ень привержен церкви и пожертвовал бы ей все до копейки. Да Симеон и не оставил бы ему ничего. У него имелись более близкие родственники, к тому же Мирославский был в ту пору мальчишкой. Очень тут запутано все... - Нас, в общем-то, не наследство архиерея Симеона интересует. Мы исчезновением нашего товарища встревожены. Все говорит за то, что он где-то в семинарии или неподалеку от нее. Я затем сюда и приехал. И если бы вы нам помогли... - Все, что смогу, сделаю, конечно. 11 Телефонный звонок прерывает размышления Татьяны. Ей почему-то кажется, что это Олег. Оттого, наверное, что думала о нем весь вечер. Но звонит Анатолий. Тоже неожиданность. Никогда до этого не звонил. - Извините меня, пожалуйста, Татьяна Петровна, что беспокою вас, но очень нужно с вами поговорить. Только, если можно, давайте не по телефону. У вас дома тоже не хотелось бы... - Ну хорошо, приезжайте и ждите меня на троллейбусной остановке. Вы ведь знаете, где я живу. Походим возле моего дома. Теперь уж Татьяна не сомневается: разговор будет об Олеге. Нет, нужно с этим решительно кончать! В пятнадцать минут десятого она выходит из дома и медленно идет по своей улице к троллейбусной остановке. Солнце только что зашло, и все погружается в сумерки. Татьяна вечно спешит то в институт, то еще по каким-нибудь делам, ей некогда присматриваться к домам на родной улице, а ведь как изменилось все вокруг! Правда, дом, в котором она родилась и прожила всю свою жизнь, старинный, спроектированный известным архитектором, его не обрекут на слом, но каким древним выглядит он среди новых, современных, выросших по соседству зданий. Кончают отделку еще одного дома, высокого, светлого, с длинными лоджиями, делающими его похожим на морской лайнер... А вот и Анатолий. Выходит из подошедшего троллейбуса. Все такой же стройный и красивый. - Извините меня, Татьяна Петровна, - торопливо говорит он. - Дело вот какое: звонил я сегодня Андрею. Он говорит, что дед его Дионисий ни о каком Вадиме ничего не слышал. Но мы все-таки думаем, что Вадим в Благове, раз там Корнелий Телушкин. Без вас один Андрей с этим делом не справится. - Я что-то не понимаю! - удивляется Татьяна. - Ведь договорились же, что я туда поеду, а я привыкла держать свое слово. - Мы, видите ли, подумали... - Кто - мы? - начинает сердиться Татьяна. - Я, Валя Куницына... - А Настя Боярская? - Только она одна не сомневается. Считает, что вы теперь с нами навсегда... - Даже навсегда? - Ну, не буквально, конечно. - А вы с Валей не очень, значит, уверены? - Честно вам сказать - я не очень... - Кто же вам это внушил? Уж не Олег ли Рудаков? - Он-то в вас больше всех верит, но мы думали... - Плохо вы обо мне думали! И вообще не узнаю я вас, Толя. Мнетесь, чего-то не договариваете, а мне всегда так нравилась ваша прямота. - Ну ладно, тогда я действительно лучше все прямо скажу. Хотел как-нибудь поделикатнее, но у меня это не получается. В общем, вот что: очень любит вас Олег... - Он что, сам просил вас об этом мне сказать? - Да вы представить себе не можете, что он со мной сделает, если только узнает о нашем разговоре! А не говорит он вам этого сам потому, наверное, что считает, будто он простой рабочий и вам не пара... - Ну знаете ли, Анатолий!.. - Это я сам так за него подумал. Попытался представить себе ход его мыслей... Он ведь с нами на эту тему не только не желает, но и запрещает разговаривать. - А почему, собственно, он должен об этом с вами разговаривать? С какой стати? Чтобы на меня, что ли, пожаловаться? - Ну что вы, Татьяна Петровна! Как вы могли подумать такое! - Тогда я положительно ничего не понимаю. Особенно вашего беспокойства... - Вы не задумались, почему Олег перешел в филиал политехнического при нашем заводе? - Да мало ли почему... - Причина тут одна, Татьяна Петровна, - получение диплома инженера. Хочет в дальнейшем начальником цеха стать. А ведь Олег прирожденный лекальщик. Он разницу до двух миллиметров в толщине металлической поверхности пальцами чувствует. Без всяких микрометров и микроскопов. Другие лекальщики привыкают к своим инструментам и пользуются ими не задумываясь. А Олег все готов переделать, рационализировать, изобрести заново. Да разве такие люди уходят так просто от своих верстаков с разметочными плитами, от того дела, для которого рождены, которое для них само творчество?.. В общем, ни к чему ему выходить в начальство. Из-за вас он это... Поговорили бы вы с ним... А то, что вы старше его по паспорту, это ведь... - Значит, Настя рассказала вам об этом! - восклицает Татьяна. - Ничего она не говорила, я и сам знаю, сколько вам лет. Мне капитан Крамов сказал. Я еще подумал, говорить мне об этом Олегу или не следует? И решил, что не станет он слушать. Мало того - рассориться со мной может. Назовет не знаю просто кем, самым страшным ругательством обругает. Как же вы этого понять не можете? - Получилось все, как в бездарном водевиле, с непременной глупой путаницей, - усмехается Татьяна. - Но вам, Толя, спасибо за участие в нашей с Олегом судьбе, думается мне только, что мы и сами во всем этом разберемся. - Поверьте мне, Татьяна Петровна, - прикладывает руки к груди Анатолий, - никогда бы не полез в чужую душу, но Олег мой друг и такой человек, за которого я... - Ладно уж, так и быть, прощаю вас и надеюсь... - Клянусь вам - больше об этом ни слова! А в Благов вы когда? - Завтра утренним поездом. - Можно мне вас проводить? - Передайте Олегу, что я его прошу меня проводить. 12 Зная острый, язвительный ум Дионисия Десницына, ректор долго не решался обратиться к нему, но больше советоваться не с кем. Дионисий хоть и не слишком почтителен, зато скажет все честно. Голова у него все еще светлая, а зла он никогда ни к кому, тем более к нему, ректору, не имел. В бога он, конечно, давно уже не верит но верующих не презирает, а жалеет. Ненавидит Дионисий только шарлатанов, спекулирующих на чувствах верующих. Поможет, значит, разобраться в истинных намерениях Феодосия. Феодосий, может быть, и не шарлатан, вполне возможно, что и он фанатик, такой же одержимый, как Травицкий. Магистр, правда, нарушил законность, пытаясь использовать взрывчатку "не по назначению", как было деликатно сказано в ходатайстве семинарии в судебные инстанции. Цели его, однако, были высокими, в этом у ректора до сих пор нет сомнений. А вот каковы цели у Феодосия? Тут отцу Арсению не все ясно. И он не очень, пожалуй, удивится, если... Но лучше все-таки не спешить с окончательными выводами, а послушать Десницына. Вот, кстати, и он! - Рад, рад вас видеть, уважаемый Дионисий Дорофеевич! Спасибо, что откликнулись на мой зов. Хочу попросить у вас совета. И ректор излагает вкратце идею Феодосия. - Все это, значит, для укрепления веры? - усмехаясь, спрашивает Дионисий. - Ну, а если цифры, обнаруженные в древних церковных книгах, окажутся подтасованными? Подрисованными или подклеенными к тексту? - Я сам их видел, Дионисий Дорофеевич. Текста, правда, было маловато, но в нем говорилось... - Не будьте наивны, Арсений Иванович, вспомните, какой скандал был с фальсификациями рукописей покойного академика Белецкого. Ведь целую статью за него сочинили и приписали ему то, чего он не только не говорил, но и не мог сказать... - Во-первых, мы к этой мистификации не причастны, - перебивает Дионисия ректор, - а во-вторых, речь в древней рукописи идет не о каком-нибудь историческом лице или о еще более древнем документе, предполагается, что в этой рукописи повествуется о пришельцах с других планет, чего, как мне известно, не опровергает и наука. - Да, такую возможность наука в принципе не отрицает, крупнейшие современные ученые сомневаются, однако, в существовании разумной жизни на расстоянии нескольких тысяч световых лет от нашей Земли. - Как же так? - искренне удивляется ректор. - Писали, писали о разных "летающих тарелках" и прочих предметах... Значит, советуете воздержаться?.. Дионисий так возмутился намерением Феодосия, что чуть было не забыл просьбу внука - никого пока не разоблачать, чтобы не насторожить Телушкина. А замыслил Феодосий хитро. От имени "пришельцев" можно и писать и говорить что угодно, их наследники не выступят с протестами и опровержениями, как, например, родственники академика Белецкого. Нужно, однако, выходить как-то из положения, чтобы не запугать ректора скандалом, он не из храбрых. - Но, в общем-то, Феодосий, может быть, и прав. Ибо доказывать пребывание на нашей Земле "пришельцев" свершением ими только таких "чудес", как установка на пьедесталы каменных статуй на острове Пасхи, просто наивно. Прочтите книгу Тура Хейердала "Аку-Аку", и вам все станет ясно. Там описано, как все это можно сделать без всякой космической техники, а с помощью одних только рук и дружных усилий. Другими авторами-землянами описано, как сооружались египетские пирамиды и куда исчез древний народ Южной Америки майя. А то, что "пришельцы" каким-то образом сообщали древним летописцам, какова истинная скорость света и формулу дефекта массы, - это уже серьезно. Убедительно и то, что запечатлены эти сведения в церковнославянских книгах. Но вы говорите, что они в слишком ветхом состоянии? - Да, в плачевном, - кивает продолговатой головой с острой седенькой бородкой ректор семинарии. - Демонстрировать их кому-либо просто рискованно, могут рассыпаться. Вот Феодосий и предлагает реставрировать хотя бы отдельные страницы с интересующим нас текстом. - Реставрировать? - Да, перепечатать заново тем же древнецерковнославянским шрифтом. - Это как же, однако? Фотоспособом, что ли? - Точно не знаю, о технике мы пока не говорили. Но, насколько я понял, у Феодосия есть человек, инструментальщик или лекальщик, я в этих вопросах не разбираюсь, который, по уверению Феодосия, все это сможет... - А где этот лекальщик? Видели вы его? - О нем тоже знаю лишь со слов Феодосия. Но прежде следует решить, стоит ли вообще затевать это дело. - С главой епархии вы еще не советовались? Ректор не сразу отвечает на этот вопрос. Видно, что-то смущает его. Прикидывает, должно быть, насколько можно открыться Дионисию. - С вами, Дионисий Дорофеевич, хотел прежде посоветоваться, - молвит наконец Арсений. - Если вы не одобрите, то тогда и к архиерею ни к чему... - Что я могу вам посоветовать, Арсений Иванович? - вздыхает Дионисий. - Вы и без меня знаете, как вам лучше поступить. Но я бы на вашем месте не стал пока ставить в известность владыку. Пусть Феодосий попробует, а там видно будет. - А не авантюра ли это? - Средств он на свое предприятие не требует? - Пока об этом ни слова. - Раз так, значит, ущерба лично вам и семинарии никакого. На авантюру, стало быть, это не похоже... - Но если все-таки мистификация? Сраму тогда не оберешься. - Да уж не без того, - соглашается Дионисий. - Однако рискнуть можно. Только покажите мне потом, что там у него получится. - Непременно, Дионисий Дорофеевич. - А где он этой реставрацией заниматься собирается? Нужно ведь его лекальщику какую-нибудь мастерскую предоставить для изготовления шрифтов. Потом еще и печатный станок соорудить. - Станок-то, я полагаю, им не понадобится... - На чем же он печатать будет? Не понесет же все это в типографию? - Я ему это и не разрешу, пока вы не посмотрите. А под мастерскую попросил он подвал особняка архиерея Троицкого. - Это где Травицкий с Куравлевым экспериментировали? - Они в самом доме орудовали, а ему нужен только подвал - В особняке ведь протоиерей Полоцкий живет? - Он вчера по указанию патриарха на три месяца со всей своей семьей в Киев убыл. Мы за это время собирались особняк как следует отремонтировать. В нем всего три жилые комнаты осталось. - А подвал? - Подвал добротный. В нем при архиерее Симеоне хранилось церковное вино и мед от собственных его пасек. Да еще свечи. Свечной завод Троицкого находился в то время на соседней улице. Богатый был архиерей. - Вы не помните, Арсений Иванович, кто унаследовал его капиталы? - Говорили, что дочь, проживавшая в ту пору в Париже. - У архиерея - дочь? - Незаконнорожденная, конечно. По завещанию ей будто бы все отошло... - Откуда известно, что именно ей? - Ходили такие слухи. Но может быть, и дочери никакой не было? За это ручаться не могу. Может, и капиталов больших не осталось, жил-то он на широкую ногу, вопреки духовному сану своему. А молва о зарытых где-то сокровищах его, не более как легенда. Кое-кто копался ведь и в подвалах и во дворе его жилища, да ничего не нашел. - Нет ничего живучее легенд о кладах, - усмехается Дионисий. - Какие доводы не приводи, все равно находятся кладоискатели. - Феодосий человек образованный и трезвый, ему никакие легенды голову не затуманят. - Я бы этого не сказал, - с сомнением покачивает головой Дионисий. - Тайны "пришельцев" разве не своеобразные клады? - Да, пожалуй... - соглашается отец Арсений, почесывая бородку. 