конфета ему говорить мешала.) -- Уютно, -- сказал я. -- Прохлада, воздух, чай. Хорошо! -- Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (И сморщился -- брезгливо.) Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой стиль -- быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли? -- Есть немного, -- согласился я. -- Понимаете, -- он положил ногу на ногу, -- у меня такой пунктик -- мне во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вот вас я могу включить в свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и алгоритм ваш найду, и движение вычислю. И, знаете, весьма точно. Но... (Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он казался металлическим, и ему это нравилось -- Штарк то и дело посматривал в настенное зеркало.) -- ...Но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно. Ясность же хороша. О, я бы и этот мир сделал так, если бы стал богом. Понимаете -- во всем четкость, минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или, на худой конец, мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных свойств звери. И на таком фундаменте решено делать цивилизацию... Смешно. -- Закон о невмешательстве, -- напоминаю я. -- Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как станок. Мир -- друг. Мир -- робот. -- И упрекнул: -- А вы срываете мою работу. ...Неопределенность, слизистость, -- говорил он. -- Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь из-за ясной головы да маскировки кожей моих потрохов. Я хочу все знать точно и ясно. И потому пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это понятно) или потенциальный друг? Молчите, взвешиваете? Я бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хе-хе, безопасные, но... (Он поднял палец и погрозил мне.) Но с определенной мыслью --игривой. -- Валяйте! -- Итак... Штарк поднял палец и склонил голову, прислушиваясь. И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре, лязганье. Оно оборвалось у двери. Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке, с прорезями. Снова нарушение правил робототехники. -- Вижу, -- заворковал Штарк, -- вас смущает его вид. Это экранировка. Я же весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? А? Или со мной споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон. Кстати, преступление -- это реакция человека на ненормальные для него условия. Хороша формулировка? -- С гнильцой. -- Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я к вам и пальцем не прикоснусь. Нет и нет! Штарк сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, мол, не вмешиваюсь... Но губы его вздернулись -- их углы, -- и подбородок остро выпер вперед. И нос бросил на него четкую тень. Штарк, весь сверкающий, был словно выбит из металла. ...Робот? Это обычная многоножка типа Ники, ростом с меня сидящего. Вес ее килограммов пятьсот. Я перешел из людского тягучего времени в аргусовское, динамичное время. И оттуда смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между им и мной сверхмедленными шагами. Отсветы полировки стекали на пол. Штарк застыл с разинутым в усмешке ртом. Свирепая усмешка, все зубы на виду. Я встал и использовал разницу времени. Во времени Штарка (и робота) был резкий бросок ко мне. Во времени Аргусов я подошел к роботу (руки его только начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства. Это всегда надо иметь в виду -- аварийное окошечко робота. Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную механику. Если, конечно, успеешь. И снова я во времени Штарка, снова сижу в кресле, снова разговор. Штарк отчаянно жестикулирует. Он, видите ли, восхищен!.. -- Поздравляю, поздравляю! -- трещит Штарк. -- Такая реакция! Молния!.. Любопытно, как этого они добились? Можно разобрать ваш... Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимчиком, мне глубоко неприятно принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой. Во мне воды восемьдесят процентов. Во мне-то! Смех. Хотите должность моего главнокомандующего? Нет? Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал, самому тесно. А вам --пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да, вы же законник. ...Задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, Аргус, трагедия правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действую только я, мой мозг, лишенный дурацких эмоций. О вечной жизни, чтобы всему научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет? -- Сильно, сильно, -- говорил я. -- Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговорили обо мне много нелестных вещей. Диктат и прочее, -- толковал Штарк. -- Я же хочу одного --полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг требует грандиозного? Говорит -- сам усмехается. Тело его маленькое, горячее. В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот. -- Я прав и не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и технического -- в отличии случая от закономерности. К чему мне случаи, зачем мне люди? Их настроение, их эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков? ...Роботов я люблю. Они помогают мне выпустить на волю призрачный мир, заключенный в этой коробке. (Он постучал себя пальцем по шлему.) Кто породил его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился, человек может быть творцом миров. Дайте мне время, и я сотворю свой мир. Мне нужны не миллионы лет, не тысячелетия, как Гленну. Через десять, через пять лет вы увидите здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, других природных глупостей. Договорились?.. Нет?! Тогда как это вам понравится, мой Судья? -- И Штарк вынул из кармана руку, раскрыл ладонь -- вспорхнула тучка серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и сам боится. Ишь как сжимается его тело. -- Что это? -- Ха-арошая штука, -- сказал Штарк. -- У меня их, разных интересных штучек, тысячи. Я пошел. Дверь грохнула, закрываясь за ним. Решительно щелкнул замок. Я же следил за кружением капель. Они словно дождь, повисший в воздухе. Но все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят -- будто медузы. Вот летают по спирали, вот разбились по пяти-семи штук и начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, они самоуправляемы. Взрыв! (Один пузырек коснулся стола.) Дымок поднялся в воздух. Я сощурился: эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным антигравом. О таком я и не слышал. Я отступил, задержал дыхание. И пузырьки идут на меня -- они уловили ток воздуха от моего движения. Я отступил к дверям. Они идут -- я вжимаюсь в двери. Я