к примеру, "зарубежный" вопрос, звучавший чаще других. В общей сложности у Лапина на него нашлось четыре варианта ответов. Первый: твердое "нет". Полиграф, получающий объективную информацию со своих датчиков и электродов, подтверждает, что Лапин действительно никогда не бывал за границей. Второй вариант: испытуемый вслух сказал "нет", но компьютер столь же однозначно фиксирует ложь. Третий вариант: Лапин попытался "прикрыться", но сделал это не очень умело. И, наконец, четвертая "версия" Лапина: тестируемый вполне профессионально прикрыл свои эмоции, но сопоставление психофизиологических характеристик выявляет умело замаскированную ложь. Полученные результаты выглядели настолько неправдоподобными и даже абсурдными, что заставили Слепцова усомниться в исправности оборудования. Он запустил с клавиатуры контрольный тест. Проверка показала, что полиграф функционирует исправно. Странно, очень странно... В его практике подобных случаев никогда не встречалось. И в специальной литературе они не описываются... Тяжело вздохнув, Слепцов принялся составлять отчет. Тем временем Лапин разговаривал с Терещенко. -- Ты шикарно выглядишь, -- отметил Пал Палыч. -- Небось все деньги потратил? -- Почти, -- кивнул Сергей. -- Но утром получил Мелешинский должок, так что опять при деньгах. А с сегодняшнего дня надеюсь сесть на твердый оклад. Терещенко воздержался от ответа, и Лапина это насторожило. -- Что-нибудь не так? Пал Палыч внимательно рассматривал его водянистыми глазами. -- Ты изменился не только одеждой, но и всем обликом... -- Так я же постригся! -- Иногда мне кажется, что ты нарочно прикидываешься простачком. И тебе это неплохо удается временами. Сергей обескураженно замолчал. По внутренней связи позвонил Тимохин. -- Тут Слепцов принес мне отчет. Твой парень провалился. -- Да? -- В голосе Пал Палыча не слышалось большого удивления. -- Да! -- раздраженно бросил начальник СБ. -- Скорей всего это подсадная утка Тахира. Или еще какой-то темный тип. Так что гони его в шею! Я надеюсь, что ты не успел показать ему все наши секреты! Лицо Терещенко закаменело. Какой черт дернул его тащить в банк этого оборванца, отдавать ему свою одежду, водить по зданию да еще пытаться устроить На работу? Конечно, никакой он не человек Тахира, просто психопат с перевернутыми мозгами, но это неважно... Тимохину нужно отрабатывать свой хлеб и демонстрировать умение разоблачать врагов в своих рядах. Тем более что он всю жизнь этим и занимался. Сейчас он может поднять такой шум, что и сам Пал Палыч окажется на улице. -- Что-нибудь случилось? -- тревожно спросил Лапин, заметив перемену в собеседнике. Терещенко кивнул. -- Ты не прошел испытания. Прошу тебя уйти и никогда не возвращаться. У меня из-за тебя могут быть крупные неприятности. И никогда не звони мне. -- Но почему?! Пал Палыч с трудом держал себя в руках. Ему хотелось заорать, затопать ногами на этого идиота, обложить его тяжелым трехэтажным матом. Однако это не могло улучшить его положения. -- Наверное, потому, что у тебя дефектные мозги. До свидания. Из дверей банка Лапин вышел как во сне. У него опять не было перспектив, не было влиятельных покровителей, не было денег. Нет, деньги есть, три миллиона с небольшим. Но они скоро закончатся. И что тогда? Замаячившая было светлая жизнь растаяла, как мираж. Болела голова, звенело в ушах. Хотелось лечь, закрыть глаза и провалиться в долгий-предолгий сон. Лапин побрел домой. Тиходонск, бандиты явные. Какой бы крупной и мощной ни была криминальная группировка, расстрел шести наиболее активных Членов, включая вожака и его главного помощника, -- это такой удар, от которого оправиться очень нелегко, если вообще возможно. Во-первых, теряется часть прямой грубой, физической и огневой силы, во-вторых -- подрывается моральный дух уцелевших, в-третьих, замкнутые на убитых деловые операции обрываются и все тонкости уходят вместе с ними, что позволяет конкурентам "наехать" на ослабевшую организацию, предъявив финансовые или территориальные претензии, в-четвертых, с утратой вожака резко падает дисциплина и возрастают центробежные тенденции: монолит раскалывается на отдельные куски и группировка перестает существовать. Спасти положение может человек, пользующийся в организации авторитетом, обладающий силой, волей и жестокостью, способной привести братву к повиновению. Таким человеком у речпортовцев был Паша Битов по прозвищу Биток. Сто восемьдесят сантиметров, сто десять килограммов, короткая стрижка и сломанные уши, выдающие борцовское прошлое, вытатуированный на пальце перстень ромбовидной формы с числом 146 в центре и четырьмя расходящимися лучами -- память о четырехлетней Отсидке за разбой. Баржа видел в Битке конкурента и опасался его, а потому всячески задвигал, они часто ссорились, и смерть вожака объективно была для Паши подарком. Если бы в момент убийства он не находился в другом месте на глазах многочисленных свидетелей, подозрения в первую очередь пали бы на него. Да и так... Братва -- народ недоверчивый, у Баржи связи по всей России, не станешь же всем объяснять про свое алиби. Да они и словечек-то этих, ментовских, не понимают, им одно дай -- месть! Пацаны тоже, они вроде и готовы под Битком работать, но и им месть нужна, чтобы успокоить: не боитесь, братаны, чуть что -- всех за вас на куски порвем! Поэтому в похоронных хлопотах Биток о мести не забывал. -- Серый с Кумом наверняка выкарабкаются, а вот у Хомута дела плохи, -- докладывал только вернувшийся из больницы Питон. -- Мы все лекарства недоставали, врачей забашляли, охрану у палат поставили... -- Что с кладбищем? -- гулко спросил Биток. Угол слегка шевельнулся. -- Места козырные забили, у самой Аллеи почета, гробы заказали дубовые, катафалки. У них как раз три "Кадиллака" -- все забили. Они сидели в задней комнате ресторана "Речной". Здесь было не так шикарно, как в "Якоре", служившем официальной штаб-квартирой группировки, но сейчас там все изрешечено пулями, да и кровь еще не отмыли как следует. И вообще... Братва верит в приметы... -- Почему три? -- спросил Питон. -- А Хомута куда? -- Так он же еще живой... -- Это он сейчас живой, -- возразил Питон. -- А к похоронам скорей всего будет готовый. Они посмотрели на Битка. -- Пока живой -- какой катафалк? -- прогудел он. -- Если что, будем думать... На этом оперативном совещании, или планерке, складывался и притирался костяк нового руководства группировки, потому что кто проявляет активность при отправлении предшественника в последний путь, тот и занимает его место. Это правило неоднократно подтверждалось при смене генсеков в начале восьмидесятых. -- А эти обезьяны? -- прорычал Биток. Он мало верил, что слегка приблатненные чужаки решились на такое дело и успешно его провернули. Тут чувствовался другой уровень и другая сноровка. Но раз молва назвала ответчиками Рубена и Сурена, было бы глупо это опровергать. Формально основания у них имелись. -- Нигде нет, -- развел руками Питон. -- Ребята везде ищут, четыре засады поставили, пусто. Скорей всего к себе в Ереван дернули. Там их не достанешь... -- Всю жизнь в Ереване не просидят. У них уже здесь дела, должники, бабки вложенные. Никто не бросит. Вернутся, -- высказал свое мнение Угол, и присутствующие отметили, что в его рассуждениях была логика. Но Биток не мог ждать у моря погоды. -- А кто третий с ними был? -- мрачно спросил он. Ответом послужило столь же мрачное молчание. Но, когда троица приступила к обеду -- толстым свиным отбивным с жареным луком под холодную водку, в коридоре послышались шаги и в кабинет ввалился возбужденный и слегка пьяный Коляша. -- Нашел паскуду! -- с порога сообщил он и, пройдя к столу, жадно выпил водку из стакана Питона. -- Кого? -- вскинулся Биток. Его сотрапезники перестали жевать. -- Третьего! -- победно оскалился Коляша. -- Есть такой хер -- Сережка Лапин, на Мануфактурном живет. Кличка Чокнутый. Он с этими армянами вожжался. Они его на дело позвали, он и пошел. -- Откуда знаешь? -- Его пасынок проболтался. Сожительницы сын. Рассказал пацанам, как Рубен пахана на дело позвал, тот был на мели, а вечером пришел с вот такой пачкой "зеленых" стольников! Коляша расставил кривой большой палец и толстый мизинец так, как только позволяли связки ладони, и этот жест придал убедительность его рассказу. -- Вот сука! -- ударил кулаком по столу Питон. -- За такие бабки любой подпишется! -- высказался Угол и тут же замолчал, поняв, что сморозил глупость. -- Где он сейчас? -- спросил Биток. Он не собирался вникать в степень доказанности вины неизвестного Чокнутого, главное -- есть конкретный человек, на примере которого можно показать, что такое месть речпортовской братвы. -- Дома нету, я проверял. Подослал одного алкаша, вроде денег занять, баба сказала -- вечером будет. -- Ты там кого-то оставил? -- А то! -- обиделся Коляша. -- Семен с братом дежурят. Машину за угол поставили, все грамотно... -- Живым пусть привезут! Мы из него все про тех двух обезьян вытряхнем! Тиходонск, банкиры. Юмашев вернулся в банк около трех, но его ждали, и никто из руководителей служб не уходил даже на обед. -- Всех ко мне! -- скомандовал он, стремительно проходя в кабинет, и Ирочка мгновенно обзвонила отделы. -- Пал Палыч, вас приглашает Владимир Николаевич, -- прощебетала она в селектор. Хмурый Терещенко встал из-за стола, когда прозвонил городской телефон. -- Слушаю! -- недовольно рявкнул он. -- Приветствую вас. Пал Палыч, это Мелешин, -- голос звонившего был сладок, как патока. -- Сегодня недоразумение с вашим другом улажено, он получил полный расчет. -- С каким другом? -- Озабоченный своими мыслями, Терещенко не сразу въехал в тему. -- С Сережей Лапиным, -- пояснил Мелешин. -- Мы с ним тоже давно знакомы и всегда хорошо ладили... -- Иди ты в жопу вместе с этим идиотом! -- Всю накопившуюся в душе и требующую выхода злобу он выплеснул в этом крике и бросил трубку. Выйдя в коридор, он почувствовал, что разрядка помогла, он почти успокоился. В кабинете шефа уже находились вездесущий Тимохин, главный бухгалтер Лебедев, руководитель информационной службы Митяев, а следом за Терещенко вошли заместители председателя Попов и Игнашин. Все сидели по обе стороны длинного стола для совещаний, а председатель правления, как всегда, в торце. Юмашев был взволнован и даже не пытался этого скрыть. -- Знаете, чего он хочет? -- Ослабив узел галстука, Юмашев обвел собравшихся усталым взглядом. -- Ввести в правление двух своих людей. Мотивирует красиво: слишком много его структур нами кредитуются, большой объем инвестиций, -- и он должен быть уверен, что мы не кинем его на очередном крутом повороте. -- Да-а-а... -- выдохнул Игнашин. Остальные не издали ни звука, в кабинете наступила кладбищенская тишина. Схема известная, не первый банк прибирается таким образом к рукам. Если члены правления не станут соглашаться с вновь кооптированными, с наиболее строптивыми произойдут несчастные случаи из тех, которые в последнее время преобладают в банкирской среде: убийство в подъезде собственного дома или в автомобиле. Впрочем, места несчастных случаев могут варьироваться, но основная цель -- никогда. -- Сколько он хочет получить? -- спросил Лебедев. -- Пятьдесят миллиардов на строительство коттеджного поселка в Богатяновке. Под сниженный процент. Тишина сгустилась. Сумма была совершенно нереальной даже для "Тихпромбанка". Значит, это просто жесткий ультиматум. -- Что же делать? -- растерянно спросил Попов. Он был обычным, "гражданским" человеком и не понимал, что на его вопрос имеется единственный ответ, только не каждый способен о нем даже помыслить, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух при стольких свидетелях. Тимохину, Митяеву, да и самому Юмашеву, как бывшим гэбэшникам, все было предельно ясно. Но от этой ясности холодело в желудках и сосало под ложечкой. -- Я уже беседовал с губернатором, -- солидно проговорил председатель. -- Поговорю с Крамским, Лизутиным. Думаю, они помогут мне убедить Тахира, чтобы тот поумерил аппетит. В конце концов, мы с ним долго ладили и можем продолжать доброе сотрудничество. Тимохин и Митяев переглянулись. Солидный