Даниил Корецкий. Оперативный псевдоним Изд. МОСКВА, "ЭКСМО-ПРЕСС", 1998 ОCR Палек & Alligator, 1998  * Часть I. ЗАПАСНОЙ УРОВЕНЬ *  Глава первая. ВНЕШНИЕ РАЗДРАЖИТЕЛИ Тиходонск, 7 февраля 1997 года, 17 часов 40 минут, температура воздуха минус 12 градусов по Цельсию. Жизнь все сильней брала за горло мозолистой рукой. Настолько холодной и жесткой, что иногда казалось, будто это костлявая хватка смерти. Старые, выношенные ботинки не защищали от холода, так же как вытертое пальтецо и облезшая до самой кроличьей шкуры некогда меховая шапка. Если бы выхлебать тарелку густого борща с хлебом да навернуть картохи под селедочку и стопарик водки -- сразу бы потеплело. Впрочем, и без водки обошелся бы, и без селедочки, да и без борща -- набить брюхо любой жратвой, чтобы не сосало под ложечкой, не тошнило, не подгибались ноги... Сергей Лапин медленно брел по проспекту Маркса -- главной улице Тиходонска. Ветхие домишки старого купеческого города из бесценных, но никому не нужных, а потому ничего не стоящих памятников истории и архитектуры превратились в престижные и дорогие вместилища всевозможных офисов, магазинчиков, баров, представительств и фирм, мгновенно восстановив былой, казалось, навсегда утраченный, лоск. Лапин шел вдоль отделанных мрамором фасадов, лежащих у полированных дверей на очищенной от снега фигурной тротуарной плитке цветных ворсистых ковриков, ярких, манящих изысканной снедью либо ультрамодной одеждой витрин, мимо небрежно приткнутых у тротуарной кромки огромных всепогодных джипов, мимо нарядных веселых женщин, сытых и уверенных мужчин -- хозяев нынешней жизни. Его облик настолько контрастировал с окружающим великолепием, что мог служить наглядной иллюстрацией к рубрике "Два мира, две судьбы", которой в былые времена советские газеты приколачивали к позорному столбу истории гнойные язвы капитализма. Сам Сергей об этом не думал -- у него было предельно конкретное мышление, касающееся лишь того, что заботило в данную секунду. Сейчас он беспокоился, вернулась ли Тонька -- в противном случае в дом не войти: ключ у него изъяли неделю назад. Да теплилась надежда, что удастся чего-то подкалымить в чебуречной у Рубена. Доковыляв до Богатого спуска, Лапин свернул вниз и уже через квартал оказался в купеческом Тиходонске начала века. Тогда спуск упирался в грузовые причалы, тут разгружали сухогрузы с лесом, зерном, табаком и мануфактурой и загружали баржи мукой с Парамоновской крупорушки, сигаретами с Асмоловской табачной фабрики, овощами, вяленой рыбой. Здесь всегда можно было подработать или, на худой конец, украсть, потому переулок и прозвали Богатым. О разновидностях промысла тех времен красноречиво говорили названия коротеньких улочек и проулков: Соляная, Табачная, Мануфактурный... Прилегающий к причалам район окрестили Богатяновкой, и, хотя порт давно перенесли в другое место, название сохранилось. Сохранилось в первозданном виде и все остальное: обветшавшие вконец одно-, двух-, редко трехэтажные домишки с приспособленными "удобствами", соответствующее жилому фонду население, лихие обычаи и нравы. Одно слово -- Богатяновка! У Рубена посетителей почти не было: за угловым столиком трое местных мужиков пили вино, да два залетных парня с хищными лицами и приклеенными к углам ртов "беломоринами" шушукались над тарелкой остывших чебуреков. Лапин несколько минут подождал хозяина, потом боком прошел в подсобку. Здесь пахло раскаленными чебуреками и жареным мясом... За замызганной занавеской слышался веселый разговор: Рубен принимал друзей. Лапин кашлянул. -- Кэто там? -- Занавеска откинулась. Круглолицый армянин с усиками-стрелочками выглянул из прокуренного закутка. Его добродушному виду не соответствовали внимательные холодные глаза. Глаза человека, с которым лучше не ссориться. Да и говорили о нем всякое... Неизвестно, насколько слухи соответствовали действительности, но рэкетиры к чебуречной не приближались на дальность пистолетного выстрела. -- Работы нет? -- Голос звучал хрипло, наверное, от волнения -- слишком важным был для него ответ на этот вопрос. Лапин откашлялся. -- Нэт, дарагой, -- Рубен развел руками. -- Воду принэсли, дрова есть. Давай завтра заходи... Он с симпатией относился к Сергею. Парень порядочный, не пьет, не дерется, не ворует. И вид приличный -- всегда чисто выбрит, голос тихий, взгляд ясный -- не похож на богатяновскую шпану... -- Завтра, харашо? -- Хозяин доброжелательно улыбнулся. Лапин печально кивнул и сглотнул. -- Э-э-э, -- насторожился Рубен. -- Ты что, кушать хочэшь? Сергей молча отвел взгляд. -- Сэйчас мы тэбя накормим... Так нэ годится... Нэ война вэдь... Рубен скрылся за занавеской. -- Шашлык еще будэте? А это? Давай сюда... И водки налэй... Через минуту одуревший Сергей рвал зубами сочное, пахнущее углями мясо, вместо хлеба запихивал в рот щедро набитые острым фаршем чебуреки. Водки ему налили почти полный граненый стакан, Сергей выпил в два приема, показалось -- вода, но тут же ударило по всему телу блаженное тепло и приятно растаяло владевшее им весь день напряжение. Сейчас он был почти счастлив и испытывал искреннюю благодарность к Рубену. Тот даже посадил его одного в кухне, словно своего личного гостя. Чем можно отблагодарить доброго человека? Наносить завтра воды бесплатно? Но как бесплатно -- ведь завтра тоже захочется есть... За занавеской звякнули стаканы, раздался смех. -- Спасибо, хозяин! -- от всего сердца сказал Сергей. -- Нэ только мнэ, всэм спасибо скажы, -- впервые замызганный полог отдернулся, открывая стол, за которым, кроме Рубена, сидели три его земляка. Двое смеялись и смотрели на третьего, который откинулся к стене с закрытыми глазами и тихо стонал. "Плохо ему, что ли? Но почему они смеются?" -- недоумевающе подумал Лапин. Третий застонал громче, вытянулся и, будто придя в себя, открыл глаза. -- Молодец, -- без акцента сказал он. -- Хорошо сделала. Под столом обозначилось какое-то шевеление, скатерть приподнялась, показались несвежие пятки и белые ягодицы. Раздался новый взрыв хохота, только теперь все четверо смотрели на изумленного Сергея. Совсем молодая и голая до пояса снизу рыжая девчонка вылезла, встала и тоже, не проявляя ни малейших признаков смущения, уставилась на Лапина. -- Пусть он ее отдерет через жопу, а мы посмотрим, -- лениво произнес третий, наливая себе водку. Рыжая молча повернулась спиной, нагнулась и чуть присела. -- Хочэшь ей задуть, Вася? -- склонив голову набок, спросил Рубен. -- Я Сергей, -- поправил Лапин и отступил к выходу. -- Давай, Вася, давай! -- с пьяной настойчивостью повторял третий. -- Да нет, не буду... -- Сергей сделал еще шаг. Рубен звонко шлепнул девку по заднице, она выпрямилась и как ни в чем не бывало потянулась к стакану. -- Мне одеваться? -- буднично поинтересовалась она. -- Подожды пока, -- буркнул Рубен -- А спорим на столнык, что Сэрежа два мэшка с мукой подымет? -- Такой задохлый? Не сможет! -- категорично сказал третий и достал деньги. Двое его друзей тоже отрицательно покачали головами. Радуясь, что может сделать приятное хозяину, Лапин прошел в кладовку, положил на каждое плечо по мешку, вернулся обратно. -- Хоп! -- Рубен сгреб купюры. -- Молодэц, отработал еду! Довольный Лапин отнес мешки. Когда он вернулся, третий что-то настойчиво говорил Рубену, тот не соглашался. -- Нэт, Сурэн, это нэ получится. Он смырный. Шум нэ лубит, драка нэ лубит... Третий настаивал на своем. Рубен встал, приобнял Лапина за плечи, отвел в сторону. -- Дэньги хочэш? -- жарко дыша водочным и мясным духом, прошептал он. -- На дэло пойдош -- мильон получит. Можэт, болшэ... Сурен настороженно следил за переговорами. -- Там нычего страшнэго... Посыдишь в машыне, можэт, и выходыть нэ прыдется... Лапин достаточно долго жил на Богатяновке, чтобы оценить предложение. -- Не-ет, на такое я не подписываюсь... Пусть он не обижается... Деньги нужны, но на зону неохота... -- Миллион в его положении казался баснословной суммой, бесповоротно отказаться от такого богатства он просто не мог и попытался найти компромисс. -- Если там телевизор починить, посторожить чего, погрузить... Ну, любую работу -- я с удовольствием! Сурен, хотя и не разбирал слов, все понял и, потеряв интерес, отвернулся. -- Как хочэш, -- Рубен пожал плечами и вернулся к приятелям. -- Чэво заснули? Наливай, далше вэселиться будэм! Рыжая натянула на иссиня-бледные ноги стоптанные, давно не чищенные сапоги и терпеливо ожидала дальнейших распоряжений. Лицо ее ничего не выражало. Лапин вышел на улицу. Сумерки сгустились. Крутой тротуар напоминал каток, чтобы не упасть, приходилось двигаться боком на напряженных полусогнутых ногах, предварительно проверяя надежность каждого шага. В нескольких метрах впереди прогрохотал трамвай, Сергей замер в неустойчивом равновесии, рассматривая сквозь заиндевевшие стекла тряпичных человечков, плотно набившихся в плохо освещенный вагон. В этот миг стертая подошва скользнула по зеркальной кромке. Лапин сорвался вниз, откинулся назад, стараясь затормозить, но лишь опрокинулся на спину и поехал ногами вперед прямо под лязгающие, брызгающие крошевом льда колеса. Животный ужас взметнулся в глубине его существа и, как огненный столб кумулятивного фугаса, пробил брешь в толстой корке, гасящей любые всплески эмоций лапинского сознания. Он вдруг увидел себя со стороны: жалкого, никому не нужного доходягу, кровавые куски которого отволокут с рельсов, словно останки бесхозной дворняги, и ужаснулся этому зрелищу не меньше, чем неминуемой смерти. Пальцы тщетно цеплялись за гладкий холод, он пытался выпустить ногти, приклеиться к беспощадному склону, любым путем растянуть время гибельного скольжения, но сила инерции неумолимо несла скрюченное тело в дешевом сношенном пальто под бешено крутящиеся стальные ножи. Ему повезло: онемевшие ноги оказались на рельсах уже за последней колесной парой, плохо освещенный трамвай исчез за поворотом, нигде ничего не болело, одежда не порвалась и даже не сильно испачкалась. Лапин встал, отряхнулся и двинулся дальше. Брешь затянулась, и эмоции немедленно угасли. В конце концов, ровно ничего не произошло, упал -- и упал, всего-то делов... Приятная сытость согрела и прибавила сил, день заканчивался хорошо, если еще и Тонька дома... Увидев освещенное окно, Сергей почувствовал себя счастливым. Тиходонск, 8 февраля 1997 года, 7 часов 15 мину т, минус 5 градусов по Цельсию, ветер, мокрый снег. -- Подъем по камере! На оправку по одному! Обиженные последними! Лапин приподнял голову от подушки, сложил ладонь козырьком, прикрываясь от света вспыхнувшей под потолком лампочки. На пороге криво скалился Димка. Постель была разложена прямо на полу и занимала практически все свободное пространство тесной кухоньки. На прошлой неделе Антонина сделала ему предварительный расчет. В тот субботний день она вернулась из "Супермаркета" раньше обычного, лицом темная, как грозовая туча. Кто знает, может, с рэкетом чего не поделила, или дневную выручку стащили, или директор опять приставал, -- эту бабу не разберешь: сама ничего не рассказывает, а спросишь -- посылает. Лапин приготовился выслушать обычную в таких случаях порцию оскорблений, но на этот раз сожительница резко изменила тактику. Словам она предпочла дела. Первым делом отселила его из спальни. Привела на кухню и ткнула пальцем на рассохшиеся половицы -- не хер постель продавливать и на шармака в дырку лазить, будешь, паразит, здесь спать. А не возьмешься за ум -- вообще выкину к едрене фене! Так он и прокрутился всю ночь на полупустом матраце, слушая возню мышей под полом и натягивая постоянно сползающее пальто. Дело, конечно, обычное -- что заслужил, то и получил, но хоть бы белье дала... На следующие сутки он получил что хотел: старую простыню с сомнительными пятнами и расплывшимся фиолетовым оттиском "МО СССР" и старое порыжелое солдатское одеяло. Хватит тебе, паразиту, скажи спасибо, что вообще на улицу не выкинула, хотя и за этим скоро дело не станет. Затем бывшая супружница, а ныне посторонняя гражданка Крылова заставила его переволочь холодильник из кухни в комнату. Нечего, мол, обжираться на чужие деньги. Так что теперь ему запрещено заглядывать не только в горячую Тонькину лохматку, но и в стылое полупустое нутро допотопного "Саратова". А вдобавок ко всему у него еще были отобраны ключи от входной двери. -- Не возьмешься за ум -- вообще выгоню к чертовой матери! -- мрачно повторила Тонька, и можно было с уверенностью сказать, что свое обещание она выполнит. Вот такой на сегодняшний день имелся у Лапина расклад. -- Убери копыта, дай к плите пройти! -- в раздраженном голосе Димки отчетливо слышались Тонькины интонации. Лапин послушно подобрал ноги. Димка перешагнул через матрас, чиркнул спичкой, зажег конфорку под чайником. Одет он был в длинную, доходящую до колен спортивную майку. Если хорошо присмотреться, в размытых цветных пятнах на груди можно угадать эмблему баскетбольного клуба "Чикаго булле". Раньше майка принадлежала Лапину, в ней он бегал каждое утро по набережной до моста и обратно, выходило пять километров -- его дневная норма. Но это было еще в благополучные времена, потом стало не до бега... Наступили суровые деньки, потому Димка и донашивает его вещички. Лапин несколько раз моргнул, привыкая к яркому свету, прищурившись, посмотрел на циферблат настенных часов. Четверть восьмого. -- Куда это ты в такую рань собрался? -- Куда, куда... Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами... Догадайся, за что? Перешагнув обратно через постель, подросток отправился в туалет. Лицо у него было таким же мятым и линялым, как его одежка. Лапин хотел сделать замечание, но потом счел за лучшее промолчать. Он всегда относился к пацану как к сыну, а к Антонине как к законной жене. Нормальная семья, нормальные отношения, и он вроде как глава добропорядочного семейства. Но теперь все лопнуло. И семьи никакой нет. И он никакой не глава, а так -- сбоку припека. И Димка ему совершенно чужой. Как ему вести себя с чужим дядей? А вот как -- сама мать ему такой пример подает. Тяжело вздохнув, Лапин повернулся на бок. Спина у него совершенно одеревенела. Он где-то вычитал, что спать на твердом даже полезно. Наверное, это писал тот, кто никогда на твердом не спал. Тем более не спал на полу в богатяновских трущобах. Из щелей тянут сквозняки, в подвале всю ночь скреблись мыши, да и обидно... Все же он человек, а не дворняга безродная... Процесс пробуждения для него всегда был болезненным. Как будто между сном и, явью протянулась граница, со всеми присущими ей атрибутами: многослойными проволочными заграждениями, слепящим светом прожекторов, пулеметными вышками и злющими сторожевыми псами. Сознание порой выкидывало с ним такие шутки, что если кому рассказать, так не поверят. Подумают, что он сочиняет. Пытался как-то поговорить на эту тему с супружницей, но сочувствия и понимания с ее стороны не встретил. Антонина всякий раз обрывала его на полуслове, а бывало и так, что обзывала психом. "Чем херней заниматься, лучше деньги добывай, как другие мужики", -- зло говорила она и поправляла вечно выпадающие из лифчика арбузообразные груди. Каких мужиков она имеет в виду, Тонька не уточняла. Соседи все бедствуют: Петруху давно сократили, Кузьмичу тоже полгода зарплату не выдают, Кружок через две недели кровь сдает... Может, молодые бугаи в кожаных куртках, что рэкетируют рынок, должны служить ему примером... Или толстый Толян, что возит шмотки из Турции. Он -- челнок, она -- реализатор, партнеры, запираются дома на два-три часа, когда Лапина нет. Зачем? Тонька говорит -- деньги считают да товар проверяют. Что они там проверяют -- неизвестно, только Кружок как-то летом подобрался под окно и слышал, что Тонька орет, как будто ее жарят. Лапин у нее спросил, а гражданка Крылова в крик: "Псих твой Кружок, да и ты такой же! Рано тебя из психушки выпустили, надо опять сдать, чтобы чердак почистили. Мудак долбанутый! Одно слово -- Чокнутый!" Что тут возразить? Он и правда долбанутый. Несколько лет назад попал под машину на вокзальной площади, после чего действительно отлежал в психиатричке -- куда деваться, если память отшибло и вообще сдвиг по фазе получился. А что рано выпустили -- неправда. Он же никакой не психбольной, и даже память к нему постепенно вернулась. Частично вернулась... Однако в справке черным по белому написано: Лапин С. И, отдает отчет в своих действиях и может руководить ими, а следовательно, является полностью вменяемым. Но даже если он и трижды псих, пусть чокнутый, пусть Кружок совсем шизофреник, откуда Кружку знать, что она кричит, когда кончает? Как он мог это придумать в шизофреническом бреду, если не слышал своими ушами под открытым окном? Между прочим, в былые времена Антонина подобных выпадов в его адрес не позволяла. Они и познакомились в психушке, там ее первый муж, Димкин отец, с белой горячкой лежал. Потом он под поезд бросился, а они сошлись, стали жить как муж с женой. Так что ей к психам не привыкать. После запойного пьяницы Лапин казался ангелом. На все странности, что по первой он выкидывал, Антонина внимания не обращала, слова дурного не говорила, только тихо радовалась подвалившему счастью. Подруги, соседки -- все завидовали. Надо же, Крылова, какого мужика ты себе отхватила! Не пьет, не курит, с людьми держится вежливо, никто дурного слова от него не слышал. К тому же зарабатывает прилично и все до копейки в дом несет. Не то что мой... А что молчун, людей сторонится, так даже хорошо. Другой как начнет говорить, так уж лучше бы и вовсе рта не раскрывал. Или приведет домой всякую шпану, потом либо вещей недосчитаешься, либо денег. Опять же Димку любит не в пример родному папаше, тот только на колотушки расщедривался. А этот и в кино водит, и на рыбалку, и в зоопарк... Раньше парнишка гонял, как беспризорник, с богатяновской босотой, а сейчас у него настоящая семья, мать хозяйственная и отец работящий... Многое раньше было по-другому... Лапин окончательно пришел в себя после чувствительного пинка в бедро. -- Собирай свои тряпки и уматывай из кухни. Я изза тебя поесть не успею. Лапин молча скатал постель, отволок узел в чулан. Занырнул в узкий, пристроенный несколько лет назад туалет. Потом прошел в крохотную ванную с облупившейся штукатуркой, где никакой ванны не было, а был только ржавый душевой рожок под потолком да квадратная, воняющая канализацией дыра в полу. Если работала колонка, здесь можно было кое-как помыться, но сейчас был другой период и приходилось довольствоваться холодной водой. В маленьком мутном зеркальце над облупившейся раковиной отразилось худощавое лицо тридцатидвухлетнего человека, здорово потрепанного жизнью. Стекло было кривоватым и амальгама изрядно потертой, но Лапин не привык искать оправдания в объективных причинах. Во всех своих бедах он привык винить себя. Тонька этому немало поспособствовала. "Посмотри на свою рожу!" -- это ее излюбленный речевой оборот. А что рожа... Бывают и похуже. Всклокоченные, давно не стриженные волосы, морщины на высоком лбу, развитые надбровные дуги, глубоко посаженные серые глаза, широкий, будто приплющенный, треугольный нос, резкие носогубные складки, плотно сжатые узкие губы. Запавшие щеки и массивный подбородок покрыты черной, с проседью, щетиной. В отличие от остальной части мужского населения Богатяновки Лапин брился каждый день, в этом и состояла одна из тех многочисленных странностей, за которые его называли Чокнутым. Сейчас он задержался с бритвой в руках, размышляя, стоит ли ему сегодня бриться. Да и вообще... Может, сразу чиркнуть лезвием по горлу, и дело с концом? Чтобы самому не мучиться и другим жизнь не отравлять. Но "Невой" даже кошку не зарезать. Можно по венам, то-то кровищи будет... Лапин прерывисто вздохнул. Соскоблил все же щетину, поплескал в лицо ледяной водой. Вышел в кухню. Занять себя ему было совершенно нечем, и ощущение полной никчемности заставляло сутулиться, уменьшая полномерные сто семьдесят восемь сантиметров роста. -- Побрился? -- с издевкой ухмыльнулся Димка. -- Небось пойдешь орден получать? Пацан выглядел старше своих четырнадцати. Может, из-за печати умудренности жизнью, отштампованной на вытянутом лошадином лице. Небось уже трахнул свою первую бабу, попробовал водки, покурил анаши и думает, что познал все на свете. Он успел переодеться в джинсы и толстый свитер и теперь готовил себе бутерброды. Плеснул в чашку вчерашней заварки, разбавил ее кипятком из чайника. Судя по нервозной поспешности, он куда-то торопился. -- Какой орден? -- Ну ты и тормоз! -- Димка торопливо жевал. -- Кто ж тебе орден-то даст? Если даже зарплату не отдают... Кстати, какой сегодня день? Лапин наморщил лоб. -- Вторник, кажется. -- Правильно. -- На лошадином лице проступила презрительная гримаса. -- Помнится, кто-то обещал вернуть мне в понедельник долг. Принес деньги? Нет? Я так и думал. Круглые глаза-буравчики корябали растерянное лицо Лапина. Когда три года назад Лапин учил его ловить щуку на живца, он смотрел совсем по-другому, с благодарностью и восторгом. -- Ты вообще-то собираешься со мной рассчитываться? Чего молчишь? Хочешь, чтобы я тебе "счетчик" включил? Так это у нас запросто делается. Крылов-младший в последнее время "работал под крутого". Сколотил из малолеток бригаду, промышляют в основном мойкой машин. Тех пацанов, кому не хватает пока силенок таскать ведро и тряпку, он определил в попрошайки. Школу забросил: на хрен мне эта тягомотина, от дурацких уроков Ни ума, ни денег не прибавляется! По нынешним стандартам тут он прав... Бизнес дает быстрые и зримые результаты. Недавно справил себе кожаную куртку-косуху, модные башмаки на толстой ребристой подошве. Таким если дать в живот -- не поздоровится... По вечерам их компания тусуется у Акопа или на ближайшей дискотеке. Судя по манерам, он свои ботинки уже обновил... Ростовщик сопливый! Пару месяцев назад он одолжил Лапину триста тысяч под десять процентов. Сергей тогда запудрил Тоньке мозги, показал, что он не совсем пропащий. Но вместо платежей, которых он ожидал со дня на день, Лапин так и остался с обещаниями. А ими долг не выплатишь... -- Ну так что? Сопляку нравилось ставить людей в затруднительное положение, требовать свое, проводить разборки. Остро ощущая свою зависимость, Лапин тяжело опустился на табурет. -- На заводе сказали, что на той неделе начнут выплачивать. Похоже, на этот раз не обманут. Вчера я на кабельное заходил, там тоже обещают рассчитаться. На Алексеевской в пятиэтажке я уже все подключения сделал плюс дома на Садовой и Буденновском, там я еще прошлым месяцем пошабашил. Потерпи недельку, ладно? Можешь не сомневаться, верну все до копейки. -- А куда ты денешься? -- хмуро процедил подросток. Лапин старался не смотреть на еду. Вчера казалось, что он насытился на всю жизнь, но сейчас голод вернулся с новой силой. Димка делал вид, что не замечает его состояния. Управившись с бутербродами, аккуратно собрал со стола крошки, чтобы не плодить тараканов, потом сполоснул под краном чашку. Остатки колбасы, хлеб и масло унес в комнату, где стоял холодильник. Это чтобы дармоед и захребетник Лапин не смел пользоваться плодами чужих трудов. Вернулся, подошел вплотную, навис сверху: -- Мать не буди, у нее сегодня товара нет, пусть хоть раз в неделю выспится. А теперь слушай насчет долга. Ладно, так и быть, отдашь через неделю. Но уже пол -- лимона". Ясно? Если нет, расскажу матери, как ты ее дурил, она тебя быстро на улицу пропишет. Сдохнешь где-нибудь под забором, зима на дворе. А если маманя и на этот раз тебя пожалеет, то я сам на тебя управу найду. Позову ребят, разберемся. За такие штучки разговор короткий -- перо в бок, и все дела. Так что тебе лучше бы эти деньги где-нибудь достать. И хватит ждать, пока кто-то что-то отдаст. Лохов учат. Хочешь добыть бабки -- не будь лохом! -- Мне Рубен обещал миллион, -- неожиданно для себя сказал Лапин. -- На дело звал... -- Да? -- Димка заинтересовался. -- А что за дело? -- Не знаю. Сказал -- в машине посидеть... Может, и выходить не надо будет. Повторив вчерашнее предложение вслух, Сергей вдруг особенно отчетливо понял, что за простое сидение в машине никто миллиона ему платить не станет. -- А Сурен там был? -- деловито переспросил Димка. -- Он и предлагал. Через Рубена. -- Они