тяжести, уронил наземь. Рассыпалось тогда Знание на многие осколки, и взял каждый, случившийся рядом, долю по силам себе. С тех пор ни единая крупица Знания не должна оставаться без хозяина, ибо, сделавшись ничьей, падет она на землю и рассыплется на крохи столь мелкие, что никто не сможет собрать их. А если исчезнет с земли все Знание - пропасть тогда и всему роду человеческому, задолго до того, как доварит и съест Он мясо свое... 23. Приостановив процесс созидания, Петяша отвалился на спинку стула, закурил новую сигарету и перечел написанное. А что, пойдет! Пожалуй, решил он, надо из этого сказку позабавнее сделать. И -чтобы действие происходило здесь и сейчас. Ибо - нефиг разных эскапистов-мескапистов баловать. И без того разбалованы уже донельзя... Да что же там Катерина из ванной не выходит? Сколько ждать-то; ужинать пора! Живот от голода эпиталамы поет! Петяша прислушался. В ванной все так же журчал душ... ...а из кухни, сквозь ор радио, явственно раздался скрип табурета. Петяша замер. Эт-то еще что за?.. Неслышно прокравшись к кухне, Петяша прислушался. Внутри все натянулось, точно готовая лопнуть струна - пережитое час назад давало о себе знать. За дверью, сквозь оглушительную музыку, кто-то кашлянул. Петяша окинул взглядом прихожую. Чужой обуви у порога не наблюдалось. Тогда он, дотянувшись до палки от швабры, другой рукою рывком распахнул дверь кухни. Нет, в кухне вовсе не попивал кофеек каким-нибудь сверхъестественным образом проникший в квартиру злобный адвокат-парапсихолог Георгий Моисеевич Флейшман. Не было там ничего непонятного и страшного. За столом замер от неожиданности над рюмкой добытого из холодильника коньяку давний Петяшин приятель Володька Бабаков, человек, исключительно приятный в общении, но начисто лишенный вкуса к созиданию, вследствие чего - философ и вместе вечный студент, проживавший в петергофском студгородке без телефона и потому давным-давно снабженный на всякий случай ключом от входной двери. Внутренности Петяшины, поджавшиеся было от напряжения нервов, начали понемногу расправляться, а легкие, напротив, сократились, из чего вышел облегченный вздох. Володька меж тем - с несколько опасливой улыбкой отодвинул от себя рюмку. - Здоров. Я думал, ты в ванне сидишь... Кто у тебя там? Мягкая, прохладная слабость облегчения, ласково надавив на плечи и под колени, заставила Петяшу опуститься на табурет. - Здоров. Я - провизии промыслить ходил. - Шикарно живешь, - одобрительно заметил Володька, кивая на коньяк. - А в общагах слухи о тебе ходят. Сначала говорили, что помер, и как бы - не от голоду, а потом - что книгу издал и даже какую-то премию за это огреб. Может, хоть последнее -правда? Тогда - экземпляр с тебя! - Отчасти. Книга, обещали, вскоростти будет. А уж премии там, не премии... Бельмондо - это как получится. - Заплатят хоть? - Аванс - дали. - Давай - ты мне тогда и долг отдашь. А то сижу там у себя, без денег, на одной картошке... - Давай - отдам. Поставь пока кофе - там, в прихожей, в пакете. С этими словами Петяша быстро, пока Володька не успел запротестовать против впряжения его в общественно-полезный труд на благо человечества, пошел в комнату. Там он выдвинул ящик стола, где Димыч, как помнилось, должен был оставить полученные в издательстве деньги. В ящике, поверх стопки купюр, лежала записка. Коря себя за забывчивость - о записке ведь Катя тоже, помнится, передавала - Петяша развернул сложенный вдвое листок. Должен идти. Когда появлюсь - не знаю. Без меня ничего не предпринимай, постарайся из дому без нужды не выходить и не пускай никого. Приеду - объясню. Д. 24. Петяша перечел послание еще раз, но от этого оно не сделалось вразумительнее. Куда мог так внезапно исчезнуть Димыч, от которого, кстати сказать, уже уйму времени - ни слуху ни духу? Может, предполагается, что ему, Петяше, это известно, а записка была оставлена как раз на случай синдрома абстинентной амнезии? Чтобы наверняка донести хоть минимум информации... Похоже на то. А почему - из дому не выходить? Что такого страшного может случиться от этого? Хотя - страшное-то именно случилось, стоило только за продуктами нос высунуть... Выходит, Димыч что-то такое знал или предполагал? С чего, опять-таки? С каких, так сказать, этих самых? А - что значит: "в дом никого не пускай"? Вот Вовка приехал... Что ж, на улицу его гнать? Ведь полгода не виделись! В растерянности опустился Петяша на пол и сел так, облокотившись о выдвинутый ящик стола. По твердому его убеждению, Димыч никогда ничего не делал зря. Шутить в подобном ключе он тоже не стал бы. Ну, на пару дней -это еще могла бы оказаться шутка, но столько времени... Он же наверняка думал, что Петяша сразу, наутро найдет эту записку! Впереди снова маячила черная, мутная неизвестность, и под рубахой опять сделалось неспокойно. Интересно, подумалось Петяше невесть с чего, это -всякого человека неизвестность настолько пугает, или я - один такой моральный урод? Вот, к примеру, история эта, с Елкой и Катей... Чем не признак морального уродства? Дело в том, что он, Петяша, испытывал к ним обеим одинаково - до мельчайших мелочей одинаково! - сильную привязанность. Обычно, когда его спрашивали, каким макаром он понимает любовь, он отвечал, что любовь - это когда хочется сказать человеку, что любишь его. Так вот: сейчас ему, его же словами выражаясь, хотелось признаваться в любви и Елке и Катерине. Лучше всего, пожалуй, - чтоб они между собой подружились, привязались бы друг к дружке... Но - нет. Тут уж - точно хрен вам на рыло, господин Луков. Елка и так-то в достаточной мере нелюдима; и думать смешно. А что касается Кати... Подумав, как бы отнеслась к такому повороту Катя, Петяша вдруг обнаружил, что не может отдать предпочтения ни одному из возможных вариантов развития интриги. Да, все время, сколько он ее знает, она была ему, точно родная. Прямо-таки растворилась в нем. Это - да. Это - приятно и, как минимум, лестно. Но - где кончается полиция и начинается Беня? Где предел этому растворению друг в друге? Выяснять границы прочности отношений экспериментальным путем, откровенно говоря, боязно, да и вообще - не стоит. Х-хотя... После того, первого, дня Катя ни словом не намекнула на какой-либо интерес к личности Елки, к тому, кем была (или -пока что еще "является") Елка для Петяши и так далее. Это -уже само по себе ненормально. Лично ему, Петяше, раньше не приходилось сталкиваться с таким поразительным отсутствием легендарного женского любопытства. Необычно было и то, что она, хоть и явно не имела раньше никакого сколь-нибудь серьезного опыта общения с мужчинами, так точно понимала все его желания и так умела наслаждаться процессом общения, что словами не передать! Если так - может... За спиною скрипнула дверь. Петяша обернулся. В дверном проеме стояла Катя в его, Петяшином, привезенном когда-то давно, в мирные еще времена, из Таллина, махровом халате. Улыбка ее лучилась чистой, детской радостью жизни. - Там - кофе уже остыл, - весело сообщила она. - И - гость заждался. Тяжело опершись на заскрипевший жалобно ящик, Петяша поднялся на ноги. - Я еды принес, - сказал он. - Ты по этому поводу сготовь поужинать. А Вовку вместе с кофе - гони сюда. Катя упорхнула на кухню - к немалой радости Петяши. Ему вдруг остро захотелось обсудить то, о чем сейчас думал, с Володькой, с глазу на глаз. Что, интересно знать, он, человек в достаточной мере посторонний, скажет о гипотетической ненормальности его, Петяшина, мироощущения? Мир, как часто бывает от ожидания задушевного разговора, сменил ритм существования, словно бы злобное, частое тюканье метронома плавно перешло в ненавязчивую, нежную музыку. Жить стало теплее и уютнее, словно гармония мира и вправду не знает границ. Подчиняясь общему ритму жизни, в комнату вскоре явился Володька с двумя чашками кофе, в которые, судя по разлившемуся по комнате аромату, успел добавить толику коньяку. Однако разговор как-то не начинался. Потрепались об общих петергофских знакомых, обменялись анекдотами, затем Володька добыл из кармана свежее письмо от общего их знакомого из Сан-Франциско и поведал о злоключениях, постигших его, Володьку, в связи с необходимостью обналичить банковский чек, присланный ему этим самым знакомым ко дню рождения, а Петяша, в свою очередь, описал в красках процедуру улаживания дел в издательстве. Задушевного разговору не получалось. Как всегда, блллин... Петяша уже много раз ловил себя на этом: не мог он, никак не мог даже самым близким людям жаловаться на внутренние свои неурядицы и сомнения. Хотя и хотелось порой, но - не получалось. Чисто физически. Язык, по меткому народному выражению, не поворачивался. И всякий раз после подобного речевого ступора наваливалось досадливое разочарование и некоторое презрение к самому себе - то ли за то, что не проявил достаточно решительности, то ли оттого, что вообще имел слабость захотеть жаловаться кому-то на жизнь... Вскоре свежие жизненные впечатления у обоих товарищей иссякли. Закурив, Петяша почувствовал, что желание рассказывать о своих сомнениях пропало без следа. Вместо этого хотелось поведать о странной, не совсем понятной природе жизненных перемен последнего времени. Только - стоит ли? Стоит ли вообще об этом лишний раз вспоминать? А ну, как Вовка - вместо того, чтоб рассеять сомнения, объяснить все простыми совпадениями и его, Петяшиной излишней мнительностью - возьмет да подтвердит, что - да, не может на телефонной и электрической станциях быть такого бардака, чтобы бесплатно подключали уже раз отключенных юзеров; что писанина его никому не нужна, и платить за нее деньги согласился бы только полный идиот, а такие в бизнесе дольше трех дней не держатся... Или, чего доброго, придумает убедительную причину для интереса к нему, Петяше, разных чокнутых адвокатов и парапсихологов... Э! Не нужно Вовке ничего рассказывать! Там ведь, под дверью, Борис этот сидел... А подать-ка его сюды! Пусть рассказывает, что хочет, а Володька пусть послушает. А затем уж - Бориса выгнать, и, если Володька начнет задавать дельные вопросы, разговор завяжется сам собою. Авось даже додумаемся вместе до чего-нибудь конструктивного! Петяша придавил в пепельнице сигарету, прошел в прихожую и, крутанув замок, выглянул на лестницу. Борис, точно, до сих пор пребывал на лестничной площадке. Сидел себе на корточках, привалившись к стене. И выглядел - как-то не по-живому. Холодея от предчувствия недоброго, Петяша подшагнул к Борису и тронул его за плечо. Секунды три невидящие, словно бы стеклянные зрачки Бориса взирали прямо вперед. Затем глазные яблоки его медленно, натужно провернулись, уставились на Петяшу и - вдруг стекли вниз по щекам, точно две огромных, противно-тряских слезищи. Странная, притягательная сила заструилась из неживых глазниц, словно поток бездонной темноты, выдавивший глаза Бориса изнутри, понесся навстречу Петяше, но странным образом не отталкивал, а, напротив, затягивал в себя, увлекал к своим неведомым истокам, вселяя страх, равного которому, казалось, не испытывал доселе ни один человек. Страх сковывал, подавлял и размалывал, отсекая ощущения и обрубая всякую связь с окружающим миром. Однако... Слишком уж не желалось Петяшину разуму чувствовать такое. И бурный протест подкорки против сложившегося положения -выразился во всплеске яростной, первобытной какой-то жажде покоя, разлившейся вокруг пронзительным, нейлоново-белым холодным сияньем. 25. Тьма отступила. Перед глазами помаленьку развиднелось, и Петяша увидел... ...