ка отпил из пиалы еще несколько глотков чаю, застегнул ворот
гимнастерки  и принялся за чтение.  Читал он вслух,  медленно,  четко,
соблюдая знаки препинания.  Прочитав  фразу  по-узбекски,  он  секунду
молчал,  а  потом,  пошевеливая  пальцами  в воздухе,  будто нащупывая
слова, переводил на русский язык.
     Уполномоченный слушал    с   невозмутимым   лицом   и   продолжал
прихлебывать чай. На лице его было такое выражение, будто все на свете
ему  безразлично,  в  том  числе  и  судьба  какой-то девушки Анзират,
попавшей в беду.
     Комэска прочел, покрутил головой, потуже затянул поясной ремень и
сказал:
     - Смотри! Вот диво! Значит, отыскалась?
     - Я звонил на службу Нарузу Ахмеду,  - пояснил Саттар,  - но  там
мне не захотели отвечать. Говорят, справок по телефону не даем...
     Корольков тем временем вынул из полевой сумки сложенную гармошкой
карту, расстелил ее на столе и отыскал на ней кишлак Обисарым:
     - Эге!  Туда,  верно,  и ворон костей не заносит.  Нашел, змеиное
отродье,  местечко!  Что же, выручать надо деваху? - и он посмотрел на
уполномоченного.
     Тот продолжал пить чай, отдувался и молчал.
     - Выручать, товарищ комэска! - горячо подхватил Саттар. - Если бы
только знали, какая это девушка...
     - Да уж известно какая,  самая  лучшая,  -  улыбнулся  тот.  -  У
старика Умара плохой дочки и быть не могло! А пишет она складно, ясно.
     Саттар не знал, что сказать по этому случаю.
     - И что же ты решил? - спросил комэска.
     - Арестовать его надо,  эмирскую собаку,  товарищ комэска.  Он  -
дважды преступник.  Он убил Умара Максумова,  похитил и... - дальше он
не мог продолжать.
     - Это   правильно,   -  согласился  комэска,  и  лицо  его  будто
отвердело.  - И к стенке поставить за такие художества.  Обязательно к
стенке.   Но   прежде   поймать   его  надо.  Он,  небось,  в  конторе
потребкооперации  не  сидит  после  таких  дел,   нас   с   гобой   не
дожидается...
     - Поймать! - загорячился Саттар. - Немедленно! Разрешите, товарищ
комэска,  взять коня,  Барса... Поскачу в этот кишлак, подниму на ноги
тамошний актив, захвачу этого мерзавца. Анзират привезу.
     - Прыткий  ты,  я  вижу,  -  усмехнулся  комэска.  -  Это  не так
просто...  Я тебе скажу,  а ты пока забудь.  Понял?  Я сам только  что
узнал. Наруз Ахмед банду водит...
     Саттар от удивления поднял брови.  Потом  подумал,  что  в  этом,
собственно, ничего неожиданного нет.
     - Но водить ему осталось недолго, - продолжал комэска. - Придет и
его  черед.  И скорее,  чем он думает.  А пока он занят своими делами,
ему, видно, не до жены. Поэтому мой совет...
     - Все понятно, товарищ комэска. Можно отправляться?
     - Стоп! Погоди! - поднял руку до сих пор молчавший уполномоченный
особого отдела Шубников.  Так не пойдет,  Саттар.  Что же, думаешь, мы
одного тебя в волчью пасть сунем?  Не  дело!  Один  в  поле  не  воин.
Девушку-то  тебе  на  блюде  едва  ли  вынесут.  Не  для  того  они ее
уворовали.  За нее они драться,  пожалуй, будут, И ты, парень, выручая
невесту, сам угодишь в беду.
     - Не надо мне никого,  - горячо возразил Саттар. - Сам управлюсь.
Это мое чисто личное дело.
     - Это еще как сказать,  - невозмутимо заметил Шубников и,  достав
из кармана блокнот,  начал что-то писать.  Закончив, он сложил листок,
подал его Саттару и спросил: - Командира особого отряда ОГПУ знаешь?
     - Так точно.
     - Отдашь ему.  Он выделит тебе двух хлопцев. Я пишу каких. Одного
русского, другого - таджика. Ребята - орлы.
     - Есть! Спасибо! Я оседлаю коня и мигом!
     - Вот  и отлично,  - потер руки комэска и обратился к Саттару:  -
Найдешь кишлак?
     - Найду, - твердо заявил тот.
     - А  лучше  посмотри  на  карту.  Вот  видишь,   О-би-са-рым.   И
кишлачок-то так себе,  дворов тридцать-сорок не более, а забрался куда
- ровно орлиное гнездо!  Дорога одна через ущелье идет, а другая через
перевал.  Но  эта  длиннее.  Выбирай сам,  на месте будет виднее.  Ну,
поезжай! Командиру дивизиона я сам скажу. Дуй! Аллюр три креста!
     - Есть! - ответил Саттар, круто повернулся и выбежал из комнаты.

        11

     Кавдивизион после   долгого   и  утомительного  марша  по  пескам
Таджикистана остановился  на  дневной  отдых  в  районе  строительства
крупной плотины.
     Бойцы и командиры,  невзирая на адскую жару,  спали, где кто мог.
Ночью предстоял новый длительный марш и надо было набраться сил.
     Уполномоченный особого  отдела  Шубников  долго  лежал  в  душной
войлочной кибитке,  силясь уснуть, но, окончательно убедившись, что из
этой затеи ничего не выйдет, встал и вышел.
     В голове от бессонной ночи и жары стоял неумолкающий звон,  глаза
воспалились и горели, словно они были забиты сухим песком.
     Шубников, вялый  и ослабевший,  без всякой цели побрел по поселку
строителей, напоминавшему собой цыганский табор.
     В красном  уголке с настежь распахнутыми окнами шла громкая читка
газет.  Слушатели сидели на скамьях,  думая о  чем-то  своем.  Кое-кто
дремал.
     Шубников прошел  мимо.  Миновав  три  ряда  палаток  с  поднятыми
краями,  он  подошел  к  крайней.  Перед  ней  на открытом воздухе,  к
большому ящику,  служившему столом,  тянулась длинная очередь. Молодая
женщина, врач или медсестра, в белом халате наливала из бутыли в чарку
жидкость и давала каждому выпить.
     По тому,  как  каждый выпивший кривился,  отплевывался и тихонько
поругивался, можно было догадаться, что здесь поили хинным раствором.
     Шубников побрел дальше и, выйдя на край глубокого котлована, стал
наблюдать за работой.  Нескончаемой вереницей,  приседая и балансируя,
по  дощатым настилам двигался людской поток:  из котлована с гружеными
тачками, а обратно - с пустыми. Голые спины землекопов, потемневшие от
солнца, отливали медью.
     К Шубникову подошел и встал рядом пожилой черный как жук  человек
в тюбетейке и цветастом халате. Он тоже наблюдал за работами и изредка
покрикивал:
     - Не задерживай, Усман! Не задерживай!
     Или:
     - Оттуда тачкой не выберете, возьмите носилки!
     Шубникова он, казалось, не замечал. Так прошло несколько минут, и
вот совсем неожиданно уполномоченный услышал:
     - Большое дело, начальник. Большое дело...
     - Ты, ата, мне говоришь?
     - Да,  тебе...  Я искал тебя...  Только ты не подходи ко мне. Это
лучше. И не смотри в мою сторону. Стой так и слушай меня...
     - Хорошо,  - произнес заинтересованный Шубников и спросил: - А ты
знаешь, кто я?
     - Знаю,  начальник,  потому и говорю.  Я - бригадир землекопов. В
мою бригаду сегодня утром пришли трое оттуда...
     - Откуда?
     - С чужой земли.
     - С той стороны?
     - Да...
     - Их много оттуда идет.
     - Правильно, но все разные. Одним нужна мануфактура, другим мука,
третьим чай,  четвертым - наша кровь.  Но эти  трое  -  честные  люди,
рабочие  люди.  У  них  пустой желудок,  они хотят работать.  Им можно
верить. Они мне сказали сейчас, что на нашу сторону перебрался курбаши
Мавлан со своей бандой.
     - Знаю об этом.
     - Но ты не знаешь, где таится банда.
     - А ты?
     - Я тоже не знаю, а эти трое знают и могут сказать.
     Шубников скосил  глаза  и  посмотрел  на  таджика.  Тот,  прикрыв
ладошкой брови, внимательно следил за работами в котловане.
     - Мухитдин-ата! Иди, пей хину! - крикнул он. - А то опять вечером
малярия затрясет. Передай тачку Халилу!
     - Дальше говори, - напомнил о себе Шубников.
     - И  еще они расскажут тебе,  что на подмогу к Мавлану идет с гор
со своей шайкой какой-то Наруз Ахмед.  Сообща они готовятся напасть на
районный центр.
     - Где эти люди? Я хочу их видеть.
     - За этим я и пришел. Я пойду, а ты не теряй меня из виду. Иди за
мной, но не сразу. Так лучше. Тут есть разные глаза и разные уши.
     Бригадир отдал  еще какую-то команду рабочим и медленной походкой
направился в поселок.  Минуту спустя в противоположную  сторону  пошел
Шубников и обогнув высокие отвалы земли, повернул к поселку.