из себя крутых корчат, -- процедил пацан. -- Только люди говорят, что они никто, просто волну гонят... Он усмехнулся и снисходительно похлопал Лапина по плечу. -- Смотри, так и ты в авторитеты выйдешь! Подросток туго замотал горло шарфом, облачился в кожанку, черную вязаную шапочку натянул до самых бровей. Напоследок уставил в Сергея заскорузлый палец. -- Только ты для крутых дел не годишься, кишка тонка. Что-нибудь другое придумай. У меня в бригаде даже семилетки по полтиннику в день зашибают. У тебя есть неделя. Одна неделя! Дверь за пацаном закрылась. Лапин зачем-то потрогал старый английский замок с часто западающим язычком, неприкаянно прошел к кухонному окну, выглянул в тесно застроенный двор с протоптанной среди жестких сугробов тропинкой к скворечнику-сортиру на два "очка". На тропинке стояла Зинка с помойным ведром, ожидая, пока сортир освободится. Ожидание затягивалось, Зинке это надоело, и она, широко размахнувшись, выплеснула ведро в покрытый желтыми разводами подзаборный сугроб. Покрутившись у окна, Лапин сунулся в комнату. После щелястого деревянного пола и голых, давно не беленных стен кухни комната казалась дворцом. Палас, ковер, мягкий диван... Да и было здесь ощутимо теплее. Антонина сопела под толстым ватным одеялом. Он подумал, что хорошо бы откинуть одеяло, перевернуть теплую, разморенную бабу на спину да взгромоздиться сверху. Но на сегодняшний день эта жизненная радость была недоступна. Осторожно выдвинув ящик стола, он покопался внутри и наконец нащупал то, что искал. Зажав предмет в руке, на цыпочках вернулся на кухню. В ладони уютно уместился аккуратный футляр из желтой замши. Мягко раскрылась пластмассовая "молния". Короткий ремешок заканчивался пружинистым кольцом, на нем болтались три ключа. Маленький -- с пилообразной бородкой, побольше -- в виде стержня с насечками на всех четырех гранях, и самый большой, "сейфовый", -- символ надежности и стопроцентной гарантии. Тяжеленькие, из блестящей хромированной стали, с высокоточной обработкой поверхности и тщательно проточенными пазами, они были предназначены для дорогих замков, не чета старой разболтанной штамповке на двери Тонькиной квартиры. Ключи лежали у Лапина в кармане, когда он приехал в Тиходонск и угодил под машину. Он никогда не задумывался, откуда у него эти ключи и к каким дверям они подходят, но, когда на душе было особенно скверно, блестящие стальные предметы согревали его и улучшали настроение. Так произошло и на этот раз. Через десять минут Лапин тихо положил замшевый футлярчик на место и стал собираться. Начинался очередной день выживания в той войне за жизнь, которую он вел последние несколько месяцев без особых шансов на победу. До завода пришлось добираться пешком. Автобус стоит полторы тысячи плюс пересадка -- еще полторы, а у него имелось сто двадцать рублей -- невзрачная бумажка и две монетки. По прошлым деньгам даже сравнить не с чем -- меньше копейки. Вот и двинул пехом. Путь неблизкий, почитай, через весь город, так что вынужденная прогулка заняла около часа. Ну да ничего, пешие походы для него дело привычное. Вот только с погодой не повезло. С утра зарядил мокрый снег, да такой густой, что в трех шагах ничего не видно. На тротуарах плещется жидкая кашица, из-под колес проезжающего транспорта вырываются фонтаны брызг. Да еще, как на беду, задувает прямо в лицо. Пришлось чуть не всю дорогу боком идти, чтобы лицо ветром не нахлестало и глаза не запорошило. Просторное помещение заводской проходной было пустым и гулким. Под потолком горит тусклый светильник, остальное освещение отключено. Лапин тщательно отряхнулся, похлопал себя по бокам, смахнул с плеч и рукавов налипший снег. Обил об колено шапку. Длинный, как в московском метро, ряд турникетов перекрывала толстая веревка с плакатом "Прохода нет". Только самый первый коридор был открыт. Полная вахтерша с огромной револьверной кобурой на массивном бедре скучала за стойкой. Лапин поздоровался, женщина улыбнулась. -- Вот времена настали! Раньше, пока три тысячи человек впустишь, потом выпустишь... А сейчас едва десяток проходит... -- Мелешин пришел? -- спросил Лапин, извлекая пропуск. Не глядя в документ, богатырша нажала педаль, и турникет провернулся. -- Час назад появился. А чего вы сегодня оба сошлись? -- Дело есть. -- Сергей шагнул вперед, и турникет щелкнул за спиной. -- Ну, раздело... Вахтерша заблокировала проход и отправилась в караулку греться. Раньше на заводе существовал строгий режим. С поступающими проводили беседу дубоватые комитетские отставники из первого отдела: бдительность, враг не дремлет, язык за зубами, осмотрительность в знакомствах, охрана государственной тайны, от вас зависит военная безопасность страны... Анкеты, проверка биографии, строгие расписки... Соответственно поддерживалась дисциплина: стоило опоздать хоть на одну минуту, турникет не откроется: вызывают мастера участка, и закрутилась карусель -- объяснение, выговор, лишение премии, а то и тринадцатой зарплаты. Смена начиналась в семь и заканчивалась в три, причем до прощального гудка ни один рабочий не имел права переступить порог проходной. Итээры еще могли пройти по своим зеленым пропускам, а работяга с желтым -- ни-ни. Разве что по справке медпункта либо по специальному квитку от начальника цеха. А нынче бардак -- проходной двор, шляются все кому не лень. И на работу Лапина нынче взяли без всякого первого отдела и даже без городской прописки. Потому что раньше это был оборонный завод, "почтовый ящик 301", а теперь вполне гражданское объединение "Электроника". Впрочем, Лапин работал здесь еще пятнадцать лет назад, сразу после окончания техникума, и, хотя подробностей того времени особенно не помнил, мог с уверенностью сказать одно: бардак здесь был первостатейный и в те особорежимные времена. Выдаваемый для промывки контактов спирт обязательно выпивали, а вместо него использовали запрещенный технологией ацетон. В конце месяца, квартала и года начинался обычный для любого производства аврал, и тогда блоки изделия выдерживали на вибростенде вместо положенных двенадцати часов всего сорок-пятьдесят минут. ОТК закрывал глаза на чистоту параметров и прочие погрешности, и даже подчиненные сугубо центру военпреды не проявляли особой придирчивости, потому что квартиры и прочие материальные блага они получали от завода. Красноглазые работяги, наплевав на первый отдел, готовы были под рюмку водки рассказать любому желающему все тонкости технологии, а за бутылку могли вынести и секретные чертежи оборонных изделий. На обороноспособность страны им было начхать, и агенты ЦРУ, МИ-6, МОССАД, да и всех других спецслужб мира могли найти здесь в изобилии материал для целевых вербовок. Но дело в том, что ни ЦРУ, ни разведке островного государства Бурунди не могло прийти в голову интересоваться продукцией "триста первого", потому что здесь выпускались давно устаревшие и повсеместно снятые с вооружения радиорелейные станции дальней связи "Цветочек". Более того, ЦРУ было невыгодно проводить здесь свои подрывные операции, ибо выпуск "Цветочков" влек дальнейшее отставание Вооруженных Сил СССР, что отвечало стратегическим интересам США. Когда, отслужив в армии и отработав шесть лет на таком же почтовом ящике в Подмосковье, Лапин вернулся в Тиходонск, то обнаружил, что режимный "триста первый" одним из первых предприятий оборонки потерял управление в бурном море рыночных реформ. Получив несколько смертельных пробоин, он теперь медленно, но верно шел ко дну. В самом начале девяностых была запущена программа конверсии, предприятие сменило ведомственную принадлежность и было перепрофилировано под выпуск радиоприемников и стереомагнитофонов, отстававших от мирового уровня ровно настолько, насколько "Цветочек" отставал от американских спутниковых систем дальней связи. Затем последовало преобразование госпредприятия в акционерное общество, директор Алтайцев, его заместители, главный инженер Казарьян и прочая руководящая братия вдруг чудесным образом превратились из наемных работников во владельцев контрольного пакета акций, а значит, и всего заводского имущества: двенадцати цехов, станочного и автомобильного парка, гигантских складских помещений, солидного здания заводоуправления, многогектарной заводской территории, прилегающей площадки для парковки заводского автотранспорта, двух баз отдыха на Черном море и санатория в Кисловодске, а также многого того, о чем рядовые радиомонтажники, сборщики, регулировщики, доводчики, настройщики, конструкторы и инженеры, мастера и начальники цехов даже понятия не имели. Впрочем, все они тоже стали собственниками: у Лапина имелись еще акции и у Крыловой столько же, на каждой обозначена стоимость -- сто тысяч рублей. Когда они получали эти солидные, с водяными знаками бумаги, столько стоил легковой автомобиль среднего класса, но и Сергей, и Тонька, да и все остальные "собственники" понимали, что скорей всего ни автомобиля, ни музыкального центра, ни костюма, да и вообще ни шиша они со своих ценных бумаг не поимеют. Не потому, что они были умудрены в вопросах приватизации, просто привыкли, что простой народ всегда наебывают, насаживают, обувают -- для того народ и существует, чтобы начальники всех мастей могли на его горбу в рай ехать. Так и получилось. Когда сто тысяч стоил автомобиль, продавать акции было нельзя, а когда столько стали стоить туфли отечественного производства, такая возможность появилась, причем покупали их те же Алтайцев и Кь через многочисленных усердных посредников. На вырученные деньги Тонька приобрела осеннее пальто себе и куртку Димке, да Лапину зимние ботинки. Так что и рядовые акционеры ощутили выгоду приватизации. Правда, эта выгода оказалась последней -- дальше начался сплошной прогар. Госзаказа теперь не стало, производство остановилось, помыкавшись по году в отпусках без сохранения содержания, пролетарии разбежались, переквалифицировавшись на прибыльные по нынешнему времени специальности. Монтажница четвертого разряда Крылова пошла торговать привозным ширпотребом на "Супермаркете", жгутовшица Серова выучилась на педикюршу, Танечка Михайлова из ОТК стала центровой проституткой, Петренко устроился сторожем на платную автостоянку прямо у проходной -- очень удобно... Стоянку открыл Казарьян, оформив ее на свою жену, и теперь асфальтированная площадка, в которую не вложено ни рубля, приносит главному инженеру семь миллионов чистой прибыли ежемесячно. Так что приватизация выглядела для всех по-разному... Регулировщику шестого разряда Лапину повезло: он остался в цехе номер два, который продержался на плаву дольше всех: им безраздельно владел сам Алтайцев, и по счастливому стечению обстоятельств именно для этого цеха имелись и заказы, и электроэнергия, и комплектующие. Но месяцев семь назад и здесь началась агония: перестали платить зарплату, потом отправили людей в долгосрочные отпуска, закрыли и опломбировали складские помещения. Поговаривали, что Алтайцеву цех стал неинтересен, ибо выплата долгов энергетикам, коммунальщикам и налоговой инспекции должна была съесть всю прибыль. Работать во втором цехе остались трое: начальник участка Мелешин и два мастера -- Сафонов и Лапин. Чтобы, значит, за порядком приглядывали и следили за сохранностью ценного оборудования, так как заводская охрана уже давно со своими обязанностями не справляется. Дежурили они по очереди и только в рабочее время. За это шла зарплата, точнее, обещания зарплаты, зато талоны на питание были вполне реальными, и раз в три дня Лапин наедался досыта. Мелешин помог ему и еще нескольким толковым непьющим работягам устроиться на вторую работу, в фирму кабельного телевидения. Мелешин в этой фирме то ли учредитель, то ли директор, короче, один из начальников, поговаривают даже, что самый главный. Вначале Лапин не мог понять, зачем ему еще и "пустая" должность начальника участка? Но потом просек: на складе видимо-невидимо транзисторов и резисторов, конденсаторов и трансформаторов, реле, пускателей, переключателей, километры проводов, бухты экранированного и коаксиального кабеля плюс разнообразное оборудование и инструменты. Все это