13 На благовском вокзале Татьяну Петровну Грунину встречает Андрей Десницын и той же дорогой, какой ходил когда-то с Настей, идет с нею к Боярским, уже предупрежденным дочерью о приезде московской гостьи. Ему очень хочется спросить ее об Олеге, встретилась ли она с ним перед отъездом, но он не решается. И вдруг Татьяна говорит: - Чуть не забыла привет вам от Олега передать. От всех остальных тоже, но от него особенный. Так и просил сказать. - Спасибо, Татьяна Петровна. И мне особенно приятно получить этот привет от него. Я больше дружу с Анатолием, и все считают, что мы с ним закадычные, как говорится, друзья. Но, знаете, мне с Олегом интереснее... Анатолий прекрасный человек, честный, смелый, отчаянный человек. С ним куда угодно и против кого угодно. Зато с Олегом можно о чем угодно... Извините, пожалуйста, что я так бестолково. Все никак не научусь говорить во весь голос, все кажется, что меня осуждает кто-то. По Фрейду, это "комплексом вины" называется. Ведь столько лет прожил зря... - Ну, полно вам, Андрей Васильевич! - берет его под руку Татьяна. - Нашли же вы в себе силы порвать с прошлым. - Какие там силы, Татьяна Петровна! Сейчас, во второй половине двадцатого века, это не подвиг. Вот если бы во времена Коперника или Галилея. А сейчас все это естественно, если ты неглуп и достаточно образован... - По-моему, все гораздо сложнее. - Сложнее у некоторых, а у большинства лишь по невежеству. Статистика тут говорит сама за себя. Верующих с высшим образованием буквально единицы, главным же образом малограмотные и неграмотные. И в основном люди пожилые, те, кому за пятьдесят и шестьдесят. А вы хвалите меня за то, что я порвал с религией в двадцать семь. Может быть, я страдаю не только "комплексом вины", но и "комплексом неполноценности", но мне до сих пор совестно признаваться, что я был когда-то кандидатом богословия... - Вам эта тема, видно, не очень приятна, давайте тогда поговорим о другом. Вам пока ничего не удалось разведать о Вадиме? Может быть, мы идем не по тому следу? - След верный, Татьяна Петровна. Мой дед беседовал вчера с ректором семинарии, и, судя по тому, что тот сказал о замыслах Телушкина (он тут отцом Феодосием прозывается), ему без Вадима Маврина не обойтись. И Андрей рассказывает ей содержание вчерашней беседы Дионисия с ректором семинарии. Слушая теперь Андрея, она думает об Олеге и вспоминает вчерашний вечер. Было все очень просто. Он позвонил, попросил разрешения зайти. Она согласилась. А когда Олег пришел, не дала ему рта открыть... - Как же так, Олег, почему вы решили, что ваша рабочая профессия может меня шокировать?.. Это неважно, от кого я узнала, важно и печально, что все это именно так. - В общем-то, это не совсем так... Но все равно простите меня, ради бога! - Прощу вас, пожалуй, но только потому, что и сама оказалась порядочной дурой. Я, конечно, и представить себе не могла, что у вас возникнут такие нелепые мысли. Думала ведь, что вас напугал мой возраст... - Какой возраст, Татьяна Петровна? О чем вы?.. - Паспортный возраст, Олег. Вы ведь никогда не спрашивали, сколько мне лет, и считали, наверное, своей ровесницей... - Да, я не спрашивал, это верно, но знал. В этом мне помог ваш школьный приятель Пронский... - Я всегда считала его мелким негодяем! - невольно вырвалось у Татьяны. - А я-то завидовал вашему самообладанию, - рассмеялся Олег. - И объективности. Зачем же так ругать ни в чем не повинного человека? Вы сами же сказали, что учились с ним в одном классе. Да и он этого не скрывал. Мог же я в связи с этим сообразить, что вы не должны быть моложе его на целых шесть лет? А возраст его мне был точно известен. Вот и вся его вина. Вы-то как могли подумать, что меня испугал ваш возраст?.. - Нет, Олег, я о вас никогда плохо не думала, просто сама боялась этой разницы лет... Олегу казалось, что сейчас нужно что-то сделать, чем-то доказать ей свою любовь, но он побоялся оказаться в смешном положении - слишком привык все взвешивать, смотреть на себя со стороны, а надо бы, наверное, броситься к ее ногам, как в старинных романах... К счастью, Татьяна сама все понимала и не нуждалась ни в каких его признаниях. И когда Олег взял ее за руку и попытался было что-то сказать, она ласково остановила его: - Пожалуйста, не надо ни в чем меня уверять. Что вообще можно сказать словами? Это люди без сердца нуждаются в уверениях и клятвах. Я и так все знаю... Конечно, она сдерживалась и принуждала себя говорить этим полусерьезным, полушутливым назидательным тоном (как старшая и более опытная!), но Олег понимал, что этой нарочитой назидательностью она просто пытается скрыть свое волнение... А на другой день на вокзале, провожая ее в Благов, он впервые назвал ее просто Таней... - Нужно, пожалуй, наладить наблюдение за домом, в подвале которого собирается устроить свой печатный цех Телушкин, - возвращается Татьяна к прерванному разговору. - Мой дед обещал помочь нам в этом. - Только чтобы он никого не насторожил. - Я предупредил его, да он и сам понимает. - Настя так много рассказывала о вашем деде, что мне кажется, будто я с ним давно знакома... - А вот и сам он, - кивает Андрей в сторону своего дома, заметив на его пороге могучую фигуру деда. Дионисий степенно выходит им навстречу. На нем самый лучший его костюм, сшитый лет десять назад. В подряснике дед выглядит колоритнее, но и в партикулярном платье, как говорили в старину, он весьма солиден. - Это он для вас так принарядился, - улыбаясь, шепчет Татьяне Андрей. - С приездом, уважаемая Татьяна Петровна, - радушно приветствует Грунину Десницын-старший, - рад видеть вас в моем доме. Много слышал о вас от внука моего и Анастасии. - Да и я о вас наслышана, Дионисий Дорофеевич, - протягивает ему руку Татьяна. - Только думала почему-то, что увижу вас... - В рясе? - смеется Дионисий. - Меня действительно все привыкли видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы отобедаете сегодня с нами? - С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с Боярскими познакомиться. - Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему столу. Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее. Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с расспросами о ее милицейских "подвигах". Сам Боярский тоже, кажется, не собирается развлекать ее "клиническими историями". За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о религии. - Если наши православные богословы так ломают голову над модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда католическое духовенство предпринимает? - спрашивает Татьяна. - Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, - кивает на внука Дионисий. - Он в области научного атеизма специализируется, а я всего лишь дилетант. - Но дилетант широкого профиля, так сказать, - посмеивается Десницын-младший. - Он тут при духовной семинарии своеобразным консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по-немецки. - Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно любопытнейшие сочинения так называемых "левых" западногерманских теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно автономную божественную сферу. - Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! - восклицает Андрей. - Либо им невдомек, либо они прикидываются простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и практикой. - И вы не думайте, что до идеи соединения христианства и марксизма нынешние теологи дошли только сейчас, - обращается к Татьяне Дионисий. - Об этом еще такой известный западногерманский теолог, как Дитрих Бонхеффер почти два десятилетия назад писал в своей книге "Сопротивление и смирение". В ней есть такие фразы: "Человек научился сам справляться со всеми важными вопросами, не прибегая к помощи "рабочей гипотезы" - богу". Бонхеффер признавал, что источником религии является незнание, допускающее бога за границу нашего знания, как заполнителя пустого пространства, как "затычку". - А вы знаете, почему Бонхеффер не нуждался в капитулирующем боге? - спрашивает Андрей. - Только потому, что такой бог утрачивал всякий контакт с прогрессом науки. "По мере того как границы познания все более расширяются, - заявил Бонхеффер, - бог вместе с этими границами отодвигается все дальше и дальше. Он оказывается как бы в состоянии прогрессирующего отступления". - О прогрессирующем отступлении бога под натиском науки сказано, по-моему, очень остроумно, - улыбается Татьяна. - Если бы только Бонхеффер не заявил далее: "Мы должны находить бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем". Иными словами, он за такого бога, который не вступал бы в конфликт с наукой. - Каким же образом? - Бонхеффер и его последователи считают, что такой бог должен существовать уже не вне или внутри мира, а быть постоянным творцом существующего мира. - Не однажды его сотворившим, как было по Библии, - поясняет Андрей, - а непрерывно его творящим. Как бы уподобляющимся самой истории мира, ее развитию и движению. - А это противоречит всем фундаментальным законам марксизма, - усмехается Дионисий. - И альянса с ним даже у самой новейшей религии никак не получается. Непрерывное творение богом мира было бы непрерывным нарушением законов природы, ибо движение и развитие присущи вовсе не богу, а являются способом существования самой природы и составляющей ее материи. Движение ведь есть результат внутренних диалектических противоречий материи. - И как только терпят вас в семинарии! - восклицает Татьяна, с восхищением глядя на Дионисия. - Вы законченный марксист, а не богослов! 