задержал вдох, навалился изо всей силы -- и с грохотом упал в коридор, на двери. Я поднялся и, стоя в коридоре, видел лежащую дверь с надписью "Для гостей", видел -- Штарк, как летающих варавусов, брал в воздухе свои ядовитые пузырьки и прятал в коробочку. Ее сунул в карман. -- Вы и в огне не сгораете... -- говорил мне Штарк. Он вынул питательный шарик и сунул в рот. В его глазах, прилипших ко мне, был страх. Он боялся меня, боялся до чертиков, до спазма в кишках. Я же был ошеломлен. Злости на Штарка во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного. Но его страх... Передо мной человек. Он принес Зло в это место; погубил Гленна, убил "Алешку" и трех наших милых добрых собак. Он хотел сейчас убить меня. Или напугать?.. -- Гляди! -- крикнул я ему. -- Гляди мне в глаза. Штарк перестал жевать, его глаза... Он напрягался, он хотел отвести их в сторону и не мог. Ко мне же пришло странное ощущение. Я здесь не один, нас двенадцать человек. Мы все глядели на Штарка, в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в сетку глазных сосудов. Я почувствовал бьющую из меня силу в виде горячего острого луча. Сейчас я сшибу его с ног. Собью, собью... -- Не свалишь, -- прохрипел Штарк. -- Не-е с-свалишь. -- Он упал на колени, прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: -- Проклятый, жжешь... Проклятый, жжешь... Я подошел, я схватил и оторвал от лица его руки: по коже лба и щек набегали мелкие водяные пузыри. -- Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело... -- говорил Штарк. -- Я разделаюсь с тобой. Я снял с него шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился -- белый и круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать... И ушел. Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу. Над нею клохтал дежурный робот. Он ворочал Штарка, затем подхватил его и поволок по коридору, растворился в голубом сиянии его стен. Штарк спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов... "Мой мир, мой ребенок"... 5 Колонисты... Эти не спят. Они устали, испуганы. Вопрос -- отчего я не арестую Штарка -- тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок. Я предвижу -- они пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться. Первой пришла Мод Гленн. Одета просто и выглядела предельно уютной --полненькая, с завитушками на затылке. И волосы словно у моей жены. Проговорила больше часа, обвинила Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила и себя в том же. Плакала. Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить в ней до самой ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и убрал из ее памяти Гленна, и она стала кричать, что до разговора была другая-другая-другая! -- и хочет ею оставаться. ...Механик рассказал еще о Гленне и Штарке. Гленн был ему неприятен, так он говорил. Хотя и отдавал должное --человек весь "наверху" и не от мира сего. Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и нудил, я же рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти. Пришел Шарги. И такую исступленную зависть к Штарку я увидел в нем! Шарги (искренне!) спел хвалу Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить его опыты на целую планету. Нас было много одержимых. Где они? Отвечаю -- погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался выжить. Да, за первые месяцы у нас выбыло две трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Гленну. До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд. Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической селекции --тотальной селекции. Гленн рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей сущности к разрушающему ее. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции. Нам нужна игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых". Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял -- это же работа на тысячу лет -- или на миллион. А у меня их только сто. И мы его подвели -- ради спасения нашей жизни. А сейчас жалеем о нем -- ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Судья. ...Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет! -- Еще бы, -- сказал я. -- Еще бы. У тебя бывает изжога. ...Я побывал и у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла. Прятался! Свистел механизм, качал воздух, лицо Штарка было покойно и насмешливо. Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание. ...Полчаса назад Штарк экранировал себя и почти исчез. (Впрочем, две-три синие его искорки то и дело мелькают.) Я ищу. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо -- опять карты и грибы. Они едят их, запивая апельсиновым соком. Я приказываю им смотреть, на меня. Смотрят. Глаза сонные. Веки --красные ободки. -- Как Штарк... -- спрашиваю я, -- относился к колонистам? Я наклоняюсь к ним. -- Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира. Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются. -- Он нас презирает, -- сообщает Курт. -- Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Гленне я был человеком, а сейчас? -- Всех, -- уверяет Шарги. -- О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной. -- Он сволочь, -- говорит третий грибоед. -- Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди. -- Он убил Гленна, -- рыдает четвертый. -- Гленн был гений и умер, а я живу. Зачем?.. (Ага, искры, тень Штарка -- он только что заходил к врачу.) Теперь мне нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург. Врач в кабинете. Человекоробот (в половину моего роста) лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, идет испытание какого-то токсина. Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано -- "яд". И косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача орхе. Я притворился неверящим. -- Вы ее понюхайте, -- советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений, -- соображал он. -- Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду -- Хозяин ждет". Черная орха живет у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру орху. Красива -- черные бархатистые тона. Лепестки из всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо -- молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет. Я вдохнул -- и ощущение порочной неги охватило меня. Я стал двойной -- прежний "я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой -- теперешний -- видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином. Я сел в кресло, откинулся и притворился дремлющим (или в самом деле задремал?). Глаза я прикрыл, но сквозь веки глядел на врача. Видел -- д-р Дж. Гласс вышел. Я знал -- Штарк ждет его в конце маленькой шахты. Там многоножка и робот-секретарь. Там и комната --освинцованная. (Она видна мне белым прямоугольником.) Врач спешит. Сквозь камень пробиваются трески и шуршание его мыслей. Я нюхаю орхидею. И наслаждаюсь тем, что могу делать это без опаски. Итак, врач сказал Гленну о свойствах черной орхи. Колонисты бросили Гленна. Штарк отобрал у него управление колонией. Я -- мститель. Но Штарк уже наказал себя, дошел до точки. Точку поставлю я. Я встал, воткнул цветок в кармашек жилета и пошел. Я видел все -- штольни, ходы. Плато изгрызено штреками. Будто поднятая кора источенного насекомыми дерева. И в последней ячее незримый Штарк... делает что-то. Это "что-то" и будет моим вкладом в Знание Аргуса. Пойду-ка медленнее, пусть не торопится, пусть готовит свое дело. Широкие тоннели сменялись узкими каменными трубами. Они шли вертикально (в них железные лестницы). Хрипят насосы, втягивая воздух с поверхности (и фильтруют, стерилизуют, сушат его). Потоки воздуха воют разными голосами в щелях... Пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних роботы льют металл (брызги, снопы брызг), в других работают на станках, в третьих сваривают какие-то части. Отовсюду звяканье и стуки, шипение огня, хлопки взрывающегося газа. Иду ниже. Здесь естественные пещеры, маленькие, душные, пыльные, словно карманы в заношенном комбинезоне. Одни пещеры сухие, в других текут подземные воды с привкусом извести. (Близка свинцовая комната.) И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне. Он несся --спрессованный, выброшенный мозгом, страшный, словно заграв в прыжке. Но это же врач, его мозговые волны! Я могу дать на отсечение свою голову (без шлема), что Штарк что-то выкинул новенькое. И впервые я ощутил усталость. Надоел мне он. Какой-то мертводушный, свирепый, с воспаленным мозгом. ...А на планете день, на плато -- хороший воздух. Там гуляет и дышит Тим. На плече его двуствольный старинный дробовик -- он коллекционирует мелкое зверье, бьет его из ружья сыпучими зарядами. На роже его блаженная ухмылка, в бороде -- солнечное золото. Собаки бегут за ним в легких панцирях. Они снуют туда-сюда и все обнюхивают. Им хорошо -- небо чистое, ни одной медузы! Я позавидовал им (и моему прошлому). ...Врач вопил: -- Что-о он делает. Что он делает... У-у-у... Я вышел навстречу ему -- тот налетел и приклеился ко мне, будто присоска манты. Он трясся и всхлипывал, уткнув голову мне под мышку, мочил слезами мой уникальный бронежилет. Я ждал. Я погладил его жестковолосую голову и ощутил ладонью плоский затылок. Врач хлюпал, рассказывая, что Штарк заставил, принудил дать ему экстракт орхи. Но ведь толком не проверено ее действие! Да, боль уходит, но куда? И что будет дальше? Врач кричал -- надо спешить, там готовится преступная операция. Его принуждали ассистировать, он же вырвался и сбежал. Кричал -- Штарк готов абсолютно довериться роботу-хирургу. Кричал -- сейчас Штарк перестанет быть человеком, его срастят с машиной. Он станет кибергом, и тогда с ним не сладишь. ("Вот оно, Знание! Такого еще и не бывало, такого Аргусы не видели, не встречали".) Гласс кричал: -- Надо бежать, надо спасать человека! Дж. Гласс был прав -- надо бежать. И мы побежали -- это было совсем рядом. У экранированной комнаты робот-секретарь обстрелял меня. От вспышки лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров. Я поборол желание стать под удар и испытать себя. Я выстрелом смел секретаря (и расплавил породу). Пробежав по огненной жиже, сорвал свинцовую дверь, ворвался в помещение. И окаменел -- за толстым стеклом начиналась операция. На плоском и белом столе лежал Штарк, голый, как лягушка. Над ним нависла машина -- пауком. Она перебирала руками, словно пряла. (Переделанная многоножка, к ней добавлено еще шесть рук.) Она работала сразу несколькими руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штарка. Но делала это с необычной скоростью. Это и было страшное -- молниеносность происходящего. Подоспел врач. Он задыхался, свистел легкими. Он сел на пол. -- Все, -- сказал он, -- не успели. -- А если войти и помешать? -- спросил я. -- Тогда он мертв. И не войдете, предусмотрено... Смотрите, смотрите, что он делает! -- вдруг закричал врач. Робот, схватив белую коробочку, понес ее к телу, и туда же потянулась одна лапа со сверкающими ножницами и другая -- с щипцами. Пришлось идти напрямик. Я вошел и остановил машину. Штарка похлопал по щеке. Тот очнулся. Потянувшись, зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги. Он кивнул мне и погрозил врачу пальцем. Встал. Медленно и тяжело прошел к кушетке: та вздыбилась. Он прислонился спиной -- кушетка выпустила руки, схватила его, стала опрокидываться. Загудело -- Штарк медленно приподнимался и повис в воздухе. Дезгравитатор... Это понятно, Штарку надо отдохнуть. Он повис неподвижный и как бы окоченевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье -- пусть дремлет. Я взял из робота пластину с программой, извлек мозговой блок и ушел, ведя доктора, абсолютно раскисшего от переживаний. Киберга из Штарка не вышло. ...Вечером я встретил Штарка, бродящего коридорами. Он ходил неторопливо, видимо, прощался. На все глядел, все трогал. На нем был странно огромный шлем. Я пошел за ним -- он заторопился, пронесся словно на колесах. -- Стой! -- крикнул я. Но фигура исчезла. Штарк уходил. Зачем? Куда? Убегал он вниз, но не шахтами, а естественными ходами (их прожгла лава). Там узкие щели и проходы, соединявшие небольшие пустоты (я видел их как белое ожерелье). Были кое-где и начатые штреки -- ими Штарк рвался вглубь, к ядру планеты. Они виделись мне прямыми линиями. Я вызвал Ники -- тот побежал следом за Штарком. Я шел наперерез. ...Опять пещера. Услышал шум воды и пошел на него. Упал в ледяную воду, нырнул и проплыл. Ага, другая пещера. Берега ее поднимались круто. Я вскарабкался --одежда подсыхала на мне. ...Вошел в огромнейшую пещеру. Сейчас увижу Штарка (я уловил токи его спешившего тела). Осмотрелся -- необычная пещера. В одном ее углу ощущалась повышенная радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор. Я сел на камень. Ждал. ...