---------------------------------------------------------------
Ворон А. Время волков: Роман. - М.: Изд-во Эксмо, 2004. -
480 с. (Миры fantasy).
OCR: Стас
---------------------------------------------------------------
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Зверолов
Но две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело.
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела.
Иоганн Вольфганг Гете "Фауст"
В суровой глубине фиолетового космоса, среди холодных разумов,
безразличных к ходу времени, среди звезд, рассыпанных, словно брызги
расплавленного серебра, слышен лишь шепот богов. Движения их теней едва
заметны в мерцании тонкого пространства, сотканного из света и тьмы. Их
взгляды равнодушно скользят по искристой глади пустоты. Но там, за пустотой,
есть то, что согревает их холодные души, есть то, к чему небезразличны даже
они: среди горящих равнин космоса, среди струящегося света и клубящейся тьмы
на лазуритовой планете бьется сердце Вселенной.
И, проникая взглядом сквозь пространство, сквозь ослепительное небо,
белые облака и лебединые стаи, боги смотрят на свое отражение в зеркальной
глади озер Медового Острова. Сердце Вселенной - лишь Остров, омываемый
морями, лишь клочок земли с горами, зелеными холмами и серебристыми реками,
великолепными равнинами и топкими болотами, дремучими лесами и синими
озерами.
А на закате Медовый Остров заливается розовым пламенем, и исчезает
многоцветье, и остаются лишь два цвета: розовый и черный. Розовый - цвет
неба, и озер, и рек, и полей; черный - цвет деревьев, и гор, и еще он - цвет
Хранителя Медового Острова. Хранитель возвышается, словно гора над землей,
травы льнут к нему, и деревья склоняют свои ветви, и ветер ластится к ногам
его, будто котенок, и дикие звери служат ему, и птицы. Он - суровый воин и
могущественный маг, он - жрец, стоящий у алтаря Вселенной. И взгляд его -
испепеляющий огонь, и крылья его накрывают Остров в своем размахе. И вздох
его - буря, вырывающая с корнем деревья, и слезы его - ливень, омывающий
землю, и улыбка его - солнце, согревающее души, и гнев его - смерть.
Свет надменный, позабыв гордыню, послушно склоняется перед своим
творцом. А когда солнце уступает небосвод его Владычице, Остров заливают
потоки лунного света. Звезды восторженно смотрят на Хранителя и послушны его
воле. И выходит Тьма, и льнет к нему в надежде получить свою долю отцовской
ласки.
Глава 1
Римская Волчица
Бесконечно долго длится мое падение, без мыслей, без чувств, без
желаний. Тьма окружила меня, поглотила, затянула в скользкий туннель. Где-то
далеко ноет тупой болью тело. Но эта боль не доставляет мучений, она лишь
напоминает о том, что у меня есть плоть, что я некое существо, возможно, еще
живое. Время остановилось, замерло и растворилось в небытии. Не осталось ни
памяти, ни осознания того, кто я, не осталось ничего, кроме бесконечного
мрака.
Внезапно пронзительный холод, охвативший мое лицо, плечи и грудь,
вырвал меня из небытия. Кто-то щедро плеснул на меня водой. Ее ледяные
соленые капли стекали по моим щекам, попадая в рот и нос. Глаза тоже залила
вода, поэтому я их не открыл, а лишь настороженно прислушался к незнакомой
речи. Чужой язык вызвал у меня беспокойство, и я собрался с силами, чтобы
сосредоточиться на тех словах, что я слышал. Грубый, некрасивый язык был
совершенно не похож на мой родной, певучий и прекрасный. Он скорее походил
на язык римлян. Римляне! Первый всплеск моей памяти. Враги! Враги, которых я
должен убивать. Я не смог вспомнить, кто такие римляне и за что я их так
ненавижу, но ощутил страх перед ними. Похоже, я попал к ним в плен. Тот, кто
послал меня мстить, будет разочарован. И первый яркий образ всплыл в моей
памяти: человек в длинном плаще. Лицо скрыто в тени капюшона, но луч света
выхватывает из мрака его глаза, они слепят, словно солнце, они могут
уничтожить жизнь и возродить ее вн!
овь. Глаза - словно огни во тьме. Гвидион!
Я закричал и одним прыжком вскочил на ноги, но пронзительная,
нестерпимая боль перехватила мое тело. Я словно лопнул и разлетелся на
кусочки. Едва не задохнувшись от этой боли, я на мгновение раскрыл глаза, но
увидел лишь стены черного туннеля и вспомнил: Гвидион сжег мен" на
жертвенном костре, теперь я мертвец.
Мои ноги заскользили, и я начал падать назад, ударился спиной обо
что-то твердое, оно расступилось подо мной, и я провалился во тьму, во мрак,
в бездну собственного безумия, в черный туннель, из которого меня выхватил
на мгновение поток ледяной воды. Я падал бездумно и долго.
Черный, скользкий туннель засасывал меня, и я, проваливаясь в него,
иногда касался его склизких стен, проносящихся мимо меня с неимоверной
скоростью. И тогда я испытывал странную смесь страха падения и
восторженности полета. В какой-то момент я понял, что принял обличье птицы.
Боковым зрением я видел черные перья своих крыльев. Но падение продолжалось.
Я попытался взмахнуть крыльями, чтобы остановить падение, но плечо рвануло
пронзительной болью.
Небытие растворилось в пламени погребального костра. Бездумность и
незрячесть сменились странными и ужасающими картинами. Они всплывали в
памяти, медленно кружили вокруг меня, захватывали в свой вихрь, и я не мог
понять, вижу ли прерывистый лихорадочный сон больного разума или это
реальные воспоминания. Но если это и были воспоминания, то полностью
восстановить я их не мог, моя память воспроизводила лишь отдельные
последовательные картины, все же остальные события покоились в непроглядной
тьме черного туннеля.
В одной из этих картин я мчался верхом на угасе вслед уходящему
римскому войску, оставив позади верных друзей и траурные костры. Угас, мой
бескрылый дракон, не управляемый наездником, сам выбирал дорогу и
направление. Меч Орну в моих руках звенел и пел; "Месть! Кровь! Смерть
ненавистным римлянам, ненавистным, ненавистным!"