        12

     Белое солнце   немилосердно   жгло  землю.  С  юга  дул  огненный
"афганец",  свистел в  чахлых  кустиках  верблюжьей  колючки,  шевелил
песчаные гряды, курчавил загривки мертвых барханов.
     Вокруг простиралась бурая, выжженная пустыня. Сквозь палящий зной
навстречу  горячему  солнцу мчались три всадника.  Пыль покрывала их с
головы до ног,  песок лез в  глаза,  щекотал  ноздри,  поскрипывал  на
зубах.
     Всадники торопились,  Путь  их  лежал  к   далеким   горам,   что
громоздились на юге, увенчанным белыми снежными шапками.
     - Сатанинское пекло!  -  зло  бросил  Саттар  Халилов,  скакавший
впереди.  Он перевел коня с рыси на шаг. Два бойца пристроились к нему
по обе стороны.
     - Да,  здорово печет,  - согласился таджик Закир и, сняв фуражку,
вытер рукавом бритую наголо голову.
     - Посмотрите! - воскликнул Гребенников и выбросил руку вперед.
     Зрелище было  обычным  для  этих  мест.  Горячие   лучи   солнца,
встречаясь  на  своем  пути с охлажденным воздухом гор и преломляясь в
нем,  создавали причудливые миражи.  Фантастические  картины  менялись
одна  за  другой.  Вначале  показалась  неохватная  глазом ширь водной
глади,  а секунду  спустя  с  другой  точки  рисовались  уже  какие-то
сказочные  чертоги  со  множеством  колонн,  которые,  в свою очередь,
сменил зеленый цветущий оазис.
     - Если бы вместо всех этих сказок кишлак Обисарым показался...  -
зло проговорил Саттар.
     - Его не увидишь, - ответил Закир. - Его только с воздуха и можно
увидеть. В горах он лежит.
     - Ты давно в нем был? - спросил Саттар.
     - Шесть лет назад.  Батрачил там весну,  лето и осень. Мой родной
кишлак  в двадцати километрах от Обисарыма...  И тоже в горах.  Похожи
они один на другой.
     - А дом Наруза Ахмеда знал? - поинтересовался Саттар.
     - Нет, про Наруза Ахмеда я тогда ничего не слышал.
     - Эге! Кто же это? - и Гребенников резко осадил своего коня.
     Все посмотрели направо.  Из глубины песков наперерез  им  неслась
группа всадников, примерно с полэскадрона.
     Остановились и Саттар с Закиром.
     - Это  уже  не мираж,  - с усмешкой проговорил Гребенников.  - От
такого миража нам может не поздоровиться.
     Все трое  без  всякой  команды приготовили винтовки,  передернули
затворы и стали ждать.
     - Стрелять  только  по  команде,  - предупредил Саттар и подумал:
"Плохо дело.  Это,  видно,  джигиты Наруза Ахмеда.  Нас они,  конечно,
увидели.  Но  как  же  мы их прозевали?  Придется держать бой.  Бежать
глупо, да и все равно не уйдешь".
     Группа мчалась  без  строя,  и это-то главным образом насторожило
Саттара,  хотя он и  знал,  что  нередко  красные  конники,  чтобы  не
спугнуть   басмачей   и   навязать   им  бой,  следуя  их  же  обычаю,
передвигаются в песках без строя.
     Когда расстояние  сократилось,  Саттар  вдруг поднял винтовку над
головой, потряс ею и крикнул:
     - Наши! Дивизионцы!
     Теперь уже Саттар хорошо разглядел серого коня,  на котором сидел
уполномоченный особого отдела Шубников.
     Всадники сблизились,  спешились,  повалились на горячий  песок  и
тотчас задымили цигарками.
     Шубников улегся рядом с Саттаром и спросил:
     - Кого-нибудь встретили в пути?
     - Ни души. Ни вчера, ни сегодня. А что?
     - Курбаши  Мавлан  соединился с Нарузом Ахмедом.  Они целились на
райцентр,  но наши их отбросили,  и теперь банда уходит  в  пески.  Мы
вышли на перехват.
     - А особый отряд выступил? - спросил Гребенников.
     - Выступил.  И доброотрядцы, и краснопалочники. Все выступили. Мы
их окружить должны. Завтра, по всем видам, рубиться будем.
     Саттар смущенно  сдвинул  фуражку  на глаза.  Он понимал,  что не
вовремя оставил свою часть.  Конечно,  его личное дело тоже не  терпит
отлагательства,  ведь речь идет о живом человеке,  может быть, о жизни
Анзират. И тем не менее он чувствовал себя неловко.
     Шубников будто разгадал его мысли.
     - Как только выручишь свою деву,  поручи ее ребятам,  а сам скачи
ко мне. Понял?
     Саттар кивнул.
     - Я буду в засаде у Белого Мазара. Знаешь?
     Саттар опять кивнул.
     - А теперь скачи! Время дорого. И поглядывай хорошенько! Сейчас и
на банду напороться не трудно. Их дозоры снуют всюду.
     Уполномоченный поднялся  с песка,  еще раза два затянулся и отдал
команду:
     - По коням!
     Дивизионцы взлетели в седла.
     - Счастливо!  - крикнул Шубников,  трогая своего коня.  - Быстрее
оборачивайтесь, хлопцы!
     Саттар, Гребенников и Закир сели на коней.
     Группы тронулись, каждая в свою сторону.
     Часа через три солнце спустилось к горизонту. Слева, километрах в
десяти, неясно замаячили постройки одинокого кишлака.
     - Колхоз  имени  Буденного,  -  пояснил  Закир.  -  Хороший будет
колхоз. Сейчас к нему воду ведут от канала.
     Солнце скрылось  за  край земли.  Небо сделалось багряным,  потом
тускло-серым.
     Всадники понукали коней.
     Наконец сиреневые громады  гор  вплотную  надвинулись  на  степь.
Дорога  начала  сужаться и повернула к ущелью,  откуда тянуло холодным
воздухом.
     - Уртак помкомвзвода! - обратился к Саттару Закир. - Разрешите, я
поеду передним. Тут трудная дорога. Очень трудная.
     Всадники вытянулись   гуськом.   Каменистая   ступенчатая  тропа,
прижимаясь к левой стене ущелья, повела на подъем.
     - Овринг, - сказал, обернувшись, Закир.
     Да, это был овринг - карниз,  вырубленный руками  человека  вдоль
отвесных  скал.  Местами  он  был выложен камнем,  местами - бревнами,
кое-где - хворостом.  По зыбкому,  непрочному настилу лошади двигались
медленно.  Чем выше поднималась тропа,  тем осторожнее делался их шаг.
Слева высились скалы,  справа,  по дну ущелья, несся, грохоча и пенясь
на камнях, бурный горный поток.
     Почти у самого  перевала,  откуда  тропа  должна  была  пойти  на
снижение,  на  остром,  как  кинжал,  скалистом  пике всадники увидели
крупного архара.  Он стоял,  не  шевелясь,  точно  каменное  изваяние,
высоко подняв голову, увенчанную массивными рогами.
     Карниз становился все уже  и  уже,  и  разминуться  со  встречным
всадником  здесь  не  было  никакой  возможности.  Хворостяной  настил
колыхался под ногами коней.  Казалось,  что в любую  минуту  он  может
рухнуть и увлечь за собой в пропасть людей и животных.
     Лошади, похрапывая, жались потными боками к каменной стене.
     Когда в  небе  показались  первые  звезды,  ущелье  раздвинулось,
горный поток исчез, и тропа незаметно перешла в каменистую дорогу. Она
круто повела вниз, в неширокую долину.
     Всадники придержали коней.  Перед ними,  как  на  рисунке,  лежал
кишлак.  Среди  темной  зелени садов желтели глиняные домики.  Один из
них,  как и  писала  Анзират,  заметно  выделялся.  Он  стоял  посреди
сравнительно    большой   усадьбы,   окруженный   высокими   тополями,
напоминавшими своей пирамидальной формой кипарисы.
     Да, ничего  не  скажешь:  Нарус  Ахмед  знал,  куда упрятать свою
жертву!  Здесь Анзират ограждена от любопытных взоров  и  отрезана  от
всего мира.
     Саттар тронул коня и начал спуск в долину.
     Сумерки быстро сгущались.  Наплывала звездная прохладная ночь.  В
кишлаке стояла тишина, и единственная улица его была безлюдна.
     У ворот  большой  усадьбы  всадники остановились.  Ворота и дувал
были настолько высоки, что даже с коня не удавалось заглянуть во двор.
     Саттар постучал   сапогом   в   ворота.  Залаяла  собака.  Спустя
некоторое время послышался голос:
     - Кто там?
     - Свои! - ответил Саттар. - Бойцы кавдивизиона.
     - Сейчас, сейчас... Возьму ключи...
     - Ого!  -  многозначительно  заметил  Гребенников.  -  Ворота  на
запоре.
     - Таким "своим" они как раз и  не  особенно  рады,  -  усмехнулся
Закир. - Какие мы им "свои"?..
     Пришлось прождать несколько минут,  прежде чем загремели ключи  и
ворота раскрылись.
     Гостей встретил взъерошенный  и  перепуганный  "хозяин"  усадьбы,
садовник  Наруза  Ахмеда.  Приложив  руку  к  сердцу,  он рассыпался в
приветствиях.
     Гости поздоровались, и Саттар спросил:
     - Хозяин?
     - Да, хозяин.
     - Остановимся у тебя на несколько дней.
     Садовник угодливо   поклонился  и  предложил  Халилову  поставить
лошадей в конюшню.
     - Не  стоит,  -  отклонил  предложение  Саттар.  - Ночью лучше на
воздухе,  а утром видно будет.  Располагайтесь вон там, - и он показал
бойцам на угол дувала, где виднелось что-то вроде коновязи. - Коней не
бросать, - тихо предупредил Саттар товарищей. - Дежурьте по очереди.
     Задав лошадям корму,  "хозяин" пригласил Халилова в дом. У порога
он полил гостю на руки воду из  старинного  медного  кувшина  с  узким
горлом,  потом  ввел  в  просторную комнату с пустыми нишами в стенах,
где,  кроме низенького круглого стола и потрепанного  ковра  на  полу,
никакой обстановки не было.
     Однако через  несколько  минут  все  преобразилось.  Хозяин  внес
большую белую кошму, развернул ее и положил вдоль стены мягкие пуховые
подушки.
     Едва он  успел уложить последнюю подушку,  как в комнату степенно
вошел плотный пожилой человек с отвислыми чертами лица  и  маленькими,
близко   поставленными   глазами.   Из-под   распахнутого  халата  его
выглядывал треугольник груди темно-багрового цвета.
     - Это  мой  гость,  родственник,  -  представил  его садовник.  -
Приехал из Андижана проведать...  - Гость подал твердую руку Халилову,
и тот почему-то сразу решил,  что это вовсе не родственник.  Саттар не
узнал в нем Бахрама,  телохранителя Ахмедбека,  - ведь много прошло  с
того времени, когда мальчишка Саттар видел грозного Бахрама.
     Садовник удалился.  Бахрам и Халилов уселись на кошму,  закурили,
помолчали, а потом заговорили о разных разностях. Говорил, собственно,
Бахрам,  а Халилов слушал.  Слушал и в то же время мысленно  обыскивал
дом, в котором скрывали его любимую. Дом был велик. В нем, конечно, не
две и не три комнаты. И в какой-то из них спрятана Анзират, но в какой
-  догадаться  трудно.  Неужели  Анзират,  несчастная  родная Анзират,
здесь, под этой крышей?
     Обводя внимательным  взглядом  стены,  Саттар  заметил  с  правой
стороны еще одну дверь,  узкую,  невысокую,  закрашенную известью.  По
всему было видно,  что ею давно не пользовались.  Интересно,  куда она
ведет?
     Пока Бахрам  и  Халилов  курили  и  беседовали,  пожилая  женщина
накрыла стол.  На нем  появилась  цветная  скатерка,  пиалы,  чайники,
лепешки,  мелкий  кишмиш,  вяленый  урюк  янтарного  цвета,  кувшин со
сливками.
     Когда Бахрам  и гость стали усаживаться у стола,  в комнату вошел
местный мулла - жирный старик с полусонными глазами.  Он преувеличенно
любезно  приветствовал редкого гостя,  высказал несколько комплиментов
по адресу красных командиров и заявил,  что считает для  себя  большой
честью знакомство с Халиловым.
     В пиалы полился ароматный чай лимонно-желтого цвета.
     - Надолго   к   нам  в  гости?  -  поинтересовался  мулла  тонким
дребезжащим голосом.
     - Как  будете  принимать!  -  шутливо  ответил  Халилов,  отпивая
горячий напиток.
     - Обижаться  не  придется,  -  проговорил садовник.  - Под крышей
моего дома гость находит все, что душе угодно.
     - А гости бывают часто? - спросил Саттар.
     Его сотрапезники переглянулись. Ответил мулла:
     - Сказать правду, не балуют. Редко заглядывают. Поэтому мы всегда
и рады им.
     - Когда-нибудь   приходилось  бывать  у  нас?  -  поинтересовался
садовник.
     Саттар ответил, что не приходилось
     - Может  быть,  позвать   председателя   совета?   -   искательно
осведомился мулла. - Он вам нужен?
     - Да, нужен, но звать не надо. Завтра я сам схожу к нему.
     Саттар размышлял так:  кони должны отдохнуть основательно,  иначе
на них далеко не уедешь.  Под утро Саттар вместе  с  бойцами  осмотрит
весь  дом и найдет Анзират.  И пусть ни одна душа не пытается помешать
ему в этом.
     Женщина принесла блюдо с горячим пловом.
     - Надо позвать твоих аскеров!  - предложил садовник.  - Плова  на
всех хватит.
     - Не надо.  Я им туда отнесу,  - сказал Саттар. - Они должны быть
около лошадей.
     - Излишняя осторожность,  - заметал мулла.  -  У  нас  в  кишлаке
спокойно. Да и ворота на замке.
     Саттар ничего не ответил.
     Когда с  едой покончили и вновь вернулись к чаю,  садовник встал,
прошелся по комнате и,  незаметно подав знак Бахраму, вышел. Вскоре за
ним последовал и Бахрам.
     Халилов остался наедине с муллой.  Тот,  медленно  попивая  чаек,
завел   обстоятельный   разговор:  расспрашивал  Саттара  о  семье,  о
родителях,  дядьях и тетках, о военной службе. Полчаса спустя, пожелав
гостю  хороших  сновидений,  мулла  тоже удалился.  Но тотчас же вошел
садовник.  Широко улыбаясь,  он еще  раз  предложил  позвать  к  столу
бойцов:  надо же угостить таких славных джигитов.  Саттар взял блюдо с
пловом и сказал:
     - Не  обижайтесь,  ата,  но не надо джигитам отлучаться от коней.
Время беспокойное... А за плов спасибо. Я им отнесу его.
     Настойчивость садовника  не  понравилась  Халилову.  Он  вышел из
дому,  пересек двор и подошел к товарищам.  Те стояли возле оседланных
лошадей и о чем-то тихо переговаривались.
     - Принимайте   угощение,   -   сказал   Халилов,   подавая   плов
Гребенникову. - А зачем оседлали лошадей?
     - На всякий случай,  - ответил Закир.  - Тут что-то затевается. Я
уж хотел сам идти к вам...
     - Ну, ну... рассказывай.
     - Выгуляли  мы  с  Гребенниковым коней,  обтерли,  напоили,  сами
подкрепились из запасов.  Ну и решил я по саду пройтись,  груш немного
набрать,  уж очень хороши они в Обисарыме, знаменитые груши здесь. Ну,
постоял  я  под  старой  грушей,  съел  парочку  и  прилег  на  травку
отдохнуть. А кругом - груши...
     - Да  что  ты  тянешь,  груши  да  груши!  -  вскипел  Саттар.  -
Рассказывай скорее!..
     - Я и рассказываю, - невозмутимо продолжал Закир. - Так вот, лежу
я  в  травке,  еще  парочку  груш съел и только думал для Гребенникова
набрать,  как вижу, пришли двое: здешний хозяин, что встречал нас, а с
ним второй - неизвестный.  Встали они недалеко от меня, за персиками -
персики здесь тоже хорошие,  - и заспорили.  Хозяин говорит,  что надо
седлать  коней  и  сейчас  же  увозить  кого-то,  а  второй возражает,
доказывает, что никак нельзя увезти, так как бойцы находятся во дворе,
увидят,  что  выводит коней из конюшни.  И вот тогда я сообразил,  что
они, наверное, ведут речь о твоей Анзират.
     - Не иначе, как о ней, - подтвердил Гребенников.
     Халилов, волнуясь,  слушал рассказ.  Он нетерпеливо мял фуражку в
руках, смуглое лицо его побледнело, губы пересохли.
     - Кто-нибудь входил  во  двор  после  нашего  приезда?  -  хрипло
спросил он Закира.
     - Приходил один - маленький,  толстенький, - ответил Гребенников.
- Войти вошел, но назад не вышел.
     - Ладно,  все ясно,  ребята,  - проговорил Халилов.  - Ну, теперь
надо  быть  начеку!  Никого  со  двора  не выпускайте.  Ни пешего,  ни
конного.  Возможно,  что они не откажутся от мысли увезти ее.  Поэтому
ты,  Гребенников,  наблюдай за воротами и калиткой,  а ты, Закир, - за
садом.  Если  кто-нибудь  только   попытается   выехать   или   выйти,
задерживайте его - и ко мне. Я спать не буду.
     Проинструктировав бойцов,  Халилов вернулся в дом,  подбил повыше
подушку, лег на кошму и задумался. Он не допускал мысли, что кто-то из
троих - садовник,  Бахрам или мулла - мог догадаться,  зачем  он  сюда
приехал.  Это  исключалось.  В  лицо  его  здесь  никто не знал,  а об
отношениях с Анзират и в городе мало кто догадывался.  Наруза Ахмеда в
доме  нет,  он  в  песках с бандой.  А этим "хозяином" или как там его
руководит простая осторожность.  Он боится,  что  Анзират  может  днем
увидеть бойцов, рассказать о себе и попросить помощи. Не иначе.
     Осторожный стук  в  стену   прервал   размышления   Саттара.   Он
приподнялся и прислушался:  сразу нельзя было определить, где стучали.
Стук  повторился.  Саттар  бесшумно  вскочил  и   бросился   к   узкой
закрашенной двери.
     До него  донесся  приглушенный  разговор.  Разобрать  слова  было
невозможно,  но  по голосам он догадался,  что разговаривали мужчина и
женщина.
     "Что там  происходит?  -  мелькало  в  голосе Саттара.  - Кто эта
женщина?  Почему прекратился стук?  Может,  стучала Анзират?  Подавала
сигнал?"
     Голоса за стеной стали громче,  отрывистее.  Послышалась какая-то
возня. Ясно донесся женский крик:
     - Оставьте меня! Уйдите! Никуда я не пойду!
     Саттар узнал голос Анзират.  Кровь ударила ему в лицо.  Как быть?
Выбежать из комнаты и ворваться в  дом  через  другие  двери?  Так,  и
только так!
     Он бросился к выходу, как вновь раздался уже отчаянный крик:
     - Уйдите, собаки!.. Не трогайте меня! Спаси-и-те!
     Саттаром овладела ярость.  Задыхаясь,  он  отбежал  на  несколько
шагов  и  с  бешеной  силой  с  размаху  ударил  всем  телом  в глухую
замазанную  дверь.  Раздался  треск,  стены   вздрогнули,   посыпалась
известка.  Саттар  снова отбежал и снова,  подобно разъяренному барсу,
бросился на створку.  Дверь с треском сорвалась с петель,  и вслед  за
ней  он,  как  камень,  пущенный  с  горы,  влетел в соседнюю комнату,
освещенную керосиновой лампой.
     - Саттар!  - услышал он громкий зовущий голос.  Анзират лежала на
тахте.  Садовник зажимал ей рот,  а  мулла  пытался  связать  ей  руки
чалмой. В сторонке у зеркала стоял Бахрам.
     Четыре пары глаз смотрели на Саттара  сквозь  медленно  оседавшую
пыль.  Он  медлил  лишь долю секунды,  какой-то миг.  Затем ринулся на
садовника,  который был к нему ближе всех,  и  ударил  его  кулаком  в
выпиравший кадык с такой силой,  что тот,  падая,  стукнулся головой о
стену и  потерял  сознание.  Но  мулла,  жирный  маленький  мулла,  не
растерялся.  С  кошачьей  ловкостью  он  кубарем подкатился к Саттару,
пытаясь схватить его за ноги. Саттар изловчился и носком сапога ударил
муллу  в  живот.  Толстяк припал к полу и завизжал.  Саттар хотел было
добавить еще,  но внимание  его  отвлек  Бахрам.  Тот  бросился  через
комнату к стене, где на ковре висел тяжелый клинок.
     Саттар опередил Бахрама на мгновение,  вскочил на тахту и, сорвав
клинок,  молниеносно  обнажил  его.  В  воздухе  мелькнула серебристая
сталь,  и Саттар прикончил  бы  самого  опасного  врага,  если  бы  не
Анзират. Она, бледная, охватила ноги Саттара, качнула его и крикнула:
     - Саттар! Нельзя! Не надо!
     Клинок все  же  со  свистом  опустился,  но  не туда,  куда метил
Саттар.  У Бахрама начисто отлетело правое ухо.  Он  дико  зарычал,  а
затем, зажав рану рукой, бросился вон из комнаты.
     - За мной,  Анзират!  - крикнул Саттар и потянул девушку за  руку
через дверь, которую только что выбил.
     Только теперь Саттар вспомнил о нагане и вытащил его  из  кобуры.
Но наган не понадобился - на пути им никто не попался.
     - Коней!  Быстро!  - подал он команду бойцам и, оставив около них
Анзират,  с  карабином в руке бросился к воротам.  Несколькими ударами
приклада он сбил замок и открыл створки.
     Минуту спустя Саттар и его друзья скакали по улице, поднимая тучи
пыли.

