Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов. Плеск звездных морей --------------------------------------------------------------- Библиотека Луки Бомануара: ║ http://afrael.i-am.ru --------------------------------------------------------------- Научно-фантастический роман ИЗДАТЕЛЬСТВО "ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА" МОСКВА ~ 1970 Действие научно-фантастического романа происходит в XXI веке на Земле и на Венере. Люди уже освоили ближайшие кЗемле планеты и мечтают выйти в Большой Космос. О жизни и приклю- чениях пилота-космоказта Улисса Дружинина и его товарищей рассказывается в этой книге. Рисунки Л. Дурасова Глава первая БЕГСТВО С ВЕНЕРЫ В этом рейсе мы с Робином были практикантами. Нам следо- вало думать о зачетах: космонавигационная практика, органи- зация службы, устройство корабля. Всю первую половину рейса - с того момента, как корабль стартовал с Луны, - мы и гото- вились к зачетам. Рейс проходил нормально. Но, как только наш ионолет опустился на венерианский космодром, началось нечто странное, непредвиденное. От здания порта к кораблю устремился человеческий поток. Люди в скафандрах шли плотной массой, ехали на грузовой трансленте, заваленной рюкзаками и прочей ручной кладью, над ними плясали, отбрасывая красный отсвет, мощные сполохи полярного сияния. Я смотрел в иллюми- натор на эту картину, мне было не по себе. Командир велел нам с Робином стать у шлюзового люка и ни- кого не пускать в корабль, а сам двинулся навстречу толпе. "Прошу остановиться! - загремел его голос, усиленный динами- ком. - Прошу немедленно остановиться!" Течение людской реки прекратилось. В моем шлемофоне возник гул встревоженных го- лосов, трудно было что-либо разобрать. Доносились обрывки разговора командира с диспетчером космопорта. Голос у дис- петчера был растерянный: "Я не могу запретить им... Мы выз- вали пассажирские корабли, но колонисты отказываются ждать..." Потом командир распорядился очистить трансленту: прежде всего следовало разгрузить корабль. Автоматы быстро делали свое дело, из грузового люка поплыли к складу контейнеры с оборудованием, доставленным нами для нужд Венеры. А когда с выгрузкой было покончено, началась посадка пассажиров. Нече- го было и думать о приемке планового груза - венерианских пищеконцентратов: колонисты забили весь корабль. Мы сбились с ног, регулируя шлюзование и размещая пассажиров по отсе- кам. Мужские, женские, детские лица мелькали у меня перед глазами, и я невольно отыскивал в этом нескончаемом потоке лица моих родителей - Филиппа и Марии Дружининых. Но потом я уразумел из обрывочных разговоров, что Венеру покидают коло- нисты, поселившиеся там сравнительно недавно - за последнее десятилетие, - а примары остаются. Родители же мои были при- марами - из первого поколения родившихся на Венере, - так что не стоило разыскивать их здесь, на рейсовом корабле. Да и чего ради им, никогда не видавшим Земли и нисколько о ней не помышлявшим, покидать Венеру? Мы взяли на борт около тысячи человек. Могли бы, конечно, взять и больше, но предел был положен запасами продовольст- вия. Особенно - воды. Когда число пассажиров достигло крити- ческого уровня, командир прекратил посадку. Диспетчер космопорта срывал голос, убеждая колонистов, оставшихся за бортом, сохранять спокойствие и терпеливо ожи- дать пассажирские корабли, которые уже в пути и придут через две недели по земному календарю. Начался медленный отлив че- ловеческой реки... Попробуйте разместить тысячу пассажиров в грузовом ионо- лете, имеющем всего двенадцать двухместных кают! Все каюты, включая пилотские, были отданы женщинам с грудными детьми. Остальным пассажирам предстояло провести полет в небывалой тесноте грузовых отсеков и коридоров, на голодном пайке пи- щи, воды и воздуха. Что же стряслось на Венере? Чем вызвано массовое бегство колонистов? Планета неприютна, жизнь здесь трудна - это так, но ведь колонисты, покидая Землю, знали, на что идут. Вряд ли можно было заподозрить их в том, что они - все разом! - испугались трудностей освоения Венеры. У меня не было време- ни для выяснений, я носился из отсека в отсек, определяя места для пассажиров и пытаясь навести какой-никакой поря- док, а из обрывков услышанных разговоров было невозможно составить разумное представление о причине бегства. Но я по- нимал, что дело не в физических трудностях - об этом я не слышал ни слова. Речь шла о психике. Может, вспышка какой-то нервной болезни? К вечеру мы от усталости ног под собой не чуяли. - В жизни не видел такой паники! - сказал командир и по- валился в пилотское кресло. Робин, уточнявший нормы расхода воды и продуктов, перес- тал щелкать клавишами вычислителя. - Что же все-таки произошло? - спросил он. - Толком ничего не поймешь, - пробормотал командир и сла- бо махнул рукой. - Выключи верхний свет, Улисс, - отнесся он ко мне, помолчав. - Глаза режет... Я выключил плафон и спросил, когда старт. - В четыре утра, - сказал командир. - Разреши мне съездить в Дубов, старший, - попросил я. И пояснил: - Там живут мои родители. - Они что, примары? - Да. - Надо отдохнуть перед стартом, - сказал командир. - Рейс будет трудный. - Поселок недалеко отсюда, старший. Я бы обернулся часа за три. Хочется повидать родителей. - Ладно, поезжай. Я облачился в шлюзе в громоздкий венерианский скафандр и спустился на поле космодрома. Возле здания порта, на стоян- ке, было полно свободных вездеходов, я забрался в одну из машин и погнал ее по широкой каменистой дороге. Ох, как хорошо знал я эту дорогу! Плавно изгибаясь к юго-востоку, она взбегала все выше на плато Пионеров, вреза- лась в нагромождения бурых скал, а сейчас, за поворотом, я увижу над отвесной скалой обелиск в честь первооткрывателя Дубова и его товарищей. Вот он, обелиск,-белокаменная игла, проткнувшая низкое, сумрачное, клубящееся небо. Небо моего детства, слепое небо Венеры, на котором никогда не увидишь звезд, а солнце проглядывает лишь слабым и тусклым краснова- тым пятном. И странный, высоко поднятый горизонт - будто ты на дне гигантской чаши, хотя это вовсе не так, - теперь он кажется мне странным, я отвык от сверхрефракции венерианского возду- ха. А там дальше, слева, если присмотреться, - белые корпуса промышленной зоны, и башни теплоотводных станций, и скорее угадывается, чем виден золотистый купол Венерополиса, столи- цы планеты. Сколько же мне было тогда? Лет пять, наверное, или шесть... Мы ехали с отцом в Венерополис и заранее условились говорить не вслух, а по менто-системе - направленной мыслью. Вначале мне было интересно - я не сводил глаз с отца, и мы проверяли, правильно ли я понимал его менто, - а потом нас- кучило. Я вертелся на сиденье и порывался хватать рычаги уп- равления, а за окнами вездехода привычно высверкивали толс- тые разветвленные молнии, и вдруг меня словно бы пригвоздило к месту повелительное отцовское менто: "Смотри!" - "Куда смотреть?" - спросил я недоуменно и тут же увидел, как мест- ность застилает серая пелена. Колыхались неясные тени, они протягивали руки, будто нащупывая нашу машину. Я вспомнил злых великанов из сказок Ренна и, кажется, заплакал от стра- ха. Отец притянул меня к себе и сказал вслух: "Это начинает- ся черный теплон. Не бойся, мы успеем уйти от него". Хорошо помню: я сразу перестал бояться, только смотрел во все гла- за, как сгущаются и чернеют тени, а рука отца все лежала у меня на плече, и отец выжал из машины полную скорость, мы мчались бешено, и было совсем не страшно, только жутковато немного. Потом, уже перед самыми шлюзовыми воротами Венеро- полиса, нас обступила плотная тьма, и что-то затрещало сна- ружи, за окном мелькнуло голубое пламя, и стало жарко, будто воздух в машине раскалился... Тут мы въехали в шлюз, ворота сразу захлопнулись за нами, и отец вынес меня на руках. Лицо у него было не такое, как обычно, - все в резких складках, по щекам катились крупные капли пота. А вездеход был весь оплавлен, он шипел под струями воды и окутывался паром. Помню еще, когда теплой пронесся и восстановилась радиос- вязь, запищал вызов, и на экране отцовского видеофока воз- никло лицо матери. Глаза у нее были расширены, и она, увидев нас с отцом, только и смогла произнести: "Ох-х!" - "Все в порядке, Мария, - сказал отец. - Мы успели проскочить". - "Не знаю, зачем тебе. это понадобилось, Филипп, - сказала мать. - Я же предупреждала, что надвигается..." - "Все в по- рядке, - повторил отец. - Мы проскочили, и малыш теперь зна- ет, что это такое..." Никогда не забуду своей первой встречи с черным теплоном - вихрем, сжигающим все на своем пути. Черные теплоны посто- янно бушуют в ундрелах - низких широтах,- но и сюда, в по- лярную область, нередко докатываются наиболее бешеные из них... Я ехал по плато Пионеров. Теперь по обе стороны дороги простиралось желтое море мхов. Могучие заросли кое-где зах- лестывали дорогу, и тогда приходилось пускать в ход резаки. Желтые мхи Венеры! Пейзаж, знакомый с детства. Они, эти мхи, подступали к самому куполу моего родного поселка - Ду- бова. И, как когда-то в детстве, я увидел комбайны, тут и там ползущие черными жуками по желтому морю. Ничто здесь не переменилось... Вдали, на юго-западе, проступала в лиловой дымке невысо- кая горная гряда, за которой лежало дикое плато Сгоревшего спутника. Туда мы тоже ездили как-то раз с отцом - с отцом и другими агротехниками, - это было незадолго до моего отлета на Землю. Ничто не переменилось, но что же, в таком случае, заста- вило тысячи колонистов чуть ли не штурмом брать наш ко- рабль?.. Последний поворот - и дорога устремилась прямо к главным воротам поселка. Что это? Купол не светится, как обычно, зо- лотистым светом, он круглится землистотемным курганом, а дальше, где бушевал прежде разлив желтых кустарников, уходи- ла вдаль угрюмая черная равнина. Я увидел там комбайны и фи- гуры в скафандрах. И тут только до меня дошло, что это - следы теплона. Да, здесь недавно промчался черный теплой - он выжег плантации, оплавил антенны на куполе. Потому и обычных молний сегодня не видно. Ну конечно, после теплона несколько дней не бывает атмосферных разрядов. Но почему погружен в темноту поселок? Ведь куполу не страшен черный теплон... В моем воображении возник мертвый поселок, и меня продрало холодом ужаса. Спустя минуту или две я въехал в ворота. В шлюзе было по- лутемно. Выйдя из вездехода, я услышал маслянистое шипение, а затем чей-то голос: - Придется подождать. Я испытал облегчение: живой голос! - Что у вас случилось? - спросил я. - Авария на станции. Приходится шлюзовать гидравликой. Я подождал, пока закроются ворота и дыхательная смесь вы- теснит ядовитый наружный воздух. Потом, сбросив скафандр, вышел из шлюзовой камеры на главную улицу поселка. Тут и там тускло горели аккумуляторные лампы. Я шел, поч- ти бежал по пустынной улице, мимо белых домиков с палисадни- ками, в которых темнели кусты молочая, мимо компрессорной станции, мимо черного зеркала плавательного бассейна на центральной площади. Было сумеречно, над прозрачным куполом клубились бурые облака. Двери домов были распахнуты, дома казались нежилыми, покинутыми. Я уже не шел, а бежал, подго- няемый смутной тревогой. Вот он, родительский дом. Темные, незрячие окна в белой стене... Я метнулся в одну комнату, другую, третью. Луч моего фо- нарика выхватывал из темноты стулья, кровати, громоздкое старомодное бюро, сколоченное дедом в давние времена. В моей - бывшей моей - комнате стол был заставлен штативами с про- бирками, пахло какими-то эссенциями, на стенах висели карты Венеры. Все здесь было другое - будто я и не жил никогда в этой комнате, только книжные полки стояли на прежнем месте, мои книжные полки, единственные свидетели детства... В кухне я зацепился за кресло-качалку, в котором - помню - так любил сиживать отец за кружкой прохладного пива. Крес- ло закачалось. С комком в горле я вышел из пустого дома на пустую улицу. И тут услышал отдаленные