Мария Семенова. Самоцветные горы --------------------------------------------------------------- OCR Альдебаран ║ http://www.aldebaran.ru ВОЛКОДАВ Мария Семенова: home page ║ http://www.semenova.olmer.ru/ --------------------------------------------------------------- Анонс Самоцветные горы - страшный подземный рудник, поглотивший тысячи и тысячи человеческих жизней. Когда-то именно сюда привезли проданного в рабство мальчика, позже получившего имя Волкодав. Мальчик сумел сделать невозможное - он остался жив и вырвался на свободу. Спустя годы последний воин из рода Серого Пса возвращается к Самоцветным горам. Ему вновь предстоит спуститься в мрачные штольни, полные ужаса и страдания. Жизнь - ничто рядом с исполнением долга, и Волкодав идет к руднику, как шел когда-то в замок кунса Винитария по прозвищу Людоед. Идет, не рассчитывая вернуться назад. Автор сердечно благодарит Владимира Тагировича Тагирова, Павла Вячеславовича Молитвина, Ирину Сергеевну Костину, Александра Сергеевича Расовского, Адель Левтовну Геворкян, Наталью Васильевну Герасименко, Игоря Александровича Сухачева, Александра Григорьевича Таненя, Наталью Александровну Ожигову, Сергея Александровича Романюгу, Рамиля Равильевича Бикинеева, Олега Николаевича Мелентьева, Леона Леоновича Абрамова - за ценнейшую информацию и советы, Хокана Норелиуса (Швеция) и Дмитрия Олеговича Фурманского - за компьютерную поддержку, а также Издательство "Азбука" - за понимание и терпение в сложной жизненной ситуации. Расскажу я вам повесть минувших времен О бродячем певце. От Богов одарен, По краям чужедальним он, странствуя, пел И везде прославлял свой родимый предел. "Там, - он пел, - не умолкнут ручьев голоса. Там траву целовать не устанет коса, Но лишь вдвое пышней вырастает трава, И стада не объедешь ни в месяц, ни в два. Там склоняются ветви под грузом плодов: Нету в мире прекраснее наших садов! А за ними горят городов огоньки, И дробят их спокойные воды реки, Отраженье бросая в пучины небес... Вы нигде не найдете подобных чудес!" Принимали его у степного костра, И на склонах хребтов, где кочуют ветра, И у берега моря, где тучи и мгла, И в пустынях, жарою спаленных дотла, И в избушке лесной, и под сводом дворца - Всюду рады заезжего слушать певца. Видно, силу особую Небо дает Тем, кто в сердце чужбины о доме поет! Много лет в одиночку торил он свой путь... И однажды надумал домой завернуть. Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг... Травостойный и пастбищный вытоптан луг, За чужими стадами не видно земли, У причалов чужие стоят корабли, Незнакомые дети играют в садах, Незнакомые песни слышны в городах, Даже храмы и те изменили свой вид, А на троне отцов - иноземец сидит... ...Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы Мы с тех давних времен опасаемся сглаза. Ибо вот как рукнулось эхо похвал, Что он родине в дальнем краю расточал. 1. Остров Закатных Вершин Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. Такой лес венны называли красным. Стеной стояли высокие сосны, медноствольным тыном венчая каменистый креж<Креж - береговой обрыв.> берега. Между ними и приречным обрывом лежал ровный луг. Днем по нему гулял теплый ветер, волнуя густую траву и головки по-северному мелких, но от этого еще более ярких цветов. Теперь стояла глубокая ночь. Дремали, сомкнув лепестки, дневные цветы, затих непоседливый ветерок, и лунное серебро как бы старило год, покрывая каждую сосновую хвоинку, каждую ворсинку травяных стеблей чуть ли не инеем. Лес спал, и ему снились люди, никогда не бывавшие в здешнем краю. Некто, наделенный тонкими чувствами и зрячей душой, на самой грани слуха мог бы уловить детский смех: две девочки-близняшки и третья, помладше, бежали сквозь густой малинник по тропке, утоптанной их босыми ногами. Ручьи колокольчиками звенели в ответ, сбегая со скал. Дети спешили к зреющим ягодам, и за ними присматривала большая собака. Другой пес - суровый охранник - лежал растянувшись на залитом предвечернем солнцем крыльце. Возле его морды, в каком-то вершке от страшенных клыков, играл с кусочком меха маленький трехцветный котенок. Лесу снилась женщина, вышедшая из дома. Эта женщина была прекрасна, потому что ее любили. Она вытирала руки вышитым полотенцем и звала ужинать мужчину, коловшего дрова на заднем дворе... Видение счастья дрожало и колебалось в тихом ночном воздухе над пустой поляной. Сон заповедных кулижек, который, может быть, станет вещим. А может быть, и не станет. Таяли в лунных лучах обрывки слов, разговора, веселого смеха... Лес ждал. x x x Может, раньше здесь в самом деле повсюду росли большие деревья, но теперь от них не осталось даже воспоминаний. Не догнивали между скалами обломки рухнувших стволов, не пытались расти корявые, от рождения изуродованные последыши. Все было мертво. Ни травы, ни мха, ни даже лишайника. А под ногами влажно чавкала глина, перемешанная со щебнем. Ничьи корешки не сплачивали ее воедино, превращая в живую и гостеприимную землю. Так, наверное, выглядели бесприютные пустоши Исподнего Мира, где вечно зябли души неправедных и бесчестных людей... Волкодав шел вперед, вернее, прыгал с камня на камень и думал о том, что если уж Хозяйке Судеб было угодно завести его в подобное место, значит, он это чем-то да заслужил. Склон отлого поднимался вверх, давая возможность все шире видеть позади берег, море и ставшую совсем крохотной "косатку" в узком заливчике. Огромные валуны, обломки первородных скал, выглядели так, словно их ничто не тревожило с самого начала времен. Волкодав все пытался представить их себе одетыми в нарядные покровы мха и ягодных кустарничков, пытался мысленно посадить на них березы и сосны, проникшие корнями в трещины камня. Ведь шумели же здесь раньше зеленые ветви, хлопотали над гнездами птицы, звериные мамки учили уму-разуму малышей... Теперь в это очень трудно было поверить. Жизнь, чье царство некогда представлялось вечным и нерушимым, на поверку оказалось хрупкой и мимолетной: сгинула - и как отроду не бывало ее. А все из-за ледяных великанов, которые, не сумев почему-то заполонить южный край острова, пробрались сюда под землей. Ткни в любом месте лопатой - и, пройдя два-три вершка, лезвие ударится в лед. Вот потому-то, хотя в иных странах, южнее, уже налилось силой красное лето, здесь, казалось, зиму сменила сразу поздняя осень, не сулившая тепла впереди - лишь еще одну такую же зиму. Подобное Волкодав видел годы назад, по пути в Самоцветные горы. Дорога, по которой двигался караван торговца рабами, забиралась выше и выше, и постепенно пропали сначала деревья, потом кусты и наконец вообще всякая зелень. Остались мертвые осыпи и голые скалы, а по северным склонам залегли нетающие пятна вечной зимы... И точно так же, как здесь, высились впереди, медленно приближаясь, три снеговых пика, три Зуба, готовые безучастно дробить и перемалывать судьбы... Нет, конечно, Закатные Вершины были совсем не похожи на те горы, чье изображение Волкодав доныне носил на груди. Но ничего не поделаешь - чувство возвращения поселилось в душе сразу и прочно, хотя и без спросу. Прошлое ломилось из темноты, стучалось в дверь, ключ от которой был давно, казалось бы, выброшен. Голоса памяти до того властно требовали внимания, что мешали сосредоточиться на настоящем. Едва ли Волкодав мог себе это нынче позволить... "Ждите три дня, - наставлял своих людей Винитар, когда они с Волкодавом уходили на остров. - Никто не должен следовать за нами или искать нас, если ни он, ни я не вернемся. Длиннобородый Храмн, собравший у Себя всех моих предков, сумеет рассудить справедливо. Если возвратится венн, отвезите его, куда он пожелает. Потом выберите себе нового кунса, и пусть он ведет вас, как ему сердце подскажет". И с этими словами молодой вождь повернулся спиной к кораблю, чтобы больше не оборачиваться, и зашагал вперед, оставив семь десятков сирот молча смотреть вслед. Сегваны никак не напутствовали Винитара, хотя понимали, что более могут не увидеть его: уж Аптахару-то не понаслышке было известно, каков боец Волкодав. Больше полусотни мужчин стояли в полной тишине, и это безмолвие стоило любой прощальной песни или напутных молитв. Волкодав ощущал его так, как человек ощущает пропасть у себя за спиной. Они с Винитаром не обременяли себя никакой ношей, кроме оружия. До старого двора кунса на северном берегу острова было всего около суток пешего хода - конечно, не напрямик, а изрядной петлей, в обход гор. Насколько успел понять Волкодав, восточные склоны считались гораздо более отлогими и сулили меньше препятствий, чем западные, состоявшие из сплошных отвесных обрывов. Поэтому он весьма удивился, заметив, что, удалившись от моря, Винитар начал уверенно забирать к западу. Венн даже подумал, что вождь, должно быть, не слишком надеялся на безоговорочное послушание своих молодцов и хотел в любом случае избавиться от непрошеной свиты. Он все же спросил: - Ты хочешь обойти горы с запада? Ответ Винитара застал его совершенно врасплох. - Там жила моя бабушка, - сказал кунс. - Я хочу посмотреть, не осталось ли чего от ее дома. Волкодав некоторое время молчал. Об отце Винитара, носившем прозвище Людоед, он в своей жизни думал гораздо чаще и пристальней, чем ему того бы хотелось. Порою он пытался представить себе мать Винитара и бесплодно силился решить, на кого из родителей молодой кунс был больше похож. Но бабушка?.. Как ни смешно, в первый миг его даже изумило, что Винитар упомянул о бабушке. Хотя, если подумать, у кого из людей ее не было?.. Как гласила веннская поговорка - "Кто бабке не внук"... Он подумал еще и в конце концов проговорил: - Я не всех ваших успел запомнить, когда вы у нас поселились. Аптахара вот встретил потом, годы спустя, - и не узнал. Ни в лицо, ни по имени... Вслух он этого не сказал, потому что не об Аптахаре шла речь. - Ее там и не было, - ответил Винитар. - Она была стара и ждала смерти. Она отказалась ехать на Берег. Волкодав подумал о Поноре, куда, согласно темным преданиям, в голодные годы добровольно уходили сегванские старики, а родня почему-то не хватала их за руки. Потом он вспомнил своего прадеда, которого застал больным стариком, уже не поднимавшимся с постели. Болезнь, разом отнявшая половину тела, застигла вроде бы крепкого еще прадедушку далеко в лесу, на охоте. Старик сразу понял, что произошло, и не стал даже посылать собаку за помощью, решился ждать смерти. Но не тут-то было. Нашел его чужой человек, молодой кузнец Межамир Снегирь, даже еще не помышлявший ни о каком жениховстве. Он и познакомился-то с Серыми Псами, когда принес к ним старика и с рук на руки передал ясноглазой внучке. Так новой жизнью обернулась посрамленная смерть - сватовством кузнеца, рождением деток... Волкодав снова подумал о седовласых сегванах, шагавших в небытие Понора. Вообразил черную зиму, наступившую вслед за чахоточным летом сродни нынешнему, вообразил последние связки сушеных тресковых голов на прокопченных стропилах и тощих детей, у которых те старики невольно забирали кусок... Не суди, учила веннская мудрость. Не суди соседа, пока не проходил хоть полдня в его сапогах... Но как, наверное, похожи были голодные дети Закатных Вершин на тех, что рылись в отвалах руды возле подъездных трактов рудника и бегали с тачками, высыпая породу в обитый медью желоб... Аргила. "Не говори, что тебя нет. Ты есть..." ...