Марианна Баконина. Школа двойников --------------------------------------------------------------- © Copyright Марианна Баконина, 2000 © Copyright Изд. "Вагриус" ║ http://www.vagrius.com Email: marianna@mail.dux.ru WWW: http://www.csa.runnet.ru/Bakonina/ ║ http://www.csa.runnet.ru/Bakonina/ Date: 29 Mar 2000 - Часть 1. Date: 9 Jun 2000 - Часть 2. --------------------------------------------------------------- Из уст же Его исходит острый меч, чтоб им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя. Откровение Святого Иоанна Богослова От автора Все или почти все события, описанные в этой повести, вымышлены. Иногда упоминаются реальные политики или должностные лица, но слова, мысли и поступки, им приписанные, -- также в большинстве случаев вымысел чистой воды. За случайные совпадения автор ответственности не несет. Автор приносит благодарность своим коллегам-журналистам, работающим в "Огоньке", "Комсомольской правде", "Общей газете" и "Известиях", а также неутомимым труженикам радио и телевидения. Именно их неустанный труд по освещению предвыборных кампаний последних лет, а также не менее неустанный труд по разоблачению многих таких кампаний послужил написанию этого романа. x x x "Ровно неделю назад здесь бушевал пожар -- самый крупный пожар в Петербурге за последние десять лет. "Новости" на пепелище, как правило, не возвращаются, но мы вернулись..." Лизавета, выбравшая для съемок на пожарище белоснежный костюм, оглянулась и слабенько улыбнулась оператору. Тот показал большой палец: мол, все тип-топ. Он восхищенно ойкнул, еще когда она вылезла из "рафика", -- обугленные стены и белое полотно. Операторы любят контрасты. Лизавета улыбнулась поувереннее и продолжала: "...Вернулись, чтобы из-под пепла извлечь важные факты и улики, чтобы восстановить события, которые, казалось, навеки уничтожены огнем". Пауза. Оператор, поймав в кадре исчезающую улыбку ведущей, плавно наехал на пострадавший дом: закопченные стены, черные провалы окон и дверей, рухнувшие перекрытия. Теперь Лизавета говорила за кадром: "Следствие, скорее всего, установит, что причиной пожара была неисправная электропроводка или бомжи, устроившие костер на чердаке, однако "Петербургские новости" берутся доказать, что это не так. Пожар сопровождался взрывами". Лизавета нажала на кнопку "стоп". Она отсматривала уже готовый, смонтированный материал. Материал, который пойдет в эфир сегодня. А продолжение -- завтра. Это будет длинная история. Она снова запустила плейер. На экране появилось милое мягкое и мятое личико пожилой домохозяйки. Возможно, он была инженером, плановиком или бухгалтером, но выглядела как домохозяйка. Женщина поправила косынку и робко кивнула: "Да, грохот стоял страшный, у меня -- я тут напротив живу -- даже одно окно вылетело". Ее слова подхватил молодой военный пенсионер. Он был без формы. Принадлежность к касте шудр -- людей служилых -- выдавали не только командный громкий голос, но и решительный блеск в глазах. "Слава Богу, двадцать пять лет в войсках, уж грохот лопнувшего стекла от взрыва гранаты могу отличить". Пошла мрачная панорама по черным пустотам сгоревшего дома. Снова голос Лизаветы за кадром: "В день пожара сообщалось, что в доме погибло восемь человек. По данным пресс-службы ГУВД, все они -- лица без определенного места жительства и занятий. Правда, эти странные бомжи почему-то носили костюмы от Армани, золотые часы "Ролекс" и шелковое белье". На экране появилось злое, дергающееся лицо главного милицейского козла отпущения. Он всегда говорил резким высоким голосом, а тут -- просто визжал: "Откуда вы узнали про трупы? Какие костюмы?!" "Я прошу лишь ответить на прямо поставленный вопрос: неужели вас не насторожили дорогая одежда и служебные удостоверения так называемых бомжей?" "Откуда вы узнали об этом?" Снова пепелище. И снова необычно медленный Лизаветин голос за кадром: "Мы беремся доказать, что это был не пожар, а поджог, что так называемые бомжи, обнаруженные мертвыми в этом доме, служили в различных банках, страховых компаниях, силовых и охранных структурах и что этот пожар был финалом политического заговора. Смотрите спецрепортаж Елизаветы Зориной сегодня в двадцать тридцать". ПРИГОТОВИТЕЛЬНЫЙ КЛАСС Начальник парламентского пресс-центра, крайне довольный собой, приплясывал на месте. Еще бы! Он умудрился ловко обвести вокруг пальца не только родных мастеров пера из "Известий" или "АиФа", но и многих зарубежных журналистов. И, таким образом, свел к оптимальному минимуму грядущую головную боль. В новой демократической России большие начальники -- а председатель Центральной избирательной комиссии был, конечно же, полномасштабным начальником -- не понимают, насколько тяжело управлять отпущенными на волю людьми. Они попросту хмелеют и дуреют от дарованной свободы, особенно от свободы слова. Вытворяют черт-те что, а виноватым в результате выходит начальник пресс-центра. Поэтому маленький и тертый чиновник заранее позаботился о том, чтобы свести риск к минимуму. Он попросту не стал рассылать заинтересованным представителям прессы сообщение о том, как и где можно получить аккредитацию для работы в парламентском информационном центре в день выборов. Заодно он рассчитывал на русское "авось". И расчет оказался верным. Писаки, хорошо усвоившие западные принципы газетно-журнальной работы, когда ради красного словца не жалеют ни мать, ни отца, ни, что гораздо печальнее, вышестоящее начальство, плевать хотели на европейскую предусмотрительность и пунктуальность и, когда речь шла о такой скучной рутине, как предварительный заказ пропусков, бросали все на самотек. Заранее об аккредитациях никто не вспомнил. Самые самоуверенные, решившие, что будет достаточно обычных думских или мидовских журналистских карточек, теперь толпились у входа. Толпились, потрясая руками и документами от ярости и бессилия. Прорваться через кордоны не удавалось: у входа в храм парламентской демократии стояли автоматчики в камуфляже. У автоматчиков был список, составленный лично начальником пресс-центра, и они пропускали только тех, кого тот счел вполне благонадежными, или тех, кого не пропустить было нельзя. Вони не оберешься, если оставишь за порогом скандальных корреспондентов НТВ или других, менее озабоченных борьбой за свой престиж телевизионщиков. Телевидение пропустили в полном составе. Меньше повезло тем, кто работал на зарубеж или в родных столичных газетах и журналах. Именно они любят задавать каверзно-хамские вопросы, которые раздражают начальство, а потом игриво глумятся в обширных и пространных статейках. Словом, накануне ответственнейших думских выборов было сделано все, чтобы избежать подобных неприятностей. Правда, теперь приходилось отбиваться от рассвирепевших журналистов, но ведь не зря же нанимали автоматчиков. Кордон оказался надежным. И начальник пресс-центра, довольный и счастливый, приплясывал на безопасном расстоянии -- до него долетали лишь проклятия, изрыгаемые обездоленными тружениками пера. Ругались они, как и должны ругаться творческие люди, изобретательно, однако начальник пресс-центра, проработавший во властных структурах не один десяток лет, твердо знал: брань со стороны на вороту не виснет. Оставшиеся за бортом кричали: -- Жук! Начальник пресс-центра если и походил на насекомое, то на таракана: коричневый костюм-панцирь и пышные усы. -- Ты забыл, что это пресс-центр для нас, а не мы для пресс-центра? -- Вот еще одно доказательство, сколько бюрократов окопалось в Избирательной комиссии! -- Да, важные мероприятия следует охранять. Но даже в пресс-центр Белого дома может зайти любой, желающий получить аккредитацию. Там ни один уважающий себя политик или чиновник не позволит себе отгородиться от репортеров при помощи бугаев с пушками! -- Господи, когда у нас научатся работать профессионально! Таракан усатый! С такими заявлениями выступали самые деликатные и вежливые журналисты, остановленные у врат парламентского информационного рая. Менее воспитанные люди использовали совершенно непарламентские выражения. Начальник пресс-центра не считал нужным отвечать на выпады прессы. Он упивался победой. Впрочем, он не успел в полной мере насладиться плодами собственной предусмотрительности. Пришло время идти на первую в день выборов пресс-конференцию. Именно на этой пресс-конференции изворотливые журналисты и уничтожили хитроумный план начальника пресс-центра. В ход пустили запрещенное оружие в лице седовласого Всеволода Воронина, некогда, в эпоху исторического застоя, обозревателя газеты "Правда" и к тому же ведущего популярной и ответственной "Международной панорамы": тогда международные дела доверяли только самым проверенным. Ему обездоленные и поручили задать вопрос: -- Почему прекращена выдача аккредитаций? Из-за волокиты в работе пресс-центра множество журналистов оказались за бортом. И иностранцы тоже. У них может сложиться превратное впечатление о деятельности ЦИК. Будет ли возобновлена выдача пропусков, пока не разразился скандал в прессе? Теперь господин Воронин трудился во вполне рыночном и вполне международном издании "Бизнес уик". Но об этом мало кто знал. А вот лицо, красивое, утомленное и умное лицо человека, которому было доподлинно известно, почему Израиль бомбил Бейрут и сколько дней голодал доктор Хайдер, узнавали до сих пор. Поэтому на вопрос Всеволода Воронина ответил председатель ЦИК лично. Сначала он строго глянул на своего подчиненного, ответственного за прессу, выслушал его торопливый шепоток и лишь потом медленно проговорил: -- Я не понимаю, о чем идет речь. Аккредитации по-прежнему выписывают. Работу приостановили лишь на время этой пресс-конференции. Обещаю, что карточки получат все желающие. Закрыв вопрос, председатель Центральной избирательной комиссии перешел к основной части и принялся рассказывать о том, как ЦИК будет использовать государственную автоматизированную систему "Выборы"... Лизавета, представлявшая в парламентском центре "Петербургские телевизионные новости", аккредитацию получила почти без проблем -- их телерадиокомпания считалась федеральной, такой же, как три богатеньких московских телевизионных кита. Приехали они с оператором заблаговременно и успели заранее осмотреть место будущих послевыборных боев. Москвичи -- и Общественное, и Российское, и Независимое телевидение -- пригнали в парламентский центр невероятное количество техники и репортеров. Отдельные бригады должны были работать на новости, для видеоподдержки первой послевыборной ночи каждый гигант оборудовал специальный павильон, этакую мини-студию, в которой можно было принимать гостей -- политиков и экспертов. Все три канала собирались ночь напролет докладывать телезрителям о предварительных итогах голосования. После ознакомительного путешествия по парламентскому центру -- завершилось оно в буфете -- Лизавета и оператор Гайский вместе со всеми дисциплинированно отсидели на пресс-конференции председателя ЦИК. Лизавета, как обычно, присматривалась к коллегам и к клиентам, с которыми она будет работать ближайшие два дня. Запоминала имена и фамилии тех, кто трудился в ЦИК и в компьютерном центре. Причем особо высматривала мелких клерков, которые часто оказываются полезнее, чем важные высокопоставленные чиновники, занимающиеся исключительно собой и посматривающие свысока на мельтешащих вокруг людишек. Лизавета никогда не забывала, что женщина-журналист, дабы обставить плечистых коллег, должна быть умной, обаятельной и коварной -- ведь бегать и толкаться на равных с плечистыми она не может. Значит, должна побеждать за счет тактики и стратегии, если, конечно, не подготовила себе успех при помощи приемов, не имеющих отношения к профессии, именуемой второй древнейшей. Но тех, кто прибегает к подобным приемам, можно считать репортерами только с определенной натяжкой. Это уже ближе к первой древнейшей профессии, хотя многие и полагают, что продавать бесценный божий дар в виде прекрасного девичьего тела почти то же самое, что торговать божественным умением соединять слова, которые, будучи расположены правильным образом, заставляют плакать, смеяться, возмущаться и