Георгий Михайлович Брянцев. Конец "Осиного гнезда"
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Военные ПриключенияВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
МОСКВА - 1964
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
"ОСИНОЕ ГНЕЗДО"
1. СВЯЗНИК ГАУПТМАНА ГЮБЕРТА
Телефонный звонок дошел наконец до моего сознания. Я вскочил и
подбежал к аппарату. В окне уже брезжил рассвет. Вызывал к себе
подполковник Фирсанов. Хотя за год войны пора было привыкнуть ко
всяким неожиданностям, я все же встревожился - фронт проходил
недалеко, всего в полусотне километров отсюда. С вечера, когда я
отправлялся на квартиру, никаких непредвиденных заданий для меня в
штабе партизанского движения как будто не намечалось. Наоборот, мне
приказали сутки не появляться в штабе, пока не закончу обработку
материалов, которые собрал во время своей недавней ходки в тыл
противника. И вот - неурочный звонок...
Спал недолго - всего часа два: ночи нашего прифронтового городка
были тревожными, его бомбила вражеская авиация, и лишь незадолго до
рассвета наступала тишина.
Наскоро умывшись и одевшись, я рассовал по карманам папиросы,
фонарик, складной нож - все, что при любых обстоятельствах должно было
быть при мне, - затянул ремень с полевой сумкой и пистолетом и
выскочил из дому. Светало. Теплели краски неба. Зеленоватая полоска на
востоке быстро розовела. Рассветный ветерок пахнул в лицо прохладой,
росистой свежестью и донес из соседнего садика волнующий запах влажной
мяты. Листья тонкой березки у моего окна будто умылись росой - были
совсем мокрые.
С холма, на котором стоял дом, виден городской парк, окутанный
туманной дымкой. Река тоже курилась туманом, и в нем неясно
вырисовывались металлические формы железнодорожного моста.
Я вышел из палисадника, прикрыл за собой калитку и зашагал вниз
по травянистой узенькой улице, между двумя рядами бревенчатых домиков
с резными наличниками окон и крылец. Через две-три минуты я уже был на
мощеной "главной" улице.
Городок просыпался рано. Немилосердно грохоча по булыжной
мостовой, промчалась трехтонка. В ее обшарпанном кузове, держась друг
за друга, стояли люди с кирками и лопатами. На перекрестке расхаживал
солдат-регулировщик с автоматом. С северной окраины, где размещались
ремонтные мастерские фронта, доносился тяжелый гул танковых моторов, а
с восточной, с аэродрома, - звенящий рокот самолетов.
На улице виднелись следы ночной бомбежки: чернели воронки,
пахнущие гарью и свежей землей, - вечером их не было. Тротуар в одном
месте завалило грудой кирпича. У водоразборной колонки из-под земли
фонтаном била вода. Вокруг лужи, деловито чирикая, копошились
неугомонные воробьи. Едкий дымок горелой краски щекотал нос.
Я торопливо обошел трансформаторную будку, превращенную бомбой в
груду мусора, из которой торчали обрывки проводов, сваленный взрывной
волной серебристый тополь, и выбрался на тенистую окраинную улицу,
обрамленную двумя рядами старых лип.
Вот и аккуратный, обшитый тесом зеленый дом штаба. Его окна
украшают кружевные, богатой резьбы наличники, а верх венчает легкая
шатровая башенка с флюгером. Буйная, густая трава скрывает обитый
досками фундамент.
Знакомый часовой у калитки с подчеркнутой молодцеватостью
приветствовал меня и пропустил во двор. Я вбежал на крашеные
деревянные ступеньки крылечка, прошел застекленную веранду по дорожке
из небеленого холста и, перешагнув порог комнаты, увидел подполковника
Фирсанова.
Подполковник стоял у окна, дымя папиросой. Видимо, он не спал в
эту ночь. Лицо у него было усталое, веки припухли и покраснели.
- Майор Стожаров по вашему вызову явился! - доложил я.
Подполковник хмуро сказал:
- Поедете в Красные Кочинки. Там поймали парашютиста. С вами
будет офицер из разведотдела армии. Надо допросить пойманного. Если
это гитлеровский солдат-десантник, передайте его армейцам, а если
агент-разведчик, везите сюда.
- Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?
"Эмка" мчалась по разбитому большаку в клубах пыли. Прыгая по
рытвинам и ухабам, она обгоняла санитарные машины, автофургоны,
повозки, грузовики и жалась к обочине, уступая дорогу автоколоннам,
идущим к фронту. Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль
тянулась за каждой встречной машиной, пыль, несмотря на поднятые
стекла, забивалась внутрь.
Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из
разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер,
с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
Почти неделя прошла с тех пор, как мы с Семеном Криворученко
вернулись на Большую землю, в этот прифронтовой городок, но я все еще
не сжился с мыслью, что нахожусь "дома". Все пережитое и виденное
продолжало мучительно тревожить. В тылу врага, когда мы отдыхали
где-нибудь в лесной глухомани, Семен иногда говаривал с грустью:
"Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это
понятие все - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города,
где остались наши близкие: у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая
Танюшка.
И сейчас в машине, ощущая во рту соленый вкус пыли, я думал о
жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.
Мне припомнилась одна такая встреча. Это было ранней весной в
тылу противника. Снег, рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу.
Вдали мы увидели сожженную деревушку. На опушке сиротливо стоял
единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
У порога нас встретила тощая, с выпирающими ребрами, старая
собака. Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и
тоскливо поглядела на нас, В доме мы увидели маленькую девочку. Это
было до того неожиданно, что мы застыли, глядя на нее во все глаза.
Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми
руками перебирала сорное зерно. Поверх грязного ситцевого платья на
ней была чья-то большая суконная куртка, над полом свисали голые
ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
Она нас не испугалась. Даже не удивилась, а только внимательно и
пристально разглядывала.
После долгого молчания я сказал:
- Здравствуй, девочка!
- Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
- Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
- Мамки у меня немае... - еще тише ответила девочка. - И сестры
немае... Немцы побили.
Начальник штаба партизанского отряда Василий Чухнов шумно
вздохнул и спросил.
