вот так часами сидеть перед экраном... - Какого дьявола! - прорычал вдруг Борг. Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга. - А, это ты, - сказал он. - Я не переношу, когда стоят за спиной. - Извини, старший. Я не знал... - В двенадцать. - Борг повернулся к экрану, разом забыв обо мне. Я поспешил прочь. Лучше всего было пойти на речку, растя- нуться на траве среди благостной зеленой тишины, закрыть глаза и слушать, как чирикает какая-нибудь легкомысленная пичуга. В конце концов, я отпускник и имею право лежать на траве сколько пожелаю. Сам не понимаю, почему я не ушел. Из двери в глубине хол- ла доносились неясные голоса, и я на цыпочках направился ту- да. В просторной комнате работали двое конструкторов и конс- трукторша с розовощеким строгим лицом. Одного я знал - длин- ноносого Гинчева, специалиста по корабельным системам живу- чести: однажды на "Элефантине", во время ремонта, я спорил с ним по поводу перестройки дистрибутора. Остальных видел пер- вый раз. Гинчев и розовощекая просматривали на проекционном экране пленки с чертежами узлов и тихо переговаривались, ты- ча в экран указками. Третий конструктор щелкал клавишами вы- числителя. - Плохо увязывается с компоновочным вариантом, - слышал я напористый голос Гинчева. - Здесь будет выступать на четы- реста миллиметров и упрется в шахту утилизатора. Розовощекая тихо возразила, и Гинчев нетерпеливо сказал, что надо показать главному. - Нет, - сказала конструкторша. - Дадим еще раз переде- лать электронному деталировщику. Зеленая травка в союзе с голубым небом дожидалась меня там, снаружи, пичуга старательно выщелкивала нечто отпуск- ное, но я потащился к следующей двери. Над ней нависало бе- лое полукружие лестницы, ведущей на второй этаж. В этой ком- нате было полутемно, медленно крутилось что-то серебрис- то-чешуйчатое, то одна, то другая чешуйки ярко высверкивали. Передвигались расплывчатые тени. Вдруг зажужжало, отчетливый и бесстрастный голос произнес: - Ирг-восемьдесят мезо один. - И после короткой паузы: - Круг минус секунда. Я вгляделся, но людей не увидел. Только крутилось колесо не колесо, не знаю, как назвать, и ровный голос отсчитывал на языке незнакомой мне математики, - должно быть, той са- мой, которая начиналась за уравнением Платонова. Я подумал, что здесь работает вычислительная машина. Но в следующий мо- мент тот же голос, нисколько не меняя интонации, сказал: - Чертов Феликс не отвечает, нигде его не найдешь. Это было уже не очень похоже на машину. Впрочем, кто его знает. Феликс способен даже машину вывести из терпения. - Плюс, плюс, плюс, плюс, - бубнил голос. Тут мне что-то упало на голову и скатилось вниз. Я пос- мотрел под ноги и увидел скорлупки - продолговатые желтень- кие скорлупки сладкого орешка. Я терпеть не мог эти орешки, и уж тем более мне не понравилось, что скорлупу кидают прямо на голову. Пускай я был здесь посторонним, это еще не резон, чтобы обращаться со мной как с утилизатором. И я пошел по лестнице наверх с твердым намерением выска- зать шутнику то, что я о нем думаю. На ступеньке лестницы сидел Феликс. Джунгли на его голове еще больше разрослись вширь и ввысь, а брюки и рубашка выг- лядели так, будто их долго, усердно жевали. Он смотрел прямо перед собой и грыз орешки, и кидал скорлупу куда попало. Ря- дом валялся карандаш-многоцветка, белую ступеньку у него под ногами покрывали формулы, да и две-три ступеньки ниже были тоже испещрены. Задумался, мыслитель, и ничего вокруг не видит, подумал я, остановившись. И, прежде чем я спохватился, Феликс опус- тил на меня свой странный, будто издалека, взгляд и сказал: - Нет, я вижу. Привет, Улисс. - Привет. Тебе не влетит за это? - Я указал на разрисо- ванные ступеньки. - Что? Ах да... Сейчас я... Он вытащил из кармана платок, и вместе с платком вывали- лись обрывки пленок, карандаши, орешки, два-три кубика плас- тилона. Я начал было подбирать, но тут, откуда ни возьмись, появился мажордом, он мерно прошагал сверху по лестнице, вы- тянул гибкий рукав, и в этот рукав со свистом устремилось все, что было разбросано. - Стой! - крикнул Феликс. И робот послушно замер. Феликс порылся в уцелевших пленках и снова побросал их; видно, было уже поздно: нужную сцапал мажордом. Я протянул пленку, которую подобрал, но Феликс взглянул и покачал голо- вой. - Прямо беда, - сказал он. - Треклятый мажордом ходит за мной с утра до вечера! - Он втянул что-нибудь важное? - спросил я, мне стало жаль Феликса. - Погоди, сейчас я его распотрошу, и мы выудим твою пленку, пока он ее не переварил. - Не надо. - Феликс махнул рукой. - Все равно этот вари- ант мезо-отрицателен. Я рассчитаю новый. Тут я вспомнил про машину в полутемной комнате. - Тебя разыскивает эта вертящаяся штука, - сказал я. И добавил для ясности: - Ирг-восемьдесят. Она... или оно ищет тебя и ругается. - Да ну ее, надоела! - сказал Феликс. - Борговские штуч- ки... Ладно, пойду посмотрю, чего ей надо. И, не закончив стирать формулы со ступенек, он, побежал вниз. Я посмотрел ему вслед. Славный он малый, только очень уж... как это по-русски... не от мира сего. В руке у меня был зажат обрывок пленки. Формулы, формулы, все незнакомые, какой-то график, две-три рожицы. А это что? Я удивился: дальше было жирно написано красным "Андра". "Что еще за новости?" - подумал я. Впрочем, мало ли Андр на све- те. Я зачастил в конструкторское бюро. Было интересно наблю- дать, как рождается проект. Главными узлами корабля занимал- ся Борг. Конструкции, которые он обдумывал, воспроизводились на электронном экране, и камера фотографировала те варианты, которые он считал приемлемыми. Вспомогательные узлы и систе- мы проектировали помощники Борга. Вычислительные машины и автоматы-деталировщики довершали работу и в свою очередь предлагали оптимальные варианты. Ровно в двенадцать раздавался звонок. Борг выключал конс- трукторский пульт. Лицо его как бы разглаживалось, принимало обыкновенное простецкое выражение. Он заглядывал в комнату конструкторов и отдавал команду: - Кончай работу. Все на речку! Гинчев протестовал. Нервно почесывая кончик носа, он за- являл, что не может бросить работу, не додумав мысль до кон- ца. - Ну, как хочешь, - благодушно ронял Борг. - Только учти: когда бог создавал человека, он не дал ему запасных частей. Протезы придумали позже. Или тебе хочется получить протез вместо мозга? Можно было позавидовать умению Борга выключаться. Он пла- вал в речке, бродил по окрестностям, избегая дорог и тропи- нок, и охотно поддерживал разговоры на любую тему, но только не о проектировании корабля. В три часа занятия возобновля- лись. Борг просматривал варианты и спорил со своими помощни- ками. Он с хищным видом накидывался на готовые листы, мазал по ним цветными карандашами и отдавал на переделку. Гинчев горой стоял за варианты, подсказанные машинами, он кипятился и ехидничал, но Борг упрямо гнул свою линию, и переубедить его было нелегко. - Как тебе удалось, старший, - спросил я его однажды, - пробить через Совет строительство этого корабля? - Кораблей, - поправил Борг. - Их будет два. Два нераз- лучных друга. Хроноквантовые Орест и Пилад. Филемон и Бавки- да. Улисс Дружинин и Робин Греков. - Он подмигнул мне, как первокурсник, желающий показать, какой он свойский парень. - Как я пробил? Да вот так и пробил - с перевесом всего в один голос. Мне, видишь ли, помогло, что я теперь не член Совета: меньше ответственности, больше настырности... Спасибо тебе, пилот. - За что? - удивился я. - За то, что тебя исключили из Совета? - Че-пу-ха, - сказал Борг раздельно. - Тут другое. Мне сильно повезло в том, что ты оказался везучим. - Он усмех- нулся, глядя, как я, ничего не понимая, хлопаю глазами. - Видишь ли, расчеты расчетами, а вероятность опасности была оценена неточно. Недаром я сам хотел лететь. - Старший, не говори загадками! - взмолился я. - Ладно. Слушай, пилот. Мы подвергли материалы твоего по- лета дотошному анализу и убедились, что вы с Робином были на волосок от того, чтобы... как бы популярнее... чтобы заст- рять вне времени, вернее - в безвременье... в общем, перес- тать существовать. То, что вы возвратились, можешь рассмат- ривать как некую флюктуацию вероятности. - Флюктуация, - повторил я невольно, а самого продрало холодком до костей при мысли о безвременье, которое и предс- тавить себе нельзя... о мертвом корабле... о призраках, этих вечных скитальцах, таинственных "летучих голландцах" космо- са... Да, да, я очень везучий. Я прошел на волосок от жуткой бездны, я не сгинул, и у меня есть Андра. Ух, до чего я ве- зучий!.. Сбылась удивительная мечта: по вечерам в моем доме бойко стучали каблучки, были освещены все окна, и за столом усажи- валось со смехом и шутками человек восемь-десять, и расто- ропный мажордом только успевал поворачиваться. Я все посмат- ривал на Андру - сияющую, оживленную. Она с удовольствием входила в роль хозяйки дома. Она учила Гинчева варить кофе по-перуански и очень убедительно доказывала, что только эт- нолингвистика может дать удовлетворение человеку ищущему и пытливому, и безудержно хохотала, когда Борг принимался рассказывать смешные истории. И только Феликс, как мне казалось, ее смущал. Он сидел, молчаливый и углубленный в свои мысли. Тщетно мы пытались расшевелить его, разговорить, засадить за шахма- ты. Как-то раз Андра решительно подступила к нему. - Выпрямись, - сказала она. - Попробую тебя причесать. Феликс послушно выпрямился на стуле, и Андра глубоко пог- рузила руки в его заросли. - Да он вполне ручной, - удивился Борг. - А говорили, будто никого не подпускает к своим кудрям. Причесать Феликса не удалось: одна за другой поломались у Андры две расчески. Ну и посмеялись мы тогда, а Феликс улы- бался, кротко щурясь! Я подумал, что он похож на одичавшего котенка, которого невзначай погладили по голове. Глава двенадцатая РАЗГОВОРЫ ЗА ВЕЧЕРНИМ СТОЛОМ В тот вечер мы всей компанией сидели в гостиной конструк- торского бюро перед экраном большого визора. Передавали со- ревнования по подводному плаванию и полетам над водой с пристежными крыльями. Такие передачи смотреть приятно - ты сам как бы паришь над волнами и встречный ветер посвистывает у тебя в ушах. А потом ты плывешь среди кораллового леса, и это тоже неплохо. Андра накануне мне сказала, чтобы я поменьше на нее гла- зел: "Ну как ты не понимаешь, Улисс, это ведь производит смешное впечатление, когда ты все время смотришь и улыбаешь- ся вот так". Она изобразила мою туповато-благодушную улыбку и сама засмеялась. Ладно. Если уж смотреть не на Андру, то - на полеты над водой. Вот я и смотрел. Гинчев бурно переживал перипетии соревнований - вскаки- вал, вскрикивал и почесывал кончик носа. Борг, по своему обыкновению, возился с микроманипуляторами, микроэлементами и прочей мелочью, которую обожают вертеть в руках конструк- торы, и посмеивался над эмоциями Гинчева. Нонны, розовощекой конструкторши, сегодня с нами не было - она уехала встречать Леона Травинского. Они с Леоном были друзьями еще со школь- ных времен. Я смотрел на экран и вдруг ощутил, что мне посылают мен- то. Его смысл был непонятен, но я чувствовал: мне прямо-таки сверлили затылок. Я оглянулся. Сзади в кресле у двери сидел Феликс и смотрел не то на меня, не то на экран - никогда ведь не поймешь, куда он смотрит и что, собственно, видит. Я сосредоточился и направил ему менто: "Не понял, о чем ты спрашиваешь". Феликс не ответил. Он медленно опустил лохма- тую голову, ссутулился, и вообще вид у него был какой-то больной. Сегодня днем, когда конструкторы в перерыв прохлаждались на речке, я слышал, как Борг ворчал, что с Феликсом не стало никакого сладу. Где-то он, Феликс, бродит, не отвечает на видеофонные вызовы, и машина, рассчитывающая по его алгорит- мам варианты совмещения времени-пространства, нервничает, если можно так выразиться о машине. Где, в каких немыслимых дебрях платоновской математики витала его мысль? И что за срезы, залитые в пластилон, разглядывает он в электронный микроскоп, а потом расшвыривает по всему зданию, причиняя ужасные хлопоты усердному мажордому? Наверное, именно таких, как Феликс, в прежние времена на- зывали "чудаками", "рассеянными до невозможности" и как-то еще. Все эти словечки решительно ничего не объясняют. Мозг Феликса автоматически ограждает себя от посторонней информа- ции. И