мне очень нравится ваше красное платье!" "Я не мадам, сэр, я
папский нунций",-- смех и слезы! Кто стоит у руля державы? Только у нас в
Мекленбурге все трезвенники, правда, рожи у всех кирпича просят, но это
мелочи, на вкус и цвет товарища нет! ладно, я встречусь с незнакомцем,
посмотрим, кто он такой, а там видно будет... В грязную историю я не полезу,
нашли дурака, работай сам, брат Челюсть, нейтрализуй, ради Бога, я и так иду
по канату, мое дело "Бемоль", и кто знает, что в башке у Рэя Хилсмена.
Шуточка ли -- убрать человека! прекрасно все это выглядит только в теории!
-- поезд Монтре -- Женева шел мягко и плавно,-- то мороз, то кипяток, то
леденеет голова, то дымятся ноги, полгода на подготовку операции, поиск
экзекутора, миллион долларов за исполнение главной партии, тренировка в
темноте из снайперской винтовки с оптическим прицелом. Все не так просто,
надо сначала изучить маршрут движения объекта, зафиксировать его походы в
городской кафедрал (славно в свое время поработали баски, взорвав испанского
премьер-министра Карьера Бланке! Тонны динамита лежали в туннеле, а боевики,
переодетые в рабочих службы связи, тянули шнур нагло по улице и замкнули его
прямо на глазах у охраны -- автомобиль долетел до пятого этажа, такой был
взрыв!), а потом на пути... Правда, с Ландером дело проще. Хватит на эту
тему, можно с ума сойти! Фантазия моя, пламенея, рисовала черт знает что: я
уже нес в больницу изуродованный труп Ландера, под автомобиль которого
только что швырнул бомбу, потом пытался отравить его цианистым калием во
время обеда, но он не клевал на мои трюки и то отставлял в сторону тарелку,
то ронял бокал, словно Крыса уже сообщила ему о наших планах... карамба!
Я чуть не выпал на пол из своей полудремы. Поезд огибал каменистый
горный склон, Женевское озеро потемнело, как перед бурей, напротив меня
упивался шпионским триллером глистообразный облезлый господин, даже не
подозревая, что перед ним сидит живой персонаж его романа. Как часто,
толкаясь в мекленбургском метро, мне хотелось закричать: "Люди! Знаете, с
кем вы соприкоснулись плечами? Знаете, кого сдавили до полусмерти?! Я тот
самый, тот самый герой вашего времени! Я не придуман, люди, я живу среди
вас, я работаю на вас, не смотрите, что на мне подержанная кепчонка!.." Но
девушки скользили по резиденту равнодушными глазами или вовсе не замечали --
им бы красавцев эстрады, рассказывающих в красках о подвигах разведчиков, им
бы шоферов, хитро выглядывающих из черных лимузинов и предлагающих
поразвлечься! о времена! о нравы! прости, холодный Мекленбург, прости, мой
край родной!
На следующее утро я уже сидел в приозерном ресторанчике и терпеливо
наблюдал, как ковыляет по набережной агент "Али". Я не видел его добрых пять
лет, лицо его совсем пожелтело, скукожилось и затерялось в морщинах.
-- Салям апейкум! -- Мы встретились, как добрые друзья, обнялись и
коснулись друг друга нежными щеками.-- Никак не ожидал вас увидеть. Вы
проездом?
-- Присаживайтесь, пожалуйста,-- рассыпался в любезностях я.-- Кофе?
Бренди? Хотя... если мне не изменяет память, вы пьете только чай?
-- Ваша память работает как часы на женевской ратуше! Так что же
все-таки приключилось, Алекс?
Любопытство бродило по его сморщенному, как кора векового дуба, лицу.
Только тогда я заметил, что говорит он неестественно громко.
-- Чуть потише, Хабиб...
-- Что? -- прокричал бывший посол.
-- Чуть потише, пожалуйста.
-- Говорите чуть громче, Алекс, у меня стало плохо со слухом...
