Николай Владимирович Томан. Воскрешение из мертвых --------------------------------------------------------------- "Воскрешение из мертвых", #2 OCR: Андрей из Архангельска --------------------------------------------------------------- Приключенческие повести Рисунки Л. Гольдберга "Детская литература" Москва 1980 ПРЕСТУПЛЕНИЕ МАГИСТРА ТРАВИЦКОГО 1 Если бы Травицкий знал, что сестра покойного архиерея, ведавшего местной епархией, окажется такой упрямой старухой, он бы, пожалуй, отказался от встречи с ее внуком, кандидатом физико-математических наук Ярославом Куравлевым. Даже когда Травицкий сообщил ей, что он магистр богословия и преподает в местной духовной семинарии, это не смягчило ее. - Пока вы не скажете, зачем вам мой внук, я не пущу вас к нему, - твердо стоит она на своем. - Он не совсем здоров. Врачи предписали ему полный покой, и я должна знать, о чем будет разговор. - Это мне трудно объяснить... У Травицкого уже не остается никаких сомнений - она не пустит его к внуку. Но тут появляется сам Куравлев. - Вы так громко разговаривали, что я все слышал, - обращается он к Травицкому. - Раздевайтесь, пожалуйста. - Но ведь тебе нельзя, Слава... - пытается протестовать бабушка. - Нет, лучше уж я с ним поговорю, - перебивает ее Куравлев, - буду знать, зачем к нам пожаловал магистр богословия. - Ну, как знаешь... Травицкий снимает пальто и идет вслед за Куравлевым. - Садитесь, - кивает Куравлев на кресло в углу одной из комнат просторного архиерейского дома, - и рассказывайте, что вас ко мне привело. - Я читал вашу статью в "Журнале Московской патриархии". В ней говорилось о возможности экспериментального, так сказать, общения со всевышним... - Да, но ведь я опубликовал ее почти год назад. - Дело, видите ли, в том, что нашу семинарию посетил недавно подмосковный священник отец Никанор... - Пожалуйста, покороче. - Извините, но я и так лишь о самом главном... Из случайно услышанного мною разговора этого священника с его племянником-семинаристом я узнал, что похожий эксперимент замышляется еще какими-то физиками. Возможно ли это, однако? - А какой эксперимент? - заметно оживляется Куравлев. - Физический или математический? - Кажется, физический, ибо с помощью какой-то аппаратуры. - А они не шарлатаны, эти физики? - Отец Никанор уверяет, что они порядочные люди, искренне верящие в бога. Вот и хотелось бы знать ваше мнение, осуществимы ли их замыслы? - Не знаю. - Но ведь вы писали... - Да, я писал, но о математическом эксперименте. Вернее, о математической модели всевышнего. Для людей, далеких от современной науки, наверное, это звучит кощунственно... - Простите, пожалуйста, что я перебиваю вас, но я смыслю кое-что в современной науке. До духовной академии учился в университете. Слежу и теперь за развитием естественных наук. - Боюсь, что вам все равно меня не понять. - Почему же... - Для вас ведь математика всего лишь наука о количестве, - почти с нескрываемой досадой перебивает его Куравлев. - А на самом деле ни одно значительное исследование современной математики просто невозможно выразить через понятие количества. Математика потому и покорила физику, что давно уже стала неколичественной и неметрической. С ее помощью я берусь доказать все, что угодно. В том числе и существование всевышнего... - А без математики?.. - Едва ли... Одними логическими рассуждениями сделать это вообще немыслимо. Тут мы упремся в такие парадоксы, которые ничего от могущества всевышнего не оставят. - Даже так? - Ну вот возьмите хотя бы такое: может ли всевышний создать камень, который сам не сумеет поднять? - Этот парадокс мне известен, - улыбается Травицкий. - К счастью, наши семинаристы не задают нам пока таких вопросов. А то что же получается: если всевышний не сможет создать такого камня, значит, он не всемогущ? А если создаст, по не сможет поднять, то тоже ведь не всесилен? - А между прочим, этот парадокс лишь один из многих, связанных с математическим понятием бесконечности. - Я имею некоторое представление и об этом, - не без самодовольства замечает Травицкий. - И такие понятия математической бесконечности, как деление нуля на нуль и бесконечности на бесконечность, не кажутся мне нелепыми. Ну, а вы не потеряли еще охоты поставить свой эксперимент? - Надеюсь его поставить, - убежденно заявляет Куравлев. Но в это время слышится строгий голос бабушки: - Ярослав! - Ну, я не буду вас больше беспокоить, - поспешно поднимается со своего кресла Травицкий. - Извините, ради бога... Магистр богословия Стефан Травицкий действительно учился когда-то в университете и покинул его, усомнившись в возможности постичь абсолютную истину. А знакомство молодого Травицкого с богословами соблазнило его возможностью "богопознания". Вот он и оказался в духовной академии. Немалую роль в этом сыграл и дядя его, доктор богословия. Познать бога оказалось, однако, еще труднее, чем проникнуть в тайны природы. О том свидетельствовали не только католические, но и православные богословы. Один из них признался даже: "Бог столько познается нами, сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малою в руках зажженною свечою". Стефан Травинский и прежде не верил, тем более не верит теперь в того примитивного бога, о котором повествуют Библия и другие священные книги. Для него не существует ни иудейского Яхве-Иеговы, ни исламского Аллаха, ни христианской троицы. В этих вопросах он вполне разделяет точку зрения атеистов, считающих, что люди создали богов по образу своему и подобию. В откровенных беседах со своим дядей, правоверным православным богословом, он признался, что верит лишь в высшую нематериальную силу, будто бы сотворившую мир, давшую ему определенное устройство и управляющую им. Но сам дядя не был уверен в искренности и этой его веры. В глубине души он считал своего племянника приспособленцем, специализирующемся на модернизации обветшалых религиозных догматов. В богословских статьях, которые он теперь все чаще посылал в "Журнал Московской патриархии", Травицкий стал сначала осторожно, а затем все более уверенно высказывать свои идеи. Вдохновляли его на это эксперименты ватиканских коллег, смело осуществляющих "адджорнаменто" - осовременивание католической церкви. Магистр Травицкий внимательно читал все, что сообщалось о ватиканских соборах и его сессиях. Ему особенно запомнилось выступление индийского епископа Соуза, заявившего, что церковь всегда опаздывала, когда речь шла о проблемах науки. В самом деле - сколько же можно плестись за наукой, за ее новыми открытиями, чтобы потом истолковывать их в религиозном духе. Не пора ли переходить в контратаку и самим открывать или хотя бы предсказывать новые явления природы? А еще бы лучше - поставить какой-нибудь эксперимент. Такой, например, как "общение со всевышним", предложенный Куравлевым. Сообщение отца Никанора о каких-то физиках, уже поставивших или собирающихся ставить почти такой же эксперимент, тоже может пригодиться. Подобная идея могла возникнуть, скорее всего, у авантюристов, но весьма возможно, что они и не мошенники вовсе, а люди, свихнувшиеся на религиозной почве. В противном случае они обратились бы за помощью не к подмосковному священнику, а в синод или к самому патриарху. Нужно бы найти поскорее этих людей и поговорить с ними. А потом, если только они окажутся достаточно вменяемыми и действительно сведущими в науках, связать их с Куравлевым и помочь всем необходимым для их эксперимента. И независимо от его исхода сообщить об этом не только в "Журнал Московской патриархии", но и в заграничную католическую прессу. Магистр так вдохновлен этой идеей, что готов действовать немедленно. Надо бы сразу к главе епархии, но лучше сначала к ректору семинарии, к отцу Арсению, хотя его не так-то просто вдохновить на такое дело. Он типичный традиционалист, отвергающий не только аллегорическое толкование Библии, но и частичную ее модернизацию. При всем своем традиционализме отец Арсений, однако же, не глуп и понимает, что без этого теперь нельзя, не та ныне паства. Должен, значит, уразуметь, как важно подкрепить библейские тексты научным экспериментом. - Как упустить такой случай, отец Арсений? - спрашивает его Травицкий, изложив свой план розыска экспериментаторов. - Представляете, как укрепится вера, если удастся принять какой-нибудь знак всевышнего? - Да, заманчиво, конечно, - без особого энтузиазма соглашается с ним ректор, а сам думает: "Гордыня в нем это... Жажда славы... Разве ж бог и без того не подает нам вести о себе любым творением своим, кои зрим вокруг..." Отец Арсений далеко не молод. Он окончил духовную академию еще в ту пору, когда всех этих новых веяний не было и в помине. А теперь, вслед за папами римскими да кардиналами католическими и наши православные богословы стали почитывать научные книги и даже сочинения Маркса. Отсюда и сомнения во всевышнем и потребность в доказательстве его существования. Американский богослов Чарльз Генри заявил даже, будто наука управляет центром человеческой культуры, а религия влачит существование перемещенного беженца... Надо было бы сказать этому честолюбивому богослову все, что он о нем думает, предостеречь его от соблазна, а он опасается, что будет это расценено магистром как дремучее его невежество. - Решить этого сам я не властен, - молвит наконец ректор после долгого раздумья. - Надобно посоветоваться с главой епархии. В тот же день он отправляется к викарному епископу - помощнику епархиального архиерея. А несколько дней спустя приходит указание - откомандировать Травицкого в распоряжение епархии. Архиерей, прежде чем начать разговор с магистром, пристально всматривается в его лицо. - Так вы, значит, полагаете, что экспериментаторы, о коих поведал вам подмосковный священник, не шарлатаны? - спрашивает он Травицкого и, не ожидая ответа, продолжает: - Допустим, что это так. А что же далее? - Они, видимо, без средств, и им надо бы... - Согласен, им надобно помочь. А как? Привезти сюда? Но как же быть с синодом? Без его ведома сие негоже... Ну, а если доложить, могут и не нам это поручить. Там у них под боком духовная академия с докторами богословия. Я бы и сам на их месте именно так и распорядился. Однако ж жаль упускать такое... У нас в семинарии тоже есть люди мыслящие, образованные - вы, Дионисий Десницын, внук его Андрей. Конечно, средств может не хватить. Неизвестно ведь, во сколько все это обойдется. У Травицкого есть свои соображения на этот счет, но архиерей не дает ему их высказать. Сделав знак магистру, чтобы тот помолчал, он некоторое время прохаживается по своему просторному кабинету. - Вот что давайте предпримем, - решает он наконец. - Найдем сначала этих экспериментаторов, а там видно будет. А пока об этом никому ни слова. У вас есть где остановиться в Москве? - Сестра у меня там. - Вот и поедете в столицу к родной сестре в гости. 