в этом все дело. Защита, отбрасывающая все ненужное. И вот что еще приходило мне в голову. Я был не очень си- лен в ментообмене, мои земляки-примары куда шире пользова- лись направленной мыслью для общения, однако, с тех пор как я покинул Венеру, я почти не встречал людей, владеющих мен- то-системой, а если и встречал, то убеждался, что они не идут дальше набора элементарных сигналов: "Как тебя зовут?", "Спасибо", "Партию в шахматы?" и тому подобное. Чаще всего в ответ на свое менто я получал от таких собеседников неопре- деленнорасплывчатый фон, не несущий информации. Робин-вог с кем я еще мог перекинуться менто: результат нашего многолет- него общения. Я хорошо его понимал, и он понимал почти все - разумеется, в известных пределах. Андре менто-система не да- валась, хотя я пробовал ее тренировать. Она разделяла общеп- ринятое мнение о весьма ограниченной коммуникабельности мен- тообмена и, как следствие, его бесперспективности. Исключением из правила был Феликс. С первой нашей встречи - с того дня, как Феликс вошел в рубку корабля, идущего на Луну, - мне постоянно казалось, что он свободно читает мои мысли. Конечно, это было не так. Человек, владеющий менто-системой, в разговоре всегда не- вольно пользуется приемом сосредоточения мысли, и вот эти-то мысли и улавливал Феликс, будучи от природы одаренным перци- пиентом. Не думаю, чтобы он воспринимал мысли собеседника, не знакомого с приемами менто. Так или иначе, я чувствовал себя в обществе Феликса, как бы выразить... ну, неуютно, что ли. Восхищаясь его изуми- тельным даром, я в то же время странно робел перед ним. Детски застенчивый, молчаливый, он хранил в себе неприступ- ные для меня да и для многих других высоты. - Смотрите, смотрите! - воскликнула Андра, глядя на оче- редного прыгуна, летящего над водой. - Как выпучил глаза! Бедненький, как он старается приводниться дальше всех! - Она засмеялась. Гинчев сказал, почесав нос: - Типичный образчик несоответствия между волевым и физи- ческим усилиями. Мозг отдает команду, которую мышечный аппа- рат не в состоянии выполнить. - Ужас какой! - встрепенулась Андра. - Вы, конструкторы, совершенно не умеете разговаривать по-челопечески. "Мышечный аппарат"! Неужели нельзя просто смотреть на красивое зрелище и любоваться им? - Нельзя. - Гинчев налег грудью на стол и устремил на Андру пронзительный взгляд. - "Красивое зрелище" - слова, ничего не означающие. Если явление соответствует твоему представлению о нем, то оно красиво. И наоборот. Лично меня привлекает в этом зрелище только спортивный результат. - Знаешь что? Тебе надо смотреть соревнования роботов. У них все "соответствует". - Андра сделала гримаску, произнеся это слово. - А почему бы и нет? Автомат куда совершеннее человека. Уж он-то не выпучит глаза, стараясь достичь недостижимого: он точно знает собственные возможности. Борг, посмеиваясь, копался отверткой в цветных потрохах небольшого электронного прибора. Он не вмешивался в спор. Он отдыхал. А спор нарастал, и вместе с ним - категоричность высказы- ваний Гинчева. - Никогда человек не сделает так хорошо, как прибор. Он принялся развивать эту мысль, но Андра перебила его: - Именно такие, как ты, в прошлом веке чуть было не дове- ли человечество до деградации под опекой андроидов. - Такие, как я? - Гинчев нахохлился. - Да, да! Просто смешно тебя слушать! - А мне страшно слушать. Если бы человечеством направляли воинственные гуманитарии вроде тебя, то мы бы до сих пор хо- дили в звериных шкурах и ездили на лошадях, регулируя ско- рость нажатием ног на лошадиные бока. Тут вдруг ожил приборчик в руках Борга. Быстро перебирая грейферными лапками и ловко огибая кофейник, бутылки с вином и витаколом, он пошел по столу к Гинчеву. - Совершенствование человечества всегда было направлено к тому, - продолжал Гинчев, - чтобы... Он замолчал и отшатнулся, но все же не успел увернуться: шустрый прибор протянул манипулятор и поскреб длинный нос Гинчева. Мы так и покатились со смеху, а Гинчев вскочил и сказал сердито: - Что еще за глупые шутки! - Не обижайся, Василь, - сказал Борг, усмехаясь. - Но ты сам говорил, что человек не сделает так хорошо, как прибор. - Странные у тебя развлечения, старший, - проворчал Гин- чев, пересаживаясь подальше. - Я ведь имел в виду не чесание носа, а... - Почему бы нет? - перебил я его. - Представь себе, Ва- силь, что обе руки у тебя заняты, а нос чешется и неохота тратить время на это пустяковое дело. Нет, очень полезный приборчик, очень. - Знавал я одного конструктора, - заметил Борг. - Окно в своей комнате он заменил датчиком и телеэкраном. - Ну и что? - сказал Гинчев. - Ничего смешного не вижу. Электронное окно позволяет видеть и ночью и в туман. - Машина для смотрения в окно нужна на космическом кораб- ле, а не в жилом доме. Верно, пилот? - Борг скосил на меня насмешливый взгляд. - Вообще машины хороши там, где они на месте. Умный человек не станет кидаться на полезную машину с ломом в руках. Бесполезные же машины - я исключаю детские игрушки - просто не надо делать. - Что это значит - кидаться на машины с ломом? - удиви- лась Андра. - Разве было такое? - Ты не слышала историю о последнем чиновнике планеты? - Нет. Расскажи, старший! - Охотно, - сказал Борг. РАССКАЗ О ПОСЛЕДНЕМ ЧИНОВНИКЕ ПЛАНЕТЫ Это было, когда люди уже стали такими грамотными, что не путали стиральный порошок "Апейрон" с молочным порошком "Анейрон". В то время любили называть вещи неподходящими словами, лишь бы позвучнее. А вот в части управления производством имелись, как при- нято было говорить, отдельные недостатки. В комнатах управ- лений сидело по дюжине служащих, они планировали и учитывали вручную, кричали, спорили. В персональных кабинетах сидели начальники и начальники начальников-они любили поговорить о кибернетике, но втайне опасались, как бы кибернетика не доб- ралась до них. Наконец стало очевидным, что сложность управления произ- водством растет быстрее, чем само производство. Пришлось браться за ум - иначе работать стало бы некому, всем - толь- ко управлять. Иные начальники, ссылаясь на опыт и заслуги, пытались отстоять свое положение, но где им было равняться с электронной логикой! И постепенно учет и планирование во всех отраслях произ- водства были переданы кибернетическим системам. Во всех - кроме фурнитурной промышленности. То ли руки до нее не дош- ли, то ли считалась она не очень важной отраслью, хотя, ко- нечно, нельзя не признать, что застежки, приколки для волос, ушные ковырялки и собачьи ошейники тоже имеют свое значение. В огромном здании ГУФ - Главного Управления Фурнитуры - шла перманентная реорганизация: новые двери, перегородки, таблички, штампы и печати, новые и новые инструкции. Теперь каждый служащий сидел в отдельной комнате с устройствами связи и собственным санузлом, а планировали так же, как раньше: дискретно, на первое и пятнадцатое, заявки на обору- дование следующего года - не позже второго квартала текущего года, и все в этом роде: ведь человек - не кибер, хорошо, если за полгода с заявками разберется... и все равно напута- ет... Так вот, служил там один... Назовем его просто Служащим. Когда ему стукнуло пятьдесят, из Отдела Собачьих Ошейников был выделен самостоятельный Отдел Пряжек к Ошейникам, и эта немаловажная отрасль была поручена ему, Служащему. Заводы ГУФа выпускали пряжки разных конструкций, разме- ров, цветов и артикулов - всего... мм... триста тридцать шесть типоразмеров. И Служащему приходилось координировать поставщиков сырья с изготовителями, а этих - с оптовыми ба- зами, и так - до торгового автомата, который при опускании монеты выдавал ошейник с пряжкой желаемого типоразмера. В комнате тысяча триста восемь бис воздвигли перегородку, пробили дверь, повесили табличку, и у нашего героя дело пош- ло вовсю. Но перегородку сделали за счет эксплуатации здания и не отметили на плане этажа. Именно из-за этого рокового упущения произошло то, о чем я расскажу дальше... Наш Служащий просыпался по таймеру телевизора "Космос", брился вибробритвой "Орбита", доставал из холодильника "Аэ- лита" масло, творог и плавленый сыр "Сириус" и варил кофе "Галактика" на плитке "Орион". На службу он ходил пешком - как советовал телевизор. В кабинете он надевал черные нарукавники, чтобы не протирать локти, и принимался за работу. Он следил, чтобы отчеты представлялись к первому и пятнадцатому, и координировал движение бумаг и заявок. В перерыв он ходил в кафе "Спут- ник", а после службы обедал в столовой "Арктур" - всегда за одним столиком. По вечерам Служащий смотрел спортивную передачу, ужинал, потом выходил прогуляться перед сном и купить в магазине "Юпитер" булку, масло и творог. Иногда присаживался на буль- варе; если с ним заговаривали о спортивных передачах, он охотно вступал в беседу, проявляя прекрасную осведомлен- ность. По выходным дням он ходил на стадион и смотрел ка- кую-нибудь игру. В друзьях он не нуждался, подчиненных не имел, а началь- ства не видел, так как не имел для этого повода. Иногда он встречал на улицах собак, но поскольку с самого детства относился к ним с предубеждением, то обходил их сто- роной, не обращая внимания на типоразмер пряжки ошейника. Между тем в мире происходили разные события. Однажды по телевизору объявили, что с первого марта отменяется денежное обращение. Служащий не очень задумался над этим - он был очень занят: заводы в Доусонсити и в Верхних Щиграх запозда- ли с заявками на первое число. Но вообще-то без денег стало удобнее: не надо было зимой расстегивать пальто, чтобы дос- тать кошелек. Теперь можно было чаще менять костюмы, но, не будучи снобом и щеголем, Служащий проявлял в этом разумную умеренность. Он даже не заметил, что после отмены денег люди стали писать, как подсчитала статистика, в сто двенадцать и семь десятых раза меньше книг и писали теперь только хорошие книги: ведь Служащий не читал их, вполне довольствуясь теле- визором... Так бы ему жить-поживать да делать свое дело, не очень важное для человечества, а с точки зрения собакпросто нехо- рошее дело. Впрочем, собаки несколько прямолинейно оценивают заботы людей... Так он и жил. Ходил на работу и в столовую и смотрел спортивные передачи, изобретенные для того, чтобы люди могли изведать радость победы или горечь поражения, не вставая с поролонового сиденья. С некоторых пор, однако, реорганизация ГУФа активизирова- лась. Люди неинтеллигентного, с точки зрения Служащего, тру- да стучали инструментами, названий которых он не знал. По коридорам носили и возили серые щиты со множеством электрон- ных штучек, мотки проводов, волноводные трубы. По коридорам плыли незнакомые запахи... А потом наступила странная, небы- валая тишина. Всю жизнь Служащий прожил в относительном одиночестве, и оно не тяготило его. Он знал, что в Управлении множество других служащих, делающих общее с ним дело, и этого было с него достаточно. Всегда он чувствовал, что вокруг - люди. И вдруг - странное ощущение одиночества. Коридоры Управ- ления будто вымерли. Исчез куда-то даже швейцар, постоянно распивавший чай в гардеробе... Как-то по телевизору показывали фильм "Один на астерои- де", и Служащему запомнилось ощущение ужаса пустоты, забро- шенности, беспомощности, и теперь он ежедневно испытывал это. И однажды страх одиночества дошел до того, что в пере- рыв он не пошел в кафе, а отправился на этаж развлечений, куда раньше ни разу не заходил. Как и у всех служащих, у него был план Управления. Но это было, видно, старое издание, потому что он не нашел ни чи- тальни, ни бильярдной, ни музыкального салона. Всюду только гладкие стены коридоров и двери. Дверей стало почему-то меньше, и все они были незнакомые, металлические, наглухо запертые. Служащему стало совсем страшно. Как будто он оказался один на астероиде, среди гигантских анаэробных пауков, как в том фильме. Он заблудился в бесконечных коридорах. Мягкий пластик глушил звуки шагов. Автоматика, как обычно, гасила свет за спиной, и он теперь бежал, не оглядываясь, чтобы не видеть тьмы. Бежал, будто за ним шла погоня. В углу, на одном из бесчисленных поворотов, он увидел стальной лом, забытый строителями. Повинуясь инстинкту, он схватил его - впервые в жизни он держал в руках такую штуку. Но в тяжести лома было нечто успокоительное - может, чувство оружия?.. Впереди резко