тосковать. Пресс-конференция получилась короткой, несмотря на усилия организаторов. Эти организаторы буквально выпрашивали вопросы и раза четыре на разные голоса воспели государственную компьютерную систему "Выборы". Вопросы задавали журналисты старой школы -- больше из вежливости, чем для того, чтобы выяснить детали информационной и информатизационной подготовки к думским выборам. -- Сколько денег потрачено на компьютеры, установленные в региональных избирательных комиссиях? -- Есть ли регионы, не охваченные системой "Выборы"? -- Кто писал программу для этой системы? И, кивая, выслушивали ответы, которые могли бы найти в пресс-релизе. В принципе, при желании можно было бы измыслить вопрос позадиристее -- о спонсорах или о компьютерных подтасовках. Но зачем? Тот, кто умеет задавать трудные вопросы, давно стал прагматиком, следовательно, он прибережет ядовитый каламбур или остроумную гипотезу для статьи и не будет палить из пушек по стреляным аппаратным или политическим воробьям. Через двадцать минут все разбежались, чтобы встретиться на том же месте через несколько часов -- в полночь: именно в этот момент, и никак не раньше, обещали объявить первые результаты голосования на Камчатке и Дальнем Востоке. Выборы шагали по стране вместе с солнцем, в одиннадцать вечера завершалось голосование на крайнем российском западе -- в Калининграде, и, пока там голосовали, обсуждение первых результатов по закону считалось давлением на избирателей. Разошлись все, кроме сотрудников пресс-центра. Они под предводительством еще недавно ликовавшего патрона выдвинулись к контрольно-пропускному пункту и занялись фильтрацией журналистской толпы "обездоленных". Впрочем, пресс-начальник не смирился! Он покорно подписывал аккредитации, но одновременно приговаривал: -- Зачем, объясните мне, зачем вам здесь толкаться? Проще и надежнее посмотреть, как подводят итоги, дома, по телевизору. Все вовремя покажут, объяснят и растолкуют. Сиди себе в халате и домашних тапочках, пей чай, строчи свою заметку и радуйся, что нет необходимости брести ночью по холоду неведомо куда! -- Спасибо за совет, но я не в стенгазете работаю, -- так отреагировал на уговоры пресс-чиновника и на милое словечко "заметка" парень, предъявивший удостоверение "Огонька". Лизавета, случайно подслушавшая этот спор, фыркнула от удовольствия. Еще бы! "Огонек", учрежденный когда-то для просвещения темных, но читающих трудовых масс и считавшийся колхозным чтивом, теперь старательно маскировался под буржуазный "Ньюсуик" и печатал не скромные "заметки", а солидные обзоры. Молодой человек, вполне видный и явно не обделенный дамским вниманием, пристально посмотрел на хихикающую рыжекудрую девицу. Но ответного взгляда не заработал -- у Лизаветы не было времени играть в гляделки. В полночь бетонно-стеклянная коробочка парламентского информационного центра была полным-полна. Известные журналисты и неизвестные доверенные лица потенциальных думцев слонялись по ярко освещенным фойе и лестницам бывшего Дома политпросвета, сидели в обитых красной добротной шерстью креслах большого зала для заседаний, томились в длинных буфетных очередях. Днем оборудованный в полуподвале буфет показался Лизавете чересчур просторным. Теперь он выглядел тесным: плотная толпа едоков окружала все пять десятков длинных высоких столов, -- опытные организаторы позаботились о том, чтобы склонные пропустить рюмочку не засиживались подолгу. Меню было крайне скудным -- бульон, бутерброды, пирожки, яблоки, йогурт. Ну, разумеется, чай, кофе и пепси. В качестве деликатеса -- традиционный для правительственно-партийных учреждений жульен. Из горячительных напитков -- дорогая водка и дешевое шампанское: вероятно, чтобы отсечь и пьяниц, и чревоугодников. Лизавета оставила в большом зале Славика Гайского с камерой и прочими тяжестями -- толстенной стопкой предвыборных материалов, неприлично длинным и посему отпечатанным на дешевой газетной бумаге списком партий и объединений, решивших прорваться в нижнюю палату парламента, и красиво изданными за границей буклетами на тему выборов, -- а сама отправилась на дальнейшую рекогносцировку. Наводить "мосты", строить "бастионы" и обозначать "минные поля". Сначала она попробовала подойти к полиэкрану, но тут же отказалась от этой затеи, увидев, как бдительный охранник, одетый, правда, не в камуфляж, а в строгий темный костюм, дал резкий поворот толстому дядечке в бежевом костюме. Дядечка в новом, но нелепом костюме цвета радикальный беж бросался на ступеньки, ведущие на сцену с полиэкраном, как Матросов на амбразуру. Он пытался обойти охранника слева и справа, что-то долго и тихо говорил, потом достал из кармана запаянную в пластик карточку. Однако документ не произвел на стража ни малейшего впечатления. Лизавета приняла настырного любителя техники за провинциального журналиста. Только в Твери или Рязани еще водятся наивные люди, уверенные, что с "секьюрити" можно договориться. В верхнем, отданном телевидению фойе Лизавета наконец столкнулась с тем, кого искала. Петя Рюмин два года назад ударно трудился на их телерадиокомпанию, причем ударник упорно бил в одну точку -- старался перебраться в столицу. Кто хочет, тот добьется. Петя "взял" Москву и сразу после переезда стал грезить о работе в Лондоне. Завоевать столицу Британии он пока не успел и, как молодой перспективный, был отряжен для освещения отечественных парламентских выборов -- человеку, мечтающему жить и работать в стране, породившей парламентскую систему, не вредно проявить себя на ниве родного лапотного парламентаризма. Собственно, персональная карьера Петра Андреевича Рюмина не слишком интересовала Лизавету. Она помнила Петю как выдающегося сплетника, который не только все про всех знает и вообще "в курсе", но и охотно делится своими познаниями со всяким внимательным слушателем. Найти таких слушателей среди говорливой пишущей публики не просто, поэтому, как только Лизавета стала его расспрашивать, Петя расцвел и зафонтанировал. Он знал, с кем спали прежний и нынешний пресс-секретари Президента России, а также помощник американского лидера по контактам с прессой. Он рассказал, какой сорт водки предпочитает председатель пока еще действующей Думы, и попутно перечислил болезни главы пока еще действующего Совета Федерации. Обсосав косточки видных политиков, Петя Рюмин перешел к артистам, писателям-сатирикам, певичкам, модельерам и прочим активистам вечной московской тусовки. Лизавета слушала вполуха, сплетни вообще и в частности мало ее интересовали, но перекрыть поток Петиного тусовочного сознания было практически невозможно. Поэтому оставалось ждать, пока он удовлетворит собственное тщеславие, после чего только и можно будет ввернуть несколько вопросов о присутствующих здесь думских деятелях второго плана. Петя не подкачал. Он выдал всем братьям по портсигару и всем сестрам по серьгам. А начал с того, что красочно расписал крепких молодцев из ближнего и дальнего окружения фракции либерал-демократов: -- Большинство из них имеют очень удобное удостоверение помощника депутата Государственной думы и личные средства, которых хватает на безбедную жизнь. И помощнику хорошо, и депутату -- один имеет возможность тереться вокруг политики и устраивать свои коммерческие делишки, другой не только экономит на ассистентах, но и имеет своих агентов влияния в специфических предпринимательских кругах. Этим все пользуются, не только соколы Жирика. Только у каждого -- свои бизнесмены. У кого-то вот такие. -- Петя небрежным кивком обозначил, о ком идет речь, -- на лестнице кучковались четверо пухлых юношей в разноцветных пиджаках, одинаковых черных брюках и с одинаковыми стрижками не то под бокс, не то под полубокс. -- Кто-то любит с перчиком и поострей. У них помощники более изысканные, преуспевающие продюсеры или модельеры, вроде этого фрукта. -- Теперь в качестве наглядного пособия был выбран худощавый тридцатилетний мужчина с разболтанной походкой и в шейном платке от Версаче. Петя осмотрел найденное наглядное пособие, остался доволен и продолжил: -- А вот душа и сердце "Женщин России", -- он перешел на шепот, -- у нее чертовская интуиция и очень тонкий слух. Лизавета оглянулась и увидела даму в черном заношенном платье и с лицом народоволки -- истовым, серьезным. Платье и выражение лица отличали ее от всех присутствующих, она сразу бросалась в глаза, словно красный стяг среди унылых триколоров. Петя опять тарахтел: -- Ищет своего шефа, мадам -- единственная из лидеров фракций явилась сюда заблаговременно. Остальные отсиживаются по штаб-квартирам -- ждут, когда верные птички-осведомители принесут на хвосте вести о первых итогах. Никто не хочет прилюдно переживать неудачу. Вот когда начнут побеждать, тогда и появятся. -- Мужественная женщина, -- с уважением заметила Лизавета. -- Скорее отчаянная и отчаявшаяся, у нас баб не балуют, парламент не исключение. Потихоньку, не прерывая светских пересудов, они добрались до буфета. Молодой человек тут же нашел в очереди знакомых, пристроился сам и пристроил Лизавету. Одним из знакомых оказался давешний парень, разъяснивший руководителю пресс-центра, чем отличается "Огонек" от стенной газеты. Лизавета сразу его узнала -- не так часто встречаешь журналистов с легкой походкой атлета и хорошей осанкой. Загадка природы -- все более или менее преуспевающие прогрессивные журналисты умудряются размордеть и забыть о таком архитектурном украшении, как тонкая талия, за два-три года. Видно, этот парень был из начинающих. -- Привет, Глеб! Здравствуйте, Нинель Семеновна! Здравствуйте, Валерий Леонтьевич! -- поприветствовал знакомых Петя Рюмин. -- Можно к вам присоединиться? А то если всю очередь выстаивать, свой стакан пепси с водкой получишь, когда начнет заседать уже новая Дума! -- Вечно телевидение куда-то спешит, -- сварливо заметила Нинель Семеновна и посторонилась, освобождая для Пети пространство внутри очереди. Блондинка с пышной шевелюрой, изрядно потертая и порастратившая свежесть и красоту в боях за место под солнцем, она благосклонно относилась к молодым коллегам мужского пола и недолюбливала младших коллег-женщин. Поэтому Лизавету она подчеркнуто не заметила. Зато ее заметил Глеб из "Огонька". -- Петечка, -- имя Петечка куда больше подходило Рюмину, чем грубовато звучавшее "Петр", -- я терпеливо жду, когда ты познакомишь нас... Рюмин очнулся и даже постарался улыбнуться. Он не любил делиться знакомствами, особенно когда речь шла о провинциалах из Петербурга, но выхода у него не было. -- Рад представить очаровательную Елизавету... -- Рюмин на мгновение запнулся, отыскивая в кладовых памяти отчество бывшей сослуживицы; память у каждого сплетника превосходная, что Петя и доказал: -- Алексеевну Зорину, ведущую "Петербургских новостей". -- А я-то думаю, почему лицо знакомое! Вы одна из немногих, кто не разучился склонять числительные! -- вдруг просиял тот, кого назвали Валерием Леонтьевичем. Петя слегка смутился. Видимо, Валерий Леонтьевич считался в здешних кругах "журналистом в законе", и то, что он знал Лизавету, огорчило ревнивого карьериста Рюмина. -- Тише, кажется, объявляют, как проголосовала Чукотка, -- остановила разговор Нинель Семеновна. -- Ничего не слышно! Черт знает что такое! Динамики в информационном парламентском центре работали препогано, наверное, техника сохранилась со времен политического просвещения, разобрать что-либо среди хрипов и сипов сумел бы только высококвалифицированный радист. Лизавета, привыкшая к плохому звуку -- у них на студии тоже работала аппаратура времен царя Гороха, -- решила утешить огорченную Нинель Семеновну. Она подняла руку, призывая к тишине, и начала "переводить" текст. -- Эко! -- восхищенно выдохнул Валерий Леонтьевич, когда Лизавета замолкла. -- Вашим слуху и памяти можно позавидовать! Но чукчи-то, чукчи каковы! Большинство за партию власти -- и никаких гвоздей! А Явлинский им не по нраву -- знай наших! -- Он просто захлебывался. -- И коммунисты на Чукотке подзамерзли, Геннадий Андреевич расстроится, ох расстроится. -- Еще бы! КПРФ очень рассчитывала на голоса в тех краях, -- поддакнул знаменитости Петя