В этой картине меня поразило даже не то, что я держал в руках чужой
меч, а та ненависть, что разрывала на части мою плоть, одержимую жаждой
мести и крови. Такого дикого, безумного чувства я не испытывал никогда
прежде. Я помню страшную, почти невыносимую ненависть ко всему живому, к
гадким теплым телам, мельтешащим у меня перед глазами. Слабые, жалкие
людишки, мелкий народец, который склонился ниц перед великим кельтским
войском, теперь осмелился подняться из грязи. Рим, словно змея, смог нанести
нам самую страшную и болезненную рану, какую только может получить племя:
Рим убил Бренна, моего вождя.
В другой картине промелькнул передо мной мальчишка. Он вынырнул
откуда-то, посмотрел на меня округлившимися от ужаса глазами и юркнул в
сторону за мгновение до того, как угас должен был затоптать его.
Следующее видение - самое страшное. В нем я врываюсь в ряды римлян,
круша и разрубая все вокруг себя. Мне удалось пробиться довольно далеко в
глубь войска, прежде чем я почувствовал сопротивление ошарашенных врагов. Я,
Меч Орну и мой угас, - каждый из нас убивал, каждый из нас мстил. Мы, трое,
существовали отдельно друг от друга, каждый сам по себе, но все же имели
общую цель - мы мстили за смерть нашего вождя Бренна. Воспоминания мои об
этой битве смутны и расплывчаты. Кажется, я спешился, наверное, наполовину
преобразился в волка. В этом видении я - чудовище, раздирающее врагов своими
клыками и когтями. Меч Орну - мстительная молния разгневанных кельтских
богов, угас Мохх - ужасный представитель вымирающих драконоконей, устроивший
себе небывалую пирушку посреди сечи.
Потом темный разрыв, отдельные видения - улицы разрушенного Рима,
обугленные руины, перекошенные ужасом лица людей, их предсмертные крики,
окровавленные тела. И еще - пыльные серые дороги, по которым я бреду, волоча
по земле Меч, а понурый угас плетется сзади, жалобно сопя. И нам троим: мне.
Мечу и угасу - одинаково плохо и одиноко, мы голодные, усталые, больные.
Сознание медленно выползало из плена черного туннеля. Сначала я уловил
запах, первыми всегда приходят запахи. Острый запах морской воды, свежего
ветра, мокрого просмоленного дерева, человеческого пота, и множество других
подозрительных, незнакомых ароматов.
Голой спиной я ощутил мокрые, неошкуренные доски, и тут же подступила
тошнота - пол подо мной качался. Я понял, что нахожусь на корабле. От одной
этой мысли содержимое моего желудка с хлюпаньем вырвалось наружу. Тут же я
услышал возмущенные и насмешливые голоса и открыл глаза.
Я опять был на корабле, самом неприютном для волка месте. Второй
приступ тошноты не заставил себя долго ждать. Тело мое раздирала боль,
внутренности рвались наружу, в голове мутилось. Надо мной склонился человек.
Но в глазах у меня все плыло, и я не мог как следует рассмотреть его. К тому
же солнце было у него за головой, слепило меня, и он казался мне лишь черным
силуэтом на фоне ослепительно голубого неба. От незнакомца пахло мускатом,
морем и ароматами каких-то приправ, неизвестных мне.
"Я тебя съем", - мысленно сказал я ему, сил говорить вслух у меня не
было.
"Дурак ты, хоть и волк", - прозвучал в моей голове насмешливый голос
незнакомца.
Он ответил мне на тайном языке жрецов. Был этот язык доступен лишь
магам и друидам, да в той или иной степени оборотням. Я бы непременно почуял
волколака, и если мое обоняние не предупредило меня, значит, передо мной был
маг. Я дернулся, мое плечо пронзила чудовищная боль, и я снова начал терять
сознание.
"Гвир, дай мне, Гвир, магическую клятву волка, или ты умрешь от своих
страшных ран, - вновь прозвучал у меня в голове голос незнакомца. - Ты
умираешь, волк, а я могу отогнать смерть, излечить тебя, если ты отдашь мне
свою волю!"
- Никогда, - прошептал я и почувствовал, как потрескались мои губы,
когда я пошевелил ими.
"Ты умрешь, стоит мне приказать моим слугам, и ты умрешь страшной,
мучительной смертью!" - снова раздался голос внутри меня.
Смерти или беспамятства жаждал я в тот момент больше всего. Но ни то,
ни другое не пришло ко мне. Наоборот, разум погрузился в новое видение,
вызванное из глубин памяти угрозой незнакомца убить меня. Видение, хуже
которого еще не доводилось мне видеть. Мой собственный крик, полный ужаса и
страха, оглушил меня.
Я вспомнил ощерившуюся пасть Римской Волчицы.
Склонившийся надо мной человек отпрянул, я услышал его восклицания.
Проникнув в мои воспоминания, он стонал и хрипел, содрогаясь от ужаса,
вместе со мной.
Мой бесславный поход против римлян был прерван бесцеремонно и
неожиданно той силой, которой никто не может противостоять. Ночуя за
пределами Рима под какой-то кочкой, я проснулся от невероятной тяжести в
груди. Кто-то давил на меня, душил, мешал мне дышать.
Мой избалованный угас по имени Мохх имел дурную привычку класть мне
голову на грудь, когда я сплю. Я отчаянно боролся с его приступами нежности,
поскольку голова этого чудовища весом была почти с человека. Я открыл глаза,
намереваясь врезать кулаком по нахальной морде, другого способа убедить
чешуйчатого наглеца что-нибудь сделать не существовало.
Первое, что я увидел над собой, это горящие, налитые кровью глаза.
Глаза не драконьи - волчьи. Надо мной склонилась огромная волчица, поставив
передние лапы мне на грудь. С клыков ощерившейся волчьей морды капала мне на
лицо слюна. Конечно, я не отношусь к тем, кого может напугать волк, хотя в
тот момент я и находился в человеческом обличье. Но волчица эта была
огромной, я бы даже сказал, гигантской, раза в два крупнее меня. От нее
исходил ужасный смрад, к тому же ее злобные глаза не предвещали мне ничего
хорошего. И самым неприятным было то, что она придавила меня к земле с
невероятной силой, и я не мог даже пошевелиться, казалось, моя грудная
клетка вот-вот проломится под ее тяжестью. Волчица, не мигая, смотрела на
меня.