Хотя все не так. Что могло быть между ними общего? Да, те и другие обречены были смерти - но одни умирали дома, зная: для них сделали все, что только могли... а другие - по злой воле чужих и равнодушных людей... И опять - нет, не так! Где есть люди, там есть и добро, и самопожертвование, и любовь. Даже в такой исконной вотчине зла, как Самоцветные горы... Волкодав помнил: старшие рабы порою заботились о мальчишках, точно о собственных сыновьях. Прикованный на цепь рудокоп, погибая в забое и не имея возможности выбраться, успел вышвырнуть наружу подростка. И сам Волкодав, именовавшийся в те годы Щенком, нипочем не выжил бы, если бы его, запоротого, не оберегали, не подкармливали двое взрослых невольников... один из которых добровольно приблизил свою смерть, чтобы дать ему, Щенку, зыбкую возможность уцелеть. Волкодав понял это лишь годы спустя. "Прощай, брат". "И ты прощай, брат..." Винитар, кажется, по-своему истолковал хмурое молчание венна. Удивительно было, что ему вообще понадобилось его истолковывать, но он сказал: - Я хотел убедить ее ехать. Или тоже остаться. Когда отходил корабль, я сидел под мачтой привязанный. Склон, по которому поднимались двое мужчин, представлял собой, собственно, сплошную гвазду - грязевое болото, почему-то не утекавшее вниз. Вот что получается, когда откуда-либо уходит жизнь и оставляет на теле земли омертвелую гниющую рану. В таких ранах водятся черви, но здесь даже черви давно уже вымерли от бескормицы - плоть сгнила насовсем, рассыпалась прахом. Приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не вывернулся из-под сапога камешек, затаившийся в глине, да не привел упасть, окончательно мараясь в грязи. Мало походило все нынешнее на тот поединок на вершине залитого солнцем лугового холма, под льющуюся с небес песенку жаворонка, как мечталось некогда Винитару. Каким станет Божий Суд, предназначенный положить конец их с венном вражде? Неужели они станут топтаться в мерзкой грязи или по колено в талом снегу, даже не имея возможности порадовать Небеса красотой воинского мастерства?.. А впрочем, кто сказал, будто подвиг и справедливость должны непременно являть еще и красоту?.. Молодой кунс покосился на Волкодава, шедшего рядом. Ему показалось, кровный враг размышлял примерно о том же, и он спросил его: - Что хмуришься, венн? Волкодав честно ответил: - Самоцветные горы вспомнил. Там, поблизости, места были уж очень похожие. Винитар отметил про себя, что венн говорил ровным голосом и дышал тоже ровно, не слишком запыхавшись на длинном подъеме по скользкой и вязкой глине, грозящей стянуть с ног сапоги. Это было хорошо. Значит, совсем оправился от последствий Хономерова зелья. Значит, в грязи или не в грязи, а будет-таки между ними настоящий Божий Суд, равный поединок, и победит в нем тот, с кем Правда Богов, а не тот, кто лучше ел накануне... Они выбрались на самый верх склона. Впереди открылось то, что на родине Волкодава называлось залавком - ровным плоским местом на склоне холма, пригодным для огородничества и жилья. Здесь Винитар вдруг остановился, словно налетев на стену. Волкодав сделал еще несколько шагов, потом обернулся посмотреть, что случилось. Предводителю морской дружины было в полной мере присуще умение держать при себе свои чувства и не дрогнув принимать всякое известие, будь оно умопомрачительно радостным или сокрушительно горьким. Но, знать, выруби себя хоть из гранита, а и гранит растопит возвращение после долгой разлуки домой... Лицо у Винитара сейчас было как у человека, который, отправляясь в дальний поход, оставил свою мать крепкой женщиной в зрелом цвету, полновластной хозяйкой семьи, и много лет представлял ее себе такой, а вернувшись... застал высохшую старуху, угасшую и телом, и разумом. Волкодав понял: мертвый склон все-таки не лишил Винитара упрямых последних надежд. Кунс предполагал что-то увидеть здесь, наверху. Что же? Волкодав огляделся. Обширный залавок был таким же мокрым, грязным и бесприютным, как и оставшийся позади склон. Всюду, сколько хватал глаз, громоздились точно такие же груды скальных обломков, а на расстоянии нескольких поприщ начинался снеговой бок ближней горы. К середине своей залавок заметно понижался, и разжиженная глина натекла туда сущим бельмом, густым, как сметана, и ровным, как озеро, замерзшее в безветренную погоду. Винитар заметил взгляд Волкодава и криво усмехнулся: - Раньше мы называли это место Одонь-Талх - Звездной долиной... Здесь снеговые воды с гор выходили из-под земли множеством родников, и в ясные ночи долина казалась продолжением звездного неба... Он мог бы добавить, что на Одонь-Талх, обители хрустальных ключей, никогда не пасся ничей скот. Здесь давали клятвы влюбленные. Сюда приходили испрашивать благословения люди, чувствовавшие в себе дар стихотворцев. Наверное, Волкодав, выслушав, согласился бы с кунсом, что так тому и следовало быть. И, вероятно, даже припомнил бы незабвенную Глорр-килм Айсах, поднебесную Долину Звенящих ручьев, не зря называвшуюся священной и заповедной, ибо, едва не сделавшись полем великой битвы двух непримиримых племен, послужила она их чудесному примирению, причем не без явного вмешательства свыше... Но Винитар ничего не рассказал - не довелось. На плечо Волкодаву шлепнулся вернувшийся Мыш и принялся топтаться, недовольно пофыркивая. Венн мельком посмотрел на него и спросил Винитара: - Кто теперь живет на твоем острове? - Значит, и ты заметил, что за нами увязался Шамарган? - ответил кунс. - Не знаю уж, как он улизнул от моих людей, а зачем ему понадобилось за нами следовать - и знать того не хочу. Поймаю и... Он стал прикидывать про себя, что надлежало сделать с бесстыдным ослушником, не уважившим приказа, но Волкодав покачал головой: - Не о нем речь. Их много, и мысли у них не самые дружелюбные. От "косатки" их с Винитаром отделяло целое утро весьма упорной ходьбы. Отсюда корабль нельзя было даже увидеть, не то что рассчитывать на подмогу. С таким же успехом "косатка" могла бы находиться вовсе у другого берега моря. Винитар не стал затравленно озираться, выискивая врага. Лишь спросил, усмехаясь углом рта: - Об их мыслях тоже твой зверек тебе рассказал? - Нет. Сам чувствую. - Раньше, - задумчиво проговорил Винитар, - ты, насколько я тебя помню, ответил бы как-нибудь так: "Может, и рассказал"... Изменился ты, кровник. Волкодав хмыкнул: - Может, и изменился... Они почти весело переглянулись и снова зашагали вперед, обходя мертвенно-синеватый глиняный наплыв, поглотивший чудо Звездной долины. И неоткуда было знать им (а жаль: узнав, оба от души посмеялись бы), что далеко за морем, измеренным и преодоленным "косаткой", посреди континента, называемого Шо-Ситайном, хорошо знакомый им обоим Избранный Ученик Хономер боролся с весьма сходными трудностями. Разве что в раскисшей грязи скользили не его ноги в сапогах, а копыта коня. Он не был бы Избранным Учеником, предводителем тин-виленского жречества Близнецов, если бы не умел принимать решения, а потом вызывать к жизни задуманное, напряжением: духовных и плотских сил давая бытие небывалому. Постановив самолично осмотреть языческую кумирню, внушавшую столь недолжное чувство почтения иным собратьям по вере, Хономер, же мешкая долго, велел единственному оставшемуся здоровым "кромешнику" собрать припасы и десяток надежных людей - и двинулся на Заоблачный кряж. Он всегда был легок на подъем. Его караван ничем не напоминал нищий поезд горцев-итигулов, отбывший туда же несколькими седмицами ранее. Тот и поездом-то едва ли заслуживал называться: так, несколько мохнатых лошадок с вьюками и одна под седлом - для старца Кроймала. И пешие дикари. Со своими собаками... Что ж, пусть двое Учеников, явившие в Кондаре столь прискорбно малое рвение, путешествуют в убожестве и лишениях, как пристало вероотступникам - либо опасно приблизившимся к отступничеству и потому скрывающимся от праведных единоверцев. Он, Хономер, намерен был совершить эту поездку совсем по-другому. Нет, не то чтобы его пугали ночевки на пыльных войлоках, в горских палатках из волос дикого быка, сквозь черную ткань которых просвечивает ночное небо и поддувают стылые ветры. Когда весной они скрытно, иными дорогами, следовали за Волкодавом, Хономеру доводилось спать и под открытым небом, на прихваченной последними заморозками земле, и вовсе в седле, и попросту обходиться без сна. Радетель с юности был привычен к странствиям по диким краям, где никто не стелил ему теплой постели и не пек лепешек на ужин. И он отнюдь еще не стал ветхим стариком вроде Кроймала, чтобы ему на каждом шагу требовалась забота и помощь. Нет! Дело не в том. Жреческое одеяние Хономера нынче блистало яркими красками, он был попечителем святой веры в большом богатом городе, а поскольку Тин-Вилена являлась крупнейшим городом целого континента, - значит, Хономеру надлежало блюсти дело и славу Близнецов во всем Шо-Ситайне. И кому какое дело, что Тар-Айван, расположенный, собственно, вдвое ближе к Тин-Вилене, чем к тому же Кондару, до сего дня весьма мало интересовался пастушеским краем, предпочитая обращать свои взоры на куда более изобильные и причастные к судьбам мира державы: Мономатану, Саккарем, Нарлак, Халисун... Хономер твердо знал: пробиваться к вершинам жреческой власти в одной из этих стран - определенно не для него. Лучше быть первым в Тин-Вилене, чем тридцать первым в Фойреге. Он не помнил, кто это сказал. Надо будет, вернувшись, отрядить младших жрецов порыться в библиотеке - и непременно найти. Хономер очень рассчитывал на нынешнее свое путешествие. Вероятно, внутренний голос по-своему истолковал бы этот расчет и скорее всего объявил бы его неким возмещением за сокрушительную неудачу с Винитаром. Однако внутренний голос потому и называется внутренним, что никто не слышит его, кроме нас самих... да и мы-то всего чаще предпочитаем не слушать. Нынче для Хономера был именно такой случай. Да, он потерпел неудачу, которую глупо было бы отрицать, и еще глупее - гнать из памяти, притворяясь, будто ничего не случилось. Зелье, сваренное Шамарганом, обладало обрекающей силой. Хономер сам проверил его на двоих никчемных людишках из числа городских бродяг и убедился: отрава разила наверняка и противоядия не имела. А значит, венна давно уже съели морские рыбы... и, вероятно, тоже в свою очередь отравились. Жалеть тут было, собственно, не о чем, но венн унес с собой тайну имени старого жреца, и вот этого Хономер простить ему не мог. Хотя... прощай или не прощай мертвому, с него в любом случае немногое взыщешь. Волкодав пребывал в посмертной обители своей веры - где именно, Хономер не знал и не стремился узнать, ибо туда не достигал свет Близнецов, а стало быть, прикосновенному к истине не было ни пользы, ни смысла в ее изучении. Как и в изучении кан-киро, оказавшегося неспособным служить распространению веры. Заблуждения - и свои личные, и всего рода людского - следовало оставить в прошлом, а самому двигаться дальше. Туда, где ждал чаемый подвиг, а с ним и награда. Все великое, говорил себе Хономер, однажды началось с малого. Может быть, со временем что-то начнется и отсюда, из шо-ситайнского захолустья. А здесь ведал всякими начинаниями только он - Избранный Ученик. Ну и пристало ли такому значительному человеку являться на Заоблачный кряж в заляпанных грязью штанах и падающим с ног от усталости?.. Ни в коем случае. Горцы - варвары. Они должны сразу понять, что их святилище навестил великий муж, посвященный воистину единственной веры. Веры, перед которой все варварское великолепие их молельни должно уподобиться пыли, развеваемой ветром. И потому Хономер вез с собой хороший шатер, добротные ложа и запас снеди, который позволит не прибегать к итигульскому гостеприимству. И еще книги. Чтобы не прерывать обычных занятий, да заодно показать невежественному народцу облик учености. Пусть видят дикие итигулы - вот человек, уповающий не на духов снегов и скал, а на Богов, которые поистине достойны всяческого упования! Хономер давно усвоил: с каждым племенем нужно разговаривать на его языке. Каждому народу или отдельному смертному следует открывать ту грань величия Близнецов, которую он способен уразуметь. Вот тогда будет толк. Если же, ни с чем не считаясь, переть силой на силу - тут любой, соприкасавшийся с кан-киро, подтвердит: добра не получится... ...