вно должна была вернуться. Ну так разве эта маркитантка теперь от военных отцепится? -- А я люблю военных, военных дерзновенных, -- тихонько запел Сереженька. -- И этот вот раскапризничался, мол, не хочу очередного кандидата. А как я могу в этой куче навоза найти жемчужное зерно? И вообще, почему я, старуха, должна за вас, молодых, энергичных, работать, да еще и с начальственными указявками бороться? Сами бы и бунтовали. А то хуже глуповцев. Те хоть изредка падали на колени и кричали "не хотим горчицы, не приемлем". А вы, как зомби, все приемлете. Свинки морские, а не журналисты! -- Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь... -- меланхолично произнесла Лизавета. -- Прямо районный Дом культуры, один поет, другая декламирует! -- Чаша Ланиного терпения переполнилась окончательно. -- Не буду я за вас думать. Какие есть сюжеты, те и показывайте! -- Да уж, давно никто ничего интересного не снимал. Какой-нибудь мощный спецрепортаж о торговцах наркотиками, или о контрабанде оружия, или о заказных убийствах, или о беженцах, которые живут в шалашах прямо здесь в Петербурге, возле станции метро. -- Теперь в Лизаветином голосе звучали мечтательные нотки. -- Все, видно, иссяк порох в этих.... -- она лукаво улыбнулась, -- в пороховницах. -- Это еще почему? -- немедленно отреагировал на подначку обидчивый Савва. -- У меня есть роскошный сюжет про тайную школу телохранителей! -- Ага, а про библиотеку Иоанна Грозного у тебя ничего нет? -- легкомысленно бросила в ответ Лизавета. -- Про библиотеку в Москве сделали. Ее же до сих пор ищут, под Кремлем... -- серьезно возразил Савва. -- Ах под Кремлем... -- насмешливо протянула Лизавета, воспитанная в университете сугубыми историческими материалистами, которые научили ее здоровому скептицизму. -- А нефть и алмазы под Кремлем не ищут? -- Ты зря, -- заступился за Савву сердобольный Сереженька, -- действительно ищут, я сам в "Огоньке" читал. Плодотворный разговор о кладах прервала Лана Верейская: -- Все, вот тебе верстка, ступай с Богом, больше ничего переделывать не буду! -- Она вручила Сереже Болотову желтоватый листок. Сережа начал читать, Лизавета тоже сунула нос в верстку -- спорный сюжет о визите кандидата в Красносельский район мирно соседствовал с репортажем о встрече другого кандидата с парламентской делегацией Великого герцогства Люксембург и о подписании договора об экономическом сотрудничестве между Петербургом и Петрополисом, крупным населенным пунктом и одновременно центром легкой промышленности в Бразилии. Сережа вздохнул полной грудью и совсем было собрался возразить, но натолкнулся на решительный, из-под очков, взгляд Светланы Владимировны и сдался. Все же не та закалка у молодежи! Не готовы они к борьбе. Не знают, что такое огонь, вода и медные трубы. Он покорно поплелся писать комментарии. Лизавета проводила сникшего коллегу долгим, задумчивым взглядом. Следом вприпрыжку удалился режиссер, прихватив еще пять экземпляров верстки -- для монтажеров, звукорежиссера и администратора. -- Паситесь, мирные стада... А что у нас на субботу? -- осторожно спросила Лизавета у Верейской. Та хищно улыбнулась: -- Что в журнале есть -- все твое! Думаю, и в субботу ваши общие ненаглядные отдыхать не будут. Не то время. -- А если спецрепортаж? -- Только хороший. Из-за какой-нибудь ерунды я не буду нарушать директиву руководства. Я вам что, Родина-мать? И так тут почти без еды и воды ради вас мучаешься! -- Лана величественно поднялась и отправилась в соседнюю комнату, где была оборудована кухня для персонала -- кофеварка, микроволновая печь, холодильник. -- Что у тебя там с телохранителями? -- спросила Лизавета Савву, как только они остались одни. -- Классная вещь! По картинке -- просто восторг: рукопашный бой, стрельба, медитации... -- И никакой рекламы? Ни вот на столечко? -- Лизавета оттопырила мизинец. -- Какая реклама! Я их вообще случайно нашел. Слушай, может, вместе туда съездим? Я как раз сегодня собирался. -- А я собиралась на Екатерининский. В бюро судебно-медицинской экспертизы. Нашли Леночку Кац. В подвале. Затопленном. Врачи говорят, инсульт... В подвале мы с Сашкой уже были. -- Можно я с тобой? -- Савва сделал серьезное и озабоченное лицо. Впрочем, он почти всегда разгуливал по редакции с серьезным выражением лица -- наверное, чтобы не так бросались в глаза его юношеская пылкость и обидчивость. -- Не знаю, -- засомневалась Лизавета. Савва, если впустить его в сюжет, перехватывал инициативу, и сладу с ним потом не было. Азартен до умопомрачения. -- Ты на колесах? -- Да, починил недавно. -- Тогда заводись, я минут через десять спущусь. Савва умчался, довольный собой и Лизаветой. Он умел ссориться и умел мириться, этого у него не отнимешь. ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ Школа телохранителей оказалась весьма фешенебельным заведением. Комната, в которую проводили Савву и Лизавету, была большой и экстравагантной. Гигантский бежевый ковер на полу, метров сорок квадратных чистейшей, нежнейшей шерсти. Вдоль стен узенькие приступочки, обитые мягкой кожей или очень качественным кожзаменителем. Именно на них присели четверо крепких парней, четыре богатыря -- шеи мощные, чуть не по полметра в обхвате, разворот плеч, если мерить по-русски, -- косая сажень, грудь, само собой разумеется, колесом, ноги как колонны портика Казанского собора, брови низкие, взгляды сумрачные. Бандиты да и только, но одеты максимально скромно. Никаких костюмов "Пума" и "Адидас", золотых цепей, кожаных курток и просторных слаксов. Никаких костюмов тройка с люрексовой ниткой. Джинсы, тонкие шерстяные свитера. И все четверо напоказ без оружия. Они встретили Лизавету и Савву Савельева у входа в школу телохранителей. Лизавета немедленно окрестила всех четверых -- три богатыря и Салават Юлаев. Поскольку трое обладали определенно славянскими чертами, а четвертый -- чернявенький, но не кавказец и не китаец -- мог быть и татарином, и башкиром, и мордвином. Именно чернявый внимательно оглядел Савву, потом перевел взгляд на Лизавету и, видимо, удовлетворившись визуальным осмотром, кивнул, приглашая войти. Пройдя небольшой коридорчик, который Лизавета толком не разглядела из-за темноты, они оказались в просторной и светлой комнате. В центре, образуя правильный четырехугольник, стояли два дивана и четыре кресла бежевые, как и ковер. Сбоку к каждому дивану и к каждому креслу был вплотную придвинут низенький столик. С потолка свисала люстра, этакий хрустальный каскад из эпохи конструктивизма. К люстре был приделан укрепляющий нервную систему "мобиль" -- серебристая вращалка, нечто подобное вешают на кроватку младенцам, чтобы развивались. В дальнем углу еще один столик, уже на колесиках, на нем -- видеоаппаратура: телевизор с экраном метр на метр и видеомагнитофон. Мягкий свет (не люстра, а откуда-то из-под потолка), сам потолок не традиционно белый, а скорее слоновой кости, бежевые стены. Все вместе -- крайне дорого, изысканно и элегантно. Парни-сопровождающие усадили гостей на диваны, сами выбрали стенную приступочку и замолчали. Очевидно, светская беседа, скрашивающая ожидание, местным этикетом не предусматривалась. -- Какие обаятельные телохранители! Только почему они все время молчат? Могли бы для проформы предложить чашечку кофе, -- шепнула Лизавета. Савва обиделся, словно это были его личные охранники, и сварливо ответил: -- Ничуть не хуже твоего патологоанатома. Тоже мне, интеллигент вшивый, маэстро скальпеля и ножовки. Лизавета невольно хихикнула. Действительно, доктор, с которым они говорили на Екатерининском, вел себя, как капризная примадонна. Наверное, потому, что в бюро судебно-медицинской экспертизы привыкли к визитам бесчисленных журналистов. Паломничество туда началось лет двенадцать назад, когда журналистам разрешили самостоятельно выбирать темы и бичевать не только отдельные мелкие недостатки, но и крупные преступления. Тогда репортеры первых полунезависимых, как бы они ни назывались, газет и телепрограмм и подружились с экспертами. Очень скоро Екатерининский превратился в палочку-выручалочку. Такую же, как зоопарк, ботанический сад, музей истории Петербурга и городской совет. Там всегда что-нибудь происходило -- родился детеныш у ламы, расцвела "ночная красавица", злоумышленник похитил ценный кактус, очередная комиссия обсуждала очередные постановления о борьбе с очередными привилегиями, нашли редкую открытку с городским пейзажем, где все, как сейчас, даже вывески. На журналистском безрыбье именно там имелся шанс выловить крупного рака. Судмедэксперты могли показать труп, рассказать о технологии вскрытия или о вале преступности. Люди гражданские, они не были скованы приказами вышестоящих начальников, а потому не считали нужным утаивать ужасы, обрушившиеся на город. Лизавета до сих пор помнила слова одного из служащих судебно-медицинского экспертного бюро. Это было ее первое интервью в морге. По просьбе ГУВД они снимали сюжет-опознание. Мол, не видел ли кто этого человека, подозреваемого в совершении ряда особо тяжелых... если вы знаете, где он находится, просьба позвонить... Искали серийного убийцу. А потому Лизавета, отправленная на съемки, решила снять еще и комментарий специалиста. Об убийствах, о жестокости. Седой, краснолицый дядечка с невеселыми глазами циника вздохнул и так ответил на ее вопрос о росте числа убийств, совершенных с особой жестокостью: "Ладно, от маньяка не может уберечься ни одно общество. Пугает маниакальное общество. Я здесь уже сорок лет работаю. Двадцать, десять, да что там, пять лет назад расчлененка -- убийство с последующим расчленением трупа -- было чрезвычайным происшествием. Поднимали на ноги всех и вся. Теперь это -- рутина. Алкоголик убил сожительницу, взял топор и... Внучек решил ускорить смерть бабушки, в квартире которой прописан, пригласил друга, утопили старушку в ванне, потом решили замести следы, нашли нож... Обыватели действуют как маньяки, и нет этому конца и края... и главное, даже объяснить не могут потом зачем, почему... -- Он начал рассказывать в деталях, какие трупы и какие части трупов к ним привозят. -- Каждый день, каждый день -- по тридцать-сорок клиентов..." Лизавету покоробил загробный сленг, но главное было не в этом. Она почувствовала, что именно здесь и таится пропасть, за которой -- человеческое небытие. Пропасть, которая может поглотить все -- и представления о ценности каждой человеческой жизни, и "не убий", и "возлюби врага", и "человек -- это звучит гордо". Ей стало жутко. С той поры она старалась спихнуть сюжеты с Екатерининского на кого-нибудь из коллег. Еще только один раз она пережила нечто подобное -- ужас, застилающий все вокруг, ужас, наступающий на горло чувствам и мыслям. Очаровательная, трезвомыслящая женщина, кандидат медицинских наук, нейрохирург, на полном серьезе рассказала, что среди нас -- здесь, сейчас -- живут приматы, не принадлежащие к роду хомо сапиенс. Лизавета, ожидавшая изящного парадокса, с улыбкой поинтересовалась: "И много этих чудовищ в наших рядах?" "Больше, чем вы думаете". -- Женщина-врач покрутила в пальчиках сигарету. "И как их распознать?" -- все еще играла Лизавета. "Никак, только вскрытие покажет. Я уже на трех натолкнулась. Внешне -- самые обычные ребята..." "И?.." -- Только тут Лизавета почувствовала, что запахло паленым мясом, как в аду. "Есть несколько признаков, по которым мы отличаем человека-разумного от прочих приматов, не только от горилл и шимпанзе, но и от прямоходящих ископаемых питеков. Один из них -- расстояние от ствола головного мозга до плаща мозга. У человека это всего несколько миллиметров, у человекообразных обезьян -- больше. За последние несколько лет мне привозили на вскрытие парней, у которых это расстояние -- вот, с указательный палец!" В