и и две тарелки. -- На счастье, -- сказал банкир. У выхода из "Делового двора" они попрощались. К, задержал теплую руку банкира в своей, испытующе глядя ему в лицо. Оно чуть порозовело, выдавая хорошее самочувствие и высокий жизненный тонус. Тропин уже всосался в слизистую рта и стенки желудка. В течение двух-трех суток он загустит кровь, и тромб закупорит сердечную или мозговую артерию. Потому у К, был столь жадно-ищущий взгляд. Но обнаружить никаких признаков обреченности в облике Юмашева он не смог. Сев в джип начальника СБ, К, поехал в северную часть города. На одном из перекрестков он приказал остановиться, и в машину подсели трое молчаливых, серьезного вида мужчин с длинными дорожными сумками в руках. -- На военный аэродром, -- скомандовал К. Через час выкрашенный в защитный цвет "Як-40", бортовой номер 05, взлетел, сделал вираж и взял курс на Москву. Квартира была почти полностью такой, как он видел во сне. Правда, потолки пониже, да обычные, а не арочные окна. Две просторные комнаты, квадратный холл, большая кухня. Старая мебель шестидесятых годов: прямые плоскости, сдвижные стекла, полировка. Все в приличном состоянии, только пыль кругом. Странно, за шесть лет пыли должно было скопиться гораздо больше... И потом, кто платил за свет, газ, телефон, кто ремонтировал краны? Он направился к шифоньеру и, взявшись за ручку дверцы, вдруг опережающим зрением увидел содержимое: кожаное, на подстежке, пальто, длинный плащ с погончиками на приподнятых плечах, серый и черный костюмы, пара брюк... Его вещи, которые он носил в той, прошлой жизни. Макс распахнул дверцу. Действительно... Все было на месте, только сильно сдвинуто вправо, будто оставшимся пространством пользовались другие люди. Шесть пустых вешалок и одна со стареньким женским халатом подтверждали такое предположение. Из костюмов ему больше нравился серый, он надел пиджак, подошел к зеркалу. Чуть тесноват, и покрой устарел: однобортный, приталенный, удлиненный, с высоким шлицем. Машинально сунул руку во внутренний карман: записная книжка, две авторучки. Тут же в мозгу прозвучал сигнал тревоги: настоящая ручка только одна, вторая -- опасное оружие! Осторожно извлек обе, сразу определил, какая настоящая, а какая нет. Осмотрел "стрелку". На вид обычная многоцветная шариковая ручка, но он знал, как она устроена на самом деле, где выключается предохранитель и что надо нажать для выстрела. Быстро пролистав записную книжку, обнаружил несколько десятков телефонов совершенно неизвестных ему людей. Практически все номера были московскими. Фамилия Бачурин показалась знакомой. Подумав несколько минут, он достал привезенную из Тиходонска визитную карточку. Точно, Бачурин Евгений Петрович, только в карточке пять телефонов, а в книжке один и совсем другой. Вот вообще человек без фамилии, только начальная буква: К. Михаил Анатольевич. А вот почему-то на букву А -- Смулева Маша... Сердце пропустило удар, он понял, что это ЕЕ телефон. Набрать? Прислушавшись к себе, он понял, что совершенно не готов к разговору. О чем можно говорить с девушкой из сна? Захотелось выпить. За Лапиным такого не водилось. Макс уверенно прошел к секретеру, точно зная, что находится в баре: белый мартини, несколько початых бутылок виски, французское сухое вино, скорее всего "Бордо". Но на этот раз он ошибся. Кроме наполовину опорожненной поллитровки "Русской", там ничего не оказалось. Это был уже прямой сигнал о том, что здесь жили посторонние люди. С другими вкусами, но достаточно дисциплинированные, чтобы не шарить по карманам чужой одежды и тем самым сохранить себе жизнь. Водку Макс пить не стал, а продолжил обследование квартиры. Внимание привлек письменный стол, он открыл правую тумбу, вытащил средний ящик, перевернул... Его действиями руководила все та же опережающая осведомленность, и когда он поддевал дно, то знал, что это вовсе не дно, а искусно подобранная по текстуре и тщательно подогнанная фанерка -- простейший, но достаточно надежный тайник. Так и оказалось. Когда фанерка отскочила, Макс увидел три паспорта, два в голубых обложках -- советские дипломатические. И в темно-зеленой -- американский. Во всех красовалась его собственная фотография, только фамилии разные: Валерий Сергеевич Остапенко, Макс Витальевич Карданов, Роберт Уильям Смит... Кроме паспортов, он обнаружил несколько пропусков -- заламинированные прямоугольники с затейливым красочным рисунком, водяными знаками, цветной фотографией и типографским текстом. В те времена, когда цветные ксероксы и лазерные принтеры были сверхдорогой экзотической диковинкой, а громоздкие, с вечной вонью нашатыря, аппараты электрографического копирования, все эти рожающие бледно-серые копии ВЭГИ и РЭМы прятались за железными, с сигнализацией, дверями и находились под строгим и непрерывным надзором КГБ и разрешительной системы МВД, -- один вид этих документов внушал несомненное доверие и почтительный трепет. Один пропуск разрешал Максу Витальевичу Карданову проходить в любые помещения, блоки и сектора, другой запрещал контроль и досмотр его машины, вещей и следующих с ним лиц, третий обязывал руководителей органов КГБ, МВД, командиров воинских частей, представителей власти и управления, гражданских начальников всех рангов оказывать ему полное содействие. Неприятно резко зазвонил телефон. Человек со множеством фамилий на миг застыл, но тут же встал и направился к аппарату. В нем почти ничего не осталось от Лапина, а то, что осталось, уже не определяло его поведения, поэтому он знал: это не случайный звонок, кто-то хочет связаться с ним и знает, что он находится здесь. Человек резко снял трубку. -- Да! -- с непривычной для себя грубоватой властностью бросил он. -- Здравствуйте, Макс Витальевич! -- раздался незнакомый мужской голос. -- Вы вернулись так неожиданно, мы даже не поверили, когда узнали... "Как узнали?" -- хотел спросить Лапин, но для Карданова это не было тайной. Позвонила добрая соседка Валентина Андреевна. Очевидно, она состояла на связи и имела соответствующее задание. -- Вы попали удачно -- квартира освободилась, и мы не собираемся ее больше занимать, ведь скоро они вернутся... Максу хотелось спросить -- кто и откуда должен вернуться, но из смысла разговора явствовало, что он должен это знать, значит, задавать такой вопрос было нельзя. -- Когда они должны вернуться? -- Тридцатилетний срок истекает в девяносто девятом, но новый адвокат обещает добиться помилования уже в этом году. -- Да, два года по сравнению с тридцатью решают все вопросы, -- туманно сказал Макс, понимая, что его слова можно толковать как угодно. -- Не обижайтесь, пожалуйста. Мы делали все возможное, но, к сожалению, оказались бессильны... Мужчина на другом конце провода был молод и, судя по интонациям, очень старался произвести благоприятное впечатление. -- Я не обижаюсь. -- Вас искали прежние коллеги. Они оставили Валентине Андреевне телефоны, по ним мы установили, кто они такие. Но Валентина Андреевна им звонить не станет, она звонит только нам. Вы понимаете? -- Да. Догадка Карданова полностью подтвердилась. -- У вас есть проблемы? Пока вы работали в Экспедиции, кураторство приостанавливалось, а потом вы исчезли, не дав о себе знать. Но мы помним о своих обязательствах и готовы их выполнять. Были ли у него проблемы? Пожалуй, нет. Потому что проблемы возникают на фоне обычной человеческой жизни. А его жизнь сплошь состояла из одних проблем. Его проблемой была жизнь. Или жизнь была его проблемой. В подобных случаях никто не может помочь... -- Алло, Макс Витальевич! Вы меня слышите? -- Слышу. Какая-то мысль навязчиво вертелась в подсознании, но не улавливалась, как тонкий, на грани восприятия, комариный зуд. -- У меня нет проблем. -- Отлично. Телефончик наш не забыли? -- Я много ездил, все записи растерял... Напомните на всякий случай. Невидимый молодой человек с расстановкой продиктовал цифры, Макс записал их в лежащем на телефонном столике блокноте с вырванными листками. Комариный зуд становился все явственней и осознаваемой. Кураторство, круглосуточный телефон, дядя Леша. -- А как Алексей Иванович? -- неожиданно для себя спросил он у готового отключиться собеседника. Тот не удивился. -- Подполковник Веретнев уже год на пенсии. Но часто бывает у нас, он все такой же бодрый и энергичный, любит давать советы. Хотя это вы испытали на себе в полной мере, не так ли? -- Пожалуй... Напомните мне и его номер. Окончив разговор, Макс снова заглянул в свою записную книжку. Оба только что полученных телефона в ней были. Первый обозначался словом "Центр", а второй незнакомой еще минуту назад фамилией "Веретнев". Он вырвал листок со свежими записями и следующий за ним, на котором могли пропечататься цифры, разорвал на мелкие клочки и спустил в унитаз. Судя по состоянию блокнота, с ним так обходились постоянно. Теперь надо было вернуть в прежнее состояние тайник. Макс подошел к перевернутому ящику. Под грозными пропусками белел какой-то прямоугольник очень белой и даже на вид плотной бумаги. Фотография! Медленно-медленно он повернул ее изображением к себе. Безупречно ровный изумрудный газон, солдат королевской гвардии в красно-черном мундире с белым поясом и надвинутой на глаза черной мохнатой шапке, сзади величавая твердыня Виндзорского замка... А на переднем плане мужчина и женщина с мальчиком лет четырех-пяти. Женщина небольшого роста и довольно хрупкая, в белом платье с синим бантом, белой шляпке и босоножках на танкетке, она улыбается, закрываясь левой рукой от бьющего в глаза солнца, а правой держит ладошку мальчика в матросском костюмчике, который смотрит в объектив не по-детски серьезно и печально. За другую ладошку держится худощавый мужчина со спортивной фигурой, в легких светлых брюках, рубашке апаш и теннисных туфлях. Он тоже широко и счастливо улыбается. Лапин -- Карданов -- Остапенко -- Смит безошибочно понял, что на снимке они. А между ними -- он сам. В любой своей ипостаси он всегда был крепок на слезу и стойко переносил неприятности и удары судьбы. Но сейчас почему-то ему захотелось плакать. Он встал, прошел к бару и прямо из горлышка отхлебнул противную, неважно очищенную водку. Один глоток, второй, третий... Срабатывал принцип "чем хуже, тем лучше": по мере того как он без закуски и перерывов вливал в себя обжигающую жидкость, его отпускало -- таял в груди ледяной ком и переставала звенеть опасно натянутая струна. Он уже много лет не пил, особенно так, и сразу опьянел. Чуть покачиваясь, отнес на кухню пустую бутылку, подошел к телефону и набрал номер подполковника Веретнева. Он не знал, как к нему обращаться и каким из имен назваться, но, когда Алексей Иванович отозвался, на волю вырвался детдомовец Сережа Лапин. -- Дядя Леша, это я! -- закричал он и заплакал навзрыд. Глава третья. ПОДУРОВЕНЬ ДЕТСТВА Москва, 15 мая 1969 года, 11 часов. Первое главное управление КГБ СССР, кабинет начальника ПГУ. -- Почему вы не поставили вопрос об их отзыве в феврале, когда поступила информация из МИ-5? -- Дочитав последнюю шифрограмму, генерал-полковник Бондаревекий в упор посмотрел на начальника нелегальной службы. У него всегда был тяжелый взгляд, а сейчас Сергееву показалось, что шеф настроен откровенно враждебно. -- Виктор Сергеевич, наш источник не давал стопроцентной гарантии, что речь идет именно о Птицах. А с учетом их разведывательных перспектив, в особенности контакта с Беном, принимать крайние меры по неполным материалам было сочтено нецелесообразным. Я вам докладывал наше решение, и вы его одобрили... Бондаревекий едва заметно поморщился. Недавно ему стукнуло пятьдесят три, из них тринадцать лет он руководил разведкой. Чуть полноватое овальное лицо, большой, увеличенный залысинами лоб, плавающие под веками зрачки светло-серых глаз, нос "уточкой" и выраженные носогубные морщины, спускающиеся к углам большого, жестко сжатого рта, -- все вместе это производило впечатление уверенного и чуть презрительного ожидания. Волосы с годами редели, но не седели, и сохранившийся еще чубчик мыском выдавался вперед и тщательно зачесывался вправо. -- Мы дали Птицам указание приостановить деятельность, свернуть