14 На следующий день Татьяна отправляется в город. Андрей хотел было ее сопровождать, но дед сказал: - Пусть лучше одна, как сама решила. А ты за нею поодаль, на всякий случай. Рядом с нею тебе нельзя. Она женщина красивая, на нее всякий станет глаза таращить, но ее в нашем городе никто не знает, а у тебя есть знакомые. - Не так уж много, чтобы опасаться встречи с ними. Да и что такого, если даже встретят?.. - Знакомых у тебя действительно не так уж много, однако в основном из среды духовенства, а вот им-то и не следует видеть тебя рядом с Татьяной Петровной. И вот они ходят по родному городу Андрея, где ему все так знакомо, хотя кое-что стало уже забываться: улицы, на которых давно не бывал, вспоминаются не сразу, для этого нужно напрягать память. Да и изменилось тут многое. Выросли новые дома, магазины, кинотеатры... Татьяна медленно идет через весь город к монастырю. Не доходя до его крепостных стен, останавливается и любуется древними сооружениями. Едва ли Андрей смог бы так, как дед его Дионисий, рассказать Татьяне историю города Благова, но он хорошо помнит слова деда и повторил бы их ей, помог бы почувствовать и оценить талант древних зодчих. Особенно ярко сказался он в сооружении монастыря с его собором и другими церковными постройками. Планировка его повторяет в миниатюре центр города. Основная группа зданий с пятиглавым собором и примыкающей к нему с юго-западной стороны каменной трапезной несколько смещена к одному из углов монастырской стены по излюбленной манере градостроителей того времени. Дед называет эту манеру "живописной асимметрией", характерной для отечественной архитектуры шестнадцатого века. Андрей часто любовался монастырем издали. Он и сейчас постоял бы здесь еще, но Татьяна уже идет дальше. Наверное, в местный музей. Пожалуй, пробудет там долго, стоит ли ждать? Но он ждет целых полчаса. Дед ведь приказал не оставлять ее одну, хотя и неизвестно, что ей может угрожать. Дед становится типичным перестраховщиком. Никогда раньше не был таким осторожным. Куда же, однако, теперь Татьяна Петровна? По Первомайской улице она уже ходила, зачем же снова? Осматривается по сторонам... Нужно, наверное, отстать еще больше, она не просила ведь ее "подстраховывать", не та "операция", к тому же на этой улице городской отдел Министерства внутренних дел... Как же это он не сообразил - она, конечно, туда! Ну, тогда нужно домой, пока она не обнаружила своего телохранителя. И все-таки он не уходит, а садится за один из вынесенных на улицу столиков кафе под тентом и заказывает мороженое. Отсюда хорошо видна вся Первомайская, и он заметит, когда Татьяна Петровна выйдет из горотдела. Татьяна выходит минут через двадцать, торопливым шагом пересекает улицу, и не успевает Андрей расплатиться за мороженое, как она уже садится за соседний столик и шепчет недовольно: - Не ожидала я от вас этой самодеятельности... - Ругайте деда. Это его инициатива. - Ругать вашего деда я не имею права, а вас надо бы. Но идите-ка лучше домой. Поговорим потом. Она приходит к Десницыным только вечером. Ни слова о своем недовольстве Андреем. Охотно соглашается выпить чай, приготовленный Дионисием. - Ну, как понравился вам наш город? Вы хоть и были тут несколько лет назад, но тогда, как я понимаю, было не до того... - Да, тогда не было на это времени, - кивает головой Татьяна. - А сегодня я не только город посмотрела, но побеседовала кое с кем. Сначала о вашем музее, директор которого прекрасно знает все местные легенды и предания. Завела с ним разговор о кладах, а он и говорит: "Было у нас после смерти архиерея Симеона Троицкого нечто вроде золотой лихорадки. Местное Эльдорадо, так сказать. Однако так ничего и не нашли". Это он "сокровища" архиерея имел в виду, - усмехается Татьяна. Отпив несколько глотков чая, она продолжает: - В архивах городского отдела Министерства внутренних дел тоже сохранились кое-какие документы того времени. Акт уездного управления милиции, из коего следует, что в тысяча девятьсот девятнадцатом году мещанин Ковальский перерыл весь двор и сильно повредил особняк, принадлежавший архиерею Троицкому, скончавшемуся в тысяча девятьсот восемнадцатом году. На допросе, опасаясь обвинения в бандитизме, он сообщил, что является родственником архиерея, который завещал все состояние любовнице, а сестре своей, жене Ковальского, только этот особняк. Но Ковальский каким-то образом разведал, что любовница Троицкого получила лишь часть наследства архиерея. Главным образом деньги, а ему будто бы достоверно было известно, что у Троицкого имелись фамильные драгоценности и много золота. - Чего же он сразу-то не приступил к поискам? - удивляется Дионисий. - Объяснил это тем, что был на фронте. - А в какой армии? - Наследством архиерея Троицкого заинтересовалась ЧК. Было установлено, что Ковальский служил сначала в действующей армии на Западном фронте, а в восемнадцатом году бежал на Дон к атаману Краснову. В Благов вернулся только в начале девятнадцатого, после разгрома нашими войсками армии Краснова. Выдавал себя за бойца одной из дивизий Южного фронта Красной Армии. - Повод к возникновению легенды о кладе Троицкого, выходит, имелся, - заключает Андрей. - Травицкий мог знать о поисках Ковальским сокровищ архиерея... - С какой целью, однако, поведал он это такому авантюристу, как Телушкин? - перебивает внука Дионисий. - Невооруженным глазом ведь видно, что за птица "отец Феодосий". - Может быть, именно такая "птица" и понадобилась Травицкому... - А я думаю, что все это совсем не так, - замечает Татьяна. - Дело в том, что по данным местной ЧК архиерей Троицкий пожертвовал значительную часть своих средств адмиралу Колчаку на создание полка "Иисуса Христа". В организации колчаковской армии духовенство православной церкви принимало ведь деятельное участие. - И вы думаете, что Телушкин знает, на что ушли драгоценности архиерея? - спрашивает Дионисий. - Думаю, что знает. - Так что же тогда ему нужно? - восклицает Андрей. - Зачем он из Одессы в Благов перевелся? - Это пока неизвестно, - вздыхает Татьяна, - но думаю, что не затем только, чтобы разыскать следы "пришельцев" в древних церковных книгах. Этим он мог бы и в Одессе заниматься. - Не скажите, Татьяна Петровна, - покачивает головой Дионисий. - Во-первых, достаточно убедительные доказательства посещения нашей Земли инопланетянами не такой уж пустяк. Во-вторых, в Одессе могло не быть нужных ему книг. К тому же от Травицкого он, конечно, узнал, что есть тут укромный особнячок покойного архиерея, в подвалах которого можно делать все, что угодно... Плюс покладистое семинарское начальство, а может быть, и расчет на участие бывшего коллеги Вадима Маврина. Ведь от Москвы до нас, как говорится, рукой подать. - И все-таки это меня не очень убеждает, - упорствует Татьяна. - А ваше мнение, Андрей Васильевич? - Пожалуй, дед прав, - не очень уверенно произносит Десницын-младший. - Вопрос о "пришельцах", которые будто бы именно духовенству доверили столь важные научные сведения, заслуживает внимания. - Почему? - удивляется Татьяна. - Насколько мне помнится, христианская церковь считала Землю чуть ли не центром Вселенной и отвергала множественность обитаемых миров. - Это во времена Джордано Бруно, а теперешние богословы с помощью различных ухищрений доказывают, что множественность миров не противоречит священному писанию. - Но ведь и материалисты не отказываются от мысли, что могут существовать и другие обитаемые миры? - Нет, не отказываются, но отвечают на этот вопрос осторожнее. Они говорят, что проблема эта пока не решена и что вообще неизвестно, когда она будет решена. Некоторые не уверены даже, возможно ли ее решение. - Ну, значит, я очень отстала от современной науки. Сейчас так много говорят и пишут о "пришельцах" и не только фантасты... Даже документальные фильмы появились... - Серьезные ученые опровергают эти предположения, - поддерживает внука Дионисий. - Один из очень уважаемых астрофизиков заявил даже, что хоть и страшно сказать, но жизнь во Вселенной, в частности разумная жизнь, явление редчайшее, возможно, уникальное. - А не ухватятся за это богословы? - Наших, отечественных, это пока не очень волнует, - говорит Дионисий, - а западные, как я уже сказал, утверждают возможность множественности миров, населенных разумными существами. - Между прочим, меня лично тоже волнует вопрос: одни мы во Вселенной или не одни? - не то в шутку, не то серьезно замечает Татьяна. - Я очень довольна, что попала в ваше просвещенное общество и могу об этом поговорить. - Вы сильно преувеличиваете нашу компетентность в этом вопросе, - довольно улыбается Дионисий. - В Москве вы могли бы поговорить на эту тему с более сведущими людьми. А мы, я, в частности, что же могу вам сказать? Думаю, однако, что мы во Вселенной не одни, просто расстояния грандиозны. Никакой жизни не хватит, чтобы космические "братья по разуму" могли летать друг к другу в гости. - А если бы удалось достичь бессмертия? - спрашивает Андрей. - Едва ли это достижимо, - задумчиво покачивает головой Дионисий. - Да и зачем? По-моему, бессмертие отняло бы что-то у жизни, лишило бы ее чего-то... - Вы очень хорошо сказали, Дионисий Дорофеевич! - восклицает Татьяна. - Разве дорожили бы мы так жизнью, если бы были бессмертны? Померк бы и подвиг во имя жизни других людей. 15 Как только Корнелий Телушкин поселяется в особняке архиерея Троицкого, он сразу же приводит туда Маврина, который до сих пор жил у местного гравера. Вадим не только ночевал в его квартире, но и прошел "ускоренный курс", как выразился Корнелий, граверной техники. Гравер, правда, сказал Телушкину, что успехами Маврина он не очень доволен из-за его невнимательности. Вадим в самом деле все еще сонный какой-то, равнодушный ко всему. Но не ругать же его за это? "Отец Феодосий" достаточно опытный психолог, чтобы не понимать, что этим от Вадима ничего не добьешься. Тут нужно терпение, тонкое воздействие на его травмированную психику. - Я понимаю твое горе, - тихим, задушевным голосом говорит он Маврину. - Оно приглушится не сразу. Пройдет время, и немалое, прежде чем зарубцуются твои душевные раны. Но если будешь думать только об этом, можешь серьезно заболеть. Тут у нас тихо, спокойно, душа твоя оттает, очистится от всего мелкого, житейского... - Очень тебя прошу, Корнелий, - прерывает его Вадим, - не надо со мной так... - У меня тоже просьба: называй меня, пожалуйста, не мирским моим именем, а Феодосием. - "Отцом Феодосием"? - вяло усмехается Вадим. - Можешь просто Феодосием. Приобщать тебя к вере во всевышнего я не собираюсь. Так что ты не думай... - Я и не думаю. Я сейчас ни во что уже... - Не торопись. Время - хороший лекарь. Оно и вылечит и веру даст. Не обязательно в бога. - Ты-то сам как?.. Веришь ли? - Я многое испытал, Вадим, - вздыхает Корнелий. - Такого хлебнул, что и врагу не пожелаю. Но там, в тех местах, где отбывал свой срок, монашек один сидел за убийство, а точнее, за соучастие в убийстве. Так вот он не только искренне, а прямо-таки истово верил. Из-за этого и на преступление пошел. Он мне ежедневно тихим, вкрадчивым голоском твердил: "Уверуй - полегшает. По себе знаю. Не размышляй, а слепо, без оглядки, и вот увидишь..." И что ты думаешь? Увидел! "Прозрел", как сказал тот монашек. Опустошенная душа моя перестала ныть, давая о себе знать, "полегшало"... - И все-таки ты оставь меня в покое, Корнелий... - Я же просил... - Извини, Феодосий, и не лезь больше в душу. Это все, что мне нужно. Не сочувствуй и не утешай. Я сейчас вроде мертвеца. Потому и ушел от хороших людей. Они не оставили бы меня так, начали бы возвращать к жизни, а у меня нет сил для этого. Говори теперь, что делать нужно. Работать буду добросовестно, а в остальном оставь меня в покое. Заточи в какую-нибудь келью и требуй, что надо. - Будешь работать в подвале, темном как могила. Это твердо могу обещать. - А инструменты? - Все будет, составь только список. Есть еще вопросы? - Граверному делу зачем меня учил? Я ведь лекальщик. - У тебя руки золотые, ты все сделать сможешь. - К сожалению, не все. Вот Олег Рудаков или Анатолий Ямщиков, те действительно все могут. - Обойдемся без них. Ты и сам отличный мастер, только цены себе не знаешь. Справишься с работой и один. Тебе ведь нужны тишина и уединение. - А начальство твое в курсе?.. - Конечно! Ты ни в чем не сомневайся, тут никакой уголовщины. Сам ректор семинарии с тобой завтра, а может быть, даже сегодня поговорит. - Я и так тебе верю, не надо мне никакого ректора. Дай только поскорее какое-нибудь дело, чтобы забыться, а то с ума сойду. - Дело будет нелегким, не дрова пилить. Придется думать, соображать, как сделать поточнее. Буквы будешь резать из металла. Староцерковнославянские, какими печаталось когда-то священное писание. Сейчас таких ни в одной типографии нет. Они нам необходимы для... - Мне неважно, для чего, лишь бы честная работа была. И чем труднее, тем лучше, чтобы целиком в нее... - Именно такая тебе и предстоит. - А искать меня тут никто не будет? - Ты тут, как на том свете. - Спасибо, Феодосий. Пища тоже пусть будет самая простая, как в монастырях. - Ладно, будет по-твоему. Корнелий показывает Вадиму его комнату, приносит постельное белье, пытается постелить, но Вадим вырывает у него простыню и одеяло. Оставив Вадима одного, Корнелий невесело думает: "Испортился парень. Не тот уж, что был..." 16 - Почему все-таки Татьяна Петровна уехала так скоро? - спрашивает внука Дионисий. - Не обиделась ли на нас? Всего три дня побыла. - По-моему, мы не дали ей никакого