---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------


                 Военные Приключения
                 ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
                      МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
                            МОСКВА - 1964









     Телефонный звонок дошел наконец до моего сознания.  Я  вскочил  и
подбежал  к  аппарату.  В  окне  уже  брезжил рассвет.  Вызывал к себе
подполковник Фирсанов.  Хотя за год  войны  пора  было  привыкнуть  ко
всяким   неожиданностям,  я  все  же  встревожился  -  фронт  проходил
недалеко,  всего в полусотне километров  отсюда.  С  вечера,  когда  я
отправлялся  на  квартиру,  никаких  непредвиденных заданий для меня в
штабе партизанского движения как будто не  намечалось.  Наоборот,  мне
приказали  сутки  не  появляться  в  штабе,  пока не закончу обработку
материалов,  которые собрал  во  время  своей  недавней  ходки  в  тыл
противника. И вот - неурочный звонок...
     Спал недолго - всего часа два:  ночи нашего прифронтового городка
были  тревожными,  его бомбила вражеская авиация,  и лишь незадолго до
рассвета наступала тишина.
     Наскоро умывшись  и  одевшись,  я  рассовал по карманам папиросы,
фонарик, складной нож - все, что при любых обстоятельствах должно было
быть  при  мне,  -  затянул  ремень  с  полевой  сумкой и пистолетом и
выскочил из дому. Светало. Теплели краски неба. Зеленоватая полоска на
востоке  быстро розовела.  Рассветный ветерок пахнул в лицо прохладой,
росистой свежестью и донес из соседнего садика волнующий запах влажной
мяты.  Листья  тонкой  березки у моего окна будто умылись росой - были
совсем мокрые.
     С холма,  на котором стоял дом,  виден городской парк,  окутанный
туманной  дымкой.  Река  тоже  курилась  туманом,  и  в   нем   неясно
вырисовывались металлические формы железнодорожного моста.
     Я вышел из палисадника,  прикрыл за собой калитку и зашагал  вниз
по травянистой узенькой улице,  между двумя рядами бревенчатых домиков
с резными наличниками окон и крылец. Через две-три минуты я уже был на
мощеной "главной" улице.
     Городок просыпался  рано.  Немилосердно   грохоча   по   булыжной
мостовой,  промчалась трехтонка. В ее обшарпанном кузове, держась друг
за друга,  стояли люди с кирками и лопатами. На перекрестке расхаживал
солдат-регулировщик с автоматом.  С северной окраины,  где размещались
ремонтные мастерские фронта, доносился тяжелый гул танковых моторов, а
с восточной, с аэродрома, - звенящий рокот самолетов.
     На улице  виднелись  следы  ночной  бомбежки:  чернели   воронки,
пахнущие гарью и свежей землей,  - вечером их не было. Тротуар в одном
месте завалило грудой кирпича.  У водоразборной колонки  из-под  земли
фонтаном   била   вода.  Вокруг  лужи,  деловито  чирикая,  копошились
неугомонные воробьи. Едкий дымок горелой краски щекотал нос.
     Я торопливо обошел трансформаторную будку,  превращенную бомбой в
груду мусора,  из которой торчали обрывки проводов, сваленный взрывной
волной  серебристый  тополь,  и  выбрался на тенистую окраинную улицу,
обрамленную двумя рядами старых лип.
     Вот и  аккуратный,  обшитый  тесом  зеленый  дом штаба.  Его окна
украшают кружевные,  богатой резьбы наличники,  а верх венчает  легкая
шатровая  башенка  с  флюгером.  Буйная,  густая трава скрывает обитый
досками фундамент.
     Знакомый часовой   у   калитки   с  подчеркнутой  молодцеватостью
приветствовал  меня  и  пропустил  во  двор.  Я  вбежал  на   крашеные
деревянные ступеньки крылечка,  прошел застекленную веранду по дорожке
из небеленого холста и, перешагнув порог комнаты, увидел подполковника
Фирсанова.
     Подполковник стоял у окна,  дымя папиросой.  Видимо, он не спал в
эту ночь. Лицо у него было усталое, веки припухли и покраснели.
     - Майор Стожаров по вашему вызову явился! - доложил я.
     Подполковник хмуро сказал:
     - Поедете в Красные Кочинки.  Там  поймали  парашютиста.  С  вами
будет  офицер из разведотдела армии.  Надо допросить пойманного.  Если
это гитлеровский солдат-десантник,  передайте  его  армейцам,  а  если
агент-разведчик, везите сюда.
     - Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?

     "Эмка" мчалась по разбитому большаку в  клубах  пыли.  Прыгая  по
рытвинам  и  ухабам,  она  обгоняла  санитарные  машины,  автофургоны,
повозки,  грузовики и жалась к обочине,  уступая дорогу  автоколоннам,
идущим к фронту.  Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль
тянулась за каждой  встречной  машиной,  пыль,  несмотря  на  поднятые
стекла, забивалась внутрь.
     Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из
разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер,
с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
     Почти неделя  прошла  с  тех  пор,  как мы с Семеном Криворученко
вернулись на Большую землю,  в этот прифронтовой городок, но я все еще
не  сжился  с  мыслью,  что нахожусь "дома".  Все пережитое и виденное
продолжало мучительно тревожить.  В  тылу  врага,  когда  мы  отдыхали
где-нибудь  в  лесной  глухомани,  Семен  иногда  говаривал с грустью:
"Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это
понятие все - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города,
где остались наши близкие:  у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая
Танюшка.
     И сейчас в машине,  ощущая во рту соленый вкус пыли,  я  думал  о
жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.

     Мне припомнилась  одна  такая  встреча.  Это было ранней весной в
тылу противника.  Снег,  рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу.
Вдали  мы  увидели  сожженную  деревушку.  На  опушке  сиротливо стоял
единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
     У порога  нас  встретила  тощая,  с  выпирающими ребрами,  старая
собака.  Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и
тоскливо  поглядела на нас,  В доме мы увидели маленькую девочку.  Это
было до того неожиданно,  что мы застыли,  глядя на нее во все  глаза.
Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми
руками перебирала сорное зерно.  Поверх грязного ситцевого  платья  на
ней  была  чья-то  большая  суконная  куртка,  над полом свисали голые
ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
     Она нас не испугалась.  Даже не удивилась, а только внимательно и
пристально разглядывала.
     После долгого молчания я сказал:
     - Здравствуй, девочка!
     - Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
     - Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
     - Мамки у меня немае...  - еще тише ответила девочка.  - И сестры
немае... Немцы побили.
     Начальник штаба   партизанского   отряда   Василий  Чухнов  шумно
вздохнул и спросил.
     - С кем же ты живешь?
     - С тетей Варей.
     - А где ж она?
