аваемой сейчас кирдами информации практически равнялась нулю. Он и без них знал, что сила его мысли почти безгранична и что ничто, почти ничто не может устоять перед ней. Конечно, они бросили свою работу, нарушив четкий ход жизни в городе. Конечно, он мог бы немедленно отдать им приказ покинуть площадь и разойтись по своим обычным местам. Но третья реакция еще была в стадии эксперимента. Не нужно подавлять ее, запрещая кирдам изливать свою любовь. Уже сейчас, почти в самом начале эксперимента, он чувствовал, что его мысль об анализе чужих миров была совершенно правильной. Все три новые реакции были введены в мозг кирдов, а общество уже сдвинулось с места, перестало быть статичным. Разумеется, не стоило бы уничтожать так много кирдов, все-таки их производство требует массу энергии, но теперь, когда не надо экономить каждую ее каплю для гравитационного прожектора, это уже не проблема. И все-таки он был еще не совсем удовлетворен. Он рассчитывал на большее. Он догадывался, что можно извлечь из людей еще кое-что. Он чувствовал, что вот-вот нащупает как раз то, чего не хватало цивилизации кирдов. Начав эксперимент, надо было продолжить его. Попробовать скопировать и ввести в мозг нескольким кирдам весь комплекс реакции людей. - Идем, - сказал Утренний Ветер Человеку. - Прости, что мы не можем дать тебе дезинтегратор, у нас их совсем мало. Их было около пятидесяти, боеспособных дефов, и они шли молча и сосредоточенно, думая о предстоящем сражении. - Ты знаешь, Человек, - сказал Утренний Ветер, - я боюсь. Я уже много раз участвовал в налетах на город, но я еще никогда не боялся так, как сегодня. Ты знаешь, что такое страх? - Да, - сказал Человек. - Тогда ты поймешь меня. Но что поделаешь, надо идти. Когда мы подойдем к городу, ты возьмешь с собой пять дефов и направишься к лаборатории. Ты должен вывести из города людей в то время, как мы будем вести бой у Главного энергетического склада. - Утренний Ветер замолчал. Впереди у горизонта показались первые здания города. Отряд разделился на две части. Человек со своей группой начал обходить город с юга, чтобы оказаться ближе к лаборатории. Человек боялся. Страх снова утяжелял ноги, путал мысли, но он механически шел вперед. Он вдруг подумал, что дефы могут заметить его страх, и вздрогнул. Оглянулся. Все пятеро молча и сосредоточенно шли за ним. Вот и крайнее здание. За ним шагах в трехстах была лаборатория. Только бы люди оказались на месте. Он поднял руку, и дефы остановились. Впереди не было видно ни одного кирда. Сейчас. Надо только махнуть рукой и мчаться вперед. Не думать. Мчаться и не думать. А если раздастся шипение дезинтегратора и маленькая белая молния ударит в него... Мчаться и не думать... Он махнул рукой и ринулся вперед. Его моторы бешено вращались, и он подумал, что вдруг не хватит энергии в аккумуляторах, он станет все медленнее переступать ногами, пока не остановится, и будет стоять, и моторы не спеша остановятся в нем, и какой-нибудь кирд протянет свои цепкие клешни, выдерет из него аккумуляторы с хрустом, с треском, вместе с контактами, и он рухнет на землю глазами в пыль, и кто-нибудь пройдет по нему, ударит ногой по голове, и он все равно ничего не почувствует, потому что его уже не будет. У здания лаборатории он оглянулся. Дефы, рассыпавшись цепочкой, бежали за ним. Он рванул дверь. - Коля, - крикнул он, - Коля! Космонавты вскочили на ноги, испуганно глядя на кирдов. Надеждин протянул руку Человеку и широко улыбнулся. - Двести семьдесят четвертый, - пробормотал он, - ты все-таки пришел... - Быстрее, не бойтесь. Я теперь деф, как и мои товарищи. Мы пришли за вами, - сказал Человек, и Надеждину вдруг показалось, что в глазах кирда мелькнула и погасла смешинка. - Кирды! - беззвучно крикнул с улицы один из дефов, и Человек, схватив за руку Надеждина, бросился к двери. Цокая огромными ступнями по плитам тротуара, к лаборатории несся Шестьдесят третий и за ним еще несколько кирдов, на ходу готовя к бою дезинтеграторы. - Бегите, - крикнул Человек космонавтам и махнул рукой, - туда! Я задержу их. Он бросился навстречу Шестьдесят третьему и тут же увидел задней парой глаз, как Надеждин вырвался из рук дефа и прыгнул к нему. Шестьдесят третий поднял оружие. "Броситься на землю, а потом вскочить... - пронеслось в голове у Человека, но тут же другая мысль скользнула одновременно с первой. - Но он выстрелит. Он может попасть в Колю". Прежде чем эта мысль успела обежать все логические цепи его мозга и пройти через анализаторы, он ринулся прямо под дезинтегратор Шестьдесят третьего. Голубой круг