- С кем же ты живешь?
- С тетей Варей.
- А где ж она?
- Пишла за хлибом, за ричку.
- И ты совсем одна?
- Никого немае.
- А в деревне еще кто есть?
- Ни.
- А давно ушла тетя Варя?
- Четыре дни.
- И ты не боишься одна?
- Боюсь, - призналась девочка. - У ночи Каштан шибко вое. - Она
проворно спрыгнула со скамьи, взрослым движением оправила на себе
неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
На зов явился уже знакомый нам худущий пес и уставился на
маленькую хозяйку грустными глазами. Запустив ручонку в свалявшуюся
рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
- Це Каштан.
- А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
- Катю.
- Сколько ж тебе лет?
- Шисть.
- Вы и раньше жили здесь?
- Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду.
Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его...
- Катя сделала паузу, сдвинула белесые брови и сказала: - Пидемте,
дяденька, я вам покажу могилку мами.
Мы переглянулись и молча последовали за ней. Катя, шлепая босыми
пятками по холодной земле, провела нас к маленькому холмику недалеко
от дома.
- Тут мы с теткой Варей сховали маму и Таню, - проговорила она и
тихо, беззвучно заплакала, вытирая грязным кулачком градом катившиеся
слезы.
У нас троих тоже что-то подкатило к горлу. Василий Чухнов
подхватил Катю на руки и стал неумело, прокуренным басом, успокаивать
ее. Мы вернулись в дом.
- Что же ты кушаешь? - спросил Семен.
- Хлиб...
- Ну, угощай и нас, - шутливо сказал Чухнов, опуская Катю на
скамейку.
Она стеснительно улыбнулась:
- Мало у мени... - Но все же, спрыгнув со скамьи, подошла к
полке, поднялась на носки, взяла кусочек черной сухой лепешки,
напоминающей изношенную подошву, и подала Чухнову.
- Вот спасибо! - поблагодарил Чухнов, глотнул от волнения воздух,
сунул лепешку в карман и спросил: - Как фамилия тети Вари?
Катя задумалась и не сразу ответила:
- Грунь...
Мы переглянулись. Все стало ясно: Варвара Грунь два дня назад по
заданию отряда отправилась в разведку, и эсэсовцы схватили ее на
железнодорожном разъезде.
- Вот что, Катюша, - заговорил Чухнов. - Пойдешь с нами в
партизанский отряд?
Она не колебалась:
- Пиду. А як же с тетей Варей?
- Она знает к нам дорогу, придет.
- А Каштан?
- Каштана заберем с собой.
- Пиду! - твердо сказала девочка.
- А фашистов, которые загубили твоих папку, мамку, сестренку, мы
непременно накажем. Всех перебьем, - скрипнув зубами, пообещал Чухнов,
снова беря Катю на руки.
- А в Полтаву звернемея? - недоверчиво спросила она.
- Обязательно!
...Мы шли глухим лесам. Чухнов посадил Катю на плечо. Она ему
что-то рассказывала. Сзади, опустив голову, плелся обессилевший
Каштан.
На этом мои воспоминания прервались. Мы приехали в Красные
Кочинки. Машина остановилась у правления колхоза.
Майор Коваленко проснулся и тяжело полез из машины. Через
прохладные сени, где стоял полумрак, мы прошли в большую, светлую
комнату с бревенчатыми стенами
Нас встретила председатель колхоза Ульяна Семеновна, пожилая,
крепко сбитая женщина с полным простодушным лицом и совсем молодыми
глазами.
Все убранство комнаты составляли большой, покрытый красным сукном
стол, несколько табуреток, деревенской работы крепкий шкаф и
развешанные по стенам сельскохозяйственные плакаты.
Осведомившись, не голодны ли мы, и распорядившись, несмотря на
наши протесты, насчет чайку, Ульяна Семеновна принялась рассказывать
подробности ночного происшествия. Рассказ ее был короток.
Ночью, в половине первого, к ней в избу прибежал дед Ефим,
караульщик колхозных коровников, и сообщил, что пролетевший самолет
что-то сбросил над коровниками и что сброшенный предмет висит на
старой сосне. Ульяна Семеновна живо подняла людей, приказала деду
Ефиму не шуметь и побежала с народом к ферме. Действительно, на
высокой сосне неподвижно висело что-то темное. Стали кричать - никто
не отзывается. Тогда один шустрый паренек, Мишка, вскарабкался на
сосну, пригляделся и закричал сверху, что, мол, на суку висит человек.
Народ, понятно, ахнул. Снова стали окликать - и снова ответа не
последовало.
Ульяна Семеновна послала в деревню за рыболовной сетью. Когда
сеть принесли, на дворе уже рассвело, и все увидели, что в самом деле,
запутавшись в парашютных стропах, вниз головой висит человек. Сеть
растянули под сосной, затем тот же Мишка снова забрался на дерево и
подрезал стропы. Человек упал в сеть. Он был жив, но без сознания.
Колхозники обыскали его и пришли к выводу, что это чужой человек, не
наш, не советский. Чужака накрепко связали, заперли в амбарушке и
приставили караульщиками деда Ефима и Мишку.
- Покажите-ка нам, уважаемая Ульяна Семеновна, что нашли на нем,
на этом висельнике, - попросил майор Коваленко.
Ульяна Семеновна открыла толстые визгливые дверцы шкафа и вынула
сверток. В свертке оказались: пистолет "Вальтер" с запасной обоймой,
пятьдесят пять тысяч рублей советских денег, расческа в пластмассовом
футляре, коробок спичек "Малютка", металлический портсигар, набитый
махоркой, и начатая пачка "Беломорканала". Кроме того, в свертке были
паспорт, служебное удостоверение, профсоюзный билет и две справки,
отпечатанные на пишущей машинке. Одна удостоверяла, что владелец ее,
Брызгалов Спиридон Кузьмич, освобожден от военной службы ввиду болезни
- грыжи. Справка была выдана Смоленским горвоенкоматом. В другой
бумажке значилось, что гражданин Брызгалов является агентом отдела
снабжения Старопокровского ремонтно-механического завода и
направляется на один из уральских заводов в служебную командировку
сроком на двадцать пять дней по делам, связанным с выполнением
срочного заказа оборонного значения.
