---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Гайдуков
     OCR: Gray
---------------------------------------------------------------

     Человека сбивает машина, но это похоже скорее на хладнокровное
     убийство, чем на несчастный случай.
     Сына этого человека находят в петле, но вряд ли это самоубийство.
     Частный детектив Константин Шумов, расследующий обстоятельства
     этих смертей, выходит на след убийц, но доказать их вину очень
     сложно. Тем более что смерть словно играет с сыщиком в прятки,
     то,опережая его на пару шагов, а то неотступно идя за ним по пятам,
     - Костю "заказали" киллеру-профессионалу Филину. Но настоящий
     сыщик должен любой ценой - пусть даже очень жестокой - довести
     дело до конца.



     Это  непременно должно было  случиться и я  удивился, что случилось это
только   по  прошествии  шести   недель  моего  пребывания  в  роли  сторожа
загородного  коттеджа одной состоятельной дамы. Я сидел на балконе и смотрел
в темноту. А темнота смотрела на меня. Мы  с ней пытались  загипнотизировать
друг друга.
     Это  длилось уже  слишком  долго,  и  я  был рад  отвлечься на незваных
гостей. Свет в коттедже не горел, и эти двое придурков решили, что дом  пуст
и  представляет  из  себя  легкую  добычу.   Они  перебрались  через  забор,
отряхнулись  и,  настороженно оглядываясь  по  сторонам, пошли к двери.  При
свете луны они были видны мне, как видны из главной ложи актеры. Правда одет
я был не в костюм, а в джинсы и свитер.  И  театрального  бинокля у  меня не
было. Зато  был дробовик. Я ласково  погладил его приклад, осторожно вытащил
свое тело из кресла и ступая на  носки поспешил с балкона в комнату, а потом
по лестнице -  вниз, на  первый этаж.  Конечно дробовик я прихватил с собой.
Без  этой штуки я к гостям обычно не выхожу. Как действительно гостеприимный
хозяин,  я  оставил дверь  незапертой.  Еще не хватало,  чтобы  какой-нибудь
придурок  сломал  замок или  высадил дверь.  Нет  я  заботился о сохранности
доверенного мне имущества. И совершенно не заботился о сохранности  здоровья
тех двоих,  что  поздним  вечером  наведались сюда,  лелея явные  преступные
намерения.
     Когда первый из них потянул дверь  на себя и я узрел очертания человека
на крыльце,  я сказал: - Привет! Мне не ответили. Вежливость встречается все
реже и реже, особенно среди молодых людей. Печально, но факт. Эти двое также
не были образцом хороших манер, они не произнесли ответного приветствия.
     Может первому помешало то обстоятельство, что, сказав  <Привет!>, я тут
же ударил непрошеного гостя прикладом дробовика  в  лицо? Возможно. А второй
не  ответил  потому, что  испуганно отпрыгнул назад,  оступился  и полетел с
крыльца наземь? Может, и так. Всегда можно сочинить какое-нибудь оправдание.
     Первый все стоял, зажав ладонями лицо и что-то лопоча себе под  нос. Он
был так  увлечен  своими переживаниями,  так  смаковал только что полученные
новые волнительные  ощущения, что  совсем  не обращал  на меня внимания.  Он
мешал мне пройти. Тем самым он вынудил меня пустить в ход приклад вторично -
теперь уже не в лицо, а совсем наоборот.  Грабитель взвизгнул,  схватился за
промежность  и упал на колени.  Я прошел  мимо,  попутно  не преминув  пнуть
несчастного  ногой, чтобы  окончательно очистить путь.  Жалобные  причитания
были мне ответом.
     Я спустился по  ступеням.  Второй уже оправился от испуга и падения. На
подгибающихся ногах он бежал обратно к забору. Точнее, пытался бежать.
     - А если побыстрее? - спросил я и  приложил приклад дробовика  к плечу.
Указательный   палец  лег  на  спуск.  Второй  обернулся,  увидел  вскинутый
дробовик, и  ноги  у  него  подкосились  окончательно.  Он  рухнул  в траву,
панически поднял  руки. И завопил.  Текст  был обычный  -  что-то  типа  <Не
стреляйте! Я  больше  не  буду!> Более точно сказать не могу, поскольку звук
выстрела заглушил истошные выкрики.
     Первый  выстрел  предупредительный,  -  пояснил  я.  Не  думай,  что  я
промахнулся. Даже не надейся.
     Не стреляйте! Нет!!! - надрывался он. Этот тип уже  не поднимал  руки к
небу, он старался  вжаться в землю, но выпяченные ягодицы в сумраке казались
небольшим холмиком, и это было моим ориентиром для второго выстрела.
     Забор ждет тебя, -  напомнил  я. Уткнуться носом в землю и  вопить, как
баба - это не выход. Считаю до пяти. Успеешь добраться до забора и перелезть
- твое счастье. Не успеешь - мое.
     Но как  вы?..  Как  вы можете?  Так?! -  Он все еще всхлипывал,  но уже
отползал назад. - По живым людям!
     Стреляют  всегда по  живым людям,  -  возразил  я. Это  уже  потом  они
становятся  мертвыми.  Ничего  необычного в  этом  нет.  Почему  бы  мне  не
пострелять по людям, которые считают, что могут таскать чужое имущество?
     Я уже ухожу! Я не буду  больше... - Судя по тембру голоса, ему было  не
больше  двадцати. Он говорил <я ухожу>, забыв  про  своего приятеля, который
тихо мычал от боли где-то неподалеку от крыльца. Молодежь, молодежь...
     - Раз, -  сказал  я. И посмотрел на  первого, который  так самозабвенно
корчился,  что даже не понимал, что происходит  вокруг. - А тебе что, особое
предложение надо?
     - А? - прохрипел он.
     - Два, -  сказал я  и качнул  стволом дробовика  в сторону  забора. Это
подействовало.  Все  еще придерживая ладонями  ушибленные  гениталии, первый
неловко  поспешил к  забору, где  его напарник уже  совершал дикие прыжки, в
надежде  перебраться на  другую  сторону.  - Три,  - сказал я,  когда первый
доковылял до забора.
     Потом  было <четыре>, потом  было <пять>. Они все  еще  нервно прыгали,
материли друг друга за бестолковость...
     - Все, - сказал я, и они вмиг замерли. Потом я нажал на курок, целясь в
забор,  чуть  левей,  примерно  в  метре  от этих двух неудачников.  Выстрел
подействовал как лошадиная доза допинга - они каким-то чудом перелезли через
забор.
     Некоторое время были слышны их торопливые шаги. Потом все стихло.