2 В Москву Травицкий прибывает ранним утром. Добравшись на такси до квартиры сестры и позавтракав, магистр в тот же день пригородным поездом едет в Тимофеевку. Отца Никанора застает он в церкви в обществе дьякона Епифания. Судя по всему, они готовят храм к вечерне. Отец Никанор тотчас же узнает Травицкого и спешит к нему с таким радушием, какого магистр явно не ожидал. И вообще по всему видно, что он не только рад, но и крайне польщен визитом богослова. Не дав Травицкому возможности объяснить причину столь неожиданного посещения, отец Никанор торопится познакомить его с дьяконом. Потом ведет к иконостасу, ибо от своего племянника-семинариста знает, что магистр большой знаток старинной иконописи. "Похоже, что этот молодой и, видимо, недалекий священник по-настоящему счастлив и вполне доволен своей судьбой, - думает магистр. - Он, конечно, и рясу свою носит не без гордости и все службы совершает самозабвенно..." Надолго ли только хватит этого рвения? Хоть он и глуп, но рано или поздно возникнет же и перед ним вопрос: есть ли все-таки тот бог, которому так преданно он служит? А чтобы подобным простакам не искать ответа на такие вопросы, он, мыслящий и многое постигший богослов Травицкий, должен сделать все возможное, чтобы укрепить их в этой вере. И если это ему удастся, православная церковь не останется перед ним в долгу... - А экспериментаторам, о которых вы племяннику своему рассказывали, какие же иконы подарили? - как бы между прочим, спрашивает Травицкий отца Никанора, все еще любуясь иконостасом. - Да, пришлось им помочь, - вздыхает отец Никанор, и в тоне его улавливает Травицкий нотки тревоги. - Полагая замысел их делом богоугодным, подарил я им несколько иконок, кои обратили они на приобретение научной аппаратуры... - Вы напрасно оправдываетесь, отец Никанор, - спешит успокоить его Травицкий. - Я не вижу в этом ничего не дозволенного и вспомнил-то о них так просто, глядя на этот чудесный иконостас. Ну, а экспериментаторы-то добились ли чего? - О том не ведаю, - снова вздыхает отец Никанор. "Видно, не очень удачно повел я разговор, - досадует на себя Травицкий. - Похоже, что побаивается он ответственности за разбазаривание церковного имущества, дорожит местом..." - Вы говорили, будто один из них реставратором у вас работал? - снова обращается он к отцу Никанору. - Действительно работал, а теперь не является не только в храм мой, но и в соседний, в коем получил большой заказ на роспись стен. - Заболел, может быть? - Право, не ведаю... - Могло и случиться что-нибудь. - А что же? Бог если только покарал? Всевышнему могло и не понравиться вмешательство в его дела... - Это, конечно, не исключено, - соглашается с ним богослов. - Поинтересоваться их судьбой нужно бы, однако. Вы знаете, где они живут? - У художника Лаврецкого был однажды. - А адрес физика вам разве не известен? - К сожалению, неведом. Я с ним у Лаврентьева встречался, на Трифоновской улице, в доме не то двадцать один, квартира тринадцать, не то тринадцать, квартира двадцать один. Травицкому уже ничего более не нужно от отца Никанора, и он лишь подыскивает благовидный предлог, чтобы распрощаться. А спустя полтора часа магистр нажимает кнопку звонка у дверей квартиры Михаила Лаврентьева. Открывает ему худенькая старушка в черном платье. Она представляется Дарьей Петровной Лаврентьевой - матерью Михаила. - А вы по какому же поводу к нему? - впуская Травицкого, настороженно спрашивает она, близоруко всматриваясь в его холеное лицо с аккуратной бородкой. Осмотревшись и заметив в углу комнаты старинный киот с иконами, Травицкий решается назвать себя: - Я, матушка Дарья Петровна, богослов, преподаватель духовной семинарии... - А, к Мише, наверно, насчет заказа? - живо перебивает его старушка. - Не в пору, однако. Выслан Миша из Москвы, а ведь какой мастер был святые лики писать! - Как - выслан? Неужели... - Да нет, батюшка, - перебивает его Дарья Петровна, - не за ремесло свое, а из-за приятелей своих. Тех и вовсе свободы лишили, а мой выслан только. - За что же, однако? - Ох, не ведаю я того, - тяжко вздыхает старушка, осеняя себя крестным знамением. - Изобрели они вроде что-то да и запродали чуть ли не за границу... - А что же именно изобрели, не знаете? - Миша мне ничего об этом не рассказывал. Видно, не велено было. Но, кажется, придумали аппарат какой-то для общения аж с самим господом богом... Это я случайно услышала, когда его приятель, инженер какой-то или, кажется, физик, на квартире тут у нас в прошлом году с тимофеевским батюшкой отцом Никанором разговаривал. Уж потом Миша сам мне рассказал, что забрали того физика и еще какого-то их компаньона за общение уже не с господом, а с иностранцами. Видно, продали они им аппарат свой для переговоров со всевышним. Может, бог их за то и покарал... Спустя два дня магистр Травицкий докладывает о результатах своей поездки епархиальному архиерею. - Как вы думаете, продали они свою аппаратуру иностранцам или нет? - озабоченно спрашивает его архиерей. - Думаю, что это им не удалось, раз в дело вмешалась госбезопасность... - Ну, а если все-таки они ее продали, а уже потом попались? Тогда этот эксперимент там, на Западе, непременно поставят. - Вне всяких сомнений. Потому и надо бы поторопиться, чтобы их опередить... - Опередить? - Да, с помощью Куравлева. Раз подобная идея родилась почти одновременно у разных людей, значит... - Теперь в этом не может быть сомнений. Нужно действовать. 3 На улице уже темно, но Андрей сразу же узнает Настю Боярскую. Она идет впереди него с небольшим чемоданчиком в руках, видимо тоже только что вернулась из Москвы. Она теперь часто приезжает к своим родителям. В одном поезде, значит, ехали. Он, правда, не из Москвы, а из областного центра, но все равно мог бы оказаться с нею в одном вагоне. Ну, а что, если бы даже ехал он с нею вместе? Теперь они при встречах лишь кланяются друг другу, а то, что живут по соседству, имело значение только в детстве, когда ходили в одну и ту же школу. Их разделяет большее, чем сближает... И все-таки поездка в одном вагоне с Настей была бы ему приятна, и он досадует на себя за упущенную возможность посидеть с нею рядом. Конечно, теперь смешно вспомнить это, а ведь мальчишкой он пытался как-то объясниться ей в любви... Она не красавица, но энергичные черты ее лица, почти геометрически точный излом бровей, шея, чем-то напоминающая шею Нефертити, - все это по-прежнему представляется Андрею прекрасным, но почти таким же далеким, как сама египетская царица Нефертити. Разошлись их пути, и значительно: она окончила аспирантуру и работает теперь над темой, посвященной философским вопросам современного естествознания, а он кандидат богословия, преподаватель местной духовной семинарии. Как, однако, слабо освещены улицы. Если бы не снег, Настю уже нельзя было бы различить. А что, если догнать ее и поздороваться? Неудобно, пожалуй... Вон к тому же подходят к ней какие-то парни - знакомые, наверно. Но нет, не похожи что-то на знакомых. Да и держатся вроде не очень твердо. Уж не пьяные ли? Ну да, конечно, пьяные! Настя сильно толкает одного из них, и он летит в сугроб. А другой... Но Андрею уже некогда дожидаться, что предпримет другой. Он торопливо бежит к Насте. Молодой богослов никогда не занимался никаким спортом, но от отца и деда унаследовал такую физическую силу, что ему не страшна встреча даже с настоящими боксерами, а тут всего лишь подвыпившие парни. Один из них все еще барахтается в глубоком снегу, второго Андрей хватает за шиворот и с размаху швыряет в еще более глубокий сугроб. - Спасибо вам, товарищ... - не узнав Андрея, взволнованно благодарит Настя, но, разглядев знакомое лицо, обрадованно восклицает: - Ах, это ты, Андрей? Прости, не знаю даже, как мне теперь тебя называть? Отцом Андреем, может быть?.. Так ведь мы ровесники, - смеется Настя. - Называй, как прежде... - смущенно улыбается Андрей. - Вместе ведь когда-то в школу бегали... - Если уж как прежде, то и меня зови Настей. Ладно? - Ладно, - живо откликается Андрей. - Я часто вспоминаю это "прежде"... Но Насте не хочется, наверное, продолжать этот разговор, и она снова перебивает его: - Вовремя ты на помощь мне подоспел, а то бы эти пьянчуги меня... - Судя по тому, как ты с первым расправилась, - смеется Андрей, - второго ждала та же участь. - Все равно спасибо! Ну, а как ты живешь? Деда я твоего недавно встретила. Он сообщил, будто ты уже кандидат богословия. - Да, удостоился подобного звания, - с заметной иронией произносит Андрей. - Ты, конечно, осуждаешь меня за это?.. - Почему же? Ты из кастового духовенства, и не удивительно, что избрал этот путь. Хотя, если по деду твоему судить, мог бы и по-иному... Мы ведь с Денисом Дорофеевичем чаще чем с тобой встречаемся и о многом беседуем. И хоть он профессор духовной академии... - Был таковым, а теперь уже не преподает. - Годы, наверное? Сколько ему? - Восьмой десяток. - Выглядит он, однако, прямо-таки былинным богатырем. К тому же, как я поняла с его слов, он все еще при семинарии. - Да, кое-что исполняет там по поручению ректора. - А голова у него светлая - мог бы, наверное, и преподавать. Не усомнился ли в чем? Извини ты меня, однако, за такие вопросы! Я их потому задаю, что он мне не очень благочестивые мысли высказывал... Шутил, наверное. Он всегда ведь был шутником. - При его сане доктора богословия такое вольнодумство не положено, конечно, - смущенно признается Андрей, - но за ним это водится... Однако ж шутки его даже сам ректор прощает. - Православие очень уж строго к своим богословам, - замечает Настя. - Не то что у католиков. Они в своих журналах и папских энцикликах все чаще выражают стремление к диалогу с миром, в котором живут современные верующие. В том числе и с коммунистами... Но вот мы и пришли. Протянув руку Андрею, Настя снова благодарит его. - А ты не зашла бы к нам как-нибудь для продолжения диалога философа-марксиста с православными богословами? - полушутя, полусерьезно спрашивает Андрей, не выпуская Настиной руки. - Охотно принимаю твое предложение. Я теперь часто буду к родителям приезжать. Мои занятия в аспирантуре закончились, тружусь над кандидатской... Ну, всего тебе доброго! Настя еще раз пожимает руку Андрею и направляется к своему дому. Но перед тем как войти в калитку, замечает, как из дома Десницыных выходят двое мужчин. Один среднего роста, длиннолицый, с небольшой темной бородкой. И хотя по одежде нельзя определить принадлежность его к духовенству, Настя почти не сомневается, что он духовного звания. Лицо его спутника кажется Насте знакомым, будто она уже видела его где-то. И даже дома, расцеловавшись с родителями и выслушав их упреки за то, что не сообщила о своем приезде, Настя продолжает думать об этом человеке, и ей кажется, что она вот-вот вспомнит наконец, где же видела его. Но ей это так и не удается. 4 В последнее время Андрею Десницыну все труднее понять, когда дед его Дионисий шутит, а когда говорит серьезно. Наделенный чувством юмора, он всегда пользовался любовью у воспитанников семинарии. Терпимо относились к его остротам и преподаватели. Да и юмор его был, в общем, безобидным. Лишь дома, среди близких, подшучивал он и над несообразностями священного писания. А теперь, перестав преподавать, острит уже не так безобидно. Да и читает не столько боговдохновенные сочинения, сколько философские. На иронический вопрос Андрея, не записался ли он в атеисты, бывший профессор богословия ответил: - Я стар, внук мой, и мне давно уже пора думать о смерти. А так как я не был таким уж бесспорным праведником и позволял себе слишком часто и притом во многом сомневаться, то и не уверен, куда меня причислят на том свете. Вот и хочу теперь убедить себя, что никакого "того света" нет. Риск, конечно, немалый - а вдруг все-таки есть! За одни только мысли эти знаешь что мне будет? А ты не смущайся, не закрывай ушей, а слушай. Если в тебе есть истинная вера, тебя ничто не разуверит. Только я и сам не знаю, что оно такое - истинная вера. Может быть, отсутствие разума... А что же мне делать с моим разумом, коли он противится несуразностям? Вышибать его постом, телесными истязаниями, принять великую схиму?.. Разве ж в человеческих силах подавить его? А бог не идет мне на помощь... - Конечно, лучше бы мне не читать философских сочинений, - признался он как-то. - Но что же это тогда за вера такая, если ее так просто опровергнуть разумом? Задумывался ты когда-нибудь над этим? Да, Андрей задумывался, конечно, и не только над этим. Он думал и над тем, почему отец его согласился быть ректором духовной семинарии чуть ли не на другом конце страны, отказавшись