как мягко заваливается набок тело Бориса, рядом с которым стоит невесть откуда взявшийся Димыч. В дверном проеме безумно блестели глаза Кати. Все тело сотрясала неуемная крупная дрожь. Колени, сделавшиеся дряблыми, точно член семидесятилетнего алкоголика, подгибались, и с этим было никак не совладать. Димыч тронул Петяшу за локоть, кивнул Кате и вдвоем они буквально втащили его обратно в квартиру. Здесь уже поджидал -с полстаканом коньяку наизготовку - Володька. - Пей, пей... Ценою чудовищного напряжения сил Петяше удалось выхлебать коньяк, почти не расплескав. После этого он мешком рухнул на подставленный кем-то стул. Из глаз текли слезы. Дрожь мало-помалу сходила на нет. Гармония мира не знает границ... - Катя, принесите, пожалуйста воды, - попросил Димыч. Катерина, поняв смысл намека, без звука повиновалась. - Петька! У тебя же виски - совсем седые... - промолвил молчавший до сих пор Володька. - Что это было? Димыч остро глянул на него: - Что - "это"? - Я-то - откуда знаю? - отвечал Володька. - Сидели, о геополитике беседовали... Он вдруг сорвался - и на лестницу. А там... Не знаю. Вроде бы и не было ничего. А с другой стороны - такое... не рассказать! С одной стороны - ничего, а с другой... - Л-ладно... Димыч налил полстакана и себе, разом выпил, задумчиво посмотрел на Петяшу, пребывавшего в невменяемости, и внезапно сильно хлестнул его костяшками пальцев по щеке. Голова Петяшина мотнулась в сторону. Резкая боль заставила малость прийти в себя. - Быстро! - скомандовал Димыч. - Что с тобой было? Что ты чувствовал? - Ч-черно все, - через всхлип проговорил Петяша. - У него глаза - мертвые. А в глазах... то есть, из глаз... словом, везде вокруг... Он замолчал. Димыч покачал головой. - Как ни странно, ответ исчерпывающе понятен. Звучит парадоксом, однако - факт. Вряд ли возможно описать лучше. Трудно было понять, говорит он всерьез, или просто мрачно иронизирует. - Чего описать? - с ужасом спросил ничего не понимавший Володька. Но Димыч, словно не слыша его слов, устремил задумчивый взгляд к потолку, а затем внезапно встал и пошел в прихожую. Слышно хлопнула входная дверь. - Петька, - Володька положил руку Петяше на плечо, - что за хуйня? Что с тобой случилось? У тебя же, правда, виски поседели... Из прихожей вернулся Димыч. Смерив Петяшу каким-то странным взглядом, он молча кивнул Володьке, и вместе они вышли из комнаты. В прихожей смачно клацнул замок входной двери, и от этого звука голова Петяшина моментально заполнилась до предела какой-то нестерпимо горячей мутью. Комната завертелась перед глазами, а после - разом погасла, точно служащие горэнергоснабжения, опамятовавшись от невесть чем вызванного приступа альтруизма, вновь отключили злостному неплательщику электричество. 26. Когда Петяша открыл глаза, вокруг было по-прежнему темно. Он, раздетый и укрытый одеялом, лежал на тахте. Рядом, уткнувшись носом в его плечо, посапывала Катерина. Некоторое время Петяша лежал так, без единой мысли в голове. Затем безмысленная пустота обернулась безотчетной неуютной тревогой, непонятно чем вызванной. О сущности и причинах ее -уже следовало задуматься. Полежав еще немного, он осторожно, чтобы не разбудить Кати, выпростался из-под одеяла, как был, не одеваясь, прокрался к двери в квартиру и выглянул на лестничную клетку. Тихий, гулкий полумрак парадной оказался совершенно таким, как обычно. Ни Бориса, ни даже мертвого тела его - не было и помину. Как же это? растерянно подумал Петяша. Неужто - Димыч с Вовкой куда-то уволокли? Зачем? Куда дели? Это же - вроде преступления получается; а соседи по лестнице, особенно - есть там бабка такая вредная, из квартиры слева - наверняка через глазок в дверях видели, как они тут колбасились... Или - нет? Или - это все вообще был сон, а он, Петяша, поскольку снов обычно не видит и к ним не привык, думает теперь хрен знает, что? С какого боку подступиться к выяснению истинного положения дел, было непонятно. В конце концов Петяша решил, что лучше будет сидеть и не дергаться, пока его не трогают. Соседская вредная бабка, кабы что-то, по ее мнению, противозаконное заприметила, давно бы вызвала милицию, и уж тут бы без него, Петяши, никак не обошлось бы. Раз все до сих пор спокойно, значит... Однако дальше положение вещей можно было расшифровывать долго, и все варианты получались равновероятными. Поэтому Петяша счел за лучшее вернуться в квартиру и снова улечься в постель. Оказавшись под одеялом, он - как-то на удивление сразу - заснул. Разбудил его яркий солнечный свет. Разлепив веки, Петяша нашел наступившее утро на редкость покойным. Тикавший на столе будильник показывал двадцать минут двенадцатого; солнце высвечивало на полу яркие неправильные четырехугольники; на дворе резвились дети, изображавшие, судя по кровожадным возгласам, каких-то нынешних мультяшных героев. Рядом все так же уютно спала Катерина. Вот же нервы у человека, подумал Петяша. Вчера тут такое было, а она ни единого вопроса не задала! Спит себе... Хотя, если ему, Петяше, все это попросту приснилось, приглючилось, какие там вопросы, что за бред в голову лезет... Или - бред в голову лезет как раз оттого, что "сон" имел место на самом деле? Голова, надо сказать, под влиянием упомянутого бреда - а, может, просто спросонья - ощущала себя тяжеловато. Петяша прошел в кухню, поставил на самый маленький огонь джезву с кофе, затем отправился в ванную и влез под прохладный душ. Стоя под хиленьким водопадиком и одновременно орудуя зубной щеткой, он принялся приводить в порядок мысли. Человек, утративший способность отличать реальность от всего остального, он - что? Он, вероятнее всего, находится в не шибко-то здравом уме. Может, голодуха так повлияла? А, может, вообще всего этого - денег, еды, Катерины, разлада с Елкой - нет, и он, Петяша, вовсе лежит у себя на тахте, как лежал, и - это... starving to death? Такого оборота тоже нельзя было полностью исключить. Но это ж насколько надо с ума сойти, чтобы - такие достоверные глюки... Петяша начал было проверять все, происшедшее с ним за последние недели на наличие последовательности и логики, но очень скоро запутался. Что же делать? Для начала, пожалуй, следует убедиться в собственной нормальности. Или же - ненормальности, хрен с ним. Для этого нужно выбрать какого-нибудь платного, частнопрактикующего невропатолога, благо деньги имеются, и пусть обследует. А там - посмотрим. Несколько успокоившись тем, что наконец-то удалось принять хоть какое ни есть конструктивное решение, Петяша закрутил краны и отправился пить кофе. Приканчивая чашку, он услышал, как в комнате заскрипела тахта. Кстати! Вот голова худая; есть ведь простой и верный способ выяснить, что там вчера стряслось! Сейчас Катерину спросим. Не могла же она одновременно с ним, Петяшей, с бороздки съехать! Катерина как раз входила уже в кухню, сонно потягиваясь плечами и протирая кулачком глаза. Петяша протянул руку, обнял ее и привлек к себе на колени. Катя прижалась к нему, опустив голову на плечо. Распущенные волосы ее приятно защекотали щеку. - Слушай... Мы - что вчера делали перед тем, как спать лечь? Катя подняла голову и удивленно посмотрела Петяше в глаза. Удивление во взгляде ее тут же сменилось тревогой. Она раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут дверной звонок засвистел, залился мерзкой, пронзительной трелью. 27. Мысленно выругавшись злобным, кучерявым матом - что, несомненно, означало крайнюю степень озабоченности текущим моментом - Петяша пересадил Катю на стул и отправился открывать. В прежние времена он, как правило, сразу распахивал дверь навстречу пришедшим, справедливо полагая, что грабить его -дело крайне недоходное и даже вовсе убыточное. Сейчас, подойдя к двери, он замешкался: вспомнилась оставленная Димычем записка. Как быть? Не открывать? Начнут в дверь трезвонить, покою не дадут. И потом - может, это кто-нибудь по делу... Петяша решил ограничиться компромиссным вариантом.- Кто там? - спросил он, берясь за крутилку замка. - Я, Борис, - отвечали из-за двери голосом Бориса. Под ложечкой тревожно засосало, однако в то же время Петяша ощутил заметное облегчение: слава яйцам, никто не помер, никакой тревожной деятельности под его дверью вчера не наблюдалось. Так, обуреваемый двумя противоречивыми чувствами, он и открыл дверь. За дверью и впрямь находился Борис. Шагнув в квартиру, он тревожно оглянулся на лестницу и - может быть, малость слишком поспешно - захлопнул за собой дверь. - Ну? - требовательно спросил Петяша. Сделалось совершенно ясно, что все вчерашнее было только сном либо непонятно чем вызванным бредом... только вот - когда же именно кончилась явь и начались глюки? Но об этом Петяша поразмыслить не успел: Борис извлек из-за пазухи и гордо протянул ему какую-то тетрадь - толстую, старую, в грязно-коричневой липкой клеенчатой обложке. Петяша с некоторой долей брезгливости принял ее двумя пальцами за уголок. - Что это? - Его дневник, - сообщил Борис, лихорадочно блестя глазами. -То есть, не весь дневник; у него в столе эти тетради стопкой лежали, штук пять. Я - вторую сверху взял. Больше - нельзя было. А если б первую - он заметил бы сразу. Опять, етит-твою налево! Опять начинается! Опять этот тип неизвестно зачем хочет убедить его, Петяшу, в существовании каких-то магов, экстрасенсов и парапсихологов, по какой-то неведомой причине покушающихся на его, Петяшины, жизнь и достоинство! И ведь - вот пакость! - в это, после вчерашнего, не так-то трудно поверить! Ну, не то, чтобы поверить, но - принять за равноправную рабочую гипотезу... Хоть бы туману не напускал, гондон шершавый, говорил бы конкретнее !- И - что там такого, в этом дневнике? - с ненавистью спросил Петяша. - На кой хер он мне сдался?! На это Борис только пожал плечами. - Откуда же мне знать; я туда и не заглядывал. Знаю только, что это - его дневник; он как-то при мне туда что-то записывал и начал с того, что дату поставил. Я думал: ты, может, там что-нибудь полезное для себя найдешь. М-мать твою... за ногу да в корыто! - Слушай, - заговорил Петяша, сдерживая злобу, - ты можешь толком сказать: что ему от меня надо? Почему он меня, как ты, помнится, говорил, боится? Каким образом он может мне повредить? Мне-то - чего следует опасаться? И вообще! Если даже существует на свете всякая магия и биоэнергетика, если человек - в принципе - способен ею овладеть, то она должна иметь, как минимум, рациональное объяснение и внутреннюю логику, не противоречащую внешней. А отсюда уже следует, что принципы работы этой самой магии и биоэнергетики можно внятно и доступно объяснить любому, кто не полный дебил! С другой стороны, ты - если, опять-таки, не круглый олигофрен - за все то время, какое возле этого Флейшмана крутился, должен был хоть догадки какие-то построить. Наверняка - должен был! А посему идем-ка в комнату и - давай излагай. А не можешь - так иди на хер, чтоб я тебя больше не видел и не слышал! Борис заметно приуныл. - Слушай... - Отвернув рукав джинсовой курточки, он глянул на часы. - Я через сорок минут в... в одном месте должен быть. Давай - завтра с утра к тебе загляну и все расскажу. Заодно успею с мыслями собраться. Вот и ладно, подумал Петяша. Вот и иди себе пока что в это самое "одно место"... - Другой разговор, - неприязненно сказал он вслух. - Если что-нибудь связное, наконец, расскажешь, я тебя - даже! - коньяком напою. Счастливо. Борис хотел было сказать что-то еще, но тут в комнате зазвонил телефон. Воспользовавшись таким, как нельзя более кстати подвернувшимся, предлогом, Петяша буквально выставил его на лестницу, запер дверь и пошел в комнату. Снял трубку: - Слушаю. В трубке несколько секунд что-то пошуршало, а затем сразу пошли короткие гудки отбоя. Тьфу ты, пропасть... Ну, ладно. Кому надо, еще перезвонит. С этой мыслью Петяша бросил взгляд в зеркальце, стоявшее на столе среди прочего барахла - и остолбенел. Виски его, аж до верхних кончиков ушей, были совершенно седыми. 