        13

     Курбаши Мавлан,  пользуясь  темнотой,   пытался   оторваться   от
преследовавшего  его  кавалерийского  дивизиона и укрыться в горах,  в
кишлаке Обисарым. Туда вел его Наруз Ахмед.
     Во второй   половине   ночи  курбаши  с  радостью  убедился,  что
кавдивизион отстал далеко в песках.  Мавлан поднял руку,  пустил  коня
шагом и приказал джигитам спешиться и стать на отдых. В разные стороны
были высланы дозоры,  а Наруз Ахмед  с  десятком  джигитов  выдвинулся
вперед к горам, чтобы разведать подходы к кишлаку.
     Наруз поскакал на юг и в предгорьях угодил под  выстрелы  красных
конников,  которых  держал  в  засаде  уполномоченный  особого  отдела
Шубников.
     Басмачи быстро  повернули  коней  и сломя голову помчались назад,
ведя за собой погоню.
     Наруз Ахмед  считал,  что поступил правильно,  не приняв боя.  Он
прежде всего  должен  был  предупредить  курбаши  о  новой  опасности,
грозившей всему басмаческому отряду.  Кроме того,  Наруз понимал,  что
спасение его самого и его людей будет зависеть от того,  успеет ли  он
соединиться  с  основными  силами  отряда.  Но  он не мог знать и даже
предполагать,  что за минувшие два  часа,  пока  он  был  в  разведке,
произошли события, которые изменили весь ход дела.
     Кавалерийский дивизион все же настиг банду Мавлана и  вел  с  ней
бой.  На помощь конникам подоспел отряд добровольцев-краснопалочников.
Окруженный Мавлан яростно отбивался,  но кольцо вокруг него  неумолимо
сжималось.
     Все это Наруз Ахмед увидел и понял слишком поздно.  Ему ничего не
оставалось, как влиться в бой и поддержать курбаши.
     Опасаясь полного уничтожения своих сил,  Мавлан решил  прорваться
хоть  с  горсточкой людей и уйти в пески.  Сейчас,  в горячке боя,  он
собирал вокруг себя лучшую сотню из отчаянных головорезов, приведенных
им из-за кордона. Остальных можно бросить...
     Он крутил своего скакуна во все стороны, его огромная белая чалма
мелькала среди тюбетеек и бритых голов басмачей.
     Наконец Мавлану удалось сбить сотню.  Издав дикий гортанный крик,
он ринулся на ряды плохо вооруженных добровольцев.
     Подскакавший Наруз Ахмед угадал замысел курбаши и  решил  ударить
по добровольцам с тыла.  Но он упустил из виду своих преследователей -
Шубникова с  его  взводом.  Шубников  сразу  разобрался  в  запутанной
обстановке боя и повел бойцов на помощь краснопалочникам.
     Мавлан несся на них с одной стороны,  Наруз Ахмед - с  другой  и,
наконец, Шубников - с третьей.
     Внезапно, на полном скаку,  Наруз Ахмед сдержал  своего  горячего
карабаира.  Он  увидел,  что  большая часть джигитов курбаши дрогнула,
сбавила аллюр и начала рассыпаться.
     - Подлые  шакалы!  - крикнул Наруз,  размахивая шашкой.  - Назад!
Кого вы покидаете?
     Его голос  потерялся  в  шуме  боя.  Смелые  и дерзкие в кровавых
налетах  на  беззащитные  селения,  басмачи,  как  всегда,  трусили  в
открытой  схватке.  Уж  если  они  бросали своего курбаши,  то что мог
значить для них приказ Наруза Ахмеда!
     Ослепленный злобой,   Наруз  Ахмед,  пригнувшись  к  шее  коня  и
размахивая шашкой,  не заметил,  как  врезался  в  центр  боя.  Он  не
почувствовал  даже,  что  чей-то клинок своим концом ужалил его повыше
левой брови. Он очнулся лишь в ту минуту, когда перед его глазами конь
курбаши  взвился  "свечой"  на дыбы и сбросил с себя мертвого седока в
белой чалме.
     Панический, животный  страх  сжал  сердце  и горло Наруза Ахмеда.
Ничего больше не видя,  он дернул повод,  сдавил коленями бока  своего
карабаира,  и  тот  в  несколько скачков вынес его в безопасное место.
Бессмысленными от ужаса глазами он огляделся и  заметил,  что  к  нему
приближаются несколько басмачей.
     Наруз Ахмед ударил коня и помчался от них во весь опор.  Он хотел
быть один,  ему надо было избавиться от этих непрошеных сообщников. За
одним беглецом красноармейцы,  может быть, и не погонятся, а за кучкой
- обязательно...
     Проскакав с километр,  он выскочил на высокий бархан, остановился
и  посмотрел  назад.  Вдали  чуть  виднелись  маленькие  фигурки.  Бой
выдохся.  Под ударами красных конников  валились  на  песок  последние
басмачи.  Но небольшая цепочка,  увязавшаяся за ним,  огибала бархан и
приближалась.
     Наруз Ахмед  понял,  что это - конец.  Пал Ахмедбек,  пал Мавлан,
убиты сотни лучших джигитов,  которые  должны  были  служить  основным
ядром будущей армии мщения. И теперь нигде не укрыться Нарузу Ахмеду -
ни в городе,  ни в  кишлаке  Обисарым.  Надо  уходить.  Бежать  на  ту
сторону.  Но  прежде  необходимо  попасть  в  Обисарым.  Там  клинок с
отцовской спасительной тайной, там верный Бахрам.
     Взвилась тяжелая   камча,   со  свистом  опустилась  между  ушами
карабаира, и тот, сделав страшный прыжок, ринулся вперед.
     Пригнувшись к  луке,  скакал  Наруз  Ахмед в Обисарым,  а позади,
боясь  отстать  от  своего  последнего  вожака,  мчались   одиннадцать
уцелевших джигитов из разгромленной банды курбаши Мавлана.

        14

     Услышав лошадиный  топот,  а  затем  решительный  стук  в ворота,
Бахрам и садовник в страхе забегали по  двору,  отыскивая  место,  где
можно  было  бы  понадежнее укрыться.  Оба они твердо решили,  что это
возвратился Саттар Халилов,  и теперь уже не с  двумя  аскерами,  а  с
большой подмогой.
     Но в это время из-за дувала  послышался  знакомый  и  злой  голос
Наруза Ахмеда:
     - Вы что, оглохли там? А ну, открывайте скорее!
     Трудно сказать,   кого   бы  сейчас  предпочли  видеть  Бахрам  и
садовник: своего грозного хозяина или ночного гостя.
     Садовник засеменил к воротам и, распахнув их, тотчас же повалился
на землю, готовый принять любое наказание от рук хозяина.
     Бахрам поправил  повязку  на  голове и встал в сторонке.  Во двор
въехали Наруз Ахмед  и  одиннадцать  джигитов  на  мокрых,  измученных
конях.
     Наруз Ахмед спрыгнул с седла  и  быстро  подошел  к  Бахраму,  по
бледному лицу которого и окровавленной повязке можно было понять,  что
здесь что-то произошло. Наруз проговорил лишь одно слово:
     - Клинок?
     - Цел, - ответил Бахрам, - и он стоил мне уха.
     - Что ты говоришь? - нахмурился Наруз Ахмед. - Кто посмел?
     - Посмел аскер Саттар Халилов...
     - Как?
     - Саттар Халилов с аскерами был здесь ночью и увез Анзират.
     Гнев чуть  не  задушил Наруза Ахмеда.  Глаза его налились кровью,
лицо передернулось гримасой.
     - Саттар Халилов... - пробормотал он побелевшими губами.
     - Да, - тихо произнес Бахрам и, взяв Наруза Ахмеда за руку, повел
его в дом.
     У самого порога Наруз высвободил руку,  подошел к скамье и сел на
нее.
     - Неси клинок, - сказал он. - В дом я не пойду...
     Бахрам с  недоумением  посмотрел  на него,  но ничего не сказал и
молча вошел в дом.
     Наруз Ахмед  сидел  на  самом солнцепеке.  Мысли его ускользали и
путались,  вертелись вокруг одного: надо бежать, зря он ввязался, нет,
не  зря - клинок должен спасти...  Отец остался не отомщенным...  Куда
бежать?
     - Возьми! - сказал появившийся Бахрам и подал знакомый клинок.
     Наруз Ахмед машинально принял  его  и,  усадив  Бахрама  рядом  с
собой, забормотал запекшимися губами:
     - Мавлан  убит...  Отряд  разбит,  разбежался...  Надо  бежать...
Седлай коня!
     Бахрам воспринял эту страшную весть до того спокойно,  что  Наруз
Ахмед заподозрил - уж не лишился ли слуха верный Бахрам.
     - Ты слышал, что я сказал?
     Бахрам кивнул и спросил в свою очередь:
     - Окончательно решил бежать?
     - Да... Другого выхода нет.
     - Ты не голоден?
     - К черту! - вспылил Наруз Ахмед и встал. - Седлай коня и едем!

        15

     В ту  минуту,  когда Наруз Ахмед покидал кишлак Обисарым,  Саттар
Халилов въезжал в колхоз имени Буденного. Он не мог миновать его. Конь
под   Саттаром  окончательно  вымотался  и  еле  передвигал  ноги.  До
дивизиона на нем никак не добраться.  Надо менять коня.  И такой обмен
можно сделать только в колхозе.
     Едва Саттар въехал в кишлак,  как из  ближайших  дворов  высыпали
женщины  и  окружили  его.  Каждая  старалась  первой  сообщить  гостю
новости.  Оказывается,  на   рассвете   красные   конники   вместе   с
добровольцами-дехканами  окружили в песках басмаческую банду Мавлана и
разгромили ее.  Сам курбаши Мавлан убит. Все мужское население кишлака
выехало на место боя зарывать трупы.
     О замене коня не могло быть и  речи:  все  лошади  заняты.  Да  и
торопиться некуда: с Мавланом покончено, можно немножко передохнуть.
     Заехав в первый же двор,  Саттар расседлал лошадь и привязал ее к
стволу  раскидистой  чинары.  Потом вымыл в арыке руки и освежил лицо.
Предложение  хозяйки  пройти  в  дом,  попить  чаю  и  поесть   Саттар
решительно отклонил.  Нет, нет. Не сейчас. После. Ему не до еды. Он не
спал двое суток кряду и только сейчас почувствовал,  как сильно устал.
Все тело ломило,  в голове стоял туман, глаза слипались. Спать, спать,
спать...
     Он закурил, положил под голову седло и лег под чинарой.
     Давно не было так спокойно на душе Саттара. Анзират спасена, и за
судьбу  ее  не  надо  тревожиться.  Закир в сопровождении Гребенникова
повез ее в свой кишлак,  и она найдет временный приют в доме родителей
Закира.  А потом он испросит отпуск у командира дивизиона и приедет за
ней.  И все это будет в самые ближайшие дни!  Глухую ревнивую мысль  о
том,  что  Анзират была женой Наруза Ахмеда,  он отгонял от себя,  как
злую докучливую осу. Главное - Анзират спасена, он пришел на ее зов, И
Саттар  быстро  уснул  крепким  сном  здорового,  смертельно уставшего
человека.
     Над ним ворковали горлинки, таясь в густой листве чинары.
     Разгорался знойный день.