голоса. Я побежал на них, обогнул двухэтажное здание школы, миновал клуб агротех- ников. Площадка энергостанции была освещена переносными лам- пами, меж решетчатых башен толпились люди. Я подошел ближе и увидел, что тут в основном женщины и подростки. Они цепочкой передавали друг другу квадратные блоки, тускло поблескивав- шие в желтом свете переносок. А навстречу им, откуда-то из нижних дверей станции, плыли, тоже передаваемые из рук в ру- ки, поврежденные блоки, почерневшие, оплавленные. Их склады- вали в кучу, поливали из шлангов охлаждающим раствором. Да, серьезная авария, если приходится заменять все блоки энергаторов... - Уж эти блоки любой теплон выдержат, - сказал кто-то в толпе. Я невольно присмотрелся и заметил на новых блоках один и тот же знак: кольцо, от которого отходил узкий луч, пересе- ченный короткой чертой, - древний символ Венеры, схематичное изображение ручного зеркальца богини. Вот как, подумал я, здесь уже налажено собственное изго- товление энергаторов. Раньше их в числе прочего оборудования доставляли с Земли... Я медленно шел, всматриваясь в лица людей, и вот увидел одно знакомое. - Рэй! - позвал я. Рэй Тудор, коренастый широкогрудый парень, был моим школьным другом и постоянным партнером в шахматы и ручной мяч. - О, Алексей! - Он передал кому-то шланг и, улыбаясь, по- дошел ко мне. - Прилетел на рейсовом? Он назвал меня родительским именем, хотя прекрасно знал, что я предпочитал собственное имя - Улисс. - Да, - сказал я. - Рэй, ты не видел отца с матерью? Где они? - Твой отец на плантациях, - ответил он. - А мать... Сей- час! Рэй нырнул в толпу. Спустя минуту он вернулся с моей ма- терью. Мария Дружинина была в рабочем комбинезоне. Нисколько не изменилась она за четыре с половиной года моего отсутс- твия - все такая же стройная, белокурая, похожая на молодую девушку, а не на сорокалетнюю женщину. Она поцеловала меня в щеку, а я ее - в легкие волосы над ухом. Я ощутил, что мать послала мне менто, но не понял его. - Ты возмужал, - сказала она медленно, без улыбки. - По- чему ты ни разу не прилетел к нам, Алеша? Разве у вас не бы- вает каникул? Я стал говорить что-то в свое оправдание - занятость... напряженная программа... тренировочные полеты...- но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чем-то другом. - Надолго ты прилетел, Алеша? - Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернется с планта- ций? - Сегодня не вернется. Очень много работы после теплона. - Жаль... Думал повидать его... Что произошло у вас? По- чему колонисты покидают Венеру? Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали. - Не понял, - сказал я. Мать отвела взгляд, потеребила застежку своего комбинезо- на. - Что поделаешь, - медленно сказала она. - Мы такие, ка- кие есть. Кто-то негромко произнес: - Внимание,проба! - Если хочешь, - продолжала мать, помолчав, - пойдем до- мой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни - порази- тельный вкус. Я посмотрел на часы и сказал мягко: - Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно... Вот кончу скоро институт - прилечу в отпуск... - Ну, как хочешь. В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас. - Изоляцию проверьте в третьей группе! - крикнул кто-то. - До свиданья, мама. - До свиданья, Алеша. - Мать вдруг кинулась ко мне, обх- ватила руками шею, головой припала к моей груди. - Ах, Але- ша, - прошептала она, - если бы ты остался с нами... Я молча погладил ее по голове. Что было мне ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру - разве что действительно прилечу в отпуск... Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько от- толкнула меня, поправила волосы,сказала: - Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего. Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов - "Как живешь?", "Доволен ли профессией?",- на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад. - Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? - спрашивал я. - Да. - Будешь конструктором агромашин? - Нет. Летательных аппаратов. - Хорошее дело, - одобрил я. - А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь? - Редко. - Рэй, - сказал я, когда мы подошли к шлюзу, - хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло. Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. За- тем Рэй сказал: - Они его не поняли. - Кто не понял? И кого? - Отца. Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал. Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в темной кухне пустое кресло-качалка, другаягнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния. На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом. Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по ко- рабельным помещениям, еще раз проверить, все ли в порядке. - Улисс! - окликнул он, когда я подошел к двери рубки. - Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас за- пасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть ис- пользуют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу. Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интер- линге, но некоторые - главным образом люди пожилые - перего- варивались на старых национальных языках. - ...Медленное накопление, они сами не замечают перест- ройки психики, - доносилось до меня. - ...Подложи под голову надувную подушку, мне она не нуж- на, уверяю тебя... - ...Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь... - ...Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда! Я посмотрел на женщину, произнесшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы - черным острым крылом. Глаза ее были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пят- надцати. Большая отцовская рука надежно прикрывала ее плечо. Я знал эту семью - они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они посе- лились на Венере незадолго до моего отлета на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил ее прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил ее на плече, а она смеялась. Навер- но, это было неплохо - сидеть на прочном отцовском плече... - Никуда с Земли! - исступленно повторяла мать Андры. Я подошел к ним и поздоровался. Женщина - теперь я вспом- нил, что ее зовут Ронга, - скользнула по мне взглядом и не ответила. - Здравствуй. - Холидэй приоткрыл глаза. Андра тоже узнала меня и кивнула. - Ты уже пилот? - спросила она. - Скоро стану пилотом, а пока - практикант.- Я перевел взгляд на ее отца. - Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирс- кие корабли. - Так получилось, - сухо ответил он и снова закрыл глаза. - Твои родители остались? - вдруг спросила Ронга. - Да. Я подождал, не скажет ли женщина еще что-нибудь. В ее пронзительном взгляде я прочел странное недоброжелательство. Она молчала. Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: "Мы такие, какие есть..." Что все это означа- ло?.. Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемо- дан - я давно таких не видывал. - Ты из экипажа? - спросил он на неважном интерлинге. - Вы там думаете насчет воды? - Да, старший, не беспокойся, вода будет, - ответил я. - Помочь тебе снять скафандр? - Нет. Меня интересует только вода. - И он добавил по-не- мецки: - Торопимся, торопимся, вечно торопимся. Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал: - Как будто у них нет установки для оборотной воды! У него были желто-зеленые глаза, неспокойный ехидный рот и манера во все вмешиваться. Я это сразу понял - насчет ма- неры, - потому что видывал таких юнцов. - Хочешь мне помочь? - спросил я. - Мне надо решить этюд, - ответил подросток. - А что бу- дем делать? - Пойдем со мной, покажу. Этюд потом решим вместе. - Бен-бо! - выпалил он словцо, которым мальчишки обозна- чают нечто вроде "как же" или "только тебя тут не хватало". - Как-нибудь я сам решу. Он пошел за мной, нарочно задевая бутсами рюкзаки пасса- жиров, перепрыгивая через их ноги и вызывая недовольное брюзжание вслед. - Как тебя зовут? - спросил я. - Всеволод. Это родительское. Тебе нравится? - Нравится. - А я все думаю - оставить или выбрать другое. Мне зна- ешь, какое нравится? Модест. Как ты думаешь? - Лучше оставь родительское. - Бен-бо! - воскликнул он на всякий случай. - А тебя как зовут? - Улисс. - Родительское? - Нет, собственное. - Улисс - это Одиссей, да? Подумаешь! Я подошел к двери шкиперского отсека и отпер ее. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться. - Видишь эти маты? - сказал я.- Ты поможешь раздать их пассажирам. - На всех не хватит... Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам. Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли еще несколько парней пример- но его возраста. - Они тоже будут таскать, - сказал Всеволод. Я отвел его в сторонку: - Ты, наверно, все знаешь. Ну-ка, скажи, что произошло на Венере? - А ты спроси у Баумгартена. Это который в скафандре си- дит. - Спрошу. Но сперва расскажи ты. - Я бы ни за что не улетел, если б не родители. Я-то за свою психику спокоен. "Опять психика, - подумал я. - Только это и слышишь вок- руг..." - Может, он его просто не услышал, - продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, - а они из этого такое раздули... - Кто кого не услышал? Говори по порядку. - Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора... - Не надо про компрессор. Что было дальше? - Дальше начался черный теплон. - Парень оживился. - Ух и теплон был! На нашем куполе все антенны расплавились... - Стоп! Ты сказал - испортился вездеход. Дальше? - Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо. - Кто мимо кого? Говори же толком! - Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ - возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал, и все. - Ну, а Холидэй что? - А там один самолет удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы. Тудор! Отец Рэя! Он часто бывал у нас в доме. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но, когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавига- ции, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор... Поразительно! И еще я вспомнил странные слова Рэя о том, что ктото не понял его отца. - Из-за этого случая и началась паника? - спросил я. - Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет. Баумгартен спал. Но, когда я подошел, он открыл глаза. - Так хватит воды или нет? - спросил он. - При жесткой норме хватит. - Я сел рядом с ним. - Стар- ший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не ус- лышал его? Неужели из-за одного этого случая... - Одного случая? - перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. - Если хочешь знать, я заметил это у примаров еще год назад. Я вел наблюдения, дружок. Этот чемо- дан набит записями. - Что именно ты заметил у них, старший? - спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев. - Мелких признаков много. Но самый крупный и самый тре- вожный... м-м... как это на интерлинге... Равнодушие! - вык- рикнул Баумгартен. - Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача! Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами... - Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасе- ния, - продолжал Баумгартен. - Они становятся другими! Сдви- ги в психике все более и более очевидны... Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родите- лями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет! - А все потому, что торопимся, вечно торопимся. - Да, - сказал я. - Наверное, нужно было разобраться как следует, а не кидаться на первый же корабль. - Я говорю о другой торопливости. - Худое лицо Баумгарте- на вдруг стало мрачным. - Об этом будет разговор на Совете планирования. Еще сто лет назад утверждали, что на Венере жить нельзя. Тут корабль наполнился прерывистыми звонками. Это означа- ло - приготовиться к старту. Я поспешил к лифту. Опять прошел я мимо Холидэев. Том по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Андра читала книгу. Она мельком взглянула на меня, тонкой рукой отбросила со лба волосы. Волосы у нее были черные, как у матери, а глаза отцовские, серые, в чер- ных ободках ресниц. Ронга сидела, ссутулясь, скрестив руки и стиснув длинными пальцами собственные локти. Резкие черты ее лица как бы за- острились еще более. Я услышал, как она шептала непримиримо: - Никуда, никуда с Земли... Глава вторая БЕСПОКОЙНАЯ ЗЕМЛЯ Мы возвращались с последнего зачета. Целый день, беско- нечно длинный день мы только тем и занимались, что убеждали экзаменаторов, что наши мышцы и нервы, наши интеллекты и кровеносные сосуды, - словом, наши психо-физические комплек- сы вполне пригодны для космической навигации. Нас раскручи- вали на тренажерах, мы падали в такие бездны и с таким уско- рением, что желудок оказывался у горла, а сердце-во рту. А как только тебя подхватывала силовая подушка, ты не успевал отдышаться, как прямо в глаза лез метеорит-то, что его ими- тирует, разумеется. И горе тебе, если ты замешкаешься, не успеешь включить ракетный пистолет и отскочить в сторону. У меня словно все кости были переломаны, в голове гудело, и почему-то казалось, будто нижняя челюсть скособочена. Я тронул ее рукой - нет, челюсть на месте. Автобус мягко мчал нас по воздушной подушке к жилым кор- пусам Учебного центра. Мы молчали, не было сил произнести даже один слог. Робин лежал рядом со мной на сиденье, выра- жение лица у него было, как у Риг-Россо в том кадре, где его вытаскивают из камнедробилки. Сзади сопел и отдувался Анто- нио - даже он сегодня помалкивал. Только я подумал, что наша группа хорошо отделалась и особых неожиданностей все-таки не было, как вдруг - фьфк! кррак!! - и я очутился в воздухе. Я даже не успел вскрик- нуть, сердце оборвалось, на миг я увидел свои ноги, задран- ные выше головы. В следующую секунду, однако, я понял, что лечу вниз, и резко перевернулся. Приземлиться на четыре точ- ки... Мои руки и ноги ткнулись почти одновременно в травя- нистую землю. Я лежал на животе и пытался приподняться на руках и не мог. Сладко пахнущая трава вкрадчиво лезла в рот. Я бурно дышал. Неподалеку кто-то из ребят не то стонал, не то пла- кал. Я увидел:из автобуса, который преспокойно стоял в нес- кольких метрах на шоссе, вышел инструктор, ехавший с нами. Его-то не катапультировало. Я поднялся, когда он проходил мимо. - Как настроение, Дружинин? Видали? Тебе устроили такой подвох, и у тебя же еще долж- но быть хорошее настроение! - Превосходное, - прохрипел я. Повреждений никто не получил: место для катапультирования было выбрано со знанием дела. И выбросили нас на небольшую высоту. Собственно, это был, скорее, психический тест. Костя Сенаторов не выдержал его. Этот атлет бил кулаком по земле, лицо его было перекошено, и он все повторял с ка- кими-то странными завываниями: - Уйду-у-э... уйду-у-э... Я схватил его под мышки, попытался поднять, но Костя от- толкнул меня локтем и завыл еще громче. Инструктор покачал головой, нагнулся к Косте и ловко сунул ему в раскрытый рот таблетку. Никогда бы не подумал, что у Кости могут сдать нервы. Жаль. У нас в группе все его любили. Мы снова забрались в автобус и теперь уже были начеку. - Дерни за руку, - шепотом сказал мне Робин и протянул распухшую, покрасневшую кисть. - Да ты ее вывихнул! - сказал я. - До чего проницательный... Ты можешь потише? - Он вытя- нул шею и посмотрел на инструктора, который сидел на перед- нем сиденье. Я осторожно сжал его пальцы и резко дернул, пригибая кисть вниз. Робин откинулся на спинку сиденья, на лице сквозь загар проступила бледность, оно сплошь покрылось ка- пельками пота. Темнело, когда мы приехали к жилым корпусам. В медпункте руку Робина осмотрели, смазали болеутоляющим составом и ска- зали, что все в порядке. В столовой было людно и шумно. У густиватора толпились ребята - это было еще новинкой, и всем хотелось испытать, какой вкус может придать густиватор общебелковому брикету. Мы были слишком голодны, чтобы торчать в очереди. Мы с Анто- нио и Робином взяли по грибному супу, телячьей отбивной, а на третье - компот из венерианских фруктов. Но прежде всего мы выпили по стакану витакола, и он подкрепил наши силы, по- ложенные, так сказать, на алтарь космонавигации. Мы заняли столик на террасе, что выходила на море. За мо- ей спиной кто-то говорил с экрана визора. Я всегда стараюсь оказаться к визору спиной. По мне, куда приятней смотреть на море. На лодки у причала. На пляску разноцветных огней на гигантской мачте ССМП-Службы состояния межпланетного прост- ранства. И еще - просто на ночное небо. Вот и сейчас: я сел к визору спиной и прежде всего при- вычно отыскал на черном и ясном небе Арктур и подмигнул ему, как старому знакомому. "Паси, паси своего вола", - подумал я. Эту штуку я придумал еще в детстве, когда узнал, что Арк- тур - альфа Волопаса. Вообще я считал эту красивую звезду чем-то вроде своего покровителя. - Кончилась собачья жизнь, - сказал Антонио. - Только начинается, - отозвался Робин. Опухшая рука нис- колько не мешала ему быстро управляться с едой. - Года два будешь мотаться между Землей и Лупой, пока тебя не допустят на дальние линии. Дальние линии, подумал я. Как там у Леона Травинского? Дальние линии, дальние линии, Мегаметры пространства - Громом в ушах, гулом в крови. Но что же дальше? Слушайте, пилоты, Слушайте, пилоты дальних линий, Как плещутся о берег, очерченный Плутоном, Звездные моря. Теперь с экрана визора заговорил сильный, энергичпый го- лос. Я невольно прислушался. - С чего ты взял? - Робин продолжал разговаривать с Анто- нио. - Вовсе не от того погиб Депре на Плутоне, что скафандр потек, это не доказано. Не мороз его доконал, а излучение. - Тут Робин недоуменно взглянул на меня: - В чем дело? Дело было в том, что я послал ему менто: "Замолчи". - Не мешай слушать, - сказал я вслух. - Там интересный разговор. Мы стали смотреть на экран визора и слушать. Конечно, мы сразу узнали зал Совета перспективного планирования. За прозрачными стенами стояли голубые ели. Члены Совета сидели кто в креслах, кто за столиками инфорглобуса. Сейчас говорил высокий человек средних лет, в костюме из серого биклона, с небрежно повязанным на шее синим платком. Говорил он, слегка картавя, иногда рубя перед собой воздух ладонью, - такой располагающий к себе человечище с веселыми и умными глазами. К его нагрудному карману была прицеплена белая коробочка видеофона. - ...И никто не вправе им это запретить, - говорил он на отличном интерлинге, - ибо человек свободен в своем выборе. Бегство части колонистов с Венеры встревожило меня не с де- мографической точки зрения. Планету покинуло, как мы знаем теперь, около четырех тысяч человек. Для Венеры с ее шести- десятитысячным населением это, конечно, заметная убыль. Что до Земли, то размещение и трудоустройство беженцев не предс- тавляет никаких затруднений. Здесь нет проблемы. Но мы обя- заны думать о более отдаленной перспективе... - Кто это? - спросил я у Робина. - Ирвинг Стэффорд, директор Института антропологии и де- мографии. А, так это и есть знаменитый Стэффорд, подумал я. Стэф Меланезийский... Лет двадцать назад, когда я только учился пищать, этот самый Стэффорд с целым отрядом таких же, как он, студен- тов-этнографов отправился на острова Меланезии. Они там рас- положились на долгие годы, состав отряда менялся, но Стэф- форд сидел безвылазно. Огромную культурную работу провел он среди отсталых островитян. Члены Совета текущего планирова- ния только головами качали, рассматривая его заявки на обу- чающие машины, на нестандартную психотехнику. Стэф Мелане- зийский - так его прозвали с той поры. - Разумеется, - продолжал Стэффорд, - я не допускаю мыс- ли, что слухи об изменении психики примаров побудят два с половиной миллиона колонистов, живущих за пределами Земли, главным образом на Марсе, прекратить освоение планет и возв- ратиться на Землю. Но психологический эффект так или иначе может сказаться на темпе заселения Системы. Я прошу всех, кто смотрит и слушает сегодняшнее заседание Совета, подумать об этом. Три с лишним десятилетия демографы отмечают ежегод- ный устойчивый рост числа добровольцев, покидающих Землю. Без этой величины не может обойтись перспективное планирова- ние мирового общественного производства. Еще не установлено точно, что же происходит на Венере, имеем ли мы дело с действительными или мнимыми переменами, но сама мысль о каких-то возможных переменах может отпуг- нуть... пожалуй, не то слово... ну, скажем, остудит порыв добровольцев. В исторической перспективе сокращение потока колонистов, направленного на Марс, на Венеру и спутники больших планет, вызовет серьезнейшие последствия. Не нам, так нашим потомкам придется сворачивать программу переселе- ния из старых городов, проект зеленой мантии. И через столе- тие - страшная скученность. Серая безлесная планета... - Пусть лучше погибнут леса, но будет сохранен человек! - вскричал тощий мужчина, выпучив светло-голубые глаза. Это был Баумгартен. Он казался моложе, чем тогда, в ска- фандре. - Здесь надо как следует разобраться, - спокойно сказал Стэффорд. - Вполне с тобой согласен, Клаус, что отказ в по- мощи человеку, терпящему бедствие, - случай чрезвычайный. Но разреши задать тебе несколько вопросов. Не могло ли случить- ся так, что Тудор просто не услышал Холидэя? Я поднялся. Было невмоготу сидеть. Напряженно ждал ответа Баумгартена. - Я вынужден повторить еще раз, - сказал тот, подчеркнув последние слова, - перед тем как покинуть Венеру, мы тща- тельно расследовали обстоятельства происшествия... - Да, Клаус, ты говорил об этом. Меня интересует... - Говорил и снова скажу. Представители Совета Дубова и я, как врач, провели расследование. Рация у Тудора была включе- на. Он подробно перечислил все радиоразговоры, которые вел в тот злосчастный день, но утверждал, что не слышал голоса Хо- лидэя. В это поверить невозможно. - Надвигался очень сильный теплон, - продолжал спрашивать Стэффорд, - не нарушил ли он радиосвязь? - В тот момент связь была. Это установлено точно. Спустя двенадцать минут после того, как Тудор проехал мимо, призыв Холидэя услышал пролетавший летчик. Он тут же приземлился и взял Холидэя на борт. - Кстати, Клаус: кем был летчик - примаром или нет? - Он родился на Земле и, значит, не был примаром. Правда, живет на Венере уже двадцать один земной год. Родители при- везли его на Венеру в трехлетнем возрасте. - Существенное добавление. Итак, летчик, примар на девя- носто пять процентов, услышал Холидэя и взял его на борт, а стопроцентный примар Тудор услышал и проехал мимо. Так ты считаешь, Клаус? - Я в этом убежден! - А я - нет. Согласиться с твоей версией означало бы признать беспримерное нравственное падение. К счастью, ниче- го подобного на Венере не произошло. - Дорогой мой Стэф, - закричал Баумгартен, - отринь от себя благодушие! Я прожил на Венере почти два земных года и знаю обстановку лучше, чем ты. Я не обвиняю примаров в нравственном падении, но - я предостерегаю! Да, да, предос- терегаю! Нравственное падение начинается с мелочей. Вначале человек не отвечает на заданный ему вопрос, потом избегает нормального общения, и наконец - не откликается на призыв о помощи. Именно это происходит с примарами! Теперь я спраши- ваю: можем ли мы спокойно сидеть и благодушествовать? - Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Сове- та. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что слож- ный комплекс венерианского поля... - Не только сложный, но и мощный комплекс. - Сложный и мощный, - терпеливо повторил Стэффорд. - Мож- но допустить, что он действительно оказывает влияние на пси- хику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предосте- режений, а тщательного изучения. "Правильно!" - хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, про- тиворечащими его убеждениям. - Так или иначе, - заявил он тоном, не допускающим возра- жений, - у примаров развиваются черты, несвойственные чело- веку. - Лучше определим их как специфические черты. В неожидан- ностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе. - Ты хочешь, чтобы мы... чтобы часть человечества перес- тала быть людьми? - Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит. - Нет, - сказал Стэффорд. - Они приспособятся к новым ус- ловиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перес- танут быть homo sapiens. - Что-то! - Баумгартен саркастически усмехнулся. - За этим "что-то" ...