Загремело. Послышался стук камней. Из узкого хода вынырнула белая фигура. Она уверенно (без света!) прошла на середину пещеры. Там и остановилась. Это Штарк! Я не могу поймать его мысль, но вижу движения. Что он там на себя понавешал?.. Вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор и как бы погружает его в себя. -- Теперь энергии мне лет на сто хватит, -- сказал он и пошел в мою сторону. Но остановился, попятился. -- Аргус! -- вскрикнул он. Я промолчал, ощущая, как Штарк щекочет меня радиоволной. Что это? Локатор? -- Не отмалчивайтесь, Звездный! -- прокричал он. -- Вы же здесь. Я молчал. Штарк шел ко мне, перепрыгивая через камни, плеща водой. Вот поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся мелкой пылью и обжег мне щеку). Такой бросок! А-а, он нацепил на себя механический скелет, это делает его сильным. -- Странно, -- сказал Штарк (голос его разнесся). -- Я его вижу, а он молчит. Быть может, мне это кажется? Может, приборы врут! Может быть, это самовнушение. Я же не человек, я... я почти супер, механика первоклассная, не хуже его штучек. Вот, могу перемещаться. (Он со свистом двигателя пронесся вдоль пещеры и не разбился о стену.) Вот вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат! (Он погрозил кулаком.) А вот здесь Аргус сидит на камне. Он стал подходить. Шел медленно и бормотал. -- Вот здесь, я его вижу. Разберемся. Во-первых, инфразрение: я вижу его светлым пятном с достаточно четкими очертаниями. Во-вторых, излучение. Это, конечно, его жилет. К тому же он дышит, шевелится, мембраны улавливают это. А все же его здесь нет! Что бы я сделал на его месте? Я бы напугался, вскрикнул. Или бросился в борьбу. Значит, не удалось. Оперироваться он мне не дал, кибергом стать не дал. Проклятый! А сам я ничего не могу, и приборы мне врут. Проверю-ка простейшим образом. Он подбежал и протянул ко мне руку -- потрогать. Я схватил руку и замкнул на ней браслет. И на время мы замерли. Молчали, тяжело и горячо дыша. Он было начал бороться, но я сжал его и почувствовал -- смогу раздавить. Он понял это. Снова молчим. И в тишине молчания слышна подземная жизнь -- шорохи подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня. Затем возник слабый, дрожащий, двойной смех. Он родился и вырос, разнесся по пещере, усилился, загремел. Казалось, кто-то огромный захлебывается громовым хохотом в два огромных рта. Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штарка. Он не уйдет от меня, нет. Я произнес формулу ареста. Дело кончено. Слова, тяжелые, как глыба, прижали его. А затем я, Судья и Аргус, вынесу приговор. Штарк снова задребезжал смехом. Он сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену. -- Знаете, Аргус, -- сказал он. -- Я так устал за часы общения с вами, что рад и браслетам. Все же конец. Почему вы меня не взяли сразу? Желали играть? -- Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиберга, а это дано не многим. Видел человека, сгубившего гения. -- Аргус, моя просьба -- ссылка на одинокую планету... "На мертвую, мертвую", -- заговорили Голоса. -- А вы забыли про свои восемьдесят с хвостиком процентов воды? --спросил я его. -- Ну, с ней-то я разделаюсь. -- А тогда на ледяную планету, -- сказал я. -- В снега Арктаса. Тут в пещеру ворвался Ники -- загремел, залязгал, заморгал прожектором. Пещера осветилась вся. Я даже вздрогнул -- так хорошо было здесь. Я глядел будто из центра кристалла с тысячью граней: стены искрились, всюду -- гипсовая паутина. На полу -- цветы: розы и прочее. Подземный сад: белая трава и в ней еще цветы, еще звезды. Я встал, чтобы удобнее было смотреть. Я не жалел, что была погоня. Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все новые ее детали. А они менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое?). -- Не правда ли, здесь, под землей, чудесно? -- говорил мне Штарк. -- Одиночество здесь полное. А звуковые феномены? О, я могу многое рассказать вам о подземельях. Я вырос в них, копил силы, вынашивал главную мысль. Идите, идите ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски умрете, я вам верно говорю. Давайте, операция -- и мы киберги, мы вместе. Всегда, тысячи лет. Жалко Люцифер? Найдем иное место. Давай врубим имена в историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им так много дал. ...Нас встречали колонисты и Тим с барбосами. Я вел Штарка. Коридор таял в голубом свете. В нем -- люди. Я шел, и лицо мое было -- камень! Я так его и ощущал -- камень. Колонисты (сильно сдавшие, постаревшие этой ночью) встретили нас набором подбородков и пронзительных взглядов. И молчанием -- ни слова Штарку! На запястье его правой руки было изящной работы кольцо. Оно отгородило Штарка, сделало его слабым и презираемым. Никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности. Вот оно, наказание! -- Ведут, -- сказал кто-то. -- А, Шарги... -- Достукался, -- отозвался Прохазка. И все! Мне было противно их равнодушие. -- Дорогу, дорогу, -- говорил я. Времени было в обрез: нужно забрать костюм -- уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга. Отличная вещь! А еще я видел: "Персей" ходил вокруг планеты и ждал нас. Я оставил Штарка в комнате с Тимофеем и собаками и ушел в рубку. Я связался с коммодором, увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса. И с удовольствием я сказал себе, что сегодня, вечером, я избавлюсь от Штарка. Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду. Они приходили ко мне. Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину -- ведь это он привез Белый Дым. Уверял, что выловит их, подманивая собой. Я отказал, а на болота с дымами послал роботов. Приказ: испарить их к чертям собачьим! Приходила великолепная четверка -- не оставил. Но осталась Мод Гленн. Остался врач -- около своих орх, токсинов и слизней. Оставил я и любителя механики -- это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга. Починенный "Алешка" сделал несколько рейсов к нашему дому и к старт-площадке. Сначала он перевез собак и Тима, затем роботов, затем Штарка, багаж и колонистов. Эти ощущали себя побежденными. Угрюмые и хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку. Я же следил за ее траекторией. Я видел -- коммодор в парадной форме. Я видел -- два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго теряет власть над ними. Таков Закон. Я видел -- те члены команды "Персея", что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали. Ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне. Но я не ощущал слабости. Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И еще был Аргусом --при моем приближении колонисты отворачивались. И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое. Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне. Так и будет... Милый Тим, я соскучился и по твоей воркотне, и по твоему упрямству. ...