от такого же предложения местной епархии. Не боязнь ли поддаться сомнениям своего отца Дионисия побудила его к этому? И как быть теперь ему, Андрею: оставаться тут в семинарии или принять священнический сан и уехать к отцу? Мысль эта кажется ему соблазнительной по многим причинам. Главным же образом потому, что хочется утешать слабых, нуждающихся в слове божьем, а не вдалбливать в головы семинаристам основы богословия. Но как же оставить тут деда одного? Он, правда, еще очень крепок и держится с духовенством вполне достойно, но ведь может же сорваться и наговорить бог знает что... Нет, он не оставит его одного! К тому же для посвящения в сан ему необходимо жениться, а жениться он хотел бы только на одной девушке, которая, если бы даже и любила его, ни за что не пойдет за священника... Все эти мысли торопливо и беспорядочно проносятся в его мозгу, пока он стоит на улице, глядя вслед уходящим гостям деда. А когда заходит в дом, застает Дионисия в крайней задумчивости. Он вроде и не замечает прихода внука. Подперев голову руками и вперив взгляд в какие-то исписанные цифрами и формулами листки, неподвижно сидит он за своим огромным дубовым столом. Лишь спустя несколько минут спрашивает Андрея, будто очнувшись от дремоты: - Ты встретил их? Он не поясняет, кого именно, но Андрей и так догадывается. - Встретил. Кто это был с Травицким? - Автор наделавшей много шума статьи в "Журнале Московской патриархии" Куравлев. - Который предлагал доказать существование всевышнего с помощью математики? Он что, ученый какой-то? - Чуть ли не доктор наук, а на меня произвел впечатление сумасшедшего. Говорил так быстро, что я почти ничего не понял. И писал. Всю бумагу, которая была у меня на столе, исписал вот этими цифрами и формулами... Может быть, и в самом деле какой-нибудь гениальный физик? Говорят, что они все немного сумасшедшие. - А магистр Травицкий как себя держал? - Он у нас, как ты и сам знаешь, одержим идеей модернизации Библии, но, в общем, говорил довольно правильные вещи. Что не в том суть, какой бог существует - христианский или мусульманский, - а в том, чтобы средствами современной науки доказать его существование. Но как он говорил? Он говорил, как средневековый фанатик, с той только разницей, что не призывал к крестовому походу против атеистов, а требовал... Да, именно требовал, чтобы церковь... "Хорошо бы, говорит, чтобы все церкви мира объединили свои средства на постановку любого эксперимента, доказывающего существование всевышнего. Ибо, говорит, в наш практический век никто уже не верит никаким проповедям и священным книгам". - Выходит, что они с Куравлевым единомышленники? - И не только они. Похоже, что и из высшего духовенства кое-кто поддержал бы идею задуманного ими эксперимента. - А зачем? В свое время в "Журнале Московской патриархии" было ведь сказано: "Бог есть неведомая, недоступная, непостижимая, неизреченная тайна... Всякая попытка изложить эту тайну в обычных человеческих понятиях, измерить пучину божества, безнадежна". - Я им привел гораздо больше аргументов в защиту этих мыслей. Напомнил даже слова папы Пия Двенадцатого, адресованные ученым: "Пусть они всеми своими силами отдаются прогрессу науки, но да остерегаются переходить границы, которые мы установили для защиты истинности веры". А Травицкий мне в ответ - высказывания того же Пия Двенадцатого о человеческом разуме, который может с уверенностью доказать существование бога путем умозаключений, выведенных из изучения природы. - Но ведь эти высказывания Пия противоречат друг другу! - Да, противоречат, так же как все наши священные книги противоречат не только здравому смыслу, но и друг другу. Разве не следует из этого, что все они писались не богами, а людьми? - Как вы любите все осложнять! - укоризненно качает головой Андрей. - Ну хорошо, не будем сейчас об этом. Послушай лучше, что они мне сказали. Даже этот физик, который помалкивал сначала, спросил вдруг: "А то, что нынешний папа Павел Шестой, отправляясь на Международный евхаристический конгресс в Бомбей, сделал и себе и своей свите противооспенные прививки, доверие это или недоверие к науке? Да и не пешком они направились туда, как в доброе старое время пилигримы, а на реактивном лайнере "Боинг-707". Ну, а что касается безнадежности всякой попытки изложить тайну существования бога обычными человеческими понятиями, то и на это был у них ответ. Оказывается, не простыми человеческими словами, а вот этими письменами намерены они доказывать существование всевышнего. Дионисий Десницын разбрасывает по столу страницы, пестрящие не столько цифрами, сколько латинскими и греческими буквами, знаками плюс и минус, скобками разных форм, корнями, знаками бесконечности и вездесущей постоянной Планка. - Вот язык, на котором изъясняются сегодняшние ученые. Они называют его "божественной латынью" современной теоретической физики. Куравлев говорил тут об исчислении бесконечно малых, о теории множеств, локально-выпуклых и ядерных пространствах, об алгебраической топологии, алгебре Ли и расслоении пространства. Травицкий все время ему поддакивал, будто тоже разбирается в этом... - Вы полагаете, что он невежествен в таких вопросах? - Да ведь чтобы во всем этом разбираться, не духовную академию надобно кончать, а университет, да, пожалуй, еще и аспирантуру. - Ну, а что же говорили они о самом эксперименте общения со всевышним? Реально ли это? - Травицкий уверял, что такой эксперимент был уже будто бы поставлен в прошлом году другими физиками. - Тогда их бы и нужно было пригласить... - Пригласили уже, оказывается, - смеется Дионисий. - Органы госбезопасности пригласили. Травицкий утверждает, правда, что за то будто бы только, что продали они свою аппаратуру американцам. Со вздохом поднявшись со своего места, Дионисий тяжело шагает по комнате. Деревянные половицы с нудным скрипом проседают под тяжестью его грузного тела. А у Андрея все тоскливее становится на душе. - Ты не встречаешь дочку соседа нашего, доктора Боярского? - неожиданно остановившись, спрашивает его дед. - Она теперь часто к родителям приезжает. - Настю? - заметно смутившись, переспрашивает Андрей. - Да, Анастасию. Она ведь философский факультет окончила. - Теперь уже и аспирантуру тоже, - уточняет Андрей. - Только что встретился с нею по пути со станции. Вместе, оказывается, ехали, только в разных вагонах... - Да, не повезло тебе, - понимающе улыбается Дионисий. - Хороша она! А ты какого мнения? Ну ладно, ладно, не хмурься, и без того знаю о давней твоей симпатии к ней. Хоть ты и не в рясе и выглядишь молодцом, но все равно, видно, не судьба... Беседовали мы с нею как-то о естественных науках, а точнее, о микромире. И знаешь, она в этом разбирается не хуже какого-нибудь маститого ученого. Догадываешься, к чему я об этом? - Нет, не догадываюсь, - все еще хмуро отзывается Андрей. - Пригласить бы ее нужно да листки эти показать, - кивает Дионисий на бумагу, исписанную Куравлевым. - Пусть посмотрит. - Так ведь она не математик... - Она философскими вопросами естественных наук занимается, значит, должна знать. Случайно, думаешь, магистр с этим физиком ко мне заглянули? Оказывается, сам ректор посоветовал Травицкому зайти с ним ко мне. Завтра я ему должен буду свои соображения о Куравлеве выложить. Ректор наш, сам знаешь, человек здравомыслящий и осторожный. А о том, что я в физике более других богословов сведущ, ему известно. С мнением моим он, конечно, посчитается, а мне не хотелось бы его подвести. Но тут такой случай, что без помощи Анастасии мне не обойтись. 5 Насте плохо спится в эту ночь. Снятся сначала пьяные шалопаи, от которых спас ее Андрей. А потом и сам Андрей в образе Христа и в таком виде, в каком изобразил Иисуса Крамской в своей знаменитой картине "Христос в пустыне". В слиянии двух этих образов она не видит ничего сверхъестественного. Христос Крамского и наяву представлялся ведь ей не богом, а человеком, погруженным в глубокое раздумье... Проснувшись среди ночи, она уже не может больше заснуть. Так и лежит с открытыми глазами до того часа, когда обычно просыпается по утрам. И все пытается вспомнить хотя бы одно слово из того, что говорила во сне Андрею, но так и не может. Размышляя об Андрее, она вспоминает и тех двух мужчин, которые вышли вчера вечером из дома его деда. Особенно того, который был постарше. Где же все-таки она видела его? Потом ей вспомнилась спешка перед отъездом из Москвы, и ее охватывает чувство досады на себя за то, что так и не успела побывать у больного профессора Кречетова, консультирующего ее по атомной физике. И как только вспоминает о Кречетове, сразу же всплывает в памяти конференц-зал университета, переполненный молодыми учеными и студентами. А на трибуне тот самый человек, которого видела она вчера возле дома Десницыных. Вспоминает это Настя и сама не хочет верить. Он защищал тогда докторскую диссертацию, тему которой она не помнит, но что-то из облает квантовой физики. Профессор Кречетов был его оппонентом и основательно раскритиковал за отрицание принципа причинности в микромире. Несмотря на то что критика профессора была очень деликатной, докторант пришел почти в бешенство, назвал Кречетова консерватором и вообще наговорил ему таких грубостей, что ученый совет прекратил обсуждение диссертации и потребовал от докторанта немедленных извинений. Претендент на докторское звание этого не сделал, и ученый совет лишил его права защиты диссертации на какой-то срок... Сразу же после завтрака Настя решает зайти к Десницыным и попытаться узнать, что за человек был у них вчера вечером. Дверь ей открывает Андрей. - Ах, как хорошо, что ты пришла! Мы с Дионисием Дорофеевичем вспоминали тебя только что... Заходи, пожалуйста! Навстречу ей из старинного кожаного кресла с высокой спинкой поднимается могучая фигура Дионисия в широченном подряснике. - Вот уж действительно легка на помине, - протягивает он руку Насте. - Садитесь, пожалуйста, очень надобно с вами посоветоваться по вопросам физики. - Я не физик, а философ. - Но ведь с физикой знакомы? - С ее философскими проблемами. - Ну, а как обстоит у вас дело с математикой? - Кое-что смыслю... - Да что вы ее экзаменуете? - подает голос Андрей. - Показывайте, а уж она как-нибудь сама разберется. - А ты помолчи, - хмурит густые брови Дионисий. - Квантовая физика - это тебе не богословский трактат, тут без математики не обойтись. Вы не удивляйтесь моим вопросам, Анастасия Ивановна, я ведь, кроме богословских, еще и кое-какие научные книги почитываю. Это, кстати, у нас теперь не возбраняется. - Я об этом давно догадываюсь, - улыбается Настя, почувствовав себя в этом доме почти так же непринужденно, как когда-то в детстве. Она часто бывала у Десницыных, когда училась в одной школе с Андреем. Насте вообще приятно смотреть на этих богатырски сложенных людей. Пожалуй, их предки тоже были духовными лицами или просто крепостными крестьянами, проживавшими во владениях здешнего монастыря. Были, наверно, среди них и мастера-иконописцы, ученики или предшественники Андрея Рублева. А может быть, были Десницыны резчиками по дереву, серебряниками и ювелирами, работы которых и сейчас еще можно увидеть в местных церквах и ризницах монастыря. - Читала я трактаты католических богословов и кое-какие сочинения ваших коллег в "Журнале Московской патриархии", - продолжает Настя, глядя на Дионисия и удивляясь густоте его бороды, почти не тронутой сединой. - Тоже проявляют интерес к проблемам современной науки. - А мы с Андреем не пишем, мы только почитываем, - добродушно посмеивается бывший профессор богословия. - Не о том речь, однако. Мы хотели показать вам расчеты одного физика, нашедшего способ общения со всевышним посредством математического