- Что тебе нужно? - прохрипел я.
- Уходи! - ответила мне Волчица низким голосом.
- Как же я уйду, если ты придавила меня к земле, - сказал я абсолютно
серьезно, но мой ответ привел Волчицу в ярость.
- Не смей со мной шутить! - взревела Волчица и вонзила мне в грудь свои
когти, прямо у моей щеки лязгнули острые, словно кинжалы, клыки.
Я застонал, отупев от боли, и наконец почувствовал страх. Казалось бы,
нет ничего необычного: когти, клыки, горящие глаза. Я видел это с детства в
друзьях и врагах. Это могло напугать, но не должно было приводить в ужас.
Однако грудь моя холодела от страха, я задыхался суеверным ужасом, от
которого можно было сойти с ума.
- Кто ты? - простонал я.
- Я - Древняя! - сказала Волчица. - Я - Древняя, я пришла сюда миллионы
лет назад, я родилась вместе с этим миром. Я - Волчица! Это моя земля!
Уходи! Ты, жалкий оборванец, охваченный бешенством, убирайся из моих земель!
- А если я не уйду? - поинтересовался я из духа противоречия.
Волчица переступила лапами, поставила одну из них мне на плечо,
раненное в битве у Апеннинских отрогов, когда погиб Бренн. Волчица надавила
на старую рану и начала рвать ее когтями, причиняя мне нестерпимую боль. Я
не выдержал и завыл.
- Я не могу убить тебя, но все равно заставлю уйти, - прорычала мне в
лицо Волчица.
- Почему ты не можешь убить меня? - поинтересовался я.
От этого вопроса зверюга так рассвирепела, что казалось, сейчас она
растерзает меня. Она довольно убедительно выдрала кусок мяса из моего плеча
и смачно сожрала, заливая мне лицо слюной и моей собственной кровью.
- Я уйду, - охотно пообещал я, и думаю, это обещание сопровождалось
моими рыданиями, - я выполнил свою клятву. Что же ты раньше не защищала свои
земли, когда здесь были наши армии, разоряли твои города, убивали твоих
людей?
- Вы все для меня лишь дети, жалкие игрушки, ничего не стоящие, ни на
что не годные. Мне нет дела до городов, мне нет дела до людей, - ответила
Волчица. - Мне нет дела ни до кого, но мне не нравится, когда в моей земле
начинает властвовать другой волк.
С этими словами Волчица отрыгнула мне на лицо содержимое своего
желудка, среди которого был и кусок моего плеча. Думаю, в тот момент я
потерял сознание. Что было дальше, я уже не помню. Но мое нахождение на
корабле означало, что Волчица была достаточно убедительна, и я покинул ее
землю.
Не знаю, многое ли из моих воспоминаний понял склонившийся надо мною
человек. Теперь этот охотник за волчьей волей стоял рядом со мной на
четвереньках и, обхватив голову руками, тихонько всхлипывал.
Под его тихие рыдания я погрузился в сон, а очнулся уже не на голых
досках, а на подстилке из соломы. Странный человек, говоривший со мной на
тайном языке, сидел подле меня. Солнце склонилось к горизонту и больше не
слепило. Теперь я имел возможность как следует разглядеть незнакомца. Это
был крепкий человек лет сорока с полным лицом, мясистым носом, небольшой
окладистой бородкой и широким лбом с глубокими залысинами. На его плечи была
накинута белая ткань, служащая ему, по-видимому, плащом, этим он отличался
от остальных моряков, обходившихся лишь набедренными повязками. Я какое-то
время рассматривал его, потом пошевелился и обнаружил, что раны мои
перевязаны.
"Ты не похож на римлянина", - сказал я ему на тайном языке.
- Меня зовут Аристокл, я эллин, это мой корабль, - произнес он вслух, и
я понял смысл его слов лишь благодаря способности к чтению мыслей. - А как
твое имя?
- Блейдд, - ответил я тоже вслух и обнаружил, что губы мои смазаны
маслом.
- Блейдд, если я не ошибаюсь, означает "волк" на языке народа,
населяющего край земли, так? И судя по твоему внешнему виду, ты как раз
оттуда. Я немного знаю твой язык.
Выражение лица у него стало таким, словно я должен быть потрясен
подобным знанием, но мне было все равно. Я с трудом понимал его мысли, мне
требовались все мои силы, чтобы сосредоточиться на их чтении. Одно меня
радовало - передо мной не римлянин. Но происхождение эллинов было мне
неведомо, а чужаки никогда не вызывают доверия. Мне вовсе не казалось
замечательным, что какой-то неизвестный эллин знает язык Священного
Альбиона.
- Итак, Блейдд - это не имя, - продолжил Аристокл. - Я же не прошу
называть меня человеком. Как звучит твое настоящее имя, как назвала тебя
мать?
- Я не знаю своей матери, я подкидыш. А Волком меня зовут с тех пор,
как я себя помню.
- Подкидыш? - Эллин почему-то очень обрадовался. - Так я и думал, так и
думал, и это объясняет мне твое естество. Такие, как ты, обычно не знают
своих родителей. Ну, так выбери себе какое-нибудь имя, придумай, наконец!
Нельзя ведь жить, называясь волком.
Я пожал плечами. Мне всегда казалось, что жить с таким именем, в общем,
совсем неплохо. Но уж коли хозяин корабля настаивал на другом имени, я
выбрал:
- Бренн! Ты можешь называть меня Бренном.
- Бренн? - он расхохотался. - На твоем языке, похоже, все имена
обозначают каких-нибудь животных или птиц. Если мне не изменяет память,
Бренн значит "ворон", не так ли? Нет, такое имя мне совсем не нравится. Не
буду лгать, я не люблю ни волков, ни воронов, а уж волк, зовущийся вороном,
- это сущая нелепица. Такое имя подходит тебе еще меньше прежнего.
- Если тебе не нравятся ни волки, ни вороны, можешь звать меня как
вздумается, мне все равно, - пробормотал я, не понимая, чего хочет от меня
этот широколобый бородач.
Аристокл весело посмотрел на меня и сказал:
- Древние говорят, что имя предвещает судьбу. Верю, что это так. Много
лет назад к моему другу попал один волколак откуда-то с севера. Его звали
Залмоксис. Это имя означало на его языке - "Властелин Земли".