28. Уставясь остановившимся взглядом в зеркало, Петяша автоматически нашарил на столе пачку сигарет и закурил. Так - все же - сон или как? Петяша скосил глаз на будильник. Оказалось, со времени пробуждения прошло чуть меньше часу. Неторопливо облачившись в новый костюм и повязав галстук, он сходил на кухню, проглотил чашку сваренного Катериной кофе, предупредил ее, что отправится по делам и уже пошел было на выход, но тут в голову пришла еще одна мысль. Вернувшись в комнату, Петяша взялся за телефон. - Алло! Анна Александровна? Здравствуйте. Дмитрия - можно попросить..? - Здравствуйте, Петя. Он - еще позавчера в Москву поехал. Сказал, в командировку. Что за командировки такие... - А, когда вернется, не говорил? - Сказал, дня через три-четыре. А вот... - Спасибо, Анна Александровна, всего хорошего. С этими словами Петяша поспешно повесил трубку - мама Димыча, подобно большинству дам младшего пенсионного возраста, отличалась заметно повышенной разговорчивостью и темы для пространных рассуждений находила ежеминутно. Звонок только утвердил его в принятом решении: появились еще более веские основания считать себя рехнувшимся, причем -солидно. Если уж галлюцинации так реальны, что поседеть заставляют, это вам - не хер собачий. И - надо же! - ведь только-только нормальная жизнь началась; только-только пруха пошла... Еще раз заглянув на кухню, чтобы поцеловать на прощанье Катю, Петяша наказал ей дверь никому не отпирать, но к телефону -подходить: возможно, это он, Петяша, звонить будет. На тревожные расспросы, что за дела такие вдруг приключились, - обещал объяснить все потом. Седых висков Катя - будто бы не замечала. Выйдя на Съезжинскую, он на несколько секунд замешкался, а затем пошел в сторону Горьковского - там киосков газетных много и к метро, на всякий случай, по пути. В одном из киосков, согласно замыслу, надлежало купить газету рекламных объявлений, что потолще, дабы выбрать из предлагающих посредством оной свои услуги невропатологов и психиатров достойнейшего. Киоск на углу Олега Кошевого оказался закрыт без объяснения причин. Купив в соседнем, продуктовом, ларьке бутылку пива, Петяша направился в сторону Сытного рынка. Первые глотки прохладного, темного напитка отчего-то здорово стимулировали деятельность мозга, так что буквально минуты через три в голове образовался совершеннейший мысленный бешбармак. ...А если врачи заявят, что он, Петяша, полностью в здравом уме? Тогда ведь, по крайней мере, кое-что из случившегося обычными, естественными причинами не объяснить. Тогда выходит, Борис сначала умер, а потом воскрес, причем напрочь, похоже, не помнит, что умирал, а Димыч одновременно был и в Москве и здесь... Хотя - нет, это же мама его сказала, что он в Москве, он же ей просто соврать зачем-нибудь мог... А почему Катя, как и Борис, тоже о вчерашнем ничего не помнит? Э-э; опять-таки, кто сказал, что не помнит - возможно, просто не хочет говорить... Бред какой-то! Окончательно запутавшись, Петяша плюнул и переключил внимание на окружающий мир - так выходило легче всего. Пиво, вопреки ожиданиям, не помогло успокоиться и расслабиться - настроение, наоборот, сделалось еще более безысходно-мрачным, словно улетучились, осели без следа остатки той эйфорической пены, что вскипела было под черепушкой при резком переходе от нищеты к изобилию. Люди вокруг - надо же, сколько... Явно злее стали, в сравнении с мирным-то временем, утомились, убегались, глаза едва ль не у всех тусклые... А вон - кришнаиты, похоже, шляются, да молодые совсем. Кажется, жажда знаний, присущая прежней молодежи из тех, что поразумнее, прочно сменилась жаждой веры. Вера - замечательный способ все понять, ничего не узнавая. Кришна - харе, и хар-рэ! Ну, и Рама - тем же порядком. Фиг ли нам, кабанам? Вообще Петяша, нужно заметить, хоть и писал интересно закрученные романы со множеством вполне реальных людских характеров и хитрыми взаимодействиями промеж оных, мало задумывался о людях. Люди, окружавшие его, являлись лишь частью окружающего мира, еще одной природной стихией, и потому отдавленную, например, в метро ногу - или там шум под окном в неурочное время - он воспринимал отнюдь не как злоумышление против себя лично. Не заподозришь же в личной неприязни к себе холодный ветер, что дует в лицо, либо мокрую, чавкающую грязь под ногами! Конечно, некоторых очень даже можно уличить в совершенно обратном отношении к человечеству, однако это уж, согласитесь, - чистый эгоцентризм вперемежку с антропоцентризмом. А, быть может, такое отношение ко всему прочему человечеству и делало Петяшины писания столь необычными и интересными? Как знать... Кто это - Чехов, не Чехов? - утверждал, будто русский человек любит вспоминать, но не любит жить, продолжал размышлять под пивко Петяша. Да, кажись, доля правды в этом есть: вот он, Петяша, только недавно зажил днем сегодняшним, а так все - либо на воспоминаниях либо на надеждах держался. И знакомые все, похоже, таким же образом жили. Нет, неправильно "новыми русскими" называют капиталистов-бизнесменов. Новые русские -вот они, уставшие от дня сегодняшнего, и не имеющие оснований тешиться надеждами либо воспоминаниями: вспоминать им почти нечего, надеяться им почти не на что...Хорошо этак, плохо ли - лишь по определению всезнающий хер знает. Но скучно, наверное. Утомительно. Отсюда, наверное, и новая "религия" состоятельных - забота о собственном теле, о своей физической форме, в последнее время, судя по всему, едва ли не в культ превратилась. Береги тело, поклоняйся ему посредством разных специальных ритуалов типа "шейпинга", "бодибилдинга" (а - чудно, когда аглицкие слова русскими буквами пишут!) и других прочих. Дабы бренная, (она же - тленная) плоть снашивалась не шибко быстро и дольше служила нуждам дня сегодняшнего... Дойдя с такими вот мрачными мыслями до Сытного рынка, Петяша обрел, наконец, в киоске "Роспечати" толстую газету с объявлениями и устроился на ближайшей скамейке ее изучать. Частнопрактикующих врачей подходящего профиля в газете хватало. У всех - лицензия номер такой-то, у всех - услуги по "евростандарту"... Тогда Петяша принялся смотреть по первым цифрам телефонных номеров, выбирая того, кто поближе... - Молодой человек! Голос звучал хрипловато, надтреснуто, и принадлежал, как оказалось, старушке лет под семьдесят, опрятно, но крайне бедно одетой. Сейчас денег попросит или бутылку пустую, решил Петяша, подняв на старушку вопросительный взгляд. - Молодой человек, вы мне не поможете? Холодильник передвинуть... Живу я одна, одной не справиться, а и в дом-то не всякого позовешь, времена теперь такие... А живу я совсем близко - вот дом, напротив... Тяжело вздохнув, Петяша поднялся со скамейки. Старушка, на ее счастье, не вызывала, подобно множеству нынешних ленинбургских стариков, естественной брезгливости. Опрятная, чистая, не пьет явно, не побирается, по мусорным урнам не шарит... Такая старушка, определенно, заслуживала некоторой помощи и поддержки. - Ладно, идемте, - сказал он, в два глотка допив пиво и опустив бутылку в стоявшую рядом со скамейкой урну. 29. Управившись с передвижением пожилого, солидного, и вправду тяжелого "Полюса", Петяша намеревался было выслушать, как полагается, изъявления благодарности и отправиться по своим делам, но старушка, которую обычная перестановка холодильного агрегата из одного угла кухни в другой отчего-то привела в необычайно возбужденное, просто-таки эйфорическое состояние духа, чего-то захлопотала, попросила "еще всего минуточку обождать" и куда-то скрылась. Пожав плечами, Петяша от нечего делать принялся разглядывать обстановку. Кухня была просторной, с двумя довольно большими окнами, выходящими во двор, обставленной этак пятидесятилетней давности мебелью. Поражало обилие самой разной посуды, начиная от огромной, расписной фарфоровой супницы в буфете, окруженной для пущего впечатления фарфоровыми же статуэтками, и заканчивая батареей разнокалиберных бутылок под массивным круглым столом в углу. - Ну, чего смотришь? Шагнувший было к буфету, дабы вплотную приняться за изучение фарфоровых собак, гимнасток и конькобежцев, Петяша замер на месте и огляделся. Кухня была пуста. То есть, никого живого, помимо самого Петяши, в ней не было. Оглядевшись на всякий случай еще раз, Петяша тупо уставился на буфет. Звук никак не мог доноситься из прихожей или же из-за окна, а потому из квартиры следовало бы, памятуя о событиях последних дней и невнятно-угрожающем предупреждении Димыча, немедленно убираться. На трезвую-то голову он так бы и поступил, но - все же пол-литра темного пива, да на пустой желудок... - А - чего? - отвечал он вопросом на вопрос. - А - того! - поддержал диалог все тот же непонятно откуда исходящий голос, хрипатый и нахальный. - Ты жить - хочешь? Если хочешь, так выпусти меня и линяй отсюда; мух-хой! - Кого выпустить? Откуда? - спросил Петяша, безнадежно шаря взглядом по кухне. - Из бутылки, бля! - рявкнул голос. - В самом углу, под столом, из-под чернил "Три топорика"; пробкой заткнута! Телись шустр-рей!!! Петяша заглянул под стол. Там, в самом углу, и вправду стояла бутылка из-под портвейна-777, заткнутая темной от времени пробкой. Похоже, голос и вправду слышался откуда-то стой стороны. Нагнувшись, он добыл бутылку из-под стола. - Да - живей, бля! - зарычала бутылка. - Или - вовсе жив сейчас не будешь! В коридоре послышались увесистые шаги и воркование давешней старушки: - Внучек навестил, Андрюша, вот радость-то! А у меня и гость как раз, сейчас и выпьем за такую радость по маленькой... Петяша бегло осмотрел бутылку. На взгляд - там, внутри ничегошеньки не было, однако хриплый голос, без сомнения, звучал именно из нее. Пожав плечами, он потянулся было к пробке. - Не тр-ррожь!!! - зашлась криком бутылка. - Не трожь пробку, мудак! Петяша испуганно отдернул руку. - А - как?! - уже несколько раздраженно спросил он. Дверь в кухню отворилась, из прихожей, немилосердно скрипя паркетом, показался здоровый, пролетарского вида мужик с мятой, небритой физиономией. Позади маячила хозяйка квартиры с полулитром "Московской" в тонких, морщинистых лапках. - Бей, кретин! - взвизгнула бутылка. Не раздумывая, точно робот какой бессмысленный, Петяша перехватил бутылку за горлышко и хрястнул ею о ребро батареи. Бутылка лопнула с оглушительным звоном, и - не успели дрызги толстого, едко-зеленого стекла достигнуть пола - окружающий мир разом выключился. 30. Впрочем, ничего страшного, вопреки опасениям Петяши, не случилось. Окружающий мир тут же включился снова, и он увидел, что сидит на лавочке под высокими, раскидистыми тополями переулка Благоева. По правую руку блестела на солнце стеклянная постройка почты-телеграфа. По Олега Кошевого, не так давно переименованной во Введенскую (кого это и куда по ней, интересно, вводили?), неторопливо прогромыхал трамвай. За продвижением сего громогласного транспортного средства безмолвно наблюдал, поворотившись к Петяше затылком, каменный бюст болгарского революционера Димитра Благоева. - Ну? Оклемался? - прохрипели слева. Обернувшись, Петяша увидел рядом, на лавочке, такое, отчего ему жутко захотелось отвернуться обратно. Спаситель его оказался удивительно малорослым - метр сорок максимум - мужичонкой, и препротивнейшего, надо заметить, образа. Длинная, лошадиная прямо-таки, его физиономия имела какой-то странный изжелта-черный цвет, нос был сильно приплюснут, крошечные глазки весело поблескивали, словно бы два уголька, губы непомерно большого рта страшно отвисли, а острый подбородок покрывала рыжая щетина - по крайней мере, недельной давности. На голове этого столь видного представителя человечества красовалась ярко-алая бейсбольная кепочка, а мускулистый, загорелый торс облегала замызганная майка-безрукавка со ступенчатой надписью "VERBATIM - Нigh Density - Double-Sided" через грудь, сопровождавшейся некоей эмблемой из области промграфики и изображением раскинутых веером трехдюймовых флоппи-дисков, высыпавшихся из перевернутой набок яркой коробочки. Штаны его были столь безлики, что даже не заслуживают особого описания. Зато - руки!.. Руки спасенного Петяшей типа - длинные, ухватистые, ороговевшие мозолями - покрыты были невиданной многоцветной татуировкою. Просто-таки живого места не было на них от голых и частично одетых мужчин и женщин в самых причудливых сочетаниях, от мускулистых суперменов с мечами и крупнокалиберными mashin-guns наперевес. Были здесь во всех подробностях разнообразные виды игральных карт, костей и фишек для китайской игры "маджонг"... А один рисунок, помещенный на левом плече, являл миру не что иное, как игорную принадлежность, именуемую joy-stick, причем обнаженная сладострастная красотка, оседлавшая оную, придавала названию препакостнейшего свойства