Майор Коваленко попросил привести задержанного. Ульяна Семеновна
вышла в сенцы.
- Посмотрим, каков этот залетный гусь, - сказал Коваленко. -
Только бы он не отдал богу душу. Целую ночь вниз головой провисел...
Опасения оказались напрасными. Скоро дед Ефим, вооруженный
охотничьей двустволкой, и Мишка ввели в дом человека со связанными
руками. Майор отпустил конвоиров, и мы остались с глазу на глаз с
ночным гостем.
Это был долговязый белесый человек с голубоватыми неподвижными
глазами. Ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок лет.
Невыразительная помятая физиономия, тонкая шея, костлявая фигура,
выпирающие на спине лопатки - в общем, не красавец. На нем были синий
поношенный шевиотовый костюм, полосатая сорочка с помятым галстуком,
желтые полуботинки. На плечи его был накинут дешевый рыжий плащ.
Встретишь такого на улице - пройдешь мимо, не обратив на него никакого
внимания.
Майор Коваленко развязал ему руки и приказал сесть. Парашютист
опустился на табуретку и уставился в пол.
Майор спросил тихим, безразличным голосом:
- Фамилия?
- Моя? - Парашютист дернулся, но тут же, не поднимая глаз от
пола, заученно-быстро ответил: - Брызгалов, Спиридон Кузьмич
Брызгалов. Раненбургский район, Рязанская область, одна тысяча
девятьсот пятого года рождения.
- Если врете, потом раскаетесь, - предупредил майор. - Всякая,
даже малейшая ложь обернется против вас.
Брызгалов поглядел на нас, снова уставился в пол и стал
покусывать ногти.
Я внимательно смотрел на него и решил, что этот субъект не из
храбрых. Это было написано на его вялом, тусклом лице. Да и взгляд...
В бледных голубых глазах Брызгалова за внешним тупым безразличием
я угадал страх, неодолимый страх, свойственный большинству предателей.
Этот заговорит начистоту.
- Фамилия? - все так же тихо повторил Коваленко.
Парашютист молчал. Правой рукой он нервно водил по подбородку.
- Думайте побыстрее, чтобы не жалеть после, что долго думали, -
сказал Коваленко.
Но парашютист по-прежнему молчал, безразлично глядя под ноги
майора. Видимо, он решал, какой тактики ему надо держаться.
- Ну?.. - напомнил Коваленко. - Назовите вашу настоящую фамилию.
Брызгалов судорожно вздохнул, помял кадык и с усилием произнес:
- Ладно. Я скажу правду...
Оказалось, что Брызгалов - это его последняя фамилия. За свою
жизнь он сменил их так много, что затрудняется вспомнить и назвать
все. Он был вором-рецидивистом, много раз подвергался аресту, три раза
судился и отбыл в общей сложности шесть лет наказания. Бежал из места
заключения. В последнее время был участником крупной банды
железнодорожных грабителей и связанных с ними спекулянтов. На товарных
станциях и в пути следования вскрывали запломбированные вагоны и
расхищали грузы. "Были крупные дела, - не без гордости сообщил он. - В
Минске два вагона обуви и мануфактуры вывезли..." В сорок первом году
ограбил и убил железнодорожного кассира-артельщика. Поймали.
Приговорили к высшей мере - расстрелу. Это произошло 18 июня в Бресте,
за четыре дня до начала войны.
Брызгалов подал ходатайство о помиловании. Началась война.
Брызгалова в арестантском вагоне отправили на восток. Под Минском
поезд попал под бомбы, вагон разнесло в щепы. Из заключенных уцелели
немногие, в том числе и Брызгалов. Пользуясь ночной темнотой и
паникой, он бежал, укрылся в какой-то деревне и дождался прихода
гитлеровцев. Он явился к германскому офицеру - командиру танковой
части, рассказал о себе и предложил свои услуги. Тот направил его в
какой-то штаб. Гитлеровцы хорошенько допросили его, направили на
подготовку и теперь, через год, выбросили с парашютом на советскую
территорию с заданием собирать разведывательные данные в прифронтовой
полосе. Приказано ему осесть в районном городке Бутове и ждать
агента-посыльного.
- И все? - не скрывая усмешки, спросил Коваленко.
Фашисты иногда практиковали заброску парашютистов на нашу
территорию с подобными заданиями, и изложенная Брызгаловым версия
звучала более или менее правдоподобно. Скорее - менее...
- Зачем же вас выбросили так далеко от фронта? - спросил я. - Да
еще в гражданской одежде? И с командировочным направлением на Урал.
Брызгалов неопределенно пожал плечами:
- Ошиблись, видать.
- Вы прыгнули, когда бомбили город?
- Да.
- А какие дела вас ожидали на Урале? - поинтересовался Коваленко.
Брызгалов оскалил в усмешке большие желтоватые зубы:
- Я туда и не собирался. Удостоверение это так, для отвода глаз,
на всякий случай.
- А пятьдесят пять тысяч?
- Ну, это на расходы.
- Так много?
- Наших денег они не жалеют.
- Та-ак... - протянул Коваленко и вдруг резко скомандовал: -
Раздевайтесь!
В глазах предателя мелькнул страх. Он покачнулся, как от удара, и
дрожащим голосом переспросил:
- Раздеваться? Сейчас?
- Сейчас и поживее! - приказал Коваленко.
Он встал из-за стола и направился к Брызгалову.
Предатель вскочил на ноги. Табуретка упала.
Несколько секунд Брызгалов и майор пристально глядели друг другу
в глаза. Затем Брызгалов медленно стянул с себя пиджак. Коваленко,
глядя в лицо предателя, передал пиджак мне.
- Дальше... - сказал он.
- Совсем... раздеваться? - спросил Брызгалов.
- Да, - ответил Коваленко. - Догола.
Предатель расшнуровал ботинки, разулся, снял одежду и сел,
обхватив бледными руками голые плечи.
Я занялся обследованием пиджака: осмотрел карманы, в которых
ничего уже не было, и принялся прощупывать подкладку.