"Оборотень! - Земля!" - слова, словно грохот набата, прозвучали в моей
голове. И меня охватило странное чувство, будто я вот-вот вспомню что-то
очень важное, что-то, произошедшее со мной до того, как я провалился в
черный туннель. Это ощущение так поразило меня, что я потерял чувство
реальности. В моей памяти всплывали смутные образы: старый полуразрушенный
храм с обвитыми плющом воротами, потрескавшиеся ступени, сквозь которые
проросла трава, шуршащие под ногами сухие листья, сумрак коридоров, уходящих
в неизвестность, и пылинки, танцующие в лучах света над алтарем.
"Оборотень! - Земля!" - голос эхом разносился по храму. "Оборотень! -
Земля!" - это все, что я мог вспомнить.
- Нравится тебе такое имя? - донесся до меня голос Аристокла.
Я вновь обнаружил себя на корабле. Видение растаяло, оставив во мне
беспокойное чувство, будто я забыл или потерял что-то важное. Аристокл
повторил свой вопрос. Я пожал плечами. Волки стараются сокращать свои имена,
такое длинное даже выговорить сложно, хотя мне-то как раз и не нужно его
выговаривать.
- Я вел себя не слишком гостеприимно, когда ты попал сюда, - сказал
Аристокл. - Не буду скрывать, что я не прочь получить власть над волчьей
волей, но навязывать тебе свои условия не буду. Тогда я просто потерял над
собой контроль. Я сожалею об этом и прошу принять от меня в качестве
извинения приглашение продолжить путешествие вместе со мной. Ты нуждаешься в
лечении, Залмоксис.
Поведение эллина показалось мне благородным, и я с радостью принял его
извинения. По словам Аристокла, он собирался посетить дом своего друга,
находящийся всего в нескольких днях пути на иллирийском побережье
Адриатического моря.
- Друг мой, философ и маг, с удовольствием познакомится с тобой.
Аристокл казался мне довольно приятным человеком, но разумные люди не
стремятся в общество магов. Я отказался. Но Аристокл принялся уговаривать
меня:
- Да, да, я сказал, что не очень люблю вашу братию, но ты не
воспринимай мои слова впрямую. Я и людей-то не слишком люблю, а ты видишь,
что я окружен ими" А что касается волков, то интерес к вам перевешивает всю
мою неприязнь. Да к тому же учти, не найдется в округе никого, кто бы так
хорошо разбирался в волках, как мой друг, а у тебя ужасные раны, за которые
возьмется не каждый лекарь. Можно, конечно, отправиться в Храм Асклепия, и я
довез бы тебя туда, поскольку сам ты передвигаться неспособен, но, если
честно, я не уверен, что жрецы асклепиона жалуют оборотней, впрочем, выбирай
сам. Но я буду рад твоему обществу, друга моего ты своим присутствием не
обременишь, а тебе самому в его доме будет легче, чем где-либо.
Учитывая, что я все равно не мог самостоятельно покинуть корабль и к
тому же действительно нуждался в уходе лекаря, а еще больше в покое и
отдыхе, я принял его предложение. Мысли о странном поведении хозяина корабля
при моем первом возвращении в сознание я прогнал прочь, тем более что передо
мной был человек довольно симпатичный и добрый.
Аристокл рассказал мне, что его рабы нашли меня на восточном побережье
римских земель, где его корабль вынужден был пристать для мелкого ремонта. Я
не смог вспомнить, как оказался на восточном побережье, но, похоже, Римская
Волчица заставила меня не просто уйти, а бежать сломя голову, ополоумев от
страха, не разбирая дороги.
Не знаю, какая судьба постигла моего бедного угаса. На побережье, где
эллины обнаружили меня, они никого больше не видели. Мне оставалось лишь
надеяться, что угас не достался на обед Римской Волчице, а шляется
где-нибудь в одиночестве, предаваясь излюбленному своему занятию -
обжорству. Хорошо, что эллины хотя бы не бросили Меч Орну. Несмотря на его
невероятную тяжесть, они приволокли его вместе со мной на корабль. По словам
Аристокла, тащили его восемь человек. Если с потерей угаса я еще мог
смириться, то оставить Меч я не мог ни при каких условиях.
Меч Орну, таинственный артефакт Древнего Альбиона, чье происхождение и
назначение было скрыто от меня, принадлежал прежде нашему вождю. Этот Меч
королей и богов славился тем, что ни одному человеку, кроме Бренна, не под
силу было поднять его, и уж тем более им сражаться.
Я не помню, как Меч попал ко мне. В моей памяти остался темный разрыв
между учиненной мною резней в римском войске и тем печальным днем, когда
горели погребальные костры в долине Пад. Возможно, горечь от потери вождя
помутила мой рассудок, и я, схватив Меч, бросился мстить убийцам Бренна. Но
каким образом удалось мне поднять Меч Орну, оставалось для меня загадкой.
Лекарь, служивший Аристоклу, прилагал все усилия, чтобы излечить меня.
Но такие раны, какие нанесла мне Волчица, не заживают годами. Несмотря на
усилия лекаря, я на протяжении почти всего плавания метался в лихорадке,
терзался кровавыми видениями. А когда приходил в себя и видел над собой
голубое небо, я прислушивался к плеску волны за кормой. И даже в шуме моря
чудился мне гул сражений, слышались призывы и рев боевого рога моего вождя.
Так, мечась между бредом и явью, я сумел восстановить в памяти кое-что
из своего прошлого, правда, отрывочно, не полностью. Я вырос в племени
волколаков на севере Медового Острова, или Альбиона, как многие называют
его, и о своей юности не помню почти ничего до того момента, когда явилось
предо мной светлое видение: чудесная и прекрасная Морана, дочь короля
Эринира. Ей, последней наследнице Туата де Дананн, которых люди зовут Дивным
Народом, было отдано мое сердце. Была она юна и восхитительна, холодна и
надменна. Я оставил свое племя и бросился вслед за несбыточной мечтой.
