у, Клык опустил кружку в пакет. Через час участковый инспектор Платонов произвел поквартирный обход подъезда, расспрашивая об обитателе чердака. Собрав полный перечень примет, он довольно толково составил словесный портрет и вручил Зонтикову. -- Благодарствую. Клык сделал знак, и в кармане шинели оказались пять десятитысячных бумажек. -- А то повадился камни с крыши кидать. Еще зашибет кого... Клык откашлялся и протянул пакет с кружкой. -- А вот здесь надо пальчики поискать. Да посмотреть, чьи они... В карман с хрустом пролез еще десяток купюр. -- Обворовали нас, -- с тяжким вздохом пояснил Клык. -- Совсем люди совесть потеряли. Купюры по пятьдесят тысяч в чемодане старом дерматиновом. Если кто что прознает, мы отблагодарим. Зонтиков опять тяжело вздохнул. -- К кому нам еще обращаться... -- Поможем... Платонов отвел глаза в сторону. Только что он получил половину месячной зарплаты. И ничего противозаконного: в конце концов, милиция обязана раскрывать преступления. Но делать над собой усилие все-таки приходилось. Клык вздыхал потому, что тоже преодолевал себя. Закон запрещает обращаться к ментам за помощью. Но если мент покупается и помогает неофициально, то с запретом можно не считаться. В конце концов и Клык, и Платонов успокоились. Убедить самого себя можно в чем угодно. Когда лейтенант ушел. Клык позвонил главному майданщику, смотрителю катранов и положенцам других районов. Густая и крепкая сеть была заброшена в бурлящее человеческое море. Тысячи человек по всей Москве искали Таракана, бомжа под сорок лет, высокого и худого, в вытертой кроличьей шапке и мятом пальто без двух пуговиц, со старым чемоданом. Бомж не пользовался ничьей поддержкой и защитой, деваться ему было некуда: не в подвале, так на чердаке, не в люке теплотрассы, так на вокзале отыщет его кто-то из общины или прислуживающей ей шушеры. Значит, возвращение святого святых -- блага воровского -- вопрос времени: двухтрех дней. Респектабельный агент госбезопасности Асмодей вальяжно вышел из "Двух сов" и сел в оперативную машину одиннадцатого отдела. -- Здравствуй, Семен, -- чуть покровительственно сказал он водителю красной "девятки". -- Здрасьте, -- ответил крепкий парень с расплющенным носом и золотой коронкой на верхней челюсти -- старший прапорщик Григорьев. Это он, представляясь мафией, пугал Каймакова несколько дней назад. Точнее, не пугал, а осуществлял акцию воздействия, чтобы заставить марионетку оперативного дела "Расшифровка" сделать следующий шаг. Акция воздействия преследовала вполне конкретную цель: настроить марионетку на серьезность мыльного дела и подготовить к той информации, которую должен был принести на другой день капитан Резцов. Но она имела и очень важный побочный результат: испугавшись, фигурант вооружился шилом и стал прикрывать голову портфелем. В результате в морге оказался не он, а капитан ГРУ Вертуховский и операция "Расшифровка" чуть не лопнула в самом начале. Этот жизненный факт опровергал неверие майора Межуева в случайности и совпадения. И подтверждал существование определенных закономерностей, именуемых человеческими судьбами. Красная "девятка" пулей сорвалась с места и уверенно влилась в широкий поток автомобилей. Глава одиннадцатая Капитан Васильев медленно брел по мокрой и грязной улице. Он был отстранен от оперативной работы и переведен на проверку эвакуаторов. Этим всегда занимались прапорщики. Понижение вызвано заключением комиссии, проводившей служебное расследование. Убедительных оснований, объясняющих, почему бригада бросила объект наблюдения и направилась в квартиру Зонтикова, капитан не представил. Центр принял разговор о миллиарде, принесенном Клыку, и именно с ним связал незапланированную активность наблюдателей, тем более что деньги исчезли. От более серьезных неприятностей Васильева спасли показания командира милицейской спецгруппы и подполковника Дронова: оба подтвердили -- из квартиры он ничего не выносил. Но и того, что оставалось -- нарушения задания и смерти напарника, -- оказалось достаточно для вывода о неполном служебном соответствии. Насколько капитан знал кадровую практику, в ближайшее время от него попытаются избавиться. Выслуги, даже с учетом льгот службы на СРПБ -- год за полтора, для пенсии не хватит. Потому мысли у Васильева были такими же безрадостными, как окружающий пейзаж: грязная, в ямах и выбоинах улица, ободранные фасады переживших свой век домов, покосившийся забор вокруг так и не ставшего стройплощадкой пустыря, старая, давно не крашенная трансформаторная будка. Она же -- эвакуатор номер семь. Без особых предосторожностей капитан направился к объекту. На нем был костюм ремонтника из оперативного гардероба: фуфайка, черные суконные штаны, брезентовая сумка через плечо, солдатская шапка. Что может быть естественнее человека в таком наряде, заходящего в трансформаторную будку? Специальным ключом он отпер железную дверь. При необходимости она мгновенно распахивалась от особого нажатия на пластинку с изображением черепа и надписью: "Не влезай, убьет!" Внутри было душно, пыльно и тесно, как в настоящей трансформаторной будке, даже характерный монотонный гул присутствовал, хотя исходил из специального блока, включавшегося при открывании двери. Одновременно загоралась лампочка на пульте дежурного по сектору охраны спецсооружений, и, если в течение минуты не поступал сигнал отбоя, готовая к бою группа оперативного реагирования спешно отправлялась на место срабатывания. Сейчас лампочка не загорелась, у пульта никого не было, не сидели в машине с включенным двигателем четыре вооруженных бойца. Развал системы госбезопасности привел к сокращению финансирования в первую очередь инженерных объектов. Даже их еженедельный контроль группой эксплуатационников на некоторое время прекратился, но умеющий смотреть вперед генерал Верлинов приказал хотя бы раз в месяц осуществлять проверки: "Иначе в них коммерческие палатки да платные сортиры пооткрывают!" Но Васильев действовал так, будто все работало, как обычно, и дежурный сектора охраны, встрепенувшись, смотрел на красный огонек тревоги. Вставив жетон из титанового сплава с буквой и шестизначной цифрой личного номера в незаметную щель распределительного щита, он негромко сказал: -- Капитан Васильев, иду транзитом, помощь не нужна. При нормальной работе всех систем дежурный услышал бы эти слова, погасил тревожную лампочку и сделал запись в журнале пользования эвакуаторами. Капитан, не вынимая жетона, нашел черную кнопку на щите. В громадине трансформатора, точнее, искусно выполненного макета, бесшумно откинулась часть обшивки. Пригнувшись и высоко подняв ногу, словно в отсек подводной лодки, Васильев шагнул внутрь. Люк мгновенно закрылся. Он находился в небольшом -- два на полтора -- помещении со стальными стенами, полом и потолком. В одной стене имелась незаметная щель для жетона. Моделируя ситуацию, когда жетон потерян, капитан резко провел рукой от щели вниз. Пол дрогнул и провалился, через секунду его заменил выдвинувшийся из стены стальной лист. Если бы Васильева преследовали враги и им удалось взломать входную дверь и обшивку люка, они увидели бы пустой отсек без всяких следов на толстом слое пыли. Открытый с одной стороны стальной лифт скользил под землю. При ярком свете внутренней лампы капитан видел шероховатости уходящих вверх бетонных плит и стыковочные швы между ними. Спуск был недолгим -- словно с четвертого этажа. Бетонные плиты сменились железной дверью. Васильев повернул ручку. Свет автоматически погас. За дверью простиралась чернота с красными огоньками вдали. Эвакуатор номер семь выходил в тоннель метро в трехстах метрах от узловой станции "Парк культуры". Капитан на секунду задумался: не продолжить ли путь под землей? И отказался от этой мысли. Без необходимости не стоило рисковать на рельсах. К тому же если кто-то заметил монтера, входящего в будку, то может заинтересоваться -- а почему он не вышел обратно? Да и вообще -- прогулки под землей никакого удовольствия не доставляют. Через несколько минут ремонтник вышел из трансформаторной будки. Расположенная в малолюдном месте, она находилась вблизи двух крупных магистралей, а следовательно, занимала стратегически выгодную точку. Как, впрочем, и все остальные эвакуаторы. Задержанные при наблюдении за Каймаковым люди Седого вышли на свободу через четыре часа. Как только доставившие их омоновцы написали рапорта и ушли, они утратили сдержанность и молчаливость. -- Тачку бросил возле кабака с открытыми дверцами. -- Круглолицый, с наглыми круглыми глазками Рудик, по-хозяйски развалившись на стуле, давал показания замордованному жизнью и службой старлею, заведомо неспособному купить "Ниссан-Патрол" на те деньги, которые он заработает, до конца жизни. -- Я ее никогда не закрываю. Зачем? Нас все знают, кто полезет? Разве самоубийца... И тон, и поза, и подтекст уверенной речи были призваны оказать соответствующее воздействие на дознавателя. И оказывали его. -- Вот какие-то сволочи и подложили эти железки. Я могу, конечно, адвокату позвонить или еще кому, но думаю, вы и сами разберетесь... Рудика сменил Эдик. Та же уверенная поза, та же наглая физиономия, тот же пугающий, с подтекстом, тон. -- Пообедали, зашел в сортир -- отлить, а за бачком газетный сверток... Разворачиваю из интереса: пушка! Не наша, как в кино! Что делать? Дай, думаю, отвезу в милицию. И повезли... Заявление не успел написать о добровольной сдаче. Давайте листок, сейчас все как надо нарисую... И поскольку дознаватель замешкался, Эдик навалился грудью на стол и со значением произнес: -- Она и неисправная к тому же! В ней бойка нет, а без бойка -- хрен выстрелишь! А вынимается он очень просто, минутное дело, принесите -- покажу! Оставив задержанных в дежурке, дознаватель поднялся к начальнику отделения милиции и доложил собранные материалы. -- Так прямо и говорят: из группировки Седого? -- переспросил тот без особого, впрочем, удивления. -- Наглецы... Начальник пролистнул рапорта и объяснения. -- Не судимы? То-то и оно -- честные граждане, за жабры не возьмешь. Завтра они адвоката приведут да семь свидетелей... Начальник задумался. Еще десять лет назад взятые с таким арсеналом отправлялись прямиком на нары следственного изолятора, а потом за колючую проволоку зоны. Пистолет, автомат и граната перевешивали любые объяснения: пусть хоть марсиане из летающего блюдца сбросили -- получите свои четыре года, а может, и пять -- по максимуму. Тогда он рулил тяжелым асфальтовым катком, и стоило чуть повернуть руль, чтобы расплющить человека в лепешку. И тогда задержанные скрывали принадлежность к преступной группировке, а не бравировали ею. Но пришла новая эпоха. Теперь он сидел за рулем детского трехколесного велосипеда, а вокруг носились "КамАЗы" с номерами личного транспорта, угнанные где-нибудь в Западной Европе "Вольво" и "Мерседесы" с поддельными номерами и вообще без номеров, огромные асфальтовые катки практически неуязвимых преступных организаций, набитые оружием "Ниссаны", и надо было держать ухо востро, чтобы они не расплющили в лепешку тебя самого. А уж таранить окружающих монстров дело совершенно глупое, бессмысленное и смертельно опасное. Есть, конечно, спецподразделения, вносящие переполох в ряды новых хозяев жизни, -- они бэтээрами переворачивают асфальтовые катки, гранатометами расстреливают обнаглевшие "КамАЗы", у них закрытые масками лица и непреклонная решимость смести нечисть, стоящую на пути. И сметают: кто не вовремя дернулся или замешкался выполнить команду -- мгновенно получают ботинком в пах или прикладом между глаз, а кто взялся за пушки -- тут же превращаются в трупы. Поэтому ребят в масках боятся, послушно поднимают руки и даже пасть не открывают. Но потом дело передается обычным чиновникам: следователь, прокурор и судья не носят бронежилетов, не умеют уворачиваться от пуль и стрелять навскидку, а самое главное, не имеют привычки к личному риску. Они едут на жалких трехколесных велосипедах, а бэтээры уже ушли, и надо самим заботиться о своей безопасности... Вот и держись тихонько в ряду