     - Пишла за хлибом, за ричку.
     - И ты совсем одна?
     - Никого немае.
     - А в деревне еще кто есть?
     - Ни.
     - А давно ушла тетя Варя?
     - Четыре дни.
     - И ты не боишься одна?
     - Боюсь,  - призналась девочка.  - У ночи Каштан шибко вое. - Она
проворно  спрыгнула  со  скамьи,  взрослым  движением оправила на себе
неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
     На зов  явился  уже  знакомый  нам  худущий  пес  и  уставился на
маленькую хозяйку грустными глазами.  Запустив ручонку  в  свалявшуюся
рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
     - Це Каштан.
     - А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
     - Катю.
     - Сколько ж тебе лет?
     - Шисть.
     - Вы и раньше жили здесь?
     - Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду.
Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его...
- Катя сделала паузу,  сдвинула белесые брови и  сказала:  -  Пидемте,
дяденька, я вам покажу могилку мами.
     Мы переглянулись и молча последовали за ней.  Катя, шлепая босыми
пятками  по холодной земле,  провела нас к маленькому холмику недалеко
от дома.
     - Тут мы с теткой Варей сховали маму и Таню,  - проговорила она и
тихо,  беззвучно заплакала, вытирая грязным кулачком градом катившиеся
слезы.
     У нас  троих  тоже  что-то  подкатило  к  горлу.  Василий  Чухнов
подхватил Катю на руки и стал неумело,  прокуренным басом, успокаивать
ее. Мы вернулись в дом.
     - Что же ты кушаешь? - спросил Семен.
     - Хлиб...
     - Ну,  угощай  и  нас,  - шутливо сказал Чухнов,  опуская Катю на
скамейку.
     Она стеснительно улыбнулась:
     - Мало у мени...  - Но все же,  спрыгнув  со  скамьи,  подошла  к
полке,  поднялась  на  носки,  взяла  кусочек  черной  сухой  лепешки,
напоминающей изношенную подошву, и подала Чухнову.
     - Вот спасибо! - поблагодарил Чухнов, глотнул от волнения воздух,
сунул лепешку в карман и спросил: - Как фамилия тети Вари?
     Катя задумалась и не сразу ответила:
     - Грунь...
     Мы переглянулись.  Все стало ясно: Варвара Грунь два дня назад по
заданию отряда отправилась в  разведку,  и  эсэсовцы  схватили  ее  на
железнодорожном разъезде.
     - Вот что,  Катюша,  - заговорил  Чухнов.  -  Пойдешь  с  нами  в
партизанский отряд?
     Она не колебалась:
     - Пиду. А як же с тетей Варей?
     - Она знает к нам дорогу, придет.
     - А Каштан?
     - Каштана заберем с собой.
     - Пиду! - твердо сказала девочка.
     - А фашистов,  которые загубили твоих папку, мамку, сестренку, мы
непременно накажем. Всех перебьем, - скрипнув зубами, пообещал Чухнов,
снова беря Катю на руки.
     - А в Полтаву звернемея? - недоверчиво спросила она.
     - Обязательно!
     ...Мы шли  глухим  лесам.  Чухнов посадил Катю на плечо.  Она ему
что-то  рассказывала.  Сзади,  опустив  голову,  плелся   обессилевший
Каштан.

     На этом  мои  воспоминания  прервались.  Мы  приехали  в  Красные
Кочинки. Машина остановилась у правления колхоза.
     Майор Коваленко   проснулся  и  тяжело  полез  из  машины.  Через
прохладные сени,  где стоял полумрак,  мы прошли  в  большую,  светлую
комнату с бревенчатыми стенами
     Нас встретила председатель  колхоза  Ульяна  Семеновна,  пожилая,
крепко  сбитая  женщина  с полным простодушным лицом и совсем молодыми
глазами.
     Все убранство комнаты составляли большой, покрытый красным сукном
стол,  несколько  табуреток,  деревенской  работы   крепкий   шкаф   и
развешанные по стенам сельскохозяйственные плакаты.
     Осведомившись, не голодны ли мы,  и распорядившись,  несмотря  на
наши протесты,  насчет чайку,  Ульяна Семеновна принялась рассказывать
подробности ночного происшествия. Рассказ ее был короток.
     Ночью, в  половине  первого,  к  ней  в  избу  прибежал дед Ефим,
караульщик колхозных коровников,  и сообщил,  что пролетевший  самолет
что-то  сбросил  над  коровниками  и  что  сброшенный предмет висит на
старой сосне.  Ульяна Семеновна живо  подняла  людей,  приказала  деду
Ефиму  не  шуметь  и  побежала  с народом к ферме.  Действительно,  на
высокой сосне неподвижно висело что-то темное.  Стали кричать -  никто
не  отзывается.  Тогда  один шустрый паренек,  Мишка,  вскарабкался на
сосну, пригляделся и закричал сверху, что, мол, на суку висит человек.
Народ,  понятно,  ахнул.  Снова  стали  окликать  -  и снова ответа не
последовало.
     Ульяна Семеновна  послала  в  деревню за рыболовной сетью.  Когда
сеть принесли, на дворе уже рассвело, и все увидели, что в самом деле,
запутавшись  в  парашютных стропах,  вниз головой висит человек.  Сеть
растянули под сосной,  затем тот же Мишка снова забрался на  дерево  и
подрезал  стропы.  Человек упал в сеть.  Он был жив,  но без сознания.
Колхозники обыскали его и пришли к выводу,  что это чужой человек,  не
наш,  не  советский.  Чужака  накрепко связали,  заперли в амбарушке и
приставили караульщиками деда Ефима и Мишку.
     - Покажите-ка нам,  уважаемая Ульяна Семеновна, что нашли на нем,
на этом висельнике, - попросил майор Коваленко.
     Ульяна Семеновна  открыла толстые визгливые дверцы шкафа и вынула
сверток.  В свертке оказались:  пистолет "Вальтер" с запасной обоймой,
пятьдесят пять тысяч рублей советских денег,  расческа в пластмассовом
футляре,  коробок спичек "Малютка",  металлический портсигар,  набитый
махоркой,  и начатая пачка "Беломорканала". Кроме того, в свертке были
паспорт,  служебное удостоверение,  профсоюзный билет и  две  справки,
отпечатанные на пишущей машинке.  Одна удостоверяла,  что владелец ее,
Брызгалов Спиридон Кузьмич, освобожден от военной службы ввиду болезни
-  грыжи.  Справка  была  выдана  Смоленским горвоенкоматом.  В другой
бумажке значилось,  что гражданин Брызгалов  является  агентом  отдела
снабжения    Старопокровского    ремонтно-механического    завода    и
направляется на один из уральских  заводов  в  служебную  командировку
сроком  на  двадцать  пять  дней  по  делам,  связанным  с выполнением
срочного заказа оборонного значения.