бизнесмен, прожженный коммерсант, опытный человек, с серьезным лицом нес полную чепуху. Детский лепет какой-то... "Маскируется, -- подумал Тимохин. -- Чтобы никто ничего не подумал, если что..." -- Что скажете, Петр Алексеевич? -- заметив его телодвижения, слегка улыбнулся Юмашев. К Тимохину у председателя было особое отношение. Именно Тимохин в свое время сумел убедить правление реорганизовать структуры банка таким образом, чтобы вопросы безопасности и защиты коммерческой тайны из второстепенных перешли в разряд приоритетных. Благополучные швейцарцы могут позволить себе скромные три процента на фирменную безопасность, но в России, где государственная защита бизнеса отсутствует напрочь, подобная беспечность попросту самоубийственна. Перестройка потребовала больших инвестиций, но Юмашев на расходы не скупился. Вскоре он смог убедиться в том, что новая политика приносит положительные результаты. Таких проколов, как в 93-м году, когда конкуренты внедрили в охрану своих людей, в практике службы безопасности больше не встречалось. Да и всевозможные "жучки" и "клопы" исчезли из банковских помещений. Банк перестало лихорадить, а конкуренты заметно присмирели. Постепенно Юмашев приблизил к себе Тимохина, сделав его своим главным советником. Оклад Петра Алексеевича был четвертым по величине в фирме, чуть меньше окладов Игнашина и Попова. Хотя Тимохин виду не подавал, но этот факт не мог не вызывать у него раздражения. -- Есть несколько вариантов, -- медленно начал Петр Алексеевич. Он понял, что надо напустить туману, и импровизировал на ходу. -- Мы можем переговорить с Хондачевым, руководителями других банков, где кредитуется Тахир, пусть перекроют ему кислород... Тимохин тоже плел чепуху, но Юмашев одобрительно кивал, и начальник СБ понял, что это не совещание, а спектакль. -- Можем сделать и по-другому... Внезапно Терещенко вскрикнул и схватился за сердце. Он думал, что на нервной почве у него дрожит жилка на ноги. И вдруг понял, что это не жилка. В кармане работает щекотунчик "МК-01". Сверхсекретное совещание по важнейшим для банка вопросам прослушивает противник. Даже не противник -- враг! -- Что с вами, Пал Палыч? -- привстал председатель. -- Вам плохо? Лицо Терещенко покрыла мертвенная бледность, челюсть безвольно отвалилась. -- Здесь микрофоны... Нас подслушивают... Смертельно побледнев, он уронил голову на стол. Раздался деревянный стук. Тимохин и Митяев вскочили, пока остальные озирались по сторонам, Тимохин нырнул под стол и через минуту вынырнул обратно с небольшим черным коробком размером в половину спичечного. Лебедев ахнул. Впервые происки недругов имели такое материальное выражение. Наглядное и не допускающее двояких толкований. В возникшей сумятице сразу стало видно, кто есть кто. Юмашев платком промокнул вспотевший лоб и явно хотел отдать какую-то команду, но не знал какую. Игнашин потянулся к графину, но Лебедев опередил его и наливал воду себе, выбивая мелкую дробь горлышком о край стакана. Попов застыл неподвижно, с оцепеневшим видом перебирая лежащие перед ним бумаги. Совсем по-другому действовали профессионалы безопасности. -- Они где-то рядом, эта штука работает до трехсот метров, -- буркнул Митяев и выскочил за дверь. Тимохин одним движением вытряхнул на стол сигареты, упаковал радиомикрофон в фольгу и закрыл пачку. -- Вызовите врача! -- приказал он Лебедеву и, подойдя к постанывающему Терещенко, не очень любезно похлопал того по щекам. -- Слышь, Пал Палыч, не спеши умирать! Ты заводил сюда своего друга? Ответственный за техническую безопасность открыл помутневшие глаза. -- Ты заводил его сюда?! -- Лицо Тимохина наплывало, меняло форму и размеры, острый взгляд, казалось, прожигал насквозь, доставая до воспаленного болью сердца. -- Да... Хотел представить шефу... Но того не было... -- Вот так! -- то ли с удовлетворением, то ли с огорчением сказал специалист по поиску врагов в своих рядах. -- О ком вы говорите? -- раздраженно спросил Юмашев. Тимохин подошел к интерфону. -- Пал Палыч хотел устроить к нам своего приятеля. О-о-о-чень странного парня. Но не успел. Зато тот успел вживить "клопа". И, нажав клавишу переговорного устройства, сказал: -- Ирочка, весь персонал безопасности в мой кабинет. И Слепцова, со всеми материалами по этому, какого... Лапину. -- Главное не деньги, плевать мне на шесть "лимонов"! Но этот мерзавец чуть не задушил меня! -- Мелешин машинально потрогал шею, не спуская взгляда со стоящих перед ним двух мужчин. Один был худой, с желтым лицом и синими полукружьями под похожими на шляпки гвоздей глазами. Другой имел более здоровый вид и такие же глаза, он постоянно нервно мял кисти рук, то одну, то другую, поочередно. -- Поэтому деньги можете не трогать, а если вдруг найдете, это будет ваша доля. Но его проучить, чтоб надолго запомнил! -- Сделаем, шеф! -- кивнул желтолицый. -- Адрес записали? Теперь кивнули оба. -- Только смотрите... Бабу его не трогайте. Мелешин полез в стол, давая понять, что инструктаж окончен. -- Нужна нам его баба, -- сплюнув, сказал нервный, когда они вышли в коридор. -- Давай зайдем к нам, а то я уже не могу. В подвале фирмы кабельных сетей они отперли некрашеную дверь без какой-либо таблички или других опознавательных знаков, вошли в небольшую, скудно обставленную комнату -- два старых канцелярских стола, два стула и давно списанный по ветхости шкаф. Они не очень-то нуждались в мебели, потому что всю жизнь, да и сейчас, работали не за столами. Мелешин нанял их для сохранности усилителей в подключаемых домах. Это сразу же снизило число краж, а потом и вовсе свело их к нулю. Единичные случаи, конечно, были, но виновники, как правило, разыскивались, к тому же шпана узнала, что усилительные блоки, которые можно загнать за пятьсот тысяч, охраняют Дуремар и Сушняк. А значит, воровать их себе дороже. Нервный сноровисто вкатил себе два кубика морфина, сунул разовый шприц обратно в упаковку, чтобы выкинуть на улице. За пагубное пристрастие его и звали Сушняком. Желтолицый проглотил четыре таблетки и обильно запил водой. За что его прозвали Дуремаром, ввиду давности лет не мог сказать никто, кроме него самого, но он не любил распространяться о своей жизни, а охотников вызвать его на откровенность в последние десять-пятнадцать лет не находилось. Исключение составлял Сушняк, с которым они проходили подельниками по всем ходкам и провели вместе в зонах общего, усиленного и строгого режимов в общей сложности шестнадцать лет за грабежи и разбои. Но Сушняк не отличался любопытством. Посидев на расшатанных стульях минуть десять и войдя в рабочий режим, они стали собираться. Сушняк сунул в карман обычный слесарный молоток, а Дуремар воткнул в подкладку нуждающегося в лицовке пальто большое канцелярское шило. Ни тот, ни другой предмет не запрещались законом к ношению. По адресу они поехали на трамвае, не разговаривая между собой, со стороны казалось, что они погружены в свои мысли, но на самом деле это было не так, просто говорить было не о чем. Только выйдя на остановке Богатый спуск, Сушняк сплюнул и осуждающе сказал: -- Вишь ты, шесть "лимонов" ему не деньги... -- Жируют, -- отозвался Дуремар. -- Поотбирать бы у них все эти тачки, стволы, хрусты -- и на лесную командировку! -- Или в Соликамск, в "Белый лебедь"... Вот где пусть свою крутизну показывают... Они дошли до Мануфактурного, на миг приостановились. -- Кто пойдет? -- спросил Сушняк. -- Да хоть я, -- отозвался напарник. Больше им договариваться и обсуждать планы совместных действий необходимости не было: слишком давно они работали вместе и слишком хорошо знали друг друга. Сушняк отстал, а Дуремар ковыляющей походкой направился к нужному дому. И сразу попал в поле зрения Семена с братом. Те, как и положено, сидели в черном джипе с тонированными стеклами, гоняли печку и слушали музыку из квадросистемы. Они принадлежали к осуждаемой Сушняком и Дуремаром "новой волне": не топтали зону, не знали и не хотели знать "закона", не отстегивали бабки в "общак", никого не уважали и не боялись и творили любой беспредел, какой хотели. У них даже не было кличек, их называли Семен с братом, причем в отличие от Семена брат вообще никакого имени в группировке не имел, просто "брат", хотя со временем это и станет его прозвищем. Семен был старшим, но по виду они особенно не отличались, оба долгое время занимались борьбой в тяжелом и полутяжелом весе, поэтому и фигуры и лица казались очень похожими. У Семена имелся при себе пистолет "ТТ", брат свою пушку не взял в связи с простотой предстоящего дела. -- Вот он, гадюка! -- сказал Семен и включил передачу. -- Пусть зайдет в подъезд, -- посоветовал брат. -- Сам все знаю, -- процедил Семен, отпуская сцепление. -- Смотри не придуши его, еле ноги волочит, сука... В "Маленьком Париже" было совсем пусто, даже Самвел куда-то отлучился. Но Ашот обрадовался Лапину как старому знакомому. -- Обедать? И кофе варить? -- Только кофе, -- мрачно ответил Сергей, садясь у стойки бара. Ашот покосился круглым и влажным, напоминающим маслину глазом и принялся крутить ручную кофемолку. "Свежесмолотый кофе имеет совсем другой вкус, а мелкий помол позволяет экстрагировать все, что есть в зерне: кофеин, эфирные Масла, алкалоиды, ферменты..." -- подумал Сергей и немного удивился тому, что такие сложные слова приходят ему в голову, а еще больше тому, что он их понимает. -- Что друг, опять проблемы? -- не удержался от вопроса бармен. Лапин кивнул. -- Должны были на работу взять, вроде пообещали, а сегодня отказали... -- Вах! Какой облом! -- искренне посочувствовал Ашот. -- Работа сейчас главное, правда? Есть работа -- есть деньги, нет работы -- нет денег. -- Это точно... -- У нас тоже проблемы, -- пожаловался Ашот. -- Наш хозяин, не тот, что кафе держит, а тот, который над ним, самый главный -- Тахиров, слышал, наверное, его все знают... Он же азербайджанец. И кто-то из жополизов, глохот куным, нашептывает ему, что здесь армяне работают. Понимаешь? В любой момент дадут под зад и выкинут на улицу. А куда идти? Кому мы здесь нужны? У нас даже гражданства российского нет... -- Тогда вам совсем плохо, -- согласился Лапин. -- У меня хоть паспорт российский. Он попытался представить, какие выгоды может ему принести российский паспорт, но в голову ни одной идеи не приходило. Но что-то, сказанное барменом, зацепило память и сидело в ней занозой. Тахиров! Эту фамилию несколько раз называл оператор полиграфа! Спрашивал, знает ли он Тахирова, связан ли с ним... -- А кто такой этот Тахиров? Ашот подкатил глаза-маслины. -- Как, так ты не знаешь? Это очень большой человек! Большой бизнесмен! У него и бензоколонки, и рестораны, и автомастерские, и базы отдыха, и казино... Все его уважают, депутат, в газетах фотографируют, бедным деньги жертвует, по телевизору выступает... И вообще... Если сюда какой-то рэкет зайдет, только скажешь фамилию -- убегают! Я не просто сказал, чтобы сказать, -- действительно убегают! Два раза так было, да. "Почему они меня спрашивали про этого бизнесмена? Что у меня с ним общего?" -- не мог понять Лапин. -- А какой он из себя? -- Откуда я знаю... Ты Ельцина видел? И я Тахирова не видел. И Самвел не видел. Только слышали. Ашот поставил на черную полированную стойку чашечку кофе. -- Коньяк тоже, да? Сергей поколебался, но самую малость. Пока деньги есть, и одна рюмочка его не разорит. Зато ощущаешь себя совсем по-другому... -- Давай... Коньяк он, как всегда, влил в чашку, пригубил, обжигаясь, втянул перемешавшиеся ароматы кофе и спиртного. Мысль о том, что все это уйдет и он вновь опустится на самое дно жизни, казалась непереносимой. Тонька вмиг утратит покладистость и добродушие, да и пацан... Он ждет от батяни помощи, а не получив ее, вмиг переведет обратно в Чокнутые. Но при чем здесь Тахиров? -- Привет богатым людям! -- В зал вошел Самвел с черным кейсом. -- Слушай, Ашот, ты был не прав, кое-что я все же принес. Сергей допил кофе. Здесь не пересидишь своих проблем. Тем более у ребят имеются свои. Он молча положил на стойку пятнадцать тысяч. -- Попробуй, друг, сколько весит? -- Самвел сунул чемоданчик Лапину в руку. -- Девять