следования, выдерживай дистанцию и интервал, уступай дорогу, когда сигналят. А если попадется какой-нибудь пеший и еще более жалкий правонарушитель -- вот на нем и отыграешься, переедешь вдоль и поперек и отчитаешься о результатах служебной деятельности. -- И что ты предлагаешь с ними делать? -- спросил начальник, глядя перед собой. Дознаватель пожал плечами. -- Материал собран, докладываю на ваше усмотрение. Пальцы начальника выбили дробь по рапортам и объяснениям. Если он спустит дело на тормозах, то абсолютно ничем не рискует ни в служебном, ни в личном плане. А если залупится... Действительно, навезут свидетелей да адвокатов, боек кто-нибудь вынет или подпилит, и пушку признают неисправной. И хотя неисправность ответственности никак не отменяет, прокурор глаза вытаращит: "Сырым материалом дело на корню загубили! Подозреваемые не признаются, доказательства дохлые, версия защиты не опровергнута! Из-за этого приходится бандитов выпускать!" Или судья заведется: "С такими доказательствами на процесс выходить стыдно! Сейчас не тридцать седьмой год! Основательней надо дела готовить!" В любом случае он виноватым и окажется. Прокурор представление внесет или суд частное определение задвинет -- вот и готов выговор, а то и неполное служебное. И это бы ладно, хуже, если гранату в окно закинут... Или автоматом прострочат у подъезда. Вполне реальный вариант, куда более вероятный, чем суровый приговор этим ублюдкам. Потому что сами они, их дружки-приятели, покровители кровно заинтересованы в безнаказанности, любые силы бросят, связи, деньги, ни перед чем не остановятся... А кто кровно заинтересован, чтобы закон соблюсти да при этом карьерой и жизнью рисковать? -- Свяжись с руоповцами, может, они этих хамов заберут, -- сказал начальник. -- А если нет -- сам решай. В РУОПе задержанными не заинтересовались. -- Сейчас у каждого второго оружие, -- сказал ответивший по телефону дежурный. -- Разбирайтесь сами. Старший лейтенант размышлял недолго. Он прекрасно понимал все то, о чем подумал начальник, и вовсе не хотел брать весь риск на себя. Жена, мальчик и девочка, тесная двухкомнатка на окраине, стандартная картонно-реечная дверь. А под формой у него обычное человеческое тело, легко пробиваемое ножом или пулей. И, заведя врагов как представитель власти, он будет разбираться с ними как частное лицо, ибо власть его никак не защищает и даже пистолета не выдает во внеслужебное время. И если разобраться, то на хер ему это нужно? Прощаясь, Рудик протянул дознавателю несколько десятитысячных купюр. -- Себе оставь. Мне зарплаты хватает. А ты ведь "временно не работаешь", -- мрачно сказал старлей. Кожаные куртки весело заржали, явно не поняв насмешки. -- Хороший парень, правда? -- Эдик протянул крепкую лапу, и, хотя старлей не собирался прощаться за руку с бандитом, его ладонь, словно загипнотизированный удавом кролик, против воли прыгнула в железный захват. -- Слышь, друг, пушку жалко, классная пушка, -- жарко зашептал Эдик. -- Я завтра ржавый "браунинг" принесу -- поменяемся. Лады? Ну, будь здоров! "Быки" Рваного просидели под стражей по пять суток. Оружие было пришпилено к ним намертво отпечатками пальцев, его исправность удостоверена при изъятии, из Главка уголовного розыска несколько раз интересовались ходом дела, потом они трое суток провели в изоляторе временного содержания, потом прокурор санкционировал арест. Однако и сами арестованные, и их адвокат посчитали такую меру пресечения слишком суровой и обжаловали ее в суд по новому, ориентированному на правовые модели западных государств закону. Друзья арестованных обошли их соседей, которые вначале готовы были упасть в обморок при виде визитеров, но, узнав, что только и требуется подписать характеристику, ставили подписи с большим энтузиазмом. Судья учел доводы, жалобы и прекрасные характеристики с места жительства и изменил меру пресечения на более мягкую -- подписку о невыезде. Имеющие по три судимости граждане Лепешкин и Медведев оказались на свободе и получили полную возможность "поломать" свое дело. Для этого надо было воздействовать на свидетелей, которые обычно не проявляют несговорчивости, особенно в последнее время. Адвокат легко выписал из протоколов адреса всех очевидцев происшествия. Их было четверо: два "волкодава" из уголовного розыска и двое понятых. У "волкодавов" в графе "Место жительства" стояло одинаковое: Огарева, 6 -- официальный адрес Министерства внутренних дел. -- Подстеречь бы ментов и заколбасить, -- мечтательно проговорил Лепешкин, более известный в своей среде под кличкой Дурь. -- Ухо до сих пор не слышит. -- Они тебя сами заколбасят, -- возразил Медведев, он же Скокарь. -- У меня яйца чуть не отвалились, и сейчас спать не могу. Я с ними вязаться не подписываюсь. А на тех двух фуцанов давай наедем. Адрес у понятых тоже оказался один: Чехова, дом восемь, квартира двадцать три. Но когда блатные добрались до места, то обнаружили, что после дома номер два начинался сплошной бетонный забор длиной в целый квартал, а следующее за ним здание имело номер двенадцать. По верху забора шли изогнутые внутрь кронштейны -- скорее всего державшие колючую проволоку. Контрольно-пропускной пункт не имел какой-то вывески, но на зеленых воротах краснели выпуклые пятиконечные звезды. -- Так они вояки, -- догадался Дурь. -- Значит, голый вассер! -- Да, облом, -- согласился Скокарь. -- Давай хоть по мастырке забьем... Они сидели на ящиках у забора воинской части, использовавшейся одиннадцатым отделом КГБ для маскировки сотрудников и секретных операций, затягивались папиросами с анашой и молча глядели перед собой. Место было уединенным: бетонная стена с одной стороны, глухие торцы домов -- с другой. В полусотне метров пролегала оживленная магистраль. -- Глянь, чего-то? Кривой палец с расплющенными суставами указал вперед. -- Тю! Подвал какой-то... В торце дома напротив были устроены бетонные ступени, уводящие на пару метров ниже уровня земли, где виднелась основательная даже на вид железная дверь, ведущая в спецсооружение: эвакуатор номер двадцать шесть. -- Хрен там, подвал! Склад это. И место подходящее. -- Скокарь подобрался. -- Не зря же мы сюда притащились! -- Давай хоть темноты подождем... -- Да нет тут никого. Стань на стреме, я свистну... Свистнул Скокарь только минут через двадцать. Замок оказался "хитрым", какой-то неизвестной системы, что удивило опытного вора. Он никак не мог подобрать отмычку, но, когда, пропихивая стальные проволочки, уперся ногой в правый нижний, а рукой -- в левый верхний угол двери, раздался щелчок, и она внезапно открылась. Скокарь и Дурь вошли в помещение эвакуатора, к которому в то же самое время двигался капитан Васильев. Рейс из Тбилиси прибыл по расписанию, что было очень удивительно: график не соблюдался с начала военных действий, а последние полгода изза отсутствия керосина самолеты не летали вообще. Официальные лица, встречающие министра внешних экономических связей Грузии, отнесли такую точность на счет высокого ранга гостя. Представители московской воровской общины наверняка знали, что министр попал в столицу вовремя благодаря Резо Ментешашвили, которому надо было срочно разрешить спор вокруг общаковых денег. Резо вышел раньше министра, первым спустился по трапу и, ответив на почтительные приветствия земляков из грузинского постпредства, подошел к трем осанистым, представительным мужчинам -- ворам в авторитете: Крестному, Антарктиде и Змею, обнялся с каждым, троекратно прислонясь щекой к щеке. Встречающим приходилось нагибаться -- рост Очкарика составлял сто шестьдесят шесть сантиметров. В одежде гость подражал американским гангстерам тридцатых годов: остроносые лакированные штиблеты, к которым очень подошли бы гетры, длинное, пиджачного типа, пальто с белым платочком в нагрудном кармане и поднятым воротником, непокрытая голова с тщательно уложенной прической. Лицо Резо было бледным, вокруг глаз залегали темные круги, из-за которых он получил свою кличку. Хотя за безопасность прибывшего на разбор авторитета кровью отвечала пригласившая община, Очкарика сопровождали два "гладиатора" весом по сто двадцать килограммов. Министра ожидала "Чайка" старой модели, вопреки правилам пропущенная прямо на летное поле. Очкарика усадили в восьмиметровый "Линкольн", также стоящий неподалеку от трапа. Один за другим лимузины выкатились за ворота контрольно-пропускного пункта. Охрана с большим усердием козыряла "Линкольну", Резо принял это как должное. В конце концов, министр прибыл просить кредит в шестьсот миллионов рублей, а он должен был определить судьбу вдвое большей суммы. В тот же день с небольшим опозданием прибыл самолет из Еревана, что тоже было удивительно, так как проблемы авиасообщения со ставшими суверенными республиками Закавказья не отличались разнообразием и сводились к отсутствию регулярных рейсов. Никаких официальных представителей или сколь-нибудь заметных людей на борту не было. Трое молодых парней не выделялись в толпе пассажиров, смуглых и по-южному шумных. Им и следовало не привлекать внимания: боевики Армянской национальной армии прибыли в Москву для выполнения специальной акции. Парней никто не встречал, "крутые" извозчики сунулись было со своими услугами, но что-то их отпугнуло и заставило переключиться на других денежных кавказцев со столь же смуглыми лицами и крупными носами, но без излучаемой волны явственно ощутимой угрозы. Парни забыли свои имена и были готовы умереть, выполняя порученное задание. На время операции они сами выбрали себе прозвища. Поэтому один назывался Смелый, второй -- Мститель, а третий совсем безыскусно -- Герой. На забитой машинами площади они осмотрелись, перебросились гортанными фразами и подошли к потрепанной "Волге" с дремлющим за рулем пожилым водителем. Смелый постучал в стекло и, не выпуская из рук, показал водителю бумажку с адресом. -- Пятьдесят штук, и поехали, -- кивнул тот. Боевики молча сели в машину. Они действовали точно в соответствии с полученной инструкцией, потому что сами думать и принимать решения не умели. Они умели убивать и умирать. Но если в части первого каждый имел определенный опыт, то насчет второго каждый располагал только предположениями. И очень боялся сплоховать, когда подойдет время. Этим и объяснялось владевшее ими напряжение и мрачная решимость, устремленность к смерти, остро воспринимаемая окружающими людьми. Почувствовал ее и водитель, враз пожалевший, что позарился на пятьдесят тысяч. -- Вы проездом в Москву или как? -- дрогнувшим голосом спросил он. -- В гости, отец, -- отозвался Мститель. -- К брату едем. Смелый развернул вторую бумажку, на которой было написано: "Александр Каймаков, социолог". Через час боевики сидели в просторной квартире на Флотской, за заранее приготовленным национальным столом: бастурма, сыр, зелень, лаваш, ариса, кюфта, "Двин", "Севан". Будто в Ереване в застойные довоенные годы. Пить вообще-то не положено, но Смелый разрешил понемножку. Хозяин, Арсен, тоже поднял рюмку: за победу выпили, за народ, за воссоединение исконных земель, опять за победу... -- Тут у тебя хорошо, -- обвел взглядом комнату размякший Мститель. -- У нас ни тепла, ни света, на хлебе и воде сидим... -- В чужих руках всегда балда толще. Арсен тяжело вздохнул. -- Здесь только на первый взгляд сладко. Недавно у меня всю шашлычную разнесли, двоих насмерть уложили. Сам еле уцелел -- за мангал успел спрятаться. Да и так... То чрезвычайное положение -- и хватают на каждом углу, носом к стенке ставят, обыскивают, слово скажешь -- прикладом между глаз! Он налил себе коньяка и, не предложив гостям, выпил -- грубое нарушение этикета свидетельствовало, что Арсен не в своей тарелке. -- То чеченцы с русскими разборки устраивают, а те всех кавказцев подряд мочат... -- А у тебя кто стрелял? -- поинтересовался Мститель. -- Точно разве скажешь, -- уклончиво ответил Арсен. -- Тут сейчас шорох большой: общаковую кассу шопнули, там, говорят, миллиарда три... -- А кто шопнул? -- вскинулся Смелый. Хозяин пожал плечами. -- По-разному говорят. Дело темное... На хазе мясня была, человек десять