     Майор Коваленко попросил привести задержанного.  Ульяна Семеновна
вышла в сенцы.
     - Посмотрим,  каков  этот  залетный гусь,  - сказал Коваленко.  -
Только бы он не отдал богу душу. Целую ночь вниз головой провисел...
     Опасения оказались   напрасными.   Скоро  дед  Ефим,  вооруженный
охотничьей двустволкой,  и Мишка ввели в дом  человека  со  связанными
руками.  Майор  отпустил  конвоиров,  и  мы остались с глазу на глаз с
ночным гостем.
     Это был  долговязый  белесый  человек с голубоватыми неподвижными
глазами. Ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок лет.
Невыразительная  помятая  физиономия,  тонкая  шея,  костлявая фигура,
выпирающие на спине лопатки - в общем,  не красавец. На нем были синий
поношенный  шевиотовый костюм,  полосатая сорочка с помятым галстуком,
желтые полуботинки.  На плечи его  был  накинут  дешевый  рыжий  плащ.
Встретишь такого на улице - пройдешь мимо, не обратив на него никакого
внимания.
     Майор Коваленко  развязал  ему руки и приказал сесть.  Парашютист
опустился на табуретку и уставился в пол.
     Майор спросил тихим, безразличным голосом:
     - Фамилия?
     - Моя?  -  Парашютист  дернулся,  но тут же,  не поднимая глаз от
пола,  заученно-быстро  ответил:   -   Брызгалов,   Спиридон   Кузьмич
Брызгалов.   Раненбургский   район,  Рязанская  область,  одна  тысяча
девятьсот пятого года рождения.
     - Если врете,  потом раскаетесь,  - предупредил майор.  - Всякая,
даже малейшая ложь обернется против вас.
     Брызгалов поглядел   на   нас,  снова  уставился  в  пол  и  стал
покусывать ногти.
     Я внимательно  смотрел  на  него и решил,  что этот субъект не из
храбрых. Это было написано на его вялом, тусклом лице. Да и взгляд...
     В бледных голубых глазах Брызгалова за внешним тупым безразличием
я угадал страх, неодолимый страх, свойственный большинству предателей.
Этот заговорит начистоту.
     - Фамилия? - все так же тихо повторил Коваленко.
     Парашютист молчал. Правой рукой он нервно водил по подбородку.
     - Думайте побыстрее,  чтобы не жалеть после,  что долго думали, -
сказал Коваленко.
     Но парашютист по-прежнему  молчал,  безразлично  глядя  под  ноги
майора. Видимо, он решал, какой тактики ему надо держаться.
     - Ну?.. - напомнил Коваленко. - Назовите вашу настоящую фамилию.
     Брызгалов судорожно вздохнул, помял кадык и с усилием произнес:
     - Ладно. Я скажу правду...
     Оказалось, что  Брызгалов  -  это его последняя фамилия.  За свою
жизнь он сменил их так много,  что затрудняется  вспомнить  и  назвать
все. Он был вором-рецидивистом, много раз подвергался аресту, три раза
судился и отбыл в общей сложности шесть лет наказания.  Бежал из места
заключения.   В   последнее   время   был   участником  крупной  банды
железнодорожных грабителей и связанных с ними спекулянтов. На товарных
станциях  и  в  пути  следования  вскрывали  запломбированные вагоны и
расхищали грузы. "Были крупные дела, - не без гордости сообщил он. - В
Минске  два вагона обуви и мануфактуры вывезли..." В сорок первом году
ограбил   и   убил   железнодорожного   кассира-артельщика.   Поймали.
Приговорили к высшей мере - расстрелу. Это произошло 18 июня в Бресте,
за четыре дня до начала войны.
     Брызгалов подал   ходатайство   о  помиловании.  Началась  война.
Брызгалова в арестантском вагоне  отправили  на  восток.  Под  Минском
поезд попал под бомбы,  вагон разнесло в щепы.  Из заключенных уцелели
немногие,  в том  числе  и  Брызгалов.  Пользуясь  ночной  темнотой  и
паникой,  он  бежал,  укрылся  в  какой-то  деревне и дождался прихода
гитлеровцев.  Он явился к германскому  офицеру  -  командиру  танковой
части,  рассказал  о себе и предложил свои услуги.  Тот направил его в
какой-то штаб.  Гитлеровцы  хорошенько  допросили  его,  направили  на
подготовку  и  теперь,  через год,  выбросили с парашютом на советскую
территорию с заданием собирать разведывательные данные в  прифронтовой
полосе.  Приказано  ему  осесть  в  районном  городке  Бутове  и ждать
агента-посыльного.
     - И все? - не скрывая усмешки, спросил Коваленко.
     Фашисты иногда  практиковали  заброску   парашютистов   на   нашу
территорию  с  подобными  заданиями,  и  изложенная Брызгаловым версия
звучала более или менее правдоподобно. Скорее - менее...
     - Зачем же вас выбросили так далеко от фронта?  - спросил я. - Да
еще в гражданской одежде? И с командировочным направлением на Урал.
     Брызгалов неопределенно пожал плечами:
     - Ошиблись, видать.
     - Вы прыгнули, когда бомбили город?
     - Да.
     - А какие дела вас ожидали на Урале? - поинтересовался Коваленко.
     Брызгалов оскалил в усмешке большие желтоватые зубы:
     - Я туда и не собирался.  Удостоверение это так, для отвода глаз,
на всякий случай.
     - А пятьдесят пять тысяч?
     - Ну, это на расходы.
     - Так много?
     - Наших денег они не жалеют.
     - Та-ак...  -  протянул  Коваленко  и вдруг резко скомандовал:  -
Раздевайтесь!
     В глазах предателя мелькнул страх. Он покачнулся, как от удара, и
дрожащим голосом переспросил:
     - Раздеваться? Сейчас?
     - Сейчас и поживее! - приказал Коваленко.
     Он встал из-за стола и направился к Брызгалову.
     Предатель вскочил на ноги. Табуретка упала.
     Несколько секунд  Брызгалов и майор пристально глядели друг другу
в глаза.  Затем Брызгалов медленно стянул с  себя  пиджак.  Коваленко,
глядя в лицо предателя, передал пиджак мне.
     - Дальше... - сказал он.
     - Совсем... раздеваться? - спросил Брызгалов.
     - Да, - ответил Коваленко. - Догола.
     Предатель расшнуровал   ботинки,  разулся,  снял  одежду  и  сел,
обхватив бледными руками голые плечи.
     Я занялся  обследованием  пиджака:  осмотрел  карманы,  в которых
ничего уже не было, и принялся прощупывать подкладку.