Колонисты?.. Повесили носы?.. "Слушайте, -- внушал я. -- Вы сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Держитесь! Примите наказание, долгое как жизнь, с достоинством". ...Штарк? Этот был желт (разлилась желчь) и презрителен. Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: "Твое время и сила кончаются". Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается -- я забрал всех роботов-исследователей. Их множество -- от больших (для сбора образцов) до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя. Хорошие штуки! Ими Штарк исследовал планету (затем вынес ей приговор). Я подмигнул Штарку. -- Вы думаете, -- сказал я, -- о побеге? -- Представьте себе, так. Но это же младенчество. Знаете, Аргус, я задумался не только о побеге, я думаю о себе. Раньше времени не хватало, а вот тут... Что я такое? Какова моя ценность? Понимаете, я не старый, всего семьдесят. А что сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работаю как черт. Нет, тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина Вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен. Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне. Понимаете? Даже планету не переделал. А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец. Не думайте, что победа ваша полная. Я дал хороший пинок этой планете, и она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп. И вдруг он посмотрел на меня с простым и наивным любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились, а Штарк узнал, что я Аргус. Его глаза обежали мое вооружение, но отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем. Штарк оживился, разглядывая мою технику. -- А вы хорошо знакомы со всеми вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? -- спрашивал он. -- Немного. -- Шлем... Тут вы все знаете. Жилет? Здесь мое знание ограничено, но его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Цените его. Пистолетик? Его цена -- второй мой поселок. Сумасшедшие траты! Закон в Космосе -- доро-о-гое удовольствие. -- Но в данном случае необходимое! -- вставил я. Штарк, словно не услышав моей реплики, продолжал: -- А пистолет -- отличная вещь, моя конструкция. И не ешьте меня глазами, прошу вас. Ну хоть на прощание. Вам, я знаю, это игрушки, а мне тяжело, сердце жжет. ...Ах, Судья. Помню, когда рождалась у меня идея повертеть планеткой, то бродили в голове схватки, удары лучей и прочее. А на самом деле все оказалось предельно трудной работой, а вот теперь еще дурацкая лихорадка. Потрогайте руку. Горит? Это подземная лихорадка. ...Судья, вы ощущали такое состояние: мочь и не хотеть? Я ощущал. Не из лени, не из трусости -- я не боюсь даже вас, Звездный, даже сейчас. И не из боязни неудачи. Разве я мог добиться большего? Я был царем, маршалом двухсот сорока универсальных роботов. Я вспорол эту планету. Не-ет, я недурно провел время. И кибергом бы стал, и... планету переделал бы. Э-эх, пронюхали... Чертов Гро. Ведь он? Скажите -- он? Я молчал. -- А руку-то мне напрасно тогда жали. Вот, онемела и не отходит. Так вот, задумываюсь, в чем моя ошибка. -- Людей вы презираете, -- сказал я ему. Штарк вздернул плечи, вскинул свой клюв. -- Люди?.. При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например. И ты был отличный мужик -- пока в костюмчике. И замкнулся в себе. Стал покрапывать дождь, и Штарк съежился. Он озяб. ...Я ходил и ходил по площадке. Сгущались тучи, в чаще поревывал моут, недалеко охотилась стая загравов. Хлынул ливень. Вода плясала на бетоне. Запищал зуммер -- ракетная шлюпка шла на посадку. Сейчас все кончится. Сейчас я стану свободным, а Аргусы улетят. Это же хорошо, что всему бывает конец. Даже счастью. Иначе бы стало невыносимо. А-а, Голоса... Прощайте, прощайте... Прощайте, друзья! Где-то вы будете? Сколько сотен лет проведете во сне ожидания, пока вас призовут к новому делу?  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. БУДНИ ЛЮЦИФЕРА *  1 Дневник Т. Мохова Дня через два после окончания суматохи с Штарком я вспомнил совет Гленна поймать медузу. "Это, -- записывал он, -- раскроет загадку низкого удельного веса здешних организмов". Он предполагал, что в медузе антигравитационное вещество находится в несущем пузыре. Но я долго не решался ловить этот пузырь объемом в десятки ядовитых кубометров. Я посоветовался с доктором, тот сказал Аргусу. Георгий, конечно, загорелся. Привлек механика (тот пожалел о Штарке: "Немедля что-нибудь бы изобрел"). Он припомнил, что медуза была поймана Штарком, пошарил по кладовым и нашел мини-скарп, отделанный под медузу. В нем были и сеть, и гарпун, полый внутри, и насос. Затем Георгий в этом медузоскарпе с утра завис над убитым солнечником. Но только вечером приблизился довольно большой отряд медуз-титанов. Я наблюдал за всем, болтаясь с д-ром Джи на полкилометра выше Георгия. Сверху я видел красный шарик скарпа-обманки, видел неторопливо плывущих медуз и ощущал всю строгость момента, первого прикосновения к тайне. Георгий же похохатывал (по радио). Он уверял, будто одной рукой скрутит медузу, что и сделал. Сетью как бы подчерпнул ее, и мы камнем упали вниз, к нему. И д-р Джи проколол гарпуном тугой радужный пузырь, включил мотор, и насос со свистом потянул в себя газ невесомости. Я видел, как пластиковый мешок фиолетово засветился... Когда мешок стал тугим, д-р Джи перекрыл вентиль, положил гарпун на дно скарпа, и мы отошли в сторону. Я увидел -- Георгий вышел на крыло. Одной рукой он держал сеть с медузой, другой размахивал и кричал: -- Гляди, я держу эту гадину одной рукой, я еще силен, еще Аргус! -- Он просто идиот, -- буркнул д-р Джи. -- В медузе остается газ, сейчас он выйдет. -- Брось! -- закричали мы. -- Бросай сеть. Но слизистая масса потянула, и Георгий упал. (Он говорил потом, что забыл разжать руки.) Он падал вниз, стремительно уменьшаясь. Джи выключил антиграв и перешел в свободное падение -- он хотел перехватить Георгия. Я зажмурился. Но когда мы подлетели к Георгию, тот догадался отпустить сеть и летел на антиграве. Пояс с прибором сполз, Георгий плыл вверх ногами, рука его была в крови -- сеть ободрала ладонь. Мы взяли его на борт. Он говорил: -- Ну вот, я опять слабый человечишко! В тот вечер он и заболел. И тогда же доктор сказал такую фразу, --сегодня мы-де взяли самое яркое на планете, а далее пойдет обыденная работа. Я расхворался. Началось, конечно, с болотной лихорадки. С нею Тим расправился круто. Затем к ноге прицепился фиолетовый настырный грибок -- Тим сбил его излучателем. А там пришла и предсказанная им слабость. Я, вялый и слабый, ничего не делал, а только