-- Я собираюсь в Каир и хотел попросить вашей помощи. У вас, наверное,
остались там контакты?
-- Да... кое-что есть. Теперь я никому не нужен... А помните, как мы
славно работали? Помните, какие документы я вам передавал до пенсии?
Сверхсекретные!
Заявление сие прозвучало на такой оглушительной ноте, что несколько
человек за столиками обернулись.
-- Давайте сначала попьем чаю, а потом прогуляемся и все обсудим,--
проорал я ему прямо в ушную раковину, исходя ненавистью. Он мотнул
одобрительно головой и замолк, словно оглушенный молотом. Мы молча пили чай
и улыбались друг другу пока, наконец, муки ада не закончились и мы не вышли
на набережную.
-- Кто вам нужен в Каире? -- прокричал он.
-- У вас нет хорошего установщика?
-- Мой двоюродный брат работает в полиции... он мне кое-чем обязан.
-- Если я обращусь к нему от вашего имени... ему можно доверять?
-- Полагайтесь на него так же, как на меня! -- Я внутренне заржал, ибо
в тех краях никому нельзя верить даже на йоту: обжулят, обчистят, продадут с
потрохами,-- Сделайте ему от моего имени подарок, он это любит. Купите
какие-нибудь солидные швейцарские часы, не очень дорогие, конечно...
В тот же день я купил серебряные квадратные "Лонжин" и вылетел в Каир.
В Каире я уже не был давным-давно и помнил лишь заброшенное кладбище
под палящим солнцем, моя память не запоминала густонаселенных мест, не
вбирала в себя ни шпили ратуш, ни палаццо, ни музеи -- каждый город
ассоциировался у меня с некими подсмотренными деталями: полусумасшедшая
улыбочка сторожа центрального собора -- это средневековый Брюгге; черная
длинная юбка, и рядом аккуратно вычищенные ботинки -- это Керстнер-штрассе у
собора святого Стефана, жемчужины Вены; Мюнхен -- это стойка с дымящимися
сосиски ми и туристские фиакры, которые тянут вымытые до блеска коняги, и
колеса поскрипывают: со-сис-ки, со-сис-ки! Дублин -- это дешевый виски и
зажигалки; Бейрут -- это теплое море и пляж с купальщиками, а в миле --
снежные горы и лыжники.
Во время своих первых вояжей я осматривал в каждом городе
достопримечательности, выписывал в блокнот названия картин и имена
художников, лазил по замкам, кафе драпам, музеям часов, детских игрушек,
военной формы, орудий пыток, а потом все смешалось и перепуталось, узелки
завязывались как попало: вот божья коровка на потрескавшемся фонтане
недалеко от королевской площади -- это Копенгаген! Вот бродяга, допивший мою
кружку пива, когда я на минуту отошел в сторону,-- это Милан! Вот
прищуренные глаза из-под широкополой шляпы и бурдюк на поясе -- это,
конечно, Севилья, нет, нет! Мадрид! Именно в этот день сорвалась операция --
и играют взволнованно заросшие известкой кровяные сосуды: Мадрид -- Париж,
Париж -- Мадрид, как будто в суете дорожной хотя бы на миг один возможно
ушедший день восстановить... Где же истина, почтенный Пилат? Неужели весь
этот калейдоскоп и есть моя неповторимая жизнь? А где радость бытия, счастье
любви и дружбы? Кто вечно подмаргивает и прихохатывает, раздавая крапленые
карты? Жил-был маленький Алекс, носил его на спине работяга-папа на
первомайские праздники, светило солнышко и светились Усы, потом Алик вырос,
и повзрослел (мама на стене карандашом отмечала, как он вытягивался), и
однажды видит: бежит за ним черный пудель.-- "Пудель, пудель, кто ты такой?"
-- "А зачем тебе это надо?" -- "Просто так".-- "Просто так ничего не
делается. Пиши расписку кровью, что отдаешь мне душу,-- тогда скажу".