килограммов. Может, около десяти. -- Верно! -- Теперь тот поставил кейс перед Ашотом. -- А что внутри? -- Анаша! -- рассмеялся тот. -- Или баксы. Щелкнули замочки. Внутри лежали полиэтиленовые пакеты с жареными кофейными зернами. -- Взял оптом, продадим с наценкой, вот наш маленький навар, -- подмигнул Самвел. -- Чтоб хозяин не засек, -- Ашот спрятал кейс под стойку. -- А интересно, сколько бы здесь поместилось "зеленых"? -- Миллион долларов -- это как минимум, -- чисто механически ответил Лапин. -- Если закладка производилась сотенными купюрами. Джип медленно катился по нечищеной улице. Семен рассчитал все верно, они увидели, как измочаленный человечек нырнул в парадную дома номер восемь, и только после этого мотор взревел и перебросил их через оставшиеся сто метров. -- Бери его! -- приказал Семен, и брат послушно бросился следом. Семен хотел было остаться в машине, там и одному делать нечего, но что-то заставило его изменить планы. Он тоже скрылся в доме и не видел, как от угла кинулась к джипу еще одна нелепая фигура. В подъезде дарил полумрак, брат медвежьими лапами схватил человечка за локти. -- Иди со мной, сука, а то пришью! -- прошипел он традиционную и весьма доходчивую фразу. Но Дуремар рванулся с нечеловеческой силой, свойственной наркоманам в критической ситуации, и легко освободился из борцовского захвата. Брат оторопел и по инерции протянул руку, еще не понимая, что события отклонились от задуманного сценария. В это время у него кольнуло в животе, но не так, как бывает, когда обожрешься мясом, а пугающе длинно, от пупка до самых кишок. Дуремар вывернулся из-под простертой ручищи, но убегать не стал, брат почувствовал еще укол и еще, но, только рассмотрев глаза своего противника, понял, что эти уколы означают. Дуремар колотил шилом как заведенный, рука стала липкой, и он понял, что сейчас гладкая ручка выскользнет. В это время хлопнула дверь. -- Семен, он меня убил, -- утробно выговорил брат, оседая на грязный, заплеванный семечной шелухой пол. Уколы превратились в раскаленные угли, которые выжигали ему все внутренности, причиняя непереносимую боль. -- Что?! Ах сучара!! -- страшно зарычал Семен и сунулся за револьвером, но дверь хлопнула еще раз, и слесарный молоток ударил его в позвоночник, лопатку и ключицу. Семен был одним из лучших "солдат" речпортовской группировки, он участвовал во многих разборках, ходил на ножи и на стволы, верил в удачу и выходил победителем из любых переделок. Сейчас у него отнялась правая часть тела от плеча до пояса, он перестал ощущать рельефную рукоятку "тэтэшника", да и руку свою тоже перестал чувствовать, как будто ее не было вообще. Внезапно пришло понимание, что этот заплеванный подъезд, в который они зашли для минутного дела, станет местом его конца. Животный ужас плеснулся где-то внутри и выплеснулся наружу. -- А-а-а-а! -- страшным голосом зарычал он, разворачиваясь и размахивая слушающейся пока левой рукой, чтобы задавить, задушить, разорвать на куски того, кто пытается отправить его на тот свет. Удар пришелся Сушняку в голову, и он безвольным кулем отлетел в угол, но Семена что-то кольнуло под лопатку, прямо в сердце, из пробитой сердечной сумки цвиркнула кровь, давление в могучем организме резко упало, и он потерял способность к активным действиям. Дуремар ткнул в деревянную спину еще несколько раз, но, как он и ожидал, шило вылетело и исчезло в темноте, однако под ногой оказался молоток, он подобрал его и дважды ударил по твердой, неприятно хрустящей при каждом попадании голове. Безмолвно разевая окровавленный рот, Семен повалился на семечную шелуху. -- Что вы там разорались, пьянь подзаборная! -- закричала из-за двери Тонька. -- В вытрезвитель захотели? А ну пошли отсюда, сволочи! Дуремар хлопнул Сушняка по щекам. -- Быстро рвем когти. Опять в мокруху вляпались! Он нашел шило, подобрал молоток, вытер о Семенову шапку окровавленные руки и инструменты, твердо зная, что мех не сохраняет отпечатков пальцев, приподнял оглушенного, но медленно приходящего в себя напарника, и они как ни в чем не бывало вышли из подъезда. Черный джип с работающим двигателем стоял прямо напротив. -- Может, тачку заберем? -- больше для порядка спросил Дуремар. -- Ты им управлять-то не сможешь, -- отдуваясь, выговорил Сушняк. -- Только спалиться... Спокойно, чтобы не привлекать внимания, они дошли до Богатого и свернули наверх. На углу их и встретил Лапин. Он обратил внимание на двух немолодых, обтерханных мужчин и вначале подумал, что это такие же обманутые жизнью бедолаги, как и он сам, но царапающие шляпки гвоздей изменили его мнение, и жалеть незнакомцев расхотелось. Вездеход у дома сразу насторожил. Вначале мелькнула мысль, что все изменилось и за ним приехал Терещенко, втайне он надеялся на счастливый поворот судьбы, но какое-то новое чувство подсказало, что лакированный автомобиль несет ему не радость, а неприятности. Осторожно заглянув в парадное, он сразу ощутил тошнотный сырой запах свежей крови и услышал тяжелые агональные стоны. Два распростертых тела только что убитых людей вызвали у него панический ужас, желудок подскочил к горлу, и все его содержимое выплеснулось наружу, все тело охватил столбняк, толстая корка в сознании, надежно скрывающая эмоции, вспучилась и растрескалась. Как-то разом он понял, что двойное убийство связано с ним и что при другом раскладе это он лежал бы бездыханным у дверей собственного дома. И еще он понял, что надо немедленно уходить, хотя знал, что идти ему некуда. Картинки из чужой жизни. Особый учебный центр. Амстердам. Первыми к нему вернулись звуки, хотя это была уже совсем другая мелодия. В отдалении прозвучала мелодичная заставка, после чего громко и слитно ударили куранты. Старинные часы на башне Королевского вокзала провозвестили полночь, начало нового дня. -- Полночь, -- негромко произнес мужчина, занимавший кресло рядом с водителем. -- Работаем четко по графику. Макс посмотрел на наручные часы, едва заметно кивнул. Он, как всегда, сидел сзади. Машина описала плавный полукруг по мокрой после дождя брусчатке привокзальной площади. Миновав готическую Старую церковь, они взяли курс, пролегавший параллельно докам Европорта. Отсчет времени начат. Некоторое время они ехали вдоль системы шлюзовых каналов, оставив в стороне шумный центр, с его многочисленными ресторанчиками, барами и секс-шопами. За окнами машины проплывали освещенные тусклыми желтыми фонарями огромные топливные резервуары и емкости для сжиженного газа, гигантские корпуса сборочных заводов и химические комбинаты. Индустриальная зона тянется на многие километры вдоль побережья Северного моря, сотни оборудованных причалов и терминалов, недаром Амстердам славится не только как красивейший город и мировой алмазный центр, но и как один из крупнейших на планете морских портов. Где-то в районе паромных терминалов их нагнала "Ауди-СС", мигнула подфарниками и свернула на развилке в северном направлении. Они повернули следом и спустя несколько минут оказались в спальном пригороде Амстердама. Дома здесь были преимущественно современной планировки, от трех этажей и выше, хотя временами попадались и старинные особняки. Они пересекли мост через канал Амстердам-Хелдер, затем кое-как приткнулись на запруженной машинами неширокой улочке. -- Приехали, -- озвучил очевидный факт Контролер. Он забрался в перчаточный ящик, извлек пистолет, обмотанный замшевыми ремнями, и, не глядя, протянул назад. -- Держи инструмент. Патроны экспансивного типа. Машинка была довольно компактной, чуть меньше "макара" и полегче, с характерным вырезом затвора, почти на всю длину открывающим ствол. "Беретта", одна из моделей старого образца... Скорей всего "М-949", "кугуар". Макс снял объемную куртку из плащевого материала и перехлестнулся ремнями, прилаживая кобуру под мышкой. Пистолет был снабжен глушителем, поэтому он для верности испытал, удобно ли выхватывать оружие. Оказалось, что неудобно. -- Осторожней, -- предупредил сопровождающий. -- Патрон в стволе. На лице Макса появилась мрачная улыбка. -- Не учи ученого. -- Для тебя снят номер в отеле "Принц Хайнрих". Контролер протянул карточку отеля. Макс на всякий случай запомнил координаты и телефон, затем сунул картонный прямоугольник в задний карман брюк. -- Что еще? Контролер показал пальцем вперед сквозь забрызганное лобовое стекло. -- Обрати внимание, прямо по курсу шпиль церкви. Видишь? Она находится в двух кварталах отсюда. Когда закончишь с делами, двигай в ту сторону, там находится остановка такси. К тебе подойдет наш человек, передаст пакет с документами. Отдашь ему чемоданчик, а сам отправишься на такси в центр. До утра перекантуешься в номере, в девять тридцать я буду ждать тебя у входа в Синт-Антониспорт. Вопросы? Они одновременно посмотрели на часы. Пора. -- Я пошел. До сих пор они говорили по-голландски. -- Ни пуха тебе, ни пера! -- Эту фразу Контролер произнес по-русски. -- Иди ты к черту! -- тоже по-русски отозвался Макс и выбрался из машины. Он шел неторопливой походкой вдоль уставленного автомобилями тротуара, держа в левой руке непривычно легкий чемоданчик. В голове мерно отсчитывал время хронометр. Операция требовала синхронных, с точностью до секунды, действий всех участников, и прежде всего это касалось главного исполнителя. Когда секундная стрелка в его воображении завершила очередной круг, он остановился точно напротив задней дверцы темно-вишневого "Форда-Скорпио". Процедура контакта упрощена до минимума, никаких условных фраз и жестов предусмотрено не было. Достаточно знать, что в известном месте в указанное время с точностью до секунды и метра должен появиться человек с документами, документы будут в кейсе, а кейс в левой руке. Такая форма контакта вполне надежна и не предусматривает наличия пароля. Дверца распахнулась, и Макс забрался на заднее сиденье. В машине сидели двое: "клиент" и водитель, по всей вероятности, исполняющий также роль телохранителя. Макс напрягся и включил круговое зрение. Существовала опасность, что "клиент" не ограничится услугами одного телохранителя и выставит в месте контакта своих "наблюдателей". Но этот незнакомый и, очевидно, неглупый человек на этот раз проявил беспечность, чем в немалой степени облегчил выполнение задачи. "Наблюдатели" отсутствовали, иначе до слуха Макса донеслись бы сейчас приглушенные хлопки выстрелов, даже если бы эти выстрелы прозвучали в двух кварталах отсюда. В такие минуты его чувства обострялись до пределов, недостижимых обычному человеку: он слышал, как пробивается трава сквозь городской асфальт и о чем говорят между собой гранитные глыбы на набережной, распознавал запах оружия в кармане собеседника или едковатый дух пластиковой взрывчатки под днищем автомобиля. Водитель не стал включать свет в салоне, но Макс и не нуждался в освещении. С помощью кругового зрения он мог одинаково хорошо ориентироваться в любое время суток. Такой режим можно выдерживать всего несколько минут, но больше времени ему никогда и не требовалось. -- Принесли документы? "Клиент" протянул руку за чемоданчиком. Макс воспринял этот жест как сигнал к действию, его рука скользнула за отворот куртки. Удлиненный глушителем ствол долго не выходил из замшевого кольца, движение получилось слишком длинным и неловким, да и развернуть оружие в узком пространстве оказалось проблемой. Макс промедлил, брови "клиента" стали вскидываться в немом вопросе, но в конце концов "кугуар" глянул прямо в лицо жертве, а указательный палец плавно нажал на спуск. Со скоростью триста десять метров в секунду (глушитель забирает часть энергии) девятимиллиметровый томпаковый конус со срезанной головкой пробил поросшую волосами переносицу и ворвался в мозг, а здесь разлетелся на куски, говоря специальным языком, фрагментировался, изрешетив серое вещество словно дробовой заряд. Это была чистая работа, не требующая контрольного выстрела. Макс разжал пальцы, "беретта" скользнула на резиновый коврик, но он уже забыл про нее. Отработанным движением выхватил из нагрудного кармана цилиндрический предмет, по виду напоминающий толстую авторучку. Телохранитель еще только начал