чке. - Кто должен был руководить восстанием? Кештманд замялся, опустил голову еще ниже. По некоторым вопросам он уже понял, что Абдул Кадыр тоже арестован и тоже что-то рассказал. А руководить восстанием, поднимать войска поручалось именно ему... - Кто должен был руководить восстанием? - повторил вопрос более жестко другой следователь. "Каждый должен принять любую судьбу..." - Кадыр. - Дата восстания? - Праздник разговения, третье и четвертое сентября. - Почему? - В этот праздник каждый занят собой, своей семьей... - Какие указания отдал Бабрак Кармаль Кадыру? Опять про Бабрака. Значит, они хотят как можно больше собрать материала именно на лидера "Парчам". Можно, конечно, не заметить этого, не уточнять какие-то детали, но... но каждый должен принять любую судьбу. Далась ему сегодня эта фраза. - Указания Кадыру давал я, а не Бабрак. Я сказал ему, что нынешнее руководство страны отклонилось от главной цели - строительства социализма. - План восстания? - Офицеры-парчамисты и те, кто их поддерживает, должны были взять контроль над частями и подразделениями, гражданские - над государственными учреждениями. Восстание планировалось начать сразу во всех провинциях. От жителей городов и селений должны были организовать прием жалоб на действия нынешнего правительства. Школьников нужно было вывести на митинги... Бабрак Кармаль, - перебив какой-то новый вопрос, торопливо добавил Кештманд, - Бабрак Кармаль подчеркивал и настаивал именно на демонстрациях, на мирном исходе восстания. - Какой строй вы планировали установить в стране? - Народно-демократический. Название страны - НДРА, Народно-демократическая республика Афганистан. - Какую участь в своих планах вы уготовили правительству страны? - Арестовать и держать до тех пор, пока не согласится на сотрудничество. - Вы были уверены в победе? - Да. То есть нет... Вернее, никто ничего не гарантировал. - Роль Кармаля, Анахиты, Нура, Вакиля и Наджиба в восстании? - Они должны были приехать в Афганистан накануне. - Каким образом? - Нелегально. Через Иран или Пакистан. - Должности в новом правительстве уже были распределены? - Нет. Только Кадыр предполагался на пост главы правительства и министра обороны. Остальное зависело от лидеров "Хальк". Операция могла идти несколько дней, и, если бы правительство пошло на переговоры с нами, восстание можно было приостановить и приступить к формированию нового руководства страны, где "Парчам" соответственно предстояло занять надлежащие ей посты. - Председателя Ревсовета, министра иностранных дел? - Видимо, да. - Кадыр был готов к руководству восстанием? - Не совсем. Он говорил, что у него возникнут трудности с летчиками, поскольку они все халькисты или сочувствующие им... Извините, сердце, - Кештманд помассировал грудь. - За месяц до восстания я должен был встретиться с ним и... извините, дайте воды... Мне плохо. - И что? Что за месяц до восстания? - Посмотреть... готов ли он... психологически... Воды, умоляю... - Эй, санитары! Быстро в реанимацию. По длинному, гулкому коридору двое санитаров везли на каталке потерявшего сознание члена Политбюро ЦК НДПА... Необходимое послесловие. Кадыру и Кештманду революционный суд вынесет смертный приговор, остальным членам заговора будут назначены длительные сроки заключения. Через год, когда к власти придет Амин, он издаст Указ Э 6 (от 14-го числа месяца мизана 1358 года - 6 октября 1979 года): "Принимая во внимание прогресс и гуманные цели Великой Апрельской революции... с тем, чтобы ликвидировать всяческое чувство угнетения и страха, а также проявляя доброту и в целях обеспечения атмосферы уверенности и спокойствия для дорогих соотечественников ...я издаю данный Указ, связанный с нижеследующими политзаключенными, которые были осуждены 3 сентября с. г.: 1. Абдуле Кадыру, сыну Мухаммед Акрама, смертная казнь заменяется тюремным заключением сроком на 15 лет. 2. Султан Али Кештманду, сыну Наджафа Али, смертная казнь заменяется тюремным заключением сроком на 15 лет... Настоящий Указ вступает в силу с момента его опубликования". После 27 декабря 1979 года все парчамисты будут выпущены из тюрем, Султан Али Кештманд войдет в состав правительства Бабрака Кармаля. Документ (из переписки советского посла с МИД): "Посольство СССР в ДРА. 24 августа 1978 года. Зав отделом стран Среднего Востока МИД СССР. На Ваш Э 210 (осв. от 13 июля 1978 года). ...М. А. Мехр (зав. канцелярией МИД ДРА) просил уточнить, сколько будет стоить изготовление в СССР стандартных флагов в массовом количестве, например в количестве 1000 или 10 000 штук. ...В случае если цена будет устраивать афганскую сторону, флаги, возможно, будут заказаны в СССР. Посол СССР в ДРА А. Пузанов". Документ (из переписки советского посла с МИД): "Запись беседы с послом ЧССР в ДРА Зденеком Кармелита. 28 августа 1978 года. Принял посла у себя в посольстве. З. Кармелита информировал о том, что его сегодня приглашал к себе X. Амин и просил сообщить Г. Гусаку и Б. Хноупеку о том, что, по показаниям арестованного члена Политбюро ЦК НДПА С. А. Кештманда, к недавно раскрытой заговорщической группе принадлежал и Б. Кармаль, посол ДРА в ЧССР. В связи с этим Бабрак Кармаль отзывается в Кабул. X. Амин просил чехословацкое руководство, если возможно, принять меры к тому, чтобы Б. Кармаль приехал в Кабул через Москву, а не другие страны... Посол СССР в ДРА А. Пузанов". Документ: "Министерство внешней торговли. 17 октября 1978 года. Заместителю министра иностранных дел СССР Земскову И. Н. Сообщаем, что В/О "Востокинторг"... подтверждает возможность изготовления в декабре - январе месяцах по 1000 штук государственных флагов ДРА большого и малого размеров. Стоимость изготовления одного флага большого размера (200х90 см) из сатина артикул 520 составит 3 - 40 американских долларов фоб и одного флага малого размера (36х18 см) из сатина артикул 520 составит 0-50 американских долларов фоб. Флаги малых размеров могут быть изготовлены только с желтой бахромой, поскольку красную бахрому промышленность СССР не выпускает. Зам. министра И. Гришин". Документ (посольство СССР в ДРА): "Отношения между ДРА и социалистическими странами. 6 сентября 1978 года. До Апрельской революции... доля социалистических стран, без СССР, во внешнеторговом обороте Афганистана составляла лишь 3,2 процента. ...В настоящее время ДРА имеет дипломатические отношения кроме СССР с 11 социалистическими странами... В вопросах развития отношений с ДРА наибольшую активность проявляет Болгария... Планирует активизировать свои связи с ДРА также ЧССР... В первое время после Апрельской революции начали активизироваться отношения между ГДР и ДРА. ...Отношения между другими соцстранами и ДРА за время, прошедшее после Апрельской революции, или существенно не изменились, или развиваются медленными темпами. В частности, остаются на прежнем уровне отношения ПНР и ДРА. ...Кубинцы обещали быстро открыть посольство и оказать помощь ДРА, однако эти обещания не выполнены... КНДР пригласила афганскую партийно-правительственную делегацию на торжества по случаю 30-летия образования КНДР в сентябре 1978 года". Глава 10 ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ - УРАН. "ВОЙНА В АФГАНИСТАНЕ НАМ ВЫГОДНА". УДАР ПО "ПАРЧАМ". Документ (из сверхсекретного донесения израильской разведки "Моссад")*: (* Составлен на основе сведении, полученных из различных источников.) ". . . . . . . . . . . . . . Согласно вашим указаниям, предоставляю свою ориентировку плана NX. Для стабилизации обстановки в регионе и в дальнейшем поворота ее к нашим интересам необходимо в первую очередь заставить уйти с Ближнего на Средний Восток Советский Союз. Для этого, на мой взгляд, ныне представляются благоприятные возможности в связи с событиями вокруг Афганистана. Необходимо безотлагательно направить все наши усилия на то, чтобы афганские лидеры не прекращали просить не только экономическую, но начали настоятельно просить и военную помощь от СССР. Анализ обстановки дает основание предполагать, что его нынешнее руководство, даже без нашего влияния через своих лиц в Москве, способно пойти на этот шаг: если Анголе, Кампучии, Сирии, другим государствам, просившим того же, предоставлялись все-таки только оружие и советники, то в государство, с которым имеется общая огромная граница, Сов. правительство при определенной степени опасности поражения Апрельской революции может ввести какое-то количество войск. Положительный опыт с Чехословакией и Венгрией будет только способствовать этому. К тому же нынешний председатель КГБ СССР Ю. Андропов - лицо достаточно влиятельное в Политбюро - был в какой-то степени руководителем тех акций. Следует взять в расчет и интересы Соединенных Штатов в том регионе. Если только мы добьемся ввода советских войск в Афганистан, мы столкнем две сверхдержавы, которые станут решать там свои тактические задачи. Америка в таком случае сделает все, чтобы не выпустить СССР из Афганистана, и тем самым подорвет и его политический авторитет в мире, и просто разорит экономически. СССР не умеет и не хочет понимать свои ошибки и потому будет стоять на афганских рубежах до последнего (По крайней мере пока не сменится правительство. Но в ближайшем окружении Брежнева я пока не вижу людей, мыслящих по-иному.) Афганцы же в свою очередь не позволят чужим солдатам, пусть даже и советским (а при необходимости подтолкнуть, посодействовать этому), находиться на своей земле (примеры - те же попытки англичан покорить эту страну). В итоге СССР вместо друга заполучит фанатичного врага и волей-неволей вынужден будет переместить центр своего внимания из нашего региона на свой юг. Это будет пропасть, куда, хочет СССР того или нет, его будут толкать уже обстоятельства. Наверняка произойдет раскол и среди арабов в оценке действий Москвы. Все сведется к выяснению отношений СССР с мусульманским миром. Над этим клубком будут стоять, выгадывая свои интересы, США. Но над всем этим станет именно Израиль, добившись сразу стратегических задач в своих интересах. Поддерживаю план NX в этой части. Что касается Ирака. Это практически последняя страна в арабском мире, оставшаяся без нашего влияния (даже через третьи-четвертые страны). Если разыгрывать "исламскую" карту, желательно подтолкнуть Ирак к конфликту с любой другой страной региона. Это не только еще раз расколет арабов, но и ослабит нашего главного противника. (Даю характеристику Саддаму Хусейну, полученную нами от графологов: "Автор этого почерка - подозрительная, агрессивная и нестабильная натура. Он упрям и не в состоянии объективно оценивать трудности. Индивидуалистичен, не может работать в коллективе и с большим трудом воспринимает рекомендации, советы, пожелания. Представляется трудным предсказать его дальнейшие шаги. Импульсивен. Готов идти на все ради достижения своих целей".) Для ориентировки. Эксперт Центра". "Эксперту Центра. Вы забыли представить свои соображения по поводу сырья, первые образцы которого мы получили из Афганистана. . . . . . . . . . . . ." " . . . . . . . . . . . . . Сырье, полученное из ДРА, не имеет аналогов в мире по степени своего обогащения. Однако нам для работы, насколько я понимаю, необходимы если не его промышленные разработки, то по крайней мере очень большие партии. Возможностей для этого пока нет. В случае же партизанской войны в Афганистане это будет делать в некоторых случаях значительно легче. Единственное, чтобы эти разработки находились в зоне оппозиции Кабула. Нам нужна и важна война в Афганистане и по первой, и по второй позициям. Эксперт Центра". Ноябрь 1978 года. Афганистан. Район Ханнешин. Деньги выдавали в последний день работы. Много денег - 20 тысяч афгани всего за месяц. Можно будет рассчитаться с долгами и быть спокойным за ближайшее будущее. Два дня назад такую же сумму получил Карим, они пересчитывали деньги вместе, помечая каждую стопку крестиком и перетягивая затем ее