комнате повисло молчание. "И что?" -- наконец сумела выдавить Лизавета. "Ничего. Я знаю, что я о них ничего не знаю. Только то, что они от нас, всех остальных, отличаются, и отличаются сильно. Я не знаю, какой у них болевой порог. Я не знаю, что такое для них положительные эмоции и как вообще работает их мозг. Какие у них рефлексы. Я не знаю, насколько они социальны или асоциальны и могут ли приспособиться к жизни в обществе себе... -- Врач усмехнулась. -- Чуть не сказала "себе подобных". Себе неподобных. А может быть, они антисоциальны и разрушают социум, в котором обитают? Я не знаю, жестоки они или добры. Но то, что они совсем не такие, как мы, -- это точно". Лизавета тогда ушла от нее, глотая горечь бессильного ужаса. Слова ученой нейрохирургини действовали, как нервно-паралитический газ. Наверное, так же некогда воспринимали пророчества Иоанна Богослова: "Из уст же Его исходит острый меч, чтоб им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя". Немая жуть. Навязчивый кошмар. Потом она рассказала об этих наблюдениях врача Маневичу. Азартный репортер поначалу загорелся -- сюжет! сюжет! -- а потом сник: они же не в романе братьев Стругацких, чтобы сражаться с нелюдями! Так что встреч с патологоанатомами Лизавета боялась и бессознательно их избегала -- в отличие от многих коллег, которые в погоне за "горяченьким" или "остреньким" частенько наведывались в бюро. Когда сегодня Лизавета и Савва ввалились в кабинет, средних лет доктор ничуть не удивился. Кабинет оказался помещением весьма примечательным -- стол, стулья, книжные полки были самыми обыкновенными, конторско-канцелярскими. Необычными были -- череп вместо пепельницы, толстые медицинские книжки с замогильными названиями и огромная увеличенная фотография на стене. Старинная. Полиция снимает разбитый труп с железнодорожного полотна. Возле группы мужчин, одетых в черные, со звездами, шинели, стоит длинный худой человек в штатском, с докторским чемоданчиком в руке. Судмедэксперт. На этого-то доктора и старался походить специалист, к которому пришли Савва и Лизавета. Тоже длинный и худой, он носил старомодную длинную бородку под Салтыкова-Щедрина, пенсне, как у Чехова, и одевался соответственно. Никаких джинсов, курток, джемперов. Рубашку его вполне можно было назвать сорочкой, поверх нее -- тужурка вместо банальной куртки. Костюм дополняли универсальные черные брюки и до блеска начищенные ботинки. Точно выходец из прошлого. Мужчины, по крайней мере, большинство из них, в конце двадцатого века так обувь не наяривают, школы нет. "Доктор по трупам" говорил нараспев и немного в нос: -- Добрый день! Проходите, чем могу служить? -- Здравствуйте, -- решительно сказала Лизавета. -- Нас интересует информация об одной экспертизе, которая проходила здесь. Вероятно, можно найти материалы... -- Думаю, что да. Только материалы такого рода не предоставляются всем и каждому, -- сухо ответил врач. -- Вот наши удостоверения, -- вспыхнул обидчивый Савва. -- Мы журналисты. По закону о печати... Старорежимный доктор рассмеялся: -- Только не надо статьи закона, ладно? Вы же знаете, по закону я вас буду гонять годами. Официальные запросы, ответы, бумажки... Он схватил лежащие на столе листы и пошелестел ими: -- Бюрократия -- великая сила! -- Это точно, -- слабенько, уголками губ, улыбнулась Лизавета. Она сразу поняла, что в разговоре с этим пришельцем из девятнадцатого века, века просвещенного гуманизма и свободолюбия, формальные ссылки на журналистские права не помогут. -- Доктор, это для нас не просто экспертиза. И мы интересуемся не для репортажа. Елена Кац работала у нас на студии. Гримером. Исчезла. А потом ее труп нашли при очень странных обстоятельствах. И странные выводы сделала судебно-медицинская экспертиза. Дело закрыли. А мы хотим выяснить... -- И подать на нас, жестокосердных кошкорезов, жалобу... -- Нет. Но человеческая жизнь... -- Лизавета заметила холодный огонь в глазах доктора и разозлилась, вспомнила Леночку -- веселую, энергичную. -- Да что вам говорить, для вас это статистика! -- Да, статистика, никуда не денешься. -- Доктор резко встал. Лизавета решила, что сейчас их с треском выставят за дверь. Чересчур воспитанные интеллигенты иногда умеют быть бескомпромиссно жесткими. Она тоже встала. И напрасно. Доктор искал в шкафу у стены нужную папку... -- Вы сказали -- Кац? Елена? -- Труп поступил к вам сначала как неопознанный. -- Да. -- Врач вернулся к столу. -- Это я проводил вскрытие. Инсульт. -- Он посмотрел на Лизавету, высоко вздернув брови. -- Вы уверены? -- Что вы хотите этим сказать? -- В голосе врача прозвучала обида профессионала. -- Просто... -- Лизавета на секунду замялась. -- Ошибиться ведь может всякий. -- Только не в этом случае, -- строго ответил патологоанатом. -- Кровоизлияние в мозг -- это кровоизлияние в мозг. Лизавета раздраженно махнула рукой: -- Но послушайте, молодая женщина неведомо как попадает в подвал, который и абориген-то днем с огнем не отыщет. А это далеко от ее дома, да и подвал обычно заперт и затоплен. И -- инсульт? Вы в это верите? Патологоанатом пожал плечами: -- Мы здесь вопросами веры не занимаемся! У нее была гипертония? -- Муж говорит -- нет. -- Лизавета вспомнила, что ей рассказывал Саша Маневич. -- Муж может не знать. Лизавета разозлилась еще больше: -- И муж, и подруги, и никто... Одни вы все знаете! Тоже возможный вариант! У тридцативосьмилетней женщины тяжелейшая гипертония, давление скачет невероятно, и никто ни сном ни духом? Логично, по-вашему, выходит? -- Она почти кричала на интеллигентного доктора. Патологоанатом строго сверкнул стеклышками пенсне. -- Не по-моему. Результаты вскрытия абсолютно объективны. Я написал лишь то, что видел собственными глазами. -- А собственный мозг у вас есть? Инсульт в подвале, в полном одиночестве! Врач бережно отцепил пенсне, достал из ящика стола кусочек замши, тщательно протер круглые стеклышки. -- Я понимаю вашу горячность... Только, видите ли, при вскрытии меня не посвящают в обстоятельства дела. И это правильно. Чтобы сторонние наслоения не влияли на результат. -- Но теперь-то вы знаете... И все равно? -- Врач не ответил, просто пожал плечами. -- Хорошо, я спрошу прямо -- это может быть отравление? -- Чего вы от меня добиваетесь? -- Патологоанатом старательно укрепил обновленное пенсне на переносице. -- Это было кровоизлияние в мозг. Иными словами, инфаркт мозга. Абсолютно естественная смерть. -- А как это выглядит? -- Когда доктор упомянул про инфаркт мозга, Лизавета вспомнила, что от инсульта чуть ли не у нее на глазах умер помощник депутата Думы Поливанова. Точнее, умер то ли от инфаркта, то ли от инсульта. -- Клиническую картину смерти я восстановить не могу, судороги это или кома. В принципе, клинические признаки комы после отравления неизвестным ядом и после глубокого алкогольного отравления приблизительно одинаковые. Но после аутопсии... вскрытия... -- Доктор счел необходимым разъяснить термин журналистам. Лизавета зажмурилась, перед глазами опять всплыла жуткая картинка -- полный сил и готовый к дискуссиям мужчина хватается за скатерть, сползает на пол и умирает, прошептав всего два слова. А с Леночкой так же было? Лизавета широко раскрыла глаза. -- Если человек вдруг пошатнулся и упал... -- Так может выглядеть кома. При инсульте бывает и другая картина -- судороги, атония, арефлексия, отсутствие корнеального рефлекса, плавающие зрачки, знаете ли... -- А может быть искусственный инсульт? -- вдруг подал голос Савва. Лизавета искоса посмотрела на коллегу. Савва славился умением осторожно выражаться. Вот и теперь, вместо прямого вопроса -- не отравили ли Леночку Кац чем-нибудь? -- он спрашивает про гипотетический искусственный инсульт. Доктор вздохнул. -- Теоретически это вполне возможно. Ввести человеку соответствующее лекарство, вызывающее резкое повышение давления. Вот, например, клофелин вызывает понижение давления, и им широко пользуются для отравлений... Так что... -- Может быть, отравление лекарством? -- жадно вцепился в доктора Савельев. Это был тоже типичный его прием -- Савва формулировал вопросы крайне осторожно, но уж если собеседник проговаривался, он вцеплялся в него, как питбуль. Только в бюро судебно-медицинской экспертизы работают не безответственные болтуны, а классные специалисты, что врач немедленно и доказал. -- Нет, этого я не говорил. Теоретически возможно вызвать инсульт, но тогда анализы покажут сверхсодержание какого-нибудь препарата. Химия, знаете ли.. Разве что... -- Он помедлил, раздумывая, посвящать ли двух репортеров в свои мысли. -- Конечно, бывает яд, который бесследно разлагается за один-два часа, а тело вашей сотрудницы нашли на четвертый день после смерти. Но это уже работа спецслужб, причем хорошо оснащенных спецслужб. Могли за вашим гримером охотиться спецслужбы? На сей странный вопрос гости отвечать не стали. А Савва задал встречный вопрос: -- Значит, это могло быть убийство? Вы так сказали? Патологоанатом опять вздохнул. -- Не говорил я ничего подобного... Чтобы решиться на такое заявление, я должен был бы провести специальные анализы. А они -- вещь дорогостоящая. Как у нас с деньгами, вы знаете, да и не было в данном случае причин подозревать столь изощренный способ убийства. А чисто теоретически -- все возможно. Но теперь мы уже и не узнаем. Здесь есть пометка, что получено разрешение на похороны. -- Спасибо. -- Лизавета встала первой. Патологоанатом по-старомодному простился и даже проводил их до дверей кабинета. Очень воспитанный врач. Савва же счел его манерным. Видимо, из зависти... Не любившая ждать Лизавета, которой крепкоголовые богатыри, удобно расположившиеся на приступочках, нравились все меньше и меньше, решила вступиться за врача: -- Мы пришли к нему без приглашения, тем не менее он не заставлял нас ждать! -- Пятнадцать минут ожидания допускается протоколом! -- опять возмутился Савва. -- Тоже нашел, протокольное мероприятие! -- сказала Лизавета и через секунду добавила: -- Может, я и одета неподобающим образом? -- Да уж, телезвезде не пристало шляться там и сям в джинсах! Лизавета уже оскалилась, чтобы дать нахалу отпор, но ее опередили. -- Что вы, Елизавете Алексеевне джинсы идут. И вообще, женщина с такой прекрасной фигурой может себе позволить что угодно, любой костюм, -- заявил некто, стоявший у нее за спиной. Некто подошел так незаметно и ввязался в их тихий разговор так неожиданно, что Лизавета и Савва от неожиданности подпрыгнули в креслах. -- Сидите, сидите, -- успокоил гостей любитель внезапных появлений. Он произнес это столь вальяжно и снисходительно, будто не сомневался, что визитеры собирались приветствовать его, стоя по стойке "смирно". Облик человека создавал впечатление какой-то намеренной вертикальности. И слегка курносый нос с маленькой бульбочкой, и раздвоенный подбородок, и волевой рот с легкой улыбкой в уголках губ, и даже коротко стриженные волосы -- все в нем парадоксальным образом было устремлено ввысь. Да и рост, никак не меньше метра девяноста, позволял смотреть на окружающих сверху вниз. Одет он был, как и четверо крепышей, весьма скромно: темно-серые брюки с кинжальными стрелками, водолазка белей белого и пестрый пиджак, дамы называют такую расцветку "гусиные лапки". -- Здравствуйте. Значит, вы представляете наши "Новости", и если я правильно понял Савву Артемьича... -- Вертикальный человек посмаковал Саввино и впрямь "пахнущее русским духом" имя и не удержался от комментария: -- Какая прелесть эти старорусские имена! Вы, как я понял, заинтересовались нашей школой! И Савва Артемьич, -- теперь он повторил имя менее смачно, -- пригласил для предварительной беседы очаровательную Елизавету Алексеевну. -- Хозяин школы четко, по-военному кивнул: -- Рад приветствовать вас в этих скромных