повода к обиде. Просто ей тут пока нечего делать. А вы ей очень понравились. Сама мне в этом призналась, - посмеивается Андрей. - Ты знаешь, овдовев много лет назад, я стал закоренелым холостяком, - оживленно говорит Дионисий. - Но если бы в свое время встретилась мне такая женщина, ей-богу, я бы... Э, да что теперь об этом! Надеюсь, что она еще к нам приедет? Удивительное, чудоподобное явление - женская красота, если настоящая, конечно, не косметическая. Красивый мужчина, по-моему, просто вульгарен... - Вы, наверное, имеете в виду не красавца, а красавчика? - Вообще мужчине быть красивым ни к чему. Он должен быть мужественным, зато, когда появляется красивая женщина, все преображается вокруг. Даже циники становятся вдруг застенчивыми, а порядочные мужчины - рыцарями. Женщины таким красавицам не завидуют, а просто цепенеют перед ними. Но уж и она должна держаться как царица. Чуть позволила себе не то, и все - прахом!.. - Что-то вы уж очень распалились, Дионисий Дорофеевич. Уж не влюбились ли в Татьяну Петровну? - смеется Андрей. - Скажите лучше, удалось ли в особняк Троицкого проникнуть? - Быстрый какой! Не так-то это просто. Но есть одна идея, только ты ни о чем более не спрашивай пока, - неохотно отвечает Дионисий. Но, помолчав немного, сам спрашивает внука: - Ты помнишь истопника нашей семинарии, бывшего монаха Авдия? - А он еще жив? Сколько же ему сейчас? - удивляется Андрей. Даже когда был он школьником, Авдий казался ему глубоким стариком. - Постарше меня лет чуть ли не на десять, но работает еще. Привратником он теперь у "отца Феодосия". - В особняке Троицкого, стало быть? - Именно. С тех пор как Феодосий стал реставрацией древних книг заниматься. Я когда-то спас Авдия от большой беды, взяв его вину на себя. Мне-то лишь порицание за тот проступок, а ему грозило тяжкое наказание. С той поры Авдий чуть ли не к лику святых меня причислил. Этим я теперь и воспользуюсь. Он по большим церковным праздникам к заутрене ходит. Завтра как раз троицын день и Авдий непременно пойдет в собор. Вот я и встречусь с ним там. Вставать только в такую рань отвык. - Не к пяти же часам? - Он-то к пяти, наверное, а я могу и попозже. Главное - застать его там. Авдию давно за восемьдесят, но он еще крепок, почти не горбится, поседел только очень, могучая грива его, однако, не поредела. Черная, застиранная ряса, которую носил, наверное, еще в монастыре, и сейчас на нем. А вот бархатную скуфью, видно, подарил ему кто-то. Надетая, а скорее всего, сбитая случайно набок, она придает ему бравый вид. Он выходит из собора одним из первых и, не задерживаясь, почти солдатским широким шагом направляется в сторону Овражной улицы, на которой находится особняк архиерея Троицкого, принадлежащий теперь Благовской духовной семинарии. - Здравствуй, брат Авдий! - окликает его Дионисий. - С праздником святой троицы тебя! - Спасибо, отец Дионисий. И вас тоже! - Какой я "отец", Авдий? - смеется Дионисий. - Сам знаешь, меня от церкви давно отлучили. - Все равно, отец Дионисий, вы для меня святой человек. Никогда великодушия вашего не забуду... - Э, полно тебе об этом! Поведай лучше - живешь как? - Как жил всю жизнь, так и живу, отец Дионисий. Даром хлеб не ем, тружусь в меру сил. - В дворники определился? - Это тоже работа, отец Дионисий. Тружусь весь день рук не покладая. Подметаю, мусор жгу, деревья поливаю... - К дому, значит, отношения не имеешь? - В доме они сами управляются. - Кто - они? - Отец Феодосий и их помощник с персидским именем Вадим. - Это по церковным календарям оно персидское, а по-русски от древнего глагола "вадити", то есть "сеять смуты", "быть забиякой". - Какой уж из него забияка! - пренебрежительно хмыкает Авдий. - Ни единого слова пока от него не слыхал. Пришибленный какой-то... - А делает что? - Бог его ведает. Мне его делами интересоваться не велено. - Как так - не велено? - Отец Феодосии специально распорядился не любопытствовать. В подвале он пилит что-то и молотком или еще чем-то постукивает. Я, конечно, слышу, потому и спросил как-то, а отец Феодосии на то мне молвил: "Ты Авдий - слуга божий, знай свое дело, мети двор, проверяй запоры на воротах, делай, что прикажут, и не имей привычки совать свой нос куда не следует. Не твоего ума это дело". - И ты что же: зажмурился и заткнул уши? - Каюсь, этого не сделал и потому слышал и видел, как ночью привозили какие-то ящики и еще что-то, похожее на станок, в потемках не разглядел. И все в подвал... - Ну, а Вадим этот где же обедает? - Ношу ему пищу из семинарской столовой по приказанию отца Феодосия. - Ну ладно, Авдий, спасибо тебе за рассказ, только ты о любопытстве моем... - Не враг же я себе, отец Дионисий! - воскликнул Авдий. - Мне же за это и достанется... - За меня будь спокоен, - обещает Дионисий. - Я тебя не подведу. - Я уж и сам думаю: что там у них за дела такие? Может, что-нибудь тайное? Едва ли, однако, поскольку ректору семинарии, отцу Арсению, о том ведомо. Приходил он к отцу Феодосию, и они книги какие-то старинные листали, а потом в подвал к Вадиму спускались. Правда, недолго там пробыли. - Да я и не подозреваю их ни в чем, любопытно, однако ж. Если узнаешь что-нибудь такое, поведай, пожалуйста. - Для вас, отец Дионисий... - Ну и ладно! - жмет ему руку Десницын. - Спасибо тебе за это. - Я у вас в неоплатном долгу и рад буду хоть чем-нибудь... - Ладно-ладно, - снова прерывает его Десницын. - Хватит тебе. В рабстве ты у меня, что ли? Не смей больше поминать об этом! Ты мне лучше вот что скажи: что же, этот Вадим так и не выходит никуда из дому или Феодосий взаперти его держит? - Зачем же - взаперти? Двери не на запоре, только, видать, Вадима этого никуда не тянет. Посмотрел я ему как-то в глаза, а там одна пустота. Аж жутко стало... Даже не представляю себе, что такой человек делать может. Какой прок от его работы? - То-то и любопытно. Но вот мы уже и до улицы твоей дошли. Прощай, Авдий. Если что интересное узнаешь - не поленись сообщить. 17 Леонид Александрович Кречетов уже ходит в институт и собирается читать лекции. Он считает себя совсем поправившимся, хотя врачи все еще многого ему не разрешают. А на душе очень тоскливо и одиноко. Он бодрится, шутит, но прежней уверенности в себе у него нет. И вообще пока ни одной интересной мысли в голове, зато чувство вины перед Варей и особенно перед ее Вадимом, растет с каждым днем. И вот в один из этих мрачных для Кречетова дней приходит Настя Боярская! Леонид Александрович так обрадовался ей, что не сразу заметил, что она не одна. - А я к вам с подругой, - говорит Настя, пропуская вперед Татьяну. - Это Татьяна Петровна Грунина, о которой мы так много вам говорили. Смотрите только не влюбитесь, в нее все знакомые мне мужчины влюблены. - Ох, как бы я хотел в кого-нибудь или во что-нибудь влюбиться! - вздыхает профессор Кречетов. - Не берите дурного примера с Вадима, Леонид Александрович, - смеется Настя. - Вот уж кто отрешился от мира сего!.. - Неужели нашелся наконец! - восклицает Кречетов. - А я ведь думал... - Сами же меня когда-то учили, что никогда не нужно торопиться с выводами. - Так ведь нет ничего легче, чем учить других, даже тому, чего сам не знаешь... Но что же мы стоим у дверей - прошу вас в кабинет. И пожалуйста, расскажите подробнее о Вадиме. Вы представить себе не можете, как я рад, что он нашелся! - Хоть это моя специальность - разыскивать, - улыбается Татьяна, - но нашел его Андрей Десницын. И Татьяна рассказывает профессору Кречетову все, что ей известно о Вадиме, не называет пока только подлинного имени "отца Феодосия". - Мы пришли к вам, Леонид Александрович, посоветоваться, - заключает свой рассказ Татьяна. - Не всякий ученый должен быть энциклопедистом, - усмехается профессор Кречетов, - а я к тому же совсем и не крупный. Но если что-нибудь космическое... - Космическое, Леонид Александрович! "Пришельцы" нас интересуют. Инопланетяне, посетившие когда-то нашу Землю... - Ну, в этом я совсем уж ничего не смыслю. С этим вам нужно бы к Иосифу Самуиловичу Шкловскому. Он крупный астрофизик, заведует одним из отделов Института космических исследований. К тому же часто выступает в печати по вопросам внеземных цивилизаций. - Он, кажется, считает, что в нашей Галактике множество "технологических сверхцивилизаций"? - замечает Настя, читавшая когда-то книгу Шкловского "Вселенная, жизнь, разум", но успевшая основательно все забыть. - Судя по последним его статьям, я бы этого не сказал. Он допускает, что для выживания разумных существ технологическая эра развития цивилизаций совершенно необязательна. Китай, например, в течение тысячелетия считал свою цивилизацию слишком совершенной, чтобы развиваться далее. Технологическая эра вообще может оказаться опасной для цивилизации. Она вызывает, к примеру, необходимость охраны окружающей среды. - Но не грозит же нам это катастрофой? - спрашивает Татьяна. - К сожалению, грозит. Мощность падающего на нашу Землю солнечного излучения составляет примерно десять в двадцать четвертой степени эргов в секунду. А уровень производства энергии земной цивилизации близок к десяти в двадцатой степени. Дальнейшее увеличение производства энергии на нашей планете может нарушить ее энергетический баланс, и тогда средняя температура Земли повысится на несколько градусов. Это вызовет таяние полярных льдов и другие катастрофические последствия. - Вы думаете, что именно это могло погубить соседние космические цивилизации? - Не обязательно это. Причин для гибели цивилизаций, идущих по пути технического развития, более чем достаточно. Но Шкловский берет и такие качественно различные этапы развития материи во Вселенной, как, например, "неживая материя - живая материя - естественная разумная жизнь - искусственная разумная жизнь". По этой схеме искусственный разум является высшим этапом развития материи во Вселенной. - И это возможно? - удивляется Татьяна. Она уже слышала такие утверждения от Десницыных, но не очень поверила им. - Многие ученые, особенно кибернетики, считают доказанным, что нет такого вида человеческой деятельности, которую не смогли бы выполнить электронные устройства, - отвечает за Кречетова Настя. - Значит, то, о чем пишут фантасты... - Да, все это в принципе возможно, - подтверждает Кречетов. - Во всяком случае, разбивая цивилизации на три типа, Шкловский относит нашу к первому. Затем следуют сверхцивилизации второго и третьего типов. Вот у третьего-то типа цивилизации он и допускает такое качественное изменение разумной жизни, при котором она может стать искусственной. - Но ведь это трудно даже себе представить! - все еще недоумевает Татьяна. - Да, нелегко, - соглашается Леонид Александрович, любуясь строгими, красивыми чертами лица Татьяны. Ему приятно беседовать с нею и объяснять то, что самому кажется не очень сложным. - Академик Колмогоров в своей книге "Жизнь и мышление с точки зрения кибернетики" очень правильно заметил, что в наше время страх перед тем, как бы человек не оказался ничем не лучше бездушных автоматов, делается психологическим аргументом в пользу таких идеалистических представлений, как витализм и иррационализм. - Зато, - смеется Настя, - у искусственных цивилизаций отсутствуют, наверное, проблемы преступности... - Но вернемся к главной теме, - перебивает ее профессор Кречетов. - Такие искусственные сверхцивилизации, по мнению Шкловского, могут быть обнаружены существующими астрономическими средствами. Однако этого не произошло, из чего он делает вывод, что либо наши критерии искусственности очень несовершенны, либо сверхцивилизации во Вселенной отсутствуют. И заключает скептически: "Увы, я склонен ко второму объяснению!" - Сами-то вы как считаете, Леонид Александрович? - интересуется Татьяна. - Я во многом согласен со Шкловским. Посудите сами: когда планета наша была первобытна, на нее будто бы прилетали гости из космоса. А когда она стала излучать на метровых волнах примерно в миллион раз большую мощность, чем ее естественный фон, это почему-то никого не привлекло. Можно ведь было и не прилетать к нам, а связаться каким-либо иным способом. По уверениям некоторых популяризаторов науки, "пришельцы" сообщили когда-то землянам важные сведения. Почему же они не интересуются теперь, как использовали мы их информацию и советы? - Да, конечно, это странно... - соглашается Татьяна. - А вывод тут один: никаких "пришельцев" на нашей планете никогда не было. Все это липа, как говорят мои студенты, - смеется профессор Кречетов. - Я и сама так думала, - удовлетворенно кивает головой Татьяна, - но вы теперь теоретически вооружили меня в возможном споре с "отцом Феодосием", старым вашим знакомым, известным вам по имени Корнелий Телушкин. - Так это снова Корнелий морочит голову Вадиму! - удивленно восклицает Леонид Александрович. - Жив, значит, курилка? Он очень опасный человек, Татьяна Петровна. Может не только Вадима совратить с пути истинного, но и любого вашего богослова. - Мы постараемся, чтобы этого не произошло, Леонид Александрович. 