завалили, а чемодана нету... Может, менты, может, еще кто... Какого-то бомжа ищут, да и кент пахана в подозрении. Он чужой -- пришел и ушел, а потом все началось и общак вертанули. -- Чего ж его не спросят? -- Смелого тема явно заинтересовала. -- Это их дела, -- отмахнулся Арсен. -- На толковище с пахана спрашивать будут. Нас не касается. Он встал, поднял крышку дивана и вытащил маленький автомат с откидным проволочным прикладом, пистолет и гранату. -- Вот что я вам приготовил, как просили. Зачем столько? Это ж не в генерала стрелять? Боевики осмотрели оружие. -- Чешский "скорпион". -- Смелый вскинул автомат, прицелился. -- Из такого наши в Ростове генерала и пришили. Мститель и Герой солидно кивнули, хотя хорошо знали, что в Ростове, по ошибке, вместо приговоренного генерала застрелили полковника, его заместителя. Ничего, все равно молодцы ребята: показали, что у AHA длинные руки: Правда, уйти не сумели, менты ростовские их уже через два часа повязали. Ну и что? Недаром старшие говорили: не бойтесь, ничего вам не будет, побоятся -- мы за вас и заложников возьмем, и самолет захватим, и метро взорвем... И правда -- побоялись, ничего не сделали. Ну дали пятнадцать лет, двенадцать, восемь. Это разве наказание? Если бы русские террористы приехали в Арцах и на глазах у всех средь бела дня старшего офицера расстреляли, им бы разве простили? Хоть официальный суд, хоть трибунал AHA. Нет! Настоящее наказание одно -- после него уже ни кюфту не кушаешь, ни коньяк не пьешь, ни с бабами ничего не делаешь. А пятнадцать лет только на бумаге строго. Через два года выйдут, через три -- самое много. И в зоне будут хорошо жить: и кушать вкусно, и выпивать, и женщин приведут. Главное -- ребята знают: вернутся героями. И дома им купят, и машины, и денег дадут сколько надо. Так что бояться нечего, когда такая организация за спиной. Лишь бы менты на месте не шлепнули. Для того и нужно оружие -- отбиться. Иначе этого ученого голыми руками задушили бы... -- Надо женщину -- по телефону позвонить, -- сказал Мститель, приноравливаясь выхватывать из кармана и из-за пояса никелированный иностранный пистолет. -- Чтобы грамотная, с высшим образованием и без акцента. -- Зачем с высшим образованием? -- удивился Арсен. -- Так сказали. -- Как сказали, так и сделаем. Сейчас Галку приведу, соседку. Она умная, в банке работает. А за что его? -- Землетрясение у нас делал, гад! -- выругался Герой. -- Сколько людей из-за него погибло! -- Вах, вах! -- Арсен схватился за голову. -- Так это он?! Ну и сволочь! А как узнали? -- По радио передали, -- сказал Мститель. -- "Немецкая волна". Старшие слышали. -- За такое дело я бы и сам... -- Арсен ушел звать соседку. -- На словах все смелые, -- выругался Герой. -- Чем здесь сидеть, ехал бы к нам, в окопы. Они допили бутылку "Двина". Коньяк был хороший, довоенный. -- Надо, Галочка, брату помочь друга найти, -- щебетал Арсен, вводя пухлую миловидную молодую женщину. -- Он от милиции прячется, всего боится. Почитай, как сказать надо, когда ответят... Соседка внимательно прочитала отпечатанный на машинке текст, составленный специалистами контрразведывательного отдела AHA, положила листок перед собой и набрала номер. -- Бухгалтерия? Здравствуйте! Это из Всероссийского радио. Мы передали в эфир вашу статью "Куда же делось мыло? ". Сейчас начисляем гонорар автору, а адреса его у нас нет. Подскажите, пожалуйста... Фамилия Каймаков... Да, Александр... Наступила томительная пауза. Боевики сверлили глазами лицо женщины. Арсен дернул Смелого за рукав, но тот зло отбросил его руку. -- Ленинский проспект, сто пятьдесят два, квартира десять. Записала, спасибо. Рассыпаясь в благодарностях, Арсен стал нахваливать соседку: -- Красавица, умница, всегда поможет, в доме чисто, готовит -- пальчики оближешь! -- Выпей с нами, дэвушка, -- с нарочитым акцентом сказал Герой и потянулся к бутылке. -- Мы женщин годами не видим, воюем все время за Карабах. Лучшие бойцы! Ты про Армянскую национальную армию слышала? Вот раз в Ростове... Мститель ткнул его в бок, и он сконфуженно замолчал. Не переставая благодарить, Арсен проводил соседку до двери. -- Напился -- ум потерял, -- зло сказал Смелый. -- Не до баб сейчас! И болтай меньше -- язык отрежу! -- Этот адрес далеко отсюда? -- нетерпеливо спросил Мститель вернувшегося Арсена. -- Как от Еревана до Октемберяна, -- ответил хозяин. -- Тут все далеко. -- Чего ты меня дергал? -- раздраженно спросил Смелый. -- Нашел время! Арсен многозначительно смотрел ему в глаза. -- То, что фамилию вашего друга я уже слышал. Возможно, это он забрал три миллиарда. Глава двенадцатая Кадровый сотрудник Центрального разведывательного управления США Роберт Смит действовал всегда под "крышей" журналиста. В нынешний свой визит он получил аккредитацию на международном симпозиуме политологов "Политическая стабильность в условиях государственных изменений в Восточной Европе". На самом деле причиной его приезда стала публикация в солидной российской газете, перепечатанная рядом западных средств массовой информации и переданная радиостанцией "Немецкая волна". Содержание статьи и комментарии специалистов давали основания полагать, что впервые в открытой печати появился след тектонического оружия. Несколько раз агенты сообщали, что в СССР довольно успешно ведется работа над сейсмической бомбой. Но конкретных фактов добыть не сумел никто. Косвенным подтверждением давней информации стал целый ряд "политических землетрясений", совпавший с распадом СССР и привлекший внимание аналитиков ведущих разведывательных служб мира. Особую тревогу ЦРУ вызвали неожиданные замлетрясения в сейсмически спокойных районах США -- Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Смит провел на симпозиуме не более часа, потом высказал намерение немедленно передать репортаж об открытии и отправился в посольство, где встретился со вторым секретарем Джоном Джейсоном, который на самом деле являлся руководителем местной резидентуры, о чем, в соответствии с новым духом взаимоотношений между государствами и их разведками, была официально уведомлена российская сторона. -- Мы проверили этого парня со всех сторон. -- Джейсон бросил перед коллегой довольно пухлое досье. -- Похоже, он совершенно чист и наткнулся на это дело случайно. Думаю, ты можешь с ним встретиться. Вначале через агента, потом напрямую. -- А есть ли подходящий агент? -- спросил Смит, просматривая досье с быстротой и внимательностью, выдающими наработанный навык. Резидент замялся. -- Мы подготовили троих... На черную поверхность стола легли еще три досье. Смит так же быстро просмотрел их и с сомнением покачал головой. -- Наш парень довольно замкнут, круг общения ограничен, новые знакомства практически не заводит. Как подвести к нему проститутку, крупье казино или бармена валютной гостиницы? Тут нужно совсем другое... Он надолго задумался. В просторном офисе стояла почти полная тишина, лишь тонко звенели стекла, вибрируя в такт электронному лучу противоподслушивающей системы. -- А что с тем парнем из больницы? -- наконец спросил разведчик. Джейсон был профессионалом и знал, что услышит этот вопрос. Еще одно досье легло на стопку предыдущих. -- Был арестован за спекуляцию валютой, осужден, провел в колонии четыре года... -- Если бы он работал на КГБ, то не оказался бы за решеткой. Они не дают своих людей в обиду, -- перебил Смит. -- Скорей всего так. -- Он инженер, работал в конструкторском бюро, по образованию соответствует нашему парню... -- Пожалуй. -- Почему же ты достал его досье последним? Резидент помолчал. -- Потому, что не верю в случайности. Он ведь случайно оказался в одной палате с тобой? -- Да, это написано во всех наших учебниках... Но ни один учебник не может предусмотреть все, что происходит в жизни. К тому же других вариантов у нас нет, -- вслух размышлял Смит. -- И в конце концов, чем мы рискуем? Мы же не доверяем ему государственные секреты Соединенных Штатов! Думаю, надо его использовать. Джейсон пожал плечами. -- Давай. Я поручу подготовить вашу встречу. Не веря в случайности, резидент ЦРУ был и прав, и не прав одновременно, ибо жизнь куда более диалектична, чем учебники диамата или тактики разведки. Клячкин действительно не случайно оказался в одной палате со Смитом. Но в тюрьму он попал случайно, хотя в этой случайности тоже была изрядная доля закономерности. В конце восьмидесятых монолит КГБ незаметно для окружающих начал трескаться изнутри. Всегда существовавшее, но тщательно скрываемое недовольство профессионалов сыска дилетантами из комсомольско-партийных органов, насаждаемыми на командные должности, в политуправление, кадровый аппарат и даже оперативно-следственные подразделения, начало прорываться наружу. Одряхлевший партийный монстр корчился под стрелами требований департизации и невольно ослаблял мертвую хватку. Все чаще кадровые сотрудники на партсобраниях и оперативных совещаниях поднимали вопрос о некомпетентности партбоссов, начавших службу с подполковничьего, а иногда и еще более высокого звания, но не знающих разницы между конспиративной и явочной квартирой или между агентом и доверенным лицом. Шатающиеся кресла заставляли тех предпринимать, ответные шаги. На высшем уровне управление системой профессионалов представлял Верлинов -- единственный генерал и Герой труда, который выходил в снаряжении боевого пловца через торпедный аппарат лодки, лежащей на грунте в шестидесяти метрах под поверхностью моря. Его отношение к "героям" хамских разносов на партийных бюро разного ранга было вполне определенным. Добраться до начальника самостоятельного отдела не так-то просто, начинать надо с подчиненных: даже могучее дерево клонится и падает, если подрублены корни. А ухватить опера проще всего через его агента -- вот уж кто не имеет никакой официальной защиты. Сеть была заброшена широко, и Асмодей угодил в нее в общем-то случайно: "хмырь с наглой рожей", который вел с ним вербовочную беседу в первом отделе, был сотрудником пятого, идеологического управления, пришедшим, как водится, из комсомола. Дерзкого фарцовщика он взял на заметку, а когда подошло время -- организовал задержание "с поличным". Тогда, как по заказу, "сгорели" несколько секретных сотрудников, и все они состояли на связи у оперативников одиннадцатого отдела. А любое преступление агента -- ЧП для офицера, который обязан его воспитывать, повышать идейно-политический и моральный уровень. Значит, не справился, значит, нет требовательности к оперативному составу со стороны начальника, значит, надо делать оргвыводы, "укреплять руководство", что в переводе с партийного новояза обозначает: гнать такого начальника сраной метлой к нехорошей матери. По большому счету, конечно, мелочи, но когда очень надо кого-то сожрать, то и мелочей хватает. Накопили их опытные в интригах аппаратчики и готовились уже вымести "нечистых" во главе с Верлиновым той самой метлой, но тут грянул август девяносто первого, и колесо завертелось в обратную сторону. Агентов "сгоревших", понятное дело, не реабилитировали, сидели как положено, срок разматывали, многих кураторы с учета сняли и забыли, Межуев к Асмодею сразу же, еще в следственный изолятор, пришел, свел с начальником оперчасти, тот предложил на себя работать, да Асмодей отказался: ни азарта, ни интереса, только кусок колбасы да банка сгущенки, а сколько "наседок" в петле повисают или в парашах тонут! И все же незримый ангел-хранитель сопровождал Асмодея на всех путях за колючей проволокой. И в камеры зверские он не попадал, и на этапы беспредельные, и в зону угодил хорошую -- "красную", где ни одного человека за весь срок не отпетушили насильно. И Смотрящие всегда неплохо относились. Благодаря незримому заступничеству и перетоптался, дождался "звонка". Правда, возвращаться на связь к Валентину Сергеевичу не собирался, но жизнь сама распорядилась... Когда старший прапорщик Григорьев привез Асмодея на конспиративную квартиру, у того уже не оставалось сил. Оставшись один, он засунул глубоко под кровать сумку с деньгами, лег под мягкое шерстяное одеяло и немедленно отключился. Если