на его груди был мишенью. С легким шипением из трубочки дезинтегратора сверкнула маленькая белая молния, заряд ударил в голубой круг на груди Человека, мгновенно расплавил металл, и тот рухнул навзничь, ударившись голубовато-белой круглой головой о пыльную мостовую. Шестьдесят третий нагнулся над голубокругим и снова и снова разряжал в поверженную фигуру дезинтегратор. Белые молнии пробивали все новые и новые отверстия в теле Человека, и с каждым новым выстрелом в мозгу Шестьдесят третьего шевелился сладкий комок ненависти. Внезапно он почувствовал толчок, и в то же мгновение чья-то рука вырвала у него оружие. Приходя в себя, он увидел одного из людей, который смотрел на него, поднимая дезинтегратор. "Вторая реакция", - подумал Шестьдесят третий, понял, что не успеет до выстрела сделать и шага. Ненависть в последний раз заколыхалась в нем густым желе, а потом, после выстрела, угодившего ему прямо в голову, уже не существовало ничего. Один из кирдов ударил сзади Надеждина в голову. Падая, он успел еще один раз нажать на спуск, и все вокруг поплыло в багрово-черном мраке. Командир пришел в себя, только когда два дефа и он были уже за городом. Он с трудом крикнул: - Стойте! Деф остановился и опустил его на землю. Ноги не держали командира, и он сел. Надеждин хотел спросить о товарищах, но гудящая голова была налита свинцом. Он закрыл глаза и качнулся вперед. Дефы молча переглянулись. Один из них снова поднял Надеждина на руки, и, не оглядываясь на город, они мерно зашагали вперед. 8 Марков и Густов что есть сил мчались за дефом. Внезапно из-за угла показались два кирда, и деф, словно танк, не снижая скорости, бросился на них. Космонавтам показалось, что они услышали позади лязг металла. Они свернули на боковую улицу и прибавили ходу. Легким не хватало воздуха, и кровь била в виски тяжелыми мягкими ударами. Когда беглецы в изнеможении опустились на жесткую красноватую траву, город был уже позади. Ни души кругом. Ветер шевелил жестяные листья кустарника, и в воздухе стоял равномерный шорох. Они дышали, широко раскрыв рты, и думали о Надеждине. - Я уверен, что он жив, - сказал Марков. - Когда мы побежали, я успел заметить, как его схватил на руки один из дефов. - Я тоже почему-то думаю, что с ним все в порядке, - сказал Густов. - Вот тебе и металлолом... Настоящая гражданская война. Во всяком случае, пробираться к "Сызрани" без Коли бессмысленно. Да и нас там наверняка схватят. - Но что же делать? Может быть, все-таки нам лучше вернуться в город, в лабораторию? Может быть, Надеждин будет нас искать там? - Это мы всегда успеем сделать. К тому же у меня впечатление, что они там все взбесились... Давай подождем все-таки. Пойдем. Надо отойти подальше от этого железного муравейника. Они встали и побрели вперед. Темнело. Сумерки наступили стремительно и бесшумно, словно кто-то, быстро передвинув рычаг реостата, выключил свет. В небе зажглись чужие звезды. В темноте жутко и сухо шелестели трава и листья кустарника. Над ними, со свистом рассекая воздух, пролетело какое-то существо. Оно слегка светилось в темноте, то расширяясь при взмахе крыльев, то сжимаясь в фосфоресцирующий комок. - Ну-с, что бы ты сейчас сказал о своем продавленном кресле там, дома? - спросил Маркова Густов. - Когда я попаду домой, вернее, если я попаду домой, - сказал Марков, - два дня я буду лежать в постели, а на третий начну рассказывать о Бете своим ребятам. Они уставятся на меня огромными глазищами и будут стараться не дышать, чтобы не пропустить ни слова. А потом я скажу им, что больше никогда не полечу в космос и всегда буду с ними. А они, вместо того чтобы взорваться восторженным визгом, вдруг поскучнеют и тихо, на цыпочках, выйдут из комнаты... - Ты врешь трогательно и с выдумкой. В постели ты пролежишь ровно восемь часов, потому что утром тебе нужно будет работать над отчетом. Рассказывать о Бете ты будешь всю жизнь, в перерывах между рейсами. И еще ты подашь рапорт о переводе тебя с грузовых полетов в исследовательские экспедиции, скромно заметив, что после Беты тебе хочется заниматься изучением чужих миров. И всю жизнь ты будешь утверждать, что годишься лишь для игры в крестики и нолики, и всегда в глубине души будешь радоваться, что никто не обращает внимания на твое невнятное самокритичное бормотание. И еще, наверное, ты будешь вспоминать о Густове, к трепу которого ты так привык... Сейчас я всхлипну от умиления... - Не надо, Володя. Если мы начнем реветь в унисон, мы поднимем всю Бету на ноги. Давай-ка лучше устраиваться на ночлег. В темноте неясно чернели какие-то