     Тогда Брызгалов вдруг скороговоркой выпалил:
     - Я  все  скажу,  граждане  начальники.  Все,  все!  Один   черт!
Запутался...
     - А мы и не сомневались,  что вы все скажете,  -  очень  спокойно
отозвался Коваленко, осматривая брюки. - Куда же вам деваться?
     - Правильно,  гражданин  майор!   -   подобострастно   подтвердил
Брызгалов. - Все, все скажу.
     Вооружившись перочинным ножом,  я вспорол борт пиджака  и  извлек
из-под подкладки кусочек жестковатой бумаги, обернутый лоскутком бязи.
     - Так... - проговорил Коваленко, - Интересно. Ну-ка, посмотрим...
     Это была   часть  фотокарточки  молодой  женщины,  обрезанная  по
ломаной линии.
     Брызгалов не сводил глаз с майора.  От сильного волнения на лбу у
него выступили росинки пота.
     - Ну?.. - обратился к нему Коваленко.
     Брызгалов шумно выпустил из груди воздух и,  облизнув сухие губы,
сказал:
     - Влип!
     - Дальше? - потребовал Коваленко, заканчивая осмотр одежды.
     - Фотокарточка  -  это  пароль,   -   проговорил   Брызгалов.   -
Вещественный пароль. Теперь я расскажу все по порядку.
     - Одевайтесь, - разрешил Коваленко.
     Брызгалов медленно оделся,  обулся и,  бросив взгляд на стол, где
лежали отобранные у него вещи, попросил разрешения закурить.
     Коваленко взял   щепотку   махорки,   листок   бумаги  из  своего
портсигара и передал предателю.
     - Фотокарточку,  эту половинку,  надо показать Саврасову.  У него
вторая  половичка.  Сложенные  вместе,  они  должны  составить   целую
фотографию.
     - Кто такой Саврасов?
     - Инженер.
     - Где он?
     Брызгалов назвал один из уральских городов.
     - Кто вас послал к нему?
     - Гауптман... Капитан Гюберт.
     Далее выяснилось,  что  после  побега  из  арестантского   вагона
Брызгалов   попал   из   танковой   части  не  в  штаб  дивизии,  а  в
разведывательную  организацию  гитлеровцев  и  что   его   подготовкой
занимался некий капитан Гюберт.
     Брызгалову было приказано побыстрее проникнуть на Урал,  отыскать
инженера Саврасова,  сказать ему три слова: "Шифр 17 апреля", получить
информацию и вернуться обратно к капитану Гюберту.  Для  этого  ему  и
выдано   было   служебное  удостоверение,  паспорт  и  командировочное
предписание на имя агента снабжения Старопокровского завода. Документы
принадлежали  одному  из расстрелянных гитлеровцами советских граждан.
Из пятидесяти пяти тысяч рублей - сорок Брызгалов должен был  передать
Саврасову, а пятнадцать оставить себе.
     - Вы знаете Саврасова? - спросил я.
     - Нет.
     - А где обитает капитан Гюберт?
     Брызгалов назвал   небольшой   районный   город,   оккупированный
гитлеровцами.  Но Гюберт  живет  не  в  самом  городе,  а  примерно  в
километре от него,  в лесу, в бывшем детском санатории. В распоряжении
Гюберта имеется небольшой штат из двадцати - двадцати пяти человек,  и
среди них двое русских. Фамилий их Брызгалов не знает.
     - Может быть, знали, но забыли? - спросил Коваленко.
     - Совсем   не  знал,  -  ответил  Брызгалов.  -  Мне  с  ними  не
разрешали...
     - Сколько времени вы пробыли в резиденции Гюберта?
     - Восемь месяцев.  С декабря прошлого года.  И никуда не выходил.
Вся  территория обнесена колючей проволокой в три ряда,  круглосуточно
охраняется, подходы заминированы. У них там все свое: и кухня, и баня,
и радиостанция, и электродвижок...
     Он докурил цигарку до самых губ,  аккуратно положил окурок на пол
и затоптал ногой.
     - Что вы должны были сказать Саврасову при встрече? - спросил я.
     - Ничего.
     - То есть?
     - Вначале  ничего.  Я  должен  был  показать  ему  вот этот кусок
фотокарточки, и все.
     - А потом?
     - А после того как Саврасов мне покажет вторую половинку, сказать
ему: "Шифр 17 апреля".
     - Что это значит?
     - Не могу знать. Капитан Гюберт не сказал мне об этом ничего...
     - Выкладывайте все! - жестко сказал Коваленко, глядя прямо в лицо
парашютисту.
     Брызгалов рассказал,  что  он  обязан  был  выслушать  Саврасова,
хорошенько  запомнить  все,  что  тот  скажет,  и,  не  теряя времени,
возвратиться с докладом к капитану Гюберту.  Капитан в ближайшее время
не  намерен  переносить  свою  резиденцию,  по крайней мере,  к такому
заключению пришел Брызгалов. Возможно, что Саврасов снабдит его новыми
документами,   командировкой   в   прифронтовой   район.  Возвращаться
Брызгалов должен через линию фронта на том участке,  где ему  указано.
Он назвал это место.  При встрече с первым же гитлеровцем надо сказать
пароль:  "Ахтунг,  панцер!",  что  в  переводе  означает:   "Внимание,
танки!",  и потребовать,  чтобы его доставили к гауптману Гюберту.  На
участке передовой,  где обусловлен переход,  пароль,  данный Гюбертом,
будет известен командирам германских частей.
     - А кто вас свел с Гюбертом?
     - Он сам приехал в штаб танковой дивизии и забрал меня, - ответил
Брызгалов. - Нас сопровождала охрана и солдаты фельджандармерии.
     - И Гюберт сразу отвез вас в свою резиденцию? - спросил я.
     - Нет,  - ответил Брызгалов.  - Меня еще  месяца  два  держали  в
кутузке  жандармерии.  Вытребовали  из  Бреста  сохранившиеся судебные
дела,  все проверяли.  Гюберт время от времени приезжал беседовать  со
мной, а в декабре забрал к себе.



     Прошло три   дня.   Ничего   нового   Брызгалов   не   рассказал.
Подполковник Фирсанов позвонил в Центр.  Выслушав его, Центр предложил
допросы  временно  прекратить  и  сообщил,  что  на днях к нам вылетит
полковник Решетов. Кто такой Решетов - никто у нас не знал.
     Полковника мы  встретили  утром  на фронтовом аэродроме.  Это был
рослый хмурый человек,  судя по его выправке  -  в  прошлом  строевик.