стенах. Помещение, в котором они находились, менее всего походило на "скромные стены". Лизавета отреагировала на лицемерие мгновенно, как спаниель на утку: -- И как мы можем вас называть в этих скромных стенах? -- Ха, -- обозначил смех хозяин. -- Меня можно называть Андреем Викторовичем. Если не возражаете. На этот раз Лизавете не понравился его смех, точнее, призрак смеха -- назвать возглас "ха" как-то иначе было трудно. В голосе ее зазвучал яд. -- Что вы, какие возражения. Андрей Викторович -- значит Андрей Викторович. Не такая, конечно, прелесть, как Савва Артемьевич, но все же, все же... Вы правильно поняли смысл нашего визита, Андрей Викторович! -- Замечательно, тогда приступим к делу! -- Хозяин сделал вид, что не заметил ни язвительного тона Лизаветы, ни жеста Саввы, попытавшегося успокоить вдруг закусившую удила спутницу. Савельев крепко сжал ее руку, а заодно дал взглядом понять, что это -- его сюжет и Лизавета попросту не имеет права вмешиваться. Лизавета еле заметно повела ресницами -- она действительно повела себя не по-товарищески, столь рьяно бросившись окучивать совершенно не свои грядки. -- Мы договорились о репортаже и... -- начал Савва. -- Мы договорились лишь о том, что поговорим о репортаже, -- мягко перебил его хозяин. -- Пусть так. Давайте говорить. Что же это у вас за школа такая? -- Савва сразу дал понять, что для журналиста говорить о чем-либо и задавать вопросы -- одно и то же. Андрей Викторович охотно ответил: -- Школа телохранителей. В наше время люди озабочены собственной безопасностью. Не только у нас в России. Всюду. Квалифицированный специалист, который помогает хозяину сберечь жизнь, здоровье и деньги, ценится на вес золота. А мы таких специалистов готовим. Причем готовим очень хорошо. -- Андрей Викторович мягко шагнул к столику с аппаратурой, взял пульт дистанционного управления, именуемый в просторечии "ленивкой", и включил телевизор и видеомагнитофон. -- Вы люди телевизионные, любите картинку, вам так понятнее, я знаю. Поэтому вот, смотрите, это наша работа. Фильм, им показанный, был не просто профессиональным кино о профессии, -- он был снят на голливудском уровне. Только в Голливуде умеют одинаково хорошо и четко снимать яростные перестрелки, эффектные погони, стремительные атаки, драки на ножах, поединки каратистов и простонародный мордобой. Закадрового текста не было, но и нужды в нем не было тоже. Вот ребята в черных "пижамах", на профессиональном языке -- кимоно, входят в зал и умело швыряют друг друга на татами. Вот они же, но уже в черных комбинезонах, выходят на линию огня в хорошо оборудованном тире -- все стреляют просто замечательно. Они же демонстрируют свои успехи в кулачном бою. По очереди показывают класс за рулем автомобиля и за рычагами бронетранспортера. Штурмуют отвесную стену. Вот они же уже не в учебных, а в полевых условиях обезвреживают подосланных к хозяину убийц. Все обставлено очень натурально: нападающие догоняют мчащийся на бешеной скорости автомобиль, из переднего окна атакующей машины показывается впечатляющее жерло какой-то базуки, но охранники не теряются. Один, расположившийся на заднем сиденье, валит подзащитного на пол. Второй открывает шквальный огонь из массивного пистолета со своего места рядом с водителем и обезвреживает сначала одного, а потом и второго наемного убийцу. "Мерседес" с нападавшими беспомощно скатывается в кювет и даже переворачивается. Эпизод номер два. Выстрел из засады. Действия телохранителей и в этом случае точны и упруги. Грохот ружейной стрельбы, машина тут же разворачивается, с переднего сиденья выкатывается один из стражников, он должен разыскать того, кто покусился на жизнь босса, второй же, опять свалив охраняемое тело на пол автомобиля, прикрывает его собой. Следующая душераздирающая сцена -- освобождение заложников. Чудный кудрявый ребенок и длинноногая красотка с зеркальными глазами, словно сошедшая со страниц "Космополитена", изображают семью босса, захваченную злобными террористами. Охрана проводит блистательную операцию по вызволению похищенных. Ловкие, вооруженные до зубов преступники и чихнуть не успевают -- падает бронированная дверь, летит в сторону кованая решетка, прикрывавшая окно, сразу с двух сторон в узилище врываются телохранители, и вот уже злоумышленники, один из которых еще секунду назад держал пистолет у виска хозяйской "жены", лежат на полу с выкрученными и скованными руками. -- Красивая работа, -- досмотрев фильм, вздохнул Савва. -- Мы готовим лучших в стране специалистов, может быть, лучших в мире, -- надменно отозвался Андрей Викторович. -- И где же вы их прячете? Или они слишком заняты на съемках? -- опять не выдержала и вмешалась в разговор Лизавета. Кино показалось ей откровенно трюкаческим, рассчитанным на то, чтобы произвести впечатление на богатеньких и готовых тратить деньги дилетантов. Сама она специалистом в охранном деле не была, но от фильма пахло Голливудом, мерещились спецэффекты, каскадеры, режиссер на площадке крана и ассистенты с мегафонами и радиотелефонами. -- Здесь нет ни одного спецэффекта, все снималось натурально. -- Оказывается, Андрей Викторович почти умел читать мысли. -- А специалисты наши работают в разных местах. -- Что-то не видно их работы. Всякие "Альфы" и "Беты" действуют довольно беспомощно, своих же кладут порой, а вы говорите о лучших в мире специалистах... -- Я не сказал, что мы учим людей из госструктур. Это им не по карману, курс обучения одного бойца весьма дорог. А мы не филантропы. -- Андрей Викторович выключил видеомагнитофон. Телевизионный автомат врубил первую программу, где как раз шли новости. -- Кому же тогда по карману? И где вы достали учителей? С других планет? -- опять принялась нападать Лизавета. Она не любила расплывчатые высказывания. Андрей Викторович с высоты своего довольства не услышал раздражения в голосе журналистки. -- Услугами наших выпускников пользуются преимущественно частные лица. Ну и политики, особенно те, кто еще не вплотную приблизился к кормилу и кому не положена официальная охрана. И у кого есть деньги. Повторю: наши ребята стоят дорого. -- А кто платит за "студентов"? Они же? -- По-всякому, иногда сами "студенты". Мы их, правда, так не называем. У нас в ходу слово "курсант". -- А преподает кто? Инопланетяне? -- Да, интересно, откуда берутся столь квалифицированные преподаватели? -- Савва попробовал вклиниться в разговор и смягчить общую направленность беседы. -- Мы приглашаем лучших специалистов. И по рукопашному бою, и по стрельбе. Многие, кстати, перешли к нам с государственной службы. Есть и самоучки-самородки, есть и иностранцы. Но преподаватели, если вы заметили, предпочитают обходиться без рекламы. Действительно, в фильме, посвященном работе школы, для преподавателей почему-то не нашлось места. -- Но я смогу их снять? -- осторожно поинтересовался Савва. -- Не всех, не всех, -- барственно улыбнулся Андрей Викторович. -- А что еще можно снять? -- Вас заинтересовал этот материал? -- Да, безусловно! -- Савва сделал максимально заинтересованное лицо. -- Тогда вы можете воспользоваться нашим фильмом... -- Качество... -- в один голос бросились возражать Савва и Лизавета. Но хозяин не дал им договорить и снисходительно бросил: -- Он у нас есть в профессиональном варианте, в формате "Бетакам", так что... -- Все равно... Этого мало, надо еще интервью и какие-нибудь оригинальные съемки, тренировки, что ли... иначе это, понимаете, чужой материал, такой не освоенный... -- Савва старался говорить мягко, чтобы не спугнуть потенциальную жертву репортажа, но при этом донести до нее, до жертвы, первую заповедь телерепортера: материал не считается, если ты не снял его сам. -- Понимаю... Это уже детали. Мы что-нибудь придумаем, чтобы показать вам все, что вы хотите увидеть, и при этом не... -- Впервые Андрей Викторович замолк не оттого, что выдерживал запланированную им самим паузу, а оттого, что не смог сразу найти подходящее слово. -- Не... травмировать наших людей. Но Лизавете в его заминке почудилось совсем другое слово, ей показалось, будто он хотел сказать "не засвечивать наших людей". Она опять разозлилась и вспомнила совсем другую школу, школу, упомянув о которой, умер веселый толстяк в парламентском центре. Эта школа двойников становилась ее кошмаром, ее навязчивой идеей. -- Похоже на центр подготовки террористов, а не респектабельных телохранителей, -- едко сказала она Савва снова разрядил обстановку: -- А где вы проводите тренировки? Можно посмотреть? -- Хоть сейчас. Зал, в котором идут занятия, находится здесь. Один из залов, -- поправился хозяин, поймав наполненный скепсисом Лизаветин взгляд. -- Прошу! -- Он встал и гостеприимно взмахнул рукой, приглашая гостей следовать за собой. Помещение действительно находилось рядом с приемной. Лизавета сразу узнала показанный в рекламном ролике зал с татами на полу. В нем действительно шли занятия. Два жилистых парня, облаченные в черные кимоно, отрабатывали прием, похожий на замысловатую подсечку. На пришельцев они не обратили ни малейшего внимания, знай лупили друг друга по щиколоткам и закидывали руки за спину противника. Все опять выглядело очень театрально -- одинаково черные кимоно, отточенные движения, будто парни долго и старательно репетировали этот боевой танец. Издалека они выглядели очень похожими, почти двойниками. Оба накачанные, оба среднего роста, оба в черном. -- Черная одежда -- ваш фирменный стиль? -- хмыкнула Лизавета. -- Получается, что да. Хотя специально этим никто не занимался, -- ответил Андрей Викторович. -- А это курсанты? С ними можно поговорить? -- Сразу видно профессиональную хватку Саввы Артемьича, -- сказал хозяин. Лизавета опять чуть не вспылила. Чванливый властитель школы телохранителей даже льстить умудрялся свысока. Но Андрей Викторович и в этот раз предпочел не заметил ее недовольную гримаску. -- Сейчас они заняты. А когда надо будет, мы все организуем... -- Вы здесь кем работаете? Пресс-атташе? -- спросила Лизавета. Хозяин ничуть не обиделся и важно изрек: -- Контактами с прессой занимаюсь тоже я... -- А еще чем? -- не унималась Лизавета. -- Можете считать меня директором школы. -- Директор школы телохранителей -- это звучит! Савва в третий или в тридцатый раз сделал большие глаза, призывая Лизавету не лезть не в свое дело, и опять бросился спасать свой репортаж: -- Значит, договорились. Можно это будет снять в субботу? -- Когда угодно, -- развел руками Андрей Викторович. -- Тогда созвонимся. Спасибо, -- поспешил распрощаться Савва. Он явно опасался, что Лизавета очередным дурацким вопросом все же достанет непробиваемого пока хозяина. -- Всего доброго! Провожать гостей до двери в этом заведении было не принято. Впрочем, выход Савва и Лизавета нашли без труда. И оказались на Надеждинской. -- Ты совсем обнаглела, -- немедленно набросился на коллегу Савва. -- Не умеешь держать язычок на привязи -- молчи. Чуть сюжет не сорвала! -- Ты что, испугался, что твой ласковый и нежный зверь вдруг взбунтуется и откажется делать сюжет? Если он согласился с тобой встретиться, значит, ему это нужно раз в триста больше, чем тебе! Интересно почему? Ты вообще как их нашел? -- Случайно. -- Савва робко улыбнулся. Он был застенчивым молодым человеком, хотя и играл мрачного, все изведавшего Печорина или одинокого, тоже все познавшего Чайлд Гарольда. -- Мы здесь снимали напротив -- тройня родилась, молодую мамочку еще мэр поздравлял. Потом вышли, ну и... -- Савва замялся, -- остановились покурить. А здесь во дворике два мужика дерутся. Даже не дерутся, а как в боевике играют. Треск от ударов стоит невероятный, руки-ноги вертятся, как мельницы, но оба целы-невредимы. Мы со Славиком Гайским были, тот просто восхитился, камеру включил, снимает. Мужики нас заметили