     ...Спустя три часа к кишлаку тихо подъехали Наруз Ахмед, Бахрам и
одиннадцать  басмачей.  Им тоже нужны были свежие лошади.  План их был
прост:  выдать  себя  за  добровольцев-краснопалочников  и   уговорить
колхозников  обменять  коней.  Никаких  боевых  действий они решили не
предпринимать. Сейчас им было не до этого. Лошади - и только лошади!
     Но как   только   Наруз  Ахмед  увидел  во  дворе  крайнего  дома
привязанного к чинаре строевого коня и спящего возле него человека, он
забыл о лошадях и обо всем на свете.  Захватив с собой троих басмачей,
Наруз тихо въехал во двор.
     Форма Халилова,  драгунское  седло и лежавшее тут же оружие сразу
подсказали Нарузу Ахмеду, кто находится перед ним.
     - Связать по рукам и ногам! - шепнул он двум басмачам.
     Саттар продолжал мирно спать,  не ведая о беде, нависшей над ним.
Басмачи кошками соскользнули с коней и, вооружившись длинной веревкой,
навалились на спящего.  Саттар проснулся,  но не успел даже сообразить
что-либо,  как  был оглушен ударом приклада по затылку.  Его мгновенно
спеленали, как младенца.
     - Вяжи конец к хвосту своего коня, - приказал Наруз Ахмед.
     Басмач начал старательно вывязывать узел.  Вдруг рядом  на  улице
захлопали выстрелы.
     Наруз Ахмед  вздрогнул  и  приподнялся  в  стременах.   Всадники,
ожидавшие  за  дувалом,  кучей ринулись в переулок.  Конь под Бахрамом
завертелся.
     - Аскеры!  -  крикнул  он истошным голосом и,  пригнувшись к луке
седла, послал своего коня вслед удиравшим басмачам.
     Басмач вскочил  на  коня и вылетел со двора.  Веревка натянулась.
Связанный Саттар перевернулся,  как неживой,  раз,  другой - и  облако
пыли скрыло его.
     Наруз Ахмед подбежал к дувалу и стал наблюдать за улицей.
     Басмач проскакал  полсотни шагов и хотел уже свернуть в переулок,
как наперерез ему с обнаженным клинком вылетел всадник.  Ловким ударом
он разрубил натянутую струной веревку, и Саттар остался на дороге.
     Басмач рванулся было в сторону,  но тот же клинок блеснул в лучах
солнца  еще  раз.  Освободившаяся  от  седока лошадь перемахнула через
арык, уткнулась головой в дувал и облегченно заржала.
     Всадник подъехал  к  лежавшему  в пыли Саттару и соскочил с коня.
Опустившись на колени,  он ножом быстро  разрезал  веревки,  опутавшие
руки и ноги Халилова.
     Это был уполномоченный особого отдела Шубников.  Со своим отрядом
он шел по следу Наруз Ахмеда и наконец настиг его.
     Осторожно выглядывая  из-за  дувала,  Наруз  Ахмед  наблюдал   за
Шубниковым.  Когда  тот  опустился  над  телом Саттара,  он подал знак
басмачам, вместе с ними вылетел на улицу и поскакал вправо.
     Шубников схватился  за винтовку и открыл по беглецам огонь.  Конь
под одним упал на передние ноги и, храпя, кувыркнулся через голову. Но
второй басмач и Наруз Ахмед, нещадно нахлестывая обезумевших лошадей и
низко пригнувшись к седлам,  продолжали удаляться.  Однако уже в конце
улицы,  подняв коней на дыбы они повернули:  навстречу им мчались пять
конников.  Дико гикнув,  Наруз Ахмед послал коня на невысокий дувал, и
тот  легко  преодолел  препятствие.  Басмач  же замешкался и попал под
клинки красноармейцев.
     Сбив с  ног  старика во дворе,  Наруз промчался через сад,  через
виноградник, перескочил через второй дувал и оказался в переулке.
     Километрах в  десяти  от  колхоза  он нагнал скакавшего Бахрама и
присоединился к нему.
     Убедившись, что  их  уже  не  преследуют,  Бахрам  и  Наруз Ахмед
перевели взмыленных коней на  шаг.  Долго  они  ехали  молча.  Наконец
Бахрам спросил:
     - Что ты сделал с этим аскером?
     - Ничего,  - угрюмо ответил Наруз Ахмед. - Его привязали к хвосту
коня, а тут выскочил красный дьявол и все испортил...
     - Как?
     - Разрубил веревку и убил джигита.
     Бахрам покачал головой и вновь спросил:
     - А ты знаешь, кого ты привязывал к хвосту?
     - Нет, а что?
     Бахрам усмехнулся:
     - Это  был  тот  самый  аскер,  который  отрубил  мне  ухо и увез
Анзират.
     Наруз Ахмед плотно закрыл глаза, и из груди его вырвался стон.
     - Будь я проклят!.. Как я его не узнал?.. Неужели это он?
     - Он, он... Саттар Халилов! Видно, суждено ему жить...
     Наруз Ахмед  вновь  сомкнул   веки.   Желваки   на   его   скулах
задвигались.  Гнев,  отчаяние и злоба кипели в нем. О ишак! Длинноухий
ишак!  Упустил такой случай!  И почему взбрело ему в голову  привязать
его  к  хвосту  коня?  Зачем?  Не проще ли было покончить с ним ударом
ножа?  А теперь он жив... Жив! И будет смеяться над своим мстителем...
О шайтан!
     Они продолжали ехать шагом,  сберегая силы  лошадей,  и  молчали,
думая каждый о своем.
     Под вечер,  когда  до  пограничной  реки   оставался   час   езды
переменным аллюром, Бахрам первым нарушил молчание:
     - Ты твердо решил перебраться на ту сторону?
     - А куда же еще? - с раздражением спросил Наруз Ахмед.
     - Ты уверен, что тебя там ожидают белые лепешки, шашлык и вино?
     Наруз кинул на собеседника короткий злой взгляд и хмуро произнес:
     - Тебе лучше известно, что там ожидает нас.
     Бахрам кивнул и сказал:
     - В том-то и дело,  что мне лучше знать.  Одиннадцать лет -  срок
вполне достаточный для того, чтобы кое-что понять.
     - И что же ты хочешь сказать?
     Бахрам не  ответил.  Оглянувшись  назад,  он увидел вдали большое
пыльное облако и хлестнул коня.
     - Погоня!
     Никаких сомнений быть не могло:  облако приближалось. Сквозь пыль
угадывались  очертания  всадников.  Их  оружие  поблескивало  в  лучах
заходившего солнца.
     Началась бешеная скачка.
     Солнечный диск коснулся края земли и стал угасать.
     Кони вынесли  Наруза Ахмеда и Бахрама на высокий каменистый берег
реки с темно-стальными быстрыми водами.
     - Пускай с разгону, - посоветовал Бахрам, и они отъехали шагов на
двадцать от берега.
     Наруз Ахмед  ударил  каблуками  в бока коня и через мгновение был
уже в воде. Конь храпел, скалил зубы, Оторопело водил налитыми кровью,
глазами и, преодолевая быстрое течение, уносил твоего хозяина на чужой
берег.
     Спохватившись, что рядом с ним никого нет, Наруз Ахмед повернулся
в седле и увидел Бахрама на берегу.
     - Давай! Скорее! Они уже близко! - надрывая глотку, крикнул Наруз
Ахмед.
     - Плыви, плыви! - донесся до него голос Бахрама. - Я уже был там.
С меня хва-а-тит!..
     Бахрам повернул  коня  и  шагом  поехал  навстречу приближавшимся
всадникам.
     Смятение охватило Наруза Ахмеда.  Значит,  он остается... Бахрам,
верный Бахрам, слуга и телохранитель отца, бросает его в самую трудную
минуту...
     Наруз хотел что-то крикнуть,  но в горле  застрял  какой-то  ком,
душили слезы. Закусив губу, он выбрался на чужой глинистый берег и, не
оглядываясь, пустил коня вскачь куда глаза глядят.