разворачивать свой массивный торс, когда в затылок ему вонзилось смертоносное жало. Макс перегнулся через переднее кресло, поправил массивное тело водителя, затем отстегнул его наплечную кобуру. Вместо нее он приладил свою, замшевую, и вложил в нее "кугуар". Открыл кейс и бросил на дно пистолет водителя. -- Что за херней ты занимаешься? Чему тебя учили? Ты что, кино снимаешь?! Голос за границей мира уже давно звучал в ушах Макса, но тот был настолько сосредоточен на деталях развивающегося действа, что совершенно не воспринимал смысла произносимых слов. Наконец Спец рявкнул так, что прорвался сквозь виртуальные эффекты, ученик сразу понял, что к чему, и сердце испуганно пропустило несколько ударов. -- Я спрашиваю, почему здесь занимаются херней за триста долларов в минуту?! Немедленно отключите этого идиота! Чья-то железная рука схватила Макса за шиворот и выбросила его вон из машины, из голландского города Амстердам, перенесла через четыре границы, проволокла полторы тысячи километров по территории СССР, перебросила через колючую проволоку и минный периметр Особого учебного центра, и в конечном итоге он оказался в тренажерном зале рядом с разъяренным подполковником Савченко по прозвищу Спец. -- Разоблачайся! Ты знаешь, сколько стоит тренажер виртуальной реальности и как его добывали? -- громыхал Спец. -- Я тебя учу думать головой, а ты думаешь задницей, которой и сядешь в конце концов на электрический стул! А в лучшем случае -- на тюремную койку до конца жизни! Макс висел в подвеске, позволяющей принимать любые положения, и не мог прийти в себя от столь быстрого изменения обстановки. Откинув забрало, он выпустил в атмосферу прохладный амстердамский воздух и потер красную полосу, оставленную уплотнителем имитатора впечатлений вокруг всего лица. Потом разомкнул захваты на кистях, локтях, поясе и коленях, после чего тяжело выпрыгнул из подвески вращающегося во всех плоскостях имитатора движений. Стащил шлем-маску, отлепил с висков присоски ментоприемника, расшнуровался и снял напичканный сенсорными датчиками комбинезон. Савченко наблюдал ход операции на цветном мониторе и имел полное представление о том, что происходило прохладной дождливой ночью в Амстердаме. -- Во-первых, зачем ты сам задействовался на ликвидацию? -- начал "разбор полетов" Савченко. -- Это все равно, что авианосец начнет гоняться за подводной лодкой. То есть полная херня! Подполковник отличался грубостью и прямолинейностью, но он умел делать и когда-то делал все, чему сейчас учил курсантов, поэтому те никогда на него не обижались. -- "Острые" акции следует поручать нелегальной сети, причем желательно руками вообще не причастных к нам людей! Это раз! Два: планируя операцию, следует добиваться того, чтобы "клиент" в нужный момент оказался один. Наличие водителя уже недопустимо, только в случае крайней необходимости можно пойти на двойную ликвидацию! А то, что ты собирался "стирать" и возможных наблюдателей, -- вообще ни в какие ворота не лезет. Представь себе кровавую бойню -- четыре или пять трупов, в городе, где за год всего совершается около сорока убийств! Это же скандал, привлечение внимания прессы, общественности, полиции, активизация работы спецслужб! Ты соображаешь, что это значит? Нам надо сразу сворачивать свою активность на пять-шесть месяцев! Спец перевел дух и посмотрел на монитор, где все происходящее прокручивалось заново. Макс получал у Контролера оружие. -- На хрена тебе плечевая кобура? Ты что, собрался долго носить пистолет при себе, не зная, когда придется им воспользоваться? Нет, тебе нужно сделать один выстрел в момент, который определяешь ты сам. Куда удобней вынуть его из пакета, кейса, из-за пояса на худой конец, хотя с этой дудкой лучше и за пояс не совать... К тому же кобура -- это улика, избавиться от нее гораздо сложней, чем от пистолета: тот сбросил, и все, а здесь будешь мудохаться с ремнями... Макс чувствовал себя полным ничтожеством и бездарностью. Но до конца аутодафе было еще далеко. На мониторе он расправлялся с "клиентом" и запутывал следы. Только что ему казалось, что он справился с этим виртуозно. -- Выстрел экспансивной пулей в упор! Да ты будешь в крови с головы до ног! -- комментировал Савченко. -- А это что за скудоумие? Зачем ты меняешь пистолеты? Ведь оружие охранника зарегистрировано, подмена будет сразу обнаружена и наведет на мысль о тщательно подготовленном и продуманном преступлении! И вообще, под какую версию ты производишь инсценировку? Охранник застрелил хозяина, после чего получил в затылок выстрел из спецоружия? -- Стрелка полностью растворится через сорок минут, -- стараясь говорить твердо, возразил Макс. -- А яд разлагается за час... -- И что это меняет? Охранник убил хозяина и умер от угрызений совести? А с чего вообще он решил его убивать? Ты разве залегендировал мотив? -- Нет... -- Так зачем ты даешь пищу для размышлений нидерландским властям? Все странности смерти такой персоны списывают обычно на происки вражеской разведки... Ты что, ставишь целью навести их на наш след? Ведь одно дело, когда расследование заурядного убийства ведет криминальная полиция, и совсем другое, когда им занимается контрразведка! Разнос подходил к концу. Вся группа обучаемых должна была сделать выводы и исправить ошибки. И она готова была это сделать. Группа состояла из двух курсантов с совершенно одинаковыми лицами. Только у Макса лицо было красным и потным, а у его двойника обычным. -- Вводная та же. Пятнадцать минут на разработку нового плана операции. Через пятнадцать минут детально доложить. При удовлетворительном плане повторный прогон на тренажере. -- Есть! -- ответил Макс. -- ...таким образом, результаты испытания показали неискренность обследуемого, что само по себе служит основанием для отказа в приеме, -- закончил свой доклад Слепцов. В кабинете начальника службы безопасности, кроме самого Тимохина, находились его заместитель по персоналу Ходаков -- отставной подполковник госбезопасности, двадцать лет отслуживший в Тиходонском территориальном управлении, и три инспектора -- Слепцов, Шиян и Колосов, которые тоже отдали службе в ГБ от десяти до пятнадцати лет, причем Слепцов и там работал на полиграфе, а Шиян и Колесов были оперативниками. По старой привычке все, кроме Слепцова, одевались в костюмы и галстуки, а он ходил в вольной одежде технаря -- просторных брюках, фланелевой рубахе и черном пуловере. Они всегда занимались разными видами деятельности, и это наложило отпечаток на внешность: опера были поджарыми, официально-строгими и настороженными, как борзые, готовые в любой момент броситься за дичью, а психолог относился к "яйцеголовым", чья комитетская служба проходила не на "земле" или в "поле", а в собственном кабинете. Но свое дело он знал не (уже, чем они свое. -- Какие конкретно "проколы" он допустил? -- поинтересовался Ходаков, и это был хороший вопрос. Слепцов пожал плечами. -- В том-то и дело, что они не связаны с целенаправленной ложью. Ответы о связи с криминальными группировками, о знакомстве с Тахировым или кем-то из его людей и тому подобные, имеющие для нас первостепенное значение, вполне искренни и не вызывают никаких сомнений. А вот там, где ему не было смысла лгать, прибор констатировал ложь. -- Например? -- Ответ о выездах за границу. Опрашиваемый их отрицает, а прибор отмечает положительную реакцию. Пусть с некоторыми оговорками, но положительную. Я назвал ряд стран, парень дал положительную реакцию на Австрию, Африку, США, Нидерланды, Египет -- в общем, на четверть географической карты. Ходаков взял со стола начальника анкету Лапина, вчитался. -- Но ведь он всю жизнь провел в Тиходонске. Кроме трех лет армии и шести в Подмосковье. Но гам он работал на военном заводе... Тогда вообще с выездом было строго, в капстрану пускали раз в три года, да и стоило это дорого, работяге не по карману. А с режимного завода -- и говорить нечего! -- Тогда только партийные делегации и профсоюзные активисты катались, -- заметил Шиян. -- Да наши люди. -- Точно, -- согласно кивнул Колесов. -- Когда же он мог столько наездить? -- Тимохин задумчиво барабанил пальцами по столу. Слепцов снова пожал плечами. -- Что еще? -- Вопрос о родителях. Он ответил, что их не помнит. А прибор вообще выдал прямые линии. Будто бы у него никогда не было родителей и он даже не знает, что это такое. С подобной реакцией я вообще никогда не встречался. -- Еще. -- Прямые линии при ответах о службе в армии и работе в Подмосковье. Двойственная реакция на сотрудничество с госбезопасностью. Тимохин усмехнулся. -- Скорей всего был осведомителем в армии или на заводе. Там плотное оперативное прикрытие... Все присутствующие облегченно задвигались и обменялись репликами: как раз эта реакция была им хорошо понятна. Слепцов заглянул в свои записи. -- Обучение методики прохождения проверки на полиграфе. Наличие загранпаспорта. Вопрос о богатстве. О специальной боевой подготовке. -- Что там? -- Расхождение ответов и психофизиологических характеристик. Тимохин озабоченно потрогал гладко выбритую щеку, будто боялся обнаружить неряшливо отросшую щетину. -- Юмашев спросил меня, можно ли обмануть полиграф... Ходаков скептически скривился, Слепцов задумчиво пожал плечами, и Тимохин отметил, что этот жест начинает его раздражать. Шиян и Колесов синхронно покачали головами, давая отрицательный ответ. -- Ну почему же, -- возразил Тимохин. -- Бывало, и обманывали. Есть специальные методики, самая примитивная -- искажение фиксируемых характеристик. Поджал палец на ноге, нажал до боли -- и пожалуйста: картина смазана. Он разоблачал предателей в среде советских разведчиков и больше других знал о допросах на полиграфе, поэтому коллеги слушали очень внимательно. -- Правда, искажение характеристик -- это сам по себе сигнал, но есть и более хитрые приемы, есть психологическая подготовка, тренировки... Но одно вам скажу с полной уверенностью: во всем СССР было немного людей, способных обмануть машину. Очень немного. Десяток-полтора... Я думаю, в Тиходонске нет ни одного из них. Сами понимаете, что это за люди и чем они зарабатывают себе на хлеб... -- Я вот что думаю, -- почти перебил шефа Ходаков. У него было худое морщинистое лицо много испытавшего человека, хищно загнутый тонкий нос и пронзительные голубые глаза. Уверенные манеры, проглядывающая в движениях властность и строгая Официальная одежда выдавали в нем сотрудника органов -- комитетчика или мента. Впрочем, в этом плане все собравшиеся в комнате были похожи -- не только внешностью и манерой держаться, но и мыссли, психологическими стереотипами, специальными навыками, специфическими знаниями. -- Я вот что думаю, -- повторил Ходаков. -- Если Терещенко действительно сбил его машиной и привез к себе, чтобы избежать скандала, то в чем активность его действий? В том, что подставился под машину? -- А что, -- буднично произнес Тимохин. -- Бывало, и подставлялись. И под машину, и под пулю на охоте, и под триппер... Тому, с кем надо установить связь. Чувство вины очень способствует развитию отношений, укреплению знакомства, установлению доверительности... И опять он знал, что говорит, поэтому слушали его снова с исключительным вниманием и интересом. -- Но тогда нужна целая бригада! Чтобы отследить Терещенко, предугадать его маршрут, подвести объект... И непрогнозируемый риск... Ведь этот парень вполне мог вместо банка попасть в морг! -- высказался Ходаков, и остальные посчитали его мысль очень логичной и здравой. -- А почему не может быть бригады? -- стоял на своем Тимохин. -- И риск в таких случаях обычное дело. Кто не рискует, тот не выигрывает... К тому же... Он задумался -- говорить или нет. Решил сказать. -- Возможна ситуация, когда не нужна никакая бригада, да и риск сведен к минимуму... В кабинете наступила звенящая тишина. Присутствующие здесь люди мыслили одинаковыми категориями и сразу поняли, о чем идет речь. -- Да, если наш друг Терещенко действовал в спарке с этим... Лапиным. Вполне нормальная рабочая версия. Она тоже нуждается в отработке. -- И сам себя довел до инфаркта? -- не поверил Слепцов. Он был технарем и не