лежал и спал. Тим ликовал -- он взял свое! Он лечил меня, тотошкал, упрекал, припекал. И все это делал с сияющей мордой. Собаки мне сочувствовали. Они проведывали меня, виляли хвостами, глядели ласковым взглядом. Жил я так. Просыпался к завтраку и видел: за столом сидит Тим, бодрый, умытый и причесанный. Завтракая, он рассказывал мне ночные новости: о нападении моута, о том, что ночники наконец-то откочевали. Затем намечал вслух план на новый день и уходил. Я засыпал, просыпался, снова засыпал и просыпался. Кондиционер пел мне свою песенку, я то пил чай из термоса, то листал старомодные книги, зачитанные поколениями. Или думал. Прошедшее было для меня дивным сном, который вспоминаешь то с предельным ужасом, то с великой радостью. Я вспоминал Штарка и колонистов... Теперь они мне не казались маленькими. Это были характеры и судьбы в своем роде поучительные. Быстро уставал. Тогда, зажмурясь, смотрел сквозь веки на солнце или слушал, как Ники домовничал. Прибрав помещение, он готовил кормежку собакам и нам (кашу с мясом из слизня по имени "травяная курочка"). Затем кипятил чай, много чая, и уходил во двор. День шел, солнце переходило из одного окна в другое, то лил, то обрывался дождь. Или эффектно накатывала гроза -- первобытная, тропическая. Она приходила так: в полдень ярилось солнце, к двум-трем часам собирались тучи. Темнело. И тогда молниями, словно ногами, шагала к дому гроза. Гром ее шагов нарастал, ноги-молнии сливались и казались одной, непрерывно пляшущей. И, прислушиваясь к раскатам громов, я прикидывал, как было бы хорошо не говорить формулу отречения, быть Аргусом всегда. Я вспоминал: вот снимаю шлем -- и слабеют глаза, и уходит Знание. Снимаю бронежилет -- и кажусь себе таким голым и слабым. Отдаю пистолет -- я окончательно беззащитен. Отречение!.. Я лежал и с отчаянием, с горечью думал о силе слова. В прошлый раз слова обряда дали мне сверхсилу. Слова отречения отняли у меня ее. И с подозрением я вдумывался в любые слова, искал в них истоки могущества. Например, такие -- хлеб, любовь, кислород. Или такие -- товарищи, друзья, мы, они. ...Выдохшаяся гроза уходила, ворча, за горизонт. Прилетал Тим. Гремел его голос, звенели панцири собак. Они ссорились между собой и, обиженные, визжали. Тим умывался, разбрызгивая воду и фыркая, и шел к столу -- краснорожий, голодный, как зверь. Мы обедали вместе: он за столом, я лежа держал тарелку на груди. Ники кормил на дворе собак -- снова визги, ссоры и шумные примирения. ...Поев, собаки входили в дом и ложились на полу. Они отдыхали. Тим рассказывал мне о работах сегодняшнего дня. Он привозил с собою разных субъектов и мариновал их в банках прямо на нашем обеденном столе. (Как говорил, в истории Люцифера шел период собирательный.) У нас появилась банка с Зеленой Пеной. В алмазной прочности посудине сидело дымное существо. (Ловил он его с д-ром Дж. Глассом и перекачал портативным насосом.) Я слушал, смотрел. И временами все казалось мне продолжением сна, увиденного на обломке ракеты. Я ведь попал на Люцифер "катастрофически" просто -- метеорит разбил мою "Вегу". Мне еще повезло -- я был в скафандре и ремонтировал выхлоп двигателя. И вдруг взрыв. На оставшемся куске ракеты я понесся черт знает куда, и около меня торчал Ники с полным набором инструмента. Когда я выдышал весь кислород и много дней провел без него, меня подобрал корабль Звездного Патруля. Собственно, я давно умер. То, что валяется в постели, ест, мечтает, думает, гладит собак, было мертвым... Я очнулся в корабельном госпитале на подлете к Люциферу. На планете был одинокий Тимофей (напарника его -- Гаспара Ланжевена -- проглотил моут). Я и остался на Люцифере -- не мог сидеть в ракете. Мне было страшно. Я сжимался, я все время ждал удара метеорита. На Люцифере я стал лаборантом Тима, немножко химиком, чуть-чуть биологом и страстным фотографом. Главное, здесь был Тимофей, его собаки. И не было метеоритов. ...Тим. Он близко сошелся с врачом (хотя и ему не нравились токсикологические увлечения эскулапа). Врач часто бывал у нас: осматривал меня, потом разглядывал коллекции, часами ковырялся в гербарии. Лечение мое он поручил Ники, перезаписав в него свои знания, -- Дж. Гласс был горячий исследователь, но холодный врач. В чем и сам признавался. Ники мне смертельно надоедал укрепляющими микстурами. К тому же он пристрастился лечить всех подряд (энергии было не занимать, всю ночь висел на проводе). И теперь, начиная с меня и кончая щенками, все были в заплатах пластырей, налиты до самого горла микстурами и отварами. 2 Всем осточертела моя жизнь в постели да шезлонге. Особенно мне. Тим связался с врачебным центром Всесовета. Был консилиум, в нем участвовало полдюжины электронных эскулапов плюс д-р Дж. Гласс. Они и разработали новую схему лечения и решили, что мне нужно сменить климат. Обязательно! Но сама мысль о расставании с Тимом и собаками до слез расстроила меня. Я не хотел уезжать с Люцифера. -- Да нет же, -- улыбнулся мне д-р Дж. Гласс. -- Мы имеем в виду плато. Там и температура пониже, и влажность поменьше. В конце концов, там есть вполне комфортное подземелье. К тому же мой коллега (он поклонился Тиму) и я -- мы давно хотим провести одно совместное исследование. И было решено о нашем переезде на плато. Тим на "Алешке" перебросил сначала коллекции, затем имущество и собак. Последним отчаливал я. Колонисты, сочувствуя, предлагали носилки, я же взял скарп Штарка. И когда повисла, словно капля, его серебристая машина, во мне все сжалось --тоскливо. Штарк был отличный техник -- в полете машины ощущалась чудесная мягкость. Я повторял наш первый маршрут. Мы пронеслись на юг, слетали на место, где нас сбил Штарк. Никаких следов, словно и не было Штарка, ракет, нас. Шатались слизни с красными бородавками. Они наползали на дерево, прижимая его к земле, и перетирали древесину роговыми зубами. Вот болото с зелеными пузырями, вот место смерти Бэка и милой Квик. Я испарил это болото, превратил его еще в одно облако. Сколько их плывет в небе -- белых и чистых! Им хорошо то набухать, то проливаться дождем. ...