Увы, покамест было очень похоже, что местные горные духи всего менее склонны были уважать Богов-Близнецов, а уж о благородном кан-киро и вовсе ни малейшего понятия не имели. Как только караван Хономера покинул непосредственные окрестности Тин-Вилены и стало совсем несподручно возвращаться из-за погоды - тут-то и сделались небывалые для летней поры холода. Зарядил нудный дождь, присущий скорее осени, нежели лету, как раз переживавшему полный расцвет. Ригномер положительно не узнавал знакомой дороги. Пелены моросящей сырости не давали рассмотреть ничего далее сотни шагов. Хономер горбился в седле, под кожаным плащом, пропитанным от дождя особой смесью масла и воска, и хмуро думал о том, что повыше в горах вполне мог залечь снег. Хотя в вершинную летнюю пору снега на проезжих перевалах не водилось даже на памяти стариков. С гривы лошади Хономера стекала вода. Лошадь вяло плелась вперед, шерсть на ее ногах была тускло-бурой от сплошной грязи. И сухого привала впереди отнюдь не предвиделось. А ведь это была хорошая, удобная, давно известная дорога, позволявшая без больших хлопот перевалить окраинную гряду Засечного кряжа и попасть на возвышенное плоскогорье, называемое Алайдор. Перебравшись через него, путешественник оказывался уже в настоящих горах, на пороге страны игитулов. "Под сенью Харан Кииpa", как принято было у них говорить. Обдумывая и готовя поездку, Хономер нимало не сомневался, что уж до Алайдора-то доберется без особых хлопот. И почему бы нет? Состоятельные тин-виленцы ездили на Алайдор охотиться на горбоносых горных оленей и даже не нанимали проводников. Он и сам, особенно в первые годы, неоднократно поднимался на плоскогорье и хорошо помнил дорогу... ...Или ему казалось, будто он хорошо помнил ее. Хономер смотрел по сторонам и все более приходил к выводу, что они заблудились. Как ни мало вероятно на первый взгляд это выглядело. Дорога была всего одна, берегом быстрой реки, бежавшей вниз с Алайдора. Не имелось даже ни единой развилки, чтобы свернуть на ней не туда. Они и не сворачивали. Да и река - вон она, бьется и грохочет внизу, вздувшись от непрестанных дождей... Тем не менее Хономер никак не мог отделаться от крайне малоприятного ощущения. Он сбился с пути. Его караван забрел не туда. И будет вечно блуждать в сером дождевом сумраке, и новые путешественники будут предостерегать друг друга от встречи с вереницей призрачных всадников: дурная примета... Вот это уже были совсем неподобные мысли и суеверные страхи, ни в коем случае не достойные Избранного Ученика! Хономер сурово упрекнул себя в малодушии и вознес прочувствованную молитву Близнецам, испрашивая духовной поддержки. Не помогло. Зато с низко надвинувшихся небес, словно в насмешку, хлопьями повалил мокрый снег. Липкий, тяжелый и невыносимо холодный. Руки Хономера, державшие повод и без того замерзшие, начали попросту леденеть - так что перестали слушаться пальцы. Это было последней каплей. Он оглянулся и потребовал к себе проводника. "Вожака", как принято было говорить в Шо-Ситайне. Проводником же у него был Ригномер Бойцовый Петух. Тот самый. Он был редкостным болтуном и задирой, но - что есть, того не отнимешь - тропы Заоблачного кряжа знал лучше многих. Правда, до сего дня Ригномер ни разу не нанимался в проводники. Не было надобности. И так неплохо жил, торгуя помаленьку у горцев знаменитые шерстяные ткани. В этом году торговля у Ригномера не ладилась, хоть ты плачь. Итигулы либо просто отказывались с ним разговаривать, либо цену заламывали такую, что, по мнению Бойцового Петуха, их родные снега должны были бы покраснеть со стыда. Горцы, однако, не краснели. А вот Ригномер заскучал, опустил перья - и крепко задумался, чем станет кормиться. И это было хорошо, что у него водились счеты как с итигулами, так и с молодым Волком, нынешним Наставником учеников кан-киро. Тот лучше служит, кто ждет, что служба даст ему возможность поквитаться с обидчиками... Проводник подошел к стремени Хономера и вопросительно снизу вверх посмотрел на жреца. Ригномер шел на своих двоих от самой Тин-Вилены, являя еще одну знаменательную черту сегванского племени. Потомки давно осевших на Берегу вполне пристрастились к верховой езде и успели даже вывести собственную породу боевых лошадей. А вот среди недавно покинувших Острова немало было таких, кто вообще не признавал седла. К числу этих последних и принадлежал Ригномер. Правду сказать, утомить Бойцового Петуха было очень непросто. - Сколько еще до Алайдора? - мрачно осведомился Хономер. Его так и подмывало спросить, не ошиблись ли они дорогой, но он удержался, хоть и не без труда. Ригномер провел рукой по усам, досадливо отряхнул с ладони талую жижу и ответил: - Было бы ведро, сказал бы - два дневных перехода. В такую погоду хорошо если получится дойти за трое суток, а не за четверо. Хономер про себя застонал. Внешне, однако, он ничем не выдал разочарования, лишь кивнул, не переменившись в лице, и толкнул пятками лошадь, надумавшую было вовсе остановиться. С надвинутого капюшона при этом сполз изрядный пласт снега, успевший налипнуть и залечь, словно собираясь остаться там навсегда. Хономера вдруг посетило пренеприятнейшее видение своего собственного бездыханного тела, замерзшего, скрюченного в последнем убежище где-то за камнем и постепенно заметаемого снегом, переставшим подтаивать... Он вздрогнул, передернув плечами - то ли от холода, то ли прогоняя мимолетную тень неуверенности. И поехал вперед, на каждом шагу понукая коня. x x x Когда Волкодав наконец увидел этих людей, он понял, что понапрасну оклеветал себя, решив некоторое время назад, будто подрастратил способность угадывать четко вражеские намерения еще прежде, чем сам враг покажется на глаза. Нет, похоже, с ним самим все обстояло как прежде. Дело было в обитателях острова. Когда они перестали таиться и показались из-за камней, Волкодав в первый миг даже усомнился, а следовало ли причислять их к роду людскому - или, может, к одному из племен иной, внечеловеческой крови, вроде нардарских тальбов либо дайне, соседей и друзей вельхов?.. Между скалами мелькали низкорослые, сгорбленные силуэты, издали казавшиеся равномерно мохнатыми, причем мех производил впечатление не заемного, а родного. - Когда мы уходили, на острове оставалось немало рабов, - проговорил Винитар. - Больше двадцати зим прошло... Должно быть, это их дети. В племени Волкодава не чурались обзаводиться рабами, будь то пленники, взятые во время не-мирья или купленные на торгу. Раб для веннов был человеком, чьи поступки отняли у него право самому распоряжаться своей жизнью. Его собственные поступки - или его предка, что было в их глазах то же самое. Недостаток мужества, вынудивший просить пощады в бою, или неспособность вести хозяйство, не залезая в долги, - то и другое вполне справедливо лишало взрослых мужчин и женщин звания полноправных людей, низводя их до положения несмышленых подростков, отнюдь не вышедших из родительской воли. У веннов рабы сидели за общим столом в самом его низу, после хозяйских детей. От справного раба ожидали, что он овладеет каким-нибудь ремеслом и сумеет выкупиться на свободу либо же совершит смелый поступок, уравновешивающий постыдное деяние праотца. То есть проявит себя так, как это надлежало подростку, стремящемуся заслужить звание взрослого. И скверным человеком среди веннов считался тот, кто бьет своего ребенка... или раба. Волкодав покосился на кунса, ожидая, что тот скажет еще. Винитар стоял, опершись коленом о камень, и что-то разглядывал на скале. Он ответил, не оборачиваясь: - У тех невольников оставались лодки, чтобы ловить рыбу и зверя. Правда, не столь мореходные, чтобы достичь других островов: все большие мы забрали с собой. Но рабы не слишком печалились. Они дождаться не могли, чтобы войти в дом и завладеть всем, что осталось. Мой отец сказал тогда, что они крутились как трупоеды над стервой, и мне подумалось, что он был прав. - Если это вправду их дети, то быстро же они одичали... - проворчал Волкодав. Винитар не ответил. Он разглядывал рисунок, выбитый и выцарапанный очень старательной, но недостаточно сильной рукой. Молодой кунс нашел его только потому, что хорошо знал, где искать. Следовало всячески благодарить огнебородого Туннворна за то, что лед еще не добрался сюда, укрывая и перемалывая своей тяжестью все, что на пути попадалось. Намеченные в умытом дождями граните, проступали две мужские фигурки. Та, что находилась вверху, была больше, мужественней и любимей. Та, что внизу, - поменьше, поплоше. Между ними угадывался мальчик, тянувшийся к верхнему, в то время как нижний держал его за ногу. Из чресл верхнего исходила дуга, завершавшаяся в лоне женской фигурки, замершей с воздетыми руками чуть поодаль. А с противоположной стороны на мужчин - в особенности на нижнего - нападало большое животное. О четырех ногах, с сильными челюстями и с густой шерстью, вздыбленной на загривке... Суровый боевой кунс водил рукой по рисунку, гладил его и все не отводил глаз - так, словно желал унести в памяти навсегда, а рука могла ощутить тепло другой руки, прикасавшейся к влажному камню. Волкодав про себя рассудил: найдет или нет Винитар жилье своей бабки, а последнюю весточку от нее он, похоже, все-таки получил. Смысл рисунка был ему не особенно ясен, но Винитар, похоже, прочел его без труда. И бабку свою он, знать, крепко любил... Между тем невысокие мохнатые фигурки продолжали мелькать вдалеке, то тут, то там показываясь между камней, и теперь Волкодав видел, что мех объяснялся одеждой. Скроенные на удивление ловко, одеяния сидели на телах как вторая кожа, совсем не стесняя движений и делая человека издали похожим на зверя. Волкодаву случалось знакомиться с племенами, обладавшими несравненным умением выделывать шкуры и превращать их в одежды, и так получалось, что воспоминания каждый раз оставались достаточно тягостные. Вспомнить хоть роннанов-харюков, лесное племя Медведя... Почему? Волкодав сам считал себя наполовину собакой, но брататься с теми зверо-людьми у негр никакого желания не возникало. Он долго думал об этом. И решил - наверное, все оттого, что их человеческие половины казались ему замутненными, утратившими разумную ясность. У него в роду почитание предка-Пса все же не доходило до копания нор... - Охотятся, - сказал он Винитару. - Но не на нас. - Боятся, - отозвался кунс, не оборачиваясь. И с презрением добавил: - Рабы! Что двигало мохнатыми? Вправду ли наследное чувство рабов, ощутивших - вернулся грозный хозяин? Или звериное знание, внятно предупреждавшее: эта дичь слишком решительна и зубаста, не будет добра?.. Волкодав потянулся вовне и опять уловил рыжие пламена присутствия Шамаргана, на сей раз отчетливо задымленные подавляемым страхом. Беглый лицедей, понятно, тоже заметил охотников. И сообразил, что очень скоро его возьмут в полукольцо, прижимая к отвесной скальной стене. - У него большой заплечный мешок, - сказал Винитар. - Не иначе, стащил что-то на корабле, а тут и разбойники. Поделом! Волкодав ответил не сразу. Он медлил, стараясь приноровиться к обитателям острова. Их стремления не были полностью человеческими или откровенно звериными, они представляли собой некую невнятную, неоформившуюся смесь, тяжкую для понимания; таков нрав тумака-волкопса, взявшего не пойми что от обеих сторон. Всегда трудно понять породу, когда она только еще нарождается, не успев устояться. Или - вырождается. Как здесь. Перед ним были одичавшие потомки людей. Уже не люди в полном смысле слова. Правда человеческой жизни утратила среди них силу. А животные порядки еще не обрели власти. Дикая, беззаконная орда, хуже которой трудно что-нибудь выдумать... Сквернейшее посрамление, которое могло случиться с островом Закатных Вершин. Худшее, что мог найти здесь Винитар. - Не разбойники, - помолчав, проговорил венн. - Они не знают, что значит грабить. Они охотятся. Кунс наконец оторвался от рисунка, выбитого на скале. Он посмотрел, как перебегали от камня к камню мохнатые, и не стал вслух гадать, нужна ли им была голова Шамаргана, чтобы насадить ее на кол во славу неких Богов. Такие не поклоняются Богам и не воздвигают Им алтарей. Попавшую им в руки добычу, будь она двуногой, четвероногой или с крыльями, ждет одна-единственная судьба. Добычу обдирают и едят. Причем сырую и даже прямо живую - ради целебных свойств еще не умершего мяса. Шамарган прятался до последнего. Но, когда к нему подобрались, слишком близко, - кувырком выкатился из-за валуна, вскочил на ноги и кинулся бежать. Причем не абы куда. Все-таки он бывал в разных переделках и выучился сохранять определенное здравомыслие. А также