резинкой. Карим будет ждать его в поселке, и они вдвоем станут добираться до Кандагара. С такими деньгами вдвоем надежнее. А работа на руднике их не только объединила, но и проверила: укрывались от дождей одним одеялом, питались из одной миски и последнюю ложку каши всегда делили поровну. Руду - не золото, не лазурит, не рубин, - эту непонятную дорогую каменную крошку выносили из глубокого карьера в мешках, составляли их в пещере и ждали караван. Впрочем, какой это караван - десяток-другой осликов - больше говорил не о богатстве хозяина этого рудника, а о том, что путь этим мешкам предстоял не только неблизкий, но и большей частью по горным склонам, где лошадям и верблюдам просто не пройти. Хотя это уже не важно, куда идет груз. Пошептывали они меж собой, что чуть ли не для оружия их руда предназначена, да только какое же это оружие можно сделать из крошки? Главное, хорошо платили. Много работали, но и хорошо получали. Теперь точно покроют все долги, а оставшиеся деньги можно отложить на свадьбу или решиться и купить какую-нибудь лавку. Торговля - дело почти всегда верное. Если оно сегодня заберет у тебя сто афгани, завтра вернет двести. Можно сказать, что повезло встретить вербовщика на эти работы. Месяц - и 20 тысяч. Где еще такое возможно, если ты не врач, не мулла и не министр? Он уже приготовил 20 веревочек - перевязать двадцать пухлых зеленых стопок. И это будет сегодня, сейчас, через несколько часов. Ослики уже стоят около пещеры, после намаза их загрузят - и в путь. А перед этим выдадут деньги. - Махмуд! - позвали из домика, где жил хозяин рудника. - Получи расчет. Деньги вынес тучный охранник, все время перебирающий рубиновые четки. Он же обычно и провожал, и встречал караван. Значит, все. В путь. Кончился рабский труд от первого намаза до последнего. Одежда истрепалась, туфли держатся на подвязках, голова идет кругом от недосыпания и голода. Но выдержал, выдержал! Теперь - в родной Кандагар. А завтра, а может уже и сегодня, на его место приведут новенького, отмерят ему ровно месяц и дадут в руки кирку и мешок. Выдержишь - и испытаешь счастье человека, имеющего деньги. А денег было много. Истрепанные, затасканные, они кучей лежали на пороге дома. Побывавшие в сотнях рук, они тем не менее собрались вместе, чтобы осчастливить изможденного работой человека. Аллах акбар! Махмуд начал торопливо пересчитывать деньги. Афгани оказались еще старее, чем показались на первый взгляд, кое-где надорванные, с многочисленными пометками, ясными только их бывшим владельцам. Но теперь их владелец он, Махмуд. Они с Каримом тоже ставили черным карандашом в углу каждой тысячной бумажки крестик. Вот как на этой - в руки Махмуду попалась стоафганиевая бумажка, и он отложил ее в сторону: когда сам дойдет до тысячи, сверху тоже положит ее. Самое странное, что деньги имеют вес. Бумажные деньги. Это сколько же надо держать их в руках, чтобы впервые в жизни ощутить это. Вторая тысяча готова, а вот и вторая бумажка с черным крес... Махмуд вздрогнул. Нет, замер, покрывшись потом. Не смея пошевелиться, глядел на черный крестик. Откуда эта бумажка? Он сам, лично сам ставил этот крестик. Это первый его крестик. Волнуясь, он тогда сильно нажал на карандаш, и тот сломался. Вот здесь, на этом месте... Да, это те самые сто афгани. Те самые. Откуда они у хозяина? Где Карим? Медленно, страшась увидеть что-то непонятное, поднял голову. Вокруг было пустынно. Те четырнадцать человек, с кем он работал этот месяц, были в карьере, хозяин с погонщиком - в доме. А под ладонью, под ладонью... Торопливо, уже не считая, он стал рыться в деньгах, отыскивая свои пометки. Ровно двадцать. Это деньги Карима! Бежать, бежать отсюда. Дорога одна - через разрушенную дорогу, но там сделан мосток. Что же произошло с Каримом? Или... или все-таки он ошибся - мало ли ставит людей крестиков на деньгах? Вот и зеленые кружочка были, и красные черточки... - Готов? - из дома вышел охранник. Четки на солнце показались Махмуду нанизанными друг на друга застывшими каплями крови. - Торопись, сейчас выходим, - глянув на деньги, добавил он и пошел к ослам. Не считая, перехватывал Махмуд деньги веревочками. А в голове вертелось: что делать? что делать? куда их положить? Если погонщики в конце пути отбирают деньги, то надо хоть немного спрятать. Под рубаху. Нет, лучше под шаровары. Привязать к ноге - не найдут. А лучше - бежать. Сразу после того, как перейдут мост. А вдруг у них оружие? Замер, но внутри кто-то подсказывал: торопись, торопись! Успел одну стопку подвязать под колено и опустить брючину - вышли погонщики. Пятеро. Переступили через разложенные деньги, пошли к пещере. Конечно, что им эти 20 тысяч. Они знают, что через некоторое время отберут их и вновь предложат тому, чей договорный срок на работу истекает завтра. Кто уходит отсюда завтра? Али? Как бы предупредить его? - Пошли, - позвал охранник. Четки - капли крови - легко сквозили сквозь пальцы. Да, бежать! Только бежать. Пачка под коленкой мешала идти, казалось, все видят, как задевает она шаровары. Сколько же он успел там спрятать? Хотя бы тысяч пять... А если начнут обыскивать? Тропа круто уходила вверх. Погонщики вынуждены были даже придерживать навьюченных мешками ослов, чьи тонкие ножки дрожали от натуги и напряжения. И что такого ценного в этой урановой руде? Что может быть дороже золота? Следит ли кто за ним? Нет, внимание всех вроде бы приковано к дороге. Или только делают вид, что не замечают его? Впрочем, пока отсюда деться некуда, надо идти до моста. А что там? Какая дорога там? Как же он не запомнил ее, когда шли сюда? Хотя нет, его вели в сумерках. А может, специально в сумерках, чтобы не запомнил обратного пути? Аллах, милосердный и милостивый, помоги! Показался наконец мост - две доски от одного края дороги до другого. Справа - скала, слева - обрыв с желтыми уже шарами верблюжьей колючки внизу. Пока будут переводить ослов, он убежит. За мостом, слава Аллаху, поворот. Что за ним - неизвестно, но бежать надо сейчас, сейчас... Караван остановился. Охранник проверил ногой доски, осторожно перешел на ту сторону. Погонщики стали толкать на мост первого осла. Тот упирался, мычал, изо рта текла слюна, глаза со страхом смотрели в пропасть, но его тянули и толкали с такой силой, что он по сантиметру, но уступал, продвигался вперед. А ступив передними ногами на доски, инстинктивно почувствовав, что спасти себя сможет только сам, перестал сопротивляться, медленно, осторожно пошел по доскам. "Так и я, - решился окончательно Махмуд, выходя вперед. - Пока они будут возиться со вторым, я перейду - и в горы. Не спешить, чтобы ничего не заметили и не поняли". Дождавшись, когда погонщики перейдут обратно, ступил на доски сам. На той стороне только охранник, к тому же он присел, начал зашнуровывать ботинки. Пистолета не видно, пока он его достанет... Быстрее! Уже середина. - А-а-а! Охранник, присевший якобы над ботинком, вдруг резко дернул в сторону край доски. Махмуд, хватая руками воздух, попытался еще устоять на одной ноге, но через мгновение и вторая доска рванулась, ушла из-под ног в сторону. - А-а-а! Понеслись навстречу песочные пятна колючки, острые выступы скалы. Единственным спасением от них было отвернуться, зацепиться хотя бы взглядом за дорогу... Наверху охранник спокойно укладывал рядышком доски. Двое погонщиков спускались по еле заметной тропинке к распростертому на камнях телу, остальные подталкивали упрямившегося ослика. Документ (из переписки советского посла с МИД): "Запись беседы с Генеральным секретарем ЦК НДПА, председателем Революционного совета, премьер-министром ДРА Н. М. Тараки. 22 ноября 1978 года. Вместе с министром геологии тов. Козловским Е. А. был принят Н. М. Тараки... Н. М. Тараки спросил, представляют ли практический интерес проявления урана в районе Ханнешина. Министр геологии СССР ответил, что для определения размеров урановых проявлений в Ханнешине необходимо провести специальные комплексные исследования. - Я вспоминаю время, - сказал Тараки, - как в 1938 году, будучи молодым журналистом, я задумал написать серию статей о полезных ископаемых страны. Узнав об этом, товарищи отговорили меня от этой затеи: мол, нельзя писать о полезных ископаемых Афганистана, иначе англичане могут узнать о них, захватить их, не дадут народу воспользоваться богатствами своих недр. Сейчас времена изменились, и мы с большим удовольствием принимаем в Афганистане министра геологии дружественного Советского Союза, помогающего нам разрабатывать недра страны на благо афганского народа... Посол СССР в ДРА А. Пузанов". 25 ноября 1978 года. Москва. ЦК КПСС. В дверь постучали тихо и уважительно, но открыли сразу, не дождавшись разрешения. - Николай Нестерович? - спросил вошедший, небольшого росточка, плотно сбитый мужчина с кавказскими чертами лица. За его спиной стоял еще один посетитель. - Да, проходите, проходите, пожалуйста, - пригласил гостей Симоненко. Подал руку: - Михаил Александрович? - попытался узнать в крепыше представителя института, занимающегося зарубежной геологией. - Да, - улыбнулся тот и сделал шаг в сторону, давая возможность Симоненко поздороваться со своим спутником. - Виктор Константинович, - представился тот первым. - Из... - начал было Симоненко, но тот, утвердительно кивнув головой, перебил: - Да. - Пожалуйста, рассаживайтесь. Чай, кофе? Геолог и кагэбэшник переглянулись, одновременно пожали плечами: все равно. Хозяин кабинета наклонился к селектору: - Вера Васильевна, кто у нас сегодня дежурит? Лена? Пусть занесет в мой кабинет чай. На три человека. Спасибо. Ну а мы, чтобы не терять времени, начнем. - Заведующий сектором удобнее уселся в кресле. - Собственно, вы знаете, о чем речь, - полезные ископаемые Афганистана. Эта страна - мой сектор, мое направление, и мне просто нужно уточнить некоторые детали в этом вопросе. Михаил Александрович, я просил вас захватить карту... - Да, конечно, принес. - Геолог достал из папки небольшой квадратик, развернул его, уместив на столике, у которого они сидели. Симоненко встал, прошел к ним, наклонился, вглядываясь в условные обозначения. - Только сразу хочу предупредить, что эта карта - скорее состояние геологической изученности территории Афганистана, а не ее потенциальных возможностей. Несмотря на все изыскательские работы, которые до сегодняшнего времени удалось провести, Афганистан продолжает оставаться терра инкогнито - неизвестной землей, неоткрытой кладовой. Кто будет владеть ключом от этой кладовой, тот может быть спокоен за свое будущее. - Когда начинали работать в Афганистане наши геологи, когда западные? - спросил, изучая карту, Симоненко. - Так, сейчас вспомню точно. - Михаил Александрович вскинул голову, прищурил глаза, и ему на помощь пришел представитель КГБ. - В 1958 году СССР, Чехословакия и Румыния приступили к поиску нефти и газа на севере страны, в 1963-м проведены первые работы на твердые полезные ископаемые, - отчеканил он. - Да, это так. - Михаил Александрович вначале согласно улыбнулся, а потом с долей ревности посмотрел на сидящего напротив худощавого высокого мужчину, с которым он встретился у дверей Симоненко: кто это лучше его знает Афганистан? - Да, Афганистан был по-джентльменски поделен на две части: север изучали мы, юг - западники. Граница проходила вот здесь, чуть ниже Кабула. - До тридцать пятого градуса широты, - вновь уточнил Виктор Константинович, и на этот раз геолог замолчал: хотите - докладывайте сами. Симоненко уловил настроение, кивнул Михаилу Александровичу: - Рассказывайте, рассказывайте, Виктору Константиновичу по долгу службы следует знать некоторые частности, а нам нужна и общая картина. Принесли чай, горячий, с танцующим по поверхности паром. Каждый сделал несколько осторожных глотков, и все дружно отставили стаканы - пусть остынет. - К моменту начала работ мы уже знали, что в Афганистане имеются каменная