не считать нескольких ночей в гостинице после освобождения, то Клячкин впервые за пять лет спал в нормальных и даже довольно комфортных условиях. В силу причин биологического характера всех убитых в междуусобице между ворами и "новой волной" хоронили в один день. Четверку усопших "бойцов" Седого сопровождал кортеж из сотни автомобилей, в основном иномарок. То ли для обеспечения порядка, то ли в знак выражения скорби, кортеж сопровождали две машины ГАИ, задерживающие движение на перекрестках для беспрепятственного продвижения колонны. Пятерых жуликов из кодлана Клыка провожали не менее пышно, только в хвосте и голове колонны двигались не шустрые гаишные "Жигули", а обстоятельные патрульные "УАЗы" с включенными проблесковыми маячками. Могилы были предусмотрительно вырыты в разных кварталах, хотя и в пределах престижного центрального района. Скорбный церемониал проходил без больших различий: плакали родственники, роняли скупую слезу и клялись отомстить друзья. В траурных толпах находились люди с портативными фото -- и видеокамерами, замаскированными под бытовые предметы. Кроме фиксации лиц участников, велась и звукозапись. Судя по надгробным речам, земле предавались самые лучшие, достойные и заслуженные люди столицы. В принципе, на похоронах вести "разборки" запрещалось, даже оружие нельзя было приносить, месть откладывалась на сорок дней, если, конечно, хватало терпения. Но особо нетерпеливые могли воспользоваться скоплением врагов, поэтому тут и там мелькали хмурые лица руоповцев и оперов уголовного розыска. Долговязая фигура Диканского перемещалась от одного траурного митинга к другому. Неподалеку на пустыре ждали в автобусах две роты ОМОНа с палками и щитами наготове, на северной окраине кладбища дежурили две вооруженные автоматами группы спецназа, на случай, если заварится совсем крутая каша. Специально созданный в УВД округа оперативный штаб отслеживал развитие событий, собирал снизу и передавал наверх информацию о ходе похорон убитых бандитов. На фоне этой суеты совсем неприметным было предание земле в отдаленном квартале капитанов спецслужб Вертуховского и Якимова. Толковище должно было проходить на нейтральной территории. Антарктида предоставил свою дачу -- шестьдесят километров от кольцевой дороги по Минскому шоссе. Добротный каменный дом без излишеств и новомодных выкрутасов, всех этих эркеров, башенок, винтовых лестниц. Клыку такая скромность понравилась, было ясно, что хозяин соблюдает Закон. Первый наставник -- дядя Петя -- учил когда-то молодого Ваську Зонтикова. -- Ты еще не вор, -- благодушно говорил он, почесывая заросшую седыми волосами грудь, на которой раскинулся храм с семью куполами -- знак принадлежности к авторитетам, показывающий, что дядя Петя побывал в зоне семь раз. -- Ты пока крадун. Вором непросто стать. Надо наш Закон знать и свято соблюдать. Будешь честным, чистым -- станешь жуликом. К тебе братва долго присматриваться будет: как ты живешь на воле, как -- в зоне, как воруешь, как к товарищам относишься. Заслужишь -- сходка тебя вором коронует. Но вор -- кристальной души человек! Братва все вопросы вместе решает, но последнее слово за вором. Как он скажет -- так и быть должно! Дядя Петя улыбался. Ему нравилось, что Васька слушает внимательно и с интересом. В школе он никого так не слушал. -- Не каждый, кто ворует, -- вор, -- продолжал объяснять дядя Петя. -- Он может быть и козлом, и чушком, и пидором! Старый вор презрительно сплюнул. -- Нас честь и порядочность отличает. Нет денег -- за карты не садись! Сделал дело -- отдай долю в общак, братве помоги! И ни семьи быть не должно, ни богатства. Богатство -- это грех. Его потерять боятся, а кто чего-то боится, тот человек конченый! Менты его быстро раскрутят, и начнет он стучать, как дятел, пока правилку ему не сделают и на нож не поставят... Клык вздохнул. Сейчас все перемешалось, воры Закон забыли, на "Мерседесах" ездят, дворцы строят... А скажешь кому -- смеются да тебя же дураком представляют. А вот Антарктида -- вор правильный, настоящий. И Резо Очкарик тоже. Хорошо, что община его позвала. Грузинские воры всегда были в авторитете, но сейчас многие бегут от войны, в Москве оседают, в Питере -- вроде бы и ничего, их дело, но уважения все меньше становится... А Резо живет, где всегда, не убегает, держит свои районы, хотя там работать очень нелегко. Но настоящий вор не должен трудностей бояться... И еще одно хорошо, что именно Резо на толковище приехал: он знает, куда Клык из своего общака деньги дал. По условиям с каждой спорящей стороны должно быть по три представителя. Клык приехал с Рваным и Гвоздодером. Тех, других, еще не было. Резо с охраной сидел в доме. Змей, Крестный и Антарктида -- наблюдатели от авторитетов. Вокруг дачи их "гладиаторы" за порядком смотрят, вдоль забора стоят, по улицам прогуливаются. У ворот двое -- входящих обыскивать: с оружием на толковище нельзя, здесь все слово решает. Это после волыны и перья в ход пойдут, когда слово исполняться начнет. В восемьдесят четвертом Резо разбирал спор между кодланами в Магадане, потом два месяца кровь лилась... Клык взглянул на часы. Если через десять минут не подъедут -- амба им! Считаются проигравшими, и все на них вешается -- и кровь, и касса. Но ровно за три минуты до назначенного срока в узкую улочку дачного поселка медленно вкатились два огромных белых "Мерседеса". "Любят пыль в глаза пускать фуфлыжники поганые", -- с ненавистью подумал Клык и пожевал губами, возвращая каждое из двух бритвенных лезвий до поры на свое место за щекой. Сам он с трудом продвигался по ступеням преступной иерархии, если бы не дядя Петя, то, может, в козырную масть бы не попал или на самую низшую ступень определили -- козырным фраером. Командовал бы, конечно, братвой: фраерами, блатными, ну и всякими прочими -- шпаной, мужиками, козлами, но в воры уже путь заказан... А так признали жуликом, но дальше долго не продвигали, все приглядывались, будто рентгеном просвечивали. А ведь он с двенадцати лет воровал, и пионером никогда не был, и рядом с ним никто не спалился ни разу, и Закон назубок знал, порядок в хатах поддерживал. Двенадцать лет понадобилось в зонах протоптаться, пока короновали. Правда, на всесоюзной сходке в высший ранг зачислили... А эти, "новые", сразу наверху оказались, за два-три года, параши не нюхая, на "Мерседесах" разъезжают. Один "Мерседес" остановился в начале улицы, второй подъехал, хлопнули дверцы. Седой и еще двое в распахнутых дубленках, без шапок дали себя ощупать, вошли во двор. Антарктида с каждым поздоровался, напомнил порядок, те покивали. Телохранитель Резо вышел на крыльцо, знак сделал -- время. Толковище проходило в просторном зале с горящим камином. Очкарик сидел посередине, за столом, сзади него "шкафы" ручищи на груди сложили и смотрят свирепо перед собой. Наблюдатели от авторитетов сбоку у стены в креслах расположились -- все трое. А слева и справа от двери -- длинные лавки, на одну Клык со своими людьми сел, на другую Седой со своими. Будто на скамьи подсудимых опустились. Резо в костюмчике черном, рубашка с галстуком, платочек из кармана торчит. Сделал знак рукой, на Клыка показал, чтоб первый начал, раз по его инициативе толковище собралось. Тот поднялся с достоинством и начал рассказ, как на исконно его территории, сходкой определенной, начали работать чужие, как не хотели в общак платить, а он требовал согласно Закону и наконец ультиматум поставил: или отчисляйте, что положено за все годы, или на сходняке ответ держать будете. Клык говорил размеренно и солидно, вор должен хорошее впечатление произвести, бритвы во рту ему не мешали. Голова каплевидная, желтая кожа, запавшие щеки, тонкие губы -- облик напоминал рептилию. Наконец согласились, отдали деньги, а через час его людей замочили и забрали кассу... Слова Клыка падали в вязкую, напряженную тишину. Неподвижный Резо напоминал изваяние. Невидящий, отрешенный взгляд, неестественно бледное лицо, на котором отчетливо выделялись темные полукружия вокруг глаз. Можно было подумать, что он "сидит на игле", но, при всем старании, скрыть такой порок нельзя, а наркоман не может сохранять авторитет и, уж конечно, никому не придет в голову приглашать его в качестве судьи. Клык, как и большинство присутствующих, знал, что у Очкарика больные почки. Много лет назад в таганрогской пересыльной тюрьме четверо беспределыциков из блатных отбили ему ливер. При этом они допустили три ошибки. Во-первых, нарушили Закон. Во-вторых, не рассчитали, что искалеченный Очкарик поднимется в высшую масть. А в-третьих, не учли характера жертвы. Вся четверка в течение нескольких лет погибла насильственной смертью. Причем смерть каждого была мучительной и ужасной. Одного утопили в сортире колонии строгого режима, другого зарезали на поселении, третьего заживо сожгли в паровозной топке, четвертого прибили гвоздями к воротам собственного дома. Это не восстановило Очкарику почки, но способствовало уважению и широкой известности в блатном мире. Последние пять лет он постоянно разъезжал по стране, разрешая наиболее важные и крупные споры. Причем его приговоры практически не обжаловались и недовольных, во всяком случае, явно выражающих недовольство, не оставляли. Наверное, оттого, что решения его были радикальными, как в случае со своими обидчиками. Когда Клык закончил рассказ, один из телохранителей привычно нагнулся к лицу хозяина. Губы судьи шевельнулись. -- Как ты сумел остаться в живых? -- озвучил вопрос грубый голос "гладиатора". Клык объяснил. Прозвучал следующий вопрос, потом еще один и еще. Настойчивость судьи и направленность вопросов насторожили Клыка. Он подробно описал предосторожности, предпринятые для охраны кассы, долго рассказывал о мерах поиска кассы, и внезапно понял, что оправдывается. У него даже взмокли спина, лоб и ладони, под ложечкой появилось противное сосущее чувство, которое возникает перед броском через "запретку". Клык угрюмо замолчал. -- Кто из посторонних приходил в тот день? -- "перевел" телохранитель очередное движение бескровных губ. Положенец Юго-Западного района сбился на маловразумительное бормотание о случайном визите друга детства, понимая, что говорит ту правду, которая воспринимается хуже любой лжи. -- Как с ним решили? Вполне естественный вопрос. Если в щекотливом деле возникает сомнение насчет кого-либо, особенно постороннего, чужого -- надо ставить его на перо. Приказать обязан старший и проследить, как выполнен приказ. Если сомнительный чужак жив -- сразу ясно, кто виноват. Клык закашлялся. Он был уверен, что с толковища ногами вперед вынесут Седого. И не поможет ему запасной "Мерседес", набитый вооруженной охраной, потому что Антарктида уже мигнул своим ребятам и они с разных сторон направились в сторону лишней машины. Но сейчас Очкарик ведет дело так, что отвечать должен сам Клык! Он кашлял, выигрывая время. Неужели те, другие, сумели "смазать" Очкарика? Или как-то иначе повлиять на него? Тогда амба! Прихватит он, конечно, с собой на тот свет одного-двух, да что толку... И кого хватать-то? Исполняют приговор свои, до Резо никак не дотянуться, для того и привезена охрана, на крайний-то случай... -- Решили, как положено, -- неожиданно поднялся Рваный. -- Пахан приказал уделать, я послал "торпеду" -- и с концами, обратно не вернулся... Клык продолжал кашлять. Рваный влез не в свое дело, нарушил порядок, но если он сам не в состоянии говорить из-за болезни, то поступок младшего по масти считается оправданным. А кашель -- следствие ТБЦ, полученного в карцерах и штрафных изоляторах, болезни среди воров распространенной и заслуживающей понимания. Раз Рваного не перебили и не убрали с толковища, значит, его поступок расценили именно так. -- Этот штемп словно заколдованный, -- продолжал Рваный. -- Раньше двое наших его пасли -- и вляпались за волыны по самые уши. Ничего сделать нельзя было, только из камер до суда вытащили... Интуитивно Клык понял, что этого говорить не следовало. Во всяком случае, сам он этого бы не сказал. Но у Рваного мозгов немного. Хотя и понял, что надо пахана