оперативные контакты, прервать до особого распоряжения все связи с Беном, спрятать шифры, спецчернила, аппаратуру. То есть приняли меры для полной безопасности замкнутой на них сети, -- продолжил доклад Сергеев, Он только подходил к "полтиннику" и имел на погонах пока одну шитую звезду генерал-майора. В отличие от начальника ПГУ у него была густая, но совершенно седая шевелюра, ровной линией проводящая границу большого плоского лба. Прямые брови, глубоко посаженные глаза с навсегда сложившимся прищуром много знающего человека, длинный прямой нос, нависающий над верхней губой, округлый, с почти затянувшейся ямочкой подбородок. От этих двух людей зависели карьеры, судьбы и жизни сотен разбросанных по всему миру официальных разведчиков, действующих под посольскими прикрытиями, нелегально внедренных в чужую страну офицеров, живущих на свой страх и риск, и агентов, рискующих больше всех и обреченных в случае провала на ненависть сограждан и несмываемый ярлык предателя своего народа, передающийся по наследству детям, а в консервативных странах и внукам. Решение, принятое в этом кабинете, заставляло крохотные фигурки на шахматной доске мира дергаться, напрягать нервы и мышцы, преодолевать естественные чувства брезгливости и отвращения, рисковать, лгать, актерствовать и лицемерить, нарушать все библейские заповеди ради выполнения задания Родины, хотя вся Родина -- миллионы рабочих, колхозников, служащих, творческой интеллигенции, студентов, учащихся пенсионеров -- понятия не имела ни о каком задании. Родина в подобных случаях персонифицировалась в генерал-полковнике Бондаревском и генерал-майоре Сергееве, хотя их решения и санкционировались Председателем КГБ, а в особо важных случаях докладывались даже в Центральном Комитете. Но и Бондаревский с Сергеевым, и тем более высокое начальство, не говоря о цековских небожителях, не вникали в детали планируемой оперативной игры и суть сложных комбинаций. Они считали главным -- определить направление работы. Дав задание Паре вступить в доверительные отношения с сенатором Паттерсоном, они с удовлетворением читали шифрограмму о том, что цель достигнута. Как Хелен стаскивала трусики в придорожном мотеле под жадным взглядом шестидесятипятилетнего теряющего потенцию старика, как ворочалась под стокилограммовой тушей, как пыталась нащупать и пробудить к жизни вялое мужское достоинство, как чмокала переполняющимся слюной ртом, ощущая густой запах пота от огромной, покрытой седыми волосами мошонки, и сдерживая позывы рвоты, как метался по берегу Питер, зная о том, что происходит за зашторенными окнами симпатичного фанерного домика, -- все это в шифрограмме не описывалось, да руководство и не интересовало. Потому что существовала коммунистическая мораль и парткомы нелегальной службы, ПГУ и КГБ в целом призваны были блюсти ее, требуя от разведчиков высоконравственного поведения в любых условиях. Официально предполагалось, что Хелен добилась дружбы с сенатором, заманив его самой передовой в мире марксистско-ленинской идеологией. Как она ухитрилась это сделать, не раскрывая принадлежности к советской разведке, было непонятно и потому выводилось за скобки и оставлялось без рассмотрения, как все непонятное. -- И что вы скажете по последней шифровке? -- спросил начальник ПГУ. Она поступила сегодня утром. Птицы сообщали о плотном наружном наблюдении, прослушивании телефонов и других признаках близкого и неминуемого ареста. -- Я думаю, Виктор Сергеевич, они не склонны паниковать. Наверняка опасения обоснованны. Они не могли нигде проколоться, скорей всего это предательство. Кто-то из перебежчиков. Сейчас мы анализируем, кто мог располагать косвенной информацией. -- А их просьба? -- Недобрые глаза генерал-полковника испытующе рассматривали Сергеева. Тот ненадолго задумывался, хотя уже "обсосал" ситуацию со всех сторон. -- Их вытащить невозможно, Виктор Сергеевич. А пацана -- можно попробовать. Хотя это большой риск. -- А оставлять его с ними -- меньший риск? -- Бондаревский достал пачку привозного "Мальборо", закурил, развеял дым рукой, прищурился. -- Они просто перейдут на ту сторону всей семьей. Даже если не захотят добровольно, МИ-5 сумеет их принудить, манипулируя мальчишкой. А мы не можем рисковать Беном. Это вопрос большой политики. Мнение ЦК будет однозначным: сделать все, чтобы Бен уцелел! Уцелел любой ценой! Мальчишку надо вытаскивать... Генерал-полковник щелчком сбил зажигалку, она со стуком опрокинулась на полированную поверхность стола. -- Я никогда не читал столь вызывающих шифрограмм... Начальник управления нелегальной разведки ничего не ответил. Птицы поставили ультиматум: забрать сына и обеспечить ему нормальные условия жизни. Только в этом случае они гарантируют молчание. Они собирались проверять, в каких условиях будет жить мальчик. Если Центр не выполнит своих обязательств, они тут же забудут про свои. Это действительно было неслыханной дерзостью. -- С другой стороны, их можно понять... -- Начальник ПТУ глубоко затянулся и с силой выпустил дым так, что белесое облако окутало Сергеева. Тот не переносил запаха табака и у себя в управлении запретил курить, но сейчас приходилось терпеть. -- Натянутые нервы, стрессовая ситуация, беспокойство за сына... И все же почти угрожающий тон... Мы бы и так позаботились о мальчике. Но у них ведь нет родственников, значит, вариант один -- детский дом. А каковы у нас детдома? Мне кажется, они несколько отличаются от английских... Бондаревский встал, подошел к окну, отдернул шторы. Солнце осветило мрачный интерьер кабинета: темные дубовые панели, темная мебель, громоздкие стальные сейфы в углах. -- Как они смогут проверить? -- не оборачиваясь спросил он. -- Из Уормвуд-Скрабс проверять чтолибо чрезвычайно трудно. Или они блефуют? Бондаревский резко обернулся. По лицу шефа Сергеев понял, что тот уже продумывает все детали предстоящей операции, которые ему придется докладывать на самом высоком уровне уже сегодня. -- Вряд ли блефуют, Виктор Сергеевич, -- почтительно не согласился он. -- Птицы -- очень талантливая оперативная пара. Они что-нибудь придумают. Вокруг них будут вертеться журналисты, стоит намекнуть на сенсацию, и те приедут в Москву и вынюхают в этом детском доме все-все... И чем кормят, и какое белье, и как обращаются с детьми... Или через адвокатов. Да та же МИ-5, неужели она не окажет услугу, за которой может последовать полное откровение советских шпионов? -- Пожалуй... Тогда придется создавать образцовый детдом где-нибудь на периферии, иностранцев там меньше, каждый на виду. Обеспечивать его оперативное прикрытие. Но это не решает всех проблем... Генерал-полковник сел обратно в глубокое кожаное кресло, привезенное из Вены. Сергеев внимательно и преданно смотрел на шефа, ожидая продолжения прерванной мысли. -- Пацан может сболтнуть лишнее. Жизнь в Англии, родители, операция по его вывозу... Детские воспоминания очень яркие. Если в провинции забьет фонтан столь экзотической информации, то она может дойти до вражеских ушей. Сколько у нас диссидентов, церковников, прямых агентов иноразведок! Начальник нелегальной службы напряженно молчал. Из сказанного вытекает только один вывод, но в данной ситуации он явно неприемлем. О чем тогда идет речь? -- В Институте мозга сейчас занимаются блокировкой сознания. Это наша тема, ее курирует техническое управление второго главка. Свяжитесь с ними и обговорите подробности. Мальчишку загипнотизируют, и он забудет все лишнее. Это не больно и совершенно безвредно. Что вы молчите? Пристальный взгляд недобрых глаз внимательно наблюдал за реакцией подчиненного. Не дай Бог промелькнет брезгливость или неодобрение! Но ничего подобного генерал-лейтенант не проявил. -- Я... я... я вас понял, Виктор Сергеевич. Все уточним, все выполним. Когда на одной чаше весов интересы большой политики, а на другой -- воспоминания какого-то мальчишки, никакие сомнения недопустимы. -- Ну ладно... -- Бондаревский помягчел. -- Кому думаете поручить вытаскивание пацана? -- Надо подумать, взвесить... -- А чего много думать? Там есть этот демагог Веретнев. Он умеет на собраниях глотку драть. Вот пусть и работает. Чтобы понял, что к чему... Со своими все храбрые. Пусть с МИ-5 в кошки-мышки поиграет! -- Есть, Виктор Сергеевич! Его и пошлем! Лондон, 18 мая 1969 года, 16 часов, квартира американцев русского происхождения Томпсонов. -- Ты все понял? -- Да. А почему мама плачет? -- Она не плачет. Ей лук в глаза попал. -- А где лук? -- Повторяем еще раз: ты ложишься на пол за передним сиденьем, я накрываю тебя одеялом... -- Зачем? Сейчас не холодно... -- Это игра, я тебе сто раз объяснял! -- А с кем игра? -- С одним дядей. Он большой и рыжий. -- Как дядя Генри? -- Почти. Только дядя Генри старше. Я накрываю тебя одеялом, и ты лежишь тихо... -- Почему тихо? -- Потому что это игра. Я еду, а потом заезжаю во двор и останавливаюсь. И говорю: "Беги!" -- Кому говоришь, мне? -- Конечно, тебе. Ты открываешь дверцу, быстро выходишь и бежишь вперед. Туда, куда бы ехала моя машина, если бы могла проехать. Но она не сможет проехать, там узко. -- А я смогу пробежать? -- Ты сможешь. Ты выбежишь на улицу, там тебя встретит дядя и посадит к себе в машину. -- А что дальше? -- Дальше вы уедете. -- А где будешь ты? -- Во дворе. -- А мама с нами поедет? -- Нет, мама останется дома. -- Я не хочу... Мне не нравится такая игра... -- Не хнычь! Ты никогда не плакал, ты же мужчина! -- Я еще маленький мужчина... -- Ты хочешь помочь мне и маме? Что молчишь? Отвечай! -- Хочу... Но я не хочу уходить от вас к чужому дяде... -- Это не навсегда. Мы скоро встретимся. -- Очень скоро? -- Ну... Может быть, не очень... -- Мама совсем сильно плачет! И без всякого лука! -- Пойдем, нам пора... Потрепанный серый "Остин" выезжает из подземного гаража. Почти сразу в хвост пристраивается черный "Плимут". "Наружка" не скрывается, это психологическое давление, подготовка к аресту. Впереди тоже их машина, в любой момент они могут сомкнуть клещи. Хоть бы не сейчас, еще полчаса, даже меньше. Слон уже должен быть на месте, он выехал давно и наверняка отсек "хвост". Скорость, поворот, вот этот двор... Резкий вираж, тормоз... -- Беги! Он не поворачивается, потому что спазм перехватил горло и слезы могут хлынуть в любую секунду. Хлопает задняя дверь. Мальчик в неприметной одежде изо всех сил бежит в глубину двора. Том тоже выскакивает наружу и с решимостью раненого кабана бросается назад, к воротам. Мальчик пробежал сводчатую арку, замешкался, оглянулся... -- Сюда, малыш, сюда! -- На улице волнуется высокий рыжеватый человек, нервно крутящий головой. -- Когда придут папа с мамой? -- Скоро! Давай быстрей! -- Хлопают дверцы, автомобиль резидентуры резко берет с места. Через пятнадцать минут он въезжает на территорию советского посольства. Слон не может выйти из машины, у него дрожат руки и ноги. В подворотне три британских контрразведчика легко преодолели сопротивление Тома и надели на него наручники. -- Странно, они никогда себя так не ведут, -- недоумевающе сказал старший группы. Волосы у Алексея Ивановича уже не были рыжими и густыми. Но фигуру борца-тяжеловеса он сохранил, как и густой рокочущий баритон. -- У меня с первых месяце начались проблемы, -- нервно гудел он. -- Почему надо в Центр "сувениры" посылать? Сапоги для чьей-то жены, дубленку для дочери? Ведь нас-то совсем другому учили: кристальная честность, неподкупность и все такое... Раз вякнул, два, потом смотрю -- косятся, вот-вот под задницу дадут. Ну, думаю, надо перестраиваться... Может, и привык бы, да тут это дело подвернулось... Веретнев бросил на стол папку с пожелтевшими вырезками из английских и советских газет. "Шпионский процесс в Олд-Бейли", "Супруги Томпсоны -- кто они? ", "Приговор шпионам -- тридцать лет тюрьмы", "Международная провокация империалистических спецслужб", "Клевета на оплот мира"... -- Меня послали за длинный язык... Операция была рискованной, дипломатическое прикрытие не бронежилет... Англичане обычно крайностей не допускают, но в острых акциях все может быть -- упал в люк или под колеса, и дело с концом... МИД -- ноту