     Я повернулся и  медленно  зашагал к  коттеджу. Я  испытывал неожиданный
прилив  сил,  словно  мою  старую,  усталую, больную кровь  в  долю  секунды
выкачали из меня и в ту же долю  секунды заполнили мои артерии пятью литрами
молодой -  яростной плазмы,  которая  теперь и  циркулировала внутри  меня с
бешеной скоростью.  Чужая  боль  -  наркотик  почище героина. Я  знаю,  меня
научили. Чужая боль заглушает боль собственную. Но это продолжается недолго.
Мое сердцебиение замедляется, когда я закрываю за  собой  дверь коттеджа.  А
когда я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, на место своих ночных бдений,
мои  шаги становятся тяжкими,  словно  я  поднимаюсь  на  эшафот. А причина?
Причина  все  та же.  После  того  как  двое сопляков перепуганы  насмерть и
вышвырнуты прочь, -
     единственным, с кем мне остается общаться здесь, вновь становится она -
кромешная тьма осенней  ночи. Она  пугает  меня. Я закрываю  глаза, стараясь
убежать, но  темнота настигает меня и  здесь.  Я  не  хочу  видеть  то,  что
выплывает из тьмы - образы, лица, голоса...
     Это могло произойти и по-другому. Черт побери, это  наверняка произошло
совсем иначе. Но только темнота или же вступившее в сговор с ней мое больное
воображение раз за разом рисует одну и ту же картину...
     Открываю ли я глаза или закрываю  - передо мной все та же тьма, убежать
от нее невозможно, и приходится смотреть, смотреть на то,  что видеть у меня
нет никакого желания.
     И я вижу: трое  мужчин сидят за столом. Они играют в карты. Вероятно, в
<дурака>.  Вероятно, они старались выбрать игру попроще.  Они уже не,  хотят
играть в  преферанс,  потому что слишком долго  сидят за этим столом, потому
что  уже  слишком  много времени  убито  карточной игрой. И  еще неизвестно,
сколько времени предстоит убить.
     Они  устали  ждать.  Они  сидят  с  одинаково  равнодушными  лицами   и
поочередно швыряют  карты на стол. В  их глазах  нет  азарта и  нет радости,
которую вроде бы должна приносить игра.
     Четвертый мужчина  просто спит. Он лежит  на широкой деревянной скамье,
что поставлена вдоль  стены, и спит, тихо посапывая.  Наверное, трое игроков
завидуют ему - тому, кому не нужно притворяться. Он просто спит - вот и все.
Беда в том, что трое остальных не могут последовать
     его  примеру:  спать может  только один. Это закон. И  трое  продолжают
безрадостную игру.
     Проходит какое-то количество секунд и минут. Возможно - часов. Внезапно
один из играющих кладет свои  карты  на стол рубашками вверх. А потом быстро
выскальзывает  из-за стола. Именно выскальзывает  - бесшумно,  стремительно,
легко.  Будто  его  всю жизнь только и учили, как выскальзывать из-за стола.
Затем  следует столь же быстрое  и не менее плавное  движение  -  и  в  руке
мужчины возникает пистолет. Он выглядит не особенно угрожающим, будучи зажат
в  большом  кулаке,  но  это  скорее говорит  о потенциальной  мощи  кулака.
Пистолет настоящий, и размеры тут ни при чем.
     Двое  других мужчин также  бросают карты. Один  подскакивает  к окну  и
осторожно разглядывает в щель между занавесками внешний мир. Насколько можно
разглядеть мир в пятнадцатисантиметровую щель.
     А  еще один  поспешно  исчезает в  соседней  комнате,  которая отделена
пологом из  темной плотной  ткани. Полог свисает до  самого пола, и кажется,
что между  комнатами  -  черная  дыра  прямоугольной формы.  После того  как
мужчина скрывается  за пологом, тот почти не колышется, и это лишь усиливает
тревожное впечатление.
     Прежде  чем уйти в соседнюю комнату, мужчина успевает  тронуть за плечо
спящего, и тот  немедленно открывает  глаза,  словно  бы и  не  спал все это
время, а притворялся.
     Он  вскакивает  с  лавки,  хватается  за полу висящей  на  гвозде синей
джинсовой  куртки с  меховой  подкладкой  и вытаскивает  из  кармана  куртки
пистолет. Теперь и он готов.
     Несколько  секунд тишины. Затем становятся слышны шаги человека. Кто-то
поднимается  по ступеням  крыльца. Кто-то  останавливается  у  двери дачного
домика  и стучит  костяшками пальцев по  дереву.  Раз. Потом  еще два. Потом
пауза.  И  еще  два  раза.  Видимо,  стоящий за дверью  человек  все  сделал
правильно. Его  стук  признан за  пропуск.  Все в  комнате  опять приходят в
движение.  Никто больше не задерживает дыхание  и не прикидывается предметом
интерьера.
     Первый мужчина, убрав пистолет за брючный ремень, идет открывать дверь.
Второй  сгребает со стола карты,  и это напоминает легкую суету в офицерском
общежитии, когда становится известно о возможном приходе командира части.
     Третий, тот, что недавно проснулся, крутит головой,  разминая позвонки.
Но пистолета из рук не выпускает. На всякий случай.
     Дверь открыта,  и в  комнату  входит еще один  мужчина, ничем особым не
отличающийся от тех, кто его  встретил. Средний рост, средний возраст. Он не
выделяется в толпе,  он всегда совпадает с окружающей средой. А что касается
его души... Ну да речь не об этом.
     Вошедший в комнату хмуро кивает остальным и садится за стол. Его ладони
поглаживают поверхность стола.  Он  не  торопится начинать  разговор, но три
пары  глаз  пристально смотрят на него. А  возможно, и четвертая  пара также
устремлена на него сквозь крохотную щель между пологом и дверным косяком.
     - Ну как тут у вас? - произносит наконец гость.
     - У нас все нормально, - говорит один из мужчин, тот, что  открыл гостю
дверь. Фраза звучит незавершенно. Будто бы мужчина хотел что-то спросить, но
не решился...
     За него это сделал другой.
     - Какие новости? - нетерпеливо произносит он. - Что там?
     Гость мрачно глядит в стол и говорит жестокое слово:
     - Бесполезно.
     Его  слушатели  одновременно и  неосознанно двигаются  по направлению к
гостю,  высказывая  свое напряжение и  свой интерес,  разъедающий их изнутри
словно кислота.
     - Бесполезно? -  удивленно  переспрашивает тот, кто задал вопрос. Он не
верит. Он не может поверить. Ведь если все бесполезно, тогда...
     Остальные  молчат. Они ждут дальнейших слов  гостя.  Понимая, что после
такого начала продолжение не может сулить ничего хорошего.
     И гость  оправдывает  их ожидания. В  полной мере,  - Короче говоря,  -
бесстрастно   говорит  он,  -  приходится   идти  до  конца.   Раз   это  не
подействовало,   тогда  перейдем  к  следующей  стадии.  Ничего  другого  не
остается.
