о друга! - сказала Нина. - Я очень рад его успеху, - ответил я. - Но меня несколько беспокоит эта обстановка сенсации, которая создается вокруг Андрея. Можно подумать, что мы вернулись в Двадцатый век. - В нашем веке тоже возможны великие открытия, - возразила Нина. Я не стал с ней спорить, зная, что это бесполезно. Вместо этого я напомнил ей, что начинаются каникулы, и предложил отправиться вместе на Гавайские острова. - Нет, это лето я хочу провести в Ленинграде, - ответила Нина. - Что ж, вольному воля, спасенному рай, - отпарировал я старинной поговоркой. - Сейчас я пойду в Бюро Отпускных Маршрутов. - Иди, - сказала Нина. - И не сердись на меня. - Она положила ладони мне на плечи и поцеловала меня в лоб. - Желаю тебе счастья. СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ В раздумье шел я по людному проспекту. Мне было грустно. Прав был старый Чепьювин - он сразу понял, что Нина меня не любит и никогда не полюбит. В чем-то тут была и моя ошибка, но в чем - я не знал. И вот я шагал по светлой улице, среди веселых и счастливых Людей, а сам был невесел и не слишком-то счастлив. В дальние края лететь мне уже не хотелось, и я решил провести свои каникулы в работе и только переменить на время свое местопребывание. Зная, что в Новосибирске есть большая библиотека, где много старинных книг, я решил отправиться на лето туда. А по пути я заеду в Москву, там мне нужно навести кое-какие библиографические справки в Центральной библиотеке имени Ленина. Придя к этому решению, я вернулся домой, взял портфель и поехал на подземный вокзал, чтобы сесть в пневмоснаряд. В то время этот вид скоростного транспорта был в новинку, и я часто пользовался им. - Есть свободные места? - спросил я у Дежурного. - Есть одно, - ответил тот. - Отправка через четыре минуты. Садитесь в коллективный скафандр. Он открыл герметическую дверь, и я вошел в длинный круглый баллон из очень толстой самосветящейся резины. Внутри были сиденья из того же материала, на них уже сидели пассажиры, я был последним, пятидесятым. - Скафандр-амортизатор подземно-баллистического вагона-снаряда пассажирами укомплектован полностью! - сказал Сопровождающий в микрофон. - Двери загерметизированы, ждем отправки. Заряжайте! Наш скафандр начал слегка покачиваться. Это означало, что его вставляют в полый металлический снаряд. Потом покачивание усилилось - это заливали амортизационной жидкостью пространство между наружными стенками скафандра и внутренними стенками металлического снаряда. Скафандр как бы плавал внутри снаряда. - Все готово! - послышался голос из репродуктора. - Стреляйте нами! - скомандовал в микрофон Сопровождающий. Я, как обычно, почувствовал легкий толчок, затем у меня захватило дыхание от нарастающей скорости, Чувство было такое, будто я нахожусь в сверхскоростном лифте, который движется не вертикально, а по горизонтали. Затем в тело вошла приятная легкость, а вскоре я уже плавал в воздухе, держась за поручень, как и остальные пассажиры. Баллистический подземный вагон-снаряд летел по идеально гладкой трубе-тоннелю. Вскоре скорость замедлилась, состояние невесомости прекратилось. Затем вагон-снаряд остановился, двери открылись, и я поднялся лифтом на улицу Москвы и направился в библиотеку. Там я просидел до вечера, делая нужные мне выписки. Я сидел в тихом зале и работал, а в памяти моей нет-нет да и всплывал недавний разговор с Ниной. Но я отгонял грустные мысли и с новым упорством принимался за работу, зная, что труд мой нужен Человечеству. Когда я вышел из библиотеки, уже стемнело, и от самосветящихся мостовых исходил ровный, спокойный свет. Пора думать о ночлеге. К счастью, в мое время это уже не было трудной проблемой для всех, приезжающих в знакомые и незнакомые места. Гостиницы еще существовали, но пользовались ими главным образом в курортных городах, в остальных же крупных и мелких населенных пунктах они уже были непопулярны. Любой Человек мог войти в любой дом, и всюду ему были рады и встречали как друга. Спрашивать гостя, откуда он, кто он и зачем приехал в этот город, считалось невежливым. Гость, если хотел, рассказывал о себе, а если не хотел - не рассказывал. Мне понравился один небольшой дом на берегу Москвы-реки, и я вошел в его подъезд и поднялся лифтом на двадцатый этаж - я люблю верхние этажи, в них светлее. На лестничную площадку выходили двери четырех квартир, и я на минуту задумался - в какую именно войти. Я любил эти мгновения, когда не знаешь, какие именно Люди тебя встретят, кто они по специальности, но знаешь: кто бы тебя ни встретил - ты будешь желанным гостем. В старину такая ситуация называлась беспроигрышной лотереей. Впрочем, одна из четырех дверей отпадала: на ней висел знак одиночества. Я открыл дверь противоположной квартиры и прошел по коридору в комнату, откуда слышались голоса. Войдя в эту комнату, я увидел, что группа Людей сидит перед объемным телевизором. - Здравствуйте! - сказал я. - Хочу быть вашим гостем. - Мы вам рады! - откликнулось несколько голосов. От сидящих отделилась молодая женщина и подошла ко мне. - Я сегодня за хозяйку, - сказала она. - Идемте, я вам покажу свободную комнату и квартиру вообще. И потом вы, наверное, проголодались? - А завтра мы вас поводим по Москве, - сказал кто-то из сидящих. - Нет, по Москве меня водить не надо. Я ее хорошо знаю, я ведь ленинградец, - ответил я и затем поведал о себе. Присутствующие тоже сообщили мне свои имена и профессии. В мое время люди уже не торчали часами перед телевизорами, смотря все подряд, как это делали многие Люди Двадцатого века, судя по старинным книгам и журналам. Поэтому меня удивило, что вся квартира смотрит какой-то довольно посредственный фильм, - увы, их хватает и в наше время. Я спросил у присутствующих, чем объясняется их странный интерес к этому фильму. - Как, разве вы не знаете? - удивились все. - Ведь вам-то в первую очередь надо знать новость - вы же только что из Ленинграда. Мы ждем чрезвычайного сообщения. - Это касается научной группы, в которой работает Андрей Светочев. Сделано какое-то важное открытие, - пояснили мне. На экране телевизора тем временем ничего особенного не происходило. Шел обычный фильм, который можно смотреть, но можно и не смотреть. Какой-то молодой человек и девушка то ссорились, то мирились, то собирались вместе лететь на Марс, то раздумывали. - А что случилось у ваших соседей? - спросил я присутствующих. - Почему у них на двери висит знак одиночества? - У них большое несчастье. В их квартире жил молодой инженер-строитель. Месяц назад он полетел в командировку на Венеру и там погиб. Обрушилось какое-то сооружение. Вы же знаете, наши земные материалы плохо переносят инопланетные условия. Внезапно фильм прервался, и на экране телевизора возник Старший Диктор, окруженный переводящими машинами. Диктор был взволнован. - Внимание! Внимание! - сказал он. - Слушайте чрезвычайное сообщение. Работают все земные и внеземные передающие системы. Всемирный Ученый Совет обсудил теоретические выкладки, представленные научной группой Андрея Светочева, а также проверил правильность формулы Светочева. Возможность создания принципиально нового единого универсального материала признана правильной и технически осуществимой. Предоставляю слово Андрею Светочеву. На экране появился Андрей. Вид у него был скорее встревоженный, чем радостный. Глухим, невыразительным голосом начал излагать он сущность своего открытия. Он часто запинался, не находил нужных слов, некоторые повторял без всякой надобности - вообще, культура речи у него хромала. Я вспомнил, что в школе отметки по устному разделу русского языка были всегда ниже моих. Но сейчас он говорил совсем плохо - на тройку, если даже не на двойку. Только когда он подходил к стоящей поодаль световой доске и начинал чертить какие-то формулы и таблицы, голос его звучал увереннее, выразительнее. (Сейчас эту речь Андрея знает наизусть каждый школьник, но знает ее в подчищенном виде, без всяких пауз, запинок и повторений. На меня же тогда, признаться, она не произвела сильного впечатления.) Андрей употреблял слишком много научных и технических терминов, понять которые я не мог. Сущность же его открытия, как вы все знаете, сводилась к тому, что он теоретически доказал возможность создания единого универсального материала из единого исходного сырья - воды. Но вот Андрей умолк, экран погас, и в комнате на миг воцарилось молчание. Затем все мои новые знакомые, не сговариваясь, встали в знак высшего уважения. Пришлось встать и мне, хоть в глубине души я счел излишним такое преувеличенное выражение чувств. - Начинается новая техническая эра, - тихо сказал кто-то. Мы вышли на балкон. С высоты двадцатого этажа видны были уходящие за горизонт огни Москвы. Справа от нас виднелись башни Кремля, озаренные особыми прожекторами солнечного свечения. Казалось - над Кремлем вечное солнце, вечный полдень. Когда я проснулся на следующий день в отведенной мне комнате, то сразу почувствовал, что уже девять часов одиннадцать минут. Квартира была пуста, все ее жители ушли на работу. Я умылся, съел приготовленный мне завтрак и посмотрел утреннюю газету, которая почти целиком была посвящена Андрею и его открытию. Затем я вышел на балкон. Внизу, на набережной Москвы-реки, тек людской поток, и все в одном направлении - к Красной площади. Этот поток не вмещался на тротуаре, он захлестывал мостовую, и из-за этого не могли двигаться элмобили и элтобусы. "Странно, - подумал я. - Сегодня не Первое мая, и не Седьмое ноября, и не День космонавтики. Неужели вся эта суматоха из-за Андрея?" Я включил телевизор. Показывали Ленинград. "Стихийный митинг на Дворцовой площади", - сказал Диктор, и я увидел на площади множество людей. У всех были счастливые лица, будто невесть какое чудо случилось. Группы Студентов несли довольно аляповатые, наспех сделанные плакаты. "Давно пора!", "Даешь единый универсальный!", "Химики рады, физики - тоже!" "Ура - Андрею!" - вот что было написано на этих плакатах. Толпа вела себя совершенно недисциплинированно - она громко пела, гудела, шумела на все лады. Я выключил Ленинград и включил Иркутск, но и там было то же самое. На площади толпился народ, пестрели самодельные плакаты. На одном было написано: "Металлы, камень, дерево, стекло" - все эти слова были жирно зачеркнуты, а поверх начертано: "Единый универсальный". Затем я включил Лондон, Париж, Берлин - там происходило то же самое, только надписи на плакатах были на других языках. "Эта всемирная суматоха не должна мешать моей работе, - подумал я. - Каждый должен делать свое дело". Вскоре я вышел из квартиры и через двадцать минут был на воздушном вокзале. САМОДЕЛЬНЫЙ АТИЛЛА В те времена до Новосибирска можно было лететь экстролетом, скоростным ракетопланом, рейсовым дирижаблем и дирижаблем-санаторием. Так как спешить мне было незачем, то я выбрал дирижабль-санаторий и вскоре был на его борту. Дежурный Врач провел меня в двухместную каюту и показал мою постель. Затем он приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, который показал всего три болевых единицы по восходящей. - Ну, вы, товарищ, два МИДЖа проживете, - улыбнулся Врач. - Но у вас легкое переутомление, поэтому я назначу вам кое-какие процедуры. Есть ли у вас какие особые пожелания? - Если можно, то пусть моим однокаютником будет Человек гуманитарного направления, - попросил я. - Голова уже гудит от всех этих технических разговоров. Врач ушел, а в каюту вскоре вошел Человек средних лет. При нем был довольно большой чемодан, что меня несколько удивило: как правило, Люди давно уже путешествовали без ручной клади. Мой спутник сообщил мне, что зовут его Валентин Екатеринович Красотухин и что у него две специальности: он Ихтиолог и Писатель. Признаться, имя это мне ничего не говорило, хоть я знал не только литературу XX века, но и современную. Назвав себя и свою профессию, я поинтересовался, какие произведения созданы моим однокаютником. - Видите ли, - ответил Валентин Екатеринович. - Ихтиолог я по образованию и по роду работы. А Писатель я по внутреннему призванию. Правда, я смотрю истине в лицо и сознаю, что таланта у меня нет, но я сконструировал кибернетическую машину и с ее помощью надеюсь со временем создать поэзо-прозо-драматическую эпопею, которая