18 В тот же день Татьяна заходит к подполковнику Лазареву и, рассказав ему о ходе поиска Вадима Маврина, предлагает: - А что, Евгений Николаевич, если я в Одессу съезжу? - С какой целью? - Сейчас ведь не о Маврине только наша забота. Его друзья найдут способ, как вернуть Вадима на завод. Человек он не глупый и одумается, конечно. Главное теперь - помешать Телушкину осуществить его замыслы. В том, что он затевает какую-то аферу, у меня нет ни малейших сомнений. - Вы уверены, что его замыслы уголовно наказуемы? - По имеющимся у Дионисия Десницына сведениям, в подвал особняка архиерея Троицкого уже привезена печатная машина. Стало быть, Корнелий Телушкин будет что-то печатать. Уже сам факт тайного печатания подпадает, по-моему, под действие статьи семидесятой Уголовного кодекса, даже если текст замышляемых публикаций не будет носить антисоветского характера, в чем я очень сомневаюсь. - Но пока все это одни лишь догадки, - пожимает плечами Лазарев. - Скорее всего, все-таки Телушкин хочет с помощью "пришельцев" более убедительно, чем это делалось до сих пор, доказать существование всевышнего. Это прославило бы его не только в христианском мире. Он ведь честолюбив... - Но и неглуп, - перебивает Евгения Николаевича Татьяна. - Должен, значит, понимать, что это неосуществимо. Да и не нужен им бог. Андрей Десницын дал мне почитать книгу французского марксиста Антуана Казановы о Втором Ватиканском соборе. Он пишет в ней, что католические прелаты сами говорили на своем соборе, что бога уже не ищут в физической природе, где таинства больше не в чести. Бог даже не гарант универсальной закономерности, обнаруженной в структуре природы и человека. Я запомнила эти слова довольно точно, так что можете считать их цитатой из книги Казановы. - Ого, как святые отцы стали откровенничать! - восклицает Лазарев. - Жизнь заставила, - уточняет Татьяна. - Научно-техническая революция нашего века. Трезвеют помаленьку. Не случайно же немецкий теолог Бултман еще несколько лет назад заявил: "Нельзя пользоваться электричеством и радио, а в случае болезни требовать современных лекарств и клиник и одновременно верить в мир духов и новозаветные чудеса". - А для того чтобы точно знать, что же в архиерейском подземелье затевается, нужно побывать в Одессе и вступить в контакт с магистром Травицким. - Но каким же образом, Татьяна Петровна? Травицкий, как нам известно, не такой уж простак. - Я не забываю об этом, Евгений Николаевич, и не собираюсь общаться с ним лично. Надеюсь главным образом на помощь сотрудников Одесского управления Министерства внутренних дел. - Но ведь у вас на это весь отпуск уйдет... - Я все равно собиралась в те края. Тетка у меня в Николаеве, а Одесса почти рядом. - Мне остается только попросить комиссара Ивакина дать указание сотрудникам Одесского управления Министерства внутренних дел о содействии вам. Накануне отъезда Татьяна встретилась с Олегом и сказала ему: - Хочу познакомиться с твоими стариками. - А может быть, потом, - замялся Олег, - когда вернешься?.. - Зачем же откладывать? Или ты стесняешься, что они у тебя простые люди? Ну так это не только глупо, но и неуважительно по отношению ко мне. За кого же ты меня принимаешь? Может быть, за баронессу какую-нибудь? Честно тебе скажу - не нравится мне это. Ты же знаешь, что мой отец тоже был простым рабочим... - Но он вышел, как говорится, в крупные ученые. А мой начал отличным слесарем-инструментальщиком, а кончил запоями. Сейчас, правда, уже не пьет "по причине расстройства здоровья". Боюсь, что знакомство с ним не доставит тебе удовольствия... - Как же ты можешь так об отце? - Не думай только, что у меня с ним плохие отношения... - Этого только не хватало! Презираешь его, наверное, за отсутствие силы воли? Не всем же быть такими волевыми, как ты со своей знаменитой системой трех "С", которая, наверное, для того только тебе понадобилась, чтобы подавить в себе все чувства к женщине, которую ты любил... - Почему же - любил? Я все еще продолжаю любить ее, - пытается шутить Олег. - Не знаю, не знаю, не очень в этом уверена... Ну, в общем, ждите меня сегодня в гости, и не надо ничего готовить. Я сама принесу торт. Выпьем чаю. - Зачем же торт? Мама отличные пироги спечет... - У мамы, значит, есть кое-какие достоинства - она умеет печь пироги для любимого сына, - усмехается Татьяна. - Ого, какая ты! - Не очень нравлюсь тебе такой, да? А я такая вот. Ничего прощать тебе не буду... - И хорошо, что ты такая! - восклицает Олег. 19 Татьяна прибывает в Одессу в понедельник рано утром и сразу же идет в местное управление Министерства внутренних дел. Ее принимает заместитель начальника. - Вам звонил о моем приезде комиссар Ивакин, - говорит она полковнику Корецкому. - Да, да, Татьяна Петровна, мы в курсе дела и постараемся помочь. Вам заказан номер в гостинице "Спартак", она на Дерибасовской, в самом центре города, почти рядом с Театром оперы и балета. А неподалеку наш Приморский бульвар с знаменитой Потемкинской лестницей... - Спасибо, товарищ полковник! - благодарит Татьяна. - Я уже бывала в Одессе и знаю все ее достопримечательности. - Жаль, я хотел напроситься к вам в гиды. - Так в чем же дело - вот мы и поговорим обо всем на свежем воздухе, если только вы серьезно... - Серьезно, серьезно, уважаемая Татьяна Петровна! Приказывайте, когда за вами зайти? В гостиницу вас отвезут на моей машине. - Ну, тогда я через полчаса буду готова. Спустя полчаса в дверь гостиничной комнаты Груниной раздается стук. - Войдите, - отзывается Татьяна. - Прибыл в ваше распоряжение, Татьяна Петровна! - прикладывает руку к козырьку фуражки полковник Корецкий. - Вы пунктуальны, товарищ полковник... - Антон Антонович. - Хорошо, Антон Антонович. И раз уж вы зашли, давайте поговорим о деле здесь. - Как хотите, - снимает фуражку полковник. - А когда стемнеет, я покажу вам вечернюю Одессу. - Не возражаю. Так вот, вам что-нибудь известно о магистре Травицком? Или он теперь доктор богословия? - Наверное, скоро присвоят. У нас он числится правонарушителем... - Опять попытался с кем-нибудь пообщаться? - Да, пытался. На сей раз, правда, не со всевышним, а с одним туристом из ФРГ. Несколько лет назад на контрольно-пропускном пункте у этого туриста в тайнике автомашины были обнаружены сочинения русских философов-идеалистов, находящихся в эмиграции. В своих "трудах" они с религиозно-философских позиций пытались опровергнуть идеи научного коммунизма. И вот он появляется снова, на этот раз всего с одной книгой. В ней собраны высказывания крупнейших западных ученых о религии. - Эту книгу он тоже тайком провез? - Нет, вполне легально. Ему известно, что никому из иностранных туристов не запрещается привозить религиозные книги для личного пользования. Правда, он хорошо знает, что имеются в виду главным образом Евангелие, Библия, Коран и различные молитвенники, но к нему не стали придираться. - А Травицкий тут при чем? - Когда этот господин возвращался на родину, у него этой книги не оказалось. На вопрос сотрудников нашей таможенной службы, где книга, он сначала заявил, что потерял ее, но, понимая, что этому могут не поверить, решил признаться, что подарил ее магистру богословия Травицкому. Травицкий, конечно, отрицал получение такого подарка от иностранного туриста, но мы не сомневаемся, что иностранец сказал правду, так как Травицкого видел в его обществе бывший семинарист Фоменко. Он уверяет, что именно Травицкий поручал ему распространять религиозные книги, полученные из-за рубежа. - Ну, а о Травицком что еще вы можете сказать? - Среди местного духовенства он слывет религиозным фанатиком, не брезгающим для доказательства существования всевышнего никакими средствами. - У вас тут в семинарии был еще один священник - Корнелий Телушкин... - Отец Феодосий! - восклицает Корецкий. - По словам Фоменко, он состязался с Травицким в красноречии. Бывший их воспитанник считает даже, что Телушкин уехал из Одессы, не поладив с магистром. - А мы полагаем, что между ними должны существовать какие-то тайные контакты, - говорит Татьяна и делится с Корецким своими соображениями и опасениями. Полковник некоторое время молча размышляет, потом говорит не очень уверенно: - Что там происходило и происходит за стенами Одесской духовной семинарии, этого мы не знаем. И о Травицком бы ничего не знали, если бы не подарок, сделанный ему западногерманским туристом, да рассказ о нем Фоменко, который утверждает, что Травицкий не только фанатик, но и "темная личность". - Есть у него для этого причины? - Мы тоже задали ему такой вопрос. Он пообещал нам представить убедительные доказательства. А пока сообщил, что Травицкий часто бывает в порту, когда приходят иностранные пароходы. Один раз мы действительно видели его на Приморском бульваре. Он ходил полчаса вдоль Потемкинской лестницы и ушел, так и не спустившись в порт. - И это был день, когда пришел в Одессу иностранный пароход? - В тот день в Одессу прибыл итальянский лайнер. Потом в наш порт приходили другие иностранные пароходы, в том числе и итальянские, но Травицкий больше ни на Приморском бульваре, ни в порту не появлялся. - Может быть, его что-то насторожило? Он мог заметить, что за ним... - Это исключено. - А почему не допустить, что насторожил его Фоменко? Раз он хотел его изобличить, то, наверное, ходил за ним буквально по пятам. - Мы предупредили Владимира, чтобы он прекратил свое шерлокхолмство. - Что вы знаете о самом Фоменко? - Он сын известного в городе врача. Мечтал пойти по стопам отца, но не набрал нужного количества баллов на вступительных экзаменах. Это бы он еще перенес, надломила его неразделенная любовь. Влюбился в "скверную девчонку", как заявил его отец. Мало того, что она не ответила взаимностью на его любовь, стала издеваться над ним, узнав, что он внук священника. А священник этот добровольцем на фронт пошел во время Великой Отечественной войны и погиб смертью храбрых. - Как же девчонка эта могла!.. - Могла, Татьяна Петровна. Она действительно скверная, жестокая девчонка. С нею Володя Фоменко познакомился в типографии. После неудачи с поступлением в институт он устроился туда учеником наборщика. Но когда поссорился с этой девчонкой, видимо, ей назло решил поступить в духовную семинарию. "Мой дед был честным русским патриотом, - заявил он ей, - и я тоже докажу всем, что можно быть священником и настоящим человеком, патриотом и борцом за мир". Отец Фоменко считает, что у Володи был "нервный срыв" и только потому поступил он в семинарию. А когда его сына исключили из семинарии, доктор буквально ликовал. Вас заинтересовало что-нибудь в биографии Владимира Фоменко? - Заинтересовало. - Что же именно? - То, что он работал в типографии. Можете вы организовать мою встречу с ним? - Попробую. 