протеста, цинковый гроб самолетом в Москву, жене единовременное пособие... Впрочем, у меня и тогда жены не было... Они сидели на кухне однокомнатной квартиры в блочной девятиэтажке на краю Орехова-Борисова, за окном простиралась ночь, на столе стояла почти опустошенная квадратная бутылка виски "Джек Колсон" и явно не подходящая к ней российская закуска: колбаса, сыр, болгарские соленые помидоры и маринованные корнишоны. И Карданова, и Веретнева в свое время долго учили, что такое несоответствие может выдать их с головой, но сейчас все конспиративные ухищрения остались в прошлом, а при отсутствии необходимости пить двадцатипятиграммовые порции виски с содовой и кусками льда, заедая солеными орешками, русского мужика можно заставить только под дулом пистолета. -- Но все прошло гладко, я тебя принял, привез в посольство, потом вывез из страны... В чемодане с диппочтой вывез. Накачали тебя снотворным, дырочки незаметно навертели, чтоб воздух шел... Вообще-то за это орден полагается, а мне только премию дали -- семьдесят или семьдесят пять, не помню... Лицо Алексея Ивановича густо покрывали морщины, кожа на шее висела складками, в глазах постоянно прописались красные прожилки. Чувствовалось, что он много пьет. Макс отметил это, хотя и сам был изрядно поддатым. -- Да не в орденах дело! Привез я тебя в Москву, настрадался пацан, намучился, попал наконец на родину, и что? Тут же дают команду на гипноз везти, объясняют: безвредно, забудет неприятности, вроде еще и полезно! А ты ходить разучился, какался под себя, говорить не мог! Месяц лечили в больнице, вышел тихий, забитый, не узнаешь никого! Я опять вылез -- разве можно так с сыном героев обращаться, они вон как держатся: ничего не признали, даже слова про СССР не сказали! Бывший разведчик разлил остатки янтарной жидкости по рюмкам. -- А мне -- политическую незрелость. И вместо Англии -- в Тиходонск, обеспечивать оперативное прикрытие образцового детдома! Так и просидел там девять лет, до семьдесят восьмого, пока ты в техникум не поступил. Потом отозвали: острота ситуации прошла, полный контроль заменили выборочным. Семь лет в Московском управлении: проверка благонадежности туристов, выезжающих в капстраны. Скукота! А чего, собственно, их проверять? За свои деньги едут и там никому на фиг не нужны! Другое дело -- откуда бабки? Ехали-то кто -- торгаши, профсоюзники, партийцы... Но пусть их ОБХСС проверяет! Тоже незрелые мыслишки... Короче, как достиг возраста, сразу стали выпихивать на пенсию... Довел два контрольных дела: нелегалы-пенсионеры, поумирали оба... И будьте здоровы! Твое дело передал одному желторотику, правда, старательный... Веретнев поднял рюмку. -- Давай за твоих родителей! Железные люди! Они в любой момент могли все для себя изменить. Стоило только открыть рот. АН нет, молчат, уже двадцать восемь лет! Они выпили. Карданов поморщился и закусил помидором, Алексей Иванович не закусывал. -- Конечно, английская тюрьма по сравнению с советской -- санаторий. Но двадцать восемь лет! Мы о них информацию постоянно имели. Через адвокатов, да и среди журналистов были наши агенты. Хотя с журналистами они не очень. Но здоровы, держатся бодро... Это внешне. А что там внутри -- понятно... Самое главное -- ради чего? Страну просрали, на куски развалили, мировое значение потеряли, за что тридцать лет сидеть? За агента этого говенного, как его... Бена! Не знаю, кто он, да хоть сама английская королева! Толку-то! Не самоцель же этот агент, а основную игру профукали... Они-то, может, этого всего и не знают, не осознают, тогда им легче... Дай Бог, скоро выйдут! Веретнев зачем-то посмотрел на свет пустую бутылку и с сожалением поставил ее под стол. -- А твое контрольное дело я вел до конца. Раз в полгода интересовался. Когда ты в училище связи попросился, я тебя слегка в другом направлении подтолкнул, к нам... А ты хорошо пошел! Если бы не эта дурацкая Экспедиция... Там мы уже ничего не контролировали! Последний раз я с Тобой в восемьдесят седьмом встречался, ты как раз "Вышку" заканчивал. Про Тома с Лиз рассказал, фотку подарил... Тоже пришлось с начальством сражаться. Зачем, говорят? Какая польза? Дядя Леша скривился. -- Действительно, какая? Если сын про родителей узнает, какой с этого навар? Я идейную прокладку проложил: мол, в воспитательных целях, героический пример, будет самоотверженней выполнять задания партии по ликвидации подлых предателей! Это сработало. Так ты все и узнал. Кто ж думал, что тебя опять кодировать станут! Веретнев стукнул могучим кулаком по столу, так что попадали рюмки. -- Значит, помнишь, что возил, а что возил -- не помнишь? -- Деньги. Доллары, фунты, марки. Чаще доллары. Большие суммы. -- Они неспроста тобой заинтересовались через столько лет. Видно, ты что-то не довез. А они только сейчас хватились; Деньги-то ничьими не бывают, на них всегда хозяев полно. Это только людей беспризорных до хрена, они никому не нужны... Макс кивнул. -- Скорей всего. Но если не довез -- куда дел? -- В том-то и вопрос. К этим твоим соваться -- голый номер! Вишь, сколько телефонов у этого Бачурина... Чуть что -- сразу башку оторвут, -- задумчиво произнес Веретнев. -- Надо жирную гниду доктора за яйца щупать. Поуродовал пацаненка и вышел как ни в чем не бывало, сука. "Вероятные осложнения", видите ли! Я б ему с удовольствием мошонку дверью зажал... Только как его найти? -- Я знаю как. -- Макс рассказал свой план. Веретнев задал несколько уточняющих вопросов и в целом замысел одобрил. -- Ты только одного не учел, -- остро взглянул бывший разведчик. -- Как только он тебя усыпит, то сделает что захочет. Или свяжет, или вызовет кого, или вообще с ума сведет. Надо, чтобы кто-то сзади стоял и в затылок его жирный поглядывал! -- Верно... Я почему-то думал, что он не станет темнить. Но это ошибка. Алексей Иванович мрачно улыбнулся. -- Ничего, мы ее исправим. Я подежурю, пригляжу за ним... Карданов посмотрел на часы. Два часа ночи. -- Чего глядишь? Остаешься у меня, завтра отсюда и двинем. -- А та квартира чья? -- вспомнил Макс. -- Птиц... -- машинально ответил Алексей Иванович и чертыхнулся. -- Извини. Это их квартира. Петра и Татьяны. Лиз и Тома... Я их настоящих имен-то и не знаю. Потом, после суда, их вещи вывезли по описи и стали туда пары нелегалов запускать на время подготовки. А в восемьдесят седьмом тебя туда поселили... И без всякого перехода спросил: -- У тебя оружие есть? -- "Стрелка"... -- Это что? -- удивился Веретнев. Макс показал. -- Никогда не встречал! -- еще больше удивился Алексей Иванович. -- Завтра научишь. Я тоже коечто найду. Попривычней! За стеклом простиралась темная московская окраина. На миг Карданов почувствовал себя так, будто находился в джунглях Борсханы. Но тут жила Маша. И встреча с ней должна расставить все на свои места, разбив заклятие злополучного тысяча девятьсот девяносто первого года. Заснул он сразу и глубоко, без сновидений. Глава четвертая. ОСНОВНОЙ УРОВЕНЬ. РАБОТА Москва, 15 мая 1987 года. Старая площадь. Центральный Комитет КПСС. Атрибутика и церемониал любого действа имеют очень большое значение для его восприятия. Когда с тобой беседуют один за другим все более важные начальники, когда ты буднично заходишь в кабинеты, в которых мог оказаться раз в жизни, если бы произвел в Америке социалистическую революцию и удостоился Золотой Звезды Героя Советского Союза, а в некоторые не попал бы даже в этом случае, то начинаешь осознавать всю грандиозность происходящего. Вначале его принял сам начальник Школы, этой чести редко удостаивались обычные курсанты, причем встреча продолжалась около получаса и носила характер дружеской беседы. Макс не мог понять, чего от него хотят, потому что вопросы были разнонаправленными: с какого года в партии, есть ли взыскания, хорошо ли знает Устав КПСС, как относится к политике партии и правительства, что думает о мировой революции... Он было заподозрил, что его собираются направить в зарубежную точку, и сразу подумал, какую физиономию скорчит Прудков, если дело кончится должностью в венской резидентуре. Швы разойдутся! Но вместо того, чтобы сообщить о новом назначении, генерал-лейтенант Бутко лично отвез Макса в Ясенево и представил начальнику Первого главка генерал-полковнику Чегрышеву, живой легенде, которого вблизи видывал не всякий ветеран разведки. Чегрышев тоже проговорил с ним не менее получаса, в основном выяснял отношение к руководящей роли партии и партийной дисциплине. Теперь в сознание Карданова закралась мысль, что его выдвигают на партийную работу -- скорее всего в партком Школы. Это было удивительно, ибо никакой активности по партийной линии он не проявлял, да и вступил-то по обязательной армейской разнарядке, чтобы не отставать от других. После беседы начальник разведки пригласил желторотого лейтенанта в свою "Чайку", вместе с ним приехал на площадь Дзержинского и провел к Председателю -- верховному и полновластному хозяину судеб тысяч чекистов, несущих службу на различных ступенях самой могущественной Системы СССР. Генерал армии Рябиненко оказался маленьким и довольно невзрачным человечком лет пятидесяти семи. Усталый, изжеванный жизнью мужчина далеко не богатырского и не решительного вида, с болезненным лицом, в очках и черном, оттеняющем нездоровую белизну кожи костюме. Снова имела место четвертьчасовая беседа, теперь о преданности партии и партийном долге. Можно было подумать, будто изучается его благонадежность, но Макс понимал, что она уже многократно изучена и если бы не имела десятикратного запаса прочности, то его бы даже не подпустили к приемным тех генералов, которые столь расточительно тратили на него свое государственное время. -- Как вы относитесь к международному коммунистическому движению? -- строго спросил Председатель в конце беседы. "Зашлют нелегалом в Чили!" -- подумал Макс, а вслух ответил: -- Полностью поддерживаю! Наконец Рябиненко позвонил куда-то по белому "кремлевскому" аппарату с золотым гербом на диске и почтительно договорился о встрече, назвав фамилию Макса. Пригласив Карданова в личный лифт, генерал армии спустил его во двор и в бронированном "ЗИЛе" повез неизвестно куда, потому что, ошарашенный таким необыкновенным приближением к высшему начальству, тот уже не представлял, где будет конечная остановка. Но поездка оказалась недолгой. Величественное здание высшей для Комитета и для всего советского народа инстанции поразило строгой тишиной, атмосферой необыкновенного порядка и высочайшей дисциплины, застывшими парными нарядами часовых -- один в армейской, другой в гэбэшной форме. Председатель мгновенно утратил все свое величие, превратившись в обычного посетителя, правда, не рядового, потому что в мраморном вестибюле его дожидался деловитый человек в черном костюме, черных туфлях, белой рубашке и черном галстуке с двумя пропусками в руках. Макс понял, что это некоторое послабление, иначе им пришлось бы идти в бюро пропусков, а Рябиненко томиться в ожидании, пока подчиненному оформят необходимую бумагу. Поразило и то, что Председатель, как простой смертный, предъявлял часовым не служебное удостоверение, а пропуск и партийный билет. Достав свой партбилет. Макс впервые почувствовал, что это не книжка для отметок об уплаченных взносах, а очень важный и значимый документ, пожалуй, единственный признаваемый в этих стенах. Здесь царила особая атмосфера, существовала своя шкала ценностей и своеобразная субординация. Совершенно очевидно, что встретивший их человек занимал самую низшую ступеньку в цековской табели о рангах, может быть, его эта самая табель и вообще не предусматривала, но генерал армии. Председатель КГБ СССР держался с ним как минимум на равных. Человек в черном по мраморным, застеленным ковровой дорожкой ступеням проводил их на второй этаж, в просторный, хорошо обставленный кабинет, на дверях которого белела табличка с типографским текстом: "Паклин Валентин Владимирович". Судя по поведению провожатого, размерам и обстановке кабинета, его лощеный хозяин являлся очень большим начальником, и Макс решил, что сейчас его судьба наконец определится. Но он поторопился. -- Здравствуйте, Макс