щелкнуло, серая дверь начала открываться... Служащий, опять-таки повинуясь инстинкту, выставил вперед острие лома. Он плохо понимал, что происходит, но был готов, по крайней мере, дорого отдать свою жизнь... Из-за двери вышел рослый парень в синем комбинезоне. Мельком глянув на Служащего, он запер дверь и пошел, помахи- вая чемоданчиком, насвистывая "Холодней пустыни марсианс- кой". Служащий опомнился. Он поспешил за парнем, громко откаш- ливаясь, чтобы обратить на себя внимание. - Привет! - сказал он как можно развязнее. - Что, у ко- го-нибудь информатор испортился? - У кого-нибудь? - удивился парень. - Здесь никого нет. Уже давно. - Как - нет? Я каждый день с девяти... Парень изумленно воззрился на него: - Извини, старший, а где, в каком отсеке? - Не в отсеке, а в комнате тысяча тридцать восемьбис, - с достоинством произнес Служащий. Молодой человек достал из кармана план здания и полистал его. - Такого отсека нет, старший, - сказал он. - Ошибка на плане? Может, покажешь свой "бис"? - С удовольствием, но я... Я немного заблудился. Вот если бы пройти к главному входу - там бы я легко нашел... Парень поглядел на Служащего с некоторым подозрением, но пошел вперед. Коридоры, лифты, площадки... Далеко же его занесло! Но вот и знакомые места. Служащий, радостно взвизгнув, кинулся к родной двери, распахнул ее. За время его отсутствия информатор, принимавший отчеты с периферии, завалил пульт фестонами перфоленты. Служащий пос- пешно начал наводить порядок, распутывать ленту, а парень между тем с недоумением рассматривал комнату Э 1038-бис. - Ну и ну! - сказал он. - Придется пойти к диспетчеру. И тогда все стало ясно. Уже семь месяцев, как Главное Уп- равление Фурнитуры полностью кибернетизировали. Но пряжки к собачьим ошейникам выпали из внимания Кибероргучетпроекта, потому что комната Э 1038-бис не была нанесена на план зда- ния... Конечно, если бы речь шла не о пряжках к ошейникам, а о деталях более существенных агрегатов, то давно бы уже заме- тили выпавшее звено и последствия планирования вручную. Но пряжки... Служащий управлялся с ними. Не так хорошо, как электронный плановик, но управлялся. Промышленность, в об- щем, не лихорадило. Но звенья не должны выпадать. В комнате Служащего установили панели с электронными штучками. И теперь не требовалось планов и отчетов ни к пер- вым, ни к пятнадцатым числам. Датчики всех участков Произ- водства Пряжек для Собачьих Ошейников вели непрерывный гар- моничный учет-планирование. Они могли менять скорость поточ- ных линий с точностью до микрона в микросекунду. Они могли среагировать на каждое нажатие кнопки потребительского авто- мата от Новой до Огненной Земли, доведя информацию об этом событии до складов, баз и заводов, даже до отдельных стан- ков, если бы появилась необходимость в поштучном учете. Служащий по инерции продолжал каждый день приходить к де- вяти утра. Он просто не мог иначе. Он стоял перед запертой наглухо дверью, пытался и никак не мог себе представить, бедняга, как это могут бездушные электронные штучки делать то, что делал он многие годы. Служащий глухо надеялся: вдруг эти штучки ошибутся, зашлют, скажем, листовой металл не того размера, что идет на пряжки, и тогда снова вспомнят о нем, Служащем, вспомнят и позовут... Но никто не вспоминал о нем. Он навел справки и узнал, что бывшие его сослуживцы переучивались на новые специаль- ности, а некоторые из них даже стали специалистами по кибер- нетическим машинам. Ему тоже предлагали переучиться, но он и слышать не хотел ни о какой другой работе. Ему было все рав- но, что учитывать и планировать, и, когда сведущие люди, к которым он обращался, категорически сказали, что учет и пла- нирование отданы машинам навсегда. Служащий впал в отчаяние. Он даже заболел и целую неделю лежал в постели, тихо стеная и глядя глазами, полными тоски и непонимания, в потолок. Врач не знал, как его лечить. На всякий случай он прописал хвойные ванны. Однажды ночью Служащий лежал без сна, и в потоке беспо- койных мыслей вдруг представился ему стальной лом, забытый монтажниками. Наверное, он все еще там стоит, прислоненный к стене... Взять бы его, снова ощутить в руках холодную, на- дежную тяжесть оружия... Служащий не помня себя вскочил с постели и как был, в мя- той пижаме, помчался по ночным улицам к бывшему своему Уп- равлению. Лом был на месте - там, где он оставил его, возле двери бывшей комнаты Э 1038-бис. Служащий схватил лом и нанес страшный удар по двери. Он колошматил изо всех сил, пока не сорвал дверь с петель. Проникнув таким образом в отсек, он подскочил к голубым панелям, к этим проклятым электронным штучкам, и, размахнувшись, обрушил на них оружие своей мести и обиды... Очнулся он в больнице. Хорошо, что сигнализация поврежде- ний сработала мгновенно и прибежавший дежурный диспетчер ус- пел оказать ему, Служащему, помощь, необходимую при сильном ударе тока. Спустя несколько дней врач сказал, что Служащий может уй- ти из больницы. - Доктор, - сказал Служащий. - Доктор, куда мне идти? Я погибаю оттого, что не нужен... - Знаю, - ответил врач, - ты последний чиновник планеты. Знаю и понимаю. Но почему бы тебе не попытаться найти себя в новом занятии? Служащий сухо поблагодарил и вышел. Вот такая история... ...- Бедненький! - воскликнула Андра. - Какая ужасная ис- тория! Но что же с ним стало потом? - Потом? - переспросил Борг. - Не прошло и двух месяцев, как в лесу появилась шайка разбойников... Мы засмеялись, а Гинчев, принимавший все всерьез, твердо сказал: - Этого не может быть. - Ты прав, - подтвердил Борг. - Говорили, что он стал неплохим спортивным комментатором... Тут вошли Нонна и Леон Травинский. Леона я не видел с тех пор, как жребий свел нас в поединке на Олимпийских играх. Но стихи его часто попадались мне в журналах. В последнем цикле стихотворений Леона меня поразило одно, под названием "При- мару". В нем были такие строки: Плоть от плоти - избитая истина. Кровь от крови - забытая истина. Но тебя я прошу: Помни о нашем родстве! Ибо нет ничего ужаснее Отчужденья людей. Леон, как мне показалось, раздался в плечах. Его летний светлый костюм приятно контрастировал с загорелым лицом. - Ты стал осанистый, - сказал я, пожимая ему руку. - По- читаешь новые стихи? - Нет, - сказал он, дружелюбно глядя серыми глазами. - А ты, я слышал, работаешь теперь на дальней линии? - Дальние линии пока еще на конструкторских экранах. - Да... Я за тем и прилетел сюда. - Леон повернулся к Боргу: - Я не помешаю, старший, если поживу здесь несколько дней? - Живи. - Борг налил себе густого красного вина. Нонна сочла нужным кое-что объяснить. - Мы с Леоном, кажется, не встречались с окончания школы, - начала она громким голосом, немного резковатым и как бы не вяжущимся с ее пухлыми розовыми щечками. - Встречались, - кротко поправил ее Леон. - В Москве, в Центральном рипарте, помнишь? Я тебе еще сказал, что улетаю на Венеру. Ну конечно, в рипарте, подумал я: где еще можно тебя встретить, модника этакого? Раньше я непременно сказал бы это вслух, а теперь-только подумал. Вот какой добрый я стал, никого не задираю. - Он в школе вечно писал на меня эпиграммы, - продолжала между тем Нонна. - Кстати, совсем не остроумные... - Признаю, - засмеялся Леон. - А теперь, когда узнал, что мы проектируем новый ко- рабль... - Небывалый, - вставил Леон. - Новый корабль, - упрямо повторила Нонна, - он вспомнил о моем существовании и принялся вызывать по видео, пока у меня не лопнуло терпение и я не ответила: "Хорошо, приле- тай". Леон хочет набраться впечатлений для новой поэмы. - Все правильно, - подтвердил Леон, - кроме одного: поэму я пока писать не собираюсь. Просто хочется посмотреть, как работают конструкторы, послушать ваши разговоры... Борг сказал: - Наши профессиональные разговоры будут тебе непонятны, а будничные - неинтересны. Впрочем, слушай, если хочешь. Леон посмотрел на главного несколько обескураженно. Потом перевел взгляд на меня, как бы ожидая поддержки. Я знал, что ему хотелось сейчас услышать: "Как? Ты называешь будничным разговор о корабле, которому предстоит уйти в глубины Галак- тики?" Вот что хотелось услышать Леону. Но я молчал. Глубины Галактики... Ах, да не надо громких слов. Оставим их поэ- там... Было в словах Леона нечто другое, поселившее во мне неяс- ную тревогу. - Ты был на Венере? - спросил я. Я знал, что, хотя комиссия Стэффорда давно закончила ра- боту, на Венеру устремились по собственному почину исследо- ватели-добровольцы - биологи и экологи, психологи и парапси- хологи, просто генетики, онтогенетики, эпигенетики - боль- шинство из них придерживалось взглядов Баумгартена. - Я провел на Венере четыре месяца, - сказал Леон. - Ну, и как там? Как там мои родители, Филипп и Мария Дружинины, - вот что мне хотелось бы знать более всего. Но, конечно, не приходи- лось ждать ответа на этот вопрос. - На Венере сложно, - сказал Леон. - Я разговаривал со многими примарами, и... я не очень силен в психологии, но впечатление такое: никакой враждебности, ничего такого нет. У них свои трудные проблемы, очень трудные, и земные дела их не интересуют. В этом - суть обособления примаров. - Надо принять меры, - заявил Гинчев. - Решительные меры. Иначе эволюция их обособления приведет к полному отрыву. Ве- нера будет потеряна. - Какие меры ты имеешь в виду? - спросил Леон. - Не насильственные, разумеется. Ну, скажем, прививки. Что-то в этом роде предлагал Баумгартен. - Примары не пойдут ни на какие прививки. Вообще там наз- ревает недовольство. Они охотно сотрудничали с комиссией Стэффорда, но теперь, похоже, исследователи им надоели. Можно их понять, подумал я. Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в ее гла- зах я прочел беспокойство. Знает, что Венера - трудная для меня тема. Ах ты, милая... Я улыбнулся ей: мол, не надо тре- вожиться, мы с тобой сами по себе, а Венера - сама по се- бе... Но Андра не улыбнулась в ответ. - Ходит слух, - продолжал Леон, - что кто-то из примаров вышел из жилого купола без скафандра и пробыл четверть часа в атмосфере Венеры без всякого вреда для себя. Понимаете, что это значит? Правда, проверить достоверность слуха не удалось. - Чепуха, - сказала Нонна. - Психологическое обособление не может вызвать такие резкие сдвиги в физиологии. Они оста- ются людьми, а человек без скафандра задохнется в венерианс- кой атмосфере. "Остаются людьми"... Что-то у меня испортилось настрое- ние, и я уже жалел, что затеял этот разговор. - Лучше всего, - сказал я, - оставить примаров в покое. - Да как же так - в покое! - тут же вскинулся Гинчев. - Ты понимаешь, что говоришь, Улисс? Существует логика разви- тия. Сегодня - равнодушие, завтра - недовольство, а после- завтра - вражда! Понимаешь ты это - вражда! Как же можем мы... - Сделай одолжение, не кричи, - перебил я его, морщась. - У Баумгартена, что ли, научился?.. Не будет никакой вражды. - Как же не будет! - вскричал Гинчев и вдруг умолк, глядя на меня и часто моргая. Вспомнил, должно быть, что я примар. В наступившем молчании было слышно, как Гинчев завозил под столом ногами. Борг отхлебнул вина из своего стакана, тихонько крякнул. Андра сидела против меня, странно ссуту- лившись, скрестив руки и обхватив длинными пальцами свои об- наженные локти. Чем-то она в эту минуту была похожа на свою мать. Да, да, вот так же, в напряженной позе, сидела ког- да-то Ронга в забитом беженцами коридоре корабля, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас. Что было в глазах у Андры?.. Вдруг она выпрямилась, тряхнула головой и, взглянув на меня, слабо и как-то растерянно улыбнулась. Узкие кисти ее загорелых рук теперь лежали на столе. Я с трудом поборол ис- кушение взять эти беспомощные руки в свои... взять и не вы- пускать-никогда... - Улисс, - услышал я бодрый низкий голос Леона. - Улисс, я обрадовался, когда узнал от Нонны, что ты здесь. Давно мы не виделись. Как поживаешь, дружище? Почему тебе никогда не придет в голову вызвать меня по видео? Я посмотрел на него с благодарностью. Мы не были друзь- ями, и мне действительно ни разу не приходило в голову выз- вать его. Почему? Почему я не вызываю Костю Сенаторова? Ведь он мне далеко не безразличен... - Редко бываю на шарике, - ответил я. - Рейсы у меня те- перь долгие. - Рейсы долгие, а жениться ты все-таки успел? - Леон под- мигнул