     В этот момент он поднимает глаза  и  пытливо вглядывается в  лица троих
стоящих  перед  ним мужчин. Он отслеживает реакцию на сказанное.  Реакция...
Что ж, реакция удовлетворительная.  Выражения восторга на их лицах гость  не
ожидал, достаточно обычного согласия и понимания.
     Но все-таки в этих лицах что-то изменилось. Трое привыкли скрывать свои
истинные переживания, поэтому  сложно понять,  что именно охватило  их в эти
секунды: испуг? облегчение? брезгливость? Во всяком случае, мгновение спустя
все эмоции подавлены.
     - Вот так,  - говорит гость. Его ладони отрываются от стола - в твердой
опоре  уже нет  необходимости, его  люди восприняли известие так, как нужно.
Можно и перестать хмуриться. - Вот так, - еще более решительно повторяет он,
и ни у кого  из присутствующих  не остается сомнений: все  будет именно так,
как сказано.
     Один из мужчин вновь не сдерживает любопытства:
     - Когда?
     - Сейчас, - быстро отвечает гость. - Немедленно. Тянуть нельзя.
     И тут из-за полога  появляется четвертый мужчина. Гость бросает на него
мимолетный взгляд и убеждается, что данный тип  слишком  возбужден. Но и это
не проблема.
     - Сейчас? - переспрашивает вышедший из-за полога.
     Гость утвердительно кивает.
     - И кто это будет делать? - следует вопрос.
     - Все, - коротко отвечает гость.
     Мужчина  медленно  отходит  от   полога,  приближаясь  к  столу.  Может
показаться, что  он  растерян,  что  его шаги  неуверенны...  Но  это ложное
впечатление.  Под  неотрывным взглядом сидящего за Столом  гостя  он  быстро
приходит в себя. Он прислоняется к стене, скрещивает руки и кивает. Кивает с
пониманием.
     - Не  будем  тянуть, -  говорит  гость  и  обводит  остальных взглядом,
который должен подтолкнуть их к каким-то действиям.
     В  этот момент из-за  полога слышится  шорох.  Звук негромок, не громче
шелеста ветвей  за окном. Но  все  пятеро немедленно поворачиваются. Они  не
вздрагивают, нет.
     Они вообще не имеют привычки вздрагивать. Они просто  обращают внимание
на раздавшийся звук.
     Гость первым встает из-за  стола. Остальные четверо,  не глядя  друг на
друга, следуют за  ним  в чулан.  Они скрываются за темным пологом,  который
словно театральный занавес, опускающийся в конце спектакля, покрывает тайной
все, что происходит за ним.
     Можно  лишь предположить, что им  было тесно в  этом чуланчике. Но  так
было нужно.
     В тот миг, когда кажется, что происходящее за пологом надежно скрыто от
посторонних  глаз, ткань  стремительно  отлетает в сторону,  один  из мужчин
пулей  вылетает  из  чулана,  не  задерживается  в  комнате,  выскакивает на
крыльцо...  Раздаются звуки, обычные в ситуации, когда взрослого и  крепкого
мужчину тошнит.
     Это  маленькое  происшествие  комментирует  досадливый  возглас   из-за
полога, вырвавшийся у гостя. Но случившееся с одним из пятерых - не проблема
- Все идет как  нужно, и лишь тот,  у кого оказался слишком слабый  желудок,
стоит на коленях у крыльца, тупо смотрит в землю и глотает широко  раскрытым
ртом холодный мартовский воздух...
     Он  стыдится  своей  слабости.  Он  обязательно  попросит  у  остальных
прощения. Когда все кончится...
     Кстати, в  тех картинах,  что рисовало  мое проклятое  воображение, эти
пятеро мужчин почему-то имели одинаково серые и одинаково овальные лица. Они
были неотличимы друг от друга.
     Хотя на самом деле все пятеро были совершенно разными людьми. И снаружи
и, так сказать, изнутри.
     Теперь,  по прошествии  нескольких  лет,  я  могу  сформулировать  одно
бесспорное  качество, объединившее пятерых: каждый по-своему,  но они обрели
покой. В отличие от меня.
     Мне,  которому   охрана  загородного   коттеджа   была  прописана   как
своеобразное лекарство для излечения расшатанной нервной системы, покой и не
снился. Мне снилось совсем другое.
     Сидя  на  балконе коттеджа и поглаживая ствол  дробовика,  я пристально
вглядываюсь в  темноту, которая  с  некоторых  пор  стала моим  единственным
собеседником.


     Часть первая





     Поздней осенью того  года  я  вдруг стал обнаруживать себя  в  довольно
странных  местах. С  трудом  поднимая  голову и  разлепляя веки,  я  видел в
табачном дыму, заполнявшем и без того плохо освещенное помещение, незнакомых
мужчин, незнакомых женщин, незнакомую мебель, Я  слышал незнакомую музыку, и
каждый удар басового барабана отдавался резкой болью  в моем черепе. Если бы
я мог  встать и подойти к зеркалу, то я бы наверняка  увидел  там незнакомое
лицо.
     Я вновь  закрывал  глаза и  погружался в  безразличное  забытье.  А  по
прошествии некоторого времени выныривал на поверхность. Рано или поздно моим
погружениям  и выныриваниям приходил конец - бар  закрывался,  меня  любезно
вытаскивали из-за стола, любезно выводили на  улицу, не обращая  внимания на
то, что при подъеме по лестнице мои ноги колотятся о ступени. Потом столь же
любезно  подталкивали  в  спину,  придавая моему  телу  нужное  направление.
Иногда, если персонал бара был особенно раздражен, мне  перепадало и по шее.
Возможно, это было последним  словом в борьбе с алкоголизмом. Бесполезно. На
следующий вечер все повторялось сначала  -  в другом месте, но  со столь  же
чужими людьми.
     Просто  мне очень было нужно напиться. Никто не мог остановить  меня на
пути к  этой светлой цели. Никто и ничто. Кроме разве что прямого  попадания
из гранатомета. Но что-то я не видел желающих выстрелить из этой штуковины.
     Генрих,  мой деловой  партнер,  наверное,  удивлялся  моему  внезапному
исчезновению.  Он  пытался дозвониться до  меня, он оставлял  мне  записки в
почтовом ящике, но мне было плевать.
     Тогда  Генрих предпринял коварный  маневр  - он явился  ко мне  в шесть
часов  утра. Я  был  дома и только что расслабился  на  диване после тяжелой
ночи, приготовившись  забыться минут на шестьсот; длинная настойчивая  трель
звонка пронзила меня словно автоматная очередь.