прославит меня и... - Но послушайте, - перебил я своего нового знакомого, - всем известно, ведь уже в конце Двадцатого века было доказано, что никакая, даже самая совершенная, машина не может заменить творческий процесс. Это так же ясно, как то, что невозможно создать вечный двигатель. - Но я сам сконструировал свой творческий агрегат, - возразил Красотухин. - Я верю, что мой АТИЛЛА не подведет меня) Вот полюбуйтесь на него! С этими словами Писатель-Ихтиолог раскрыл чемодан и извлек из него довольно большой прибор со множеством кнопок и клавиш и поставил его на стол каюты. - Вот он, мой АТИЛЛА! Мне стало немного грустно: и здесь я не избег техники. Но мне не хотелось огорчать своего спутника. - Почему именно АТИЛЛА? - проявил я интерес. - АТИЛЛА - это Автоматически Творящий Импульсный Логический Литературный Агрегат, - пояснил Красотухин. - Правда, он еще не вполне вошел в творческую силу, он еще учится. Ежедневно я читаю ему художественные произведения классиков и современных авторов, учу его грамматике, читаю ему словари. Кроме того, я беру его на лекции по ихтиологии, которые он внимательно слушает. Еще я читаю ему главы из Курса Поэтики, из Истории Искусств. Года через три он будет знать все и сможет работать с полной творческой отдачей. Но уже и сейчас мы с ним творим на уровне начинающего среднего Литератора. - А вы не можете продемонстрировать АТИЛЛу в действии? - спросил я. - С удовольствием! - воскликнул Красотухин. - Дайте творческую программу. - Ну пусть он сочинит что-нибудь для детей, что-нибудь там про кошечку, например, - предложил я, выбирая тему полегче. Красотухин нажал на АТИЛЛе кнопку с надписью "Внимание". Вспыхнул зеленый глазок, агрегат глухо заурчал. Тогда Красотухин нажал клавишу с надписью "стихи д/детей". Прибор заурчал громче. Из него выдвинулся черный рупор. - АТИЛЛушка, творческое задание прими. Про кота что-нибудь сочини, - просительно произнес Писатель-Ихтиолог в рупор. - Творзадание принято! - глухо произнес голос из прибора, и сразу же вспыхнуло табло с надписью "творческая отдача". Затем из продолговатого узкого отверстия вылез лист бумаги. На нем было напечатано: КОТ И МАЛЮТКИ Здравствуй, здравствуй, кот Василий, Как идут у вас дела? Дети козлика спросили... Зарыдала камбала. И малюткам кот ответил, Потрясая бородой: - Отправляйтесь в школу, дети!.. Окунь плачет под водой. Сотворил АТИЛЛА - Не так уж плохо, - утешающе сказал я. - В некоторых детских журналах XX века я читал нечто подобное. Только тут нужна правка. Ваш АТИЛЛА путает кота с козлом. И потом, откуда-то, ни к селу ни к городу, камбала с окунем появились. - У АТИЛЛы еще смещены некоторые понятия, - несколько смущенно ответил Писатель-Ихтиолог. - А рыдающая камбала - это, очевидно, творческая неувязка. Но в строке "окунь плачет под водой" есть нечто высокотрагедийное, здесь чувствуется некая натурфилософская концепция. Впрочем, стихи АТИЛЛе даются труднее, чем проза. Сейчас вы в этом убедитесь. И Красотухин заказал АТИЛЛе сотворить сказку с лирической концовкой. В сказке должны упоминаться человек, лес и звери. Вскоре агрегат дал нам возможность ознакомиться со своим произведением. ЛЕС, ПОЛНЫЙ ЧУДЕС Лес шумел угрюмо (мрачно? огорченно?). Лесные звери имелись в лесу том повселесно. Тем временем человек и человечица (человейка? человечка?) шли по речью (речейку?) к речке. В лесу встретились им лес и лесица, волк и волчица, лось и лосица, медведь и медведица (медвежка?). "Съем-ка я вас, человеки!" - произнес медведь. "Не питайся нами, Михаил (Виктор? Григорий?), мы хотим живать-поживать!" - "Хорошо, - ответил медведь, - я вами столоваться не буду..." Радостно, дружно, синхронно запели гимн восходящему светилу (луне? солнцу?), сидящие на ветвях снегири, фазаны, сазаны, миноги, снетки и караси. Лес шумел весело (удовлетворенно? упитанно?). Сотворил АТИЛЛА - Сказка несколько примитивна, - сказал я. - И потом, опять тут всякие рыбы. - Да, мой АТИЛЛА любит упоминать рыб, - огорченно признался Красотухин. - Боюсь, что я несколько перегрузил его ихтиологическими знаниями. Но не хотите ли дать АТИЛЛе творческое задание в области драматургии? - Смотрите, какой прекрасный вид под нами, - сказал я Красотухину, чтобы отвлечь его от АТИЛЛы. - И видимость тоже прекрасная. Наш дирижабль-санаторий давно уже отчалил и теперь плыл в воздухе на высоте восьмисот метров. Из большого иллюминатора в стене каюты можно было наблюдать, как не спеша движется под нами какой-то небольшой город-сад. Его прямые улицы с домами, крытыми голубой пластмассой, казались каналами, прорытыми среди зелени. И только черные шары на тонких мачтах - усилители мыслепередач - говорили о том, что это все-таки город, где живет несколько тысяч Людей. Потом снова внизу потянулись поля, среди которых кое-где возвышались башни дистанционного управления электротракторами. Вскоре нас позвали на купанье. Плавательный бассейн был накрыт огромным прозрачным пластмассовым колпаком; чуть выше, почти задевая его, проплывали порой редкие летние облака. Дно бассейна тоже было из прозрачной, чуть голубоватой пластмассы. Купаясь, мы видели под собой луга, леса, реки, дороги с пробегающими по ним элтобусами. Казалось, мы плавали не в бассейне, не в воде, а в самом небе, в бескрайнем, подернутом голубоватой дымкой пространстве. Мы словно парили в нем, как птицы, вольно и легко, и эта легкость подчеркивалась тишиной, ибо дирижабль летел беззвучно, как во сне. К одному борту бассейна была пристроена вышка для прыжков в воду, и каждый раз, ныряя с нее в бассейн, я испытывал жутковатое ощущение, будто я лечу в пропасть, в бездну, на дне которой растут деревья, зеленеют поля, тянутся нити дорог. И вдруг меня упруго подхватывала вода, не давая падать дальше. Вечером, после ужина, я разговорился с Ихтиологом-Писателем. Это был совсем неглупый Человек. Пока не заходила речь об АТИЛЛе, он рассуждал вполне здраво и логично. Так, например, он рассказывал мне о своем проекте использования старинных военных кораблей - тех, которые еще не пошли на переплавку, - под живорыбные садки. Все эти древние линкоры, авианосцы, без пользы стоящие в портах, вполне подойдут для этой цели. Нужны только некоторые переделки, весьма незначительные. Когда я, в свою очередь, завел речь об "Антологии Забытых Поэтов XX века", Писатель-Ихтиолог согласился со мной, что дело это очень важное и нужное, и сделал несколько полезных замечаний, свидетельствующих о его начитанности и живости ума. Узнав же, что я работаю над пополнением СОСУДа, мой новый знакомый горячо одобрил это начинание и присовокупил, что я делаю для потомства дело нужное и важное, так как Людей, употребляющих ругательства, на Земле почти не осталось, и этот вид фольклорного творчества надо закрепить письменно для потомства. Но затем мой собеседник снова сел на своего конька, завел речь об АТИЛЛе и попросил меня научить АТИЛЛу ругательствам. - Для меня это не составит большого труда, - ответил я. - Но целесообразно ли это? - Для будущей прозо-драмо-лирической эпопеи, которую я создам в соавторстве с АТИЛЛой, потребуются и бранные выражения. Ведь эпопея будет охватывать все века, а, как вам известно, в минувшие столетия брань употреблялась весьма нередко. И потом, как вы сами убедились, я несколько перегрузил АТИЛЛу ихтиологическими знаниями, и поэтому некоторое количество ругательств как бы уравновесит его словарь. - Хорошо, я согласен дать вашему АТИЛЛе урок неизящной словесности, но вас прошу выйти на это время из каюты. Мне неудобно произносить при Человеке грубые слова. Ночью мы миновали Урал и теперь летели над Сибирью. К вечеру начались леса промышленного значения - с просеками и лесоперерабатывающими пунктами. Но затем все чаще стали проплывать под нами участки настоящей тайги - это были заповедники, где она сохранялась в своем естественном виде. Мы летели малой высотой, и к нам доносился запах зелени и хвои. Настроение у меня было превосходное, о чем я и сообщил своему соседу. - Я думаю, что не испорчу вашего настроения, если попрошу вас дать моему АТИЛЛе новое задание, - сказал Писатель-Ихтиолог. - Завтра мы с вами расстанемся, а мне хочется, чтобы у вас осталось приятное воспоминание о моем детище. Вчера АТИЛЛА работал почему-то не в полную творческую силу, и мне хочется реабилитировать его в вашем мнении. Я подумал, что иметь дело с АТИЛЛой - это как раз самый верный способ испортить себе настроение. Но затем я вспомнил, что еще в четвертом классе школы на уроке морали нас учили: "Никогда не огорчай Человека, если этого не требуют особые обстоятельства. Слабости хороших Людей не делают их плохими Людьми". Поэтому я скрепя сердце согласился еще на одно творческое испытание АТИЛЛы. - Я иногда даю ему узкоспециализированные задания, - сказал Писатель-Ихтиолог, обрадованный моим согласием. - Например, подобрать рифмы к слову "окунь" или сочинить рассказ, в котором все слова начинаются на одну букву. Так легче следить за ростом словарного фонда АТИЛЛы... Не хотите ли дать ему специализированную задачу? - Пусть он напишет рассказ о солнце с лирико-меланхолическим уклоном, и пусть все слова в этом рассказе начинаются с "с", - сказал я. Тотчас же мой спутник дал АТИЛЛе творческую программу, и тот заурчал и замигал своими зенками. - Ну, друг АТИЛЛА, на этот раз не подведи, - ласково сказал Писатель-Ихтиолог в рупор. - Подушевнее, полиричнее сотвори. Вскоре АТИЛЛА выполнил задание. Листок этот, ровно как и два предыдущих, и поныне хранится в моем архиве. СОЛНЕЧНЫЙ САБАНТУЙ Светозарное солнышко справляло свой сабантуй, светило сказочно светло, сияло самозабвенно. Самоцветно синела садовая сирень, старались сладкогласные соловьи, стрекотали стрекозы, струилось ситро, сахарился сладкий сливовый сироп. Серебристым симпатичным смехом синхронно смеялись совершенно счастливые супруги. Седовласая стерлядь скандировала стройные строфы сонета. Солнце стало склоняться севернее, сгущались сизые сумерки. Смеркалось. - Сукин сын! Слюнтяй! Солдафон! Стервец! - сказала сому строгая соленая святейшая селедка, сиротливо скучавшая среди салаки, скумбрии, семги. - Сама скотина, склочница, симулянтка! Свинские слова слышу! - смачно сплюнув, свирепо сказала сумасбродной соседке седоусая сметливая свежепросоленная сардинка, спокойно спавшая среди сетей. - Собаки! Стрекулисты! Спекулянты! Сплетники! Сычи сонные! Сидни сидячие! Самодуры сиволапые! Скандалисты! Святотатцы! Скобари! Скопидомы! Скряги! Саботажники! Сутяги! - степенно сказала совершеннолетняя самостоятельная севрюга, слушавшая спор. Солнышко село, скапутилось, смылось, съежилось. Стало совсем сумрачно. Скоропостижно скончался сиг. Сотворил АТИЛЛА - Опять рыбы всякие! - огорченно сказал Писатель-Ихтиолог. - И потом много каких-то непонятных слов. - Но это же отжившие слова! Это слова из моего СОСУДа, - пояснил я. - Ваш АТИЛЛА почему-то очень хорошо их усвоил и вводит в текст в непропорционально большом количестве. - Неужели в старину Люди употребляли столько ненужных слов? - спросил мой новый знакомый. - Не все ругательства были словами-пустышками, - ответил я. - Под некоторыми из них подразумевались вполне определенные отрицательные явления. - А что такое сплетник, скандалист, спекулянт? - стал расспрашивать меня Ихтиолог. - Это долго объяснять, - ответил я. - Когда выйдет из печати мой СОСУД, вы сможете узнать смысловое значение всех этих выражений. - Не хотите ли еще раз испытать моего АТИЛЛу? - с робкой надеждой в голосе спросил меня Писатель-Ихтиолог. К счастью, в этот миг в каюту постучал дежурный Врач и пригласил нас в салон к телевизору смотреть и слушать новое выступление Андрея Светочева. Выбрав из двух зол меньшее, я поспешил откликнуться на этот зов. В салоне перед большим телевизором собрались все пассажиры-пациенты дирижабля-санатория. Вскоре на экране появился Андрей. Его сообщение показалось мне каким-то бесцветным. Он сообщил, что выступает только потому, что в его адрес поступает очень много вопросов. Но ничего нового он пока сказать не может. Он сделал только одно конкретное сообщение: для строительства Главной Лаборатории по созданию Единого Материала выделен пустынный островок в Балтийском море, в пятидесяти километрах от Ленинграда. Островок будет расширен за счет намыва донного песка. Работа начинается завтра. Незначительное это сообщение, вдобавок произнесенное каким-то усталым, невыразительным голосом, показалось мне, не предвещает удачи моему другу. Но слушатели, как я успел заметить, остались довольны и этой скудной информацией. ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ. ВСТРЕЧА С НАДЕЙ Шла третья неделя моего пребывания в Новосибирске. Целые дни просиживал я в библиотеке, подбирая материал для своей "Антологии", и дело уже близилось к концу. Однажды утром в читальный зал вошел старший Библиотекарь и пригласил всех желающих в телевизионный блок, сказав, что будет выступать Андрей Светочев. Я вместе со всеми направился к телевизору. На экране возник Андрей. Он сидел в небольшом зале за круглым столом, вместе со своими Сотрудниками. На столе стояло множество переводящих машин. Все кресла и все проходы в зале были заполнены Людьми - это были главным образом Корреспонденты. Происходило нечто вроде пресс-конференции. Вопросы задавались бессистемно, и я привожу их в таком виде и порядке, как их записал мой карманный микромагнитофон. Андрей. Готов отвечать на ваши вопросы. 1-й корреспондент. Когда идея о создании единого материала будет осуществлена вашей научной группой практически? Андрей. На это, возможно, уйдет один год. 2-й корреспондент. Можно ли вкратце охарактеризовать ваш единый материал как некую пластмассу с универсальными свойствами? Андрей. Можно, если вам это нравится. Но вообще-то это принципиально новый материал. 3-й корреспондент. В некоторых газетах высказана мысль, что всемирное применение единого материала может лишить многих людей радости труда. Ведь множество профессий станут просто ненужными. Андрей (роясь в каких-то бумагах). Я не компетентен в этих вопросах. Но вот Экономисты Сергеев, Тропиниус и Маорти утверждают, что работы хватит всем, однако многим Людям придется переквалифицироваться. 4-й корреспондент. Как все это отразится на продолжительности рабочего дня? Андрей (опять роясь в бумагах). Вот тут произведены подсчеты. Не мной, а Экономистами. Через три года после полного перехода на аквалид средний рабочий день на Планете сократится до двух часов восемнадцати минут. 5-й корреспондент. Что это такое - аквалид? Андрей. Так мы решили назвать единый универсальный материал. 6-й корреспондент. Как вы относитесь к Нилсу Индестрому? Андрей. С величайшим уважением. 6-й корреспондент. Однако ваше открытие, если оно будет осуществлено практически, опровергнет Закон Недоступности Нилса Индестрома? Андрей. Да. 7-й корреспондент. Следовательно, будет создан материал, который позволит строить космические корабли, могущие проникнуть за пределы Солнечной Системы? Андрей. Да. Но это уж дело Строителей и Космонавтов. Нас больше интересуют земные и подводные дела. 8-й корреспондент. Как это понимать - подводные? Андрей. Аквалид даст возможность строить сооружения из воды под водой. 9-й корреспондент. Следовательно, Человечество получит большую новую "жилую площадь" под океаном и сможет спокойно расти? Так это надо понимать? Андрей. Да, на дне океанов будут прокладывать тоннели, строить предприятия и возводить жилые города. Длительная пауза. Затем все встают. Аплодисменты и возгласы восхищения. После паузы. 10-й корреспондент. Почему ваша Опытная Лаборатория строится на острове? Почему не на материке, не в Ленинграде? Андрей. Я сам просил об этом. Так безопаснее. 10-й корреспондент. Для кого безопаснее? Андрей. Для города. Дело в том, что при практическом осуществлении нашего проекта на одной из фаз производства аквалида существует опасность взрыва. Теоретически расчеты верны, но технологически мы идем на некоторый риск. 10-й корреспондент. Если произойдет взрыв, значит, вы шли по ложному пути и создание единого универсального материала останется недостижимой мечтой Человечества. Так надо понимать? Андрей. Нет. Не так. Повторяю: теоретически наши расчеты верны. Если произойдет взрыв, то кто-то, идущий за нами, найдет более верную технологическую схему. 11-й корреспондент. А как называется ваш остров? Андрей. Пока это безымянный островок. Но я предложил назвать его Матвеевским островом, в честь моего друга. 12-й корреспондент. Ваш друг - Физик, Химик, Математик? Андрей. Нет. Он Литературовед. 13-й корреспондент. Что натолкнуло вас на мысль о едином материале? Андрей. Мне всегда казалось странным, что машины, корабли, дома, предметы обихода делаются из разных материалов. Уже в детстве это казалось мне нелепым, нерациональным. 14-й корреспондент. Что можно будет производить из аквалида? Андрей. Из него нельзя будет производить продуктов питания, горючего и удобрений. Все остальное - можно. 15-й корреспондент. Следовательно, из аквалида можно производить все нужные Человечеству машины, сооружения и предметы? Андрей. Да. Все - кроме гробов и спичек. 16-й корреспондент (со значком юмористического журнала). Но ведь спичек давно не производят. Андрей. Я пошутил. 17-й корреспондент. Как идут работы на острове... на Матвеевском острове? Андрей. Сейчас вы это увидите. Андрей исчез с экрана. На экране появилось море. Мы как бы летим над ним. Вот показался островок. Вот он приблизился. Видны деревянные временные причалы, около них множество небольших суденышек. Мы облетаем остров. Он невелик и пустынен. Вдали видны землесосы, намывающие песок. На островке еще нет капитальных зданий - только длинные пластмассовые бараки. Островок кишит Людьми. Одни простыми лопатами копают котлованы, другие выравнивают линию берега, третьи, четвертые, десятые тоже заняты земляными и прочими работами. Слышен гул, шум, звучат песни на разных языках. Работающие - главным образом молодежь всех национальностей и цветов кожи. Но встречаются и пожилые Люди. Затем остров исчез, и на экране снова появился Андрей. Корреспонденты опять стали задавать вопросы. 18-й корреспондент. Меня удивило, что на острове применяются столь примитивные орудия труда. Можно подумать, что мы вернулись в первую половину XX века. Из какого музея извлекли вы эти лопаты, кирки, ломы? Андрей. Я их ниоткуда не извлекал. Это они сами заказывали их по старинным чертежам какому-то ленинградскому заводу, сами привезли их на остров. 18-й корреспондент. Кто "они"? Андрей. Добровольцы. Они съехались со всех концов света. 19-й корреспондент. Но есть же на вашем острове современная техника для земляных работ. Ведь есть? Андрей. Есть. Но они не дают ей работать. Они ее оттеснили. Хотят работать сами, своими руками. 20-й корреспондент. Но ведь на острове есть Врачи охраны труда. Слово Врача - закон. Андрей. Врачей они не слушаются. И потом добровольцев так много, что они работают не более часа. Так что здоровью это не вредит. 21-й корреспондент. Есть ли на острове травмы в результате применения несовершенных орудий труда? Андрей. Крупных травм нет. Но есть ушибы, мозоли. Вчера один чилиец повредил лопатой палец на ноге. 21-й корреспондент. Надеюсь, его немедленно эвакуировали в больницу на материк? Андрей. Не сразу. За почетное ранение друзья разрешили ему поработать еще час вне очереди. 21-й корреспондент. Разрешая Людям работать примитивными орудиями труда, вы сокращаете их МИДЖ. Как вы на это смотрите? Андрей. Земляные работы скоро кончатся - и тогда за дело примутся специалисты. 22-й корреспондент. Попробуйте в краткой популярной форме изложить сущность открытия, к которому пришла ваша научная группа. Здесь Андрей начал объяснять суть открытия, но говорил он столь невнятно и отвлеченно, что я ничего не понял и отошел от экрана, не дослушав своего друга до конца. Но, не скрою, я был тронут вниманием Андрея. Мне было приятно, что он назвал остров моим именем. В этот же день я решил съездить на местный Почтамт. Меня интересовали марки. На улице я остановил элтакси и вскоре вошел в зал Почтамта. Первое, что мне бросилось в глаза - это бесконечное количество стендов, на которых были выставлены марки. Решение Всемирного Почтового Совета о том, что каждый Человек может выпускать свои марки, уже действовало, многие филателисты успели выпустить личные почтовые знаки и предлагали их на выбор всем желающим. Марки были самые разные по расцветке и по тематике. Очень много было женских портретов - это филателисты увековечивали своих возлюбленных. Хоть почта стала бесплатной, но по традиции на каждой марке была обозначена цена. Цену ставили кто во что горазд - от копейки до ста миллионов рублей. Я выбрал несколько марок для себя и несколько для Андрея и немедленно послал их ему, сопроводив коротким дружеским посланием. Затем я направился в Бюро Выполнения Желаний, организованное при Почтамте, с целью заказать свою марку. Я уже решил, какая она должна быть. На марке я решил изобразить самого себя, держащего в руках рукопись СОСУДа. Направляясь через зал к двери Бюро, я вдруг услышал свое имя, произнесенное приятным женским голосом. Я оглянулся и увидел - кого бы вы подумали, мой Читатель? - я увидел Надю, ту девушку, с которой познакомился на Ленинградском Почтамте при весьма странных обстоятельствах. - Что вы здесь делаете? - удивился я. - Вы перевелись на Новосибирский Почтамт? Неужели на вас так подействовал тяжелый случай, имевший место на Ленинградском Почтамте? - Я здесь ничего не делаю. Просто зашла посмотреть, как здесь работают, - с улыбкой ответила Надя. И далее она пояснила, что приехала сюда в отпуск, ибо в Новосибирске живет ее брат. Я, в свою очередь, поведал Наде, что приехал в Новосибирск поработать в здешней библиотеке. - А как пополняется ваш СОСУД? - спросила Надя. Признаться, мне весьма польстило, что она помнит о моей работе и интересуется ею, и я поведал девушке, что СОСУД пока что не пополняется, ибо в Сибири совсем вывелись Люди, умеющие ругаться, и что я в данное время занят "Антологией". - А сюда вы, видно, зашли как филателист? - поинтересовалась Надя. - И как отправитель письма. Только что я отослал письмо Андрею Светочеву - Человеку, благодаря которому мы с вами познакомились. - Неужели это был Светочев? - воскликнула Надя. - Вот бы уж не подумала на него! Я ведь и не разглядела тогда, кто был моим обидчиком. Когда будете писать ему в следующий раз, пожелайте ему удачи и передайте от меня, что я нисколько на него не сержусь. - Он уже наказан за свой поступок, - сказал я. - Ему пришлось убить зайца. - Как? Его наказали охотой? - огорчилась Надя. - Это так неприятно. - Не волнуйтесь за него, - мягко сказал я. - Он обидел вас, он был послан в наказание на охоту, но благодаря сцеплению этих обстоятельств он встретил девушку, которую полюбил и которая полюбила его. - Но почему вы не радуетесь этому? - спросила Надя. - В вашем голосе мне послышалась грусть. - Я рад за него и рад за нее, - ответил я. - Но за себя я не рад. Надя ничего не сказала, не стала меня утешать, и мне это очень понравилось. Мы молча вышли из Почтамта и тихо пошли по улице. - Вам далеко? - спросил я. - Давайте я вас провожу пешком. - Буду рада, - ответила Надя. - Я очень люблю ходить пешком. Я хотела бы быть девушкой-Почтальоном из одного исторического романа, который я как-то прочла. Эта девушка-Почтальон не любила ездить на мотоцикле, а ходила от деревни до деревни пешком. Я хотела бы, как она, ходить в лаптях от деревни до деревни по старинному асфальту, стучать клюкой в заборы и отдавать людям письма и радиограммы. - Только не в заборы, а в ворота, - поправил я. - Вы, наверно, очень хорошо знаете историю, - почтительно сказала Надя. - Как приятно вести беседу с высокообразованным Гуманитарием. Не скрою, мне было приятно слышать такой отзыв от этой симпатичной девушки, которая, хоть была знакома со мной совсем недавно, уже сумела оценить меня по достоинству. "Разве хоть раз отозвалась Нина обо мне столь справедливо?" - шевельнулась у меня мысль. Тем не менее я скромно возразил Наде, что хоть я и съел, как говорится, собаку на истории XX века, но я еще познал не все, что надо познать. Так, например, лингвистический мой багаж заставляет желать лучшего. Правда, я знаю кроме родного языка английский, немецкий и французский, а также группу славянских языков и латынь, однако древнегреческого я еще, к сожалению, не знаю. - Нет, вы очень много всего знаете, - мягко возразила Надя. - Я вот, кроме