соль, уголь, лазурит, железо, мелкие россыпи золота, рубиновые копи, изумруды, медь, ну и нефть и газ соответственно, - продолжал геолог. - Работали мы чуть меньше западников, ведь у нас были преимущественно горы, рано ложился снег. Но накануне семидесятых годов афганский департамент геологоразведочных работ стал приглашать нас на некоторые оценочные работы на юг. - Разрешите, - на этот раз деликатно вступил в разговор Виктор Константинович. - К этому времени к афганцам просочились сведения, что американцы и немцы обнаружили и скрыли от афганского правительства залежи радиоактивных минералов. Это вот здесь, севернее Кандагара. Японцы и французы нашли урановую руду под Лашкаргахом, десятки точек. И тоже была попытка утаить это от правительства. - Каково содержание урановых руд в Афганистане? - посмотрел Симоненко вновь на Михаила Александровича. - В Афганистане она самая обогащенная в том регионе - до пяти - десяти процентов. А так обычно десятые доли процента. - Как вы думаете, могли там производиться разработки? - Думаю, вряд ли. Хотя опробование точек конечно же могло быть, - уловив наконец, что больше интересует ЦК в геологии и Афганистане, стал более конкретен и Михаил Александрович. - Могу добавить, что на экспорт Афганистан отправляет асбест, лазурит - по пяти шести тонн в год, не больше... - Куда? - В Америку и ФРГ. Затем берилл... - Это для чего? - Для ракетостроения, самолетостроения. Мы раньше не имели технологии работы с ним, поэтому все эти годы берилл поставлялся только в США. - Еще добавление, - попросил представитель КГБ. - Со времен второй мировой войны Америка на 90-99 процентов пополняет свои запасы хрома, берилла, слюды и марганца за счет импорта, и в большой степени афганского. Основное внимание в последние годы американцы уделяли в стране поиску нефти и урана. - Ясно. А чем расплачивается Афганистан с нами? - Газом, - виновато развел руками Михаил Александрович: газ, конечно, совсем не звучал рядом с хромом, ураном, бериллом. - Просто газ окупается в течение года, и наши южные республики существенно улучшили свое снабжение газом именно за счет Афганистана. - Ну, допустим, не за счет, - поправил впервые Симоненко. - Наши изыскные работы, как я понял, дали Афганистану многое. - Конечно. Не говоря уже о месторождениях, которые мы полностью отдаем им, мы, собственно, подготовили для страны и первых специалистов. Например, если раньше с нашими геологами ходило два-три афганца-стажера, то теперь все наоборот: в афганской партии находится всего два-три наших специалиста. В этом году появились первые кандидаты наук по нашему профилю среди афганцев. Это ли не достижение? Конечно, кто-то искал себе в Афганистане выгоду, - вернулся Михаил Александрович к соотношению афганского экспорта в Америку и СССР, - но зато мы просто честно выполняли то, о чем просило нас афганское правительство. Честно и добросовестно, и никто никогда не упрекнет советских геологов за это. - Много сейчас там наших специалистов, Михаил Александрович? - сдерживая эмоции геолога, вновь вернул в спокойное русло разговор Симоненко. - Да, много. Знаете, в Афганистане, куда ни пойдешь, что-нибудь да найдешь. Ориентация у афганцев на нас полная. Не поверите, но в иных местах наших геологов встречают лучше, чем в некоторых районах нашей Средней Азии. Честное слово! Поесть, заночевать, достать лошадей - это никогда не было для нас проблемой. Ночевали подчас в мечетях - святынях, можно сказать, мусульманских. Первый вечер и утро местные власти кормили всегда как лучшего гостя, и только бесплатно. О, Афганистан - это прекрасно! - Ну что же, - вернулся на свое место Симоненко. - Кое-что вы для меня прояснили. Доклад и справки свои вы мне оставите, - протянул он руку за листочками, которые гости вытащили из своих папок. - Да, совсем забыли про чай. Вера Васильевна, ради Бога, пусть Лена принесет нам еще чайку, а то этот остыл... 27 ноября 1978 года. Кабул. Заплатин хотел уже вылезти из машины, когда прервалась музыка в хрипящем радиоприемнике и водитель с переводчиком разом прильнули к нему, вслушиваясь в сообщение диктора. Он вынужден был толкнуть старшего лейтенанта - не забывай переводить, и тот запоздало кивнул. Неделю назад Василий Петрович убрал от себя Диму, прежнего переводчика, узнав, что тот отчитывается перед представителем КГБ о всех встречах Заплатина и его беседах, причем не только с афганцами, но и со своими товарищами. А он, глупый, еще удивлялся, откуда у представителей особого отдела полная информированность о его делах. Заметив, что Дима после каждой встречи под любым предлогом хоть на несколько минут, но исчезает в комнате особистов, вызвал его и приказал собирать вещи. Слежка возмутила, выбила из колеи: неужели и в наше время еще существует подобное? То, что необходимо, он сам доложит куда следует, а иметь под боком человека, который следит за каждым шагом и каждым словом - увольте! А если нет доверия, он уедет в Союз тут же. - Да ничего не рассказывал, зачем поднимать шум, - после того как он выставил из кабинета переводчика, прибежал особист. Но это лишний раз подтвердило, что именно к ним прокладывал дорожку Дима. - Хотите, поменяйте его, берите любого другого на выбор. - И что, любой точно так же будет вас информировать? - Василий Петрович, мы выполняем здесь каждый свои задачи. Вам нужен переводчик или вы сумеете обойтись без него? - наконец прямо поставил вопрос особист. Спросил, прекрасно зная, что не обойдется. И вот теперь идет притирка Заплатина с новым переводчиком. - Ну, что там? - поторопил Заплатин. - О пленуме? - Да, сейчас, - отозвался старший лейтенант. О сегодняшнем пленуме ЦК НДПА знали немногие, но ели решили передавать по радио сообщение о его работе, значит, он уже закончился. - Значит, так, - устраиваясь поудобнее, начал переводчик. - Идет информационное сообщение о пленуме. Семь членов ЦК и два члена Ревсовета - Бабрак, Кештманд, Нур, Анахита и другие, всех не запомнил, которые принимали активное участие в предательском заговоре... - В этом месте переводчик догнал диктора и начал переводить синхронно: - ...против Великой Апрельской революции, против ДРА и против нашей славной партии, из которых шестеро не вернулись на родину, с тем чтобы дать отчет о своих делах, исключены из НДПА. Сделал паузу диктор, перевел дыхание переводчик. Вновь сначала вслушался в текст, зазвучавший в эфире, потом начал перевод: - Четыре члена ЦК, фамилии все незнакомые, которые тоже причастны к этому заговору, на данном этапе исключаются из состава ЦК и переводятся в кандидаты в члены партии, с тем чтобы они могли бы перевоспитаться на основе критики и самокритики... - Послушав еще немного, сообщил: - Через несколько минут будут передавать текст выступления Тараки на пленуме. Ну что ж, и без речи Тараки итог ясен. Значит, удар по "Парчам" нанесен под самый корень. Тут уж приходится думать, для блага ли это самой партии, да и страны в целом? Что выиграет, что потеряет Тараки после этого пленума? - Я буду у главного военного советника, там у него и послушаю продолжение. А вы на сегодня свободны, - отпустил машину Заплатин. Глава 11 ЗАПЛАТИН - ВО ГЛАВЕ АРМИИ. - КОРАН ЗАПРЕЩАЕТ БРАТЬ ЧУЖОЕ. - АРМИЯ - ПОД ПРИСМОТРОМ АМИНА. - "НЕ В НАШИХ ИНТЕРЕСАХ ДЕЛАТЬ МОСКВЕ ТАКОЙ ПОДАРОК". Конец 1978 года. С 1978 годом Афганистан прощался сравнительно спокойно. Собственно, это был и не его праздник: по календарю лунной хиджры мусульманин вступает в новый год - Навруз - в середине марта. Но в Кабуле к этому времени собралось такое число советских специалистов и советников, что афганцы тоже почувствовали 31 декабря праздником. Их приглашали в гости, и они с радостью соглашались, образно говоря, дважды ступить в одну и ту же воду. Но как легко мы расстаемся с уходящим годом! Словно был он или страшной обузой, или пролетел так быстро, что и вспомнить, помянуть добрым словом его жаль времени. Счастья - в новом году, здоровья и успехов - в новом. Новый год как заклинание от всех напастей и бед. Пьем за новый год, говорим о нем, думаем, мечтаем... А нам бы плакать по уходящему, в первую очередь потому хотя бы, что это уходит часть жизни. Уходят 365 дней, в каждом из которых опять-таки целых 24 часа. А сколько раз порой не хватает нам всего одной минуты! Одной! Для счастья, для удачи, для предотвращения трагедии. Нет же - за новый год. Наверное, многое в нашей жизни и не получается именно потому, что наступающий год, еще ничего не сделавший, принимает в свою честь столько здравиц и восхвалений, что большую часть своего времени просто почивает на этих незаслуженных лаврах. А ведь только уважая вчерашнее, можно чего-то добиться завтра. Даже прийти в завтрашний день нельзя, минуя сегодняшний. А пожелания с Новым годом - это всего лишь надежда. Без пота, без плоти. Конечно, пусть сбудется, без нее, говорят, вроде нельзя, но все равно жаль, что в Новый год мы не ценим по достоинству того, что теряем... Что уходило с 1978 годом в Афганистане? Уходил год Великой Апрельской революции - к этому времени ее уже стали называть именно так. Великий вождь и учитель Нур Мухаммед Тараки, чьи портреты незаметно заняли стены домов, кабинетов, школ, больниц, уверенно вел афганский народ к построению бесклассового общества. Были приняты главные законы страны - о земле и воде. Ну и самое историческое событие под занавес года - подписание 5 декабря с Советским Союзом в Москве Договора о дружбе и взаимной помощи. Вопрос о подписании Договора представлялся настолько важным, что 2 декабря специально был созван пленум ЦК НДПА, на котором утверждался состав делегации. Кроме подписания Договора планировалось заключение множества соглашений практически во всех областях, и пленум после долгих дебатов решил: в Москву выезжает все афганское правительство. Единственное - решили не называть в прессе в составе делегации Амина: пусть все думают, что в стране остался он. Тараки же перед самым отлетом вызвал к себе Заплатина: - Товарищ Заплатин, мы все улетаем завтра в Москву на подписание Договора. - Счастливого пути, - пожелал генерал, еще не зная о цели вызова. - Спасибо. Ну а управление армией мы решили доверить вам. Остаетесь старшим. - Я? - Заплатин быстро перебирал в памяти приближенных Тараки: а почему не Амин? Значит, он тоже летит? Но тогда ведь есть еще главный военный советник. Посол, наконец. Тараки словно угадал его мысли: - Понимаете, для нас армия - это все. Наш народ любит армию, а в армии уважают вас. Так что придется дня три-четыре побыть главой. - Есть, товарищ Тараки. - Вот за это я и люблю военных, - обнял Василия Петровича Генеральный секретарь. В Москве афганской делегации оказали самый теплый прием, какой только можно было ожидать. Открыт, откровенен и любезен был Брежнев. Амин очень плодотворно провел переговоры по военным вопросам в Генеральном штабе с Огарковым. Здравоохранение, геология, торговля, туризм - все подписывалось, прогнозировалось на будущее. Разве только что о полете в космос не договорились. Удачным виделся Договор для обеих сторон. На фоне всего этого были, конечно, и тучи на афганском небосклоне. Достаточно сложно шла земельная реформа. Тут впервые революционное правительство столкнулось с парадоксальной ситуацией. Крестьяне, умиравшие от голода, мечтавшие и молившиеся о клочке земли, ее, конфискованную у феодалов... не брали. - Земля не моя, а Коран запрещает брать чужое, - открещивались они от подарка революции. Конечно, не только и не столько Коран являлся причиной отказа. Помещики широко разводили руками, представляя земельным комитетам свои поля, - берите, ничего не прячу. Дружелюбно приглашали гостей испить чашку чая. Но зато ночью к тем, кто осмелился взять себе надел, приходили нанятые баем нукеры. И уже на следующий день во всей округе трудно было найти человека, который согласился бы взять землю, - жизнь дороже. А что делать, если новая