не сразу, а когда заметили и остановились, я подошел спросить, кто они такие и откуда. Потом этот Андрей Викторович выскочил. Они здесь махались, во дворе. -- И что? Андрей Викторович пришел в восторг, увидев популярного корреспондента популярной городской программы новостей? Он сразу же предложил сделать сюжет? Этакий любитель городской прессы... -- Не совсем так. -- Савва опять застенчиво улыбнулся. В глубине души он был уверен, что все должно происходить именно подобным образом. -- Не совсем. Я, разумеется, представился, спросил, что происходит. Они ответили, что это школа телохранителей, открытая при частном детективном и охранном бюро "Роланд". Мы разговорились. Сегодня об этом упомянуто не было, но на самом деле с этими школами и детективными бюро -- проблема, и не маленькая. Их пытаются изничтожить. А почему, собственно?.. -- Савва, ты глупенький или прикидываешься? Или газет не читаешь? -- Как тебя понимать? -- невозмутимо поинтересовался Савва. -- А так, что только ленивый не писал о том, что, прикрываясь лицензиями на ведение частной детективной и охранной деятельности, работают банды рэкетиров. Очень удобная легенда -- под этим соусом можно и хазу для быков отделать, и разрешение на ношение оружия получить, и счет открыть, чтобы "охраняемые" гнали деньги не черным налом, а переводили в банк, чин чинарем. -- Не все же такие, а их под одну гребенку стригут. Есть частные детективы и из бывших милиционеров. -- Есть, есть... Много чего есть... Вход в школу телохранителей был с улицы. Лизавета огляделась. -- Однако занятное местечко... Похоже, тут на целый квартал никаких жильцов, кроме твоих "телохранителей". Вдоль Надеждинской вплоть до Малой Итальянской стояли дома, ожидающие капитального ремонта. Причем не просто опустевшие, а тщательно законсервированные. Двери и окна на первых этажах были замурованы -- мышь не проскочит. Все окна выше наглухо забиты листовым железом, даже на чердачных окошках заглушки. Подворотни тоже перекрыты железными воротами. В результате получились дома без окон, без дверей. Коробки. Лизавета дотронулась до мощного висячего замка на воротах -- он сильно отличался от того, что они с Сашей видели на дверях подвала, в котором нашли тело Леночки Кац. -- Это местная жилконтора от бомжей повесила. Хорошо работают, образцово-показательный ЖЭК! Замок класса "цербер", тщательно забитые окна и двери -- и все это в необитаемом здании, в то время как и жилые дома стоят голые-босые -- стекла выбиты, двери заштопаны фанерками. Местные хозяйственники наверняка потратили все деньги на консервацию трех домов на Надеждинской. -- Ты права. Занятное местечко. С торца вход в эту школу -- и никаких соседей! Мне еще в тот раз оно затейным показалось. Молодые люди шли вдоль совершенно слепого здания. Все как положено: на облупившихся стенах -- обрывки коммерческих объявлений и предвыборных плакатов, на земле, вперемешку со снегом, -- битое стекло, неизбежный строительный мусор, палки, осколки кирпичей. Лизавета с Саввой остановились на перекрестке. -- А с той стороны вы осматривали? Савва отрицательно мотнул головой. Они свернули на Малую Итальянскую. Последний дом необитаемого квартала был отделен от остальных зданий довольно широким проходом. Не подворотней, которую можно перекрыть воротами, а ничем не заполненным, пустым пространством. Лизавета запрокинула голову: -- И здесь все до самой крыши задраено. Загадка природы. Может, какие коммерсанты этот дом арендовали? Под склад? -- Она вспомнила, что даже затопленный подвал использовали "под склад", правда, там потом нашли мертвое тело Леночки. Савве она про подвал рассказала, еще когда они ехали на Екатерининский. Савва дотронулся до кирпичей, которыми были заложены все оконные проемы. -- А как они товар забирают -- при помощи вертолета? -- Наши могут и вертолетом... Особенно наши мафиози. А что? -- вдруг загорелся Савва. -- Не исключено, они хранят здесь оружие или наркотики... -- Ага, а это секретный код... -- Лизавета прочитала размашистую надпись мелом: -- "Майк плюс Боб равняется любовь". Нет уж, тут скорее пристанище гомосексуалистов. А что? Снаружи запустение, внутри уютные любовные гнездышки. Знаешь, сколько их здесь может поместиться? -- Точно, и под покровом темноты голубые парочки пробираются сюда, у каждого в руках ключ вон от той двери... Савва был прав -- рачительные хозяева замуровали не все двери расселенных домов. В дальнем углу дверь -- явно не парадного, а черного входа или даже входа в котельную -- была не заложена кирпичами, а закрыта броней. На ней висел такой же замок, что и на воротах с другой стороны дома. Савва подошел к маленькой бронированной дверце в стене и с силой постучал. Как и следовало ожидать, никто не отозвался. -- Качественная работа, заботятся геи о своей безопасности, ничего не скажешь... -- Так ведь у нас не Сан-Франциско, у нас еще не все прогрессивно относятся ко всяческим меньшинствам, -- ответила Лизавета. -- Ладно, пошли, в подозрительное ты меня привел местечко. Может, и школа телохранителей здесь не случайно? -- Она говорила про одну школу, а думала про другую, про ту, которой так боялся упавший на пол весельчак в бежевом костюме и следы которой они нашли в Петербурге. -- А ведь точно, -- азартно отозвался Савва. -- Надо бы понаблюдать за ними. -- Не дури, здесь тебе крепкие парни с пестиками понаблюдают! -- Лизавете вдруг стало страшно. Бывает такой липкий, бессознательный страх, когда боишься не чего-нибудь конкретного, а боишься вообще. -- Лучше поехали домой! Они вернулись к многострадальной Саввиной "копейке", раздолбанной и исцарапанной до невозможности. Савва возвел в абсолют знаменитый тезис о том, что автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Поэтому из принципа не мыл и не чистил машину. Бегает -- и хорошо. Лизавета долго вертелась на переднем сиденье -- устраивалась так, чтобы пружины не впивались в спину и ниже. Занятая тем, как бы усесться поудобнее, она с завистью бросила взгляд на ехавшую за ними следом "Ауди" с затемненными стеклами -- там пассажирам не приходилось беспокоиться о таких пустяках, как комфорт. Всю дорогу до студии Лизавета мучилась, а когда они форсировали ямы, которых немало и в центре города, даже несколько раз вскрикнула -- плохая подвеска делала удары взбунтовавшися пружин просто нестерпимыми. Заодно Лизавета ругала Савву, который довел свои принципы до абсурда. Савва вяло отругивался и все старался свести разговор к будущему репортажу о школе телохранителей. Ни он, ни она не заметили, что "Ауди" ехала за ними до самой студии. УРОК МУЖЕСТВА День зарплаты для всех служащих -- святой день. А на телевидении, где значительная часть сотрудников, особенно творческих, в силу разных причин на службу ходит изредка, это вообще -- день всех святых. Именно в день зарплаты в кафе и буфетах выстраиваются длинные змееподобные очереди, именно в день зарплаты, а значит, дважды в месяц, можно встретить старых друзей и заклятых врагов. День зарплаты -- это еще и день общестудийной вечеринки. Все, от операторов до ведущих и от студийных техников до администраторов, стараются себя побаловать -- кто водочкой, кто винцом, а кто пирожными. День февральской зарплаты не стал исключением. Савва, Лизавета и Славик Гайский сидели в Лизаветином кабинете и пили чай с коньяком и тортом. Торт принес Славик, он почему-то решил сделать Лизавете подарок. Какой и к какому празднику, непонятно. Из его путанных объяснений получалось, что это либо заблаговременное поздравление с Восьмым марта, либо страшно запоздалое приветствие к Дню печати, который с некоторых пор празднуется у нас в России 13 января, то ли просто торт в ясный зимний день. Лизавета не успела толком разобраться, как появился Савва. Он внимательно осмотрел и даже обнюхал торт, купленный не где-нибудь, а во французской кондитерской "Тритэ", признал его удовлетворительным и заявил, что пить голый чай с тортом в день зарплаты -- извращение. И тут же пригласил Славика прогуляться до израильского магазина на Каменноостровском, куда, по его данным, завезли вполне пристойный армянский коньяк, и по разумной цене. Савва вообще уделял много внимания этой теме. Когда они вернулись с бутылкой, приготовленный Лизаветой чай был разлит по чашкам из небьющегося стекла, а коньяк -- по фаянсовым японским стопочкам, и Савва затеял долгий разговор на тему "Соотношение "цена -- качество" в России и в мире". Тут было что сказать всем и каждому. Лизавета посетовала, что в бутиках под видом эксклюзивной одежды продают обыкновенный корейский ширпотреб. Славик тут же вспомнил, сколько сюжетов он снял на подпольных винокуренных заводиках, где гонят бодягу. А раз ее гонят в таких количествах, значит, и продают не меньше. Не в Израиль же экспортируют! Савва же, как и подобает резонеру, делал выводы: -- Это все-таки коньяк, не опускаются израильтяне до торговли бодягой. -- Он сделал маленький глоток и зажмурился от удовольствия. -- Не то что наши. Пока российский бизнес не научится работать в условиях нормальных, а не бешеных прибылей, все так и будет. Это ведь французишки с англичанами и немчурой довольствуются жалкими тринадцатью процентами, а наш без ста-двухсотпроцентной накрутки и с дивана не слезет! К тому же еще классики писали, что русский купец чувствует себя человеком лишь тогда, когда продает подгнивший или залежалый товар. В противном случае ему кажется, что его обманули. -- Савва темпераментно махнул рукой и чуть не уронил рюмку. -- Они страдают, торгуя качественными продуктами. Особенно по разумной цене! Лизавета подвинула его фаянсовую стопку ближе к центру журнального столика. -- У меня такое впечатление, что в свое время рекламный слоган для "Доси" придумал ты! Но это вовсе не означает, что надо стопки бить. Они качественные и дороги мне как подарок. -- И вообще, не бить, а пить надо, -- схватился за бутылку Славик. После второй рюмки они перешли к обсуждению местных новостей. Славик поведал о новом невиданном драконстве, учиненном главным режиссером "Новостей". -- Он теперь требует, чтобы мы постоянно сидели в операторской комнате. Причем все, кто стоит в расписании. Даже если сюжетов нет и не предвидится, а до окончания смены двадцать минут. Вовка ушел в столовую, ему влепили выговор. -- А что, в столовую тоже нельзя? -- с интересом посмотрела на оператора Лизавета. Славик грустно покачал головой. -- Не-а, он говорит, мы все время должны быть под рукой. Потому что пора горячая -- выборы. -- Он КЗОТ читал? -- задал риторический вопрос Савва и сам же ответил: -- Впрочем, КЗОТ давно уже не в моде. Но он все-таки зверь. Очередное зверство, учиненное главным режиссером, казалось вдвойне противным потому, что было бессмысленным. Можно понять и если не принять, то объяснить любые мероприятия по укреплению дисциплины. В "Петербургских новостях", как и везде, достаточно халявщиков и любителей прокатиться на чужом горбу. Операторский батальон -- не исключение. Бывали случаи, когда съемки срывались из-за того, что операторы разбегались, словно тараканы при зажженном свете, а потом долго лепили душераздирающие истории о том, что выпускающий не нашел их в кафе или в туалете. Но с некоторых пор всех операторов оснастили милыми и удобными устройствами под названием "пейджер", и теперь при желании найти любого -- не проблема. Так что решение посадить их едва ли не на цепь в операторской было чистой воды садизмом и произволом. -- Он, правда, два компьютера поставил, чтоб нам не скучно было, но есть-то все равно хочется! -- жалобно добавил Славик Гайский. -- А ты торт ешь, -- заботливо посоветовала ему Лизавета. Славик кивнул и взял большой ненецкий нож, который Лизавете прислали почитатели из Тюмени. Осторожный стук в дверь прервал светскую