английского и французского, никаких языков не знаю... Правда, я еще понимаю международный код. - Ну, это не язык, - возразил я. - Много еще воды утечет, прежде чем международный код станет языком. Пока что он состоит почти сплошь из техницизмов. - А где вы остановились? - поинтересовалась вдруг Надя. - Так как я прилетел сюда на сравнительно долгий срок, то я остановился в гостинице. - Переселяйтесь к нам, - предложила Надя. - Никто вас не будет беспокоить, и я в том числе. Квартира у нас сейчас почти пустая, все разъехались на лето. Брат мой тоже мешать вам не будет, он тихий. - А кто он, ваш брат? - Памятник, - ответила Надя. - То есть как это памятник? - изумился я. - Очевидно, вашу речь надо понимать иносказательно: ваш брат был каким-либо известным Ученым, а затем скончался и ему воздвигли памятник? Так? Но почему я не слышу в вашем голосе скорби по усопшему? При вашей привлекательной внешности такая бесчувственность не делает вам чести. - Да живехонек мой брат, - засмеялась Надя. - Он по специальности Памятник, он разрабатывает вопросы усиления памяти. - Век живи, век учись, - сказал я. - И преуспевает ваш брат-Памятник на своем ученом поприще? - Да. Несколько лет назад он сконструировал прибор, усиливающий память. Однако этот прибор нуждается в длительной проверке, и только после этого его можно будет пустить в массовое производство. - Интересно было бы взглянуть на этот аппарат, - сказал я. - Вы его видите на мне, - ответила Надя и коснулась пальцами своих серег. - Как, эти маленькие сережки и есть упомянутый вами прибор? - Да. В них вмонтированы два микроагрегата, которые создают вокруг головы усилительное поле. - А как называется этот аппарат? - поинтересовался я. - Полное его название - Опытный Прибор Усиления Памяти. Сокращенно - ОПУП. - ОПУП! - воскликнул я. - Какое неблагозвучное название. Такие нелепо звучащие сокращения нередко употреблялись в Двадцатом веке, но ныне, когда существует Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов-Добровольцев... - Я понимаю вас, - перебила меня Надя. - Но брат еще не зарегистрировал свой прибор в Наименовательной Комиссии. А сам он не мог придумать ничего лучшего. Но, в конце концов, дело ведь не в названии. Прибор действует хорошо. "Едва ли может быть удачным аппарат с таким неудачным названием, очевидно, по Сеньке и шапка", - подумал я, но ничего не сказал Наде, дабы не огорчать ее [характерно для Ковригина, что в дальнейшем он восхищается Надиной памятью, приписывая это свойство лично Наде и как бы совсем не признавая, что девушка обязана этим изобретению своего брата; в этом - весь Ковригин с его предвзятыми отношениями к технике, с его недоверием к новшествам]. Мы простились с Надей у подъезда, а на следующий день я переехал в ее квартиру и поселился в тихой угловой комнате. Брат ее - Памятник - оказался человеком весьма молчаливым. Если я из вежливости за обедом заводил с ним разговор о его работе, то он отвечал мне весьма охотно, но речь его настолько была насыщена научными терминами, что я ничего в ней понять не мог. В Надином изложении все это выглядело гораздо проще и понятнее. Теперь я работал на дому. Набрав в библиотеке книг, я читал их и выбирал из них те стихи, которые, на мой взгляд, подходили для "Антологии". Затем я читал их вслух, а МУЗА [Модуляционный Ускоренно Записывающий Агрегат - весьма несовершенный агрегат XXII века; нечто вроде диктовально-пишущей машинки] их записывала. Однажды я засиделся за этой работой до поздней ночи, но не успел выполнить своей программы. Утром мне надо было сдать книги в библиотеку, как я обещал Библиотекарю, но у меня осталось одиннадцать стихотворений одного автора, которые я не успел задиктовать. За завтраком я обратился к Наде с просьбой - не продиктует ли она МУЗе эти стихи в мое отсутствие, пока я пойду в библиотеку, чтобы отнести те книги, которые мне уже не нужны. А эту книгу я отнесу после обеда. Надя охотно согласилась, но добавила, что я могу отнести и ту книгу, где помещены эти одиннадцать стихотворений. Она прочтет их сейчас, запомнит и продиктует МУЗе. - Ну что вы говорите, Надя! - возразил я. - Разве может Человек сразу, с бухты-барахты, запомнить одиннадцать длинных стихотворений! - А вот увидите, - спокойно ответила девушка. Затем она быстро и, как мне показалось, даже не очень внимательно прочла намеченные мной стихи и вручила мне книгу. - Несите спокойно в библиотеку. Я понес книги в библиотеку, но ту книгу я все-таки не сдал, отсрочив ее возвращение на день. Но каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я нашел на своем столе одиннадцать стихотворений, которые МУЗА перепечатала в трех экземплярах! Вынув из портфеля несданную книгу, я сверил текст. И что же? Я не обнаружил ни единой ошибки! Надя за несколько минут запомнила трудный старинный текст и безошибочно продиктовала. - Надя! Надя! - стал я ее звать и, не дозвавшись, выбежал из комнаты. Я застал ее в кухне, где она программировала ДИВЭРа к обеду. - Надя! Я поражен вашей феноменальной памятью! - воскликнул я. - Да, благодаря прибору брата память у меня хорошая, - с улыбкой ответила девушка. - У меня градация девяносто девять при стобалльной системе. Но мой брат говорит, что хвастать этим нечего: можно быть глупым Человеком и иметь отличную память. Когда я была у ОРФЕУСа, он дал мне только четыре балла. - Надя, у вас память не просто отличная, а сверхфеноменальная, - сказал я. - Я завидую вашей памяти. - Это, пожалуй, единственное мое достоинство, - скромно ответила она. - И если я могу быть иногда полезной вам в работе над "Антологией", смело прибегайте к моей помощи. И действительно, Надя с этого дня стала помогать мне в моей работе, и помощь ее (конечно, чисто техническая) была весьма ощутимой. ПРЯНИЧНЫЙ ДОМИК Однажды Надя предложила мне отправиться вместе с ней в таежный заповедник. - С экскурсией? - спросил я. - Нет, вдвоем. Массовые экскурсии туда не допускаются, это заповедник группы "А". Я собиралась лететь туда на десять дней с подругой, но та почему-то раздумала. Путевка пропадает. - А что мы там будем делать целых десять дней? - поинтересовался я. - Бездельничать, - ответила Надя. - Вам это полезно, у вас усталый вид. - Согласен, - сказал я. - А где мы там будем жить? - В домике-контейнере. Нас в нем и сбросят в тайгу. Ведь дорог там нет. На следующее утро мы отправились на специальный аэродром. Дежурный нам объяснил, что Заповедник N_7 - один из самых больших в мире. Так как это заповедник группы "А", то в нем не только нельзя возводить какие-либо сооружения, но даже радио пользоваться нельзя. Затем Дежурный дал нам мазь от комаров и два пистолета. - Но зачем пистолеты? - удивился я. - Мы не совершили никаких проступков, а вы хотите послать нас на охоту! - Не беспокойтесь, - ответил Дежурный, - убить из этого нельзя. Но если на вас нападет медведь, вы выстрелите в него, и он уснет на сорок семь минут. За это время вы успеете далеко уйти. Вскоре нас подвели к домику-контейнеру, и мы с Надей вошли в него. Домик состоял из двух комнат-отсеков, разделенных переборкой, и из тамбура. В каждом отсеке был выдвижной диван, кресло и шкафчик с одеждой. В тамбуре имелся стол-ящик с тарелками, кастрюлями и прочей утварью. В крышу домика было вмонтировано металлическое кольцо. Вскоре подлетел вертоплан, из его брюха выдвинулась алюминиевая лапа, ухватилась за кольцо - и мы полетели. Тихоходный вертоплан летел невысоко. Домик-контейнер слегка покачивало, но это, пожалуй, было даже приятно. Я глядел в окно, и все мне казалось розовым - и небо, и земля. Я догадался, что это зависит от стекла, и спросил у Нади, почему здесь вставлено розовое стекло. - Оно из леденцовой массы, - объяснила мне Надя. И далее она поведала мне, что такие домики-контейнеры предполагается транспортировать на Венеру. Там их будут сбрасывать на парашютах в венерианские джунгли. В этих джунглях Исследователи часто теряют ориентировку, и в домиках-контейнерах они смогут найти себе временный кров, отдых и пищу. - Но при чем же здесь леденцовые стекла? - спросил я. - Но ведь это съедобный домик, - сказала Надя. - Если у нашедшего приют в этом домике выйдут все запасы еды, то он сможет питаться самим домиком. Весь домик-контейнер состоит из сильно спрессованных пищевых концентратов. А снаружи он обтянут тончайшей влагонепроницаемой пленкой. Я вынул из кармана техническое описание, данное нам Дежурным, и прочел, что стены сделаны из хлебного концентрата, потолок - из прессованного шоколада, кресло - из яичного порошка, и даже одеяла были съедобными: стоило отрезать квадратный дециметр и бросить его в кипяток - и получался стакан клюквенного киселя. - Конечно, голод не тетка, как в старину говорилось, а нужда научит калачи есть, - но нам, надеюсь, не придется питаться своим жилищем? - пошутил я, обращаясь к Наде, и она улыбнулась в ответ. Наконец вертоплан снизился, бережно опустил наш домик на лесную полянку возле ручья - и улетел. Я открыл дверь, мы вышли, и нас обступила высокая, по пояс, трава. Весь день мы бродили по тайге, а когда свечерело, разожгли костер на берегу ручья и поужинали консервами. Потом мы пошли в свои отсеки, и я мгновенно уснул. Проснулся я оттого, что Надя постучала в окно. - Вставайте, лентяй лентяевич, завтрак готов! После завтрака мы опять пошли ходить по тайге. Когда мы вернулись к своему пряничному домику, из которого ушли, не закрыв дверей, то обнаружили, что в нем кто-то побывал: ножка у одного из кресел была обгрызена, угол стола-ящика в тамбуре тоже кто-то прогрыз. А карамельные стекла в некоторых местах были проклеваны. Это маленькое происшествие не отразилось на нашем отличном настроении, а скорее развеселило нас. Вечером, за ужином, я высказал Наде мысль, что зря, пожалуй, мы не взяли с собой никаких книг. - А что бы вы хотели прочесть? - спросила Надя. - В Ленинграде я начал читать новый роман Меридини, перевод с итальянского, - сказал я. И далее я пояснил Наде, что роман этот интересен для меня тем, что переводчик его обратился ко мне за консультацией. В романе, вернее в одной из его глав, автор употребляет слова, бытовавшие в старину среди уголовного мира, - и переводчик не мог их перевести на русский язык. Узнав, что я работаю над СОСУДом, он обратился ко мне за помощью, и я любезно дал ему возможность ознакомиться с тем разделом СОСУДа, где собран уголовный фольклор. Но я еще не успел прочесть эту главу. - Вы, очевидно, имеете в виду роман, который называется "Второй пришелец"? - спросила Надя. - До какого места вы дошли? Я недавно прочла эту вещь. - Я дочитал до того места, где Сантиано пересекает Тихий океан и прибывает в Ламст... Только не рассказывайте мне, Надя, чем все кончилось, а то читать потом будет неинтересно. - Но я же могу прочесть вам весь роман дословно, по памяти, - сказала Надя. - Вы остановились на четвертой главе. - Я знаю, Надя, что память у вас феноменальная, но неужели до такой степени? - изумился я. Вместо ответа Надя уселась поудобнее у костра и начала: "...Поговорим для начала о множественности миров, - рассуждал Сантиано сам с собой, сидя на веранде. - Множественность миров предполагает и существование миров, подобных нашей Земле. Будучи сама безграничной, Вселенная не ограничивает их количества. Следовательно, есть миры, тождественные нашей Земле. В силу своей множественности, какие-то из них являются ее копиями. Впрочем, вряд ли копиями абсолютными. Так, на Земле-2 в этот момент на веранде сидит такой же Сантиано, как я, но на голове у него, скажем, не 998.761 волос, а только 997.760. А на Земле-347 мой двойник абсолютен, но у какой-то девочки из Мелитополя на щеке - капелька варенья, в то время как у девочки из Мелитополя на нашей Земле варенья на щеке нет. А на Земле-6798654267 - все как у нас, но одной лягушкой больше. Мы, кажется, продираемся к истине, - сказал себе Сантиано. - Но продолжим наш монолог. Помимо близкотождественных есть и миры, схожие с нашим, но более отдаленно. Одни из них обогнали нас в своем развитии, другие отставали от нас. На первых, вероятно, преодолен Закон Недоступности, и пришельцы могут явиться к нам. Но это - добрые гости. Из миров второго типа пришельцы явиться не могут в силу технической отсталости. Следовательно, эти двое не явились с планеты, подобной нашей. Они из другой системы миров, и их человеческий облик - только маска. А добрый гость маски не наденет. Сантиано склонился над столом и стал читать старинный "Спутник следователя". Эта профессия давно исчезла на Земле, и нашему герою приходилось учиться заново. Он долго читал, повторяя незнакомые древние слова. Иногда он прерывал чтение и бросался к полке со словарями. Наконец он сказал УЛИССу [УЛИСС (Универсальный Логический Исполнитель Специальной Службы) - весьма примитивный агрегат XXII века], стоящему возле стола: - Приведите арестованного. - Кого? - переспросил агрегат, не двигаясь с места. - Приведите обвиняемого, - сказал Сантиано. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите подсудимого. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите злоумышленника. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите преступника. - Кого? - Приведите существо, запертое в подвале. Понятно? - Теперь понятно, - ответил УЛИСС. Вскоре он привел Пришельца. Тот испуганно косился на УЛИССа. - Чего ты, кореш, на меня зверюгу такую напустил? - обратился он к Сантиано. - Этак из любого цикорий посыплется! - Садитесь! - сказал Сантиано Пришельцу. - Знаем мы вас! "Садитесь, садитесь", а потом лет пять отсидки припаяешь! Мы уж постоим. - Сколько вам лет? - спросил Сантиано. - В каком году по земному летоисчислению вы родились? Пришелец замялся. - Вот тут в паспорте все есть, - сказал он, вынимая из кармана книжечку. - Тут все без фальши прописано. Читай сам. Чистый документ. Никакой липы. Сантиано взял книжечку, раскрыл ее, посмотрел и положил на край стола. - Послушайте, - обратился он к Пришельцу, - вы даете мне документ, а на Земле давно отменена документация. Она отменена за много лет до вашего года рождения, указанного в этой книжечке. - Брось мне вкручивать, браток, - сказал Пришелец. - Чистый документ. И под судом я не был, и приводов не имел, и в тюрьме не сидел. За что вы меня, мальчишечку, замели? - Вы не могли бы пребывать в тюрьме, даже если бы захотели этого, - возразил Сантиано. - Когда вы родились, на Земле давно уже не было тюрем. Если только вы родились на Земле... - А где мне еще было родиться! - воскликнул Пришелец. - Что я, с Луны, что ли, свалился! Давай, корешок, замнем это дело для ясности. Я тебе барашка в бумажке, а ты меня - на волю. - Пришелец вынул из кармана пачку денег и положил ее на край стола. - Заметано, а? - Где сейчас ваш сотрапезник? - спросил Сантиано. Затем, взглянув в словарь, поправился: - Где ваш сообщник, соучастник? - А, вот до чего дело дошло! - крикнул Пришелец и выхватил из кармана пистолет. Но УЛИСС мгновенно кинулся к нему и обезоружил. - Теперь для меня все ясно, - сказал Сантиано. - Вы не Человек. Родились вы не на Земле и не на аналогичной Планете. Вы явились сюда из мира какой-то иной системы. Вы обладаете сильными средствами маскировки и проникновения, но беда ваша в том, что информация ваша о Земле очень устарела. Вы явились не туда, куда направлялись. Ведь так? Пришелец ничего не ответил. Там, где он стоял, возникла вспышка, подобная беззвучному разряду шаровой молнии, - и его не стало. Только на керамических плитках пола остались два оплавленных следа от его подошв. Пистолет в кобальтовой руке УЛИССа тоже вспыхнул и испарился. И от документа и пачки денег остались только прямоугольные подпалины на поверхности стола... ...Тем временем второй Пришелец не дремал. В Анкабусе был замечен Человек, державший в руке нечто вроде старинного электрического фонарика. Луч фонарика он направлял на дома. Через четыре дня после облучения дома распадались без взрыва. Они становились пылью. Был Пришелец замечен и в порту. Ни один из восьми кораблей, вышедших в тот день в море, не вернулся. Они исчезли в океане, не успев даже подать сигналов опасности..." - Вам не надоело слушать? - спросила вдруг Надя. - Может быть, я слишком быстро читаю? - Нет, нет, продолжайте, Надя! - воскликнул я. - Я слушаю вас с удовольствием. Действительно, мне было приятно слушать Надю. В ее голос вплеталось тихое журчанье таежного ручейка, и я думал о том, что совсем недавно я тоже сидел у костра, но в другом заповеднике. И вот круг замкнулся. Снова костер, снова заповедник, но там я был третьим лишним. А здесь - нет. Что-то говорило мне, что здесь я - не лишний. БУРЯ В ТАЙГЕ Ночью меня разбудил гром. За розоватым леденцовым стеклом вспыхивали молнии. Ливень хлестал в стекло. Ветер нарастал. Домик вздрагивал от его порывов. Я торопливо оделся, постучал в перегородку. - Вставайте, Надя, и идите в тамбур. Состояние опасности. - Я давно оделась. Мне не спалось, - ответила Надя. Мы вышли в тамбур и стали по очереди пить горячий чай из термоса. Было холодно. Домик все тревожнее вздрагивал от ударов ветра. Вдруг при свете молнии через маленькое окошко тамбура я увидел, что одна сосна, стоящая у края поляны, как-то странно наклонилась. Тогда я мгновенно схватил Надю в охапку, ударом ноги распахнул дверь и побежал со своей ношей на середину поляны. За спиной я услышал нарастающий шум, глухой удар, скрежет ломающихся ветвей. Я поставил Надю на землю, и мы оба взглянули на домик. Сосна упала вершиной на него, но домик уцелел. - Простите, Надя, что я вас так грубо вытащил прямо под ливень, - сказал я. - Я думал, что домик развалится. - Зачем вы просите прощения, - укоризненно ответила Надя. - Ведь вы хотели мне добра. Вымокшие, мы вернулись к нашему жилищу, но подход к двери был закрыт кроной рухнувшей сосны. Я пробрался сквозь ветви к двери, но открыть ее было невозможно - сосна, упав, не только захлопнула, но и заклинила ее. К окну моего отсека тоже нельзя было подступиться из-за ветвей. Надино же окно было свободно. К счастью, оно открывалось и снаружи, и я влез в домик и помог влезть в него Наде. - Ложитесь и спите, - сказал я. - Вы совсем продрогли, и все из-за меня. А я пойду управлюсь с этой сосной. - Хорошо, - ответила Надя. - Я действительно очень замерзла. Я вышел в тамбур и увидел, что окно его пробито большой веткой сосны. И как раз против того места, где стояла Надя, когда мы пили чай. "Значит, не зря я вытащил эту девушку отсюда. Ее бы в живых уже не было", - подумал я и, отыскав в ящике топор, расклинил им дверь и вышел наружу. И первым делом я отрубил от ствола ту ветвь, что пробила окно, - чтобы Надя не увидела, какая опасность ей угрожала. Ведь некоторые люди задним числом переживают миновавшие события, и поэтому лучше им не знать о том, что могло бы быть. Затем я постепенно отрубил все ветки, перерубил ствол и таким образом очистил вход в наш домик. Я работал, не обращая внимания на дождь и ветер. Топорище было из спрессованного кофейно-молочного концентрата, сам же топор был, к счастью, обыкновенный, не съедобный, иначе он не выдержал бы той нагрузки, которую я задал ему. Окончив работу, я пошел в свой отсек, разделся и лег. Но вскоре почувствовал озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я еле-еле уснул. А когда проснулся - меня снова стало трясти. - Что вы не встаете? - крикнула Надя, постучав в стенку. - Уже день давно. - Надя, я заболел, кажется, - сказал я. Надя вошла в отсек и положила ладонь мне на лоб. Ладонь ее показалась мне очень холодной. - У вас сильный жар, - сказала Надя. - Вы больны. Но не огорчайтесь, все обойдется. - Она принесла мне горячего чаю и дала каких-то таблеток, после чего я уснул. Проснулся я оттого, что лбу моему стало холодно. На меня лилась струйка с потолка. Я взглянул вверх - потолок разбух, покоробился. Стена тоже имела необычайный вид: она дала трещины и стала влажной. Я догадался, что сосна, рухнув на домик, своими ветвями и иглами содрала с него влагонепроницаемый слой, и наше съедобное жилище начало впитывать в себя воду, тем более, что дождь все шел и шел. Как известно, домик-контейнер предназначался для венерианских джунглей, а на Венере деревья хоть и высокие, но масса у них неплотная, травянистая. Падай такие деревья на домик хоть ежедневно - ему не будет вреда. Но наши земные деревья с их плотной древесиной - дело другое. - Надя! - тихо произнес я, и девушка, задремавшая в кресле, мгновенно проснулась. - Я только на минутку уснула, - сказала она. - Все время сидела возле вас. Вы бредили. Вот уж не думала, что все так получится с этим отдыхом в тайге. Это я виновата. - Ни в чем вы не виноваты. Но о чем я бредил? - Все время упоминали Нину и СОСУД... Но я могу процитировать ваш бред текстуально. - Нет, Надя, бред есть бред. Постарайтесь забыть. - Я обещаю никогда не напоминать вам о том, что вы говорили в бреду. А теперь надо вызвать Врача - вы серьезно больны. - Врача сюда можно вызвать только по личному наручному прибору, - ответил я. - Но этот прибор - радиоприбор. А пользоваться радио в заповедниках группы "А" запрещено. - Но ведь это - особый случай, - возразила Надя. - Здесь можно сделать исключение. - Надя, разве вы не помните, что мы проходили на уроках морали в пятом классе? "Одно допущенное исключение может породить тысячу, тысяча исключений может породить хаос". - Но что же делать? - чуть не плача, спросила Надя. - Можно прибегнуть к мыслепередаче, - сказал я. - Мыслепередача не имеет к радио никакого отношения. Кому-нибудь из нас надо послать мыслеграмму своему двойнику, и тот сообщит по радио в экскурсионный пункт, что я захворал. Но мне неудобно беспокоить моего двойника - Андрея. Он сейчас и так по горло занят... Может быть, вы свяжетесь со своим двойником? - У меня нет двойника, - смутясь, ответила Надя. - Когда-то я была влюблена в одного юношу, мы были двойниками, а потом мы поссорились навсегда... - Простите, что я задал неуместный вопрос, - сказал я. - Сейчас пошлю мыслесигнал Андрею. - Сигнал принят, - ответил Андрей. - Что с тобой? - Состояние опасности, - сообщил я. - Ты очень занят? - Очень, - ответил Андрей. - Не спал две ночи. Неполадки на строительстве Главного корпуса. Но это не имеет значения. Объясни, что я должен сделать. Я поведал ему, что заболел. Он должен связаться с Новосибирским экскурсионным центром. Пусть оттуда пришлют санитарный вертоплан. - Все будет сделано, - ответил Андрей. - Крепись. Приму меры. Все? - Все. Мыслепередача окончена. Надя с волнением следила за мной, стараясь по выражению моего лица догадаться о результатах мыслеобмена. - Все будет хорошо, Надя, - сказал я ей. - Скоро прибудет помощь. И потом, знаете, нет худа без добра - так говорит старинная пословица. - Какое же добро в том плохом, что мы сейчас переживаем? - спросила Надя. - Это я объясню вам когда-нибудь потом, - ответил я и поспешил укрыться с головой, потому что с потолка текло все сильнее. Меня снова начал бить озноб, и я уснул тяжелым и беспокойным сном. - Вставайте! - разбудила меня Надя. - За нами прилетели! Она вышла из отсека, я кое-как оделся и покинул домик. Дождь перестал, светало. Было пять часов тридцать две минуты. Нас поразило огромное количество птиц, слетевшихся к домику. Они расклевывали его размокшие стены и крышу. Над поляной висел санитарный вертоплан с красным крестом на брюхе. Вот из этого брюха выдвинулось нечто вроде люльки и спустилось на тросе вниз. Мы сели в люльку, нас подняли, и мы очутились в вертоплане, который сразу лег на обратный курс. Первым делом Врач повел меня в душевую кабину, и я долго стоял под горячим душем, смывая с себя липкую шоколадно-сахарную массу, которая еще недавно лилась на меня с потолка пряничного домика. Затем я облачился в чистое белье, и меня уложили на койку. Врач приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, и тот сообщил следующее: - Пятьдесят одна болевая единица по нисходящей. Состояние - Д два, по Гринвальдусу и Вороткевичу. Лечение по схеме Лямбда-прим, семь дробь пять. Дополнительно рекомендуется микстура Каракулина. На продолжительности МИДЖа болезнь не скажется. - Вот увидите, все будет хорошо, - улыбнулся Врач. - Тем более у вас такая милая Сиделка, - добавил он, указав взглядом на Надю. Затем он ушел, предварительно дав мне какого-то горьковатого снадобья, от которого мне сразу стало легче. Я взглянул на Надю, сидевшую рядом с моей койкой на пластмассовой табуретке, и сказал ей: - Надя, идите отдыхать. Ведь вы устали! Вскоре мы приземлились в Новосибирске, и