отмазывать, иначе и ему плохо придется. Клык испытал нечто похожее на чувство благодарности к жулику. Мог ведь и отмалчиваться, как Гвоздодер, пусть идет как идет, вдруг удастся отсидеться, главное, йе высовываться, тогда точно голову отстригут. Резо моргнул. Толмач -- телохранитель -- сделал знак рукой. Бьющийся в кашле Клык кулем осел на лавку. Рядом опустился Рваный. Плечо у него подергивалось. Клык вытер рот платком и прекратил имитацию. Наступила очередь другой стороны, и надо было внимательно слушать. Седой правил не знал, а потому не актерствовал и плел какую-то несусветицу. Сказал, что старые и новые деловые независимы друг от друга и платить никому не должны, а у него угрозами вырвали законные деньги, вот ребята и озлобились, он их не посылал, а куда казна делась, ни он, ни его люди, не знают. С улицы потянуло дымком. Резо любил шашлык, и рядом с дачей уже готовилось угощение. Кого бы ни зарезали сейчас, Резо, Крестный, Антарктида и Змей сядут за стол, станут пить водку под ароматное дымящееся мясо, поднимут тост за мудрого судью, за воровской Закон, может, за упокой приговоренного... А потом Резо разойдется: за родителей, за друзей, за старших, за волю -- он это умеет, на Кавказе молча глотать не принято. Клык пожевал губами, перегоняя с места на место лезвия. Седому тоже было задано много вопросов: кто из его ребят сидит, где, какие сроки, как помогают они своим братьям, томящимся за проволокой. Клык перевел дух. Очкарик явно подводил Седого под нарушение Закона о благе воровском. Но вскоре вновь насторожился -- речь снова пошла о Сашке Каймакове: кто его прислал, да что он хотел, да как держался, да когда ушел, да что с ним решили... Седой, естественно, валил все на Клыка: его знакомый, он прислал, все как-то подозрительно-и поведение и вообще... Послал двух "бойцов" за ним следить, а тех ОМОН повязал, пушки изъял, еле-еле ребята открутились... Потом Резо заслушал мнение авторитетов. Крестный, Антарктида и Змей были едины в одном: казна братвы -- дело святое, все обязаны делать взносы, а если кто руку протянет -- надо вместе с головой отрубать. Но по решению мнения разделились. Антарктида возложил всю вину на Седого, предложил за кровь его пришить, а деньги взыскать с группировки. Крестный согласился, но внес два уточнения: чтобы заплатили и за убитых, а Седого Клыку отдать на усмотрение. Змей, глядя в сторону, другое сказал: кто кассу взял -- неизвестно, а в утере и Клык, и Седой виноваты, людей и с той, и с другой стороны побили, значит, сумму сообща возместить должны, за убитых по головам рассчитаться, а кровь никому не пускать. "Вот падло, -- подумал Клык. -- Видно, крепко его на крючок взяли и поводок коротко держат". Он переглянулся с Крестным, Антарктидой и понял, что они думают то же самое. С улицы донесся аромат жарящегося на углях мяса. Толковище подходило к концу, приближалось время обеда. К сидящим на скамьях придвинулись сзади крепкие угрюмые парни. Все ждали слов судьи. У Рваного гулко забурчало в животе, он неловко заерзал. Гвоздодер втянул голову в плечи. Очкарик не торопился. Тишина с каждой минутой становилась все более напряженной. Наконец Очкарик заговорил. Он недаром долго хранил молчание, сейчас каждое слово казалось значительным и веским. -- Все мы под Богом ходим, сегодня на воле, завтра в киче, а там, бывает, трудно приходится без поддержки, -- торжественно начал Резо. -- Потому Закон требует от каждого в общак долю отстегивать. И на ментов, следователей деньги нужны, и больным помочь, оружия купить, наркогы. В Кисловодске на союзной сходке решили: все платить обязаны! Взгляд судьи буравил Седого, царапал лица его спутников. -- Кто не отстегивает, тот против Закона идет. Потому Клык требовал правильно и то, что заплатили вы, -- тоже правильно. Наступила пауза. Рваный вздохнул. Гвоздодер распрямил спину. На соседней скамье тоже облегченно перевели дух. -- Но потом твои люди мясню начали. -- Резо обличающе устремил на Седого палец. -- Вина за кровь на тебе. Это серьезная вина. Все расходы: на похороны, помощь семьям и остальное -- за вами! Очкарик вновь выдержал паузу. -- Но деньги кровь не смоют. Начавшаяся было разряжаться атмосфера в комнате вновь сгустилась. -- За потерю казны вина на обоих. Обличительный палец "судьи" указал на Клыка, потом на Седого. -- Ты плохо хранил, ты кипиш поднял. Оба плохо искали. Чужака, штемпа этого, живым оставили. А он не такой уж лох! Накануне замочил кого-то! Ваших людей от него отсекали! После него у тебя на хате еще чужие были! Кто такие? Клык удивился осведомленности Резо. То ли он получил сведения от грузинской общины, то ли имеет другие источники информации, но подготовлен к толковищу капитально. Сразу видно -- спец! -- Этот гад и взял казну! С теми, кто его прикрывал! Надо было ему ногти выдергать и узнать, где бабки... Почему не сделали? Тоже оба виноваты! Теперь Резо перевел холодный взгляд на Клыка. Зрачки неестественно расширены. Неужели он действительно ширяется? -- А кто допустил его на хату? Кто кассу показал? Кто покрывать пытался? Кто товарища за правильные слова замочил? Стоящие сзади парни придвинулись. От них несло водкой и луком. Клык жевнул губами и подумал, что если дадут по чеклану или накинут удавку, то бритвы изрежут весь рот, могут и язык отхватить. Впрочем, это уже не будет иметь значения. Откуда же он, падло, все знает? И почему про помощь братскую забыл? Может, нарочно: пришьют, и не надо отдавать ни бабки, ни наркоту. Кроме него, один Хранитель про заем знает. А тому рот заткнуть -- проще простого. -- За такие дела и авторитетному вору по ушам дают! Клык напрягся, сдерживая бешено стучащее сердце. Конечно, он вор союзного значения, значит, решать его судьбу имеет право только всеобщий сходняк. Но Очкарик может взять это на себя. А потом отчитаться. Признают правильным -- значит, дело с концом. А если нет -- могут с Резо спросить. Только кто спросит? Дяди Пети уже нет. Медуза? Стар, силу и авторитет потерял. Бок с этими "новыми" спутался. Гранда застрелили недавно. Внезапно Клык понял, что настоящих серьезных связей у него почти не осталось. А Очкарик, наоборот, на взлете и набирает вес... На любом сходняке вряд ли против него выступят. Как захочет, так и решит! -- По Закону и нашим правилам я, Резо Ментешашвили, решаю так... Голос Очкарика стал явно театральным, и Клык интуитивно почувствовал, что все обойдется. -- ...Неделя сроку обоим, чтобы найти казну, со Дать по ушам -- понизить вора в преступной иерархии. штемпом и его дружками разобраться. Найдете -- живите. Нет -- тебе пика в сердце. -- Резо, будто заточкой, ткнул пальцем в Седого. -- А тебя -- на всеобщий сходняк, я решать по твоему уровню не хочу. "Действительно, -- подумал Клык. -- Зачем на себя брать хоть какой-то риск? А так -- не подкопаешься: по справедливости рассудил, все как положено". Запах лука и перегара пропал, жареного мяса -- усилился. Клык сглотнул. У Рваного снова заурчало в животе. -- Будет все нормально -- он с тебя за кровь имеет, -- припечатал Очкарик последнюю фразу, рассматривая Седого. -- Все! Собравшиеся поднялись, разминая ноги и расслабляясь. Никто не разговаривал. Обсуждения начнутся позже, в узких компаниях. Но уже завтра вся Москва, а через пару дней весь криминальный мир Союза независимых государств узнает о толковище, блестяще проведенном Очкариком. Низкий крепыш с острым взглядом подшмыгнул к Антарктиде, пошептал на ухо. -- Заноси! -- сказал авторитет в полный голос и махнул человеку у входа. Тот заступил дорогу Седому и его спутникам. Они настороженно оглянулись. -- На толковище надо без оружия ходить, -- презрительно сказал Антарктида. -- И не брать людей больше договоренности. Остроглазый крепыш затащил тяжелый сверток, бросил на пол. Лязгнул металл. Из развернувшейся ткани выглянули короткие автоматы. Седой побледнел, его сопровождающие подобрались. -- Целы они, -- с той же презрительной интонацией сказал Антарктида. -- Покорябали слегка. А вот "Мерседес" сгорел. Надо правила соблюдать. Иначе перья полетят... Он снова сделал знак, и охранник освободил проход. Трое из "новой волны" стремительно вышли на улицу. Здесь их догнал Змей. -- Не берите в голову. -- Он осмотрел всех, но обращался к Седому. -- Хотите, ставьте у меня на Северо-Востоке или несколько палаток, или игральные автоматы. За месяц новую тачку купите... Три пары глаз настороженно наблюдали за этим разговором. -- Договорились. -- Седой улыбнулся, протянул руку. Змей пожал ее, потом еще две ладони. -- Похоже, и этот перекинулся, -- мрачно сказал Клык. -- Похоже, -- ответил Антарктида и выругался. -- Резать их надо, -- оскалился Крестный. -- Тогда другим неповадно будет. -- Змей, он Змей и есть, -- сплюнул Клык. -- Он всегда гнилой был. Но Резо, видно, тоже в ту сторону смотрит... Антарктида кивнул. -- Собирается банк у нас открыть... -- Пойдем, он ждет, -- сказал Крестный. И, повернувшись к Клыку, добавил: -- Тебя не зовем. Это было ясно. "Судья" не может садиться за стол ни с одной из сторон разобранного конфликта. -- Давай, Василий. -- Антарктида протянул руку. -- Ищи кассу, мы своих людей тоже поднимем... А то неизвестно, как обернется... -- Портяночники камерные, -- ругался Седой в уцелевшем "Мерседесе" и подносил ко рту подрагивающей рукой звякавшую о зубы плоскую бутылочку виски "Черная марка". Спиртное обжигало небо, плотным огненным шариком катилось по пищеводу, взрывалось в желудке и расходилось теплом по телу, расслабляя напряженные нервы. -- Надо их списывать одного за другим. -- Горлышко звякнуло в очередной раз. -- А то они нас вправду начнут резать! Видели, как он показал?! Седой несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. -- Значит, так, -- сказал он обычным ровным голосом. -- Найдите двух специалистов, таких, чтобы работали с дальней дистанции. Это надежней всего. -- Есть такие люди, шеф, -- отозвался референт-телохранитель с заднего сиденья. -- И займитесь этим, как его, у меня где-то записано... -- Каймаков, -- раздался голос сзади. -- Точно, Каймаковым. Пусть Рудик доведет дело до конца. -- Сделаем, шеф, -- сказал второй референт. Седой последний раз приложился к бутылочке и завинтил пробку. -- И с деньгами... Провентилируйте в тридцать втором отделении или в районном управлении -- кто там еще был в момент стрельбы. -- Понятно, шеф. "Мерседес" мягко катил по дороге к Москве. Мощные амортизаторы сглаживали выбоины, рытвины и многочисленные неровности трассы. В платный туалет вошел дерганый парень со звездообразным шрамом на подбородке, который уже несколько часов обходил все торговые точки и увеселительные заведения района. Сидевший на входе мужик нервно сжал кисть. Натянувшаяся кожа побледнела, отчего татуировка -- синий перстень с четырьмя лучами -- выделялась особенно отчетливо. -- В этом месяце я уже платил. Голос прозвучал глухо и устало. Парня все принимали за сборщика дани, и это ему нравилось. -- Я ищу бомжа, -- парень описал приметы Клячкина. -- У него могли быть крупные бабки -- бумажками по пятьдесят штук. -- Ничего себе бомжи пошли, -- пробормотал смотритель туалета. Он тянул время, чтобы не фраернуться. -- Потому и ищем, -- с явным превосходством сказал вошедший и по-хозяйски огляделся. Смотритель понял одно: ничего, кроме неприятностей, признание ему не принесет. А деньги отберут -- это и ежу понятно. -- Я такого счастливца не видал, -- равнодушно ответил он. -- У меня мелкими расплачиваются. -- "Счастливца", -- передразнил парень. -- Скоро он будет на месаре сидеть и ногами дергать... Сплюнув на чистый кафельный пол, посетитель вышел, продолжая обход. Финик взял богатое кожаное портмоне в толчее у кассы, быстро скользнул к выходу и нырнул по лестнице в подвал. На ходу осмотрел добычу: несколько десятитысячных купюр, пятитысячные, пачка тысячных. Переложив деньги в карман, сбросил портмоне между гипсолитовыми плитами, спокойно прошел сорок метров по пустому коридору и стал подниматься по лестнице другого подъезда. И вдруг он увидел старый, обтянутый дерматином чемодан. Именно про такой говорил Шлеп-нога. Чемодан