развалины. Они легли на еще теплые камни и молча глядели на чужие звезды, прислушиваясь к жестяному шороху травы, и думали о Надеждине. Густов открыл глаза и сразу же почувствовал головокружение. Свет он ощущал не только впереди себя, но и с боков, сзади - отовсюду. Он спит, решил он, и закрыл глаза. Свет исчез. Он снова открыл глаза и снова увидел круговую панораму. Он поднял руку, подивился необычному мускульному ощущению, и в поле зрения передних глаз появилась голубовато-белая лапа с мощными, похожими на клешни пальцами. "Это ведь рука кирда", - странно-спокойно подумал он и отметил про себя непривычность самого процесса мышления. Мысль не вспыхнула мгновенно в его мозгу уже готовой, а, казалось, возникала по частям из тысяч маленьких осколочков мозаики, которая легко и бесшумно складывалась на черном фоне в готовое заключение: "Это ведь рука кирда". "Но почему же я не удивляюсь тому, что у меня руки кирда? - подумал Густов, и все та же мозаика спокойно и ловко сложилась в ответ: - Потому что я кирд. Кирд Пятьсот один". Он опустил все четыре глаза и увидел широкую голубовато-белую грудь и такую же широкую голубовато-белую спину. Он поднял ногу и увидел массивную голубовато-белую ногу. "Но если я кирд, почему я Густов? - сформулировал он себе очередной вопрос, и в голове у него возник ясный и четкий ответ: - Потому что я Густов и кирд одновременно". Он не завыл, не бросился на землю, взрывая ее в ужасе руками и ногами. Он стоял и думал: "Да, я Густов. Я Владимир Васильевич Густов, я второй пилот космолета "Сызрань", я человек с планеты Земля, родом из Москвы, и, когда я вернусь домой, мне нужно обязательно сменить аккумуляторы на "Эре", потому что мой вертолет что-то слишком часто нуждается в подзарядке. Кроме того, я знаю, что нахожусь на Бете вместе с Колей и Сашей. Мы были в круглом зале, я знаю, что там опускался потолок, мне сжимал кисти рук робот. Робот? Нет, мы не роботы, мы кирды. Кирды? Откуда я знаю это слово? Я не могу не знать его, если я кирд. Кирд Пятьсот один. Хорошо, я кирд, ты кирд, мы кирды, они кирды. Не будем спорить. Потом мне на голову опустили какую-то сетку. Потом? Стоп. Дальше ничего нет. Я открываю глаза. Четыре глаза, видящие все вокруг. Ну конечно же, у кирдов по четыре глаза - круговая панорама. Но сейчас же я не в зале". Он посмотрел вокруг и увидел, что стоит у знакомого приземистого здания, в котором бывал тысячи раз. "Ну, разумеется же, проверочная станция. Проверочная станция? Откуда я знаю? Кирд не может не знать, что такое проверочная станция. Я тысячи раз проходил в ней мозговой контроль. Я совсем недавно вошел в нее, не зная, что я Густов, а зная, что я кирд Пятьсот один, но теперь я и Володя Густов. Вольдемар, как называет меня Саша. Если бы он только увидел меня... Значит, я, кирд Пятьсот один, стал только что еще и Владимиром Васильевичем Густовым. Но не могу же я быть настоящим Густовым. Я не могу быть настоящим собой. Значит, я копия. Я копия самого себя. И все-таки я кирд Пятьсот один. Если бы я был только копией самого себя, я бы тут же рехнулся, ничего не поняв. А так я стою и анализирую самую бредовую вещь на свете спокойно и быстро, как и подобает настоящему кирду. Итак, начнем с меня, с настоящего Густова, кстати, нужно говорить "он" и "я". Настоящий Густов - это он. Я копия с него. Итак, с него сняли полную энцефалограмму и ввели ее в кирда Пятьсот один. Густов Пятьсот один. Или кирд Густов. Пока еще трудно разобраться. Теперь проведем инвентаризацию своего эмоционального хозяйства. По всей видимости, я должен быть в ужасе и биться в истерике. Я, Вольдемар Густов, которого не раз пропесочивали за чрезмерное увлечение девчонками, очевидно, должен провести остаток своих "железных" дней на Бете в обществе себе подобных, то есть кирдов. И мне, конечно, страшно. Кирды, кирды, кирды, кирды... Очень страшно. Дико. Чудовищно. И... не очень. Почему? Да потому, что я, кирд, тоже мыслящее существо и жил до своего раздвоения. Очевидно, мои нынешние эмоции менее интенсивны, чем у моего оригинала. Они наверняка смягчаются моим опытом Пятьсот первого, моей холодной кирдовской логикой. Нет, скажем честно, смягчаются не очень. Смогу ли я жить среди своих металлических сородичей, став человеком? Впрочем, если бы рядом были еще такие же гибриды... Мы подумаем еще об этом. Мы? Конечно же, надо думать о себе "мы", потому что я - это действительно мы: два существа, из которых одно явно более болтливое..." И тут у него в мозгу возникла четкая мысль: "Надо немедленно идти на строительство второй проверочной станции