моделирования. Сам он до этого дошел или господь бог его на это надоумил, сие нам неведомо, только он похвалялся, будто в состоянии смоделировать с помощью математики чуть ли не самого господа бога. Хотя от Насти не ускользает ирония, таящаяся в словах старого богослова, она не без любопытства всматривается в математические формулы и какие-то геометрические фигуры, начертанные на листках, протянутых ей Десницыным. - Разбираетесь, что тут у него такое? - щуря глаза, спрашивает Дионисий. - Не бессмыслица ли какая? - Да нет, не бессмыслица, - задумчиво произносит Настя. - Однако объяснить вам, что тут такое, я не смогу. - Ну да это сейчас не так важно, главное, чтобы не было белиберды, выдаваемой за высокую премудрость. - Похоже, что это написано человеком действительно сведущим в физике элементарных частиц. О чем он тут с вами говорил? - спрашивает Настя, теперь уже почти не сомневаясь, что это тот самый физик, на защите диссертации которого она присутствовала. - Да обо всем. Так и сыпал всяческими новшествами из области микромира. А смысл его разглагольствований сводился, насколько я понял, к тому, что в мире этом не действительны почти все существующие ныне законы физики... - Ну, положим, далеко не все, - усмехается Настя. - Но главные. Закон причинности, например, - снова лукаво щурит глаза старый богослов. - По его утверждению выходит, что причинностью обусловлены там не все явления. В соотношении неопределенностей, например, вы и сами допускаете некоторое нарушение причинности, ибо не в состоянии с достаточной убедительностью объяснить, почему микрочастица не может одновременно иметь строго определенную, координату и импульс. Заметив удивленный взгляд внука, Дионисий посмеивается. - Он все никак не может примириться с тем, что мне, богослову, известны эти премудрости современной физики. Но это и тебе надобно знать, ибо это для нас, богословов, не только лазейка, как уверяют атеисты, а настоящая брешь в стройной системе материалистической науки. Доктор богословия Дионисий Десницын говорит об этом легко, свободно и даже с каким-то удовольствием, будто он преподавал всю жизнь не богословие, а диалектический материализм. И Настя думает: "Вот ведь что современная наука делает с отцами православия!" Со все возрастающим любопытством всматривается она в лицо Дионисия - что-то он еще скажет, к чему клонит? - Но соотношение неопределенностей Гейзенберга, в общем-то, понятно. Об этом много писалось, - продолжает Десницын-старший. - А есть ведь и новые данные о капризах микромира. Как с ними быть? - Какие же именно новые данные? - любопытствует Настя. - Да то хотя бы, что в микромире течение времени оказывается обратимым. Что течет оно не только от прошлого к настоящему, но и от настоящего к прошлому. - Ну, это лишь предположение некоторых теоретиков, и весьма спорные притом. - Потому что не доказаны экспериментально или это вообще "запрещено" марксистской теорией? - лукаво усмехается старый богослов. - Почему же запрещено? - удивляется Настя. - Просто нет ничего удивительного в том, что в некоторых, отдельно взятых элементарных уровнях материи кое-кем из ученых допускается обратимость времени. Разве это не может быть следствием неразличимости в столь малых масштабах субатомного мира, какое из происходящих в нем событий более раннее, а какое более позднее? Во всяком случае, на современном этапе исследований вовсе не исключена подобная неточность. Хотя такое объяснение, видимо, удовлетворяет Дионисия, он все еще не хочет сдаваться. Наверное, посетивший его физик вселил в него немалые сомнения по вопросу незыблемости принципа причинности. - Может быть, в данном случае вы и правы, - не очень уверенно говорит он. - Однако тут очень уж все туманно... В этом субатомном мире часть, оказывается, может быть больше целого. Это правда? - Да, правда, - утвердительно кивает Настя. - Каждая элементарная частица состоит там как бы сразу из всех элементарных частиц. Элементарность субатомного мира - это ведь не дробление мелкого на еще более мелкое... - Имею некоторое представление об этом. Более того, вполне согласен с Гегелем и Энгельсом о "дурной" бесконечности. Это в том смысле, что элементарные частицы не "состоят из...", а "превращаются в...". Не так ли? - Конечно. Неисчерпаемость тут понимается не в количественном отношении. Она включает в себя качественные скачки и переходы к совершенно новым типам отношений и даже, пожалуй, перевоплощений. - Ну, а если элементарная частица может быть и сама собой и состоять из других, даже больших, чем она сама, то ведь и идея триединого бога: бога-отца, бога-сына и бога - духа святого - не так уж нелепа, хотя атеисты считают представление об этом единстве ниже всякой критики. - Но ведь, кажется, еще Лев Толстой... - Вот именно! - живо перебивает ее Дионисий. - Именно он утверждал, что догмат о святой троице не может быть принят разумом, так как часть будто бы не может быть равна целому. Но ему это простительно - тогда не только он, но и вся мировая наука ничего не знала о каверзах микромира. - А не обидно для всемогущего бога сравнение его с микрочастицей? - улыбаясь, спрашивает Настя. - Ведь в "Православном катехизисе" сказано, что "бог-отец не рождается и не исходит от другого лица. Им из ничего созданы небо и земля, видимый мир и невидимый. Он есть дух вечный, неизменяемый"... - "Всеблагий, всеведущий, всеправедный, всемогущий, вседовольный и всеблаженный", - продолжает за нее Дионисий. - И, будучи столь всемогущим, ему ничего не стоит, наверно, перевоплотиться во что угодно, в том числе и в микрочастицу. Идея эта не мне, однако, пришла в голову. Ее подсказал нашим богословам тот самый физик, который исписал своими формулами всю эту бумагу. Он вообще убежден, что микромир - это та область, которая подвластна лишь всевышнему... - Он просто шарлатан, этот ваш физик! - возмущается Настя. - Он бесчестно спекулирует временными затруднениями субатомной физики. - У нас есть сведения, что он имеет ученую степень. К тому же ссылается на авторитет западных ученых. А по их данным в микромире нарушен даже такой священный закон материализма, как закон сохранения энергии. - Такая возможность лишь допускается, и только потому, как остроумно заметил один тоже западный физик, что природа охотно закрывает глаза на эти нарушения, если они происходят в достаточно короткое время. В течение секстильонной доли секунды, например. - Субатомный мир, значит, действительно полон загадок? - Да, тут мы еще не все знаем, так как не умеем пока достаточно точно решать уравнения современной теории элементарных частиц. - Ну, а если бы нашелся математик, который решил бы их точно? Мог бы он средствами одной только математики, без эксперимента, разгадать тайну субатомного мира? - Я лично не очень в этом уверена, - задумчиво покачивает головой Настя. - Но, с другой стороны, математическое моделирование явлений природы играет в теории значительную роль. Некоторые ученые даже утверждают, что современная теоретическая физика вообще развивается преимущественно методом математических гипотез. - Так полагают только математики? - Не только они. - Ну, а вы? - Я просто не могу не считаться с фактами. А факты подтверждают справедливость этих утверждений. Многие открытия действительно были сделаны "на кончике пера" математиков. - Вы не отрицаете, значит, что одним лишь математическим моделированием можно сделать фундаментальное открытие? - Видимо, можно. Но имейте в виду, что существует еще и "математический идеализм", отрывающий математические абстракции от отображаемых ими реальных предметов и процессов окружающего нас мира. - Вот вы и помогите нам в этом разобраться, - протягивает ей Дионисий собранные со стола листки с математическими формулами. - Покажите их кому-нибудь более вас сведущему в математике. Андрей, не участвуя в беседе, слушает деда и Настю с большим вниманием, дивясь не столько познаниям Дионисия в области естественных наук, сколько спокойствию Насти. Конечно, она могла бы не раз поставить его в тупик или с помощью своей философской науки опровергнуть какие-нибудь богословские догматы, но она даже не попыталась сделать это. А Дионисий Десницын, прощаясь с Настей, уже совсем по-мирски трясет ее руку и, посмеиваясь, спрашивает: - Так вы не отрицаете, значит, что еще многое вам, материалистам, неведомо? - Мы не были бы материалистами, если бы отрицали это. - И уж вы нас извините, Анастасия Ивановна, за то, что столько времени у вас отняли. Но кто знает, - задумчиво и на сей раз вполне серьезно добавляет он, - может быть, беседой этой оказали вы если не всей православной церкви, то нашей духовной семинарии большую услугу. А фамилия физика, формулы которого мы вам передали, Куравлев Ярослав Ефимович. 6 Оставшись одни, дед и внук некоторое время молча смотрят друг на друга. - Я бы на вашем месте последовал примеру бывшего профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова... - негромко говорит Андрей. - Помышлял уже об этом, - без обычной своей иронической улыбки признается Дионисий Десницын. - Но ведь он сделал это в сорок восемь лет, а мне уже восьмой десяток. Поздновато. Да и привык я к своей рясе. Ходишь в ней и дома, и по улице, как в домашнем халате. Ну кто еще, кроме нас, может позволить себе такое?.. Андрей молчит. Он знает, что спорить с дедом бесполезно. Видно, он и в самом деле окончательно разуверился во всевышнем, а не отрекается от него публично лишь потому, что не хочет ставить в затруднительное положение сына и внука. Никогда еще не хотелось так Андрею побыть одному, собраться с мыслями. И он уходит из дома, не предупредив об этом деда. Уж очень тревожно сегодня у него на сердце, а в мыслях такой разнобой... Вот уже более получаса бродит он по улицам, выбирая самые малолюдные. Сейчас бы ему не по родному городу бродить, а по пустыне, по дикому, безлюдному краю, и чтобы вокруг ни одного живого существа, а лишь один он да бог. Может же он вмешаться в его судьбу, подать какой-нибудь знак, зародить хотя бы чувство уверенности в самом себе. Почему вмешательство его может сказываться только в микромире? Ведь он великий, всесильный бог, ему все подвластно, все вокруг - его творение. Отчего же тогда общаться с людьми может он лишь в самых мизерных пределах им же созданной материи? Но даже если это и так, то проникнуть в микромир смогут ведь только ученые, а не те, кто служит ему, богу, кто жаждет общения с ним, кто хочет понять его полнее и глубже, чтобы затем рассказать об этом людям. Андрей упорно думает об этом и наконец решает, что, может быть, всевышний именно через людей науки, через этих безбожников собирается поведать о своем существовании. И если именно они оповестят об этом человечество, их словам, как это ни прискорбно сознавать, будет, конечно, больше веры, чем лицам духовного звания, и без того утверждающим существование творца всего сущего. Это успокаивает, но ненадолго. Другие мысли и сомнения с новой силой начинают одолевать его. Зачем богу вообще подавать какие-то признаки своего присутствия где бы то ни было? Если он не вмешивался в судьбы мира в страшнейшие периоды истории земного человечества, зачем ему это сейчас? Потому только, что раньше люди не могли проникнуть в его обитель в микромире, а теперь проникают и он вынужден отвечать на их вопросы? Нет, тут что-то не то, что-то лишенное всякой логики. Наверно, всевышнему просто нет никакого дела до человечества, в противном случае он не мог бы не вмешаться и не покарать тех, кто этого заслужил. Такими Андрей считает вовсе не безбожников, а жестоких священнослужителей, ибо не находит оправдания ни средневековой инквизиции, ни многочисленным крестовым походам, ни тем более порочности римских пап. И