Тогда Брызгалов вдруг скороговоркой выпалил:
- Я все скажу, граждане начальники. Все, все! Один черт!
Запутался...
- А мы и не сомневались, что вы все скажете, - очень спокойно
отозвался Коваленко, осматривая брюки. - Куда же вам деваться?
- Правильно, гражданин майор! - подобострастно подтвердил
Брызгалов. - Все, все скажу.
Вооружившись перочинным ножом, я вспорол борт пиджака и извлек
из-под подкладки кусочек жестковатой бумаги, обернутый лоскутком бязи.
- Так... - проговорил Коваленко, - Интересно. Ну-ка, посмотрим...
Это была часть фотокарточки молодой женщины, обрезанная по
ломаной линии.
Брызгалов не сводил глаз с майора. От сильного волнения на лбу у
него выступили росинки пота.
- Ну?.. - обратился к нему Коваленко.
Брызгалов шумно выпустил из груди воздух и, облизнув сухие губы,
сказал:
- Влип!
- Дальше? - потребовал Коваленко, заканчивая осмотр одежды.
- Фотокарточка - это пароль, - проговорил Брызгалов. -
Вещественный пароль. Теперь я расскажу все по порядку.
- Одевайтесь, - разрешил Коваленко.
Брызгалов медленно оделся, обулся и, бросив взгляд на стол, где
лежали отобранные у него вещи, попросил разрешения закурить.
Коваленко взял щепотку махорки, листок бумаги из своего
портсигара и передал предателю.
- Фотокарточку, эту половинку, надо показать Саврасову. У него
вторая половичка. Сложенные вместе, они должны составить целую
фотографию.
- Кто такой Саврасов?
- Инженер.
- Где он?
Брызгалов назвал один из уральских городов.
- Кто вас послал к нему?
- Гауптман... Капитан Гюберт.
Далее выяснилось, что после побега из арестантского вагона
Брызгалов попал из танковой части не в штаб дивизии, а в
разведывательную организацию гитлеровцев и что его подготовкой
занимался некий капитан Гюберт.
Брызгалову было приказано побыстрее проникнуть на Урал, отыскать
инженера Саврасова, сказать ему три слова: "Шифр 17 апреля", получить
информацию и вернуться обратно к капитану Гюберту. Для этого ему и
выдано было служебное удостоверение, паспорт и командировочное
предписание на имя агента снабжения Старопокровского завода. Документы
принадлежали одному из расстрелянных гитлеровцами советских граждан.
Из пятидесяти пяти тысяч рублей - сорок Брызгалов должен был передать
Саврасову, а пятнадцать оставить себе.
- Вы знаете Саврасова? - спросил я.
- Нет.
- А где обитает капитан Гюберт?
Брызгалов назвал небольшой районный город, оккупированный
гитлеровцами. Но Гюберт живет не в самом городе, а примерно в
километре от него, в лесу, в бывшем детском санатории. В распоряжении
Гюберта имеется небольшой штат из двадцати - двадцати пяти человек, и
среди них двое русских. Фамилий их Брызгалов не знает.
- Может быть, знали, но забыли? - спросил Коваленко.
- Совсем не знал, - ответил Брызгалов. - Мне с ними не
разрешали...
- Сколько времени вы пробыли в резиденции Гюберта?
- Восемь месяцев. С декабря прошлого года. И никуда не выходил.
Вся территория обнесена колючей проволокой в три ряда, круглосуточно
охраняется, подходы заминированы. У них там все свое: и кухня, и баня,
и радиостанция, и электродвижок...
Он докурил цигарку до самых губ, аккуратно положил окурок на пол
и затоптал ногой.
- Что вы должны были сказать Саврасову при встрече? - спросил я.
- Ничего.
- То есть?
- Вначале ничего. Я должен был показать ему вот этот кусок
фотокарточки, и все.
- А потом?
- А после того как Саврасов мне покажет вторую половинку, сказать
ему: "Шифр 17 апреля".
- Что это значит?
- Не могу знать. Капитан Гюберт не сказал мне об этом ничего...
- Выкладывайте все! - жестко сказал Коваленко, глядя прямо в лицо
парашютисту.
Брызгалов рассказал, что он обязан был выслушать Саврасова,
хорошенько запомнить все, что тот скажет, и, не теряя времени,
возвратиться с докладом к капитану Гюберту. Капитан в ближайшее время
не намерен переносить свою резиденцию, по крайней мере, к такому
заключению пришел Брызгалов. Возможно, что Саврасов снабдит его новыми
документами, командировкой в прифронтовой район. Возвращаться
Брызгалов должен через линию фронта на том участке, где ему указано.
Он назвал это место. При встрече с первым же гитлеровцем надо сказать
пароль: "Ахтунг, панцер!", что в переводе означает: "Внимание,
танки!", и потребовать, чтобы его доставили к гауптману Гюберту. На
участке передовой, где обусловлен переход, пароль, данный Гюбертом,
будет известен командирам германских частей.
- А кто вас свел с Гюбертом?
- Он сам приехал в штаб танковой дивизии и забрал меня, - ответил
Брызгалов. - Нас сопровождала охрана и солдаты фельджандармерии.
- И Гюберт сразу отвез вас в свою резиденцию? - спросил я.
- Нет, - ответил Брызгалов. - Меня еще месяца два держали в
кутузке жандармерии. Вытребовали из Бреста сохранившиеся судебные
дела, все проверяли. Гюберт время от времени приезжал беседовать со
мной, а в декабре забрал к себе.
2. КОМАНДИРОВКА
Прошло три дня. Ничего нового Брызгалов не рассказал.
Подполковник Фирсанов позвонил в Центр. Выслушав его, Центр предложил
допросы временно прекратить и сообщил, что на днях к нам вылетит
полковник Решетов. Кто такой Решетов - никто у нас не знал.
Полковника мы встретили утром на фронтовом аэродроме. Это был
рослый хмурый человек, судя по его выправке - в прошлом строевик.