Витальевич! -- привстав, крепко пожал ему руку Паклин -- моложавый мужчина лет тридцати; пяти с подтянутой фигурой и быстрыми движениями. Он был одет в местную униформу -- черный костюм, белую рубашку и черный галстук. Если заглянуть под стол, наверняка обнаружатся черные туфли. -- Я инструктор Международного отдела Центрального Комитета. Судя по тому, что вы здесь находитесь, вы успешно прошли все проверки и испытания. Поэтому я задам вам только один вопрос: доверяете ли вы партии? -- Конечно, доверяю! -- горячо откликнулся Карданов, понимая, что основную роль играет не сам ответ, прогнозируемый на все сто процентов, а его искренность, правдивость и эмоциональность. -- А как вы относитесь к братским компартиям зарубежных стран? -- Очень хорошо! -- Иного я и не ожидал, -- удовлетворенно кивнул Паклин. -- Сейчас мы пройдем к заведующему сектором товарищу Пачулину Виктору Панфиловичу. Название должности и фамилию он выделил особым тоном и, заметив, что на Макса все это особого впечатления не произвело, несколько огорчился. -- Товарищ Карданов, очень редко рядовой член партии попадает в это здание, в кабинет к инструктору ЦК. Но быть принятым заведующим сектором... Такой чести удостаиваются единицы. Товарищ Рябиненко может подтвердить. -- Это точно, лейтенант, -- впервые подал голос генерал армии. -- Я понимаю, -- заверил Макс. -- Просто я волнуюсь. Универсальное и очень благородное объяснение, потому что чиновнику любого присутственного места приятно, когда люди волнуются на приеме. -- Хорошо, -- чуть заметно улыбнулся инструктор, но тут же построжел лицом, встал и осторожно снял трубку одного из доброго десятка телефонных аппаратов. -- Докладываю, Виктор Панфилович, товарищи Карданов и Рябиненко у меня. Есть! В очередной раз Макса поразило, как разговаривал Паклин: стоя навытяжку, хотя неведомый Виктор Панфилович заведомо не мог его видеть. Что это -- въевшееся в плоть и кровь понимание субординации? Неосознанная демонстрация верности и уважения? Искреннее признание верховенства собеседника? Намертво вбитые правила партийной дисциплины? Или просто идиотизм? Последнее предположение он тут же отверг: идиотизм иррационален и вряд ли мог насаждаться в столь серьезном учреждении. Скорее это слепая вера, обожествление руководства, партийная преданность. -- Вы можете быть свободны, -- обратился Паклин к генералу. -- А вы пройдите со мной. Они пешком преодолели два лестничных пролета. На следующей площадке стоял парный смешанный офицерский караул, на одном лейтенанте была фуражка с васильковым околышем, на другом -- с краповым. "Разные ведомства, разные хозяева, труднее сговориться", -- отметил Макс, проходя на этаж, который отличался от предыдущего так же, как прекрасное отличается от очень хорошего. Вместо финского пластика "под дуб" -- настоящие ореховые панели, вместо обычного паркета -- узорчатый цветной, вместо ковровой дорожки -- настоящие ковры, в холлах -- глубокие кожаные диваны и комфортные солидные кресла, в которых, правда, никто не сидел. Поражали безлюдье и тишина, можно было услышать полет мухи, если бы таковая здесь оказалась, хотя представить это было совершенно невозможно. Но вдруг из резко распахнувшейся двери в коридор выпал человек в генеральском мундире с перекошенным лицом и отвисшей, мелко трясущейся челюстью. Глубокое рваное дыхание и тихие стоны гулко отдавались под высоким ослепительно белым потолком. Такого же цвета было лицо бедняги, разукрашенное вдобавок багровыми пятнами. Ему явно не хватало воздуха, он сорвал галстук, рванул ворот зеленой рубахи, и маленькие зеленые пуговицы запрыгали по узорчатому паркету. Человек в форме генерал-полковника (назвать его генералом было нельзя, потому что генерал не может иметь такой облик, разве что бывший генерал...) сделал несколько нетвердых шагов, качнулся к стене и, ухватившись за верхний срез ореховых панелей, попытался идти, но это у него плохо получалось. Привычной свиты -- орды заместителей, помощников, адъютантов, ординарцев, вестовых рядом не оказалось, наверное, впервые за многие годы. Карданов шагнул было помочь, но Паклин поймал его за рукав. Сам Валентин Владимирович шел с деловито-отстраненным видом, как будто коридор по-прежнему был пустым и тихим. Очевидно, он воспринимал окружающий мир только таким, каким тот должен быть, не обращая внимания на различные мелочи, делающие должное сущим. -- Он сейчас умрет, -- встревоженно сказал Карданов, и голос прозвучал неприлично громко. Губы инструктора досадливо шевельнулись. -- Удивительная незрелость... -- расслышал Макс вырвавшийся из души шепот, а в следующую секунду адресованное ему разъяснение, данное обычным, хорошо поставленным голосом. -- Не паникуйте. Здесь специально дежурят врачи. Сейчас ему окажут квалифицированную помощь. Паклин ускорил шаг. Сзади послышался стук упавшего тела. Обернувшись, Макс увидел неподвижно распростертое поперек коридора тело. Но самое удивительное, что к нему действительно спешили две фигуры в белых халатах. -- Не отвлекайтесь, товарищ Карданов! -- сухо бросил инструктор. Они оказались в просторной приемной с двумя секретаршами, молодой и не очень, и крепким парнем типичной внешности комсомольского активиста, скорей всего референтом или порученцем. При виде вошедших он настороженно шевельнулся. -- Виктор Панфилович нас ждет, -- как пароль произнес Паклин и беспрепятственно распахнул двустворчатую полированную дверь. Этот кабинет затмевал все предыдущие, виденные Максом сегодня. Он долго шел к дубовому столу, за которым сидел крупный седовласый мужчина в темно-сером костюме, белой сорочке и голубоватом, с отливом, галстуке. Очевидно, некоторые вольности одежды допускались только с определенного уровня. -- Идите работайте, -- сразу сказал он, отпуская Паклина, и по некоторому замешательству последнего Макс понял, что это отступление от обычного порядка. -- А вы садитесь. -- Пачулин указал на кресло, подождал, пока за инструктором закроется дверь, и обратился к посетителю, хотя и строго, но доброжелательно. -- В условиях растущего в мире движения коммунистических и рабочих партий, усиливающейся борьбы стран Азии и Африки против империализма и колониализма наши идеологические противники пытаются всеми силами задушить прогрессивные веяния. Мы не можем безразлично наблюдать за этим с позиций невмешательства. Необходимо оказывать помощь коммунистическим лидерам и передовым отрядам угнетенного рабочего класса. Вы согласны со мной? -- Согласен, -- кивнул Карданов. Он уже вообще ничего не понимал. Если бы он всю жизнь выступал против поддержки Прогрессивных мировых сил, то сегодняшние беседы были бы объяснимы. Хотя тогда его переубеждали бы в совсем другом месте и совершенно иными методами. -- Причем эта помощь должна быть не только моральной, но и материальной... Карданов молчал, ибо не знал, что сказать. Если бы он был богачом, то подумал, что его хотят выставить на крупную сумму и подыскивают благовидный повод. Может, где-то там открылось наследство? -- Мы должны субсидировать лидеров прогрессивных движений, коммунистические газеты, финансировать акции протеста... Ведь эта работа требует очень больших расходов! Виктор Панфилович перешел на доверительный тон и немного наклонился вперед. -- Знаете, во сколько обходится первомайская демонстрация? Макс отрицательно покачал головой. -- Нет, не знаю. Он чувствовал себя дураком. -- Материальная помощь должна быть хорошо замаскированной и конспиративной. Чтобы не подорвать авторитета наших друзей, не дать повода объявить их "агентами Кремля" и подвергнуть судебному преследованию как "подрывных элементов". Завсектором встал, обошел стол и сел рядом с Максом, создавая неофициальную атмосферу. Он вовсе не был небожителем -- обычный мужик с одутловатым лицом и мешками под глазами. -- Поэтому банковские переводы исключаются. Остается только одно -- передавать наличные деньги из рук в руки... Так? -- Получается так, -- согласился Карданов. -- Вопрос в том, как это сделать? Задействовать зарубежные резидентуры? Но их сотрудники находятся под постоянным контролем местной контрразведки! Значит -- постоянный риск, а это недопустимо. Чрезмерно расширяется круг осведомленных лиц: планирование операции, ее проведение, обеспечение, прикрытие... Участвуют практически все оперработники. И это в каждой стране. А ведь в последние годы все больше предательств! Надо учитывать и психологический фактор... Ведь ситуация очень щекотливая с морально-этических позиций... Наши друзья предпочитают иметь дело с одним человеком. Причем не относящимся к разведке. Партийные дела должны осуществлять партийные органы! Пачулин вернулся на свое место, переводя беседу опять в строго деловое русло. -- Вам предлагается поработать специальным курьером ЦК по связям с зарубежными компартиями. Что вы на это скажете? -- Мне? -- глупо переспросил Макс. -- Вы будете переведены в действующий резерв КГБ с сохранением выслуги, присвоением очередных званий и всеми льготами. Кроме того, у нас вы получите двойное денежное довольствие, безотчетные командировочные в валюте, кремлевский вещевой и продовольственный пайки. Отработав пять лет, вы выберете себе любую должность в любом ведомстве. Виктор Панфилович смотрел испытующе, но, похоже, не сомневался в ответе. От предложений, сделанных на таком уровне, обычно не отказываются. И действительно. Макс почувствовал, что у него язык не повернется сказать "нет". К тому же, при всей неожиданности предложений, никаких оснований для отказа он не видел. -- Это очень высокое доверие партии. Всю меру этого доверия вы осознаете позднее, когда приступите к работе. Итак? -- Я согласен, -- без колебаний ответил Карданов. -- Очень хорошо. -- Пачулин встал. Хотя он тоже не отличался ростом и внушительным телосложением, но воспринимался как крупный и сильный человек. То ли все дело в биополях, то ли в обстановке. -- Тогда мы с вами пройдем сейчас к заведующему Международным отделом товарищу Евсееву. Тон был таким, как будто Макса собирались отвести к самому Господу Богу. Примерно так оно и было, потому что в ЦК КПСС разрывы между должностями увеличивались в геометрической прогрессии с возрастанием должностного уровня. Поэтому на иерархической лестнице товарищ Евсеев возвышался над товарищем Пачулиным настолько же, насколько сам товарищ Пачулин возвышался над безымянным провожатым в черном костюме. В коридоре не осталось никаких следов происшедшего. Не было ни безжизненного тела в генеральском мундире, ни врачей, ни даже пуговиц от форменной рубашки. Снова воцарились стерильная тишина и спокойствие, но Максу все чудились отголоски астматических вздохов. К Евсееву пришлось заходить через две приемные. В первой сидели секретарши и референты, во второй -- два крепыша в штатском со специфической внешностью волкодавов. Один из них обвел фигуру Макса квадратной рамкой металлодетектора, после чего второй распахнул входную дверь. Очередной сегодняшний кабинет хотя и был больше и лучше предыдущих, уже не поразил Макса. Может, он просто устал, а может, неприятная сцена в коридоре выбила его из колеи... Но само собой родилось очередное умозаключение -- это вместилище запредельной власти! Если Председатель КГБ СССР, генерал армии, скованно держится в присутствии товарища Паклина, значит, инструктор ЦК как минимум приравнен к его званию. Тогда товарищ Пачулин равен маршалу, а товарищ Евсеев... Кому равен заведующий отделом (в новейшей грамматике это слово пишут с большой буквы) ЦК КПСС? Генералиссимусу? Но ведь это еще не вершина иерархии: есть секретари, кандидаты в члены Политбюро, члены Политбюро, наконец, возглавляющий пирамиду Генеральный секретарь... Выходит, их власть настолько безгранична, что просто не имеет аналогов! Имевший скромный опыт общения с суетливыми, напоказ жизнерадостными замполитами, Макс даже не подозревал, сколь могучему божеству они служат! Потому что понятия не имел о смешанных офицерских караулах, о доведенных мимоходом до инфаркта генерал-полковниках, об уходящей в заоблачные выси пирамиде власти. -- Здравствуйте, Макс Витальевич! Генералиссимус оказался