м-м... душевный мир человека! - выкрикнул он по-немецки. - На Венере жить нельзя! Можно изменить кли- мат планеты, но не ее воздействие на психику человека! - Послушай, Клаус... - Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не ка- сается тебя самого, - что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную ис- торию человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла! Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патети- чески потрясал длинными жилистыми руками. - И кто же, кто - сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода чело- веческого, готов преспокойно санкционировать - да, да, я не подберу другого слова... санкционировать превращение людей в нелюдей! - Клаус, прошу тебя, успокойся! - Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача - ни- когда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенс- твуя и... м-м... пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета! Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали. - Клаус, - сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, - ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостере- жению внимательно. Его-то я знал - это был отец Робина, специалист по межз- вездной связи Анатолий Греков. - Да, да, - отозвался Баумгартен, - главное - без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность! - О последствиях надо думать, - сказал Стэффорд после ко- роткого молчания, - но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам при- дется побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. - Стэффорд энергично рубанул ладонью воз- дух. Глава третья ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ Хорош был лес, мягко освещенный утренним солнцем. Я смот- рел из окна на зеленую стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине поселка космонавтов. Никогда еще у меня не было такого превосходного жилья - залитого солнцем и лесной тишиной. Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры... Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола мое- го родного поселка Дубова, - плантации желтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искаженном реф- ракцией горизонте - этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов. Помню одно из самых ранних впечатлений детства - изумле- ние, вызванное фотокарточкой. Эта фотокарточка, цветная, ве- личиной чуть ли не с окно, висела в комнате моего деда. Дед, молодой и совсем не похожий на себя, каким я его знал, ко- ричневый от загара и мускулистый, стоял в полный рост на но- су парусной яхты. Он улыбался. И улыбалась сидевшая на корме яхты молодая красивая женщина - моя бабушка, которую я не помнил совершенно. Я зачарованно разглядывал синюю воду озе- ра. темно-зеленый лес и домик - белую башенку под красной крышей-конусом - на дальнем берегу, голубое небо с облаками вразброс. Может, именно тогда впервые шевельнулось во мне желание увидеть этот странный мир воочию? Не знаю. Как одержимый накидывался я на книги. Трудная история че- ловечества развертывала передо мной своп страницы, я погло- щал их с жадностью, но безмерно далеко от меня трубили ее беспокойные трубы, слишком чужим казался земной водоворот событий. Более всего волновали меня путешествия. Плавания Колумба и Магеллана, капитана Кука и Беллинсгаузена, затер- тые льдами нансеновский "Фрам" и седовский "Святой Фока", подвиг Миклухи-Маклая, трагический исход экспедиции Скотта, первые шаги пионеров космоса - вот что владело моим вообра- жением. Дубов - так назывался поселок, в котором я родился, памятник Дубову на плато Пионеров был такой же привычной частицей детства, как палисадник перед домом, как огненные сполохи полярного сияния. Не сразу понял я, чем была Венера для Дубова и его товарищей, первыми из землян ступивших на ее поверхность. "Злая", "бешеная" планета, "планета-чудови- ще" - странно было читать эти слова: ведь тут был мой дом... Конечно, я понимал, что люди, сделавшие первые шаги по Венере, ничем не были защищены от бешенства черных теплонов. Надежные куполы поселков появились миого позже. Я понимал это, но... Представьте себе снежного человека, о котором много писали в прошлом веке, а нашли только в нынешнем,- представьте, как он сидит у себя дома - в уютной снежной но- ре на склоне Чомолунгмы - и преспокойно жует корешки како- го-нибудь гималайского рододендрона, и тут он видит, как сквозь вьюгу, измученные, обмороженные, полуживые, лезут к вершине первовосходители... Отец пытался приохотить меня к агротехнике, мать - к ме- теорологии (это были едва ли не главные области деятельности примаров), но я не испытывал ни малейшего желания возиться с селекцией мхов и запускать радиозонды. Мне было тесно и душ- но под толстым одеялом венерианской атмосферы, меня ждали звезды, которые я видел только в фильмах и атласах, ждали синие озера Земли, ждало распахнутое настежь пространство. Настало время - я кончил школу и засобирался в дальнюю дорогу. Мать плакала, отец хмуро помалкивал. Мой друг Рэй Тудор в последний момент смалодушничал - не устоял перед до- водами своего отца, решил остаться на Венере. "Здесь тоже много интересной работы, - сказал он мне. - Мы должны прод- вигаться в ундрелы". "Ну и продвигайся, - ответил я. - Жаль, что ты передумал, Рэй..." Мне и в самом деле было жаль. Вдвоем не так страшно покидать привычный мир. "Может, оста- нешься?" - спросил Рэй по менто-системе. Я покачал голо- вой... Я улетел на Землю и поступил в Институт космонавигации. Быстро промчались годы учения. "Разве у вас не бывает кани- кул?" - спросила тогда мать. Наверное, это было дурно - ни разу не провести отпуск дома, на Венере. Но Земля не отпус- кала меня. Я носился в аэропоездах с континента на конти- нент, забирался то в горы, то в тайгу, мне хотелось вобрать в себя многообразие мира, а более всего - найти то лесное озеро, что было на фотографии у деда. Я перевидал множество озер, иногда говорил себе - вот оно! Но всякий раз что-нибудь оказывалось не так, полной уверенности не было, и зеленоглазый бес странствий гнал меня все дальше и дальше. Сказочно прекрасна была Земля. Иногда я как бы примеривал к себе поступок деда. Он был немногим старше, чем я, когда с первой волной колонистов по- кинул Землю и обосновался на Венере. В те далекие времена прочно была обжита Луна, полным ходом шло освоение Марса, что же касается Венеры, то она пользовалась скверной репута- цией планеты, непригодной для жилья, активно враждебной че- ловеку. Мой дед и другие пионеры не вняли трезвым голосам предостережений. Они высадились близ Северного полюса Венеры и поставили первый купол на плато Пионеров. Программа коло- низации была составлена заранее со всей возможной тщатель- ностью, и едва ли не главным ее пунктом была селекция так называемых венерианских мхов. Колонисты проделали изумитель- ную работу: опустили на поверхность планеты облака странных микрорастений, питавшихся атмосферной влагой, и скрестили эту летучую аборигенную растительность с особо жаростойкими сортами земных кустарников. Так появились на плато Пионеров первые плантации желтых мхов. Земля поддерживала нечеловечески тяжелый труд венерианс- ких пионеров всей своей индустриальной мощью. В полярной об- ласти возникла целая промышленная зона - энергоустановки, опытные теплоотводные башни, предназначенные для отвода внутреннего, подоблачного тепла вертикальными потоками в верхние слои атмосферы. Впоследствии, когда селекционеры стали выращивать на плантациях венерианские дыни в масшта- бах, превзошедших внутреннее потребление, были построены фабрики пищеконцентратов. Теперь Венера не только потребля- ла, но и посылала на Землю плоды трудов своих колонистов. Я пытался представить себя на месте деда, променявшего зеленые леса и озера Земли на раскаленную каменную пустыню, иссушенную адским дыханием черных теплонов. Прекрасное голу- бое небо - на вечно клубящиеся угрюмые тучи,.. на жизнь в скафандре.. Не знаю, решился бы я на такой шаг... Да, я был по рождению примаром. Примаром второго поколе- ния. Но нити, связывавшие меня с Венерой, были теперь разор- ваны навсегда. Моя переписка с родителями почти заглохла - лишь по праздникам мы обменивались поздравительными радиог- раммами. Конечно, я мог бы попросить Самарина, начальника космофлота, перевести меня на линию Луна-Венера. Но этого-то мне и не хотелось. В печати и по радио продолжали много го- ворить и спорить о примарах, об их обособлении, о каких-то сдвигах в психике. Я прислушивался к этим спорам не то чтобы со страхом, но с холодком жути. В голову приходили тревожные мысли, невольно я начинал отыскивать в себе примарские чер- ты... Тудор не услышал призыва о помощи или услышал. но не по- мог, - но я-то тут при чем? Хватит, хватит! Не хочу больше думать об этом... Хорошо на Земле: нормальная комната с окнами. Не то что крохотная каморка на Луне. Ну и теснотища там, в Селеногорс- ке! Я погладил оконное стекло. Потом как бы увидел себя со стороны и поспешно убрал с лица улыбку, потому что чувство- вал, что она тупая-претупая. Во всяком случае, не к лицу межпланетному волку. "Бен-бо!" - вспомнилось мне почему-то. Я знал, где тут начальное звено ассоциации, но углубляться в это не хоте- лось. Просто я сказал себе: "Бен-бо! Почти два года ты мота- ешься на линии Земля-Луна. Вот так межпланетный волк! Ту- да-сюда, туда-сюда -как маятник гравиметра. Бен-бо! Ты добь- ешься перевода на линию Луна - Юпитер или уйдешь из космоф- лота. Ведь взяли Антонио вторым пилотом на линию к Марсу..." Но я знал, что все это ох как не просто! Пилотов с каждым годом становится больше, а линий больше не становится. Даже наоборот: закрыт один из рейсов к Венере, а ежегод- ный облет Плутона заменен полетом раз в два года. Остальное там делают автоматы. Дальние линии, дальние линии... ...