знал всей глубины подлости человеческой натуры. Зато все остальные знали и не выказывали удивления. -- Это обычный случай для разоблаченного предателя, -- сказал Тимохин. И, обращаясь к Ходакову, распорядился: -- Тщательно обыскать его кабинет, хорошо проверить квартиру. Предлог: внезапная болезнь и пропажа секретных документов. Потом перевел взгляд на Слепцова. -- Ваше заключение по этой истории. Тот помялся, хотел пожать плечами, но, очевидно, почувствовал раздражение шефа и воздержался. -- Мое мнение, что всему виной нарушения психики испытуемого. Отклонения реакций скорее всего отражение опосредованной информации: что-то видел по телевизору, что-то в кино плюс книги, газеты, чьи-то рассказы. Дефекты сознания превращают опосредованную информацию в прямую: он воспринимает увиденное и прочитанное как пережитое. В психиатрии этот эффект называется "искаженное эхо". Если он живет в фантастическом мире, который считает настоящим, то это все объясняет. Точнее, все, кроме прямых линий на экране. -- А если прямые линии -- это блокада памяти? -- спросил Тимохин, и выражение лица говорило, что он вполне способен принять и эту версию в качестве рабочей. Не удержавшись, Слепцов в очередной раз пожал плечами. -- Я никогда с этим не сталкивался. И ничего не слышал. -- И я ничего не слышал, -- кивнул Ходаков. -- И я... -- Я тоже не слышал. -- Не слышали, значит. -- По взгляду Тимохина Нетрудно было понять, что, борясь на периферии с диссидентами, церковниками и антисоветчиками, трудно услышать о блокаде памяти. -- А мне доводилось пару раз... Глухие такие слухи... Может, утечка информации, может, "деза", может, выдумки... Но это дело очень серьезное. За ним может стоять только государство в целом. Наше или не наше -- другой вопрос. А этот тип разбирается и в спецтехнике, причем очень засекреченной. -- Даже если блокада существует, она маловероятна, -- негромко проговорил Слепцов. Было видно, что ему очень не хочется возражать начальству. -- Потому что прямые линии на вопросы о родителях... Тогда придется предположить, что блокаду ему ставили дважды, причем первую -- в раннем детстве. -- Может, блокада есть, может, ее нет, -- размеренным тоном начал Тимохин. -- Может, Лапин блокирован, может, просто псих. Может быть, его фантазии есть реальная жизнь, а реальная жизнь -- всего лишь фантазия. Может быть все что угодно. Но микропередатчик под столом для совещаний не фантазия, а самая что ни на есть реальность. -- Так какую версию мы будем отрабатывать? -- не очень почтительно спросил Ходаков. -- Если он не связан с криминалом и не заслан к нам специально... Что он -- иностранный шпион? -- Вы видели радиомикрофон в кабинете председателя? -- вопросом на вопрос ответил Тимохин. -- Кто его установил? В принципе это мог сделать любой из сотрудников. Но раньше подобных фактов не было. Стоило появиться Лапину -- вот вам радиозакладка. Совпадение? Возможно. При тестировании ряд странностей выявлен у того же Лапина. Тоже совпадение? Может быть. При опросе на полиграфе неискренность и прочие странности отмечены у того же Лапина. Совпадение? Не исключено. Но совершенно ясно, что этот парень должен стать объектом самой тщательной отработки. Так? -- Так! -- кивнул Ходаков, и подчиненные тоже согласно кивнули. -- Шиян и Колосов едут на квартиру, без шума снимают его и привозят сюда. Вежливо, культурно, без явно выраженного насилия, предлог: уточнить кое-что в связи с внезапной болезнью Пал Палыча. Версия для милиции: после его ухода пропали дубленка и шапка Терещенко, тот так расстроился, что попал в больницу. Это оправдывает наши действия в случае чего... Тимохин сделал паузу. -- А Василий Иванович отправится в психиатрическую клинику и соберет там все что можно на нашего гостя. Вы ведь в свое время курировали эту лечебницу? Ходаков нехотя кивнул. -- У вас хорошая память, -- по тону чувствовалось, что он не гордится тем периодом своей работы. -- Если нет вопросов, прошу приступить к работе, -- закончил совещание Тимохин. Подчиненные гуськом вышли из кабинета. Бывший контрразведчик придвинул к себе документы Лапина. Попытка инфильтрации налицо. Модификация личности -- налицо. Враждебная деятельность -- налицо. Все остальное имело второстепенное значение. Охотничий азарт овладел Тимохиным. Контрразведчики не бывают "бьющими". Потому что профессия въедается в кровь и плоть намертво. И по сути, то, чем они занимались сегодня, ничем не отличалось от обсуждения стандартной контрразведынательной операции, которыми они занимались всю жизнь. Только раньше они работали на государство, а теперь на Юмашева. И на себя. Но законы подобной работы одинаковы: врага надо обезвредить. И если нет возможности посадить его на скамью подсудимых, его следует ликвидировать. "Стереть", "спустить", "терминировать" -- язык профессионалов знает много синонимов. -- Никого не нашли! -- с порога сообщил Митяев. -- Проверили две машины, да еще одна отъезжала, пришлось преследовать... Пусто! Может, где-то поблизости квартиру сняли и засели тихохонько... Надо бы ввести сетевой контроль, но где людей взять? Это не прежние времена... -- Юмашеву докладывал? -- Еще нет. -- Ну пошли вместе, надо же решать... Они пошли к шефу, но тот разговаривать в помещении отказался. -- Вы же ворон ловите! -- раздраженно бросил Владимир Николаевич, надевая длинное приталенное пальто. -- Тут, может, под каждой паркетиной магнитофон вмонтирован! -- Это Терещенко прошляпил, -- попытался оправдаться начальник СБ, но Юмашев не захотел слушать. -- С тем разгильдяем все ясно, он у нас не работает! Я о тебе говорю! -- Палец с ухоженным ногтем обвиняюще уставился в Тимохина. -- Что было бы, если бы в здании ПГУ обнаружили "клопа", когда ты отвечал за внутреннюю безопасность? Ну скажи! -- Ясно что... Увольнение без пенсии, а то и трибунал, смотря в какие годы, -- хмуро ответил тот. Митяев чуть отступил назад, как бы давая понять, что он тут совершенно ни при чем. Но Юмашев заметил эту уловку и немедленно дал ей оценку. -- И ты тоже хорош! Где же твоя разведка? Ты должен был распознать их планы, еще когда они обсуждали их у себя! Кто такие "они", председатель не уточнял, а начальник информационной службы не спрашивал. -- Ладно, -- успокоился внезапно Юмашев. -- Слава Богу, не война. Врагов у нас нет, чего скрывать? Только коммерческие тайны... Митяев вытаращил глаза, а Тимохин понял все безошибочно. Понял он и то, что шеф возьмет с собой его одного. -- Давай, Сергей Павлович, собери людей, и прочешите все здание. Начните с кабинетов -- по степени важности, потом коридоры, вспомогательные помещения, чердак, подвал, двор. Работайте хоть всю ночь, но к утру надо закончить. -- Понял, -- четко ответил Митяев. -- А я прокачусь к Матвею Фомичу. Есть одно дельце... Пальцем Юмашев незаметно показал Тимохину, чтобы он следовал за ним. Начальник СБ догнал шефа у машины -- стандартного джипа размером с однокомнатный дом. -- Оружие с собой? -- прикрывая рот, спросил тот. -- Конечно. С учетом обстановки... -- Хорошо. Я не беру с собой всю ораву... В машине они говорили на отвлеченные темы, точнее, говорил один Юмашев, а Тимохин вставлял междометия и соглашался. Председатель рассказал о встрече с губернатором, о новых планах по кредитованию объектов культуры и тому подобных, вполне обычных вещах. Разговор был рассчитан на водителя и возможные микрофоны. -- Слушай, Саша, давай на Левый берег, голова разболелась, сил нет! -- внезапно скомандовал шеф. И устало добавил: -- Хоть чистым воздухом подышать... Оставив джип возле торчащего из снега остова пляжного зонтика, Юмашев и Тимохин двинулись вдоль покрытой льдом реки. Дул порывистый ветер, вокруг не было ни одного человека, автомобиля и места, в котором можно спрятаться. Вероятность прослушивания приближалась к нулю. -- Ну, что скажешь? -- начал Владимир Николаевич и поднял воротник пальто. -- А что Лыков? -- То, что и следовало ожидать. Причем я вышел от него без четверти час, а через пятнадцать минут приехал Тахир, и он уже знал, о чем мы говорили. -- В машину он ему звонил, что ли? -- Не знаю, кто кому звонил... Только поддержки ждать не от кого. Ни Иван, ни Матвей пальцем не шевельнут. Тимохин знал, что так оно и будет. Банк спонсировал и УВД и УФСБ, Юмашев лично дружил с обоими генералами, но ни Крамской, ни Лизутин не станут лезть в спор между двумя бизнесменами. Тахиров уважаемый в городе человек, депутат, он так же встречается с генералами и другими руководителями области, как Юмашев. Если положить на весы авторитет каждого из них, неизвестно, кто перетянет -- бывший рэкетир и наркоделец или ответственный государственный служащий, причастный в свое время к высшим государственным секретам. И неизвестно, у кого больше окажется друзей... Россия превратилась в королевство кривых зеркал, понятия репутации, порядочности, чести злонамеренно превращены в труху теми, кто никогда ими не обладал. Легко продающаяся пресса в любой момент превратит банкира в последнего негодяя, а того, второго, -- в святого с нимбом вокруг головы... -- Да, не шевельнут... -- согласился Петр Алексеевич. На высоком противоположном берегу раскинулся город. Трущобные придонские районы -- Богатяновка, Гнилостная, Надречная. Округлость Лысой горы покрыта отселенными, но еще не снесенными полуразрушенными домами, вытарчивающими из обледенелой земли, как корни гнилых зубов из замороженной для удаления челюсти. Кое-где среди нищеты и убожества уже поставлены новые особняки современных хозяев жизни. Через несколько лет это будет дорогой и престижный район: центр, прекрасный вид на Задонье, свежий речной воздух. Недаром Тахир активно отселяет проживающую там бедноту и готовит зону коттеджной застройки... Да и что могут генералы? Никакие угрозы не высказаны. Ну, предложил фактически отдать ему банк, ну и что? Подошли двое на темном пустыре к девушке: "Раздевайся!" За что их судить? Или поймали втроем парнишку: "Слышь, брат, дай шапку, а то холодно... И перчатки заодно, да и куртешку -- вишь, какой мороз..." И их вроде надо оправдывать: не били, не грозили, ножи не показывали. Попросили по-хорошему, он и отдал. Еще и виноват остался -- адвокат кричит: "Почему отдавал, если не хотел? А если хотел, зачем в милицию побежал?" Сейчас придуряться легко, непонятливых легко корчить, никто ничего не понимает. Так вроде должны с голоду помереть, ан нет -- живут припеваючи и жизни радуются. -- Что скажешь? -- повторил Юмашев. Он знал, что Петр Алексеевич мужик тертый, опытный, потому и хотел услышать его слово. А чего тут говорить... Ясное дело... Тахир знает, на кого "наехал", и не боится, прет как танк. Сейчас сильней тот, у кого больше денег, но тот, может, и побогаче банка. А может, на другое рассчитывает: что очко сыграет, испугаются. Потому что сейчас они уперлись лбами на бревне над пропастью, дальше только один пройдет. После того, что сказал Тахир, других слов не произносят. Мол, извини, Владимир Николаевич, я вчера глупость сморозил, предложил мне все отдать и по миру голым пойти, так я пошутил, ты не бери в голову... Нет, он все обдумал и решение принял. Не выполнит Юмашев ультиматум -- получит пулю в башку. Причем не через год или два, а в понедельник или к концу месяца. Что остается делать? Если яйца резиновые, отдавать банк. Только завтра у тебя могут и жену попросить... А если яйца железные -- первому засадить маслину. Те, что вокруг, хоть так, хоть так придурятся: кто, да за что, да какой хороший человек был. Кодла, правда, мстить подпишется, но к этому надо быть готовым... К тому же, когда главный вопрос решится, генералы оставшегося поддержат: проведут рейд, оружие понаходят, уголовные дела возбудят, да побросают неудачников за решетку. Но только потом, когда выяснится, у кого яйца крепче... Они отошли далеко от джипа, вот он -- черная букашечка на снегу. Кругом все бело, только лед блестит над стылой водой, да у того берега буксир проложил дорожку -- тянется вдоль набережной полоса темно-белого крошева. А выше придонских районов -- новые кварталы, громады трех шестнадцатиэтажек, высотка "Интуриста", да стела в честь Победы -- несуразная золотая баба, беспомощно раскинувшая ноги на двадцатиметровой высоте, будто бежит куда-то... Решение тут ясное и однозначное, только как его исполнить? Тахир сделал ход первым и, конечно, подготовился к "оборотке". Усиленная охрана, дветри дежурные бригады с автоматами и гранатами, и сам он сейчас весь словно большое ухо, неспроста подослал этого психопата с микрофоном. Одно неосторожное слово, один намек -- и кранты! Всех перестреляет или взорвет, хоть скопом, хоть поодиночке! А если специалистов искать, слушок вполне может просочиться... -- Какого черта ты молчишь?! -- заорал Юмашев, и порывистый ветер унес крик к далекому крошеву темной воды и осколков серого льда. -- Стирать, и быстро. Проблема с исполнителями. Если информация уйдет, нам конец. Слово было сказано, и Юмашев сразу успокоился. -- Специалисты есть. -- Откуда? -- Из "Консорциума". -- Ну, у Куракина асы... Когда они будут? Юмашев внимательно посмотрел на начальника СБ. -- Они здесь, уже два дня. Ждут команды. -- План? -- Он все время меняет маршруты. Остается свободное преследование. Надо будет только вывести их на него. Не привлекая лишних людей. Тимохин понял сразу. -- Я сам сделаю. Тряхну стариной. -- Молодец! -- Скупой на проявление эмоций банкир на миг обнял его за плечи и сильно прижал. -- Холодно! Выпить хочешь? -- Хочу. Все главное было сказано, и они молчали. Но упоминание "Консорциума" задело какой-то нейрон в мозгу Тимохина, развилось в ассоциативную цепочку, в конце которой находился конкретный факт. -- А зачем сюда Бачурин приезжал? -- поинтересовался он, понимая, что, несмотря на возникшее между ними доверие, Юмашев может и не ответить. -- Не знаю, -- вполне искренне ответил тот. -- Темнил что-то, крутил... У меня создалось впечатление, что он кого-то искал... Два человека, сгибаясь под порывами ветра, шли по своим следам обратно к машине. С четырнадцатого этажа гостиницы "Интурист" рассмотреть их было, конечно, нельзя. Глава четвертая. ОСТРЫЕ ОЩУЩЕНИЯ Тиходонская область, поселок Кузяевка, 16 часов, трасса местами покрыта льдом. Комплекс областной психбольницы располагался в семнадцати километрах от Тиходонска, в Кузяевке. С годами название поселка превратилось в имя нарицательное, и в обыденную речь тиходонцев прочно вошли двусмысленные обороты типа: "Ему уже давно место в Кузяевке", "По тебе Кузяевка плачет", "Ты что, из Кузяевки вернулся?" В разгар борьбы с диссидентами эта шутка имела зловещий оттенок. Потому что все они считались психическими больными и без лишней шумихи и судебной волокиты попадали на первый этаж режимного блока, где подвергались лечению без ограничения срока, до полного выздоровления. Старший лейтенант, капитан, а в последнее время майор Ходаков курировал кузяевский комплекс, он-то и определял -- выздоровел пациент или еще нет. Ворота были открыты настежь, Ходаков беспрепятственно проехал во двор, подивившись невиданному ослаблению порядка. Слева, за глухим, обнесенным колючей проволокой забором виднелись верхние этажи режимного блока. Сейчас здесь остались только проходящие экспертизу подследственные: убийцы, поджигатели, насильники, растлители малолетних. Оставив машину на служебной стоянке, он мимо наркологической клиники прошел к длинному трехэтажному зданию, часть которого занимала кафедра Тиходонского мединститута, а часть -- отделение острых психозов. Там же располагалась и администрация больницы. Стены здания недавно были выкрашены в грязно-желтый цвет, на окнах, как и повсюду, металлические решетки. Внутри помещение изрезано запертыми дверями. Пахло пылью, сыростью и человеческим горем. По обшарпанной лестнице Ходаков поднялся на второй этаж. В отсек администрации дверь была открыта. Вытертая до тканой основы дорожка из красного ковролина, горшки с пожухшими цветами в проволочных подставках, мятые шторы на окнах, стенд с фотографиями лучших врачей, стенная газета "За разум!" -- все осталось, как много лет назад. Ходакову показалось, что и номер газеты все тот же. В приемной главврача стучала на машинке молоденькая девчушка. Нечаев и раньше подбирал в секретари студенточек, а потом несколько лет опекал их и, как сам говорил, "воспитывал". Курирующий опер должен выявлять слабости обслуживаемого контингента, поэтому Ходаков знал, где, как и какими способами главврач "воспитывал" своих подопечных. -- Вы родственник? -- Девчушка вскинула большие серые глаза с длинными ресницами. -- Да. Родственники считались в клинике самыми бесправными людьми после больных, только более надоедливыми. -- Сегодня неприемный день, -- тонкие пальчики вновь забегали по клавишам. -- Леонида Порфирьевича, -- добавил бывший куратор. Казенный отпечаток на миловидном личике мгновенно растаял. -- Очень приятно. Как о вас доложить? Он назвался. Девчушка повернулась к переговорному устройству. -- Леонид Порфирьевич, к вам Ходаков... Либо главный стоял за дверью, но как он тогда ответил на вызов интерфона... Либо он вскочил и бегом бросился встречать гостя. Потому что дверь распахнулась мгновенно. -- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Василий Иванович! -- с подчеркнутой радостью пропел он, как будто Ходаков все прошедшие годы оставался действующим куратором. Вот что такое старая закалка... Ходаков пожал почтительно протянутую руку. -- Здравствуйте, не менее дорогой Леонид Порфирьевич! Вы почти не изменились... Это было неправдой. Нечаев изрядно потолстел, заметно постарел, а главное -- утратил импозантность профессионального жуира. Обычный седой дядечка пенсионного возраста. Скоро у него появятся проблемы с "воспитанницами". Если уже не появились. -- Раздевайтесь, проходите. -- Главврач принял сырое пальто и повесил в платяной шкаф рядом со своим. -- Присаживайтесь, рассказывайте, -- добродушно бубнил Нечаев. -- Какими судьбами в наши края, что хорошего в жизни? -- Да вот, ехал мимо, решил заглянуть. -- Ходаков опустился в мягкое кресло. В отличие от остальных увиденных им помещений кабинет главного производил впечатление полного благополучия и процветания. Стандартная офисная мебель: огромный стол, приставной столик, пара кресел на колесиках, два глубоких для отдыха, широкий раскладной диван, мебельная стенка с телевизором и видеомагнитофоном. -- Это хорошо, правильно сделали, -- кивнул Нечаев, как будто ни с того ни с сего съехать с трассы, чтобы поздороваться после пяти лет отсутствия, считалось в порядке вещей. -- У меня небольшое дело... -- Ходаков дружелюбно улыбнулся. -- Я же сейчас работаю в банке... -- Да, да, я слышал... -- К нам обратился клиент за крупным кредитом. А у него в свое время были серьезные проблемы с головой. Встал вопрос: можно ли иметь с ним дело? И я решил навести справки у вас, потому что он здесь лечился. -- А-а-а... -- Леонид Порфирьевич перевел дух. -- Хотите выпить? Он успокоился, расслабился и сейчас лихорадочно искал предлог отказать. Что тут странного? Обычное дело... Вначале решил, что пришли по его душу, -- мало ли какие неприятности могут выплыть из прошлого... А раз нет -- зачем нарываться? Доступ в архивы психбольницы закрыт строго-настрого: здесь можно такого компромата накопать! И на таких людей! -- Выпить? -- переспросил Ходаков. Опера "бывшими" не бывают. -- Спиртику? -- Почему спиртику? И водочка есть, и коньяк, и виски... -- Да это я так, историю одну вспомнил, -- Ходаков улыбнулся и покрутил головой. -- Забавная история, как анекдот можно рассказывать. -- Интересно, -- Нечаев тоже улыбнулся и, потянувшись к стенке, открыл дверцу бара. Вспыхнувший свет подсветил янтарное содержимое замысловатых бутылок. -- Работал я как-то с одним инженером, а он, оказывается, голубой. Я ему говорю: что ж ты к врачу не пойдешь, вылечился бы, стал нормальным мужиком. А он отвечает: да ходил я к психиатру, только хуже вышло... Почему ж хуже? Да потому... Рассказал я ему все, а тот сразу дверь на щеколду запер, достал спирт и говорит: это дело не страшное, многие со своим полом спят, и ничего, давай спиртику выпьем... Кончилось тем, что он меня прямо на кушетке и отжарил. А я решил: раз так, значит, так пусть и будет... Ходаков приглашающе рассмеялся, но главный его не поддержал и с мрачным видом закрыл бар. В глазах его вновь появилась настороженность. -- Фамилия нашего клиента Лапин, зовут Сергей Иванович, год рождения 1964-й, попал к вам в сентябре девяносто первого. Вот его фотография. Он протянул прямоугольник шесть на девять, принесенный Лапиным для личного дела. Леонид Порфирьевич нацепил на переносицу узкие, для чтения, очки без оправы, повертел в пальцах фотокарточку. -- Нет, не припомню такого... Сейчас позвоню, чтобы нашли историю... Он снял трубку. -- Люда, поищи карточку на Лапина Сергея Ивановича. Поступил к нам в сентябре девяносто первого года. Записала? Срочно, я жду у телефона. Нечаев еще раз посмотрел на фотокарточку, снял очки, погрыз стальную дужку. -- Вряд ли она сохранилась после того пожара... Ему явно не хотелось вспоминать сырую ноябрьскую ночь. Еще больше этого не хотелось Ходакову. Потому что главный только создал условия, а поджигал регистратуру и архив лично он. Соучастие в преступлении, вот как это называется. Правда, тогда это называлось по-другому: специальная операция. Он успел вовремя -- через три дня явилась комиссия по расследованию злоупотреблений КГБ, но фактов использования психиатрии в карательных целях обнаружить не удалось, только пепел... Телефонная трубка ожила, главный с минуту послушал. -- Хорошо, нет так нет. И, будто извиняясь, развел руками. Все складывалось наилучшим образом: он сделал все, что мог, и не его вина, если документы сжег сам уважаемый Василий Иванович. -- А если у Зои спросить? Ходаков хорошо знал кузяевскую "кухню" и попал в точку. Заведующая отделением помнит своих больных лучше, чем главврач. -- Действительно, -- Нечаев набрал короткий номер. -- Зоя Васильевна, зайдите ко мне. Сердце Ходакова учащенно забилось. Через несколько минут на пороге возникла блондинка лет сорока пяти, в наброшенном поверх брючного костюма белом халате. Броский, но с чувством меры макияж, тонкие полукружья бровей, миндалевидные, чуть раскосые глаза, подобранная стройная фигура. Зоя Васильевна Белова, кандидат медицинских наук, заведующая отделением психической реабилитации, агент областного УКГБ в 1981 -- 1992 годах, оперативный псевдоним Лиса, состояла на связи у оперуполномоченного Ходакова, после увольнения последнего из органов поддерживать доверительные отношения отказалась, исключена из числа негласных сотрудников в мае 1992 года. Но Нечаев, как, впрочем, и все остальные, знал ее только в первых трех ипостасях. -- Видите, кто к нам пришел? Узнаете? Сердце колотилось, как в семьдесят девятом, в Степнянске, во время массовых беспорядков, когда разъяренная толпа принялась обыскивать подозрительного чужака, а удостоверение было в носке, а на столбах уже висели головами вниз два "проколовшихся" милиционера. Карие глаза в упор рассматривали бывшего курирующего офицера. В оперативном общении он имел прозвище Кедр. -- Узнаю... -- У Василия Ивановича есть вопросы по одному нашему бывшему пациенту. Как там его фамилия... -- Лапин, -- хрипло произнес Ходаков. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя не мог бы объяснить -- почему. У них не было неисполненных обязательств друг перед другом, не было скандалов при расставании, не было взаимных упреков и оскорблений. Просто тринадцать лет не вычеркиваются из жизни бесследно. Зоя Васильевна не отводила взгляда, и его замешательство усиливалось. Пять лет большой срок, и он не знал, жива Лиса или нет. И про то, что Кедр жив, он тоже узнал минуту назад. -- Тогда, может быть, пройдем ко мне? Будто катапульта выбросила его из кресла. Он сдерживался изо всех сил, следил за мимикой, голосом, движениями, чтобы не допустить суетливости, не проявить растерянности, не выказать владеющих им чувств. Скомканно попрощался с Леонидом Порфирьевичем, сгреб в охапку пальто и шапку, механически кивнул девчушке в приемной и пришел в себя, когда они остались наедине. -- Давненько не виделись, -- заметила между прочим Зоя Васильевна и заняла свое место за столом. -- Так что вас конкретно интересует? Ходаков протянул фотокарточку, зацепился взглядом за ее руки -- крепкие пальцы с ярко-красным маникюром, он любил такой цвет, особенно на пальцах ног... С принуждением отвел взгляд, осмотрелся. Маленький кабинет, стены в обоях, на окне шторы -- видно, из дома принесла, обычный канцелярский стол, два стула, книжный шкаф, набитый какими-то папками, сейф. Больше рассматривать было нечего, и он вернулся к исходной точке. Пальцы чуть подрагивали, мышцы лица напряжены, морщинок прибавилось, особенно вокруг рта, но это ровно никакого значения не имело. -- Кажется, я его припоминаю... Как, говорите, фамилия? -- Лапин. -- Точно, я его и вела, -- Зоя Васильевна протянула снимок обратно. На миг их пальцы встретились, Ходакова будто ударило током. -- Его привезли с вокзала, только приехал и будто бы попал под машину... Никаких следов аварии, ни кровоподтеков, ни переломов, ни ссадин, просто потеря памяти. В кармане нашли справку: он действительно попал под машину, но за пять месяцев до этого, в Москве, лечился в Склифе... Переломы ребер, закрытая травма черепа, амнезия. Скорей всего здесь он просто потерял сознание, а в "скорую" позвонили, что сбила машина, так и пошло... -- Он что, совсем ничего не помнил? -- У профессионала дело всегда берет верх над чувствами: хотя кровь бурлила и будоражила сознание, сейчас перед Ходаковым сидел лечащий врач Лапина. Но сквозь холодный облик врача то и дело проглядывал теплый образ любимой некогда женщины. -- Что-то же он говорил, может, были необычные действия, странные поступки... -- У них у всех странные поступки. И у этого... На второй или третий день его ведут в рентгенкабинет, навстречу идет наш доктор, этот Лапин бросается на него и вырывает портфель... Зоя Васильевна сидела прямо, говорила деловито и официально. Расстегнутый халат открывал строгий темный жакет с блестящими пуговицами. А воображение и память открывали все остальное... Матовые покатые плечи, чуть выступающие ключицы, родинку в форме звездочки, округлые, чуть отвисающие груди с высоко расположенными сосками, подтянутый, почти без жира живот, неглубокую выемку пупка, явно выраженную благодаря широким бедрам талию... -- Портфель? -- переспросил Ходаков. -- Какой портфель? -- Обычный черный "дипломат", далеко не новый. На него тут же налетели санитары, но он расшвырял их как котят. А ты ведь знаешь наших санитаров... -- Интересно! -- Он даже не обратил внимания на проскользнувшее "ты". -- А сколько их было? Он применял какие-нибудь специальные приемы? -- Кто его знает, что он применял. Но человек трех раскидал. -- А дальше? То, что было дальше, закрывал стол, но он видел и сквозь дерево: густые черные волосы на лобке, плотно сдвинутые гладкие бедра, округлые коленки, красивые икры, не худые и не слишком полные, в самый раз. На внутренней поверхности росли редкие короткие волосы, раньше она брила ноги только летом, да когда стала спать с ним -- регулярно, как обстоит дело сейчас, он не знал, но представил чуть отросшую милую и смешно колющуюся щетинку... -- Дальше? Открыл портфель, заглянул и вытряхнул все на пол. -- И что там было? -- Что там может быть... Доктор заступал на сутки и нес обычный набор: бутерброды, книжка, ну еще, может быть, пиво или минералка... А он вывалил все под ноги. Правда, потом сразу успокоился, и санитары взяли свое... -- Били? -- Наверняка. Но аккуратно. Во всяком случае, последующий рентген травм не обнаружил. Кстати, и московских тоже. И ребра целы, и на черепе никаких следов... Наши удивлялись -- не волшебники же в этом Склифе, костные мозоли в местах сращивания должны остаться! Да и еще одна странность... Хирург обнаружил на бедре старые шрамы, здорово похожие на сквозные пулевые ранения... -- Вот так? -- вскинулся Ходаков. Зоя Васильевна кивнула. -- Причем очень мастерски зашитые. Ни следов швов, ни проколов от скобок... Это не обычная хирургия... Очень квалифицированная и дорогая работа. И вообще в своей прежней жизни он был не бедным человеком. -- Почему? -- Самый верный показатель жизненного уровня -- состояние полости рта. Стоматолог отметил стопроцентную санацию. И еще -- очень качественные и дорогие пломбы. Такие ставят за рубежом или в очень элитных московских клиниках. -- Загадка на загадке, -- пробормотал Кедр. Сейчас он отвлекся от мыслей о Зоином теле. -- Какой же диагноз вы ему поставили? -- Картина была очень смазанной и туманной. Его консультировал профессор Рубинштейн, он считал, что дело не в травме, просто сложный случай шизофрении. -- Почему сложный? -- Яков Наумович владел гипнозом и использовал его для лечения. Это очень эффективный метод, он мало распространен потому, что нет настоящих гипнотизеров... Профессор часто добивался хороших результатов, но тут у него ничего не вышло. Он был очень раздосадован и сказал, что пациента уже лечили гипнозом, причем в сочетании с психотропными препаратами. -- А можно поговорить с профессором? -- Можно, -- Зоя Васильевна улыбнулась. -- Но для этого надо поехать в Соединенные Штаты Америки, город Сан-Диего. Яков Наумович уже три года там. Говорят, обзавелся приличной практикой. Она подняла руки, сомкнула кисти в замок и потянулась. -- Устала за целый день. А тут еще дурацкие расспросы. Ты мог все узнать прямо в сентябре девяносто первого. Когда он лечился, ты мотался сюда каждый день. Ходаков всмотрелся в женщину, которая и сейчас казалась ему самой красивой и привлекательной. Да? Или ему показалось? -- Ты же помнишь, что тогда было? Путч, разгон партии, угрозы нашей конторе... К тому же тогда меня это не интересовало. -- А теперь интересует? И вы поедете в Америку, товарищ Кедр? Да, точно. Перед ним сидела Лиса. По действовавшим инструкциям оперативный псевдоним агенту выбирает курирующий, офицер. И наоборот. Он дал Зое псевдо за шалые, чуть раскосые лисьи глаза. А она назвала его Кедром. Потом как-то объяснила: ты стройный и красивый, как кедр. Вообще-то инструкция запрещает спать с агентессами. Но в жизни это правило часто нарушается, причем нарушители объясняют свои действия исключительно интересами службы: углубляется психологический контакт, возрастает степень доверительности, повышается искренность. С одной стороны, это так, но с другой -- появляется и масса сложностей: ревность, обиды, подозрения... Это не идет на пользу работе. Но он тогда ни о чем не думал. Просто что-то привлекло в лице и фигуре молодого врача, а может, сыграли роль более глубокие факторы: какие-то запахи, флюиды, биоволны... У них закрутилось в семьдесят девятом, а завербовал он ее только через два года, для отчетности, потому что любую информацию и услуги она готова была предоставлять и так. Ради него. И подписку дала ради него, а игра в конспирацию только обостряла любовную игру. Правда, он помог в карьере: нажал на нужные рычаги при защите диссертации, да и назначению на должность поспособствовал. Она бы и сама пробилась, баба умная, толковая, только спать бы пришлось со многими. А так только с ним. Но можно ли считать, что они квиты? -- Замуж больше не вышла? -- Вышла. Но ненадолго. Она встала, прошлась взад-вперед, сняла халат. -- Надо собираться, скоро автобус до города. -- Я тебя отвезу. Ее реакция на это предложение многое определяла, поэтому он превратился в слух. -- Прекрасно. Тогда нет проблем... С чем нет проблем, Зоя не сказала, но он истолковал сам и, шагнув к двери, повернул круглую ручку допотопного замка. Спиной он напряженно ждал возражений или какой-нибудь ироничной реплики, перечеркивающей его намерения. Но ничего такого не последовало. Он повернулся. Лиса смотрела на него своим особым взглядом, всегда предшествующим близости и возбуждающим больше, чем даже последующее обнажение тела. -- Иди ко мне... Они и так стояли почти рядом, но, слившись в поцелуе, настолько тесно прижались друг к другу, что даже сквозь одежду ощущали каждую складочку и жар кожи партнера. И все же одежда была лишней. Он нащупал сбоку застежку и расстегнул "молнию", рывком приспустил широкие дамские брюки, погладил обтянутые скользким прохладным нейлоном бедра, потом скользнул под резинку колготок, оттянул трусики и теперь гладил чуть шероховатую теплую кожу ягодиц, запускал средний палец в расщелину между ними, ласково поглаживая круговыми движениями твердую воронку сфинктера... Походная обстановка, а главное, отсутствие воды не располагали к более глубоким исследованиям, но вообще-то у них не было запретных мест и недопустимых действий, потому что любое доставляло острое наслаждение обоим. Скользящим круговым движением он обогнул тело, жадно вцепился в густые волосы, нырнул вниз и уже указательным пальцем раздвинул влажные складки. Зоя очень долго заводилась, у нее был отодвинутый оргазм, и самые первые разы он приходил к финишу в одиночестве, что его немало смущало. Желание подарить ей радость подсказало выход, и он успешно применил куннилингус, после чего всегда начинал с него или им заканчивал, но реже, потому что в столь специфическом виде любви движущей силой должно служить возбуждение еще не удовлетворенного желания. Зоя тоже не оставалась пассивной: мягкая рука расстегнула ширинку, нашла дорогу среди многочисленных складок одежды и обхватила напряженную плоть. -- Давай скорей! -- приседая, Кедр рванул вниз все, что успел захватить, и как капустные листья спустил и брюки, и трусики, и колготки -- сомкнутые пока ноги белели словно обнаженная сердцевина. Непреодолимым препятствием оказались ботиночки на шнуровке, вынужденно остановленный Ходаков пока прижался губами к жестким волосам и провел языком там, где соединялись гладкие бедра. -- Подожди... Пошарив на столе, Зоя сбросила какие-то бумаги, чтобы босой не наступать на пол, быстро разулась и сама стащила все одежки. Оба знали, что последует за этим, поэтому она села на край стола и приняла нужную позу, а он зарылся лицом в нежные складки, ощущая языком чуть солоноватую плоть. Еще тринадцать лет назад его удивляло, что, застигнутая врасплох, без предварительной подготовки, Зоя ничем не пахла даже в самых укромных и требующих постоянной гигиены местах. После напряженного рабочего дня, без ванны, оказавшись на разложенных сиденьях автомобиля, она пахла так, будто только что вышла из бани. Иногда ему казалось, что от вульвы исходит слабый лекарственный оттенок, но он списывал это на ошибку восприятия, вызванную подсознательными ассоциациями: больница -- врач -- запах лекарств. Но сейчас вновь почудились те же медицинские оттенки, и все время, пока он подводил Зою к пику ощущений, наваждение не проходило. Наконец она застонала на выдохе -- раз, второй, третий, распластанное тело напряглось, бедра сильно сдавили голову, он удвоил усилия, продлевая состояние блаженства, но она постепенно успокаивалась, расслаблялась и наконец совершенно обычным голосом сказала: -- Теперь давай ты... Зою нельзя было назвать страстной женщиной, и Кедр не мог внятно объяснить, что же так притягивало и, как выяснилось, продолжает притягивать его к ней, но сейчас, забросив белые босые ноги на плечи и соединившись с ней самой напряженной и обостренно-чувствительной частью тела, он забыл и про банк, и про Лапина, и про Тахира, и вообще про все на свете. Она лежала не шевелясь и смотрела в потолок, в сумерках лисьи глаза то ли загадочно, то ли вызывающе блестели. Чего-то не хватало, раньше его не смущала любая обстановка, но сейчас нужен был какой-то дополнительный раздражитель, еще один компонент секса, который спустил бы туго взведенную пружину. -- Почему у тебя там лекарствами пахнет? -- тяжело дыша, спросил он неожиданно для самого себя. Зоя не удивилась. -- Я, когда хожу писать, смачиваю фурацилином тряпочку и все промываю. Столь неприлично-откровенный ответ сыграл роль необходимого компонента, и вся накопившаяся мужская тяжесть Кедра упругими толчками вырвалась наружу. Почувствовав финал, Зоя подыграла ему, несколькими движениями таза способствуя окончательному облегчению. Через двадцать минут сотрудник "Тихпромбанка" Василий Иванович Ходаков и заведующая отделением психической реабилитации Зоя Васильевна Белова прошли на автостоянку, сели в приземистую красную "Мазду" и выехали с территории. Режимный блок и другие корпуса кузяевской клиники равнодушно смотрели им вслед. 