двусмысленность. Прямо под этой сценою находилась каллиграфически выписанная формула "це-два аш-пять о-аш" в затейливой виньетке. Дополнял в высшей степени неординарный облик коротышки прислоненный к сиденью лавочки алюминиевый костыль, покрытый облупившейся местами грязно-коричневой нитроэмалью. - Значит, ты у нас будешь - Петенька Луков, - говорил тем часом костылевладелец. - А меня звать: Туз Колченогий. С этими словами он поскреб дикую щетину на скуле. Ладно - хоть руку не стал совать! Запашок от него... Петяша оцепенело молчал. В голове его все прочно перепуталось еще в тот миг, когда он впервые услышал доносившийся из ниоткуда голос. Дальнейшие действия он совершал - даже словом "автопилот" этого не назвать! - вовсе не имея способности их обдумывать либо даже толком констатировать. Делал, короче сказать, что говорили. Но вот теперь никаких побуждающих к действию команд не поступало. В голове недвижно зависла лишь одна мысль: имечко, коим назвался сосед по лавочке, если понимать его на воровской фене, для своего хозяина как-то уж очень обидно. Следовало, видимо, какое-то время выждать, пока способность размышлять и функционировать своею волей - не воротится обратно. - Ладно, - продолжал Туз Колченогий. - Ты меня вскоре наверняка захочешь кой-о-чем поспрошать, так - думай себе, а я пока что, с твоего разрешения, - приведу-ка себя в божеский вид. Да и тебя - тоже не помешает. Прежде, чем Петяша, умевший, надо отметить, выбирать одежду, успел оскорбиться, в облике назвавшегося Тузом Колченогим, произошли разительные перемены. Грязно-красная бейсбольная кепка на стриженой под машинку шишковатой голове разом сделалась элегантной темно-серой шляпой "борсалино", а из майки-безрукавки получился целый гардероб. На уродце-коротышке явился темно-серый же, в цвет шляпе, костюм-тройка тончайшей английской шерсти, белоснежная сорочка с малахитовыми неброскими запонками в манжетах и черный шелковый галстук штучной работы, на коем мельчайшими стежками, тусклым серебром, вышиты были те же самые сюжеты, какие совсем недавно украшали руки и грудь. На ногах его появились черные, солидно поблескивающие туфли с квадратными носами и солидными темно-серебряными пряжками, а костыль стал весьма авантажной тростью черного дерева с серебряным набалдашником. Вдобавок рядом, на скамье, совсем уж из ничего, образовался небольшой плоский чемоданчик-notebook. Ну, а запах хрен знает, сколько времени не мытого мяса обратился в прохладный, солидный аромат какого-то незнакомого для Петяши одеколона. Впервые после всех происшедших с ним странностей (которые, как вы помните, можно было толковать и так и эдак) увидев то, что с полной ответственностью можно было наименовать чудом, Петяша забыл и думать о вопросах, которые намеревался задать причудливому коротышке, назвавшемуся крайне странным, ежели понимать его на воровской фене, именем. Вместе с тем, сделалось ему и немного завидно: облачение недавнего бомжа-оборванца, пожалуй, подошло бы по чину любому из тех, кто нынче заправляет миром. А тот, словно бы прочтя Петяшины мысли, издал короткий, суховатый смешок: - Ничего, сейчас и тобой займемся! Глянь-ка... Опустив взгляд, Петяша увидел, что и сам одет уже в точно такую же - только шоколадно-коричневую - "тройку". На голове, судя по ощущениям, появилась шляпа, ногам в туфлях, почти не поменявших облик, сделалось заметно удобнее, а в боковом кармане пиджака, куда он немедленно полез за куревом, обнаружился вместо сигаретной пачки тяжелый, монструазных размеров серебряный портсигар с вензелем П-А-Л посреди крышки и серебряная же зажигалка-ziррo, тоже с вензелем. - И не серебро это вовсе, а платина, - сварливо-назидательно сказал Колченогий. - Открой. Вон, нажми на пимпочку. Найдя "пимпочку" и нажав ее, Петяша обнаружил, что портсигар недаром раза в полтора превосходит габаритами все, виденные им до сих пор. Внутри находились отличные темные гаванские сигары из не слишком больших. Приложен к ним был и соответствующего калибра мундштук светлого янтаря, опоясанный тремя серебристыми кольцами. Все, как выражался кто-то из русских, начала XX века писателей, смешалось в Петяшиной бедной голове. Потрясенный внезапностью перемены, он едва нашел в себе силы закурить. - Ты еще во внутреннем кармане посмотри, - посоветовал Колченогий. - Вещь - пользительная. Полезши за пазуху, Петяша нашел во внутреннем кармане пиджака украшенную все тем же вензелем увесистую - неужели тоже платиновая? - фляжку, граммов этак на двести пятьдесят емкостью. Отвинтил пробку, глотнул... - Уххх... ты! Это - чего? - "Курвуазье", - пояснил Колченогий. - Настоящий, столетний. Пробовал когда? Выпивка, блаженным теплом разлившаяся по жилам, помогла малость упорядочить мысли, и Петяша наконец-то задал первый из множества назревших вопросов: - Слушай! Почему надо было от той старушки ноги делать? Вроде она ничего такого не... Колченогий усмехнулся. - Нет, она как раз - "чего"! Кабы она тебе выпить в благодарность предложила, ты бы согласился? Петяша подумал. - Ну... наверное, согласился бы. - На то и был расчет. Они с наркошей из соседней квартиры, "внучком" ее то бишь, на жизнь так зарабатывают. Выбирает она на улице, кто поприличней выглядит, зовет как бы по хозяйству помочь... А потом - как обычно: водочки ему с клофелинчиком, деньги с одежкой - себе, а "внучек" помощничка - топориком по дурной башке... Пятерых уже обработали и до сих пор не попались. Метода у них продуманная. - Тут Колченогий заметил недоверие в Петяшином взгляде. - Не веришь, так вернись, выпей с ними... Убедись, на здоровьичко. Петяша задумался, подняв взгляд к небу в ажуре тополиных веток. Только сейчас он как следует прочувствовал всю невозможность того, что случилось с ним. Старушки, убивающие топорами зажиточных молодых людей; вещи, возникающие из ничего; странный, жуткого облика новый знакомец... появившийся из им, Петяшей, разбитой бутылки! Петяша стремительно, всем телом повернулся к Колченогому. Рядом, на скамейке, никого не было. На деревянных брусьях, покрытых кое-где облупившейся зеленой краскою, вытертых множеством разнообразных задниц, стоял лишь маленький пластиковый чемоданчик, называемый недавно вошедшим в обиход словом notebook. Димыча бы сюда... - с беспомощной тоской подумал Петяша. 31. Но Димыч в это время пребывал совсем в другом месте и вскоре покидать это место - пока что не собирался. Он прочно утвердился за столиком кафе, что на Васильевском, на углу Большого проспекта и 5-й линии, и допивал уже шестую чашку отвратительного растворимого кофе. Неуемное любопытство, желание разъяснить природу происходящих с товарищем странностей, заставило его сегодня с утра позвонить на службу, предупредить, что сегодня он - хорошо, распорядок донельзя гибок! - не появится, и отправиться наблюдать за домом, где, по словам Бориса, обитал человек, координирующий и организующий творящиеся с Петяшей странности. Соваться в квартиру вероятного противника он, хоть и хотел бы, пока не решался: и боязно и непонятно пока, на какую конкретно тему общаться с хозяином. Собственно, и слежка-то была предпринята скорее ради самоуспокоения, в качестве частичной уступки любопытству: видишь, мол, подлое - делаю, что могу. Вдруг да проявится неожиданно что-нибудь интересное, хоть намек какой, зацепочка, которая поможет понять, как действовать дальше... Определить, то есть, направление развития... Димыч отлично сознавал, что все это - крайне глупо, и даже не знал, что такого сможет высмотреть и что вообще предпримет, ежели объект вдруг высунет нос наружу, однако сидел, как приклеенный, за столиком у окна, тянул отвратительную жидко-коричневую бурду с кисловатым химическо-пластмассовым привкусом и, несмотря на жару, время от времени поплотнее запахивал пиджак, под которым спрятана была наплечная кобура. Он, в отличие от Петяши, родился и вырос в Ленинбурге, и жизнь его развивалась до сего момента по стандартной для многих представителей его поколения схеме. Благополучно закончив известную "тридцатку" с математическим уклоном, он прямым ходом поступил на матмех университета и, подобно лучшим из себе подобных, заблаговременно озаботился получением достойной работы. Параллельно достиг он успеха и в некоторых прочих областях деятельности - по крайней мере, выучился находить приемлемые решения для самых разнообразных жизненных задач. Наверное, сказывался математический, научный подход. Петяша за все годы их знакомства заметил в нем лишь одну странность: при всей своей физической развитости и привлекательности он никогда не появлялся на людях с девушками. То есть, вовсе не наблюдалось никаких признаков сколь-нибудь тесного общения Димыча с противоположным полом. Жил он вдвоем с престарелой мамой в приличной трехкомнатной квартире на Черной Речке и, похоже, иной жизни для себя не желал. В общении с неизбежно встречающимися порой женщинами - был вежлив, но и только. Странность эту Петяша наскоро принял к сведению и решил не докапываться до сути. Может, просто стесняется человек. Может, из каких-то резонов не хочет афишировать своих связей. Может, еще что. Его дело; имеет право... Помимо всего прочего, Димыч отличался такой еще характерной тихой, но настырной любознательностью. Видя перед собою задачу, он - хотя бы из чистого интереса - начинал искать решение, во что бы таковое ни обошлось по времени, силам, нервам и средствам. Задачей могла оказаться заковыристая компьютерная игра, или же программа, не желающая выполнять того, для чего предназначена, или закулисные политические игры - и так далее, по полному спектру. Задача странностей, творящихся вокруг Петяши, пожалуй, была хлеще всех предыдущих. Начинать пришлось - ни много ни мало - с осмысления внутренней логики происходящего и поиска верного угла зрения для рассмотрения оного. На первый взгляд, никакой внутренней логики (если, конечно, принять за аксиому "чудесную" природу странностей) не наблюдалось вовсе. Лишенные же сверхъестественного ореола, все имевшие место события объяснялись до обидного просто. При таком объяснении реакция на них со стороны Петяши заставляла вспомнить о таком виде сумасшествия, как паранойя. Что ж; если он вправду едва не умер от голода, это свободно могло сказаться на психике... Не явись столь своевременно этот Борис со своими страхами, якобы заставившими его искать Петяшиной помощи, Димыч бы наверняка напустил на друга, явно свихнувшегося от серии нежданных удач, какого-нибудь знакомого психиатра. Однако появление Бориса -спасибо ему за это! - придало Петяшиным опасениям весомости, грубости и зримости. Тогда вариантов получалось два: либо Петяшу выбрали себе в жертвы какие-нибудь жулики, позарившиеся, к примеру, на квартиру, либо... Либо пресловутые "паранормальные явления" на самом деле иногда встречаются, невзирая на то, что наплодившиеся, точно грибы после дождя, экстрасенсы, контактеры, колдуны и прочие астрологи-лозоходцы вот уж который год изо всех сил стараются разубедить в этом всех мало-мальски разумных людей. И кто-то, оказавшийся пошустрее, посообразительней прочих граждан, вовсю извлекает из этих явлений выгоду... По зрелом размышлении, прежде следовало бы потолковать по душам с еще одним - неявным - участником нападения на Петяшу, то бишь с его соседом по лестнице. Человека с неустойчивой психикой, ежели со смыслом на него надавить, не в пример легче колоть. Но именно неустойчивая психика объекта и мешала добраться до него: если забрали в "скворешник" с приездом на дом, это - минимум на месяц. Димыч уж сунулся было туда ближайшим приемным днем, но в посещении пациента буйного, как выяснилось, отделения, да еще "слабоконтактного", ему было наотрез отказано. Девица за прилавком, разморенная жарой, потягивала ледяную пепси-колу из запотевшей бутылочки (что, кстати, в жару-то -как раз совершенно бесполезно) и внимала радиоприемнику, натужно голосившему что-то голосом Филиппа Киркорова. Казалось, музыка размягчает мозг еще сильней, чем жара. Во всяком случае, сознание напрочь отказывалось искать решение задачи. Да, в общем, и