гораздо вежливее и обходительнее своих подчиненных: он встретил гостя посередине кабинета, пожал ему руку и даже не побрезговал запомнить имя-отчество ничтожного лейтенантишки. Карданов промычал что-то невнятное, потому что не знал, как обращаться к генералиссимусу. -- Меня зовут Леонид Васильевич, -- поощряюще улыбнулся хозяин. -- Должность мою вам назвали, а как зовут, забыли... Макс ощутил, что от Пачулина пошла волна тревоги. -- Поговорим о деле, -- усадив Макса в мягкое кресло и сев рядом, начал Леонид Васильевич. Пачулин стоял столбом, пока движение пальца не позволило ему тяжело опуститься на стул. -- Вам предстоит выполнять чрезвычайно ответственную работу. Настолько ответственную, что ее просто не с чем сравнить. Достаточно сказать, что одна ваша ошибка способна скомпрометировать международное коммунистическое движение, подорвать авторитет Советского Союза и обречь на судебное преследование наших верных и преданных друзей. Генералиссимусу было под шестьдесят, но выглядел он хорошо: не разжиревший в отличие от многих высокопоставленных номенклатурщиков, контактный и доброжелательный или, по крайней мере, старающийся казаться таковым. Властное лицо, крупный нос с красной полоской на переносице, гладкая кожа, живо блестящие глаза, спортивная фигура. Светлый костюм, песочные, в цвет сорочки, летние туфли с дырочками, кремовые галстук и носки, аккуратная прическа, ровно подбритые виски... -- Отныне вы не подчиняетесь никому, кроме меня и... -- Евсеев помедлил, будто взвешивая, стоит ли делать то, что собирался. -- И товарища Пачулина. Макс расслышал, как завсектором перевел дух. -- Конечно, Генеральному секретарю вы тоже подчиняетесь. Вполне возможно, что вам придется докладывать ему о результатах некоторых заданий. Такие случаи бывали. Хотя и нечасто. Карданову показалось, что он спит и видит сон. Он -- приближенное лицо Генерального секретаря и заведующего Международным отделом ЦК! Что скажет об этом Генка Прудков? Леонид Васильевич выдержал паузу, давая собеседнику возможность осознать сказанное. -- Непосредственное руководство Экспедицией осуществляет товарищ Куракин, курирует ее управляющий делами ЦК товарищ Горемыкин. Но ни одному из них вы не сообщаете о содержании ваших заданий. Ни характер перевозимого отправления, ни его стоимость, ни адресат, ни обстоятельства передачи не должны быть известны никому, кроме нас троих. Вы меня поняли? Если есть вопросы -- задайте. -- Что это за Экспедиция? -- хрипло спросил Макс и прокашлялся. -- Извините. Но генералиссимус не обратил внимания на мелкую оплошность. -- Существует обычная экспедиция -- почта, посылки, бандероли. А есть отдел, переправляющий помощь нашим друзьям. Его условно назвали вторая экспедиция. Или просто Экспедиция -- с большой буквы. Посвященные знают, что это такое. Но круг посвященных очень узок. Пять-семь человек, не больше. Почти все сотрудники Экспедиции, а их там около тридцати, понятия не имеют об истинных задачах своего подразделения. Центральная фигура Экспедиции -- специальный курьер, то есть вы. Задача остальных -- обеспечить выполнение вами задания. Документы, визы, билеты, прикрытие, охрана -- одним словом, техническая сторона дела. Хотя голова у Макса шла кругом, он заметил порез на шее генералиссимуса -- видно, дрогнула рука при бритье. Эта деталь сразу изменила восприятие: несмотря на не имеющую аналогов должность и беспримерное могущество, Евсеев обычный живой человек из плоти и крови, он бреется, ест, пьет, пьянеет, оправляется, трахается точно так же, как какойнибудь мужик с тиходонского завода п/я 301, и при этом его величие и высокопоставленное положение никак не проявляется. Больше того, если бы он заснул в казарме, как прапорщик Усков, и сержант Пономарев проделал бы с ним ту изощренную шутку, ему тоже пришлось бы пережить скандал с супругой и несколько дней вонять керосином... Хотя нет, нашлись бы другие лекарства... Макс вонзил ноготь себе в ладонь, прогоняя идиотские мысли. Наверное, он недостаточно закален в идейном отношении, если во время беспримерно серьезного разговора в голову лезет подобная ерунда... А может, это стабилизирующая реакция психики, "заземляющей" происходящее... -- В техническом отношении вы должны выполнять распоряжения Куракина: прибыть в такое-то время в такое-то место и т, н. Но не больше. Содержательную сторону, вашей работы определяют Генеральный секретарь и Международный отдел. Вам что-то непонятно? -- Необходимо планирование операций, их обеспечение на месте, последующий "коридор" ухода. Кто станет заниматься всем этим? -- Механизм отработан. Вы будете составлять схему каждого задания и передавать ее нам. А мы поручим Рябиненко разработать конкретный план и обеспечить его на месте силами внешних резидентур. Если понадобится, и вы будете контактировать с нашими разведчиками. Но никто из них не должен знать конечного результата. Может, кто-то догадается, но догадку, как говорится, к делу не пришить. Вы меня поняли? Карданов кивнул. -- Тогда последнее. Щепетильность заданий, кроме всего прочего, связана с тем, что вы будете получать под отчет очень крупные суммы. В ряде случаев они передаются без всяких расписок. Поэтому мы должны быть на сто процентов уверены в вашей кристальной честности и безоглядной искренности. После каждого задания вам придется проходить испытание на детекторе лжи и психологическую проверку. Это заодно разгрузит вашу нервную систему. И Виктор Панфилович, и товарищ Горемыкин тоже регулярно подвергаются такой процедуре. Возражений нет? -- Нет. Это условие вообще показалось Максу мелочью. Его беспокоило другое. -- Можно вопрос, Леонид Васильевич? -- Пожалуйста, -- благосклонно кивнул Евсеев. -- Мой напарник тоже будет задействован в этой работе? Он мой двойник, нас готовили работать в связке... -- Как вы посчитаете нужным. Если от него будет польза... Но он тоже не должен знать сути и содержания операций. Только обеспечивающие функции. У вас есть просьбы, проблемы, требующие решения? -- Насчет напарника... У него нет квартиры... Евсеев едва заметно улыбнулся каким-то своим мыслям и кивнул Пачулину: -- Запиши, Виктор Панфилович. И позвони Горемыкину. Он встал и протянул Карданову руку. -- До свидания. Нам придется часто встречаться. Перед каждым заданием. Макс не знал, что сказать, и сказал первое, пришедшее в голову: -- Служу Советскому Союзу! Вторая экспедиция располагалась в двух шагах от Красной площади, в двухсотметровом проулке, где бредущие от метро "Площадь Ногина" провинциалы уже начинали расспрашивать про ГУМ. Здесь было несколько "хитрых" подворотен без вывесок и других опознавательных знаков, зато глухие ворота, легкие полосатые шлагбаумы с двухцветными (красный -- зеленый) светофорами и несущие службу солдаты выдавали их специальное назначение. Осведомленные люди знали, что здесь располагаются вспомогательные службы ЦК КПСС, а неосведомленные рядом с историческим и торговым центром Москвы задумывались над совсем другими проблемами. Их ворота были вторыми, если заезжать с улицы 25-го Октября. Имелись еще несколько выходов, в том числе и потайных, но тогда Макс об этом не знал. Он только вышел от Петра Георгиевича Горемыкина, управляющего делами ЦК КПСС. Насколько он начал понимать партийную иерархию, это была хозяйственно-техническая должность, однако монументальность фигуры, величавость манер, обстановка кабинета, количество телефонов и обслуживающей челяди наводили на мысль, что в действительности Петр Георгиевич занимает более высокую ступеньку цековского государства. -- Вторая экспедиция входит в состав Управления делами и подчиняется мне, -- с такого разъяснения начал он беседу. -- Непосредственно руководит там Михаил Анатольевич Куракин, он из ваших и сидел все время на контактах с фирмой Рябиненко. Может быть, вы его знаете... Горемыкин был высок, толст и медлителен, с большой яйцеобразной головой, то ли бритой до блеска, то ли облысевшей до такого состояния. Узкие, явно привозные очки с затемненными стеклами придавали ему экстравагантный вид и скрывали глаза. А вообще он производил впечатление не полностью ожившей статуи в обычной униформе: однотонный костюм, светлая сорочка и галстук. -- Не приходилось, -- ответил Карданов. -- Я же только начинаю работать. -- Возможно, пользуясь вашей неопытностью, Куракин попробует подмять вас под себя. Но вы должны помнить о своем статусе. Вы -- специальный курьер ЦК. Вам уже говорили, кому вы подчинены. И больше никому. Милиция, прокуратура, суд, КГБ -- не властны над вами. У вас будут специальные документы. Обычно их вполне хватает. Но на всякий случай я вам дам свою визитную карточку. В любой сложной ситуации, которая может возникнуть на территории СССР, эти телефоны помогут вам найти выход. Если проблемы возникнут за рубежом, можете обращаться к нашим послам от моего имени -- они сделают все, что в их силах. Да и не в их силах тоже... На полированный стол лег твердый глянцевый прямоугольник с золотым тиснением. Это была большая диковинка. Макс не удержался и заглянул: Горемыкин Петр Георгиевич, три служебных телефона, три домашних... Хотя должность скромно не указана, каждому ясно, что это очень непростой человек... -- Материальные вопросы: квартира, машина, поликлиника, санаторные путевки, продукты и одежда, -- все это тоже будет обеспечено по вашим потребностям. Ваша просьба насчет напарника удовлетворена, он получит однокомнатную, улучшенной планировки на Юго-Западе, неподалеку от метро. Кажется, все. Мой помощник отвезет вас... Через несколько минут Макс познакомился с Куракиным. В отличие от всех остальных он не сразу обратил внимание на звериные уши, оценив вначале тяжелые плечи, крепкую круглую голову на короткой шее и пристальный гипнотизирующий взгляд. Уши только дополнили картину. С таким человеком лучше не враждовать. Но и дружить с ним Макс бы не хотел. -- Какой у вас опыт работы? -- сразу спросил Куракин, хотя прекрасно знал ответ. -- Семьсот двадцать часов чистого времени боевых операций на тренажере виртуального моделирования, -- с достоинством ответил Макс. -- Это соответствует пяти годам плотного оперативного стажа. -- М-да, -- Куракин плотнее сжал губы. Атака не удалась. -- А что это такое? Он достал из ящика стола толстую многоцветную ручку, покрутил перед лицом Карданова, написал несколько слов в настольном блокноте. Получалось, что начальник второй экспедиции действительно держит обычную ручку. Но зачем задавать вопрос, ответ на который очевиден? Спец рассказывал про "стрелку", показывал фотографию -- она выглядела как серебристый цилиндрик диаметром с карандаш. Он говорил, что разрабатывается многозарядный вариант... -- "Стрелка", -- буднично сказал Макс, не вдаваясь в подробности. -- Молодец, -- криво усмехнулся Куракин. -- Бизон научил? Или Спец? -- А кто это? -- искренне удивился Карданов. Куракин одарил его долгим тяжелым взглядом, который должен был отбить охоту шутить. -- Стрелять пробовал? -- Только на тренажере. Начальник нажал кнопку селектора. -- Бачурина ко мне! Через несколько минут в кабинет вошел человек, который мог быть двойником начальника второй экспедиции, только уши нормальные, человеческие. Возможно, когда-то они тоже работали в паре. -- Новый курьер, оперативный псевдоним Макс Карданов, -- представил Куракин. -- Весь опыт на виртуальном тренажере. Обучишь работать со "стрелкой" и другим снаряжением. -- У меня вопрос! -- неожиданно вскинулся Макс, озабоченный мыслью, которая внезапно пришла в голову. -- Я новый курьер, а куда делся старый? -- Срок работы в этой должности пять лет. Потом происходит замена. Твой предшественник вернулся к себе в подразделение, на ту должность, которую сам и выбрал. Это в равной степени могло быть и правдой и ложью. Макс всмотрелся. Глаза и лицо Куракина ровно ничего не выражали. Прага, 7 августа 1987 года, жара, плюс тридцать в тени. Самолет из Москвы приземлился по расписанию, черная "Волга" советского посольства подъехала прямо к трапу, сорокалетний водитель, слишком солидный для простого шофера, напряженно вглядывался в открывшийся проем люка. Макс вышел первым и сразу