беседу. -- Да, -- солидно крикнул Савва и недоуменно посмотрел на Лизавету. Китайские церемонии в "информации" не в ходу. Даже когда здесь правила склонная к чинопочитанию номенклатура, все -- от главного редактора до машинистки -- были на "ты", а кабинеты стояли с распахнутыми дверями. -- Да, открыто, -- повторил приглашение Савва, а Лизавета встала, чтобы открыть дверь застенчивому посетителю. На пороге стояла гримерша. Марина выглядела усталой и измученной -- под глазами тени, в уголках рта глубокие морщины. Разительная перемена за какие-нибудь три дня, ведь Марина всегда была веселой и разговорчивой. Сейчас она явно пыталась найти нужные слова. -- Добрый день, Мариночка, -- поприветствовала гостью Лизавета, -- проходите, пожалуйста. Хотите чаю? -- И коньяку! -- Савва, сидевший в самом удобном кресле, пересел на стул, уступая лучшее место даме. -- Даже не знаю... -- выдохнула Марина и бочком пробралась к креслу мимо выдвинутого на середину комнаты столика. -- Ну пожалуйста. -- Гостеприимный Савва чуть не насильно вложил ей в руки стопку. -- А то мы будем чувствовать себя законченными алкоголиками. Марина не заставила себя уговаривать и сделала глоток коньяка. -- Я что пришла... мы тут деньги собираем Леночке на похороны. И я подумала... -- Она опустила глаза. Продолжения никто ждать не стал. Лизавета и Савва, которые были в курсе, сразу бросились к кошелькам. Их примеру последовал и Славик Гайский, который о Леночке Кац услышал впервые. -- Ой, спасибо, ребята. -- Гримерша достала наполовину исписанный лист и внесла еще три фамилии, предварительно поинтересовавшись, как зовут молодых людей. Покончив с формальностями, Марина выпила еще рюмку, раскраснелась и затараторила: -- А я тут хожу, хожу... Да у нас все замотались. Валерка, Ленин муж, совершенно вялый и беспомощный. Его понять можно, он Леночку очень любил, она ему и жена, и мать была. Заботилась о нем. У него же со здоровьем неладно. И ничего не знает, не умеет, совсем непрактичный. -- Марина говорила захлебываясь, почти без пауз, будто боялась, что ее перебьют. Но никто гримершу не прерывал. -- Сначала, когда разрешили хоронить, мы хотели крематорий, я вообще-то против, не по-христиански это, но Леночка не религиозная была, а крематорий все же дешевле. У них ведь совсем денег не оказалось. А вчера пришлось все переиграть, позвонили из этой... прокуратуры, что ли? Говорят, по закону нельзя сжигать, пока дело не закончено. -- Марина не заметила, какими взглядами обменялись Савва и Лизавета -- ведь именно вчера они ездили на Екатерининский к экспертам. -- Валерка сразу паниковать, пришлось заново договариваться. А денег кот наплакал. Мы просили у начальства выделить пособие на погребение -- как положено, из соцстраха. Они отвечают, что по месту работы родственников. Ужас какой цинизм -- Валерка не работает, Леночка сама из Брянска, у нее там старенькая мама и брат, разве пособие? Ирина, наша старшая, пыталась объяснить ситуацию, а там ни в какую. В общем, выделили матпомощь в размере оклада, полторы тыщи, все равно что кот наплакал. А Леночка на студии двадцать лет проработала. Вот мы и собираем. Так что спасибо вам, ребята. -- Марина совершенно неожиданно закончила говорить и встала. -- Я пойду, попробую еще кого-нибудь поймать, расходов-то тьма. -- А торт с чаем? -- попробовал удержать гримершу Савва, но та решительно отказалась и стала быстро пробираться к выходу из кабинета. -- Во сколько похороны? -- успела спросить Лизавета. -- Автобус в десять, от морга Мечниковской больницы, ее тело почему-то туда перевезли... -- Марина уже стояла в дверях. -- Похороны в одиннадцать на Южном кладбище. Еще раз спасибо, ребята. -- Я всегда знал, что чиновники сволочи, но чтоб такие... -- задумчиво произнес Славик, едва за Мариной захлопнулась дверь. -- За двадцать лет работы -- пятьдесят долларов, по два с полтиной в год. Вот так подохнешь под забором, и всем на тебя чихать. Кроме родственников и друзей. Ладно, помянем Леночку... Лизавета не стала рассказывать Славику, что Леночка, возможно, умерла так же, как тот человек в парламентском центре, когда они с Гайским там снимали. А может быть, и из-за той же школы двойников. ...До Южного кладбища они добирались на Саввиной машине. Лизавета позвонила ему утром и предложила съездить на похороны, а то получается, что они просто откупились. Савва отменил ранее запланированный визит в комитет по культуре, и в одиннадцать они уже добрались до места. Автобус еще не приехал. Вдвоем они стояли у входа, где ловкие старушки торговали цветами. Лизавета сжимала букет лиловых гвоздик. Савва держал ее под руку. Он заметил, что Зориной явно не по себе. Потом подъехал автобус, вышли немногочисленные провожающие. Марина помогла выбраться мужчине в черном костюме, с детским, растерянным лицом. Лизавета догадалась, что это Валерий, Леночкин муж. Еще было человек двенадцать -- гримеры, парикмахеры, пожилая женщина, одетая в дутое китайское пальто, на голове большой черный платок. В ней сразу можно было узнать провинциалку -- вероятно, Леночкина мать все-таки успела на похороны. Могильщик погрузили гроб на тележку, и печальная процессия потянулась на кладбищенскую окраину, где уже подготовили могилу. Священника не приглашали, раввина тоже. Леночка Кац не была еврейкой: фамилия досталась ей от первого мужа. Когда началось нечто вроде панихиды, Лизавета закусила губу. К гробу подошла начальница гримерного цеха, милая, чуть полноватая брюнетка с круглым лицом. Она начала говорить чуть задыхаясь: -- Леночка пришла к нам совсем молоденькой, училась у старейших мастеров, потом сама стала мастером. Но мы знали ее не только как мастера, мы знали, что она была добрым и отзывчивым человеком, про которого никто не мог сказать плохого слова. Это была правда, точнее, половина правды. О Леночке порой говорили не очень хорошо, хотя реальных оснований для этого не было -- просто многим не нравилось, что на халтуры чаще приглашают именно ее, что у нее лучше получается, что она умеет найти подход и к капризным эстрадным дивам, и к замотанным хозяйством народным артисткам, что она умеет то, чего не умеют другие, и что один раз ее даже пригласил поработать голливудский режиссер, из эстравагантности снимавший на натуре эпизод своего фильма про русскую шпионку. -- Она была очень хорошим человечком. -- Место начальницы заняла Вера Семеновна. -- Хорошим, добрым, светлым и талантливым, сильным... Неожиданно громко начал рыдать Валерий. В его рыданиях слышалось бабье повизгивание, и от этого стало особенно жутко. Вера Семеновна продолжала: -- ...И она очень рано ушла. Мы ведь даже не знали, что она так больна... -- Тихо заплакали женщины-коллеги, и только Леночкина мама смотрела куда-то вдаль, и глаза ее были сухими. Погода неожиданно испортилась. За пять минут небо заволокло тучами, и могила сразу стала выглядеть, как бездна. Цветов было до слез мало. Правда, стояли, воткнутые в снег, два пышных венка от тех, кого Леночка делала для сцены красивыми, -- от одной петербургской и одной московской эстрадной звездочки. А ведь таких звездочек, преображавшихся под руками Леночки Кац, было довольно много. "Наверное, не всем сообщили", -- утешила себя Лизавета. Она с трудом сдерживала слезы. Ей хотелось плакать и от безысходной жалости к Леночке, и от того, что студия решила поскорее о ней забыть, и от того, что веселую, недавно полную жизни женщину пришло проводить всего полтора десятка человек, и еще от того, что утрачен торжественный и многозначительный ритуал проводов. Лизавете не хватало проникнутых будущностью слов: "Мы провожаем ту, что умерла с верой в Христа в душе и с надеждой на Спасение". Хотя это глупо. Леночка, да, впрочем, и сама Лизавета не были верующими. Откуда тогда эта тоска по утешению? Почему щемит сердце? Когда Лизавету спрашивали, верит ли она в Бога, она отвечала цитатой из Канта: "Я верю в звездное небо над нами и в нравственный закон внутри нас!" Ей казалось, что именно закон, возможно, душевный инстинкт заставил человека придумать десять заповедей, выработать жизненные правила, чуть более сложные, чем "выживает сильнейший". И придумывали их повсюду -- и там, где верили в Христа, и там, где признавали пророка Мухаммеда, и там, где возносили молитвы Будде. Так нужно ли выбирать определенное вероучение? Если в сухом остатке -- все то же звездное небо и все тот же нравственный закон. Только почему-то именно сейчас Лизавете не хватало веры и надежды, которые даруют молитвы! И хотелось плакать горько и не останавливаясь. Не потому ли, что она знала, была почти уверена -- Леночка ушла из жизни не из-за внезапной болезни, а потому, что где-то перестал работать нравственный закон, кто-то растоптал законы человеческие, а значит, и Божеские? Ведь нет законов Бога без человека. А потому и звездное небо может рухнуть. Лизавета вздрогнула от внезапного деревянного стука -- это о гроб стукнулся первый комок мерзлой земли. Лизавета с трудом подавила всхлип. Она не будет плакать -- слезы бессмысленны. Над могилой установили деревянную дощечку с лаконичной надписью: Елена Михайловна Кац 6 июня 1962 -- 18 февраля 2000 Последней, кто положил букет на неправдоподобно маленький могильный холмик, была Лизавета. Шесть лиловых гвоздик. Она, присев, замешкалась, и Савва тут же испуганно спросил: -- Что с тобой? -- Ничего, все в порядке. Просто думаю об этих гадах, которые ее убили, и еще о милиции -- я здесь никого от них не заметила! А в фильмах любят показывать, как те даже на похоронах ловят убийц. -- В кино не бывает столько глухих убийств, -- тихо заметил Савва. Лизавета кивнула. -- Ты не падай духом, -- сказал Савва, когда они шли к его "жигуленку". -- Вот вернется Сашка, и мы обязательно разберемся в этом деле. Лизавета опять кивнула. -- Да. Когда вернется... Он что-то пропал. Его отпустили на три дня, а прошла уже неделя. ПЕРЕВОД НА ШЕСТИДНЕВКУ ...Лизавета повернулась к монитору и приготовилась смотреть сюжет, который стоил ей, Савве и Саше Маневичу пяти лет жизни, что не очень много, но, может, будет стоить и очень дорого, и расплачиваться придется работой, любимой работой. Саша в Москве задержался. И привез потрясающий материал. Он умудрился познакомиться с тем самым следователем прокуратуры, который работал по делу бывшего мэра Петербурга, не так давно вернувшегося в Россию после нескольких лет пребывания "в бегах". Об этом взяточном деле в Петербурге говорили долго, потом разговоры угасли, дело вроде бы закрыли, почему бывший мэр и решился пересечь границу в обратном направлении, но внезапно выяснилось, что старое не забыто. И вот чиновник прокуратуры предложил Саше сделать репортаж о ходе возобновленного следствия. Неслыханная удача. Неслыханная и невиданная в обычные дни, но вполне возможная в период предвыборной войны. И Саша привез дивный материал о том, как, кто, где и за что получал квартиры в городе на Неве, не имея прописки, не мучая семью и себя долгими очередями и не откладывая из зарплаты по зернышку, чтобы накопить требуемые для покупки квартиры двадцать, тридцать или сто тысяч долларов. Следователь Генпрокуратуры показал Саше лишь кусочек дела, разрешил снять некоторые документы и дополнил все это вполне современными расшифровками телефонных переговоров. Санкционированных. Хитрый Маневич, знавший, какие директивы даны высшему телевизионному руководству, никому, даже Лизавете, о припасенной бомбе ничего не сказал. И еще неделю полуподпольно доснимал необходимый видеоматериал: квартиры, вывески разных контор, портреты чиновников. Сразу после Дня защитника Отечества он решил, что к бою готов, и показал материалы сначала другу-сопернику Савве, а потом Лизавете. -- Мы решили, что ты захочешь пропихнуть это в эфир, -- сказал Саша, когда Лизавета