постепенно переправляется за стены завода. Значит, Мелешин с Алтайцевым договорились довести приватизацию до логического конца. Лапину вся эта химия до жопы. Могут воровать -- пусть воруют. Плохо, что жулик Мелешин оказался к тому же жутким скрягой. Если следовать расценкам фирмы, то кабельное телевидение задолжало Лапину за монтажные работы больше шести миллионов рублей. А Мелешин ему за три месяца только полторы сотни заплатил, все завтраками кормит. Всю вину за задержку расчета на фирму сваливает, клянется, что фирмачи ему тоже не заплатили. Врет, сволочь, и не краснеет. Как на заводе выучился безответных работяг обирать, так и в частной фирме делает. Но почему? Деньги ведь у него есть, а зарплату свою Лапин честно отработал. Почему же не заплатить? "Да потому, что ты лох, -- вспомнил Лапин Димкино словцо. -- А лохов учат". Он сжал кулаки. Как только Мелешин украдет последнюю бухту кабеля, так сразу и напишет заявление "по собственному желанию". А его турнет из фирмы -- и дело с концом. А пока начальник участка прилежно правит службу. Тяготы невеликие -- пять-шесть часов в неделю. И сегодня как раз его день, Мелешина. Вторник. Территория была пустынной, между цехами бегали стаи собак. Бездомные дворняжки водились здесь и раньше, Лапин еще удивлялся, как они попадают на особорежимную территорию. Но тогда их было значительно меньше. Дверь со стороны пожарного входа Мелешин оставил незапертой, Лапину даже не пришлось жать на пуговку звонка. Тщательно вытерев ноги, чтобы не наследить, он поднялся на второй этаж, где в закутке за кладовой измерительных приборов находится кабинет начальника участка. Мелешин восседал за своим рабочим столом. Завидев на пороге визитера, он явно удивился. -- Ты почему не на работе? -- А где я сейчас, по-вашему, нахожусь? -- неожиданно для себя огрызнулся тот. -- На самой что ни на есть работе! Лапин стащил с головы мокрую шапку, расстегнул пуговицы ветхого демисезонного пальто, устало опустился на стул. Его внезапное появление прервало подготовку к трапезе. На столе расстелена матерчатая салфетка, на одной тарелке половина жареного цыпленка, на другой нарезанная крупными ломтями ветчина, сыр, рядом полуразвернутый брусок сливочного масла. В двух прозрачных пластиковых пакетах половина французской булки и соленые огурчики. Мелешин достал еще один пакет с квашеной капустой. Рядом со стопкой газет -- упаковка импортного пива. От включенного в сеть масляного обогревателя струится тепло. Неплохо устроился, небось и девок из заводоуправления сюда приводит, кобель он известный... Лапин придвинул стул поближе к радиатору, вытянул навстречу теплу озябшие ладони. Мелешин прищурился. У него было широкое вогнутое лицо, круглые выпуклые глаза, мясистый, картошкой, нос и пухлые губы. С первого взгляда можно было сказать, что он выпивоха, проходимец и плут. Но физиогномика не считается наукой, а поскольку большинство руководителей районного, городского, областного и всех других звеньев имеет именно такую, почти типизированную, внешность, то делать о человеке выводы по чертам лица начнут у нас очень не скоро. -- Что это еще за разговоры такие, Сергей Иванович? Я ведь тебя о настоящей работе спрашиваю. На Алексеевской в сороковом доме заказы исполнил? -- Нет. В соседнем, тридцать восьмом, еще на прошлой неделе всех подключил, а в сороковом даже не начинал. -- Тогда зачем, спрашивается, ты сюда приперся? Я же тебе все на пальцах разъяснил... -- Поговорить надо, вот и приперся... Мелешин недовольно нахмурил брови. -- Что значит "поговорить"? Существует четкий график работы. Фирма обзванивает жильцов и предупреждает, что в такой-то день им следует находиться дома, придет мастер и сделает подключение. Ты хоть соображаешь, что натворил? Люди с работы отпросились, сидят по квартирам и дожидаются, когда к ним человек с фирмы соизволит наведаться. Теперь жалобы ПОСЫПАЮТСЯ. А ты поговорить решил! Лапину стало скучно. Артист, вылитый артист. Надо же, как он убедительно простаком прикидывается. -- Михалыч, мне нужны деньги, -- произнес он вслух. -- Вот так нужны... Позарез. Для пущей убедительности он постучал себя по горлу ребром ладони. Но его отчаянный жест на Мелешина должного впечатления не произвел. -- Деньги, деньги... А кому они не нужны? Думаешь, мне не нужны? Завод ни хрена не платит, фирмачи чертовы тоже яйца морочат... Фирма расширяется, наличных средств нет, все в обороте. Тут они не врут... Недавно еще два комплекта спутниковой аппаратуры закупили, а это знаешь, какие бабки? Придется нам с тобой немного потерпеть, дружок. Обещают в конце месяца рассчитаться. Ну что, ферштейн? Лапин ссутулился еще сильнее. Его неподвижный взгляд был сфокусирован в одной точке, на облезлых носах давно не видевших крема башмаков. Мелешин протянул руку за пивной банкой, сорвал крышку, поставил пиво на край стола. -- Угощайся, Сергей Иваныч. Раз уж так вышло, давай выпьем, перекусим... Мне одному всегда скучно. Подсаживайся. А чего морда такая красная? Ветром нахлестало? Давай рванем по стопарю, для профилактики. Счас достану из заначки. Мелешин загремел связкой ключей, открыл сейф, стоявший у него прямо за спиной, достал из гулкого металлического чрева плоскую, выгнутой формы, флягу из нержавейки. В былые времена в таких выносили спирт: она хорошо прилегает к телу и не бросается в глаза. Затем на столе появились круглые стаканы и бутылка нарзана. -- Бавить будешь? Или запивать? Прозрачная жидкость на четверть наполнила стаканы. -- Запью. -- Правильно. Иначе вкуса не разберешь. Давай за успехи! Спирт пить не просто, тут необходимо умение. Лапин проглотил огненную воду; задержал дыхание, налил в освободившийся стакан минералки, запил и только тогда перевел дух. -- Хорошо! -- крякнул Мелешин. -- Это же стопроцентно чистый продукт! На нем знаешь, какие бабки можно делать! -- Какие? -- сипло переспросил Лапин, нашаривая в кульке скользкий огурчик. Упруго хрустящая ароматно-соленая мякоть сразу успокоила обожженное горло. -- Вот смотри, еще со времен "триста первого" у нас осталось пять тонн спирта. Настоящего, кристального, как слеза! Сейчас такого днем с огнем не найдешь! Мелешин аппетитно хрустел огурцом и пальцами отправлял в рот куски ветчины один за другим. Лапин отметил, что у него крепкие редкие зубы. Если бы их сдвинуть... -- Грубо говоря, это пять тысяч литров. Или пятнадцать тысяч бутылок водки. Если отдавать оптом, по шесть тысяч, получаем доход девяносто миллионов рубчиков! Мелешин довольно рассмеялся, оторвал половину цыпленка и вгрызся в белое мясо. -- Понятно, Алтайцеву дать, туда-сюда десяток "лимонов", но и нам кое-что останется... -- пробубнил он с набитым ртом. -- Кому нам? -- Нам с тобой! Устраивает тебя такое дело? Михалыч говорил искренне, от души, он слегка "поплыл", в таком состоянии хочется сказать другому человеку приятное. Но захмелевший Лапин твердо знал, что в этом партнерстве он может рассчитывать только на роль наклейщика этикеток в какомнибудь подвале с поденной ставкой в десять тысяч рублей, которые еще неизвестно как удастся получить. Он меланхолично жевал сыр и не отвечал. Но сотрапезник и не ждал ответа. -- По второй? -- Плоская, изогнутая по форме пролетарского живота фляжка качнулась к посуде. -- Чуть-чуть... На этот раз Мелешин налил себе две трети стакана. -- Капустой закуси... Ух, здорово-о-о! Ну, будем! Он одним махом опрокинул свою порцию, вытащил из кулька пригоршню капусты, ловко отправил в рот. Несколько белых полосок прилипли к подбородку. Сергей отвернулся. Ему неприятно было смотреть на этого человека. Он радушно угощал, делал лестные предложения, но именно из-за него и ему подобных Лапин, Антонина и Димка, как и тысячи других людей, доведены до скотского состояния. А сегодняшнее угощение стоит несравненно меньше, чем Михалыч ему должен. Выпил, закусил -- и ушел довольный. А шесть миллионов так и останутся в чужом кармане. Лохов учат. -- Что это ты такой пасмурный, Сережа? Может, случилось чего? Лапин перевел взгляд в окно. Мокрый снег прекратился. Но идти никуда не хотелось. Да и некуда ему идти. -- Чего ты, правда? Может, я помогу чем? Спирт сделал свое дело. Живому человеку необходимо чье-то участие. -- Семейные проблемы, -- с явной неохотой признался Лапин. -- Вот как? -- оживился начальник. -- Ты же на Крыловой женился, Антонине, с монтажного участка? Расписались или так? -- Так. -- Крылова... Фигуристая баба! -- Мелешин откинулся на спинку стула, закурил, мечтательно прищурился. -- Корма, ноги... Вот так всегда делала... Он поднес полусогнутые ладони к груди и резко дернул ими вверх, в точности скопировав Тонькин жест. Лапину стало неприятно. -- Чем она сейчас занимается? -- На "Супермаркете" шмотками торгует. Уже больше года. -- А что тут особенного, -- философски изрек Мелешин. -- Был я недавно на Центральном рынке. Прошелся по рядам, так не поверишь, ползавода знакомых встретил. Довели до ручки и страну, и людей. Из инженеров да конструкторов торгашей сделали... Он плеснул себе в стакан еще спирта. Предложил Лапину, но тот отказался. Выпил, вновь натолкал в рот капусты. Широкое лицо покраснело. -- Ты только посмотри, Лапин, что творится! Такой завод угробить! Знаешь, какой у нас коллектив был? Золото, а не люди! Таких спецов еще поискать, истинные самородки. Ты когда к нам устроился? -- К вам? -- Сергей хмыкнул. -- Когда я устраивался, вас еще тут и не было! В ноябре восьмидесятого завели трудовую книжку -- регулировщик первого разряда. Из техникума пришел, на преддипломную практику, как только защитился -- сразу на работу. Молодой специалист, техник" конструктор, специальность -- радиоаппаратостроение... Год оттрубил -- и в армию. А потом уже в январе девяносто второго во второй раз поступил... -- А до этого где обретался? -- Выпуклые нахальные глаза изучающе рассматривали неудачника Лапина. Мелешину было действительно интересно, в силу каких причин люди доходят до жизни такой. -- На военном заводе в Подмосковье. Про Зеленоград слыхали? Мелешин кивнул. Там было много объектов оборонки, а у "триста первого" ряд смежников, он сам часто ездил в командировки на "пятьдесят пятый" и "семьдесят восьмой". -- А чего уехал оттуда? Ты же детдомовский, родни нет... А там все же насидел какое-никакое место... Лапин пожал плечами. -- Кто его знает. Меня же машина сбила... Как приехал в Тиходонск, так сразу, прям на вокзальной площади... Очнулся уже в психушке, вообще ничего не помнил. Лапин осекся. Не следует рассказывать такие вещи посторонним людям. В глаза сочувствуют, а за глаза придурком зовут. -- Ну потом-то ты оклемался? Все вспомнил? -- Почти все. -- Лапин не хотел продолжать этот разговор. -- Так как насчет денег? Меня Антонина все время пилит, уже совсем жизни не стало! -- Антонина хорошая баба. Жопа, груди, ноги... Ты не слушай, что болтали, у меня с ней ничего не было. -- Мелешин завинтил флягу, запер обратно в сейф и принялся убирать со стола. По нарушенной координации движений и потному красному лицу Сергей понял, что его окончательно развезло. -- Правда, мужик у нее был никудышный, пьяница... Но чтобы в подсобке трахаться -- это полная херня... Мелешин был похож на сытого откормленного борова. В его взгляде было что-то гадкое. До Лапина и раньше доходили отголоски грязной болтовни, но он не обращал на нее внимания. Так же, как и на многое другое. Но сейчас появилась уверенность, что это не только слухи. Он вновь посмотрел в окно. Взгляд наружу напоминал ему, что все пути отрезаны. Ему некуда идти. Даже если Тонька не запрет перед ним дверь, валяться на щелястом полу и выслушивать угрозы какогото недоноска он больше не хотел. Он был в тупике. И выйти из тупика ему мешал этот наглый кобель. Мелешин не отдаст деньги. И никто не отдаст. Лохов учат! Лапина охватило незнакомое опасное возбуждение. Он всегда был спокоен, грубая корка в сознании сглаживала эмоции, но сейчас через пробитую вчерашним страхом неминуемой смерти брешь упругими толчками выбивалась холодная расчетливая ярость. Он встал, потянулся, разминая ноги, прошелся взад-вперед по маленькому кабинету, мотивированно осмотрелся. На подоконнике