Коготок увяз -- всей птичке пропасть, и не вырвешься из этой петли, не
вздохнешь. Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости
во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по ведению очей твоих;
только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. Аминь!
На чем они взяли Ландера, а если не взяли, то на кой дьявол ему
политическое убежище? На что он рассчитывал, переходя на Запад? Или
прищучили на бабе и на вечно необходимых звонких монетах? Интересно, а я бы
мог дерзнуть на Запад? Допустим, меня соблазнили, купили, заморочили голову,
силком затянули в западню и выхода нет: или -- или, товарищ Том, выбирайте!
Не выбрал бы свободу -- и не потому, что твердокаменный и люблю отчизну
пламенно и верно, а просто уж лучше подчиняться своему дураку, чем чужому,
шпион ведь не скрипач, которому на Западе открыты все двери, у шпиона лишь
один вход, над которым горят красные буквы: "предательство", и опять надо
стоять на задних лапках, когда хочется послать подальше. Боже, Боже, какая
мешанина у меня в голове! Заглянул бы в нее Маня -- сразу бы получил
материал для выступления на активе! В отставку вам пора, сэр Алекс, бегите
вместе с Офелией в монастырь! В Монастырь? Ха-ха! Я есмь Альфа и Омега,
начало и конец, говорит Господь, Который euib, и был, и грядет,
Вседержитель. Будем надеяться, что это не Ландер, а какой-нибудь авантюрист
или американский агент. Впрочем, Ландер тоже может быть црувским мальчиком,
почему бы нет? И небось считает себя святым Себастианом, начальником стражи
у римского императора Веспасиана, предавшим Рим ради христианства! Ерунда!
Головушка твоя глупая, Алекс, о чем она думает? Вот и белые мечети Каира,
самолет пошел на снижение, там прекрасная рыба "черный султан" и на каждом
углу продают сок, выжатый тут же из апельсинов, к черту все эти дурацкие
мысли вместе со святым Себастианом и Ландером. Я есть Альфа и Омега. Аминь.
В Каир мы прилетели поздно, я быстро устроился в "Шератоне" по
югославскому паспорту, довел до кондиции фантастический пробор, опрыскался
"ярдли" ("взгляд твоих черных очей в сердце моем пробудил...") и вышел на
ночные улицы, переполненные бездельниками. Лавки и все заведения будто
только сейчас открылись, ярко горели фонари, и навстречу валил гогочущий,
цокающий и сверкающий зубами мужской поток (женщины в это время еще
трудились на кухне). На асфальте рыночной площади сидели менялы, разложив
перед собой все виды мировых валют, рядом в лавке я приобрел несколько
золотых безделушек для Кэти и Риммы, торгаш угостил меня душистым, черным,
как смола, кофе, я покорно смотрел, как он обсчитывает меня, явно завышая
цены,-- "Запад есть Запад, Восток -- Восток, и с места они не сойдут, пока
не предстанут небо с землей на страшный Господень суд". Я есмь Альфа и
Омега. Кэти без слов проглотит эти колечки, а Римма начнет ахать и охать по
поводу моего дурного вкуса, в драгоценностях она разбирается не хуже ювелира
и хранит их в ларце с серебряным ключиком. С этим ларцом она однажды и
покинула меня навсегда (в который раз!), захватив Сережу, и не без ужасных
оснований: роман Алекса с дикторшей Центрального телевидения, которую знала
каждая собака,-- вариант смертоубийственный для нашего брата, всегда
норовящего спрятаться в темном углу, подальше от людских глаз.
Представлялся случайным встречным и как иностранец, и как дипломат, но
все равно прокололся, и о романе вскоре узнала вся столица,-- о, муки мои!
О, блуждания по квартирам приятелей с трепетом еще не пойманного вора! О,
мои мокрые ладони, когда во время трапез в ресторанах к ней подходили
знакомые и незнакомые, бравшие автограф! Если бы не Витенька, добрая душа,
внимающая бедам своих ближних, если бы не каморка, которую он снял для своих
тайных утех и благородно давал мне в пользование на пару часов, пролетающих,
как молния! Отвлекающие запахи подгоревшего масла из кухни, скрипучие шаги
соседей, узнавших в лицо мою избранницу!