     Бессознательно, будто зомби,  я дотащился до двери и отпер замок.  Если
бы там были воры, то  они не встретили бы в своей жизни более гостеприимного
хозяина. Я бы махнул рукой и позволил им делать все, что угодно, лишь бы мне
дали лечь и уснуть. Но это были не воры.  Все  обстояло значительно хуже. На
пороге стоял Генрих.
     -  Н-да,  -  сказал  он.  А я  просто  покачал  головой.  От  вида  его
аккуратного серого костюма под столь  же аккуратным черным плащом  меня едва
не стошнило. Особенно  отвратительным показался мне в  этот момент золоченый
зажим  на   темно-бордовом   галстуке   Генриха.   И  вообще   весь  он  был
олицетворением упорядоченного, рассудочного и правильного мира.
     Я ненавидел этот мир.  По крайней мере, в данный момент. Я  был  не  из
этого мира. Меня уронили с другой планеты.
     Невнятно  промычав  нечто приветственное,  я  понял, что  силы  мои  на
исходе, изображать и дальше в прихожей радушного хозяина я не могу. Я быстро
двинулся в обратный путь, лопатками чувствуя неодобрительный взгляд Генриха.
Но пружины  дивана  заныли столь же  устало, как и мои кости, и я забыл  про
Генриха.  Мне  был нужен  только  диван. Он меня  понимал. Мы подходили друг
другу. Мы составляли идеальную пару.
     -  Н-да, -  произнес из прихожей Генрих. -  Ты сам  на  себя  не похож,
Костя...
     Я пробурчал что-то вроде <извини>.
     - Когда я говорю, что ты сам на себя не похож, - продолжил Генрих своим
бесстрастным голосом, - я  имею в виду не только отсутствие хороших манер. Я
также имею  в  виду  твое  лицо,  Константин.  Это  была  неудачная  попытка
пластической операции? Или тобой вытирали асфальт?
     Генрих и не подозревал, насколько сложный вопрос он сейчас мне задал. В
тех странных  местах, куда меня заносило в  последнее время, могло случиться
всякое. К тому же  я  совершенно не  представлял, как именно сейчас выглядит
мое  лицо. - Я лишь предполагал, что выглядит оно неважно. Так же, как и все
остальные части моего тела.
     - У меня были хорошие предложения, - сказал Генрих. - Я пытался с тобой
связаться,  но  не  смог.  Теперь  мне  понятно,  чем  ты был занят.  Скажи,
пожалуйста, сколько времени ты еще собираешься так расслабляться?
     Мои клиенты не могут ждать. Если ты не придешь в нормальное состояние в
течение следующих суток, я передам заказы другим людям...
     Я не ответил.
     - Там было одно простенькое дело, - чуть мягче продолжил Генрих. - Тебе
это на  пару  часов  работы, а платят  тысячу долларов. Проследить  за одной
дамой.
     Если Генрих  надеялся расшевелить меня такими сказками, то он ошибался.
Я вновь ничего не ответил. Не хотелось обижать Генриха, но все его проблемы,
все  его клиенты и все его заказы казались мне  в тот  момент полной фигней.
Абсолютной чушью. Стопроцентной ерундой, не стоящей даже того, чтобы  думать
о ней, не говоря  уже о каких-то активных действиях.  Из-за этого  не стоило
прерывать увлекательный марафон по истреблению алкоголесодержащих жидкостей.
Марафон, который продолжался уже...
     Черт  его знает, сколько он  продолжался. И даже  черт  вряд  ли знает,
сколько он еще будет продолжаться.
     Генрих вежливо подождал с минуту, а потом тяжело вздохнул:
     - Да, я чувствую, что завтра ты не придешь в нормальное состояние...
     Я подумал, что Генрих правильно понимает обстановку.
     - Я не нянька, чтобы мыть тебе личико, надевать чистую одежду, брать за
руку  и  вести  на работу,  - сказал  Генрих строго и сухо.  И  вправду, как
хорошая нянька. - Когда надоест валяться на диване и жрать водку - позвони.
     По шороху плаща  я понял, что Генрих  развернулся и собирается уходить.
Стоило подсуетиться.
     -  Генрих...  -  тоном умирающего от  голода,  холода  и  обезвоживания
организма прошептал я. - Одолжи денег.
     Эту фразу  мои  губы  проговорили на  удивление  четко. Язык  больше не
цеплялся за зубы.
     В ответ раздалось  презрительное хмыкание; - Ты мне нужен в  нормальном
состоянии. Костя, - сказал Генрих. - Чем быстрее у тебя кончатся деньги, тем
быстрее  ты  прекратишь пить. Чем быстрее ты прекратишь пить, тем быстрее ты
придешь в нормальное состояние и сможешь работать. Хрен тебе, а не деньги, -
не без удовольствия заключил Генрих.
     -  Подлец,  - ответил я,  чувствуя переполняющий меня праведный гнев. -
Скупердяй. Жмот.
     Я  не скупился  на комплименты. Правда, все это было  сказано уже после
того, как Генрих покинул мою квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.
     Утро было испорчено. Вслед за Генрихом куда-то исчез и сон.
     Ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную комнату. Я уставился
в  зеркало   и  присвистнул:   выглядело  мое  отражение  еще  хуже,  чем  я
предполагал.
     Мое лицо  никогда не  было  средоточием  эстетических  достоинств, ну а
теперь...
     Теперь оно  стало средоточием эстетических недостатков, причем довольно
свежих.
     Эта запекшаяся кровавая отметина на левой брови, распухшая  нижняя губа
и  пересекающая  почти  весь лоб  царапина  -  откуда  они?  Так же,  как  и
наливающийся  цветом  спелой сливы кровоподтек на левой  скуле. Всеми  этими
украшениями я разжился совсем недавно.
     Еще  бы вспомнить,  при каких обстоятельствах это случилось... Хотя что
толку  в  точном  знании, кто, когда, почему и с  какой силой врезал тебе по
морде? Главное, что уже врезал.
     Я осторожно  тронул  кончиком пальца бровь и поморщился:  пробудившаяся
боль с энтузиазмом напомнила о себе.
     И, кажется, я припомнил, при каких обстоятельствах мне рассекли  бровь.
Носком ботинка. А  все  из-за этой птички-мутанта. Из-за двуглавого  орла на
черной майке, я не смог вовремя оторвать  от него глаз. Хотя...  Можно также
сказать,  что все случилось из-за пары бокалов с пивом. Да какая  разница! В
чем бы ни заключалась причина, все следствия уже красовались на моем усталом
лице.
     Смотреть на него в  зеркало  и сожалеть  о случившемся означало впустую
тратить время.
     Я выключил свет в ванной и пошел спать. Прежде чем мои веки  сомкнулись
для  путешествия в темные пространства сна, еще одно воспоминание непрошеным
гостем влезло в мою голову.