ему невольно приходят на память слова таких великих безбожников, как Вольтер и Дидро. Один из них сказал ведь, что со времени смерти сына пресвятой девы не было, вероятно, ни одного дня, в который кто-либо не оказался бы убитым во имя его. А не справедливо разве замечание Дидро? Конечно, он издевался над священнослужителями, но если действительно на одного спасенного приходится сто тысяч погибших, то, значит, дьявол в самом деле остался в выигрыше, даже не послав на смерть своего сына? А православная церковь, разве она была менее жестокой? Разве не были в свое время утоплены в Волхове псковитяне, обвиненные в ереси? Не требовал разве церковный собор по настоянию подавляющего большинства высшего духовенства сожжения русских еретиков? И их жгли. А жестокое подавление старообрядцев? Их казнили, отрезали им языки, ссылали чуть ли не на край света. И все во имя веры в бога. Зачем ему такая вера? Вот за что нужно было покарать служителей церкви, и это укрепило бы веру более, чем их жестокость. Достойна кары и любовь к низкопоклонству служителей господа. Разве не сплошное богохульство титулатура епископата? Все эти звания блаженнейших, святейших, преосвященнейших, высокопреосвященнейших и святых владык? А полный титул папы римского? Викарий Иисуса Христа, преемник князя апостолов, верховный священник вселенской церкви, восточный патриарх, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, монарх Ватикана. Все это давно уже вызывало в Андрее досаду. Какое-то время его утешала "Исповедь" Льва Толстого и другие его сочинения на религиозные темы, но такого смятения, как сейчас, он не испытывал еще ни разу. Более же всего смущает его теперь предстоящий эксперимент. И не потому, что он может не удаться. Неудача, пожалуй, не очень бы его огорчила. Ее можно было бы истолковать нежеланием всевышнего вмешиваться в судьбы земного человечества. Ну, а если он все-таки вмешается и даст чем-нибудь знать о себе?.. Это-то и страшит более всего Андрея. Если он отзовется сейчас на вмешательство экспериментаторов, пусть даже гневно, почему же тогда молчал целую вечность, имея гораздо большие причины для вмешательства и гнева? 7 Ректор духовной семинарии слушает Травицкого с заметным удивлением. Его раздражает слишком громкий голос магистра, возбужденная жестикуляция, хотя говорит он такое, с чем нельзя не считаться. Он почти дословно приводит высказывания профессора Московской духовной академии Глаголева. Давно, более полувека назад, было сказано это, а и ныне справедливо. Он говорил, что научное исследование направляет людей не по пути к церкви, а уводит от нее, ибо между положениями науки и тезисами веры существуют противоречия. И хотя конфликт между религией и наукой по многим пунктам в ту пору удавалось устранить, он прекрасно понимал, что развитие научных знаний будет непрестанно выдвигать все новые пункты для столкновений. "На ком лежит забота об их устранении? - вопрошал профессор Глаголев и сам же отвечал на этот вопрос: - Конечно, на нас с вами, господа!" - Эта речь профессора Глаголева была произнесена в Московской духовной академии еще в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а что сделано нами за это время? - спрашивает Травицкий с едва сдерживаемым раздражением. - Да, мы искали возможности примирения науки с религиозными представлениями. Даже находили, как нам казалось, достаточно убедительные аргументы их непротиворечивости. Но ведь это были лишь слова, чисто логические операции, которые материалисты относят к софистике. А у них имелись факты, неоспоримые данные экспериментов. И они правы, говоря, что всякий раз, когда наука делает шаг вперед, бог отступает на шаг назад. - А вы хотите, чтобы всевышний явил нам чудо? - спрашивает ректор, злясь на себя, что не находит должных слов, чтобы поставить на место этого слишком дерзкого магистра. - И думаете, что атеисты уверуют после этого в бога? - Ему бы следовало помочь нам доказать свое существование с помощью достаточно убедительных фактов, а еще лучше - экспериментов. Тогда уже никто не упрекнул бы нас в том, будто атеисты появляются потому, что наши доказательства существования бога ничего не стоят и хороши лишь для тех, кто и без того в него верует. - Именно это мы и собираемся сделать с помощью Куравлева. - А каким же образом? С помощью одних только никому не понятных математических формул? - Их поймут ученые... - А нам нужно, чтобы поняли это и простые люди, которые привыкли верить фактам. Потому-то и надо ставить физический эксперимент, не жалея средств. - Однако со слов Куравлева я понял, что он не намерен ставить физических экспериментов, полагая, что и одних только математических расчетов будет вполне достаточно. - Нет, этого будет явно недостаточно! - уже не сдерживая себя, восклицает Травицкий. - От него нужно требовать физического эксперимента! Раз он способен доказать что-то теоретически - должен, значит, подтвердить это и экспериментом. Ему нужно прямо сказать, что за средствами дело не станет. И если вы меня уполномочите, я сообщу ему об этом. - Нет, - твердо стоит на своем ректор, - мы ограничимся пока только математическими его расчетами. Такова воля главы епархии. А если бы была на то его личная воля, он бы вообще отказался от любого эксперимента. Но раз пожелал того епархиальный архиерей, он не вправе ему перечить. Да и риск в данном случае невелик. Пусть себе выводит свои формулы этот Куравлев. Если они и не укрепят веру, то и не пошатнут ее. А общение с ним надо бы поручить не Травицкому, а Десницыну. Он и уравновешенней, и в науке более его смыслит. 8 Пробыв у родителей около недели, Настя снова уезжает в Москву на консультацию. Дионисий Десницын снабжает ее к тому времени еще кое-какими расчетами Куравлева. Дверь ей открывает сам профессор Кречетов. У него на перевязи левая рука, но выглядит он вполне здоровым. - Что смотрите на меня такими удивленными глазами? - шутливо спрашивает он. - Ходят, наверно, слухи, что я отдаю концы? - Ну что вы, Леонид Александрович! - восклицает Настя. - Кто станет распускать такие слухи? Но то, что вы нездоровы, - ни для кого не секрет. - Ну, а что все-таки говорят о моей болезни? - продолжает допытываться Кречетов. - Не удивляются: такой здоровяк - и вдруг в постели? - Не знаю, как другие, а я удивилась, - чистосердечно признается Настя. - Но мало ли что может приключиться даже со здоровяком? Вот и пришла навестить... Толком ведь никто не знает, чем вы больны. Поговаривали, будто вы упали и сломали руку. Это правда? - Это наиболее вероятная версия, - смеется профессор. - Видите, рука действительно на перевязи. - Ну, а на самом деле? Вы же спортсмен, как же так неудачно упали? - Падают и спортсмены, тем более что я не такой уж молодой спортсмен, - посмеивается Кречетов. - Вы так меня заинтриговали, Леонид Александрович... Но если не находите нужным... - Да, лучше не будем больше касаться этой темы. Она мне не очень приятна. К тому же я почти здоров. Ну, а у вас как идут дела? Скоро ли можно будет познакомиться с вашей диссертацией? - Теперь скоро, только страшно уж очень, - вздыхает Настя. - А я, знаете, еще к вам зачем? Расспросить хотела о том физике, на защиту докторской диссертации которого вы меня приглашали... Кречетов заметно мрачнеет. - Лучше бы вы не спрашивали меня о нем, - устало говорит он после довольно продолжительного молчания. - Но уж раз спросили, я отвечу. Помните, как я расстроился в тот день? Но не потому, что он меня оскорбил. Просто досадовал на самого себя. Думал, что, может, слишком требователен был к этому докторанту. Решил даже познакомиться с другими его работами и готов был сам перед ним извиниться, если бы обнаружил в них какие-нибудь новые, интересные мысли. Но обнаружилась необычайная противоречивость его высказываний по многим фундаментальным вопросам субатомной физики. И даже просто ошибочные, антиматериалистические положения. Он допускает, например, что в микромире существуют явления, происходящие вне времени и пространства. - Допускает это не только он, но и кое-кто из довольно известных ученых на Западе, - осторожно замечает Настя. - Да, американский физик Чу, например, и некоторые другие сторонники феноменологического направления в физике элементарных частиц. Что дает повод для подобных утверждений? Главным образом современные затруднения, связанные с пространственно-временным описанием внутренней структуры этих частиц. - А как вам кажется, на этом не смогли бы спекулировать богословы? - За это давно уже ухватились фидеисты всех мастей. Это теперь их главное направление в борьбе с материалистами. Помните их утверждения о "свободе воли" электрона? Или спекуляцию "соотношением неопределенности" Гейзенберга? Ну, а теперь сторонники физического идеализма и откровенные фидеисты стали утверждать, будто принцип причинности, обусловленности явлений не распространяется на область внутриатомных процессов. - В нарушении принципа причинности в микромире богословы видят чуть ли не вмешательство всевышнего... - Не чуть ли, а самым серьезным образом! - восклицает Кречетов. - Они утверждают даже, что существуют абсолютные, непреодолимые границы познания и что область веры начинается будто бы там, где кончается область знаний. - И, усмехаясь каким-то своим мыслям, профессор, как бы между прочим, добавляет: - Убеждение в существовании такой границы познания вдохновило одного свихнувшегося физика попытаться поставить эксперимент общения со всевышним. - Уж не того ли, который столь неудачно претендовал на докторскую степень?! - невольно восклицает Настя. - А как это вы догадались? - удивляется Кречетов. - Такая уж я догадливая, - улыбается Настя. - А вам откуда это известно? Не консультировался же он с вами? - Представьте себе, консультировался. - После всего того, что между вами произошло? - А может быть, как раз именно поэтому. Наверное, я все-таки убедил его тогда, что немного разбираюсь в механике субатомных миров, и ему захотелось узнать мое мнение о возможности такого эксперимента. Но он, конечно, не пришел ко мне сам, а прислал довольно объемистый трактат, подписанный вымышленной фамилией. - А как же вы догадались, что это именно он? - Это следовало из всего того, что я прочел в других его работах. - Ну, и что же вы ему ответили? - Разобрал этот новый его трактат с такой же основательностью, как и диссертацию. - И он уже получил ваши замечания? - Получил, наверное. И кажется, именно по этой причине пострадала моя рука... Не понимаете? Настя отрицательно качает головой. - Пришел он ко мне среди бела дня и, как только я открыл ему дверь, выхватил что-то похожее на пистолет. Но пистолет его дал осечку, а может быть, я успел вовремя дверь захлопнуть, только выстрела не произошло. Но, торопясь захлопнуть дверь, я поскользнулся, упал и сломал руку. Вот, собственно, и все. Весьма возможно, впрочем, что это был совсем не он. - А вы разве не видели его лица? - Он был в надвинутой на глаза меховой шапке и с поднятым воротником. К тому же у нас на лестничной клетке темновато. Я, однако, почти не сомневаюсь, что это мог быть только он. По моим расчетам, это произошло как раз в тот день, когда он должен был получить мой ответ. По его просьбе мое письмо было послано ему до востребования. - Да, пожалуй, это действительно мог быть он, - подумав немного, произносит Настя. - А вы заявили об этом в милицию? - Нет, в милицию я не заявлял и вас очень прошу об этом происшествии никому ни слова. По-моему, психически он не вполне здоров, и мне не хотелось бы привлекать его к ответственности. - Но его же нужно в сумасшедший дом! - возмущается Настя. - Он ведь снова может прийти... - Не волнуйтесь, Настенька, - успокаивает ее Кречетов, - больше он стрелять в меня не будет. Да и потом, нет ведь полной уверенности, что это он. А если рассказать все милиции, они непременно арестуют именно его, ибо против него больше всего улик. А если потом окажется что это не он, представляете, как я буду выглядеть? Лишил его докторской степени да еще обвинил в покушении на убийство... Но Настю все эти доводы Кречетова ни в чем не убеждают, и она просто не находит слов от возмущения. Лишь успокоившись немного, она спрашивает: - Ну, а если это действительно был кто-то другой? - Кто-то другой покушаться на меня не мог. Так покушаться мог только явно сумасшедший. А единственный мой знакомый, производящий впечатление сумасшедшего, это он. И не будем больше об этом, если вы хоть немного меня уважаете. - Извините меня, пожалуйста, Леонид Александрович! Я не знала, что этот разговор так вас расстроит... Мне вообще давно пора дать вам возможность отдохнуть. Еще только один вопрос: как поживает ваша племянница Варя? Навещает она вас? - С тех пор как заболел, приходит почти ежедневно, хотя теперь она не только работает, но и учится в заводском техникуме. - А замуж все еще не собирается? - Претендентов на ее руку, по имеющимся у меня сведениям, достаточно, - улыбается Леонид Александрович, - но она одержима почти фанатической идеей - перевоспитать одного сбившегося с пути парня. "Сделаю, говорит, из него настоящего человека". И чует мое сердце, добьется своего и именно ему отдаст, наверное, свою руку и слишком уж доброе сердце. 