был пуст. Финик подхватил его и быстро направился на хазу. Через час курирующие универмаг Жетон и Кепка обходили секции и подробно расспрашивали продавщиц, показывая на всякий случай обтерханный чемодан. Его-то и вспомнила курносая Нинка. -- Это был не бомж, какой-то приезжий... Одет нормально, но во все дешевое. И запашок от него шел... Он еще сумку дорожную купил, а у меня костюм за двести пятьдесят. И в парфюмерии чтото брал. А расплачивался точно -- по пятьдесят тысяч, на кассе спросите. -- Жетон и Кепка переглянулись. На катране в Малоивановском взяли двоих залетных с пачкой пятидесятитысячных купюр. С ними приехал разбираться Рваный. Через час обоих отпустили. Секьюрити казино "Медведь" задержали высокого худого игрока, карманы которого были набиты пятидесятитысячными банкнотами. За него активно вступились двое из чеченской группировки, вспыхнула перестрелка. Один чеченец и случайный посетитель убиты, второй и двое секьюрити ранены. Задержанных вывезли в специальное место и взяли в оборот. Игрок признался, что сбывал фальшивые купюры, чеченцу тоже деваться было некуда. Приехавшие представители земляческой группировки возместили казино ущерб, но через день кто-то бросил сквозь зеркальную витрину гранату "РГД-5", убившую трех и ранившую пятерых человек. Чеченцам предъявили ультиматум -- возместить расходы по похоронам, лечению, ремонту, наказать или выдать виновных и выплатить штраф -- пятьсот тысяч долларов. Те отказались -- дескать, община к этому делу отношения не имеет, действовали родственники убитого по своей инициативе, в соответствии с законом кровной мести. Тогда им назначили разборку. Обе стороны спешно наращивали силы. По вокзалам и ночлежкам, подвалам и чердакам рыскали в поисках люди Клыка, Крестного и Антарктиды. Чтобы "разговорить" бомжей, их били до потери пульса. Защищаясь, один облил обидчиков керосином и подпалил. Блатные в ответ убили шестерых. Среди бомжей началась паника; на товарняках, электричках, попутках и пешком они потянулись из Москвы в более спокойные и безопасные края. Снизились сборы с нищих, попрошаек, собирателей бутылок, макулатуры и тряпья, предсказателей судьбы, мойщиков машин, грузчиков рынков, поденных рабочих и прочих тружеников дна. Эту публику контролировала таганская группировка, у которой уменьшение доходов вызвало вполне определенные чувства. Лидер таганцев передал Клыку, чтобы тот перестал баламутить дно столицы. Вор без дипломатических изысков послал его на три известные буквы. Недовольство и напряженность в криминальном мире Москвы нарастали. Вечером в своей комфортабельной квартире в Крылатском референт акционерного общества "Страховка" Гена Сысоев занимался сексом с бухгалтером из "Бизнесбанка" Галочкой. Подружка была фригидной, но послушной и старательной, Гену это вполне устраивало, тем более что по первой же просьбе она очень правдоподобно имитировала африканскую страсть. У Галочки были роскошные формы и возможность обналичивания "воздушных" авизо. В данный момент Гена использовал ее первое достоинство. Развалившись в глубоком кресле из натуральной кожи и положив босые ноги на черное стекло сервировочного столика, он потягивал из длинного, узкого, с толстым дном стакана джин с тоником и льдом, время от времени набирал ложкой поочередно то красную, то черную икру и отправлял в рот, после чего делал совсем не утонченно-заграничный, а российский глоток, вмиг опустошая стакан и наполняя его заново. Голая Галочка раскачивалась перед ним в такт медленному блюзу с последнего лазерного диска и быстро выполняла подаваемые команды. -- Повернись, -- голос Гены был почти равнодушным. -- Теперь нагнись... Ниже, будто пол моешь... Ноги шире, так... Теперь вставь туда палец... Гена кайфовал. Восемь лет назад он с трудом закончил школу, учителя и родители сулили ему жалкое существование на обочине жизни, куда неизбежно будет выброшен неуч, не желающий приобретать специальность. -- Теперь подойди сюда... Ставь ногу мне на колено... Голос его стал заметно напряженней. Он сунул палец в банку с икрой и поднес к пухлым, в яркой помаде губам. -- Попробуй вместо бутерброда. Только не откуси... -- Гена хихикнул. Галочка всосала палец и принялась сноровисто облизывать со всех сторон. Палец левой руки проник в женщину с другой стороны. Мощные биологические поля влажных горячих полостей, устремившись друг к другу, пробили его насквозь, оказав тот эффект, которого он давно добивался. Зарычав, Гена схватил увесистое тело подруги, со сноровкой борца-классика бросил его в партер и пристроился сзади, вцепившись в бедра, будто удерживая уползающего с ковра соперника. Галочка спокойно переносила процедуру. Дотянувшись до своего стакана, она допила перемешавшийся с растаявшим льдом джин. Но, получив болезненно хлесткий шлепок по спине, поняла, что допустила ошибку, и принялась со стонами раскачиваться взад-вперед, так что имитация борьбы была полной. Когда Гена наконец победил и тяжело рухнул на застеленный медвежьей шкурой пол. Галочка получила возможность спокойно покушать икры и выпить. -- У меня есть сосед -- Арсен, он армянин, держит шашлычную на Юго-Западе, недалеко от метро, так у него какие-то бандиты стрельбу устроили, перебили все, двух человек убили и третьего хотели, но он убежал... Галочка любила рассказывать и умела внятно говорить с набитым ртом. Гена недовольно повернулся. -- Не знаешь, не болтай! Какие бандиты? Может, это он бандит! -- Точно! -- Девушка всплеснула руками. -- К нему все время армяне ходят: приносят что-то, уносят. И пистолет раз у него видела. Но так дядечка хороший, добрый... -- Дерет он тебя, что ли? -- Что за глупости! -- оскорбилась она и перевела разговор со скользкой темы. -- К нему сегодня трое каких-то из Еревана приехали. Будто друга ищут. А рожи -- вылитые убийцы! Щетина, глаза блестят... У-у-ух... Они в Карабахе воюют. Ну и пусть бы себе воевали... Чего сюда ехать? Галочка замолчала. Гена приподнялся на локте и напряженно смотрел, ловя каждое ее слово. Еще никогда он не слушал ее с таким вниманием. Да и вообще никто ее так не слушал. -- Что они говорили? Вспомни все точно! Девушка задумалась. -- Сказали, что из Армянской армии... Что целый год женщин не видели... Что они самые лучшие бойцы... И все. Нет, еще что-то про Ростов говорили... -- Что? -- Было у них что-то в Ростове. Это самый молодой рассказывать начал, а другой его перебил. Да, теперь точно все. Знаешь, что я думаю? Как ни странно. Гену интересовало ее мнение. Впервые за все время знакомства. -- Арсен нарочно их выписал из этого самого Карабаха. Чтобы тем, кто в него стрелял, отомстить! -- А в какой квартире живет этот твой Арсен? -- спросил Гена, поднимаясь на ноги. -- Никакой он не мой. -- Галочка с интересом рассматривала могучее тело партнера. -- А живет в тридцать восьмой. Выйдя в соседнюю комнату, Гена взял трубку радиотелефона и соединился с Седым. -- Плохие новости, шеф! Помните шашлычную, где наши недавно работали? Ее хозяин вызвал трех боевиков из Карабаха, профессионалов. У них было что-то крупное в Ростове. Сказали -- из Армянской армии... Нет, больше ничего не знаю. Адрес есть, диктую... Седой немедленно связался с начальником службы безопасности. -- Ты слышал что-нибудь про Армянскую армию? И ее дело в Ростове? Ясно... Вот так, значит! Ну, три таких террориста прибыли по нашу душу. Записывай адрес, если они еще там. Да, и вот что... Пошли тех, кто работал в шашлычной. Они первые на очереди, и интерес у них кровный. Гонорар, конечно, само собой. Через сорок минут красная "Вольво" без номеров подкатила к девятиэтажному панельному дому на Флотской. Из нее вышли два пассажира и водитель -- молодые люди в кожаных куртках, ярких спортивных штанах и нахлобученных на глаза шапках. Проведя рекогносцировку и убедившись, что в тридцать восьмой квартире горит свет, они заняли исходные позиции. Один поднялся на площадку выше, двое спустились на площадку ниже четвертого этажа. Теперь вышедшие из тридцать восьмой квартиры попадали в смертельные огневые клещи. -- Скоро вы там? Хватит время терять! -- торопил спутников Герой, стоя у двери. Глава тринадцатая В организации работы специальных служб любое государство использует древний, как мир, принцип "разделяй и властвуй". Секретная информация и навыки проведения специальных операций никогда не сосредоточиваются в одних руках: это слишком опасно для сенаторов и конгрессменов, секретарей ЦК и членов Политбюро, генсеков, губернаторов штатов, депутатов советов, дум, законодательных собраний, министров и президентов. Поэтому ЦРУ следит за ФБР, ФБР, в свою очередь, -- за ЦРУ, Агентство национальной безопасности приглядывает за теми и другими, а те и другие просвечивают своим рентгеном АНБ. На специальном языке это называется системой сдержек и противовесов. В СССР много десятков лет сохранялся равновесный баланс между специальными службами. Профессионалы ГРУ, умеющие взрывать королей, менять президентов и вербовать сотрудников госдепа, находились под бдительным надзором Первого главка, и, вздумай они применить свои способности на территории лучшего в мире государства рабочих и крестьян, им бы пришлось иметь дело со Вторым главком, обеспечивающим безопасность этого государства. Громоздкую и чрезвычайно мощную армейскую машину курировал Третий главк, пронизавший системой особых отделов или их уполномоченных весь непомерный организм вооруженных сил -- от округа или флота до батальона и отдельного корабля. И Первый, и Второй, и Третий главки являлись структурными подразделениями одного ведомства -- Комитета государственной безопасности СССР, подчинялись его председателю и вместе с десятками других главных управлений, управлений, отделов, отделений, направлений и служб придавали могущество и власть ведомству и его руководителю. Но власть эта не была безграничной. Потому что, если кто-то из сотрудников зарубежных резидентур КГБ начинал пить, вертеть контрабанду либо другим способом нарушать моральный кодекс строителя коммунизма, от чего до прямой государственной измены, как известно каждому октябренку, меньше одного шага, коллеги-соперники из ГРУ немедленно информировали своего хозяина -- министра обороны СССР, а тот поспешно докладывал хозяину общему -- Политбюро или секретариату ЦК КПСС. Тем самым он демонстрировал бдительность и результативность своего ведомства, способом "от противного" показывал чистоту и идейное совершенство подчиненных, доказывал, что прошлый факт адюльтера офицера военной разведки в Таиланде, раскопанный КГБ, являлся чистой случайностью, а скандал вокруг него искусственно раздут недобросовестным офицером внешней разведки. Если же комитетчик где-нибудь в Рязани или Владивостоке попадал в вытрезвитель, либо застукивался паспортным контролем в номере гостиницы с посторонней женщиной, либо даже просто терял служебное удостоверение, то милицейская шифровка летела наверх и ложилась на стол министру внутренних дел, который не менее поспешно и с теми же целями докладывал о случившемся в ЦК. Правда, в коридорах высшей власти министр мог встретиться с председателем, у которого в кожаной папке лежало спецдонесение из Ташкента или Северодвинска о пьянстве, коррупции или рукоприкладстве милицейских чинов. Так и состязались три ведомства, как лошадки на скаковой дорожке, под взглядом строгого, но в общем благожелательного хозяина. Прокуратуру по большому счету в расчет не принимали: своего оперативного аппарата у нее не было, оружия, биноклей, приборов ночного видения, наручников и людей, умеющих все это применять, -- тоже. Голова профессора Доуэля. Руки и ноги чужие -- офицеров МВД и КГБ. Не захотят -- и голова никого даже не укусит, потому что не сумеет ко рту поднести. А про судейских и говорить нечего: те из кабинетов на улицу носа не кажут, копаются в бумажках да пишут, как местный обком -- райком скомандует. Три кита, три министра друг за другом приглядывали да друг друга придерживали, а хозяин следил, чтобы они свое дело делали, да поправлял, если что не так. Потом начали перестраиваться, правовое государство строить. Но