выбирать меньшее из нескольких зол. Он понимал, что Винитара с Волкодавом не очень-то обрадует его появление, но... этих людей он знал, и потом, они были по крайней мере люди. Когда все кончится, они, вероятно, отнюдь не погладят его по головке, скорей зададут крепкую взбучку, но это будет обычное человеческое наказание, которое можно будет принять. Волкодав и Винитар, по крайней мере, не будут смотреть на него и улыбаться, облизываясь и подбирая слюну... Шамарган бежал к ним, размахивал руками и кричал, взывая о помощи. Охотники сразу бросились за удирающей дичью. Привыкшие сганивать какого угодно зверя, они были очень выносливы и упорны в преследовании, но гораздо более длинные ноги, подстегнутые отчаянным желанием спастись, на первых десятках шагов позволили Шамаргану заметно опередить погоню. Наверное, его прыть показалась преследователям чрезмерной. Не прекращая бега, они стали стрелять. Стрелять - сказано плохо, ведь это от слова "стрела", а ни луков, ни стрел ни у кого из охотников не было. Их ведь делают из можжевельника, сосны, березы и ели, а они на острове Закатных Вершин давным-давно перевелись. Потомки рабов раскручивали пращи, сделанные из полосок жеваной кожи, и вслед Шамаргану несся рой жужжащих камней. Праща - оружие, которое можно сделать буквально из ничего, но, как и всякое оружие, в умелых руках оно творит чудеса. А уж умения здешним жителям было не занимать... На счастье лицедея, он так и не бросил действительно большого и увесистого мешка, навьюченного на спину. Мешок, в котором Волкодав уже без особого удивления признал свой собственный, принял десятки метких ударов и тем спас беглецу жизнь. Камни, пущенные убивать, разили с такой силой, что без нечаянного панциря Шамарган давно свалился бы бездыханным. Его и так мотало из стороны в сторону. Потом кто-то изловчился достать его по ноге, и лицедей упал на колени. - Поделом! - проворчал кунс. У Волкодава, помимо Солнечного Пламени, привычно висели за спиной два деревянных меча. Они с Винитаром уже мчались вперед, когда он вытащил один и перебросил сегвану, а второй схватил сам. Они подоспели к Шамаргану и с двух сторон встали над ним, и больше ни один камень в лицедея уже не попал. Что такое деревянный меч? Это, в общем, тяжелая и толстая палка из очень твердого дерева, выглаженная и оструганная до некоторого сходства с настоящим клинком. Воины пользуются ими, совершая ежедневное правило, радующее тело и дух, и обращаются с деревянными мечами не менее уважительно, чем со стальными. Это оттого, что они знают, каким страшным оружием способна быть подобная "палка". Ею можно добыть себе славу, отстоять честь и совершить справедливость. С нею выходят против врага, вооруженного настоящим мечом, и побеждают, и это есть признак великого мастерства. И Винитар, и Волкодав были мастерами из мастеров... Попробуйте-ка взмахнуть деревянным мечом так, чтобы он просвистел на лету: не сразу получится. А их мечи пели на два голоса, пели уверенно и грозно, рисуя в воздухе прозрачный узор, и воздух обретал твердость. Камни отскакивали с треском, как от сдвоенного щита. Охотники остановились, смутившись. Такого, чтобы подбитому баклану слетели на помощь два хищных поморника, они явно не ожидали. Перемазанный в грязи Шамарган сперва полз на четвереньках, потом кое-как встал и заковылял, хромая, вперед. Мешок, испещренный и кое-где даже прорванный ударами камней, он по-прежнему не бросал. Волкодав и Винитар отступали следом, держа мечи наготове. Их не преследовали. Это была не схватка врагов, тем более такая, в которой стремятся победить или умереть. Это была охота. А кто полезет в зубы сильному и огрызающемуся зверю - зачем, ради чего? Всегда можно найти дичь полегче. А если ее нету поблизости - выждать, пока сильный ослабеет. Или хитрость какую-нибудь изобрести... - Куда теперь? - спросил Волкодав, когда все втроем они наконец укрылись за большим камнем. Тот некогда свалился с обрыва, да так и остался стоять, наклонившись и прильнув к обширному телу скалы, словно пытаясь заново срастись с ним. Под камнем было даже относительно сухо. И более-менее безопасно. На время. - Ты многое здесь помнишь, кунс... Вырвемся? Винитар покосился на него, их глаза встретились. Вот как оборачивался их поход за Божьим Судом. Шли искать место для поединка, а довелось встать плечом к плечу, защищая третьего. И кого? Шамаргана. Ни тем, ни другим особенно не любимого. Лицедей сидел на колючем щебне, забившись в глубину каменного "шалаша", и, еще не успев отдышаться, всхлипывая и сопя, с напряженным лицом ощупывал сквозь штаны левую ногу выше колена. Двое воинов мельком на него покосились. Доковылял сюда - значит, и дальше идти как-нибудь сможет. Им же думать теперь следовало подавно не о Шамаргане и не о достойном завершении мести, посеянной годы назад, не о том, чья правда выше перед Богами. Для начала следовало попробовать остаться в живых. Остальное - потом. Будет жизнь - будет и время подумать о том, как лучше ее употребить... Так, во всяком случае, сказал себе Волкодав. Винитара, судя по всему, посетили весьма сходные мысли. Он сказал, помолчав: - Рядом начинаются ущелья. Мальчишкой я изучил их лучше многих, потому что любил здесь охотиться. Был путь и до моря, хотя что там теперь завалено льдом, а что нет, я не знаю. Куда стремится морской сегван? - подумалось Волкодаву. К морю, конечно. Добрался до моря - значит, спасен! Вслух он спросил: - А они с другой стороны они не подберутся? Винитар ответил с полной уверенностью: - Нет. - И пояснил, заметив его недоверчивый взгляд: - Там нельзя пройти. Там Понор. У старейшины Клеща хватило соображения понять, что его верный Мордаш налаживается бежать из дому не во внезапном приступе дурости и даже не по любовным делам. Клещ видел: потерявший покой пес что-то силится ему объяснить и до последнего не хочет уходить самовольно, отрекаясь от его, хозяина, над собой власти. Был бы Мордаш человеком, старейшина, пожалуй, усмотрел бы в его поведении борьбу между привычным долгом, помноженным на любовь, - и неким высшим велением. Но это о человеке. Можно ли подобное сказать про собаку?.. И каким образом беспокойство Мордаша было связано с непонятным предметом, который принесла умирающая дворняжка и с которым Мордаш теперь нипочем не хотел расставаться?.. Этот предмет он ненадолго доверил хозяину, пожелавшему рассмотреть. Клещ увидел перепутанный комок тонких веревочек, бесформенный, слипшийся и вонючий. Поистине подобная штуковина могла быть интересна только собаке. Старейшина стал ждать, чтобы Мордаш наигрался и успокоился, но не тут-то было. Гордый вождь всех деревенских собак вел себя словно пропустовавшая<Пропустовавшая - о суке: пережившая очередной период готовности к размножению ("пустовку"), но не забеременевшая. Поведение подобной собаки, увлеченно "играющей" в материнство, называется ложной беременностью.> сука, которая, не родив щенков, решает считать ими хозяйские башмаки и принимается ревностно опекать их, охраняя от посторонних. Единственное отличие состояло в том, что для своей драгоценной веревочной путанки Мордаш не строил гнезда, а, наоборот, стремился нести ее куда-то в сторону Тин-Вилены и, выходя с хозяином за ворота, всячески старался это ему втолковать. Заметив, что с каждым днем кобель отбегает прочь по дороге все дальше и возвращается все неохотней, старейшина сдался. - Не на цепь же тебя, в самом деле, сажать, - сказал он Мордашу. Вот уж, право слово, было бы безобразие. Да и не удержала бы Мордаша цепь... Взяв крепкий шнурок, Клещ обвил им могучую шею любимца. Принял из послушно раскрывшейся пасти веревочную связку и устроил ее на шнурке, тщательно закрепив. Теперь Мордаш сможет есть, пить и защищаться в пути, не опасаясь потерять свою важную ношу... Сделав это, старейшина заглянул в темно-карие, широко расставленные собачьи глаза, и ему отчетливо показалось, будто Мордаш понимал его действия. И был за них благодарен. - Вернешься ли? - вздохнул Клещ. Вместо ответа кобель дал ему лапу. Тяжелая когтистая пятерня без остатка заняла немаленькую мужскую ладонь. Черные подушечки были теплыми и твердо-шершавыми, привычными к долгому бегу по любым дорогам и вообще без дорог. Кобель отнял лапу и протянул хозяину другую. И наконец, наклонив голову, уперся широченным лбом старейшине в колени, заурчал и начал тереться, едва не свалив его с ног. - Эх, - Клещ подхватил клюку и, яростно хромая, сам повел Мордаша за ворота. Прошагал с ним по тин-виленской дороге несколько сот шагов через луговину до леса, почему-то вспоминая, как встретил здесь того странного чужака... Возле первых сосен Клещ остановился. И гулко хлопнул оглянувшегося пса ладонью по боку: - Беги!.. Мордаш несколько раз подскочил на месте, отрывая от земли все четыре ноги, точно щенок, которого выпустили гулять... Последний раз ткнулся мокрым носом в хозяйскую руку, как поцеловал. И зарысил прочь по дороге - ровно, уверенно, неутомимо. - Возвращайся... - пробормотал старейшина внезапно осипшим голосом. - Возвращайся скорее... И заковылял обратно к деревне, чувствуя себя сиротой. x x x Винитар даже начертил ущелья на разглаженной сапогом глине, чтобы всем было понятней. Волкодав увидел перед собой нечто вроде паутины, составленной из очень равномерно расположенных борозд и слегка закрученной посолонь. Венн про себя удивился, обнаружив, что рисунок пробудил некие воспоминания. Он приказал себе вспомнить и стал слушать кунса, перестав думать об удивившем его, и, как обычно бывало, очень скоро воспоминание само толкнулось из глубины. Перед умственным взором возник весьма сходный рисунок на песке и длинный палец Тилорна, указывающий на один из загнутых рукавов: "Вот так выглядит со стороны скопление звездных миров, где нам выпало жить. В нем мириады солнц... Их так много, что они образуют течения и вихри, подобно частицам, увлекаемым бегущей водой. С той только разницей, что это величественное движение, измеряемое веками. Вот здесь находится твое солнце. А вот мое..." Подумав о межзвездных пространствах, Волкодав опять вдруг припомнил черную глыбу с ее хвостом загустелых воздухов, летящую в пустоте, ту, что привиделась ему, когда он медленно приходил в себя от Шамарганова зелья. Он смотрел на рисунок, сделанный Винитаром, и ему впервые пришло на ум наложить подобную рукавчатую спираль, только очень большую, на карту своего мира. Поместив центр ее чуть севернее границ Саккарема. Туда, где тремя мертвыми клыками высились Самоцветные горы. И рядом с ними млела Долина, круглая и неестественно теплая, согретая той болезненной теплотой, какую можно ощутить, если сдуру запустить палец в воспаленную рану... Как-то легли бы на такую карту известные ему Врата в Беловодье и Велимор, если бы соединить их между собой?.. Палец Винитара воткнулся в самую середку нарисованной паутины, оставив глубокую вмятину: - Вот Понор. Мы пройдем мимо и выйдем к морю вот здесь. По крайней мере раньше здесь всегда был проход. - Тогда надо идти, - сказал Волкодав. - Вряд ли мы выскочим незамеченными, но они ждут подмоги, чтобы обложить нас уже как следует. Вряд ли стоит нам дожидаться, пока еще охотники подойдут. Вместо "охотники" он едва не сказал "людоеды". Язык, правду молвить, чесался. Да и Винитара, вполне возможно, уже посетили сходные мысли. О том, что на острове его отца завелись людоеды. Иначе, как насмешкой судьбы, и не назовешь!.. Причем справедливой насмешкой. Волкодав не стал ничего говорить. Им следовало спасаться, а не репьи друг другу в шкуры метать. Винитар не стал его спрашивать, откуда он знал, что охотники выжидают. Поверил - и все. Кивнув, он развернулся на корточках (ибо только так и можно было угнездиться под кровом каменного "шалаша") и гибким движением, не распрямляясь, выметнулся вон, достигнув следующего валуна. Он волей-неволей должен был идти первым, показывая дорогу. Мыш, сидевший на плече у Волкодава, на всякий случай сорвался вдогонку. При этом он играючи, даже с ленцой, увернулся от камешка, прилетевшего из чьей-то пращи и весьма опоздавшего попасть в Винитара. Вероятно, для Мыша полет