9 В тот день Настя так и не решилась показать профессору расчеты Куравлева. Она приходит с ними спустя неделю. На ее расспросы о здоровье Леонид Александрович лишь шутит, и вообще по всему чувствуется, что он в хорошем настроении. Да она и не помнит такого случая, чтобы он хоть когда-нибудь был не в духе. Зная, что профессор не молод и обременен множеством дел (хватает, наверное, и неприятностей), она всегда восхищается его оптимизмом. - Что, холодновато? - спрашивает он Настю. - Ишь как раскраснелась с мороза! А я вас сейчас чайком погрею. Проходите, пожалуйста. Мы, холостяки, народ расторопный, мастера на все руки. Он поспешно уходит на кухню. Вернувшись, устраивается в своем любимом кресле. - Ну-с, а теперь к делу. Слушаю вас. Настя торопливо расстегивает свой портфель, извлекает несколько страниц, исписанных Куравлевым, и протягивает их профессору. - Вот, посмотрите эти формулы, пожалуйста. Кречетов с интересом всматривается в неровные строки, написанные торопливой рукой, негромко приговаривая: - Любопытно, любопытно... Да и почерк чем-то знаком... "Неужели он узнает руку Куравлева?.. - тревожится Настя. - Тогда придется все ему рассказать. А может быть, лучше и не таить ничего, не ждать, пока сам догадается, чьи это формулы?.." - Черт побери! - прерывая мысли Насти, восклицает Кречетов. - Да ведь это же почерк Куравлева! И некоторые формулы мне уже знакомы... Откуда это у вас? Настя молчит. - Конечно, тут все очень сумбурно, но я помню, каким был математический аппарат предлагаемого им вторжения в "область Икс", в это "пристанище всевышнего". Выкладывайте-ка, откуда это у вас? И Насте приходится рассказать все, что она знает о Куравлеве и богословах Десницыных. - А теперь объясните мне, пожалуйста, - внимательно выслушав Настю, спрашивает Кречетов, - почему вы сами не решились мне все это рассказать? Настя даже краснеет невольно. - Видите ли... - запинаясь, начинает она. - У вас ведь с Куравлевым такие отношения... - Боялись, что я буду необъективен в их оценке? - кивает профессор на листки с формулами. - Как вы могли подумать такое, Леонид Александрович! Я бы тогда вообще не стала вам этого показывать. Отнесла бы кому-нибудь еще... - Ну ладно, ладно! Будем считать, что я просто неудачно пошутил. Ну, а как к Куравлеву ваши богословы относятся? - Настороженно. Опасаются шарлатанства с его стороны. - Это они напрасно. Он человек, может быть, и свихнувшийся, но не шарлатан. К тому же талантлив как математик. Бредовость у него лишь в одном пункте - он убежден в возможности общения со всевышним. А под всевышним имеет он в виду вовсе не библейского боженьку, а высшую нематериальную силу, сотворившую мир, что, в общем-то, не противоречит гегелевской "абсолютной идее" и "мировому разуму". Вы, пожалуйста, объясните все это вашим батюшкам... - А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще, по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри. Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и многие марксистские труды. - Да откуда вам все это известно? - удивляется Кречетов. - Что он сам, что ли, признался вам в этом? - Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на научные темы! - Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал бы примеру профессора богословии Осипова! - невольно вырывается у Кречетова. - Он, пожалуй, и сделал бы это, - задумчиво произносит Настя, - но у него ведь сын богослов и внук - кандидат богословия. - Ну, а внук тверд ли в вере? - Похоже, что на распутье. Он еще молод - мой ровесник. Вместе когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру, дает возможность самому до всего дойти. - Да и вы, наверное, поможете, - усмехается Кречетов. - Честно вам признаться - очень хотела бы. Думается мне, что и эксперимент Куравлева сыграет в этом существенную роль. Похоже, что Десницын-младший возлагает какие-то надежды на этот эксперимент. Результат его разрешит, наверное, многие сомнения Андрея... - Ну, а руководство духовной семинарии и ее ректор, они тоже возлагают какие-то надежды на эксперимент Куравлева? - любопытствует Кречетов. - Конечно! Представляете себе, что бы это им дало в случае успеха? - Но о каком же успехе может быть речь! Они же не фанатики? - Нет, не фанатики, а довольно трезвые люди. Особенно ректор. И не случайно, по-моему, поручил он Дионисию Десницыну "курировать", так сказать, проведение этого эксперимента. На тот случай, наверное, если Куравлев начнет мудрить. Известно ему, пожалуй, и то, что Десницын со мной консультируется. Но есть среди богословов и фанатик - это магистр Травицкий. Судя по всему, именно он особенно рьяный поборник экспериментов Куравлева. И скорее всего, потому, что ему каким-то образом стало известно, будто подобный эксперимент хотели поставить еще какие-то физики. Вы ничего не знаете об этом? - Впервые слышу, - удивленно пожимает плечами профессор Кречетов. - И откуда такое поветрие? За границей полно всяческих спиритов и мистиков, но у нас?.. Ну, а чем же закончились эксперименты конкурентов Куравлева? Не завершились разве полным провалом? - Дело гораздо хуже... Да, да, Леонид Александрович, я не шучу! Поставь они этот эксперимент, он бы с треском провалился и, уж во всяком случае, не дал бы никаких положительных результатов. Но, повторяю, дело обстоит гораздо хуже - им не дали осуществить этого эксперимента. - То есть как это, не дали? - Из-за отсутствия необходимых средств они вынуждены были передать все свои расчеты за границу. За что и были будто бы арестованы работниками госбезопасности. Обо всем этом разведал каким-то образом магистр Травицкий. - А не выдумка это Травицкого? - Дионисий Десницын уверяет, что не выдумка. Ими это как-то проверялось. Профессор Кречетов молча ходит некоторое время по комнате, потом вдруг обрадованно восклицает: - Знаете, я, кажется, смогу уточнить все это у более компетентного лица! 10 Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила не встречать ее - от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером. Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна. Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев намеревается "моделировать" идею всевышнего с помощью одних лишь математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно, но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна. В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире, невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого общения. Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей своей истории. Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг знакомый голос: - Не пугайся, это я, Андрей Десницын. Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос: - Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на станцию, я пообещал ему встретить тебя. - Ну, раз уж сам напросился в провожатые, - весело говорит Настя, - то возьми меня под руку - видишь, какая пурга. - А к нам ты зачем заходил?- немного погодя спрашивает его Настя. - Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева. Не мистификация ли это? - Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком. "Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или подождать, пока это станет известно точно? - думает Настя. - Нет, пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться..." А Андрей просит: - Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу, что профессор Кречетов о Куравлеве говорил. Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об одном - поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает: - Сначала забегу домой, а потом зайду. 11 В просторной комнате Десницына-старшего, кроме его внука, еще какой-то мужчина. Присмотревшись, Настя узнает в нем того самого человека, которого видела недавно возле дома Десницыных вместе с Куравлевым. - Вот, познакомьтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, - обращается к ней Десницын, - это наш коллега, магистр Стефан Антонович Травицкий. Прежде чем стать богословом, учился на физико-математическом во Львовском университете. Вам, наверное, интересно будет с ним побеседовать. - Учился я там, правда, всего два года, но интереса к естественным наукам не потерял, - солидным баском произносит Травицкий, самодовольно поглаживая свою холеную бородку. - Продолжаю и теперь следить за их развитием по доступной мне литературе. А вы, значит, философ? - Да, готовлюсь к защите кандидатской диссертации, - отвечает Настя. - Внук сообщил мне, что ваш профессор одобрил вычисления Куравлева, - снова вступает в разговор Дионисий Десницын. - Правильно он вас понял? - Не совсем, пожалуй, - улыбается Настя, обернувшись в сторону Андрея. - Профессор ничего не одобрял, а засвидетельствовал только, что формулы достаточно грамотны и что в них есть некоторый смысл. - Было еще сказано, кажется, что он неплохой математик? - Да, это профессор Кречетов действительно сказал, - подтверждает Настя, - хотя Куравлев незаслуженно оскорбил его при защите своей докторской диссертации. - Ах, так это, значит, тот самый Кречетов! - восклицает Травицкий. - Что вы имеете в виду под "тем самым"? - невольно хмурится Настя. - Ну, а вы, конечно, разделяете точку зрения своего профессора о незыблемости принципов причинности? - спрашивает Травицкий, пропуская мимо ушей вопрос Насти. - Я читал недавно его статью в каком-то из научных журналов. Однако другие ученые не отрицают того, что причинность не только нарушается, но и вовсе отсутствует в субатомном мире. - Утверждают это главным образом западные ученые, - замечает Настя, - сторонники физического идеализма, отрицающие объективность познания. Во всяком случае, отсутствие причинности в микромире никем пока не доказано экспериментально. - Весьма вероятно, что скоро это будет доказано, - многозначительно произносит Травицкий, видимо имея в виду эксперименты Куравлева. - И тогда в таинственной области микромира обнаружатся совсем иные закономерности. - Какие же? - едва заметно улыбается Настя. - Подвластные только всевышнему, - с фанатической убежденностью произносит Травицкий. Продолговатое лицо его напоминает теперь Насте суровый облик средневекового иезуита. - И, кто знает, может быть, всевышнему не очень-то понравится это вторжение, - мрачно