     <Что  уставился,  рожа?> - спросили меня. Вот  так. И Генрих еще хочет,
чтобы я выглядел  прилично?  Иногда после таких  слов люди вообще  перестают
жить. Всякое случается иногда. Но не со мной. Пока не со мной.




     Когда  я  в  очередной  раз  оторвал  голову  от  подушки,  выскочив на
несколько секунд из душных и странных коридоров, куда меня занесло очередное
сновидение, то увидел темноту за окном. Стало быть, пора.
     Я  сполз с  дивана, медленно поднялся на  ноги, опершись  на журнальный
столик. Перевел дух после этого чрезвычайно выматывающего занятия.
     Стараясь держаться поближе к  стене, я  двинулся в  ванную комнату, где
побрызгал  в лицо холодной водой.  Не лучший способ  пробуждения, но другого
придумать не удалось.
     Бриться я не  рискнул  -  слишком  дрожали  пальцы. Я  просто  еще  раз
посмотрел в зеркало  и подмигнул собственному  отражению.  Это  опрометчивое
движение причинило мне небольшую, но ощутимую боль- Хорошо же я провел вчера
время. Не  без  трепета  я  оттянул  резинку  трусов и  осмотрел свое  самое
уязвимое  место. По первому впечатлению все было на месте. Ну что ж, в такой
день и это радость. Могло быть и хуже.
     Память  услужливо  выдала  образ  сверкающего кожаного ботинка, который
летит на  встречу с  моим лицом.  Жутковатое зрелище.  Я также вспомнил  и о
своей не очень  удачной  попытке увернуться  от удара.  Ну да об  этом можно
догадаться при первом взгляде - в зеркало. Во всяком случае, сегодня вечером
мне  не нужно  было  участвовать в  городском  конкурсе  красоты в категории
<тридцатилетние холостые мужчины с отвратительным настроением>.  А сам я был
в  состоянии существовать со своим лицом и в нынешнем его виде. На этот счет
комплексов у меня не было.
     Голова гудела как древний и не совсем исправный трансформатор. Я прошел
на кухню, вытряхнул из коробки последнюю таблетку аспирина и растворил ее  в
стакане  воды.  И  едва  я  пригубил  спасительную  жидкость,  как  в  дверь
позвонили.
     Я  наскоро  заглотал содержимое стакана и  пошел открывать. Это, должно
быть, Генрих. Больше некому.
     Он  пришел  оценить  мое  вечернее  состояние.  Ну-ну. Я  выгляжу  чуть
получше, чем  утром (так мне по крайней мере кажется). Меня уже не шатает  -
Ну, почти не шатает.
     У меня вовсе  не мутный  взгляд. И  на всякий случай я буду смотреть  в
пол.
     Короче говоря, я  постараюсь произвести на Генриха хорошее впечатление,
потом одолжу у него денег, а потом...
     Это был не Генрих. Это был дважды не Генрих. Я не знал ни одного из тех
двоих мужчин, что стояли на лестничной площадке перед моей дверью.
     - Здрас-с-сть, - автоматически вырвалось у меня.
     -  Добрый  вечер,  -  вежливо сказал мне полный мужчина  лет  сорока  в
милицейской форме. Вторым был  молодой  белобрысый  парень  в  штатском.  Он
приветственно  кивнул,  не  вынимая  рук из карманов длинного темно-зеленого
плаща.
     Мы стояли  и  смотрели  друг  на  друга.  Я  тупо уставился  на  погоны
толстяка,  пытаясь  сосчитать звездочки.  Белобрысый, откровенно  ухмыляясь,
разглядывал  мои  полосатые  трусы. Я  ведь  шел открывать  Генриху,  а  тот
неоднократно  лицезрел  меня в  нижнем  белье. Для  этих  двоих все  было  в
новинку.
     -  Капитан  Панченко,  - наконец представился полный,  и  я  облегченно
вздохнул, потому что число звездочек на его погонах  все время менялось (так
казалось мне).
     -  Ну  и? - Я  все  еще переживал, что за дверью оказался не  Генрих, и
испытывал легкое разочарование. И не торопился приглашать непрошеных  гостей
в квартиру.
     - Двенадцатое  отделение, - продолжил Панченко и показал удостоверение.
- Мы можем войти?
     - Ко мне?
     - К вам, - едва ли не  просящим тоном сказал Панченко, - Если, конечно,
вы Шумов Константин Сергеевич.
     Я  слегка  пораскинул  мозгами  и  пришел  к выводу, что  гостей  стоит
впустить.
     Во-первых, моя  фамилия  действительно Шумов.  А во-вторых,  отправлять
милиционеров к чертовой матери - занятие поразительно неблагодарное!
     Они, как правило, потом возвращаются, причем в гораздо большем составе,
увешанные бронежилетами, автоматами и переговорными устройствами.  Самолюбию
может быть и лестно, что власть решается беседовать с  вами в количестве  не
меньше  десятка  вооруженных  до  зубов мужиков.  Однако при  таком повороте
событий  обычно страдают двери,  которые  эти мужики походя высаживают. И не
утруждают себя восстановлением порушенной мебели.
     Так что моя любезность носила сугубо прагматический характер.
     - Ну заходите, раз пришли, - вяло пробормотал Я. - Вытирайте ноги.
     - Непременно,  - самым серьезным  тоном  отозвался  капитан Панченко, а
белобрысый снова заухмылялся. Правда, ноги  он вытер. Я специально проследил
за этим.
     За властью нужен глаз да глаз. Итого два глаза. Чуть припухшие,  но они
у меня были.
     Они вошли в квартиру, и я неопределенно махнул рукой в сторону  одежной
вешалки - Мой намек был понят.
     Пока милиционеры  пристраивали свои плащи, я быстро  натянул спортивные
штаны, чтобы не давать белобрысому дальнейших поводов скалить зубы.
     Еще  я  успел  пригладить  волосы.  Все  за  тем же  - чтобы  выглядеть
поприличнее. Потом я сел  в кресло и  стал ждать, когда  эти двое пройдут из
прихожей в комнату.  И в те несколько секунд, что у меня оставались перед их
появлением, в моем мозгу впервые зашевелился вполне резонный вопрос.
     Я подумал: <Какого черта им от меня надо?> После этого вопроса в голове
у меня стало пусто, как в эпицентре ядерного взрыва. Белое пустое безмолвие.
Ни  единого намека на  ответ. Дальше  - тишина, как  выражался герой  одного
старого английского триллера.
     То есть вообще-то не  было ничего из ряда вон выходящего в том, что мое
скромное жилище посетили с дружественным (надеюсь) визитом два милиционера -
Такое  уже случалось.  И  будет  случаться впредь.  Когда  ваша профессия  -
частный сыск,  вам волей-неволей приходится устанавливать отношения с людьми
в погонах. Не скажу - хорошие отношения. Скажу - нормальные.