20 Владимир Фоменко худощавый, высокий, красивый молодой человек с нервными движениями тонких рук. Голос у него негромкий, но торопливый, будто он боится, что его не дослушают, потому, наверное, спешит высказаться прежде, чем его прервут. Татьяна Владимира не торопит, дает возможность "разрядиться". - Сначала я считал Травицкого истинным борцом за православие, - слегка заикаясь, быстро говорит Фоменко, - а оказалось, что он - всего лишь мелкий клеветник... - А вы читали произведения, которые он вам давал? - спрашивает Татьяна. - Сперва просто так их распространял по просьбе Травицкого, а потом решил почитать. Они там за рубежом безо всякого разбору все печатают. Видать, им страшно хочется хоть каких-нибудь доказательств гонения на верующих за их убеждения у нас. Особенно папа римский старается. Специальную конгрегацию по вопросам восточной церкви создал у себя в Ватикане. Очень уж печется о согласии между католицизмом и православием, однако с непременным условием признания православием верховной власти папы римского, как наместника Христа на земле. - Вам-то откуда все это известно? - удивляется Татьяна уверенности, с которой говорит Фоменко. - Моя мама итальянка. Ее родственники часто пишут ей из Италии, присылают журналы. Она и меня итальянскому обучила. Я много интересного в журналах этих вычитал. Но теперь совсем другими глазами на все смотрю. Читаю то, о чем раньше и не слышал, чего семинарское начальство читать не позволяло. Диспуты Луначарского, например, с митрополитом Введенским. Здорово его Анатолий Васильевич разделывал. Вот бы поприсутствовать на таких баталиях! Сейчас прямо не отрываясь читаю все атеистические произведения Луначарского. - А "отец Феодосий" чему же вас учил? - любопытствует Татьяна. - Он старался нам внушить, что современная наука не только не противоречит религии, а чуть ли не подтверждает ее. Папу римского, Пия Двенадцатого, кажется, цитировал нам. Его обращение к "папской Академии наук" на тему "Доказательства бытия бога в свете современного естествознания". - И убеждало вас это в чем-нибудь? - Тогда казалось убедительным. Он приводил нам высказывания западногерманского епископа Отто Шпюльбека, который будто бы доказал, что только в старом естествознании, с его законами о строгой причинности всех физических явлений, не было места для бога. А новое естествознание, подчиняющееся законам квантовой физики, ведет будто бы человека к "вратам бога и религии". И он не голословно, а на примерах это нам доказывал. Вот бы поговорить об этом с настоящими учеными-марксистами. - Так в чем же дело? Нет разве в Одессе таких ученых? - Есть, конечно, - смущенно произносит Владимир, - но мне к ним неудобно... Они моего отца хорошо знают и то, что я в духовной семинарии был... - Но ведь вы ушли из нее. - Все равно неудобно... - Ну хорошо. Запишите тогда все эти вопросы и передайте мне. Я знакома с одним известным московским ученым, попрошу его ответить вам на них. - Спасибо, Татьяна Петровна! Это очень мне пригодится. Я тогда кое-кого из бывших моих товарищей по семинарии постараюсь просветить. Вы себе представить не можете, как они, богословы отечественные и зарубежные, нас одурманивают! - Я это представляю себе, Володя... - Нет, вы это просто не можете себе представить. У вас жизненный опыт, знания, твердые убеждения, а у нас, молодых и зеленых... - Вы только не волнуйтесь так, Володя... - Я не волнуюсь, Татьяна Петровна, я негодую. Все злопыхатели там, на Западе, учат нас, как надо жить, во что верить. Архиепископ Иоанн из Сан-Франциско, например. Этот бывший русский князь, бывший архимандрит и настоятель православного храма святого Владимира в Берлине, прослуживший в этом храме до конца войны и благословивший поход Гитлера против России, теперь читает нам душеспасительные проповеди по радиостанции "Голос Америки" и покровительствует всем антисоветчикам. "Нужно его как-то переключить на другую тему, - тревожно думает Татьяна, - нельзя ему так взвинчиваться..." - Вы мне много интересного рассказали, Володя, только слишком уж большое значение придаете таким одержимым, как архиепископ Иоанн... - Вы думаете, он одержим верой в господа бога? Ненавистью к Советскому Союзу он одержим! Не может такой человеконенавистник верить в бога. - А магистр Травицкий верит? Вы сказали, что он фанатик. - Это в семинарии считают его фанатиком, а по-моему, жулик он, а не фанатик! Спросил как-то, не могу ли достать типографские шрифты. Но это уж не знаю для чего... - Ну, а вы что ему ответили? - Это было еще до того, как меня выставили из семинарии. Я тогда не успел в нем разобраться и даже немного уважал за эрудицию. Он не объяснил мне, зачем ему шрифты, а я постеснялся расспрашивать. Да и чего было спрашивать, раз я не мог эти шрифты достать. Не воровать же их было из типографии, хотя теперь думаю, что он не стал бы меня отговаривать, если бы я сказал ему, что смогу их украсть. - А вас исключили только за то, что вы Травицкому нагрубили? - Не только... - Если это секрет, то я не настаиваю, - почувствовав смущение Владимира, говорит Татьяна. - Никакого секрета, Татьяна Петровна, просто противно говорить об этом человеке. Я ведь был совсем зеленым и во многом не мог разобраться. Без конца задавал ему вопросы. Спрашивал, например, как понимать свободу совести? Как исповедовать религию? Или, может быть, свобода совести разрешает быть атеистом? Хоть не очень охотно, но ответил он мне на это положительно. Тогда я снова: "А почему же в Америке, в которой будто бы гарантируется свобода совести, существует обязательная религиозная присяга в виде клятвы на Библии, а в некоторых штатах неверующих не принимают на государственную службу?" - И что же он на это? - Ответил шуткой. Сказал, что один не очень умный человек может задать столько вопросов, что на них и сто мудрецов не смогут ответить. Но я продолжал задавать ему новые вопросы. Спрашивал, почему в Библии написано, будто всякая власть от бога? Советская власть, значит, тоже от бога? Я был ему нужен, и он не доносил на меня ректору. А когда я отказался выполнять его задания, он тотчас же все ректору выложил, да еще и присочинил. Я потом много думал об этом и ни капли не сомневаюсь теперь, что он темная личность. Но я непременно его разоблачу. - Может быть, я помогла бы вам или подсказала что-нибудь? - Нет, Татьяна Петровна, позвольте мне это самому. 21 Дионисий Десницын не возлагает больших надежд на поездку Татьяны Груниной в Одессу. Что сможет она там узнать о Травицком, в какие планы его проникнуть? А тем более во взаимоотношения его с Корнелием Телушкиным. В семинарию она ведь не пойдет, а так у кого же ей узнать что-нибудь интересующее ее? Да и в самой семинарии в замыслы его едва ли кто-либо посвящен. А если и посвящен, то не станет же выкладывать их сотруднице Министерства внутренних дел. Нет, ничего она там не добьется, время только потеряет. А то и того хуже - Травицкого насторожит. Действовать, конечно, нужно здесь, в Благове, да поэнергичнее. Не может быть, чтобы этот парень, которого Телушкин привлек к осуществлению своих целей, ни о чем не догадывался. Он, наверное, в самом деле крепко травмирован, однако можно же его чем-то расшевелить. Есть, должно быть, люди, с которыми он дружил. - Слушай, Андрей, - обращается Дионисий к внуку, - а тот приятель твой, который помог милиции бандитов в нашем доме взять, в каких отношениях с этим Вадимом? Послушался бы он его, если бы... - Едва ли, - задумчиво покачивает головой Андрей, - не думаю, чтобы послушался! А вот Олега Рудакова, пожалуй. Его он больше других уважал. Мы все его нашим вожаком считаем. - Это не тот ли, который у вас на заводе бригадиром? - Сейчас он уже мастер инструментального цеха. - Так в чем же дело тогда? Почему ты не можешь попросить его приехать к нам для встречи с Мавриным? Разве Рудакова не интересует его судьба? - Но как же мы эту встречу организуем? - Уж это я беру на себя. А сейчас мне нужно собираться. Просил навестить его отец Арсений и, конечно, не без причины. Кстати, у меня мелькнула одна идея. Сейчас сколько? Семь? Ну, так я как раз к его традиционному вечернему чаю успею. Ужинай без меня. Дионисий Десницын бывал у ректора не раз. Последнее время редко, правда, но в доме протоиерея Арсения Благовещенского все ему хорошо знакомо. Тут ничего не изменилось за последние тридцать, а может быть, и все пятьдесят лет, все, как при его покойном отце, тоже протоиерее. После смерти жены живет отец Арсений одиноко, дети разъехались по разным городам, отца навещают редко, стесняются его духовного сана. А он, добрая душа, и не винит их за это, лишь бы здоровы да счастливы были. Вот уже второй час сидят за чаем два старых человека, мирно толкуя о творце, которому один давно уже перестал служить, а другой все еще служит. Они не осуждают друг друга, говорят спокойно и откровенно. Десницыну вообще нечего таить, а отец Арсений наедине с Дионисием не лукавит. - Я слабый человек, - признался он как-то Дионисию. - Это о таких, как я, Иван Петрович Павлов сказал: "Есть слабые люди, для которых религия имеет силу". Мне хорошо с богом, спокойно. Все, что ни случись, можно его благоволением или гневом объяснить. - А вы вроде и ни при чем? - На все воля господня, - вздохнул отец Арсений. - Удобная философия, - рассмеялся Дионисий. Благовещенский не возражал. Но он и не притворялся, ему действительно было бы нелегко без бога. Он в него искренне верит и не позволяет рассудку усомниться в существовании всевышнего, не мучается этим вопросом, считает, что худа не будет, если бога и не окажется. Ну, а если он есть, а ты в этом сомневался? Тогда ведь... Впрочем, и это его не волнует, он не позволяет себе таких сомнений. Арсения, однако, не упрекнешь в примитивности, он читает не только богословскую литературу, но и кое-что из научной. А при встречах с иностранными богословами, позволяющими себе за рюмкой водки разные шуточки в адрес "дремучих православных традиционалистов", отвечает им на вполне научном уровне: "Вот вы полагаете, что многие психические травмы и стрессы у православных прихожан от чрезмерно строгого следования букве священного писания. А я считаю, что все наоборот. Травмы и стрессы, скорее, от модернизаций, от постоянных пересмотров и приноравливаний к современности, тогда как традиционное восприятие и Евангелия и других священных книг действует подобно психотерапии". Вот и сейчас, сидя под старинными образами, отец Арсений терпеливо слушает Дионисия, не только не возражая ему, но и не пытаясь вникнуть в смысл его слов, пропуская их мимо ушей. - Я вас знаете за что уважаю, Арсений Иванович? - говорит Дионисий. - За то, что вы не мудрите. Верите себе в бога, как верили когда-то, когда и науки-то никакой не существовало. А теперь человек так много и достоверно знает, что для бога не остается места. Дионисий делает паузу, отпивая чай из блюдца и раздумывая, как дальше вести беседу. - Нужно ли в связи с этим хитрить, подтасовывать факты, придумывать, по сути дела, новую религию? - вопрошает он Арсения, помолчав с минуту. - Когда вы мне сообщили о замысле Феодосия, я сначала подумал, что это никому не повредит. А потом, поразмыслив хорошенько, решил, что церкви, а точнее, нашей семинарии и вам лично, как ее ректору, это может принести большие неприятности. Через внука и жену его, кандидата философских наук, попросил я навести справку у серьезных ученых о "пришельцах" и о возможности оставления ими научных сведений для земного человечества. Оказывается, многие ученые очень в этом сомневаются. Некоторые из них полагают даже, что мы во Вселенной одиноки. В связи с этим, в случае опубликования "находки" Феодосия, мы будем выглядеть жалкими фальсификаторами. Зачем же нам такая слава? Да и владыка наш как еще на это посмотрит. К тому же изготовление шрифтов да еще печатание пусть даже древнейших текстов без разрешения на то властей как бы не вошло в противоречие с Уголовным кодексом. Арсений Благовещенский теперь само внимание. Он знает, что Советская власть всегда была справедлива к духовенству. Это на Западе шумели и шумят о гонениях на православную церковь в Советском