камня выглядел медленным и не казался опасным. Люди, увы, не были одарены подобной стремительностью чувств. Они невольно отшатнулись, когда камешек размером с дикое яблочко звонко цокнул в скальный гранит и раскололся, оставив беловатую звезду на месте удара. В тело попадет, небось мало не будет... Шамарган даже буркнул чуть слышно, вероятно живо представив, как это произойдет. Волкодав про себя оценил быстроту выстрела и подумал, что Шамаргану придется туго, ведь появления следующего прыгуна будут ждать. Да еще нога... - Сможешь так? - спросил он лицедея, кивнув в сторону выхода. Шамарган сперва молча кивнул, потом попробовал пройтись на корточках, как Винитар, и сейчас же, охнув, свалился. Камень, пущенный убить, ударил вскользь и не сломал ему ногу, помяв только мышцы и, должно быть, оставив над коленом здоровенный синяк. В горячке погони лицедей сумел подняться и довольно быстро бежать, но за время передышки нога распухла так, что стала тесной штанина. В ней билась тупая боль, невыносимо взорвавшаяся от движения. Все же Шамарган опять приподнялся, перевалившись с колен на пятки. Он понимал, что речь шла не об испытании мужества, а о жизни и смерти. Стоило вспомнить улыбки облизывавшихся людоедов, и боль сразу становилась терпимой. Тем не менее лицо у него побелело так, что было видно даже сквозь грязь. В таких случаях говорят - как мука, и всем это понятно, хотя мука у каждого народа своя. Если иметь в виду ржаную, как Волкодав, зрелище применительно к человеку получалось малоприятное. Этакая синюшная сероватость. Оставаясь на корточках, Шамарган сделал шажок. Потом еще. - Двадцать лет, - сказал он Волкодаву. - Всего двадцать лет!.. Отцы, может, даже грамотные кое-кто был... Одно поколение... Почему? - Давай мешок, - сказал Волкодав. Шамарган обреченно посмотрел на него снизу вверх. Так, словно Волкодав, в котором он уже попривык видеть товарища по несчастью и даже защитника, вдруг вознамерился покинуть его на верную смерть. Венн не удивился. У Шамаргана забирали мешок, и ему казалось, что у него отнимали последнюю защиту от камней. А если бы ему оставили поклажу, он решил бы, что его приговорили погибнуть под ее тяжестью, отнимающей быстроту движений. Все правильно. - Они ждут следующего, - просовывая руки в плетеные лямки, сказал Волкодав. - Пойду я, потому что в меня им не попасть. Прыгай сразу, как только камни ударят, пока они не перезарядили пращи. Его прыжок в самом деле сопроводил град визжащих камней, от которого Шамарган вряд ли увернулся бы даже без мешка и со здоровой ногой, а уж в нынешнем своем состоянии, да нагруженный, - и подавно. Один булыжник прошел у Волкодава по волосам, другой глухо впечатался в многострадальную кожу мешка. По счастью, тот был исключительно прочным, хорошей работы, - изделие мастера Вароха, обитавшего теперь в Беловодье. Закатная пора жизни мастера выдалась очень счастливой - он жил среди друзей, радовался взрослению славного внука, - и, должно быть, поэтому творения его рук неизменно приносили удачу. Что ножны для Солнечного Пламени, что вот этот мешок... Волкодав влетел за валун, где ждал его Винитар, и оглянулся, и почти сразу ему под ноги кубарем вкатился Шамарган. Лицедей прокусил губу от боли, страха и непомерного усилия, к которому пришлось принудить все мышцы, больная нога скорее напоминала не часть тела, а отдельное, живущее своей жизнью существо, но все же он в точности выполнил замысел Волкодава и теперь силился отдышаться, понимая только, что жив. За ним, снаружи, вновь зло провизжали камни, не нашедшие добычи, и, щелкая, заскакали, отлетая от каменных углов и постепенно успокаиваясь. - Дальше во-он туда, - показал рукой Винитар. Он ничего не прибавил в том духе, что, мол, еще две-три перебежки - и все, мы в безопасности. Словами о безопасности утешают мирных людей, для которых переделка вроде теперешней - испытание за гранью мыслимого. Позже, оставшись в живых, они, может быть, с удовольствием припомнят пережитое и даже похвастаются, но пока это - дурной сон, от которого хочется пробудиться как можно скорее. А не пробудиться, так хоть уцепиться за кого-то более сильного и поверить, что он непременно вытащит тебя и спасет. Да еще загодя уверит, что будет все хорошо. Воина не требуется утешать. Воин хочет знать правду. Даже если она состоит в том, что враг, вполне вероятно, лучше знает ходы-выходы обледенелых ущелий, а значит, впереди, там, куда они с таким трудом прорываются, вместо спасения может ждать засада. Подоспевшая подмога, на которую, по словам Волкодава, уповали охотники. Засада и камни, летящие прямо в лоб из-за той самой скалы, за которой ты чаял укрыться... Шамарган воином не был. Но, чего-то ради увязавшись за ними, вздумал быть среди воинов равным. Вместо этого, как и следовало ожидать, уже стал обузой и сам это понял. Значит, пускай боится и терпит. Назвался груздем - полезай в кузов. Взялся за гуж - не говори, что не дюж... К следующему валуну они рванулись все трое одновременно. Винитар и Волкодав подхватили под руки Шамаргана и почти перенесли его под прикрытие утеса. Новую перебежку осуществили еще хитрее. Винитар кинулся в одном направлении, а Волкодав с Шамарганом мгновение спустя - в другом, куда и было им нужно. Потом кунс к ним присоединился, потирая ушибленное плечо. Ушибленное не камнем из пращи, а об землю - пришлось броситься "рыбкой", не очень глядя вперед. Дальше отвлекать взялся Волкодав. До отказа пустив в ход свое чутье, он выскочил на открытое место, потом сделал вид, будто испугался, а может, не рассчитал сил - и заметался, пытаясь вернуться назад. Но заметался не просто так, а в отчетливом соответствии с намерениями обрадованных людоедов. В крепости у Хономера он каждый день упражнял и оттачивал свое восприятие, но чуточку поотвык от настоящей опасности и от того, как она обостряет все чувства. Теперь ему казалось, что раньше он очень неуклюже уворачивался от стрел и отбивал их мечом. Он почти уподобился Мышу, легко ускользавшему от летящих камней. Снаряды из пращей, вертясь, проносились там, где он был мгновение назад... Винитар с Шамарганом успели уйти далеко, он достиг валуна, из-за которого выскочил, и разыскал своих спутников по следам. - Ты... танцевал, - сказал ему Шамарган. Глаза у него были круглые. Волкодав про себя отметил, что лицедей стал двигаться проворней и легче. Кажется, жестоко ушибленная нога у него "расходилась" мало-помалу. Так бывает, когда тело своим нутряным знанием осознает, что спокойно отлежаться ему все равно не дадут, - надо работать, и оно, хочешь не хочешь, работает. Да и разгоняет при этом вцепившуюся было немощь. Вновь настала очередь Винитара, и, Волкодав сперва усмотрел в его действиях некое соперничество с собой. Потом, правда, он понял, что ошибался. Молодой кунс вскочил на обломок скалы и торжествующе закричал, привлекая внимание. Мигом полетели камни - чего-чего, а этого добра здесь было в избытке, нынешние охотники на людей были не из тех, у кого могут в одночасье кончиться стрелы. Винитар вращал меч, уберегая ноги увертками и прыжками. Танцевать на виду у врага он умел уж всяко не хуже, чем венн. Удирая вместе с Шамарганом, Волкодав краем глаза проследил за его пляской, и у него даже екнуло сердце. Нет, этот танец весьма мало напоминал пляску обреченного на качающейся, готовой опрокинуться глыбе... и все же подобное зрелище, да под сенью трех склонившихся гор в розовом вечно-закатном снегу ну никак не могло быть случайным. Волкодав за руку втащил Шамаргана за скалу, указанную Винитаром. Сегванский вождь появился спустя считанные мгновения и досадливо бросил наземь измочаленные остатки меча. - Я дурак, - сказал он. И пояснил: - Ты обманул их, а я посмеялся над ними, и они это поняли. Волкодав сперва решил промолчать, ибо не видел толку размазывать нечто такое, что и так споров не вызывает. Но потом все же сказал: - Ты кунс. Ты с честными врагами биться привык... И вовремя закрыл рот, уберегшись добавить: "...не как я - со всякими людоедами..." x x x Самое смешное, что глупость, сотворенная Винитаром, пошла беглецам даже на пользу. Деревяшка, исковерканная несчетными ударами камней, ни на что уже не годилась, и дальше ее не потащили - оставили лежать на земле. Волкодав лишь коснулся ее на прощание ладонью, потому что это было изделие его рук. И еще потому, что это был все-таки меч, служивший до конца и погибший, как подобало мечу. Впрочем, весьма скоро выяснилось, что самую последнюю службу меч при расставании с ним только еще готовился сослужить. Очередной раз устремившись вперед, трое с удивлением обнаружили, что камней в них почему-то не мечут, зато сзади громко раздаются вопли и визг зверей, схватившихся над некоей очень ценной находкой. Беглецы не стали тратить время на размышления, что бы это могло означать, - просто кинулись дальше, предводительствуемые Винитаром. Так совпало, что, завернув за очередной обломок скалы, сегван сразу повел их сквозь неширокую трещину. Лаз оказался до крайности неудобным, наполовину засыпанным галькой, перемешанной с грязью, одолевать его пришлось на четвереньках, а где и ползком, увязая и скользя. Однако потом отвесные стены раздвинулись, и глазам предстало узкое, равномерно изгибавшееся - точь-в-точь как на рисунке Винитара - ущелье. Его дно покрывала вода. Сотни ручьев сбегали по склонам и просто падали вниз, дробясь на лету. Их питали близкие ледники, громоздившиеся наверху. Должно быть, ущелье не превратилось в озеро только оттого, что где-то был сток. Волкодав огляделся, в который раз пробуя представить себе, как все здесь выглядело в прежние дни - зеленый мох, папоротник, роскошный от постоянных водяных капель, цепкий шиповник, заполонивший солнечные места... Да, здесь было очень красиво. Теперь Волкодав никакой красоты кругом не усматривал, потому что, по его глубокому убеждению, ее нипочем не могло быть там, откуда ушла жизнь. - Дерево, - вдруг сказал Винитар. - У них совсем нет дерева, но они не забыли, что это такое. И грызутся над щепками, как другие над золотым кладом. Они не стали даже пытаться заметать след, ибо это было все равно бесполезно, и двинулись вперед по колено в воде. Шли настолько быстро, насколько могли, - еще и потому, что вода, заливавшаяся в сапоги, была без преувеличения ледяной. Станешь мешкать, и можно дождаться, что ноги онемеют и перестанут работать. Вода была мутная, в ней приходилось ощупью нашаривать крупные камни, да и те далеко не всегда оказывались надежной опорой. Плавный изгиб ущелья не давал видеть, куда они, собственно, идут. Оставалось лишь верить, что где-то там был поперечный проход, которым Винитар выбирался некогда к морю... - Может, еще что-нибудь оставим? - тяжело дыша, спросил Шамарган. - Такое, чтобы их отвлекло?.. - Тебя, например, - хмыкнул Винитар. - Вот уж это их надолго задержит. Да и тебе поделом встало бы... Для него лицедей был прежде всего предателем, человеком без чести, который не погнушался отравить гостя. Но и у Шамаргана была, видно, какая-то своя правда. Либо просто зачесался язык, по обыкновению то доводивший лицедея до беды, то выручавший. - А может, сам с ними останешься? - осведомился он мрачно. - Ты же им вроде родственника. По отцу... Молодой кунс окаменел лицом и повернулся к нему. Но ничего не сделал - не понадобилось. Волкодав стоял ближе. Увесистая затрещина сбила Шамаргана с ног и заставила с головой окунуться в воду. Дожил, отстраненно, в полном изумлении сказал себе венн. Уже за Людоеда вроде как заступаюсь... То есть заступался-то он, конечно, не за Людоеда, а скорее за Шамаргана, ибо Винитар скорее всего оплеухой не ограничился бы, но как все это выглядело со стороны?.. Лицедей вынырнул, отплевываясь, и еще побарахтался, заново нащупывая под ногами опору и, конечно, стукаясь больным местом обо все подряд. Винитар за это время успел уйти вперед. Волкодав приотстал от него, но ненамного. Шамарган оглянулся и увидел человекоядцев, как раз показавшихся из расселины позади. Его опять поразило, какие они одинаковые, низкорослые и мохнатые. Хорошо было то, что здесь, в ущелье, им