         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * 

        1

     Словно глубокими  морщинами,  избороздили  южную окраину Тегерана
кривые улочки и переулки.
     Шум большого  города  сюда  не  доходит.  Не дотягиваются до этих
кварталов трубы водопроводов,  иссякает где-то  в  пути  электрический
свет. Вечный полумрак, духота и зловоние царят в южном Тегеране.
     Здесь прозябали люди  на  последней  грани  нищеты.  В  маленьких
кособоких хибарках из глины или необожженного кирпича, а то и просто в
ямах,  вырытых в земле и покрытых чем попало,  в страшной  скученности
влачили свое существование все те,  чьи руки ценились очень дешево или
вообще никому не были нужны.  Как в знойной пустыне,  вода здесь  была
редкостью. Ее пускали по загрязненным отбросами арыкам раз в неделю, а
то и реже.  Люди запасались ею впрок и пили экономно,  оставляя лишнюю
кружку  уже тухлой воды на завтра.  Все здесь расходовалось по капле и
крошке.  Только воздух,  пыльный и пахучий,  выдавался вволю да  щедро
палило головы бедняков горячее беспощадное солнце.
     На одной из таких зловонных улиц в жалкой глинобитной хибарке жил
Наруз  Ахмед.  Время  круто  расправилось  и  с  его обликом,  и с его
привычками.  Ничто  не  напоминало  в  нем  теперь  ни  сына  знатного
бухарского   вельможи,  ни  преуспевающего  инспектора  потребсоюза...
Старое поношенное платье, стоптанные чувяки, несколько медных грошей в
кармане  -  вот  все,  чем располагал теперь Наруз Ахмед.  И впереди -
тоскливые нищие дни, бесконечные поиски хоть какого-нибудь заработка.
     Ушла молодость...   Восемнадцать   лет  искал  он  своей  судьбы,
особенной,  ему лишь предназначенной.  И не  нашел.  Чудесный  клинок,
который  он  с  таким  трудом  добыл  и  ради обладания которым шел на
смертный риск, не принес ему богатства. Клинок хранил свою тайну. Этой
тайной  владел  старый  лекарь-табиб Ахун,  один из двух посвященных в
секрет булатного клинка. А найти старика никак не удавалось.
     Долго искал  его Наруз Ахмед.  Очень долго.  В поисках его он три
года шатался по базарам, караван-сараям и мечетям Афганистана. А когда
наконец  напал  на верный след и полный ожиданий открыл дверь Ахуновой
лачуги,  оказалось,  что старый шайтан еще на прошлой  неделе  ушел  с
караваном в Иран. Наруз не задумываясь последовал за ним. Но и в Иране
Нарузу не посчастливилось.  Старик будто ускользал от него.  Казалось,
вот-вот  они  должны  встретиться,  люди утверждали,  что третьего дня
Ахуна  видели  в  чайхане,  что   только   вчера   почтенная   тетушка
Зейнаб-ханум  купила у него мазь от чесотки,  но старик снова исчезал,
как  сказочный  джин.  Следы  его  неизменно  терялись,  чтобы   через
некоторое время обнаружиться вновь и вновь исчезнуть.  Он поистине был
неуловим. В июне сорок первого года в Рафсинджане, на юге Ирана, Наруз
Ахмед окончательно потерял след старика - и, кажется, навсегда.
     Терзаемый горьким отчаянием,  обнищавший Наруз скитался по  всему
Ирану в погоне за дневным заработком. И куда его только не кидало, где
он только не побывал!  Вначале он  работал  грузчиком  на  текстильных
фабриках   в   Исфагане   и  Бехшахре;  потом  был  уличным  торговцем
наркотиками  в  Тавризе;  зазывалой  купеческих   лавок   на   базарах
Керманшаха и Кашана; комиссионером по продаже фальшивых рубинов...
     В городе Ахвазе его научили бить в барабан,  и он полгода состоял
барабанщиком  в  оркестре.  В Казвине он овладел ремеслом массажиста и
почти год мок в подземных банях города.  В Реште старый дервиш доказал
ему,   что  когда  пуст  желудок,  то  самым  вкусным  блюдом  кажется
обыкновенная саранча.  Он научил Наруза Ахмеда засушивать и  сохранять
этот крылатый пищевой продукт.  В восемнадцати километрах от Тегерана,
в  гостинице  "Дербент",  Наруз  Ахмед  постиг  искусство  полотера  и
некоторое время кормился за счет паркетного блеска.
     Но и "легкий" заработок не давался в  руки.  Любая  работа,  даже
самая  презренная,  бралась с бою.  Все это осточертело Нарузу Ахмеду.
Глухая  враждебность  свила  гнездо  в  его  сердце,   он   озлобился,
ожесточился.  Он  стал  ненавидеть все окружающее:  эту чужую для него
страну, людей, небо, звезды, солнце...
     Осень сорок  первого  года  вдохнула  в  Наруза  Ахмеда  какие-то
надежды.  Летом гитлеровская Германия вторглась в  пределы  Советского
Союза.  Газеты  предсказывали  скорую гибель коммунистического режима.
Иран с  первых  дней  войны  заявил  о  своем  нейтралитете,  но  этот
нейтралитет  носил  очень  странный характер:  гитлеровские разведчики
всех  рангов  и  мастей  наводнили  страну;  они  пролезали   во   все
учреждения,  захватывали важные посты.  В Тегеране,  Реште,  Пехлеви и
Казвине появились активные нацистские группы. Из немцев, проживавших в
Иране,  спешно  формировались ударные батальоны.  Их отводили в горы и
там обучали военному делу. К границам СССР подтягивались диверсионные,
шпионские   и   террористические  группы.  Их  сколачивали  из  бывших
белогвардейцев, из дашнаков, муссаватистов и басмачей. Перебрасывалось
оружие,   закладывались  тайники  с  продовольствием  и  боеприпасами.
Влиятельные лица подкупались гитлеровскими агентами.  Берлин не  жалел
денег: в стране велась разнузданная антисоветская пропаганда.
     На стенах домов и на заборах запестрели надписи с призывами  идти
рука об руку с фюрером, день и ночь передвижные радиостанции кричали о
победах немецкого оружия.
     В воздухе запахло порохом.  Обстановка была ясна:  фашисты хотели
вовлечь Иран в войну против Советского  Союза.  И  к  этому  все  шло.
Готовился военный переворот.
     Тут-то и понадобился Наруз Ахмед.  О его  существовании  пронюхал
известный в Иране гитлеровский разведчик майор Фриеш.  Это случилось в
конце июня. Через сутки после встречи с майором Наруз Ахмед оказался в
составе  диверсионной  группы  в  пустыне  Даште  Кевир под Гярмсаром.
Началась   сытая   жизнь,   появились   деньги.   Судьба,    казалось,
обнадеживающе кивнула Нарузу. Группу готовили к выброске на территорию
Узбекистана.  С этой целью  разношерстный  сброд,  набранный  майором,
обучали радиоделу,  взрывной технике, топографии, приемам самозащиты и
нападения,  владению всеми видами холодного и  огнестрельного  оружия.
Немецкие   "специалисты"   натаскивали   вчерашних  басмачей  в  таких
"тонкостях",  как  пользование  сильнодействующими  ядами,  прыжки   с
парашютом, шифровальное искусство.
     В первых  числах  августа   в   Тегеране   под   видом   делового
представителя   торговой   фирмы   появился   один   из  руководителей
гитлеровской разведки - адмирал Канарис.
     Все было готово. Ждали только сигнала.
     Правительственный переворот,  затеянный  реакционной   военщиной,
вначале  был  назначен на двадцать второе августа,  затем перенесен на
двадцать восьмое. Но двадцать пятого...
     Эту дату  Наруз  Ахмед  никогда  не  забудет.  Она  убила ожившие
надежды и вновь ввергла его в беспросветную нужду.  25 августа в  Иран
неожиданно вошли советские войска.
     Адмирал Канарис мгновенно исчез.  Майор Фриеш "испарился", словно
его  и  не  было.  Местные  фашисты и их подпевалы частью разбежались,
частью ушли в подполье.
     Заигрывавший с  Берлином  Реза-шах  отрекся  от престола.  Старый
кабинет ушел в отставку. Было сформировано новое правительство.
     Опасаясь разоблачения   и   ареста,  Наруз  Ахмед  перебрался  на
восточную окраину страны и вблизи Мешхеда нанялся рабочим на  сахарную
плантацию. Вновь в Тегеране появился он лишь зимой сорок шестого года.
Нищета так сдавила  Наруза,  что  оставалось  одно:  повыгоднее  сбыть
проклятый клинок.  Сделать это можно было только в Тегеране, где много
охотников до всякой старины.
     Тайна, окутывающая   клинок,   уже   потеряла   для  него  всякую
привлекательность.  Да и была ли она вообще?  Теперь ему казалось, что
никакой  тайны и не было.  Может быть,  отец просто посмеялся над ним?
Может,  клинок являлся для Ахмедбека просто  символом  старой  хорошей
жизни,  памятью  о  последнем  эмире?  Но  что  это значило для Наруза
Ахмеда?  Ровным счетом ничего.  Нарузу до зарезу нужны  были  наличные
деньги,  а  не  сомнительная  тайна.  Отец  погиб,  табиб Ахун пропал,
возможно,  умер...  Нет,  клинок стоит не больше, чем он стоит в лавке
древностей!
     И Наруз Ахмед сбыл клинок человеку,  понимающему толк в старинном
оружии,  и  на  вырученные  деньги  купил  неброский с виду,  но очень
приличный костюм,  модную фетровую шляпу,  полуботинки и две  сорочки.
Приличный костюм все же дает какие-то шансы в жизни...
     Кроме того,  у Наруза еще осталась значительная сумма, которую он
отложил на "черный день" - мало ли что могло случиться!
     Совершив удачную продажу и прошатавшись  дня  два  по  магазинам,
Наруз  покинул  Тегеран и вновь появился в столице Ирана лишь в начале
сорок девятого года.
     К переезду  в  Тегеран  его  толкнули  уже  надоевшая  причина  -
отсутствие легкого и прибыльного дела - и уговоры бродячего  фокусника
Али  Мансура.  Дружба  с  ним  началась  восемь  лет назад и оказалась
довольно  выгодной  для  Наруза  Ахмеда.  В  частые  наезды   фокусник
останавливался у него,  иногда жил подолгу,  и это время для владельца
лачуги  оказывалось  самым  сытным  и  беззаботным.  Али  Мансур  умел
добывать деньги!  И часть их перепадала Нарузу Ахмеду.  Кроме того,  в
периоды особого расположения фокусник посвящал  друга  в  тайны  своей
профессии.  А  в будущем это очень могло пригодиться Нарузу Ахмеду,  -
мало ли что ожидает человека в жизни!
     Али Мансур  собирался  поработать  лето  в  Тегеране  и окрестных
селениях.  Ему нужен был постоянный угол в городе и дешевый  помощник.
Старик  уговорил  Наруза  ехать  с  ним,  подыскал для жилья лачугу за
небольшую плату и пообещал через неделю пристроить его к делу.
     Так началась   новая   жизнь   в   столице.  И  началась  так  же
безрадостно,  как и всегда: без денег, с одной лишь надеждой на лучшие
дни.
     Наруз Ахмед лежал, уставившись в грязный косой потолок, и думал о
том,  куда  мог деваться Али Мансур.  Позавчера утром он покинул дом с
тем,  чтобы купить рису и муки,  и  больше  не  появлялся.  Что  могло
случиться?  Или  он  выехал  куда-нибудь?  Почему же тогда не зашел за
своим  сундуком?  Без  него  фокусник  как  без  рук,  все  волшебство
заключено в этом старом сундучке, валяющемся сейчас в углу каморки.
     Занятый этими мыслями,  Наруз скорее почувствовал,  чем  услышал,
что  в  комнату кто-то вошел.  Он привстал и увидел незнакомого худого
старика в белом халате.  Стоя посреди  комнаты  и  вращая  головой  на
длинной шее,  он презрительно осматривал голые стены. Когда взгляд его
остановился на деревянном лежаке, где, свесив ноги, сидел Наруз Ахмед,
старик сказал:
     - Салям алейкум!
     - Алейкум салям! - торопливо ответил хозяин и, соскочив с лежака,
поклонился гостю.
     Старик вздохнул,  сел  на  край,  достал  из-за  пояса  маленькую
тыковку,  вынул из нее щепотку наса  и,  заложив  ее  за  щеку,  начал
жевать.
     Наруз Ахмед с растерянным видом смотрел  на  неожиданного  гостя.
Его охватило какое-то смутное беспокойство.
     Старик посидел некоторое время в молчании,  а  затем  без  всяких
восточных церемоний спросил:
     - Как твое имя?
     - Наруз Ахмед.
     - Сын Ахмедбека?
     - Да.
     - Не думал встретиться... Ты узнаешь меня?
     Наруз еще пристальнее всмотрелся в изрезанное глубокими морщинами
лицо старика и отрицательно покачал головой.  Нет,  он не  знал  этого
человека.
     - Это было давно.  Много лет назад,  - тихо проговорил гость. - Я
был таким,  как ты сейчас,  а ты - совсем маленьким. Вот таким, - и он
показал рукой. - Я первый обучил тебя грамоте. Я - Ахун Иргашев.
     Нарузу Ахмеду  показалось,  будто силы сразу оставили его:  плечи
опустились, руки беспомощно повисли.
     - Ахун-ата? - пробормотал он, почти не шевеля губами.
     Старик закивал головой, и лицо его задвигалось в улыбке.
     - Я помню... Я вспомнил... Увидев вас, я почувствовал...
     - Что ты почувствовал? - спросил Ахун.
     - Ну, как вам сказать?.. Что-то такое...
     - Понимаю, понимаю...
     - Но как вы нашли меня?
     - Нашел, сын мой. Меня направил к тебе старый Али Мансур.
     - Где же он сам?
     - Его уже нет.  Аллах взял к себе  душу  Али  Мансура.  Позавчера
утром он попал под автомобиль,  колесо переломило ему спину.  Ничто не
могло его спасти,  даже мои целебные травы.  Умирая, он сказал, что ты
его  друг,  и  просил  передать  вот это,  - Ахун достал из-под халата
матерчатый сверток и подал Нарузу Ахмеду.  Тот быстро развернул его  и
увидел деньги. Много денег.
     - Ой! Как же это так? Мансур умер?
     - Да,  умер...  - вздохнув,  подтвердил старик, поглаживая бороду
желтой высохшей рукой.
     Наруз Ахмед сунул сверток с деньгами под одеяло и,  забыв сразу о
Мансуре, сказал:
     - А как я вас искал, Ахун-ата! И где только не искал...
     - Плохо искал, если не нашел. Где же ты искал?
     - Всюду. Сначала в Афганистане, а затем здесь. Сколько я объездил
городов.  Был в Ахвазе и Фирузаде,  Ширазе и Сари, Керманшахе и Реште,
Тавризе и Рафсинджане.
     - Много, - покрутил головой Ахун. - А когда ты был в Рафсинджане?
     - Весной сорок первого.
     - А я весной уехал из Рафсинджана и поселился в  Кермане.  Ты  не
был там?
     - Нет.
     - А зачем ты искал меня?
     Наруз Ахмед потер лоб, покрывшийся испариной, и подсел к гостю на
кровать.
     - Длинная история.  Вы мне нужны были вот  так,  -  и  он  провел
ребром  ладони  по горлу.  - Я готов был вскарабкаться на небо,  чтобы
найти вас. Отец мне сказал...
     - Где Ахмедбек? - перебил его Ахун.
     Наруз Ахмед насупил брови и хмуро ответил!
     - Он пал в бою под знаменем эмира...
     - О! Расскажи все подробно! - потребовал гость.
     Наруз Ахмед закурил дешевую сигарету и стал рассказывать.
     Ахун внимательно слушал, качал головой, цокал языком и поглаживал
свою редкую белую бороду.
     - Отец приказал отыскать клинок,  подаренный  ему  эмиром  Саидом
Алимханом. Я отыскал...
     - Где клинок? - встрепенулся Ахун, и глаза его заблестели.
     Наруз Ахмед беспомощно развел руками и признался, что продал его.
     Ахун вскочил с места.
     - Когда продал?
     - Три года назад.
     - Где?
     - Здесь, в Тегеране.
     - Ты глупец!  Ты безумный!  Аллах отнял у тебя разум. Разве ты не
знал, что это за клинок?
     Наруз Ахмед смешался и не мог произнести ни слова.
     - Ай-яй-яй... Ай-яй-яй... Этот клинок мог сделать и тебя, и меня,
и наших детей, и внуков самыми богатыми людьми.
     Наруз Ахмед тупо слушал.  Слова старика  будто  оглушили  его,  В
мозгу вертелось:  "Значит,  отец говорил правду...  Тайна... Богатство
было в руках... Все, все погибло..."
     - Глупец! - воскликнул расстроенный Ахун. - Кому ты его продал?
     Наруз Ахмед  задумался  на  мгновение  и  ответил,   что   продал
какому-то знатоку в европейской части города, около ресторана. Человек
этот дал вдвое больше, чем предлагали на базаре.
     - Ай,  ай!..  -  сокрушался  старик.  -  Какое  несчастье,  какое
несчастье!
     - Что ж... Теперь уж поздно горевать, - чуть слышно ответил Наруз
Ахмед.
     - Не  поздно!  -  взвизгнул  Ахун.  -  Не  поздно!  Надо отыскать
человека, которому ты продал клинок...
     - Ха! - горько усмехнулся Наруз. - Тегеран велик...
     Он виновата посмотрел на старика.  Обхватив  руками  голову,  тот
качался  и  стонал.  На  выпуклом виске билась багровая склеротическая
жилка.
     - Отыскать... Отыскать... - бормотал Ахун.
     - А в чем же состоит тайна, уважаемый ата? - нерешительно опросил
Наруз. - Может быть, и не стоит искать?
     Ахун выставил  бороду  вперед,  и  лицо   его   перекосилось   от
негодования.
     - Как не стоит? Ты что говоришь, сумасшедший?
     - Я спрашиваю: в чем заключается тайна?
     - Тайну я открою тебе только тогда,  когда клинок будет  в  наших
руках.  И тогда ты будешь целовать мои ноги. Ищи этого человека! Брось
все дела и ищи! Я помогу тебе деньгами.
     Гость пробыл у Наруза Ахмеда до сумерек.  Уходя, он оставил адрес
своей квартиры и пачку кредиток.

        2

     Знаменитый тегеранский базар называют торжественно "Эмир".
     Тегеранский базар   -  это  хаотическое  нагромождение  построек,
связанных между собой сложным лабиринтом крытых  коридоров,  улочек  и
переулков, в которых лепятся друг к другу магазины с яркими витринами,
лавки с глухим  фасадом,  ларьки,  киоски,  навесы,  чайханы,  ошханы,
парикмахерские и ремесленные мастерские.
     "Эмир" - это хаос всевозможных звуков. В воздухе стоит неумолчный
гул: кудахчут куры, которых несут связанными попарно, вниз головой, на
коромыслах;  предсмертно блеют овцы,  над которыми занесен  неумолимый
нож  мясника;  ревут  равнодушные ко всему окружающему ослы;  протяжно
мычат буйволы;  задорно ржут лошади; разноголосо поют птицы в клетках,
развешанных  на  стенах  лавок.  В этот хор вплетается гром молотков и
кувалд о  наковальни,  где  на  глазах  заказчика  производится  любая
поковка;  унылое  завывание слепцов,  бредущих цепочкой и нащупывающих
дорогу  суковатыми  посохами;  гортанные  выкрики  зазывал,  торгашей,
водоносов  и  лоточников с подносами и корзинками на головах.  Все это
перекрывает звон медной и глиняной посуды и грохот допотопных  колымаг
по   мостовой.   Слитный  людской  говор  и  пение  бродячих  дервишей
составляют  неумолчный  аккомпанемент   всему   этому   оглушительному
оркестру.
     "Эмир" - это смешение запахов перца,  подгорающего  лука,  чадною
дыма горнов,  аромата свежеиспеченных лавашей и лепешек, горячего пара
из котлов с кипящей похлебкой или пловом, зажаренного шашлыка, сушеных
и  свежих  фруктов,  невыделанной кожи,  пота животных;  смесь запахов
острых, ароматных, пряных, раздражающих и дурманящих.
     Наконец "Эмир" - это людское столпотворение. Здесь бродят курды и
таджики,  арабы  и  туркмены,  афганцы  и  турки,  армяне   и   евреи,
азербайджанцы и луры, иранцы и узбеки.
     Звучит разноплеменная речь.  Мелькают разноцветные халаты, пышные
чалмы,  высокие  башнеподобные  тюрбаны,  вышитые  золотом  тюбетейки,
лохматые  овчинные  папахи,  широкополые  и  островерхие  войлочные  и
обычные фетровые шляпы,  красные фески с черными кистями,  отороченные
мехом малахаи...
     Закутанные в прозрачные и легкие покрывала, мягко плывут женщины.
     На базаре можно сытно поесть - и остаться голодным,  постричься и
побриться,  выдернуть  зуб  и сшить одежду,  подковать лошадь и нанять
батрака,  накуриться терьякаЪ516Ъ0 и  отвести  душу  в  беседе,  встретить
знакомого,  которого  не  видел бог весть сколько,  и купить все,  что
пожелаешь.
     При этом в лавке,  торгующей скобяными товарами и конской сбруей,
усыпанной  стеклярусом  и  медными  побрякушками,   покупатель   может
обнаружить  очки  с цейсовскими стеклами;  в парикмахерской - шелковые
иноземные чулки с модной пяткой;  в парфюмерном магазине - сметану или
какой-либо  другой  молочный продукт;  в галантерейном ларьке - овес и
ячмень;  в булочной наряду с лавашем и лепешкой - курительный табак  и
отрез  шерсти  на костюм;  в книжном развале под парусиновым навесом -
дратву,  смолу,  шило,  сыромятную кожу и все,  что нужно сапожнику; в
пошивочной мастерской - соловья,  канарейку или попугая; в чайхане или
ошхане - плащ из звериной шкуры.
     Таков знаменитый "Эмир", тегеранский базар.
     В самых недрах его,  сжатый с двух сторон  пекарней  и  ювелирной
мастерской, ютится магазин известного всему городу купца Исмаили.
     Магазин легко приметить по развешанным снаружи и разостланным  по
тротуару  коврам.  У  Исмаили  лучшие  ковры,  сотканные  руками самых
искусных мастеров Ирана. Тут и очень яркие, раздражающие глаз, и очень
мягкие,  бархатистые,  с теплой гармонической раскраской,  со сложными
орнаментами и  с  простенькими  рисунками.  Тут  ковры  исфаганские  и
ширазские, кашанские и хамадинские, тавризские и керманшахские, короче
говоря, знаменитые по всему миру персидские ковры.
     Магазин Исмаили  -  чудо  из  чудес!  Это  не только комиссионный
магазин,  но и антикварный,  это не только ломбард,  но и своеобразный
музей.
     Здесь на  выбор:  рукописи   поэтов,   живших   века   назад,   с
пожелтевшими   от   времени   страницами,   и  новейшие  электробритвы
заокеанского изготовления;  корень жень-шень  и  боксерские  перчатки,
принадлежавшие  какому-то  именитому  чемпиону;  свертки  пергамента с
золотыми заставками и  концовками  и  современные  термосы;  старинный
фаянс и репродукторы;  древние монеты,  китайский фарфор и крахмальные
воротнички.  На японских гобеленах стоят портативные  пишущие  машинки
последнего   образца.   Изделия  из  золота,  бронзы,  слоновой  кости
выглядывают из-за протезов для инвалидов.  Ткани восточных мастеров  и
седла   потомков   Тамерлана  лежат  рядом  с  дамскими  корсетами,  а
драгоценное старинное оружие -  вперемешку  с  солдатской  алюминиевой
посудой.
     К этому скопищу редкостей и новинок стремился сейчас Наруз Ахмед,
пробираясь  сквозь  разноголосую  и  разноплеменную толпу.  Он обманул
своего первого учителя, старого табиба Ахуна Иргашева, сказав ему, что
продал  клинок  случайному,  незнакомому  человеку.  Клинок  он продал
Исмаили.
     Когда Наруз  Ахмед подходил к магазину,  Исмаили сидел у входа на
низенькой скамеечке и перебирал крупные янтарные четки.
     Приветствовав хозяина, Наруз Ахмед сразу же приступил к делу:
     - Я тот человек,  который три года  назад  продал  вам  старинный
эмирский клинок, - сказал он. - Помните вы меня?
     Исмаили вгляделся в него большими выпуклыми, как у рыбы, глазами,
подумал немного, что-то припоминая, и спросил:
     - Клинок, которым когда-то владел эмир бухарский?
     - Совершенно верно.
     - Помню тебя,  помню и клинок.  Клинок  отличный,  из  аносовской
стали. И я, кажется, хорошо заплатил тебе за него. Не так ли?
     - Да... хорошо. А сейчас клинок у вас?
     Исмаили усмехнулся:
     - Такие вещи долго не лежат. Покупатель нашелся сразу, чуть ли не
в тот же день.
     - Вот как... - проговорил уныло Наруз. - Жаль... Очень жаль.
     Исмаили смотрел на него и, перебирая четки, поинтересовался:
     - А ты что, хотел вернуть его себе?
     - Да,  пожалуй...  - рассеянно ответил Наруз Ахмед.  - Это память
отца.  В сорок шестом году  я  сильно  нуждался,  а  сейчас  заработал
немного.
     - Ты поступил необдуманно,  - упрекнул его Исмаили.  - Надо  было
заложить клинок,  а не продавать.  Вещь осталась бы твоей.  А теперь у
нее другой хозяин.
     - Я понимаю,  - смиренно согласился Наруз Ахмед. - А вы не можете
вспомнить, кто купил клинок?
     - Как же!  Все помню... - Исмаили самодовольно улыбнулся. - Купил
европеец,  человек,  собирающий старинное оружие.  Могу и назвать его.
Такие покупатели у меня наперечет.
     Сердце Наруза Ахмеда екнуло, появилась какая-то надежда.
     Исмаили провел гостя в магазин, вынул из конторки толстую книгу в
кожаном переплете и, полистав ее, произнес:
     - Имя  его - Керлинг.  Господин Керлинг!  А вот и адрес.  Запиши!
Может быть,  он согласится продать тебе клинок.  Объясни ему,  что это
семейная  память,  что  тебя  нужда  заставила  расстаться  с клинком.
Возможно, он поймет тебя...
     - Спасибо...    Спасибо...   -   пробормотал   Наруз   Ахмед   и,
распрощавшись с Исмаили,  выбежал из магазина.  "Нашелся, нашелся... -
шептал  он,  сжимай  в  руке бумажку с адресом.  - Теперь я верну свое
счастье..."
     Возле толстяка   в   засаленной  одежде,  окруженного  дымящимися
жаровнями,  Наруз Ахмед задержался.  Соблазненный запахом шашлыка,  он
купил себе две порции и подкрепился.
     Сытый, торжествующий,  он  шагал  через   базар.   Все   казалось
радужным,  легко  доступным.  Каких-нибудь  несколько часов,  ну пусть
дней,  - и клинок снова попадет в его руки. Но лишь только Наруз Ахмед
выбрался  с базара и оказался в тишине пустынных улиц,  на него напали
сомнения.  В самом деле:  европеец купил клинок в сорок шестом году, а
сейчас  сорок  девятый.  Прошло  три года.  За это время можно сто раз
приехать в Иран и столько же раз уехать.  Можно продать и  перепродать
клинок.  Исмаили помнит своих покупателей. А вспомнит ли его европеец?
Какое ему дело до бывшего обладателя клинка,  какое ему дело до  тайны
клинка!..
     Сомнения все  больше  и  больше  охлаждали  Наруза   Ахмеда.   Он
чувствовал,  что надежда тает, но не хотел сдаваться. "Испытаю еще раз
свою судьбу.  Еще один раз.  Ведь должно же когда-нибудь улыбнуться  и
мне счастье..."