правильно: до поступления дополнительной информации оставалось лишь гадать, а этот метод мало подходит для получения правильных решений. Поэтому Димыч просто-напросто целиком отдался наблюдению, позволив сознанию развлекаться отвлеченными материями, то бишь, воспоминаниями и размышлениями "за жизнь". С Петяшей они сразу же, едва познакомившись, сошлись накоротко, хотя более-менее определенных общих интересов и увлечений не имели. И с тех пор отношения их всегда казались Димычу делом самым естественным, естественнее просто не бывает. Постоянные Петяшины неблагополучия воспринимались им, как данное, и подлежали ненавязчивому искоренению - или хоть смягчению. Пожалуй, Димыч считал Петяшу достаточно выдающимся человеком, несмотря на то, что общество как-то не торопилось признавать и вознаграждать его достоинства и какой-никакой, но все же -вклад в свое развитие. Собственно, оно пока и не имело возможности узнать об этом вкладе, книги ведь еще не вышли... А может, его, Димычева, помощь и была все время выражением общественной благодарности? Х-ммм... Прикончив текущую порцию кофе, Димыч закурил, не отводя взгляда от подворотни. Рядом с мрачноватым проемом на стене кто-то начертал мелом: "ЕБН - ГАД!", а еще кто-то после - зачем-то мелом другого цвета- не поленился переправить "ГАД" на "ОТПАД". Graffitti, понимаешь... Кстати! А Петька-то там - как? Нашарив в кармане таксофонную карту, Димыч вышел к автомату и, поразмыслив, набрал прежний, давно вытверженный на память номер. Гудок, еще... Придерживая возле уха трубку, Димыч одновременно не сводил взгляда с подворотни. Скорее бы он там, что ли! Вдруг этот Флейшман как раз сейчас куда-нибудь выйдет! После третьего гудка на том конце, наконец, подняли трубку. - Алло? Голос был женским и явно не Елкиным. Помедлив секунду, Димыч -на всякий случай подпустив в голосе официоза - спросил: - Петра Лукова - можно к трубочке попросить? Теперь уже на том конце последовала секундная заминка. - Его нет сейчас... А кто его спрашивает; что передать? Вместо ответа Димыч нажал на рычаг и в недоумении уставился на информационную наклейку под прикрывавшим автомат козырьком. С чего это у них телефонная трубка - "handset"? Вроде - всю жизнь она была "receiver"... В голову полезли мысли - одна тревожнее другой. Впрочем, оно и не странно: неизвестность всегда пугает, а разные зловещие чудеса (вариант с которыми пока что не исключен), были для Димыча областью совершенно неизведанной. Поэтому надлежало быть готову ко всему. Ладно еще, если этот свинтус просто где-нибудь с бабой познакомился и к себе притащил; кто их знает, что у него там с Елкой. А если?.. - всплыло на поверхность мыслей маслянистое, мрачно-радужное пятнышко тревоги. Димыч устремился было к проезжей части Большого проспекта на предмет ловли такси, но, в последний раз бросив взгляд в сторону успевшей уже изрядно надоесть подворотни, замер на месте. Со двора на улицу как раз выворачивал невысокий, полный человек в солидной серой "тройке". Темные, набрякшие мешки под глазами, седая бородка клинышком, островатый седой чуб, перстень с темным камнем на пальце... Он! Наверняка! По описанию - похож! Что же делать? Идти за предметом слежки? Мчаться к Петяше? Димыч замер у края тротуара. Мозг его заработал в бешеном темпе. Собственно, что толку ходить за этим Флейшманом? Может, он просто в булочную вышел, через десять минут снова вернется в квартиру, и все воротится к первобытному состоянию! А Петька там... Димыч в последний раз оглянулся на тротуар 5-й линии и поднял было руку, призывая машину, но тут напротив что-то произошло. Тучный старик вдруг покачнулся и со слышным стоном мягко, точно кто-то сзади резко подсек его под коленки, осел на тротуар. Вокруг моментально собралась небольшая толпа. Послышался возглас: - Скорую! Так; ясно. Больше здесь делать нечего. Димыч, продолжая прерванное было движение, взмахнул рукой. Из потока машин, несшихся по Большому, тут же образовалась рядом потрепанная "волга" с шашечками. - Большая Пушкарская, угол Съезжинской, живо! - велел Димыч, падая на заднее сиденье и бросая рядом "дипломат". Машина резко подалась назад, свернула на 5-ю линию и понеслась к Среднему, чудом не столкнувшись с завывающим сиреной пикапчиком "скорой". 32. Оставшийся на скамейке Петяша, пребывая в полной прострации, выкурил одну за другой три сигары и всякий раз, открывая портсигар, отмечал, что сигар с прошлого раза не убыло. Эксперименты с фляжкой показали, что и коньяк из нее можно пить, сколько угодно. Не убывает, хоть тресни! Наконец начавшие колбаситься поблизости попрошайки пробудили в окоченевшем его мозгу желание встать и переменить дислокацию: мало того, что настроение перебивают, - воняют, подлые!.. Спасу нет. Прихватив оставшийся после неведомо куда исчезнувшего Туза Колченогого notebook, Петяша побрел к дому. О поисках еще какого-то психиатра - на сегодняшний день не могло быть и речи. - А тебе только что звонили, - сообщила Катя, едва он ступил на порог. - Я трубку повесила, и тут же - ты в двери ключом... - Кто? - Мужчина какой-то. Не назвался. Вот-т... не было заботы, так подай! Петяша и всегда-то терпеть не мог подобных анонимных звонков, на нервы ему это действовало, а уж теперь... То, что телефон заработал снова, знал Димыч, Володька, да еще - случайно, надо думать - те, из издательства "Норд-Зюйд". И все. Или еще кто-нибудь знает? Да ведь Боря этот - записывал! Петяша поежился. Ежели Боря все же, паче чаяния, не жулик и не шизик - это же жуть, к кому через него мог уплыть номер его, Петяшина, телефона! - Ладно, - сжав зубы, буркнул он. - Надо, так еще позвонят, никуда не денутся. Тут Катя заметила принесенный им notebook. - Ой, это компьютер такой; я видела!.. Купил? - Купил, - соврал Петяша, чтобы не вдаваться в излишние подробности. Страшно было и подумать - пересказывать ей все, что с ним сегодня произошло! Сам он, услышав подобный рассказ, наверняка заподозрил бы рассказчика в помрачении умственных способностей. Оставалось только гадать, что предпримет Катя, если решит, будто он, Петяша, сошел с ума. И, кстати, еще вполне может оказаться, что так оно и есть... Катя тем часом подхватила чемоданчик: - Можно посмотреть? Я - умею... - и, не дожидаясь ответа, упорхнула в комнату. Петяша, непонятно с чего, хотел было возразить, но лишь махнул рукой - пусть ее балуется! - и отправился в кухню, сварить себе кофе и заодно чем ни то перекусить. Добыв из ящика стола несколько горошин перца, корицу и гвоздику, он зарядил джезву и поставил ее на медленный огонь, после чего принялся - под доносящееся из комнаты электронное пиликанье -сооружать для себя бутерброд. Вот интересно: за кого его принимает Катя? Кем считает? Скорее всего, для нее он - взрослый, солидный дядя, которому проще пареной репы заработать денег, сколько понадобится. И на этот чертов (надо же, пищит-то как мерзко!) notebook, и на все остальное. Не видела девочка, как он, Петяша, тут с голоду помирал... Не знает, как на улице жил... А что будет, если дальше все пойдет вовсе не так благополучно, как сейчас? Чего она вообще хочет от их совместного будущего? И чего захотят от их совместного будущего ее родители - с которыми, кстати, тоже еще придется как-то разбираться? Он же для них - наверняка выйдет какой-то темной личностью, без профессии, без определенных перспектив, живущей непонятно чем, выезжающей разве что на везении, и так далее, что там еще в таких случаях полагается думать... От этих мыслей Петяше очень захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, свернуться клубочком, ничего не видеть, ничего не слышать и ни за что не отвечать. Ощущение было, надо сказать, знакомым. Только ведь такая немыслимая жизненная роскошь недоступна никому, ни за какие деньги. Разве что - сделаешься слепоглухонемым парализованным идиотом... В кухню заглянула Катя. - Да; я же забыла!.. Сегодня родители - на некоторое время -возвращаются! - И - что? - Надо домой ехать; я ведь там сколько времени не была... Я сейчас поеду, ладно? А завтра с утра - вернусь. - Ага. - Петяша помолчал. - Кофе выпьешь? Катя бросила взгляд на маленькие часики на запястье. - Ой, нет! Надо еще порядок дома навести; у меня там такое!.. И так в "тетрис" с твоим компьютером заигралась... - Она крепко обняла Петяшу, едва не силой заставив его прижаться лбом к своему плечу. - Не скучай, ладно? Я - завтра, прямо с утра!.. А, если что, позвоню. Мой телефон я тебе там, на столе оставила. Все, я побегу; пока! С этими словами она чмокнула Петяшу и вышла в прихожую, где тут же хлопнула, закрывшись за нею, входная дверь. От громкого звука - словно бы что-то встало на место в мыслях. Петяша вдруг с поразительной отчетливостью понял: нет, он отнюдь не сошел с ума. Ни психиатры ни невропатологи ничем не смогут ему помочь, как ни надейся. И это, пожалуй, было самым страшным. Он и раньше подозревал, что, сомневаясь в своем душевном здравии, просто-напросто обманывает самого себя, не желает так вот запросто признавать факты, заставляющие едва не целиком пересмотреть привычное свое мировоззрение, непонятные и наводящие дикий, до судорог в конечностях, ужас. Как бороться с тем, что не подчиняется привычным законам мироустройства? Как оценить, на что способен этот Георгий-как его там-Флейшман, являющийся, по словам Бориса, главным его, Петяшиным, врагом? Да ведь у него, Петяши, и для борьбы с обычными-то, человеческими врагами - не много нашлось бы средств! Влиятельных друзей - нет. Здоровья, навыков рукопашного боя, как в кино, чтоб стены кирпичные головами злобных супостатов прошибать - нет. Пистолет купить? - так с ним тренироваться нужно долго, прежде чем будет от него толк. И разрешения -говорят, заведено так нынче, по образцу американских "gun licence" - ему, Петяше, скорее всего, милиция не даст, а таскать с собой просто так, это - до первой проверки документов... Э-э, что пистолет; машину водить - и то он не умеет! Ладно. Значит, этого всего - нет. Шварцынэгер - знаишь? Савсэм нэ пахож! Что же остается? Петяша задумался. Вспомнилась вычитанная где-то "мудрая мысль" насчет того, что побеждает в конечном счете не тот, у кого больше конечностей, а тот, кто умнее и хитрее. Хотелось бы; хотелось бы надеяться, что автор ее знал, чего пишет. Беда только, что и насчет собственных ума с хитростью Петяша тоже сильно сомневался. Что ж остается-то, при таком раскладе? За холодильником тихонько зашуршало. Из щели меж стеной и задней его стенкой выставилась острая, чуткая мордочка. - Надо же! - удивился Петяша. - Давно не видали... Здравствуй, крыса! Крыса взглянула на него блестящими бусинками-глазками и шевельнула усами. Бледно-розовое рыльце ее нервно подрагивало, внимая новым, только еще приживающимся в кухне запахам. Вот же зверюга, мысленно восхитился Петяша. Нутром, мохнатая, чует, что обстановка тут переменилась и пожрать можно промыслить. Инстинкт... Округлить мысль до логического завершения он не успел: в прихожей заверещал звонок. Идти открывать не хотелось. Просто так: лень было подниматься со стула - и все тут. Звонок не умолкал. Помедлив еще, Петяша все же встал и неспешно побрел к двери. В конце концов, может, это просто Катя вернулась. Забыла, скажем, чего-нибудь... - Кто там? - Я; открывай! - едва ли не криком донесся из-за двери голос Димыча. Едрена палка, что с ним там?! Петяша с силой крутанул замок. - За тобой - что, черти гонятся? Чего ты? Димыч закрыл за собою дверь и перевел дух. - Что за баба тут у тебя? По телефону мне отвечала! Глаза Петяшины медленно полезли на лоб. - С дуба рухнул? Катя это! Не узнал? Взгляд Димыча сделался странен; даже испуган. - Какая еще Катя? 33. Опершись рукою о дверной косяк, Петяша вплотную придвинулся к Димычу и внимательно взглянул в его глаза. - Это ты - шутишь так? Но нет; судя по выражению глаз, Димыч далек был от мыслей о розыгрышах. Скорее, он был охвачен непонятно чем вызванной тревогой за него, Петяшу... Но Катя-то тут при чем?! - С тобой - точно все нормально? Мы же вместе были, когда с нею познакомились, - раздельно, убедительно