Плещутся о берег, очерченный Плутоном, Звездные моря... Я опять погладил стекло и только тут вспомнил, что могу открыть окно. Вот что значит отвыкнуть от земного уюта! Вместе с лесной свежестью в распахнутое окно влетела да- лекая песня. Пять дней праздников на Земле! Отосплюсь. Всласть почи- таю. Я подошел было к коробке инфора, чтобы узнать код ближай- шей библиотеки и заказать себе книг, но тут загудел видео- фонный вызов. Робин подмигнул мне с круглого экранчика: - С земным утром, Улисс. С праздником. - С праздником, Робин. Когда ты успел наесть такие щеки? - Просто опух со сна. Поехали на Олимпийские? - Нет, - сказал я. - Зря. А что будешь делать? - Читать. - Зря, - повторил он. - Твой могучий интеллект не постра- дает, если два-три дня не почитаешь. - Что ты понимаешь в интеллектах? - сказал я. - Поезжай и прими участие. Может, лавровый венок заработаешь. Где-то здесь, в лесу, вспомнил я, должно быть озеро. Нет, не то, что на дедовской фотографии, но тоже хорошее. Пойти, что ли, поискать его - и весь день в воде, в пахучих травах, в колыхании света и тени... А ночью - костер, прохлада, да- лекие звезды, звезды, звезды... Набрать книг, еды - и пять дней блаженной тишины и одино- чества... В следующий миг я схватил видеофон и набрал код Робина. - Ты еще не ушел? - Я перевел дух. - Я еду с тобой. - Вот и прекрасно! - Робин пристально смотрел на меня. - Что-нибудь случилось? - Ничего не случилось. Встретимся через полчаса у стан- ции, ладно? Ничего не случилось. Решительно ничего. Пилот линии Зем- ля-Луна желал провести праздник Мира, как все. Желал принять участие в Олимпийских играх и веселиться вовсю, как все лю- ди. Мы встретились с Робином у станции трансленты. Сразу пе- рескочили с промежуточной полосы на среднюю, быструю, и по- неслись мимо лесного приволья, мимо мачт инфор-глобус-систе- мы, мимо домиков из гридолита, так умело подделывающего фак- туру древесного ствола и шершавого гранита. Робин принялся расхваливать своего мажордома - это ста- ринное словцо, обозначающее домашний автомат, недавно вошло в интерлинг. - Настроился на сверхзаботу, - говорил Робин, посмеива- ясь. - Непременно хотел мне всучить дождевик и шляпу. - А мне ленивый попался, - сказал я. - По-моему, он бесп- робудно спит. - Ты просто его не включил. - Может быть. Транслента широким полукругом огибала старый город. Скуч- ные ряды одинаковых домов-коробок. Серые, многоэтажные. Странно, подумал я: предки были энергичны и умны, а вот в строительстве жилья не хватало им, что ли, фантазии. Впро- чем, не в фантазии дело. Дворцы и монументы они умели стро- ить. Помню, какой восторг охватил меня в старом Ленинграде. А старую Венецию не так давно - всю как есть - поставили на новые сваи, теперь уж навечно. Я не любитель музеев, но в Венеции хотел бы побывать. Нет, не в отсутствии фантазии де- ло. Уж очень много других забот было у предков. А строитель- ные материалы были просто ужасны. Впрочем, забот и нашему поколению хватает... В старом городе ритмично бухало, что-то рушилось, взлета- ли столбы пыли, и вибраторы быстренько свертывали их. У ав- томатов не бывает праздников. Никогда, наверное, не кончится работа по благоустройству Земли. Сейчас вот поветрие - прочь из городов, покончим с уплотненностью, скученностью, зеленая мантия планеты. Своего рода культ зеленого дерева. Но настанут другие времена, и кто знает, какие новые идеи будут обуревать беспокойный род человеческий... На миг сверкнула далеко внизу яркой синью река, и мы въ- ехали в новую часть города. Мы высадились на центральной площади и попали в людской водоворот. Куда они вечно торопятся, эти девчонки? И почему им всег- да весело? Вот бежит навстречу стайка - в глазах рябит от ярких полосатых юбок. Увидели пузатый кофейный автомат, плеснувший кофе мимо подставленной чашки,- смех. Попалась на глаза реклама нового синтетика - смех. Увидали нас, одна шепнула что-то другим,- смех. Я невольно оглядел себя. Ничего смешного как будто. Кос- тюм, правда, не новый, пластик пообтерся, потерял блеск. - Ты прав, пора выбросить, - сказал догадливый Робин. - Пошли в рипарт. В зале рипарта - полно парней. Разглядывают образцы, спо- рят о расцветках. Дивное времяпрепровождение! Хотя - празд- ник. По праздникам рипарты всегда забиты. Ну, где тут мои размеры? Я вспомнил Стэффорда - серый биклоновый костюм, синий платок. Недурно он выглядел. Вот нечто похожее. Цвет хоро- ший, серый, как дома в старом городе. У автомата узколицый парень моего роста старательно наби- рал код этого самого костюма. Потом вдруг отменил заказ, стал набирать другой. Я терпеливо ждал. - Как думаешь, - обернулся он ко мне, - не взять ли и тот, полосатый? - Возьми обязательно, - сказал я. - И тот, в розовую клетку, возьми. Ты будешь в нем неотразим. Хватай все, какие есть. Парень нахмурился: - Ты со всеми так разговариваешь? - Только с едоками, - отрезал я. На нас стали оборачиваться. Парень хмуро меня разгляды- вал, задержал взгляд на моем значке. - Ты болен, - сказал он, с сожалением покачав головой. - Чем это я болен? - Космической спесью. Робин потащил меня к другому автомату, ворча нечто в том смысле, что я одичал на Луне и разучился разговаривать с людьми. Мне стало немного не по себе, но я был уверен, что дело тут не в "одичании", а в том, что просто я не люблю, когда набирают больше, чем нужно. - Откуда ты знаешь, сколько ему нужно? - урезонивал меня рассудительный Робин. - Тебе достаточно одного костюма, а этому человеку понадобилось два - что ж тут такого? - Вот-вот, - не сдавался я. - Типичная психология едока. Мы переоделись в кабинах, а старые костюмы сунули в пасть утилизатора. Я взглянул в зеркало - вылитый Стэффорд, только потоньше и ростом пониже и, уж если говорить всю правду, совсем некрасивый. Носатый, с обтянутыми скулами. Мы вышли на улицу как раз в тот момент, когда из женской половины рипарта выпорхнула пестрая стайка девушек. Конечно, беспричинный смех и волосы по последней моде - в два цвета. Нам было по дороге, и Робин стал перекидываться с ними шу- точками. Я тоже иногда вставлял два-три слова. И посматривал на одну из девушек, что-то в ее тонком смуглом лице вызывало неясно-тревожные ассоциации. Это лицо связывалось почему-то с беспокойной толпой. Вдруг она с улыбкой взглянула на меня и спросила: - Не узнаешь? И тут меня осенило. Но как она переменилась за два года! Ведь была совсем девчонкой - с надежной отцовской рукой на хрупком плече. А теперь шла, постукивая каблучками, высокая девушка, и на ней сиял-переливался золотистый лирбелон, на котором теперь помешаны женщины, и зеленые полосы на широкой юбке ходили волнами. - Здравствуй, Андра, - сказал я. - Здравствуй, Улисс. Будешь участвовать в играх? - Еще не знаю. Ты теперь живешь здесь? - У нас дом с садом в спутнике-12. Это к северо-востоку отсюда. - Как поживают родители? - спросил я. - Они... - Андра запнулась. - Отец снова на Венере. Я читал, что Холидэй улетел на Венеру в составе комиссии Стэффорда. Значит, он еще не вернулся. Что-то затянулась ра- бота комиссии, и никаких сообщений оттуда... - Как он там? - спросил я как бы вскользь. И тут же по- нял, что ей не хочется отвечать.- Ну, а что ты поделываешь? - О, я после праздников улетаю в Веду Гумана. Веда Гумана - гигантский университет, в котором было сос- редоточено изучение наук о человеке,- находилась неподалеку от нашего Учебного центра космонавигации. - Я поступила на факультет этнолингвистики. Ты одобряешь? Я кивнул. Шла огромная работа по переводу книг со старых национальных языков на интерлинг, и если Андра намерена пос- вятить себя этому делу, ну что ж, можно только одобрить. Я понял, что ей хочется расспросить обо мне, но рассказы- вать ничего не стал. Да и, в сущности, не о чем было расска- зывать. Мы сели в аэропоезд и спустя десять минут очутились на олимпийском стадионе. Это был не самый крупный стадион в Европейской Коммуне, но и не самый маленький. Его чаша славно вписывалась в доли- ну, окаймленную зелеными холмами. С одной стороны к стадиону примыкала Выставка искусств - буйный взлет фантазии, зага- дочная улыбка. радостный сон ребенка, уж не знаю, как еще назвать эти легкие строения, кажущиеся живыми существами. Над стадионом вспыхивали и гасли разноцветные буквы, складывались в слова, рассыпались, плясали. Каждый мог зайти в специальную кабину и набрать нужное слово или фразу - и буквы послушно выстроятся над стадионом. Сейчас висело в го- лубом небе: "Я подарю тебе, дорогая, лучшую из своих моле- кул". Это был припев из песенки Риг-Россо в последнем стере- офильме. Гомон, смех, песни. Пестрый хоровод трибун... В толпе, подхватившей нас, затерялись Андра и ее подруги. Нас с Робином понесло к западным трибунам. - Кто эта девушка? - спросил Робин. - Андра, - сказал я и повторил еще раз: - Андра. Знаешь что? Мы будем состязаться. - Ладно. Но когда ты начнешь петь, жюри попадают в обмо- рок. - Ну и пусть, - сказал я легкомысленно. - Пусть падают, а я буду петь. Мы пошли к заявочным автоматам, и вдруг, откуда ни возь- мись, бурей налетел на нас Костя Сенаторов. - Ребята! - закричал он во всю глотку и принялся нас тис- кать в объятиях. - Тысячу лет! Ну, как вы - летаете? А у ме- ня, ребята, тоже все хорошо! Инструктор по атлетической под- готовке. Здорово, а? Хорошо, ребята, замечательно! Знаете где? В Веде Гумана! - Молодец, Костя! - сказал Робин. - Я подарю тебе лучшую из своих молекул. Костя зашелся смехом. - Вы - заявлять? Правильно, ребята, замечательно! Ну, увидимся еще! - Костя нырнул в толпу. А я вспомнил, как Костя бил кулаком по рыхлой земле, и лицо у него было страшно перекошено, и он завывал: "Уй- ду-у-э..." Молодец Костя, не раскис, нашел себя в новом за- нятии. Не всем же быть пилотами. Робин уже опять перешучивался с девушками. Я потащил его к заявочному автомату. Запись заканчивалась, а атлетов, же- лающих состязаться, было сверх меры. Но для нас, космолетчи- ков, сделали исключение, пропустили вне очереди, и мы полу- чили номер своей команды и личные номера. В десятке, которая нам противостояла, я узнал узколицего парня из рипарта. И конечно, этот едок оказался моим сопер- ником. Такое уж у меня счастье - жребий всегда выкидывает со мной странные штуки. Дошла очередь и до нас. Я легко обогнал моего едока на беговой дорожке. Затем нам пристегнули крылья. Я сделал хо- роший разбег, сильно оттолкнулся шестом, он гибко спружинил и выбросил меня в воздух, а я расправил крылья. Люблю полет! Крылья упруго вибрировали и позванивали на встречном ветру, я вытягивал, вытягивал высоту, а потом перешел на планирова- ние. Приземление после такого полета - целая наука, ну, я-то владел ею. Я вовремя сбросил крылья, погасил скорость и мяг- ко коснулся земли. Мой соперник приземлился метров на трид- цать позади, несколько раз перекувырнулся через голову, и это обошлось ему в десять потерянных очков. Стрельба из лука с оптическим прицелом. Лишь две из моих десяти стрел не попали в цветную мишень. Но узколицый стре- лял не хуже и набрал столько же очков, что и я. Потом - фехтование. Я пытался ошеломить противника бурным наступательным порывом, но он умело отразил атаку и заставил меня обороняться, в результате я потерял шесть важных очков. Разрыв в очках, который мне принесла победа в свободном полете и беге, сокращался, и мною овладел азарт. Кроме того, было и еще нечто, побуждавшее меня изо всех сил стремиться к победе. Это нечто, как я подумал потом, восходило к старин- ным рыцарским турнирам, которые и гроша бы не стоили, если б на балконах не сидели прекрасные средневековые дамы. Над стадионом плясали буквы, складываясь в слова. Вдруг возникло: "Вперед, Леон!" Что еще за Леон? Я метнул диск, чуть не достав до этого Леона, и снова увеличил разрыв в оч- ках. Теперь осталась интеллектуальная часть состязаний. Сей- час я положу этого фехтовальщика на лопатки. Я попросил его припомнить третий от конца стих из поэмы "Робот и Доротея". К моему удивлению, узколицый прочел всю строфу без запинки. Ну подожди же! Надо что-нибудь из более давних времен... И я решил убить его вопросом: "Был ли в ис- тории литературы случай, когда кривой перевел слепого?" Он поглядел на меня с улыбкой и сказал: "Хороший вопрос". И продекламировал эпиграмму Пушкина: Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод. Затем он задал мне вопрос: кто из поэтов прошлого вывел формулу Римской империи? По-моему, здесь был подвох. Никогда не слышал, чтобы поэты занимались такими вещами... Нам предложили сочинить стихотворение на тему "Ледяной человек Плутона", положить его на музыку и спеть, аккомпани- руя себе на фоногитаре. Много лет подряд телезонды передавали изображения мрачной ледяной пустыни Плутона, пока в прошлом году не разразилась сенсация: око телеобъектива поймало медленно движущийся бе- лесый предмет. Снимки мигом облетели все газеты и экраны ви- зоров и породили легенду о "ледяном человеке Плутона". Все это, разумеется, чепуха. Планетолог Сотников утверждает, что это было облако метана, испарившееся в результате какого-то теплового процесса в недрах Плутона. Вот в таком духе я и написал стихотворение. Приэтом я остро сознавал свою бездарность и утешал себя только тем, что за отпущенные нам десять минут, пожалуй, сплоховал бы и сам Пушкин. Я схватил фоногитару и начал петь свое убогое творение на мотив, продиктованный отчаянием. Впоследствии, когда Робин принимался изображать этот эпизод моей биогра- фии, я хохотал почти истерически. Но тогда мне было не до смеха. Сознаюсь, мне очень хотелось, чтобы мой противник спел что-нибудь совсем уж несуразное. Но когда он тронул