мне. - Поздравляю, Улисс. У тебя замечательная жена. Снова завязался общий разговор. Теперь Леон заговорил о своеобразии венерианского интерлинга, о словечках, непонят- ных для землян, об особенностях версификации в стихах и пес- нях тамошних поэтов. Ну, это была его тема. Меня не очень волновало, что поэты Beнеры явно отходят от семантической системы и все более склоняются, как выразился Леон, к коди- рованию эмоций. Андра - вот кто разбирается в таких вещах, и она, конечно, тут же ввязалась в спор с Леоном. Я начитан довольно-таки беспорядочно и не силен в поэзии. Мне нравятся философские поэмы Сергея Ребелло и космические циклы Леона Травинского. Из поэтов прошлого столетия я охот- нее всего чигаю Хлебникова, Еще в школьные годы меня порази- ли стихи этого поэта, не признанного в свое время и необы- чайно популярного в нашем веке. Не знаю, достигнут ли уже "лад мира", но удивительно, как мог провидеть его из дальней дали этот человек. Помните его; Лети, созвездье человечье, Все дальше, далее в простор И перелей земли наречья В единый смертных разговор. Это ведь о нашем времени. Недаром он называл себя "будет- лянином". И вправду он весь был устремлен в будущее. Недавно отмечали стопятидесятилетие со дня смерти Хлебникова, и в Северную Коммуну, где умер Хлебников, слетелись толпы его почитателей. Там открыли памятник ему с надписью: "Будетля- нину от благодарных потомков". Жаль, я был в тот день в рей- се у Юпитера, а то бы непременно туда поехал. Какая-то смутная мысленная ассоциация побудила меня огля- нуться на Феликса. Его не было, кресло у двери, в котором он сидел, пустовало. Когда он успел незаметно улизнуть? Стран- ный человек... Глава тринадцатая ЖИЗНЬ ПИЛОТСКАЯ Жизнь пилотская! Не успел мой отпуск перевалить за половину, как меня отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру. Я бы мог и отказаться: существуют санитарные нормы и все такое. Но уж очень срочная возникла надобность, и, как назло, именно в этот момент Управление космофлота не располагало свободными экипажами, кроме нашего. Такое уж у меня счастье. А случилось то, что предсказывал Леон Травинский. Венери- анские примары попросили исследователей "очистить планету". Собственно говоря, никто ученых не прогонял, и они могли жить на Венере сколько угодно. Примары просто отказались подвергаться исследованиям и перестали отпускать энергию для питания приборов. Венерианские овощи, растительное мясо и фрукты были вели- колепны, но не сидеть же без дела только ради того, чтобы набивать ими желудки. И вот психологи и парапсихологи, био- логи и экологи, онтогенетики и эпигенетики засобирались до- мой. Очередной рейсовый должен был прибыть на Венеру через четыре месяца, но ожидать так долго ученые не пожелали. Ре- зультатом их настойчивых радиограмм и был мой досрочный от- зыв из отпуска. Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки на- бивались багажом ученых и контейнерами с пищеконцентратом. И только в последний день выдалось у меня несколько свободных часов, и я поехал в Дубов. Со стесненным сердцем шел я по улицам жилого купола. Нич- то здесь особенно не переменилось, только очень разрослись в скверах лианы и молочай, лишь названием напоминающий своего земного родственника. Да еще - рядом с компрессорной станци- ей поставили новый клуб, украшенный цветными фресками с ве- нерианскиы пейзажем. В палисаднике у входа играла с куклами девочка лет трех. Она раздвинула зеленые плети лиан и высунула свою хорошень- кую рожицу. Я спросил, как ее зовут, но она не ответила, глядя на меня с любопытством. Дома был только отец. Он при- нял меня радушно, угостил превосходным пивом, но ни о чем особенно не расспрашивал. Оказывается, за годы моего отсутс- твия у меня появилась сестренка - та самая девочка с кукла- ми. Вот оно как, а я даже не знал. Нелегок был для меня разговор с отцом. Он то и дело пере- ходил на менто, но я понимал его плохо. Отец спросил, не со- бираюсь ли я бросить космофлот и вернуться на родину, то есть на Венеру. "Жаль, - сказал он, выслушав мой отрицатель- ный ответ. - Мы начинаем осваивать Плато Сгоревшего Спутни- ка, нам нужны люди". Я прошел по комнатам, испытывая необъяснимую горечь от скрипа половиц, и от простого и грубоватого, знакомого с детства убранства, и еще оттого, что не висит больше на сте- не в моей комнате та цветная фотография - с лесным озером, лодкой и Дедом. В дверях стояла моя сестренка - ее звали Сабина. Выходя, я погладил ее по черноволосой голове, и она мне улыбнулась. Подумать только: у меня есть сестра! Давно уже не встре- чались мне люди, имеющие братьев или сестер: так уж сложи- лось на Земле, что в большинстве семей - если не считать на- родностей, отставших в развитии, - было по одному ребенку. А здесь, на Венере, не боятся перенаселения. Наоборот, здесь нужны люди... Я присел и протянул к Сабине руки. Но сестренка не спеши- ла ко мне в объятия. Улыбка на ее славной мордочке сменилась опасливым выражением. Она ничего не знала обрате, я был для нее чужим... У дома, в котором прежде жил Том Холидэй с семьей, я за- медлил шаг. Вот окна, из которых когда-то выглядывала ма- ленькая Андра. Они раскрыты, и видно, как пожилая чета, сидя за пианино, играет в четыре руки что-то тихое и печальное. А вот и плавательный бассейн. Тут, как и прежде, резвятся и барахтаются мальчишки. Я вспомнил, как Холидэй учил тут Анд- ру фигурным прыжкам в воду. Я сел в вездеход и через шлюзкамеру выехал из яркого дневного света купола под сумрачное клубящееся венерианское небо. По обе стороны дороги потянулись плантации желтых мхов. Эти бесконечные желтые мхи всегда вызывали у меня щемящее чувство. Как-никак они были первым пейзажем моего детства... А вокруг чашей поднимался дикий горизонт Венеры, струился горячий воздух, и сверхрефракция качала из стороны в сторону чудовищный ландшафт. Впервые мне пришло в голову, как трудно приходится здесь летчикам. И еще я подумал, что следовало разыскать Рэя Тудора, моего школьного друга, - разыскать и поговорить с ним по душам... если только такой разговор ока- жется возможным. Но времени было в обрез, надо было спешить обратно на ко- рабль. В космопорту меня захлестнули дела, тут уж было не до воспоминаний. Био-, пара-, и психо- (так прозвали мы с Роби- ном ученую команду) сплошным потоком потекли к пассажирским лифтам. Один ученый спорил на ходу с коллегой, размахивал рукой, сквозь стекло шлема я увидел сердитые глаза и небри- тые щеки. Часа три мы с Робином размещали наших беспокойных пасса- жиров, стараясь сделать так, чтобы дискомфорт, неизбежный при такой перенаселенности корабля, был минимальным. Всю дорогу в салонах и отсеках не умолкали споры. Я иног- да выходил послушать. Разнобой в высказываниях был изрядный, но в целом ученых можно было разделить на две основные груп- пы: одни признавали за примарами полное право на самостоя- тельное развитие, исключающее какое-либо вмешательство, дру- гие требовали именно вмешательства. - Вспомните, что говорил Стэф, - слышал я мягкий голос, полный раздумчивости. - Представьте, что пройдет несколько поколений, венерианская социальная психика стабилизируется, и они заинтересуются психикой коренных обитателей Земли. Их ученые тучей налетят на наши города, обклеят всех нас - на- ших потомков, разумеется, датчиками и начнут изучать каждое движение и каждую мысль. Хорошо будет? - Хорошо! - немедленно ответил энергичный, не знающий сомнений голос. - Право ученого на исследование не может быть ограничено ареалом обитания. Стэф забыл собственную практику. Я работал с ним в Меланезии и напомню ему об этом. - Но здесь не Меланезия, старший. Уровень развития прима- ров нисколько не отличается от нашего, и навязывать вопреки их желанию... - Да никто не собирается навязывать. Уже полвека сущест- вует общеобязательное правило профилактических осмотров. Примар ты или не примар - ты прежде всего человек, и, следо- вательно, будь добр по графику являться на осмотр. А как ос- матривать, какой аппаратурой пользоваться - это уже дело исследователя. - И не нужно для этого осмотров, - сказал скрипучим голо- сом маленький человек, в котором я узнал того, сердитого, с небритыми щеками. - Дети примаров! Продуманная система наб- людения, набор резко чередующихся тестов - и дети примаров, именно дети разного возраста, дадут ответы на все вопросы. Если бы мне дали возможность закончить исследование... И тут начался еще более яростный спор: кого надо исследо- вать - примаров или их детей, и возможно ли в короткий срок разработать мероприятия космического масштаба, чтобы изме- нить специфику отношения и "венерианское поле-психо-физиоло- гический комплекс примара". Я не дослушал и вернулся в рубку. Робин дремал в своем кресле. Я подождал, пока он откроет глаза (он каждые десять минут корабельного времени открывал глаза, чтобы взглянуть на приборы, такую выработал привычку), и спросил, не знает ли он этого маленького, небритого. Робин сверился со списком пассажиров и сказал, что это Михайлов, известный космопсихо- лог. - Михайлов? - переспросил я. - Постой, постой. Не тот ли... - Тот. - Робин, как всегда, понял с полуслова. Михайлов составлял программы исследований индивидуаль- но-психических качеств будущих пилотов. Его коньком были тесты "реакция на новизну обстановки". Мы хорошо помнили, как нас, сдавших испытания и вконец измученных, выстрелили из автобуса катапультами, скрытыми в сиденьях. Должно быть, я скверный человек. Я испытал светлую ра- дость оттого, что этот самый Михайлов сидит себе в четвертом салоне, нисколько не подозревая, какую штуку мы сейчас с ним выкинем. Дело в том, что инструкция космофлота предоставляла право командирам кораблей устраивать учебные тревоги. Обычно на хорошо освоенных трассах пилоты не делали этого. Но сейчас я решил использовать свое право. Параграф 75 предусматривал выход пассажиров в скафандрах из корабля, и я предвкушал, как Михайлов будет болтаться на фале и в его глазах отразит- ся ужас космической пустоты. А для полного выявления "реак- ции на новизну обстановки" можно будет сделать, чтобы фал Михайлову попался подлиннее, чтобы он оказался дальше всех от корабля, а гермошлем пусть ему попадется с выключенной прозрачностью. Робин хохотнул и радостно потер руками, выслушав меня. Мы принялись разрабатывать учебную тревогу, но тут Робин вдруг пошел на попятный. - Ладно, Улисс, не надо, - сказал он с сожалением. - Слишком много народу в корабле. - Устроим тревогу только для четвертого салона, - не сда- вался я. - Не надо, - повторил Робин. - Удовлетворимся признанием возможности выпихнуть его за борт. Я и сам понимал, что не надо. Но пусть Михайлов скажет спасибо Робину, этому добрячку. Лично я довел бы шутку до конца. На Луне нас ожидал сюрприз - один из тех, на которые столь щедро наше управление. Естественно, по окончании спецрейса я собирался "догу- лять" отпуск. Незачем и говорить, как я соскучился по Андре. У Робина тоже были свои планы. Он начал какую-то работу на Узле связи, да и вообще, как я знал, был привязан к Луне крепким узелком. Но никогда не будет порядка в космофлоте. Я знаю историю авиации, всегда интересовался ею. Когда-то атмосферные лет- чики жаловались на свое суматошное начальство и говорили, что авиация начинается там, где кончается порядок, и это пошло с тех пор, как Уилбер Райт украл у Орвилла Райта плос- когубцы. Послужили бы они в космофлоте! Итак, только разгрузили корабль, как нас вызвал Самарин. Мы предстали пред его не столько светлыми, сколько утомлен- ными очами, готовые к любому подвоху и заранее ощетинившие- ся. - Садитесь, Аяксы. - Самарин оглядел нас так, будто вмес- то носов у нас были гаечные ключи. Затем он задал странный вопрос: - Вы ведь любите науку? - Любим, - сказал я с вызовом. - А что? - Я это знал, - добродушно сказал Самарин. - Понимаете, ребята, надо немного поработать для науки. - Все мы работаем для науки, - сделал блестящее обобщение Робин. - Прекрасно сказано, - согласился Самарин. - Так вот, в частности... В частности оказалось, что некоторые из ученых, вынужден- ных убраться с Венеры, не пожелали тем не менее от нее отс- тупиться. И вот что затеял Баумгартен: набить корабль специ- ально созданной аппаратурой, вывести его на околовенерианс- кую орбиту и провести длительное исследование