узнал резидента ПГУ, фотографию которого ему показали перед вылетом. Стараясь как можно небрежней держать увесистый черный атташе-кейс, Карданов сбежал по трапу. Кейс был тяжелым сам по себе: титановый корпус гарантировал сохранность содержимого и позволял использовать его как бронещит при огневом нападении. Кроме того, один миллион долларов сотенными купюрами вытягивал на десять кило. Валюта, тем более в таких количествах, запрещена к вывозу из СССР, да и к ввозу в ЧССР тоже. Но в Шереметьеве проблем, естественно, не возникало, а здесь разрешить их призван представитель посольства. -- Здравствуйте, Андрей Викторович. -- Здравствуйте, Макс Витальевич. Резидент тоже видел фотографию Макса. Они крепко пожали друг другу руки. Машина тронулась и вскоре беспрепятственно выехала за ворота аэропорта. "В братских странах работать легко, -- вспомнил Макс напутствие Евсеева. -- Но расслабляться все равно нельзя, могут произойти любые неожиданности. От провокаций империалистических спецслужб до нападения обычных бандитов". Впрочем, как можно расслабиться, имея при себе такую сумму, он не представлял. -- Как там Москва? -- вежливо спросил резидент. То, что он лично сидит за рулем, показывало, какое значение с подачи Евсеева придал Рябиненко простой операции. -- По-прежнему, -- ответил Макс. -- Жарко. Дома и асфальт раскаляются, сил нет. Уловив нежелание продолжать беседу, Андрей Викторович замолчал. Судя по возрасту и должности, он как минимум подполковник. И ему, наверное, досадно выполнять роль шофера при зеленом лейтенанте. -- Приехали, -- сказал резидент, остановив машину. Макс и сам уже увидел черную, с золотыми буквами, вывеску: "Проблемы мира и социализма". Издательство и журнал". По другую сторону подъезда висела точно такая, но на чешском языке. Внутри было довольно пустынно. Карданов внимательно изучил схему расположения помещений и потому сразу нашел кабинет директора. Навстречу ему поднялся кряжистый, простоватого вида мужчина в дешевых очках с круглой оправой. Весь его облик никак не соответствовал ни конспирации, ни тайным операциям спецслужб, ни секретным финансированиям. -- Вы очень точны, -- улыбнулся директор и запер дверь. Он говорил по-русски почти без акцента. Не тратя времени зря, Макс отпер чемоданчик. Несмотря на стандартный вид, он имел сложный и прочный замок. -- Считайте! Простоватый очкарик принялся сноровисто извлекать пачки банкнот, быстро проверять контрольные ленты и привычно складывать их в открытую тумбу обшарпанного стола. -- Один, два, три, четыре, -- по-русски приговаривал он. Глядя на мелькающие руки директора, Макс понял, что через них прошло немало миллионов. И этот растечется через пражские гостиницы и карлововарские санатории в карманы гостей из Индии, Ирана, Латинской Америки... -- Девяносто восемь, девяносто девять, сто! -- Директор захлопнул тумбу и широко улыбнулся. -- Как в аптеке! Правильно? У вас есть такая поговорка! Сейчас я напишу расписку, а потом переложу все в сейф... Как раз на этой неделе приедут представители наших филиалов -- из Англии, Италии, Алжира... Макс отметил, что очкарик много болтает. Впрочем, он для него -- посланец ЦК, пользующийся самым высоким доверием... -- Готово! Теперь можно по рюмочке? Макс спрятал расписку в портмоне, а портмоне положил во внутренний карман легкого пиджака. -- Спасибо. Нет времени. Дайте мне лучше старых журналов или любых ненужных бумаг. Чтобы набить чемодан. Второе предложение выпить он получил от затомившегося в машине Андрея Викторовича. Понял ли резидент, зачем московский гость посещал "Проблемы мира и социализма", сказать трудно, но на увесистый чемодан взглянул с удивлением. Напряжение отпустило, и Макс с удовольствием бы пообедал и выпил, но обратный рейс вылетал через сорок минут. Они еле успели, и перекусил он уже в самолете. Ужинал Макс дома. Самая первая специальная поездка заняла у него один день. Она действительно оказалась несложной. Нью-Йорк, 13 октября 1989 года, 20 часов по местному времени. Посадка была нелегкой: из-за низкой облачности и грозы диспетчеры аэропорта Кеннеди навели громоздкий "Ил" на полосу только с третьего захода, и каждый последующий крут усиливал панику в салоне. Карданов сидел в первом ряду, рядом с пилотской кабиной, командир корабля знал, что на борту находится человек, чьи указания обязательны для исполнения, как только он назовет пароль, но сейчас никаких команд Макс отдавать не мог, а потому сидел молча, зажимая ногами черный "атташе", и ждал разрешения своей судьбы, как и остальные сто пятьдесят пять мужчин и женщин. За иллюминатором змеились молнии, машину то и дело подбрасывало, сзади молились на английском и ругались по-русски. "Когда сядем, таможенники будут либеральней", -- подумал Макс, хотя его, как обладателя дипломатического паспорта, это не беспокоило. Но ход мыслей отражал специфику настроя личности: он не допускал, что самолет разобьется, потому что впереди предстояла важная операция и он должен обеспечить ее любой ценой. Иначе сорвется очередной съезд Коммунистической партии США, который должен на весь мир заявить о поддержке прогрессивных преобразований, происходящих в Советском Союзе. В черном "атташе" находились восемьсот тысяч долларов наличными и несколько кредитных карточек, по которым подставные владельцы карликовых торговых фирм Джека Голла получат еще полтора миллиона в счет оплаты поставок вина и рыбных консервов в Молдавию и на Украину. За два с небольшим года Макс уже перевез около шестидесяти "отправлений" на сумму, которую затруднился бы определить. Миллион Компартии Португалии, девятьсот тысяч -- КП Греции, восемьсот тысяч -- КП Израиля... Коммунисты Эквадора, Боливии и Люксембурга получили по двести пятьдесят тысяч, Народная партия Панамы -- двести, КП Мальты -- сорок, а КП Непала, Лесото и партия Авангарда Сомалийского народа -- по десять тысяч долларов. Иногда операции проходили гладко, иногда не очень. В Сомали по нему стреляли из советского "ППШ", но удалось загородиться чемоданчиком, и пули устаревшего автомата не смогли одолеть титановую броню. По пути в Израиль чуть не угодил в ловушку "Всемирного джихада", точнее, угодил, но сумел вырваться прежде, чем она захлопнулась, оставив за собой два трупа бородатых арабов. Он выполнил все задания, не позволяя комулибо себе помещать. Но сейчас на пути встала, стихия. Прудков сидел в хвосте, у него больше шансов, если он останется жив, то заберет "дипломат", по крайней мере не пропадут деньги, хотя операция провалится: Голл не примет посылку ни от кого, кроме него. Да никто и не знает ни адресата, ни контактных точек... "Ил" коснулся бетонки и тяжело пробежал мимо здания аэровокзала, шеренги высоких, с округлыми носами "Боингов", приземистых, на маленьких колесиках, "Геркулесов", почти касающихся земли провисшими брюхами... Теперь начиналась работа. Предъявив дипломатический паспорт, он беспрепятственно миновал пограничный и таможенный контроль, прошелся по залу прилета, набрал вымышленный номер из ближайшего автомата. Он не проверялся, но знал, что советский дипломат вполне может быть взят под превентивный контроль ФБР. Таможенники действительно проявляли лояльность, и вскоре прошедший досмотр седой, чуть прихрамывающий человек в мешковатом мятом дождевике направился в туалет. Растрепанные черные усы и очки в массивной оправе придавали ему чудаковатый вид, через плечо висела желтая дорожная сумка. Это был второй номер, Генка Прудков. Макс вошел следом в просторный, светлый и удивительно чистый зал без специфических запахов и внуковско-шереметьевской толчеи. Почти все кабинки были свободны, и он занял соседнюю. Дверь в зал больше не открывалась, что свидетельствовало об отсутствии плотного наблюдения. Значит, целенаправленного интереса к ним еще не проявляли. Макс отпер кейс, извлек тщательно упакованный пакет, а чемоданчик вместе с удлиненным демисезонным пальто и темно-синей шляпой через верх передал напарнику. Взамен тут же получил дождевик и яркую сумку. Он взглянул на часы. Сейчас в аэропорту появились сотрудники советского посольства, в том числе и установленные разведчики, которые враз сконцентрировали на себе внимание агентов ФБР. Второй номер вышел из кабинки, вымыл руки, разглядывая себя в зеркало, смыл чуть заметные остатки клея над верхней губой. Теперь он выглядел неотличимым от прибывшего дипломата. Придерживая пальцем черный "атташе", Карданов-2 вернулся в зал и через несколько минут был тепло встречен представителями посольства, которые, обступив гостя со всех сторон, быстро повели его к машине. Карданов в парике, очках и усах, мятом дождевике и с приметной сумкой через плечо, покинул туалет через четверть часа. Силы ФБР уже оттянулись на перспективные фигуры, он никого не интересовал. Старательно прихрамывая, Макс вышел на площадь и взял такси до Брайтон-Бич. Отпустив машину, он прошел несколько кварталов и, не обнаружив наблюдения, вновь нанял таксиста. Третьеразрядный отель "Луна" находился в получасе езды, там всегда имелись свободные номера, Макс попросил четыреста третий -- в конце коридора рядом с запасной лестницей. Ровно в полночь он незамеченным спустился вниз, дошел до перекрестка и, открыв заднюю дверь, сел в черный "Линкольн", который немедленно тронулся с места. -- Все в порядке? -- спросил человек за рулем. На нем был черный плащ с поднятым воротником и надвинутая на глаза шляпа, но специальный курьер легко узнал Джека Голла. -- Да. -- Макс положил на переднее сиденье увесистый пакет. -- Передайте господину Евсееву: чтобы мы могли продолжать действовать эффективно на теперешнем уровне, нам требуется два миллиона долларов. Но в силу особых обстоятельств возник серьезный кризис, и, чтобы выбраться из него, нам надо еще два миллиона. -- Я передам, -- ответил Карданов. Несмотря на выполненное задание, настроение у него было скверным. Голл никогда не писал расписок и редко пересчитывал деньги, поэтому любые шероховатости могли выйти для курьера боком. Если Джек заявит, что недополучил сто тысяч, -- кому поверят? -- Всего четыре миллиона, -- повторил главный коммунист Америки, останавливая машину на плохо освещенной улице. -- Передам. -- Макс выбрался наружу и побрел к стоянке такси. Евсеев требовал личного отчета по крупным суммам и политически важным партиям, поэтому через тридцать четыре часа он передал просьбу по назначению. Всегда сдержанный и корректный, Леонид Васильевич неожиданно выругался. -- На те деньги, что он от нас получил, можно было давно устроить революцию! А у него одни разговоры! И кризисы... Каждый новый кризис возникает, когда он покупает новую виллу! Макс всегда терялся, когда при нем говорили о вещах, во много раз превышающих его компетенцию. -- Мне можно идти? -- Конечно, спасибо за службу, -- совсем другим, мягким тоном проговорил Евсеев и протянул руку на прощание. -- Здесь доктор Брониславский, он работал с Пачулиным и Горемыкиным. Вы можете сразу проехать к нему. Кроме личного отчета Евсееву, обязательным последствием передач крупных сумм являлось психологическое обследование. Макс привык к нему довольно быстро. Он не понимал, почему аналогичным процедурам подвергаются заведующий сектором и управделами ЦК, тем более что им этот процесс не нравился и подчинялись они только в силу партийной дисциплины. Брониславский уже ожидал в приемной со своим чемоданчиком -- плоским кожаным "дипломатом" с закрепленными в специальных гнездах шприцами, ампулами, разборным метрономом и черным ящичком электросна. Они спустились к машине, где рядом с водителем сидел Куракин. После ответственных рейсов он лично встречал Макса. -- Как самочувствие? -- жизнерадостно улыбаясь, спросил доктор. -- Кошмары по ночам не беспокоят? Провалов памяти нет? -- Да нет... Все нормально. -- А сны? Детские воспоминания, сказочные сюжеты? -- Я же говорил, что вообще не помню ничего о своем детстве. -- Ах да... Такое бывает. Особенности развития личности, становление механизмов памяти... Через час машина подъехала к небольшому особнячку в глубине огороженного забором зеленого двора. Куракин с водителем остались на местах, а Брониславский с Максом прошли внутрь. Помещение напоминало частную клинику: уютные комнаты, современное медицинское оборудование, малочисленный, хорошо вышколенный медицинский персонал. В полутемном кабинете Карданов привычно раскинулся в кресле, напоминающем зубоврачебное, только с откидным шлемом, закрывающим голову пациента до бровей. Вначале внутривенный укол, затем Брониславский включил стационарный метроном, достал тускло блестящий шарик и вытянул руку, чтобы взгляд пациента имел точку сосредоточения. -- Вы спокойны... Вы совершенно спокойны и расслабленны... По телу разливается приятная усталость... Макс послушно повторял слова формулы расслабления и чувствовал, как сознание погружается в белесый туман и тело утрачивает четкие очертания. В последнее время доктор даже не включал "генератор сна" -- то ли сказывался введенный в вену препарат, то ли Брониславский блестяще владел гипнозом... Это была последняя промелькнувшая в сознании мысль. Карданов провалился в небытие, заново переживая события последней поездки. Идущие от шлема провода подсоединялись к компьютеру, и на мониторе Брониславский видел четкую линию основного ментального уровня с зубчиками всплесков эмоций. Затушевать ее, заглушить, загнать в подсознание -- тут много ума не надо, с этим справится любой квалифицированный психотерапевт. А вот синхронно наложить ложные воспоминания запасного уровня, так, чтобы в нужный момент они встали на место основного -- совсем другое дело, эту ювелирную работу может выполнить только доктор Брониславский. И он с азартом принялся за дело. Через полтора часа Макс вышел на улицу. Как всегда после сеанса, ему хотелось спать. Но с этим неудобством можно было мириться. 