9 февраля, вечер. В гостинице пятнадцать градусов выше ноля. А Лапин несколько часов просидел у окна, оцепенело глядя на заснеженное, пустынное Задонье. На четырнадцатом этаже было холодно -- сильный порывистый ветер проникал сквозь большие окна в металлических, неплотно подогнанных рамах, выдувая чахлое тепло маломощных плоских батарей. Номер был вполне заурядным, хотя стоил двести шестьдесят тысяч в сутки. Если не есть и не пить, он сможет прожить здесь около десяти дней. Жизнь сделала очередной поворот, будто испытывая его на прочность. Он вспомнил распростертые в темном подъезде трупы, запах свежей крови, и его снова чуть не вырвало. Сейчас его обязательно ищет милиция, хотя бы как свидетеля. А он может показаться вполне подходящим и для того, чтобы повесить на него это дело. Неудачник, без денег, без работы, без друзей и родственников... И какое-то напряжение вокруг -- переплетение случайностей, несуразностей, совпадений, ошибок и несчастий. Сейчас ему было ясно одно -- все дело в какой-то страшной тайне, связанной с ним, Лапиным. У него что-то не в порядке с головой, но за последние дни он изменился: всплеск животного ужаса перед грохочущим трамваем и сегодняшнее потрясение сдвинули какие-то пласты сознания... Он стал по-другому думать, по-другому видеть окружающий мир, вспоминать прошлое. Ведь решение снять номер в "Интуристе" еще пару дней назад не пришло бы ему в голову... А разве смог бы он придушить Мелешина, да еще так ловко, дерзко обойтись с Тонькой, поставив ее на место. И эта привычка к дорогим вещам, хорошей кухне -- откуда она? Что там говорил этот профессор? Что его гипнотизировали, и не раз. Но он этого не помнит. И армию плохо помнит. А подмосковный завод помнит неправильно! Потому что то рабочее место, те блоки, которые он регулировал, на самом деле эти, с "триста первого"! А та девушка, чье лицо вспоминается иногда, -- так это Верка, монтажница, которую он чуть не трахнул еще до армии! Как так может быть? И эти то ли видения, то ли сны... Чьи они? Как можно видеть то, чего никогда не знал? Да еще не один раз, а постоянно! Может, с ним что-то сделали в армии? Например, подсадили кусочек чужого мозга... Но тогда должны быть швы... Он в который раз ощупал голову. Нет никаких швов! И следов аварии нет, а если его так здорово трахнуло, что мозги перевернулись -- должно же что-то остаться! Ясно одно: завтра надо идти к врачу. Найти хорошего доктора, как тот профессор, может, к нему и вернуться... Все дело в башке, вылечится -- и все изменится. А нет -- так и будет притягивать к себе несчастья... А это кто такой? Лапин достал визитную карточку искавшего его в детдоме человека. "Бачурин Евгений Петрович"... Ни должности, ни места работы... Неужели такой известный? И куча телефонов. Позвонить, спросить, чего ему надо? Лапин прислушался к своим ощущениям. Нет, пока не стоит. Вот Алексею Ивановичу позвонить можно. Но не из номера... У этажной он купил пару жетонов, автомат находился на лестничной площадке -- удобно, никто не подслушает. Кафельный пол с баночкой для окурков и разбросанными вокруг "бычками" -- богатством по меркам далекого детдомовского детства. Но Сергей никогда не курил, пробовал несколько раз, когда угощали старшие мальчишки, и никакого удовольствия не получил. Да и дядя Леша, с которого он втайне старался брать пример, не увлекался этим делом. Дядя Леша вспоминался огромным и сильным добряком с густыми рыжими, зачесанными на пробор волосами. Он забирал Сережу в тоскливые длинные вечера, водил на каток и в кино, катал на плечах, причем все это видели, что было очень важно. "Брат, старший брат", -- шептались в казенных коридорах и неуютных спальнях, отчаянно завидуя счастливцу. Когда окрестная шпана в очередной раз пришла бить детдомовцев и нарвалась на дядю Лешу, он шуганул ее так, что набеги на много лет прекратились. А однажды рыжий великан притащил огромную корзину невиданных в то время бананов, и Сережа целую неделю чувствовал себя именинником. Мальчик тоже думал, что это родственник -- брат или дядя, и втайне надеялся, что когда-нибудь он заберет его к себе. Очень хотелось спросить об этом самого дядю Лешу, но гордость не позволяла. Лапин презирал детдомовские привычки: постоянно выпрашивать что-то, требовать равной дележки чужих подарков, проситься к кому-нибудь в семью. Хотя случались моменты, и он с удивительной остротой понимал, что ничем не отличается от этой вечно голодной, пронырливой и постоянно недовольной братии. С тех пор прошло тридцать лет, треть века. Чувствуя удары сердца, набрал шесть цифр. Сейчас пять, рабочее время. Да и вообще, Мария Петровна сказала -- круглосуточно. Не успел закончиться первый гудок, как трубку сняли. -- Дежурный, -- холодно произнес официальный голос. -- Мне Алексея Ивановича. -- Куда вы звоните? -- В голосе появились нотки раздражения. -- В КГБ, -- пошел ва-банк Лапин. -- КГБ уже давно нет, -- но раздражение сменилось пониманием. -- А как фамилия этого Алексея Ивановича? -- Не знаю. Он работал давно, в семидесятых годах. -- Подождите минутку, -- чувствовалось, что дежурный прикрыл трубку ладонью, но слышимость почти не уменьшилась. -- Звонит какой-то человек, спрашивает КГБ, называет Алексея Ивановича. Говорит, работал в семидесятых. Да нет, вроде трезвый. -- Может, агент кого-то из стариков? -- отозвался другой голос. -- Вышел из тюрьмы, вернулся с Севера, хочет восстановиться. Пусть подходит, поговорим. -- Вы слушаете? -- Теперь дежурный был предельно любезен. -- По всей вероятности, ваш знакомый уже на пенсии. Но это ничего, подходите, с вами поговорит другой сотрудник. Вы знаете, где мы расположены? -- Знаю, -- ответил Лапин и повесил трубку. По крайней мере в одном Мария Петровна не соврала. Значит, с большой долей вероятности, не соврала и в другом. Ночью ему снился обычный человеческий сон, впервые за эти годы. Просторная, хорошо обставленная квартира, голубой экран телевизора, большое арочное окно, за ним зимние сумерки, круглый, как шапито, выход метро, красная, подрагивающая разрядами буква М бросает блики на рвущуюся внутрь толпу, делающую здание похожим уже не на цирк, а на осажденную крепостную башню. Почему же привязался этот образ? Потому что в квартале справа находится настоящий цирк? Или просто даже на расстоянии ощущается атмосфера праздника, ожидание феерических чудес, свойственных цирковому действу? На тротуарах толчея, люди куда-то спешат, в руках у всех коробки, свертки, авоськи... Прямо под окнами длинная очередь к лотку с апельсинами. Слева очередь в магазин "Океан". "СССР -- страна очередей", -- провернулась в мозгу идеологически невыдержанная фраза. Если бы ее услышал товарищ Павлов, он был бы очень недоволен. Потому что отдельные недостатки нельзя обобщать и выдавать за общую картину. Частности -- одно, а закономерности -- совсем другое. Впрочем, сейчас ему не до идеологии, не до товарища Павлова и даже не до марксистско-ленинского учения. Мелкими глотками он потягивает виски из пузатого, шуршащего льдом бокала. Своеобразный запах мокрого ячменя, мягкая крепость, двойное послевкусие... Квадратная бутылка с черной этикеткой стоит под рукой на подоконнике, в советских магазинах такие не продаются. Приятная расслабленность, нежно скользящее по пищеводу тепло, редкая умиротворенность. Но не от виски, а от предвкушения чего-то прекрасного... Звонок в дверь, высокая гибкая девушка в красивой серой шубе с искрящимися снежинками в густых волосах приникает к нему всем телом, передавая мороз последнего вечера года. -- Почему ты без шапки? -- Чтоб красивей было... Холодные, в сладкой помаде губы, тонкая талия, пахнущие апельсинами пальцы. Белый овал лица, длинный узкий нос, зеленые глаза, милая ямочка на подбородке... Он знает, что девушку зовут Маша, она его тоже любит и у них все хорошо... Характерные для сна рваные кадры, будто склеили узкопленочную ленту: сервированный на двоих стол, высокие бокалы и маленькие пузатые рюмки, Маша ставит свечу в полый ажурный шар из глины, в углубление сверху капает из маленького черного пузырька с надписью "Erotica-Mix", добавляет воды и зажигает фитиль... Звонко сходятся высокие бокалы, кружит голову пряный аромат, узкая кисть у самого лица. -- За нас с тобой! Этот год должен стать для нас счастливым! На голубом экране появляются цифры: 1991... Кафель, затемненное зеркало, свежее махровое полотенце, белая ванна, заполненная высокой пеной, из пены выглядывает только Машино лицо, потом она поднимает ногу с оттянутыми пальчиками, выше, выше, пена мешает рассмотреть самое главное, и снова тот же томительный волнующий аромат -- вот стоит на раковине черный флакончик и Маша капнула в воду несколько дегтярных капель, теперь все ее тело, каждая складочка кожи будет пахнуть возбуждающей свежестью, он делает шаг вперед, но невидимая преграда появляется между ним и Машей, и на ней проступают роковые цифры: единица, девятка, снова девятка, опять единица... И есть в этой зеркальной отраженности какой-то скрытый кабалистический смысл... Москва, 10 февраля 1997 года, утро, минус пятнадцать. Никто и никогда не анализировал зависимость продолжительности жизни от занимаемого в ней места. Иначе получилась бы удивительная картина: ответственные работники, не щадившие себя на важных партийно-государственных постах и самоотверженно сжигавшие сердца и нервы на благо родного государства, благополучно доживают до преклонных лет, в то время, как работяг, спокойненько отбывавших урочные часы под благожелательным надзором профсоюза и уверенно ожидающих давно обещанную квартиру, начинают относить на погост уже с пятидесяти, а к семидесяти, как правило, перетаскивают всех. Генерал-лейтенант в отставке Иван Иванович Сергеев в свои семьдесят три выглядел вполне бодрым и деятельным. С квартирой у него никогда проблем не было, а последние сорок лет генерал проживал в строго номенклатурном доме на Тверской, фасад которого украшали мемориальные таблички в честь бывших жильцов. Часов в восемь ему позвонили из Совета ветеранов КГБ СССР и сообщили, что умер генерал-полковник Бондаревский. -- Жалко Виктора Сергеевича, хороший был мужик, хотя и крутой, -- вздохнул он. -- Сколько мы с ним проработали, сколько операций провели... Да ты его помнишь! -- А как же, -- поддержала Катерина Ефановна, верная подруга уже пятьдесят лет и отставной майор КГБ. -- Серьезный дядечка. После завтрака Сергеев истово читал газеты, делал пометки карандашом, этим он занимался всю жизнь, только раньше вместо газет ложились на стол шифрограммы со всех концов света, оперативные отчеты, обзоры, меморандумы и аналитические справки. Да и резолюции он тогда накладывал посерьезней, не сравнить с нынешними для Кати: "Вырезать", "В альбом N1", "В альбом N2", "В корзину", "К чертовой матери!" Сердитые резолюции полагались статьям о сближении с Западом, об ограничении разведывательной деятельности или контроле над ней. Сейчас на второй полосе "Известий" Иван Иванович нашел маленькое сообщение о смерти в Англии на восемьдесят пятом году жизни видного деятеля лейбористской партии Гордона Колдуэлла и пришел в сильнейшее возбуждение. -- Что делается, Катерина, что делается! -- восклицал он, расхаживая взад-вперед по просторному кабинету и размахивая газетой. -- Почти в один день с Виктором Сергеевичем! Надо же, какое совпадение... Поскольку Катерина Ефановна не обозначила понимания важности проблемы, он приблизил заметку к ее лицу. -- Знаешь, кто это? Это Бен, наш агент! Второй человек в правительстве Великобритании! С пятьдесят первого по восемьдесят второй год работал на нас, потом утратил разведвозможности... А в шестьдесят девятом чуть не провалился: "сгорели" Птицы, державшие с ним связь, и мы с Бондаревским разрабатывали операцию прикрытия! И сохранили Бена! Правда, Том и Лиз тоже молодцы, не назвали его, да и вообще никого не назвали... Но и мы выполнили их условия! -- Ты у меня молодец! -- вполне искр