то ли чертежи оказались неправильные, то ли материал негодный, то ли строители хреновые. Незаметно стали трех министров "силовыми" называть и тем самым официально признали, что вместо правового силовое государство вышло: кто сильнее -- тот и прав. Кулак более прав, чем слово, нож -- чем кулак, пистолет -- чем нож, танк или атомная подлодка -- чем все вместе взятое. Единый строгий хозяин почил в бозе, или, выражаясь современным языком, откинул копыта. На смену пришли другие: не такие единые, не такие строгие и не такие хозяева. И пошла между собой таска: вроде за все старое -- деньги, власть, дачи -- да методами новыми... То народ стенка на стенку пускают, то из автоматов перестрелки устраивают, то танковыми пушками долбят прямой наводкой... А министры силовые уже не на пенсию или "другую работу" переводятся, а прямиком в тюрьму один за другим отправляются. И вместо трех китов, имеющих оперативные аппараты, вон их сколько развелось! И налоговая полиция, и Таможенное управление, и Главное управление охраны, и Служба внешней разведки, и федеральная контрразведка, и органы внутренних дел... И без хозяина каждый на себя химичит, свои шкурные интересы отстаивает, а о пользе дела никто не думает... Система сдержек и противовесов перестала существовать, потому что мышиная возня вокруг сиюминутных задач не предполагает кропотливого сбора и целенаправленного использования информации, которую к тому же некому передавать и которая, по большому счету, никого, кроме любопытного обывателя, не интересует. В этих условиях сильная специальная служба, возглавляемая умным и волевым человеком, не ставящим целью личное обогащение, получала чрезвычайно широкие, практически безграничные возможности. Военный транспортный вертолет, взлетевший с бетонной площадки, находящейся за многокилометровым забором с колючей проволокой поверху в Юго-Западном округе столицы, взял курс на северо-восток. День был солнечным, и тень бронированной машины пересекала жилые кварталы, промышленные районы, улицы, площади и автострады, очереди за акциями АО "МММ", автостоянки, сонмы коммерческих ларьков, кишащие озабоченным людом рынки. В раскинувшемся внизу мегаполисе шла обычная жизнь: перепродавали импортный ширпотреб, воровали, пили, ели, курили, занимались сексом, употребляли наркотики, заключали миллионы сделок, обналичивали фальшивые платежные документы, брали и давали взятки, торговали оружием, наркотиками, женскими, мужскими и детскими телами, валютой, государственными экономическими секретами, служебным положением, преступные группировки делили территории и сферы влияния, отбеливали "грязные" деньги и продолжали проникать в государственные структуры, власть принимала законы, указы и постановления, потом поправки к ним, сводившие на нет основное содержание, граждане совершали административные проступки и преступления, некоторые работали, продажные менты способствовали преступникам, а честные, рискуя жизнью, их задерживали, но суды все равно отпускали негодяев. Москва не тот город, который позволяет беспрепятственно шляться над собой всяким вертолетам, поэтому на борт несколько раз поступали электронные сигналы запросов "свой-чужой", и автоматическая система давала ответ кодом самого высокого класса, так что встрепенувшиеся было дежурные офицеры вновь расслаблялись у пультов слежения. Наконец этажность застройки стала снижаться, внизу замелькали черные срубы и шиферные крыши типично деревенских домишек, потом начался лес. Через пару десятков километров голые деревья леса уткнулись в высокий бетонный забор с "колючкой", за которым располагался комплекс одно-, двух -- и трехэтажных зданий с асфальтовыми дорожками, теннисным кортом и посадочной площадкой. Генерал Верлинов оторвался от тягостных размышлений, ставших для него обычными в последнее время. Вертолет делал круг, заходя на посадку. Генерал снял защитные наушники, и в мир вернулся надсадный рев двигателя. Он думал в первую очередь о пользе дела. Он знал, что и как надо сделать. Но в отличие от десятков тысяч болтунов различных рангов он и о г это сделать. Двигатель смолк, исчезла раздражающая вибрация, командир группы охраны распахнул люк, осмотрелся и выпрыгнул наружу, следом прыгнули трое его бойцов. Из овального проема потянуло весенней свежестью подмосковного леса. Загремел короткий металлический трап, и Верлинов, не придерживаясь за перильца, легко спустился на землю. В левой руке он держал черный кейс из титанового сплава, прикованный тонкой сверхпрочной цепочкой к браслету, плотно охватывающему запястье. Резкий рывок цепочки, нарушение процедуры открывания чемоданчика, нажатие кнопки на ручке или просто сильный удар по крышке включали пиропатрон, мгновенно сжигающий помещенные внутрь бумаги. Документы были исполнены в одном экземпляре, причем отпечатаны не на компьютере, как обычно, а на допотопной механической пишмашинке, доставленной в прилегающую к кабинету Верлинова комнату отдыха из запасника ремонтной мастерской, где она пылилась не менее пяти лет, что гарантировало отсутствие разведывательных переделок в конструкции. Печатал шестидесятитрехлетний отставник -- бывший порученец генерала, оставленный при одиннадцатом отделе на посильной работе, дающей ощутимый довесок к пенсии. Кроме абсолютной надежности и исключительной преданности, он обладал еще одним достоинством -- склерозом, начисто лишившим его способности запоминать тексты. Верлинов лично контролировал работу, а по ее окончании сжег исписанные собственным почерком листы черновика, ленту и уничтожил вал и шрифт пишущей машинки. Из-за этих документов он совершил пижонский полет над Москвой в сопровождении семерки крепких, затянутых в камуфляж охранников. Сейчас три бойца шли впереди, двое -- по сторонам и двое -- сзади. Автоматы они держали наперевес, стволами в стороны предполагаемой стрельбы. Прибывшие раньше Верлинова люди тоже имели охрану, но один-два увальня в цивильных, топорщащихся под мышками пальто не шли ни в какое сравнение с личной боевой группой начальника одиннадцатого отдела. Проницательный Верлинов подумал, что соратники заподозрят его в выпендреже. В подавляющем большинстве они были глубоко штатскими людьми и весьма приблизительно представляли, как создаются, охраняются и перехватываются секреты. И ни один из них не видел, что делает с головой пуля, выпущенная с близкого расстояния в затылок. Поэтому "частности" были отданы для разработки ему. В каминном зале гостевого корпуса собрались шесть человек: Президент страны, вице-президент, спикер, министры иностранных дел, экономики и сельского хозяйства. Правда, эти должности им еще предстояло занять после того, как Верлинов реализует операцию "Расшифровка". Но и сейчас лицо каждого из присутствующих было известно тем, кто интересуется политикой и регулярно смотрит телевизор. Депутаты -- руководители фракций, заместитель министра, сотрудники аппарата правительства и Администрации Президента. "Для конспирации" они называли друг друга вымышленными именами. Такой уровень огорчал Верлинова, но выбирать не из чего: планка отбора в государственные структуры за последние годы передвигалась только в одну сторону. Извинившись, Верлинов включил систему подавления. -- У меня часы остановились. -- "Иван Иванович" обиженно смотрел на погасший электронный циферблат. -- Это излишне... Наша охрана уже все проверила... -- Мера предосторожности, -- развел руками генерал. -- Враг не дремлет. А часам ничего не сделается, даже в ремонт отдавать не надо. То ли упоминание о врагах, то ли о часах успокоило депутата. -- Кстати, о врагах, -- заметил сановитый седовласый мужчина, удобно расположившийся в мягком кресле. -- По-моему, мы недопустимо затягиваем развитие событий. "Промедление смерти подобно!" Помните, кто сказал? А уж он знал, что говорит... -- "Петр Петрович", -- попытался пояснить Верлинов, но будущий вице-президент поднял руку, останавливая его. -- Когда власть валяется на земле, ее обязательно поднимают. Стоит нам промедлить... "Если один человек чего-то не делает, за него это делает другой", -- так говорит моя жена, когда я отказываюсь вести ее в театр или ресторан... Жена "Петра Петровича" была моложе его на двадцать лет, он часто ее цитировал, а все маломальски осведомленные люди знали, что она находит замену супругу не только для ресторана и театра. Сам же он ни о чем не догадывался в полном соответствии со столь же часто цитируемой по другим поводам поговоркой "муж узнает обо всем последним". Впрочем, может быть, он просто не хотел догадываться, а народной мудростью оправдывал это нехотение. -- Если не мы -- значит, кто-то другой. Скорее всего вояки, у нас есть кое-какие данные... Или коммуняки, или этот шизофреник. В любом случае народу, стране лучше не будет! Так чего же мы ждем? Верлинов деликатно откашлялся. -- Как все вы, уважаемые коллеги, помните, суть проводимой моим отделом операции состоит в том, чтобы дать повод для парламентского расследования противозаконной деятельности Министерства обороны. Если повод будет серьезным и привлечет внимание общественности, то маховик расследования удастся раскрутить настолько, что начнется настоящий звездопад и с ключевых постов уйдут люди, представляющие существенную опасность. Верлинов сделал паузу и обвел собравшихся взглядом. Все слушали внимательно, кроме будущего министра иностранных дел, озабоченно рассматривающего свои часы. -- Это даст нам двойную выгоду: устранение наиболее реальных конкурентов, претендующих на власть, и ликвидацию возможности противодействия нашим собственным попыткам. Потому что возбуждение процедуры импичмента может быть реально пресечено не Конституционным судом, а автоматчиками и танками. Если же мы добьемся своего, то никто, абсолютно никто не осмелится отдать приказ! Воля командиров всех уровней будет парализована, и при отсутствии личной заинтересованности никто не станет рисковать! Народ проголосует за перемены -- тут нет сомнений. Возможны отдельные эксцессы, но у нас есть силы для их локализации. -- Все это правильно, но, как верно заметил "Петр Петрович", чего же мы ждем? -- спросил худощавый, интеллигентного вида молодой человек -- будущий спикер. -- У нас есть несколько известных журналистов, представляющих солидные газеты, они могут взорвать любую сенсационную бомбу! Верлинов отрицательно покачал головой: -- Сколько таких бомб взрывается каждую неделю -- и что? Здесь нужен серьезный, точный, абсолютно достоверный материал. И самое главное: он должен исходить от совершенно нейтрального, не связанного ни с какими группировками, далекого от политики человека. И еще более важное: этот человек не должен ничего знать о наших планах и не должен рассказать -- под пыткой, на "детекторе лжи", под действием "сыворотки правды", -- что ему кто-то специально передал разоблачительные материалы. -- Как же можно такого достигнуть? -- оторвался от часов при упоминании пыток претендент на пост министра иностранных дел. -- Только одним способом. Надо, чтобы наш человек вообще ничего не знал. -- Загипнотизируете вы его, что ли? -- Нет. Просто манипулируем им, а он думает, что действует самостоятельно. Представьте проходную пешку на шахматной доске. Если бы она умела думать, то искренне бы считала, что сама ухитрилась обеспечить победу. А о гроссмейстере, который довел ее до ферзевого поля, она ничего не подозревает. И не сможет никому рассказать, хоть жги ее заживо! Генерал Верлинов едва заметно улыбнулся. -- И у вас есть такая пешка? -- рокочуще спросил кандидат в президенты. -- Да, есть, -- ответил гроссмейстер. -- И первые ходы уже сделаны. И открылась возможность великолепной комбинации. Представляете, если поводом к расследованию послужит нота правительства могущественной державы? Удивленные и одобрительные реплики выразили настроение будущих руководителей России. Верлинов тяжело вздохнул. -- Теперь о конкретных деталях... Прикрываясь столом, он проделал необходимые манипуляции и открыл кейс. -- Во-первых, мною подобраны кандидатуры министров внешней и внутренней безопасности, охраны порядка и