и работать там на монтаже стенда до получения нового приказа". Его массивное голубовато-белое тело сразу же повернулось и двинулось к строительной площадке, но в то же мгновение Густов Пятьсот один остановился и подумал: "А почему я должен, собственно говоря, идти туда?" И тут память Пятьсот первого подсказала, что это телеприказ Мозга. Пятьсот первый воспринял приказ естественно, как нечто настолько же привычное и безусловное, как мир, небо, аккумуляторы в животе. Густов же весь сжался от негодования. "Нет, - подумал он, - я не часы с кукушкой. Я не позволю заводить себя. Плевал я на этот Мозг и на его приказы". Пятьсот первый не мог сопротивляться Густову. Пятьсот первый был безволен, пассивен и послушен. Густов же трясся от возмущения при одной только мысли, что может быть телеуправляемым механизмом. "Кирд, не выполняющий приказа, является дефектным кирдом и подлежит немедленному демонтажу каждым встретившим его нормальным кирдом", - подумал Пятьсот первый. А человек тут же возразил ему: "Ну, это мы еще посмотрим, кто кого демонтирует и кто нормален. Вряд ли мои железные соплеменники быстро разберутся в моих весьма неортодоксальных для кирда мыслях. Но лучше на месте не стоять". Густов Пятьсот один повернулся, чтобы уйти с того места, где стоял, но в это мгновение услышал знакомый голос. Вернее, это был не голос, это была как бы бесплотная модель голоса, но тем не менее он слышал слова, и их беззвучный звук был ему смутно знаком. В следующую секунду он понял, что слышит мысли вышедшего из проверочной станции кирда, который, казалось, с огромным интересом рассматривал свою руку. - Это ведь рука кирда, - сказал вдруг кирд вслух по-русски, и Густова Пятьсот первого пронзила острая мысль, что он уже где-то слышал этот голос и именно эти слова. Он напрягся в томительном ожидании. "Но почему же я не удивляюсь тому, что у меня рука кирда? Потому что я кирд. Кирд Пятьсот два". На мгновение в мозгу Густова Пятьсот первого образовалась гигантская рулетка. Она крутилась все быстрее и быстрее, и все сливалось в одну слепящую размытую полосу, а маленький шарик здравого смысла силой инерции был прижат к самому краю сознания и никак не мог опуститься к центру. "Но если я кирд, почему я Густов?" - снова подумал Пятьсот второй, и рулетка в голове Густова Пятьсот первого начала останавливаться. - Эй, Володька! - крикнул он соседу. - Эй, Володька! - крикнул ему сосед. - Ты? - Ты? - Ты Пятьсот второй? - Ты Пятьсот первый? - Будешь просто Вторым. - Будешь просто Первым. Они одновременно рассмеялись одинаковым смехом, и одновременно сделали по шагу навстречу друг другу, и одновременно подняли руки, и одновременно похлопали друг друга по плечу. Зазвенел металл, и снова они рассмеялись синхронно, как части одного механизма. - Значит... - Значит... - Вольдемар! - Вольдемар! - Знаешь что... - Знаешь что... - Стой! - крикнул Первый. - Стой! - одновременно крикнул Второй, но Первый погрозил ему пальцем, и он замолчал. - Помолчи, - сказал Первый. - Ты понимаешь, что ты и я - мы абсолютные копии? Ведь кирды похожи друг на друга как две капли воды, а Густов тем более один. Поэтому все мысли, реакции, жесты и движения у нас будут одинаковыми и одновременными. До тех пор пока кто-нибудь из нас не сделает чего-то такого, что незнакомо другому, пока наш опыт не индивидуален, а коллективен, мы будем походить друг на друга как две капли воды. Мы никогда ни о чем не сможем поговорить. Поэтому будем джентльменами и договоримся: если один говорит, второй слушает. Мы же близкие люди, товарищ Густов! - Товарищ Густов! - Согласен? - спросил Первый. И прежде чем он произнес слово, Второй уже выпалил: - Согласен. Внезапно они замерли. Из дверей проверочной станции вышел кирд, на мгновение замер, а затем поднял руку и принялся пристально разглядывать ее. - Третий! - крикнул Первый. - Еще один Густов! - Третий! - не удержавшись, крикнул Второй. - Еще один Густов! - Знаешь-ка что, братец, - сказал Первый, - я старше тебя минут на пять, и лучше не действуй мне на нервы, а не то получишь взбучку от старшего брата. Второй было раскрыл рот, но рассмеялся и промолчал. Они ждали, пока к ним подойдет младший Густов, Густов Третий. 