Представившись и поздоровавшись с нами, он уселся в машину рядом с
шофером, наклонился вперед к ветровому стеклу и молчал всю дорогу до
штаба. Я сидел сзади, и в глаза мне бросилась одна особенность: правой
рукой Решетов все время старательно массировал кисть левой. Эта кисть
была заметно бледнее правой, суше и помечена большим белым рубцом,
идущим по тыльной стороне.
В рабочей комнате Фирсанова он уселся на маленький жесткий
диванчик, прижавшийся к простенку между окнами, расчесал свои густые
волосы и расстегнул воротник гимнастерки.
- Садитесь, товарищи, - сказал он нам - подполковнику Фирсанову,
майору Коваленко и мне.
Его спокойное хмурое лицо со сросшимися на переносице бровями
казалось утомленным.
Пауза затянулась. Полковник курил. Мы ждали.
- Где парашютист? - спросил наконец Решетов, потирая больную
руку.
- Во дворе, рядом, - ответил Фирсанов.
- Где его лучше допросить: там или здесь?
- Только у меня, там негде.
- Распорядитесь, чтобы его привели, - приказал Решетов.
Я, как младший по званию, вышел и через несколько минут
возвратился с Брызгаловым.
За эти дни Брызгалов немного отошел, отдохнул, глаза его, тогда,
при первом знакомстве в колхозе, показавшиеся мне очень маленькими,
теперь как бы увеличились и смотрели с некоторой наглецой, словно он
уже считал себя в полной безопасности.
- Садитесь, - бросил ему полковник.
Брызгалов осторожно сел.
Решетов несколько секунд молча смотрел ему в глаза. Брызгалов
поежился под его тяжелым взглядом, как жук, наколотый на булавку,
потом нервно передернул плечами и уставился в пол.
- Вас готовил к переброске Гюберт? - спросил Решетов.
- Эге... Я уже говорил об этом вот им. - И Брызгалов небрежно
кивнул в нашу сторону.
Глаза полковника сузились.
- Встать! - резко сказал он. - Отвечать, как полагается!
Брызгалов вскочил, словно его подбросило сильной пружиной,
подтянулся, вытянул руки по швам.
Решетов ставил вопросы громко, четко, отрывисто, не отводя
взгляда от Брызгалова.
- Да, капитан Гюберт, - отвечал Брызгалов. - Он готовил к
переброске и возил на аэродром.
- Кто сопровождал в самолете?
- Тоже он.
- Еще кто?
- Второй немец.
- Фамилия?
- Не знаю.
- А Саврасова знаете?
- Нет, никогда в глаза не видел.
- А Гюберт Саврасова знает?
Лицо Брызгалова застыло; казалось, в его голове происходит
какая-то усиленная работа мысли.
Задержавшись с ответом, он сказал наконец:
- По-моему, не знает.
- Садитесь! - разрешил полковник. - Почему вы так решили?
Брызгалов сел, вздохнул, вытер влажный лоб рукавом пиджака и
начал рассказывать. Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с
ним. В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и
предложил ему: "Опишите подробнее и точнее наружность Саврасова".
Брызгалов считает, что, если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не
передоверил описание его наружности другому. К тому же, когда этот
русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом
- Брызгалов или Саврасов. Русский взглянул на Брызгалова, попросил его
встать со стула и ответил, что Саврасов, если и выше, то очень
ненамного.
Трудно было предположить, чтобы Брызгалов врал так тонко. К тому
же этот вопрос к его личной судьбе не мог, по-видимому, иметь
отношения. Из рассказанного можно было заключить, что Гюберт
действительно не знал Саврасова.
Это обстоятельство, очевидно, пришлось по душе Решетову. Он
чему-то усмехнулся, прошелся по комнате и продолжал допрос:
- Как звали русского?
Брызгалов покачал головой. Этого он не знал. Может быть, при нем
Гюберт и называл русского по имени или фамилии, но Брызгалов не
обратил на это внимания, не запомнил. За все время пребывания в
разведывательном пункте он видел этого русского только два или три
раза и знаком с ним не был.
- В чем он был? - спросил Решетов.
- В гражданском костюме.
- Обрисуйте мне его, - предложил полковник. - Каков он собой?
Брызгалов помедлил немного, видно собираясь с мыслями, потер
угреватый лоб, посмотрел в потолок, прищурил один глаз, точно
прицеливался, и начал рассказывать. Он дал яркий, сочный,
запоминающийся портрет, по крайней мере я получил довольно живое
представление о внешности и характерных особенностях этого
неизвестного "русского".
- Значит, брови у него мои? - спросил Решетов.
Брызгалов посмотрел на полковника исподлобья и ответил:
- Пожалуй... А в плечах он поширше немного. Он пожирнее вас, а вы
суховаты...
- Какое вознаграждение обещал вам Гюберт по возвращении?
Брызгалов потупился и после небольшой паузы проговорил:
- Обещал на тридцать тысяч часов и золота из Ювелирторга... И
интересную должность...
- Какую именно?
- Начальника полиции в Рославле.
Полковник усмехнулся, прошел к дивану, сел и принялся за свою
левую руку.
Я попросил разрешения задать арестованному несколько вопросов.
- Спрашивайте, - сказал полковник.
Брызгалов перевел взгляд на меня.
- Вы владеете немецким языком? - спросил я.
Брызгалов разрешил себе улыбнуться: кроме русского, он не владел
никакими.
- Как же вы изъяснялись с Гюбертом?
- Хм... Он по-русски говорит не хуже нас с вами.
Полковник быстро встал:
- А может быть, Гюберт не немец?
- Немец! - твердо заверил Брызгалов. - Самый настоящий немец. С
немцами по-своему он говорит очень быстро. А по-русски говорит хоть и
правильно, но медленно.
- А почему вы решили, что тот, незнакомый вам человек, русский? -
осведомился я.
- И по разговору и по обличию. Нет, уж тут я не ошибаюсь.
- Так... - произнес Решетов и хлопнул себя по коленям. - Еще есть
вопросы?
Вопросов не было.
- Отправьте, - распорядился полковник.
Я увел арестованного и вернулся.
- Можете быть свободны, - сказал Решетов мне и Коваленко.