Мы повисели и около плато, среди деревьев. Затем нам открылось само плато. На посадочной площадке, заплывшей мхами, ковырялись две многоножки. Синяя медуза планировала на них, брызгалась дымящейся жижей. Она, работая воздушными рулями, делала заход за заходом. Но роботы не смотрели вверх, их защищал пластик. Я сбил медузу. Она упала, и роботы закопали ее в землю. Я жадно всматривался в плато. Но прежнего волнения не было. Оно ушло, улетело со Штарком и Красным Ящиком на "Персее". Где-то теперь они? В каких далях?.. Я повернул к расщелине. А там зала, многоножки... Я вылез из скарпа и пошел себе потихоньку. Ники плелся сзади. В коридоре нас встретили собаки -- кинулись ласкаться и повалили меня. И, понятно, обшлепали языками. На шум выскочил Тим -- бородатое милое чудище. Следом вышел врач, посмеиваясь в узкую черную бороду. Мы поговорили с ним, похлопали друг друга по плечам. Врач сосчитал мне пульс: около ста ударов. Сто десять. -- Надо ходить, надо тренировать мускулы, -- говорил мне врач. -- Вот, вот твоя комната, -- суетился Тим. Мы вошли и долго пили чай, ели вкусное печенье. Поговорили о плато, о медузах. Врач и Тим обсуждали мою внешность. Тим говорил, что я существенно постарел, в моих глазах появилась умудренность. Врач -- что лицо мое потеряло прежнюю бледность Аргуса. Затем обсуждали, какой метод был применен для усиления моей личности. Тим упирал, что во мне это просвечивало и раньше. Врач же считал все техникой, спрятанной в шлеме и жилете. -- Но вы же с ним не сталкивались, -- возражал Тим. Я, слушая их, незаметно задремал. Проснулся -- врача нет, а Тим сидит и тоже спит, кивая мне бородой. Я встал и вышел в коридор. Слабость... Она ощущалась мной как подшипники, вставленные в колени. Казалось, я подвернусь на них и упаду. И умру -- от слабости. Но я не падал, не умирал, а шел себе дальше и дальше по огромному коридору. А ведь в камне вырублен. Циклопическая работа! Я сходил в кабинет Штарка. Не мерцали экраны телевизоров, на все приборы тонко ложилась пыль. Я сел в кресло Штарка, и тотчас все шевельнулось в кабинете. Повернулись шкафы-каталоги, заискрились экраны, приподнялась крышка стола. Под ней, ярко освещенная, поползла лента, испещренная знаками. И автомат сказал жестким голосом: -- Настою на своем... Я встал и побрел на этаж переселенцев. Зашел к работяге -- космат, небрит. На столе разобранный механизм: совершенствует какой-то узел. -- Теперь мы, не отрываясь от всего, сделанного Отто Ивановичем, --говорил он, -- пойдем по пути, намеченному нашим первым руководителем.. Но какой ум был у Отто Ивановича! ...Мод Гленн (она руководит колонией) приняла меня хорошо. Мод была довольна своей первой ролью, она помягчела. Подала мне руку, угостила чаем и сообщила о своих планах. Во-первых, наконец-то занялась теми мелочами, до которых у мужчин руки не доходят. (Все на свете состоит из атомов, любое дело -- из мелочей.) Во-вторых, долой крайности, ну их! Скажем "нет" чисто биологической цивилизации, но будем помнить, что и голый техницизм до добра не доводит. Тысячи примеров! Она говорила, я слушал, и меня медленно и крепко брала в свои руки тоска, густая, словно зеленое желе, лежавшее на столе, в плоской тарелке. Все здесь мне казалось серым. И как они хорошо приспособились, черт их побери! Дама?.. Командует. Тим?.. Хочет стать великим натуралистом. Врач?.. Вынюхивает новые токсины. И мне стало казаться, что я съел вредное, что насквозь отравлен и яд пробирается по моим жилам все глубже и глубже. Зачем так серо жить? Зачем мне вся эта преснятина? Не хочу! Я ушел от руководящей дамы. Встал и, не прощаясь, направил стопы к двери. Та распахнулась, выпустила меня. Я вышел, свернул куда-то и вздрогнул, увидев стоявших роботов. Они покрыты пленкой (мой приказ), поставлены на долгое хранение. Многорукие, недвижные, в них даром пропадает мощь. Но выскочил Джек, обнюхал крайнего робота и задрал лапу... Я прогнал Джека, ушел к себе и лег в постель. Прибежал Ники и занялся моим телом. Он тер мазью это слабое, ленивое тело. (Я как бы сверху смотрел на его работу.) Он капал фиолетовые капли, он выпоил мне бутыль густой и противной жижи, дал новейшего выпуска снотворное. Но спал я беспокойно, то холодел, то умирал от жары. Или просыпался от грызущего типа болей. Утром же встал здоровый и бодрый, вот только ощущение в себе какой-то незаполняемой пустоты. Большой. 3 А на плато было хорошо и сухо. Бурно цвели деревья. Чтобы их цветы виделись дальше, они сбросили листья (а некоторые бесстыдники даже кору). И с утра и до позднего вечера в их ветвях гудели многоглавки и варавусы. Дни шли отличные. Я много гулял. На ходу мне легко, мне свободно думалось. Я частенько размышлял о Гленне -- манила профессия селекционера (не взлеты ее, а рядовая работа). Я уже собирался просить Тима ввести в меня знания, но чего-то стеснялся. ...Вокруг меня бежали собаки. За нами громыхал Ники -- медузам нравились здешние деревья, низкие и редкие, -- добыча сверху была хорошо видна. Обрызгав какого-нибудь несчастного слизня, они опускались и жрали его. Ники следил за воздухом. Появление медузы наша компания обычно замечала по грохоту его ракетного ружья. Оно гремело -- бух! -- затем свист, и высоко над нами лопалась граната -- блоп! -- и на землю падали цветные клочья. Собаки пятились от них, а Ники немедленно сжигал медузины останки. Я думал -- вот бы отгородить плато от медуз. Ну еще изобрести что-нибудь. Я представил себе Штарка (который несся в звездолете "Персей".) Он сейчас в пассажирских камерах, спит в персональной ячее среди дымка клубящегося мороза. Люто холодно. Мерцают шкалы, следя за работой сердца. Он спит. Лицо Штарка покойно. Нет, оно улыбается, хитро и презрительно. В криогенном сне он видит свой мир, выстроенный из железа. Он бредет по нему кибергом и упивается своим величием. В тот вечер я заметил: медуза, парившая над коралловым лесом, упала. Меня охватило любопытство. Я пошел, мы все туда пошли -- гурьбой. Я снял с плеча ружье Тима, очень хорошее, честное, без новомодных штучек, ставящих человека в роль абсолютного господина, сохраняющее риск и для стрелка. Мы прошли лес -- красный, зеленый и синий. Вот скалы и болотца. Они кисли среди камней. Мы прошли в глубь этого интересного местечка и увидели хозяев его. Это были орхи. Собаки, почуяв их, стали. Далее мы шли с Ники. Я впервые увидел орх на свободе, не запертыми в аквариум. Цветы услышали наши шаги. Они, только что сжатые в черные кулачки, легкими подрагивающими движениями распускались в черные крестики с белой точкой посредине. Затем стали поворачиваться в нашу сторону. Повернулись. Я увидел миллион пристальных глаз: цветы глядели на меня. Аромат ощущался слабо, но на всякий случай я зашел с наветренной стороны (цветы опять повернулись). В рисунке лепестков, пожалуй, можно приметить как бы лица бородатых и очень сердитых людей. А чьи эти лежащие в воде бурые костяки? Я сел на камень. Я сидел на ласково теплом камне и чувствовал себя удивительно