Рюмин. В том, что Валерий Леонтьевич был знаменитостью, Лизавета уже не сомневалась. И, как выяснилось чуть позже, она не ошиблась. -- Ничего подобного, Петечка, -- резко остановил его Валерий Леонтьевич, -- в национальных округах им ловить нечего, там привыкли голосовать за тех, кто у власти. Коммунисты это прекрасно знают, и тебе такого рода познания не повредили бы! -- Вот-вот, а то совсем молодежь страх потеряла. -- В сугубо профессиональный разговор неожиданно вмешался толстяк в бежевом костюме, мирно попивавший водочку за соседним столиком. Буфетный зал был забит, а толстяк почему-то прозябал в одиночестве вот уже минут десять -- с той поры, как его покинули сотрапезники: две шумные дамочки, одна худая и длинная, другая низенькая и полноватая, и мужчина с никакой внешностью. Лизавета их заметила по чистой случайности -- пока Петя Рюмин втирался в очередь, она приотстала и остановилась как раз возле этого столика. Бежевый костюм она запомнила. Это он полчаса назад толкался у полиэкрана, а потом доказывал что-то охране. -- Страх потеряла! -- повторил толстяк. -- А все почему? Потому как святого не осталось ни в душах, ни в сердцах. Почему святого нет? -- Толстяк очень органично проповедовал при помощи риторических вопросов. -- Потому что сыновья топтали веру и идеалы отцов, и так из поколения в поколение! Почему же они крушили идеалы? -- О каких идеалах вы говорите? -- истерично спросила Нинель Семеновна. -- Какая разница о каких, -- мужчина помахал рукой со стаканом перед ее носом, -- правые, левые... Это ж все равно идеалы! И если их топтать, то душа задубеет. Вот она и задубела. Теперь у нас как? -- Он опять стал трясти рукой. Водку, однако, не расплескал. -- Теперь все средства хороши! Все! Валерий Леонтьевич пожал плечами и попробовал урезонить человека с водкой: -- Ну уж и все. Вы преувеличиваете! -- Я?! -- возмутился тот. -- Да я только что, вот этим говорил... Если любые средства хороши, то я в такие игры не играю, мне не все равно, как и что делать, я не иезуит! -- Вся ясно, папаша! -- Петя Рюмин первым устал от проповеди. -- Папаша! Молоко на губах... -- Толстяк потянулся было к юнцу, посмевшему нахамить убеленному сединами мудрецу, и вдруг, как-то нехорошо захрипев, уронил пластиковый стаканчик. Здесь все пили из одноразовых пластиковых стаканчиков -- местные буфетчики не видели ничего предосудительного в том, чтобы разливать в них и российскую пшеничную, и шведскую смородиновую. Но толстяк уже не обращал внимания на пролившуюся водку, он посинел, в уголках рта появилась розоватая пена. Ноги его не слушались. Он попробовал зацепиться за край стола, вернее, за долгополую скатерть алого искусственного шелка, но ткань не выдержала немалого веса мужчины в бежевом, и он упал на спину. Сверху его накрыл алый шелк. Первыми оправились от шока и бросились к мужчине Глеб и Лизавета. Валерий Леонтьевич практично побежал за доктором. Нинель Семеновна нервически кричала или, скорее, визжала. Побледневший Петя Рюмин озирался и явно старался запомнить -- что, где, когда. Лизавета стояла ближе к проповеднику, поэтому она первая наклонилась над ним и схватила за руку, пытаясь нащупать пульс. Она никогда не попадала в подобные ситуации и действовала интуитивно -- точнее, так, как действовали героини американских боевиков: только на съемочных площадках Голливуда толстые солидные гости парламентских центров теряют сознание, ввязавшись в диспут с прогрессивными журналистами. -- Что, что с вами? -- Вопрос она задала почти машинально, уже не ожидая ответа. Мужчина повернул к Лизавете голову, веки его дрогнули. -- Значит, они все-таки откроют школу двойников! -- Что? -- ошалело переспросила Лизавета. Ответом было молчание. Молчание, в котором присутствовала какая-то страшная тайна. Тайна, несущая смерть. Ведь человек в бежевом костюме умер или вот-вот умрет. Но Лизавете отчего-то померещилась цепочка, в которой это была не первая и не последняя смерть. Может, потому, что слишком алым был шелк скатерти, так быстро превратившейся в саван. НА ПРИВИВКУ ПЕРВЫЙ КЛАСС Через несколько минут появились лекари, причем не в белых халатах, а в голубых "пижамах". Они уложили рухнувшего на носилки и немедленно скрылись в неизвестном направлении. "Что с ним? Куда его унесли?" -- растерянно хлопала ресницами Лизавета. Рядом крутился не менее растерянный Глеб. Их успокоил пришедший вместе с врачами Валерий Леонтьевич: -- Это местные врачи. Здесь на втором этаже медпункт. Выборы дело нервное, непредсказуемое, люди в Думу лезут с ослабленным здоровьем. Вот для них и держат бригаду кардиологов. -- Но этот человек, кажется, умер... -- заикаясь, пролепетала Лизавета. Она искренне не понимала, почему доктора столь быстро и безмолвно утащили мужчину в бежевом костюме. В таком темпе действуют рабочие сцены, когда надо за минуту сменить декорации за кулисами. Буфетчики тоже сработали оперативно. Рассыпавшиеся стаканы убрали, скатерть опять постелили на стол. Никаких следов. -- Они даже не спросили, что, собственно, с ним случилось. Не взяли стакан, из которого он пил, не поинтересовались, сколько человек выпил и с кем. Если это инфаркт... Если он умер от инфаркта... -- Лизавета не успела закончить фразу, ее остановил пренебрежительный взгляд маститого журналиста. Петюня Рюмин заметил этот взгляд и не преминул вмешаться в разговор: -- Я и не знал, Лизонька, что ты такая слабенькая, даже со склонностью к истерии. -- Рюмин, проработавший бок о бок с Зориной почти два года, прекрасно знал, что когда Лизавету называли "Лизонькой", она превращалась в фурию. -- Я тоже решил, что он скончался, -- вступился за даму Глеб из "Огонька". Лизавета поблагодарила его взмахом ресниц. Впрочем, она и сама могла за себя постоять. -- Ты уже пришел в себя, Петюня? Я-то думала, придется за нашатырем бежать. Ты замер, прямо как жена Лота. Очень походил на соляной столб. -- Не горячитесь, молодые люди, -- примирительно сказал Валерий Леонтьевич. -- Да, Нинель, где наши годы, наши страсти... -- Он элегически вздохнул. -- Я, честно говоря, понятия не имею, что случилось с этим товарищем. Я даже не знаю, господин он или товарищ. И это странно. Вообще-то я имею представление практически обо всех здесь присутствующих, с годами обрастаешь знакомствами... -- Он умер, я уверена. -- Лучше было бы поинтересоваться у докторов. -- Так идемте! -- Лизавета не любила откладывать дела в долгий ящик. -- Где тут... -- Не порите горячку. Не хватало еще завалиться в медпункт шумной ватагой! -- оборвал ее старший товарищ по перу. -- К тому же, чтобы проникнуть в служебные помещения Центра, такой вот аккредитации мало. -- Валерий Леонтьевич дотронулся до запаянной в пластик карточки на груди Лизаветы. -- Обещаю все разузнать и рассказать вам. Но при одном условии -- ответьте, почему вы так всполошились? -- Не знаю... Просто это же ЧП. Вы сами сказали, люди здесь нервные. Это может пригодиться и для репортажа -- инфаркт на выборах и так далее. Лизавете не хотелось рассказывать всем присутствующим о последних словах подвыпившего толстяка. -- А-а-а, -- многозначительно протянул Петюня Рюмин и не поверил. Остальные приняли Лизаветино объяснение без комментариев. А она, даже когда всех пригласили в зал, чтобы послушать окончательные цифры по Дальнему Востоку, вспоминала странного мужчину в бежевом костюме. Он так печалился об утраченных идеалах, а когда ему стало плохо, вместо вполне уместной патетической фразы вспомнил какую-то школу двойников. Лизавета не переставала удивляться. Слова о молодежи, которая не должна топтать прошлое, были бы куда уместнее. Ведь он так горячился, что его даже удар хватил. Но школа... Двойников... Казалось, тень тайны повисла над большим залом парламентского центра. Лизавета всю ночь вспоминала эти два загадочных слова. А ночь после выборов была долгой. Утомленные журналисты и не менее утомленные политики второго ряда уныло слонялись по просторным залам и фойе. Ежечасно их собирали в зале, чтобы поведать, как проголосовали Иркутск, Пермь или Вологда. В перерывах народ перемещался в буфет. Так что толпа голодных и жаждущих не редела. В один из таких перерывов Лизавета подошла к охраннику у входа и спросила, увезли ли в больницу человека, которому стало плохо. Охранник посмотрел на нее, как новые ворота на барана. А когда она повторила вопрос, упомянув происшествие в буфете, ответил металлическим голосом: -- Никаких происшествий не зарегистрировано, в том числе в буфете. Тут он явно солгал. Пусть даже охранник не знал об инциденте с толстяком в бежевом костюме, происшествий в буфете хватало и без этого. В очередях всегда что-нибудь да случается. Всего лишь два раза за всю ночь желающие могли получить чашку кофе или чая без очереди. Первый раз -- когда около часа ночи в пресс-центр заявился господин Жириновский, окруженный могучей кучкой телохранителей, и толпа рванула его встречать. Все сентенции мастера парадоксов и аса политических скандалов были записаны и засняты от начала до конца. Все стало достоянием публики -- как он спорил с охраной, как пересчитывал свою преторианскую гвардию, как рассуждал об относительной неудаче на этих выборах. Растиражировали и его "добрые слова" о товарищах по Думе. Журналисты весело выкрикивали вопросы, главный либерал-демократ России отвечал легко, с выдумкой. Лизавета, сумевшая протолкнуть своего оператора в первые ряды снимающего и спрашивающего клубка и соответственно сама оказавшаяся в почетном втором ряду, поняла, почему пишущая братия любит Владимира Вольфовича. Он -- живой, в отличие от многих других российских политиков, прошедших партийно-аппаратную школу. Они разучились думать и излагать свои мысли ярко, не банально. Глава ЛДПР смотрелся словно павлин, и перо из его хвоста могло украсить страницы любого издания. Второй раз буфет опустел при появлении лидера коммунистов. Он материализовался, когда стало очевидно, что КПРФ получит большинство в Думе. Новость облетела парламентский центр за считанные секунды, и журналисты бросились к победителю. Так мотыльки летят к свече. Так цыплята пищат вокруг наседки. Так придворные несутся к наследному принцу, едва услышав роковое "король умер, да здравствует король". Лидер красных блаженствовал. Царственно и одновременно демократично улыбался, ласково приветствовал знакомых журналистов, благосклонно откликался на вопросы тех, кого не знал. Особенно бережно он обращался с посланцами иностранной прессы и телевидения. Славик Гайский благополучно снял и второго героя "ночи после выборов". Лизавета умудрилась задать эксклюзивные вопросы еще трем партийным лидерам, которые не убоялись общения с журналистами. Дальше возникла пауза -- все ждали лидеров "Яблока" и "правых сил", которые тоже набрали очень хорошие очки, но демократы и реформаторы то ли задерживались, то ли по каким-то причинам не сильно спешили в парламентский центр. Лизавета демонстративно скучала, а на самом деле все время прокручивала в памяти происшествие в буфете и ответы охранников, к которым она обращалась уже несколько раз. Этим людям очень хотелось, чтобы Лизавета перестала верить собственным глазам. Они, словно сговорившись, повторяли: того, о чем она спрашивает, вовсе не происходило. Так... мираж. Вполне могло оказаться, что они просто не в курсе. Но Лизавета знала: в России официальные лица, а также все к ним приближенные, до сих пор считают, что простое отрицание очевидного -- самая правильная политика. И в ее воображении обыкновенный сердечный приступ превратился чуть ли не в центральное событие ночи. Она дала волю воображению. А что еще делать, когда делать нечего? Центральная избирательная комиссия стала проводить предварительные пресс-конференции, дабы хоть как-то утихомирить журналистов, нуждавшихся в бурлении страстей. Но бормотание председателя ЦИК и его заместителей не заменяли живой политической борьбы. Народ потихоньку переселился в фойе, где стоял телевизор. Некий мудрец, возглавляющий общественное телевидение, распорядился показать советский киношлягер -- "Белое солнце пустыни". Именно он развлек и отвлек публику лучше чем что бы то ни