закончила отсмотр сенсации. Лизавета усмехнулась: -- Это супер. До выборов -- месяц. Очень своевременный фугас. Только не пропустят! -- А надо сделать так, чтобы пропустили. -- Маневич выщелкнул кассету из плейера и запихнул ее в карман куртки. -- Пока об этом знаем мы трое. И, конечно, тот человек, который подпустил меня к "секретным материалам"... -- Пустил козла в огород, -- поправила его Лизавета. -- Но согласись, что видео убойное! -- с нескрываемой завистью сказал Савва. Они с Маневичем уже давно, словно два гладиатора, бились за звание самого талантливого журналиста-расследователя. С переменным успехом. -- И текст тоже, -- охотно поддержала его Лизавета. -- Только нужен очень хитроумный план для того, чтобы достоинства этого сюжета могли оценить не только мы с вами. -- Во-первых, нужен выходной день... -- начал перечислять Савва. Все в редакции "Петербургских новостей" знали, что в голодные выходные дни, когда события приходится высасывать из пальца, вставить в верстку нужный репортаж значительно проще. -- Во-вторых, я в эфире, -- снова поддержала Савву Лизавета. -- А кто выпускающий редактор? Кто верстку сделает? Верейская? -- Лана может раскричаться, и тогда пиши пропало, -- задумчиво произнес Саша. -- Другие и кричать не будут, сразу побегут консультироваться. У Лизаветы опыт работы в "Новостях" был больше, чем у Маневича и Савельева, и она знала выпускающих несколько лучше. -- Можно время потянуть. Рассказать в общих чертах, о чем сыр-бор, а готовый сюжет поднести прямо во время эфира. -- Тут и общих черт хватит для грандиозного скандала. -- А что ты все критикуешь? -- не выдержал Савва, предложивший потянуть время. -- Лучше сама что-нибудь дельное придумай! В результате сошлись на том, что пойдут в ход все известные им уловки: и выходной, и время потянуть, и поспорить, и показать редактору смягченный вариант текста, с не полностью расшифрованным синхроном, и все прочее. Все равно сюжет проталкивался со скрипом и чуть не застрял из-за полученного Ланой строжайшего указания все предвыборные сюжеты показывать на самом верху. Лана Верейская -- в выбранный заговорщиками день выпускающим была именно она -- сначала попыталась апеллировать к разуму приставших к ней журналистов. -- Зачем оно вам надо, а? -- устало спросила Верейская, когда стало ясно, что молодежь, притащившая сомнительный репортаж, просто так не отстанет. -- Это ж сведение счетов там, наверху... Зачем вам лезть в эту сомнительную историю? -- В каком смысле -- сомнительную, Светлана Владимировна? У Саши на видео все документы, как говорится: адреса, пароли, явки. Или вы считаете, что это подделки? -- Лизавета выключила кофеварку. Спорили они в комнате выпускающего, когда-то, лет пять назад, оборудованной по последнему на ту пору слову западноевропейской науки об организации труда. Тогда выпускающим торжественно выдали кофеварки и чашки, приобретенные за казенный счет. С тех пор кофеварки фирмы "Мулинекс" ни единого дня не использовались по прямому назначению -- кофе, сваренный с их помощью, российские журналисты считали недопустимо хилым пойлом. Поэтому "мулинексы" использовали как обычные кипятильники, а кофе пили растворимый. По возможности, хороший. Вот и в этот раз Савва со словами "если дарить, то самое лучшее" принес банку "Голд". Лизавета насыпала кофе в чашки. Они пили кофе вместе так часто, что спрашивать, кому какой, нужды не было. Лане -- послабее и с сахаром, Маневичу подавай очень крепкий -- три ложки и одну сахара, а Савва любит средний и сладкий, хотя и говорит, что предпочитает крепкий и без сахара. -- Ваш кофе. -- Лизавета протянула чашку Лане. -- Спасибо. -- Верейская зазвенела ложечкой. -- Так вот, я знаю, что это не подделка, я верю, что все эти квартиры, миллионы, фиктивные заказы, взятки и прочее -- чистая правда. Но, может, это -- простая человеческая ошибка. Ошибся человек, и все. Бывает? А вы теперь на костях пляшете. -- Лана с торжествующей улыбкой оглядела присутствующих и дотронулась губами до кофейной чашки. -- Политик -- как сапер: не имеет права на ошибку, -- мрачно улыбнулась Лизавета. -- Политическая смерть ничуть не привлекательнее настоящей. -- А если одна ошибка, и все? -- упорствовала Лана. -- Да тут же не одна! Посмотрите... Он ведь настаивает на своих правах... -- возмущенно выкрикнул Маневич и собрался зачитать вслух особо эффектный фрагмент. Савва не дал ему закончить: -- И вообще неизвестно, когда он ошибся. Может, когда в ЗАГС пошел... Лана, да и Лизавета оценили его загадочную улыбку. -- Хорошо, политики ничуть не лучше саперов. А вы не задавались таким вопросом -- почему именно сейчас Саше выдали эту информацию? -- Потому что выборы, -- невозмутимо ответила придумавшая саперов Лизавета. -- То есть вы согласны, что этот ваш следователь вышел на Сашу не случайно? -- Конечно, не случайно. Они без разрешения никого к делу не подпустят. -- Саша не первый год работал со следователями МВД и прокуратуры и знал их обычаи. -- Вот! Значит, вами манипулируют, вас используют! -- Теперь ложечка, которой Лана размешивала сахар, звенела громко и торжественно, как литавры. -- Можно сказать и так, -- опять согласился Маневич. -- Ну и что? -- спросил Савва. Молодежный цинизм несколько сбил с толку опытного редактора. -- Вам что -- все равно? Боже! Дожили! -- При чем тут "дожили"? -- Лизавета раздала всем чашки и включилась в общий разговор. -- Просто у каждого в этом деле свой интерес. Спору нет, Саше материал сдали, чтобы навредить на выборах главному претенденту -- ведь когда-то он и бывший мэр работали вместе. Но... -- Лизавета заметила, что Светлана Владимировна собирается что-то сказать, и слегка повысила голос: -- Но наша задача, как пишут в учебниках, -- информировать, просвещать, разоблачать. На мой взгляд, граждане имеют право знать, в какие дела замешан тот или иной политик. Или будущий президент. -- Но не накануне же выборов, это ведь лить воду на мельницу... -- Нет, Светлана Владимировна, -- взорвался Саша, -- узнать об этом они должны как раз накануне выборов. Чтобы сделать соответствующие выводы... -- Тогда, выходит, мы поддерживаем грязную игру конкурентов! -- Игра была бы грязной, если бы эта информация была лживой! -- пошел в бой Савва. -- И мы готовы рассказать нечто подобное о конкурентах, если они в этом замешаны! -- теперь ударил Саша. -- Вы мне тут Уотергейт не устраивайте! -- Лана решительно поставила пустую чашку на заваленный бумагами стол. -- А почему Уотергейт -- это ругательство? -- Лизавета, стоявшая в стороне, возле кофеварки, подошла к редакторскому столу. -- Каждый американский журналист мечтает раскрутить что-нибудь вроде Уотергейта. Не зря у них то Ирангейт грохнет, то Уайтуотергейт -- насчет спекуляций супругов Клинтонов земельными участками. Я уж не говорю про Моникагейт! -- Почему именно в моей программе должно что-то грохнуть? Лизавета покопалась в бумагах и вытянула короткий список с сюжетами. -- А что у вас на сегодня есть лучше? Ну и ассортимент! Праздник Адмиралтейского района, это значит ряженые и ярмарка. Выставка в Чайном домике Летнего сада. Совещание не то сайентологов, не то сантехников в Таврическом дворце... -- Что поделаешь! Суббота мертвый день! Савва улыбнулся: -- Вот мы и предлагаем его оживить! -- А что вы на меня насели всем скопом? Я что? Я -- пожалуйста! -- воскликнула Светлана Владимировна. Потом сделала паузу и с надеждой спросила: -- Вы от меня не отстанете? Напористая троица синхронно мотнула головами: -- Нет!!! А Савва счел необходимым пояснить: -- Вы что же, нас вовсе за журналистов не считаете? Лана устало вздохнула: -- Считаю. Поэтому и покажу вашу бомбу Борюсику... Лизавета представила, как Борюсик, опустив глаза долу и подправляя пилочкой ногти (он всегда таскал с собой маленький маникюрный прибор), делает вид, что смотрит сюжет, а на самом деле судорожно придумывает, как бы половчее отобрать у них кассету. Картинка получилась невеселая. -- Нет, Светлана Владимировна, кто угодно, только не он! -- А кто? Я обязана проконсультироваться с руководством, иначе меня уволят. Вы этого добиваетесь? -- Нет, мы хотим, чтобы "Новости" работали как новости, а не как бюро апологетических услуг! -- честно ответил на вопрос Саша. -- Без консультации не могу, считайте меня трусихой! -- так же честно повела себя Светлана Владимировна. -- Если вам не угоден Борюсик, могу поговорить с Ярославом! Сегодня он дневальный от высшего руководства! Лукавый Ярослав Крапивин был ответственным за вещание всего канала и, соответственно, непосредственным начальником шеф-редактора "Новостей". По образованию инженер-путеец, он, как птенец иезуитов, умел не смотреть собеседнику в глаза, постиг науку политической интриги и научился сохранять хорошую мину, какой бы плохой ни была игра. Трусом, как Борюсик, Ярослав, безусловно, не был, а если чего и опасался, так это не попасть в струю, не угадать, откуда дует ветер удачи. -- Хорошо, пусть лучше Ярослав, -- задумчиво произнесла Лизавета. А Савва -- тот просто обрадовался: -- Да, да, только вы не очень-то вмешивайтесь, когда я буду его уговаривать. -- Ничего не обещаю, -- буркнула Лана, явно довольная собой. Такой выход ее устраивал. Ей тоже не нравились гимны и оды в "Новостях", но взбунтоваться открыто она не могла и не хотела. Ярослав явился по первому зову. Плотный, приземистый, взгляд сквозь очки мрачный, загадочный, руки засунуты в карманы брюк. Сами брюки то ли от Армани, то ли от Версаче, очень элегантные. Пуловер из ангоры явно тоже был создан по проекту мастера высокой моды, так же как и кипенно-белая рубашечка. -- Как живете-можете? -- ласково пробасил Ярослав. Голос у него был низкий и нежный, будто взбитые сливки. -- Какие проблемы? Ярослав обожал разрешать проблемы. Иногда складывалось впечатление, что его можно не кормить хлебом и не платить зарплату, но если в наличии будет достаточное количество пригодных для разрешения проблем, он станет работать невзирая ни на что. Впечатление сие, как и многие другие впечатления, было обманчивым. Ярослав бессребреником не был и интерес свой не забывал. -- Так какие проблемы? -- повторил вопрос Ярослав. -- Вот, репортаж у нас. -- Лана протянула ему текст. Начальник поправил квадратные очки и погрузился в чтение. Читал он медленно. Об этом знали все. Поэтому Савва дал ему пять минут. Наконец они дождались первой реакции. Ярослав поморщился и брюзгливо сказал: -- Зачем нам это надо? Лишь тогда коварный корреспондент как бы невзначай бросил: -- С этим сюжетом мы можем на день опередить Москву. У них будет готов только завтра... Отстать от столицы Ярослав боялся почти так же сильно, как упустить птицу политического счастья. -- Погоди, -- отмахнулся он сначала от репортера, но тут же встрепенулся: -- Откуда такая информация? Савва многозначительно и тонко улыбнулся. "Вы знаете, что я знаю, где можно раздобыть такого рода полуконфиденциальные сведения, и знаете, что моя информация, как правило, проверенная" -- вот что примерно должна была означать эта улыбка. Улыбки и намеки действовали на Ярослава, как и на всякого другого интригана, куда сильнее, чем прямые аргументы. Он кивнул, показывая, что ухватил основную мысль репортажа. -- Это все доказано? -- Да, на видео есть необходимые документы, -- солидно объяснил Маневич. -- Твой, что ли, сюжет? -- Имя и фамилия корреспондента, как и положено, были написаны в правом верхнем углу листочка с текстом, только ответственный за весь эфир Петербургского телевидения не считал для себя обязательным вникать в подобные мелочи. -- Где накопал информацию? -- В столице. -- Саша сообразил, какую тактику выбрал Савва, и решил поддержать его. -- Скользкий материальчик-то, опасный! -- Кто не рискует... -- Савва снова многозначительно усмехнулся и достал