безопасно -- вся летучая нечисть обтекала это место. Можно было отметить и ширину воздушного столба, насыщенного ароматом орх: метров сто пятьдесят --сто семьдесят в диаметре. Так вот где их берет д-р Дж. Гласс. Я осмотрелся, ища его следы. Например, потерянную им вещь. И ничего не увидел. Но так свободно, легко пошли воспоминания -- Красный Ящик, поход, Штарк... А вот родина, вот мать и отец. Умерли, бедные. Жена, ее необыкновенное лицо, когда она увидела Джека, разбитого взрывом двигателя. Она кричала мне: -- Не летай, не летай... Я уйду! Уйду! Уйду! В моей памяти снова взлетела ракета, тосковало и плакало ее железо. Тоска схватила меня. Не о жене -- она далеко. Не о родителях -- пусть спят. Сидя здесь, около болота с ядовитыми цветами, я видел себя букашкой, проползавшей по внешней скорлупе явлений. Возмущение охватило меня. Это жестоко -- дать на время силу и знание Аргусов. Вдвойне жестоко, дав их, отнять. Эх, закричать бы так, чтобы вздрогнуло плато: -- Хочу силу! Хочу знание! Хочу взгляд Аргуса, проникающий в суть каждой вещи! (А цветы перемещались в мою сторону, выползали на берег в виде черного вздувавшегося кружева.) Сильнее их запах, наглее взгляд белых глаз. ...Моя горечь дошла до верхней точки и там сломалась. Переломившись, она упала вниз, к нулю. Я снова ощущал все хорошее и простое. Я снова почувствовал доброту здешнего солнца, вспоминал Тима, его собак. Росла и росла эта сладость. Наконец она стала нестерпимой, а солнце -- беспощадно ярким. Я жмурился на это солнце. По розовым векам бегал серебряный узор. Веки темнеют. В этой темноте горят хищные глаза орх. Что?.. Я отравлен вами?.. Э-э, нет, не выйдет, вам не получить меня. -- Ники, -- позвал я. -- Ники. Я рванулся, вставая, и упал, и снова рванулся. Вот что-то шлепает по воде. Меня схватили, меня тянут за голову. Оторвут ее. Смешно -- если без головы. Кто меня держит? Ники, схватив, волок меня по камням. ...Очнулся. Около сидели собаки. Они смотрели на меня и молотили хвостами. Ники, растопырив щупальца и прикрыв меня, стрелял по налетающим каким-то черным полоскам. Одна за другой в небе рвутся гранаты: блоп, блоп, блоп... Несколько цветков, смятых и умерших, лежат рядом. Сердце мое едва бьется. И низко над землей, будто титаническая медуза, наплывает скарп. Он загородил закатное небо. Тимофей высунулся из него по пояс и кричал. -- Дурень! -- кричал мне Тим. -- Зачем тебя сюда понесло? Как я без тебя буду жить! Дурень! Сюда доктор приходит в маске! 4 Я лежал в постели. Под головой куча подушек. Вокруг меня с вытянутыми рожами сидели колонисты. Они принесли мне вкусные вещи. Начальница -- засахаренных мокриц. Механик -- цветы из теста. Сладкие, пахнущие машинным маслом. Врач-светящуюся наливку (ее выпил Тим). Наконец разошлись. Остался я, Тим и собаки. Мы по-братски поделили и съели всех мокриц, все печенье и все цветы. Снова наша компания в сборе. Тим посмотрел на меня. -- Выкладывай-ка все, -- приказал он. Я сказал о медузе, о работе моей памяти, о моей тоске. Выслушав, он зажмурился на минуту. -- Ты -- грешник, -- заговорил он, открывая глаза. -- В чем твой грех? Ты не думаешь о других (обо мне, например), и тебе нужно величественное. Но и не виновен... Многогрешен человек. Нападал на себя и на других. На животных, к примеру. Поработил их, то спасал, то губил. А ты знаешь, что стоит за спиной его поступков? Части его поступков? Твое желание быть мощным, желание Штарка творить, подобно природе. Проследи-ка историю... Человек вылез из воды. Затем мутация, эволюция мозга. С этого момента начинается его путь к Науке и Закону. Взять Штарка... Человек хочет быть персональным творцом мира и снисхождения не просит. Он, видите ли, не одобрил найденное здесь, он решил все делать по-своему, абсолютно все. Уничтожить бывшее, сделать новое. Это и преступно, но это же и стремление к мощи. А твое преследование Штарка. Почему стал Аргусом именно ты? Это не случайность. Узнав о Штарке, ты бы пошел сам, но погиб, тебе сообща помогли Аргусы, ваше удивительное содружество слуг Справедливости. Сколько тысячелетий человек учился объединять все силы, это нашло выражение, в частности, и в Аргусах. ...Аргусы... Это, по-моему, свойство людей стремиться к справедливости, чтобы жить коллективно... Ты прости, я взволнован и говорю путано, но в тебе есть стремление к каре Зла. Ну, я заболтался, я пошел. Спокойной ночи! Тим ушел. Подземелье стихло. Вот гавкнула собака, вот пророкотал обвал, и все. Тишина. Я лежал в холодной, свежей постели. У двери замер в виде спящего паука мой Ники. Светился его глаз. Ум мой предельно ясен, черные орхи словно прополоскали мозг. Мир снова раскрылся передо мной. Я увидел глубины Космоса, ощутил движение земных пластов. Я увидел дорожку света на звездчатом снегу Арктуса -- ледяной планеты. Но чу!.. Что это? Словно звон или шепот, неясные слова. О-о, я узнаю их. Это вы, братья Аргусы, говорите со мной из глубин Космоса, вы не оставили меня одного. Спасибо! И Аргусы говорили: "Мы преследуем Зло, и до тех пор, пока не исчезнут последние крупицы его, ты пребудешь с нами. Ибо тот, кто победил Зло хоть раз, всегда с нами. Мы вместе, мы всегда с тобой, дар Аргуса в тебе". ...Я был счастлив. Из глубины подземелья я снова видел звезды, слышал топтание моута в болоте, звон роботов, бродивших в джунглях, шепот Дж. Гласса в лаборатории. 5 Письмо Т. М. Мохову Дорогой коллега! Мы рассмотрели полученные от Вас материалы и приняли постановление. Оно будет изложено ниже. Сейчас же позвольте мне сказать несколько слов о тоне Ваших сообщений. Не думаю, чтобы в наше время на долю одного человека мог выпасть такой урожай открытий, поэтому призываю Вас с максимальным скептицизмом относиться к своим выводам. Помните, наука не имеет ничего общего с личным честолюбием. Признаю, что Вам повезло в, так сказать, пожинании ярких фактов. Для осмысления их нужны теоретики. Сообщаю Вам решение Всесовета: 1. Считаем необходимым направить на Люцифер комплексную экспедицию ученых всех профилей. 2. Объявить планету генетическим заказником. 3. Назначить Т. М. Мохова заместителем начальника экспедиции Т. М. Бэра-Михайлевича. 4. Учитывая особенное значение работы экспедиции предоставить в распоряжение Т. М. Бэра-Михайлевича звездолет "Одиссей". Постскриптум: Вам будет приятно узнать, что Г. Краснов (Аргус-12) прошел курс лечения, спасен от отравления растительным токсином и включен в состав экспедиции. Он пользуется уважением коллег, их общей любовью и доверием. По поручению XVII Отдела Всесовета Т. М. Бэр-Михайлевич.