глядя Димычу в глаза, произнес Петяша. - Когда ходили в издательство. То есть, уже после издательства, когда по магазинам-ресторанам отправились. Во взгляде товарища появилось что-то новое - что именно, Петяша понять не смог. - Пойдем-ка, - сказал Димыч после некоторой паузы. - Пойдем сядем, нормального кофе сварим и без суеты, обстоятельно так, во всем разберемся. Разговоров - хватило едва ли не до вечера. Подробно, пошагово сравнивая воспоминания о ходе событий, выяснили следующее. По магазинам Петяша, оказалось, если и ходил, то - один и притом в совершенно бессознательном состоянии, ибо Димыч точно помнил, что перед свершением покупок решено было все-таки, для пущего облегчения расставания с деньгами, выпить. С этой целью отправились, чтобы избежать слишком уж сильного расхождения с Петяшиным предложением, в баню, где Петяшу - после парилки, да с отвычки, да под коньячок с кофейком - развезло так, что Димычу пришлось доставлять его на такси прямым ходом домой. Время было, однако ж, еще не позднее, а посему он и решил, раз уж Петяша полностью неконтактен, навестить место службы, где немедленно по его прибытии образовался аврал, плавно переходящий в состояние сумасшедшего дома. В порядке ликвидации оного пришлось даже лететь в Москву, откуда он, Димыч, вернулся лишь нынче поутру - так что, понятное дело, никакой Кати он не знает и никакого Бориса, живого или мертвого, под дверью Петяшиной квартиры не наблюдал. Слушая его повествование и, в свою очередь, излагая то, что помнил сам, Петяша никак не мог отделаться от мысли, что появление Димыча помешало додумать какую-то крайне важную мысль. Помимо этого, вертелось в мозгу и еще что-то, явно не сообразующееся с Димычевым рассказом, как-то опровергающее его... Стоп! - Димыч, погоди! Погоди, пока не забыл!.. Что за записку ты мне оставил, в таком случае? Малопонятно этак, однако -устрашительно... Сейчас найду. Сорвавшись с табурета, Петяша ринулся в комнату и выдвинул ящик стола, где вместе с наличными должно было находиться и Димычево послание. Где же?.. А, вот! Вернувшись в кухню, Петяша выложил листок на стол. - Не знаю, - медленно проговорил Димыч, внимательно прочтя бумажку и даже глянув ее на просвет. - Просто отказываюсь понимать. Не писал я этого! Под рубашкой у Петяши образовался липкий, тряский холодок. - Как - "не писал"? Записка - не твоя? - Н-не знаю, - неуверенно повторил Димыч. - Почерк - мой; точно. Но я этого не писал. Напрочь не понимаю, что бы вся эта мутота могла значить. - И Катя... - ослабшим, всякий напор и разгон утратившим голосом продолжил перечень несообразностей Петяша. - Она же тебя помнит... Это она мне сказала, что ты меня, вместе с нею, привез домой, а потом позвонил куда-то, оставил записку и ушел. Димыч сделался страшен. Судя по лихорадочному блеску глаз, теперь уже он - и не без повода, надо заметить! -подозревал себя в помрачении чувств. Нет, все же - вздор, что сотня лет чтения фантастических романов так уж переменила человеческий менталитет, снабдив людей устойчивыми стереотипными реакциями на любые возможные необычности! Фантастика - в наше время повальной утраты общественного интереса к науке (а ведь как Гагарина с плакатами-то встречали!) и подмены тяги к знаниям тягой к вере - разве что сообщает читателю о том, чего не бывает на свете. В сверхъестественное готовы поверить лишь те, кому больше не на что надеяться, и вера эта приводит разве что к обогащению так называемых колдунов, ведьм и прочих "корректоров кармы", во множестве рекламирующихся через любую газету. Неудивительно, что нормальный грубый материалист, столкнувшись с чем-нибудь непонятным, не укладывающимся на первый взгляд в рамки его грубого, материалистического миропонимания, первым делом устремится проверять здравость психики или уж, на крайний случай, даст зарок - вот прямо с завтрашнего вечера! - бросить пить. Что, в свою очередь, способствует обогащению частнопрактикующих невропатологов или тех (забыл, как эти врачи называются), кто лечит от алкоголизма... - И во второй раз, - говорил Петяша, понемногу наращивая темп, - когда Борис прямо на лестнице помер, она тебя помнила... И ты ее помнил! Тут Димыч вздохнул с некоторым облегчением. - Но Борис-то не помер? - Нет... - растерянно ответил Петяша. - Он потом еще приходил. - Не в виде какого-нибудь зомби, надеюсь? - Нет. - Значит, не было всего этого?! - уже зло, взведенно этак, спросил Димыч. - Может, и не было... Внезапно Петяшу тоже охватила сильнейшая, отчаянная злоба. - А что тогда было?! - заорал он. - Что?! - А я откуда знаю?! - заорал тоже, отвечая вопросом на вопрос, Димыч. - Мне, думаешь, легче, чем тебе?! Злоба мгновенно исчезла. Сделалось совестно - что за истерики, в самом деле... Димыч ведь тоже должен бы переживать что-то, не сильно отличающееся от его, Петяшиных, собственных страхов. - Извини, - медленно проговорил он. Стоило успокоиться, как у Петяши снова возникло чувство, будто он запамятовал о чем-то важном и впрямую относящемся к предмету беседы. Только теперь это явно были не размышления, прерванные приходом Димыча, а нечто более давнее и, безусловно, более материальное... Вот болван! - Димыч! Совсем забыл... Борис в последний свой приход, сегодня с утра, принес какую-то тетрадь. Сказал: часть дневника этого самого Флейшмана! - Ну-у?! Настроение Димыча кардинально переменилось. Теперь лихорадочный блеск в глазах его означал припадок обнадеженного любопытства и вместе досаду на дырявую память друга, умудрившегося забыть о такой важной вещи. - Читал уже? - Нет, не успел. - Тащи! 34. Покинув кухню, Петяша принялся мучительно вспоминать, куда подевал эту чертову тетрадь - в обозримом пространстве ее не наблюдалось. Осмотрел стол, пошарил в ящиках... Нету! Петяша еще раз попытался восстановить в памяти, что он делал до того, как отправиться на поиски врача, понимающего в человеческой психике. Вроде бы на стол бросил... В кухню с ней не ходил. Тетради в грязно-коричневой липкой обложке не было нигде. Впрочем, ежели этот Флейшман - такой уж из себя могучий волшебник, что ему стоило вернуть пропажу на место? - Ну? - поинтересовался возникший в дверном проеме Димыч. - Нету нигде. - Т-та-ак... - Димыч со злобной сосредоточенностью почесал подбородок. - Кто, говоришь, в квартире был и выходил куда-нибудь после того, как этот Боря тетрадь принес? - Тут взгляд его упал на notebook, о коем Петяша давно уж успел позабыть. - А это еще откуда? Купил? Лучше бы нормальную железку приобрел, пижон несчастный! Оно - и дешевле раза в три... Петяша не отвечал. Он стоял столбом, словно его расчетливо треснули по маковке, прилично контузив, но не сбив с ног. Значит, Катя... Меньше всего ему хотелось подозревать в чем-нибудь Катю. Так с нею было здорово, и... Петяша сморщился до того, что в висках заломило. Конечно, ему теперь есть, что терять, и наработанное за время бродячей жизни неверие в бескорыстное доброжелательство к своей персоне должно бы от этого только обостриться. Ан - хрен! Притупился, поистрепался инстинкт самосохранения... - Ты - хоть знаешь, куда она ушла? - дожимал тем временем Димыч. - Кто такая? Где живет? Телефон ее хотя бы?! Только теперь Петяша осознал, что за все проведенное вместе время не удосужился выяснить даже Катиной фамилии. Зачем бы? - Телефон... Телефон она должна была оставить... - Где?! Петяша снова оглядел захламленный стол. Из-под корпуса notebook'а, верно, торчал клок бумаги. - Вот, наверное... ага: один-два-пять, три-пять, ноль-восемь. Димыч, досадливо крякнув, выдернул бумажку из его рук. - Значит, так. Если эта тетрадь была взаправду, то - сам понимаешь. А если, что тоже можно допустить, Борис на самом деле мертв, у меня - просто провалы в памяти, а у тебя -галлюцинации по двадцать пять кадров в секунду... Уж и не знаю, что тогда. Ладно, там будет видно. Где ближайшие таксофоны с карточками? Чтоб из твоей квартиры не говорить... - Разве что - на Горьковском. - Ага... - Димыч секунду помедлил. - Тогда подожди, я -скоро. Сейчас проверим, откуда она меня знает. И - знает ли вообще. - Может, не нужно? - нерешительно возразил Петяша. - Она сказала, завтра с утра приедет... - "Сказала"... Мало ли, кто что сказал! Сиди; я сейчас. Откачнувшись от косяка, Димыч шагнул в прихожую. За ним хлопнула дверь. По лестнице дробно защелкали каблуки. 35. Оставшись наедине с самим собою, Петяша тяжко опустился на тахту. Только этого, блллядь, не хватало... Чтобы еще и Катю подозревать хер знает, в чем... Плохо; плохо и неуютно было Петяше. Вдобавок - никак не проходило ощущение, что в разговоре с Димычем он снова вспоминал о чем-то важном, о чем-то таком, составлявшем, может быть, единственную его надежду хоть на какой-то успех в борьбе с абсолютно непонятным, неведомо на что способным врагом. Сомнений в том, что борьба-таки предстоит, у него уже не оставалось. Какие еще сомнения; ежели все, с ним, Петяшей, происходящее, есть галлюцинации, что тогда вообще реально?! Однако бороться - уж очень не хотелось. А насчет доверия к Кате... Что ж, ошибся - значит, сам себе злобный дурак. Вообще, понятия любви, веры и прочего в том же роде, типа патриотизма, гуманизма-альтруизма или вовсе загадочного "общего блага" давно и хорошо, как нельзя лучше, приспособлены к извлечению из них выгоды. Посему надо - ой, надо бы! - все то, что призвано воздействовать на чувства клиента, поверять разумом. Только ведь - лень, да и не всегда это представляется возможным... Приходится иногда кому-то верить и на слово. Хотя бы - тем, кому, вроде, невыгодно желать тебе зла. Эх-ххх... И все-таки: что же ему, Петяше, такого приходило в голову? Ведь, определенно, что-то дельное в мыслях промелькнуло... - Сидишь? - раздался от окна смутно знакомый хриплый голос. Испуганно вскинувшись, Петяша увидел дневного своего знакомца, Туза Колченогого, сидящего на подоконнике и очевидно довольного произведенным эффектом. - Сижу, - раздраженно отвечал он. - Я думал, ты совсем пропал. Или - вообще мне почудился. - Эт-ты со зла говоришь, - энергично, юмористически возразил Колченогий. - А фляжка? А портсигар? А костюм? А машинка эта, наконец? Что, до сих пор чудятся? Петяше вовсе не под настроение выходило поддерживать беседу в веселом, шутейном ключе. Он молча взирал на пришельца, давая понять, что с нетерпением ждет продолжения. - Ну, чего ты на меня вызверился? - продолжал Колченогий, которого полное отсутствие ожидаемой, видимо, радости от его появления заметно сбило с толку. - Не мог я с тобой оставаться; не мог! Были к тому причины. А вот сейчас - есть-немножко время и на треп. Давай, спрашивай! Сам же, в конце концов, хотел! Петяша тяжко вздохнул. Хотел... Мало ли, чего он когда хотел! - Не вовремя ты, - со сдержанной досадой пояснил он. - Извини. Ну... как тебя засадили в бутылку - спрашивать, я думаю, бесполезно? Туз Колченогий подозрительно зыркнул на Петяшу, мазнул взглядом, в коем ясно читалось отвращение, по бутылкам из-под шампанского под столом и у тахты. - Эт-точно, - подтвердил он. - А тебе - зачем? - Просто, - якобы соврал, нарочито изобразив "морду ящиком", Петяша. - Для интересу. - Ты лучше такими штуками не интересуйся, - посоветовал Колченогий. - Спрашивай лучше нормальные вопросы. Петяша поразмыслил. Вот так, запросто, содержательных вопросов в голову не приходило. Х-мммм... А отчего, интересно, этот Туз, раз уж так свободно вещи из ничего создает, безропотно нахальства от него, Петяши, терпит? Из благодарности, что ль? Отчего опасается рассказать, как в бутылку попал? Ну-ка, ну-ка... - А какого хрена тебе возвращаться-то вздумалось? - вовсе грубо осведомился Петяша. - Освободили - и гулял бы себе. По буфету... Туз Колченогий от досады слышно скрипнул зубами, но никаких враждебных действий против Петяши предпринимать не спешил. Ладно... - Хорошо, - продолжал Петяша. - Нормальный вопрос: что ты такое есть? Объясни, если можешь, с точки зрения нормальных же представлений о жизни. Или об этом тебя тоже спрашивать - без толку? - Отчего же. Только - как бы это сказать, чтоб ты