     Иногда  мы  помогаем  друг  другу  - Иногда нет. Иногда устраиваем друг
другу мелкие пакости. Приходится.  Иногда  они подозревают меня в незаконных
делах. А я так не подозреваю. Я просто знаю - кто, когда, где и за сколько.
     Это знание плачевно сказалось на моем характере - я им не доверяю.  Ну,
честно говоря, не только им. Я вообще не доверяю людям. Так уж  случилось, и
это не моя вина.
     Я  хотел  бы всем верить  и  всех любить, но... Я  не  могу.  Вероятно,
какой-то предохранительный  клапан существует у  меня внутри,  и он дозирует
предельно допустимые порции доверия и любви.  Ради моего же блага. Почему-то
эти порции неприлично малы...
     Ну вот, так мы и сосуществуем. Не испытывая друг к другу теплых чувств,
но  и  не  пытаясь  причинить друг  другу лишние неприятности. Мы  не  видим
другого выхода из той ситуации, в которой оказались: и я, и они живем в одно
и то же время, в одном и том  же Городе.  Мы занимаемся примерно одним и тем
же. Что бы они ни твердили о своем долге и  что бы я ни бубнил о единственно
возможном способе зарабатывать  на жизнь, но суть одна:  в наше  время  и  в
нашем Городе по  одним и тем  же улицам ходят  слабые  и  сильные, бедные  и
богатые, жертвы и преступники. И отношения этих людей иногда переплетаются в
такой  змеиный  клубок, что  они  бегут  за помощью. Большинство в  милицию.
Некоторые ко мне. А дальше... Дальше бывает по-разному.
     И вот эти двое сидели  напротив меня. И на  коленях  капитана  Панченко
лежала коричневая папка, а  это  значит, что они зашли ко мне не просто так,
не на  огонек.  Зашли  по делу. Что ж,  я  не в лучшей форме, но в состоянии
поддержать разговор. К тому же  аспирин,  похоже,  начал  действовать,  и  в
голове у меня прояснилось.  Правда,  лучше мне от этого прояснения не стало:
по-прежнему  внутри моего  черепа  бескрайняя  пустыня  вместо  мыслительной
деятельности. И посредине пустыни стоит здоровенный монумент с надписью:  <Я
понятия не имею, зачем эти двое ко мне притащились!!!>.
     Это действительно так. Я никого не ждал из их конторы  к себе в  гости.
Мне нечего с ними обсуждать. Уже три недели я был  вне всяких дел. Сначала я
просто отдыхал (с полного одобрения Генриха), а потом случилась одна вещь...
Но это слишком личное. Об этом позже.
     За все время я палец о  палец не  ударил. Я не брался ни  за одно дело.
Тем более в последние энное количество дней.
     Так  какого же черта  они пожаловали? Я так разволновался, что едва  не
произнес свой вопрос вслух. Но вовремя сдержался. Пусть сами скажут.
     И они не подкачали. Они сказали.  И когда они  сказали, я  был удивлен.
Неприятно.




     - Извините за поздний визит, - деликатно начал Панченко.
     - Но  лучше поздно вечером, чем рано утром,  -  впервые раскрыл рот его
спутник. И широко улыбнулся. Я понимающе кивнул. Иногда человеку так хочется
сострить, что стоит посмеяться над его первой шуткой, дабы предотвратить все
последующие.
     - Константин Сергеевич,  -  Панченко  снова  взял разговор в свои руки,
никак не отреагировав  на  замечание белобрысого  -  Вы  сотрудник  частного
детективного агентства?
     - Угу.
     Панченко  что-то  пометил   в  своих  бумагах,  должно  быть,  написал:
<Подозреваемый сказал <угу>.
     - Это вы по работе? - капитан вопросительно посмотрел на меня.
     - Что? - не понял я.
     - Я имею в виду ваше лицо. Производственная травма?
     Далось  им  всем мое  лицо! У  некоторых  с  самого рождения физиономии
похуже.
     - Я в отпуске, - мрачно ответил ^. - Это бытовая травма.
     - А-а-а, - протянул Панченко. - Ясно. Ну вы впредь поосторожней в быту,
ладно?
     - Угу, - сказал я  и прикинулся,  что совсем не заметил ехидную усмешку
белобрысого: от  уха до уха. И как таких  клоунов берут в правоохранительные
органы?! Тогда я решил взять инициативу на себя. Я же, в конце концов,
     хозяин, а они гости. Причем гости без ордера. Это я сразу понял. На это
у меня чутье. Будь у них ордер, стали бы они вытирать ноги!
     -  Так  вы  насчет моего  лица? - осведомился я. -  Оно не представляет
общественной опасности, не переживайте.
     Конечно, беременные женщины и лица с болезнями сердца могут испугаться,
но я обещаю, что не появлюсь на улице в светлое время суток, пока мои травмы
не будут залечены. Честное слово. Могу дать подписку.
     - До подписки мы  еще  дойдем, - пообещал Панченко, и мне стало  как-то
неуютно  -  Хотя я был хозяином,  а они  -  гостями - И я уже не был  уверен
насчет ордера.
     - В светлое время вы, значит, не выходите на улицу? - неожиданно жестко
спросил белобрысый.  -  Только  ночью,  да? И  куда  вы  ходите  ночью,  что
возвращаетесь с такой рожей?
     - Заявляю протест против употребления слова <рожа> в свой адрес, - сухо
произнес я.  - Еще один выпад, и я вызову своего юриста. Будем разговаривать
вчетвером.
     -  Вчетвером оно, конечно, веселее, - согласился Панченко. - В картишки
можно  перекинуться...  Только  времени  у  нас нет,  Константин  Сергеевич,
дожидаться вашего юриста. Давайте уж по-простому. Мы и вы. Хорошо?
     - Не уверен.
     - Ну что вы так сразу,  - Панченко  укоризненно покачал большой коротко
стриженной  головой.  - Я же  знаю  про  вас кое-что...  Вы  человек  умный,
опытный. Сотрудничали с правоохранительными органами.
     - Только никому про это не говорите.
     - Не  скажу!  - с готовностью  пообещал  Панченко. - А вы  поясните мне
кое-что, ладно?
     -  Кое-что?  И  я его должен пояснить? - Я с сомнением покачал головой.
Вряд ли я сейчас был  в состоянии что-то объяснить, даже самые простые вещи.
Тем более - загадочное <кое-что>. Мне бы самому кто объяснил, почему женщины
вдруг делают то, чего от  них никак не ожидаешь, и  почему, начав  пить, так
трудно потом остановиться.
     Непременно надо спросить у Панченко. Милиция должна знать.
     -  Будет  лучше, -  ответил капитан. -  Будет  лучше, если  вы  сумеете
кое-что пояснить.