Представившись  и  поздоровавшись  с нами,  он уселся в машину рядом с
шофером,  наклонился вперед к ветровому стеклу и молчал всю дорогу  до
штаба. Я сидел сзади, и в глаза мне бросилась одна особенность: правой
рукой Решетов все время старательно массировал кисть левой.  Эта кисть
была  заметно  бледнее  правой,  суше и помечена большим белым рубцом,
идущим по тыльной стороне.
     В рабочей  комнате  Фирсанова  он  уселся  на  маленький  жесткий
диванчик,  прижавшийся к простенку между окнами,  расчесал свои густые
волосы и расстегнул воротник гимнастерки.
     - Садитесь,  товарищи, - сказал он нам - подполковнику Фирсанову,
майору Коваленко и мне.
     Его спокойное хмурое лицо со  сросшимися  на  переносице  бровями
казалось утомленным.
     Пауза затянулась. Полковник курил. Мы ждали.
     - Где  парашютист?  -  спросил  наконец Решетов,  потирая больную
руку.
     - Во дворе, рядом, - ответил Фирсанов.
     - Где его лучше допросить: там или здесь?
     - Только у меня, там негде.
     - Распорядитесь, чтобы его привели, - приказал Решетов.
     Я, как   младший   по  званию,  вышел  и  через  несколько  минут
возвратился с Брызгаловым.
     За эти дни Брызгалов немного отошел,  отдохнул, глаза его, тогда,
при первом знакомстве в колхозе,  показавшиеся мне  очень  маленькими,
теперь  как бы увеличились и смотрели с некоторой наглецой,  словно он
уже считал себя в полной безопасности.
     - Садитесь, - бросил ему полковник.
     Брызгалов осторожно сел.
     Решетов несколько  секунд  молча  смотрел ему в глаза.  Брызгалов
поежился под его тяжелым взглядом,  как  жук,  наколотый  на  булавку,
потом нервно передернул плечами и уставился в пол.
     - Вас готовил к переброске Гюберт? - спросил Решетов.
     - Эге...  Я  уже  говорил об этом вот им.  - И Брызгалов небрежно
кивнул в нашу сторону.
     Глаза полковника сузились.
     - Встать! - резко сказал он. - Отвечать, как полагается!
     Брызгалов вскочил,   словно   его  подбросило  сильной  пружиной,
подтянулся, вытянул руки по швам.
     Решетов ставил   вопросы  громко,  четко,  отрывисто,  не  отводя
взгляда от Брызгалова.
     - Да,  капитан  Гюберт,  -  отвечал  Брызгалов.  -  Он  готовил к
переброске и возил на аэродром.
     - Кто сопровождал в самолете?
     - Тоже он.
     - Еще кто?
     - Второй немец.
     - Фамилия?
     - Не знаю.
     - А Саврасова знаете?
     - Нет, никогда в глаза не видел.
     - А Гюберт Саврасова знает?
     Лицо Брызгалова  застыло;  казалось,  в  его  голове   происходит
какая-то усиленная работа мысли.
     Задержавшись с ответом, он сказал наконец:
     - По-моему, не знает.
     - Садитесь! - разрешил полковник. - Почему вы так решили?
     Брызгалов сел,  вздохнул,  вытер  влажный  лоб  рукавом пиджака и
начал рассказывать.  Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с
ним.  В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и
предложил ему:  "Опишите подробнее  и  точнее  наружность  Саврасова".
Брызгалов считает,  что, если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не
передоверил описание его наружности другому.  К тому  же,  когда  этот
русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом
- Брызгалов или Саврасов. Русский взглянул на Брызгалова, попросил его
встать  со  стула  и  ответил,  что  Саврасов,  если и выше,  то очень
ненамного.
     Трудно было предположить,  чтобы Брызгалов врал так тонко. К тому
же этот  вопрос  к  его  личной  судьбе  не  мог,  по-видимому,  иметь
отношения.   Из   рассказанного   можно  было  заключить,  что  Гюберт
действительно не знал Саврасова.
     Это обстоятельство,  очевидно,  пришлось  по  душе  Решетову.  Он
чему-то усмехнулся, прошелся по комнате и продолжал допрос:
     - Как звали русского?
     Брызгалов покачал головой.  Этого он не знал. Может быть, при нем
Гюберт  и  называл  русского  по  имени  или фамилии,  но Брызгалов не
обратил на это внимания,  не  запомнил.  За  все  время  пребывания  в
разведывательном  пункте  он  видел  этого русского только два или три
раза и знаком с ним не был.
     - В чем он был? - спросил Решетов.
     - В  гражданском  костюме.
     - Обрисуйте мне его, - предложил полковник. - Каков он собой?
     Брызгалов помедлил немного,  видно  собираясь  с  мыслями,  потер
угреватый   лоб,  посмотрел  в  потолок,  прищурил  один  глаз,  точно
прицеливался,  и   начал   рассказывать.   Он   дал   яркий,   сочный,
запоминающийся  портрет,  по  крайней  мере  я  получил довольно живое
представление   о   внешности   и   характерных   особенностях   этого
неизвестного "русского".
     - Значит, брови у него мои? - спросил Решетов.
     Брызгалов посмотрел на полковника исподлобья и ответил:
     - Пожалуй... А в плечах он поширше немного. Он пожирнее вас, а вы
суховаты...
     - Какое вознаграждение обещал вам Гюберт по возвращении?
     Брызгалов потупился и после небольшой паузы проговорил:
     - Обещал на тридцать тысяч часов и  золота  из  Ювелирторга...  И
интересную должность...
     - Какую именно?
     - Начальника полиции в Рославле.
     Полковник усмехнулся,  прошел к дивану,  сел и принялся  за  свою
левую руку.
     Я попросил разрешения задать арестованному несколько вопросов.
     - Спрашивайте, - сказал полковник.
     Брызгалов перевел взгляд на меня.
     - Вы владеете немецким языком? - спросил я.
     Брызгалов разрешил себе улыбнуться:  кроме русского, он не владел
никакими.
     - Как же вы изъяснялись с Гюбертом?
     - Хм... Он по-русски говорит не хуже нас с вами.
     Полковник быстро встал:
     - А может быть, Гюберт не немец?
     - Немец!  - твердо заверил Брызгалов.  - Самый настоящий немец. С
немцами по-своему он говорит очень быстро.  А по-русски говорит хоть и
правильно, но медленно.
     - А почему вы решили, что тот, незнакомый вам человек, русский? -
осведомился я.
     - И по разговору и по обличию. Нет, уж тут я не ошибаюсь.
     - Так... - произнес Решетов и хлопнул себя по коленям. - Еще есть
вопросы?
     Вопросов не было.
     - Отправьте, - распорядился полковник.
     Я увел арестованного и вернулся.
     - Можете быть свободны, - сказал Решетов мне и Коваленко.