Стоит ли теперь винить ее во всех моих бедах? Так уж устроена моя
натура: мне нужно найти виновного, кого угодно, кроме меня. Это она, Морана,
привела меня к тому, что я стал сначала рабом Бренна, ее супруга, человека,
которого я ненавидел всей душой, а после ее смерти был вынужден остаться с
ним в его крепости Каершер. Сколько лет прошло со дня ее смерти и что так
крепко привязало меня к Бренну, я не вспомнил, но в боях под Римом я
сражался рядом с ним плечом к плечу и был уже самым преданным его
сподвижником и телохранителем.
И был еще в моих видениях сам Гвидион, мой добрый маг, и я непременно
хотел бы поведать о нем, но как можно рассказать о солнечном свете,
ослепившем тебя?
Морские путешествия обладают сотнями недостатков и лишь одним
достоинством: когда-нибудь они заканчиваются. И хотя во время самого
плавания это казалось невероятным, но и оно подошло к концу. Наступил день,
когда корабль причалил, меня вынесли на берег и уложили на влажный песок. Я
лежал, смотрел на небо и предавался самым горьким мыслям по поводу своей
болезни. Мне хотелось немедленно оказаться на Медовом Острове, среди его
зеленых холмов, обратиться в волка и бежать, бежать сломя голову,
наслаждаясь запахами трав, звоном птичьих трелей. Но теперь я находился
далеко от своей родины, брошенный один среди чужаков, больной, беззащитный,
не имеющий сил даже подняться с этого мокрого песка.
Когда эллины закончили перетаскивать вещи с корабля на телеги и все
были готовы к продолжению пути, двое рабов подняли меня и положили на дно
запряженной парой лошадей повозки, отдаленно напоминавшей колесницу. Лошади,
учуяв меня, испуганно дернулись из стороны в сторону, норовя избавиться от
страшного груза, прядали ушами, а затем поднялись на дыбы и внезапно
понесли. Возница вывалился, не справившись со взбесившимися животными. А я
лежал на полу повозки, обессиленный, и не мог даже подтянуться к ее краю,
чтобы спрыгнуть. Лошади, так же как собаки, ужасно плохо переносят близость
волка. Сейчас, перепуганные, они мчались, не разбирая дороги, не в силах
избавиться от преследователя, который валялся в их повозке, перекатываясь от
стенки к стенке. Несколько всадников, встретивших нас у причала, пытались
догнать взбесившихся животных, но их собственные лошади тоже, точно
ополоумевшие, переставали слушаться хозяев. Моя рана на плече открылась, и
повязка набухла от крови. Наконец,!
превозмогая боль, мне удалось перевеситься через край повозки, и я, на
всем скаку, вылетел из нее и, упав на каменистую поверхность земли,
покатился.
Я лежал, скрючившись от боли, на земле. Перед глазами все плыло, к
горлу подступила тошнота. Я ждал, что кто-нибудь наконец подойдет ко мне,
поднимет меня, перевяжет. Но люди и животные в ужасе толпились в стороне
возле других повозок, так и не решаясь оказать мне помощь. Взбесившихся
лошадей поймали, успокоили, а я все лежал в пыли посреди дороги, истекая
кровью.
Наконец Аристокл хлыстом заставил двух рабов приблизиться ко мне. С
ними подошел лекарь. Теперь, узнав, что я волк, он дрожащими руками снимал с
меня повязку, пока рабы готовили подстилку и воду. Лекарь остановил
кровотечение, приложил к ране пучки трав и новой тканью перевязал меня. Рабы
смастерили носилки и несли меня в них, изрядно отстав от остальных
путешественников. Я опасался, что они сознательно замедляют шаг с
намерением, избавившись от присмотра хозяина, выкинуть меня в какую-нибудь
канаву. Но, слава богам, этого не случилось, и к вечеру следующего дня наш
маленький караван завершил свое путешествие.
Глава 2
Гостеприимство эллинов
Селение расположилось на живописном холме и носило название Озера.
Столь чудесным именем оно было обязано луже с грязной, застоявшейся водой,
хлюпающей на дне небольшой вмятины перед холмом. На берегу была выстроена
господская усадьба, и нескольких жалких глинобитных домишек облепили ее со
всех сторон. У ворот уже стояли ожидавшие гостей воины с факелами. Сразу за
воротами открывался большой двор, на котором расположились внушительные
хоромы и множество построек. Скот уже пригнали домой, двор оглашался
блеяньем овец и конским ржанием, доносившимися из хлева и конюшен. Сквозь
распахнутую калитку в задней стене этого хозяйственного двора виднелись
ровные овощные грядки и аллеи кустов.
Нам навстречу высыпала челядь, приветствуя Аристокла и стараясь
услужить ему. Аристокл пригласил меня в дом. За время пути по земле я успел
немного отдохнуть и набраться сил. Поэтому я сполз с носилок, предпочитая
передвигаться самостоятельно, и прошел вслед за эллином.
Дом был сложен из огромных отесанных бревен. Потолочные балки
поддерживались массивными колоннами. Помещение освещалось пламенем десятков
огней, разведенных в напольных каменных светильниках. Стены были завешаны
золотыми тканями и дорогим оружием. Незаметно оглядывая все это великолепие,
я придал себе невозмутимый вид, так, будто бывать в подобных дворцах мне
привычно и его роскошь нисколько не трогает меня. Впрочем, отчасти это было
правдой. Что до роскоши, то к ней я действительно был равнодушен, поскольку
не умел ею пользоваться. Хозяин так и не появился, и Аристокл, видя мою
озабоченность этим, сказал:
- Хозяин дома человек пожилой, а мы приехали довольно поздно. Нет
надобности беспокоить его и поднимать с постели. Ты гость, Залмоксис, и о
тебе позаботятся. Обращаясь к худому, ссутулившемуся мужчине, с самого
начала вертевшемуся вокруг нас, Аристокл продолжил:
- А, Фестр, приятель, как поживает хозяин? Ты отведи моего друга в
гостевые покои, дай новые одежды и предоставь ему все, чего он пожелает.
Фестр растянул губы в самой приветливой улыбке и произнес бездушным
скрипучим голосом приглашение следовать за ним. "Такой голос, наверное,
должен быть у старого высохшего пня", - подумал я и побрел за Фестром.
Великолепный дом состоял из трех основных строений, соединенных между
собой. Первое предназначалось для хозяина и его семьи, второе - для гостей,
а в третьем жили слуги.