Правда, Совесть Эпохи сам и обрубил чугунную цепь, приковавшую меня к
Прекрасной Даме: однажды я увидел его, топающего под ручку с ней по весенним
лужам (закадрил ее сразу, гад, зачем я его только с ней познакомил?), и на
этом закончилась сказка, к тому же карьера робота Алекса только начинала
раскручиваться, а дикторша... что дикторша? Фиаско, конец всему, отставка --
и я даже радовался, что она меня отсекла, иначе пропустили бы любвеобильного
Алекса сквозь строй и расстригли бы одним махом! Шпион и дикторша -- две
вещи несовместные, как гений и злодейство, долго еще пахло гарью, слухи
держались, их жалящее эхо донеслось и до Риммы не без дружеского участия
Большой Земли, подцепившей эту сенсацию из уст всезнающего Коленьки (он,
впрочем, красиво сыграл от борта в угол: "Клава болтает, что у тебя роман с
Н. Н. Что за чепуха? Никогда не поверю! Ты же не такой дурак, чтобы из-за
какой-то вертихвостки ставить на карту всю жизнь? Тут выговором не
отделаешься!"). Именно в то время и произошел отъезд навсегда с ларцом и
Сережей к маме, неделя увещеваний и клятв в верности -- раскаленными клещами
не вырвать признания вины у стоика Алекса! -- и наконец возвращение в родные
пенаты под звуки семейных литавр.
Потолкавшись в толпе, я забрел в "нон стоп" и немного посмотрел на
Джеймса Бонда, который шагал в водолазном шлеме по камням и водорослям меж
проплывающих акул. Глубинные бомбы, сброшенные торпедным катером, взрывались
белыми пенистыми фонтанчиками, увлекая за собой песок и разорванных в клочья
осьминогов, собрат по профессии наконец выкарабкался на берег, словно
оживший утопленник, тяжело затрещал ногами по гальке, плюхнулся на землю,
стащил с себя резиновый бред, под которым оказался черный смокинг с
гвоздикой в петлице, прыснул на резину из портативного аэрозоля, чиркнул
зажигалкой -- пламя и пепел -- и двинулся на подвиги в ботинках, оставляющих
на земле следы коровьих копыт. Вылитый сэр Алекс!
И вдруг мне показалось, что и визит незнакомца, и встреча с Челюстью, и
откровения насчет Ландера являются частью совершенно секретного и
изощренного плана Монастыря, по которому приносили в жертву не только Генри
и всю честную компанию, но и славного Алекса... чем черт не шутит?
"Бемоль-2"? "Пианиссимо"? "Аккорд"? -- не зря ведь преподавал Бритая Голова
в музыкальной школе!
Утром после кофе и тостов с горьковатым джемом из апельсиновых корочек,
после элементарной проверки (в арабских регионах обычно не блистали
хитроумными методами, а прямо приставляли олуха, топающего по пятам), я с
трудом разыскал телефонную будку и связался с родственником Хабиба.
Встретились мы через несколько часов в скромной чайхане, расписанной
павлинами, там и получил мой новый знакомец коробочку с первоклассным
"Лонжином", долго упирался и отбивался, словно невинная девица, пока я не
сунул ему подарок в карман, а он все равно возражал, как будто ничего не
произошло и ничего ему в карман не попало. Список жильцов дома на авеню
Либерти? Известен ли каирской полиции человек по имени Рамон Гонзалес? Или
Ландер? Если известен, то как он характеризуется? Какие на него данные?
-- Могу я поинтересоваться, что это за человек? -- Родственничек был
хитер, как лиса, и все время улыбался.
-- Банальная история. Муж сбежал от своей жены и не хочет платить по
векселям. Она обратилась в наше сыскное агентство.-- Я вытащил одну из своих
многочисленных визиток.