сигареты. Он, как и положено человеку, играющему в Печорина, и обидчивому, как Грушницкий, курил не стандартные "Мальборо" или "Кэмел", не "Лаки страйк" или "Союз-Аполлон", а черный "Житан". В полном соответствии с этикетом Савельев протянул пачку руководителю: -- Будете, Ярослав Константинович? -- Нет, -- искренне ужаснулся Ярослав, -- спасибо. -- И тут же вернулся к гораздо более важным для него баранам: -- Я, пожалуй, сначала проконсультируюсь. -- Он посмотрел на Сашу. -- Кассета с тобой? Журналисты переглянулись. Если начальник заберет кассету -- пиши пропало. Копия у них есть, но если отправить материал на долгие согласования, его уже не выпустит ни один редактор. Следовало вырвать согласие Ярослава сейчас, и только сейчас, чего бы это ни стоило. Савва еле заметно моргнул -- мол, отойдите и не вмешивайтесь. Именно Савва имел на Ярослава странное влияние. Вероятно, из-за мировоззренческого сходства -- и тот и другой были заядлыми заговорщиками. И в семнадцатом веке оба выбрали бы яд и плащ, а не палаш и кирасу. -- Конечно, осторожность прежде всего, но отстанем ведь безнадежно... В Москве наш материал покажут раньше. Обидно... -- ворковал хитроумный репортер. Ярослав откровенно мучился. Мучился почти так же, как Одиссей, когда его манили сладкоголосые сирены, сулившие неземное блаженство. Но ответственного за эфир привлекали видения куда более обыденные. Он грезил о том, что возглавляет не петербургский, а федеральный телевизионный канал, который покрывает всю страну, как знаменитый бык-производитель невзрачную коровенку. И руководит этим элитным бычком он, Ярослав Крапивин. Но Ярослав был не мечтателем, а политиканом. Обычно он знал, когда нужно охотиться за журавлем, а когда следует зажать уже имеющуюся в руках синицу и притаиться. Обычно знал, а вот в данный конкретный момент не знал. Из-за этого он то тянулся к телефону, чтобы все же позвонить председателю телекомпании, то поворачивался к Савве, который продолжал петь: -- В Москве ни одна программа просто так подобные материалы не выдает, а раз выдает, то там знают, что делают... Да и в Генеральной прокуратуре, прежде чем спускают такого рода компромат, получают добро с самого верха... Лизавета мысленно аплодировала хитроумному Савве -- сама она не умела искать правильные подходы, точнее, обходные пути. Савва же обиняком умело внушал начальнику, что показать сюжет стратегически выгодно, а советы здешнего руководства ничего не дадут, ведь до местных начальников новая столичная политика доходит не сразу. -- Не зуди, -- сурово скомандовал Ярослав и еще раз внимательно прочитал сюжет. Савва, да и все остальные примолкли, почувствовав, что сейчас, так или иначе, все решится. Читал Ярослав еще медленнее, чем обычно, потом махнул рукой: -- Ладно, выдавайте. Только уберите слово "взятка". -- Как, вообще убрать? -- очнулся Саша Маневич. -- Там же в чистом виде двести девяностая статья, взяточная! -- Уберем, -- быстренько согласилась Лизавета, умевшая лучше других жонглировать словами. Она знала, что слово может значить очень много и в то же время не значить ровным счетом ничего. Кроме, разумеется, того "Слова", которое было "в начале". Лизавета немедленно схватила ручку и вычеркнула название сюжета -- теперь репортаж назывался "Дело", а не "Дело о взятке". -- Подпиши, -- коротко и кротко попросила начальника Верейская. Она, проработавшая на телевидении почти тридцать лет, знала цену разрешению устному и разрешению письменному. Ярослав чуть помедлил и отважился. -- Если наедут, первыми уволю вас, всю троицу! -- жизнерадостно пообещал он, подмахивая текст сюжета. -- И еще вот что -- не связывайте вы это дело с политикой. Напоследок повторяю: "взятку" -- убрать... -- Брать их не надо было, а ты убирать. -- Этой бранчливой фразой Светлана Владимировна проводила высокое руководство. Средневысокое, если пользоваться терминологией Саввы, который чутко улавливал нюансы номенклатурно-иерархических построений. Но это средневысокое руководство сюжет к эфиру допустило. Свершилось. "С подробностями наш корреспондент Александр Маневич", -- произнесла Лизавета, закончив "подводку", откинулась на спинку кресла и стала смотреть видео. Свой сюжет Саша сделал в былинном стиле: про то, как девушка по имени Маша приехала в славный город на Неве из далекого царства, чужого государства, из города Коканда, и сразу получила четырехкомнатную квартиру, а потом получила в подарок еще одну, поменьше, но в центре. Только за то, что она бесплатно работала на строительстве дома и обязуется поработать уборщицей еще три года, тоже бесплатно. Вот так ценят самоотверженный труд в городе на Неве. Но другие трудолюбивые приезжие могут не беспокоиться, поскольку старательная студентка и уборщица по совместительству, оказывается, еще и двоюродная сестра мэра города, и ее труд ценится дороже, а стало быть, квартира для нее -- дешевле. Дешевые квартиры в том же доме достались многим -- и главному художнику Петербурга, и начальнику местного РУВД, и бухгалтеру жилищного департамента. Все они и многие, многие другие сумели поменять свои небольшие квартиры на вдвое большие в этом самом доме, и без всякой доплаты. Чудеса. Только не в решете, а в детском садике. Именно в прекрасный детский садик взялась превратить означенный дом строительная компания "Шанс", а уж потом мэрия -- в лице начальника жилищного департамента, главного художника и самого мэра разрешила вместо детского садика построить офисы и элитные квартиры. Которые так дешевы. Все эти факты выяснились в ходе следствия, которое ведется межведомственной следственной группой, и возглавляет ее заместитель начальника следственного управления прокуратуры. Дело обширное, нашлось в нем место и для помощника мэра по хозяйственным вопросам, милой деловой даме, помогавшей самому мэру увеличить апартаменты до трехсот квадратных метров: она лично занималась расселением соседней коммунальной квартиры. Таким же примерно манером обзавелись жильем в центральных районах города и сын, и сестра, и свояк. И все это -- с нарушением действующих правил и законов, с привлечением незаконно полученных денег или просто за счет резервного фонда горжилобмена, то есть за счет города. Но не эти, в принципе, общеизвестные факты были главной сенсацией: дело прошлое, и какая разница, что творил некогда вполне отставной политик. Куда более существенными оказались новые материалы следствия: в частности, расшифровки уже недавних телефонных разговоров -- их тоже показали Маневичу. Отставник, используя прошлое, добивался чего-то сейчас. Чего именно и от кого -- можно было только догадываться. Эти догадки помогали нарисовать весьма печальную политическую карту российского настоящего... Хорошо написанный сюжет украшал редкостно подобранный видеоряд. Камера написала свой протокол, не менее подробный, чем прокурорский. Каждый упомянутый в репортаже дом, каждая квартира были любовно засняты, как говорится, "анфас и в профиль". Действующие лица также присутствовали реально, а не в виде одних лишь фамилий. Кого-то, в основном смольнинских функционеров, Саша нашел в телевизионном архиве. За кем-то, в частности за родичами бывшего мэра, охотился с портативной камерой. Студийные компьютерные графики помогли проиллюстрировать телефонные разговоры: вот трубка, вот силуэты беседующих. И даже сами эти разговоры Саша Маневич начитал вроде как на два голоса -- с чувством, но без надрыва. Сюжет кончился. Лизавета повернулась на камеру и несколькими четкими фразами подвела итог. Далее следовали отбивка и переход к парламентской информации, также имеющей отношение к Петербургу: "Депутат Думы от Петербурга Яков Зотов задержан при попытке вывезти контрабандой четыреста граммов осмия. Как сообщили в псковском управлении ФСБ, он задержан на границе с Эстонией, в его личном автомобиле при досмотре найден контейнер с этим металлом. Идет следствие". Репортаж Маневича был не просто подан, он был продан телезрителям, причем продан задорого. Телевизионщики знают, что даже средненький сюжет можно украсить хорошо выбранной "подводкой" или четко написанным выводом. "Подводка" и вывод дополняют и обогащают материал, "подводка" и вывод -- все равно что умело наложенный макияж, делающий кабатчицу принцессой. Сашин сюжет Лизавета обложила "подушками из гагачьего пуха". От этого материал, и без того весьма яркий, засиял новыми гранями. К тому же "подводка" и вывод позволили формально выполнить высочайшее указание насчет "взятки", "шантажа" и "политики". В самом репортаже об этом ни слова, а про комментарий ведущего начальник ничего не говорил. Теперь Лизавета вполне могла разыгрывать невинную идиотку и твердить, что не поняла и не сообразила, она как раз сама говорила, что политика здесь ни при чем... Савва и Саша встретили ее хлопком пробки от шампанского. "Абрау Дюрсо" весело запенилось в длинноногих бокалах. Лизавета не любила пластиковые стаканчики из-под йогурта, не признавала классические граненые и держала в шкафу бокалы -- чтобы служебные праздники не превращались в заурядные выпивоны. -- Класс! Умеем ведь, когда захотим! -- Савва буквально захлебывался от восторга. -- Этот сюжет на сорок процентов твоя заслуга. Без твоей дипломатии его законсервировали бы на неопределенный срок, а информация в консервированном виде волнует только археологов! За победу над консервированием! -- Лизавета подняла бокал. Они чокнулись и выпили до дна. -- Жаль только, что мои "телохранители" не поместились. -- Савва снова наполнил бокалы. -- Успеется, Москва не сразу строилась, -- утешил коллегу Саша. Ему было легко утешать, ведь это он сейчас победитель. -- Пойдут и телохранители. Ты же снял, что хотел, -- когда? В пятницу? Савва кивнул. -- Может, оно и к лучшему, -- задумчиво сказал он. -- За этими домами я уже попробовал последить. Там не все чисто... -- Ой, ребята, мне тоже кажется, что за мной следят. Я, наверное, с ума сошел, как этот Зотов. -- С ума сошел -- это еще полбеды. -- Лизавета отломила кусочек от шоколадки. Неизменным дополнением к вину, коньяку или шампанскому на служебных распитиях были разнообразные шоколадки -- подарки верных поклонников Лизаветы, почему-то считавших, что без шоколада она просто жить не может. -- Главное, не вздумай в Эстонию осмий вывозить. -- При чем тут осмий? Оказывается, Саша видел в программе только собственный репортаж и слышал только собственный текст. -- К вопросу о наших новостях и о том, как мы внимательны друг к другу, -- укоризненно сказала Лизавета. -- Твоего Зотова арестовали! -- За что?.. -- За контрабанду, -- опередил Лизавету Савва. -- Он, наверное, как с тобой поговорил, так решил сбежать, и не пустой, а нашпигованный выгодным товарцем. -- Зотов -- контрабандист? -- Саша Маневич от души расхохотался. -- Все что угодно, но не это. -- Я не сама про арест придумала -- вот тассовка. -- Лизавета протянула ему листок с сообщением Интерфакса. Действительно, скупым информационным языком там было написано о блестяще проведенной операции по задержанию незаконного груза и преступника с депутатским мандатом. -- Тут что-то не так... -- Саша закусил губу. -- Я не могу сообразить, но депутат... -- Действительно, как его задержали, если у него депутатский иммунитет, неприкосновенность? -- встрепенулся Савва. -- Я как-то сразу не сообразил! -- Может, когда их хватают с поличным, неприкосновенность не действует? -- Или на его арест получили специальное разрешение? -- Заранее? -- засомневалась Лизавета. -- Маловероятно. И вообще, они в Думе своих не сдают, кодекс чести. Поэтому Думу и называют самой надежной крышей в России. Саша Маневич крутил в пальцах бокал и, казалось, не прислушивался к спору товарищей. -- Подозрительная история. В то, что он бросился в бега, верю сразу и безоговорочно. А