Союзе, а он-то знает, что в годы революции судебные процессы над, некоторыми представителями духовенства были вызваны их антисоветской деятельностью. Благовещенский даже прочел статью Ленина "Об отношении рабочей партии к религии", и ему понравились прямые, честные слова вождя русских коммунистов, который заявил: "Глубоко ошибочно было бы думать, что кажущаяся "умеренность" марксизма по отношению к религии объясняется так называемыми "тактическими" соображениями в смысле желания "не отпугнуть" и тому подобное. Напротив, политическая линия марксизма в этом вопросе неразрывно связана с его философскими основами". Отец Арсений хорошо знает, что никакая религия с этими основами не совместима. Но ему известно и то, что марксисты религию не отменяют, а преодолевают терпеливой воспитательной работой. Да и сама советская действительность, преобразующая жизнь советского народа, все основательнее уничтожает ту почву, в которой веками укоренялась и произрастала религия. Как ни печально, но ему приходится это признать. Русского человека, а особенно русского мужика, напрасно многие считали, а некоторые зарубежные богословы и сейчас считают слишком уж религиозным. Он, отец Арсений, проживший долгую жизнь и многое повидавший, что-то не замечал в нем этого. А взять русские сказки народные, поговорки, пословицы, много ли в них религиозности? Скорее, пожалуй, богохульство. А уж здравого смысла и юмора хоть отбавляй. Не единожды размышлял отец Арсений и над устаревшими представлениями об аскетизме русского человека, как бы вытекавшем из его религиозности. Снова ведь приходится перестраиваться, приспосабливаться и утверждать, что речь уже идет не о пренебрежении земными радостями, а о самосовершенствовании, об аскетизме, относящемся лишь к области духовной жизни. Если бы даже отец Арсений не читал об этом в "Журнале Московской патриархии", сама жизнь заставила бы его именно так истолковывать это своим семинаристам. Ох как трудно оставаться на позициях традиционализма под напором новой жизни, потому и приходится идти на сделки не только с собственной совестью, но и с разными фанатиками вроде магистра Травицкого или с такими ловкачами, а может быть, и авантюристами, как отец Феодосий. Ректор Благовской духовной семинарии к тому же не из храбрых, он хорошо знает, что религиозные организации не могут действовать совершенно бесконтрольно. Поскольку существуют они в государстве, то и действовать обязаны в рамках государственного законодательства. - Что же теперь делать, Дионисий Дорофеевич? - спрашивает он Десницына. - Не в милицию же заявлять? - Обойдемся пока без милиции, - успокаивает его Дионисий. - Нужно только услать куда-нибудь Феодосия. В епархию или в ведомство самого патриарха. Найдутся там какие-нибудь дела? - Найдутся. Только я отца Владимира хотел послать... - Пошлите Феодосия, но чтобы он ничего не заподозрил. И желательно поскорее. - Можно даже завтра. - Лучше послезавтра и хорошо бы на весь день. - Постараюсь, - обещает ректор. 22 Снова собираются у Рудакова Анатолий Ямщиков, Настя Боярская и Валя Куницына. Олег сообщает: - Позвонил Андрей. Его дед Дионисий уговорил ректора духовной семинарии послать Корнелия Телушкина на весь день к епархиальному архиерею. У Дионисия Дорофеевича контакт с привратником особняка, в котором заточен Вадим. - Заточен? - удивляется Анатолий. - Почти. Во всяком случае, Вадим на улицу не выходит, так что, может быть, Телушкин его и не выпускает. А завтра будет возможность проникнуть к нему и поговорить. Расшевелить его и объяснить, в чьи руки он попал. Андрей считает, что это смогу сделать только я. И если вы того же мнения... - Нет, я не того же мнения! - восклицает Валя. - Ты извини меня, но с этой задачей тебе не справиться. - Почему же? - хмурится Рудаков. - Вадим всегда уважал меня, и Андрей считает... - А я этого не считаю, - упрямо трясет головой маленькая Валя. - Я лучше знаю Вадима, чем Андрей. И тебя тоже знаю достаточно хорошо. Пожалуйста, не обижайся только, дело слишком серьезное... - Но почему такое недоверие ко мне? - В самом деле, Валя, с чего это ты вдруг?.. - вступается за Олега Анатолий. - Почему - вдруг? Вы просто не знаете, в каком состоянии Вадим. На него никакие доводы Олега не подействуют. Ему сейчас не доводы нужны, а хорошая встряска. Ты сможешь его встряхнуть, Олег? - Что ты имеешь в виду под встряской? - Не переносный, а буквальный смысл этого слова. Взять, как говорится, за грудки и всколыхнуть. Пожалуй, даже дать по морде, а это сможет сделать только Анатолий. - Да я ему не только по морде, - вскакивает Анатолий, - я могу его и вовсе пришибить, если только он... - Ну, знаете, - прерывает Ямщикова Настя, - это же не серьезно. Что мы собираемся - выручить его или проучить? - А я повторяю - нужно знать, в каком состоянии Вадим, - стремительно поворачивается к Насте Валентина. - Он невменяем. В каком-то смысле даже почти мертвец. Рассудок его отключен, работают только мышцы да органы пищеварения. А Олег начнет ему... - Ничего я не начну! И вообще не напрашиваюсь в Иисусы, чтобы воскрешать мертвых... - Уже и обиделся! - укоризненно качает головой Валентина. - А ведь мы когда-то твоей выдержке завидовали. - В самом деле, ребята, может быть, взяться за Вадима мне? - спрашивает Анатолий, вопросительно глядя на Олега. - Что ты на меня смотришь? - недовольным тоном говорит Олег. - Как все решат, так пусть и будет. - Только вы его не пришибите там, Толя, - просит Настя. - Ну, я вижу, все за Анатолия, - взяв себя в руки, заключает Рудаков. - Жаль, Татьяны Петровны нет, она бы это не одобрила. Вадим, похудевший, небритый, с всклокоченными волосами, будто его только что подняли с постели, удивленно смотрит на Анатолия, не то не узнавая, не то глазам своим не веря. - Ну, как ты тут живешь, в этой крысиной норе? - спрашивает его Анатолий. - Узнаешь ли еще старых своих друзей? - Друзей? - переспрашивает Вадим. - А кого же еще? Или ты теперь со священнослужителями только? Крест-то тебе выдали уже? Повесил его на шею? За сколько же сребреников предал нас? Какое жалованье тебе тут положили? - Да что ты говоришь такое? Кого я предал? - Всех! Меня, Олега, Андрея, а главное - Варю. - И Варю? - Да, и ее. - Да ты!.. Да как ты смеешь? - Смею, Вадим. Именем Вари смею сказать тебе это. Маврин ошалело смотрит на Анатолия, с трудом вникая в смысл его страшных слов. И вдруг глаза его наливаются кровью, и он замахивается на Анатолия. - Только это тебе и остается, иуда, - спокойно произносит Анатолий, не пытаясь защищаться. - Да я тебя за такие слова!.. - хрипит Маврин, все еще не опуская поднятой руки. - В жизни своей никого не предавал, а ты? Что вы, черт вас побери, вцепились все в меня?.. - Не богохульствуй, Вадим, на тебе крест святой. - Да нет на мне никакого креста! - рвет ворот рубахи Маврин. - Никакой я веры не принимал и никого не предавал!.. - Прости меня, Вадим, но ты же форменный кретин. Как же тогда, скажи, пожалуйста, понимать твое рабство у Корнелия? Ты же тут, как средневековый невольник под охраной какого-то капуцина, вкалываешь на своего бывшего босса... - Какого капуцина? - Ну, бывшего монаха Благовского монастыря, который тут тебя стережет. Я еле прорвался к тебе мимо этого цербера. Да и не в страже твоей дело. Как же ты опять в холуях у Корнелия оказался? Забыл разве, сколько крови он Варе испортил? А ты к нему снова... Нужно же так надругаться над памятью Вари! Мы его ищем чуть ли не по всему Советскому Союзу, а он тут в архиерейском подвале подонку этому религиозные фальшивки какие-то мастерит, чтобы с их помощью веру в бога укреплять. - Что ты несешь, Анатолий?.. - Думаешь, что Корнелий твой сан духовный получил да отцом Феодосием стал именоваться, так от шакальих повадок своих отказался? Не так-то просто от этого избавиться. По себе можешь судить... - Как это - по себе? - Каким ты был, таким, выходит, и остался, и все Варины труды - насмарку. - Замолчи сейчас же, Анатолий! - снова замахивается на Ямщикова Маврин. - А ты бей, раз уж руку поднял. Ты уже вогнал Леонида Александровича в инфаркт, кончай теперь и меня. - В какой инфаркт? - В такой, от которого богу душу отдают. Леонид Александрович ведь думал, что ты из-за Вариной смерти с собой покончил. Вадим трет лоб, силясь понять смысл сказанного. - Как же так?.. - шепчет он чуть слышно. - Почему из-за меня? Кто я ему такой? - Как - кто? - кричит Анатолий. - Ты муж его племянницы! И не потому только. Он вообще к тебе привязался... - Жив он хоть? - Пока жив. - Если он действительно из-за меня, то сообщи ему, что и я жив. И вообще всем: Олегу, Андрею, ребятам на заводе... - Нет, ты для нас все еще мертвец, хуже мертвеца. Пусть уж лучше Леонид Александрович думает, что ты мертв, чем узнает, кем ты стал. - А что я сделал такого? Просто от соболезнований ваших, от самого себя хотел сбежать... - Куда? В тихую обитель, в лоно духовной семинарии? А точнее, снова в компанию Корнелия. Для него ты такая находка, какую ему только сам черт мог подкинуть. Тихий, безмолвный, ко всему безразличный и мастер на все руки. Надо же, чтобы так повезло! Вадим постепенно приходит в себя и заметно преображается. В его потускневших глазах появляется осмысленное выражение. - Корнелий, значит, снова затевает что-то? - спрашивает он Анатолия. - Мне он сказал, что какие-то древнецерковные рукописи хочет восстановить. Не вижу в этом ничего преступного... - Зачем же тогда секретность такая? Почему тайком, в погребе? Рукописи эти с помощью архиерея или самого патриарха можно ведь в любой типографии отпечатать. Печатают же они где-то свой "Журнал Московской патриархии" да и другие духовные книги. - Эти на древнецерковнославянском. Говорит, что таких шрифтов ни в одной типографии нет. - А что хоть печатать будешь, знаешь ли? - Не знаю. Мне только печатную машину нужно наладить, а уж остальное они сами. - Какую машину? - Раздобыл Корнелий какую-то допотопную. Видел я, как на таких подпольщики в кинофильмах листовки свои печатали. Все вручную. - Так ведь и он какое-то подпольное дело затеял и будет, наверное, не только религиозные фальшивки печатать. Может быть, даже и антисоветчину. - Да не станет он этим заниматься! Большой ведь срок получил за прежнее и закаялся небось... - Теперь будет поосторожнее. А в случае чего, на тебя сможет все свалить. - Ну, на это пусть не надеется! Это уж придется ему без меня... Я уйду отсюда вместе с тобой. - Ты, значит, уйдешь, а он пусть печатает всякую антисоветчину? - Научи тогда, что же делать? - Посмотри на это Вариными глазами и сам увидишь, в чем твой долг. Можно разве оставить тут Корнелия, чтобы он... - Ты прав, Толя! Нужно как-то ему помешать. Я сейчас взломаю замок на погребе, и мы... - Так он, значит, и тебе не доверяет? Ключа даже не оставил. Закрыл все от тебя, как от милиции. Ломать, однако, мы ничего не будем. Ты останешься тут и будешь... - Нет, больше я не буду! - Это ты забудь, Вадим! Хочешь вернуться к людям - живи по девизу "надо", а не "хочу - не хочу". Принимаешь такое условие? - Принимаю, - не очень охотно молвит Вадим. - Ну, тогда веди себя как и до сих пор - ник чему никакого интереса. Нет тебе ни до чего дела. Делай, что прикажут, и не задавай вопросов. Повозись только с его печатной машиной подольше, а потом заяви, что тебе одному ее не починить, что нужен помощник и что ты знаешь надежного парня, который... - Но ведь я уже почти все там наладил. - Незаметно сломай что-нибудь и проси помощника. Скажи, что на твоем заводе есть парень, который за деньги все, что угодно, сделает. Словом, все нужно так организовать, чтобы твоим помощником оказался я. А уж мы вдвоем доведем это дело до конца. До естественного во всех отношениях конца "отца Феодосия". Завершилось чтоб на этом его эволюция на поприще авантюризма. - Я попробую... - Не попробуешь, а сделаешь все, как надо, понял? - Понял... Сообщи только Леониду Александровичу, что я жив... - Повторяю - что ты жив, это нужно еще доказать делом, - обрывает Вадима Анатолий. - Об этом не забывай. Связь будем поддерживать через Андреева деда Дионисия или через охранника твоего, монаха Авдия. - Но ведь ты же сказал... - Это я слегка сгустил краски. На него можешь положиться, как и на Дионисия. - Андрей тоже, наверное, здесь? Все вы тут из-за меня... - Мы искали только тебя, но раз оказалось, что орудует тут такой проходимец, как Корнелий, мы его не оставим в покое. Ну, будь здоров, Вадим! - Передай привет ребятам и Леониду Александровичу, а я постараюсь... - Ладно, я в этом не сомневаюсь. 