Египтянин сочувственно покачал головой, поцокал языком, попросил
позвонить ему домой на следующий день и заспешил на работу, ласково
поглаживая карман со швейцарскими часами.
Я вышел вслед за ним под печальные пальмы, простершие свои уставшие
крылья, и присел на край фонтана. Спина родственника медленно удалялась, он
обернулся и помахал мне рукой (видимо, на пути успел, сволочь, разглядеть
часы), я помахал в ответ и двинулся на поиски арендной компании, продираясь
через полчища услужливых чистильщиков, на ходу норовящих обработать ботинки
щеткой.
В конце концов мне удалось арендовать "фиат", вполне отвечающий
скромным потребностям Али-бабы, и я влился в монотонное стадо ишаков, машин,
велосипедистов и мулов с повозками.
Адрес оказался не рядом с кладбищем, на что тайно рассчитывала
некрофильская часть моей англосаксонской, с примесью кенгуру, души (я долго
бродил однажды среди пирамид, где крутились бродяги и нищие, ловя туристов;
пыль, возможно, прах истлевших фараонов, забивала рот, это вам не Волкове
кладбище, где деревянные мостики устилают заболоченную землю и прохладно
даже в жару), а в бывшей английской части города, напоминавшей спуск по
Мосту Кузнецов с банком, книжными магазинами, домом моделей и уборной на
углу Негрязки.
Я прошелся по району, обнюхивая все и вся вокруг, словно сеттер миссис
Лейн, и вскоре разыскал адрес: шестиэтажный дом с балконами, на первом этаже
которого помещалась фирма "Нияр" и небольшой галантерейный магазин.
Оставив "фиат" за углом, я подошел к подъезду и взглядом обитателя дома
на Бейкер-стрит, недавно поруганного надравшимся охламоном, впился в
таблички с фамилиями жильцов, расположенных рядом с кнопками. Никакими
Гонзалесами и Рамонами там и не пахло, одни арабские фамилии, хотя среди них
и несколько европейских: мистер Д. Смит, мистер П. Гордон и некая Дормье.
Сзади зашуршали шаги, я ткнул пальцем в кнопку "Нияра", дверь
заскрипела и поддалась. Вслед за мною, дыша в спину раскаленными пустынями
Востока, проскользнула растрепанная египтянка в темных очках, а я прошел к
застекленной двери "Нияра" и вступил в овеваемый кондиционерами холл.
Навстречу поднялся худой араб в рубашке с короткими рукавами.
-- Что угодно, сэр?
-- Извините, мне нужно обменять часы... Сказал и чуть не прыснул от
хохота: все равно что спрашивать в овощном магазине грелку.
-- Часы?! -- Только на Востоке пока еще не разучились так по-детски
удивляться.
-- Разве это не часовая фирма? -- Я тоже удивился, аж уши зашевелились.
-- Вы, наверное, ошиблись, сэр...
-- Видимо, да. Извините.
Араб вежливо качал головой и улыбался.
-- Как тут у вас комфортабельно! -- Я выглянул в дверь, выходящую в
сад.-- Настоящий оазис!
-- Можете осмотреть его, сэр. Тут есть уникальные растения.
-- Спасибо! -- для приличия я покрутил слегка взопревшей, но прекрасной
головой.-- Вам не мешают дети жильцов?
-- Садом владеет фирма. Жильцы им не пользуются. Правда, мы разрешаем
одной старушке отдыхать здесь в кресле...
-- Похвально... все мы должны быть милосердны. В доме много бедных
людей? -- Я сердобольно хлопал глазами, как добрый дядя, готовый
пожертвовать миллион.
-- Тут живут люди среднего достатка. Есть, правда, один банкир...
мистер Калак, за ним обычно приходит "роллс-ройс",-- я тут же сделал себе
зазубрину в памяти.