не так-то легко удавалось пополнять запас камней для метания, и они не спешили пускать в ход пращи. Плохо было то, что, разглядев беглецов, они торжествующе закричали - так, словно сумели наконец загнать дичь в тупик, из которого ей уже не вырваться. Лучше не думать о том, что означал этот крик... Взмахивая руками и поднимая брызги, Шамарган заторопился следом за сегваном и венном. x x x В срединном Шо-Ситайне солнце ныряло за небоскат куда круче, чем на родине сегванского племени. Над плоскогорьем Алайдор, хоть оно и было расположено куда западнее острова Закатных Вершин, сгущалась черная ночь. Именно черная. Ничего общего с установившейся было светлой благодатью красного лета. Черная, ветреная и отменно холодная... Ветреная - сказано плохо. Назвать эту ночь просто ветреной было все равно что матерого мономатанского тифа спутать с домашним котенком. Бурная?.. Штормовая?.. Тоже не особенно хорошо. Вот только справедливое слово для происходившего у Ворот Алайдора очень трудно было найти. Во всяком случае, Хономеру это так и не удалось. Он, воздержанный жрец, до дна исчерпал весь запас известных ему проклятий и богохульств, причем на нескольких языках и относившихся к весьма разным верам. Однако достойного поношения погоде так и не подобрал. Как обычно бывает в большой горной стране, возвышенное плато отъединяла от равнин скалистая пограничная гряда. Со стороны Алайдора она представала невысокой цепью иззубренных холмов, но при взгляде снизу нападала невольная оторопь: что же за горы там, впереди, если даже самый первый хребет, всего лишь обозначивший этакий порог, первый подступ к Заоблачному кряжу, выглядит полностью неприступным?.. Она и была почти неприступной, эта безымянная гряда. Уж во всяком случае для каравана. Лошади даже привычных местных пород, нагруженные вьюками, - все-таки не горные козы. Отродья знаменитых скакунов Шо-Ситайна, поколениями воспитывавшиеся в горах, умели одолевать кручи, непосильные для стремительных равнинных коней... но не отвесные же обрывы. Поэтому караваны пользовались несколькими давным-давно разведанными и обустроенными дорогами. Дороги взбирались по нелегкой, но все-таки приемлемой крутизне до проходов между гребнями, неизменно называвшихся Воротами. Были Красные, Черные, Белые - по цвету утесов, под сенью которых проезжал путник, - и даже Зимние, именуемые так за то, что, во-первых, находились на северном склоне, а во-вторых, неизменно оставались проходимыми с осени до весны. Как раз Зимних Ворот и пытался достичь караван Хономера. Если ехать из Тин-Вилены, этот проход не был ближайшим, но зато самым удобным для тех, кто держал путь в Долину Звенящих ручьев. Люди и лошади благополучно пересекли всхолмленную степную равнину и поднялись, уже сражаясь с ненастьем, почти до самого верха. Дождь, постепенно превратившийся в мокрый снег, не остановил опытных поезжан, но порядком-таки задержал их. Вместо середины дня караван подобрался к Воротам лишь в густых сумерках. И... не смог их пройти. Вот это была очень неприятная неожиданность. Отнюдь не темнота была ей виной. Ничего столь опасного, чтобы не одолеть ночью, в Зимних Воротах не было. Самый обычный проход между двух каменных стен, вытесанных отчасти природой, отчасти руками людей. Проход довольно длинный и почти совершенно прямой. Избранный Ученик не раз здесь бывал, а уж Ригномер, без преувеличения, изучил в Воротах каждый булыжник: торгуя с итигулами, Бойцовый Петух одолевал пограничный хребет в любое время года и суток. Но еще ни разу на его памяти Ворота не превращались в завывающую трубу, из которой не дул - бил с силой тарана сокрушительный ветер!.. Собственно, кое-что можно было предугадать еще внизу, когда они увидели, что из Ворот, словно из дымохода, выползает плотное облако и длинным хвостом плывет над степями, кропя их не слишком обычным в это время года дождем. Подумаешь, дождь? Бывалые путешественники лишь загодя отвязали от седел свернутые плащи и приготовились выносить неизбежные тяготы дальнего пути по горам. Но то, что ожидало их наверху, многократно превосходило все их приготовления, не говоря уже о способности что-либо одолевать и терпеть. На ближних подступах к Воротам ветер валил с ног и отрывал от земли, безжалостно вышвыривая сунувшегося человека. Даже такого полнотелого и сильного, как Ригномер. Против ветра невозможно было ни дышать, ни смотреть. Что до лошадей, они просто отказывались выходить их относительного затишья последнего колена дороги перед Воротами. Предприняв несколько безуспешных попыток выгнать их оттуда или вытащить под уздцы, Хономер решил дождаться затишья. "Редкий ветер дует и дует с ровной силой без отдыха, - сказал он себе. - Должно быть, мы угодили в порыв, но ведь когда-то он кончится!" Спустя некоторое время, основательно продрогнув и мысленно исчерпав запас сквернословия, он понял, что ошибся. Напрасно он говорил себе, дескать, преддверие Заоблачного кряжа совсем не то, что бескрайняя морская равнина, ветры здесь долго не живут, - скоро рождаются и так же скоро, отбушевав, умирают... Нынешний вихрь то ли издевался над ним, то ли просто никогда не слыхал рассуждений о природе горных ветров. Из Ворот все так же летел, клубясь и кувыркаясь, плотный туман пополам с хлопьями снега, а вместе со снегом - тучи песка и даже мелких камней. Когда окончательно иссякла надежда захватить последний свет дня, Хономер сказал себе, что утро вечера мудреней, и распорядился устроить ночлег. Может, даже не просто ночлег, а стоянку на несколько дней. Вечно дуть этот ветер всяко не будет. Припасов же было в достатке, в том числе корма для лошадей... Походники принялись воздвигать решетчатые деревянные остовы палаток, сцеплять их и связывать между собой, натягивать сверху кожи и плотные войлоки. Против всякого обыкновения, дело ладилось с величайшим трудом. Решетки выскальзывали из рук, надежные узлы распускались сами собой, веревки падали в снежную жижу и сразу пропадали бесследно, пестрые войлоки подхватывали и тащили к обрыву порывы ветра, неведомо как обтекавшие вроде бы надежный скальный заслон... Нет, нынешняя буря определенно была живым существом! Живым, почти всемогущим и очень недоброжелательным!.. К тому же снег, вначале мокрый и липкий, постепенно прекратил таять и обернулся тучами стрел, грозивших проткнуть насквозь все, что оказывалось на пути. Холод, который в тихую погоду назвали бы заморозком, будучи помножен на ярость ветра, превратился в настоящий мороз. Пропитанные сыростью плащи неотвратимо заледенели, сделались ломкими, застывшая слякоть на дороге стала опасной, и завтрашнее солнце, если даже проглянет, вовсе не обещало непременно уничтожить ледок... Ригномер Бойцовый Петух поймал себя на нечаянном беспокойстве: "Как же спускаться-то будем?" - и тут только понял, что, оказывается, допустил мысль о бесславном возвращении вниз. Мысль не только лишнюю, но попросту вредоносную! Хорошо еще, не довелось выболтнуть ее в присутствии Хономера!.. Бывший торговец невольно представил, каких ласковых наговорил бы ему Избранный Ученик, даже без того, кажется, склонный винить его в сегодняшней неудаче, - и зябко поежился... Что надлежало до Хономера, то он в сердцах отправился спать, не дождавшись, пока разведут костер и сварят горячую кашу, и теперь понимал, что снова сделал ошибку. Его палатка, многократно испытанная самыми лютыми непогодами, была очень надежным убежищем. Ни разу прежде она не подводила его, никогда он в ней не мучился ни от сырости, ни от мороза. И что же? Огонь, затепленный было внутри, очень скоро пришлось погасить, ибо ветер, властвовавший вовне, буквально вколачивал дым обратно в отверстие свода - и плевать хотел на хитроумные клапаны, предназначенные обеспечивать его истечение. Оставалось либо задыхаться, либо сидеть без огня. Хономер выбрал второе, благо давно привык обходиться без удобств, казавшихся кому-то другому жизненно необходимыми. Кроме того, у него было с собой одеяло из нежной шерстки тех самых козлов, что почесывали шеи о кусты и камни на заоблачных кручах, даруя мастерицам-горянкам несравненную кудель для прядения. Страшно вспомнить, сколько денег отдал за него Хономер, но с тех пор он успел трижды благословить каждый грошик, выложенный за покупку. Завернувшись в это одеяло, можно было спать нагишом на зимнем снегу, как возле печи. Хономер лег, закутался и пожелал себе скорейшего наступления утра, уверенно зная, что мгновенно согреется и уснет... Как бы не так. Ледяные токи проникали сквозь чудесное одеяло с такой легкостью, словно Хономер укрылся дырявым рядном<Рядно - грубый холст с редким переплетением нитей (отсюда название, произносимое также "редно"), употреблявшийся на мешки и подстилки.>. И палатка казалась ему набранной не из непроницаемых, нож вряд ли проткнет, войлоков, а из ветхих рогож, бессильных составить хоть какую-то преграду для ветра. Сквозняки сочились со всех сторон, опутывали ноги, подползали под спину, трогали волосы... Хономер скрипел зубами и даже не вертелся с боку на бок, чтобы не растратить скудные крохи тепла, кое-как сохранявшиеся у тела, и только говорил себе, что это когда-нибудь кончится, что это не навсегда. Крепко заснуть ему, конечно, не удавалось - так, забывался едва-едва, тревожно и будко, чтобы почти сразу, вздрогнув, проснуться. Либо от очередной жалобы озябшего тела, либо оттого, что очень уж скверные посещали его сны... Не возвышающие сновидения, наводящие на мысль о божественном прикосновении, и даже не забавные, к которым приятно вернуться памятью после пробуждения, а сплошной морок и бред. Да и откуда бы, если подумать, здесь взяться снам хорошим и светлым? Несколько раз жрецу виделся ветер, воплощенный почему-то в облике женщины, стоявшей посреди Ворот, и эта женщина невыносимо влекуще и жутко звала его по имени: "Хономер... Где ты, Хономер..." И притяжение, и ужас были родом из детства. Так звала его мать, когда он, по глупости или по дерзости набедокурив, силился затаиться и тем самым избежать наказания: авось все минует и взрослые не догадаются, - но мать, конечно, сразу понимала, в чем дело, и звала его, чтобы спросить ответа, и было одинаково невозможно и вылезти из ухоронки, и не подчиниться зову. "Хономер, где ты, Хономер? Ты провинился..." ...А на острове Закатных Вершин время суток было невозможно определить ни по положению солнца, ни по перемещению теней. Небосвод так и оставался затянут тысячеслойными облаками, розовый свет лился со всех сторон поровну, теней не было вовсе. И только звериное чутье, позволявшее Волкодаву даже под землей отмечать течение времени, говорило ему, что на самом деле была уже глубокая ночь. Ущелье, лишенное скрадывающих одежд мха и пышных кустарников, являло себя как бы и не ущельем вовсе, а неестественно ровной трещиной, пробитой не то прорубленной в плоти земли. Столь нечеловечески ровным и гладким бывает порою скол ледяной горы, плывущей по морю. Здесь никогда не было потоков воды, способной прихотливо обтесать камень, все оставалось так, как во времена Великой Ночи, наградившей земной мир многими очень странными шрамами. А может, Великая Ночь некоторым образом вернулась сюда вместе с великанами льда? Или вовсе не покидала эти места, притаившись в вечном мраке Понора?.. Волкодав видел, как хмуро озирался кунс Винитар, так и этак оглядывая голый череп родного острова. Легко ли, созерцая мертвые кости, вызывать в памяти черты некогда любимого облика?.. Остров Закатных Вершин, населенный одичавшими пожирателями человечины, ныне был не более чем трупом былой родины Винитара, суровой, величественной и прекрасной. Зря он потревожил давно отлетевшие тени, явившись сюда. Жизнь мертвых пусть продолжает душа и ее отражение в памяти, а не бренные останки, которым место в могиле. Должно быть, Винитар чувствовал себя как человек, опоздавший на похороны и раскопавший могилу в отчаянной надежде проститься. Поднял крышку гроба и... ...