обороны. Генерал извлек тонкую стопку машинописных листов. -- А вот планы мероприятий по основным направлениям деятельности нового правительства. В каминном зале наступила заинтересованная тишина, только будущий министр иностранных дел продолжал заниматься остановившимися электронными часами. Виктор Юркин был довольно известным журналистом. Когда-то он считался "левым", потом терминология изменилась, и он получил ярлык демократа, причем слово имело разные интонации и эпитеты -- в зависимости от того, к какому осколку некогда монолитного советского народа принадлежал тот, кто его произносил. Юркин действительно выполнял весь демократический набор: выступал против коррупции должностных лиц и за отмену смертной казни, за повышение жизненного уровня населения и против великодержавной политики, за правопорядок и против КГБ, МВД, МБ, ФСК и прочих силовых структур, этот самый правопорядок обеспечивающих. Он требовал полного раскрытия преступлений и одновременно добивался упразднения института секретных агентов, от которых, в подавляющем большинстве случаев, и зависит раскрытие. Выступления за обуздание обнаглевших бандитов сочетались с призывами поставить на место распоясавшуюся милицию. Все требования и призывы Юркина были правильными, но неверными, потому что входили в противоречие не только между собой, но и с логикой и реалиями современной жизни. К тому же постоянный анализ обстановки в стране уже давно не представлял ни для кого интереса: она и так была предельно ясна, ибо каждый гражданин ощутимо прочувствовал ее на собственной шкуре. Но, как хороший газетчик, он умел добывать "фактуру", повествуя о тайных и явных аферах, закулисных скандалах и прочих жареных фактах. Каждый раз он ожидал расправы: ночевал у друзей и подруг, рассказывал коллегам об угрозах и спрятанном завещании, но ничего не происходило. Бомбы сенсационных разоблачений взрывались вхолостую, не вызывая ни малейшей реакции государственных органов и не причиняя вреда "героям" публикаций. Пару раз на него подавали в суд, добившись предельно завуалированных опровержений и символических материальных компенсаций. Сейчас Юркин внимательно читал материал, который Каймаков, последовав совету Димки Левина, назвал: "Мыло для подземной войны". -- Неплохо, старик, неплохо, -- сказал он, откладывая последний лист. -- И фактура интересная, и слог нормальный. Ты раньше-то писал? Каймаков кивнул. -- В институтскую многотиражку. И работа дает навык письменной речи. -- Неплохо, -- машинально повторил Юркин, о чем-то размышляя. -- Конечно, вояки встанут на дыбы... Могут в суд потащить. Но раз у нас есть очевидец... Начнут меня в военкомат дергать да на сборы призывать... Плевать, спрячусь у Нинки. Он вдруг внимательно взглянул на Каймакова. -- А про покушение ты придумал? Для остроты? Каймаков возмутился. -- Сейчас я тебе покажу, что я придумал! Он поднял стоящий на полу "дипломат", ткнул пальцем в следы кастета на крышке. -- Видишь? Юркин разочарованно присвистнул. -- Слабо, старик. Очень слабо. Чем угодно поцарапать можно. -- Это еще не все... Каймаков раскрыл чемоданчик, сунул руку в узкое отделение для бумаг и, вытащив газетный сверток, положил на стол. -- Разворачивай! Только не пугайся. Юркин осторожно развернул газету и присвистнул еще раз. -- Ну и что? Каймаков потерял дар речи. Вместо зловещего кастета и окровавленного шила он увидел два куска кафельной плитки и длинный, блестящий, совершенно новый гвоздь. -- Это совсем не то, -- растерянно бормотнул он и полез в "дипломат", хотя глубоко в сознании понимал: это не ошибка, подобранные по конфигурации и весу предметы не случайно оказались там, куда он их не клал, это акция, значит, он все время находится под наблюдением и контролем злых сил, ведущих с ним чудовищную игру... Но все же он рылся внутри, переворачивал бумаги, перчатки, вязаную шапочку и другие привычные вещи, надеясь, что произошло недоразумение, которое сейчас разъяснится. -- Эй, что с тобой? -- встревоженно спросил Юркин. -- Ты побелел как бумага... -- Подменили, -- невнятно сказал Каймаков, оставляя "дипломат" в покое. Безобидные предметы в подброшенном свертке сейчас казались более зловещими, чем орудия неудавшегося и вполне успешного убийства. -- Здесь были подтверждения покушения, вещественные доказательства. Не знаю, куда они делись, -- оглушенно повторял Каймаков. Межуев, прослушивавший пленку через несколько часов, знал это наверняка: он лично получил кастет и шило от Мальвины и запер в свой сейф. -- Да ерунда -- если что-то было, куда бы оно пропало, -- продолжала пленка голосом Юркина, который, впрочем, звучал не вполне искренне. Потому что, говоря отвлекающую фразу, он одновременно написал на листке бумаги: "Молчи, нас могут подслушивать". Юркин жил в полувымышленном мире слежки, подслушивающих устройств, сексотов, засад и провокаций. Он давно дружил с иностранными коллегами, часто выезжал за рубеж еще в те времена, когда это считалось экзотикой, а потому и наблюдения, и засады, и скрытые микрофоны, и сексоты иногда материализовывались в реальной части его мира. К тому же западные газетчики, поднаторевшие на темах политического, промышленного и частного шпионажа, дали ему немало практических советов и полезных рекомендаций. Одним словом, выслушав Каймакова, Юркин почувствовал себя как рыба в воде. Приложив палец к губам, он осторожно подошел к сейфу и, покопавшись в заваленном центнерами бумаг стальном чреве, извлек двадцатипятисантиметровый пластмассовый цилиндр с блестящей рамкой антенны на конце. Затем, болтая разную чепуху, он поднес антенну к Каймакову и принялся водить вокруг него: вдоль каждой руки -- от обшлага рукава до плечевого шва, вдоль груди -- от шеи до пояса и обратно. Когда он начал обследовать спину, на скошенном торце прибора зажглась красная неоновая лампочка. Юркин замолчал, и красный огонек погас, зато зажегся желтый. -- Я еще не обедал, пойдем сходим в столовую, -- сказал он, и вновь вспыхнула красная лампочка. -- Только разденься, а то сидишь, как ходок у Ленина... Они вышли в коридор. Юркин выглядел явно возбужденным. -- Старик, у тебя в воротнике "клоп"! Скорее всего микрофон-передатчик, включается на голос! Я видел такие у немцев и в Штатах. Радиус у него небольшой, так что за тобой должна везде следовать машина. Ты не замечал слежки? -- Нет. -- Обалдевший Каймаков качнул головой и тут же вспомнил: -- Какая-то "шестерка" всю ночь под домом стояла! И до этого замечал... Когда к Клыку ходил -- серая "Волга"... Или мне уже мерещится? -- Они меняют машины. Тасуют, как карты. Но при долгой слежке повторяются: колода-то у них не бесконечная... -- Кто "они"?! -- Каймаков никак не мог поверить, что жизнь вокруг пронизана щупальцами враждебных ему сил. -- Не знаю, старик. Надо подумать, со знающими людьми посоветоваться. Каймаков чувствовал, что попал в капкан. Бедная, неудачливая, но проживаемая им по собственному усмотрению жизнь превратилась в слепок с крутого американского триллера. И он в полной мере понял, что ощущает преследуемая неведомыми злоумышленниками жертва. -- Что же делать? -- Тоже не знаю. Надо думать. -- Давай сейчас выбросим эту пакость! Газетчик хмыкнул. -- Во-первых, она стоит больших денег. Зачем же нам ее выбрасывать? Во-вторых, они сразу насторожатся. И в-третьих, если им надо тебя слушать, они поставят новую, более хитрую штучку. Или будут пользоваться лазерным звукоснимателем, остронаправленным микрофоном, чем-то еще... Думаю, "клопы" засажены у тебя дома и на работе. Юркин рассмеялся. -- Ну, молодцы! Вот тебе права человека в эпоху перестройки! Ну и раздую я всю эту историю! "Тебе хорошо истории раздувать, -- с неприязнью подумал Каймаков. -- А как мне из них вылазить?" -- Что же делать? -- повторил он. Вопрос был адресован к самому себе. Милиция? Обращение в тридцать второе отделение сразу после покушения показало, насколько результативна их деятельность. Что ему сделали? Да ничего, "дипломат" поцарапали -- и все дела. Покушение, слежка... Попробуй объясни это поддатому сержанту с лицом пройдохи! Ну направят к психиатру... Точно, этим и кончится, недаром его лишили вещественных доказательств. Но как это сделали? Когда? Кто? Клык и Седой заверили в непричастности ко всему этому своих людей. Кому жаловаться на засаженный в воротник радиомикрофон? В безопасность, как там она сейчас называется? Но он не засекреченный атомщик, не главный конструктор, не директор оборонного завода! А сам по себе микрофон... Сейчас все ввозить из-за бугра можно! Друзья? Коротышка Вовчик да Димка Левин -- чем они помогут... -- Что же делать? -- в третий раз повторил он. -- Я придумал одну штуку, -- сказал Юркин. -- У меня есть приятель, бывший милиционер, подполковник, сейчас он директор крупного охранносыскного агентства. Солидная фирма, всяких полуграмотных кустарей он не берет -- только спецов высшего уровня -- отставников из "девятки", "Альфы", по секрету скажу, и действующие у него подрабатывают... Давай с ним переговорим! -- А деньги? Там же небось нужно сотни тысяч отстегивать... -- Это верно, старик. Капиталистический принцип -- за качество надо платить. Но ты-то человек не бедный... -- Юркин многозначительно подмигнул. -- С каких грабежей? Сто штук зарплаты да двадцать премия раз в квартал. И то последнее время не дают. -- А знаешь, сколько твой "клоп" стоит, который ты выбросить хотел? Не меньше десяти тысяч. Газетчик сделал паузу. -- Долларов! Выражение лица собеседника заставило его рассмеяться. -- Так что еще сдачу получишь! После того как Юркин сходил договориться насчет машины, они вошли в кабинет. Старое, купленное еще в восемьдесят восьмом году, пальто Каймакова скомканным лежало в кресле. -- Сейчас обеды уже не те, -- обращаясь к пальто, сказал Юркин. -- Раньше и соленые помидорчики, и взбитые сливки, и мороженое... А весь обед -- около рубля! -- Это вы зажрались. И сейчас у вас качество еды и цены не сравнить с теми, что вокруг, -- ответил Даимаков. Он почувствовал поддержку, появилась какая-то перспектива выбраться из зловещей круговерти, а потому настроение улучшилось. -- Значит, так, сейчас вместе идем к редактору, -- сказал Юркин каймаковскому пальто. -- Нажмем, чтобы сразу поставил в номер. Но имей в виду: мужик нудный, будет читать, править, думать, расспрашивать. Часа на два... -- Мне спешить некуда. Только на работу позвоню. Очередная бригада наружного наблюдения слушала разговор в серой "Волге", стоявшей за сотню метров от редакционного подъезда. Именно из этой машины вели за Кислым наблюдение Якимов и Васильев несколько дней назад. Теперь один из них мертв, другой понижен в должности. Дурное предзнаменование для тех, кто их сменил. -- Слышал? Долго будут мудохаться, -- сказал старший. -- Доставай термос и бутерброды. Серая "Волга" принадлежала одиннадцатому отделу, но внешне ничем не отличалась от той, из которой накануне вели наблюдение сотрудники оперативного отдела ГРУ. Юркин был прав: бесконечных колод не бывает. К тому же требования к машинам одинаковые -- отечественной марки, наиболее распространенного, неброского цвета. Да и внутри отличий насчитывалось немного: разве что рация настроена на другую волну, кофе различной крепости да колбаса в бутербродах неодинакова. Мало чем различались и наблюдатели: одинаковый анкетный подбор, стандартная система подготовки и недостатки, свойственные людям и делающие их самым ненадежным звеном любой, даже тщательно отработанной системы. Клюнув на нехитрый финт Юркина, бригада приступила к обеду и не заметила, что Кислый покинул редакцию. Юркин провел его через подвал и вывел из соседнего подъезда, возле которого их уже ждал автомобиль выездной фотобригады. Охранно-сыскное агентство "Инсек" располагалось среди унылых производственных кварталов, обрамляющих Волгоградский проспект. Если плодящиеся как грибы после дождя частные конторы подобного рода занимают обычно перестроенный подвал или арендуют несколько наспех отремонтированных комнат, то "Инсеку" принадлежало приземистое семиэтажное здание, растянувшееся на половину квартала. Автостоя