насчет контрабанды... Он же, когда я его видел, от собственной тени шарахался. Озирался так, будто за ним гонятся представители всех спецслужб мира. И в такой ситуации везти контрабанду... Нет! Его подставили, этот осмий ему подкинули! Вообще, у меня странное чувство -- будто кто-то обрубает концы. -- Саша вскочил и принялся вышагивать по кабинету. Он всегда ходил слегка косолапя и размахивая руками, а сейчас от волнения и вовсе стал похожим на озабоченного бурого медвежонка -- плотненький, угрюмый, озабоченный. -- Смотрите. Помощник депутата Поливанова умирает от инсульта, причем, как мне сказал врач в ЦКБ, картина инсульта -- классическая... -- Атония, арефлексия, плавающие зрачки, -- подхватила Лизавета. -- Нам врач сказал то же самое, когда мы о Леночке расспрашивали... -- Вот и я об этом. Умирает, сказав про школу двойников... -- А Леночку пригласили куда-то поработать, когда выяснилось, что она умеет делать портретный грим... -- И тоже инсульт. А приятель Поливанова Зотов сначала дает интервью, в котором предполагает, что помощник этот умер не своей смертью, а потом страшно пугается и уже ни про свое интервью, ни про что другое слышать не может и не хочет. Он был на самом деле напуган до полусмерти. Я-то видел! -- И этот напуганный до полусмерти человек вдруг ввязывается в контрабанду и попадает в тюрьму. Бред, конечно, -- вздохнула Лизавета. Все помолчали. Потом Савва, самый из них нетерпеливый, несмотря на внешнюю солидность и серьезность, произнес: -- Надо что-то делать. Может, мне в Новгород съездить? К этому Поливанову? -- Я, как из Москвы приехал, сразу позвонил коллегам в новгородскую компанию "Вече". В Новгороде Поливанов не появлялся. А в те дни, когда его секретарь вежливо посылала всех интересующихся к месту избрания думца Поливанова, тот и не думал общаться с избирателями... В Москве он тоже не появился. По крайней мере, официально! -- Тогда надо снова поговорить с этим продюсером Новоситцева. Как там его фамилия? Целуев? Спросить, зачем нанимал Леночку, зачем ему понадобился портретный грим... для каких таких двойников... А то у нас вокруг этой школы двойников слишком много покойников, арестованных и запуганных! Не успел Савва договорить, как Лизавета ойкнула и опрометью кинулась к своему столу. Судорожно выдвинула верхний ящик и принялась выкидывать оттуда записные книжки и визитницы. У каждого журналиста накапливается невиданное и неслыханное количество телефонов и визитных карточек. Причем, как правило, на них зафиксированы телефоны и адреса совершенно незнакомых людей. Не то чтобы совсем незнакомых, а посторонних. Кого-то когда-то снимал или интервьюировал, с кем-то встретился на митинге, с кем-то разговорился на заседании правительства, кого-то узнал в ходе забастовки. Журналистика -- это прежде всего общение, причем общение чаще всего с незнакомыми людьми. Многие журналисты легко теряются в этих адресно-телефонных Кордильерах. Есть, разумеется, педанты, еженедельно или ежемесячно проводящие строгую ревизию, у них каждое имя и каждый номер телефона тщательно пронумерованы и классифицированы. А есть безалаберные особы, которые хранят все или почти все. Кто-то -- от лени, кто-то -- на всякий случай. Лизавета была из их числа. Она иногда бралась за разбор телефонного архива и тут же бросала это занятие, поскольку никак не могла решить, какую визитку можно отправить в мусорную корзину, а какую лучше приберечь. Ей казалось, что, выбросив адрес, она обидит кого-то, кто рассчитывал на нее, на ее журналистское внимание. Конечно, у нее имелось нечто вроде личной записной книжки, в которой были собраны координаты родственников, друзей и приятелей. Остальные же телефоны копились в левом верхнем ящике рабочего стола. И именно эти завалы она принялась разбирать. Карточки летели во все стороны, шуршали страницы блокнотов. Молодые люди с любопытством наблюдали за столь странным рвением. Лизавета же приговаривала: -- Надо же быть такой идиоткой! Нет, дурой! Надо же быть такой кретинкой, набитой и надутой! -- Нет, не надо, -- попытался остановить ее Саша Маневич. -- Лучше скажи, что ты ищешь. -- Телефон главного конкурента Целуева. Мне его дала наша социологиня. И вот -- либо я его потеряла, либо он дома остался... Боже! Идиотка, ведь все лежало на поверхности, он мне прямо сказал про учителя по сценодвижению, а я ушами хлопала, как бассет-недоросток! И что теперь делать? -- Позвони домой. -- Саша Маневич умел быть рассудительным. -- Думаешь, в ее бумажках бабушка разберется? -- Бабушка в Москве, -- машинально ответила Лизавета. Ее строгая бабушка разрывалась между любимой дочкой, переехавшей в столицу к новому мужу, и любимой внучкой. -- Тогда лучше сразу звонить Людмиле. У меня где-то был ее телефон. -- Савва достал свою пухлую записную книжку и вскоре продиктовал Лизавете номер. Она тут же начала щелкать кнопками. -- Алло, добрый вечер, Людмилу Андреевну будьте добры... Добрый вечер и извините за поздний звонок. Просто я потеряла телефон вашего однокурсника, Игоря Кокошкина... Что... В больнице?... Какой ужас... Нет, конечно, не знаю... А где? Спасибо, и еще раз извините за беспокойство. -- Что, инсульт? -- спросил Савва, едва девушка повесила трубку. -- Не юродствуй. Его кто-то избил до полусмерти. Сотрясение мозга, изуродовано лицо, поврежден глаз, он в Георгиевской больнице. -- А кто? Что? -- Неизвестно. -- Лизавета посмотрела на пригорюнившегося Маневича. -- Меня Людмила спросила, не знаю ли я, кто мог на него напасть... Я не знаю... Хотя... -- А что ты хотела у него узнать? Из-за чего весь сыр-бор? -- Когда мы беседовали, он рассказал о странных "темных" заказах этого Целуева. Мол, приглашает специалистов, неизвестно зачем, неизвестно для кого. В частности, хозяин фирмы "Перигор" рассказал, что знает какую-то тетку, преподавателя сценодвижения -- ее обычно нанимают для того, чтобы научить будущего политического деятеля не сморкаться в рукав и грациозно скользить по паркету, -- так вот, господин Целуев пригласил ее для очень странной работы: тетке показали видеозапись, где неизвестный ей человек ходит, сидит, говорит, и спросили, может ли она научить другого человека двигаться так же, как этот. -- И что... -- Вроде научила... -- Лизавета помолчала. -- Просто мы стали говорить про двойников, про портретный грим, а ведь эту сценодвиженку тоже приглашали на своего рода портретный грим! Ведь похожие черты лица -- это еще не портрет, мы часто опознаем людей по походке, по манере держать ручку, садиться в автомобиль. Это немаловажные элементы "копии". Вот если бы отыскать ту тетку... -- И как ее зовут? -- В том-то и дело, что я тогда на этот рассказ Кокошкина и внимания не обратила... Даже не спросила ничего... А теперь... -- А теперь он в больнице, с сотрясением мозга. К нему хоть пускают? Лизавета кивнула. -- Хорошо, тогда ты сходишь к нему, можешь даже завтра, -- решительно произнес Саша. -- Я -- понятное дело -- опять направлюсь к Целуеву. Благо дорогу знаю... -- А я? -- надулся Савва. -- А ты пока возись со своими телохранителями. Можешь с Лизаветой в больницу... Не нравится мне этот мор. То инсульты, то аресты, теперь вот побои... Они в тишине допили шампанское и стали собираться по домам. Куда-то улетучился победный хмель. Не было упоения в том бою, в который они ввязались. ЗВОНОК НА ПЕРЕМЕНУ На следующее утро Лизавета вместе с Саввой навестила израненного Игоря Кокошкина. Психолог вел себя очень странно -- все смеялся, шутил. Правда, комментировать инцидент отказался. Зато весело рассказал, как два дня назад неизвестные бандюганы подкараулили его в подъезде его же собственного дома. -- И как только код разузнали, черти! -- едва шевеля губами, шутил психолог. -- Разведчики! -- Кодовые замки неэффективны, да и соседи могут впустить кого угодно! -- мрачно отозвался Савва. Ему категорически не нравился владелец компании "Перигор", причем неизвестно почему. Может быть, из-за того, что тот общался исключительно с Лизаветой, а на искусно составленные вопросы репортера Савельева не обращал внимания. -- Наши не впустят. Солидные люди, ведут себя с опаской! Так что эти пробрались без посторонней помощи. И знатно меня отметелили. -- Кокошкин осторожно дотронулся целой, незагипсованной левой рукой до забинтованного лба. -- А с чем это нападение может быть связано? -- Бог весть... -- Избитый и не глянул в Саввину сторону. -- Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно. -- Кто же вас так? -- продолжал настаивать Савва. -- Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, -- Кокошкин приложил левую руку к сердцу. Лизавета была удивлена -- здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы "Перигор" лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной -- высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один -- для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали. -- Я хотела спросить... -- Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы... -- А мы можем вступить в сговор... -- улыбнулась Лизавета. -- Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли! Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок. -- Я должен был догадаться, что посещение больных -- не ваше амплуа. Что ж, чем могу -- помогу! -- Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя -- как зовут эту учительницу хороших манер... -- Все-таки догадались... -- О чем? Просто я решила спросить... -- Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. -- Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку. -- Вам помочь? -- бросилась к нему Лизавета. -- Давайте я поправлю подушку! -- Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки... Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло. -- Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала -- "при смерти, при смерти". -- Иногда полезно подлечиться, -- опять улыбнулся Кокошкин. -- Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи? -- Возможно, -- посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности. -- Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю... Вперед, дерзайте! -- Мы подумаем. -- Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. -- Желаю вам скорейшего выздоровления. -- Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел. -- Это еще зачем? -- ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного. -- Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод. -- Хорошо, договорились! -- Удачи вам! -- С этим напутствием журналисты удалились. Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых. Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях -- другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету. И вот -- эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке -- цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: "Профессор Театрального Института К. М. Огурков". -- Буква "А" куда-то потерялась... -- многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз -- мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, -- но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос: -- Кто там? -- Добрый день, -- отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. -- Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной. Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась -- никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие: -- Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте. Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор. -- Прямо, прямо, -- пригласила их Калерия Матвеевна, -- идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения. Словечко "нагромождения" она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы -- временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: "У нас в имении..." -- Вот моя комната. -- Калерия Матвеев