Стены ущелья, плавно изгибавшиеся влево, испытали резкий излом. Незапамятно давнее напряжение достигло здесь особенной силы, сокрушив камень поперечной расселиной. Когда-то юный сын кунса ставил здесь ловчие петли на зайцев, чтобы затем с торжеством относить добычу бабушке Ангран и требовать жаркого с луком и чесноком. Теперь сверху над расселиной нависал передний край ледника, придвинувшегося с северной стороны. Ледник еще не перешагнул ее, но ждать этого оставалось недолго. Молочно-голубые глыбы, траченные дождем, солнцем и собственной тяжестью, в розовом свете вечной зари напомнили Волкодаву опалы подземных копей, таившие в дымчатой глубине алые и синеватые блики. Ни вид ледника, ни воспоминание об опалах никакой радости ему не доставили. В Самоцветных горах, после нескольких кровавых несчастий, ставших известными всему руднику, опалы уверенно считали камнями недобрыми, сулящими скорую гибель. И справедливо. Стоило один раз посмотреть на обломки величиной с дом, громоздившиеся и медленно таявшие в расселине, и сразу делалось ясно: к морю там не пройти. Карабкаться в полную неизвестность по гладкому льду, то и дело опасно оскальзываясь и переставая чувствовать руки и ноги, - и все это затем, чтобы вскорости сбросил вниз меткий камень из пращи?.. Винитар, расплескивая воду, прошагал мимо прохода, едва в ту сторону посмотрев. Волкодав не стал ни о чем его спрашивать. И так все было понятно. Шамарган держался за бедро и заметно приволакивал ногу: подшибленные мышцы порывались не слушаться. Иногда, оглядываясь, Волкодав успевал заметить, как он поспешно стирал с лица гримасу боли. Он то и дело отставал, но тут уж, сделав усилие, поравнялся с двумя воинами. И жизнерадостно спросил: - Ну? Куда мы теперь? Винитар промолчал, поскольку ответ был очевиден, а Волкодав подумал о том, что погоня, сопящая за спиной, уже не впервые вынуждает его очертя голову устремляться в места заповедные и, по всеобщему мнению, гибельные. И что же? Злые либо просто неисповедимые силы, поджидавшие впереди, до сих пор неизменно оказывались милосердней собратьев по роду людскому, мчавшихся по следам... Он не стал говорить об этом вслух, чтобы не искушать своих спутников тенью ложной, быть может, надежды. Будь что будет - назад уже всяко не повернуть... - Вдова купила баклажан... - неожиданно запел, а вернее, во все горло заорал лицедей. Вдова купила баклажан, Домой к обеду принесла, Но занести над ним ножа На кухне так и не смогла. Тут надо, братцы, вам сказать, Что муж молоденькой вдовы, Пока ложился с ней в кровать, Был полным мерином, увы... Волкодав и Винитар переглянулись - и одновременно принялись подпевать. Жила она в большой тоске, А схоронила муженька - И славный овощ на доске Не поднялась крошить рука. Уж так он ладен и хорош, Изогнут чуть, продолговат И тверд в руках, когда возьмешь, И цветом - форменный агат! Людоеды, осторожно высунувшиеся из-за поворота ущелья, даже ненадолго приостановились, вслушиваясь в странную песню обреченной "добычи" и силясь что-то понять. Слова уже не имели для них смысла, но было ясно, что "дичь" весьма далека от смятения и испуга. Это беспокоило. Однако потом погоня двинулась дальше. Не тощ, не вял, не жив едва, А в самом теле и в поре! Губами тянется вдова К его ядреной кожуре... Горькие зелья себе проливая на платье, Злобу ничтожных людей принимая без стона, Старый волшебник трудился над неким заклятьем, Тысячу лет посвятив разысканьям ученым. Всем пренебрег в этой жизни мудрец одинокий, Дружбу забыл и любовь, отказался от славы, Лишь бы почувствовать в жилах чудесные токи И укрощенную формулу миру оставить. Брошенный всеми, торил он дорогу во мраке, До бесконечности пробовал так и иначе... ...И наконец начертил вожделенные знаки, В день завершенья трудов ожидая удачи. И... ничего! Перед ним - ни огня, ни движенья, Ни очертаний в дыму благовонном и зыбком... Вот и пришлось ощутить ему вкус пораженья. Хуже: он понял, что вышла не просто ошибка. Так и должно было быть! Он преследовал тени. Больше себе не откажешь в признании честном: Весь его путь вдохновенных трудов и лишений Был обреченным полетом в бесплодную бездну. Что же теперь? Понапрасну истрачены силы, Целая жизнь, посвященная тайне заклятья. Сколько еще отделяет его от могилы?.. Долго он плакал. А после... вернулся к занятьям. Много ли, мало ли дней впереди остается, Может быть, снова в тупик заведет его опыт... Разницы нет старику. Он над формулой бьется И под ретортой очаг потихонечку топит. 2. На ясный огонь В эту ночь Хономеру так толком и не удалось вкусить отдыха. Он мерз и, словно по чьей-то злой воле, все время видел очень скверные сны. Под утро, однако, ему показалось, что ветер, свирепствовавший снаружи, начал стихать. Утро - понятие у каждого человека свое. Кто-то спит до обеда и потом говорит "с добрым утром", хотя другие поминают уже чуть ли не вечер, кто-то, напротив, вскакивает с первым лучом и вообще не нуждается в длительном сне. Хономер был как раз из этих последних. Кусочек неба между клапанами палатки едва начал смутно сереть, когда Избранный Ученик решил прекратить тщетные попытки согреться под одеялом. Вставай и трудись - вот лучшее средство! Никогда прежде оно не подводило его. И Хономер спустил руку с походной лежанки - узкой складной кровати из твердого и легкого дерева, - думая нащупать рядом с собой на полу кое-какие походные мелочи... Заря еще не давала сколько-нибудь заметного света, внутри палатки было темно, словно у кита в брюхе, и поэтому первая мысль Хономера была о светильничке. Это был весьма особый светильничек. Подобные ему стоили немалых денег и высоко ценились среди путешественников. Его называли "самопалом", за то, что он не требовал отдельного добывания огня. Простое нажатие пальца проворачивало стальное колесико. Оно соприкасалось с кусочком кремня и порождало густой рой искр, слетавших на пропитанный фитилек. Ко всему прочему, светильничек был не из глины и не из обжигающего руки металла, а из прозрачного стекла замечательной варки. Оно не боялось ни огня, ни падений на камни. Единственным недостатком "самопала" было, пожалуй, то, что заправлять его следовало не маслом, а очень крепким вином, лучше даже извинью<Извинь - безводный спирт, алкоголь, букв, "то, что получается из вина" (натурального, броженого) после перегонки.>, которая получается при перегонке. Это оттого, что масло от искр вспыхивало не всякое и не всегда. Извинь в путешествии, бывает, не всюду достанешь, - приходилось везти с собой некоторый запас, да и пламенела она не привычным тепло-желтым огнем, а синеватым. Но велика ли беда? Полезные свойства светильничка искупали его недостаток с лихвой. Хономер купил дивное устройство за морем, в городе Галираде. Галирад, столица достаточно дикой, по сравнению с той же Аррантиадой, державы, за последние годы сделался знаменит такими вот ремесленными диковинами, при виде коих мастера других стран только разводили руками: как же вышло, мол, что я сам не додумался?.. Хономер приобрел светильничек в последнее свое посещение Галирада. Заинтересованные (и очень умелые) расспросы Избранного Ученика вознаградили его лишь смутным упоминанием о каком-то премудром учителе, посетившем Галирад лет этак семь тому назад. "Сколько же всего изобрел этот учитель? - недоверчиво спросил Хономер. - Не многовато ли знаний для одного смертного человека?" Стекловар Остей отряхнул руки о кожаный передник: "Ему не понадобилось изобретать все. Я услышал от него только о колесике и кремне, а остальное додумал позже. И до горючего вина сам дошел. Учитель направил мою мысль и подтолкнул ее, придав движение, и она стала нащупывать дорогу дальше. Ты ведь жрец, почтенный, ты лучше меня должен знать, как это бывает!" Хономер при этих словах, помнится, немедля задумался, откуда могла проистекать подобная изобретательность - от Близнецов или, наоборот, оттуда, куда не достигал Их божественный свет... Но светильник купил. Вот за какой вещицей, воистину удивительной и незаменимой в дальнем пути, потянулся толком не проснувшийся Избранный Ученик, когда его рука, опустившись лишь чуть ниже бортика раскладного деревянного ложа, оказалась... ...В воде!!! В ледяной, черной, неспешно и беззвучно перетекавшей воде!.. Тут уже липкие клочья дремоты, опутавшие разум Хономера, разлетелись сразу и без остатка. От неожиданности и испуга молодой жрец резко сел и зачем-то спустил с ложа ноги... Естественно, чтобы сразу вымочить их почти по колено. В первый миг талая вода показалась ему крутым кипятком. Хономер тотчас отдернул и поджал ступни, но с них потекло на подстилку и одеяло, еще остававшиеся сухими. Хономер тряхнул головой, уже окончательно возвращаясь к реальности, и подумал о том, что где-то здесь, медленно кружа в черноте, не иначе как плавали по палатке и его сапоги, и вся верхняя одежда, и кожаный короб с книгами, которые он счел необходимым взять с собой в путь... Или, может, уже и не плавали, а, намокнув, тихо погрузились на дно... то есть на пол... Тогда-то Хономер вспомнил скверные сны, изводившие его ночью, и его в самый первый раз посетила мысль о могущественной и недоброжелательной Силе, надумавшей воспрепятствовать благочестивому путешествию. Мысль была тревожной, неожиданной и неприятной. И, пожалуй, даже кощунственной. Он привык считать, что служит сильным Богам. Вероятно, сильнейшим в этой Вселенной. И он вовсе не ждал, чтобы Кто-то дерзнул вот так, совершенно в открытую, противостоять Им... так неужели?.. Неужели на Их Радетеля все-таки Некто восстал - и, судя по всему, преуспел, хотя бы и временно?.. Хономер бесповоротно погнал прочь этот помысел, способный поколебать веру более слабого человека, и решительным, на сей раз вполне осознанным движением спустил ноги в воду. Сильным Богам нужны сильные служители. Сильные и непреклонные. Они посылают Своим верным испытания вроде теперешнего, дабы выбрать достойных, а от прочих отвратить Свой благословляющий взор... Голени стали быстро неметь. Не ступни, а почему-то именно голени. Избранный Ученик стащил с ложа полусухое одеяло, завернулся в него, как в плащ, и по памяти устремился к выходу из палатки. Оттуда понемногу уже начали невнятно доноситься обеспокоенные голоса. Еще не хватало, чтобы его нашли здесь, точно мокрую курицу, ожидающую на насесте избавления от нечаянного половодья!.. Снаружи, как он и предвидел, оказалось много светлей, чем под войлочно-кожаным кровом. В мутном предутреннем свете лагерь являл собой очень неприглядное зрелище. Скалы, ограждавшие от ветра выбранную для ночлега площадку, образовали нечто вроде природной запруды. Так вот, на всем ее пространстве разлилась неимоверная лужа, а вернее сказать, целое мелководное озеро. Шатры, поставленные вчера на мокрых, но ни оползнем, ни потопом не грозивших камнях, торчали из воды, словно одинокие острова, а от весело горевших костров остались лишь покосившиеся рогульки для котлов. Рябь, гулявшая под порывами ветра, смывала сажу с выпуклых днищ. Одни лошади да вьючные мулы не ведали забот и хлопот. Все они собрались в единственном закоулке, куда не добралось наводнение, и терпеливо стояли, сбившись в кучку и повернувшись крупами к Воротам. Они знали, что напасть не продлится вечно. Ветер раздувал им хвосты и подбрасывал на мордах опустевшие торбы, в которые с вечера был заботливо насыпан овес. Хономер зачем-то оглянулся на свою палатку и увидел, как из входного отверстия, неторопливо и словно бы насмешливо покачиваясь, выплывают его сапоги. Он схватил их и стал поспешно натягивать, потому что даже ему, закаленному Радетелю, оставаться босиком сделалось уже вовсе невыносимо. Сапоги были, конечно, мокрыми, но плотная кожа давала надежду хотя бы согреть возле ног попавшую внутрь воду и не позволять ей перемешиваться с совершенно ледяной, плескавшей кругом. С другого конца лагеря, гоня ногами волну, навстречу Избранному Ученику уже пробирался вброд Ригномер. Такой же растрепанный, недовольный и полуодетый. Он сразу начал оправдываться: - Сколько здесь хожу, никогда ничего подобного не бывало!.. Хономер нетерпеливо отмахнулся: - Ладно виноватых искать... Пойдем лучше взглянем, откуда на нас такая погибель. Почему-то он вполне верил Бойцовому Петуху и даже в мыслях не держал порицать его