понял... Ага. Значит, так: я есть чистая информация, обладающая сознанием, свободой воли и способностью к изменению окружающей среды. Доволен? - Хэ! - возмутился Петяша. - Человек тоже обладает сознанием, свободой воли и способностью к изменению. И информацией его тоже вполне можно обозвать... - Нельзя его информацией обозвать, - мягко, но настойчиво перебил его Колченогий. - Человек - это носитель информации, вроде дискеты вот для такой машинки. А я -информация в чистом виде. Без носителя. Слыхал хохму, будто информация - тоже материальна и имеет, в частности, удельный вес? Так самая-то хохма в том, что она вправду материальна! Представь себе, что она - на своем уровне - существует по тем же принципам, что и любое другое вещество. Состоит из своих, информационных, молекул, которые, в свою очередь, состоят из информационных атомов... Человеку для жизни ее надо совсем чуть-чуть. Если вдруг побольше у кого-нибудь окажется, это обычно называется интуицией: "нутром чую" и так далее. Но ежели вдруг соберется ее столько, чтобы достигла она критической массы, получается не ядерный взрыв, как от разных там обогащенных уранов, а существо вроде меня. То есть, тогда она уже в чистом виде способна существовать и приобретает все потребные для этого качества. Типа свободы воли, способности к обучению и изменению окружающей среды... В общем, все дела. Петяша слушал Туза, не перебивая. То, что излагал рыжий уродливый карлик, было, пожалуй, логично. Однако... - Не слыхал я, однако, чтобы информация могла вот так на носители влиять, - усомнился он вслух. - Вот эти самые портсигар, фляжка... Они - информация или носители? Откуда они получились? - От верблюда, - буркнул раздосадованный тупостью собеседника Колченогий. - Они - носители, на которые я записал определенную информацию. Как ты, допустим, можешь засунуть бумагу в принтер и файл с текстом на ней распечатать. Или, скажем, на дискету скопировать этот файл. Дошло? - Ладно, - после некоторой заминки отвечал Петяша. - Механику этой записи я все равно наверняка не пойму. Особенно, если вспомнить, что файл-то с текстом - внешнего облика дискетки уловимо для глаз не меняет... Ну да хрен с ним. Будем считать, что я на этом успокоился. Хот-тя... Оно все - на самом деле так? А то я во всяких критических массах - не шибко... - Нет. Не так. Но ты же сам просил объяснить попонятнее, -ехидно отвечал Туз Колченогий. - Вот и получи-себе аллегорию, причем - невероятно грубую! - Ну, если аллегория, то, безусловно, съест... Хорошо. -мстительно сказал Петяша. - Значица, будем для ясности и дальше той же аллегорией пользоваться. Теперь скажи: отчего ты все же вернулся? Неужто - из чувства благодарности? Вполне ведь мог про меня забыть, и я бы даже не сильно обижался... Значит, следующий вопрос в окончательном виде таков: чего тебе, такой вот обладающей свободой воли, способностью к обучению и прочему животноводству информации, от меня нужно? Во взгляде Туза Колченогого появилось нечто новое. Как бы даже не тревога мелькнула в крошечных свинячьих глазках существа из чистой информации, которому он, Петяша, наверняка бы не смог ничем повредить! Чего это он из воды выпрыгивает? - А в благодарность ты, значит, так уж и не веришь? -Колченогий отвел взгляд, сделав вид, будто заинтересован чем-то, происходящим за окном. - А згя, батенька, згя. Если б не ты, так бы я и сидел в той бутылке, а это, надо заметить... агхискучное вгемяпговождение. Поразмыслив, Петяша решил, что гость темнит - и, ради пущей чернухи, еще картавит, подлый, под Ленина из анекдотов! - но настаивать на этом пока не стал. - Хорошо. Так и запишем: ты мне по гроб жизни благодарен и на любые услуги готов. Тогда ответь: чем ты можешь быть мне полезен? Может, прошлое досконально знаешь? Или будущее способен предсказывать? Или, может, не дай бог, три самых заветных желания выполнишь? - Насчет желаний - ты губу-то не раскатывай. - сердито отвечал Колченогий. - Поглядим еще, как говорится, на твое поведение. А остальное... Прошлое - пожалуйста. Будущее -извини. Откуда мне его знать, если оно и для меня - в будущем? Что я еще могу... Вообще-то я всю жизнь специализировался на развлечениях и роскоши. Это я изобрел, например, моды, химию, азартные игры и компьютеры. Долгоиграющая, доложу тебе, забава; все равно, что выращивать бонсаи... Все разнообразие вариантов любовных влечений и союзов также придумано мной. Кстати, твой случай - классический образец одного из первых моих упражнений, х-хе... Еще - комедию, танцы, музыку, карусели... - А на кой хер тебе это все в человеческий быт внедрять занадобилось? - перебил Петяша, страшно не любивший каруселей - и как раз, в основном, за громкую идиотскую музыку, которая сопровождает катания на оных. Да и замечание о стандартности его чувств, надо сказать, задело за живое... Да и вообще - нечего этому уроду тут шибко-то понт наводить! - А - так. Чтобы было. Ладно, не суть. Спрашивай про важное, а то мне скоро - пора. О чем же таком еще спросить? Пока он не хочет сказать, что ему от меня нужно, просить ни о чем не стоит, решил Петяша. А вот тон сменить - не лишне; авось он от смены стиля общения что-нибудь да выболтает. - Слушай... Я тут, конечно, зря на тебя бочку катил... А почему ты, если вправду много чего можешь, это терпел? - почтительно осведомился Петяша. - Мог бы хоть силу показать. Превратил бы, к примеру, во что-нибудь мерзкое; в сказках ведь - так полагается? А потом - обратно... Для назидания. Колченогий снова сделал вид, что внимательно любуется заоконным пейзажем. - Может, и превращу еще, - со знакомой уже сварливостью ответил он. - А вообще, я же знал, что ты и сам об этом после пожалеешь... Ладно, счастливо тебе оставаться. Я еще загляну. В свое время. Прежде, чем Петяша успел что-либо сказать, Туза Колченогого не стало. Вот только что сидел он на подоконнике во всей своей, ежели можно так выразиться, красе. И вдруг - нету... Даже воздуха не потревожил, машинально отметил Петяша. И тут же в прихожей оглушительно взвизгнул звонок. 36. Подскочив от неожиданности (телодвижение это за последнее время успело, пожалуй, сделаться привычным), Петяша отправился открывать. Как и следовало ожидать, это вернулся, наконец, Димыч. Молча пройдя в комнату, он уселся на тахту и принялся саркастически разглядывать друга. Весь вид его говорил о том, что Петяша как нельзя более добротно оправдал самые худшие его подозрения, и факт сей доставляет ему даже некоторое насмешливо-злобное садистское удовлетворение. Вместе с тем - невзирая, можно сказать, на все это! - Димыч также выглядел и здорово напуганным. А подобный вид ему вообще как-то не подходил - Петяша еще ни разу не видал его таким. С чего это он? - Ну, не тяни, - попросил Петяша. - Жалуйся, наконец. Что стряслось? Помолчав еще, Димыч вместо ответа неожиданно спросил: - Ты - точно - не помнишь, как и где с ней познакомился? - Да н... нет же! - Голос Петяшин дал осечку - так взволновал его страх в глазах товарища. - Говори дело, наконец! Что такое с Катей? Вот же - тянет кота за это самое; коз-зел! - Ничего такого с Катей, - со странным каким-то, также вовсе не свойственным ему (был бы это кто другой, Петяша, определенно, сказал бы, что - истерическим) смешком отвечал Димыч. - Нет в природе никаких Кать. Медицинский факт... Петяша почувствовал, что внутри него - словно бы лопнула некая сдерживающая внутренности пружина, и желудок с кишечником, сжавшись в тугой, осклизлый ком, тяжело ухнули куда-то вниз. - Что... значит "нет"? В ответ Димыч разразился одной-единственной длиннющей фразой, не шибко внятной и звучавшей явно на грани истерики. Выходило так, что, позвонив по номеру, значившемуся в Петяшиной бумажке и попросив к аппарату Катю, он был вначале, судя по ответной реакции, принят за телефонного хулигана, развлекающегося такими шутками, что - хоть святых выноси. Пришлось ему представиться очень давним Катиным знакомым, несколько лет ее не видевшим и ничего о ней не слыхавшим. Тогда женщина, снявшая трубку, с плачем объяснила, что дочь ее, Катя, два года назад вдруг не вернулась домой из школы, а через три дня после этого была найдена мертвой в подвале одного из окрестных домов. С множественными ножевыми ранениями. Убийцу не нашли. Кате вот-вот должно было исполниться пятнадцать лет. - Тогда я, - продолжал Димыч, переведя дух и как бы начиная с красной строки, - стал осторожно выяснять, не ошибся ли номером, и под это дело она мне свою дочь описала. А номер - правильный, можешь не сомневаться. Она, говоришь, сама записывала? Петяша, окаменев от нахлынувшего ужаса, не отвечал. Был бы один - точно ударился бы в тихую истерику. Шибко уж велик соблазн. А на людях - неудобно как-то. Держаться приходится... А Димыч, тоже наверняка державший чувства в узде только благодаря обществу друга, хватил коньяку из новой Петяшиной фляжки и, еще раз походя упрекнув товарища в пижонстве, пересказал со слов женщины, с которой беседовал по телефону, как выглядела ее дочь. С каждым новым его словом Петяша все больше укреплялся в уверенности, что - никакой тут ошибки. Даже родинка на правом плече не забыта... И все же... - Димыч, ты не шутишь? - в последнем приступе безумной надежды выдавил он. По глазам Димыча - ясно сделалось видно, что ему очень хочется треснуть Петяшу по уху. - Конечно, шучу, - со спокойным, размеренным раздражением ответил он. - Весело мне, не видишь? Аж усраться можно. Лишенный последнего намека на надежду, Петяша поник плечами. - А дача? - вдруг спросил он. - Катя говорила, родители ее к вечеру с дачи вернутся... - Точно, - помолчав, ответил Димыч. - Дама эта, чтобы скорее разговор закончить, сказала: мы, извините, - полчаса, как с электрички, помыться хотим и отдохнуть... Ну, словом: отваливай, мол, без тебя тошно. Ладно. Пойдем, что ли, кофе сварим наконец, а ты тем временем вспомнишь о ней все, чего вспомнится. Особенно - что странным, удивительным в ней показалось; любые мелочи. Я лично - еще ни разу не видел, чтобы мертвые оживали и разгуливали по городу. Блллин... не начать бы тут бояться темноты! 37. Солидная доза коньяка, употребленная с кофе "вприкуску", заметно поспособствовала тому, что Петяша начал понемногу отмякать, отогреваться изнутри. Теперь, дабы окончательно прийти в норму, следовало хоть ненадолго отвлечься от результатов Димычевой вылазки. А также забыть - опять-таки, хоть на время - о том, что он, Петяша, встретится с Катей не далее, как завтра поутру. Поэтому Петяша решил - хоть через силу, но - чего-нибудь поесть, за едой выслушал Димычев рассказ о безрезультатной слежке его за домом Флейшмана, которую из-за незнакомого женского голоса, ответившего вместо Петяши по телефону, пришлось оставить в самый интересный момент, и сам поведал Димычу о дневном своем приключении и беседах с Тузом Колченогим. Интерес Димыча к его рассказу оказался более чем сдержанным: вероятно, дух из бутылки и появляющиеся из ниоткуда платиновые портсигары были слишком уж литературны, что ли, привычны для разума и неоригинальны, чтобы вот так запросто в них верить - пусть даже портсигар этот можно рассмотреть, пощупать и даже отпробовать, достаточно ли качественно его содержимое. Дослушав до конца, Димыч раздумчиво скривил физиономию, в последний раз затянулся сигарой и с хрустом раздавил бычок в пепельнице. - Хрен его знает, что тебе сказать. Старушки с топорами... Какой-то Достоевский наоборот! А этот Туз Колченогий... Вообще говоря, критическая масса, применительно к информации, -понятие, скорее, философское. А информация, существующая без носителя, с точки зрения физики - вообще полный бред. - Физика, - машинально повторил Петяша. - От трения тела нагреваются, от нагревания - расширяются... а от расширения - лопаются. При чем здесь, вообще, физика? Портсигары с неубывающим содержимым с точки зрения этой самой физики, скажешь, не бред? И вообще! Раз уж она, информация-то, такая крутая - сознанием, понимаешь, обладает, свободой воли... Димыч угрожающе хмыкнул. - Этак мы с тобой сейчас начнем выяснять, что такое сознание. - Зачем выяснять? Уж