     Мы вышли.  Я решил отправиться домой и закусить, так как с утра у
меня крошки во рту не было. Коваленко остался в штабе.
     День выдался жаркий.  Я шел теневой стороной улицы,  не торопясь.
Колонка    была    уже   починена,   три   воронки   засыпаны,   около
трансформаторной  будки  стояла  грузовая  машина:  несколько   бойцов
грузили в ее кузов глыбы кирпичей, спаянные цементным раствором.
     Когда я  перешагнул  порог  дома,   меня   встретил   настойчивый
телефонный  звонок.  Я  вбежал  в  комнату  и  схватил трубку.  Звонил
Коваленко:
     - К полковнику Решетову, быстро! Где вы пропадаете?
     - Как - где? Я только что до дому дошел, еще не завтракал даже.
     - Не умрете... Давайте быстрее. Он не из тех, кто любит ждать.
     Обратно в штаб я почти бежал. Майор встретил меня у входа, видимо
специально,  чтобы  сгладить  впечатление  от  своего  резкого тона по
телефону.
     - Успели перекусить? - спросил он.
     - Когда же? Я только вошел - и звонок.
     - Ничего!  Дело поправимое.  После разговора прямо ко мне. Я тоже
не завтракал,  - и, подмигнув мне многозначительно, добавил: - Закусим
добре!
     Я понял без пояснений,  что майор грозится выставить  к  завтраку
что-нибудь более интересное, чем пиво, которым славился городок.
     В кабинете меня ждали Решетов и Фирсанов.
     - Садитесь,  майор...  - пригласил полковник. - Вы понимаете, что
кому-то надо ехать на Урал, на свидание с Саврасовым? - с ходу спросил
он.
     - Очень хорошо понимаю,  - ответил я.  - Думал  об  этом.  Нельзя
упускать такой возможности.
     - Вот именно. Вы к такому путешествию готовы?
     - Я?.. Так точно, готов немедленно.
     - Отлично!  - сказал полковник и откинулся на  спинку  дивана.  -
Правда,  подполковник Фирсанов колебался, на ком остановить выбор - на
вас или на майоре Коваленко,  а потом согласился  со  мной,  что  ваша
кандидатура  более  подходит.  Важно,  что  вы  уже трижды были в тылу
врага,  видели  тамошнюю  обстановку,  знаете   режим,   установленный
оккупантами,  их повадки.  Разговаривая с Саврасовым,  вам не придется
фантазировать.  А   Саврасов   безусловно   поинтересуется   воинскими
подвигами   своих   хозяев,  всякими  там  подробностями  и  деталями.
Рассказывайте ему  побольше.  Это  очень  важно.  Ведь  вы  пойдете  к
Саврасову как посланец Гюберта, как человек с той стороны. О Саврасове
мы, правда, почти ничего не знаем. Но есть основания полагать, что это
гусь  крупный...  -  Полковник  помолчал  и спросил:  - Разведчиком вы
стали, кажется, совсем недавно?
     - Так точно, - ответил я.
     - А кем были до войны?
     - Учителем математики.
     - В армии служили?
     Я ответил,   что  отбывал  срочную  службу,  затем  три  года  на
сверхсрочной,  учился на  специальных  курсах  и,  наконец,  воевал  с
белофиннами.
     - Так вот,  майор,  - сказал полковник Решетов,  - задание это не
менее  важное,  чем  ходка  в  тылы  противника.  Свидание с инженером
Саврасовым надо провести на "отлично".  Неизвестно,  во что выльется и
что повлечет за собой эта встреча.  Неизвестно, с кем вам еще придется
повидаться после знакомства с  Саврасовым.  Гадать  мы  не  будем,  но
предвидеть кое-что можем.
     - Ясно.
     - Ведите  себя  в разговоре с Саврасовым смелее,  чувствуйте себя
свободно, поставьте дело так, чтобы он понял, что вы не просто курьер,
вроде Брызгалова, а доверенное лицо капитана Гюберта с особыми от него
полномочиями.  Постарайтесь  выудить   из   него   все,   что   можно.
Постарайтесь узнать больше, чем он сам сочтет нужным передать Гюберту.
     - Ваша встреча с  Саврасовым,  -  заметил  Фирсанов,  -  проверит
показания Брызгалова. И от результатов ее будет зависеть многое.
     - Теперь вот что,  -  продолжал  Решетов,  -  помимо  предметного
пароля,  вот этой разрезанной фотографии,  вы должны назвать Саврасову
устный.  Вы должны сказать ему:  "Привет  от  Виталия  Лазаревича",  а
Саврасов  обязан  ответить:  "Очень  рад,  я видел его в феврале сорок
первого года".
     - Значит, Брызгалов?.. - сказал я.
     - Да,  да...  - перебил меня Решетов.  -  У  Брызгалова  дух  еще
неокончательно сломлен.  Он кое-что скрывает. Насчет устного пароля он
сознался  только  что,  когда  вы  отсутствовали.  Я  с  ним  еще  раз
беседовал.
     - Понятно.
     - Возможно, что он и сейчас не все сказал, - проговорил Фирсанов.
     - Возможно,  даже весьма вероятно,  - согласился Решетов.  - Но я
предупредил  этого  субъекта,  что за все,  что он не нашел нужным нам
рассказать, он отвечает головой. Итак, собирайтесь, майор.
     Я встал.
     - Полетите завтра утром, - заключил полковник. - Вас встретят там
и дадут знать, где искать Саврасова. Я буду звонить ночью и предупрежу
товарищей. Доброго пути. Желаю успеха! - И он подал мне руку.



     Самолет доставил меня из Москвы в город на Урале около полудня.
     Два товарища, предупрежденные полковником, встретили меня и сразу
же сообщили,  что Саврасова в городе нет. Его ждут с минуты на минуту.
Живет Саврасов в центральной городской гостинице.  В той же гостинице,
этажом ниже,  забронирован номер и для меня - "представителя одного из
железнодорожных главков".
     Условившись о встречах и телефонных звонках,  мы распрощались,  и
я, усевшись в автобус, отправился в город.
     Получив номер и сдав документы на прописку,  я решил прежде всего
привести  себя в порядок:  надо было предстать перед инженером в самом
лучшем виде и произвести впечатление хорошего конспиратора,  человека,
располагающего средствами и идеальными документами.
     Я побрился,  переоделся и вышел на улицу.  День  был  на  исходе.
Длинные тени тянулись через мостовую.
     Улицы города,  широкие,  просторные,  озелененные, были заполнены
пешеходами  и машинами.  Война взбудоражила город,  перекинув в него с
запада  крупные  предприятия  и  десятки  тысяч  новых  людей.  Я  шел
неторопливо,  разглядывая  вывески  и афиши,  временами останавливаясь
перед витринами, чтобы посмотреть на свое отражение.