        3

     Весна расстилала  свой  зеленеющий  ковер.  Щетинились  клумбы  и
газоны, лопались почки, буйно цвела мимоза, урюк, шелковица.
     Наруз Ахмед бродил по Тегерану в поисках своего счастья.
     Он побывал на улице Лалезар,  что расположена  в  северной  части
города, и отыскал особняк Керлинга. Это был небольшой, но красивый дом
с  узко  прорезанными  стрельчатыми  окнами,   затянутый   по   фасаду
колхидским плющом.
     От почтальона Наруз Ахмед узнал,  что в доме живет не кто иной, а
именно Керлинг. Удача ободрила Наруза, надежда вернулась к нему.
     На следующий день он начал следить за домом  Керлинга,  где,  как
ему казалось,  хранился предмет его неусыпных дум. Наруз хотел увидеть
в лицо самого хозяина,  чтобы знать,  с кем имеет дело, потом завязать
знакомство  с дворником,  кухаркой или горничной.  Так просто в дом не
войдешь, нужно чье-то содействие. Судьба и тут помогла ему.
     В субботу  Наруз Ахмед увидел выходившего со двора своего старого
знакомца  Масуда.  Когда-то  они  вместе  натирали  полы  в  гостинице
"Дербент" и жили на одной квартире.
     Масуд обрадовался встрече.  После  короткой  беседы  Наруз  Ахмед
узнал,  что  приятель  его давно потерял место в гостинице "Дербент" и
вот уже пять лет как обслуживает частные дома.  Раз в десять  дней  он
бывает  в  особняке  Керлинга.  Хозяин  дома,  корреспондент  какой-то
зарубежной газеты, постоянно разъезжает по Ирану. Сейчас он отправился
на несколько дней в сторону Персидского залива.
     План действий в голове Наруза Ахмеда созрел мгновенно.
     Он повел  приятеля  в  ресторан,  хорошенько  угостил его и завел
разговор о деле.  Наруз пожаловался на плохие дела и  выразил  желание
снова стать полотером: не смог ли бы Масуд посодействовать ему в этом,
дать рекомендацию в какой-нибудь дом или взять к себе в  помощники  за
небольшую  оплату?  В крайнем случае он согласен первое время работать
без денег,  лишь бы иметь практику.  Он даже может  предложить  Масуду
небольшой бакшиш.  Кое-какие сбережения,  сделанные за последние годы,
дают ему возможность продержаться несколько месяцев...
     Масуд был  малым  сговорчивым,  да и к тому же и просьба приятеля
была обычной. Что ж, он согласен взять Наруза Ахмеда в помощники, если
тот  не  гонится  за  быстрым  заработком.  В  будущем они подыщут еще
несколько домов, и тогда приятель получит свою долю за труд.
     Десять последующих  дней  прошли  как в угаре удачи.  Наруз Ахмед
витал в облаках,  как курильщик опиума,  от сознания того,  что  тайна
клинка действительно заключается в каком-то богатстве. Теперь клинок -
он был уверен в этом - не минует рук его.  Денно и нощно  Наруз  Ахмед
думал о будущем. О прошлом не хотелось вспоминать. Прошлое бросало его
в унижение и нищету,  оно уподобило его ишаку,  впряженному в  тяжелую
телегу.   А  будущее,  хотя  еще  неопределенное  и  неясное,  обещало
разгладить горькие складки на сердце.
     И вот наконец настал долгожданный день, когда Наруз Ахмед и Масуд
остановились у  запертой  калитки  и  нажали  кнопку  звонка.  Дворник
впустил их в дом.
     Горничной Масуд сказал, что у него разболелась нога - растянулись
сухожилия,  -  и  поэтому он пригласил себе в помощь старого приятеля.
Вдвоем они быстро справятся с работой.
     Громкая показная  роскошь,  с  какой  был обставлен дом Керлинга,
поразила Наруза Ахмеда.  Хозяин,  видно,  привык жить на широкую ногу.
Никогда  прежде  Нарузу  не  приходилось  видеть  стенные панели такой
художественной работы. А хрустальные люстры, висящие в каждой комнате,
а  книги  с  золотым  тиснением  и узорами на корешках,  прячущиеся за
стеклами отполированных шкафов, а огромный белый холодильник, покрытый
эмалевой краской, а радиола с несколькими дверцами, а ковры, а мебель?
Да что там говорить!  Некоторые вещи в доме, хотя бы вот эти шахматные
фигуры из слоновой кости или букет тюльпанов из тончайшего фарфора,  с
прозрачными  нежными  лепестками,   кубок   из   платины   и   золота,
представляли собой целое состояние.
     Но клинка Наруз Ахмед не увидел.  Ни клинка, ни коллекции оружия,
о  которой говорил Исмаили.  Радость сменилась отчаянием.  Что делать?
Где хранит Керлинг клинок?  Не ошибся ли Исмаили?  Или  Керлинг  успел
переправить клинок к себе на родину?!
     Потрясенный неудачей,  Наруз Ахмед в  глубоком  молчании  покинул
особняк и, шагая рядом с Масудом, рассеянно отвечал на его вопросы.
     - Богатый человек мой хозяин, не правда ли? - спросил Масуд.
     - Уж куда богаче.
     - А ведь у него есть еще и загородный дом.
     - Как?  -  чуть  не  выдал  себя  Наруз  Ахмед и,  спохватившись,
добавил: - А что в этом странного?..
     - Странного ничего, а завидного много...
     Наруз Ахмед вздохнул и спросил:
     - Это что же, вроде дачи?
     - Вот, вот...
     - А где?
     Масуд назвал местность в окрестностях Тегерана.
     - Ты там тоже бываешь?
     - Не приходилось. Горничная говорит, что там нет паркета. А то бы
они, конечно, меня позвали.
     Наруз Ахмед,  сославшись  на  усталость  от  непривычной  работы,
распрощался с Масудом и быстро зашагал домой.