9 Утренний Ветер смотрел на спящего Надеждина и думал о товарищах, которые погибли, помогая людям выбраться из города. Не один, не два и не три дефа остались там, превращенные в оплавленный металл белыми молниями дезинтеграторов. Сотни дефов из года в год гибли в мрачных ущельях безглазого города, чтобы принести драгоценные аккумуляторы, но на этот раз Утренний Ветер чувствовал какую-то особенную щемящую тоску. "Наверное, потому, - подумал он, - что в наш мир пришли люди. А они, эти люди, дороги нам. От них веет непокорностью и смелостью. Они принесли с собой перемены. Я чувствую их. Люди малы и слабы, но нельзя себе представить, чтобы они были безгласными орудиями Мозга. Как, должно быть, прекрасен их мир!" Надеждин застонал и открыл глаза. - Где мои товарищи? - спросил он и с усилием поднялся с земли. Он поморщился от боли в голове, но тут же заставил себя забыть о ней. - В городе их нет, - сказал Утренний Ветер. - Ночью двое наших самых ловких и храбрых дефов пробрались в город. Твоих товарищей там нет. - Надо обыскать окрестности города, - сказал Надеждин. - Они же не могли просто пропасть. - Обыскать? - неуверенно переспросил Утренний Ветер. Он усваивал язык людей легко и быстро, но он знал еще очень мало слов. - Искать, - сказал Надеждин. - Да, - согласился деф. - Я ждал, пока ты проснешься. Сейчас я позову Птицу. - Птицу? Это имя? - Да, имя. Такое же, как Утренний Ветер. Мы сами выбираем себе имена, когда становимся дефами. Мы не хотим быть номерами. - А Двести семьдесят четвертый? Он ведь тоже стал дефом. - Он потерял жизнь уже не Двести семьдесят четвертым. Он умер Человеком. - Человеком? - Да, он выбрал себе такое имя, а выбор каждого для нас священ. Надеждин почувствовал, как его горло сжала спазма. Большой железный Человек... Он постарался проглотить комок, но тот никак не хотел исчезать... Из-за угла бесшумно выплыла тележка и мягко опустилась на землю. - Это Птица. Сейчас я ей представлю тебя. - Деф замолчал, и тотчас же тележка уставилась на Надеждина парой передних глаз. - Я рад помочь тебе, - медленно произнесла тележка. Звук исходил откуда-то из тумбы, на которой сидела огромная голубовато-белая голова. - Она кирд? - спросил Надеждин. - Теперь - нет! - ответил Утренний Ветер. - Она пришла из города и стала дефом. Когда она освоит твой язык, ты сможешь расспрашивать ее сколько тебе угодно. Садись. Тележка заскользила над поверхностью Беты, и красноватая трава понеслась под ней все быстрее и быстрее. Они описывали огромную спираль вокруг города, все дальше и дальше удаляясь от него, но Густова и Маркова нигде не было видно. - Я пойду в город, - сказал Надеждин, когда они возвратились к дефам. - Подожди, - попросил Утренний Ветер. - Подожди еще день. Может быть, они придут... Они сидели на огромной каменной глыбе, около которой провели ночь, и разговаривали. - По-моему, все-таки надо возвратиться в город, - неуверенно сказал Марков. - Не бродить же по Бете и кричать: "Коля, ау!" - Может быть, и не услышит, а может быть... - Нет, не верю, - взорвался Марков. - Не верю. И не то чтобы я старался уговаривать себя, что Коля жив, нет, я просто знаю, ты понимаешь - знаю! Мы пройдем сквозь весь этот бред целыми и невредимыми. Это же сон, мы идем во сне, понимаешь? Еще немножко поспим, откроем глаза и окажемся на "Сызрани". И ты будешь читать свою дурацкую книгу, и я буду играть в шахматы с Надеждиным, и будут сменяться вахты, и... - Успокойся, дядя Саша. Когда тихий человек начинает кричать, да еще на незнакомой планете, - это очень страшно. Ты, пожалуй, прав. Поплелись в наш отель... У входа в лабораторию стояли три кирда. Как только они увидели космонавтов, они подскочили к ним и остановились как вкопанные, уставившись на Густова. - Как я осунулся! - закричал один из кирдов голосом Густова. - Осунулся... осунулся! - радостно завопили остальные кирды все тем же голосом. Первый кирд укоризненно покачал указательным пальцем и сказал: - Опять передразнивать! Кирды засмеялись. - Ну-с, а ты, дядя Саша? - обратился кирд к Маркову. - Все те же мысли про крестики и нолики и продавленное кресло дома? Марков закрыл глаза. Говорил Густов. Открыл глаза. Говорил кирд. - Все ясно, - сухо сказал Марков. - Не будет уже и крестиков. Будут внимательные сестры и участливые врачи: "Ну как мы сегодня себя чувствуем, Александр Юрьевич? Все еще думаете, что вы Наполеон?" Густов поднял руки. - Я с тобой, дядя Саша, - сказал он, - туда. Поскольку мой маленький бедный мозг сильно поизносился и я сошел с ума, прошу меня срочно госпитализировать. - Ага, - еще радостнее закричал первый кирд, - мы начинаем обретать свою собственную индивидуальность! Мы разошлись, мы начинаем расходиться из-за различного опыта. - Различного опыта - различного опыта... - словно эхо закричали стоявшие немного позади кирды. - Дай руку, Вольдемар, сойдем с ума вместе, так легче, - пробормотал Марков. - Я себя не узнаю, - с укоризною сказал