было. Наконец представитель ЦИК пригласил всех на итоговую пресс-конференцию. По парламентскому центру прокатился вздох облегчения, постепенно переросший в стон или в вопль, как кому нравится. Журналисты, заслышав сулящее свободу слово "итоговая", скоренько собрались в зале. Не заставили себя ждать и компьютерщики, и труженики Центризбиркома. Они тоже устали, тоже хотели поскорее уйти домой, и они, как никто другой, хотели избавиться от шумной, свободолюбивой репортерской орды, которая всегда рада схватить первое попавшееся лыко и вставить его в подобающую строку. ЦИК намеревалась выбить из бюджета немалые деньги на развитие компьютерно-выборных технологий, поэтому лишняя ругань и насмешки в прессе никоим образом не устраивали тех, кто профессионально служил процедуре вольного народного волеизъявления. Избирательные комиссии в России работают постоянно, а самая постоянная, естественно, -- Центральная. Лизавета, смотревшая бессмертное кино, тоже прошла в зал. Итоговая пресс-конференция была такой же нудной, как и все предыдущие. Судя по всему, семьдесят процентов тех, кого посадили в президиум и кто отвечал на вопросы, страдали отеком мозга и раздвоением личности одновременно. Выглядело все примерно так: -- У меня вопрос к начальнику компьютерного отдела. Каким образом вы можете предотвратить подтасовку при компьютерном подсчете голосов? -- вопрошал юноша в очках и с блокнотом. -- В программу не может войти ни один посторонний человек. Я не хотел бы вдаваться в технические тонкости, но могу сказать с уверенностью... -- И заместитель начальника Центризбиркома принялся мутно объяснять, сколько степеней защиты внедрено в систему. Все терпеливо слушали. Те же, кто хоть капельку разбирался в программировании, прятали снисходительные улыбки. Глеб пробрался к Лизавете по заполненному ряду как раз тогда, когда начальник компьютерного отдела в пятый раз повторил про пять степеней защиты. -- Они забыли про Салинаса, -- чуть не захохотал Глеб прямо в Лизаветино ухо. Прогрессивные журналисты в большинстве своем знали печальную повесть о всесильном мексиканском президенте Карлосе Салинасе де Гортари. Он президентствовал с 1988 по 1994 год, а теперь считается чуть ли не врагом нации. Летом 1988-го институционно-революционная партия, побеждавшая на выборах в Мексике последние семьдесят лет, в припадке болезненного тщеславия решила доказать всему миру, что ее победы вовсе не результат политической алхимии, а продукт правильной политической стратегии. Посему была придумана компьютерная система, в Мехико наприглашали журналистов и наблюдателей, затолкали их в ярко освещенный и забитый компьютерами зал, и гости получили возможность прямо с дисплеев считывать последние данные о ходе подсчета голосов. Данные же были для Салинаса самые неутешительные. И когда стало ясно, что за конкурента всемогущего и мудрого Салинаса проголосовало большинство... -- Все компьютеры в зале для гостей неожиданно вышли из строя, -- веселился сотрудник "Огонька", рассказывая Лизавете эту историю, -- а к зданию мексиканской ЦИК подошли войска. Наверное, чтобы компьютеры починить. Чинили долго, почти неделю. Отремонтированные машины показали правильный результат -- победил Салинас. Скандальная оппозиция потребовала вскрытия избирательных урн и пересчета бюллетеней. Но вскоре все урны сгорели, вместе со зданием местного парламента. -- Интересно, председатель нашего Центризбиркома про этот афронт знает? -- шепотом спросила Лизавета. -- Нет, зачем ему голову всякой ерундой забивать... -- ответил образованный сотрудник "Огонька". -- К тому же наши люди, даже если захотят, не смогут повлиять на результат, просто не сумеют. Не зря же мы машины покупали маломощные, а людей нанимали полуграмотных. Потому что для нас безопасность -- прежде всего, -- ерничал Глеб, склонившись к Лизаветиному уху. -- Не знаю, как насчет безопасности здесь, а вот у нас творилось черт-те что. Я звонила в редакцию -- в Петербурге на половине участков бюллетеней не хватило, а кое-где избирательных урн. -- Это в каком смысле? -- Глеб выстроил брови домиком. -- В самом прямом и непосредственном. -- Ты хочешь сказать, что несчастные избиратели метались и не знали, куда пристроить листок, на котором поставлен заветный крестик? -- Именно. Здесь уже сообщили про невероятную активность избирателей, о которой социологи никого не предупредили. Соответственно, к ней и не подготовились. Особенно отличился крупный научный центр, то бишь Петербург. В нашем городе ни один чиновник и высморкаться без соответствующих рекомендаций не сумеет. Раз социологи пообещали, что голосовать придет не более тридцати процентов избирателей, значит, так оно и есть. Посему избирательные чиновники решили сэкономить на транспортных и прочих расходах. Развезли по территориальным участкам лишь треть бюллетеней -- они же тяжелые, чего их тягать туда-сюда без толку. А избиратель, как назло, попался несознательный, взял и передумал в последний момент, и повалил, словно в девяносто первом году. Бюллетени расхватали за два часа, остальные уходили, не исполнив гражданского долга, или стояли в очереди, или возмущались... -- Картина, достойная кисти Айвазовского. "Очередь на выборы в Петербурге -- девятый вал"! -- Впрочем, с дефицитом бюллетеней справились часа за три, -- продолжала Лизавета, -- главная головная боль была впереди -- дефицит урн. Что делать с переполненными ящиками? Их же не вскроешь и не запечатаешь по новой, особенно когда на участке толпится охочий до демократии народ и наблюдатели, всегда готовые растолковать любую статью закона о выборах. Кое-кто отказывался ждать -- и их бюллетени просто складывали грудами. Потом принялись запечатывать, вернее, опечатывать в полиэтиленовые пакеты. Эти пластиковые пакеты выставляли как своеобразный суррогат, призванный заменить привычный деревянный ящик с замком и щелью в крышке. -- Председателю ЦИК крупно повезло, что здесь нет скандальных петербургских журналистов. А то вертеться ему карасем на сковородке. -- А я откуда? -- обиделась Лизавета. -- Ты не склонна к скандалам, это видно невооруженным глазом! -- ухмыльнулся Глеб. -- Ты же не будешь тиранить облеченного властью человека, утомленного интригами! -- Отчего бы и нет? -- Лизавета до того момента сама толком не знала, стоит ли вылезать со своими петербургскими вопросами. Глеб помог принять решение. Она дождалась паузы, подмигнула Славику и вышла к центральному микрофону. Председательствующий начальник пресс-центра кивнул -- мол, я вас заметил, подождите. Ждать пришлось довольно долго. Лизавета даже успела пожалеть, что вылезла вперед. Ответа по существу все равно не дождешься, а топтаться на виду она не любила. Наконец ей включили микрофон. Лизавета в двух словах рассказала о нехватке бюллетеней и переполненных урнах, спросила, знают ли об этом в Центризбиркоме, а затем поинтересовалась, не намерена ли Центральная комиссия рассмотреть вопрос о признании выборов недействительными на тех участках, где были зарегистрированы нарушения процедуры. Словосочетание "признание выборов недействительными" повергло весь президиум в смятение. Никто не бросился отвечать -- все смотрели на руководителя, которому и был задан вопрос. Председатель ЦИК с блеском вышел из положения. По крайней мере, его ответ был растиражирован десятком газет и журналов. -- Я не понимаю, о каких нарушениях вы говорите... Ну подумаешь -- полиэтиленовые мешки! Ведь что такое, по сути, избирательная урна? Некое замкнутое пространство, в которое можно опустить свой бюллетень. Это может быть и мешок, и коробка, и что угодно еще. Лизавета завороженно смотрела на высокопоставленного государственного служащего, не увидевшего ничего странного в том, что во втором по величине городе России демократический выбор делается при помощи картонной коробки и пластикового мешка! В зале повисла зловещая тишина -- теоретические упражнения на тему формы и содержания урны произвели впечатление на многих. -- Молодец, старуха. Не ожидал. Я так прямо и озаглавлю статью: "Что есть урна и как ее наполнить?" -- такими словами Глеб встретил вернувшуюся в задние ряды Лизавету. Пресс-конференция же покатилась дальше. Вновь обрели дар речи многочисленные заместители председателя и немедленно перешли к основной части заседания -- подведению итогов. К шести утра умные машины сумели подсчитать голоса, поданные тридцатью миллионами российских избирателей, явившимися на выборы. В Думу по партийным спискам прошли шесть партий. Лизавета видела внезапно осунувшееся лицо лидера "Женщин России" -- по результатам голосования в Сибири и на Дальнем Востоке они смело могли рассчитывать на места в парламенте, но Европейская Россия в корне изменила ситуацию. Отныне и в течение ближайших четырех лет Государственная дума будет стоять на шести китах. Лизавета, умевшая запоминать, а уж тем более записывать цифры, с первого раза поняла, что делать на пресс-конференции больше нечего. Одно метафизическое определение избирательной урны потянет на целый репортаж. К тому же Славик Гайский уже полчаса жалобно вздыхал и многозначительно посматривал на своего корреспондента. Он явно проголодался. Работа оператора -- тяжелый физический труд, о чем мало кто подозревает. Профессиональная камера, даже современная, весит минимум семь с половиной килограммов. Бегать целый день с таким грузом на плече или в руках нелегко, а ведь еще надо следить, чтобы кадр не дрожал, то есть держать камеру твердо. Или таскать штатив, а это дополнительные килограммы. Хорошие корреспонденты знают: операторов следует кормить хорошо и регулярно, поэтому Лизавета встала. -- Ладно, двинулись... -- А как же пресс-конференция?-- встрепенулся сидящий рядом Глеб. -- Никак. Ничего нового они не скажут. Повторят еще раз тридцать, что результаты исключительно предварительные, но исключительно точные, поскольку получены при помощи священной компьютерной коровы. Мы сейчас поедим, а потом я попробую отыскать вашего Валерия Леонтьевича. Он как в воду канул. Я хочу его видеть. -- Зачем он тебе? -- Пригодится. Или у вас каждый день в парламентском центре люди мрут? -- Еще как! -- жизнерадостно закивал Глеб. -- И не только в центре, а и просто в парламенте. И еще на улице. В людей стреляют из автоматов. Они, правда, с успехом отстреливаются. Им подкладывают взрывчатку, прямо в думские офисы. Или милый телохранитель сначала пропускает с охраняемым пару стаканчиков водки, потом стреляет ему в висок, а затем себе -- в сердце. Я уж не говорю про пустяки и мелочи вроде автокатастроф, отравлений и примитивного мордобоя. Так что нас тут ничем не удивишь. -- Ясно. Раз не интересно, значит, не интересно. Пока! Лизавета заторопилась -- Славик уже вышел из зала. Но Глеб не отставал: -- Вы в буфет? Тогда я с вами. Здесь действительно уже все сказано. Кстати, ты напрасно поджидала Валеру-лысого в зале. Посещать открытые для всех пресс-мероприятия ниже его достоинства. Он специализируется на закулисных тайнах, вхож в высшие сферы, говорильня вроде этой -- не для него. -- Тогда зачем он здесь? -- обернулась Лизавета. -- Ты что, не заметила его "виповскую" карточку? -- Глеб потрясающе умел удивляться. -- Это мы ходим-бродим с кусками картона! -- Он дотронулся до своей аккредитационной карточки, которая ничем, кроме порядкового номера, не отличалась от Лизаветиной. -- Такие феньки, с точки зрения Лысого, -- фиговые листки для чернорабочих. Аристократы должны появляться на тусовках вроде сегодняшней лишь как особо важные персоны или как почетные гости. Усекаешь? Лизавета кивнула. -- Извини, мне надо догнать Славика. Так где же можно найти этого Лысого? Странная, кстати, кличка. Я что-то не заметила особой лысины, он скорее седой... -- Ага. И страшно гордится своей благородной шевелюрой. Вот его и стали дразнить "лысым". Идем, я тоже в буфет. Вполне вероятно, что Валерий Леонтьевич там, если, конечно, его не пригласили на рюмку коньяку в узком кругу избирательных начальников. Очереди в буфете не было -- пьющие, наверное, уже утомились, а едоки сидели в зале. Лизавета окинула буфет внимательным взором. Кроме них, посетителей было всего четверо -- юная целующаяся парочка в джинсах и свитерах, низенький старик с дорогущим фотоаппаратом и в обсыпанном перхотью пиджаке и человек лет тридцати с непроницаемым лицом, по виду либо брокер, либо дилер. -- А кто он такой, этот Валерий Леонтьевич? -- возобновила разговор Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком. Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе посмотрел на соседку. -- Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых журналистов! Лизавета ответила равнодушно: -- Я и городское-то начальство толком в лицо не знаю, а ты... Он еще чем-нибудь знаменит? -- А как же! Валерий Леонтьевич был одним из тех, кого размазала по стенке Маргарет Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще в детский сад ходила? -- Я даже в детском саду следила за текущим моментом. Теперь Лизавета поняла, почему благообразное лицо Валерия Леонтьевича показалось ей знакомым. То интервью, во время которого Железная Леди остроумно и по существу отвечала на агрессивно-бестолковые вопросы трех лучших советских журналистов-международников, интервью, доказавшее всю беспомощность отечественной репортерской традиции, забыть было попросту невозможно. -- Он действительно очень влиятельный человек, -- улыбнулся Глеб. -- Так что можешь гордиться его давешними комплиментами. -- Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к телу и приближенные к дворцовым тайнам? -- Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже ушел. -- Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой! -- Зачем? -- почти шепотом спросил Глеб. Лизавета растерялась. -- Я даже не знаю, что сказать. У нас журналисты, может, и не готовы трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И за сенсациями, особенно двоякими -- за которые не то похвалят, не то уволят, -- охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто расписываться в том, что тебе, журналисту, начихать на сбор информации, что от скандальных происшествий и таинственных убийств тебя тошнит и что ты предпочитаешь кружку пива пенного священной пахоте на информационной делянке! -- Красиво говоришь! Прямо-таки Аркадий! -- Лизавета и Глеб окончили среднюю школу, а после университет примерно в одно время и беседовали на одном языке. Неизвестно, как приняли бы представители следующего поколения цитату из Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала произведения Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу. -- Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины проще всего отречься от всего под предлогом "не говорить красиво"! Ты как хочешь, а я попытаюсь прорваться! -- Куда? -- В медпункт. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек или нет и как его зовут. А ты допивай! Идем, Славик! -- Лизавета решительно направилась к выходу из буфета. -- Минуй нас пуще всех напастей и женский гнев, и женская любовь, -- пробормотал Глеб и двинулся следом. Спустя несколько минут они добрались до входа в закрытую часть Дома парламентского политпросвета. Именно отсюда появилась бригада медиков, именно за этой дверью скрылись носилки с телом упавшего мужичка, именно тут висела сакраментальная табличка "Служебный вход". Лизавета взялась за дверную ручку. Неожиданно рядом возник высокий комодообразный парень с мрачным, прыщеватым лицом. Привратник явился неведомо откуда. Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и Лизаветой как лист перед травой. -- Это ход в служебные помещения, -- решительно произнес он. Лизавета покосилась на Славика с камерой. Над видоискателем мигнул красный огонек: Славик запустил пленку, не дожидаясь команды. Настоящий информационный волк. -- Мы хотели бы... -- Пройти в медпункт, -- перебила Глеба Лизавета. -- А в чем дело? -- Привратник говорил лениво, через губу, он заранее знал, что с легкостью турнет этих странных энтузиастов, вознамерившихся преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых. -- Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи... Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы. Лизавета никак не походила на особу, измученную мигренью или коликами. Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным кружевным жабо, изящные ботинки, как бы тоже мужские, незаметный макияж, копна рыжих волос и веселые искорки в глазах -- все это делало ее похожей на тех не ведающих реальной жизни девочек, которых привратник видел только на глянцевых страницах журналов или в рекламе мыла и помады. Он не знал, что Лизавета хотя и была экранной девочкой, но девочкой с начинкой, девочкой наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы много знала и много помнила. Она хранила в кудрявой головке подробности всяческих скандалов и происшествий. Она умела цитировать высказывания официальных лиц трехлетней давности, причем вставляла их весьма кстати, например, когда кто-либо из них, поднявшись на две-три ступеньки по служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир. К тому же слова унесенного в неизвестном направлении толстяка взбудоражили ее по-настоящему. За словосочетанием "школа двойников" ей мерещилась тайна, опасная тайна. -- Это тебе доктор нужен? -- Комод держался развязно, разве что не сплюнул в угол -- наверное, потому что угол был далековато. -- А если мне, то что? -- Лизавета еще раз незаметно посмотрела на своего оператора. Славик молча работал. Охранник же этого не замечал. Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие слова и выражения действуют на таких вот ретивых граждан "при исполнении", как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход "красную тряпку": -- Я что-то не пойму, когда мы с вами перешли на "ты"? -- Чего? -- Дама просит вас держаться в рамках, -- подключился Глеб. Он тоже знал и любил такого рода игры. -- Чего? -- Я спрашиваю, почему я, имея аккредитацию, не могу пройти в медпункт... -- У вас нет пропуска. -- А это что? -- Глеб и Лизавета синхронно протянули комоду свои аккредитационные карточки. -- Это пропуск в парламентский пресс-центр, -- солидно ответил тот. -- А здесь что? -- А здесь... -- Охранник обернулся и вслух прочитал табличку: -- Служебный вход. Русским же языком написано. Он, как многие приставленные к государевой службе люди, любил высокопарно изрекать прописные истины. Хорошо не спросил, умеют ли приставшие к нему журналисты писать. Лизавете поведение охранника показалось странным. Он их не пропускал -- это полбеды. У нас любят тащить и не пущать. Но он "не пущал" людей в медпункт и при этом подозревал их. Самыми черными подозрениями были наполнены все ящички огромного комода -- сверху донизу. Это бросалось в глаза. А в чем он их подозревал? Ведь они просто хотели пройти в медпункт, что само по себе вовсе не предосудительно. Значит, охранник знал нечто, что делало журналистов персонами "нон грата". И очень может быть, что нежелание пропустить журналистов напрямую связано с пропавшим за этими дверьми толстяком. -- Мы здесь именно по долгу службы. Я работаю в журнале "Огонек", а моя спутница из Петербурга, с телевидения. -- Теперь Глеб старался говорить ласково, но убедительно. Сразу стало ясно, что при слове "телевидение" в охранном подразделении, где служил данный конкретный охранник (их в России нынче много, и не просто много, а более чем достаточно), было принято хвататься за пистолет. Во всяком случае, комод недвусмысленно опустил руку в карман, а чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, угрюмо пригрозил: -- Не напирай! Кому говорю, не напирай! -- Господи, о чем вы? Мне просто нужен врач! -- Вот и звоните ноль-три! -- На каком основании вы нас не пропускаете? -- Лизавета мастерски чередовала официальные, годные для эфира, и неофициальные, "разогревающие" вопросы. -- По инструкции! -- насупился "комод". -- Ай-яй-яй, как не стыдно использовать скрытую камеру. Я думал, вы знаете, что в соответствии с законом о печати вести запись разговора можно лишь с разрешения собеседника. Лизавета подпрыгнула и сиганула в сторону -- так поступают искушенные герои триллеров, почувствовав спиной холодное дыхание пистолетного дула. Разумеется, никакого пистолета за ее спиной не было. Там стоял Валерий Леонтьевич и, радостно улыбаясь, продолжал: -- Почему вы здесь скандалите? -- Вас ищем! -- улыбнулась в ответ Лизавета. Глеб почтительно промолчал. -- А в чем дело? -- Валерий Леонтьевич скорчил удивленную мину. -- Как в чем? Вы же обещали разузнать, как там несчастный любитель водочки из буфета. -- Лизавета старалась говорить обиженно и в то же время кокетливо, в стиле, приятном для уха постаревших покорителей сердец. Валерий Леонтьевич немедленно откликнулся: -- Да, да, помню, вот только замотался. Здесь... -- Он возвел глаза к потолку, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не подумал, будто "здесь" -- это просто здесь, а не в эшелонах власти. -- Здесь такое творится... Немудрено забыть обо всем. -- Так как он? -- Вы были правы. Инфаркт. Спасти не удалось. Не берег свое сердце. Такие дела. -- А кто он? Что он здесь делал? -- Он-то? Мелкая сошка. Второй помощник одного не очень заметного депутата, Игоря Ивановича Поливанова. Я знаю этот тип людей. -- Валерий Леонтьевич кривовато ухмыльнулся. -- Они с энтузиазмом крутились сначала вокруг тех, кто шумел на митингах, потом в Верховном Совете Союза, далее перебрались в Верховный Совет России, а затем их унаследовала Дума. Незаметные, незаменимые и восторженные. Сателлиты. Своего рода группа поддержки, вроде девочек в коротких юбочках, что размахивают букетами на состязаниях по американскому футболу. -- Имя-то у этого сателлита есть? -- Владимир Дедуков. Пятьдесят два года. Когда-то, очень давно, работал в Институте всемирной истории, специалист по средневековью, научный сотрудник, правда, младший. -- Просто кривая ухмылка Валерия Леонтьевича постепенно переросла в ухмылку сардоническую. Злую, даже злобную. Так, скорее всего, усмехались пресыщенные римские сенаторы. -- Потом переквалифицировался на историю современности. И... сердце не выдержало. -- Вы иронизируете, Валерий Леонтьевич! Интересно почему? -- Лизавета похлопала ресницами и вообще постаралась сделать взгляд предельно наивным: что недозволено простым смертным журналистам, то позволено куклам Барби. Она наверняка знала, что мужчины типа этого председателя ассоциации журналистов пустоголовым куклам Барби прощают все. -- Не плакать же! Не люблю прихвостней! -- По непонятным причинам самого себя, с удовольствием тусующегося среди важных и особо важных персон, Валерий Леонтьевич прихвостнем не считал. -- И вообще, милая Лизавета, зачем вы забиваете свою прелестную головку черт знает чем? -- В голосе Валерия Леонтьевича зазвенели отеческие нотки, глаза заволокло мечтательно-маслянистой пленкой. Обычно после заданных таким тоном вопросов мужчины приглашают в ресторан, где начинают сетовать на горькую холостяцкую судьбу. Так поступают все мужчины, женатые в том числе. Он ласково, почти по-отечески приобнял Лизавету за талию и зашагал по длинному коридору. Следом потянулись Славик и Глеб. Лизавета услышала, как комодообразный охранник облегченно вздохнул. По сути, Валерий Леонтьевич уводил их с места репортажа. Но сопротивляться было бессмысленно. "Раз молчит гора, попробуем выведать что-нибудь у Магомета", -- решила она. -- А я думала, вы про нас забыли. -- Лизавета намеренно объединила себя с корреспондентом "Огонька". -- И еще вопрос -- вы, случайно, не знаете, чем занимается депутат Поливанов? -- Он, если не ошибаюсь, в прошлом директор школы, где-то в провинции, в Орле или в Туле. Там его и выбрали. В Думе он особо не выделялся, ни в какие фракции не вступал, в порочащих связях замечен не был, жил тем, что выгодно пристраивал свой голос во время равновесных голосований. Его думской темой было народное образование -- так сказать, по специальности. -- А помощник? -- Бог его знает, тоже, наверное, образованием занимался. -- Ах, образованием, школами, значит, тогда все ясно! -- Лизавета вовремя прикусила язычок. Никого, кажется, не заинтересовала ее реплика. Валерий Леонтьевич тем временем перешел к