лежал отрезок экранированного кабеля КЭО-3. Это означало: кабель экранированный одножильный с диаметром центрального проводника три миллиметра. Вокруг медной жилы шел слой изолирующего полихлорвинила, а потом серебристая оплетка экранировки. Привычный предмет, но сейчас Лапин видел его каким-то другим зрением и под другим ракурсом. -- Значит, лохов учат, Григорий Михайлович? -- И голос у него был другим. -- Что? -- не понял Мелешин. -- Спасибо за обед и выпивку. -- Холодная опасная ярость клокотала у самого горла. -- Вычтите сто тысяч из моих денег. А остальное -- на стол! -- Что? -- Выпуклые глаза выкатились из орбит настолько, что казалось, они сейчас выскочат на пол и растекутся мутными склизкими кляксами. -- Деньги на стол! -- тем же тоном повторил Лапин. -- Черт бы тебя побрал, неблагодарная скотина! -- Радушный хозяин и доброжелательный товарищ исчез. За столом сидел разгневанный вельможа, которому жалкий холоп хамством отплачивает за самое доброе отношение. -- Ты что, человеческого языка не понимаешь? Я же тебе объяснил: денег нет! Позвони в фирму, может, они что-нибудь подбросят. А сейчас проваливай отсюда, рэкетир хуев! Мелешин резко вскочил и гневно показал на дверь. -- Топай на Алексеевскую, там люди заждались! Еще раз услышу такие... Возмущенный крик оборвался. Одним движением Лапин скользнул за спину несостоявшемуся партнеру и набросил на шею КЭО-3. Надо сказать, что задушить противника таким образом достаточно трудно. Имеются в виду не столько моральные проблемы, которые всегда встают перед человеком, не привыкшим убивать, сколько техническая сторона дела. Попросту накинув веревку, ничего не добьешься, потому что если тянуть концы назад, то только опрокинешь несостоявшуюся жертву на землю и дашь ей возможность перейти в контратаку. А затянуть концы наперекрест не удастся, ибо придется правую руку вытягивать влево, а левую -- вправо, так большого усилия не разовьешь, да и амплитуда движений оказывается очень ограниченной. Но Лапин сделал все как положено: перекрутил серебристую удавку, и теперь каждая рука тянула в свою сторону, создавая необходимое натяжение. Мелешин захрипел, обмяк и повалился обратно на стул. Петля ослабла. Придушенный начальник со всхлипами втягивал живительный воздух. -- Один раз... Всего один раз... Может, два... В подсобке... Она сама дала... Давно... Еще до тебя... -- прерывисто бормотал он и сильно вздрагивал всем телом. -- Давай деньги! -- Лапин чуть подтянул КЭО-3. -- Бери... Все бери... -- Мелешин сунул руку за борт пиджака и бросил на стол пухлый кожаный бумажник. -- Здесь три "лимона"... И двести долларов... Больше нет... Завтра отдам... Отрезок кабеля шлепнулся на подоконник. Лапин открыл бумажник и пересчитал деньги. Все верно. Михалыч хорошо знал свою наличность. Мелешин тяжело дышал, крутил головой и яростно массировал шею. Вид у него был совершенно очумелый. -- Ты что, Лапин? С ума сошел? Разве так можно? -- жалобно проговорил он. -- У меня же сердце больное, я запросто мог сдохнуть... Действительно... Дыра в черной корке затянулась. Лапину стало стыдно. -- Извини, Михалыч... Черт его знает, что на меня накатило. Я же контуженый -- видно, перемкнуло что-то в башке... -- Так ты и убить можешь в любой момент! -- зло бросил Мелешин. Их эмоциональное состояние находилось в противофазах: чем больше успокаивался Лапин, тем сильней заводился Мелешин. -- Выходит, могу, -- обескураженно развел руками Сергей и с любопытством посмотрел на свои кисти с чуть подрагивающими пальцами и красной полосой поперек ладоней. -- Не надо доводить до крайностей... " -- На хрен ты мне нужен, чтоб тебя доводить. -- Мелешин перестал массировать шею. -- Мне одного раза хватит. Больше ты здесь не работаешь, иди оформляйся. И в фирме тоже! -- А деньги когда? -- Завтра. Придешь на фирму и все сполна получишь. Даже не сомневайся. Обещание прозвучало довольно зловеще, но Лапин не обратил на это внимания. -- До свидания, Михалыч... Начальник не ответил. Отрезок кабеля КЭО-3 лежал на подоконнике безобидным шнурком. Лапин шагнул, аккуратно намотал его на ладонь, сунул в карман, тихо прикрыл за собой дверь. На лестнице он вновь достал серебристую змейку, повертел, словно талисман, чудесным образом исполняющий сокровенные и труднодостижимые желания. Нет, чудес не бывает, и металлический шнурок здесь ни при чем... Просто силой, оказывается, легче добиться результата, чем просьбами. А сила, выходит, у него есть. Выйдя на свежий воздух, Лапин изумленно покачал головой. Легкая полуулыбка появилась на плотно сомкнутых губах, как будто над вечно хмурым лицом основательно потрудились гримеры, придав ему не свойственное от природы жизнерадостное выражение. Глубоко вздохнув, он окинул прощальным взглядом громаду родного цеха, затем круто развернулся на каблуках и упругим шагом отправился в заводоуправление. Поднялся в отдел кадров, написал заявление "по собственному желанию", а еще через полчаса вышел из проходной, имея на руках трудовую книжку и справку об оставшейся за заводом задолженности по зарплате. С прежним местом работы отныне его больше ничего не связывает. Лапин еще не придумал, чем он будет заниматься в будущем. Но одно он знал точно. Начиная с этого момента его жизнь резко изменилась. Богатым людям свойственно транжирство, поэтому Лапин поехал обратно на автобусе. Сытый, под хмельком и при деньгах, он переполнялся окрыляющим ощущением одержанной победы. Эти чувства были настолько новыми, что казалось, все должны обращать на него внимание: мол, ну и раскрутился ты, брат! Оказывается, ты никакой и не лох! Молодец! Но никто не улыбался ему, не хлопал по плечу, одобрительно не подмигивал. Мало ли ездит шантрапы в автобусах... Добравшись до центра, он не стал пересаживаться на троллейбус, а пошел по Маркса пешком, но совсем другой походкой, чем пару часов назад. Теперь это была вальяжная поступь состоятельного человека, который собирается выбрать хорошие подарки для членов своей респектабельной семьи -- привлекательной заботливой жены и балованного, но любимого сынишки. Сейчас он совершенно не сердился на близких, потому что ничего особенного, по богатяновским меркам, не произошло: баба и должна требовать от мужика заработков, а пацан тоже какникак свое кровное просил. Теперь деньги есть, значит, все само собой и уладится... Сейчас его мысли были всецело заняты предстоящими покупками. Что купить Антонине? Юбку? Кажется, ей нужна... Но какого размера? Раньше подходил пятидесятый, но за последнее время она раздалась в бедрах... Вдруг не подойдет? Наверняка начнет кричать, ругать за выброшенные деньги, обзывать придурком... Облик хорошей семьи померк. И вообще, она на "Супермаркете" может что угодно взять, да и по дешевке, лучше просто дать ей деньги -- и дело с концом. Но тогда теряется момент торжественности... Да и сколько дать? Покажется мало -- обидится, покажется много -- скажет: раз такой богаты и, давай еще... Мысли роились, путались и двоились, будто спорили между собой два человека: один, привыкший дарить женщине нарядно упакованную изысканную вещицу, а второй -- просто отдавать получку за вычетом заначки. Тротуар перегородил забор стройки, с десяток рабочих, громко матерясь, долбили ломами кучу застывшего цемента. Лапин резко свернул на мостовую, и тут же за спиной истошно взвыл мощный клаксон. Холодея, он развернулся: прямо на него, хищно скалясь хромированной таранной решеткой, несся огромный черный джип. "Второй раз не пронесет! -- звонко отдалось в голове, он отпрянул, и джип вывернул влево, они почти разминулись, но задний бампер захватил край пальто, рванул, обрывая пуговицы, и, волчком раскрутив Лапина, швырнул в мягкий сугроб. "Бог хранит, -- ошеломленно подумал он. -- Надо пойти свечку поставить..." -- Вот что делают, паскуды! Нам месяцами зарплату не дают, а они с жиру бесятся и работяг давят! Желтые замызганные фуфайки окружили раскорячившуюся посередине улицы огромную машину, угрожающе взметались лопаты и ломы. Извечная ненависть бедняка к богатому кровососу страшна непредсказуемыми последствиями, и, хотя связываться с владельцами джипов простой народ опасается, ибо запросто можно наткнуться мордой на черный срез пистолетного ствола, достигшие критической массы нищета и отчаяние не раз бросали вооруженную вилами толпу на винтовки регулярной армии. Лапин поднялся. Ноги дрожали. Медленно он двинулся к машине. -- Смотри, что с человеком сделал, паразит! Пальто порвал! Хорошее пальто, его носить и носить! Если бы из вездехода вылез откровенный бандит с бритой башкой и мутными глазами, скорей всего праведный гнев строителей сошел бы на нет. Но перед ними стоял вполне солидного вида господин в дорогом кашемировом пальто и норковой шапке. На вид ему было лет сорок пять, дымчатые очки в тонкой оправе облагораживали грубые черты крестьянского лица. -- Покупай теперь пальто человеку! И в больницу его вези! Или хочешь по стеклам?! Атмосфера накалялась. Между тем господин всматривался в Лапина, а тот в него. -- Пал Палыч? -- Сережа, -- с облегчением вымолвил тот. -- Ты в порядке? Толпа замолчала. -- Да вроде... Перед ним стоял Терещенко -- бывший завлаб "Электроники", а ныне бизнесмен, похоже, удачливый. -- Вот как свиделись! Значит, судьба... Залезай в машину. Пальто тебе новое справим и вообще... Последнюю фразу он сказал явно для зрителей. Лапин открыл тяжелую дверцу, поднялся на подножку и забрался вовнутрь. "Высоко, как в трамвае", -- подумал он. И еще подумал, что не такие уж они близкие приятели, к тому же сытый голодного не разумеет, если бы не обозленные мужики с железяками, Терещенко вряд ли проявил бы такое радушие. Мужиков такая концовка не удовлетворила. -- Такой же паразит! -- прокомментировали они поведение Лапина и, матерясь, вернулись к замерзшему цементу. Джип набирал скорость. Первое их знакомство состоялось весной девяносто второго, Терещенко тогда еще трудился на заводе. Лаборатория, которую он возглавлял, специализировалась на испытаниях современных систем электронной безопасности с последующей их доводкой. К тому времени государственный источник финансирования окончательно пересох, но к исследованиям подобного рода стали проявлять повышенный интерес коммерческие структуры. Неудивительно, что Терещенко и другие специалисты его уровня вскоре оказались в этих самых структурах, занимая там посты экспертов, консультантов и даже руководителей служб безопасности. Лапину довелось поучаствовать в последних испытаниях, которые проводил на заводском полигоне Терещенко. Бригада монтажников занималась установкой радиоволновых и вибрационных датчиков, укладывала кабель по периметру "охраняемого объекта". Пал Палыч был руководителем проекта, он сразу обратил внимание на Лапина, выделив его из семерки вечно похмельных мужиков, не раз хвалил за творческий подход к делу и практическую сметку. Он даже как-то отметил, что Лапин наделен редкой для обычного техника способностью схватывать идеи на -- лету и находить для их воплощения простые и экономные технические решения. Следующая их встреча состоялась примерно год спустя. Терещенко разыскал его на заводе и предложил сдельную работу. В степнянском филиале "Тихпромбанка" проводилась замена сигнализации и охранных систем, требовались опытные и проверенные специалисты. Лапин собирался в отпуск и охотно согласился подкалымить. Замену он выполнил быстро и качественно, заказчики остались довольны, а вскоре Терещенко предложил постоянную работу в отделе технической безопасности "Тихпромбанка". Лапин задумался. Тогда у него еще был хороший заработок и привычный круг обязанностей, к тому же завод считался вечным, а все новомодные порождения перестройки: лотки, киоски, фирмы, банки -- временными, "пока разрешают". А тут еще одного из учредителей застрелили на собственной даче. В газетах писали, что это сделал банковский же охранник, труп которого нашли несколькими днями спустя в соседней области. Это и положило конец раздумьям: от добра добра не ищут, а соваться в такой змеюшник, где то одного убьют, то другого, дураков нет. -- Нет, Пал Палыч, -- радуясь собственной осмотрительности и