власть - только до наступления сумерек. Бумажка с непонятной печатью не защищала от ночных гостей. И получилось к осени: землю-то отобрали, а отдать ее оказалось некому. И остались незасеянными многие поля, в кишлаках и аулах с тревогой начали перебирать съестные запасы, молясь на чудо, которое смогло бы спасти от голодной смерти зимой. Чудо пришло с севера. Потянулись в Афганистан колонны с мукой, рисом из Советского Союза. Правда, докладывали потом советники, когда стали делить, распределять продукты, не оказалось под рукой самого малого - обыкновенной мелкой тары. Зато тут же отыскались американские коробки, небольшие мешки. И сыпалась русская мука в мешки с американской эмблемой и английскими словами, и развозилась по кишлакам и пастбищам, и молились афганцы гербу и флагу Соединенных Штатов. Но не до этих, казалось бы, мелочей было советским людям, а тем более афганцам. Главное, поддержать народ, а с остальным сочтемся и разберемся потом. Не случайно в конце сентября совпосол Александр Михайлович Пузанов передал в МИД запись беседы с послом Индии в Кабуле Сингхом: "Вначале посол сказал, что, находясь в Москве, из бесед с советскими руководителями А. Б. Ванджпаи (министр иностранных дел Индии. - Авт.) понял, что Советский Союз, будучи близок к Афганистану, якобы стремится не демонстрировать особо такую близость. По мнению А. Б. Ванджпаи, это весьма разумная и мудрая политика... В отношениях между братьями вовсе не является необходимым демонстрировать большую общность взглядов, близость, к тому же в условиях, когда это может стать поводом для нападок врагов..." Не все ладилось у кабульского правительства и с духовенством. Народ продолжал верить муллам больше, чем секретарям партийных комитетов. Мало кто из священников открыто и безоговорочно поддержал революцию, а после конфискации у них земель число священнослужителей вообще уменьшилось: стали уходить они в Пакистан. Правительство махнуло рукой - обойдемся без них, словно забыв, что слово муллы для мусульманина - закон. - Новое правительство не ходит в мечети, - как святотатство передавалось из уст в уста. Агитаторы, противостоявшие этому, были, как правило, молоды и горячи, и их или не слушали, или просто убивали как неверных, идущих против воли Аллаха. Листовки же, которые они приносили, все равно попадали к муллам: кроме них, в округе читать все равно почти никто не умел. А уж те читали то, что нужно. Именно после таких "прочтений" появились в Афганистане и ответные листовки, впервые за все века призывавшие бороться против русских. "Срочная информация! К сведению истинных мусульман. Программа Тараки, или то, к чему он стремится. 1. Несомненно, что тот, кто недостойно ведет себя, тот кяфир (неверный. - Авт.). 2. Соотечественники делают родину неверной. 3. В угоду русским они попирают честь мусульманина. 4. Отбирают землю и имущество мусульман. 5. Сыновья Советов (НДПА) говорят: у вас не будет женщин, земли и золота. 6. Будет уничтожена религия ислам и улемы. 7. Русским отдают землю и родину. Мусульмане, запомните все это. Смерть русским прислужникам! Смерть английским прислужникам". Не принесло авторитета новой власти и такое новшество, как создание партийных ядер. Коммунисты, опасаясь за жизнь многочисленных родственников, просили направлять их на работу в другие провинции. Началась великая перетасовка: формировались партядра и направлялись в различные регионы страны. Партийцы, не имеющие корней в своей зоне ответственности, не знающие людей, обстановки, настроений, не имели и авторитета. Они были большей частью "короли на день", так как ночью вынуждены были запираться в уездных комитетах и ощетиниваться оружием до утра. Вселяла надежду лишь некоторая стабильность в партии после того, как 5 июля лидеры "Парчам" были назначены послами и выехали из страны. А арест Кадыра и последовавшее тут же увольнение из вооруженных сил около восьмисот командиров всех рангов, от генерала до сержанта, позволили говорить об единстве и среди военных. Роль министра обороны взял на себя Тараки, хотя все прекрасно понимали, что и этот воз будет везти на своих плечах его любимый ученик. - Товарищ Тараки, сколько же можно на одного человека взваливать? - спрашивал Заплатин, перечисляя обязанности Хафизуллы Амина к тому времени: заместитель премьер-министра, министр иностранных дел, секретарь ЦК, член Революционного совета. Улыбался Тараки: - Товарищ генерал, у нас в Афганистане нет такого другого человека, как Амин. Если ему еще одно министерство дать, он сможет работать и там. И пусть работает. А министерству обороны работы все прибавлялось. Начали понемногу волновать банды, подучившиеся в Пакистане, они появились в восьми провинциях из двадцати семи, иногда даже отваживались принимать бой против небольших подразделений правительственных войск. Ухудшились, если не сказать, что прекратились вообще, отношения с Китаем, Ираном и Пакистаном. Долго проясняли свою позицию к Кабулу американцы, и только 1 декабря государственный секретарь Вэнс отправил в посольство в Кабуле секретную шифрограмму: "...один из возможных вариантов для нас мог бы заключаться в прекращении нашей деятельности в Афганистане, но мы считаем, что это было бы обескураживающим для его соседей и не сочеталось бы с их политикой. ДРА не просила нас укладывать чемоданы и отправляться; наоборот, она приняла нашу политику сохранения нашей заинтересованности и присутствия. Прекращение наших усилий в Афганистане выглядело бы, как если бы мы сняли с себя ответственность, что отвечало бы одной из главных целей Советов, которая заключается в дальнейшем сокращении американского и западного влияния в Афганистане и в регионе. Было бы не в наших интересах делать Москве такой подарок". Интерес Соединенных Штатов в первую очередь проявлялся в финансировании и в небольших, но поставках оружия для банд, засылаемых в Афганистан. Это в свою очередь заставляло афганское руководство кроме традиционного дружеского отношения к Советскому Союзу смотреть на него и как на защитника, который поможет выстоять первое время. В мире ведь нет совершенно нейтральных государств: одни революции искали поддержку у социалистического лагеря, другие, которые мы, как правило, называли контрреволюциями, охотно брал под свое крылышко Запад. И все надеялись на лучшее завтра. Надеялся на будущее и Тараки: народ ведь должен был понять - все, что делается в стране, это ради блага афганцев. Глава 12 ИЗ ВДВ - В КАВАЛЕРИЮ. - МЫ СЛАБЕЕМ У ЖЕНСКИХ НОГ. - "ЖЕНЩИНА - ЭТО МИНОИСКАТЕЛЬ..." - МОЛНИИ В НЕБЕ ДОЛГО НЕ ДЕРЖАТСЯ. - ОКСАНА ДЛЯ БОРИСА. - "МАНЕЖНЫМ ГАЛОПОМ - МАРШ!" 31 декабря 1978 года. Узбекистан. Жизнь крутанула Бориса Ледогорова так, что сорвала резьбу и пошла вертеть вхолостую. А как сказать иначе, если встречал он Новый год в одиночестве в небольшом узбекском городке на должности командира взвода вьючно-транспортной роты кавалерийского эскадрона. И слыхом не слыхивал про такое, а вот оказалось, что лазит еще по Памиру наша кавалерия и закрывает какие-то перевалы, до которых не может добраться ни авиация, ни пехота. И аккурат под ЧП в Суземке освободилась в эскадроне его нынешняя должность. Так что не права пословица, будто "дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут"*. Кушка и саперный взвод были бы для Бориса благом, а здесь изучай, с какой стороны подходить к коням и когда их кастрировать... (* Через год пословицу дополнят, и она станет звучать так: "Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут, а теперь меня надули - оказался я в Кабуле".) За бутылкой вина, в углу казармы, отгороженном устаревшими плакатами, провожал 1978 год бывший десантник, бывший сапер Борис Ледогоров. На кровати лежало нераспечатанное письмо от Желторотика, оно притягивало к себе. Борис ловил себя на том, что смотрит на него по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать: все не один будет. И неожиданное письмо, и прощание со старым годом подтолкнули к воспоминаниям, к горячему соприкосновению с тем, что хотелось бы забыть, вычеркнуть из жизни и памяти. Борис поднял письмо, пристроил его на заваленной всякой ерундой тумбочке, лег на кровать. Когда-то давным-давно, сто лет назад, летом, он лежал на нарах в палатке рядом с Леной и боялся поднять руку. А сейчас ворочайся, раскидывайся, хоть поперек кровати, пожалуйста, ты свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы... Старший лейтенант повертелся, устраиваясь удобнее, прикрыл глаза... Июль 1978 года. Суземка. Саперы говорят, что они ошибаются все-таки дважды, и первый раз, когда выбирают профессию. Но любил Борис Ледогоров свою саперную науку до самозабвения. Она была делом, которое требовало чаще, чем перед кем бы то ни было, становиться на колени. Которое признавало только уважение и аккуратность. Забитые землей ногти. Дело, совершая которое, уважаешь самого себя, которое заставляет окружающих ценить тебя. Дело без дураков и нахрапа. Борис, конечно, не мог похвалиться огромным количеством обезвреженных мин и снарядов, не было в его практике и чего-то такого необычного, о чем трубили бы газеты. Тем не менее руку на всевозможных выездах набил и чувствовал себя уверенно. Но ведь проклянешь и хлеб, коли станет комом в горле. С его приездом к поисковикам, как понял Борис, особой быстроты в работе не прибавилось. Определить, где есть в земле металл, - дело минутное, а остальное-то по-прежнему делалось малой саперной лопаткой да пальчиками. Серьезных находок по его саперной части не попадалось, с мелочевкой разделывался на месте и постепенно, забыв разграничения в работе, вторгся во владения Желтиковой. Сначала начал освобождать от земли и кореньев кости, потом определять по ним, сколько человек откопали. Раньше думал, что это делается по черепам, но оказалось, по берцовым костям: две положил - вроде уже и человек. Съездил с Юркой в Сошнево, там в плотницкой мастерской делали гробы для перезахоронения. Дед Чудрил, с вечной самокруткой во рту, вначале сбивал небольшие домовины, но как-то зашли бабы, подняли шум. - Что ты колотишь, хрыч старый. Ты не детей хоронишь, а мужиков наших. Давай делай домовины мущщинские, большие. Дед Чудрил поворчал, но забросил уже готовых "малышей" на полок, авось пригодятся, не пропадать же добру. - Раньше надо было искать да хоронить, - бурчал он в желтые прокуренные усы. - Спохватились. А я помню, как после войны другая команда пришла-то: в первую очередку искать и сдавать медные гильзы. Рупь восемьдесят копеек за килограмм. Старыми, конечно. Металл был нужен стране, а не мы, солдаты. Дед пробыл на фронте часов пять, ему оторвало пятку при первой же бомбежке, и он был списан из действующей армии подчистую. Но все равно фронтовиком считался и не забывал напоминать об этом другим. Наведывался в лес и военком. Сначала привез обещанную еще при первой встрече карту с указанным местом подрыва боеприпасов - на всякий случай, а потом отвез в райцентр Юрку и Сашку сдавать последний экзамен. Заканчивалась стажировка и у Сергея, Ледогоров кивнул и ему на "уазик": давай, езжай с оказией, но курсант с такой мольбой посмотрел на своего командира, что старший лейтенант, даже не оглянувшись на Улыбу, все понял и смолчал. Так и остались в лагере он с Булановым, Филиппок да Лена с Настей. - Все, сегодня выходной, - решительно сказала Лена, когда скрылась за листвой деревьев машина. - Выходной, выходной, - запрыгала, хлопая в ладоши, Настя. Ледогоров и Буланов тоже были не против отдыха, и только Филиппок, хмыкнув, пошел в сторону палатки с уже завезенными к ней гробами. Странные вообще-то отношения сложились у Бориса с ребятами. Поначалу они вроде потянулись к нему, он даже провел с ними несколько занятий по работе с миноискателем, но постепенно они начали сторониться и его, и Сергея. Причину долго искать не пришлось: кроме Сереги, дровишки заготавливать для Насти мечтали и