Мы вышли. Я решил отправиться домой и закусить, так как с утра у
меня крошки во рту не было. Коваленко остался в штабе.
День выдался жаркий. Я шел теневой стороной улицы, не торопясь.
Колонка была уже починена, три воронки засыпаны, около
трансформаторной будки стояла грузовая машина: несколько бойцов
грузили в ее кузов глыбы кирпичей, спаянные цементным раствором.
Когда я перешагнул порог дома, меня встретил настойчивый
телефонный звонок. Я вбежал в комнату и схватил трубку. Звонил
Коваленко:
- К полковнику Решетову, быстро! Где вы пропадаете?
- Как - где? Я только что до дому дошел, еще не завтракал даже.
- Не умрете... Давайте быстрее. Он не из тех, кто любит ждать.
Обратно в штаб я почти бежал. Майор встретил меня у входа, видимо
специально, чтобы сгладить впечатление от своего резкого тона по
телефону.
- Успели перекусить? - спросил он.
- Когда же? Я только вошел - и звонок.
- Ничего! Дело поправимое. После разговора прямо ко мне. Я тоже
не завтракал, - и, подмигнув мне многозначительно, добавил: - Закусим
добре!
Я понял без пояснений, что майор грозится выставить к завтраку
что-нибудь более интересное, чем пиво, которым славился городок.
В кабинете меня ждали Решетов и Фирсанов.
- Садитесь, майор... - пригласил полковник. - Вы понимаете, что
кому-то надо ехать на Урал, на свидание с Саврасовым? - с ходу спросил
он.
- Очень хорошо понимаю, - ответил я. - Думал об этом. Нельзя
упускать такой возможности.
- Вот именно. Вы к такому путешествию готовы?
- Я?.. Так точно, готов немедленно.
- Отлично! - сказал полковник и откинулся на спинку дивана. -
Правда, подполковник Фирсанов колебался, на ком остановить выбор - на
вас или на майоре Коваленко, а потом согласился со мной, что ваша
кандидатура более подходит. Важно, что вы уже трижды были в тылу
врага, видели тамошнюю обстановку, знаете режим, установленный
оккупантами, их повадки. Разговаривая с Саврасовым, вам не придется
фантазировать. А Саврасов безусловно поинтересуется воинскими
подвигами своих хозяев, всякими там подробностями и деталями.
Рассказывайте ему побольше. Это очень важно. Ведь вы пойдете к
Саврасову как посланец Гюберта, как человек с той стороны. О Саврасове
мы, правда, почти ничего не знаем. Но есть основания полагать, что это
гусь крупный... - Полковник помолчал и спросил: - Разведчиком вы
стали, кажется, совсем недавно?
- Так точно, - ответил я.
- А кем были до войны?
- Учителем математики.
- В армии служили?
Я ответил, что отбывал срочную службу, затем три года на
сверхсрочной, учился на специальных курсах и, наконец, воевал с
белофиннами.
- Так вот, майор, - сказал полковник Решетов, - задание это не
менее важное, чем ходка в тылы противника. Свидание с инженером
Саврасовым надо провести на "отлично". Неизвестно, во что выльется и
что повлечет за собой эта встреча. Неизвестно, с кем вам еще придется
повидаться после знакомства с Саврасовым. Гадать мы не будем, но
предвидеть кое-что можем.
- Ясно.
- Ведите себя в разговоре с Саврасовым смелее, чувствуйте себя
свободно, поставьте дело так, чтобы он понял, что вы не просто курьер,
вроде Брызгалова, а доверенное лицо капитана Гюберта с особыми от него
полномочиями. Постарайтесь выудить из него все, что можно.
Постарайтесь узнать больше, чем он сам сочтет нужным передать Гюберту.
- Ваша встреча с Саврасовым, - заметил Фирсанов, - проверит
показания Брызгалова. И от результатов ее будет зависеть многое.
- Теперь вот что, - продолжал Решетов, - помимо предметного
пароля, вот этой разрезанной фотографии, вы должны назвать Саврасову
устный. Вы должны сказать ему: "Привет от Виталия Лазаревича", а
Саврасов обязан ответить: "Очень рад, я видел его в феврале сорок
первого года".
- Значит, Брызгалов?.. - сказал я.
- Да, да... - перебил меня Решетов. - У Брызгалова дух еще
неокончательно сломлен. Он кое-что скрывает. Насчет устного пароля он
сознался только что, когда вы отсутствовали. Я с ним еще раз
беседовал.
- Понятно.
- Возможно, что он и сейчас не все сказал, - проговорил Фирсанов.
- Возможно, даже весьма вероятно, - согласился Решетов. - Но я
предупредил этого субъекта, что за все, что он не нашел нужным нам
рассказать, он отвечает головой. Итак, собирайтесь, майор.
Я встал.
- Полетите завтра утром, - заключил полковник. - Вас встретят там
и дадут знать, где искать Саврасова. Я буду звонить ночью и предупрежу
товарищей. Доброго пути. Желаю успеха! - И он подал мне руку.
3. САВРАСОВ РАЗГОВАРИВАЕТ ОТКРОВЕННО
Самолет доставил меня из Москвы в город на Урале около полудня.
Два товарища, предупрежденные полковником, встретили меня и сразу
же сообщили, что Саврасова в городе нет. Его ждут с минуты на минуту.
Живет Саврасов в центральной городской гостинице. В той же гостинице,
этажом ниже, забронирован номер и для меня - "представителя одного из
железнодорожных главков".
Условившись о встречах и телефонных звонках, мы распрощались, и
я, усевшись в автобус, отправился в город.
Получив номер и сдав документы на прописку, я решил прежде всего
привести себя в порядок: надо было предстать перед инженером в самом
лучшем виде и произвести впечатление хорошего конспиратора, человека,
располагающего средствами и идеальными документами.
Я побрился, переоделся и вышел на улицу. День был на исходе.
Длинные тени тянулись через мостовую.
Улицы города, широкие, просторные, озелененные, были заполнены
пешеходами и машинами. Война взбудоражила город, перекинув в него с
запада крупные предприятия и десятки тысяч новых людей. Я шел
неторопливо, разглядывая вывески и афиши, временами останавливаясь
перед витринами, чтобы посмотреть на свое отражение.