искушенности, ответил тогда Лапин. -- На заводе привычно, да и не убивают никого... Я и вам советую назад вернуться. Терещенко усмехнулся и похлопал его по плечу: -- Убивают, парнишка, там, где водятся большие деньги. По крайней мере, я знаю из-за чего рискую... Так их пути разошлись. Сейчас даже неискушенный наблюдатель мог с первого взгляда определить -- кто сделал правильный выбор, а кто ошибся. -- Что-то вид у тебя не того... -- нарушил молчание Терещенко. -- Все там же трудишься? Небось забесплатно? -- Сегодня уволился... Наверное, зря я тогда отказался... Лапин замолчал. Это выглядело как просьба, а он не любил просить. Особенно малознакомых людей. Кто ему Терещенко, в конце концов? -- Может, зря, может, нет, -- неопределенно проговорил Терещенко, припарковывая машину у главного входа "Тихпромбанка". -- Парня, что на то место взяли, через три месяца током убило. Монтировал "Кактус", а какой-то раздолбай включил линию. У каждого, правда, своя судьба... Пошли, зайдем ко мне. Банк занимал отдельное четырехэтажное здание. Вокруг теснились развалюхи старого, доперестроечного, частного сектора. В ближайшие годы банкиры планировали отселить измученных печным отоплением и дворовыми "удобствами" жильцов и расшириться, создав своеобразную "буферную" зону. Пока что огороженный высоким глухим забором двор имелся только с тыльной стороны здания, отделанный мрамором парадный подъезд выходил на асфальтовый пятачок стоянки для машин. Неловко запахиваясь в изуродованное, лишенное пуговиц пальто, Лапин ковылял вслед за уверенно шагающим Пал Палычем. -- Что это за чучело с Шептуном? -- В окне одного из частных домишек колыхнулась занавеска. Высокий худощавый парень в черном мешковатом свитере и джинсах, быстро отложив бинокль, взял со стола "Кодак" с длиннофокусным объективом и сноровисто сделал пять снимков подряд. Щелк! Идущие гуськом Терещенко и Лапин, общий план. Щелк! Они же крупно, Лапин что-то спрашивает, рот подурацки приоткрыт. Щелк, щелк, щелк! Лицо Лапина в разных ракурсах... -- Черт его знает. -- Плечистый, в кожаной куртке и спортивных штанах напарник склонился к блокноту. -- Так и запишем: "Двенадцать пятьдесят две, приехал Шептун с неизвестным, которому присвоено псевдо "Чучело". В двенадцать пятьдесят пять Шептун и Чучело вошли в банк". Лапин бы несказанно удивился такому интересу к своей персоне, ибо расход цветной кодаковской пленки и фотобумаги перекрывал все мыслимые и немыслимые возможности его бесцветной личности. Но Сергей ни о чем, естественно, не догадывался и был озабочен только одним: пустят ли его в банк без документов? Этот вопрос он и задал на ходу своему спутнику, но тот небрежно отмахнулся: -- Не боись, со мной тебя везде пустят. У входа стояли сразу три охранника: один в коридорчике между стеклянными дверями и двое внутри, в просторном вестибюле. Затянутые в камуфляжные комбинезоны здоровенные парни удивленно вытаращились: одежда Лапина и раньше не отличалась элегантностью, а оторванная пола пальто вряд ли могла улучшить впечатление. Такие посетители сюда не ходили. Но, очевидно, спутники Терещенко не вызывали вопросов, потому что удивление внешне никак не проявилось, могучие фигуры молча расступились, открывая проход. -- Чего это их так много? -- удивился Лапин. -- Да один с автоматом... -- Не обращай внимания. Большие деньги требуют усиленной охраны. Особенно в некоторые моменты... Лапин хотел спросить, что это за моменты, но вовремя спохватился: не его дело. И так он отнимает время у занятого и солидного человека... Судя по тому, что встречные почтительно здоровались с Пал Палычем, тот пользовался немалым авторитетом, но не важничал и держался вполне демократично: приветливо кланялся женщинам, за руку поздоровался с совсем юным посыльным, приостановился поговорить с седой и грузной уборщицей. -- Как дела, тетя Маша? -- Он добродушно улыбнулся. -- Какая-то ты бледная да испуганная сегодня. Опять мышь увидела? Женщина прерывисто вздохнула. -- Сердце хватает, Пал Палыч... Тут испугаешься... -- Так домой иди, лечись! Хочешь, валидол дам? -- проявил участие Терещенко, причем со стороны казалось, что он сопереживает совершенно искренне. Но Лапин понимал -- принимать беды всех окружающих как свои невозможно. Просто есть такая манера поведения, которая без дополнительных затрат позволяет располагать к себе других людей. -- Да нет, спасибо... Оно не первый раз... То схватит, то отпустит... Водички попью, посижу -- пройдет... -- Вот что такое люди старой закваски! -- обратился Терещенко к Сергею. -- На первом месте работа, а все остальное -- потом. В том числе и собственное здоровье. Молодец, тетя Маша! Но смотри не переусердствуй! Они двинулись дальше, оставив женщину в полной растерянности и смятении. Похвала не помогла. Сердце у тети Маши не болело, болела совесть. Только что она установила радиозакладку в кабинете председателя правления. Сама она не знала, что содеянное называется именно так, но понимала: прилепив черную коробочку под крышку длинного стола для совещаний, она совершила нечто ужасное... Ужас совершенного так велик, что не окупается и полученной тысячей долларов, совершенно фантастической для ее бюджета суммой. Она не просила этих проклятых денег и никогда бы их не взяла, но у подосланного бугая сквозь ласковые манеры проглядывала не очень-то скрываемая смертельная угроза: если бы она заартачилась, то сейчас уже лежала бы на холодном каменном полу морга. Ведь они все знают: и как стол стоит, и каким боком к окну, и какая там планка... Даже место точно указали, куда приклеить... Им мешать бесполезно, все равно посвоему сделают... А она теперь меж двух огней: тот бугай с одной стороны, эти, банковские, -- с другой. Они за свои миллиарды бьются, а простой человек всегда крайним остается... Ругая про себя проклятых богачей на чем свет стоит, тетя Маша тяжело двинулась к своему закутку. Сейчас ей стало немного легче. Кабинет у Терещенко оказался просторным, отделанным деревянными панелями. За книжным шкафом имелась замаскированная дверь. -- Заходи. -- Пал Палыч толкнул податливо отошедшую панель и пропустил Лапина вперед. С треском зажглись лампы дневного света. Они оказались в комнате площадью метров в двадцать, уютной и полностью меблированной. Зеркальный шифоньер, диван, сервант, два кресла, столик из дымчатого стекла, хорошие обои, на стенах и на полу возле дивана ковры, в торце еще один дверной проем... -- Там ванная и туалет, -- пояснил Пал Палыч, перехватив его взгляд. Очевидно, вид у Лапина был обалдевший, потому что Терещенко неожиданно улыбнулся. -- Нравится? -- Еще бы... Здесь и жить можно... -- Зачем жить? Для этого квартира, дача. Это комната отдыха, когда выпадает минута, я тут отдыхаю. С друзья ми или... Ну, сам понимаешь... Сейчас Терещенко явно рисовался. Наверное, он помнил давнишнюю осторожную "мудрость" Лапина и сейчас наглядно давал понять, каким тот был дураком. -- Сейчас что-нибудь тебе подберем. -- Хозяин открыл шифоньер, повозился и вытащил несколько вещей. -- Выбирай! Длинное габардиновое пальто, подбитая серебристым мехом кургузая кожаная курточка модной выделки "крэк", дубленка "лизанка" с косыми карманами на груди. Лапин мало разбирался в одежде, но понял одно: ему предлагают дорогие и практически не ношенные вещи. -- Это слишком жирно... -- растерянно сказал он. -- Ерунда. Я все равно носить не буду, выбрасывать жалко. Выбирай. Сергей снял разодранное, похожее на половую тряпку пальтецо, огляделся, не зная, куда его деть. -- Брось в туалет на пол, тетя Маша уберет, -- посоветовал Терещенко. Лапин так и сделал, потом перебрал вещи и надел двубортное пальто с широкими подкладными плечами и длинным шлицем. Оно было слегка свободно. -- У тебя изысканный вкус, старик, -- удивился Пал Палыч. В зеркале отразилась фигура преуспевающего чикагского гангстера тридцатых годов. Правда, в комплект нужны светлый шарф, мягкая шляпа, хорошие брюки и дорогие ботинки с гетрами. К тому же с таким вороньим гнездом на голове любой гангстер превращается в огородное чучело... Сергей раздраженно сорвал вытертого кролика и отправил вслед за половой тряпкой. Потом снял пальто. -- Чересчур шикарно... -- Одно цепляет за собой другое, другое требует третьего, -- понял его Терещенко и улыбнулся. -- Знаешь историю, как дама выпросила у скряги мужа пару чулок в подарок? К чулкам понадобились туфли, к ним перчатки, к ним сумочка и шляпка, платье, бриллианты, шубка и, наконец, экипаж с тройкой вороных! Первый шаг определяет и все последующие... Турецкая дубленка доходила до середины бедра, Лапин повернулся одним боком, другим и остался доволен. -- Сейчас не так холодно, обойдусь и без шапки... Когда делаешь человеку доброе дело, то хочется довести его до конца. Терещенко вновь полез в шкаф. -- Раз я шагнул, шагну и второй... На свет появилась пушистая ондатровая шапка. -- Я в ней раньше на охоту ездил, -- Терещенко нахлобучил блестящий мех на голову Сергея. -- Дарю для комплекта! Соблазн был слишком велик. Лапин решил не отказываться. Из зеркала на него смотрел совсем другой человек -- элегантный, красивый, уверенный в себе. Потрепанные брюки и изношенные ботинки в кадр не попадали. -- Спасибо, Пал Палыч... -- Сейчас он верил, что тот действительно действует от чистого сердца. Терещенко хлопнул его по плечу. -- Садись, обмоем обновки. -- На дымчатом стекле появились квадратная бутылка с черной этикеткой, хрустальные рюмки и вазочка с жареными фисташками. -- Любишь виски? Сбросив подаренную одежду, Сергей остался в потертом джемпере, старой фланелевой рубахе, к тому же брюки и ботинки оказались на виду, и он вновь ощутил себя бедным родственником. -- Никогда не пил... Сегодня с Мелешиным спиртягу гоняли. Потом чуть не придушил его в горячке. -- Да ну? Ты вроде парень спокойный. Что там у вас получилось? Лапин пересказал сегодняшнюю историю. -- Еще почти три "лимона" должен остался. Завтра зайду в фирму, получу... -- закончил он. -- Ты всерьез? -- изумился Пал Палыч. -- А что? -- Да то, что тебе отобьют почки и заберут все обратно! Да еще выставят счет за шею этого кобеля! Миллионов на сорок-пятьдесят! И если не пойдешь, будет то же самое! У тебя серьезные проблемы, старик... Терещенко говорил очень серьезно, и Лапин ощутил неприятный холодок под ложечкой. -- Ты отобрал у человека деньги, -- как маленькому несмышленышу объяснял Пал Палыч. -- По нынешним меркам это беспредел, самое страшное преступление. Если, конечно, за тобой не стоит реальная сила, которая заставляет смириться с этим фактом. У тебя есть разборная бригада? -- Что это такое? Губы Терещенко скривились. -- Отмороженные мальчики с автоматами и гранатами. -- Откуда? -- Значит, у тебя один выход -- как можно быстрей бежать из города! А ты собираешься идти к ним за остатком. Ну ты даешь! От хорошего настроения не осталось и следа. -- Что же делать? Терещенко на мгновение задумался. -- Ладно, попробую тебя отмазать. Они кредитуются в нашем банке... Телефон его заводской помнишь? Лапин продиктовал цифры, Терещенко нажимал попискивающие кнопки сотового телефона. -- Андрей Михалыч? Здрасьте, -- нарочито развязным тоном начал он. -- Терещенко на связи. Тут у нас возникли сомнения в вашей платежеспособности, так что следующий кредит под вопросом... Долгов не отдаете, вот в чем дело! Как не может быть? Лапину Сергею Ивановичу сколько времени голову морочите... Неважно, это говорит о надежности фирмы... Ну так что, вы сами виноваты, довели человека до нервного срыва... Да, я с ним давно работаю и хорошо знаю... Это другое дело... Исправленные ошибки быстрей забываются... И чтобы никаких эксцессов! Ну вот и хорошо... До свидания. Пал Палыч спрятал телефон в карман. -- Делай выводы! Отнимать чужие деньги -- самое опасное занятие на свете... Он помолчал и усмехнулся. -- Хотя в последнее время все только этим и занимаются. Диалектика! Давай за наши успехи. Они выпили. Успокоившийся Лапин почмокал губами. -- Мне этот вкус знаком. Его ни с чем не спутаешь... Неоткуда... Терещенко посмотрел на часы, и Сергей осекся. Пора и честь знать. Пал Палыч с лихвой компенсировал пережитый страх и