Большего я из него не выжал, пересек улицу и, усевшись в кафе, заказал
гамбургер и стакан оранжада. Подход к подъезду отлично просматривался сквозь
выдраенное до блеска витринное стекло, редкие автомобили иногда на миг
отсекали подъезд от моего соколиного глаза. Идиот Джеймс Бонд проторчал бы в
этой харчевне целый день, обожрался бы гамбургерами, лопнул бы от сока и в
конце концов насторожил бы своим разбойным видом толстого хозяина бара,
который, не раздумывая, позвонил бы в полицию. Но умный Алекс был из другой
породы, и, перекусив, перегнал "фиат" к обочине напротив подъезда, где и
простоял до вечера, радуясь, что неподвижный наблюдатель видит гораздо
больше, чем наблюдатель движущийся.
Люди входили и выходили, но, увы, не мелькало среди них шатена с
густыми волосами, сложения плотного, с крупным, чуть крючковатым носом, с
маленькими руками и обгрызенными ногтями -- в Каире ли ты, Евгений Ландер по
кличке "Конт"" (кличку, ясно, дал Чижик после семинара по философии), или
это не ты, а незнакомец, выпущенный как подсадка для охотничьего выстрела
Алекса?
Вечером я выдал звонок счастливому обладателю швейцарских часов.
-- Рад слышать вас, Джон1 но, к сожалению, человека с такой
фамилией в Каире нет. По крайней мере по нашим архивам он не числится.
1 Ему я представился как Джон Грей в память о зеленых
деньках, когда а возрасте десяти лет сидел я на коленях у девятиклассницы, а
она пела: "Денег у Джона хватит, Джон Грей за все заплатит, Джон Грей всегда
гаков!"
-- А вы не пробовали проверить его по дому?
-- К сожалению,-- он вздохнул для пущей убедительности,-- у нас там нет
возможностей... извините!
Поразительный гад, по харе было видно! Если в Европе за взятки хоть
что-то делают, то тут, как и в родном Мекленбурге: тащат, тянут, но никто и
пальцем не шевельнет, чтобы выполнить обещание! Берите, родные, но делайте
дело, черт побери!
Точно такие же чувства я испытывал, когда мы с Риммой решили обменять
нашу однокомнатную квартиру на более просторные хоромы. И обменяли с помощью
Большой Земли, имевшей благодетеля в важном органе, человека, между прочим,
просвещенного, с нежной любовью к Баху и поэзии Малларме,-- в конце концов,
мы въехали в новое жилище и вручил я благодетелю портативную заморскую
систему. И вдруг грянул гром: арестовали благодетеля за злоупотребления и
полились из него, как из рога изобилия, фамилии клиентов -- так я попал к
черноголовой нечесаной следовательше, нещадно смолившей сигарету за
сигаретой. Допрашивала она меня жестко, поняла, что подцепила жирного
карася, и не брезговала испытанными и безотказными средствами: мигом
устроила очную ставку с благодетелем.
-- Вы показали, что получили в награду систему "Сони".
-- Да, совершенно верно!
-- Полная ложь! -- Это голос возмущенного Алекса.-- Ничего я не давал!
-- И тут в благодетеле что-то шевельнулось, видимо, не зря читал Малларме,
понял, дуралей, что глупо топить своих, кто же вызволит потом из ямы?
-- Да, он прав... В прошлый раз я соврал... Трудно сказать, почему...
Ничего мне не давали.
-- А в этот раз вы не врете? -- В выражениях тут не стеснялись.
-- Сейчас я говорю правду...
Но дело на этом не закончилось, хватка у следовательши была бульдожьей,
но разжали вскоре ей челюсти невидимые ангелы-спасители, выпустили Алекса на
волю, оставили стража закона с носом и с перхотью на плечах незапятнанного
мундира.
Если берешь, то делай и не подводи, как благодетель, полицай вонючий, а
то бросил пловца в открытом море -- пришлось названивать в справочное бюро,
чтобы получить домашние телефоны мистера Д. Смита, мистера П. Гордона и
мадемуазель (или мадам) Дормье, проживающих на Либерти-стрит, а потом совсем
поселиться в телефонных будках.