Юрка, и Сашка. Улыба же, открытая душа, предпочтение отдавала курсанту, скрывать этого не умела, так что результат был закономерен. Там, где молодежь, опасно появляться со спичками любви. Не мог похвастаться своей стойкостью в этой области и Борис. Уже на второй или третий вечер они прогулялись с Леной по лесу перед сном, просто так, как старшие в группе. А укладываясь спать, увидел Борис совсем рядом - так рядом, что почувствовал запах солнца, - увидел он рядом со своей подушкой светлые волосы Лены. Они притягивали к себе магнитом, и Борис, еще боясь, но уже и веруя, что девушка не отвернется, дотронулся до белых кудрей, перебрал их осторожно пальцами. Лена замерла - ему ли, промаявшемуся первую ночь, было не почувствовать это, но не отстранилась, не отвернулась. Наоборот, подтянула к его руке свою ладонь. Утихомиривая сердце, коснулся пальцев девушки. Тут же отнял руку - вроде случайность, нечаянность, извини. Проверяя себя и ее, через какое-то время опустил пальцы на ее ладонь. Чуть-чуть погладил подушечками пальцев, если Лева что-то и скажет, то ничего не было, ей это просто могло показаться. Но девушка ответила легким ответным нажимом, и только тогда Борис взял ее руку в свою. По телу пробежал озноб, и он чувствуя, что не в силах справиться с ним, а самое главное, не желая расставаться с этой томительной усладой, увлек руку девушки под одеяло. Там, в теплоте, в темноте и близости, они сцепились пальцами до боли, до хруста, и этим все сказали друг другу. Позови в тот миг кто-то из них другого из палатки, подальше от друзей-свидетелей, не думая о будущем, о всевозможных разговорах и догадках, ушли бы в лес, затерялись бы в его темноте, слились бы в объятиях. Но благоразумие взяло верх, а может, и не благоразумие, а еще неверие в происходящее, и они остались лежать, сцепив руки. А когда занемели пальцы и он медленно высвободил их, Лена, догадавшись, что будет дальше, вновь вся сжалась, замерла. "Так никогда не вырастешь", - улыбнулся мысленно Борис и прислонил ладонь к горячему бедру девушки. И потерялись после этого вечера головы, и кусты вокруг Лены оказались столь густыми и высокими, что Борис уже и несколько минут не мог провести без нее. Что-то происходило между ними, свои отношения складывались у ребят, а он только ловил ее взгляды, ее прикосновения, ее слова и таял, таял, таял. Какое же это блаженство быть слабым, беззащитным у женских ног... И когда захлопала в ладоши Настя, радуясь выходному дню, когда ушел в палатку недовольный, но нейтральный Филиппок, перекрестились взгляды Лены и Бориса, Насти и Сергея. Они оставались одни, доверяли друг другу и могли быть чуточку откровеннее в своих чувствах. Как хочется быть откровенным в своих чувствах при других. - Товарищ курсант, - подойдя к Лене и тем самым отделяя Улыбу и Буланова, помогая им остаться одним, шутливо произнес старший лейтенант. - Я, - также играя, с готовностью вытянулся и Сергей. - Определяю вам сектор наблюдения. - Борис отмерил им участок леса от сих и до сих. - Есть, - согласился тот, благодарно улыбнувшись: старший лейтенант взял инициативу на себя, и теперь все можно делать якобы в шутку. Взял Настю за руку, кивнул в отмеренном им направлении: - Извини, командир приказал. - Молодежь, - стараясь скрыть свою нервность, проговорила Лена. Все-таки оставаться вдвоем вроде бы случайно - это одно, а чтобы вот так, почти в открытую... - А у нас берез больше, - кивнул в противоположную от "молодежи" сторону леса Борис. Какие березы, какие цветы и земляничные места - целуясь урывками, перебивая желание тут же, сразу за первыми деревьями обняться, убегали быстрее, быстрее от всех, подальше, еще дальше. Никого не видеть и не слышать. Только они в лесу, только они... Остановились наконец около небольшой поляны, повернулись друг к другу. Обнялись, обласкались вначале взглядами. - Здравствуй. - Борис наклонился, дотронулся своим носом до вздернутого носика Лены. - Здравствуй, - прошептала она горячим шепотом. Они уже не признавали встреч на людях, они здоровались, отмечали начало дня, только когда оставались одни. - Ты сегодня необычно красивая. - А вчера? - Вчера была еще милее. - Значит, сегодня хуже? - Погоди, ты меня не путай. - А ты не путайся, саперу нельзя ошибаться. Ну, так какая я сегодня? Вместо ответа Борис легко подхватил ее на руки, закружил. Сколько девушек кружили кавалеры среди деревьев, уже вроде должно было за тысячелетия появиться в генах у них равнодушие к этому. И какое счастье, что каждый раз любовь идет по новому рисунку. - Ой, упадем, - обхватила Лена Бориса за шею. - Ага, уже падаем, - согласился тот. Опустился на колени, положил девушку на траву. Лена, улыбаясь, закрыла глаза откинула голову, и старший лейтенант поцеловал ее напрягшуюся шею, ямочку между ключиц. Затем осторожно проследовал поцелуями за синим ключиком на куртке, открывающим женское таинство... ...Глупцы поэты, восхваляющие взрывы чувств при первом парашютном прыжке, при первой обезвреженной мине. Они просто или не знают, или забыли, или, что скорее всего, не способны уловить, что такое встреча с женщиной. Как все меркнет и тускнеет после этого... - А ты знаешь, у меня никогда не будет детей, - вдруг тихо проговорила Лена, глядя на редкие белые облачка в синем-синем небе. - Почему? - приподнялся Борис. Лена торопливо закрыла глаза, и он осторожно поцеловал ее дрожащие веки. На губах ощутил солоноватый привкус, отстранился, в волосы, за уши девушки уже пролегли два блестящих ручейка. - Что с тобой, Лена? Ты что? Ленушка! Она тоже встала, села к нему спиной, вытерла ладошками слезы. - Извини. Просто жалко себя стало и... и чтобы ты знал, - наконец проговорила она. Ледогоров, словно неуверенный гипнотизер, водил около ее плеч руками, не решаясь дотронуться: что надо делать с женщинами, когда они плачут? Успокаивать, сводить все к шутке, молчать, говорить, сочувствовать?.. - Все, Боренька, все, больше не буду, - и в самом деле успокоившись, повернулась Лена к нему. - О, а глазки-то уже красные и носик успел распухнуть, - дотронулся наконец Ледогоров до щеки девушки. Она доверчиво потерлась о его шершавую ладонь, хотела что-то сказать или объяснить, но в этот миг раздался взрыв. Глухой, приглушенный расстоянием и листвой, но он подбросил их с места, потому что прогремел в стороне лагеря, а там... там Улыба и Буланов. Нет-нет, там же еще Филиппок, Филиппок... - Боря, - окликала, звала отставшая Лена, но Ледогоров не оглянулся, не остановился. Прыгая через рвы, пни, поваленные деревья, отметая от лица ветки, мчался к лагерю. Нет ничего страшнее для сапера, чем невидимый им взрыв. Неконтролируемый взрыв. Неужели Филиппок? Ноябрь 1978 года. Суземка. На каждый случай есть в России своя песня. Поют люди на похоронах и на свадьбах. Когда остаются одни и прилюдно. С музыкой и без нее. С повода и просто так, потому что захотелось попеть. Так же в России и плачут - на поминках и крестинах, от радости и горя, одиночества и от того, что невозможно человеку порой остаться одному. Плач и песня на Руси испокон веков очищали душу. И покуда поет и плачет народ, есть у него душа и сердце. В ноябре пело, пило, плакало Сошнево на проводах в армию Юрки Грача и Сашки Вдовина. Народу пришло много, в три захода садились за столы да еще выносили на улицу дедам-бабкам, которым на крыльцо подниматься-то лишний раз оказалось тяжело, не говоря уже о том, чтобы тесниться с молодыми на лавках в доме. Крестились перед выпивкой, прося у Бога прощения: мол, чем больше выпьется, тем легче плачется. А поплакать вроде бы надо... Проводили солдат за село с гармошкой, там переобнимались. Которые помоложе, полезли в машины с красными флагами по бортам проводить до райвоенкомата, оставшиеся замахали руками - возвращайтесь. Матери сели в кабины, и по шляху, мимо грушенки, лога повезли их сыновей в армию. Все века Россия вынуждена была растить себе солдат. Судьбой и Богом было определено ей постоянно иметь то ли ближних, то ли дальних врагов, зарящихся на ее земли, ее богатства. И счастьем выходило России считать года, которые удавалось прожить без войны. Одна заканчивалась, а народ со страхом уже смотрел вперед: сколько сроку отпущено заживить раны, подрастить новых солдатушек, наделать нового оружья и откуда беда, враг-ворог заявится. И присказка главная: "Хоть бы умереть до войны". Плуг и винтовка стали символом Руси, хотя нам и хочется видеть в гербе лишь серп и молот. И не просто из-за разлуки плачут матери, провожая сыновей в солдаты. Слишком близка всегда была Россия, сама отнюдь не задира, к войне. И слезы матерей - это скорее и больше на "вдруг", на будущее, не приведи Господь. А шли Юрка и Сашка к тому же еще и в десантные войска. Черданцев перед этим заехал в Сошнево, спросил Аннушку и Соню: есть возможность послать ребят вместе или в подводники, но это на три года и атом, или в береговую оборону, но это район Тихоокеанского побережья и у черта на куличках, или в десантники, вроде страшно, но рядом, в Белоруссию. Уговорил, доказал, что ВДВ - это в первую очередь порядок, это мужская гордость, а прыжки, ну и что, что прыжки, сотни и тысячи ребят прыгало и прыгает, и ничего. Трудно, когда дают выбирать. Если есть один вариант - это вроде судьба, куда деться, когда же выбираешь - можешь потом всю жизнь жалеть, что поступил так, а не иначе. Плохо, когда выбираешь, плохо... - Мишенька, ты уж по-свойски реши сам, как лучше, - митусилась перед выбором Соня. - Ой, Господи, мы же ничего в этой армии не знаем. Определи сам, по своему разумению. Черданцев посмотрел на Аннушку, в хате у которой они собрались "на совет в Филях", та беспомощно улыбнулась, и Михаил Андреевич решился: - Все, в ВДВ. В Суземке, во дворе райвоенкомата, Юрия, Сашку и еще пять-шесть ребят из других сел и в самом деле забрал молоденький лейтенант с парашютным значком на кителе. Прибежавшая на часок с работы Лена Желтикова даже спросила его, не знает ли он Бориса Ледогорова, но ответ услышать не успела: к ребятам пробился Филиппок, и Лена, прячась за людей, отошла, затерялась. Издали кивнул заплаканным Соне и Ане снующий по двору с бумагами Черданцев, но подходить не стал. А Лену усмотрел, подозвал, попросил заглянуть в военкомат завтра - отыскал адрес Ледогорова, так что просьбу выполнил. Вскоре электричка умчала призывников дальше, в область. Провожавшие же достали последние припасы, и свои ли, просто ли подошедшие на праздник - всем наливали, предлагали выпить. Потом, как водится, нашлись те, кому обязательно надо подраться, малочисленная районная милиция подозвала водителей, приказала заводить машины и увозить "орды" по своим селам и деревням. Все, отдали ребят в армию. Соню и Аннушку Черданцев усадил в "уазик": "подброшу сам". Дождался, а где и подогнал, чтобы побыстрее разъехались от военкомата машины, разошлись по домам свои, суземские. К "уазику" вернулся с женой. - Смотри-ка, видать, с женкой, - толкнула задумавшуюся подругу Сонька. - Вроде ничего, не кочевряжится. - Знакомьтесь, товарищи женщины, - открыл дверцу Черданцев. - Это Мария, моя жена. А это мои невесты, я тебе о них рассказывал. Женщины кивнули друг другу. Маша внимательно оглядела "невест", задержала взгляд на Ане; видимо, каждая жена сердцем ли, десятым чувством, но определит, на кого может посмотреть ее муж. Аня почувствовала этот выбор, начала поправлять полы пальто на коленях, и Мария, поняв, что не ошиблась, повернулась к мужу: - А может, и я с тобой сейчас съезжу в Сошнево? Почти месяц, как приехала, - тут же пояснила она женщинам, - а он только обещает да обещает свозить на родину. - Месяц - не год, - улыбнулся Михаил Андреевич, уже жалея, что решил познакомить жену с Соней и Анной сегодня. Если верить Ледогорову, то женщины - это чистейший, изумительный миноискатель, который мгновенно фонит на нужный объект. Нет, надо держать их подальше друг от друга, жену