разорванное пальто. -- Я пойду... На самом деле ему не хотелось выходить в мир, где он был таким одиноким и беззащитным и где его никто не ждал. -- Давай, мне тоже пора. Как-нибудь увидимся. Лапин замешкался. Наступило неловкое молчание. Пытаясь сгладить паузу, Терещенко огляделся и достал из-за стекла серванта небольшой, с палец, блестящий цилиндрик. -- Отгадаешь, что это? С трех раз? Лапин взял цилиндр в руки, повертел и протянул обратно. -- "Сатурн-2", американский, -- обыденным тоном сказал он. -- Щекотунчик", "дрожалка", "антиклоп". Реагирует на радиоизлучение, направленный лазерный луч, запитанные на сеть пассивные микрофоны. При положительной реакции вибрирует. Терещенко застыл. Лапин ошибся. Это был российский приборчик микроволнового контроля "МК-01". Он полулегально выпускается два года, с тех пор как подслушивающие приборы стали широко использоваться частными детективами, службами безопасности, ревнивыми мужьями и всеми кому не лень. Но скопирован он действительно с "Сатурна-2". А эта штучка очень серьезная и строго засекреченная, высший класс SPY-технологий. Она никогда не продавалась в сингапурских развалах электроники, в сети нью-йоркских магазинов "Все для сыска" и не попадала на митинский радиорынок. За такими изделиями всегда стоит государство -- США или СССР, потому что СССР нелегально добывал и использовал вибрационные "антиклопы". Но очень узко -- только во внутренней контрразведке Первого главка КГБ. Сам Терещенко узнал об этом случайно: увидев "МК-01", проболтался Тимохин, который в восемьдесят девятом пользовался "Сатурном-2", разоблачая перевербованного англичанами предателя. А вот откуда знает SPY-технику полубомжующий Лапин? -- Пойдем, я тебя провожу, -- неожиданно предложил Пал Палыч. -- Посмотрим наш двор. У черного хода тоже несли службу два охранника, но теперь вид Лапина не вызвал у них удивления. Во дворе на чисто расчищенном асфальте стоял черный "СААБ-9000" и "триста двадцатый" "Мерседес". У глухих ворот прогуливался еще один охранник с автоматом. -- Давай сделаем эксперимент, -- предложил Терещенко. -- Ты осматриваешься, находишь системы сигнализации и охраны и определяешь их уязвимые места. Идет? -- Идет. -- Сергей огляделся, прошелся вдоль глухого забора, глядя себе под ноги, потом, задрав голову, сделал второй круг, потоптался на середине асфальтового прямоугольника, несколько раз подпрыгнул. Охранник наблюдал за всеми манипуляциями с некоторой настороженностью. -- Ну что? -- спросил Терещенко. -- Две телекамеры на втором этаже, замаскированные фальшивыми подоконниками. Декоративная решетка по верху забора используется скорей всего как активная антенна. Система "Контроль" или один из зарубежных аналогов. На углах просматриваются изоляторы -- это "Кактус". Магнитный определитель у въезда плюс инфракрасные датчики. И еще... Вахтеров у ворот нет, значит, они отъезжают автоматически. Радиоуправление? Вряд ли... Скорей всего используется более простой и эффективный способ... Сергей вдруг замолчал. -- А зачем вам все это? -- Интересно, что могут определить наши конкуренты, если окажутся на твоем месте? -- сымпровизировал Пал Палыч. -- Ага, понятно, -- кивнул экзаменуемый. -- Так вот, по-моему, под асфальтом расположены две индукционных петли. Автоматика открывает ворота, когда машина попадает на первую, и закрывает, когда она проезжает вторую. В этом и состоит ее слабое место, потому что полагаться на магнитный определитель нельзя: чужие люди могут воспользоваться вашей машиной. "А ведь верно, -- подумал Терещенко. -- Никому это не приходило в голову. Даже в условиях повышенной защиты..." -- Я правильно сказал или нет? -- спросил Лапин. -- Все правильно, Сережа, все правильно, -- задумчиво проговорил Терещенко, обняв его за плечи. -- Ты знаешь, я как раз и отвечаю за все эти штуки. За техническую безопасность. И вот что я подумал... Он развернул Лапина и пристально, посмотрел ему в лицо. Впервые с момента их случайной встречи. -- Тогда ты правильно отказался, иначе это тебя убило бы током. Но сейчас я снова предлагаю тебе работу в моем отделе. Специалисты такого уровня нам нужны, и я найду тебе место... Лапин оживился. В жизни появлялась перспектива. -- Платить для начала будем немного, пять сотен, но со временем ставка может возрасти... -- Всего пятьсот тысяч? -- несколько разочарованно спросил Сергей. -- Я думал, в банках совсем другие оклады... Он тут же отругал себя за вырвавшуюся бестактную фразу -- ведь у него вообще не было никакого постоянного заработка. -- Какие пятьсот тысяч? -- переспросил Пал Палыч. -- Пятьсот долларов США! Повторяю -- это для начала, пока мы к тебе присмотримся... Лапин громко засмеялся. Продолживший было свой путь охранник вновь повернулся в его сторону. -- Чего ты? -- Терещенко тоже улыбнулся. -- Оказывается, попадать под машины полезно, вот чего. -- Сергей протер глаза. -- Я согласен. -- Вот и хорошо. -- Пал Палыч подхватил его под руку. -- Сразу идем к шефу, я тебя представлю, ты расскажешь о себе, и начнем оформление. Приемная на втором этаже оказалась пуста, Терещенко открыл большую деревянную дверь и, увлекая за собой Сергея, сквозь темный тамбур прошел в просторный, обставленный дорогой офисной мебелью кабинет председателя правления "Тихпромбанка". Но самого Юмашева на месте не было. Пал Палыч взглянул на часы. -- Не вернулся с обеда. Наверное, в дороге, попробую позвонить... Он подошел к огромному столу, на котором мерцал экраном включенный компьютер, снял трубку одного из телефонов, набрал номер. Лапин с любопытством осмотрелся. Подвесной потолок с вмонтированными светильниками, белые стены, черная мебель, легкие жалюзи на окнах. Слева от стола хозяина длинный стол для заседаний с резными мягкими стульями по обе стороны. Он подошел к окну, сквозь жалюзи выглянул наружу. Снова пошел мокрый, хлопьями, снег, нахохлившиеся люди осторожно семенили по скользким тротуарам. Несколько молодых парней большими лопатами расчищали стоянку. Припорошенный белым стоял черный джип Терещенко, который столь неожиданным образом изменил его судьбу. -- Не отвечает, -- сказал Терещенко. -- Ладно, пойдем в службу персонала. Заполнишь анкету, напишешь биографию, а завтра с шефом решим. Кстати, тебе придется пройти проверку на полиграфе. Знаешь, что это такое? -- Конечно. Детектор лжи. Сколько раз в кино показывали. -- Не возражаешь? Лапин пожал плечами. -- А чего мне скрывать? "Действительно", -- подумал начальник отдела технической безопасности и, не удержавшись, спросил: -- Кстати, откуда ты в курсе про "Сатурн-2"? -- Черт его знает, -- развел руками Сергей. -- У меня же все в башке перемешалось. Может, в журнале каком прочел? Взгляд у него был искренним и совершенно бесхитростным. -- Может быть, -- согласился Терещенко. Глава вторая. ВТОРАЯ НАТУРА Тиходонск, 8 февраля, 15 часов 15 минут. В центральном универмаге не было обычной для прошлых лет толчеи, зато, опять-таки в отличие от старых времен, имелись товары на любой вкус и толщину кошелька. Лапин купил темно-серый костюм, белую и светло-голубую сорочки, синий галстук, несколько пар носков, шарф и черные сапоги на меху с толстой ребристой подошвой. В примерочной кабине он переоделся, сложив обноски в полиэтиленовый пакет, который оставил во дворе, у мусорных баков. Все эти действия казались ему вполне естественными и получались сами собой. Хотя совершенно не вписывались в богатяновские нормы поведения: длительное обсуждение предстоящего приобретения, откладывание денег и моральная подготовка к такому важному событию, сам процесс, столь же долгий, основательный и настороженный, как покупка коровы, с обязательной готовностью к возможным подвохам, сомнениями в пригодности вещи и соответствия ее качества запрашиваемой цене... Покупался обычно только один предмет, самый необходимый, но и старый не выбрасывался -- пригодится на каждый день: в сарае разобрать или еще там чего... А уж французская туалетная вода "UOMO", захваченная Сергеем напоследок, вообще выходила за рамки приличия и могла служить наглядным примером психической ненормальности Чокнутого, одним из тех чудачеств, которые и обусловили обидное прозвище. Но именно приятный аромат пощипывающего кожу парфюма и послужил завершающим штрихом магазинных хлопот, наполнив душу Лапина давно забытым чувством удовлетворения и комфорта. После всех трат у него оставалось миллион триста тысяч рублей и двести долларов. Новая одежда, деньги в кармане, покровительство столь влиятельного человека, как Пал Палыч Терещенко, и радужные перспективы на самое ближайшее будущее сделали Сергея совершенно другим человеком: бодрым, уверенным в себе и энергичным. Причем казалось, что это и есть его обычное состояние, а униженное и полунищенское существование, которое он вел в последнее время, -- просто досадная случайность, темная полоса жизни. Он распрямил спину и ощутил силу в мышцах, он улыбался и заговаривал с девушками, а те улыбались в ответ, он подставлял ветру лицо, с удовольствием ощущая, как секущие кожу снежинки массируют щеки и взбадривают кровь. Он уверенно стоял на ногах и не оскальзывался на мокрой снежной корке, может, из-за новой подошвы, а скорее от нового мироощущения. Эта обновленность требовала оценки других людей, ибо человек устроен так, что утверждается через суждения окружающих, в первую очередь тех, чьим мнением он дорожит. "Референтная группа", -- выплыли из глубин сознания мудреные слова, но он почему-то знал, что они означают. Остро хотелось показаться в новом облике тому, кто сумеет понять и оценить суть происшедших с ним изменений. Но кому? Кузьмичу, Петрухе, Кружку или еще комунибудь из богатяновских? Исключено -- те сразу же потребуют обмыть обновки, а потом начнут клянчить в долг и, наливаясь тяжелой пьяной злобой, завидовать Чокнутому, которому так незаслуженно повезло. Заводским? Он ни с кем близко не сходился, да и разметала нынешняя жизнь, словно центрифуга, всех по разным щелям да углам. Техникумовским? До армии он дружил с Витькой Косенко и Вадиком Ефимовым, но после возвращения в Тиходонск отношений с ними не восстановил, недавно встретил Ефимова на улице, сначала не узнал, а потом оказалось, что и говорить особенно не о чем. Помнишь Степку? Женился на Светке. Помнишь Ваньку? Развелся с Катькой. Помнишь Сергея Длинного? Главный инженер на "Электроаппарате". Что толку обсуждать чужие жизни? Тем более что вспоминать все ему приходится с трудом, словно вытягиваешь прошлое из трясины. Да и смотрят как на дурака -- слухи-то разошлись про аварию да про психушку... Но ноги шли сами -- мимо каменных львов, дремлющих уже почти век у никогда не работающего фонтана, мимо остатков древней крепостной стены, с которой и зародился город, по заледенелой старинной брусчатке Среднего спуска, которая ничуть не стерлась за последние двадцать лет... Тогда львы казались совсем огромными и живыми, только заколдованными злым волшебником, в развалинах башни мерещились клады, и сколько планов кладоискательских экспедиций обсуждалось по ночам в большой и неуютной спальне на двадцать кроватей... Между параллелями древних, застроенных дряхлыми домишками улочек притаился небольшой, но уютный парк, в глубине которого стоял бывший особняк табачного фабриканта Асмолова, сменивший после революции много хозяев и ставший в конце концов детским домом номер семь областного отдела народного образования. Аллею высоченных тополей, оказывается, вырубили, новые поколения воспитанников уже не смогут на спор самоутверждаться: кто выше влезет... А особняк кажется не таким большим, как раньше, и очень ветхим, и гуляющие во дворе пацаны в одинаковых бесформенных куртках навевают тяжелые мысли о печальной сиротской доле... В газетах много писали о безобразиях в детских домах: воровстве, жестокости персонала и даже растлении воспитанников, но Сергей ничего такого не помнил. Дядя Леша приходил часто, примерно раз в неделю, и каждый раз спрашивал -- не обижает ли кто, как кормят, как относятся воспитатели. Всегда заходил к директору и завучу, и те, похоже, его боялись. Сергей чувствовал ореол защищенности -- если старшие пацаны