10 сентября 1990 года, нейтральное воздушное пространство над Атлантическим океаном, высота 10 тысяч метров, борт самолета "Ту-154". До сих пор ему везло. Обычно операции проходили гладко, а если случалось попадать в переделку, как в Сомали, Гондурасе и Израиле, то удавалось выйти практически без потерь. Но сейчас Макса почему-то одолевали дурные предчувствия. Хотя объективно никаких предпосылок для них не было: развивающаяся страна социалистической ориентации, его ждет сам господин президент, все спецслужбы и полиция на этот раз должны играть не против него, а за... И все же... Описав пологий вираж, лайнер лег на посадочную прямую. Тут же вспыхнул экран телевизора. -- Вы вошли в воздушное пространство суверенного государства Борсхана, -- строго сообщил темнокожий диктор в легком европейском костюме. -- Мы всегда рады гостям, но при этом надеемся, что они прибывают к нам с открытым сердцем и чистыми намерениями. Нарушение законов Борсханы сурово наказывается, что является одним из залогов процветания самого развитого государства Африканского континента. А сейчас вы познакомитесь с нашей столицей Харара, которую по справедливости называют жемчужиной Африки... Диктор говорил на хорошем английском и выглядел умным и цивилизованным человеком. Почему же с Борсханой связаны глухие нехорошие слухи? Даже не склонный к преувеличениям полковник Крымский советовал ему не попадать сюда. Но специальный курьер не выбирает маршрутов. Евсеев долго беседовал с ним вчера, объяснял про стратегическую важность этого форпоста социализма в Африке, напомнил про базу подлодок, обеспечивающую выполнение их боевых задач, и по секрету поведал о планах строительства спутникового центра радиотехнической разведки, нацеленного на Западное полушарие. Никогда ранее столь обстоятельная беседа с курьером не проводилась, и Макс расценил ее как предостережение. В конце прозвучало и настоящее предостережение, облеченное, правда, в крайне завуалированную форму: -- Верьте всему, что вам станут говорить. Ничего не подвергайте сомнению. Ни с чем не спорьте... На экране тем временем плыли десятки блочных пяти -- и девятиэтажек. Конечно, эти кварталы не отличались разнообразием, напоминая московские новостройки семидесятых годов, но по крайней мере показывали, что Борсхана действительно ушла от соломенно-глиняных хижин. Как раз об этом и принялся говорить оказавшийся в кадре президент товарищ Мулай Джуба. -- Идя новым курсом, мы достигли невиданных успехов, выйдя на первое место в Африке. Темпам роста нашего благосостояния завидуют развитые государства Америки и Европы! -- важно говорил толстый африканец в белом одеянии и красном тюрбане на круглой голове. -- Протяженность шоссейных дорог в Борсхане около десяти тысяч километров. Мы переселили всех наших жителей из джунглей в современные дома, снабженные необходимыми достижениями цивилизации. Благодаря изменению структуры питания резко возросла продолжительность жизни нашего народа. Теперь, когда все вволю едят мяса и молока, она составляет сто двадцать лет. А ведь еще совсем недавно мужчины умирали в тридцать пять, а женщины в сорок лет! "Что за чепуха, -- подумал Макс. -- Неужели никто не редактирует его выступлений? Как можно за десять лет правления определить, что люди стали столько жить?" Знакомое ощущение падения прервало крамольные размышления. Карданов крепче прижал к себе тяжелый черный "дипломат". Самолет заходил на посадку. Как ни старался Карданов рассмотреть в иллюминатор только что увиденные новостройки, это ему не удавалось: внизу всплошную простирались джунгли. Выйдя из самолета, он наконец увидел то, что искал. Домов было ровно три, они вплотную примыкали к летному полю, два имели явно нежилой вид. Похоже, что гостям Борсханы прокручивали ленту, действительно отснятую в Москве, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что через несколько минут обман раскроется. Небольшой аэровокзал походил на дворец, тут многочисленные кадры о встречах и проводах Мулай Джубой гостей государства ничуть не грешили против истины. Правда, гости в Борсхану особенно не рвались: по трапу спустились около пятнадцати человек -- все африканцы. Они почему-то не торопились покидать посадочную полосу -- сгрудились в тени под крылом самолета и переминались с ноги на ногу в томительном молчании. Макса уже ожидала машина -- открытый "Кадиллак" с мрачным шофером в белой национальной одежде. Зато четверка мотоциклистов сопровождения была одета в тропический вариант американской военной формы. Кортеж осторожно проехал под взметнувшимся к яркому небу шлагбаумом. Макс заметил, что аэропорт окружен плотной цепочкой автоматчиков. Над шлагбаумом был натянут красный полотняный плакат с белой надписью по-английски: "Добро пожаловать в свободную Борсхану!" По обе стороны стояли двухметровые фотографии улыбающегося президента. Портреты заметно выцвели на солнце. Через пару сот метров дорога нырнула в джунгли, и Карданов вдруг понял, что государство Борсхана -- это блеф. Кроме трех домов, аэровокзала и единственной асфальтовой дороги, здесь ничего не было. Только джунгли и населяющие их племена. Впрочем, еще должен быть дворец президента и база советских подлодок. И, конечно, армия. Ну и обязательно суверенитет. Солнце палило нещадно: вмонтированный в часы Макса термометр показывал тридцать семь градусов в тени, к этому добавлялась очень высокая влажность, тело распарилось будто после бани. Но внезапно он похолодел и мгновенно высох. Впереди справа показался столб с фонарем, но, когда расстояние сократилось, он с ужасом увидел насаженную на шест человеческую голову. "Нарушитель закона", -- гласили красные буквы на белой табличке. Он не успел прийти в себя, как слева промелькнула еще одна голова, потом еще... На километровом отрезке Макс насчитал восемь "нарушителей закона". Чем-чем, а количеством казней Борсхана действительно могла потягаться с другими государствами континента. Но почему пояснительные надписи выполнены на английском? Значит, предостережение адресовано приезжим? А какое им дело до соблюдения законов гражданами Борсханы? Вскоре Макс получил ответ на этот вопрос. Последняя голова была белой. Стоящий на обочине танк "Т-34" стал предвестником близости президентской резиденции. На броне сидели два совершенно голых аборигена и курили сигары. Зигзагообразный поворот прикрывали два старых советских бронетранспортера-амфибии "БТП-52". Судя по интенсивному шевелению придорожных кустов, там скрывалась живая сила. "Как бы не залепили очередь по дурости", -- поежился Макс. При низком уровне организации и дисциплины такой вариант вполне возможен. Оставалось надеяться, что наглядная демонстрация последствий нарушений закона повышает ответственность борсханских солдат. Замок открылся неожиданно: огромное белое сооружение, причудливо сочетающее мотивы мавританской и древнекитайской архитектуры. Толстые башни и золотые купола соседствовали с изогнутыми черепичными крышами и невесомыми колоннами. На высоких мачтах развевались узкие черно-золотые флаги. Диссонансом в это великолепие врывался грубый забор из колючей проволоки, натянутой между бетонными столбами. А поперек ворот стоял еще один танк. Когда кортеж приблизился, он пыхнул сизым дымом и откатился в сторону, открывая проход. По неосознанной привычке Макс оценил систему охраны и расстановки постов. С наружной стороны вдоль проволоки замерли солдаты в тропической форме цвета хаки: шорты, рубашки с короткими рукавами и широкополые шляпы. Вооружены они были автоматами "ППШ" с объемистыми дисковыми магазинами. На территории несли службу рослые аборигены в набедренных повязках и головных уборах из ярких перьев, с копьями в руках и утыканными гвоздями палицами у пояса. Слуга в белом одеянии с поклоном встретил Макса на мраморных ступенях и проводил в небольшой зал на первом этаже. Навстречу курьеру вышел Мулай Джуба -- точно такой же, как на телевизионном экране. Он улыбнулся и пожал Максу руку. -- Как долетели? Как доехали? Как здоровье? -- последовали вопросы, составляющие обязательную формулу гостеприимства. Но прозвучавшая вслед за этим фраза вызвала недоумение. -- Президент сейчас обедает, но приказал немедленно провести вас к нему. Мулай Джуба сделал приглашающий жест и двинулся вперед. "А это тогда кто? Двойник президента? Или власть переменилась и у них теперь другой президент? Но старого по местным традициям не оставляют в живых..." -- Макс терялся в догадках. Следуя за двойником, он поднялся по полукруглой лестнице на второй этаж. У больших резных дверей из черного дерева стояли часовые с копьями. Один из них заступил дорогу и, издав горловой звук, протестующе показал на чемодан Макса. Двойник сказал что-то в ответ, указав на дверь, и воин нехотя отступил. Они оказались в огромном высоком зале с узкими сводчатыми окнами. За массивным столом в одной набедренной повязке сидел человек, не имеющий ни малейшего сходства с Мулай Джубой. Скошенный лоб с выступающими надбровными дугами и ритуальные шрамы на щеках придавали ему устрашающий вид. Слева и справа стояли совершенно голые женщины с кувшинами в руках. Очевидно, они исполняли роли официанток. Молодые, подтянутые, с развитыми грудями -- словно статуэтки из черного дерева. -- Президент Борсханы Мулай Джуба! -- торжественно произнес двойник. -- Он не говорит по-английски, поэтому я буду переводить. -- А вы кто? -- ошарашенно спросил Макс. -- Я его брат Тилай Джуба, но сейчас больше ни слова... Поклонившись, Тилай Джуба разразился длинной речью, указывая на гостя. Человек за столом никак не реагировал, он сосредоточенно обгладывал нечто, похожее на сосиску. -- Поклонитесь, -- прошипел брат. Макс подчинился. Ему не верилось, что этот полуголый дикарь с перемазанным жиром лицом и есть прогрессивный общественный деятель Африки и большой друг Советского Союза. Скорей всего он вообще ничего не знает про Советский Союз! Отбросив косточку, человек протянул руку к огромной сковороде. Левая статуэтка мгновенно приподняла крышку, и он, повозившись внутри, вытащил очередную небольшую колбаску. "Какие-то странные у них сосиски, с косточками", -- подумал Макс. Правая статуэтка налила что-то из кувшина в большую деревянную кружку. По-прежнему не обращая внимания на вошедших, Мулай Джуба отхлебнул, фыркнул и принялся сосредоточенно глодать аппетитно поджаренный коричневый цилиндрик. Но вдруг