и ту, которая нравится. - Еще съездим, а сейчас я быстро, только туда и обратно. - Хорошо, - быстро и охотно согласилась Маша, но в этом покорно-поспешном согласии уловил Черданцев и тревогу, и боль и обиду. Хотел дать задний ход своему решению, но Мария сразу же отошла. Ей-то, в самом деле, за что на плечи его груз? - Пусть бы поехала, - после некоторого молчания, когда уже выехали за Суземку, сказала Соня. Выходит, думали они об одном и том же. - Теперь в другой раз, - ответил Черданцев и перевел разговор на более близкое для сидящих позади женщин: - Ребята, наверное, уже в облвоенкомате. - Ох, только бы нормально отслужили да воротились, - вздохнула Соня. - А то, говорят, что и дерутся они там, в армии. А, Миш? Михаил Андреевич хотел отделаться усмешкой, но ответил серьезно: - Всякое бывает, девчата. Когда сто человек одного возраста поселить на два года в казарму, тут нужно не то что умение, а порой просто житейскую мудрость, чтобы обойти все конфликты и острые углы. - Так, значит... - с испугом начала Соня, она спросила в надежде, что Михаил развеет ее опасения, а он... - Но вы за своих ребят не бойтесь, - обернулся назад Черданцев. - Во-первых, дерутся далеко не везде. А во-вторых, если и дерутся, то достается в первую очередь маменькиным сынкам, слюнтяям, пижонам и сачкам. Короче, за дело, если отбросить эмоции. А ваши не такие. - Может, поехать к ним? - подала голос Аня. "Надо было все-таки просто посмеяться, не лезть в эти объяснения, - пожалел Черданцев. - Они сейчас настолько все остро и обнажено воспринимают, что лучший вариант ответов - это "да" или "нет". - Да все будет нормально. Ехать к ним еще рано, а на присягу, через месяц, можно будет съездить. Потом они в отпуск приедут, так время и пролетит. Лучше невест им ищите. - Была одна на двоих, да ваш военный, курсантик, перебил, - вздохнула Соня. - Улыба, что ль? - догадался Черданцев. - Настасья. Хорошая девка, работящая, а вот не повезло нам с Аннушкой на такую невестку. - Еще десять раз все поменяется, - махнул рукой Михаил Андреевич. - В их возрасте и в наше время это так. Замолчали, задумались каждый о своем. Черданцев краешком глаза выхватывал в дребезжащем зеркальце окаменевшее лицо Ани. В дребезжащем каменное - страшно. Нельзя же так убиваться, надрывать сердце. - Аня, - позвал Черданцев. - Да, - отрешенно отозвалась та, не отрывая взгляда от видимой только ей точки на ветровом стекле. - Ты совсем загрустила. - Тревожно на душе почему-то, предчувствие какое-то нехорошее гложет, - оторвалась она наконец от стекла, села поудобнее. - Перестань. Осенью восьмидесятого два бравых десантника появятся в Сошневе, и вы сами будете смеяться над страхами и переживаниями. - Когда это будет... - Могу сказать: ровно через два года. Точность гарантирую, потому что обладаю даром угадывать все события. Например, зима начнется 1 декабря, Новый год - 1 января, мне пятьдесят два года стукнет 21 декабря, в день рождения Сталина... - Ох, не напоминай про годы, - отозвалась Соня. - Наш век уже такой, что лучше вообще не вести никаких подсчетов, сзади, как до Суземки, уже проехано много, а спереди - вон оно, Сошнево, рядом. ...Деревня выглядела пустынной, первые после лета холода заставили искать место в доме у печки и старого и малого - пока это привыкнется к зябкости. Черданцев притормозил машину у Сонькиного дома, она открыла, вытолкнула плечом дверцу. Аня из своего угла задвигалась было по сиденью за ней, но Михаил Андреевич остановил: - Сиди, я подброшу. Соня с грустью и тихой женской завистью посмотрела на них, не смогла сдержать вздоха: - А я думала, присядем на минутку втроем. Черданцев глянул на часы, Аннушка тоже замотала головой: - Не, Сонь, мне тоже хоть чуть-чуть прибраться надо, все ж стоит корытом. Я попозже забегу. - Тогда ладно, - вздохнула Соня. Намерилась захлопнуть дверцу, но только оттолкнулась от нее и, оставив открытой, пошла к своей хате. - Нехорошо как-то все получается, Миша, - проговорила Аннушка, провожая взглядом подругу. - Все нехорошо. И с женой твоей, и с Сонькой. - Не надо, Аня. - Надо, Мишенька, давно надо. С самого начала. Я просто думала, что-то вернется, да только как вернуть прожитое. Жил бы ты тихо, спокойно, а тут я, дура... - Не говори ничего, прошу тебя. Давай завтра... - Не, Миша, никаких "завтра". Ни завтра, ни послезавтра, ни на Покров, ни на Николу. Молния долго в небе не держится. - Погоди, что-то ты... Давай доедем до тебя... - Не надо. Не хочу. Я лучше дойду. Я давно себе сказала: вот провожу Сашу в армию - и... и все, Миша. Для безрассудства я уже стара, да и не хочу, чтобы у тебя в семье из-за меня было плохо. Прощай. - Аня! - потянулся Черданцев, чтобы удержать ее, но Аня увернулась, вылезла из машины. Захлопнула оставленную Соней дверцу. "К чему-то подобному и шло, - подумал Михаил Андреевич. Положил голову на руки, обнявшие баранку. - Только плохо, что именно сегодня. И именно так. Сегодня им обеим тяжело". Вышел из "уазика". Аннушка медленно шла мимо палисадников. Не оборачивалась, а когда не оборачиваются, сердце ведь болит сильнее. Зачем она так себя? Звякнули пустые ведра на крыльце у Сони. Она стояла, опершись на коромысло, и смотрела сквозь голые ветви растущей у дома черемухи на него. Вернее на то, как он смотрит на Аню. Может, и загремела ведрами, привлекая внимание. Но Черданцев, обернувшись еще раз на Аню, залез в машину. Включил передачу... 31 декабря 1978 года. Узбекистан. "Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной. Почему же и куда ты исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда... Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания. Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права. Да и в школе смотрели на меня так, словно... Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо. Я даже писала вам в дивизию, чтобы тебя не наказывали. А адрес твой разыскал Черданцев, он передает тебе привет. Виделись с ним на проводах Юрки и Сашки Вдовина. Они десантники, служат в Белоруссии. На проводах видела и Филиппка, но подойти не осмелилась. Ты, наверное, знаешь, что ему ампутировали кисти рук, а сейчас еще начало падать зрение на тот, правый, поврежденный глаз... Вот и все новости. Сердцем пишу одно письмо, а разумом - вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, - это сон. Лена". "Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной..." - Здравствуй, Лена, - вслух произнес Борис и отложил читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца, стоящего на столе, - с Новым годом. - Товарищ старший лейтенант, - одеяло, служившее дверью, отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. - Там внизу, в дежурке, Оксана Сергеевна. - Ну и что? - Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас позову. - Меня нет. - А я уже сказал, что вы здесь. - Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году. - Товарищ старший лейтенант... Она пирог принесла, с курагой. Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный. - Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему посторонние в расположении части? - Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне Борисовой, нашем ветеринарном враче. - И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант Ледогоров пироги с курагой не ест. Все! Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный уголок комвзвода и скрылся за одеялом. "Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна", - плюхнулся на кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки тетрадный листок. "Если найдет тебя это письмо, здравствуй..." "Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто хотелось забыться, уйти от всего..." Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва Филиппка, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо, прожженную на груди курточку, он, вырывая у подбежавшего Буланова медицинскую сумку, краем сознания, помимо воли и желания просто отметил, констатировал для себя - конец службе. Потом был бег по лесу: Лена впереди, они с Сергеем и уложенным на одеяло парнишкой следом. Где-то отстала, плакала и звала их Улыба. Курсант несколько раз обернулся, но стонал, изворачивался на одеяле Димка, и они бежали, бежали, бежали. - Что же ты так, Димка? - уже в больнице успел спросить его Ледогоров. - Ты же знал, что нельзя ничего трогать. Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него, потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом, назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло Улыбе и курсанту, предавшим Сашку и Юрку. Назло, назло, назло... - Во всем виноват я, - отрезал все предложения разделить вину на обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в военкомате начальник милиция, женщина из прокуратуры, директор школы. - Я был старшим, и здесь ни Желтикова, ни обстоятельства ни при чем. Согласно закивал директор - ему, что ли, хотелось вешать ЧП на школу. Вроде бы остался доволен милиционер - не нужно искать виновных, прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру. Лишь Черданцев попытался еще раз если и не выгородить старшего лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и отвечать должен только он сам. Один. И через несколько недель расследования - прощайте, ВДВ, да здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя бы на всякий случай. А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась. Бывшее чудо... Он окликнул ее, уже подходя к городку. Длинноногая, в коротеньком сарафанчике, она оглянулась на его голос и, убедившись, что запыленный, потный старший лейтенант обращается к ней, остановилась, подождала его. - Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная? - А вам показать, где находится эскадрон? - оглядев чемодан, спросила она. - Вот за этим забором, - указала она взглядом на пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты, тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, - видимо, не он первый интересовался у нее дорогой. - Что, высоковат для вас? - улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв мочку ушка с дырочкой для сережки. - Грязноват, - чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров. - А-а, а я-то думала, что вы офицер, - разочарованно протянула девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: - Вам помочь нести чемодан? Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало сначало белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор. Туда же полетела парашютная сумка с вещами, фуражка. Не глядя на Девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми. Сразу за стеной начинался стадион, за ним виднелась казарма, от которой к Ледогорову бежал сержант с повязкой дежурного. - Восток диким был, диким и остался, - пробурчал Борис, отряхивая фуражку от пыли и колючек. - Но ничего, я ей ноги когда-нибудь повыдергиваю. И заставлю смотреть своими "антоновками" по-другому. Подбежал сержант, приложил руку к панаме! - Дежурный по КПП сержант Крижанаускас. Докладываю: вас вызывает к себе дежурный по части. - Он что, видел? - кивнул на забор Ледогоров. - Докладываю: так точно. - А командир на месте? - Докладываю: никак нет. - А где? - Докладываю: не могу знать. Разрешите проводить к дежурному? - чисто с прибалтийской педантичностью выполнил приказ сержант. - Проводи, - кивнул Ледогоров. Сержант подхватил вещи, пошел через стадион к казармам. Между ними мелькнули кавалеристы, и Борис замер: вот она, его новая служба, романтичная, непонятная и совершенно непредвиденная. Неужели это все-таки не сон? Неужели все серьезно? Он, сапер-десантник, будет лошадям хвосты крутить? - Руки держать стаканчиками, стаканчиками, - донесся чей-то властный голос. - Дистанция - на корпус лошади. Манежным галопом - марш! - Докладываю: идут занятия. - Иди в штаб, я посмотрю и подойду. Сразу за казармами находился изрытый копытами манеж - огороженная невысоким деревянным заборчиком площадка, похожая на хоккейную коробку. Вдоль забора мчались друг за другом около полутора десятка кавалеристов - обыкновенных солдат, к тому же еще и в красных погонах. Посреди манежа крутился всадник, время от времени подавая команды: - Выбросить стремена, сократить дистанцию, в колонну по два - марш! На площадке стало просторнее, несколько солдат принесли щитовой заборчик, и всадники один за другим стали направлять лошадей на препятствие. - Не заблудились? - послышался над головой Ледогорова женский голос, он оглянулся и отпрянул: за спиной стояла лошадь, на которой восседала... "Она или не она?" - думал Борис, вглядываясь в кавалериста - в берете, в форме, перехваченной портупеей, в высоких сапогах со шпорами: к этому трудно было привыкнуть после сарафана. Но "антоновки"-то, глазища, - точно ее. И язвительность свою, видимо, она с сарафаном не снимает. - Значит, не заблудились, - ехидничала с высоты девушка. - До штаба довезти? Не бойтесь, это лошадь, если вдруг не знаете. Она добрых людей не кусает. - Тогда почему вы не покусаны? - не сдержался Ледогоров. Девушка замерла, мгновение раздумывала над услышанным. Потом лошадь под ней, повинуясь какому-то сигналу, встала на задние ноги и пошла на Бориса. Ледогоров решил стоять до последнего, но, увидев прямо над собой перебирающие воздух копыта, все же отскочил в сторону - ну их, этих кавалерист-девиц, в баню. И только после этого девушка хлопнула ладонью по шее лошади, поставила ее на ноги, наклонилась к ее уху и достаточно громко, чтобы слышал старший лейтенант, похвалила: - Молодец, Агрессор. Умница. Пошли. Она с места взяла в карьер, перемахнула через заборчик и пронеслась по манежу. "Дурдом какой-то, детские игры", - сплюнул Борис и, не оглядываясь, пошел к штабу. Так вошли в его жизнь кавалерия и Оксана. Много воды утекло за полгода службы, научился и он сидеть в седле, рубить шашкой лозу, чистить копыта лошадей, выбирать им корм и многое другое. Было, конечно, интересно, но - не его. Иной раз даже ставил своего Адмирала на дыбы, вдруг увидев под его копытами взъерошенную землю - вдруг мина? Сапер жил в нем еще цепко, в конечном итоге Борис мечтал вернуться и в ВДВ, и к своему делу, но и новое занятие завораживало, позволяло дням нестись со скоростью Агрессора - самого быстрого в эскадроне скакуна. Наладились отношения и с Оксаной, а когда оказалось, что ее фамилия к тому же еще и Борисова, Ледогоров в одну из встреч так и сказал: - А вот и моя Оксана. - С чего это ты взял? - Они уже были на "ты", но не до такой степени, чтобы определяться в "мои" или "не мои". - Какая у тебя фамилия? Борисова. А я кто? Борис. Значит, что мы имеем? Оксану Борисову, то есть мою. Возражения? - Ну тебя, - отмахивалась Оксана, любовь и гордость всего эскадрона. Вспоминалась ли Лена? Конечно. И за письма ей садился несколько раз, и телеграммы к праздникам заготавливал, но так и не дошло до их отправки. Оксана была виновата? Вряд ли, хотя тянуло Бориса к ней все сильнее и сильнее. И не потому, что она была рядом, а Лена за тысячи километров. Вспоминая Суземку, Борис все отчетливее представлял себе, что до любви у них с Леной было еще далеко. Да, чем-то она понравилась, есть у нее притягательность, но вот появилась Оксана - и вытеснила Лену. Так была ли любовь? А не получится ли, что после Оксаны повстречается какая-нибудь новая глазастая, языкастая и ногастая, которая отодвинет все, что было до нее? Черт его знает. Но... но Агрессор и Адмирал уже ржали, увидев друг друга. А это означало, что их хозяева привыкли ездить рядом и им вновь придется тереться бок о бок. Как это происходит, почему перед Леной он готов тысячу раз извиниться, но все же... все же остаться с Оксаной? Когда-то он думал: хорошо, если бы Лена была похожа на Улыбу. Вот Оксана на нее как раз и похожа... - К тебе можно? Борис спохватился: Оксана, в наброшенной на плечи шубке, из-под которой выглядывало длинное зеленое платье, стояла на пороге и просительно-виновато смотрела на него: прости и разреши. Пришла. Пришла! Но ведь... - Да, проходите, раз уж здесь. - Я пирог принесла... С праздником тебя, - сделала шажок и замерла. Неужели это она когда-то заставила его одним взглядом лезть через забор? - Вас тоже с праздником. Оксана покивала: значит, все-таки "вы". Гордость гнала ее обратно, можно и нужно было усмехнуться и выйти. Впрочем, только вот нужно ли? - Здесь просидишь весь вечер? - Да. Я же ответственный. - Сам напросился? - Все равно в казарме живу. - Койку твою в общежитии... никто не занял еще. - Займут. Да, надо повернуться и уйти. На столе пустая бутылка из-под вина, кусок булки, банка магазинных огурцов. Боренька!.. А на кровати письмо. От кого? - Ты... ты не проводишь меня? - Знаете, ответственный не имеет права покидать расположение части, - выдерживал уставной стиль Борис. Хотелось, очень хотелось плюнуть на размолвку, тем более что Оксана сама пришла, но сегодня пришло письмо от Лены..." - Но солдаты-то все в клубе, - не хотела сдаваться и Оксана. - Я пошлю с вами дневального. - Спасибо, Боря. - Сил больше не было. Чтобы не заплакать от унижения и обиды, заторопилась. - С Новым годом тебя. Прощайте. - Повернулась наконец и вышла. Глава 13 ТАЙНА 117-го НОМЕРА. - ЗА ЧТО ПОГИБ ДАБС? - "ВОЙНА В СУМЕРКАХ". - ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ ОПЕРАЦИИ "ГИНДУКУШ". - КОГДА БЫТЬ НА МЕСТЕ ПОЖАРА? - МОСКВА ДУМАЕТ. Февраль 1979 года. Вашингтон. Во второй половине февраля Америка хоронила своего посла в Афганистане Адольфа Дабса. Как и положено при прощании, звучал гимн Соединенных Штатов, гроб укрыл звездно-полосатый флаг. В речах отмечались большие заслуги покойного дипломата. Газеты, в отличие от других событий, мало пролили дополнительного света к той информации, которая содержалась в официальном сообщении. А она излагалась предельно кратко: афганские террористы, переодетые в форму регулировщиков, около 9 часов утра 14 февраля остановили на улице машину посла, пересадили его в свой автомобиль, привезли в гостиницу "Кабул" и, забаррикадировавшись в 117-м номере, потребовали освобождения из тюрьмы одного из своих товарищей. Амин, лично руководивший операцией по освобождению заложника, отдал приказ начальнику царандоя Сайеду Таруну атаковать террористов. Посол, получивший в ходе перестрелки смертельное ранение, скончался. (Царандой - милиция.) Америка крайне болезненно восприняла это известие. Только что, всего неделю назад, пал шахский режим в Иране, и первым делом оттуда стали изгонять американцев - когда такое было в последний раз? Суждено ли Америке пережить такой позор? Собственно, все беды в том регионе начались именно от иранцев. ЦРУ, занятое в последнее время только ими, проморгало революцию в Афганистане. Именно проморгало, хотя и делает вид, что здесь не обошлось без русских. Падение Ирана, хоть в какой-то степени ожидаемое, тем не менее тоже повергло в шок привыкшую только побеждать деловую Америку, А теперь вот вдобавок еще и гибель посла. Кроме того что Дабс считался одним из наиболее заметных дипломатов, он, по мнению госдепартамента, один из немногих, кто сумел сделать хоть мизерные, но шажки по восстановлению интересов США в Афганистане. Его ставка предполагала беспроигрышный вариант: не забывая поддерживать контакты с Тараки на официальной основе, он все внимание сосредоточил на Амине, сумев рассмотреть не только того, кто идет следом за лидером в афганском руководстве, кто является реальной силой в стране уже сейчас, но и наладил с ним если не дружеские, то более чем официальные отношения. Не дать уйти Афганистану полностью в объятия Советов, показать, что и на Западе можно найти надежных партнеров - это Дабс внушал и, кажется, не без определенного успеха Хафизулле Амину более чем на десяти личных встречах за сравнительно короткое время. И вдруг такой нокаут. Обращение к советской стороне предпринять все усилия для спасения посла не помогли, Амин никого не стал слушать: ни просьбы советского и американского посольств, ни требования террористов, ни советы самого Адольфа, с которым удалось коротко переговорить через дверь, ничего не дали. Поспешность, с которой он приказал начать штурм гостиничного номера, наталкивала на некоторые мысли: а может, МИД Афганистана и не желал иного исхода? Может, он вел игру на какой-то определенный результат, который пока еще даже и не просчитывается? Убийство Дабса сцепило между собой и двух китов американской политики - госсекретаря Вэнса и помощника президента по национальной безопасности Бжезинского. - Мы должны проводить более, значительно более жесткую политику в этом регионе, - утверждал ярый антисоветчик. - Если этого не будет, если мы и дальше будем смотреть на события на Среднем Востоке сквозь пальцы, это принесет нам не только экономические и не столько экономические, а в первую очередь политические убытки. Наши союзники уже сейчас могут рассматривать нашу политику как предательство их интересов и одновременно как бессилие Вашингтона перед советской экспансией. Никаких уступок. Нажим, мощное наступление. Восток уважает только силу. Пусть это будет наша сила. Госсекретарь был более гибок: - Я считаю, что главная наша задача на сегодняшнем этапе - это ни в коем случае не провоцировать СССР на какие-то действия в ДРА. Его необходимо вытеснять из Афганистана постепенно, и в первую очередь так, как это делал Дабс, - поощряя националистические тенденции в афганском руководстве. Будет чуть дольше по времени, но надежнее в итоге. Похоже, что президент Картер прислушался к обоим советам и сумел создать "коктейль" "Бжезинский - Вэнс": на свет извлеклись два старых, но не закрытых документа. Первый, начатый еще в 1948 году, предусматривал проведение операции "Гиндукуш". Главная цель его - стыкуясь с другими планами, создать военное окружение против СССР и его союзников на юге, дестабилизировать обстановку в самом Афганистане, если он станет предпринимать попытки тесно сблизиться с Советским Союзом. Сгубило этот план, по мнению Картера, неизбежное желание США ставить как раз жесткие условия. Была ведь прекрасная возможность в 1950 году взять Афганистан, что называется, голыми руками: в тот год именно к ним обратились афганцы продать оружие. Нет же, стали в позу, выдвинув сразу два неразрешимых, по существу, условия: "Исключить всякое влияние Советского Союза и урегулировать отношения с Пакистаном". Зачем, зачем это было сделано? Неужели уже и тогда среди советников президента преобладали бжезинские? Оружие бы само вытеснило Советы, потому что с оружием едут советники, ремонтники, специалисты. А это уже проникновение в идеологию, это уже своя пропаганда. Под оружие комплектуется и армия, а если еще команды отдаются на английском... Нет же, захотели всего и сразу. А быстрый результат - это, как правило, журавль в небе. И как итог - в 1954 году Афганистан отказался вступать в СЕНТО, резко пошел на сближение с Советским Союзом. Хотя нет, переломным, конечно, стал 1951 год, когда Пакистан попробовал погреметь оружием около афганской границы. Кабул повернул голову на север, и Советский Союз тут же направил свои танковые дивизии к Термезу. Конечно, СССР действовал как сверхдержава, стремящаяся иметь на своих границах стабильное, буферное государство. На этом можно играть в дипломатических речах, но, если не лукавить перед собой, Соединенные Штаты вряд ли бы поступили иначе, случись подобное у них под боком... Словом, "Гиндукуш" требует постепенных, продуманных действий. Это документ для Вэнса, который по своей линии пытается перепрыгнуть через самого себя, догнать уходящий афганский поезд. Бжезинский, верный себе, готовит решение о наращивании тайной помощи афганской оппозиции и уверен, что проведет его через специальный координационный комитет совета национальной безопасности. По его предварительным данным, уже в