меня, в сопровождении Нади и Врача, отвезли в больницу. Надя осталась в больнице и ухаживала за мной, буквально не смыкая глаз. Неоднократно АСТАРТА [Автоматическая Сиделка Трогательного Абриса, Работающая, Терпеливая Абсолютно - старинный медицинский агрегат] пыталась сменить ее, но Надя каждый раз приказывала ей не вмешиваться, и та покорно удалялась. По утрам, когда температура моя понижалась, Надя читала мне по памяти книги современных писателей и исторические романы, пропуская в последних описание охоты. Однажды, прервав чтение, она спросила меня: - Вы там, в тайге, как-то сказали, что нет худа без добра. Как это понимать? - Это, Надя, надо так понимать, что если бы не произошло всего того, что произошло, то я бы не встретился с вами. - Я тоже рада, что все случилось так, как случилось, - просто ответила Надя. - И за что нам надо благодарить вашего друга - Андрея Светочева. Я снова вспомнил случай на Ленинградском Почтамте, мой первый разговор с Надей, затем полет с Ниной и Андреем в заповедник, затем мой последний разговор с Ниной и новую встречу с Надей. Да, круг замкнулся, и замкнулся, кажется, счастливо - для меня и для Нади... Вскоре я выздоровел и вместе с Надей вернулся в Ленинград. Осенью Надя стала моей женой. Наш брак был и остается счастливым. И если мои благосклонные Читатели одобрят эти "Записки" и найдут в них пищу для ума, то пусть они знают, что появлением этих "Записок" они обязаны не только мне, но и Наде, которая немало помогла мне в работе над рукописью. В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ Кроме женитьбы эта осень ознаменовалась одним важным событием в моей жизни. Я закончил составление своей "Антологии Забытых Поэтов XX века" и отнес рукопись в Издательство, в Исторический отдел. Редактор отдела встретил меня весьма сочувственно и попросил зайти через неделю. Мой благосклонный Читатель, даже не будучи Автором, легко может себе представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей судьбы. Меня утешало только то, что, как известно из истории, в старину Авторы гораздо дольше ждали оценки своим трудам и порой месяцами пребывали в состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях. И вот ровно через неделю, явившись в Издательство, я узнал, что рукопись моя прочтена Сотрудниками исторического отдела и самим Редактором и получила положительную оценку. Правда, некоторые замечания были явно односторонни и необъективны и тираж был назначен всего в пять тысяч экземпляров, но все это меркло перед основным фактом: моя "Антология" будет издана, и литература Планеты обогатится еще одной ценной и нужной книгой. Когда же был подписан договор (что теперь стало чисто символическим актом, ибо деньги были уже отменены и гонорара не полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к Редактору с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, - быть может, тот будет более справедлив и объективен, нежели Сотрудники отдела, и наметит мне больший тираж. На эту скромную просьбу Редактор ответил даже с некоторой обидой, что в его отделе, так же как и в прочих отделах Издательства (за исключением Поэтического), все рукописи читают Люди, и никаких агрегатов нет. - Почему же Поэты исключаются из этого правила? - спросил я. - Почему им такое предпочтение? Ведь моя "Антология" тоже состоит из стихов, - правда, авторов их нет в живых, ибо они жили давно, в Двадцатом веке. - Поэтов слишком много, работники Поэтического отдела не справляются с нагрузкой, - ответил мне Редактор. - И приходится применять агрегаты. Далее он высказал мысль, что непрерывный рост культурного уровня и всеобщее образование имеют, по его мнению, 999 достоинств - и один недостаток. А недостаток этот заключается в том, что очень многие Люди теперь пишут стихи и несут их в издательства, считая себя Поэтами, на самом деле не будучи ими. Правда, количество истинных Поэтов тоже растет, но в процентном и абсолютном отношении их, как и всегда, было гораздо меньше, чем Людей, мнящих себя Поэтами. И так как издательство силами Людей не может справиться с наплывом рукописей, то оно вынуждено прибегать к помощи БАРСов [БАРС - Беспристрастный Агрегат, Рецензирующий Стихи], МОПСов [МОПС - Механизм, Отвергающий Плохие Стихи], ВОЛКов [ВОЛК - Всесторонне Образованный Литературный Консультант], ТАНКов [ТАНК - Тактичный Агрегат Нелицеприятной Критики] и прочих вспомогательных агрегатов. Трудно приходится этим агрегатам - ведь обидеть Человека ни один агрегат не имеет права, а правду говорить Авторам он обязан, и эта правда порой горька. А тут еще Специальная Наименовательная Комиссия, которая, как известно, состоит из Поэтов-Добровольцев, дала этим агрегатам такие устрашающие прозвища... Я попросил Редактора сводить меня в Отдел поэзии, и он охотно провел меня через эти тихие редакционные коридоры в большой и довольно шумный зал, у входа в который висело объявление: ПАЛКИ, ЗОНТЫ И ИНЫЕ ОПАСНЫЕ ПРЕДМЕТЫ ПРОСЬБА ОСТАВЛЯТЬ В ПРИХОЖЕЙ - Какое зловещее предуведомление! - сказал я Редактору. - Неужели в наш век возможно рукоприкладство, палкоприкладство и зонтикоприкладство? - Увы, от Поэтов всего можно ожидать, - ответил Редактор. - Правда, на Людей они не покушаются, но агрегаты от них всегда страдают. Так, в минувшем году один молодой Поэт ударил палкой БАРСа, когда тот сказал ему, что рифмы "любовь - кровь - вновь - бровь" существуют уже четыреста лет и не являются открытием этого Автора. А в позапрошлом году одна начинающая Поэтесса побила зонтиком МОПСа, когда тот отверг ее стихи. - Никогда не думал, что в наше время могут процветать столь жестокие нравы, - сказал я. - Какое счастье, что, составляя свою "Антологию", я имел дело не с живыми, а с давно почившими Поэтами! Тем временем перед нами растворились стеклянные двери, и мы вошли в зал. Тотчас же к нам подошла СЛАВА [Специализированный Логический Агрегат, Встречающий Авторов - механизм XXII века, то же, что в древности - Секретарша] и ласковым голосом спросила, чем же мы намерены порадовать Отдел поэзии: стихами или поэмой. Узнав, что мы еще не написали стихов, она скромно отошла в сторону. Я стал разглядывать зал. Посреди этого зала стояли диваны и кресла, на которых сидели Поэты. Они мирно беседовали меж собой, и жестокости в выражении их лиц я не заметил. По краям зала стояли столы, за которыми сидели БАРСы, ВОЛКи и МОПСы; все эти агрегаты не походили на зверей, имена которых присвоила им Наименовательная Комиссия. Это были обыкновенные специализированные механизмы, довольно хрупкие и безобидные на вид. ТАНКи тоже отнюдь не напоминали собой эти древние орудия убийства. Тем грустнее было мне увидеть над столами некоторых из этих агрегатов воззвания, свидетельствующие о том, что эти беззащитные механизмы порой подвергаются грубому обращению и даже побоям. Так, над МОПСом висел стишок, сочиненный, возможно, им самим: Я - всего лишь агрегат, Не причина бед. Бедный МОПС не виноват, Если плох поэт. Над БАРСом висело четверостишие, написанное классическим ямбом: Поэт! Ты юноша, иль дева, Иль старый деятель стиха, - Не бей меня в порыве гнева, Да будет скорбь твоя тиха! - А что означает эта надпись на стене: "Просьба подавать агрегатам чтение рукописи без металлических скрепок"? - спросил я провожатого. - Эта надпись появилась после одного прискорбного недоразумения, - поведал мне Редактор. - Однажды некий Поэт дал на чтение ВОЛКу лирическую поэму, листы которой были соединены скрепками из намагниченного железа. ВОЛК, прочтя произведение, нашел его гениальным и немедленно побежал с ним к Редактору-Человеку. Тот же не обнаружил в поэме никаких достоинств. Оказалось, что намагниченное железо внесло путаницу в электронную схему ВОЛКа. После этого ВОЛК-27 стал считать всех Поэтов гениями, и его пришлось демонтировать. - Надеюсь, что Поэт не намеренно совершил свой ужасный проступок? - спросил я. - Поэт тут не виноват, - успокоил меня мой провожатый. - Он работает в лаборатории, где имеют дело с магнитами. Не решаясь злоупотреблять далее любезностью моего спутника, я сказал ему, что в дальнейшем осмотр зала я продолжу один, - и он ушел. Я же вмешался в толпу Поэтов, и, когда один из них подошел с рукописью к МОПСу, я последовал за ним. МОПС очень быстро прочел рукопись и начал ее комментировать. Очевидно, от многократного общения с Поэтами и плохими стихами он давно разучился говорить прозой. Произносил он свою речь-рецензию нараспев, мягким баритоном, стараясь не обидеть Автора: Стихи - сплошная вата, рифмовка слабовата, Читать их трудновато, жалею вас, как брата. Стихи рациональны, не эмоциональны, Отнюдь не гениальны, а выводы печальны. Шепну вам осторожно: печатать их не можно, Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий. Творить вы не бросайте, но классиков читайте... Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле которого сидел другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами: ...Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха; Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина; Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас, В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт. С печалью МАВРА вам вернет раздумий ваших мудрый плод, В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет... [МАВРА - Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам] Я отошел от БАРСа и направился к Агрегату по прозвищу ПУМА [Прибор, Утешающий Малоталантливых Авторов]. Одновременно со мной к этому механизму подошел Человек средних лет и подал довольно толстую рукопись. - Не посмотрите ли мою книгу "Вздохи и выдохи"? Сто сорок стихотворений. ПУМА взяла рукопись и моментально прочла ее. - У ВОЛКа были? - У всех был. И у Людей, и у агрегатов. Недопонимают, - уныло ответил Поэт. - "Вздохи и выдохи" можно издать тиражом в один экземпляр, - ласково сказала ПУМА. - Вас это устроит? - А нельзя ли хоть два экземпляра? - робко молвил малоталантливый Поэт. - И чтобы тираж на последней странице был указан в миллион экземпляров. Или даже больше. "Какое безобразие! - подумал я. - В старину это называлось "очковтирательством" и "липой". Конечно, ПУМА откажет ему в этой дикой просьбе и сделает соответствующее внушение". Но каково же было мое удивление, когда ПУМА ответила согласием на просьбу Поэта! - Ладно, - сказала она. - Издадим "Вздохи и выдохи" условным тиражом в два миллиона и фактически в два экземпляра. Укажите, какую обложку вы предпочитаете, какой формат, какой шрифт и какой сорт бумаги. - С этими словами она подала малоталантливому Поэту папку с образцами: - Выбирайте. Возмущенный действиями Поэта и агрегата, я поспешил к Редактору-Человеку Отдела поэзии. Не желая делать неприятность данному Поэту, я задал вопрос в общей форме: бывают ли случаи, когда ПУМА ошибается и выполняет заведомо аморальные требования Авторов? Так, например, может ли она, запланировав тираж в два экземпляра, указать в тексте книги, точнее - в издательских данных, что книга вышла тиражом в два миллиона экземпляров? К моему удивлению, Редактор ответил, что ПУМА так и программирована. - Агрегат программирован на ложь! - воскликнул я. - Первый раз слышу такое! - "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман", - процитировал Редактор слова классика. И затем добавил: - Этот обман никому не причинит зла. Поэт обманывает только себя, утешаясь своим обманом. И не надо его огорчать. - Мне вообще непонятно, зачем издавать книгу, которую никто не будет читать, - сказал я. - Надо быть терпимым, - проговорил Редактор. - Общество настолько богато, что может издать Поэту книгу, хоть Обществу эта книга и не нужна. Почему бы не доставить радость Человеку! Признаться, такая логика показалась мне странной, и я ушел от Редактора, нисколько не убежденный им. "Хорошо все-таки, что я не Поэт, - подумал я. - И книга моя выйдет не условным миллионным тиражом, а самым реальным пятитысячным". ОСТРОВ МОЕГО ИМЕНИ Зима в том достопамятном году была суровая. Нева стала рано, залив уже в ноябре покрылся прочным льдом, и из моего окна видны были лыжники и аэробуеры, скользящие по его поверхности. Мы с Надей жили теперь в том же доме, где и мои и Андрея родители, только в другой квартире. Моя "Антология" была сдана в набор, и я ждал корректуру, а тем временем принялся за новый труд - "Писатели-фантасты XX века в свете этических воззрений XXII века". Надя помогала мне в этой работе - разумеется, чисто технически. Ее идеальная память нашла наконец себе должное применение. Андрея я давно не видел - я знал, что он очень занят, и мне не хотелось ему мешать. Все кругом только и трубили об открытии, совершенном его научной группой и им лично. Поэты сочиняли скороспелые вирши об Андрее и его единомышленниках. Некоторые из них, наиболее безудержные, сравнивали его то с Прометеем, то еще бог весть с кем, - видно, у них был, как говорилось в старину, язык без костей. Газеты посвящали новому техническому открытию целые подвалы с громкими шапками вроде: "Аквалидная цивилизация", "Техническая революция" и т.