заключает Травицкий. Десницыны, прислушиваясь к этому спору, смотрят на Настю: один - с восхищением, другой - с любопытством. - Почему вы думаете, что всевышний может разгневаться? - спрашивает Настя Травицкого. - Разве его может шокировать то обстоятельство, что станет известно наконец, где именно находится его обитель? Дионисий с трудом скрывает улыбку, а Травицкий, делая вид, что не замечает иронии Насти, спокойно отвечает: - Для всевышнего нет различия между великим и ничтожным. Он может пребывать как в космосе, так и в антикосмосе, то есть в микромире. - Тогда уж лучше искать его в космосе, - простодушно предлагает Настя. - Тем более, что и там тоже обнаруживается нарушение некоторых фундаментальных законов природы. Академик Амбарцумян сообщает, например, что из ядер некоторых галактик наблюдается такое мощное истечение сгустков материи, которому нет пока удовлетворительных объяснений. Он допускает даже, что данные подобного рода могут привести к противоречию с законом сохранения энергии и вещества. Почему бы тогда не допустить пребывание всевышнего именно в этих таинственных ядрах галактик? Для всевышнего это ведь куда более достойная обитель. Травицкий смотрит на Настю с удивлением. Видно, эти данные ему неизвестны. Но он не теряет присутствия духа и довольно бодро заявляет: - Я не вижу в этом никаких противоречий. Напротив - это лучшее подтверждение того, что для всевышнего действительно нет разницы между великим и ничтожным. - Досадно только, - как бы между прочим замечает Дионисий Десницын, - что факты эти обнаружил не какой-нибудь верующий в бога астроном, вроде аббата Леметра, а явный безбожник, активный пропагандист атеизма Амбарцумян. Заметив хмурый взгляд Травицкого, он поясняет: - Я это потому промолвил, отец Стефан, что вспомнил трактат папы Пия Двенадцатого "Доказательство существования бога в свете современной науки", прочитанный им на заседании Ватиканской академии наук. В этом трактате он провозгласил истинными учеными лишь тех, которые не только проникают в тайны природы и тем указывают человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную гармонию всемогущего бога. - А "язык чисел, формул и экспериментов" - это вольный ваш пересказ изречения папы или подлинные его слова? - с нескрываемой заинтересованностью спрашивает Десницына Травицкий. - Подлинные его слова, отец Стефан, - утвердительно кивает головой старый богослов. - Я процитировал их дословно. - Значит, все-таки не только цифры, но и эксперименты? - задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит магистр. - Засиделась я у вас, - говорит Настя и, попрощавшись с Травицким и Десницыными, направляется к двери. Андрей выходит вместе с нею и, несмотря на ее протесты, провожает до дому. 12 Совещание у ректора духовной семинарии назначается на десять утра. В его кабинете Дионисий Десницын, Стефан Травицкий, Ярослав Куравлев и еще несколько преподавателей семинарии. Должен был приехать и глава епархии, но его задержали какие-то неотложные дела, и он поручил ректору провести совещание без него. Весьма возможно, впрочем, что не приехал он и по каким-то иным причинам. Ректор еще не дал слова Куравлеву, а тот уже ходит по кабинету, заложив руки за спину, будто он тут совсем один. Но даже после того, как ректор просит его изложить свою идею, он, словно по инерции, продолжает некоторое время молча шагать перед собравшимися богословами. Потом останавливается и, не убирая рук из-за спины, произносит глухим, простуженным голосом: - Мне известно, что все вы или почти все не одобряете моего намерения моделировать мою идею с помощью одной только математики, это не будет достаточно эффективно. Но что касается эффекта, то в этом вы убедитесь сразу же после того, как опубликуете результаты моих вычислений хотя бы в "Журнале Московской патриархии". Можете не сомневаться - их тотчас же перепечатает вся мировая пресса. Ученые с мировыми именами засвидетельствуют тогда доказанность существования всевышнего. Травицкому стоит большого труда сдержать себя от замечания, что укреплять в вере нужно сейчас простой народ, а не интеллигенцию. - Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе математики, - все еще раздраженно продолжает Куравлев, - то я приведу вам некоторые исторические примеры. Поль Дирак, как известно, чисто теоретическим путем создал свою знаменитую релятивистскую теорию электрона. Теория предсказала существование позитрона и обосновала возможность существования целого семейства античастиц. Все это подтвердилось экспериментами. "Вот видите, все-таки экспериментами!" - так и хочется выкрикнуть Травицкому. - А волны вещества разве не были предсказаны де Бройлем еще в тысяча девятьсот двадцать третьем году? Куравлев будто чертит в воздухе какие-то математические знаки. Была бы тут доска, он мигом бы, наверное, всю ее исписал. Да, похоже, что он и в самом деле незаурядный математик, во всяком случае, явно одержим математикой. Куравлев говорит еще довольно долго, то с энтузиазмом, то каким-то расслабленным голосом, будто отвечая на чьи-то нелепые вопросы, хотя никто ему их не задает. А когда кончает, наконец, свою речь, неожиданно сникает и направляется к выходу. - Вы тут посоветуйтесь о моем предложении, а я не буду вам мешать, - бросает он на ходу. Никто не произносит ни слова. Тогда ректор, нервно теребя свой наперсный золотой крест, обращается к Травицкому: - Все это время мне приходилось сдерживать вас, отец Стефан. Теперь вы можете высказаться. - Куравлев произнес блестящую речь в защиту математических методов исследования. Но вы представляете, как все это будет выглядеть, если ему удастся осуществить свой замысел? Кто сможет в этом разобраться? Напечатать все его формулы в "Журнале Московской патриархии" будет ведь просто невозможно. - Но не отказываться же нам от его услуг? - произносит ректор. - Доверие к науке сейчас почти безгранично, и мы не можем упустить возможности с ее помощью подкрепить Библию математическими расчетами. "Ого, как заговорил? - мелькает в голове Травицкого. - Но это уж не без влияния главы епархии". - Не мешает вспомнить и слова Декарта, - замечает кто-то из преподавателей семинарии. - Он сказал: "Бог создал натуральные числа, все прочее - дело рук человеческих". Из этого следует, что все истинные идеи вложены в наш разум всемогущим богом с помощью математики. - А верующим нужен не разум, все чаще склоняющий их к ереси, - вступает в разговор еще кто-то из богословов, - им нужно чудо, ибо всякое чудо есть свидетельство существования бога, имеющего неограниченную власть исполнить то, о чем просят его верующие в своих молитвах. - Благодарю вас, отец Александр, - почтительно кланяется в его сторону Травицкий. - Нам, конечно, более всего не хватает сейчас именно современного чуда, так как вера в библейские чудеса меркнет. И такое чудо возможно. Вот послушайте, что говорит об этом католический богослов Лелотт в своей книге "Решение Проблемы жизни". Травицкий достает записную книжку и, торопливо полистав ее, читает: - "Современная наука приходит к отрицанию строгой причинности законов и признает в их действии некоторую область случайности - область, в которой разыгрываются исключения из закономерности. В таком понимании чудо совершалось бы именно в этой области, расширяя ее или, наоборот, сужая. Чудо оказалось бы тогда вмешательством божьим, действующим на долю случайности в естественных законах с тем, чтобы повлиять на наши умы". Ну, скажите же, духовные отцы, разве не прямое отношение имеет это к задуманному Куравлевым? И разве не следует из этого, что нам нужен именно физический эксперимент, а не теоретические изыскания? Слова эти производят на всех заметное впечатление, однако перечить ректору никто не решается. - Ну, а вы чего так упорно молчите, отец Дионисий? - обращается ректор к Десницыну. Старый богослов действительно не проронил еще ни слова, но слушал Травицкого с большим вниманием. Ему все еще непонятно, почему он с таким упорством настаивает на физическом эксперименте? Вообще-то эксперимент, конечно, убедительнее любых теоретических расчетов. Он подтверждает их и закрепляет. Но как же мыслит себе такой эксперимент здесь, в стенах духовной семинарии, магистр Травицкий? Не нравится Десницыну и мысль о возможном вмешательстве божьем. Что под этим имеет в виду Травицкий? Нет, уж пусть лучше Куравлев занимается математическим моделированием. - Я все слушаю, - отвечает Дионисий ректору. - Слушаю и размышляю. Конечно, не худо бы поставить физический эксперимент, но для этого придется попросить в аренду один из ускорителей в Дубне или Серпухове. Без их помощи не проникнешь ведь в субатомные пространства. Поэтому я за математический эксперимент, предлагаемый Куравлевым. - В самом ли деле в этом таинственном атомном мире открытия делали математики? - спрашивает Дионисия ректор. - Не все, конечно, но многие действительно были ими предсказаны на основании методов математической физики, - подтверждает Десницын. Совещание у ректора длится еще некоторое время и кончается после того, как большинство высказывается за математический вариант вторжения Куравлева в предполагаемую обитель всевышнего. А когда ректор докладывает о принятом решении архиерею, главу епархии оно вполне удовлетворяет. При всем его желании укрепить веру каким-нибудь современным экспериментом, он ведь не за всякий эксперимент. Скорее, даже он против эксперимента, таящего в себе элемент риска. А увенчается математическое моделирование Куравлева успехом или потерпит неудачу - ни вера, ни его, епархиального архиерея, репутация от этого не пострадают. Похоже, что и обойдется это недорого. Во всяком случае, Куравлев даже не заикается пока о вознаграждении. Весьма возможно, что он и не попросит ничего, ибо, несмотря на свою ученую степень, Куравлев, конечно, и сам искренне верит во всевышнего, ставя веру выше разума, подобно некоторым ученым Запада. Без этого, наверное, и помышлять нельзя о подобном эксперименте. 