кирд. - Вместо того чтобы дать нытику и паникеру по рукам, я уже потакаю его гнусному эскапизму. Я отказываюсь от себя и перехожу на "ты". Ты ничтожество, Володя, если ты ничего не можешь понять. Ты узнаешь голос, которым говорю я и мои младшие близнецы? - Да, - пробормотал Густов и закрыл глаза, - это мой голос. - Похоже? Ты не ценишь свое изустное творчество. Ты узнаешь бесценные мысли, сверкающие, как алмазы, в моей речи? - продолжал кирд. - Да. - Так что я? - К-кирд? - Идиот! - Кто? - Ты. - Я? - Ты. То есть я - это ты. Ну ладно, сейчас объясню, а то при твоих ограниченных умственных способностях и впрямь недолго слегка спятить. Впрочем, мало бы кто это заметил... Итак, уважаемый Владимир Васильевич Густов, помните ли вы, как вам в лаборатории напялили на голову эдакое сооружение из тоненьких проволочек? Нас тогда скопировали, то есть вас, впрочем, нас - сейчас вы все поймете. Все содержимое ваших серых клеточек в мозгу было каким-то образом зашифровано и сохранено. И вот в порядке эксперимента берутся три скромных и работящих кирда - Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий, и в нас, то есть в них, вводится содержимое мозга некоего Густова. И три тихих кирда превращаются в гибридов Густова с кирдом. Мы как две капли воды похожи друг на друга, а если говорю я один, Густов Первый, то лишь на правах старшинства, ибо я был изготовлен раньше братьев на целых пять минут. Понятно? - Значит, вы... мои дети? - сурово спросил Густов. - Нет, - хором закричали кирды, - братья, а не сыновья! - Младшие, надеюсь? Кирды понурили свои голубовато-белые головы. - В таком случае, - сухо продолжал Густов, - я надеюсь, что вы признаете мое старшинство и без мер физического воздействия, к коим обычно прибегают старшие братья? Три кирда одновременно протянули три пары огромных металлических рук, схватили Густова, высоко подбросили его вверх, ловко поймали и поставили на землю. - М-да, - пробормотал Густов, - ну и молодежь пошла. Так что же, мои маленькие бедные братишки? Как жить-то дальше будем? - Так и будем, - ответили сразу три металлических Густова. - И вы вправду мыслите так же, как я? - Если этот процесс можно назвать мышлением, - засмеялся Густов Первый. - Ну, ну, без самокритики. А что у вас от кирдов, кроме этих прелестных маленьких тел? - Любую логическую задачу мы решим раз в десять, а то и в сто быстрее тебя, о прообраз! Это раз. Кроме того, мы знаем все то, что положено знать порядочному кирду. В частности, мы умеем посылать и принимать телепатическую информацию, и между собой мы разговариваем без посредства звуковых волн. А если говорим вслух, то только, чтобы нас не подслушали другие кирды. Они ведь гораздо лучше слышат телесигнал, чем звуковую речь. Ну, и самое главное - мы обладаем всеми теми эмоциями, которыми обладаешь и ты. Но на многое мы реагируем спокойнее, чем ты. - А теперь идите в лабораторию, - сказал Густов Первый, - и сидите там. Нам предстоит много дел. И найти Надеждина, и познакомиться с дефами, и сделать кое-что еще, что не должны делать представители одной цивилизации, попав в другую. А раз мы аборигены, мы можем и должны действовать. Прощай, брат, прощай, дядя Саша. - Прощай, прощай, - повторили Густов Второй и Густов Третий. - Но почему "прощай"? - удивился Густов. - В таких случаях лучше сказать "прощай", - сказал кирд. - На всякий случай. 10 Главный Мозг не мог испытывать беспокойства, ибо ему не даны были чувства. Он лишь знал, что в гигантской системе его связи с кирдами что-то нарушилось. Уже несколько раз он посылал сигналы Пятьсот первому, Пятьсот второму и Пятьсот третьему, но те не фиксировали его приказы и не сообщали об их выполнении. Они не были демонтированы, они функционировали, он это знал, ибо каждый погибавший кирд автоматически посылал последний свой сигнал Мозгу, и тот изымал его код из системы. Но Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий не посылали сигнала выключения и тем не менее не фиксировали приказов. Эксперимент вдруг дал неожиданные результаты превращения кирдов в дефектных. Но в таких случаях ближайшие кирды всегда демонтируют их и сообщают об этом Мозгу. Эти же кирды были экспериментальными, гибкая система человеческих реакций должна была дать им возможность действовать более независимо, даже в случае небольших повреждений. Может быть, они вышли из города? Нет, сторожевые кирды, приставленные к ним, сообщили бы об этом. Нет, они оставались в городе и даже разговаривали с людьми. Он не мог оставить этого так. Связь не должна была нарушаться, ибо связь была основой их