Д. Смит, 8.30 утра -- нет ответа, 10 часов -- нет ответа, 10 вечера --
нет ответа. С П. Гордоном дело обстояло чуть лучше: 8.30 -- хриплый голос,
мычание еще не закланного агнца. 10ч.-- нет ответа (ушел, видимо, на
работу), 8.30 вечера -- тот же, уже раздраженный голос.
Затем я оседлал Матильду (так я окрестил мадам Дормье, мурлыкая в
момент телефонной операции "Где же ты, Матильда? Где же ты, Матильда? Что ты
делаешь, Матильда, без меня?" -- между прочим, песенку эту исполнял Челюсть
на плохом французском), которая отзывалась на все звонки хорошо поставленным
голосом профурсетки, валяющейся целый день на тахте после ночных подвигов.
После этой первой рекогносцировки я нацелил свою неиссякаемую энергию
на П. Гордона и на следующий день, в восемь утра, замер в своем "фиате"
напротив подъезда, надеясь, "то оттуда выползет все же крупный, чуть
крючковатый нос, либо иная европейская физиономия. Очень хотел я, чтобы
оттуда все же выкатился "Конт"-Ландер, все стало бы на свое место; но передо
мной проходили лишь арабы. (Почему бы "Конту" не скрываться в арабском
одеянии? Чем черт не шутит? Ведь совершеннейшим арабом выглядел полковник
Лоуренс Аравийский среди бедуинов!) Вот и выплыл явный П. Гордон, очень
похожий на Виталия Васильевича, нашего соседа по этажу, работавшего на
Застарелой площади,-- через него Римма доставала Сказочные Сосиски
производства мясокомбината им. Гибкого Политика (8 час. 20 мин.),
красномордый толстяк.
Гордон уселся в белый "рено" 1147 и отвалил (тут же звонок на квартиру,
никто не отозвался) -- первая удачная идентификация личности.
К девяти вышла из подъезда неустановленная европейская пара (молодой
мужчина средней упитанности, похожий на "Конта" не более, чем я на П.
Гордона, но, возможно, Смит), зафиксировал я на всякий случай и несколько
арабов, которых награждал кличками, достойными интеллекта Алекса.
"Коротышка", "Скелет"", "Мертвый Дом" (не зря коллеги по Монастырю
завидовали моей буйной фантазии и, не умея придумать ничего, кроме "Фиалки""
или "Сокола", выпрашивали хорошие клички, которые я и раздавал со всей
щедростью своей необъятной австралийской души).
Европейская пара в 11 часов вернулась в дом. но телефон Смита молчал --
стало быть, таблички у подъезда неточно отражали ситуацию в доме, что и
подтвердилось к трем часам, когда у меня на заметке уже числилось человек
пять европейцев -- полная путаница, какой-то проходной двор -- что мне
делать с этим кодлом? что делать вообще дальше?
Телефон Смита был глух, Матильда же целый день сидела дома (не к ней ли
ходили европейские клиенты? почему только европейские? арабы весьма жалуют
француженок), в конце концов я полностью запутался и решил встать на
скользкий путь: получить информацию от кого-нибудь из жильцов, как делается
в цивилизованном Мекленбурге, если нет под рукой ценного агента -- дворника.
Начал я, естественно, с установленного П. Гордона (он же "Задница",
кличка, конечно, не находка, но меня распирало от злости), когда он вернулся
домой на своем "рено", уже сожрал свою свинячью ногу, но еще не залез под
ватное одеяло.
-- Извините, сэр, моя фамилия Джон Грей (на англосакса югославский
вариант произвел бы плохое впечатление -- они славян и в грош не ставят), я
недавно прибыл из Лондона и хотел бы поговорить с вами по одному делу.
Мистер Гордон по моему мягкому акценту сразу распознал во мне
представителя бывшего доминиона.
-- Судя по всему, вы -- австралиец.