Фестр, и видом своим напоминавший ссохшийся пень, шел передо мной,
слегка покачиваясь, поскольку его кривые маленькие ножки с трудом несли
длинное тело. Он проводил меня в крыло для гостей, отдернул полог одной из
комнат и кивком предложил мне войти. Посередине большого квадратного
помещения возвышалась лежанка, устланная шкурами, на полу стояла посуда:
кувшины с водой и прочая утварь. Окон в комнате не было, освещалась она
двумя тусклыми масляными светильниками.
Крайне утомленный своим непродолжительным пребыванием на двух ногах, я
лег на кровать, ощутил под собой толстый слой соломы и с удовольствием уснул
бы, если бы Фестр все еще не торчал возле входа в комнату. Он неодобрительно
поводил носом, принюхиваясь, потом вновь растянул губы для улыбки и злобно
проскрипел:
- Господин Аристокл будет рад видеть своего друга за ужином, после того
как тот сходит в купальню и сменит одежду.
Я наконец догадался, к чему принюхивается скрипучий эллин, и сделал
вид, что не понимаю слов Фестра. Но потом, поразмыслив, я все же с
сожалением поднялся со своего ложа, решив, что отказ мой сочтут
неучтивостью. И, несмотря на отчаянное желание уснуть, я потащился за
Фестром по очередному коридору этого гостеприимного дома.
В купальне прислуживал мальчик лет десяти, он продемонстрировал мне
белую рубашку, расшитую по низу золотой нитью, сандалии и плащ из шерсти. Но
надеть все это добро он мне не позволил. Принюхавшись ко мне, как и Фестр,
весьма неодобрительно, он провел меня в соседнее помещение. Тошнотворно
пахнущие цветочные масла вызвали в памяти новые воспоминания: Антилла,
горячая и тающая под раскаленным солнцем страна, и так же благоухающая, как
эта купальня. Антилла, куда я отправился вслед за своей возлюбленной,
Антилла, принесшая мне рабство и унижение, все еще сверкала где-то огненными
стенами Города Солнца. Кельтскому войску удалось лишь пограбить окрестные
селения да благополучно унести ноги, когда антилльская армия соизволила
отвлечься от собственных проблем. Но когда-нибудь мы еще вернемся туда.
В Антилле я едва не лишился нюха из-за повеления смуглой и властной
царицы Гелионы натираться подобными вонючими маслами. Но здесь я мог себе
позволить самому решать, как далеко будет заходить гостеприимство хозяина
дома. Требования чистоты были мне вполне понятны, но пахнуть, словно
цветочная клумба, я согласился бы ради только очень немногих людей, и ни
Аристокл, ни тем более трухлявый пень Фестр в их число никак не входили.
Юнца мне пришлось выставить, так как, ничуть не смущаясь, он предложил меня
омыть, а также умаслить благовониями и одеть. Он равнодушно пожал плечами и
вышел из купальни.
Выбравшись из воды, я обнаружил, что мальчишка исчез вместе с моими
вещами, и мне пришлось самому догадываться, как надевать эту эллинскую
одежду. Отсутствие штанов меня не удивило, в племени, где я вырос, мужчины
предпочитали юбки, а вот сандалии я надеть так и не смог. Множество тонких
ремешков поставили меня в тупик, к тому же из-за раны я практически не
владел левой рукой.
Вновь объявившийся Фестр неодобрительно посмотрел на мои босые ноги и
что-то крикнул. Тут же появился мальчишка и, выхватив сандалии из моих рук,
надел их мне на ноги и ловко обвязал ремешки вокруг икр.
Аромат пищи, распространявшийся по дому, настолько увлек мое
воображение, что я еле сдерживался, чтобы не отшвырнуть мальчишку и не
броситься бегом на кухню. Сонливость мою после бани как рукой сняло, и я
почувствовал зверский аппетит. В трапезную, где меня уже поджидал мой
знакомый эллин, я явился в самом замечательном состоянии духа.
По приглашению эллина я развалился на ложе, напротив того, в котором
возлегал он сам. Аристокл поднял чашу с темным вином, плеснул из нее богам и
подал мне. Вино оказалось приторно-сладким, совсем не по моему вкусу. "Жаль,
- подумал я, - такого много не выпьешь".
Чувствуя себя неловко среди окружающей роскоши, я изо всех сил старался
не ляпнуть что-нибудь обидное или неуместное. А чтобы меньше говорить, мне
приходилось занимать рот едой, в результате чего я съел и выпил больше, чем
способен переварить, и почувствовал себя преотвратительно. Насытившись,
Аристокл велел позвать музыкантов. В комнату вошли юноши с музыкальными
инструментами, они расселись подле меня на полу, подложив под себя подушки,
и принялись играть и петь. Язык их был мне незнаком, но голоса и мелодия
показались достаточно приятными, чтобы я, съевший за этот вечер недельную
норму пищи, уснул прямо на обеденном ложе, невзирая на свое намерение быть
учтивым с гостеприимными хозяевами.
На следующий день я проснулся поздно. Тот же мальчишка, что прислуживал
мне в купальне, провел меня в трапезную. Недовольный Фестр сварливо
пробурчал, что все жители дома, включая его хозяина, давно уже позавтракали,
а потому мне придется делать это в одиночестве.
Еду подала молоденькая девушка, тонкая и смуглая, с огромными, слегка
раскосыми глазами. Кожа на ее руках блестела, словно намасленная, я не
выдержал и дотронулся до нее. Она отпрянула и зарделась, бросив испуганный
взгляд на Фестра.
- Удались, Ниса, - приказал он. Признаться, я никак не мог взять в
толк, почему хозяин держит подле себя этого противного человека?
С самим хозяином дома мне довелось познакомиться только за обедом. Мы с
Аристоклом долго ждали его появления, пока он наконец не почтил нас своим
присутствием.
- Смотри, Залмоксис, и запомни этот момент на всю жизнь. Перед тобой
Предсказанный Пифией, маг из Самоса!