     Погода портилась.  Лето  покидало  Урал.  Деревья  на  улицах и в
скверах  дрожали  под  порывами  ветра.   Над   центральным   сквером,
предчувствуя дождь, беспокойно летали и каркали галки.
     Я решил было пройти до конца главной улицы,  но передумал и пошел
обратно.  Не  то  чтобы я волновался.  Нет.  Еще в самолете я мысленно
рисовал картину моего первого визита к Саврасову.  Я представлял себе,
как  войду к Саврасову,  что скажу,  как направлю ход беседы,  пытался
предусмотреть опасные вопросы.  Казалось, я был вполне подготовлен. Но
видимо,  подсознательно  меня тревожило ощущение неизвестности,  и мне
вдруг захотелось ускорить встречу, чтобы избавиться от этого ощущения.
     Около гостиницы стоял изрядно потрепанный "ЗИС-101", и я подумал,
что на этой машине вернулся  Саврасов.  Я  поднялся  на  третий  этаж,
толкнул дверь его номера. Дверь была заперта.
     Я отправился к  себе  и  прилег  на  диван.  Время  потянулось  в
раздумьях и ожидании.
     Примерно через час-полтора я снова  поднялся  на  третий  этаж  и
увидел ключ, торчащий в двери Саврасова. Значит, инженер явился. Ждать
больше нечего:  я огляделся по сторонам, убедился, что коридор пуст, и
без стука вошел.
     У круглого стола,  уставленного посудой,  с журналом  "Огонек"  в
руках сидел Саврасов.  Он поднял голову и сквозь большие очки в черной
оправе выжидательно уставился на меня.  У него было большое,  гладкое,
актерское  лицо,  старательная - волосок к волоску - прическа с ровным
пробором, темные, с припухшими веками глаза.
     - Вы к кому?  - спросил он бархатистым, звучным голосом, не меняя
позы, с нотками удивления в голосе.
     - Если вы инженер Саврасов, то к вам, - ответил я, стоя у порога.
     - Да,  я Саврасов.  Чем могу быть полезен?  - спросил он,  слегка
прищурив глаза,
     - Я к  вам  с  приветом  от  Виталия  Лазаревича,  -  произнес  я
негромко, внимательно следя за его лицом.
     Он немного побледнел,  полная рука, державшая журнал, вздрогнула.
Он  бросил журнал на стол,  откинулся было на спинку стула,  но тотчас
быстро встал.
     Эти резкие   и   непоследовательные   движения  ясно  говорили  о
волнении.
     - Никак  не  ожидал...  - произнес Саврасов вполголоса и,  обойдя
стол,  направился к двери.  Походка у него была тяжелая,  и паркет под
его шагами поскрипывал.  Приоткрыв дверь,  он вынул ключ,  вставил его
изнутри и,  повернув два раза,  строго сказал:  - У вас очень  громкий
голос. Нельзя ли потише?
     Я почувствовал повелительные нотки, прозвучавшие в его голосе.
     Саврасов подошел  вплотную,  посмотрел  мне  в  глаза пристальным
взглядом,  будто прицеливался,  и тихо,  но очень  медленно  и  внятно
назвал ответный пароль:
     - Очень рад...  Очень рад...  Я видел его в феврале сорок первого
года...  -  И  прежним повелительным тоном спросил:  - Вас кто послал,
Доктор?
     Тон этот  мне  не  понравился  - он сразу ставил меня в зависимое
положение, а этого нельзя было допустить.
     - Кто послал,  не так важно,  - ответил я немного развязно,  взял
стул,  повернул его и уселся верхом,  положив руки на спинку стула.  -
Когда надо будет,  скажу,  Черт вас занес в такую даль!.. - Я старался
говорить тоном брезгливым и небрежным,  так,  чтобы установить строгую
дистанцию между нами.
     Он вздохнул,  подошел к просиженному дивану и тяжело опустился на
него. Диван издал жалобный стон.
     - Так,  так...  - произнес Саврасов,  немного смешавшись и как-то
растерянно.  - Ну-с?..  - Видимо, от волнения его губы пересохли, и он
облизал их.
     - Рассказывайте,  что  случилось,  почему  молчите?  Где люди?  -
сказал я.
     - Виноват. Маленькая деталь...
     - То есть?
     - Вы обязаны показать мне кое-что.
     Я неторопливо вынул  из  нагрудного  кармана  пиджака  зеркальце,
вделанное в замшевый чехольчик,  извлек из него половинку фотокарточки
и подал Саврасову.
     Он взял  ее,  рассмотрел  на  расстоянии вытянутой руки,  как это
делают  люди,  страдающие   дальнозоркостью,   и,   покачав   головой,
усмехнулся:
     - Все ясно, все ясно... Что и требовалось доказать.
     Он достал из кармана пухлую записную книжку в засаленной обложке,
перетянутую  резинкой,  и  раскрыл  ее.  Надорвав  внутреннюю  сторону
обложки,  извлек  из  нее  фотографию,  положил  ее  на  край дивана и
присоединил к ней половину,  врученную  мной.  Края  обеих  половинок,
разрезанные по ломаной линии, сошлись точка в точку.
     - Вот так... - проговорил Саврасов, ослабил галстук и, расстегнув
воротник  сорочки,  откинулся  на  спинку  дивана:  -  Но  вы все-таки
скажите,  - обратился он уже просительно, - от кого вы: от Доктора или
от Габиша?
     Ни о том,  ни о другом я не имел  ни  малейшего  понятия.  Отсюда
неопровержимо  следовало,  что  отвечать  опрометчиво нельзя.  Надежно
уложив в памяти два новых имени - Доктор и Габиш, - я ответил:
     - Я от Гюберта. Гауптмана Гюберта...
     - Гюберт...  Гюберт...  -  протянул  Саврасов,  прикрыв  глаза  и
стараясь,  вероятно,  что-то вспомнить.  - Это не племянник Габиша? Вы
имени его не знаете?
     - В эти детали не посвящен, - коротко ответил я.
     - А каков он из себя?
     Со слов  Брызгалова  я довольно живо обрисовал внешность и манеры
капитана Гюберта.
     - Не  то,  не  то...  Безусловно,  не  то,  - проговорил инженер,
подтвердив   догадку   незадачливого   парашютиста,   что    Саврасов,
по-видимому, не знает Гюберта. - Да это, в сущности, и не так важно.
     Обычно я придерживался непреложного правила:  не  зная  игры,  не
делать  первых  шагов.  Сейчас обстановка предписывала мне действовать
крайне осторожно. Но она вовсе не исключала риска. Даже наоборот - она
предполагала  риск.  Если  бы  Саврасов  не  допустил  оплошности и не
упомянул о каком-то Докторе и Габише,  то я,  пожалуй,  не нарушил  бы
своего правила и не пошел бы на риск. Но тут козыри сами шли в руки.