космического комплекса, называемого собственным полем Венеры, - и все это, разумеется, для выявления его, поля, воздействия на жи- вой организм. - Нет ничего проще, - сказал я. - Запустите спутник с со- баками на венерианскую орбиту, и пусть он крутится сколько надо. Можно и с мышами. - Я всегда ценил твой светлый ум, Улисс, - отозвался Са- марин. - Мыши - просто великолепно придумано. Только вот когда вы с Боргом затевали самовольное испытание, ты ведь отказался от мышей. Или от собачек? Я промолчал. - В том-то и штука, - продолжал Самарин, - организм чело- века слегка отличается от мышиного, а на Венере живут именно люди. - Ты хочешь, старший, чтобы все эти дурацкие воздействия испытывали на нас? - Ну почему же? На корабле будет группа исследователей. Конечно, их могут заинтересовать и ваши реакции. Я охотно послал бы другой экипаж, ребята, но... - Понятно, - сказал я. - Другого, как нарочно, нет сейчас под рукой. Он поглядел на меня одним глазом, закрыв второй. Не было пилота в космофлоте, который бы не знал: если Самарин смот- рит вот так, в половину оптических возможностей, то ничего хорошего не жди. И верно, разговор у нас получился безра- достный. Самарин не без ехидства заметил, что слышал краеш- ком уха, будто я собираюсь лететь за пределы Системы. Я за- пальчиво подтвердил: мол, так оно и есть, и тогда он выска- зался в том духе, что такой полет смогут доверить только очень опытному пилоту. И дисциплинированному, добавил он. А я заявил, что готов в любую минуту лететь куда угодно наби- раться опыта, только не крутиться вокруг Венеры, уж от этого кручения никакого опыта не наберешься. И дисциплины тоже. В конце концов, мы пилоты на линии Луна - Юпитер. Тут Самарин схватился за голову и завел свою любимую пес- ню: мол, он совершенно не понимает, почему должен губить здоровье, общаясь с пилотами, вместо того чтобы лежать в га- маке под пальмами на островах Фиджи. Обычно это означало, что пора заканчивать разговор. Что было делать? Откажись мы наотрез, Самарин вызвал бы из отпуска какой-нибудь другой экипаж, все равно ведь надо кому-то лететь. Да я бы и не уп- рямился, если б дело не касалось Венеры. Мы переглянулись с Робином, он хмуро кивнул. На какие жертвы не пойдешь ради науки... Выйдя от Самарина, я заторопился на Узел связи, чтобы за- казать радиоразговор с Андрей. Робин придержал меня. Никогда еще я не видел его таким удрученным. - Улисс, - сказал он, глядя в тусклую даль главного селе- ногорского коридора, - мы с тобой налетали немало мегамет- ров... Я знал, что наступит этот трудный для нас обоих разговор. Не стоило его тянуть, все было и без того ясно. Я послал ему менто: "Все ясно". Он покачал головой. Как он был похож в эту минуту на сво- его отца - лобастый, с квадратной нижней челюстью. - Нет, Улисс, я все-таки скажу... И сказал, чудак этакий, что решил уйти из космофлота, по- тому что его привлекает работа на Узле связи (семейная тра- диция, ну как же!), и что космическая связь сулит интерес- нейшие перспективы. Кроме того, он женится на Ксении. И этот полет к Венере будет его последним полетом. Я понимал, как не хочется ему идти в этот полет, он ведь может затянуться надолго, но тем не менее Робин решил идти, потому что знал, как тоскливо мне будет одному. Ведь к ново- му напарнику не скоро привыкаешь, да и какой еще попадет- ся... Честно говоря, я не представлял себе кого-то другого в кресле второго пилота, просто не мог представить. Я похлопал Робина по спине и сказал, что все в порядке. Все правильно. И абсолютно ясно. Спустя час мне дали разговор с Андрей. Мой вызов застал ее не то на симпозиуме, не то на коллоквиуме, я увидел на экране лица, белые и черные, и сразу вслед за тем остались только глаза Андры: она поднесла видеофон близко к лицу. Родные глаза, серые, в черных ободках ресниц. Они расшири- лись, когда я сообщил о новом неожиданном рейсе, в них мне почудился даже испуг. - Это надолго? - спросила она. - Да, наверно, - сказал я. - Что поделаешь, я тебя пре- дупреждал: не выходи замуж за пилота. Я смотрел на экран и ждал, пока мои слова дойдут до Земли и пока придет ответ. Изображение на экране застыло на нес- колько секунд - как всегда. Но вот зазвучал ее голос, а изображение не шелохнулось: Андра не улыбнулась. - Улисс, это очень, очень плохо. Это просто ужасно... Ты никак не можешь прилететь сюда? - Нет. Нужно перегнать корабль на "Элефантину", там его будут начинять приборами. - Хоть на несколько дней, - сказала она. - Улисс, приле- ти, прилети! Я встревожился. Махнуть на все рукой, отказаться от рейса и кинуться к ней... Но как теперь откажешься?.. - Что-нибудь случилось? - спросил я. - Ничего не случилось... - Она чуть не плакала. - Родная моя, русалочка, и мне без тебя невмоготу... Слу- шай! Я вернусь из рейса и возьму отпуск на полгода. Полгода будем вдвоем. Она коротко вздохнула и улыбнулась мне. И сказала: - Ну, ничего не поделаешь. Улисс, я, наверно, скоро уеду в экспедицию в Конго. - К пигмеям? - Да. Мы разработали очень интересную программу, Стэффорд одобрил. Эту работу мне зачтут как диплом. - Вот и хорошо, русалочка! Поезжай. Только будь осторожна с купанием, там ведь крокодилы. - Ну, какие теперь крокодилы, Улисс! - Как поживают братья конструкторы? Кстати: нашли тогда Феликса? Я ведь так и не знаю. В тот вечер, когда мы сидели в гостиной конструкторского бюро, Феликс незаметно ушел. Никто не обратил на это особого внимания. Но на следующий день Феликса нигде не могли найти. На вызовы он не отвечал, да и не мог ответить, потому что видеофон валялся в его комнате под кроватью. Думали, к вече- ру вернется. Нет, не вернулся. Конструкторы всполошились, Борг засел за инфор-аппарат, посыпались запросы. А следующим утром меня срочно вызвали в Управление космофлота... - Нашли на четвертый день, - сказала Андра. - Он шел по лесу куда глаза глядят и, конечно, заблудился, страшно обес- силел... Если бы не биолокатор, то не знаю... случилось бы несчастье... - Черт знает что! - сказал я. - Что с ним творится? Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались. Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры. Снова "Элефантина". Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами - или, если угодно, над нами - плывет голубой шар Земли. Где-то тамлес в пестром осеннем убранстве, и мой дом с освещенными окнами, и Андра... Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыноси- мое зрелище! Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и за- мечаниями личного характера - такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры. - Варвар! - вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. - Ты хочешь, чтобы корабль развалился в самом начале ускорения?! - А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? - отшучивался монтажник. Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие мон- тажники, появлялся их главный. - Да бросьте вы, ребята, - урезонивал он нас. - Не разва- лится ваша колымага. Мы же несем полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном. Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а все-таки чем-то отличается от других - должно быть, именно тем, что он наш. Буксиры доставляли к причалу био-, пара- и прочную психо- аппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века: Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти - Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости. Наезжали контролеры из космофлота - знакомиться с перео- борудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, па- ра- и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получит- ся. Контролеры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчи- тано и согласовано с управлением. Одному такому контролеру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит ее, бумагу, в аварийный вы- числитель. Контролер обиделся и сказал, что дерзость - не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях - на тех, что теперь встретишь разве в музее,- еще в то вре- мя, когда мы заучивали таблицу умножения. Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из со- седней комнаты доносилась колыбельная - это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не соби- рался спать. Он был очень похож на Антонио - такой же верт- кий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро... ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни. Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шепо- том требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная плане- та, вокруг которой медленно крутилось кольцо - ни дать ни взять Сатурн. Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспе- хах, и вдруг - видно, на что-то случайно нажал - от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина зап- рыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со сту- ла, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза. - Превратили квартиру в детский сад, - проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев. Антонио засмеялся. - Это Хансен привез, отец Дагни, - объяснил он. - Да вы слыхали про него - известный конструктор детских игрушек. - Нет, мы не слыхали, - сказал Робин и придвинул к себе вазу с миндальным печеньем. - Не может быть. Такой добродушный толстяк, похожий на Криц-Кинчпульского. - А кто этот Криц... как дальше? - спросил я. - Его тоже не знаете? - Антонио громко вздохнул и возвел глаза к потолку. - Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навез игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу - он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец... - Дагни, - подсказал Робин. - Мы догадались. Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим. - И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз "Оберон" стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнера- ми... - Знаем, - сказал я. - Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг "Элефантины" - ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза - ни за что! "Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?" - "Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел". А у самого в глазах страх. Да что там страх - ужас! - Тише, не кричи, - сказал Робин. - По-моему, это вы кричите, - сказал Антонно. Он оглянул- ся на дверь детской и понизил голос: - Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. "Не понимаю, говорит, как можно так жить - без земли, без неба, в этом черном пространстве". И улетел на шарик. - Ну и что удивительного? - сказал Робин. - Все дело в привычке. Мы привыкли к черному небу, а он - к голубому. - Не он, а оно, - поправил Антонио. - Человечество! - Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, насторажива- ясь. - А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь - вечно в скафандре, в чуждых условиях... - Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом - отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых... а, да что говорить! Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню... - Пойду спать, - сказал я, поднимаясь. Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей курт- ки. - Улисс, ты не думай, что я... Конечно, перенаселение, теснота - все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Ка- кие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени... - К тому времени, - сказал я, - на "Элефантине" проходу не станет от твоих детей. И они будут поносить своего папоч- ку, который трусливо переложил на них все заботы. Спокойной ночи. Глава четырнадцатая Б И О-, ПАРА-, ПСИХО-... Всему бывает конец. И настал день, когда монтажники за- кончили работу. Комиссия проверила, мы с Робином погоняли корабль на разных режимах, бумаги были подписаны, а когда бумаги подписаны - тогда все. Так уж принято в космофлоте. С Земли прилетели члены экспедиции - трое био-, пара- и просто психологов: специалист по составлению тестов Михай- лов, улыбчивый, деликатный Нагата и мой старый знакомый Ба- умгартен, возглавлявший экспедицию. Я не очень ему обрадовался. Странно: этот высокий неск- ладный человек, которому было далеко за шестьдесят, как буд- то молодел с каждым годом. Вообще я замечаю, что люди, склонные к патетике, стареют медленнее, чем обычные смерт- ные. Все они особо жилистые, что ли. Баумгартен был необыкновенно приветлив. В его бледно-го- лубых глазах светилась отеческая ласка, когда он беседовал с нами о цели экспедиции. Я сказал, что раз уж нам выпало та- кое счастье - лететь с ним, - то очень бы хотелось, чтобы исследователи вели наблюдение за самими собой, а нас с Роби- ном оставили в покое. Баумгартен простер руку и торжественно ответил, что мы должны гордиться участием в такой экспеди- ции, что мы, пилоты, - цвет человечества, оптимум, что у нас высокая пространственная смелость, самоконтроль и еще что-то в этом роде и, кроме того, высокие показатели групповой пси- хологии. И поэтому мы будем для участников экспедиции неким психоэталоном. Во как! Накануне старта я снова говорил с Андрой. Был просто ра- диоразговор, без телевидения, и я жалел, что не могу загля- нуть ей в глаза. Голос Андры звучал спокойно, ровно. Она го- товилась к поездке в Конго, и, наверно, мысли ее сейчас были заняты только пигмеями. Она просила меня не задерживаться - будто речь шла о пешей прогулке по окрестностям Веды Гумана. "Прилетай поскорее, Улисс!" Эти ее слова я без конца повторял про себя, пока буксир волочил наш корабль к месту старта. Ну, а потом, когда мы включили двигатели и начали разгон, меня обступили привычные заботы, и тут уже, естественно, было не до Андры. Мы с Робином вывели корабль к Венере и легли на курс спутника. Орбита была выбрана такая, чтобы нам никто не мог помешать, а вернее - чтобы мы никому не мешали. Больше от нас вроде бы ничего не требовалось: что делать пилотам на режиме спутника? Мы чередовали минимум физических упражнений с едой и сном, ну и, понятно, читали книги и развлекались разговорами. Космофлотское начальство рекомендует пилотам использовать свободное время для глубокого изучения инструк- ций и последней технической информации. Мы не стали пренеб- регать полезным указанием, потому что мы - дисциплинирован- ные пилоты. Раскрыв "Инструкцию по выводу корабля серии "Т-9" с круговой орбиты вокруг населенных планет", мы приня- лись распевать ее, пункт за пунктом, на мотив одной из попу- лярных песенок Риг-Россо. Хорошо получилось! То ли я пел слишком громко, то ли перевирал мотив, но Робин совсем скис от смеха. Он уже не мог петь - задыхался и кашлял, а я рас- певал вовсю, стараясь держаться поближе к переговорной тру- бе. И в салоне, конечно, услышали. В дверь рубки постучались, вошел Баумгартен. Он вытаращил на нас глаза и спросил на своем нестерпимом интерлинге; - Что это значит? - Мы изучаем инструкцию, - сказал я. А Робин изо всех сил пытался напустить на себя серьезный вид. - Изучаете инструкцию? - недоверчиво переспросил Баумгар- тен. - Да. По мнемоническому методу. А что? Баумгартен пожевал губами. Губы у него были тонкие, лило- вого цвета. - Вот что, пилоты, - сказал он. - Первая часть исследова- ния, пассивная часть, завершена. Закончена. - Прекрасно! - воскликнул я, потирая руки. - Можно схо- дить с орбиты? - Если ты шутишь, - последовал ответ, - то очень неудач- но. Крайне. - Ты нам скажи, старший, - вмешался Робин, - скажи, что нужно делать, и мы сделаем. Баумгартен одобрительно кивнул. - До сих пор, - начал он торжественно, - наша аппаратура принимала нужные нам параметры суммарного поля Венеры и нак- ладывала их на параметры биоизлучений экипажа в нормальных условиях. Да, в нормальных. - Он сделал значительную паузу, и я подумал, что надо бы разразиться аплодисментами. - Но теперь мы перейдем к серии активных экспериментов, - продол- жал он.- Нужно создать катализированные условия. Наша кол- лективная психика должна побыть в изоляции. - Ну что ж, - бодро сказал я, - давайте все выйдем за борт и будем болтаться на фалах разной длины. Прекрасная изоляция для коллективной психики. - Нет. Мы создадим сурдо-условия на корабле. Выключим ос- вещение, связь, систему ориентации, все виды измерителей времени. Да. Для сенсорной депривации надо выключиться из времени. Разговор становился серьезным. - Хоть мы и на круговой орбите, старший, - сказал я, - но все равно место корабля в пространстве должно быть всегда известно командиру. Не могу принять то, что ты предлагаешь. - Ты хорошо знаешь инструкцию, Улисс, - провозгласил Ба- умгартен. - Недаром тебя рекомендовали для этого полета. Посмотри сюда. Он протянул листок, мы с Робином быстро пробежали его и убедились, что он украшен подписью Самарина. Легче справиться с метеоритной пробоиной, чем с такой бу- магой. Я бы предпочел пробоину. И Робин тоже. Вот не ожида- ли, что Самарин подпишет такое! Ну что ж, наше дело - выпол- нять. Работать для науки так уж работать для науки. Положим, так сказать, живот на алтарь. В соответствии с этой самой инструкцией мы с Робином поз- волили обклеить себя датчиками. Хорошо еще, что они были без проводов, маленькие и легкие. На головы нам натянули шлемы, которые прижали к темени и затылку особо ответственные дат- чики. Наши пассажиры тоже как следует обклеились. Ну да, эксперимент общий, а мы, пилоты, - психоэталон... Перед тем как выключить свет и приборы, я последний раз взглянул на координатор, на календарь и часы, а затем на клубящийся диск Венеры. Затем наступила полная темнота. Мы выключили все, в том числе и искусственную тяжесть. Пунктуальный Баумгартен само- лично запломбировал часы. Плохо он нас знает. Мы не стали бы украдкой поднимать крышку, чтобы узнать, который час. Кроме того, он запретил бриться: по щетине сложно определить, что вот, скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бо- родку - судить о времени нельзя. Но нас, пилотов, не удивишь сурдо-условиями. Мы все это "проходили". А с годами приходит еще и опыт. Недаром нас от- бирают так жестко и придумывают тесты вроде того, Михайловс- кого. В общем, мы люди здоровые и тренированные, и чувство времени сидит в нас крепко. Трудно объяснить, как это получается. Должно быть, первое дело - желудок. Не хочу говорить что-либо дурное о желудках наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе, мы с Робином вели отсчет времени, и я не думаю, чтобы мы сильно ошибались. А поскольку корабль двигался по орбите с постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином свое- го рода умственной гимнастикой. Вот только датчики нам досаждали. От них чесалось тело, а Баумгартен строго предупредил, что чесаться нельзя: это, мол, исказит запись чувствительных приборов. Я хорошо запом- нил пункт инструкции, в котором говорилось: "В точках кон- такта датчика с кожей возможно возникновение ощущения зуда, что не представляет опасности и является идиоматической ре- акцией соответствующих рецепторов. Для прекращения указанно- го ощущения необходимо сосредоточить мысли на другом, не за- нятом датчиком участке тела, мысленно перенеся датчик туда. Самовольное снятие датчиков не допускается". Мы сосредоточивались и мысленно переносили все свои дат- чики на кожу Баумгартена, Михайлова и Нагаты. Вопреки инс- трукции, это помогало нам не очень радикально. В промежутках между едой, сном и шахматами по памяти мы с Робином спорили. Мне не давали покоя мысли о приспособлении человека к инопланетным условиям, и я не раз заводил разго- вор об этом. - Чепуха, - наплывал из тьмы ленивый голос Робина. - Про- ще изменить венерианскую атмосферу, чем приспособить к ней человека. - Изменение атмосферы длится веками. - Адаптация человека тоже потребует многих столетий. - Адаптацию можно ускорить, - упорствовал я, - если выра- ботать систему тренировки. Забыл, как мышей заставляли жить под водой и они приспосабливались? Робин усмехнулся - я чувствовал это в кромешной тьме. - Дед рассказывал, - вспомнил он, - как в прошлом веке один цыган отучал лошадь от пищи. И она было совсем привык- ла, но - издохла. Знаю я эти эксперименты. - Твой Дед расскажет! Я серьезно говорю, Робин. Каким только воздухом не дышали предки человека, и ничего, приспо- соблялись к изменениям. Вопрос в скорости привыкания. Важен психологический фактор... И я припоминал все, что читал или слышал о людях, произ- вольно останавливавших собственное сердце, об индийских йо- гах, которые подолгу обходились без дыхания... Я умолкал, лишь когда Робин начинал мерно дышать, что свидетельствовало о спокойном, глубоком сне. Пожалуй, я решился бы на небольшой опыт - уж очень любо- пытно было попробовать хоть на миг вдохнуть ядовитую смесь газов, имитирующую венерианскую атмосферу. Но, пока я разду- мывал, Баумгартен дал новое указание... Он заявил, что для полноты сурдо-условий нам надлежит по- меньше двигаться и что мы слишком много шумим и мешаем им, психологам. Пришлось отказаться от моей затеи. По правде го- воря, я не очень жалел об этом. Томительно тянулись дни, складываясь в недели. В рубке нам нечего было делать, мы сидели в каютах или в кают-компа- нии, иногда для разнообразия выходили, вернее, выплывали в кольцевой коридор. Держась за поручни, мы приближались на ощупь к каюте Баумгартена. Из-за двери доносилось легкое жужжание, щелчки каких-то невидимых измерителей. Там были сосредоточены все записывающие и запоминающие приборы"психо- пульт", как мы называли этот исследовательский пункт. Датчи- ки, которыми мы были обвешаны, как иная ютландская корова бубенчиками, сообщали "психопульту" всякие сведения о нашей психике. Быть может, записывалось и то, что мы говорили? Не знаю. Плавая у двери этой каюты, мы с Робином обменивались менто (в условиях сенсорной депривации менто-общение идет особенно хорошо) и начинали громко хвалить Баумгартена: - Замечательный, редкий человек. - А как блестяще он придумал эту прекрасную экспедицию! - Да, это будет большой вклад. - А как он красноречив! - И дальновиден. - Вот ты будешь спорить, но я уверен, что по душевным ка- чествам с ним можно сравнить только Михайлова. - Нет, я не спорю. Михайлов тоже прекрасный человек. - Помнишь, какие занятные тесты он для нас придумывал? - Еще бы! Они всегда доставляли нам такую радость. И так далее в том же духе. Мы щадили только Нагату. Улыб- чивый японец не жаловался, но мы чувствовали, что он плохо переносит невесомость и темноту. Вряд ли он теперь улыбался. За обедом Робин, наловчившийся управляться во мраке с густи- ватором, вручал всем брикеты в соответствии с заказанным вкусом. Нагата прежде всегда заказывал рисовую запеканку, а теперь на вопрос Робина он слабым голосом отвечал, что ему все равно. Однажды, выплывая из кают-компании, я столкнулся с каким-то мягким предметом, поймал его и обнаружил, что это брикет. Мне это не понравилось. Нервные расстройства в кос- мосе обычно начинаются с потери аппетита. В тот раз я ничего не сказал. Но недели через две произо- шел такой случай. Мы сидели в кают-компании и молча жевали обеденные брикеты. Вдруг раздался голос Михайлова: - Не виси, пожалуйста, у меня за спиной. Я удивился. По-моему, весь экипаж сидел за столом, Немно- го погодя Баумгартен спросил: - Кто висит у тебя за спиной, Леонид? - Не знаю. - Голос Михайлова теперь звучал неуверенно. - Кто-то висел... - Тебе показалось, - сказал Баумгартен. И тут я не выдержал. Если дело доходит до галлюцинаций, то пора прекращать эксперимент. В таком духе я и высказался. - О каких галлюцинациях ты говоришь, Улисс? - Если кому-то мерещится, что за его спиной стоит чело- век, то... - Почему уж сразу галлюцинация? - скрипучим голосом ска- зал Михайлов. - Тебе разве никогда ничего не мерещится? - Нет, - ответил я раздраженно. - Мне - нет. - Улисс, - сказал Баумгартен, - это очень хорошо, что ты заботишься о здоровье своих коллег по эксперименту. Очень хорошо. Но мы полагаем, что нет никаких оснований для трево- ги. Я пожалел о своей вспышке. Раздражительностьэто ведь тоже симптом космической болезни. Я постарался вложить в свой го- лос как можно больше теплоты и спокойствия: - Ну, раз так, будем крутиться, пока не кончится продо- вольствие. А когда кончится, мы будем ловить брикеты, кото- рые плавают в воздухе. Надеюсь, они не потеряют своих вкусо- вых качеств. Воцарилось молчание. Мы с Робином пожелали коллегам по эксперименту приятного аппетита и, держась за поручни, вышли из кают-компании. Минут через десять, а может, через двадцать я вспомнил, что не взял из холодильника тубу с витаколом - наш обычный десерт. Да и Робин, кажется, позабыл взять свою. Хоть я и был несколько взвинчен, а оставаться без десерта не пожелал. Я выплыл из каюты и направился в кают-компанию. Оттуда нес- лись голоса, что-то наши пассажиры засиделись сегодня за обедом. Я подошел ближе - и невольно остановился. - ...