делу. Не зря же он обнимал ее за талию, прогуливаясь по длинному коридору. -- Оставим это, милая Лизавета. Сегодня вечером в ресторане Дома журналиста будет небольшой банкет по случаю выборов. Я был бы счастлив, если бы вы приняли мое приглашение... -- Это в "Трех пескарях" банкет? -- вмешался в разговор Глеб. Валерий Леонтьевич не счел нужным ответить молодому собрату по перу или, если не отставать от времени, собрату по компьютерной верстке. -- Ой, это тот, что рекламируют! -- Лизавета стремительно вживалась в образ Барби, которой прощают все. -- Я бы так хотела, так хотела пойти. Даже по телевизору видно, как там красиво, но надо лететь домой -- сегодня в вечернем выпуске ждут репортажи. И билеты уже есть... -- Понятно. -- Теперь усмешка Валерия Леонтьевича уже не выглядела злой. -- Репортаж с концептуальным определением избирательной урны следует показать сегодня же. Вы сумели обмануть председателя: отвечая, он полагал, что имеет дело с "проверенными товарищами". И вдруг неприятные подробности о выборах в северной столице. Подчиненные-то, в том числе председатель вашей окружной комиссии, не торопились доложить по инстанции дурную весть -- никто не спешит получить приглашение на казнь, особенно собственную. А тут... Будь я вашим главным редактором, ваш скорбный труд не пропал бы, очаровательная леди. Многозначительная тирада шефа независимых журналистов была слишком перегружена литературными аллюзиями. Он словно поставил перед собой цель явить миру, а пуще всего Лизавете, Глебу и Славику, свою образованность и начитанность. Лизавета немедленно сообразила, что ее потуги смотреться идиоткой, благоухающей духами "Дольче Вита", не нужны и даже вредят делу. Она опять сделала умное лицо. Валерий же Леонтьевич продолжал вещать: -- Жаль, что не присоединитесь к нам. Тогда удовлетворите мое любопытство -- почему вы так настойчиво расспрашиваете об этом мелком деятеле от политики? Была бы известная персона -- тогда понятно... -- Задав вопрос, он внимательно заглянул ей в глаза. Лизавета выдержала пристальный взгляд, потом посмотрела на Глеба, который шел на полшага сзади, -- тот тоже напряженно ждал ответа. Экие любопытные! -- Действительно! Я тоже дивлюсь, Валерий Леонтьевич. Это она меня сюда притащила, все никак не могла успокоиться! Я уж и так и сяк спрашивал, отчего ее это дельце зацепило, -- ни в какую, хоть кол на голове теши! -- Просто вы посредственные журналисты, а она нет, -- сказал вдруг Славик Гайский. -- Лизавета -- журналист классный, потому что не ленивая и любопытная. Глеб и Валерий Леонтьевич разом повернулись к нему, у обоих вытянулись лица -- не то от удивления, не то от обиды. Не каждый день корреспондентов российского "Ньюсуика" и уж тем более патронов отечественной независимой журналистики называют в глаза посредственностями. -- Боже, а я все размышлял, умеет ли он говорить. -- Глеб смотрел на Славика Гайского, как отец на двухгодовалого шалуна, вдруг вышедшего к гостям с заявлением "я обкакался": с одной стороны, мальчик выучил новое слово, а с другой -- следует объяснить ему, что кое-какие секреты следует хранить при себе. -- Ты напрасно считаешь немыми всех, кто может молчать более трех минут. -- В Лизавете всегда было сильно чувство локтя и классовой солидарности. -- Не каждый же способен трещать как сорока. -- Вот уж не думал, что похожу на сию почтенную птицу, -- раздраженно проговорил Глеб. Он по-настоящему разозлился, и это бросалось в глаза. Валерий Леонтьевич был спокоен, но хмурился. Лизавета поняла, что переборщила. Эти люди не сделали ей ничего плохого, наоборот, помогли. Глеб к тому же старательно развлекал на пресс-конференции. Валерий Леонтьевич похвалил ее русский язык. А они со Славиком обзываются и вообще ведут себя неподобающе, словно и не петербуржцы вовсе. И стоит ли так рьяно хранить в тайне последние слова историка Владимира Дедукова? -- После бессонной ночи все становятся злыми и непредсказуемыми. Но мрак развеялся, и я открою вам секрет: я слышала последние слова господина Дедукова. Эти слова показались мне странными, вот я и пыталась найти им хоть какое-то объяснение. -- И нашла? -- все еще угрюмо спросил Глеб. -- Да, конечно, -- лучезарно улыбнулась Лизавета. -- Он сказал: "Значит, все-таки откроют эту школу двойников" или "для двойников". В общем, что-то в этом роде. Согласитесь, мало кто переживает относительно некоего образовательного учреждения во время сердечного приступа! -- Она не стала ждать, когда Глеб и Валерий Леонтьевич кивнут. -- Но раз он был такой энтузиаст, да еще занимался реформой народного образования, то... -- Да, фраза необычная. Хотя у нас в парламенте мало людей, ведущих себя стандартно. Это же не собрание народных представителей, а своего рода паноптикум, коллекция уродов, или, если хотите, причуд природы. Валерий Леонтьевич вновь принялся вещать как ни в чем не бывало. Инцидент был исчерпан, стороны побалансировали на грани холодной войны и решили, что делить им нечего. Патрон российских репортеров познакомил всех со своей теорией парламентаризма: -- Никто не сумел точно и эффективно скопировать европейскую парламентскую систему, так же как и систему разделения властей. Оттого и названия измышляют афро-азиатские. Приличный парламент так и называется -- парламент. Но там, где народный дух не приемлет выборно-представительной власти -- а Россия входит в число таких стран, -- вырастают ублюдочные образования... В другое время Лизавета ввязалась бы в спор. Чем плохи датский парламент, именуемый фолькетингом, или шведский, который называется риксдаг? И почему русский народный дух, вполне терпимо относившийся к псковскому или новгородскому вече, на котором князей выбирали или выгоняли -- смотря по обстановке, вдруг коренным образом переменился? Но сейчас теоретизировать почему-то не хотелось. Голова была забита другим. Что такое школа двойников? Неужели наши депутаты действительно так далеки от народа, как оголтело пишет газета "Завтра"? Неужели кто-то озабочен психологическими изысками обучения близнецов в стране, которая за десять лет успешно проделала путь от всеобщего и обязательного среднего образования к необязательному начальному? Неужели парламентарии настолько не читают газет и не ведают, сколько в России просто беспризорных детей? Плюс ко всему они, вкупе с помощниками, еще и малограмотные -- путают двойняшек и двойников... Нет, ничего они не путают. И господин Дедуков, сказав "двойников", имел в виду именно двойников? А раз он занимался политикой, то речь шла о двойниках политических. Сколько их было в истории! Говорят, Рамсес Второй считал, что должен личным примером увлекать на бой своих воинов, а чтобы при этом не рисковать, завел пару-тройку двойников. О "Железной маске" -- брате-близнеце Людовика "Солнце" -- написаны десятки романов. Но там, судя по некоторым свидетельствам, действительно родились двойняшки. Впрочем, политический двойник -- фигура далеко не только историческая. Отдельные очевидцы упоминали двойников Сталина. Сейчас желтая пресса вовсю пишет о том, что обзавелись политическими дублерами престарелый Фидель и неумолимый Саддам Хусейн. Так что двойник в политике -- это не просто слова. Ох, было о чем подумать, поэтому в спор о сущности парламентаризма Лизавета ввязываться не стала. ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ -- Бах и канкан -- это, конечно, сильно сказано! -- восторженно произнес впечатлительный Саша Маневич, отбросив в сторону газету. Среднего роста, крепенький, плечистый, с простым и открытым лицом, он скорее походил на реалиста-прагматика. Тем не менее именно он был самым романтичным и мечтательным журналистом в редакции "Петербургских новостей". Нет, Сашу никоим образом нельзя было назвать лентяем, который умеет лишь вздыхать и грезить, лежа на диване. Он был романтиком деятельным, из породы первопроходцев. Люди этого типа возводили крепости-остроги в Сибири и строили кузни и избы на Аляске, именно они плавали вместе с Витусом Берингом и Фаддеем Беллинсгаузеном. Они умели быть счастливыми, завидев оскаленные берега нового материка, умели наслаждаться ароматами неведомых земель, умели забывать о сытом довольстве, потому что когда человек слишком озабочен бытом, он не может идти через ухабы к великим свершениям. Саша Маневич избежал самой тяжелой болезни, подстерегающей журналиста: он не превратился в рано состарившегося скептика, пресыщенного и уверенного в том, что видел все и знает все. Саша увлеченно спускался в шахты, угольные и сланцевые, и не для того, чтобы мелькнуть на экране в каске с фонариком, а потому, что его действительно волновала судьба шахтеров и отечественной добывающей промышленности. Он пять месяцев пробивал командировку в Таджикистан, пробил и съездил, и его серия репортажей поражала первобытным клокотанием чувств. Лизавета даже назвала его Ксенофонтом наших дней. Он горевал об убитых и воспевал подвиги во имя Отечества и гуманизма. Он отыскал на Памире заброшенные рубиновые копи и снял легенду о сокровищах. Если бы он жил на два с половиной тысячелетия раньше, то стал бы воинственным поэтом и мастерски воспел бы походы Александра Македонского -- самого поэтического из воителей. Саша Маневич всегда жаждал новизны и смотрел на мир широко открытыми глазами. Нововведения и обсуждали Лизавета, Саша и заглянувшая в Лизаветин кабинет на огонек, точнее, на рюмку молдавского коньяка, старейший выпускающий редактор "Петербургских новостей" Светлана Владимировна Верейская -- женщина, с успехом доказавшая, насколько верен парадокс, введенный в оборот английскими романистами: апломб красавицы составляет восемьдесят процентов ее красоты. Она сама охотно называла себя глубокой пенсионеркой, она по-прежнему работала и по-прежнему была красавицей. Еще Светлана Владимировна была шумной и азартной любительницей поговорить. Она ныряла в беседу смело и безоглядно -- так бросается в прорубь зимний купальщик, недавно обращенный в моржовую веру. Верейская пришла пять минут назад и уже плескалась в ледяных водах полемики. Последнюю неделю корреспонденты, редакторы, ведущие и операторы новостей спорили только об одном -- о грядущих новшествах. Вместе с Новым годом на телевидение пришло новое начальство, новая, так сказать, метла, немедленно решившая совершенно оригинальным образом подмести длинные студийные коридоры, редакционные комнаты, а заодно и забитый устаревшими передачами эфир. Собственно, ничего супернеординарного не произошло -- каждый новый начальник усеивал свой телевизионный путь реформами и преобразованиями. К примеру, один решал объединить все передачи единой идеей, превратить телевизионный день в этакую тягомотную тематическую кишку. Другой, наоборот, твердил о типичном телевизионном времени и требовал, чтобы все программы, фильмы и спектакли шли не дольше сорока пяти минут. Сорок пять -- и никаких гвоздей! Реформы не затрагивали только две составляющие части телевизионного эфира -- "Новости" и детская программа "Спать пора" жили по старинке. Откуда бы ни приходили телебоссы, они подсознательно чувствовали: новости, так же как мультфильм и колыбельная, -- они и в Африке именно новости, мультфильм и колыбельная. И вот -- проект. Великий и Могучий. -- Он не режиссер, он не продюсер, он -- десантник, я точно теперь знаю. Вы посмотрите: стратегическое планирование, центр управления полетом, радиоперехват, информационная агентура, запасной аэродром и, наконец, "телевидение быстрого реагирования". -- Саша Маневич теребил в руках три листочка -- план их будущей жизни в "Новостях". Действительно, все эти термины -- иные в кавычках, а иные без -- были использованы в актуальной разработке новой концепции информационного вещания. Накануне президентских выборов все ждут перемен. Телевизионные боссы -- не исключение. Каждый канал готовил к марту что-нибудь будоражащее, необычное и пикантное. Особенно в публицистической и аналитической сфере. Петербург решил не отставать от Москвы. -- Это какой-то телевизионный генерал в лампасах. Он тут пишет, цитирую, что собирается превратить нас всех "в телевидение быстрого реагирования, которое