23 Корнелий возвращается от епархиального архиерея в шесть вечера. Доложив ректору о результатах поездки, он спешит в особняк Троицкого. - Ну как наш отшельник? - спрашивает он Авдия, подметающего двор. - Что делал в мое отсутствие? - Почти все время почивал. - Обедал? - Поначалу не желал. Мотал головой и ругался. Я не стал принуждать. Голод, однако, не тетка. Съел отшельник этот все, что я на его столе оставил. - Никто не заходил? - Врата и калитка у меня все время на запоре, отец Феодосий. - Спрашивал тебя Вадим о чем-нибудь? - Ни слова не молвил. И чего так замкнулся - не могу уразуметь. Корнелий, не удостоив Авдия ответом, торопливо идет в дом. Вадим лежит на старинном диване лицом к стене. - Привет, старина! - бодро произносит Корнелий. - Сколько же, однако, можно спать? - А я не сплю, - не поворачиваясь, отзывается Вадим. - Бессонницей, стало быть, страдаешь, - шутит Корнелий. Ему хочется растормошить Вадима, заинтересовать предстоящей работой. - Мне Авдий докладывал, как ты тут храпака задавал. Отдохнул, значит, вволю, давай тогда за дело! Повернись хоть, о серьезном хочу с тобой поговорить. - Я и так хорошо слышу. - Ну ладно, слушай так, только повнимательней. Шрифты, какие мне нужны были, привезут сегодня. Дело, значит, только за станком. Там ведь пустяки остались? - Пустяки-то пустяки, только мне их не одолеть. - Чего это вдруг? - удивляется Корнелий. - Почему вчера не сказал? Все вроде шло гладко... - Простую работу делал, потому и гладко. Теперь самое трудное осталось. - Да повернись же ты ко мне наконец! - злится Корнелий. - Что это за фокусы такие? Вадим медленно поворачивается и говорит, не повышая голоса: - Ты на меня не ори, я тебе не Авдий. - Я вообще ни на кого не ору, - уже спокойно произносит Корнелий. - Даже на Авдия, хоть он и глуховат. На тебя и вовсе нет причины. Не понимаю только, что это ты вдруг?.. - Почему - вдруг? Просто забыл сказать, что к самому трудному подошел. Думал, что справлюсь. А сегодня поразмыслил и решил, что надо просить чьей-то помощи, а то как бы не напороть... - Нет, Вадим, об этом не может быть и речи. Никого я больше к этому станку не подпущу. - Я знаю одного очень толкового и надежного человека... - Давай не будем больше об этом! - А печатать кто же будет? - Об этом пусть у тебя голова не болит. Вадим не задает больше вопросов, Корнелий тоже молчит. Потом не выдерживает и спрашивает: - Тебя не интересует, что печатать будем? - Не интересует. - Ну и равнодушное же ты существо. Я думал, что тебе Варя твоя... - О Варе ты не смей!.. - повышает голос Вадим. - Извини, я не хотел тебя обидеть. А когда работать пойдешь? - Когда прикажешь. - Я тебе не приказываю, Вадим, а прошу. И постарайся, пожалуйста, обойтись без посторонней помощи. - Постараюсь. - Я сегодня в епархии посоветовался кое с кем, очень заинтересовались там нашей идеей. Если нам удастся ее осуществить, мы с тобой знаешь как прославимся! - Мне слава ни к чему. Пусть уж она тебе одному... - Ладно, я не откажусь, - усмехается Корнелий. - В Москве я посмотрел недавно западногерманский фильм "Воспоминание о будущем". Более грубой подтасовки фактов мне еще не приходилось видеть. Снято, правда, эффектно. Но посуди сам, прилетают инопланетяне на нашу Землю во времена египетских фараонов, и что, ты думаешь, демонстрируют землянам? Высокую науку и технику? Ничуть не бывало! Они сооружают на Земле все то, что и без них умели делать народы того времени: обелиски, храмы и колодцы. Ну разве не смешно? - Мне не смешно и вообще не интересно, - уныло отзывается Вадим. - Тебя наука вообще никогда не интересовала, а из меня мог бы выйти не только никому пока не известный богослов, а крупный, может быть, даже знаменитый ученый. - Так в чем же дело? Почему же ты не стал ученым? - Терпения не хватило. Слишком спешил жить, когда нужно было учиться, а теперь уж поздно... Но слушай дальше. Я опять об этом "Воспоминании о будущем". Чего стоит в нем одно лишь утверждение о "расшифровке" буддийских рукописей. Буддийская литература создавалась ведь в историческое время и переводилась на многие языки. Читают ее в оригинале многие специалисты. О какой же расшифровке может в таком случае идти речь? Нет, это все предельно несерьезно... - Ей-богу, Корнелий... Прости, пожалуйста, Феодосий, - морщится Вадим, - мне это неинтересно. - Ну, в общем, потряс меня этот фильм своей наивностью и порадовал. Порадовал тем, что я иду по иному пути. Не поднятием тяжестей, как в том фильме, потрясут мои "пришельцы" землян, а знаниями, высокой наукой. Я тебе показывал формулу эквивалентности массы и энергии (Е равняется т на с в квадрате). Она, правда, в древнецерковной рукописи записана римскими цифрами, как дефект массы, но, в общем-то, это почти одно и то же. - Зря ты мне это. Сам же сказал, что в науке я не очень... - А мне и не важно, чтобы ты понимал, это я сам себя проверяю. Он достает из кармана небольшую, типа молитвенника, книжку и торопливо листает ее. - Ага, вот! На Западе пишут, что атомная энергия разоблачила пустоту материализма. Бедняги коммунисты, верившие в материальность мира, утратили твердую почву под ногами. Если бог захочет, он сможет превратить любое количество вещества на Земле в пылающую энергию, ибо все ядра атомов представляют собой твердую энергию, и потому материя может превращаться в огонь. Корнелий некоторое время переваривает смысл прочитанного, потом со вздохом произносит: - Ну, это очень уж наивно. Пожалуй, даже глупо. Как они, однако, представляют себе превращение богом вещества в пылающую энергию? Допустим, однако, что бог, превратив материю в энергию, покарает этим коммунистов и атеистов, ну, а верующие куда же денутся, когда будет полыхать наша планета? Слушай, что они еще пишут: "Бог мыслит мир и творит его, реализуя в материи свои идеи..." Ты видел кинофильм "Солярис" по Станиславу Лему? - Не помню даже, когда был в кино. - Наверное, бог, по этой книжонке, подобен океану в "Солярисе", материализующему тайные мысли прилетевших исследовать его ученых Нет, это рискованно преподносить нашим прихожанам, более активно, чем ты, посещающим кино. Они станут слишком примитивно представлять себе бога. А вот высказывания бельгийского математика Леметра о "красном смещении" и "расширяющейся Вселенной" стоит упомянуть. Это уже прямое доказательство "начала мира" и возникновения Вселенной, а стало быть, и явный "акт творения". Жаль, что время этого творения не совпадает с библейским. Полистав книжку, Корнелий продолжает: - Тут есть и цитатки из Альберта Эйнштейна, которые можно истолковать в пользу всевышнего. Я, правда, прочел недавно статью его в связи с какой-то годовщиной со дня смерти Коперника. В ней он заявляет: "С радостью и благодарностью мы чтим сегодня память человека, который больше, чем кто-либо другой на Западе, способствовал освобождению умов от церковных оков..." Это уже не в пользу не только церкви, но и бога. Так ведь всем известно, что великий физик любил пошутить даже над богом. Сказал же он как-то, что бог - это что-то газообразное... - Он, я вижу, не защитник божий, а богохульник. Зачем же они его в эту книжку? - спрашивает Вадим. - Ну, это смотря какую цитатку из Эйнштейна привести и как истолковать. Зато имя-то какое громкое! Ученые почти все ведь безбожники. Во всяком случае, вреда богу от них больше, чем пользы. Даже те, которые искренне в него верят, объективно подрывают веру в него. Очень метко Энгельс, кажется, сказал, что с богом никто не обращался хуже, чем верующие в него естествоиспытатели. - Но ведь и ты собираешься с помощью цитаток... - Каких, однако! Корнелий довольно потирает руки: - Нужно будет покопаться хорошенько в древнецерковнославянских рукописях, не сомневаюсь, что найдутся в них какие-нибудь высказывания "пришельцев" и о "красном смещении" и о "расширяющейся Вселенной", подтверждающие сотворение мира всевышним. Это будет повесомее перетаскивания "пришельцами" каменных идолов на острове Пасхи! Пошли теперь к печатной машине. Нужно ее поскорее наладить. Ей предстоит немало потрудиться для реабилитации могущества всевышнего. 24 Татьяна пробыла в Одессе целую неделю. Ни ей, ни коллегам полковника Корецкого так и не удалось увидеть в порту магистра Травицкого. Он перестал ходить даже на Приморский бульвар. Но за день до отъезда Груниной из Одессы в областное Управление внутренних дел пришел матрос с итальянского судна и заявил, что он помог неизвестному пассажиру, сошедшему с этого судна, передать чемодан с типографским шрифтом какому-то советскому гражданину, ожидавшему их в подъезде одного из домов на улице Гоголя. - Поверьте мне на слово, я ни за что не стал бы этого делать, - заявил итальянский матрос полковнику Корецкому. - Я слишком уважаю вашу страну. Но меня заставил сделать это один из помощников капитана. Вам я могу признаться, что попался ему однажды с контрабандным товаром (не в вашей стране, конечно). С тех пор помощник капитана держит меня в своих руках. Стоит отказаться выполнить какое-либо его приказание - сразу грозит выдать полиции. - Как вам стало известно, что в чемодане шрифт? - спросил Корецкий. - Я же понимал, что в нем что-то недозволенное, но догадаться, что именно, конечно, не мог. По всему чувствовалось, однако, что какой-то металл. И тогда я схитрил. "А что в чемодане? - спросил я того типа, с которым шел. - Уж не золото ли? Если золото, я отказываюсь нести его дальше. Я честный итальянский патриот и не позволю, чтобы из моей бедной страны вывозили золотой запас в богатый Советский Союз..." Тот тип стал меня ругать. Тогда я бросил чемодан и пошел в сторону порта. Чемодан был слишком тяжел, чтобы нести его одному. Пассажир вынужден был вернуть меня и показать, что в нем такое. Они передали чемодан каким-то людям, которых матрос в темноте не мог как следует разглядеть, один из них, однако, по описанию матроса, напоминал магистра Травицкого... - А если это так, - заключила Татьяна, - то этот шрифт должен оказаться скоро в Благовской семинарии. Все это она сообщила подполковнику Лазареву, вернувшись в Москву. - Я тоже так полагаю, Татьяна Петровна, - соглашается с нею Евгений Николаевич. - У Телушкина уже все готово для печатания подпольной религиозной литературы. По сообщению Дионисия Десницына, Корнелий раздобыл где-то старую печатную машину, и сейчас она у него на полном ходу. Восстанавливать ее пришлось Маврину одному, так как Корнелий категорически возражал против приглашения кого-либо еще. Так и не удалось подключить к этому Анатолия Ямщикова. - Что же мы будем делать дальше, Евгений Николаевич? Вы советовались с комиссаром Ивакиным? - Решено не поднимать лишнего шума и не производить ареста Телушкина в семинарии... - Но ведь его типография не в семинарии? - перебивает Лазарева Грунина. - Все равно это владение семинарии. Когда будет нужно, мы поставим в известность их руководство, и они сами разоблачат Телушкина. - А они не замнут этого дела? - Его уже невозможно замять. Телушкин тоже никуда от нас не уйдет - особняк архиерея Троицкого находится под наблюдением местной милиции. О том, что не Рудаков, а Анатолий Ямщиков встретился с Вадимом, Татьяне стало известно от самого Олега. - Знаешь, - сказал он ей, - вначале я очень расстроился из-за этого... - Хотел предстать передо мной героем? - Если честно, то в какой-то мере было и это. Но главное - не сомневался, что сделаю э