     Решив обыграть ответный пароль, я небрежно осведомился:
     - Стало  быть,  Виталия  Лазаревича вы видели не так уж давно,  в
феврале сорок первого?
     - Почему вы так решили? - удивился Саврасов.
     - Я ничего не решал, - пожав плечами, ответил я. - Таков пароль.
     Саврасов рассмеялся и махнул рукой.
     - Вы правы,  - признался он.  - Совершенно верно.  С Доктором  мы
встретились  в феврале...  перед уходом его на ту сторону.  Но Виталий
Лазаревич высказал твердую уверенность, что мы еще встретимся. Когда я
сказал:   "Прощайте!",   он  меня  поправил  и  заметил:  "Почему  так
театрально? Не прощайте, а до свидания". Поэтому-то я и решил сначала,
что вы от него.
     Итак, Виталий Лазаревич  -  это  не  случайное  имя  для  пароля.
Виталий Лазаревич существует, он и Доктор - это одно и то же лицо.
     - И после вы ни с кем не встречались? - продолжал уточнять я.
     - Конечно.
     - И никого ни о чем не информировали?
     - Да,  да...  Неожиданный  переезд  на восток.  Связь через Минск
нарушена войной... Доктор должен понять... Я ждал указаний...
     Я кивнул,  сделав  вид,  что  меня  это вполне удовлетворяет.  Но
следовало углубить разговор, выяснить побольше.
     - Видите,  в  чем  дело...  - начал я,  сделал умышленную паузу и
продолжал:  - Ваше присутствие здесь крайне необходимо,  важно.  Связь
восстановим.  "Шифр  17 апреля" действует,  учтите.  Задачи перед вами
очень большие,  ведь на Урал  и  в  Сибирь  перебазирована  почти  вся
военная промышленность. Здесь формируются крупные соединения советских
войск.  Вам надо на какое-то  время  выехать  в  Москву,  восстановить
связи,  организовать переезд двух-трех надежных людей сюда, на Урал, и
в Сибирь...
     - Что?!   -   воскликнул   Саврасов.  -  Поехать  в  Москву?  Это
невозможно! Абсолютно невозможно!
     - А если необходимо? - спокойно спросил я.
     - Все равно...
     - Если этого требует Гюберт?
     - Я не знаю,  кто такой Гюберт...  -  Саврасов  вскинул  плечи  и
растерянно развел руками. - Во всяком случае, если я уеду в Москву, то
вернуться  сюда  не  смогу  и  должен  буду  перейти  на   нелегальное
положение.
     - Не понимаю, - сказал я.
     Саврасов объяснил,  что работа по приему заводского оборудования,
идущего с запада,  которая на него  возложена,  не  допускает  никаких
отлучек  и промедлений.  Никто его не освободит от этой работы.  Время
военное.  Конечно,  если вопрос стоит так, что, невзирая ни на что, он
должен быть в Москве,  то придется рвать с заводом. Опасно, это грозит
судом.  Покинуть завод официально не удастся,  а неофициально... Завод
имеет  чрезвычайно  важное  оборонное  значение.  Перебазировка его из
центральной полосы на Урал проводится быстрыми темпами.  Сам  Саврасов
на  заводе  - человек не новый,  всем известный,  и терять такое место
было бы неразумно.  "Вы же сами говорите,  что мое  присутствие  здесь
крайне важно".
     Я промолчал. Воцарилась долгая пауза, которую нарушил Саврасов.
     - Вы говорите Москва... - начал он.
     - Не я, а Гюберт...
     - Да,  да,  это понятно,  - кивнул Саврасов. - Но надо же учесть,
что я устроился здесь фундаментально. Меня уважают, со мной считаются,
мне доверяют.  Сюда,  если вы хотите знать,  двери,  как в рай,  очень
узенькие.  Конечно,  если дело требует,  я брошу все, но это пахнет, я
повторяю,  нелегальщиной.  Мое  исчезновение  насторожит  руководство,
возникнут подозрения.  В данный момент я  ничем  официально  не  смогу
обосновать свое желание покинуть завод. Но если, как принято говорить,
цель оправдывает средства, тогда можно рискнуть.
     - Нет,  так не пойдет, - сказал я решительно. - Гюберт, очевидно,
не предполагает,  что поездка в Москву так сложна.  Я его  информирую.
Оставайтесь  здесь,  и  больше  к  этой теме возвращаться не будем.  В
Москве все же остались у вас свои люди?
     - Как это понимать? - испытующе спросил Саврасов.
     - Раз вы категорически не можете к ним поехать -  а  ваши  доводы
меня убедили, - придется мне помочь вам.
     - Хм...  Есть один человек, служит на железной дороге. Я приобрел
его еще в прошлом году. Удачный человек. Я бы сказал - очень удачный и
перспективный. Проверен. Он уже оказал нам кое-какие услуги и готов их
оказывать дальше.
     - Это надежно?
     - Вполне!  -  твердо  заверил  Саврасов.  -  Я информировал о нем
Доктора.  Он  понравился  ему  еще  тогда,  до  войны.  Мы  условились
именовать его "диспетчером". На него можете рассчитывать.
     - Ах, Диспетчер! - воскликнул я. (О Диспетчере я слышал, конечно,
впервые!) - Слышал... А еще кто? Диспетчера трогать пока не разрешают.
     - Есть еще человек,  уже  другой  категории,  -  сказал  Саврасов
нерешительно.
     - Именно?
     - За этого поручиться не могу - будет слишком смело.
     - Кто он?
     Саврасов охотно  рассказал,  как  рассказал  бы  любому  другому,
пришедшему к нему с паролями.  Этот второй  человек  -  бывший  прораб
одной из подмосковных гражданских строек.  Инженер-строитель по опыту,
но без диплома.  Судился по уголовному делу, после заключения долго не
мог  обосноваться в Москве и получить прописку,  но перед самой войной
ему удалось это.  Живет на частной  квартире  в  районе  Тимирязевской
академии.
     - О нем мне ничего не говорили,  - деловито сказал я.  -  Так  вы
говорите, человек он ненадежный?
     - Ненадежный,  - кивнул Саврасов.  - Этот тип  привык  к  большим
деньгам и очень избалован ими.  За деньги, тем паче за хорошие деньги,
которых  у  него  теперь  нет,  он  не  остановится  ни   перед   чем.
Использовать   его  постоянно  очень  опасно,  он  пригоден  лишь  для
эпизодической работы.  Пьяница. А пьяницы, с одной стороны, весьма нам
полезны,  но с другой - опасны,  неосторожны. Поэтому использовать