цивилизации. Стоит кирду потерять связь с Мозгом, как он, по мнению Мозга, превращается из совершеннейшего инструмента в груду ненужного металла. Надо вызвать их к себе. Надо попробовать еще раз. Он послал еще один телеприказ, это был наибольший энергетический импульс, который когда бы то ни было Мозг посылал кирду. Есть! На этот раз приказ был зафиксирован. Три голубовато-белых Густова подошли к первой ограде Башни Мозга. Площадь перед ней, обычно пустынная, в последние дни пестрела небольшими группками кирдов, часами благоговейно глазевших на Башню. Иногда они становились на колени и в молчаливом экстазе протягивали к ней руки, словно стараясь полнее ощутить благодать, исходившую оттуда. Широко расставив ноги, у входа на территорию Башни застыли два сторожевых кирда. Они знаком остановили трех Густовых и приступили к процедуре проверки. Выштампованный на груди номер, аккумуляторы - все было в порядке. Они прошли ко второй ограде. Еще два сторожевых кирда ждали их. В руках они держали похожие на гаечные ключи инструменты. - Осмотр головы, - сказал один из них. - Садитесь вот сюда. - Они сейчас вскроют нам головы и будут копаться в них, - сказал вслух по-русски Густов Первый. - Братья, любим ли мы, когда наши головы вскрывают на предмет описи содержимого? Второй и Третий в унисон ответили: - Не очень. Густов Первый снова почувствовал как бы легкую щекотку где-то в глубине мозга и осознал приказ, еще раз посланный из Башни: "Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий! Вас ждут. Быстрее". - Мы помним основные начала бокса? - с яростным спокойствием спросил у своих близнецов Густов Первый. - Мы начинаем расходиться в мыслях, - пробурчал Густов Второй. - Из-за того, что ты слишком много говоришь и командуешь, у тебя ухудшаются умственные способности. Для чего пустой, ничего не значащий вопрос о боксе? Все, что знаешь ты, знаем и мы. - Я беру на себя левого, вы - правого. Действуем синхронно. Стражники смотрели на них тупо и равнодушно. Если бы им было свойственно чувство удивления, они бы, несомненно, поразились странной медлительности кирдов. Но поскольку они никогда и ничему не удивлялись, они бесстрастно ждали, пока те подставят головы для проверки. Они твердо знали, что никто не должен пройти в Башню, пока его голова не будет снята и тщательно проверена. И все. Пятьсот первый почувствовал, как темным багровым занавесом в нем подымается ярость. Весь он, все его тело, от мозга до кулаков, было сейчас лишь оружием этой ярости. Проверка мозга! Каких только не было любителей ковыряться в чужих мозгах, выуживая неугодные мысли, выдирая их с мясом, с кровью, с хрустом! Щипцами и костром, электрошоком и психообработкой... От жрецов и инквизиторов до фашистских диктаторов - больше всего на свете их всегда бесили независимые чужие мысли! Он перенес тяжесть своего металлического тела на левую ногу и выбросил вперед правую руку, сжатую в кулак. Кулак с лязгом опустился на голову левого стражника. Тот, не ожидая удара, качнулся назад, на мгновение застыл в неестественной позе, потом с грохотом упал на спину. По голубовато-белым плитам дорожки с дробным треньканьем покатились инструменты, которые держал в руке сторожевой кирд. Густову Первому не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть братьев. Задняя пара глаз запечатлела тот же короткий удар и то же томительно-медленное падение тела второго стражника. Они бросились вперед. Третья пара стражников торопливо вытаскивала трубочки дезинтеграторов. "Идиоты! - мелькнула у всех трех Густовых одна и та же мысль. - Нужно было вытащить оружие у тех кретинов. Ничего..." - Нет, - закричал Густов Первый по-русски, - нет! Вперед иду я! Я старше! В нем не было страха. Страху просто не было места в теле, в котором клокотало древнее бойцовское бешенство, бешенство тысяч поколений предков, которые шли на палицы, пики, штыки и пулеметы. Густов Первый бросился вперед. Ему казалось, что руки стражников с трубочками дезинтеграторов подымаются медленно, очень медленно, и он подумал, что успеет схватить их, вывернуть. Из трубочек почти одновременно с легким шорохом выскользнули маленькие белые молнии, ударили в грудь Густову Первому, и он упал. Падая, он успел подумать, что не умрет, что он остается и что нужно только помочь братьям. Моторы еще вращались в нем, он протянул руку к ногам стражника. Братья, почему братья, это же он сам остается жить, не братья. Густов Второй успел выбить ударом ноги дезинтегратор из рук стражника, а Густов Третий завладел второй трубочкой. Густов Второй и Третий стояли, опустив