     - Для кого лучше?
     - Для вас, - просто ответил Панченко - Для вас, Константин Сергеевич, и
еще для родственников Леонова Павла Александровича.
     - Кого-кого? - переспросил я.
     - Леонова Павла Александровича, - любезно повторил  Панченко. - Кстати,
покойного.
     Видимо, у меня было несколько удивленное выражение лица.
     - Что  такое? -  забеспокоился Панченко. -  Что странного  и нелепого я
сказал?  Вы  не  знали, что  Павел  Александрович Леонов скончался? Это  вас
удивило?
     - Все немного  иначе, - медленно сказал я.  Мне теперь стоило тщательно
подбирать слова, - Дело в том, что я вообще не знаю такого человека. Леонова
Павла Александровича.
     Панченко и его белобрысый напарник переглянулись.
     - Сильный ход, - сказал белобрысый и с уважением посмотрел  на меня.  -
Чувствуется, что товарищ с опытом.
     - Я-то  с опытом, а вот... - начал было я, но вовремя сумел заткнуться.
Потом мысленно проговорил все, что думал о белобрысом, облегченно вздохнул и
приготовился к продолжению разговора.
     - Что вы  хотели  сказать,  Константин Сергеевич?  - обратился  ко  мне
Панченко. - Пожалуйста, мы вас слушаем.
     - Чистосердечное признание, - вполголоса проговорил белобрысый, - и все
такое прочее... Вы же знаете, вы же опытный.
     Я поторопился улыбнуться, чтобы на  моем лице не было видно  страстного
желания сделать с белобрысым что-то нехорошее. Выкинуть в окно, например.
     -  Серега, не гони лошадей, - бросил напарнику Панченко, и в его голосе
я услышал некоторое раздражение.
     Этого клоуна звали Серега. Ну-ну. Запомним.
     - Вы хорошенько  подумайте, - это уже в мой адрес. - Не торопитесь. Нам
нужно  знать,  в  каких  отношениях  вы  находились  с  покойным гражданином
Леоновым Павлом Александровичем.  И когда вы последний раз видели гражданина
Леонова.
     -  Живым?  -  уточнил я,  и секунду  спустя понял,  что  поторопился  с
вопросом.
     - Или мертвым, - пожал плечами Панченко. - Все равно.
     Белобрысый  Серега скрестил руки на груди и сверлил  меня пронзительным
взглядом голубых глаз. Оказывал психологическое давление.
     - Н-да,  -  я  почесал переносицу,  стимулируя умственную деятельность,
посмотрел  на  вытертый ковер на полу, на не слишком чистые  стекла  книжных
полок, на  пыльный экран телевизора,  на  проблески вечерних огней  в проеме
между  оконными шторами.  Таблички с  правильным ответом  не было  нигде.  -
Такой, значит, вопрос... - промямлил я. - И хороший вопрос!
     - Да уж какой есть, - развел руками Панченко.




     - Так, значит,  гражданин Леонов скончался? - уточнил я несколько минут
спустя.
     - Совершенно верно, - кивнул Панченко.
     - Естественной смертью?
     - В том-то и дело, что нет, - грустно отозвался Панченко.
     - Поэтому мы здесь! - гордо заявил белобрысый.
     - Да что вы? - не выдержал я. - Именно поэтому?
     А  я-то думал! А  я-то просто потерялся в догадках! Я перевел взгляд на
Панченко:
     - Так Леонова убили?
     - Его сбило машиной, - ответил капитан. - Сегодня утром.
     -  Все  понятно, - я  сделал серьезное  лицо. -  Все мне понятно. Кроме
одного. При  чем  здесь  я?  Гражданин  Леонов  погиб  в  результате  наезда
транспортного  средства,  и  это очень печально.  Но я знать не  знаю  этого
самого гражданина Леонова. И никак не могу взять  в толк, какого  содействия
вы от меня добиваетесь? Чем я могу вам помочь?
     - Я еще раз предлагаю вам, Константин Сергеевич, - терпеливо проговорил
Панченко, - подумать и не спешить с выводами. Вы же понимаете, что раз к вам
пришли, то для этого имеются основания.
     - Хорошенькая логика - кивнул я.
     -  Какая  есть, - вздохнул  Панченко. - А основания  для  визита  к вам
действительно имеются.  Объясните одну простую вещь, Константин Сергеевич: в
карманах  пальто  покойного  гражданина  Леонова  обнаружены  ваши  визитные
карточки.  И не  одна, не две.  Сколько,  Серега?  -  посмотрел  капитан  на
белобрысого.
     - Шестнадцать, - немедленно выпалил Серега.
     - Вот так, - капитан вопросительно взглянул на меня.
     А я  удивленно смотрел на него. - Только не  говорите, что вы печатаете
эти  карточки  тысячами,  а  потом разбрасываете на  улицах и засовываете  в
карманы всем прохожим.
     Придумайте что-то пооригинальнее.
     - Постараюсь, - пообещал я, тупо глядя на коричневую  папку, что лежала
на коленях капитана. - Слушайте, а у вас там случайно нет фотографии с места
происшествия?
     - Допустим.
     - Покажите.
     - Ну, если это освежит вашу память... Смотрите.
     Он раскрыл папку и протянул мне несколько фотоснимков. Запечатленное на
них  зрелище навевало мрачные мысли. Серый асфальт в пятнах луж, серый комок
человеческого тела,  принявшего  смерть в  позе  эмбриона  - колени почти  у
самого лба,  руки согнуты  в локтях и прижаты  к  бокам. Грязь на лице и  на
пальто. Прах к праху. Откуда вышел ты, туда и вернешься.
     Гражданину  Леонову  было на вид лет сорок. Последний раз он брился дня
три  назад.  Но даже  если бы он  побрился, причесался и припудрился, это не
сделало бы его особенно привлекательным. Одутловатое лицо уставшего от жизни
человека.  Поэтому оно органично выглядело на фоне серого асфальта,  лицо  с
закрытыми навечно глазами.
     - Не узнаете? - нарушил молчание Панченко.
     - Нет, - ответил я. - Этого человека я  не знаю.  А  нет у вас  снимков
анфас, и желательно еще живого Леонова?
     - Все-таки узнали? - встрепенулся белобрысый.
     - Если  бы узнал, то не спрашивал бы другие фотографии. Просто я  знаю,
что после смерти люди выглядят несколько иначе, чем при жизни. Особенно если
их сбивают машиной.
     - Да ну? - притворно удивился белобрысый- - И откуда такие сведения? Ах
да, вы же опытный товарищ по части мертвых и живых тел...
     - Вроде того.
     Панченко внимательно  слушал нашу  беседу,  роясь  в  содержимом папки.