будет формировать общественное мнение по жизненно важным вопросам на новом этапе развития России". Он хочет, чтобы мы в эфир ходили двадцать четыре раза в сутки, -- продолжал горячиться Саша. -- Ну, положим, не двадцать четыре, а двенадцать, -- ввернула справедливая Лизавета. -- Не важно! Вот вы, Светлана Владимировна, можете мне разъяснить, что такое "принцип действенного фактора" и как я должен писать "пьесу дня"? Верейская откашлялась: -- Милый, я-то старуха, мне что! Я им сразу сказала: я уже столько на своем веку видела! И кукурузу сажала на телеэкране, и петербургские наводнения, когда воды якобы по пояс, показывала. Я могу и умею по-всякому. Вот вы, молодняк, как же вы это терпите? Слово "молодняк" Верейская произносила так смачно, что комната сразу превращалась в зоопарк, хотелось прислушаться и принюхаться -- где здесь веселые трехмесячные медвежата и куда делся недавно родившийся лисенок? -- Не переживай, Сашенька, пьесу дня будем писать мы с Елизаветой Алексеевной. Тебе же придется стать бойцом бригады особого назначения, занятой выпеканием горячих новостей. Но печь ты их будешь так, чтобы это помогло философски осмыслить жизнь. Лизавета тоже внимательно прочитала информационную программу-максимум. Новый руководитель плюнул бы в лицо тому, кто сказал бы, что предложенное им "планов громадье" очень напоминает план построения социализма в одной отдельно взятой стране или более скромный проект разворота сибирских рек. Тем не менее он намеревался перестроить новости именно в этом духе. -- Главное, как формулирует! -- не мог успокоиться Саша. -- Событие необходимо представить так, чтобы чувствовался нерв -- Боже! -- нерв современной жизни! Надо создать эффект сопереживания! -- Он вскочил от возмущения. -- Этот котище будет учить меня переживать! Такие или почти такие стоны можно было услышать сейчас почти во всех редакционных комнатах "Петербургских новостей", в телевизионной кофейне, а также около близлежащих пивных ларьков и в придворных кафе и барах. Творческие и технические сотрудники стонали, прихлебывая кофе, чай, коньяк, пиво, мартини или джин с тоником. -- Ладно еще учил бы только переживать! -- печально сказала Лизавета. -- Что значит "ладно еще"! -- Саша гордился своим умением снимать трогательные или пламенные сюжеты. -- Я не хочу идти в ученики или подмастерья! -- Самое печальное, -- продолжала Лизавета, пропустив последнюю реплику мимо ушей, -- это эксперимент над новостями как таковыми. Он пишет о принципиально новом подходе к информации, о новой новостийной технологии! Причем имеет в виду не собственно технологию, которая определяется техникой, -- не о спутниках и тарелках, не о цифровых камерах и монтажных идет речь. Речь идет о "подходе". -- Лизавета и в эфире умела играть голосом, превращая обычное слово в насмешку, сейчас это вышло особенно удачно. -- Все равно что изобретать по новой велосипед или колесо. В принципе, любой человек со средним и при этом "очень средним" образованием может обосновать что угодно, да так гладко, что профаны будут балдеть и тащиться, да еще выложат за это миллиарды. Вспомните, больше двух лет академики твердили, что никакой красной ртути нет и быть не может! А сколько было желающих экспортировать сей стратегический товар! -- С красной ртутью другое, я этим занимался. -- Будучи человеком увлекающимся, Саша Маневич так или иначе занимался всеми шумными делами последних лет. -- Люди просто мыли деньги, продавали рубли за валюту, ни покупатель, ни продавец ни секунды не верили в чудо красной ртути. Это была отмазка для властей, просто так рубли не вывезешь, доллары не легализуешь. Я бы назвал эту операцию "черный бартер"! -- Может быть, не знаю. -- Сбить Лизавету всегда было непросто, вместо отвергнутого аргумента она умела находить два новых. -- Президиум Академии наук ежемесячно получает больше сотни проектов вечных двигателей. Если такой проект увидит человек неподготовленный, он решит, что землянам больше ни к чему искать новые источники энергии -- зачем, если есть один, вечный? -- А у нас что -- вечный двигатель? -- Конечно, один новостийный "нон-стоп" чего стоит. Я бы вообще отправляла в мусорную корзину все заявки на производство информационных программ, в которых есть слова "новый подход к информации". Со времен Троянской войны и похода аргонавтов за Золотым Руном подход к информации один и тот же -- все, что нарушает привычный порядок вещей, становится слухом, легендой, мифом или репортажем. Это, кстати, и к вопросу о хороших новостях. Если завод работает, если крестьянин убирает урожай, если учитель проводит урок -- это просто жизнь. -- А вам, молодым, только чернуху подавай. Ты красивая девушка -- и все про убийства, про пожары, про аварии. Вампиризм какой-то, психическая болезнь! Нельзя быть такой кровожадной! -- Я не могу с вами согласиться, Светлана Владимировна. -- Саша угробил немало сил на то, чтобы наладить дружеские контакты с милицией, пожарными и прочими спецами по ЧП, и поэтому часто привозил именно "кровожадные", чернушные сюжеты. -- Информация -- это прежде всего право знать о том, что угрожает безопасности людей. Это мост, который может рухнуть, это хулиганы во дворе и на улицах, это война, на которой могут убить вашего сына или мужа. -- Но не только же это! Надо же от трупов людям роздых дать! -- не выдержала Верейская. -- Ваше лекарство очень часто превращается в яд. Передозировка, явная передозировка. Ты даже под Новый год устроила повесть о крови и кражах! Лизавета работала с Верейской в новогодней программе и делала обзор года. Лана до сих пор при всяком удобном случае поминала эту передачу -- в пять минут Лизавета вместила и Дагестан, и Чечню, и заложников, и взрывы в Москве и Волгодонске. За те же пять минут она рассказала о банкротствах, финансовых махинациях, переделе сфер влияния между бандитскими группировками... Лана тогда разозлилась не на шутку и вспылила: -- Ты бы хоть из любопытства нашла какое-нибудь хорошее событие года. А то -- война, обманы, землетрясения, мертвые банкиры, ограбленный музей! -- Музей как раз из серии добрых новостей, -- ехидно ввернула Лизавета, -- преступники задержаны, скоро суд! -- Язва! На экране научилась быть мягкой и обворожительной, маскируешь свой яд улыбками! -- сказала Светлана Владимировна и согласилась, что Лизавета, в сущности, права -- самые значительные события года действительно отдавали дымом войн и горечью обманутых надежд... Разгромив Лизавету, Верейская сосредоточилась на Саше, который имел неосторожность улыбнуться. -- Не знаю, не знаю, почему и на каком основании ты улыбаешься, словно сам без греха! Как где на заводе забастовка -- там сразу Маневич! Провокатор какой-то! Азеф! -- Ну, Светлана Владимировна, так уж и Азеф, могли бы для меня фигуру поприятнее отыскать! -- Ничего, не хрустальный. Привыкай! Вот станете работать по-новому, с пьесой дня и по сценарию, и не так вас назовут, чернушников! -- Никакие мы не чернушники! -- Лизавета сделала вид, что обиделась. -- Могу доказать. Когда я снимала в Москве выборы, там прямо в буфете умер человек. Помощник депутата. Хлебнул водочки -- и инфаркт. Будь я любителем мазута и дегтя -- какое раздолье для широковещательных заявлений и далеко идущих выводов! А я воздержалась! -- Так-таки и ни словечка об этом в репортаже? -- засомневалась Лана. -- Ты это серьезно? -- немедленно "взял след" Саша Маневич. Он сразу стал похож на лайку -- простоватая, обманчивая внешность, дружелюбный хвост колечком и задатки высококлассного охотника. Сейчас он помахивал хвостом, то есть ласково улыбался. -- А ты точно знаешь, что умер? Может, просто обморок? -- Точно, -- лукаво и бесстрастно ответила Лизавета. -- Как его зовут, не выяснила? -- А как ты думаешь? Саша демонстративно хлопнул себя по лбу: -- Зачем я задаю глупые вопросы! Великая Лизавета, разумеется, все разузнала и все выведала. -- Ладно, там Лидочка, наверное, уже текст прислала, пойду посмотрю. Лана Верейская плавным царственным жестом поднесла к губам керамическую рюмочку с японской красавицей на боку, одним глотком опустошила ее и величественно выплыла из комнаты. А Лизавета охотно рассказала Саше Маневичу все, что знала о смерти Владимира Дедукова и о школе двойников, которая беспокоила второго помощника депутата Поливанова. -- Он так страшно захрипел. И унесли его в момент. А потом, когда расспрашивала охрану насчет происшествий, -- никто ни слова. Даже странно. Ведь он рухнул на глазах у сотни людей! Саша слушал внимательно и азартно. И задавал дополнительные вопросы: -- А ты потом газетки-журналы не посмотрела? Никто не писал об этом? -- Я не видела, -- покачала головой Лизавета. -- И я не видел. А ведь это ЧП! Ты потом еще подробности выясняла? -- Кое-что узнала. Уж больно загадочная эта школа двойников. Я, кстати, выяснила, что Поливанова выбрали в Думу не в Туле и не в Орле, а в городе, гораздо более близком к Петербургу, -- Новгороде. Между прочим, в комитете по образованию этот экс-директор школы работал бок о бок с другим экс-педагогом, историком, членом Государственной думы от Петербурга Яковом Сергеевичем Зотовым. -- Ах, с этим... -- Саша вздохнул. Якова Зотова и Лизавета, и Саша, и все петербургские журналисты знали не просто хорошо, а очень хорошо. Он выдвинулся благодаря своей невероятной активности и умению гладко говорить о чем угодно. Зотов был всегда готов публично выступить по любому поводу, и его вызывали как "скорую помощь", когда позарез был необходим комментарий "специалиста-политолога", а люди более осторожные отказывались порадовать прессу своим мнением. Вот уже десять лет Яков Сергеевич Зотов, педагог, преподаватель высшей школы, именовал себя политологом. А раньше он два десятка лет просто преподавал историю КПСС -- и диплом у него был соответствующий, и диссертацию защитил по теме "Деятельность ячеек РСДРП(б) на Кубани после революции 1905 года". Политологом Зотов стал тогда, когда ликвидировали одиозные кафедры, имевшиеся в каждом вузе. А поскольку о безработице и массовых увольнениях в те времена еще не помышляли, то упраздненные научно-педагогические коллективы переродились и стали коллективами преподавателей социально-политической истории двадцатого века. Возрожденные к новой жизни доценты и профессора творчески переработали название собственных кафедр, и на просторах СССР появились легионы политологов. Не все политологи пошли в политику, как речистый Зотов. Он же -- как курочка по зернышку: здесь в газете мелькнул, там на телевидении выступил, потом на радио пригласили как постоянного комментатора, -- в результате прочная репутация и победа на выборах в Думу четыре года назад. В этот раз Яков Сергеевич снова успешно прошел предвыборную дистанцию -- в годы парламентского сидения он не забывал дружить с прессой, особенно городской, -- подкидывал время от времени эксклюзивные скандальчики и позаботился о финансовых тылах для своего второго похода на Думу. Кому, чем и как он помог, журналисты только гадали, однако не то двести тысяч, не то полмиллиона долларов на выборы Зотов достал без труда. Саша не занимался чисто политическими темами, но тут почему-то достал блокнот и принялся писать. -- Значит, умер помощник Поливанова, а Поливанов -- приятель нашего Зотова. -- Все названные Лизаветой имена и фамилии Саша Маневич аккуратно занес в толстый кожаный блокнот. Он был не только романтиком, но и педантом. Вот такая гремучая психологическая смесь. -- Зотову я даже не звонила. Так, поспрашивала других думцев, обиняком... Сам Зотов сразу стал бы... -- Напрашиваться в эфир, -- не дал ей договорить Саша. Когда люди много и по-настоящему работают вместе, они научаются понимать друг друга с полуслова. -- Но я должна узнать, какую такую школу двойников-близнецов собираются открыть наши думцы. И что по этому поводу думает господин Зотов. Мне почему-то кажется, школьной реформой здесь и не пахнет. Это какая-то политическая школа каких-то политических двойников. И ведь фактов особых нет, а в голову лезут всякие истории про дублеров Саддама и Кастро. -- Я тоже об этом подумал. Бред, да и только! При