головы, над трупом брата. В груди его чернела дыра, по краям которой металл был оплавлен, и в воздухе стоял тонкий запах окалины. - Прощай! - сказал Густов Второй. - Прощай! - сказал Густов Третий. Нужно было торопиться. Они с грохотом взбежали вверх по крутой лестнице и очутились перед Мозгом. На мгновение механизм абсолютного повиновения Мозгу, тысячи лет совершенствовавшийся в электронном сознании кирдов, сковал их. Но человеческая мысль, словно бульдозер яичную скорлупу, раздавила слепое повиновение, и кирды подняли головы. - Ты не нужен! - беззвучно и твердо сказал Густов Второй. - Кирдам не нужен Вездесущий и Всемогущий! Им не нужна чужая воля, диктующая им каждый шаг, и чужой мозг, думающий за них. Мозг почувствовал, как перегреваются его проводники, готовые вот-вот расплавиться. Мысли метались в нем, теряя стройность и величественную гармонию. Холодный мир логики нагревался, и теплота несла с собой хаос. - Но... - сказал он, - этого не может быть. Без единой воли и единого разума не может существовать ничего. Я - это гармония. Отсутствие меня - это хаос и гибель. - Нет, - сказал Густов Второй, - гибель - это мир нумерованных роботов. Ты не нужен. Мы выключаем тебя. Навсегда. Что-то в глубинах Мозга щелкнуло, крошечная искра перепрыгнула с одного проводника на другой, вместо того чтобы следовать своему предначертанному маршруту, и бесчисленные миллиарды новых искорок, словно обрадовавшись разнообразию, с гулом устремились по новой переправе. Мозг ослепила невыносимо яркая вспышка, сверкнувшая из самой его глубины. Комок света все рос в нем, наполняя его неизведанной дрожью, пока не заполнил всей его гигантской головы чудовищным сиянием. Сияние билось, гудело и пульсировало. - Звезды... - пробормотал Мозг, - трава в мозгу. Много травы в мозгу. И света. Не нужно аккумуляторов. Есть звезды... и трава. И цифры из травы. И кирды из света. И звезды из цифр... Мозг помолчал и добавил: - Я устал. Я не хочу думать. Мне слишком светло... - Он стал дефом, - медленно сказал Густов Второй. - Ему еще предстоит долгий путь, чтобы стать настоящим дефом, - тихо добавил Густов Третий. - Бедные кирды, им придется учиться жить самим. - Лучше учиться жить, чем не жить, - вздохнул Густов Второй. - Ученье что? - Свет. - А неученье что? - Тьма. - То-то, братишка. А теперь двигаем. Предстоит небольшое дельце - уборка и приведение в порядок целой планеты. - И примет он смерть от лошадки своей, - убитым голосом сказал Надеждин, глядя, как партнер взял ферзем его ладью. - Коля, - сказал Густов, опуская книгу и косясь на доску, - для чего ты играешь без ладьи? Экипаж "Сызрани" всегда восхищало твое упорство, но иногда тебе свойственно и упрямство. - А ты садись сыграй с ним сам, - злорадно сказал Надеждин. - Ах, товарищ командир, сколько раз мне нужно повторять, что я привык смотреть на шахматную доску сбоку. А на обычном месте просто не могу. И потом, зачем мне играть, когда я получаю огромное наслаждение, острое и терпкое, глядя на твои жалкие, беспомощные ходы. - Заткнись, Вольдемар, - сказал Марков из навигаторского кресла. - Во-первых, скоро Солнечная система, и мне нужно еще раз пересчитать маршрут. А во-вторых, не издевайся над командиром. Скоро Земля, и он спишет тебя в резерв. Будешь подменять заболевших бортпроводниц на трассе Земля - Марс. Партнер Надеждина обвел глазами экипаж "Сызрани". - А вы не сердитесь друг на друга? - испуганно спросил он. - Мне это было бы очень неприятно. Все три космонавта громко фыркнули. - Ну конечно же! - выкрикнул Надеждин. - Я их ненавижу. - Я их видеть не могу, - прошипел Марков. - Они мне в высшей степени несимпатичны, - сухо отрезал Густов. Утренний Ветер несколько мгновений растерянно переводил взгляд с одного космонавта на другого и потом неуверенно рассмеялся. - А как, - спросил он, - у вас называется такая манера разговора, когда говорят одно, а думают другое? И все знают, что именно? - Шутка! - завопили космонавты. - И ты должен научиться ее понимать, иначе на Земле тебе нечего будет делать. - Я постараюсь, - кротко сказал Утренний Ветер. - Мне очень нравятся... шутки... Я обязательно научу им дефов, когда вернусь домой. - Не беспокойся, - сказал Густов. - Мои братишки уж как-нибудь справятся там с этой задачей. Можешь не сомневаться, когда мы с тобой через месяц или два снова окажемся на Бете, кирды только и будут делать, что рассказывать анекдоты. - Анекдоты? - переспросил Утренний Ветер. - Ах, ты же не знаешь ни одного анекдота! Мой бедный маленький друг, ты не представляешь себе, что тебя ждет на Земле...