Человек, закутанный с ног до головы в белый широкий гиматий, улыбнулся
Аристоклу беззубым ртом. Маг был невероятно стар. Таких глубоких стариков,
как он, мне не доводилось видеть прежде. Он походил скорее на собственную
мумию, чем на живого человека. Кожа на его лице высохла и покрылась
старческими пятнами, узкий подбородок был выбрит или скорее облысел, но
выцветшие глаза смотрели внимательно из-под безволосых надбровий. Глаза эти
круглые, светлые, с непреходящим детским изумлением и наивностью поразили
меня своей необыкновенной ясностью и спокойствием, когда взгляд их медленно
поднялся, чтобы рассмотреть меня.
Старик остановился напротив и долго, внимательно разглядывал меня.
Наконец он перевел взгляд на Аристокла и прервал молчание:
- Как я понимаю, его воля тебе пока неподвластна. Без нее у тебя ничего
не выйдет, а я так и браться не буду, - сказал Предсказанный Пифией
по-эллински.
- Почему? - спросил Аристокл.
- Разве ты не видишь, это сын Гекаты. Ни мудрость, ни дух не способны
пробить толстую шкуру дикого зверя. Он недостоин носить имя, которое ты ему
дал.
Я возмутился про себя такой низкой оценке, но ничего не сказал. В этой
странной обстановке я счел за лучшее не выдавать свои способности понимать
чужие мысли.
- Я все же попробую, - сказал Аристокл. - Он смышленый малый, и я
обещал ему, что ты его вылечишь.
- Играй, пока не наиграешься, - проронил Предсказанный Пифией, пожимая
плечами. - Без Гвира это не имеет смысла.
После трапезы маг осмотрел меня. Уже затянувшиеся раны на животе и
груди, оставленные когтями Волчицы и мечами римлян, его не заинтересовали.
Мое искалеченное плечо, из которого Римская Волчица выдрала кусок мяса, он
осматривал долго и внимательно, потом сказал, обращаясь к Аристоклу:
- Такая рана долго не заживет. Не могу себе представить, каким оружием
она нанесена, зато отчетливо вижу, что до этой раны была другая. И на ту
первую рану наложено заклятье настоящим магом. - Предсказанный Пифией
говорил медленно, словно это давалось ему с трудом. - Уж не знаю, где этот
варвар отыскал столь сильного мага, но, очевидно, именно это заклятье спасло
его от смерти. Если бы не оно" он умер бы от потери крови.
Тот маг, что наложил заклинание на мою рану после роковой битвы, в
которой погиб Бренн, был не кто иной, как великий Гвидион. Он обещал
излечить меня, и, безусловно, сделал бы это, ведь он был лучшим лекарем на
Медовом Острове. Говорили даже, что он способен оживить мертвого, впрочем, с
тех пор, как погиб Бренн, я в это не верю.
Оставшееся до ужина время Аристокл пытался развлечь меня каким-то
нудным разговором, который я был не в состоянии поддерживать, потому что это
требовало умственных усилий, а все мои мысли полностью заняла очаровательная
рабыня, которую Фестр назвал Нисой. Я внезапно осознал, как давно у меня не
было женщины. Собственно говоря, я так и не смог вспомнить, когда это со
мной случалось в последний раз. Аристокл расценил мою невнимательность
по-своему. Он решил, что я веду себя замкнуто потому, что я чужестранец, и
все в этом доме кажется мне чуждым. И для того чтобы исправить это
положение, он не придумал ничего лучшего, как обучать меня языку, на котором
говорят эллины.
За ужином к нам присоединились двое юношей, те самые, что развлекали
нас пением вчера вечером. Они по большей части молчали, почтительно и
восхищенно слушая мудрые речи Аристокла. Хозяин дома вскоре удалился,
сославшись на усталость.
Вино кружило мне голову, и сквозь туман опьянения я разглядел, что
Аристокл обнимает юношу за талию и что-то шепчет ему. Помню, как я,
хмельной, вышел из трапезной, не попрощавшись, прошел во двор, где несколько
рабынь снимали белье, развешенное днем для сушки. Среди них была та самая
девушка, что занимала целый день мои мысли. Я вознамерился подойти к ней, но
дворовые собаки, обнаружив мое присутствие, сбежались и подняли лай. Этих
тварей было больше десятка, но даже в таком количестве они не решались
наброситься на меня, лишь окружили, визжа от ненависти, и разевали клыкастые
пасти, угрожая разодрать меня в клочья. Я был безоружен, опьянение мешало
мне обратиться в волка, все, что я смог, это выпустить клыки и когти да
покрыться шерстью. Женщины во дворе охали от ужаса, разглядывая меня. Воины,
охранявшие двор, наконец разобрались, что происходит, и разогнали собак. С
трудом различая дорогу, едва волоча ноги, обессиленный и пьяный, я хотел
только отыскать свою комнату в за!
путанных коридорах этого дома.
Я проходил мимо купальня, когда почуял запах Нисы. Заглянув внутрь, я
увидел стоящую ко мне спиной девушку, она сворачивала простыни и
раскладывала их по полкам. Ее черные волосы, убранные в прическу, открывали
изящную шею и тонкие плечи, покрытые бронзовым загаром, резко выделяющимся
на фоне белого хитона. Я вошел бесшумно, но Ниса, словно почувствовав меня,
замерла, повела плечом. Я не хотел ее пугать и тактично кашлянул. Девушка
резко обернулась, в ее глазах плескался такой неподдельный ужас, что я
невольно оглянулся, пытаясь определить, кто ее напугал. Ниса сдавленно
крикнула и, оставив корзину с бельем, бросилась бежать. Ее босые ноги
скользили по мокрому полу купальни.
Утром меня разбудил лекарь, он лил мне на рану теплую тягучую жижу,
похожую на мед. Видимо, это была новая мазь, изготовленная магом. Я, не
выдержав боли, невольно застонал, лекарь выронил чашу с мазью и отскочил от
моей лежанки к двум стоящим у входа воинам. Видимо, трусоватого лекаря силой
заставили пользовать несчастного пациента. Срывающимся голосом он сообщил
мне, что затянувшаяся было рана опять вскрылась. Я сделал вид, что не
понимаю его. Моя голова гудела и угрожала расколоться. Я пожаловался лекарю
на головную боль, но он показал, что не понимает меня. Закончив свою работу
под бдительным присмотром воинов, лекарь удалился, а вооруженные эллины,
вышедшие вслед за ним, остались в коридоре. Мне в голову пришла дурная
мысль, что воины эти приставлены вовсе не к лекарю, а ко мне. Чуя их
присутствие, я размышлял о причинах такого внезапного недоверия, потом решил
подняться и отыскать Аристокла, но вместо этого снова уснул.