чем тут школа? -- Вот и хотелось бы узнать! -- Узнаем, -- пообещал Саша Маневич. Если он что-то обещал, то можно быть уверенным -- расплющится в лепешку, но сделает. Недруги утверждали, что Саша упрям, как баран. НЕУД ЗА ПРОГУЛ Телевизионные гримерные похожи одна на другую и очень отличаются от театральных и киношных гримерок. Здесь, как правило, нет никакой экзотики -- париков, костюмов, пастижерных изысков в виде накладных носов и зубно-губных пластин. Никакой роскоши -- зеркал во всю стену, спецподсветки и мягких вращающихся кресел. Телевизионные гримерные просты и аскетичны, как монашеские кельи. Ничего лишнего -- рабочий стол с минимумом косметики, причем большая ее часть самая обычная, какой пользуются в повседневной жизни. Стаканы с кисточками, расчески, щетки, фены. К рабочему столику приставлен ничем не примечательный стул -- зачем тратиться на дорогущий специнвентарь, если можно прекрасно работать на чем попало? Телевизионный ведущий должен выглядеть на экране, как в жизни. Вот и не балуют телевидение рачительные хозяйственники. Причем все изложенное справедливо для любых телевизионных студий мира -- в скудно обставленных комнатках гримируют и великих, вроде Уолтера Кронкайта и Владимира Познера, и звездочек поменьше -- каких-нибудь ведущих новостей в Королевстве Лесото и асов разговорных шоу на Ярославской студии. Петербургское телевидение не исключение: скромная гримерка для своих. Вся театрально-кинематографическая специфика в соседней комнате -- когда-то, когда на питерском ТВ еще ставили телеспектакли и даже мини-сериалы, в ней работала дружная бригада парикмахеров-гримеров-пастижеров. Там экзотики хватало. В гримуборной "для своих" сидели дежурные парикмахер и гример. Такая работа раньше считалась скучной -- действительно, ни уму ни сердцу: попудрить диктора или гостя какой-нибудь программы, замазать "усталость" под глазами ведущей программы для молодежи, которая всю ночь толковала с модным рок-музыкантом. Об интервью толковала, не о чем-нибудь. Потом эта тоскливая работа стала единственной, и те, кто не ушел со студии на вольные хлеба, бились за возможность подежурить. Ведь если долго нет никакой работы, по нынешним временам могут и уволить, а премии, хоть и копеечной, вообще не увидишь. Постепенно заброшенная гримерка заполнялась людьми -- теперь дежурили по два гримера и по два парикмахера. Работы далеко не всегда хватало на всех. Чаще -- как на конкурсе вокалистов: один выступал, то есть работал, остальные готовились. А то и просто скучали -- своих программ снимали все меньше. Поэтому Лизавету встретили радостными приветствиями. -- Здравствуйте, Лизонька, давненько вы не заходили, в командировку ездили или... -- повернулась к ней старейший гример студии Вера Семеновна. -- Здравствуйте. В горы, на лыжах каталась. -- Ой, а я смотрю, откуда такой загар! Ты же вроде была против этих кварцев! -- безапелляционно заявила громогласная парикмахерша Тамара. -- Вы ко мне сядете, Лизонька, или сразу к Тамаре? -- обращение "Лизонька" в устах старейшего гримера звучало совершенно по-тургеневски. Только Вере Семеновне разрешалось называть Лизавету Лизой, Лизонькой и так далее. Все остальные нарывались на едкие замечания. -- Спасибо, Вера Семеновна, я -- как обычно. Обычно Лизавета гримировалась сама, а причесываться ходила именно в гримерку для своих. Тамара пододвинула стул, достала из косметического ящика фен и тут же принялась болтать: -- Вот ты говоришь, от зимнего загара кожа горит и истоньшается, а Наталья каждую неделю или даже по два раза на неделе нежится в этих хрустальных гробах и выглядит на пять с плюсом, и не надо в горы подниматься. -- Горы -- это удовольствие. -- Лизавета не захотела вдаваться в подробности и рассказывать, какое это грандиозное удовольствие -- солнце, снег, почти космической, инопланетной красоты пейзажи, яркие разноцветные костюмы и одинаково коричневые и улыбчивые лица лыжников. -- А что касается кварцевания, оно действительно опасно, хотя и не для всех, по крайней мере, так пишет "Космополитен". Ссылка на этот журнал обычно производит должное впечатление. "Космополитен", когда-то недоступный, давно издается на русском языке, и каждый желающий может удостовериться, что это глянцевый вариант "Работницы", разве что иллюстрации эффектнее. Но большинство по инерции продолжают считать все напечатанное на его мелованных страницах безусловной истиной. -- Горы тоже опасно -- можно ногу сломать! -- продолжала Тамара. -- Может кирпич на голову упасть! Или кусок балкона, у нас сюжет был. Не видели? На Каменноостровском проспекте, номер дома не помню, на мальчика упал кусок лепнины, голова кариатиды. -- И что с мальчиком? -- встревожилась сердобольная Вера Семеновна. -- Жив, к счастью. Но сразу после этого проверили фасады домов и оградили те участки, которые представляют опасность. -- Ах, вот оно что! -- Тамара так энергично всплеснула руками, что чуть не уронила фен. -- А я-то думаю, почему по улицам не пройти, понаставили барьеров и заборов! -- Уж лучше так, Тамарочка! -- заметила Вера Семеновна. -- Так не так, а когда эти заборы обходишь, можешь и под машину угодить. Хрен редьки... -- Я, честно говоря, спешу, -- сказала Лизавета, увидев, что обитатели гримерки готовы всерьез начать диспут насчет меньшего из зол. Это сейчас очень популярное занятие -- и при выборе президента, и при покупке колбасы. -- Ты всегда спешишь. -- Тамара взяла принесенную Лизаветой пенку. Вообще-то в гримерке имелись примочки для грима и прически, купленные централизованно. Только, на беду, ответственный за закупки начальник хозяйственного отдела, приобретая косметику, придерживался мелкобуржуазного принципа "числом поболе, ценою подешевле" -- лак и пенка для укладки волос, пудра и тон приобретались крупными оптовыми партиями, и на мелочи типа срока годности никто не обращал внимания. Эти запасы благоухали так, словно в гримерке только что травили клопов и тараканов. Лишь безумно храбрые или беспросветно глупые люди разрешали мазать свои щеки и поливать волосы казенными снадобьями. Лизавета ни глупой, ни особо смелой себя не считала, лечиться от облысения и пересыхания кожи не хотела и, как всякий утопающий, спасала себя сама -- таскала на работу все необходимое. Потекли обычные разговоры -- о косметике, модах, ценах, семье, мужьях, любовниках -- о чем обычно разговаривают женщины, оказавшиеся в сугубо дамской обстановке, вроде зала парикмахерской, косметического кабинета или на занятиях по аэробике. Однако в этот раз разговоры были хоть и обычные, но странные. Все, на первый взгляд, как всегда -- тем не менее атмосфера душная, темная, как перед грозой. Так бывает. Все тихо, мирно, туч нет, солнышко сияет, но в воздухе носится предчувствие бури. Спокойное оцепенение, переполненное тревогой. И в гримерке в тот день запах лака для волос перемешался с запахом дурных вестей. Хотя никто ничего особенного не говорил и не рассказывал, чувствовалось, что мысли гримера и парикмахера заняты не только работой. А дамская болтовня -- лишь попытка избавиться от тоскливых дум. Вообще-то телевизионная гримерная сугубо женской никогда не была, здесь толклись и мужчины, ведущие спортивные передачи, и новостийщики, и дикторы. Однако атмосфера, царящая здесь, меняла и их тоже -- мужчины охотно и со знанием дела обсуждали сорта пудры, цены на костюмы в элитном магазине "Барон". С еще большим знанием дела они беседовали о том, кто, что, с кем и где. Лизавета не так давно с удивлением отметила, что сплетничают мужчины чаще и больше, чем давно заклейменные сплетницами дамы. -- Общий привет! Лизавета, триста лет, триста зим! Тамарочка, дай лапку! Отдельный поклон Вере Семеновне! -- ворвался в гримерку самый обаятельный и привлекательный диктор всех времен и народов Валентин Ченцов. Ворвался и немедленно подтвердил тезис о мужской склонности к пересудам: -- Опять звонил муж Леночки Кац, она так и не нашлась. -- Не нашлась? Боже, что же могло случиться-то! Он больше ничего не сказал? -- затараторила Тамара. -- Нет, а я не стал расспрашивать. Ленка, она ведь мужика своего не уважала, просто держала при себе, чтоб был, вот я и думаю, не закрутила ли где? -- Валентин, в лучших водевильных традициях, игриво подмигнул присутствующим. Одет он был тоже неумолимо водевильно -- белая хрустящая рубашечка, галстук-бабочка в горошек, тужурка а-ля Лев Толстой и лакированные штиблеты. -- Ты чего мелешь, язык без костей, глаза бесстыжие! -- возмутилась Вера Семеновна. Валентин ответил еще более игривой улыбкой. Бомба тревоги, висевшая над гримеркой, взорвалась. Лизавета теперь поняла, что предчувствие тревоги было не миражом, а реальностью. Тамара, заметив ее удивленное лицо, всплеснула руками: -- Лизавета же ничего не знает! -- И тут же начала рассказывать: -- У нас Лена Кац пропала, представляешь! Сначала-то никто не спохватился. Она часто брала отгулы, чтобы подхалтурить. У нее ведь полно контактов в музыкальном мире -- без нее ни один концерт не обходился, -- ревниво проговорила Тамара. -- Сама знаешь, связи -- это все. Дело было не только в связях. Леночка -- эту милую женщину все называли "Леночкой" и никак иначе -- была лучшим гримером на Петербургском телевидении, а может быть, и во всем Петербурге. Маленькая, юркая, с такими же маленькими, ловкими ручками, она творила чудеса. Превращала угрюмого, прыщеватого представителя номенклатуры в американизированного политика с широкой улыбкой и гавайским загаром. Делала из угловатой эстрадной звездочки отечественного разлива роскошную диву, вполне пригодную для кабаре в Монте-Карло или Лас-Вегасе. Могла замаскировать дряблую шею, мешки под глазами, досадные, чересчур глубокие морщины в уголках глаз или складки, сбегающие к губам от крыльев носа, что особо ценили уже состоявшиеся экранные герои. Сейчас за хорошими гримерами охотились не только артисты и певцы, но и политики, предприниматели, модные адвокаты, нотариусы. Однако Леночка была не просто визажистом. Лизавета знала, что она еще и мастер портретного грима. Как-то раз, когда на их студии снимали чуть ли не последний большой спектакль для взрослых, Леночка справилась с труднейшей задачей -- сделала из всем известного курносого артиста Иоанна Грозного, да не просто Иоанна, а настоящего двойника, точную копию скульптурного портрета, реконструированного Герасимовым по черепу царя. По слухам, Леночка входила в бригаду гримеров "Ленфильма", которые несколько лет назад трудились на съемках российского политического триллера "Волки", -- сценарист задумал кино как политическую портретную галерею времен Никиты Хрущева, героями были и Брежнев, и Микоян, и Подгорный, работы гримерам хватало, справились они блестяще. -- Так вот, -- продолжала Тамара, -- она давно говорила, что собирается увольняться, -- посуди сама, стоит ли здесь горбатиться за копеечку, когда за один концерт получаешь в десять раз больше? А ей еще и большая халтура привалила, она сама хвасталась. Поэтому если день или два ее не видишь -- значит, отгулы. А потом вдруг муж позвонил, Валерка. Мы рядом живем, соседи, я его знаю. Спрашивает, когда Леночка из командировки возвращается. А какая командировка -- у нас никто понятия не имеет. В общем, неделю назад она, как говорится, ушла из дома и не вернулась. И никто ничего не знает -- ни где она, ни что с ней. Валерка уже и в милицию заявил. Да что они могут! Сказали "будем искать" и отложили заявление в сторонку. Ты сама знаешь, как у нас ищут пропавших без вести. Лизавета кивнула. -- А все-таки вполне вероятно, что она кого-нибудь себе нашла! -- не унимался диктор Ченцов. Бабочка на его груди топорщилась, словно грудь у голубя-сизаря. -- Типун тебе на язык! -- воскликнула добрейшая Вера Семеновна. -- Леночка чистой души человек, и работник прекрасный, а ты вечно со своими кобелиными предположениями! -- Ну, работник -- это бабушка надвое сказала. -- Тамара недолюбливала Кац с той поры, как попыталась через Леночку прорваться на эстрадные концерты и у нее ничего не получилось. -- Почему? -- возразила старая гримерша. -- Ее еще Матвей Владимирович учил, говорил, что он