он прервал свое занятие и что-то прорычал. Официантка слева слила ему на руки, вместо полотенца он использовал густое оволосение в низу живота обеих женщин. -- Президент говорит, чтобы вы отдали ему деньги! Карданов замешкался. В таких условиях ему еще не приходилось производить передачу. Но другого выхода не было. Здесь настолько отчетливо ощущалась атмосфера пренебрежения к человеческой жизни, чья бы она ни была, что Макс прекрасно понимал: одна промашка -- и его голова будет выставлена на придорожном шесте. И не поможет визитная карточка товарища Горемыкина, да и авторитет СССР не сыграет никакой роли. Он даже не сможет захватить никого с собой, потому что "стрелку" на этот раз ему не выдали. "Там не ожидается никаких опасностей", -- объяснил Куракин. -- Отдавайте! -- Тилай Джуба больно толкнул его в спину. Макс подошел к столу и зацепился взглядом за недоеденную "сосиску". Это была не сосиска. Это был наполовину обглоданный человеческий палец. Перехватив его взгляд, Мулай Джуба зарычал и смахнул все на пол, освобождая место. Макс отпер чемодан. Его мутило. Одна из голых женщин незаметно оказалась между ним и каннибалом. Она и поставила кейс на стол, а Максу властным жестом приказала вернуться на место. Он ощутил будоражащий аромат благовоний и обратил внимание, что у женщины развита не только грудь, но и широчайшие мышцы спины -- верный признак специальной силовой подготовки. Тилай Джуба сел на пол и показал, чтобы Макс сделал то же самое. Не понимая зачем, спецкурьер опустился на прохладный мрамор. Дело сделано, пора в обратный путь. Самолет летает сюда раз в неделю, и опаздывать на рейс ему не хотелось. Хотя без него командир взлететь не должен... Но он понял, что ждать придется долго. Потому что Мулай Джуба принялся разрывать контрольные ленточки и считать деньги, неловко перебирая купюру за купюрой. В чемодане находились восемьсот тысяч долларов, дикарю предстояло перебрать восемь тысяч банкнот. В практике спецкурьера это был первый случай тотальной проверки. Причем такой, от которой многое зависело -- по исходящему от Тилай Джубы отчужденному напряжению Макс понял: если пересчет не удовлетворит президента суверенной Борсханы, его жизнь повиснет на волоске. Припомнились обычаи восточных деспотий: раб, принесший дурную весть, подвергался казни. Сейчас специальный курьер второй экспедиции был таким рабом. Но в отличие от несчастного гонца совершенно не представлял, что именно может вызвать гнев тирана... Нехватка в пачке одной купюры? Теоретически возможность ошибки существовала, хотя и близкая к нулю. Помятая или сморщенная банкнота? Надорванная контрольная лента? Еще какая-нибудь ничего не стоящая ерунда, на которую в обычном мире не обращают внимания... Томительно текли минуты, росла на столе куча стодолларовых бумажек, неподвижно застыли голые женщины -- только упругие животы чуть шевелились в такт дыханию. Время от времени Мулай Джуба кривым кинжалом делал зарубки на ребре стола. Его лицо окаменело. Плоский и широкий нос покрывали капли пота, вывернутые, наружу толстые лиловые губы разошлись, открывая редкие, заточенные треугольником зубы. Через полтора часа пересчет закончился. Некоторое время президент сосредоточенно рассматривал зарубки, потом в очередной раз издал нечленораздельное рычание. -- Почему мало денег? -- перевел его брат. -- Обещали гораздо больше! -- Я не определяю сумму. Мое дело -- только доставить чемоданчик по назначению, -- сказал Макс чистую правду и тут же понял, насколько неубедительно она звучит. Потому что здесь он отвечал за все, связанное с деньгами. Мулай Джуба сделал знаки, черные статуэтки направились к спецкурьеру. Макс оцепенело сидел в прежней позе, не зная, что делать. Сильные руки сорвали его с места и в мгновение ока подтащили к столу. Раз! Умелая подсечка сбила его на колени. Два! Обе руки оказались за спиной, подтянутые к лопаткам. Три! Черные ноги намертво зажали голову. Теперь он был беспомощен, как закованный колодник. Толстые лиловые губы приняли форму буквы О, треугольные зубы зловеще блестели, кривой клинок привычно рыскал из стороны в сторону, словно прицеливаясь. -- Если обещали еще, значит, я привезу их в следующий раз! -- приглушенно выкрикнул Макс. Тилай Джуба поспешно перевел. Воцарилась тишина. Макс чувствовал, как колеблются чаши весов, на одной из которых лежала жизнь, на второй -- смерть. Клинок замер. Президент внезапно потянулся к удержавшейся на краю стола сковороде, приподнял крышку и заглянул под нее. Шеей Макс ощущал раскрывшиеся складки и влажный жар женского тела, но это не производило на него никакого впечатления: все его существо следило за Мулай Джубой, фиксируя любое движение, жест, взгляд. Сейчас он действительно был великим и всемогущим правителем, независимо от того, каким государством управлял и какую армию имел. В данный момент для Макса президент Мулай Джуба превосходил по могуществу и Горемыкина, и Евсеева, и Генерального секретаря, и всех других руководителей родного государства. Ответ на какой важный вопрос ищет он в этой закопченной сковороде? Влажные складки стали тереться о шею, вначале едва заметно, потом ощутимее и наконец вполне откровенно. Мулай Джуба бросил крышку на место и воткнул в стол кинжал. На весах судьбы жизнь перевесила. Теперь треугольные зубы выглядывали не из людоедского оскала, а из жутковатой улыбки. Впервые вождь издал вместо рычания некое подобие визга. Зажимавшая голову колодка развернулась, и горячая промежность переместилась с шеи на лицо Макса. Сильные пальцы вцепились в волосы, не давая пригнуться. Черные мускулистые ноги чуть согнулись и принялись энергично посылать таз взад-вперед, так что распластанное нутро скользило от подбородка до лба и обратно, ощутимо цепляясь за нос и оставляя за собой слой остро пахнущей слизи. Вернувшийся с того света Макс не пытался освободиться. И не потому, что его крепко держали. Пережитый стресс требует разрядки: водки или женщины. И хотя происходящее вряд ли можно было отнести к известным формам разрядки, оно приносило странное облегчение. Поскольку глаза были закрыты, дворец и его обитатели исчезли, осталось только не испытываемое ранее возбуждение, всплывшее из первобытных глубин мужского организма, из тех времен, которые не требовали заворачивать конфету секса в обертку цивилизованной атрибутики. И когда гладкие бедра сильнее сдавили голову, а темп скользящих движений приблизился к апогею, высокообразованный посланец самой развитой и могучей страны мира сделал то, что не могло прийти в голову ни ему самому, ни пославшим его ответственным руководителям, но естественно получилось у внезапно пробудившегося прапращура: высунул язык и вонзил его в раскаленную, соленую и совершенно чужеродную плоть, которая отозвалась сильной пульсацией и струей горячей жидкости, залившей и без того мокрое лицо. Резкий гортанный крик прорвался даже в зажатые уши, но в следующую секунду голова и лицо освободились, да и руки оказались свободными, он услышал визгливый хохот Мулай Джубы, тяжелое дыхание женщины за спиной и увидел обмякшую рядом с ним на полу экзотическую партнершу. Она постепенно приходила в себя и целеустремленно шарила по его телу, причем он чувствовал, что вполне оправдывает ее ожидания, хотя вернувшаяся оболочка цивилизации сковывала и делала невозможным дальнейшее развитие событий. Низким, будто охрипшим голосом она обратилась к своему повелителю, тот сделал запрещающий жест и что-то сказал брату. -- Когда привезешь следующие деньги, она тебе сделает то, что ты сделал ей, -- перевел тот. Не отпуская приглянувшийся ей орган, женщина жалобно просила о чем-то, но запрещающий жест повторился. На этот раз перевода не последовало. Президент перестал смеяться и вновь полез в сковородку. -- Аудиенция закончена, -- сказал Тилай Джуба. Пошатываясь на ослабевших нотах, Макс вслед за своим провожатым вышел на лестницу. Попытки вытереть мокрое скользкое лицо ни к чему не приводили: руки тоже были мокрыми и скользкими. Он достал платок. Тилай Джуба держался индифферентно, как будто ничего особенного в зале на втором этаже не произошло. Может, по здешним меркам так оно и было. -- О чем она просила? -- не удержался Макс. -- Хотела отрезать ваш диск, -- пояснил брат президента. -- Чтобы завялить и вешать на шею в праздник любви. -- Черт! Как будто кто-то вынул фильтр из ноздрей -- Макс ощутил неприятный остро-жирный запах и испытал потребность немедленно вымыться с мылом и продезинфицировать лицо спиртом. -- Значит, мне повезло... -- Дважды. В большей мере в том, что оставалось достаточное количество пальцев. Мулай Джуба очень любит этот деликатес, особенно белый. Если бы запас закончился, вам пришлось бы его пополнить. Тогда и Майра получила бы, что хотела... -- Белый?! -- Платок оторвался от лица. -- А чья это голова на шесте? -- Вашего советника. -- ??! Тилай Джуба кивнул. -- И что теперь будет? -- Ничего. Пришлют нового. -- После того, что случилось? Никогда! -- Ну почему же... Это был третий. Хлопнув в ладоши, Тилай Джуба позвал слуг. Те принесли воду, мыло и виски. Макс долго мылился, зажмурившись, плескал в лицо светло-желтую сорокаградусную жидкость, полоскал ею рот, но внутрь пропустил только несколько глотков. Здесь надо оставаться трезвым, чуть расслабишься -- поотрезают все к чертовой матери и сожрут или повесят на шею! Последний раз он ел на борту во время полета, и сейчас даже маленькая доза спиртного затуманила сознание. Макс посмотрел на часы. Ого! Самолет, конечно, улетел. Командир может подождать час, два... Но не четыре же! -- Не волнуйтесь, -- заметив его жест, сказал Тилай Джуба. -- Вы успеете. Макс с сомнением поскреб подбородок. -- По расписанию самолет уже давно взлетел. Тилай Джуба гордо распрямился и выпятил грудь. -- В Борсхане самолеты летают не по расписанию, а по разрешению. А такое разрешение будет дано, когда вы окажетесь на борту. "Или когда бы я оказался на сковородке", -- подумал Макс. Тилай Джуба протянул руку на прощание. -- Расскажите там обо всех своих впечатлениях и о том, что видели. И передайте, что я согласен, -- со значением произнес он последнюю половину фразы. Через полтора часа самолет Харара -- Москва взлетел, заложил над Атлантикой прощальный вираж и лег на курс. Макс понял, что забыл во дворце титановый "дипломат". Но это было не самой большой из возможных потерь. -- Принесите мне виски! -- поймав за рукав симпатичную стюардессу, попросил он. -- Целую бутылку. И поесть. Если надо, я заплачу... Глава пятая. ОХОТА ЗА ОХОТНИКАМИ Москва, 13 февраля 1997 года, 9 часов 30 минут, минус десять, снег, ветер. Макс проснулся с головной болью, но еще больше болела душа, он чувствовал себя проданным и преданным. Привычки похмеляться у него не было, а у Веретнева была, но в доме не нашлось ничего спиртного, и тому пришлось ограничиться остатками рассола. Позавтракали яичницей, Макс ел без аппетита, Алексей Иванович, наоборот, -- чуть не проглотил вилку, а напоследок, собрав кусочком хлеба перемешавшийся с маслом желток, отправил в рот и его. Выпив кофе, отставной разведчик взбодрился окончательно. -- Давай Володьку возьмем, -- неожиданно предложил он. -- Верный парень, головорез -- каких мало, засиделся без работы... Без правильной работы, -- туманно уточнил Веретнев, направляясь к телефону. Макс не возражал и не задавал вопросов. Все предельно ясно: если человек, которому ты доверяешь, привлекает к делу третьего, значит, он отвечает за него головой. -- Все нормально, -- вернулся на кухню Алексей Иванович. Он был уже одет, а в руке держал маленький пистолетик, на первый взгляд с двумя вертикально расположенными стволами. Но понимающий человек определял, что солидное для такого малыша дуло одно, а над ним глухой кружок втулки возвратной пружины. -- Видал? "Фроммер-беби", венгерский. Четыреста граммов, можно без кобуры в кармане носить, зато девятимиллиметровый! Мне он привычней, чем твоя ручка... Оружие исчезло в кармане длинного солидного пальто. Веретнев выглядел вполне респектабельно, вряд ли какому-нибудь муниципалу придет в голову его обыскивать. Машину он держал на ст