Погода портилась. Лето покидало Урал. Деревья на улицах и в
скверах дрожали под порывами ветра. Над центральным сквером,
предчувствуя дождь, беспокойно летали и каркали галки.
Я решил было пройти до конца главной улицы, но передумал и пошел
обратно. Не то чтобы я волновался. Нет. Еще в самолете я мысленно
рисовал картину моего первого визита к Саврасову. Я представлял себе,
как войду к Саврасову, что скажу, как направлю ход беседы, пытался
предусмотреть опасные вопросы. Казалось, я был вполне подготовлен. Но
видимо, подсознательно меня тревожило ощущение неизвестности, и мне
вдруг захотелось ускорить встречу, чтобы избавиться от этого ощущения.
Около гостиницы стоял изрядно потрепанный "ЗИС-101", и я подумал,
что на этой машине вернулся Саврасов. Я поднялся на третий этаж,
толкнул дверь его номера. Дверь была заперта.
Я отправился к себе и прилег на диван. Время потянулось в
раздумьях и ожидании.
Примерно через час-полтора я снова поднялся на третий этаж и
увидел ключ, торчащий в двери Саврасова. Значит, инженер явился. Ждать
больше нечего: я огляделся по сторонам, убедился, что коридор пуст, и
без стука вошел.
У круглого стола, уставленного посудой, с журналом "Огонек" в
руках сидел Саврасов. Он поднял голову и сквозь большие очки в черной
оправе выжидательно уставился на меня. У него было большое, гладкое,
актерское лицо, старательная - волосок к волоску - прическа с ровным
пробором, темные, с припухшими веками глаза.
- Вы к кому? - спросил он бархатистым, звучным голосом, не меняя
позы, с нотками удивления в голосе.
- Если вы инженер Саврасов, то к вам, - ответил я, стоя у порога.
- Да, я Саврасов. Чем могу быть полезен? - спросил он, слегка
прищурив глаза,
- Я к вам с приветом от Виталия Лазаревича, - произнес я
негромко, внимательно следя за его лицом.
Он немного побледнел, полная рука, державшая журнал, вздрогнула.
Он бросил журнал на стол, откинулся было на спинку стула, но тотчас
быстро встал.
Эти резкие и непоследовательные движения ясно говорили о
волнении.
- Никак не ожидал... - произнес Саврасов вполголоса и, обойдя
стол, направился к двери. Походка у него была тяжелая, и паркет под
его шагами поскрипывал. Приоткрыв дверь, он вынул ключ, вставил его
изнутри и, повернув два раза, строго сказал: - У вас очень громкий
голос. Нельзя ли потише?
Я почувствовал повелительные нотки, прозвучавшие в его голосе.
Саврасов подошел вплотную, посмотрел мне в глаза пристальным
взглядом, будто прицеливался, и тихо, но очень медленно и внятно
назвал ответный пароль:
- Очень рад... Очень рад... Я видел его в феврале сорок первого
года... - И прежним повелительным тоном спросил: - Вас кто послал,
Доктор?
Тон этот мне не понравился - он сразу ставил меня в зависимое
положение, а этого нельзя было допустить.
- Кто послал, не так важно, - ответил я немного развязно, взял
стул, повернул его и уселся верхом, положив руки на спинку стула. -
Когда надо будет, скажу, Черт вас занес в такую даль!.. - Я старался
говорить тоном брезгливым и небрежным, так, чтобы установить строгую
дистанцию между нами.
Он вздохнул, подошел к просиженному дивану и тяжело опустился на
него. Диван издал жалобный стон.
- Так, так... - произнес Саврасов, немного смешавшись и как-то
растерянно. - Ну-с?.. - Видимо, от волнения его губы пересохли, и он
облизал их.
- Рассказывайте, что случилось, почему молчите? Где люди? -
сказал я.
- Виноват. Маленькая деталь...
- То есть?
- Вы обязаны показать мне кое-что.
Я неторопливо вынул из нагрудного кармана пиджака зеркальце,
вделанное в замшевый чехольчик, извлек из него половинку фотокарточки
и подал Саврасову.
Он взял ее, рассмотрел на расстоянии вытянутой руки, как это
делают люди, страдающие дальнозоркостью, и, покачав головой,
усмехнулся:
- Все ясно, все ясно... Что и требовалось доказать.
Он достал из кармана пухлую записную книжку в засаленной обложке,
перетянутую резинкой, и раскрыл ее. Надорвав внутреннюю сторону
обложки, извлек из нее фотографию, положил ее на край дивана и
присоединил к ней половину, врученную мной. Края обеих половинок,
разрезанные по ломаной линии, сошлись точка в точку.
- Вот так... - проговорил Саврасов, ослабил галстук и, расстегнув
воротник сорочки, откинулся на спинку дивана: - Но вы все-таки
скажите, - обратился он уже просительно, - от кого вы: от Доктора или
от Габиша?
Ни о том, ни о другом я не имел ни малейшего понятия. Отсюда
неопровержимо следовало, что отвечать опрометчиво нельзя. Надежно
уложив в памяти два новых имени - Доктор и Габиш, - я ответил:
- Я от Гюберта. Гауптмана Гюберта...
- Гюберт... Гюберт... - протянул Саврасов, прикрыв глаза и
стараясь, вероятно, что-то вспомнить. - Это не племянник Габиша? Вы
имени его не знаете?
- В эти детали не посвящен, - коротко ответил я.
- А каков он из себя?
Со слов Брызгалова я довольно живо обрисовал внешность и манеры
капитана Гюберта.
- Не то, не то... Безусловно, не то, - проговорил инженер,
подтвердив догадку незадачливого парашютиста, что Саврасов,
по-видимому, не знает Гюберта. - Да это, в сущности, и не так важно.
Обычно я придерживался непреложного правила: не зная игры, не
делать первых шагов. Сейчас обстановка предписывала мне действовать
крайне осторожно. Но она вовсе не исключала риска. Даже наоборот - она
предполагала риск. Если бы Саврасов не допустил оплошности и не
упомянул о каком-то Докторе и Габише, то я, пожалуй, не нарушил бы
своего правила и не пошел бы на риск. Но тут козыри сами шли в руки.