        4

     Подготовка к  визиту  в  загородный  дом Керлинга отняла у Наруза
Ахмеда еще несколько дней.  Прежде  всего  он  постарался  выведать  у
своего приятеля - полотера - все,  что тот знал о доме.  Но Масуд знал
очень  немного.  На  даче,  в  небольшом  флигельке,  постоянно  живет
прислужник  с  женой  и дочерью.  Прислужник охраняет дом,  смотрит за
садом,  жена производит уборку,  а дочь их,  когда появляется  хозяин,
стряпает и подает к столу.
     Прислужника привез с собой Керлинг; он, кажется, араб и звать его
Гуссейном.
     Вот и все, что знал Масуд.
     Наруз Ахмед  три  раза  побывал  за  городом и подверг осмотру не
только дом, но и ближайшие окрестности.
     Он попытался завязать знакомство с Гуссейном.  Однажды, когда тот
подрезал вечнозеленый кустарник, Наруз завязал разговор. Он выдал себя
за  цветовода,  располагающего редкими сортами дамасских,  индийских и
персидских роз,  могущих украсить двор любого  знатного  человека.  Но
розы  Гуссейна не интересовали.  Он отказался не только от цветов,  но
даже и от английских сигарет, которыми хотел угостить его Наруз Ахмед,
     Потерпев неудачу  с  Гуссейном,  Наруз  решил  пойти  на  риск  -
проникнуть в дом и отыскать клинок.  Это непросто  и  небезопасно,  но
другого выхода не было.
     В пятницу,  во второй половине дня,  когда с неба еще лился зной,
он  нанял  дорошкечи - извозчика,  и тот вывез его за городскую черту.
Расплатившись  с  дорошкечи,  Наруз  Ахмед  со  свертком   под   рукой
неторопливо зашагал по шоссе.
     Он подошел к даче Керлинга  перед  вечером,  когда  уже  заходило
солнце. Густые кусты сирени, образующие вдоль дороги оплошные заросли,
укрыли Наруза Ахмеда.  Отсюда он мог спокойно наблюдать за домом и его
обитателями.
     Догорал закат.  Стекла  в  особняке  пылали,   отражая   багряную
вечернюю зарю. На оконных карнизах глухо ворковали голуби.
     Пожилая женщина,  видимо жена Гуссейна,  показалась  на  балконе,
сдвинула  с  места  тростниковую  качалку и начала вытряхивать пеструю
бархатную скатерть. Вытряхнула и удалилась, прикрыв за собой дверь.
     Скрылось солнце. Густели сумерки. На небо выплыл ущербленный диск
луны.
     Наруз Ахмед не сводил глаз с дома.
     Из калитки вышел Гуссейн  с  трубкой  во  рту.  Вот  хитрец,  он,
оказывается,   курит!   А  от  сигарет  отказался...  Гуссейн  постоял
некоторое время как бы в раздумье, попыхивая трубкой, а потом медленно
направился  к соседней даче и скрылся за калиткой.  Вскоре он вернулся
оттуда, неся и руке большой бидон из белой жести.
     Хлопнула калитка, щелкнул металлический запор.
     И снова тишина.
     Наруз Ахмед выжидал,  хотя зуд нетерпения жег его. Он точно знал,
что хозяин дома,  Керлинг,  сейчас в городе и  пожалует  сюда  лишь  в
воскресенье.  Значит, кроме прислуги, на даче никого нет. Свет в окнах
не загорался.  Только вспыхнули две лампочки:  одна у ворот, другая на
столбе во дворе.
     Наруз Ахмед продолжал выжидать.
     Луна опускалась  все  ниже,  и  залитый  ее  светом  дом выглядел
сказочным.  На небе выступали одна за другой  мохнатые  южные  звезды.
Стояла  глубокая тишина.  Едва-едва вздыхал западный ветерок,  принося
теплое благоухание цветов и пряный аромат цветущей акации.
     Наруз выбрался  из  укрытия,  осмотрелся по сторонам и,  прижав к
боку сверток,  пересек пыльную дорогу.  Он приник лицом  к  решетке  и
сквозь  лавровые кусты разглядел во дворе флигелек с двумя освещенными
окнами и утрамбованную площадку перед ним для игры в крокет.
     Держась в тени,  Наруз Ахмед бесшумной,  скользящей походкой стал
красться вдоль решетки,  через  которую  свешивались  ветви  мимозы  и
дикого винограда.
     Свет во флигеле погас  примерно  к  полночи.  Тогда  Наруз  Ахмед
перемахнул  через решетку,  пригибаясь меж кустов,  прокрался к дому и
притаился между двумя окнами под балконом. Он развернул сверток, в нем
оказался  моток  толстой веревки с железной кошкой на конце.  Чтобы не
производить шума, кошка была обмотана тряпкой.
     Вслушавшись в  тишину  ночи  и  не уловив ничего подозрительного,
Наруз Ахмед распустил веревку и,  взяв в  руки  кошку,  метнул  ее  на
балкон. Раздался глухой стук. Наруз потянул канат на себя, он свободно
подался,  затем натянулся:  кошка зацепилась за  что-то.  Наруз  вытер
ставшие  вдруг  мокрыми ладони и,  опираясь о стену дома ногами,  стал
взбираться вверх.  Расстояние от земли до второго этажа не превышало и
пяти метров, и преодолеть его было нетрудно.
     Оказавшись на балконе,  он подобрал  свисающий  конец  веревки  и
уложил его на перила.
     Дверь, ведущая в дом,  оказалась закрытой лишь  на  один  верхний
шпингалет.   Снизу  она  свободно  отходила  от  порога.  Наруз  Ахмед
предвидел,  что дверь может оказаться на запоре,  а потому прихватил с
собой алмаз,  чтобы подрезать стекло,  и кусок липкого пластыря, чтобы
вынуть осколки бесшумно.  Но,  не имея опыта в подобных операциях,  он
решил пока не прибегать к алмазу, а попробовать открыть дверь. Он стал
потряхивать ее половинку,  и дверь  подалась.  Очевидно,  незавернутый
шпингалет выпал из своего гнезда.
     Наруз Ахмед вынул из кармана ручной фонарик и замер на месте,  не
решаясь  переступить  порог.  Сердце его билось сильно и тревожно.  Он
отдавал себе отчет в том, что может произойти, если он попадется.
     Быть может,  он  поступает  опрометчиво?  Быть может,  не следует
лезть в чужой дом,  не изучив его хорошенько?  Не лучше ли повременить
немного,  потратить  еще  недельку и расположить к себе несговорчивого
Гуссейна?
     Но колебания   длились   недолго.  Ждать  нечего.  Все  решено  и
обдумано. Пора действовать.
     Окинув с  высоты балкона безлюдную улицу и дремлющие сады вокруг,
Наруз Ахмед шагнул через порог,  прикрыл  за  собой  дверь  и  включил
фонарик.  Перед  ним оказалась небольшая квадратная комната.  Стены ее
были  расписаны  сложным  арабским  орнаментом,  пол  застлан   темным
ворсистым ковром. В центре стоял круглый стол, покрытый той скатертью,
которую совсем недавно вытряхивала жена Гуссейна.
     Луч фонарика  нащупал  три  двери:  две  вели в смежные комнаты и
одна, открытая, - на лестницу вниз.
     Наруз Ахмед  обошел  все  верхние  комнаты и,  не обнаружив в них
того,  что искал,  стал  спускаться  по  лестнице,  изредка  помигивая
фонариком и держась за поручни.
     Лестница привела его в  холл  с  вешалкой,  зеркалами  и  низкими
кожаными креслами.
     Наруз Ахмед постоял здесь немного,  и луч  фонарика  показал  ему
дальнейший  путь.  Широкая  резная дверь во внутренние покои оказалась
незапертой.  Он потянул ее на себя и остановился. Слух уловил какой-то
звук: что-то журчит или мелодично гудит.
     Наруз Ахмед провел лучиком по стене и увидел еще  одну  дверь  Он
открыл  ее и понял,  что тут буфетная.  На стене висел электросчетчик.
Он-то и журчал.
     Если бы Наруз Ахмед вовремя догадался, что звук издает счетчик, и
не заглянул в буфетную,  если бы он прикрыл за собой дверь,  то вполне
возможно, что все последующее сложилось бы иначе. Но Наруз Ахмед забыл
об осторожности.  Он оставил за собой  две  открытые  двери  и  быстро
прошел в затянутую мраком гостиную.  Окна,  выходившие на улицу,  были
завешены шторами.  Здесь можно было безбоязненно пользоваться фонарем.
Наруз Ахмед оглядел гостиную,  спальню и, не обнаружив ничего похожего
на клинок,  направился в кабинет.  Это была большая,  не уступавшая по
размерам  гостиной комната.  На пушистом ковре стояли письменный стол,
глубокие мягкие кресла,  столик с радиоприемником,  низенький столик с
бутылками, сигаретами, рюмками и бокалами. Но ничего этого Наруз Ахмед
не заметил.  Как загипнотизированный,  он смотрел на глухую стену, где
по  огромному  темному  ковру  было развешано оружие.  В луче фонарика
блестели кинжалы,  палаши, сабли, ятаганы, пистолеты, старинные боевые
доспехи...  У  стены  стояла  широкая  ковровая тахта с шелковой горой
подушек и подушечек,  Наруз  Ахмед  шагнул  к  ней,  наведя  лучик  на
развешанное оружие.  Но... отцовского клинка он не увидел. Его не было
здесь. Наруз Ахмед мог бы мгновенно опознать его среди сотен других...
     - Проклятие!  - чуть слышно прошипел он.  - Куда же этот неверный
упрятал клинок? И почему упрятал? Неужели все мои труды пропали даром?
Нет,  к  черту...  Я  не  уйду  отсюда с пустыми руками.  Тут есть чем
поживиться.  Хотя бы вон тот клинок.  Он весь в  золоте  и  камнях.  А
кинжал? Нет... Я прихвачу с собой все, что можно...
     Он хотел было ступить на оттоманку, над которой висело оружие, но
его остановило грозное рычание.
     Наруз Ахмед медленно повернул голову,  повел фонарем  и  замер  в
неестественной  позе:  в  двух  шагах  от  него  стоял,  оскалив зубы,
огромный,  с годовалого теленка, пятнистый дог. Он был недвижим, точно
мраморное  изваяние.  Его  круглые разномастные глаза мерцали холодным
огнем: один глаз зеленым, другой - желтым...
     Ноги Наруза Ахмеда сразу обмякли,  стали ватными. Кровь бросилась
в голову,  спина покрылась потом,  а сердце тяжело, громко стучало. Он
дышал  прерывисто,  полуоткрытым  ртом,  и  не мог оторвать взгляда от
страшного зверя.  А тот не мигая смотрел,  будто стараясь парализовать
его волю.
     Прошли три  длинные,  бесконечные  минуты.   Наруз   Ахмед   стал
понемногу  приходить  в себя.  Какие-то проблески рассудка стали брать
верх над всеобъемлющим паническим страхом.  Нельзя же, в конце концов,
оставаться  беспомощным и дрожать при виде этого проклятого дога.  Как
он ни страшен, но это лишь животное, презренная собака! Человек должен
что-то  придумать,  чтобы избавиться от собаки.  Но что?  Прежде всего
следует погасить свет и изменить неудобную позу.  Наруз  Ахмед  так  и
поступил.  Свет погас,  погасли и желто-зеленые собачьи глаза.  Теперь
надо быстро соображать.  Вот,  правильно.  Выход есть. Надо осторожно,
неслышно добраться до стены,  снять первый же клинок,  и тогда дог уже
не страшен.  Можно ослепить его светом и так полоснуть по черепу,  что
он и не пикнет. Верно!
     Наруз Ахмед воспрянул духом,  приподнял ногу,  чтобы поставить ее
на оттоманку,  но тут дог снова так угрожающе заворчал,  что нога сама
по себе застыла на месте.  Трясущаяся рука невольно сжалась,  и фонарь
вспыхнул.  На  Наруза Ахмеда медленно надвигался могучий зверь,  скаля
белые клыки.
     Наруз Ахмед  сжался  в  комок,  присел на корточки и притих,  как
притихает пташка при  виде  коршуна.  Он  не  мог  больше  смотреть  в
неподвижные  глаза  зверя  и  погасил  фонарь.  Леденящий сердце страх
сковал его. Он уже видел себя в наручниках, бредущим по городу с двумя
рослыми полисменами по сторонам. Конец...
     И тут пес стал лаять, басовито, громко и яростно. Дом ожил.