известно: сознание есть свойство высокоорганизованной материи... - А знамя есть священная воинская херугва. Тогда - что такое "высокоорганизованная материя"? - А высокоорганизованная материя, - Петяша нарочито самодовольно напыжился, - есть всякая материя, наделенная сознанием. Во! Димыч не слишком-то весело усмехнулся. - Понятно. Но, с точки зрения современной физики, информации без носителя не может существовать. Даже в виде абстрактного понятия. Это, скорее, - к каким-нибудь теософам или сайентологам. Они у нас такие, они у нас понятие абсолюта уважают... Петяше вдруг пришла в голову совсем неплохая, ничему особенно не противоречащая мысль. - А может, это просто он так думает, что состоит из чистой информации, без носителя! Может, на самом-то деле носитель у него имеется, только он... не знает об этом. Не воспринимает своего носителя! - Может, и так. Только все равно треп этот нас ни к чему не приведет. Гипотез можно напридумывать, сколько угодно, а толку-то... Как тебе, например: разум есть сложный инстинкт, еще не сформировавшийся окончательно; не помню, кто это таким образом грамотность свою показывал... Так вот: твой Туз Колченогий - никакая не чистая информация, а просто существо, у которого этот сложный инстинкт сформировался-таки до конца. Под это объяснение что угодно подгоняется, любые портсигары, поскольку пределы возможностей разума тоже неизвестны. Как оно, красиво? - Н-ничего, - одобрил Петяша. - Вот именно. Только - хули, выражаясь словами известного анекдота, толку? Все равно мы с ним мало что сможем поделать, если он почему-нибудь вдруг умыслит взять нас за... - Погоди! Димыч, погоди! Вот оно! От неожиданного Петяшина вопля Димыч даже слегка подпрыгнул на табурете. Сбиваясь и заикаясь, Петяша поведал товарищу, как сидел в одиночестве и размышлял, каким образом может, в случае чего, противостоять сильному, опасному и непонятному врагу. И совсем было додумался до чего-то позитивного, но тут он, Димыч, явился и сбил, подлый, с мысли. - А теперь - вспомнил! - торжествующе закончил Петяша. - Как ты про инстинкт помянул, так и вспомнил! Если и остается в такой борьбе хоть малюсенькая надежда, то - только на собственный инстинкт. Волю к жизни, если хочешь. Ты - знаешь, как мне жить приходилось. Совсем без ничего, без всяких точек опоры. С нуля! И - выжил. И даже - неплохо так обустроился... А ведь сколько раз думал: все, конец, сдохну вот под забором... Но нет; не сдох. Хотя никаких сверхгениальных штук не выдумывал и не предпринимал. На инстинкте выезжал, выходит! И помогло! Может, и сейчас выручит - инстинкт-то? Ведь - мощная, должно быть, штука, если звери вообще без всякого разума, на одних инстинктах, живут и вымирать пока не собираются! Димыч помолчал, размышляя. - Не шибко-то я в это верю, - заговорил он, наконец, - но... Короче говоря, ты собираешься, за неимением других возможностей, сидеть на берегу реки и ждать, когда мимо проплывет труп твоего врага, надеясь, что инстинкт самосохранения автоматически в нужный момент продиктует правильный образ действий. Верно я понял? - Ну... В общем, да. Отчего-то Петяше стало жаль, что он затеял этот разговор. Кто, блллин, за язык тянул?.. - Конечно, некоторая мудрость в этом есть, - продолжал Димыч, - но в противовес сей азиатской мудрости существует еще европейская сказка о двух лягушках в крынке со сливками... Тут Петяше еще пуще сделалось не по себе. Вообще, странно: отчего это решающим аргументом нередко становится какая-нибудь хлесткая цитата или изречение? Причем - даже не обязательно относящиеся к делу, а то и вовсе перевранные... Или не такие же точно люди те изречения придумали? Средневековые схоласты предпочитали полагаться на авторитет предшественников, а сейчас вон хотя бы кришнаиты из кожи лезут, впрямую, не стесняясь, доказывают, что по-другому, без авторитетов, вообще - никуда... - Что ж, давай, ежели только путь... х-мммм... недеяния тебе не унизителен, - продолжал Димыч. - Я бы все-таки предпочел предпринять что-нибудь разумное. А скажи, ради академического интереса, что тебе сейчас подсказывает твой инст... Вдруг, оборвав почти высказанный вопрос на полуслове, он замер, слегка склонив голову в сторону двери. Петяша тоже прислушался. В наступившей тишине явственно слышен стал негромкий скрежет ключа в замочной скважине. 38. Не вставая со своего табурета, Димыч развернулся всем телом в сторону кухонной двери, пихнул створку носком ботинка, отчего она бесшумно отошла к стене, и характерным таким, по множеству американских фильмов известным движением сунул правую руку за борт пиджака. Что такое у него там? успел подумать Петяша. Неужто - пистолет? Или - просто нервная чесотка мучает? Входная дверь отворилась, впуская в квартиру... ... Елку. Петяша, только теперь осознавший, что от неожиданности перестал даже дышать, облегченно вздохнул. - Ну, здравствуй, - сказала Елка. Судя по тону, она, видать, решила окончательно выяснить отношения. Это заставило Петяшу подумать, что об облегчении говорить пока рановато. Преждевременно, дорогие товарищи... Димыч, вероятно, почувствовал, что такое творится под черепушкою друга, и взял инициативу в свои руки: - Привет, Еленища! Кофе - хочешь? Не отрывая взгляда от Петяши, Елка отрицательно помотала головой. - Тогда вы, ребята, убирайтесь-ка беседовать в комнату. А я тут пока поразмыслю на воле, без помех. Секунду помедлив, Елка, видимо, согласилась, что кто-либо третий для выяснения отношений бесполезен, да и вообще - ни в чем не виноват, и, в знак согласия наклонив голову, пошла в комнату. Петяша, тяжело поднявшись на ноги, потащился следом. Пока он тихонько - издавать громкие звуки почему-то казалось неприятным - прикрывал за собою дверь, Елка привычно стряхнула с ног туфельки, забралась на тахту, зябко обхватила руками поджатые к подбородку колени и повела плечами, словно пытаясь для пущего сугреву свести их вместе. Глаза ее сделались большими-большими и заблестели так, точно на них вот-вот навернутся слезы. Словом, от той суровой непреклонности, с какою вошла она в квартиру, не осталось и следа. Петяша, привалившись спиною к двери, смотрел на нее и молчал -не знал, с чего начать разговор. О чем, собственно, говорить-то? Никогда прежде, даже в шутку, не поднимали они вопросов ревности. Как-то так исторически сложилось. Если Елка, увидев лишь, как он, Петяша, держит другую, постороннюю женщину за руку, возмутилась и ушла, ни слова не говоря, значит, ей-то ревность была совсем не чужда! Э-эх, блллин, хреново-то как... что ж делать? Расставаться с Елкой - не хотелось ужасно. А она, по всему судя, как раз пришла сказать о том, что больше не желает его видеть, выложить на стол ключи от его квартиры, развернуться и уйти. Только... Отчего же - поздно-то так? Как же она обратно поедет? Словно почувствовав мысленный его вопрос, Елка слегка шевельнулась. - Я - останусь у тебя, - заговорила она. - По крайней мере, до завтра. А там, если не прогонишь... Вот-те на! Петяша не знал, что и отвечать. Как понимать это? Как реагировать-то, в конце концов?! Услышанное слишком уж соответствовало его желаниям. И именно потому - пугало. - Мне плевать, что там у тебя и с кем, - через прерывистый всхлип, мигом сбросив непрошибаемое, напоказ, спокойствие, продолжала Елка. - Я люблю тебя. Я знаю, что ты меня любишь. И решила... пусть даже надо делить тебя с кем-то; все равно буду с тобой. Если она тебе понравилась, то, наверное, не заслуживает неприязни... Она снова всхлипнула и на миг спрятала лицо в ладонях. Теперь ее, по всему судя, следовало бы обнять, прижать к себе, приласкать, успокоить... Однако Петяша никак не мог заставить себя сбросить оцепенение. Видя это, Елка подняла мокрое от слез лицо, вскинулась, словно развернувшаяся пружина, с тахты и крепко прижалась к нему. - Не отпущу... - выдохнула она. Это помогло. Руки Петяшины словно бы сами собой поднялись, ладони его легли на Елкины лопатки, чуть острящиеся под тонким, гладким шелком блузки медленно скользнули вниз. Там, внизу ткань оказалась чуть толще, обрела легкую шероховатость. Округлые, упругие полушария под нею, как раз уместившиеся в ладонях, дрогнули, и от этого где-то в нижней части живота появилось знакомое ощущение тяжелого, туманящего мысли, кружащего голову тепла. Петяшины руки еще крепче - чтобы как следует почувствовала его, набухший, рвущийся на свободу - прижали к себе Елку. Пальцы пробежали по знакомой ложбинке под юбкою, пустились еще ниже, нащупали юбкин край, приподняли его, проникли внутрь, меж горячих, слегка бархатистых бедер, и уж там снова устремились кверху, пока не добрались до совсем тоненькой полоски материи. Щека Елки, прижатая к щеке Петяши, налилась жаром. Она чуть раздвинула ноги; трусики под нежно постукивавшими, щекотавшими, перебиравшими пробившиеся сквозь ажурную ткань волоски, пальцами Петяши сделались влажны. Тогда Петяшины руки медленно поднялись выше, поднимая за собою юбку, сильно оглаживая такой стройный, до помрачения рассудка соблазнительный зад, немного отстранили его обладательницу и нежно, едва ощутимым касанием, описали два полукружья вокруг ее талии. Пальцы нащупали резинку трусиков, руки на миг замерли - - и резко рванули. Ткань с треском разошлась. Елка испустила короткий стон, а тонкие пальцы ее, только что еще впивавшиеся в Петяшины плечи, уже расстегивали "молнию" на его брюках. Почуяв свободу, он устремился наружу. На миг Елка сильно сжала его рукою, снова - на сей раз долго, протяжно - застонав, тут же отпустила и начала опускаться на колени. Петяшины руки, повинуясь некоему наитию, через голову сдернули с нее юбку. Едва выпутавшись из сего необходимого, но в данном положении совершенно неуместного предмета одежды, Елка жадно, однако ж сдерживая нетерпение, приникла губами к самому его кончику. Под черепушкой Петяшиной - словно бы что-то взорвалось, бесшумно, однако мощно, пустив по ветру все до единой мысли и завесив глаза густой багровой пеленой. Но руки и сами знали свое дело прекрасно: они резко, почти грубо стиснули Елкины плечи, рывком - прежде, чем наслаждение вот так быстро закончится -вздернули ее на ноги, с треском сорвали с желанного ее тела блузку, под которой не оказалось уже ничего, и, в два-три рывка освободив от одежды своего хозяина, снова сжали в объятьях горячее обнаженное тело любимой. Елка, в свою очередь крепко обвив руками Петяшину шею, изо всех сил прижалась к нему, и Петяша почувствовал, как ноги ее обхватывают его талию. - Погоди... - последним усилием воли прохрипел он. - Резинок ведь нету... - Не нужно, - сквозь прерывистое дыхание отвечала Елка, - я спиральку сегодня поставила... Как ни краток был этот разговор, он все же рассеял туман в голове. Теперь все тело Петяшино - словно бы наполнилось кристально-ясным пронзительным жаром. Стиснув ладонями Елкины бедра, он чуть приподнял ее, нащупал губами ее губы, крепко закусил их, опять заставив Елку застонать, и он, тут же безошибочно отыскав предмет своих стремлений, вонзился во влажное, обволакивающее, жаркое... Колени Петяшины подогнулись. Еще сильнее прижимая к себе Елку, он рухнул на жалобно взвывшую пружинами тахту. И тогда мир прекратил существовать. Не осталось ровно ничего -только губы под Петяшиными губами, долгий стон, яростное движенье навстречу Елке, да еще бешеный стук сердца. 39. Димычу, оставшемуся на кухне, несмотря на высказанное намерение поразмыслить, оказалось не до размышлений. Известного рода звуки из комнаты давали понять, что все - в порядке, помирились-таки, но вместе с тем и будили определенного же рода желания. Столь же интенсивные, сколь и неуместные, мать иху - конем... Что бы там ни полагал Петяша в простоте своей (или, может, деликатности, которая, случается, выходит куда как хуже простоты), Димыч вовсе не был обделен природою влечением к женщинам и не страдал излишней застенчивостью на предмет появления со своими подругами в обществе. Просто-напросто - с женщинами ему, несмотря на все его внешние и внутренние достоинства, не везло. Катастрофически не везло. Поначалу, лет э