Решив обыграть ответный пароль, я небрежно осведомился:
- Стало быть, Виталия Лазаревича вы видели не так уж давно, в
феврале сорок первого?
- Почему вы так решили? - удивился Саврасов.
- Я ничего не решал, - пожав плечами, ответил я. - Таков пароль.
Саврасов рассмеялся и махнул рукой.
- Вы правы, - признался он. - Совершенно верно. С Доктором мы
встретились в феврале... перед уходом его на ту сторону. Но Виталий
Лазаревич высказал твердую уверенность, что мы еще встретимся. Когда я
сказал: "Прощайте!", он меня поправил и заметил: "Почему так
театрально? Не прощайте, а до свидания". Поэтому-то я и решил сначала,
что вы от него.
Итак, Виталий Лазаревич - это не случайное имя для пароля.
Виталий Лазаревич существует, он и Доктор - это одно и то же лицо.
- И после вы ни с кем не встречались? - продолжал уточнять я.
- Конечно.
- И никого ни о чем не информировали?
- Да, да... Неожиданный переезд на восток. Связь через Минск
нарушена войной... Доктор должен понять... Я ждал указаний...
Я кивнул, сделав вид, что меня это вполне удовлетворяет. Но
следовало углубить разговор, выяснить побольше.
- Видите, в чем дело... - начал я, сделал умышленную паузу и
продолжал: - Ваше присутствие здесь крайне необходимо, важно. Связь
восстановим. "Шифр 17 апреля" действует, учтите. Задачи перед вами
очень большие, ведь на Урал и в Сибирь перебазирована почти вся
военная промышленность. Здесь формируются крупные соединения советских
войск. Вам надо на какое-то время выехать в Москву, восстановить
связи, организовать переезд двух-трех надежных людей сюда, на Урал, и
в Сибирь...
- Что?! - воскликнул Саврасов. - Поехать в Москву? Это
невозможно! Абсолютно невозможно!
- А если необходимо? - спокойно спросил я.
- Все равно...
- Если этого требует Гюберт?
- Я не знаю, кто такой Гюберт... - Саврасов вскинул плечи и
растерянно развел руками. - Во всяком случае, если я уеду в Москву, то
вернуться сюда не смогу и должен буду перейти на нелегальное
положение.
- Не понимаю, - сказал я.
Саврасов объяснил, что работа по приему заводского оборудования,
идущего с запада, которая на него возложена, не допускает никаких
отлучек и промедлений. Никто его не освободит от этой работы. Время
военное. Конечно, если вопрос стоит так, что, невзирая ни на что, он
должен быть в Москве, то придется рвать с заводом. Опасно, это грозит
судом. Покинуть завод официально не удастся, а неофициально... Завод
имеет чрезвычайно важное оборонное значение. Перебазировка его из
центральной полосы на Урал проводится быстрыми темпами. Сам Саврасов
на заводе - человек не новый, всем известный, и терять такое место
было бы неразумно. "Вы же сами говорите, что мое присутствие здесь
крайне важно".
Я промолчал. Воцарилась долгая пауза, которую нарушил Саврасов.
- Вы говорите Москва... - начал он.
- Не я, а Гюберт...
- Да, да, это понятно, - кивнул Саврасов. - Но надо же учесть,
что я устроился здесь фундаментально. Меня уважают, со мной считаются,
мне доверяют. Сюда, если вы хотите знать, двери, как в рай, очень
узенькие. Конечно, если дело требует, я брошу все, но это пахнет, я
повторяю, нелегальщиной. Мое исчезновение насторожит руководство,
возникнут подозрения. В данный момент я ничем официально не смогу
обосновать свое желание покинуть завод. Но если, как принято говорить,
цель оправдывает средства, тогда можно рискнуть.
- Нет, так не пойдет, - сказал я решительно. - Гюберт, очевидно,
не предполагает, что поездка в Москву так сложна. Я его информирую.
Оставайтесь здесь, и больше к этой теме возвращаться не будем. В
Москве все же остались у вас свои люди?
- Как это понимать? - испытующе спросил Саврасов.
- Раз вы категорически не можете к ним поехать - а ваши доводы
меня убедили, - придется мне помочь вам.
- Хм... Есть один человек, служит на железной дороге. Я приобрел
его еще в прошлом году. Удачный человек. Я бы сказал - очень удачный и
перспективный. Проверен. Он уже оказал нам кое-какие услуги и готов их
оказывать дальше.
- Это надежно?
- Вполне! - твердо заверил Саврасов. - Я информировал о нем
Доктора. Он понравился ему еще тогда, до войны. Мы условились
именовать его "диспетчером". На него можете рассчитывать.
- Ах, Диспетчер! - воскликнул я. (О Диспетчере я слышал, конечно,
впервые!) - Слышал... А еще кто? Диспетчера трогать пока не разрешают.
- Есть еще человек, уже другой категории, - сказал Саврасов
нерешительно.
- Именно?
- За этого поручиться не могу - будет слишком смело.
- Кто он?
Саврасов охотно рассказал, как рассказал бы любому другому,
пришедшему к нему с паролями. Этот второй человек - бывший прораб
одной из подмосковных гражданских строек. Инженер-строитель по опыту,
но без диплома. Судился по уголовному делу, после заключения долго не
мог обосноваться в Москве и получить прописку, но перед самой войной
ему удалось это. Живет на частной квартире в районе Тимирязевской
академии.
- О нем мне ничего не говорили, - деловито сказал я. - Так вы
говорите, человек он ненадежный?
- Ненадежный, - кивнул Саврасов. - Этот тип привык к большим
деньгам и очень избалован ими. За деньги, тем паче за хорошие деньги,
которых у него теперь нет, он не остановится ни перед чем.
Использовать его постоянно очень опасно, он пригоден лишь для
эпизодической работы. Пьяница. А пьяницы, с одной стороны, весьма нам
полезны, но с другой - опасны, неосторожны. Поэтому использовать