        5

     Керлинг в это время принимал своих близких друзей в  особняке  на
улице Лалезар.
     Это был  упитанный,  рослый,   неопределенных   лет   блондин   с
расплывшимися  чертами  лица,  гладко  прилизанными редкими волосами и
желтовато-серыми глазами, светившимися из-за неоправленных очков. Одет
он  был по моде,  но не по возрасту - в пиджак светло-песочного цвета,
ярко-синие брюки и галстук лихорадочной расцветки.
     После легкого ужина, орошенного разнообразными коктейлями, хозяин
и гости собирались усесться за карточный стол, но в это время зазвонил
телефон.
     Керлинг снял трубку, выслушал короткое сообщение и так же коротко
ответил:
     - Сейчас приеду. Откройте ворота.
     Потом он нервным жестом поправил галстук и обратился к гостям:
     - Прошу прощенья,  господа!  Я должен отлучиться.  Начинайте  без
меня.
     Никто из  присутствовавших  (были   только   мужчины)   не   стал
протестовать  и  расспрашивать.  Все  отлично понимали,  какие сложные
обязанности возлагает на человека должность корреспондента иностранной
влиятельной газеты.
     Керлинг быстро прошел в кабинет,  вынул из ящика стола  массивный
пистолет и положил его в карман. Минуту спустя он сидел уже за рулем.
     Машина легко прошелестела  по  гладкому  асфальту,  запрыгала  по
булыжной   мостовой   и   запылила   по   немощеной  улице.  Достигнув
перекрестка,  она сбавила ход,  повернула вправо  и,  оставив  облачко
голубоватого дыма, въехала в узкую улицу.
     Керлинг выбрал самую короткую дорогу.  Он  торопился.  Потянулись
кривые,  пропитанные  пылью  и  зловонием  переулки с глухими высокими
глиняными заборами. Потом мелькнули развалины старой городской стены.
     Машина выбралась  на  загородное шоссе,  обсаженное деревьями,  и
увеличила скорость.  Дорога некоторое время  стлалась  вдоль  широкого
арыка,  повторяла  его изгибы,  затем перебежала через мост и подалась
влево.
     Керлинг вел  машину  спокойно,  свободно  откинувшись  на  спинку
сиденья.  Руки его,  слишком  белые  для  мужчины,  с  отполированными
ногтями, покрытые веснушками, не держали баранку, как обычно держат ее
профессионалы-водители,  а лежали на ней.  Точными,  едва приметными и
небрежными движениями ладоней Керлинг манипулировал рулем.
     Еще издали он заметил,  что  его  загородный  дом  ярко  освещен.
Керлинг  сбавил  ход,  сделал  плавный  поворот  и  въехал  в  настежь
распахнутые ворота, Они тотчас закрылись за ним.
     Едва Керлинг успел выйти из машины, как к нему подбежал Гуссейн и
взволнованным голосом доложил:
     - Вор пробрался в дом через балкон по веревке,  сделать ничего не
успел. Его стережет Радж.
     - Где?
     - В вашем кабинете, господин.
     Керлинг вынул пистолет, освободил предохранитель.
     - Пошли!
     На веранде они застали жену и дочь Гуссейна.  Женщины поклонились
хозяину и пропустили его в дом.
     В холле Гуссейн доложил:
     - Я не решился без вас позвонить в полицию. Быть может, позвонить
сейчас?
     - Подожди...
     Войдя в ярко освещенный верхним светом кабинет,  Керлинг увидел в
углу скрюченного в неестественной позе человека. Возле него царственно
сидел неподвижный дог. Он даже не повернул головы, когда вошел хозяин.
     - Радж, ко мне! - позвал Керлинг.
     Собака нехотя подошла к нему и встала с левой стороны.
     - Хенде ап! Руки вверх! - скомандовал Керлинг и наставил пистолет
на вора.
     Наруз Ахмед с застывшим взглядом и окаменевшим лицом приподнялся,
выпрямился и поднял руки кверху.
     Керлинг осмотрел его спокойно, насмешливо и приказал Гуссейну:
     - Ну-ка, выверни у него карманы!
     В карманах, кроме красного носового платка, небольшой суммы денег
и засаленных документов,  ничего не оказалось. Керлинг приказал деньги
и платок вернуть вору, а документы бросил на письменный стол. Гуссейну
он сказал:
     - Ступай! Я поговорю с ним сам.
     Оставшись наедине  с  ночным  гостем,  Керлинг  сел  в  кресло и,
нацелившись черным пистолетом в переносицу Наруза Ахмеда, спросил:
     - Это еще что за фокусы? Кто ты? Зачем сюда пожаловал?
     Наруз Ахмед молчал.
     - Ну, отвечай! Я буду считать до двенадцати, а потом спущу курок.
Раз... два... три... четыре... пять...
     Наруз сообразил,  что  с ним не шутят.  Нельзя ждать той секунды,
когда из  круглого  отверстия  ствола  вырвется  злобный  огонек.  Эту
секунду надо перехватить.
     - Я скажу...  Я на все отвечу...  - вырвалось у него. - Разрешите
мне сесть... Меня не держат ноги...
     Керлинг рассмеялся мелким шипящим смехом,  толкнул ногой стоявшее
напротив кресло и показал на него пистолетом.
     - Садись!
     Шатающейся походкой,  с  поднятыми  руками  Наруз Ахмед подошел к
креслу, упал в него и вздохнул с облегчением.
     - Опусти лапы,  - разрешил Керлинг и позвал дога: - Ко мне, Радж.
Ложись!
     Дог расположился  между хозяином и Нарузом Ахмедом и снова вперил
свой дьявольский взгляд в ночного гостя.
     Керлинг положил пистолет на стол, под правую руку, и сказал:
     - Говори, я слушаю.
     - Я  пришел  сюда...  - начал Наруз срывающимся голосом,  - чтобы
взять отцовский клинок... Я думал... Мне сказали... Да... Мне сказали,
что клинок отца попал сюда, и я хотел, ну... как бы сказать... забрать
его...
     Он проговорил это торопливо, несвязно, облизывая пересохшие губы.
Слова наскакивали одно на другое.
     - Маловразумительно,  - коротко заметил Керлинг и провел рукой по
своим гладко зачесанным волосам.
     - Я не вор...  Поверьте мне,  я не вор,  - вновь забормотал Наруз
Ахмед. - Единственно, что привело меня сюда, так это клинок...
     - Какой  клинок,  черт тебя побери?!  - с раздражением воскликнул
Керлинг.
     - Отцовский  клинок...  Да,  клинок,  который  раньше принадлежал
моему отцу.
     - Ты аферист! Что ты морочишь мне голову? Я не ребенок!
     - Господин...  поверьте,  что  я   говорю   правду,   -   приходя
мало-помалу в себя,  убеждал Наруз Ахмед. - Конечно, вам непонятно. Но
я объясню вам все, все... Я пришел сюда за тем клинком, который вы три
года назад купили на "Эмире" в магазине Исмаили... Да, я хотел украсть
у вас этот клинок...  В этом моя вина...  Но клинка не оказалось среди
вашего оружия.  Клинка нет. Значит, все напрасно, и я погиб, ничего не
достигнув...
     Керлинг прищурился, что-то припоминая, и спросил:
     - У Исмаили, ты сказал?
     - Да,  да,  у Исмаили... Это совершенно точно. Вы не можете этого
не помнить,  раз об этом помнит Исмаили.  Вы оставили ему свой  адрес.
Теперь вы понимаете меня?
     - Ничего пока не понимаю.
     - Этот  клинок я продал Исмаили в сорок шестом году,  а он продал
его вам.  Клинок мне оставил мой покойный отец Ахмедбек, а ему подарил
его последний эмир бухарский Саид Алимхан... И поверьте, что я не вор.
Что угодно, только не вор. Это случилось со мной впервые.
     Керлинг внимательно всмотрелся в лицо Наруза Ахмеда и сказал:
     - Что ты не  обычный  вор,  могу  поверить.  Воры  так  глупо  не
поступают.  Но скажи, зачем тебе понадобился клинок, который ты сам же
несколько лет назад продал? Зачем?
     Наруз Ахмед  молчал.  Он  сидел,  ссутулившись,  точно пришитый к
креслу, и не знал, как ответить. Вот это вопрос! Действительно, зачем?
Придется, видимо, сказать правду. Другого выхода нет.
     - Ну? - напомнил Керлинг. - Зачем?
     - В клинке заключена большая тайна.
     Керлинг расхохотался.  Этого еще не хватало! Начинаются восточные
штучки!
     Он вынул из бокового кармана сигару,  откусил ее  кончик,  достал
зажигалку и закурил. Дым слоистыми волнами поплыл по комнате.
     - Ты,  может быть,  думаешь, что имеешь дело с местным жителем? -
проговорил  Керлинг,  разглядывая  зажигалку с таким видом,  будто она
впервые попала к нему в руки. - Ошибаешься! Я не настолько наивен...
     Мысли Наруза  Ахмеда  мчались,  разбегались  на ручейки,  и ни на
одной он не мог сосредоточиться.  Что же делать?  Господин  Керлинг  и
этому не верит! Как убедить его?
     - Ты понял меня, жалкий аферист? - твердо спросил Керлинг.
     - Да, господин.
     - Что же ты еще можешь сказать?
     - Я говорю правду...
     Керлинг усмехнулся,  брезгливо  взял  документы  Наруза   Ахмеда,
просмотрел их и сказал:
     - Кто ты? Только говорить правду, иначе я прекращу беседу.
     Наруз Ахмед  объяснил,  что  он  родом  из  Бухары,  сын  видного
человека при эмире бухарском,  что отец его после революции боролся  с
советской  властью  и  был курбаши,  да и сам он состоял в басмаческом
отряде Мавлана.  После разгрома отряда он бежал в Афганистан,  а затем
перебрался в Иран.
     Эти подробности биографии Наруза Ахмеда заинтересовали  Керлинга,
хотя он и не подал виду. Имена басмаческих курбаши Ахмедбека и Мавлана
были ему знакомы.
     - Вам нельзя позавидовать, - проговорил он, перейдя на "вы". - Вы
избрали,  судя по сегодняшнему визиту,  не ту дорогу,  которая ведет к
славе...
     Наруз Ахмед развел руками.
     - А кто может подтвердить, что все, что вы мне сказали, правда? -
продолжал Керлинг.
     - Есть такой человек! - твердо сказал обрадованный Наруз Ахмед.
     - Имя его?
     - Ахун Иргашев.
     - Это еще кто такой?
     - Мой земляк, старый человек, табиб, он живет в Тегеране.
     - Адрес? - потребовал Керлинг и вынул из кармана ручку.
     Наруз Ахмед  сказал  адрес,  и  Керлинг  записал  его в крошечный
блокнотик, спрятал ручку и спросил:
     - А что, собственно, он может подтвердить?
     - Все,  все... Он знает меня с малых лет, он обучал меня грамоте.
Он  подтвердит,  что я - сын Ахмедбека,  что отец мой был приближенным
эмира бухарского и еще...
     - Еще?
     - Что я сказал вам правду о клинке.
     Керлинг усмехнулся:
     - Уж не повлияла ли эта история с клинком на ваш рассудок?
     - Вот вы смеетесь,  - промолвил Наруз Ахмед.  - Я понимаю вас.  Я
тоже не придавал особого значения тайне,  в нем заключенной. Потому-то
и продал клинок.
     - А теперь верите в тайну?
     - Если бы не верил, то не оказался бы в вашем доме.
     - И вам открыл глаза этот табиб Иргашев?
     - Да, он. Хотя, как понимать "открыл"? Он - один из двух, знающих
тайну. Вторым надо считать умершего отца.
     - Хм... занимательно. В чем же состоит тайна?
     - В этом-то вся суть.  Если бы  я  знал!  Ахун  сказал  мне,  что
раскроет тайну лишь в том случае, если я добуду клинок.
     - Так... - произнес Керлинг иронически. - Очень занимательно. Все
как в сказке... А чем вы развлекались в Иране все это время?
     Наруз Ахмед вздохнул и,  набравшись смелости,  смиренно  попросил
закурить. Керлинг угостил его сигарой, и после этого Наруз выложил ему
все,  как на исповеди. Он рассказал обо всех своих скитаниях в поисках
Ахуна Иргашева, о надеждах, которые пробудились в нем с началом войны,
о том, как попал он в диверсионную группу и чем это окончилось.
     Своей угодливой  откровенностью Наруз Ахмед пытался расположить к
себе Керлинга, от которого теперь зависела его судьба.
     - Вы  интересный  человек,  - неожиданно произнес Керлинг,  когда
Наруз Ахмед окончил свой рассказ. - Весьма интересный...
     Наруз Ахмед с недоумением посмотрел на хозяина дома, не зная, как
расценить такое признание.
     - Да,  да...  -  подтвердил Керлинг.  - Я говорю вполне серьезно.
Какое у вас образование?
     - Образование?  Меня  обучал  Ахун Иргашев,  а потом я поступил в
русскую среднюю школу и окончил ее.  Три года  занимался  на  торговых
курсах.
     Керлинг кивнул,  вынул из кармана  бумажник,  отсчитал  несколько
банкнотов крупного достоинства и подал их Нарузу Ахмеду.
     Тот не поверил своим глазам.
     - Берите,   -   сказал  Керлинг.  -  А  когда  будете  нуждаться,
обратитесь ко мне.
     - Значит,  вы...  Вы  не  передадите  меня полиции?  - с дрожью в
голосе произнес  Наруз  Ахмед  и  снова  облизал  потрескавшиеся  губы
кончиком языка.
     Керлинг улыбнулся всепрощающей улыбкой и сказал:
     - Документы ваши я оставлю пока у себя. Вы должны понять...
     - Да,  да...  Я все понимаю... Оставляйте... Я не знаю, как и чем
отблагодарить вас... - быстро проговорил Наруз Ахмед.
     - Надеюсь,  что если  вы  пожелаете  отблагодарить,  то  подыщете
приличный случай...
     - Всегда готов...
     - Постарайтесь  поприличнее  одеться,  -  посоветовал  Керлинг  и
встал.
     - Хорошо...  Обязательно,  -  безропотно  согласился Наруз Ахмед,
поднимаясь с кресла.  - А как же с клинком? Продолжать его розыски или
бросить?
     Керлинг ответил не сразу.  Он снял очки,  протер  стекла  носовым
платком и подумал. Оказывается, этот сын бека не так уж наивен, как он
полагал.  И  вопрос  он  поставил  очень  хитро.  Ответ,  что  розыски
продолжать  не  надо,  будет  означать,  что  клинок навсегда потерян.
Сказать,  чтобы он продолжал... Нет, нет. И на то и на другое отвечать
еще рано.
     - К этой теме мы еще вернемся когда-нибудь. Поняли?
     - Да... - неуверенно ответил Наруз Ахмед.
     - Вас я попрошу об одном:  никто, ни одна душа на свете не должна
знать, что здесь произошло. В том числе и Ахун Иргашев. Это в ваших же
интересах. Можете мне обещать это?
     - Конечно.
     - Твердо?
     - Безусловно!
     - А теперь можете отправляться. Когда надо будет, я позову вас.
     Наруз Ахмед отвесил почтительный поклон.
     Когда он сделал шаг, дог повернул голову.
     - Тихо, Радж, - сказал хозяин. - Ты у меня молодчина!
     Керлинг проводил Наруза Ахмеда до веранды.  Там с трубкой в зубах
на ступеньках сидел Гуссейн.
     - Выпусти нашего гостя, - приказал Керлинг.
     Слуга молча повиновался.

        6

     Выпроводив Наруза  Ахмеда,  Керлинг посмотрел на часы.  Поздно...
Возвращаться в город  не  хотелось.  Он  позвонил  в  свой  особняк  и
предупредил друзей, что задерживается.
     Закурив новую сигару,  Керлинг стал  прохаживаться  по  кабинету.
Странная,  необычная история! Тут тебе и эмир бухарский, и Ахмедбек, и
курбаши Мавлан,  о которых он знал больше,  чем мог предполагать Наруз
Ахмед,  и  старый  табиб  Ахун  Иргашев.  И  всех  их  связывает  этот
загадочный клинок.  И ничего  нет  удивительного  в  том,  что  клинок
скрывает какую-то тайну. Абсолютно ничего. Азия есть Азия, Восток есть
Восток...
     Быть может,  и  в  его  коллекции  какой-нибудь  экземпляр хранит
тайну, о которой он, Керлинг, и не ведает. Чего не бывает!
     Керлинг подошел  к  оттоманке,  над  которой  красовались клинки,
сабли,  палаши. Тут была лишь треть того, что он собрал за свою жизнь.
Остальное хранилось далеко отсюда,  за морями и океанами. Но и то, что
было сейчас  перед  ним,  значило  много.  Это  может  украсить  любое
европейское  собрание.  Керлинг готов биться об заклад на любую сумму,
что экземпляров, подобных тем, которыми он располагает, на земном шаре
может оказаться не более двух-трех.  А некоторые вещи уникальны.  Ведь
старые знаменитые мастера  не  повторялись.  Каждая  вещь  имеет  свою
историю, и о каждой из них можно написать книгу.
     Некоторым из этих клинков сотни лет. И в чьих только руках они не
побывали,  сколько  хозяев  переменили,  прежде  чем  попасть  в  руки
Керлинга.  Вот хотя бы эта среднеазиатская сабля,  прямая,  как меч, в
тяжелых ножнах,  украшенных золотыми узорами.  Клинок ее изготовлен из
булатной  дамасской  стали.  Над  ней  работали  безвестные  бухарские
мастера восемнадцатого века. Когда-то сабля украшала дворец хивинского
хана Искандера,  а в восемнадцатом году  нашего  века  попала  в  руки
Керлинга. Как попала? О, это целая история, лучший номер из репертуара
Керлинга, любящего угощать гостей необыкновенными рассказами.
     А эта   албанская   сабля,   усыпанная  кораллами  и  бирюзой,  с
расширением на конце,  называемым елманью!  Ее  выковали  в  Турции  и
отделали  в  Албании.  В  двадцатом  году Керлинг случайно купил ее за
бесценок у пьяного врангелевского полковника, к которому она бог весть
как  попала.  Впоследствии  за  этот клинок Керлингу давали там же,  в
Константинополе, бешеные деньга, но он, конечно, не согласился продать
его.  Он  понимал  толк в вещах и знал,  что с каждым годом цена будет
расти.
     А персидская  сабля  с  тонким,  как  жало,  змеевидным клинком и
золотой насечкой по нему?  О!  Этой сабле  уже  четыреста  лет!  Шутка
сказать!  И,  пожалуй,  ее  следует  убрать  со стены в более укромное
место.  Сабля хорошо известна в Тегеране знатокам старинного оружия, а
вот несколько щекотливую историю приобретения ее Керлингом почти никто
не  знает.  Поэтому  лучше  припрятать  ее,  подальше...   Так   будет
спокойнее.
     А что можно сказать вот об этой сабле с короткой рукояткой, будто
она  делалась  для узкой женской руки?  Это индийская сабля ятаганного
типа  с  обратной  заточкой  клинка.  Ее  ножны,  покрытые  серебряной
насечкой  и позолоченные,  походят на кружевной узор,  а поверх узора,
будто нечаянно, рассыпаны звезды из неувядаемой голубой эмали. Ей цены
нет.  За  нею Керлинг охотился два года,  вложил в эту авантюру немало
денег и все-таки добыл!  Сабля - произведение рук дамасских  мастеров.
Она  сделана  в  шестнадцатом  веке по заказу индийского раджи для его
сына, ставшего воином.
     Но разве только сабли в коллекции Керлинга?  Рядом с ними висят с
одной  стороны  японская  катана,  а  с  другой  -  турецкий   ятаган,
напоминающий  обычный  серп  с  оттянутыми краями,  с такой же,  как у
серпа,  обратной заточкой и с крыльями на рукояти.  Вот палаш "кунда",
прямой,  стремительный,  расширяющийся к концу, с узорчатой серебряной
накладкой вдоль обеих сторон обуха.  И тускло мерцает на темном  ковре
страшный  индийский  кутар без ножен с широким и толстым,  как ладонь,
обоюдоострым лезвием,  с двойными упорами для  рук,  рассчитанный  для
близкого колющего и уж, конечно, смертельного удара.
     По краям  стены  развешаны  доспехи  оборонительного   боя.   Тут
булатный  персидский  шлем  с прогибами от сабельных ударов,  арабские
"зерцала" из нескольких стальных щитков, покрытых кружевным орнаментом
из  виноградных  лоз и порхающих птиц,  кольчуги и наручи.  Темнеют на
стене щиты из твердого, как железо, дерева, обтянутые кожей и покрытые
накладками из серебра и бирюзы,  круглые пороховницы из дерева и кожи,
украшенные ажурной резьбой поверху, тяжелые боевые топоры. Устремились
вверх  длинные  стройные  копья  с фигурными стальными наконечниками и
украшениями из цветных перьев и конского волоса.
     А внизу,  над самой тахтой,  - ножи и кинжалы. К ним больше всего
неравнодушен Керлинг. Возможно, потому, что в былые времена ему самому
не  раз  доводилось  в весьма серьезные минуты жизни пользоваться этим
видом  оружия.  Тут  ножи  персидские  и  китайские,   монгольские   и
казахские,  киргизские и татарские,  турецкие и индийские,  кавказские
кинжалы  кама  с  прямым  лезвием  и  бебуты  с  кривым.   Среди   них
мексиканские мачете и испанские стилеты.
     А вот среднеазиатский нож  -  клыч,  то,  чем  Керлинг,  пожалуй,
дорожит  больше  всего.  Долго  искал  его  Керлинг!  Но и в мечтах не
представлял себе,  что найдет такой  редкостный  экземпляр!  Клычей  в
Средней  Азии  много.  Десятки  их  проходили через руки Керлинга и не
задерживались.  Разнообразные клычи он видел на рисунках, рассматривая
специальные   книги   о   старинном   восточном   оружии.   Но  такого
экземпляра... Нет, такого он не встречал даже в книгах.
     Длина этого  клыча  -  тр