струны и приятным низким голосом произнес первую фразу, я весь нап- рягся в ожидании настоящей поэзии. Вот что он спел, задумчиво припав щекой к грифу гитары: Кто ты, ледяной человек? Вопль сумеречного мира, Доведенного до отчаянья Одиночеством? Призрак безмерно далеких окраин, Зовущий на помощь, На помощь? Или ты появился из бездны Грядущих времен, Чтобы напомнить людям, живущим в тепле, Что их Солнце Не вечно? Кто ты, ледяной человек? Короткий вихрь рукоплесканий пронесся по трибунам. Должно быть, за. нашим соревнованием следило много зрителей, наст- роивших свои радиофоны на наш сектор. Я опередил противника в решении уравнений. Но в рисовании он опять меня посрамил. В заключение нам предложили тему для десятиминутного спо- ра: достижимость и недостижимость. Мой противник выдвинул тезис: любая цель, поставленная человеком, в принципе дости- жима при условии целесообразности. Надо было возражать, и я сказал: - Достижим ли полет человека за пределы Солнечной систе- мы? Точнее - межзвездный перелет? Он пожал плечами: - По-моему, сейчас доказана нецелесообразность полета к звездам. - Значит, он недостижим? - Недостижим, поскольку нецелесообразен. - А я считаю, что если бы возникла возможность такого по- лета, техническая возможность, то появилась бы и целесооб- разность. Возможно - достижимо. Невозможно - недостижимо. Вот и все. - Ты слишком категоричен, - сказал узколицый. - Была ведь возможность достичь расцвета цивилизации роботов, но челове- чество сочло это нецелесообразным, и началась знаменитая ки- нороботомахия. Главное условие - целесообразность. В общем, его логику сочли сильнейшей. Он набрал 56 очков, а я 48. Не дотянул по части интеллекта. Дух всегда побеждает грубую материю. Сверившись с нашими номерами, жюри возвестило: -Леон Травинский победил Улисса Дружинина. Мы вместе сошли с помоста. - Так ты Леон Травинский, поэт? - сказал я. - А я-то ду- мал: он - дядя в летах. - Нет, я молодой едок, - засмеялся он. - Беру свои слова обратно, - сказал я. - Не обижайся. - Не обижаюсь. Запиши, если хочешь, мой номер видеофона. Тут его окружили девушки, и он махнул мне рукой на проща- ние. Робин еще состязался. Я выпил под навесом кафе-автомата стакан рейнского вина. Вдруг я понял, что нужно сделать. Я прямиком направился к кабине объявлений и набрал на клавиатуре: "Андра, жду тебя у западных ворот". Она пришла запыхавшаяся и сердитая: - Ты слишком самонадеян. Подруги меня уговорили, а то бы я ни за что не пришла. - У меня не было другого способа разыскать тебя. - Я взял ее под руку и отвел в сторонку, уступая дорогу шумливой про- цессии в карнавальных костюмах.- Когда ты успела так вырас- ти? Мы почти одного роста. - Ты всенародно вызвал меня для того, чтобы спросить это? - Я потерпел поражение и сейчас нуждаюсь в утешении. Она с улыбкой посмотрела на меня. - Ты слышала, как я пел? - Нельзя было не слышать. - Теперь она смеялась. - Ты пел очень громко. - Я старался. Мне хотелось, чтобы жюри оценили тембр мое- го голоса. - Улисс, - сказала она, смеясь, - по-моему, ты совершенно не нуждаешься в утешении. - Нет, нуждаюсь. Ты была на Выставке искусств? - Конечно. - А я не был. Пойдем, просвети меня, человека с Луны. Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Но я уже знал, что она пойдет со мной. Очень выразительно было ее резко очерченное, как у матери, лицо под черным крылом во- лос. А вот глаза у нее отцовские - серые, в черных ободках ресниц. Хорошие глаза. Немного насмешливые, пожалуй. В первом павильоне шли рельефные репродукции со старых кинохроник. Кремлевская стена, Красная площадь без голубых елей, без Мавзолея. Масса народа, плохо одеты, а какие ра- достные лица... И с деревянной трибуны, размахивая старень- кой кепкой, Ленин поздравляет народ с первой годовщиной Со- ветской власти. Стройки, бескрайние поля. Снова Красная пло- щадь, падают кучей знамена со свастикой. Пожилые люди в ста- ринных черных пиджаках подписывают Договор о всеобщем разо- ружении (тот далекий день с тех пор и отмечается как празд- ник Мира). Солдаты в защитных костюмах демонтируют водород- ную бомбу. Переоборудование стратегического бомбардировщика в пассажирский самолет - заваривают бомбовые люки, тащат кресла... "Восстание бешеных" - горящий поселок под огнем базук, автоматчики, спрыгивающие с "джипов". Счастье, что удалось тогда их отбросить от ядерного арсенала... Трудно даже представить, какие беды обрушили бы на мир фашисты, до- тянись они до ракет. Ведь это были не просто кучки безумцев, с ними шли армейские части, с ними были опытные генералы и даже какие-то сенаторы, имена которых давно забыты. В эти критические часы истории дорогу фашистам преградил народ. Ох, какие могучие, какие нескончаемые демонстрации, какая лавина плакатов! Вот оно - массы вышли на улицы... Я засмотрелся. Все это читано, пройдено в школьном курсе истории, но когда видишь ожившие образы прошлого... вот эти напряженные лица, разодранные в крике рты, неистовые гла- за... то, право же, сегодняшние наши проблемы тускнеют... - Улисс, - Андра тронула меня за руку, - ты прекрасно обойдешься без меня. Я пойду. - Нет! Сейчас пойдем дальше. Туда, где тебе интересно. - Мне и здесь интересно, но я уже была... - Она умолкла, внимательно глядя на меня. - У тебя странный вид, Улисс. - Пойдем. - Я счел нужным кое-что ей объяснить. - Понима- ешь, Андра, я подумал сейчас, что мы... мы должны сделать что-то огромное... равноценное по важности их борьбе... - Ты разговариваешь со мной, как с маленькой. Разве это огромное не сделано? Разве не построено справедливое общест- во равных? - Я не об этом. Понимаешь, нам уж очень спокойно живется. - Чего же ты хочешь? Нового неравенства и новой борьбы? - Конечно, нет. Но, с тех пор как создано изобилие продо- вольствия, мы обросли жирком благополучия. Мы очень благопо- лучны. Очень сыты. - Теперь понимаю: ты хочешь устроить небольшой голод. - Да нет же! - Мне было досадно, что я никак не мог ей объяснить. Впрочем, я и сам толком не понимал, чего мне на- до. - Послушай. Только не торопись, все равно я тебя не от- пущу. Вот на Венере что-то произошло, часть поселенцев возв- ратилась на Землю - ну, сама знаешь. И сразу встревожились: как бы через сто лет на планете не стало тесно. Ах, ах, при- дется потесниться, придется вырубать сады. - Но это же действительно очень серьезная проблема - пе- ренаселение. Что хорошего в тесноте? По-моему, она ничем не лучше голода. - Я и не говорю, что лучше. Большая проблема требует большого размаха. Угроза перенаселения? Пожалуйста - добро- вольцы покидают Землю и уходят в космос. За пределы Системы. - Так бы сразу и сказал! Я слышала, как ты спорил с Тра- винским. Странный ты, Улисс! Уйти на десятки лет в космос и вернуться с информацией, которая никому не будет нужна, по- тому что земное время намного тебя опередит, - ну что тут говорить! Давно доказана бессмысленность таких полетов. - Бессмысленность? - Да. Нецелесообразность, если хочешь. - Вот-вот! - сказал я с неясным ощущением душевной горе- чи. - Только это я и слышу сегодня! Рабы целесообразности - вот кем мы стали... В следующем павильоне были выставлены полотна, писанные в новомодной полисимфонической манере. Мне понравилось одно из них - "Шторм на Адриатике". От полотна отчетливо исходил за- пах морской свежести, я слышал посвист штормового ветра, шум волн - это было здорово! Забормотал динамик. Я поморщился - он мешал слушать кар- тину. Андра схватила меня за руку: - Улисс, сейчас будет выступать Селестен. Ну оторвись же от картины! - Кто это - Селестен? - Нет, ты действительно человек с Луны! У вас что, нет там визора? - У нас есть все, что нужно для счастья. Но визор я не смотрю. Ладно, давай своего Селестена. Он оказался дородным и - мне пришло на память старое русское слово - холеным человеком с черной бородкой клиныш- ком и подвижными белыми руками. Зрители так и валили со всех сторон в открытый амфитеатр, а Селестен стоял на помосте и благосклонно улыбался с видом человека, хорошо понимающего интерес к собственной персоне. Он заговорил. Вначале я слушал невнимательно - мне хоте- лось додумать ту мысль, о целесообразности. Но потом Селес- тен меня увлек. - ...Прекрасны и гармоничны, не так ли? Но давайте вспом- ним, какими мы были... Селестен подошел к стеклянному кубу и что-то тронул под ним. В кубе замерцало, задрожало, сгустилось, и вот возникло изображение сутулого, обросшего шерстью существа в полный рост. Низкий лоб, мощные надбровные дуги, длинные руки - словом, типичный неандерталец. - Что дала нам эволюция? - продолжал Селестен. - Таз для прямого хождения, ступню, приспособленную к бегу, ключич- но-акромиальное устройство, позволяющее отводить руку вбок от туловища. - Взмах белой руки, и вокруг неандертальца воз- ник светящийся контур тела современного человека.- На это пошел миллион лет. Миллион лет от неандертальца до кромань- онского человека! Что дали последующие двадцать тысяч лет? Изменения ничтожны. Наш скелет почти неотличим от скелета кроманьонца. Примерно тот же объем мозга, та же способность к хранению информации. Неандерталец исчез, выросло изображение человека совер- шенных пропорций. Фигура стала прозрачной, были видны мерное биение сердца, красные токи крови, взлеты и опадания легких. - Мы прекрасны, мы гармоничны! - воскликнул Селестен. - Но верно ли то, что человеческое тело - предел совершенства? Так ли безупречен неторопливый ход эволюции? Любой зверь на- шего веса сильнее нас, лошадь быстрее, собака телепатичнее, летучая мышь в тысячи раз лучше разбирается в окружающих по- лях. Мы можем существовать в весьма узком диапазоне темпера- тур и давлений, наши желудки не переносят малейших изменений химизма привычной пищи. И вот я спрашиваю: есть ли у нас ос- нования быть самодовольными? Обратимся к истории. Как только древний человек сумел сделать твердое острое лезвие, он прежде всего соскоблил с лица ненужные волосы... Тут по амфитеатру прокатился смех. Селестен потрогал свою бородку и тоже усмехнулся. - Видите, как мы непоследовательны, - сказал он. - Так вот, уже древний человек, пусть еще бессознательно, пытался исправить, улучшить данное природой. А теперь вспомним, о чем мечтала античная Греция... Фигура в стеклянном кубе расплылась, раздвоилась, под че- ловеческим торсом возникли очертания лошадиного туловища. - Греки создали миф о мудром кентавре Хироне, воспитателе Ахилла. Смотрите, как удобно размещены в его торсе мощные легкие и сильное многокамерное сердце, на которое не давит снизу переполненный пищеварительный аппарат - он занял более естественное положение в горизонтальной части туловища. В образе кентавра античные мечтатели объединили прекраснейшие создания природы - человека и коня. Гармонию их тел просла- вили лучшие ваятели древности... - Ты предлагаешь нам обзавестись копытами? - раздался чей-то насмешливый выкрик. - Нам неплохо и на двух ногах! - Не мешайте Селестену! Селестен оглядел амфитеатр со снисходительной улыбкой. - Я не призываю вас превратиться в кентавров и бездумно скакать по зеленым лугам. Моя задача - пробудить свободное воображение, обратить вашу мысль на необходимость совершенс- твования самих себя, на поиски новых биологических форм, ибо наше тело ограничено в своих возможностях по сравнению с мощью разума. Эту ограниченность понимали наши предки. Вот еще одно создание народной фантазии, пленительный образ ста- рой русской сказки. Куб наполнился аквамариновым зыбким свечением, сквозь си- не-зеленый свет обозначилась женская фигура. Прояснилась. Ноги ее слились, превратились в рыбий хвост... - Русалка, - сказал Селестен. - Какая прекрасная мечта - жить в воде, в среде, в которой тело невесомо и движение не ограничено по высоте.., Человечество долго шло по неверному пути, создавая искусственных людей. Все помнят, чем закончи- лось увлечение роботами. Но было бы совсем неплохо нам, лю- дям, перенять у роботов их сильные черты. Наша власть над неживой материей колоссальна. Так почему же мы так робки, так консервативны, когда заходит речь о разумной модификации человека?.. ... - Понравился тебе Селестен? - спросила Андра, когда мы вышли из павильона. - Красноречивый дядя, - сказал я. - Их называют антромо- дифистами, да? Что-то я про них читал. - Он прав - надо совершенствоваться. Надо искать новые, целесообразные формы. - Ну конечно, - сказал я. - Тебе так была бы к лицу еще пара ножек. Или русалочий хвостик. - Я показал рукой, как колышется воображаемый хвост. - Я вижу, ты полностью утешился. До свиданья, Улисс. Я пошла. - Постой! Дай мне номер твоего видеофона. Ведь завтра то- же праздник. Глава четвертая ФЕЛИКС Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тя- жесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах - я в левом, он в правом. Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Под- ножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давле- ния, плавно водила его ноги вверх-вниз. Привык я уже, что по правую руку сидит Робин. Никого дру- гого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна - Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек. Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без ее об- щества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая - и пугливая. Русалочка. Так я ее называл, а она сердилась. Я вспоминал ее оживленное лицо в отблесках карнавальных огней. "Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна - какой уморительный!" Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе ин- тонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации - получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность ин- терлинга. Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: "Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу". Пилоты старшего поколения редко носят свои значки - их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идет космолетчик... Правда, в полете тщеславие слетает с меня, как теплоот- водная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилотанастав- ника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты... вдруг расс- троится фокусировка и ионный поток начнет разъедать ускоряю- щие электроды... Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполня- ют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звездное небо и отыскиваю свою звезду - Арктур. Я Дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: "Паси, паси своего вола..." И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звездный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далекой звезде и мои спутники спят в анабиозных ваннах - ведь нам лететь добрых полвека... Кто-то за дверью подергал ручку. Что еще за новости! Там ясно написано: "Вход в рубку не для пассажиров". Сегодня пассажиров на борту немного - семеро. Самые не- терпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, ин- женер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И еще - Феликс Эрдман, тот самый специалист по хронокванто- вой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе. Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери. Вошел Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, - не привык, видно, к искусственной тяжести. - В чем дело? - спросил я не очень приветливо. Он выгля- дел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреб- лять обращение "старший". - Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? - сказал Феликс. Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит. Я не успел ответить, я только подумал, что это не полага- ется... - Жаль, - сказал он и повернулся к двери. - Погоди, Феликс, - сказал проснувшийся Робин. - Вычисли- тель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс? - Конечно, - проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове! - Садись, Феликс. - Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. - Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная па- нель для составления алгоритмов. Садись, считай. Феликс сел и запустил пальцы в свою гриву, пальцы скры- лись целиком. В старых хрестоматиях для детского чтения я видывал рисунки - украинские хаты с соломенной крышей. Вот такая крыша была у него на голове. О существовании парикма- херских-автоматов этот человек, безусловно, не подозревал. Уставился в окошко дешифратора, будто там откроется ему ве- ликая истина, и молчит. Хотел бы я знать, о чем думает такой теоретик. - На лунную обсерваторию, Феликс? - спросил Робин. Тот не ответил. Теперь он щелкал клавишами, вводя задачу. Наверное, он привык, чтобы на него работал целый вычисли- тельный центр, и наша считалка слишком примитивна. Я послал Робину менто: "Не мешай ему". Робин, кажется, не понял, а Феликс сказал, не отрываясь от вычислителя: - Нет, ничего. Вы не мешаете. - И добавил: - Я лечу на станцию транскосмической связи. - Если ты собираешься присутствовать на сеансе связи, - сказал Робин, - то ты малость поторопился. До сеанса еще двадцать с чем-то суток. Звезда Эпсилон Эридана издавна была под наблюдением зем- ных астрономов. "Прослушивали" ее не напрасно. Лет восемьде- сят назад были приняты сигналы с одной из планет ее системы - Сапиены, Разумной, как ее тогда же назвали. Мы с детства свыклись с мыслью, что существует транскосмическая связь, что мы не одни в Галактике, для нас это вполне естественно. Но я знаю из учебников и фильмов, какой гигантской сенсацией было установление межзвездной связи тогда, много лет назад. Одиннадцать лет прохождения сигнала туда и столько же обрат- но. Накопилась кое-какая научно-техническая информация, на- щупывался код для более широкого обмена, но пока мы знали слишком мало о разумных обитателях Сапиены, так же как и они о нас. Мы были примерно на одинаковом уровне развития - так предполагали ученые. Вот если бы полететь к ним... Но одиннадцать световых лет - пустяк для радиосвязи - для корабля превращаются в милли- арды мегаметров... Вся планета знала, когда состоится очередной сеанс связи. К нему готовились, о нем писали в газетах и говорили по ви- зору. - Двадцать трое суток, - подтвердил Феликс. - Вот я и говорю: поторопился ты. Или есть еще дела на Луне? Феликс мельком посмотрел на Робина своим странным - будто издалека - взглядом. - Видишь ли, - сказал он, - прием с Сапиены начнется завтра. - Как же так? - удивился Робин. - Ты сам говоришь, что через двадцать трое суток. Феликс не ответил. Он вытянул из пультового рулона с пол- метра пленки, достал карандаш и принялся не то писать, не то рисовать. Им, теоретикам, не нужно специального оборудова- ния. Была бы вычислительная машина, карандаш и бумага. Прин- ципы-вот что они ищут. А уж если они пожелают провести экс- перимент, то подавай им всю Галактику, иначе они не могут... Робин был не из тех, от кого можно отделаться молчанием. - Мой дед, - сказал он, - безвылазно сидит на станции связи. Уж он-то разбирается в сапиенских делах. И если ты скажешь ему, что сеанс состоится завтра... - Я слышал твой вопрос, - перебил его Феликс. - Вот я набрасываю график, чтобы тебе было понятно. Видишь эти точ- ки? Это предыдущие сеансы. Легко заметить нарастающую зако- номерность сдвига в квази-одновременности при разных систе- мах отсчета. И если кривую, построенную на этих точках, экс- траполировать по уравнению Платонова... Он продолжал говорить, но дальше мы уже ничего не понима- ли. Мы знали только, что споры среди математиков по поводу гипотетического уравнения Платонова не утихают и по сей день, а Феликс, как видно, брал это уравнение в качестве отправной точки и шел дальше, в такие дебри чистой абстрак- ции, где переворачивались все обычные представления о четы- рехмерном многообразии времени-пространства. Вдруг он умолк. Наверное, спохватился, что мы его не по- нимаем. Или просто забыл о нас. Он продолжал набрасывать уравнения, понятные только ему самому, а потом надолго заду- мался, запустив пальцы в волосы. "Надо поесть", - дошло до меня менто Робина. Я кивнул, и он вытащил из холодильника три общебелковых брикета, развер- нул прозрачные обертки. Один протянул Феликсу. - Ты, наверное, голодный, - сказал Робин. - Возьми поешь. Феликс не глядя взял брикет и сунул бы в рот, если б Ро- бин не перехватил его руку. - Вот густиватор, - сказал он. - А это вкусовой код. Что ты хочешь на обед, какой вкус? - Не знаю, - сказал Феликс. Входя в режим торможения, я включил экран прямого обзора. Под нами беспорядочно громоздились горы лунного Кавказа. Они росли, быстро приближались, потом ушли вбок. Вот решетчатые антенны узла транскосмической связи. Мачта противометеорит- ной службы. Наружные шлюзовые камеры лунной базы. Сам Селе- ногорск сверху не виден - он в толще горного массива. Доро- га, сбегающая со склона на равнину Моря Ясности. Дорога раз- ветвляется. Космодром. Спекшийся от плазмы лунный шлак. В динамике запищал вызов диспетчера. "Командир Дружинин, разрешаю посадку на три - пятьдесят семь". Очень мило, боль- шое спасибо. Как будто я бы сумел воздержаться от посадки, если бы не получил разрешения! Я перевел двигатели на дезактивизацию. Вручную. Если бы я забыл это сделать, то автопилот все равно провел бы програм- му. Все дублировано, случайности исключены. Сел я хорошо, на нулевой скорости. Толчок. Тишина. Мы на Луне. На Луне как на Луне. Но Феликс прилетел сюда впервые, и для него все было но- вым: шлюз корабля, шлюз вездехода, шлюз вестибюля базы, санпропускник. Потом - коридоры Селеногорска. Город коридо- ров. Их все время расширяют, удлиняют, разветвляют. Ком- байн-скалорез на Лунеглавная машина. Жители Селеногорска - селениты - пели про самих себя: Селенит - подлунный крот. Селенит долбит и бьет, Скалы рубит, сверлит, бьет, Под горою ход ведет. Робин вызвался проводить Феликса на узел связи. Новичку в этих коридорах ничего не стоит заблудиться, особенно если он будет читать надписи на поворотах. На Луне полно шутников, и никогда нет уверенности, что, скажем, надпись "Прямо - толь- ко на четвереньках" сделана всерьез, а не для смеха. Я пошел сдавать груз. Интересно, что на Луне, самой ста- рой из освоенных планет, процветает эта штука, с которой так долго и героически боролись на Земле,- бюрократизм. "Оформ- лять" доставленный груз и принимать на борт новый - все это здесь не просто. Каждый начальник старается "протолкнуть" груз для своей службы, и вечно они спорят, и все это, конеч- но, с насмешечками. Пока лунные начальники препирались в диспетчерской, а я посмеивался, сидя в уголке, пришел рейсо- вый с Марса. В диспетчерскую ввалился его экипаж, самоуве- ренные и громкоголосые пилоты, а громче всех, конечно, раз- говаривал второй пилот - наш старый друг и одноклассник Ан- тонио. Он подсел ко мне и принялся выкладывать свежие марсианс- кие анекдоты и сам хохотал, хватаясь за голову. Потом вдруг согнал смех с ярких полных губ. лицо его стало озабоченным. Пристально глядя на меня яркими черными глазами, потребовал совета. У него на Марсе девушка, молодой врач Дагни Хансен - так ее зовут, и это такая красавица, каких в Солнечной сис- теме больше нет и никогда не было раньше. Антонио начал опи- сывать ее достоинства, и я сказал: - Если тебе нужен мой совет, то возьми и женись на Дагни Хансен. - Спасибо! - закричал Антонио.- Какой прекрасный совет! Какой неожиданный! - Он фыркнул.- К твоему сведению, мы уже два месяца, как поженились. - Так чего же ты от меня хочешь? - удивился я. - Видишь ли, мы будем видеться с Дагни очень редко. А по- том меня и вовсе могут перевести на другую линию. Вот в чем беда,понятно? - Понятно. Никто тебя не неволит, Антонио. Уйди из кос- мофлота, поселись на Марсе со своей Дагни, и дело с концом. - Прекрасный ты советчик! - Антонио смерил меня презри- тельным взглядом. - Что я буду делать на Марсе? Перегонять драгоценный кислород на углекислоту? И как что я уйду из космофлота, глупое ты существо? Уж лучше помалкивай. Он пошел к диспетчерским столам, но тут же вернулся ко мне. - Слушай, мне еще перед рейсом предложили в управлении знаешь что? Начальником службы полетов на "Элефантину". Что скажешь? "Элефантина" была крупнейшей орбитальной станцией, горо- дом-спутником - туда доставлялись секции межпланетных кораб- лей, и там они монтировались. Ведать полетами грузовиков и буксиров - не захватывающее счастье. - Что же ты молчишь? - сказал Антонио.