д. В толстых журналах печатались длинные статьи под заголовками: "Аквалид и Дальние Звезды", "Эра моносырья", "Пересмотр земной экономики". Меня удивляла эта шумиха, она казалась мне несерьезной и преждевременной, поскольку самого-то аквалида еще не было. Но, как говорилось в Двадцатом веке, "на чужой роток не накинешь платок". Надя уже не раз говорила мне, чтобы я съездил навестить Андрея на Матвеевский остров - остров моего имени. Однако, поглощенный своей новой работой, я все время откладывал эту поездку. Но, как в старину говорилось, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Однажды вечером Андрей навестил меня. - Я к тебе с просьбой, - начал он с места в карьер. - Не поможешь ли ты мне пригладить одну статью? Я написал ее для детского научно-популярного журнала, очень просили. Но я не умею излагать свои мысли в общепонятной форме, это у меня коряво получается. Ты прочти, почиркай. Ничего, что я от руки написал? У меня почерк неразборчивый. - Почерк-то у тебя разборчивый, - ответил я, - но ведь вся эта техническая премудрость мне непонятна. - Да нет, я тут все без формул изложил, ведь это для детей. Тебе надо только причесать статью стилистически. Ведь у тебя хороший слог. - Хорошо, я сделаю, что могу, - ответил я. - Но, кстати, почему Нина не взялась за это дело? - Нина во многом мне помогает, но тут она побоялась быть необъективной. Ей почему-то нравится все, что я делаю. Она сама посоветовала мне обратиться к тебе. Когда Андрей ушел, я прочел статью - и ничего, признаться, не понял. В ней действительно не было формул, но она изобиловала техническими терминами, таблицами и ссылками на труды всевозможных исследователей. Когда Надя пришла с работы, я дал ей прочесть произведение Андрея, и она сказала, что все понятно, но кое-что надо упростить. С помощью Нади и словарей я заменил наиболее непонятные выражения, пригладил статью стилистически, но смысл ее остался для меня темен. - Ничего, - улыбнулась Надя. - Дети поймут. Ты просто закоренелый Гуманитарий. Тут все просто до гениальности. Оригинал этой статьи, написанный рукой Андрея, и поныне находится у меня, а после моей смерти будет храниться в мемориальном музее Светочева. Когда статья получила мою литературную обработку и я продиктовал ее исправленный вариант МУЗе, Надя сказала мне: - Почему бы тебе самому не отвезти ее Андрею на остров твоего имени? Твой друг в твою честь назвал остров, а ты на нем не бывал. - Нет, я завтра отошлю статью почтой, - ответил я. - На острове я хоть и не бывал, но отлично знаю его по телепередачам и фотографиям в газетах. Надя как будто согласилась с моими доводами. На следующий день - это был Надин выходной - мы с утра вышли на залив побегать на лыжах. Перед этим мы едва не поссорились, выбирая лыжи. - Возьми, самодвижки, - сказала Надя. - На обыкновенных мне надоело кататься. - Зачем же брать самодвижки, ведь на заливе нет гор, - резонно возразил я. - А мне вот хочется на самодвижках! - Бог с тобой, как в старину говорилось, - согласился я. Лыжи-самодвижки тогда только входили в моду. Внешне они напоминали обыкновенные пластмассовые лыжи, но в них были вмонтированы микродвигатели. Стоило сильнее надавить каблуком на упор, и они включались. На них удобно было въезжать в гору. Мы вышли на залив и вскоре очутились у ледяной дороги, ведущей на остров моего имени. По ней двигались элмобили, элциклы - и все в сторону Ленинграда. Мы остановили один из элмобилей и спросили, почему это все едут с острова и никто не едет на остров. - Разве вы не слышали спецсообщения? - удивился один из пассажиров. - Оно передавалось полчаса тому назад. - Изгнанье из аквалидного рая, - пошутил второй пассажир. - Рай становится опасным. - Вот как! - засмеялась Надя. - А мы как раз туда. Она включила лыжи на самоход и помчалась по лыжне, шедшей параллельно ледяной дороге. Пришлось и мне включить самодвижки и догонять ее. - Надя, ведь это далеко! - воскликнул я, догнав ее. - И ведь все покидают остров. - Но остров назван твоим именем. Тебя должны пустить на него, - сказала Надя. - Странная логика, - подивился я. - И потом, уж если ехать на остров, то со статьей, а я ее с собой не взял. Надя сняла рукавичку и приложила ладонь к своему лбу: - Статья здесь, не беспокойся. - Мы рискуем отморозить себе лица, - сказал я. - Смотри, какой сильный встречный ветер. - И это предусмотрено, - ответила Надя и вынула из кармана куртки две обогревательные маски. - Надя, значит, ты сознательно пошла на обман! - удивился я. - Ты обдумала эту поездку заранее! - Милый, да как же иначе можно тебя выманить, - засмеялась Надя. - То ты над своими "фантастами" сидишь, то над СОСУДом, а к другу ни ногой. Вот я и подстроила эту поездку. - И все-таки нехорошо обманывать. Помнишь, что мы учили во втором классе: "Малый обман - это тоже обман. И капля и океан едины в своей сути". - Ну, мой обман - это очень маленькая капля, - улыбнулась Надя. Вскоре показался Матвеевский остров, и мы увидели, что на льду возле берега через равные интервалы стоят УЛИССы [УЛИСС (Универсальный Логический Исполнитель Специальной Службы) - старинный механизм доаквалидной эпохи]. В своих металлических руках они держали плакаты: "На остров - нельзя, состояние опасности". Это же самое они выкрикивали. - Вот видишь, мы напрасно явились сюда, - сказал я Наде. - УЛИССы нас не пустят. - Мы просто пройдем мимо них, - возразила Надя. - Ни один механизм не может применять силу против Людей. - Нельзя злоупотреблять этим свойством агрегатов, - строго сказал я. - Механизмы - слуги Общества. - Эвакуация закончена. На остров нельзя, - сказал мне один из УЛИССов, когда я подошел к нему. Но я попросил его найти Андрея Светочева и сообщить о нашем с Надей прибытии. УЛИСС пошел в глубь острова и вскоре вернулся. Рядом с ним шагал Андрей. Он обрадовался нам, но удивленно осведомился: разве мы не слышали чрезвычайного сообщения? Мы ответили, что были в пути. Тогда Андрей сообщил, что завтра начнет действовать Главная Опытная Лабораторная установка по производству аквалида. Как известно, одна из стадий преобразования до сих пор технологически неясна. Только в результате практического опыта будет выяснено, верен ли этот узел технологического процесса. Короче говоря, может произойти взрыв. - Если произойдет взрыв, значит, аквалид - фикция, мираж? - спросил я. - Нет. Это будет означать только то, что технологический процесс несовершенен. Другие потом найдут верный путь, учтя эту ошибку. - Дорогостоящая это будет ошибка, - сказал я. - А что Человечеству далось даром? - возразил Андрей. Остров был совсем безлюден. Лишь иногда дорогу нам пересекали УЛИССы, идущие по каким-то заданиям. Корпуса, башни, какие-то непонятные строения, уступами идущие ввысь, окружали нас со всех сторон. Толстые трубопроводы, окрашенные яркой светящейся краской, шли от здания к зданию, то стелясь по земле, то взбираясь на высокие фермы. - Каким большим стал остров! - сказал я. - И сколько на нем настроили! - Тут весь земной шарик потрудился, - не спеша ответил Андрей. - А завтра от всего этого, быть может, ничего не останется. - А когда начнется опыт? - спросила Надя. - Не бойтесь, я не прогоню вас с острова на ночь глядя, - улыбнулся Андрей. - Опыт начнется завтра в десять утра. Вообще-то намечалось начать в два ночи, но пришлось отложить - Нина захворала. - При чем здесь Нина? - удивился я. - И разве она не эвакуирована на материк? - Нет. Она захотела быть со мной во время опыта. Поскольку ее решение твердо, она будет сидеть у дубль-пульта. Все равно мне нужен Помощник. А так, в случае аварии, мы сбережем чью-то жизнь. - А много было добровольцев, желающих провести с тобой этот опыт? - Отбою не было. Замучили меня просьбами. - Но ведь стоять у этого, как ты говоришь, дубль-пульта, наверно, не так уж просто. Тут, наверно, нужны специальные знания? - Никаких знаний. Только здоровье, внимание и элементарная грамотность. Не техническая, а просто грамотность. Даже ты, со своей нежной любовью к технике и глубочайшим ее пониманием, справился бы с этим делом, - тяжеловесно пошутил Андрей. - А что с Ниной? - спросил я. - Вчера она каталась на буере и не рассчитала, налетела на торос. Ушибла плечо. Сидит теперь дома и глотает порошки, а Врача вызывать не хочет. Боится, что тот эвакуирует ее с острова. Ну вот мы и пришли. Мы стояли перед одноэтажным пластмассовым домом, в котором жил Андрей. Не стану описывать вам этот дом - вы все его отлично знаете: там теперь филиал мемориального музея А.Светочева. Мы вошли. Нас встретила Нина. Она очень похорошела с той поры, когда я расстался с нею. Правда, она была бледна, но и это ей шло. Плечо у нее, видно, болело сильно, но она крепилась. Я познакомил ее с Надей. С огорчением я заметил, что они друг другу не понравились. Не то чтоб между ними возникла неприязнь - нет, они просто не нашли общего языка. И даже когда Надя на память продиктовала исправленную мною статью Андрея, Нина нисколько не восхитилась ее феноменальной памятью. Сама же статья понравилась и Нине и Андрею. После ужина Надя сразу же ушла спать в отведенную нам комнату. Нина осталась в столовой-гостиной, а мы с Андреем пошли в его рабочую комнату. Он засел за какие-то чертежи и таблицы, я же принялся рассматривать его альбом с марками. Это длилось довольно долго. - Иди-ка лучше спать, - сказал я Андрею, - утро вечера мудреней. И потом есть такая старинная пословица: перед смертью не надышишься. Только не пойми ее буквально. - Ты завтра увези этот альбом с собой, - проговорил Андрей. - Если что-нибудь со мной случится - бери себе. А если все будет в порядке - верни. Чур, не зажиливать! - Ладно, возьму, так и быть, - ответил я. - И честно верну. Очень нужны мне твои аляповатые зверюшки! - От портретника слышу! Бей портретников! - Он вскочил со стула, схватил с дивана подушку и ударил меня по голове. Я схватил другую подушку - и началась катавасия, как в старину говорилось. - Развозились, как маленькие! - с притворной строгостью сказала Нина, войдя в комнату. - Весь дом трясется. - Не мешай, Нина, идет бой между добром и злом! - крикнул Андрей, принимая мой очередной удар подушкой и пытаясь нанести мне ответный. В это время кто-то постучал в наружную дверь. Я сразу догадался, что это какой-нибудь механизм: Люди имели право входить без стука. - Можно, - сказал Андрей, выходя в прихожую. Дверь открылась, и в клубах морозного пара появился УЛИСС. - Срочное сообщение, - изрек он. - В суперреакторе номер три обнаружил неполадку типа альфа триста двадцать один. - С этим надо обращаться к ЭЗОПу [ЭЗОП (Электронный Заместитель Организатора Производства) - довольно совершенный для своего времени агрегат; впоследствии заменен ЭЗОПом-2], - строго сказал Андрей. - Сколько раз говорил, что вопросы, степень важности которых ниже градации В, меня не интересуют. - Выслушал. Иду к ЭЗОПу, - бесстрастно ответил УЛИСС и вышел, аккуратно закрыв за собою дверь. - Удивительно бестолковы эти УЛИССы, - посетовал Андрей. - Горе мне с ними. И когда наконец мы избавимся от этой допотопной техники! Не прошло и минуты, как наружная дверь снова открылась и в прихожую без стука вошел другой агрегат. Он был невелик - ростом с десятилетнего ребенка; за плечами его поблескивали сложенные крылья. - Почему вы вошли без стука? - строго спросил я его. - Много воли вашему брату-агрегату дают! - Мне разрешено без стука, - с некоторой обидой ответил механизм и затем, обратясь к Андрею, сообщил: - Накопление субстрата идет нормально. Но в главном корпусе, в узле дельта сто семнадцать обнаружил неполадку типа А двадцать один. - Сейчас иду, - ответил Андрей. - Затем, обратясь ко мне, сказал: - Это ЭРОТ [Электронный Разведчик Облегченного Типа - один из наиболее совершенных агрегатов доаквалидной эпохи; ныне на Земле не применяется, но в измененном и усовершенствованном виде, выполненный из аквалида, работает на радиоактивных плато Марса] - новинка нашей техники. Ему разрешено входить без стука. А ты не хочешь посмотреть Главный корпус? - Почему же нет, охотно посмотрю, - с готовностью ответил я, чтобы не огорчать Андрея. - Я тоже, пожалуй, пройдусь с вами, - сказала Нина. - Похожу - может, и плечо пройдет. - Ничего себе способ лечения, - молвил я, набрасывая Нине на плечи синтемовую шубку. - Медицина на уровне шаманов. Тебе надо просто вызвать Врача. Но она пропустила мои слова мимо ушей - это было в ее духе. Мы вышли из дому на мороз. Красный вращающийся прожектор горел на мачте, и весь остров был залит красноватым тревожным светом. Впереди нас молча шагал странный агрегат со сложенными крыльями. В нем чувствовалась какая-то неприятная самостоятельность, даже самоуверенность. - Мы отлично знаем дорогу, - сказал ему Андрей, - а вот в Главном корпусе надо включить свет. ЭРОТ легко оттолкнулся от земли, расправил крылья и полетел. Вскоре в Главном корпусе зажглись окна. Когда мы вошли в это здание, меня поразила его величина; снаружи Лаборатория не казалась такой большой. Огромный, ярко освещенный зал уходил вдаль. По обеим сторонам прохода стояли какие-то чудовищные машины и сооружения. У приборов, следя за циферблатами, молча стояли дежурные УЛИССы. Вверху, под прозрачной крышей, где переплетались тысячи кабелей и трубопроводов, беззвучно летали два ЭРОТа. Андрей пошел в дальний конец зала, и вскоре его не стало видно, он совсем затерялся в этом механизированном пространстве. Нина подвела меня к столу-пульту, на котором было множество цветных кнопок, и села в кресло. - Вот здесь я завтра буду работать, - беспечно сказала она. - Буду нажимать кнопки. - А ты не запутаешься? - спросил я. - Нет, ведь есть схема. - Она вынула из выдвижного ящика большую, наклеенную на картон таблицу. - Вот здесь все показано. Ребенок - и тот не спутает. Действительно, на таблице были изображены те же самые кнопки, что и на пульте, и указано время, когда надо нажимать на каждую из них. - А это что за большая красная кнопка? - Это кнопка критического перепада. Та самая. - И Ты нажмешь ее? - Нажму, - улыбнулась Нина. - У тебя совсем больной вид, - сказал я. - Очень болит плечо? - Побаливает, - неохотно призналась она. - Но завтра все пройдет. - А если не пройдет? - Тогда придется вызывать Добровольца. Но я все равно останусь на острове. КРАСНАЯ КНОПКА Утром меня разбудила Надя. - Вставай, иди завтракать. Я уже позавтракала. Скоро нам надо отправляться домой. Я встал, глянул в окно. За ночь потеплело, шел снег. На фоне ярко-желтой башни отстойника он был хорошо виден. Уже рассветало, но тревожный красный свет вращающегося прожектора по-прежнему падал на остров моего имени. Было очень тихо. За завтраком я внимательно смотрел на Нину. У нее был совсем больной вид. Я так прямо и сказал ей об этом, но она промолчала. - Да, придется вызывать Добровольцев и выбирать из них наиболее подходящего, - молвил Андрей. - Выбрать такого не особенно трудно - был бы Человек с крепкими нервами. - А я? - обратился я к Андрею. - Что ты? - удивился Андрей. - Я и есть такой Человек. Правда, не слишком технически грамотный, но с крепкими нервами. - А ты представляешь, как это рискованно? - тихо спросил Андрей. - Ну представляю... Но почему кто-то другой должен рисковать, а не я? Ведь естественнее пойти на это именно мне. Как-никак - мы с тобой друзья. Андрей задумался. Потом сказал: - Ты меня устраиваешь даже больше, чем кто-либо другой. Ведь пульты отстоят далеко один от другого, а с тобой мы можем вести мыслепередачи. Это удобнее радио- и телесвязи и удобнее, чем телефонная связь. - Вот все и устроилось, - сказал я Нине. - Ты спокойно можешь лететь в Ленинград вместе с Надей. В это мгновение без стука открылась дверь. Вошел ЭРОТ. На его сложенных крыльях блестел снег. Снег таял и стекал на пол. - Явился по распоряжению ЭЗОПа, - сказал агрегат. - Емкости заполнены субстратом. Через двадцать три минуты необходимо вводить в действие систему "А". - Принял и понял, - ответил Андрей. ЭРОТ вышел, оставив на полу влажные следы. "Не потрудился даже отряхнуть с себя снег перед тем как войти к Людям, - подумал я. - До чего специализирован, до чего избалован!" Я пошел в отведенную нам с Надей комнату и объяснил Наде, в чем дело. Узнав о моем решении, она заплакала. Затем спросила: - Но ты веришь, что все обойдется благополучно? - Сказать по правде - не очень, - ответил я. - Андрей - неудачник. До этого у него были неудачи маленькие, средние и большие. Теперь, вероятно, его ждет полное крушение. Но когда у друга беда, надо быть с ним рядом. - Да, ты прав, - сказала Надя сквозь слезы. - Но я верю, что все кончится хорошо. - Будем надеяться, - ответил я. - Если же со мной что-либо случится, то постарайся, чтобы работу над СОСУДом продолжил достойный преемник. Что касается корректуры "Антологии", то все надежды я возлагаю на тебя и на твою память. Вскоре прибыл легколет. Надя улетела на нем одна. Нина лететь отказалась, несмотря на то, что присутствие ее на острове моего имени было теперь не только не обязательно, но и просто бессмысленно. Когда Надя села в кабину рядом с ЭОЛом, я шепнул ей: - Пожелай нам удачи. - Ни пуха ни пера, - громко сказала Надя. - Убирайся к черту! - ответил я. Нина с Андреем удивленно посмотрели на меня. - Это так полагается, - пояснил я им. - В данном случае это не ругательство, а нечто вроде заклинания. Вскоре мы с Андреем отправились в Главную Лабораторию, а Нина пошла домой. Она решила прилечь. Выглядела она совсем неважно. Без десяти минут десять я сел за дубль-пульт. Андрей пошел в другой конец огромного зала, чтобы занять место у главного пульта. В 10:00 я включил первую кнопку. Она была зеленого цвета. Весь зал наполнился глухим вибрирующим гуденьем. УЛИССы, стоящие у приборов, на минуту подняли вверх металлические руки - в знак того, что системы действуют нормально. ЭРОТ легко спланировал откуда-то из-под стеклянной крыши, где извивались бесчисленные трубопроводы и кабели, и, встав на мгновенье перед пультом, расправил крылья, которые светились зеленоватым светом. - Неполадок в узлах нет, - доложил он и опять взвился вверх. Затем из круглого люка в полу выполз механизм, какого я никогда и не видывал. Он был облицован пластмассовой чешуей и полз, как змея. На хвосте у него был крючок. Плавно извиваясь, подполз он к подножию пульта и поднял голову; за металлической обрешеткой головы светился круглый зеленый глаз. - Подземное хозяйство в порядке, - отрапортовал агрегат-змея. - Вводы силовых кабелей в порядке, контакты группы бета в порядке. Распоряжений нет? - Раз все в порядке, то какие могут быть распоряжения, - резонно ответил я. - Можете ползти обратно. Через восемь минут после включения первой кнопки я, согласно лежащей передо мной схеме, нажал вторую - белую. Гуденье в зале перешло в другую тональность. За хрустальным щитком какого-то огромного агрегата, вмонтированного в пол неподалеку от пульта, заметались синие молнии. В эту минуту я услыхал мыслесигнал Андрея. - Ну как? - поинтересовался Андрей. - Все в порядке, - ответил я. - В этой работе действительно нет ничего сложного. Я не против нее, но удивляюсь, почему ты не поручил это дело какому-нибудь там ЭРОТу или УЛИССу. - Дело слишком ответственное, - ответил Андрей. - Человек - это Человек, а агрегат - только агрегат. - Мне вообще не совсем понятен этот принцип дубляжа, - сказал я. - Ведь у тебя точно такой же пульт и те же самые кнопки, что и у меня. Только не подумай, что я хочу уйти на попятный двор, как в старину говорилось. Просто мне это странно. Или это перестраховка? Было в древности такое понятие. - Не перестраховка, а страховка, - ответил Андрей. - Процесс преобразования, как я тебе говорил, длится сорок пять часов тридцать девять минут. За это время кто-то из нас может устать, сделать ошибку из-за невнимания. Но так как нас двое, то ошибка почти исключена. - Что ж, один ум хорошо, а два лучше, - согласился я. - А скажи, как называется агрегат-змея, который ко мне приползал? - ПИТОН [Подземный Исследователь-Техник, Обнаруживающий Неполадки - старинный агрегат, давно снят с производства], - ответил Андрей. - Все? - Все. Мыслепередача окончена. В 10:27 я нажал третью - синюю - кнопку. В 10:49 - желтую. В 11:04 какую-то полосатую. Все шло как по маслу - по старинному выражению. Между нажатием некоторых кнопок интервалы были всего шесть - восемь минут, но были в сорок минут и в час десять. В один из таких перерывов я успел сходить в душ, в другой - успел пообедать с Андреем. Время от времени прямо к пульту подходил САТИР [Столовый Автомат, Терпеливо Исполняющий Работу - примитивный агрегат начала XXII века] и приносил еду и горячий чай. Изредка мы вели мыслепередачи с Андреем, подбадривая друг друга. Так прошел день, и так прошла ночь. - Сутки отдежурили, поздравляю! - сообщил мне Андрей в десять утра. - День да ночь - сутки прочь, - ответил я старинной поговоркой. - Как ты себя чувствуешь? - Хорошо, - ответил Андрей. - А ты? - Тоже хорошо. А как Нина? - Сейчас говорил с ней и видел ее по видеофону. Лежит. По-видимому, у нее не только сильный ушиб, но и простуда. - Отправь ее, пока не поздно, на материк, - дружески посоветовал я. - Да разве она послушается! - ответил Андрей. - Ты же знаешь ее... Все? - Все. Мыслепередача окончена. Прошел и этот день, наступила вторая ночь нашего бдения. Было нажато уже много кнопок самых различных цветов и оттенков. В 2 часа 5 минут ночи я нажал черную кнопку. Следующая была красная - та, от которой зависело многое. Ее надо было нажать через двадцать пять минут после черной. - Ну как? - спросил меня по мыслепередаче Андрей. - Как ты себя чувствуешь? Не страшно? - Страшновато, - ответил я. - Но что ж поделаешь. - Мне тоже страшновато, - сказал Андрей. - Желаю счастья. Все? - Все. Мыслепередача окончена. Я не слышал, как к пульту подошла Нина. Она была бледна, но даже бледность ей шла. Удивительное дело - ей все шло. - Хочу посмотреть, как вы тут, - сказала она, легким движением сбросив на барьер пульта шубку. - Ты выбрала самое подходящее время, - не без иронии заметил я. - И какое на тебе нарядное платье! Точно на бал. - Еле напялила его, так плечо болит, - улыбнулась Нина. - Но как-никак - торжественный случай. А у тебя тут все в порядке? - Все в норме. - И змей-горыныч приползал? - Ты имеешь в виду ПИТОНа? Приползал. - Он очень смешной. Раз я нацепила ему на хвост бумажку, он так с нею и уполз в свое подземелье. - Нехорошо издеваться над механизмами, - сделал я замечание Нине. - Механизмы служат Обществу. - А ты все такой же. - Уж какой есть, - ответил я. - Ну, до свиданья, - Нина перегнулась через барьер и торопливо поцеловала меня. - Вот так. Будь счастлив. Она пошла по голубоватым плиткам пола в другой конец зала к Андрею. Легкой походкой, в ярком оранжевом платье проходила она мимо УЛИССов, настороженно стоящих у непонятных мне приборов, мимо этого дьявольского нагромождения техники, - мимо всего того, что через несколько минут могло нас убить. Но пришло время нажать красную кнопку. Я положил на нее палец и подумал: что я сейчас почувствую? Наверно, ничего не почувствую. Все произойдет мгновенно. В таких случаях напоследок люди всегда вспоминают что-то очень важное - так я читал в книгах. Что мне надо вспомнить - Надю, "Антологию"? Я нажал красную кнопку и вспомнил в этот миг Нину. Вот она стоит у невысокого песчаного обрыва, отражаясь в тихой воде озера... АКВАЛИД - ЕСТЬ! Кнопка была утоплена мною в гнезде до конца. Но ничего не произошло. Только гул в зале стал громче. Он шел волнами, то замирая, то нарастая. Казалось, все эти бесчисленные агрегаты с трудом, задыхаясь, лезут куда-то в гору. УЛИССы, стоящие у приборов, подняли на минуту свои металлические руки в знак того, что все в порядке. Из с