Аристокл пришел ко мне ближе к обеду, принес кувшин вина, справился о
здоровье и сообщил:
- Предсказанный Пифией уверяет, что если ты не позволишь своей ране как
следует затянуться, он не сможет излечить тебя.
- Он и так не сможет излечить меня, - оптимистично ответная,
оторвавшись на мгновение от кувшина, - даже если я пролежу в постели целый
месяц.
- Ты ошибаешься, варвар. Хозяин этого дома - лучший лекарь в Элладе.
- Бессмысленно лечить тело, не исцелив душу, - многозначительно изрек
я. - Зачем перевязывать рану, если кровоточит душа? А умение лечить души
неподвластно твоему другу.
- Кому же это подвластно, кроме богов? - воскликнул Аристокл.
- Наши жрецы излечивают и душу, и тело. Я вернусь домой, и тот, кто
наложил на меня заклятье, исцелит меня.
- Когда это еще будет, Залмоксис, не лучше ли тебе пока постараться
провести хотя бы несколько дней, не калечась?
В общем, я и сам сожалел, что вчера так напился и, кажется, вел себя не
лучшим образом, к тому же моя голова грозила лопнуть, словно переспевший
фрукт.
- Вино дурно действует на волков, - объяснил я. - И потом, на меня
напали собаки. Я все же зверь, собаки выводят меня из равновесия.
- Всех собак посадили на цепь, они больше тебе не угрожают. Но зачем ты
напал на рабыню?
- Разве? - искренне удивился я, поскольку вчерашний вечер помнил лишь
смутно. - Я ничего не помню.
- Не помнишь?! - возмутился Аристокл. - Если бы хозяин дома был простым
человеком, он непременно приказал бы своим людям убить тебя. Но волчьи
повадки ему знакомы, и он понимает, что с тобой произошло. Но я уже не могу
гарантировать тебе прежнее гостеприимство. Говорят, у тебя вчера был не
самый привлекательный вид. - Аристокл поежился и продолжил: - Ты поступил
очень, дурно и подвел меня. Приведя тебя в дом, я поручился за твою
порядочность. Если тебе приглянулся кто-то из рабов хозяина дома, то ты
должен был сначала испросить у него разрешение.
Я расстроился оттого, что так подвел Аристокла, столь доброго ко мне.
Да и перед хозяином дома мне было стыдно. Я словно бы подтвердил его мнение
о моей дикости. Аристокл произнес со вздохом:
- Я никак не ожидал, что в твоем израненном и ослабленном теле может
проснуться вдруг такая мощь. Требуется немало сил, чтобы разорвать человека.
- Разорвать человека? - спросил я и заметил, что голос мой дрогнул.
Аристокл странно посмотрел на меня и передернул плечами:
- Тебе надо описывать, что остается от человека после того, как на него
нападет волк?
Я вгляделся в глаза Аристокла и увидел, что он крайне напряжен, и его
дружелюбие - лишь маска, под которой он скрывает страх. Уж не жалеет ли он,
что привел меня с собой?
И тут я догадался, что речь идет не об изнасиловании рабыни, а о ее
убийстве. Разорвать человека?! Нормальный волк, да еще сытый, никогда не
нападет на человека. К тому же я был пьян, это должно было помешать мне
перевоплотиться в волка. Я вспомнил, как Ниса рассыпала по полу полотенца и
побежала, поскальзываясь и оглядываясь на меня. Такая тоненькая и хрупкая,
она вовсе не вызывала у меня желания расправиться с ней. Что угодно я мог
сделать с ней, только не убить. Мне доводилось слышать истории о том, как
оборотни, обернувшись в волков, якобы убивают свои жертвы, но знаю
определенно, что ни одного такого случая не произошло ни с кем из моего
племени. Все эти россказни лишь досужие вымыслы людей для запугивания
младенцев да юных девиц. Проклятье! Я никогда не имел дурных наклонностей,
этого просто не может быть.
Аристокл наблюдал за мной из-под опущенных век.
Я приложил все усилия, чтобы не пустить его в мои мысли, не дать
уловить то потрясение, которое я испытал.
- Ты питаешься человечиной? - поинтересовался Аристокл.
- Нет, - ответил я, похолодев. - К чему такие странные вопросы?
Тут я был почти честен, потому как волки, вопреки весьма
распространенному мнению, совершенно не любят человеческое мясо, и хотя на
поле битвы после сражения оборотни порой участвуют в весьма отвратительных
пирушках, это следствие никак не любви к человечине, а лишь естественное для
хищников, каковыми мы отчасти являемся, продолжение боя. Ибо любой зверь,
распаленный битвой, испытывает стремление растерзать жертву, убитую им в
сражении. Растерзать и частично съесть. Но никакой человек не сравнится с
жирненьким кабанчиком или оленем ни по вкусу мяса, ни по его количеству. А
уж о вкуснейших грызунах я и не говорю, вот настоящий деликатес!
На лице Аристокла отразилось разочарование.
- Что же мне теперь сделать, как искупить свою вину? - спросил я.
Аристокл прищурился, словно оценивая меня.
- Покажи своим дальнейшим поведением, что это была лишь случайная
оплошность. Цивилизованные люди, друг мой, должны пристойно выражать свои
потребности. Тебе, варвару с таким необузданным темпераментом, непременно
нужен учитель и покровитель, опытный, мудрый и цивилизованный человек,
способный направлять твою неразумную волю в нужное русло, - в голосе
Аристокла я почувствовал нотку отчаяния, словно в эти слова он пытался
вложить что-то большее. А глаза его смотрели на меня почти с мольбой. -
Однажды мне было предсказано, - продолжал Аристокл, - что я встречу
необычного человека, варвара, отличающегося от своих сородичей особым
душевным светом, искренней верой и тягой к знаниям. Он должен изменить жизнь
своих соплеменников к лучшему. Подобное уже случилось много лет назад, к
Предсказанному Пифией пришел варвар по имени Залмоксис. В честь него я и дал
тебе имя. Подумай, каким величайшим героем и мыслителем ты мог бы стать под
руководством |такого человека, как Предсказанный Пи!
фией, ил