Потом его пальцы вдруг замерли. 0н поднял голову и задумчиво спросил:
     - Константин Сергеевич, а у вас есть автомобиль?
     - Еще один хороший вопрос, - отреагировал я.
     - Просто подумалось...Так что насчет автомобиля?
     - Стоит во дворе. Можете убедиться на обратном пути. Белая <Ока>.
     -  Шикарная штука!  - ухмыльнулся белобрысый. -  Только  у вас неверные
сведения. Она уже не белая, она темно-серая.
     - Давно не пользовался.
     -  И  на  ней  еще  написано  - пальцем  по  пыли - <танки  не моют>, -
продолжал издеваться белобрысый.
     -  Завистники  злобствуют, -  ответил я,  -  один банкир  из  соседнего
подъезда.  А что касается пыли, так  ведь синоптики обещают дожди. Сэкономлю
на мойке.
     -  Значит, давно не ездили? Как давно? День,  неделю? - Панченко  снова
что-то записал  в своих  бумажках, хотя я еще не ответил  на  его вопрос.  -
Можете сказать поточнее?
     - Неделю, - я пожал плечами. - Вроде бы так. Может, больше.
     -  Серега,  - Панченко  сделал  знак белобрысому.  - Спустись  во двор,
посмотри на машину повнимательнее.
     Вмятины на бампере и все такое...
     - Понял! - Лицо  Сереги растянулось в радостной  улыбке, я и опомниться
не  успел,  как он  выскочил из комнаты. Секунду спустя его физиономия снова
выглянула из коридора.
     - Что такое? - нахмурился Панченко. - Какие проблемы?
     -  Я-то  уйду, -  белобрысый подозрительно покосился  на  меня.  - А вы
останетесь с этим один на один...
     - Он  меня не  съест. Идите, сержант, -  уже  более настойчиво повторил
Панченко.  После этого минут на десять  мы  оказались  избавлены от общества
белобрысого энтузиаста. Не знаю, как капитан Панченко, а я почувствовал
     себя гораздо свободнее.
     - Хороший  парень, - сказал  я, вложив в эти два  слова всю гамму своих
эмоций по отношению к белобрысому.
     Панченко меня понял и не обиделся.
     - Молодой, перспективный работник - ответил он. - Делает карьеру. Стены
лбом пробивает. Я-то человек пожилой, мне как раз  такие помощники нужны.  А
без умелого руководства он вообще такого натворит...
     - Представляю, - согласился я.
     - Не представляете, - усмехнулся Панченко. - Кстати, я  был в ту ночь у
обменного пункта. Когда вы вели переговоры с террористом, помните?
     - Еще бы, - кивнул я. - Только я не вел переговоры, Я сидел рядом с ним
и старался угадать, кого он грохнет  первым  - меня или женщину из обменного
пункта.
     -  Ну  а я  стоял  в оцеплении.  Та  еще  ночка  выдалась... - Панченко
откинулся на спинку кресла, но, как оказалось, предаваться  воспоминаниям он
и не думал.
     Пальцы  капитана быстро вытащили из папки еще одну фотографию. Пока что
Панченко держал ее ко мне тыльной стороной.
     - Вы узнали Леонова, да? -  Панченко  пристально  смотрел на меня, но я
никак  не отреагировал  на  его  испытующий  взгляд. - Узнали или  нет? Я не
подозреваю   вас   Константин,   я   просто   провожу  расследование   этого
происшествия. Быть  может, это обычное  дорожное происшествие...  А может, и
нет. Если что-то знаете обо всем этом - скажите. Пока юноша бегает во двор и
обратно. Я-то не буду вам <шить дело>. Моя карьера уже сделана.
     Я  основательно  задумался и попутно  помечтал о  кружке пива,  которая
пришлась бы мне сейчас как нельзя более кстати.
     - Ну вот что, - медленно произнес я. - Эти  визитные карточки... Честно
говоря, не помню, что я засовывал кому-либо в карман сразу шестнадцать штук.
Ни знакомым, ни незнакомым.
     - То, что  вы не помните, еще не значит,  что такого не было  вообще, -
резонно заметил  Панченко.  -  Между  прочим,  что у вас с  лицом?  Эта ваша
<бытовая травма>...
     - Чем еще она вас не устраивает? - сердито отозвался я.
     -  Объясняю:  побитое  лицо, помятый вид,  явное похмельное  состояние.
Неудивительно, что  шестнадцать визитных карточек забылись.  Люди по  пьянке
забывают и не такое.
     -  А  этот  Леонов...  -  Я не  торопился  с  вопросом, потому  что уже
догадался, каким будет ответ. - Он тоже был пьян, когда его сшибла машина?
     -  Тоже? - Панченко усмехнулся. - Проговорились, Константин. Да, он был
пьян.  Точнее  говоря,  когда его нашли и  провели определенные  медицинские
исследования, то оказалось, что в его крови сильное содержание алкоголя. Вот
так. Какие отношения у вас были с покойным, Константин? Когда вы его  видели
в последний раз? Живым или мертвым?
     - Фотографию, - сказал я. - У вас уже вспотели пальцы.
     - Навряд ли, - ответил Панченко и повернул снимок лицевой стороной. Это
была увеличенная  паспортная фотография все того же мужчины. Здесь он был на
несколько лет моложе.  Гражданин Леонов  также  был гладко  выбрит,  одет  в
черный  костюм,  светлую рубашку и однотонный галстук  с  немодным увесистым
узлом.
     Именно  такому   узлу  следовало   находиться  под  тяжелым  квадратным
подбородком. Самоуверенный взгляд сильного, решительного  мужчины. И  уголки
губ, чуть  опущенные вниз, отчего все лицо приобретало выражение презрения к
объективу фотоаппарата и всем, кто за ним находился.
     За  те годы,  что  прошли  с  момента съемки  гражданин  Леонов  сильно
изменился. Но тяжелый  подбородок остался, как осталось и скрытое в  уголках
губ  презрение. Полагаю, оно  осталось  и  после удара  несколькими  тоннами
движущегося металла.
     - И  что скажете,  Константин  Сергеевич? - Оказывается, голос Панченко
мог быть и вкрадчивым. - Узнаете?
     Я вернул ему фотографию,  прокашлялся и отчетливо проговорил  все,  что
мог ему сообщить, не вызывая при этом дополнительных подозрений. Я сказал:
     -  То, что  этого человека зовут Павел  Александрович Леонов, я впервые
услышал  от  вас.  Он  называл  себя просто Паша.  Мы познакомились  прошлым
вечером... Или даже ночью. Вместе выпили. Потом я пошел к себе домой, он - к
себе. По крайней  мере, мне  он сказал, что пойдет домой. Я действительно не
помню,  что  давал  ему  свои визитки.  Это была  наша первая и единственная
встреча. Точное время нашей встречи  и  в