- Трубицын потребо- вал в управлении, чтобы ему подобрали молодого, энергичного парня. Я молодой, верно? И энергичный, а? И я бы забрал Даг- ни на "Элефантину", врачи ведь нужны и там. Ну, чего ты мол- чишь, Улисс? - Тебе же не нравятся мои советы, - сказал я. - Посове- туйся лучше с Робином. - И то верно. - Антонио ринулся к диспетчерам и с ходу ввязался в спор. Наконец я сдал груз и спросил, когда очередной рейс. - Послезавтра, - сказал усталый диспетчер. - Повезешь Стэффорда. - Стэффорда? - переспросил я. - Постой, разве он... - Исчезни, Улисс. Тебе ясно сказано: послезавтра прилетит с Венеры Стэффорд, и ты повезешь его на шарик. Ступай и не морочь людям голову. Я побежал на узел связи, чтобы сообщить Робину потрясаю- щую новость. Возвращается Стэффорд со своей комиссией! Мне навстречу по коридору, вся облитая зеленоватым светом плафонов, шла Ксения. Руки в карманах брюк, невысокая фигура обтянута черным биклоном, белокурые волосы выбились из-под шапочки с козырьком. - Знаю, что ты прилетел, Улисс. - Она, улыбаясь, смотрела на меня. - Что случилось? - Возвращается Стэффорд, - сказал я. - Стэффорд? А, он работал на Венере... Как ты провел праздники? - Хорошо. А ты? - Чудесно. Я сделала миллион анализов. - Ну да...- Мне стало немного неудобно за свою празд- ность, в то время как она напряженно работала. Никто в лун- ной обсерватории не управлялся лучше нее со спектральными анализами. - Галактики в заговоре против меня, - сказала Ксения. - Как только приближается праздник, их излучение становится интенсивнее. Зайди, если хочешь, Улисс. - Зайду, - сказал я. Узел транскосмической связи - можно сказать, вотчина семьи Грековых. Дед Робина, Иван Александрович Греков, был здесь - тогда еще студентом-практикантом,- когда были приняты первые сигналы с Сапиены. Много десятилетий он бессменно руководил узлом. Да и теперь старейшина межзвездных связистов частень- ко наведывался на Луну, даром что ему было без малого сто лет. И хотя узлом теперь ведал Анатолий Греков, отец Робина, фактически им продолжал руководить Дед. Так его и называли селениты - Дед. Из-за двери доносились голоса. Я постучал - никто не от- ветил. Табло "Не входить. Идет сеанс" не горело, и я вошел в комнату, примыкавшую к аппаратной узла связи. Мои шаги тону- ли в сером губчатом ковре, никто не обратил на меня внима- ния. Только Робин подмигнул мне. Он сидел в кресле под ог- ромными часами с секундной стрелкой во всю стену и любезни- чал с девушкой-лаборанткой. А за столом сидели предки Робина и старший оператор, сверхсерьезный молодой человек. Феликс стоял по другую сто- рону стола, как студент перед грозным синклитом экзаменато- ров, и тихо доказывал свою правоту. Говорил он по-русски, потому что Дед не признавал интерлинга. Дед сидел насупясь, занавесив глаза седыми бровями; то- порщились седые усы, в глубоких складках у рта змеилось сом- нение. На голове у Деда была древняя академическая шапочка, которая, как уверяли лунные шутники, приросла к нему навеч- но. Я прислушался. Феликс, насколько я понял, говорил примерно то же, что в рубке корабля,- о сдвиге квази-одновременности, уравнении Платонова и о своей экстраполяции. Он зашарил по карманам куртки, стал вытаскивать пленки, таблицы, простые карандаши и тепловые многоцветки, недоеденный брикет. Наконец он изв- лек смятый листок логарифмической бумаги с каким-то графи- ком. - Вот, - сказал он. - Здесь шкала времени, фактические точки и та, которую я получил. Грековы склонились над листком. - Я основывался на вашей инфоркарте из последнего "Астро- номического вестника", Иван Александрович, - сказал Феликс. - Там, если помните, дан подробный график всех сеансов свя- зи... - Моя статья, молодой человек, - веско сказал Дед, - не может служить основанием для подобных экзерсисов. - Что? - Феликс посмотрел на него своим странным взглядом издалека. - Ах да, экзерсисы... У вас в инфоркарте сказано, что вторая передача с Сапиены дошла до нас на три и две де- сятых метрической секунды раньше расчетного времени... - К вашему сведению, молодой человек: для одиннадцати лет прохождения сигнала три метрических секунды выпадают из до- пусков на точность совпадения земного и сапиенского календа- рей. - Возможно, - согласился Феликс. - Но следующая передача пришла еще быстрее. Вот ее номер и величина опережения. И дальше - по нарастающей. Последняя передача пришла на два часа раньше расчетного времени. Здесь закономерность... Вот номер передачи, отправленной вами двадцать два года назад: "восемнадцать тридцать девять". Ответ на нее придет завтра. С опережением на двадцать с лишним суток. Дед откинулся на спинку кресла, его сухонькие руки с ко- ричневыми стариковскими пятнами лежали на столе. - Чепуха, - сказал он. Я оглянулся на Робина, он усмехнулся и подмигнул мне. Теперь заговорил отец Робина, Анатолий Греков: - Видишь ли, Феликс, нам удалось договориться с Сапиеной относительно времени подготовки ответной информации. Это время не может превысить двенадцати суток по нашему счету. Даже если на Сапиене мгновенно расшифровали нашу передачу и мгновенно составили и закодировали ответ, если бы даже они не затратили на это ни одной секунды, то и тогда опережение не может быть более двенадцати суток. Твоя экстраполяция не- корректна. Феликс сунул свой график в карман. - И все-таки, - тихо сказал он, - ответ на "восемнадцать тридцать девять" придет завтра. Дед поднялся, уперся кулаками в стол. - Я знавал покойного Петра Николаевича Платонова, - объ- явил он. - Прекрасный был математик. Но с заскоками. Его уравнение, на которое вы тут ссылались,- заскок. Оно не удовлетворяет элементарным требованиям логики. - Но Платонов предложил принципиально новую систему отс- чета, - сказал Феликс с какой-то затаенной тоской в голосе. - Почему никто не хочет это понять? - Потому что, молодой человек, его система противоречит факту зависимости "время-пространство". - Нет. Это противоречие кажущееся. Дед грозно засопел. Анатолий Греков сказал поспешно: - Ты устроился с ночлегом, Феликс? Мальчики тебе помогут. У нас тут тесновато... Постой! - окликнул он Феликса, напра- вившегося к двери. - Забери свои карандаши. И этот... бри- кет. Глава пятая САПИЕНА НАРУШАЕТ ГРАФИК Столовая в Селеногорске называется "У Герасима". Это по- тому, что робота, обслуживающего столовую, зовут Герасим. Робот он хороший, расторопный. Принеся поднос с едой, он го- ворит приятным низким голосом; "Кушать подано". Унося посу- ду, заявляет совсем другим тоном: "Поел - уступи место това- рищу". Феликс наотрез отказался от ужина, и мы с Робином пошли к Герасиму без него. Как всегда, в столовой стоял веселый го- мон. За шахматными столиками сражались участники восемьсот какого-то лунного чемпионата - тут стоит закончиться одному чемпионату, как начинается следующий. Антонио, конечно, тор- чал у магнитолы, он жаждал музыки и спорил с шахматистами, которые музыки не жаждали. На нас накинулись с вопросами - что нового на шарике? Они все прекрасно знали, визор и радио здесь почти не выключают- ся, но все равно - на прилетавших с Земли было принято наки- дываться. Робин изобразил, как я пел на Олимпийских играх, и я сам чуть не подавился супом от смеха. Робин здорово умеет копи- ровать. Потом я рассказал о лекции Селестена. - А что, ребятки, в этом есть смысл, - сказал кудрявый селенолог Макги. - Без копыт я, в общем-то, обойдусь, а вот от третьей руки не отказался бы. Тут, конечно, начался спор. - Глупости, Мак, - прогудел астрофизик Каневский. - Зачем тебе третья? Научись вначале двумя руками управляться. - А то я не умею! - Не умеешь. Вот если ты, к примеру, научишься писать од- новременно обеими руками разные тексты,- тогда пожалуйста. Требуй себе третью. - Зачем мне это - два текста одновременно? - Экономия времени. Одной рукой кодируешь информацию о селеногенных породах, другой - отстукиваешь письмо к своей Мэри. Плохо? - Да при чем тут руки? - закричал Антонио. - Для такой работы надо два мозга иметь в черепной коробке. - Одного достаточно. Тренировать нужно мозг, вот что. Ор- ганизм человека еще не исчерпал своих возможностей. Модифи- кации ни к чему. - Не представляю, - сказала Ксения своим медленным конт- ральто, - человек с тремя руками! Уродство какое-то. Осьми- ног. Ужасные вы все рационалисты, никто даже не подумал об эстетическом идеале. - Правильно, Ксения! - закричал Антонио.- Природа создала человека прекрасным. В человеке все тончайше выверено, целе- сообразно... Я не выдержал, прервал его пылкое излияние: - Ну и что? Прекрасно, потому что привычно. А сделай че- ловечество трехруким - и следующее поколение будет поражать- ся: какими безобразными инвалидами были раньше люди, поду- мать только - с двумя руками! Эстетический идеал - дело при- вычки. - Да нет необходимости, понимаешь ты это? - Антонио сунул ладонь мне под нос. - Никакой необходимости приклеивать или там вживлять третью руку! - Далась вам третья рука, - сказал я. - Мне она тоже не нужна. А представьте себе, как Маку надоело таскаться по Лу- не в скафандре. Надоело ведь, Мак? - Ну, дальше что? - осведомился Мак. Наверно, он ожидал подвоха. - И вот ему говорят: милый Мак, мы тебя малость передела- ем. Будет у тебя в легких дополнительная емкость. Заполнишь ее воздухом, и ступай себе, можешь весь рабочий день лазать по горам без скафандра... - И шкура, непробиваемая для метеоритов, - в тон мне за- метил Робин. - Пускай так. Или возьмите... ну, хоть Венеру. Приспосо- бить дыхательный аппарат человека к тамошней атмосфере, к давлению... - Не ново, Улисс, - сказал Каневский. - Стэффорд уже предлагал что-то в этом роде. - Стэффорд говорил о длительной и естественной адаптации человеческого организма к инопланетным условиям. Я имею в виду искусственное приспособление. - И этим искусственно переделанным людям ты закроешь до- рогу домой, на Землю, - сказал Каневский. - Им придется тас- кать скафандр на Земле. - Да нет же... - Это мне в голову не приходило. - Ну, не знаю, я не биолог... Только мне кажется, что, если поселенцы хорошо приспособлены к планете, им может и не захотеться до- мой. Там их дом и будет... - Поел - уступи место товарищу, - прогремело у меня над ухом. - Что? - Я не сразу понял, что это Герасим, и вызвал взрыв смеха.- Хоть бы вы чему другому его научили! - сказал я с досадой и встал из-за стола. - Тоже кибернетики! Фанта- зия дальше еды не идет. Я подсел к Ксении на диван. Спор продолжался. Теперь говорили о роботах. Вот кого следовало отправлять осваивать Венеру - им и меркурианское пекло нипочем, и сверхморозы Плутона... Не зря ли андроидов перебили?.. Мне расхотелось спорить. Чудный выход из положе- ния - посылать роботов. А человечеству что прикажете делать? Отдавливать друг другу ноги в тесноте? Да и вообще... - Потанцуем? - спросила Ксения. Антонио все-таки включил музыку, несмотря на протесты шахматистов. - Не хочется, - сказал я. Она испытующе смотрела на меня. - Что-то в тебе появилось новое, Улисс. - А именно? - Не знаю. - Она поднялась. - Что-то угрюмое. Робин, идем танцевать. Робин, этот дамский угодник, конечно, пошел. В столовой появился Дед. Странно все-таки выглядела здесь его академическая шапочка. Он принялся за еду, благодушно поглядывая на селенитов. Вид у него был такой, словно он сейчас скажет насчет "племени младого, незнакомого" или что-нибудь в этом роде. - Иван Александрович, - обратился к нему Каневский, пе- рейдя с интерлинга на русский, - мы тут об андроидах заспо- рили. Понимаю, конечно, что людям было с ними