и это несмотря на повышенный режим психополя, - ус- лышал я слабый голос Нагаты. - Я не замечаю в его поведении особых изменений. - Слишком мало времени прошло, - возразил голос Михайло- ва. - Пока очевидно усиление инстинкта противоречия, а мы прекрасно знаем, что это часто влечет за собой нарастание эгоизма. - Часто, но не всегда. Вспомни индекс Решетова... - Здесь, коллега, особый случай конфликта среды с нас- ледственностью. Нужно еще по крайней мере три месяца. Будучи изолированной от привычной среды, примарская наследствен- ность, вероятно, даст своеобразные проявления. Мы получим материал огромной важности. - Все это так, - сказал Баумгартен. - Лично я ни на се- кунду не сомневаюсь в ценности эксперимента. Но меня беспо- коит, коллеги, да, беспокоит ваше состояние. Три месяца! Лично я выдержу. Без сомнений. Но ты, Леонид... - Оставим этот разговор, - проскрипел Михайлов. - Я вы- держу сколько потребуется. Они стали пробираться к выходу, я отпрянул от двери и, отпустив поручни, взлетел. Некоторое время я барахтался у потолка. Они прошли, вернее, проплыли подо мной. Наконец мне удалось нащупать поручни, и я, позабыв о витаколе, добрался до своей каюты, лег и пристегнулся. Долго не мог я прийти в себя. Вот как, значит. Вся эта экспедиция затеяна только для того, чтобы... Не знаю, чего было больше в моих беспорядочных мыслях - растерянности или злости. А, так вы ждете не дождетесь, чтобы сын венерианских при- маров выкинул что-нибудь. Ну, хорошо же!.. Робин преспокойно спал, ровно дыша, этот абсолютно урав- новешенный землянин, эталон спокойствия и благоразумия. Я растолкал его и сказал: - Отдери свои датчики и выкинь в утилизатор. - А что, эксперимент окончен? - спросил он живо. - Нет. Но твои датчики им не нужны. Это маскировка. Или, может, для эталона... Тут я осекся. Мне вдруг пришло в голову, что проклятые приборы могут записать разговор. - Так что? - спросил Робин. - Отклеивать датчики? - Нет. Я пошутил. - Из всех твоих шуток эта - самая неудачная, - недовольно сказал Робин, перевернулся на другой бок и тут же заснул. А я сидел в кресле, пытаясь привести мысли в порядок и выработать план действий. Прошло, наверное, около часа. Робин проснулся, зевнул. - Кто здесь? - спросил он. - Ты, Улисс? - Да. - Я сосредоточился и послал менто: "Помоги мне завтра". - Повтори, - тихо сказал он. Я повторил и добавил: "Ни о чем не спрашивай. Только по- моги". - Ладно, - сказал Робин. Утром следующего дня (если я не ошибался в своих расчетах времени) я засел в рубке и принялся постукивать по тем тру- бопроводам, которые могли провести звук в каюты психологов. Вскоре в рубке появился Баумгартен. - В чем дело, пилоты? - спросил он. - Какой-то стук. - Ничего, - сказал я. - Регламентный осмотр корабля. Начало было хорошее. Потом мы с Робином направились в кольцевой коридор. Я знал, что Баумгартен следует за нами. Я нащупал лючок дистрибутора, с треском открыл его и позвякал в шахте ключом. Робин, должно быть, понял, какую игру я за- теял. Он спросил: - Ну как? - Примерно двадцать восемь, - сказал я. - Это еще ничего. Только бы не тридцать. Умница! Лучшего напарника у меня никогда в жизни не бу- дет. - Что все-таки происходит? - спросил Баумгартен. - Регламентный осмотр корабля, - ответил я ровным голо- сом. - Какой может быть осмотр в темноте? - раздался голос Ми- хайлова. Ага, он тоже здесь. Отлично. Я не ответил, только посвис- тел, как бы в раздумье. В условиях сенсорной депривации свист звучит особенно зловеще. - Пойдем дальше? - сказал Робин. - Да. - Может, зажечь фонарик? - услышали мы тихий голос Нага- ты. - Прошу пассажиров разойтись по каютам, - сказал я. Разумеется, они не разошлись по каютам. Они шли за нами, тревожно прислушиваясь к звяканью открываемых люков и нашим отрывочным и непонятным им замечаниям. Раза два я почти не- чаянно натыкался на кого-то из психологов. Потом мы пошли обратно в рубку. - Одну минутку, Улисс, - окликнул Михайлов. - Мы должны знать, что делается на корабле, и я прошу... - Занимайтесь своим делом, - сказал я таким тоном, каким ответил бы на вопрос случайного пассажира капитан работорго- вого парусника, только что застреливший пару матросов. Мы скрылись в рубке. Время от времени я постукивал по ма- гистралям. К обеду вышел один Робин, и, конечно, психологи не сумели у него ничего выведать. Так продолжалось и на следующий день. Тревога нарастала, это чувствовалось по многим признакам. В каюте Баумгартена шел какой-то бурный разговор. Робин приносил мне брикеты в рубку. Прошло еще несколько дней. Я лазал впотьмах по кораблю, стучал и свистел и уклонялся от объяснений. Рискованную игру я затеял, но теперь уж отступать было некуда. Не знаю, как там с нарастанием эгоизма, но упрямство мое нарастало, это точно. Решалось нечто очень важное для меня. Я пробовал рас- суждать хладнокровно. Я понимал, что они по-своему правы: с Венеры их выжили, исследовать примарских потомков, живущих на Земле, бессмысленно, я - единственный сын примаров, кото- рого можно было вытащить на венерианскую орбиту. Но дело-то в том, что я не хотел быть объектом исследования. И если уж говорить всю правду, боялся этого. Надо было доводить игру до конца. Таинственные осмотры корабля, обрывочные замечания, кото- рые роняли мы с Робином, делали свое дело. У психологов соз- далось впечатление, что на корабле неладно и мы пытаемся принять какие-то меры. Психологи нервничали. Я знал со слов Робина, что Нагата потребовал прекратить эксперимент, что даже Баумгартен колеблется и только Михайлов был непоколе- бим. Михайлову приходилось хуже других, у него явно развива- лась мания преследования, но он держался стойко - это вызы- вало уважение. Я сидел в рубке и мысленно уточнял, в какой точке орбиты мы находимся, наше положение в пространстве относительно Земли. Мы с Робином ежедневно занимались этой умственной гимнастикой, требовавшей гигантского напряжения. Включить бы систему ориентации, взять несколько радиопеленгов, чтобы проверить расчеты... Я вздрогнул от резкого стука в дверь. Это был Баумгартен. Я услышал его голос откуда-то сверху: должно быть, он, вой- дя, не удержался за поручни и плавал теперь по рубке. Он произнес немецкую фразу, которой я не понял. Наверно, черты- хался. Потом он ухватился за спинку моего кресла, я ощутил на затылке его частое дыхание. - Ну, так, - сказал Баумгартен. - Ввиду некоторых обстоя- тельств мы решили прекратить эксперимент. Меня охватило волнение. Никогда и никто не решался на та- кую штуку, какую я задумал. Но мне это было просто необходи- мо... - Эксперимент закончен, - повторил Баумгартен без обычной своей торжественности. - Можно распломбировать приборы и сходить с орбиты. - Хорошо, - сказал я. - Робин, включи, пожалуйста, свет. Робин оповестил по внутренней связи Михайлова и Нагату, предложил зажмурить . глаза. Вспыхнул свет. Робин включил только один плафон над дверью, но все равно, даже и сквозь плотно закрытые веки свет больно полоснул по глазам. Первое, что я увидел, когда открыл глаза, было лицо Роби- на, обросшее бородой. Он смотрел на меня испытующе, и я пос- лал ему менто: "Ни о чем не спрашивай". Прежде всего мы отодрали от себя датчики. Теперь я по- чувствовал прилив уверенности - как будто раньше эти прокля- тые датчики сковывали меня. Я снова представил себе наше по- ложение в пространстве. Если в расчетах и была ошибка, то самая незначительная. - Приготовиться к старту! - Моя команда прозвучала гром- че, нежели нужно. Робин предложил пассажирам занять места в амортизаторах. Баумгартен не пожелал уходить из рубки и уселся в запасное кресло. Я не возражал. Это как раз соответствовало моему плану. Робин потянулся к пульту координатора и замер с протяну- той рукой, потому что я послал менто: "Не надо". Он воззрил- ся на меня, расширив глаза. "Все правильно, Робин, все пра- вильно!" - Двигатели на предпусковой, - сказал я. Поворот вправо, да, конечно, поворот вправо, соображал я, пока реактор входил в режим. Не более сорока градусов... - Почему ты не включаешь координатор? - спросил Баумгар- тен. - И часы? Я ожидал этого вопроса и был к нему готов. - Они мне не нужны. - То есть как - не нужны?! - Баумгартен подскочил в крес- ле. - Ты сомневаешься, старший? Сомневаешься в том, что я знаю место корабля и время? Передо мной вспыхнул зеленый глазок, одновременно коротко прогудел ревун, извещая, что реактор введен в режим. Моя ру- ка легла на рычаг правого поворотного двигателя. - Он сошел с ума! - завопил Баумгартен, выкатывая глаза. - Робин! Возьми управление кораблем! Робин не шелохнулся в своем кресле. Он был очень бледен. - Пилот Греков, ты слышишь? Сейчас же прими управление! - Я подчиняюсь командиру корабля, - глухо сказал Робин. - Вы... вы оба... - Баумгартен задохнулся от возмущения. - Я запрещаю!.. Вот тут-то я и хотел ему все выложить: "Вы обманным путем затащили меня сюда, на венерианскую орбиту, вы правильно рассчитали, что ни один человек не откажется пойти на ка- кие-то жертвы ради науки, да, вы все правильно рассчитали. Кроме одного. Я не подопытный кролик. Вам не дождаться отк- лонений в психике, какой бы режим психополя вы для меня ни создавали. Я земной человек! Это так же верно, как то, что сейчас около шестнадцати часов пятого марта. По земному ка- лендарю! И сейчас я вам покажу, какая у меня реакция на нео- жиданность. Покажу, что не случайно я допущен к пилотирова- нию кораблей всех классов. Вы увидите нашу сонастроенность, групповую психику и все такое прочее..." Но я ничего не сказал, только скомандовал: - К старту! В пронзительном предстартовом звонке утонули протестующие крики Баумгартена. Я рванул рычаг. Сквозь гул прилившей к ушам крови я услышал пение двигателя. Привычная тяжесть пе- регрузки вжала меня в эластичную мякоть амортизатора. Я отс- читывал секунды и не сводил взгляда, с репитера астрокомпа- са. Экраны по-прежнему были слепы, но я отчетливо представ- лял себе параболу, которую корабль описывал в пространстве. - Пора, - сказал Робин. Я кивнул. Остальную часть угла поворота корабль пройдет по инерции. Я включил главные двигатели. Разгон и поворот шли нормально. Вдруг Робин сказал реши- тельно: - Хватит! Не глядя на меня и не дожидаясь, моей реакции, он включил координатор. Вспыхнули экраны. Прямо по курсу, на границе Льва и Девы, возникла яркой звездочкой Земля. Диск Венеры был под нами, по нему, как обычно, ходили дымные вихри. В сетке гелиоцентрических координат мерцали серебристые точки, указывая истинный курс корабля. Вообще все было нормально. Игра кончилась, но я почему-то не испытал торжества. Об- легчение, усталость - все, что угодно, но никак не торжест- во. Не знаю, чем объяснить это. Я оглянулся на Баумгартена. Он выглядел постаревшим, даже просто старым - с набрякшими под глазами темными мешками, с реденькой седой бородкой, с гофром морщин на влажном высоком лбу. Он не смотрел на меня. Он смотрел прямо перед собой, на экран, на Землю. Мне захо- телось как-то его утешить. Чтобы он выпрямился, сверкнул, как говорится, очами, изрек что-нибудь нестерпимо, высоко- парное, черт возьми... Нет, не было у меня чувства одержанной победы. На Луне я первым делом пошел к Самарину и подробно, ниче- го не утаивая, рассказал ему обо всем. - Ни от одного пилота у меня так не болит голова, как от тебя, Улисс, - сказал Самарин. Он встал из-за стола, загро- можденного графиками, пленками и аппаратами связи, прошелся по тесному кабинету. - Ну что мне с тобой делать? Я пожал плечами. Я был готов к любой каре. - Следует наказать тебя дважды: за мистификацию, которую ты устроил, и за сход с орбиты вслепую. - Он схватился за голову. - Черт, неслыханное происшествие в космофлоте!.. Знаешь что, Улисс? Отправляйся-ка ты на шарик, догуливай свой отпуск. А я еще подумаю. В дверях я остановился: - Один вопрос, старший... Ты знал, что эта экспедиция... - Знал, - прервал он меня. - С самого начала она мне была не по душе. Но нажимали сильно... Лично мне все равно, где ты родился - на Земле или на Венере... Ладно, Улисс. В один- надцать тридцать стартует рейсовый. - Спасибо, старший. - Лети. Счастливо тебе. Глава пятнадцатая "ТЫ СИЛЬНЫЙ, УЛИСС..." А я и забыл, что на Земле бывает