за небрежность. И то сказать, площадку пятнали многократные следы старых кострищ, а камни там и сям были тщательно выровнены под палатки. Люди годами останавливались здесь на ночлег и не знали беды. Отныне те, кто придут позже, будут предупреждены. Хономер только спросил: - А сторожа твои что? Проспали? - Проспали, - мрачно подтвердил Ригномер. - Я обоим уже морды начистил. Пока они поднимались к Воротам, делалось все светлее. Вчерашний ветер как будто впрямь устал бушевать. Он не то чтобы окончательно улегся, но по крайней мере не грозил оторвать неосторожного путника от земли и скинуть с гибельной крутизны. Зато из узкого каменного желоба Ворот проворным потоком истекала талая жижа. Вода, перемешанная со снегом и грязью, лилась и лилась, достигая колен, и было понятно, где зародилось предутреннее половодье. Судя по всему, Алайдор вчера накрыло заблудившимся зимним бураном, сугробы, наметенные по теплой летней земле, очень скоро набрякли, и... только Предвечному и Нерожденному было известно, когда иссякнет устремившаяся к Воротам река. Хономер прикинул про себя, удастся ли понудить в нее лошадей и, если удастся, смогут ли животные одолеть холодный поток... Хоть он и знал: перед ним испытание, ниспосланное свыше, - ему почему-то очень захотелось опустить руки, а проще говоря - плюнуть и, оставив предпринятое, вернуться в надежную тин-виленскую крепость. Хватит уже с него разочарования погони за венном. Лезть на рожон новой неудачи?.. - Отправь провинившихся вперед, - велел он Ригномеру. - Пусть разведают, как там что за Воротами и насколько проходима дорога! А сам невольно возвел глаза к угадывавшейся вдали громаде двуглавого Харан Киира, безмолвно вопрошая: "О Братья, прославленные в трех мирах... За что?.." У вершины священной горы колыхалась кисея снега, сдутого ветром. Она развевалась, как победное знамя. Возле Престола Небес царил вечный мороз, невыносимый для смертных. В это время над горизонтом показалось солнце. От двоих сегванов, стоявших в устье Ворот, светило закрывали толстые облака, но великий Харан Киир озарился - и радуга, вспыхнувшая в прозрачном снежном плаще, озарила отраженным светом всю его младшую родню, замершую кругом, и даже относительно низменные предгорья. Лучи, отброшенные вечными ледниками, достигли Алайдора и Зимних Ворот, и вновь возникшие тени на какой-то миг столь замысловато переплелись с прежними, залегшими еще с ночи, что перед глазами Хономера мимолетно возникло видение из недавнего сна. Маленькая, но облеченная безмерной властью женщина стояла в Воротах, не касаясь, впрочем, земли и воды, и укоризненно-грозно звала его по имени: "Хономер... Хономер... Ты провинился, Хономер..." x x x Нисхождение в Понор не получилось ни праздничным, ни разудалым. То есть запас полупохабных и вовсе непотребных песенок у Шамаргана оказался воистину неисчерпаемый - нашлись даже такие, которых ни Волкодав, ни Винитар доселе не слышали, - но вот дыхания, чтобы горланить их в посрамление охотникам, очень скоро перестало хватать. Над ущельем, по которому двигались трое беглецов, навис край ледника, длинным языком протянувшегося со стороны гор. Когда впереди замаячил иссеченный трещинами молочно-голубой горб, стало ясно, что ледник уже накрыл Понор и неотвратимо двигался дальше, падая в ущелья и заполняя их битыми глыбами, постепенно смерзавшимися воедино уже на новом ложе. Винитар позже говорил - на какой-то миг он даже испугался, решив, что Понора им не удастся достичь. С одной стороны, вроде смешно: человек между двух смертей забоялся, что в одной из них ему будет отказано, причем в той, которую он успел вроде присмотреть. А с другой стороны, кому ж хочется, чтобы после смерти его еще и сожрали?.. Впрочем, Боги родного острова решили все-таки оградить Винитара от последнего непотребства. Еще полверсты мучительного пути вдоль медленно изгибавшихся стен - и стало видно чело ледника, перегородившее ущелье. Леднику не лежалось спокойно. Что-то грело его - то ли солнце, оказавшееся способным по-летнему расщедриться даже в здешних местах, то ли пробившееся из неведомых глубин земное тепло. В разукрашенном бурыми земляными полосами челе зияла полуторасаженная арка, открывавшая проход в глубину. Оттуда вытекала не особенно полноводная, но шустрая и чистая речка. Прозрачная вода с шумом вырывалась в мутную гвазду ущелья и добрых пятнадцать шагов была отчетливо в ней видна. Люди, живущие по соседству с такими местами, строго наказывают детям никогда не соваться под ненадежные своды, объясняя, что ледяной великан всегда готов захлопнуть жадную пасть, и в особенности если в ней окажется нечто живое. Дети, как водится, слушают, но слушаться и не думают. У тех, кому повезет, потом подрастает своя ребятня, и все повторяется. Волкодав шел вперед и вспоминал то Самоцветные горы, то путешествие с Эврихом и как они обнаружили во льдах замерзшего человека. Пройдут сотни лет - и нас нынешних, чего доброго, точно так же найдут. Вот бы еще и последней честью не обошли, как мы младшего Близнеца... Один за другим беглецы нырнули под арку, удивительно правильно обточенную водой. - Ветер, - почти сразу сказал Волкодав. - Хорошо. - Что ж хорошего? - стуча зубами, осведомился Шамарган. Венн указал рукой вперед: - Дует... оттуда. Значит, там не тупик. Проход тянулся вперед, сколько можно было разглядеть в еле сочившемся свете, и вроде бы действительно не торопился смыкаться. Зато очень скоро стало казаться, что зябкие розовые сумерки, оставленные снаружи, были жарким солнечным днем. Гладкие полупрозрачные стены дышали морозом - тем особым морозом, чья мощь копится веками и, во всяком случае по сравнению с мимолетностью человеческой жизни, заслуживает названия вечной. Уменьшилось, истаяло за спиной полукружье выхода, и сомкнулась над головами синеватая тьма, лишь изредка нарушаемая бледными отсветами из трещин, рассекавших ледник где-то далеко наверху. В этих отсветах было видно, что дыхание порождало густой пар. Холод, журчание падающей воды и переливы мглисто-синего света пробудили новые тени в памяти Волкодава. На такую же ледяную пещеру им довелось набрести в Бездонном Колодце. Они увидели прозрачные горбы, образованные водой, которая, прежде чем застыть, била откуда-то снизу. И в толще одного из горбов, окруженная вихрем кровяных капель, висела человеческая голова, срезанная с плеч лезвиями подземных мечей... И даже ветер гудел и постанывал в ледяных закоулках почти в точности как тогда. Только налобных светильничков теперь ни у одного из троих не было... Вспомнив Колодец, Волкодав вдруг явственно ощутил, что вот сейчас догадается о чем-то очень важном. Вот сейчас явится и даст себя рассмотреть некая мысль, выросшая, словно самоцветный кристалл, в укромном занорыше<Занорыш - полость в породе, заполненная друзами ("щетками") кристаллов.> разума... Но в тот раз догадка так и не осенила его. Камень под ногами сменился слоем льда, и, как оказалось, залитый водой лед изобиловал поперечными трещинами, причем весьма глубокими и опасными, да еще и невидимыми в потемках. Волкодава оберегло чутье опытного подземельщика, помноженное на способность видеть в темноте. Шамаргану повезло меньше. Наверное, у него не было пращура-зверя, способного наделить потомка каким-нибудь спасительным качеством. А может, и был, но беспутный правнук оказался недостоин наследства. Шамарган провалился в трещину и канул без звука, не успев ни вскрикнуть, ни руками всплеснуть. Чего доброго, он так и не вынырнул бы, ибо о коварстве трещин не зря слагают легенды, но шедший чуть впереди Винитар как раз обернулся взглянуть, не видно ли погони, - и, заметив внезапное исчезновение Шамаргана, плашмя бросился в воду, чтобы ухватить-таки лицедея за лохмы на макушке. И выволочь его, порядком нахлебавшегося, надсадно кашляющего, на поверхность. Вот только самому ему пришлось довольно дорого за то поплатиться. Погоня оказалась куда ближе, чем они ожидали. Камень, брошенный из пращи скорее всего наугад, с треском выбил из стены пригоршню ледяных обломков, сам же отскочил от нее - и ударил молодого кунса в спину чуть повыше лопаток. Винитар не выпустил Шамаргана, но сам рухнул лицом вперед, молча. Волкодав сгреб сразу обоих и торопливо потащил их вперед, слегка удивляясь про себя, зачем, собственно, делает это. Если он что-нибудь понимал, до Понора оставалось еще не два шага и не три. А значит, их настигнут гораздо быстрее, чем они куда-нибудь доберутся, и таким порядком в особенности... Винитар столь безжизненным мешком висел в его хватке, что Волкодав даже засомневался, был ли он еще жив. Он знал, каких дел может наделать камень из пращи. И хребет сломать, и голову размозжить. Шамарган же шевелился, силясь перебирать ногами и одновременно выхаркивать попавшую в легкие воду, и, конечно, ни того, ни другого ему толком не удавалось. В конце концов Волкодав остановился, решив, что поручит сегвана его заботам, а сам останется задерживать погоню, - небось в узком проходе у него это получится неплохо. Он уже открыл рот говорить, когда остров Закатных Вершин снова - и очень весомо - доказал, что кунс Винитар был для него не чужим. Над головами беглецов раздался чудовищный грохот, мгновенно похоронивший все прочие звуки. Один Волкодав, с его памятью о Самоцветных горах, сразу и верно истолковал его природу, но и ему захотелось, скуля, сжаться в комок, а лучше вовсе исчезнуть, спасаясь от невыносимой огромности происходившего. Остальным - да и кто стал бы их за это судить? - показалось, будто надломился и падает в Изначальную Бездну весь мир. На самом деле мир был так же устойчив, как прежде, и даже остров ничуть не поколебался на своем каменном основании. Просто ледник над головами людей выбрал именно это мгновение, чтобы породить в своей толще еще одну трещину. Или надумал обрушиться высокий зубец льда, подточенный воздухом и водой - Эхо удара, легко слышимое на открытом воздухе за несколько поприщ, здесь, в узком тоннеле, тысячекратно отразилось от ледяных стен, грозя разметать, сплющить, совсем уничтожить жалкие, охваченные вселенским ужасом человеческие пылинки... Ни один рассудок не смог бы в эти мгновения разродиться осознанной мыслью. Волкодав и был весьма далек от того, чтобы о чем-нибудь думать. Он просто плотнее вцепился в обоих своих спутников и снова рванулся вперед, ибо его посетило ЗНАНИЕ, присущее матерым исподничим<Исподничий - человек, имеющий дело с работой в глубоком подземелье - "исподе".> и, как выяснилось, нимало не слабнущее с годами. Скверно сказано - посетило! Не посетило, не подсказало, не нашептало! Оно дало Волкодаву сущего пинка, бросив тело в мгновенный, вполне звериный прыжок, ибо там, где они с Шамарганом и Винитаром только что находились, была смерть. ...За тот миг, пока длился прыжок, в подледной пещере внезапно стало светло. Волкодав обернулся и понял, что угадал верно и это была все-таки трещина. Она расколола язык ледника по всей его толщине и простиралась, похоже, от одной скальной стены до другой. Сквозь нее-то и вливался наружный свет, казавшийся ослепительным. На очень короткое время Волкодав увидел преследователей, выглядевших вблизи еще неприглядней, чем издали. Маленькие, непропорционально коротконогие, все как один в меховых шапках и одеждах из тюленьих шкурок шерстью наружу... Точно при вспышке молнии, мелькнули в вырванной из времени неподвижности вскинутые руки и рты, разинутые в отчаянном крике... Человекоядцы действительно кричали, словно перед лицом неминуемой смерти. Почему-то, правда, не издавая ни звука. А смерть и впрямь была рядом. Противоположный край разверзшейся трещины вдруг заскользил вниз, переливаясь перламутровым блеском, плавно, медленно и неотвратимо, и можно было только гадать, откалывалась ли это гигантская "чешуйка" льда - или рушился, схлопываясь, весь тоннель до самого выхода. Если вода начнет подниматься, стало быть, весь, наслаждаясь вернувшейся способностью мыслить, хладнокровно решил Волкодав. Разлетевшиеся осколки хлестнули по воде у самых его ног. Потом свалившиеся глыбы совсем перекрыли просвет трещины, и опять