затевали какую-нибудь гадость, стоило только пообещать: я дяде Леше расскажу, и они немедленно давали задний ход... В вестибюле гомонили дети, у двери сидела седая тетенька -- вахтер. Лапин смотрел на нее, вспоминая, и не мог вспомнить, а она безошибочно распознала его взгляд и тоже всматривалась и тоже не узнавала. -- Вы из нашенских? Сергей кивнул. У него почему-то перехватило горло. -- Когда выпускались? -- В семьдесят восьмом. -- Голос был хриплым, он откашлялся и повторил уже тверже: -- В семьдесят восьмом. Круглое лицо женщины оживилось. Она вовсе не была пожилой, как казалось на первый взгляд, просто много морщин и жизненная усталость. -- Тогда я тебя должна знать. Как фамилия? -- Лапин. -- Лапин?! Сережа? -- Женщина оживленно вскочила. -- А я Тамара Ивановна, не вспоминаешь? Он медленно покачал головой. Каждый год выпускались от тридцати до сорока воспитанников, и то, что через девятнадцать лет эта битая жизнью женщина вспомнила его имя, казалось чрезвычайно странным. -- Я медсестрой работала, потом кастеляншей, а при тебе уже на личных делах сидела... У меня еще коса была... Ну, вспомнил? Алексей Иванович ко мне всегда заглядывал, один раз втроем на катере катались! -- Вспомнил! Сейчас вспомнил... -- Волнение женщины передалось ему, и он отчетливо увидел ласковый осенний день, прогулочный катер и молодую смешливую девушку, которую отчаянно ревновал к дяде Леше и которая портила всю прогулку. Он надулся, и дядя Леша не мог понять почему, но не особо пытался это выяснить, так как все внимание уделял этой противной тетке. -- Мария Петровна у себя, пойдем я тебя отведу. -- Тамара Ивановна поймала за шиворот пробегающего мимо раскрасневшегося мальчишку: -- Сядь на мое место, Петров, и никого без сменки не пропускай, я сейчас вернусь... Директрису он помнил, а может, это была ложная память, ибо, если строгая женщина сидит в кабинете директора в директорском кресле, то значит, она и есть Марья Петровна. -- Это Сережа Лапин! -- радостно крикнула с порога Тамара Ивановна, как будто привела долгожданного родственника или дорогого гостя. Сергей подумал, что вряд ли здесь так встречают каждого бывшего выпускника. -- Лапин?! -- вскинулась Мария Петровна. -- Не может быть! Конечно, на улице он бы ее не узнал. Когда-то худенькая и юркая, похожая на птичку, с черными волосами, вечно стянутыми в пучок на затылке, сейчас она приобрела директорскую внешность: дородную фигуру, монументальную уверенность и властность осанки. Но сейчас директриса явно растерялась, как будто перед ней внезапно появился строгий ревизор. -- Он это, Марь Петровна, он, -- суматошно замахала руками бывшая девушка с косой. Растерявшаяся на миг женщина взяла себя в руки и вновь превратилась в директора государственного учреждения. Она поднялась, степенно обошла вокруг стола, со значительностью протянула руку. -- Здравствуйте, Сергей Иванович! -- Мелкие черты маскировались большими модными очками, волосы, как у многих руководящих дам, обесцвечены перекисью водорода, начесаны и покрыты лаком. -- Какими судьбами? Решили проведать Тиходонск? Или специально к нам? Лапин удивился. Казалось, это происходит с кемто другим, а он просто наблюдатель, сидящий внутри этого другого и выглядывающий наружу через чужие глазницы. Раньше такое странное чувство у него возникало нередко, но в последние годы почти не повторялось. -- Почему так официально? -- промямлил, он. -- И откуда вы помните мое имя, а тем более отчество? Мария Петровна принужденно улыбнулась. -- Ну как мы можем вас... тебя не помнить? Что случилось? Чему мы, так сказать, обязаны столь неожиданным приездом? -- Да ничего не случилось... Я здесь уже почти пять лет... Просто не мог собраться... На самом деле ему никогда не приходило в голову пройтись по местам своего детства и юности. Сегодняшний порыв был неожиданным и нехарактерным для него, как, впрочем, и все остальное, произошедшее сегодня. -- Пять лет? -- Женщины переглянулись. -- И чем же ты занимаешься? -- Работал на заводе, где и раньше. Сегодня уволился. -- На заводе? -- Они вновь переглянулись. -- Мы думали, ты работаешь там же, где Алексей Иванович. -- А где работал Алексей Иванович? -- Значит, на заводе... Это хорошо. У нас всякий труд почетен, -- привычно перешла на казенные обороты Мария Петровна, но тут же почувствовала нелепость тона и осеклась. -- А к нам по какому делу? -- Директриса держалась скованно. Вчерашний Лапин не обратил бы на это внимания, но сегодняшний заметил и владеющее женщиной напряжение, и то, что она не верит ни одному его слову. -- Не знаю, -- честно ответил он. -- Ноги сами привели. -- Это хорошо, -- сказала Мария Петровна и, чуть помедлив, добавила: -- Садись, сейчас чаю выпьем, поговорим... Тамара, скажи там, чтобы принесли чаю с бутербродами... -- Я не голоден, -- поспешно сказал Лапин, который вдруг вспомнил, что гостей и проверяющих кормили всегда из детского пайка. -- Тогда без бутербродов, -- поправилась директор. И построжавшим голосом добавила: -- А сама посиди на вахте, а то там такого натворят... Когда дверь закрылась, она нервно поправила очки, переложила с места на место толстую четырехцветную ручку. Неизвестно почему, ручка вдруг приковала внимание Лапина. -- Надеюсь, к нам претензий нет? Мы сделали все, что положено, и выполнили все предписания... -- Никаких претензий! Самые лучшие воспоминания. Когда сейчас читаешь про безобразия в детских домах, даже не верится... Видно, мне повезло... -- Повезло? -- саркастически переспросила Мария Петровна. -- Действительно... Только не вам, а нашему дому. Детям. Персоналу. В частности, и мне. -- Как это? -- не понял Сергей. -- Сейчас расскажу... -- Директриса положила перед собой руки, сцепив пальцы замком, словно сдерживая внутреннюю дрожь. -- Я пришла сюда в шестьдесят седьмом году после педучилища, методистом. Директором был Семен Иванович Легостаев, заслуженный учитель РСФСР, участник войны, вся грудь в орденах и медалях. К тому же районный активист -- член райкома, райисполкома, непременный участник всяких конференций... В учреждении он установил собственный культ личности и диктатуру своих приближенных. Девочки постоянно жаловались, что завуч Кривулин лазит к ним в трусики, завхоз Болотин открыто разворовывал все что попадало под руку, детей били... Все жалобы глохли на районном уровне -- авторитет Легостаева был непоколебим. Я по молодости ввязалась в борьбу за справедливость и оказалась на грани увольнения с волчьим билетом... Мария Петровна несколько раз глубоко вздохнула. -- И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, создается авторитетная комиссия, которая подтверждает все факты злоупотреблений! Защитники Легостаева вмиг поджимают хвосты: проходит слух, что за всем этим стоит КГБ... И вот итог: Легостаев исключен из партии, снят с работы, Кривулин осужден на три года, Болотин на пять, еще несколько человек уволены. А меня вызывают в райком партии и предлагают должность директора. Обещают устроить в пединститут и оказать любую поддержку, но с одним условием: обеспечить в учреждении настоящий порядок. По закону и по совести. Так и сказали: пусть в городе будет один образцовый детдом, причем не снаружи, для проверяющих, а изнутри -- для детей... Сергей почесал в затылке. -- А что же такое случилось? -- Сейчас, сейчас, -- Мария Петровна покивала и подняла ладонь, давая понять, что переходит к самому интересному. -- Сделали ремонт, "укрепили", как тогда принято было говорить, персонал, перетасовали "контингент" -- умственно отсталых, детей с пороками развития, явных хулиганов разбросали по другим домам... А к нам прибыл... Директриса наклонила голову и поверх очков в упор взглянула на собеседника. -- А к нам прибыл Сережа Лапин. Направление у него было выписано как у всех -- областным отделом народного образования. Только обычно документы собираются в районе и проходят по инстанциям: город, область, а здесь исходящим явилось письмо, подписанное министром просвещения. Лично министром! Ни до этого, ни после я никогда не встречалась с такими фактами и никогда не слышала о них! -- Вы хотите сказать, что все это из-за меня?! Мария Петровна пожала плечами. -- Если из-за кого-то другого, то нам об этом другом ничего не известно. Только в твоем личном деле имелось письмо министра, только тебя курировал сотрудник КГБ, только на твой счет давались строгие инструкции и распоряжения. -- Какие распоряжения? -- В голове у Лапина звенело, он был ошарашен услышанным. -- Постоянно наблюдать за тобой, личное дело хранить отдельно от остальных в моем сейфе и никому не показывать, если кто-то станет расспрашивать о тебе, немедленно звонить Алексею Ивановичу, он даже дал круглосуточный телефон... В голове звенело все сильнее. Лапин стиснул виски ладонями. -- Этого не может быть! Просто не может быть? Я же всю жизнь был никем -- серой лошадкой, обо мне никто и никогда не заботился, мне никогда и никто не помогал! Все, что вы рассказали, -- просто сказка! И относится она к кому-то другому! Вы перепутали... Вы что-то перепутали... Мария Петровна сняла очки и принялась кружевным платочком протирать стекла. Руки ее чуть заметно дрожали. -- Что тут путать. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, пятилетний мальчик, воспитанный, с хорошими манерами, только какой-то заторможенный -- может, от смены обстановки... Потом это прошло. Да, еще тебе снились странные сны, во сне ты иногда разговаривал по-английски, потом это тоже прошло. Но у тебя были явные способности к языкам... Черт! Тонька тоже говорила, что он ночами говорит не по-русски. Особенно в первые месяцы после аварии... Йены... -- Это все, что я знаю, -- подвела итог Мария Петровна. -- То, что видела собственными глазами. Все остальное -- догадки и предположения, твоя история давала им благодатную почву -- каких только сплетен не ходило... Но потом одну нянечку пришлось уволить за длинный язык, и болтовня поутихла... -- Может, из-за родителей? -- Он вскинул глаза. -- Не знаю. Никаких сведений о родителях в личном деле не было. Ни одной буквы. -- А можно мне посмотреть дело? -- Дело? -- Внимательный взгляд Марии Петровны был недоверчив и печален. -- Дело забрали, как только ты поступил в техникум. Разве ты этого не знаешь? -- Мария Петровна, честное слово, я ничего не знаю! -- Для большей искренности он даже приложил руки к груди. -- Я не знаю, за кого вы меня принимаете, я простой работяга, я всю жизнь тянул лямку, в последнее время вообще нищенствую! -- Ты не похож на нищего. -- Ах да, я сегодня уволился... Я поступаю в банк... Мне выдали аванс, нет, я получил деньги за старую работу и приоделся... И... Он вконец запутался. Звон в голове не проходил. -- Нет, Сережа, ты очень непростой человек. Очень непростой! И я не хочу никаких неприятностей. Я не давала к ним никакого повода. Если меня использовали, как пешку в большой игре, то я не имею понятия о смысле этой игры. И не имею ни малейшего желания в нее вникать. -- Ну как вас убедить... Машинально Лапин обшарил карманы нового костюма, нащупал и вынул свернутый отрезок экранированного кабеля, долго рассматривал и не мог понять, что это такое, потом извлек пачку денег, сверху лежали две стодолларовые бумажки, создавая впечатление, будто вся его наличность состоит из такой валюты, наконец достал потрепанную трудовую книжку и возбужденно шлепнул на стол, рядом с очками. -- Посмотрите! Обязательно посмотрите! Вы сразу поймете, что я говорю правду! Это официальный документ... Мария Петровна усмехнулась, но все же пролистнула страницы. -- Благодарность за рационализаторское предложение, грамота за добросовестный труд, награжден знаком "Ударник коммунистического труда"... Все правильно, молодец. Но чего вы хотите от меня? -- Кто "вы"? -- Не надо ловить меня на слове, оставь эти штучки... Чего ты хочешь от меня? -- Ничего! Я просто зашел повидаться... Совершенно случайно... -- Случайно? -- Директриса протянула книжку обратно. -- Что мне надо сделать? Уволиться? До пенсии еще три года, но я уволюсь... Уехать из города? У меня семья, дети, внуки... Но я уеду! Или... Или этого мало? Что случилось, по