весна. В толпе пассажиров, привезенных рейсовым лунником, я плыл на трансленге к зданию космопорта. Это белое здание, знако- мое до мельчайших подробностей, сейчас выглядело необычно. Не сразу я понял, в чем дело. Вокруг плескалась весна - неж- ной зеленью газонов, легким дымом распустившихся акаций. Весна была разлита и в воздухе - пряном, свежем, чуть пока- лывающем ноздри изумительной прохладой. Что наши ионизационные установки по сравнению с чудом земного весеннего воздуха! Не дожидаясь, пока транслента остановится, я спрыгнул с нее и широко зашагал по молодой траве к балюстраде, за кото- рой толпились встречающие. Андры среди них не было. Я раз и два прошел вдоль балюст- рады. Со мной здоровались незнакомые люди. Какой-то веснуш- чатый малый крикнул: - Привет, Улисс! Ну как - больше не встречал привидений? Но Андры не было. Что могло ей помешать прилететь в кос- мопорт? Я прошел сквозь здание космопорта и устремился к станции аэропоезда, и тут чуть не налетел на меня Леон Травинский. За ним поспешала раскрасневшаяся, улыбающаяся Нонна. - Вечно я опаздываю, - сказал Леон, стискивая мне руку. - Привет, Улисс! А Нонна, бурно дыша, выпалила, что Андра попросила их встретить меня. На сегодня неожиданно назначен отчет экспе- диции, недавно возвратившейся из Конго, и Андре поручено сделать один из докладов. Надо поторопиться, может, мы еще успеем на ее доклад. До ближайшего аэропоезда оставалось двадцать минут, и мы, конечно, не стали ждать. Мы побежали на площадку реапланов, хорошо еще, что не все расхватали, и нам достался трехмест- ный типа "гепард". Ничего, быстролетная машина. Автопилот принял программу, "гепард" помчался на севе- ро-запад. Под нами поплыла серо-желтая пустыня, нарезанная каналами на ровные прямоугольники, собственно, уже и не пус- тыня - вся в зеленых и белых пятнах, и сюда добралась весна, а дальше пятна слились в сплошной пестрый ковер, пошли мель- кать дома, дома, мачты инфор-глобус-системы, и вот уже шес- типалая дельта реки в зеленой оправе берегов, а слева-голу- бое и серебряное мерцание моря... Я наслаждался сменой пейзажей и скоростью и предвкушением встречи. Давай, "гепард", нажимай, милый! Я представлял себе Андру на кафедре докладчика - она говорит быстро, увлеченно, глаза блестят, а прическа какая-нибудь новая... Ух, как бушует весна, разлилась зеленым морем вокруг кор- пусов Веды Гумана! Знакомый вестибюль факультета этнолингвистики. Прыгая че- рез ступеньки, я понесся на второй этаж, в конференц-зал. Леон и Нонна еле поспевали за мной. Я влетел в одну из раскрытых дверей и остановился в про- ходе. Резкий высокий голос несся навстречу-нет, не голос Андры. Внизу изогнулся полукругом длинный стол, за ним сиде- ло человек десять-двенадцать, вон красивая голова Стэффорда, а рядом с ним молодая женщина в желтом костюме и темных оч- ках... Да это же Андра! Надо же - родную жену не узнал! Но что за очки на ней? И почему волосы гладко стянуты к затылку, никогда она раньше не стягивала... Не спуская с нее глаз, я тихонько пошел вниз меж скамей, амфитеатром спускающихся к полукруглому столу. Сел на сво- бодное место сбоку и стал мысленно взывать к Андре: "Посмот- ри на меня, я здесь!" Но Андра, как я уже упоминал, не вла- дела менто-системой. Она сидела, слегка наклонив голову на- бок, и внимательно слушала оратора. Ничего не поделаешь, придется потерпеть. Говорил пожилой негр со сморщенным маленьким лицом, он сидел между Андрей и высоким загорелым юношей, в котором я узнал Эугеньюша, надежду этнолингвистики. И тут я понял, что негр вовсе не сидит, а стоит, ну да, это тот самый пиг- мей-этнограф, о котором Андра мне не раз рассказывала. Забыл его имя: не то Ндау, не то Нгау. Я прислушался к его резкому голосу. - ...глубоко вошла в быт моего народа, и я приветствую, что экспедиция не ограничилась одними этническими и лингвис- тическими исследованиями. Вопрос о вырождении пигмеев ныне снят окончательно. Но встает вопрос о будущем... Андра принялась листать блокнотик. Я следил не отрываясь за быстрыми движениями ее пальцев. Все, что она делала, нра- вилось мне, каждый жест, каждое движение. Вот только темные очки не нравились, я хотел видеть ее глаза. - Методика воздействия на наследственность, - продолжал между тем Ндау или Нгау, - не вызывает сомнений. Химфизики полагают, что эволюция завершится примерно через двести лет и пигмеи достигнут среднеземного роста. Но! - Тут он сделал паузу и вытер лицо платком. - Мы не вправе рассматривать проблему пигмеев в отрыве от проблемы перенаселения. Общеиз- вестны трудности, возникшие ныне с расселением человечества на планетах Системы. Венера, в сущности, потеряна. Заселение Марса идет крайне медленно в силу технических и энергетичес- ких причин. Что же остается?.. - Выход в Большой космос! - крикнули из зала. Мне показалось, что это Леон. - Выход за пределы Системы - авантюра, - сказал негр. Только я хотел вмешаться, как вдруг - возмущенный голос Нонны: - Надо выбирать слова, старший! И надо следить за текущей информацией. Закончено проектирование корабля, который... - Слежу и знаю, - резко прервал ее Нгау. - Не мешай мне говорить, женщина. Лично я не верю в преодоление парадокса времени, но допустим, такой корабль действительно будет соз- дан... - А полет Улисса Дружинина? - гаркнул кто-то сверху. - Как можно не верить в факт? Стэффорд ударил молоточком по столу и попросил не преры- вать оратора. - Даже если будет создан такой корабль, - продолжал Нгау, - потребуется много десятилетий на разведку. И даже в том оптимальном случае, если будет найдена хотя бы одна пригод- ная для жизни планета, понадобится не менее столетия для ее освоения. Я предлагаю другой путь. Надо разработать методику постепенного уменьшения роста людей. - Уменьшения? - опять гаркнули сверху. - Ты хочешь всех превратить в пигмеев? - Нет, этого мало, - спокойно возразил Ндау. - Когда все люди уравняются в росте с пигмеями, уменьшение должно про- должаться - общее для всех. Пигмеи тоже слишком крупны. - До какой величины ты предлагаешь уменьшаться, Нгау? - спросил Стэффорд. - До биологически допустимой, Стэф. Я не утверждаю, что это единственно возможное решение проблемы. Но если не будет найдено других путей, то оно может оказаться наиболее ради- кальным. Планета станет просторнее, а пищи и прочих матери- альных благ понадобится значительно меньше. - Ну конечно, - раздался иронический голос. - Горсти хлебных крошек и ложечки воды хватит на целую неделю. Но не опасаешься ли, что нас загрызут муравьи? - И вообще - как быть с другими животными? - выкрикнула Нонна. - Их всех тоже уменьшать? - А дома? - Выкрики нарастали лавинообразно. - А техни- ческие средства цивилизации? - Поломаем все! Вернемся к первобытной радости жизни! - Переселимся в скворечники! - Что вы резвитесь, как первоклассники? - крикнула Андра. - Предлагается идея, пока только идея. Новизна и необычность требуют серьезного подхода, а вы... Ее возмущенный голос потонул в нестройном хоре. Стэффорд стучал молотком, безуспешно пытаясь водворить тишину. А Нгау, маленький упрямый человечек, спокойно стоял посреди этого урагана. Потом шум стал стихать, и тут знакомый голос произнес медленно и как бы задумчиво: - По-моему, не надо уменьшаться. Есть другой путь. Голос Феликса! Я привстал и увидел его лохматую голову на тонкой шее, раньше я не замечал, что у него такая тонкая шея, или, может, он похудел? Он сидел на несколько рядов ни- же меня. - Какой путь ты имеешь в виду, Феликс? - осведомился Стэффорд. - Я могу показать, - ответил тот нерешительно, - но это пока только формулы, боюсь, что вы... Я еще не думал, какое для них найти словесное выражение... Диспут окончился, но мне не сразу удалось протолкаться к Андре. Могучие спины этнолингвистов загородили ее от меня, проходы были забиты. Действительно, тесновато стало на шари- ке, подумал я, протискиваясь вниз. Вдруг я оказался притер- тым к Феликсу. - Привет! - Я попытался высвободить руку, чтобы хлопнуть его по плечу. - Как поживаешь, потрясатель основ? Он пробормотал нечто неразборчивое, в глазах у него мель- кнуло не то удивление, не то испуг. В следующий миг он рва- нулся вверх, чуть не опрокинул седоусого гуманитария, бочком пролез меж двух полинезийцев и был таков. Что еще за стран- ная выходка? Наконец я пробился к Андре. Она убедительно доказывала что-то Стэффорду, тот слушал ее с доброй улыбкой, Эугеньюш заметил меня, сказал Андре несколько слов на незнакомом мне языке, с прищелкиванием. Андра живо оберну- лась... - Ох, Улисс! У нее опустились руки и как-то поникли плечи - будто она вдруг обессилела. Целоваться на людях не хотелось, я взял ее узкую руку в свои ладони. Ну вот. Теперь все в порядке. Те- перь не выпущу твоей руки, пока Самарин не объявит глобаль- ные розыски некоего Улисса Дружинина, пилота всевозможных линий. Я, конечно, слышал, что говорили вокруг. Слышал, как Стэффорд, обращаясь ко мне, нахваливал Андру за кипучую просветительскую деятельность в пигмейских деревнях. Слышал, как Эугеньюш рассказывал что-то смешное про Андру - как она училась пигмейским танцам и преуспела в них. Я и свой голос слышал. Я отвечал на шутки и приветствия, нескладно острил. Но мысли мои были заняты только Андрой, я не мог оторваться от нее. Только на какой-то миг я отвел глаза и встретил взгляд Леона. Он смотрел на меня серьезно, без улыбки, и по- щипывал двумя пальцами себя за мочку уха. Потом я услышал голос Стэффорда - он разрешил Андре не являться на вечернее заседание конгресса. На редкость умный человек! Я горячо его поблагодарил. Я похлопал бы его по плечу, если б не разница в возрасте. Хорошо бы выучиться повязывать платок вокруг шеи с таким же небрежным изяществом, как это делает Стэффорд. Мы выбрались из конференц-зала, и я все держал Андру за руку, сухую и горячую. В высоком небе шла весенняя игра солнца и облаков. Нале- тал ветер, ошалевший от весны, и березы сквозь зеленый дым махали белыми руками, все вокруг было полно движения, вспы- шек света, колыхания теней. - Что за очки на тебе, русалочка? - Ой, ты знаешь, в Камеруне было такое палящее солнце, что у меня воспалились глаза. Как тебе леталось, Улисс? - Плохо леталось. Слушай! Прежде чем мы превратимся в ко- зявок по рецепту Нгау, я хочу тебя поцеловать. А то ведь и губ не различишь. - Нет, нет, Улисс... Разве можно на дороге? Нас увидят... - Пусть видят. - Нет, нет! - Она все же уклонилась. - Куда мы идем, Улисс? - Домой, конечно. Сейчас прыгнем на трансленту и поедем домой. Как поживает наш верный мажордом? - Знаешь что? - Андра остановилась. - Давай зайдем в ка- фе. Я очень голодна. - Давай. Я, кажется, с утра ничего не ел. В этом кафе на станции трансленты мы бывали и прежде. Снаружи увитое виноградным вьюнком, оно было расписано внут- ри фресками, которые мне нравились. Тут была чуть ли не вся история мореплавания. Полинезийский катамаран мирно соседс- твовал с ощетинившимся копьями кораблем викингов. "Чайный" клипер взлетал на гребень волны, а дорогу ему пересекал бе- лый красавец лайнер прошлого века. Тут были корвет "Витязь", и "Фрам", и затертый льдами "Челюскин", и "Кон-Тики", и сов- ременные быстроходные суда, не знающие качки. За столиками группками и в одиночку сидели студенты Веды Гумана. Многие из них кивали и улыбались Андре, когда мы проходили к свободному столику у окна. Кое-кто салютовал и мне. Мы сели и заказали роботуофицианту еду и питье. Неподалеку от нас шел довольно шумный разговор. Отчетливо донесся самоуверенный голос: - Примитивная мысль, ни капли чувства, вообщеничтожество. - Ах, верно, - подхватил женский голос, - я всегда это говорила. Я оглянулся и увидел парня с зачесом на лоб и презритель- но выпяченной нижней губой. К нему прислонилась плечом хоро- шенькая толстушка. Еще трое сидело с ними за столиком, заты- лок и разворот плеч одного из них показались мне знакомыми. - Сними очки, русалочка, - попросил я. - Здесь свет не яркий. Помедлив немного, Андра сняла очки и принялась крутить их на столе. - А знаешь, - спешил я поделиться своей радостью, - у ме- ня появилась сестренка - там, на Венере. Сабина! Черноволо- сая такая малышка, с куклой. Здорово, правда? Вместо линей- ной генеалогии опять появится разветвленная... Постой, кем же она тебе приходится? Ну, как это называется... кажется, зо