13 Вчера к профессору Кречетову приходила его племянница Варя. С тех пор как Леонид Александрович повредил себе руку, она навещала его почти каждый день. Хотела даже вообще перебраться к нему, пока его больная рука на перевязи. - Но ведь у тебя отец болен, - напомнил ей Кречетов, - и посерьезнее моего... Варя не любила говорить о своем отце - в последнее время он принес ей много горя. - Если бы только он не пил, - тяжело вздохнула она, - давно бы, пожалуй, выздоровел. Какое все-таки ужасное злодейство это пьянство! Профессор хотел было поправить свою племянницу, но, подумав, решил, что, может быть, она права, употребив вместо слова "зло" - "злодейство". В конце концов зло, приносимое водкой, - результат злодейства по отношению к самому себе. - Ну, а у самой-то как у тебя? - спросил он Варю. - Пишет ли Вадим? При упоминании имени Вадима она так и засветилась вся. Ей особенно приятно было, что ее Вадимом интересуется дядя Леня, недолюбливавший его. - Пишет Вадим, пишет, дядя Леня! До самых мельчайших подробностей жизнь свою описывает. - Представляю себе, какая там у него жизнь... - Такая же, как и у многих других, а может быть, и посодержательнее, чем у некоторых, - обиженно произнесла Варя, имея в виду кое-кого из своих знакомых, не знающих, чем убить время. - Работает, учится, повышает свою рабочую квалификацию. Лекальщиком решил стать. Знаете, что это такое? - Имею представление, - улыбнулся Леонид Александрович. - А мне пришлось книгу взять в нашей технической библиотеке - не знала я толком, что это такое. Хоть это, в общем-то, слесарное дело, но требует, оказывается, не только мастерства, но и большой грамотности. Не ниже десятилетки. Посмотрела я, какие сложные чертежи приходится им читать (в книге даже сказано "свободно читать") и какие сложные фигуры вычерчивать, в том числе и так называемые кривые второго порядка, сразу же прониклась уважением к этому лекальному делу и большое письмо Вадиму написала. - Он что, сейчас только этим загорелся? - Почему же сейчас только! Он и прежде считался на своем заводе неплохим слесарем. А теперь с моей поддержкой постарается еще и хорошим лекальщиком стать. - Твоя поддержка, Варюша, сейчас, по-моему, самое главное для него. Когда будешь ему писать, передай привет от меня. - Это правда, дядя Леня? - радостно воскликнула Варя. - Знаете, как он вас уважает! - Откровенно говоря, что-то я этого не заметил, - усмехнулся Леонид Александрович и, чтобы не огорчать племянницу, добавил: - Правда, был я тогда предубежден против него и потому, наверное... - Вы имели тогда все основания так к нему относиться. Он и сам знаете как свое прошлое осуждает?.. - Ладно, не будем больше об этом! - махнул рукой Леонид Александрович. - Расскажи лучше, как живешь, что дома? - Да все так же, что у нас может быть нового? Ну, а когда вам разрешат снять перевязь с руки? - Теперь скоро, может быть даже завтра. В тот же день, как только хирург разрешает Кречетову снять руку с перевязи, Леонид Александрович звонит своему старому знакомому, полковнику государственной безопасности Уралову, и просит принять его. - Рад вас видеть, уважаемый Леонид Александрович, - радушно приветствует профессора полковник в своем кабинете. - Говорили, будто вы захворали? - Сейчас это уже позади, - беспечно машет рукой Кречетов. - А к вам я вот по какому делу. Не знаете ли вы что-нибудь о передаче или попытке передачи за границу методики эксперимента, с помощью которого предполагалось осуществить нечто вроде "общения со всевышним"? - Впервые слышу о таком, - удивленно пожимает плечами Уралов. - Я так и думал. Скорее всего, богословы сами сочинили это для большего доверия к своим замыслам. Они ведь уверяют, будто физиков, затеявших такой эксперимент, арестовали. Остался, однако, какой-то подмосковный батюшка, с которым они имели дело. Он помогал им в приобретении необходимой для их эксперимента аппаратуры. - А батюшку этого не отцом ли Никанором звать? - восклицает вдруг полковник. - У него приход в Тимофеевке? - Да, кажется, - не очень уверенно подтверждает Кречетов. Корректный, сдержанный Уралов начинает хохотать так заразительно, что даже профессор невольно улыбается, хотя понятия не имеет, чем он так развеселил полковника государственной безопасности. - Да это же, наверное, наши с вами старые знакомые! - снова восклицает Уралов. - Корнелий Телушкин и Вадим Маврин. Они действительно облапошили тимофеевского батюшку, отца Никанора, заполучив у него бесплатно несколько старинных икон для того будто бы, чтобы выменять их у иностранцев на нужную им аппаратуру. Но ведь это же была сплошная афера, ибо ни о каком общении со всевышним эти мошенники даже и не помышляли. А арестовали их, как вам известно, за общение не с господом богом, а с иностранными агентами, занимавшимися научно-техническим шпионажем. Побеседовав с полковником Ураловым еще некоторое время, профессор Кречетов возвращается домой, но Куравлев со своим экспериментом долго не выходит у него из головы. А что, если позвонить кому-нибудь из сослуживцев Куравлева по научно-исследовательскому институту, в котором он работает? Дружит же он там с кем-нибудь? И Леонид Александрович вспоминает кандидата физико-математических наук, бывшего своего ученика, работающего как раз в этом институте. Найдя в записной книжке его служебный телефон, Кречетов торопливо набирает нужный номер. Терпеливо выслушав довольно обстоятельную информацию Проклова о его успехах, Кречетов, как бы между прочим, спрашивает: - Да, вот что, Юра: вместе с вами, кажется, работает Ярослав Куравлев? М-да!.. Исчез в неизвестном направлении? Даже при драматических обстоятельствах? Это любопытно. Расскажите-ка об этом поподробнее. - Только об этом ничего пока не известно. Мудрил он что-то у себя дома. Замыслил нечто вроде экспериментальной проверки одной своей идеи. На какой аппаратуре?.. В этом-то и загадка. Но факт остается фактом - взорвалось у него там что-то, и сам он чуть не отдал богу душу. - А насчет бога это вы так или бог имел к этому какое-то отношение? - Пожалуй, имел... Чудил в последнее время Куравлев. Стал вдруг одержим идеей общения со всевышним. Написал даже по этому поводу статью в "Журнал Московской патриархии". Ну, а потом стал экспериментировать - и угодил в больницу. Случилось это примерно месяц назад. - Да, печальная судьба... - вздыхает Кречетов. - Но что же все-таки могло там у него взорваться? - Это просто непостижимо. Он способный ученый, и его иногда осеняли оригинальные идеи. Говорят, что смастерил какое-то портативное электронно-вычислительное устройство собственной конструкции для производства своих расчетов. - А что же в этом устройстве могло взорваться? - Может быть, и не взорвалось. Достоверно известно только, что был пожар. Несколько часов спустя Кречетов сообщил Насте Боярской о своем разговоре с полковником Ураловым и Прокловым. 14 Иван Арсеньевич Боярский - отец Насти - не взялся бы за подобное поручение, если бы в поликлинике Академии наук не работал его приятель психиатр. Вот к нему-то и решает он обратиться за справкой. - Вот уж никак не ожидал, что тебя может интересовать этот параноик! - удивляется приятель. - Хотя постой, постой - ты ведь в Благове, а именно туда уехал Куравлев по совету своего лечащего врача. - Не был пока. А узнал я о нем от дочери. Он что, действительно параноик? - Недавно даже в психиатрической больнице побывал. Экспериментировал тайком от всех у себя на квартире и чуть было не угодил на тот свет. - Что же это был за эксперимент? - Что-то вроде попытки общения с самим господом богом. Бредовые идеи для параноиков характерны. - Ну, а каковы умственные способности Куравлева? - У параноиков, как ты и сам знаешь, не отмечается снижения интеллекта. Не страдают они и расстройством восприятия. И вообще во всем, что не относится к их бредовым идеям, остаются они достаточно полноценными. Куравлева, кстати, считают даже талантливым математиком. А с помощью своего эксперимента он пытался проникнуть... Забыл, как у него называется эта область... - "Область Икс", - подсказывает Боярский. - Фидеисты уверяют, что она начинается там, где кончается область знания. В эти тонкости Настя меня посвятила. Она ведь у меня философ. Насколько мне известно, для таких больных, как он, характерны не только бредовые идеи, но и идеи преследования. - Об этом мне ничего пока не известно. Знаю только, что Куравлев находится под наблюдением психиатров и ему рекомендовали изменить условия жизни. Он взял длительный отпуск в институте, в котором работал, и уехал к своим родным в Благов. Ты вот что еще имей в виду: в психиатрической больнице, в которой он лечился, наводил о нем справки кто-то из Благовской духовной семинарии. И, между прочим, интересовался не столько состоянием его здоровья, сколько подробностями эксперимента, в результате которого Куравлев чуть было не оказался по ту сторону бытия. Всю дорогу с тревогой думает Боярский о дочери. Обязательно нужно предостеречь ее от общения с Куравлевым. А если он какой-нибудь аферист, богословы и сами с ним справятся, они народ неглупый. Это он знает по многолетнему общению с Дионисием Десницыным. 15 ...Не спится сегодня Андрею. Все думает о своей угасающей вере. Страшась этого, он в то же время испытывает смутное чувство какого-то облегчения, освобождения от чего-то для него непосильного. У деда тоже горит еще свет, значит, и он не спит, хотя для него сомнения эти давно уже позади. Но он стар, и мысли о смерти не могут не тревожить его. Ведь если бог все-таки есть, каково ему будет там, на том свете? А может быть, ему просто плохо - сердечный приступ или еще что-нибудь?.. Андрей осторожно приоткрывает дверь. - Это ты, Андрей? - окликает его дед. - Ну входи, входи. Я не сплю. Садись и поведай, какими сомнениями томим. Или заглянул просто так, из любопытства - не отдал ли дед богу душу? Андрей молчит, насупясь: не любит он эти грубоватые шутки деда. - Представляю, какой из тебя проповедник будет, если решишься, наконец, принять сан иерея, - смеется Дионисий. - Что скажешь прихожанам, чем утешишь слабых духом? Не дождавшись ответа, Дионисий продолжает: - А умирать ох как неохота! Умереть, однако, придется, ибо о смерти знаешь как ученые говорят? "Смерть - это цена, которую мы вынуждены платить за нашу высокую организацию, за огромную сложность организма, приобретенную в процессе эволюции". Это значит, что никакого извечного совершенства ни нам, ни вообще ничему живому бог не дал. Оно обреталось в жестокой борьбе за существование, часто вслепую, методом проб и ошибок, как говорят кибернетики. А ты чего морщишься? Противны тебе столь кощунственные речи? Иди тогда спать. - Что это Травицкий привез вчера в лавку? - спрашивает Андрей. - Электронную вычислительную машину Куравлева. Ректор, однако, не хочет оставлять ее в стенах семинарии. Велел мне подыскать для нее другое помещение. Ломаю теперь голову над этим. - А Травицкий примирился, значит, эксперимент Куравлева будет только математическим? - Не знаю... Не очень уверен, что примирился. Все еще спорит с ним о чем-то. Помолчав, Дионисий продолжает с тяжелым вздохом: - Не нравится мне еще и то, что Травицкий всячески пытается отстранить меня от Куравлева. А ректор, кажется, не очень ему доверяет и хочет, чтобы я присматривал за ним... Ну, а теперь иди спать. 16 Настя редко выходит из дома по вечерам, но сегодня она весь день сидела над диссертацией и ей просто необходимо проветриться. Она уже четверть часа прогуливается по своей тихой, малолюдной улице, проходя мимо тускло освещенных окон дома Десницыных, с обидой думает: "Неужели Андрей не видит, что гуляю одна?.." Но тут кто-то подходит к ней сзади и осторожно берет ее руку. Настя не сомневается, что это может быть только Андрей. - Не пугайтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, это Травицкий, - слышит вдруг она голос магистра. - Очень хорошо, что я вас тут встретил - нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Он отпускает руку Насти и идет теперь рядом. - Известно ли вам, Анастасия Ивановна, - продолжает магистр, - что Куравлев не совсем здоров и находится на учете у психиатра? - Какое имеет значение, известно или не известно мне это? - настороженно спрашивает Настя. - А вот как вы-то можете полагаться на такого человека? - Его болезнь не связана с утратой или понижением интеллекта, - поспешно отвечает магистр. - Не контролируются лишь его симпатии и антипатии. Антипатия его к профессору Кречетову, например, переросла в ненависть... - К чему, однако, вы говорите мне все это? - снова спрашивает Настя. - К тому, что вы ученица профессора Кречетова и Куравлеву это известно. Мало того - ему ведь кажется, что по заданию Кречетова вы настраиваете против него местных богословов. Мой совет вам в связи с этим: оставьте вы в покое Десницыных, особенно Андрея, не калечьте его духовной карьеры. - А если я этого не сделаю? - с вызовом спрашивает Настя, резко повернувшись в его сторону. - Для вас это плохо кончится! - уже с нескрываемой угрозой произносит магистр и исчезает в темноте. Настя имела уже некоторое представление о Травицком, однако такой явной угрозы от него не ожидала. Но она еще не успевает осмыслить того, что произошло, как из дома Десницыных выходит Андрей и торопливо идет к ней навстречу. - Что он говорил тебе? - возбужденно спрашивает он. - Я видел из окна, как он к тебе подошел и сказал что-то... "Что ему ответить? - лихорадочно думает Настя. -