ближайшем будущем ведение тайной войны - "войны в сумерках" - против Афганистана потребует средств в десять раз больше, чем затрачено на подобные действия в той же Никарагуа. То есть 80 процентов всех финансовых средств этой статьи расходов ЦРУ станет тратить на Афганистан. Не много ли чести одной стране? Стоит ли овчинка выделки? Бжезинский словно уловил сомнения президента и, чтобы долго не распространяться, привел только один довод. Оказывается, единственное место, где Советский Союз не имеет системы ПВО - это как раз граница с Афганистаном. Отдельные "точки" противовоздушной обороны там, конечно, есть, но против современных самолетов одними "точками", без общей системы в обороне, не обойтись. В 1960 году Пауэрс на U-2 сумел долететь до самого Свердловска именно по этой причине. Эту брешь Советы пока не в состоянии закрыть. По экономическим причинам: как докладывают эксперты, создание современной системы ПВО потребует десятков, если не сотен, миллиардов рублей, которых взять Москве на данный момент просто негде. Так что заиметь Афганистан - это заиметь коридор в единственной военной бреши Советов. А дальше идет своя политика: наступая на мозоль, диктовать любые условия. Или хотя бы не принимать в расчет те, которые попытаются протащить из Москвы. Перед подписанием Договора по ОСВ-2 это было бы просто здорово. Но ничего страшного не случится, если это станет возможным спустя какое-то время. Лишь бы случилось... Президент усмехнулся: он размышлял уже так, словно все шло настолько гладко в афганских делах, что оставалось только заглядывать в будущее. Но "Гиндукуш", конечно, стоит тех денег, которые запрашивает Бжезинский. В вопросах своей безопасности, защите своих интересов Америка никогда не слыла скупой и редко платила дважды. И не при нем, Картере, это должно произойти. Словом, "Гиндукушу" - зеленый свет. Без сомнения. Второй документ - от военных, и по-военному краток и конкретен. Комитет начальников штабов предлагает в отношении с Афганистаном определиться как с КНИ - конфликтами низкой интенсивности. Картер подвинул к себе листок-справку: "КНИ - это ограниченная политико-военная борьба для достижения политических, социальных, экономических или психологических целей. Она часто носит длительный характер и включает все: от дипломатического, экономического и психологическо-социального давления до терроризма и повстанческого движения. КНИ обычно ограничены географическим районом и часто характеризуются ограничениями в вооружении, тактике и уровне насилия". Жестко, но зато прямо и откровенно. И продолжение, расшифровка этого - уже в воинских уставах, предусматривающих шесть основных форм применения военной силы в КНИ: боевые операции мирного времени; проповстанческие действия; контрповстанческие действия; действия по поддержанию мира; действия по борьбе с терроризмом; операции против зарубежной наркомафии. Против "проповстанческих действий" стояла отметка. Что ж, для Афганистана это, пожалуй, самое приемлемое. И ставку делать на религиозные и племенные аспекты. А Дабс... Жалко, что не закончил дела. Но с его смертью жизнь остальных американцев и самой Америки не остановилась. Посол погиб 14 февраля, а 13-го его дело должно уже было быть продолжено. В этом плане политикам следует поучиться у газетчиков с их девизом: "Журналист должен быть на месте пожара за десять минут до его начала..." Необходимое послесловие. Было над чем поломать голову после гибели Дабса и советской контрразведке. Это только на первый взгляд событие в 117-м номере кабульского отеля - заурядный терракт, жертвой которого по воле случая стал именно американский посол. Но факты, ставшие известными после смерти Дабса, поднимали все новые и новые вопросы. Оказалось, что слежка за послом была замечена за две недели до 14-го числа. Афганская сторона предупредила об этом дипломата, предложила ему дополнительную охрану. Однако Дабс с улыбкой отказался. Ну а дальше вообще пошли нестыковки. Посольские машины в городе могут останавливаться только в специально оговоренных обеими сторонами местах, находящихся под наблюдением у полиции. Это ли не знать такому опытному дипработнику, как Дабс? И уж вовсе странным выглядит то, что кроме остановки в неположенном месте посол к тому же и сам открыл дверцу машины, которая имеет блокировку и открывается только изнутри. Зачем он это сделал, ведь он не имел права открывать ее первому встречному и тем более в неположенном месте? Обознался, надеясь увидеть кого-то другого? Совершенно необъяснимым оказалось и содержимое чемоданчика посла, который тот захватил с собой из машины. В нем были бритва, туалетные принадлежности, полотенце. Зачем Дабсу, выезжающему не из дома, а из посольства, брать это с собой? Причем - утром! Планировал встретить следующий день вне дома? Не прошло мимо внимания контрразведчиков и то обстоятельство, что ни госдепартамент, ни Белый дом, всегда честолюбивые, на этот раз ни в какой форме не выразили свой протест афганской стороне по поводу случившегося. Не желают лишнего шума, дополнительных расследований? Может, Америка знала о готовящемся похищении? Что могло последовать, если бы Дабс остался жив? Привлек к себе внимание и тот факт, что Амин впервые так откровенно и в категоричной форме отверг помощь советских дипломатов и военных советников принять участие в освобождении посла. Думала Москва, сопоставляла, анализировала. А события продолжали развиваться... Вместо предисловия к новой главе. Она в какой-то степени будет посвящена майору Бизюкову Николаю Яковлевичу, первому советскому военнослужащему, погибшему на афганской земле во время гератского мятежа. До ввода войск еще было много времени, но именно он откроет скорбный счет в 13 833 человека. Начальник Генерального штаба издаст приказ (с нулем впереди - Секретно) о гибели советника, исключении из списков личного состава Вооруженных Сил и его похоронах. На памятнике будет рекомендовано написать: "Погиб при исполнении служебных обязанностей". Эта надпись до 1985 года прочно утвердится на обелисках с красной звездой, и лишь после 1985 года разрешат писать, что "погиб при выполнении интернационального долга". Специально для "афганцев" будет разрабатываться и текст похоронок. На погибших в бою будет такой: "Выполняя боевое задание, верный военной присяге, проявив стойкость и мужество, погиб..." Те, кто скончался от болезни, в результате автопроисшествий, неосторожного обращения с оружием, "погибали" без слов о стойкости и мужестве. Вслед за Бизюковым, но тоже до ввода ОКСВ, погибнет еще несколько военных советников. И как правило, не в бою. Подполковника Каламурзина, майора Здоровенно и переводчика Газиева мятежники, например, вначале забьют камнями, затем их тела расчленят на мелкие части и разбросают по склонам гор. Мало что найдут их товарищи, пробившись через несколько дней на место трагедии. Пусть их простят родные и близкие погибших, но, чтобы гробы не были слишком легкими, в них положат по нескольку камней с тех гор, где они встретили смерть. А 25 декабря, в день ввода, ОКСВ недосчитал в своем списочном составе сразу несколько десятков человек. Вначале перевернулась боевая машина, уступавшая на горном повороте дорогу афганскому грузовику, - экипаж и десант, всего около десяти человек, погибли. В 19.33 по московскому времени в окрестностях Кабула прогремел сильнейший взрыв: военно-транспортный самолет Ил-76 (командир капитан В. В. Головчин), на борту которого находилось 37 десантников из комендантской роты и два бензозаправщика, при заходе на посадку зацепил вершину горы и взорвался. Останки десантников собирали по обе стороны горы: и с севера, где осталась их заснеженная, еще ничего не знающая Родина, и с юга, где ждала ограниченный контингент нелегкая долгая судьба. Еще для живых, но с учетом неизбежных потерь, прикажут одному из деревообрабатывающих заводов Туркестанского военного округа вместо солдатских табуреток и кушеток для караульных помещений делать гробы. Штат: плотники, жестянщик, два водителя. Определили: в комплект "продукции" должны входить гроб, цинк, ящик для перевозки, опилки, две новые простыни. Вначале погибших вывозили в Ташкент - первый рейс сделал на Ан-12 подполковник Войтов Александр Миронович. Прикрыли парней сеткой для крепежа грузов, не стали плотно закрывать рампу, чтобы было в грузовом отсеке холоднее, и - из Баграма в Союз. А здесь уже шла своя арифметика: если самолету, развозившему погибших, предстояло сделать более 10-12 посадок, то в рейс уходило два экипажа: один летал по югу страны, второй - по северным областям. На Дальний Восток отправляли рейсовыми самолетами, и служба военных сообщений выписывала квитанцию на груз "200". Однако уже через несколько недель стала употребляться другая фраза - "черный тюльпан". Оказывается, было в Ташкенте похоронное бюро с таким названием, и кто-то, отлетающий в Афган, перенес его на "пункты сбора и отправки тел погибшего личного состава" - так официально именовались морги. В Афгане их было четыре: в Шинданде, Баграме, Кабуле и Кундузе. Затем название перенесли на самолеты, да так и осталось. А деревообрабатывающий завод гнал свою "продукцию" до ноября 1988 года. Видимо, в это время было принято окончательное решение на вывод войск, и "нестандартное подразделение" гробовщиков, не предусмотренное, кстати, ни в одном уставе и наставлении, расформировали. После 15 февраля 1989 года, дня вывода ОКСВ, на складе готовой продукции останется около пятисот "изделий", которые, кстати, не очень долго лежали без спроса - авария под Уфой потребовала сразу около четырехсот гробов. И самое невероятное в этой истории с "черным тюльпаном" (кстати, на Байконуре, где встречается этот цветок, его, как очень редкий, дарят самым любимым женщинам) то, что завод по изготовлению гробов все эти годы находился в пятистах метрах от "пересылки" - места, где предварительно собирали солдат и офицеров перед отправкой в Афганистан. Вот такое соседство... Сейчас завод занялся изготовлением своей довоенной продукции, а на "пересылке" останавливаются команды, сопровождающие воинские грузы. Есть возможность и смысл привести подсчет потерь ограниченного контингента в период с 25 декабря 1979 года по 15 февраля 1989 года по годам. 1979 год - 86 человек, в том числе 10 офицеров. Боевые потери составили соответственно 70 и 9. 1980 год - 1484, в том числе 199 офицеров. Боевые потери: 1229 и 170. 1981 год - 1298, в том числе 189 офицеров. Боевые потери: 1033 и 155. 1982 год - 1948, в том числе 238 офицеров. Боевые потери: 1623 и 215. 1983 год - 1446, в том числе 210 офицеров. Боевые потери: 1057 и 179. 1984 год - 2343, в том числе 305 офицеров. Боевые потери: 2060 и 285. 1985 год - 1868, в том числе 273 офицера. Боевые потери: 1552 и 240. 1986 год - 1333, в том числе 216 офицеров. Боевые потери: 1068 и 198. 1987 год - 1215, в том числе 212 офицеров. Боевые потери: 1004 и 189. 1988 год - 759, в том числе 117 офицеров. Боевые потери: 639 и 106. 1989 год - 53, в том числе 10 офицеров. Боевые потери: 46 и 9. В процентном отношении потери выглядят так: 0,8-0,9 процента погибших от общего числа ОКСВ, или 2,5 процента от числа участвовавших в боевых действиях. То есть воюющая 40-я армия теряла в день четыре человека. Американцы назовут это "неплохим" результатом для советского военного командования. Но это статистика. А тогда, 17 марта 1979 года, тело майора Бизюкова Николая Яковлевича вывезут на машине в Кушку, а оттуда уже направят в Красноярский край, Партизанский район, село Вершино-Рыбное. Кладбище села Вершино-Рыбное... Глава 14 "НЕ ЦЕЛУЙ ПОЛУ ХАЛАТА". - У БЕСФАМИЛЬНОГО, КОНЕЧНО, ФАМИЛИЯ ЕСТЬ. - ПЛАН С КИТАЙСКИМ ВАРИАНТОМ. - "АЛЛАХ АКБАР". - "ДОЛОЖИТЕ О ПЕРВЫХ ПОГИБШИХ". 10 марта 1978 года. Герат. Хоть и не позволил полковнику Катичеву его рост увидеть из Герата Кушку, но оглядеться вокруг себя возможность дал. П